Сканирование и форматирование: Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || yanko_slava@yahoo.com || http://yanko.lib.ru || Icq# 75088656 || Библиотека: http://yanko.lib.ru/gum.html || Номера страниц - внизу

update 02.02.06

Александр Долгин

Прагматика культуры

фонд научных исследований 'прагматика культуры'

МОСКВА2002

долгин

ISBN 5-7383-0223-2

Издатель Валерии Анашвили Художник Валерий Коршунов

Александр Долгин

Прагматика культуры. - М.: Фонд научных исследований 'Прагматика культуры', 2002. - 168 с.

Книга представляет основы нового научного направления - экономики символического обмена. Вводится система идей и понятий: прагматика культуры, экономика символического обмена, качественное время личности, переходные рынки, вторые деньги, ликвидность времени и искусства, мотивационный ресурс. Понятие символического капитала увязано со способностью к приращению качественного (субъективного) времени.

Во главу угла помещен вопрос цены на артефакты - слепая зона современной экономики. Ответ может дать экономика символического обмена, использующая новые представления о ценностях. С этих позиций развернут принципиально новый подход к исследованию потребления в культуре. Выработана идея маркетинга и спланированы эконометрические исследования, необходимые для эффективного управления этой сферой. Положения теории применены к рынкам артефактов и переходным рынкам.

Показана роль традиционных денег в обращении символов. Деньги не имеют в культуре твердой покупательной силы, обрекают знаковую систему культуры на несовершенство. Но другого готового инструмента пока не существует. В целях информатизации культурных рынков, запуска механизма рефлексивности, предлагается ввести автономные 'вторые деньги' с функциями меры стоимости и средства обращения символической продукции. Дан конкретный план введения вторых денег и рассмотрены примеры их функционирования. В основу 'вторых' денег положена шкала времени, адекватная информационному типу коммуникаций. Пoэтoму цены, установленные во вторых деньгах, станут нести информацию, релевантную в отношении перспектив потребления. Это позволит кардинально переоснастить навигацию субъектов в культуре.

Электронное оглавление

Электронное оглавление. 1

Содержание. 2

От автора. 2

Прагматика культуры.. 3

КОНКУРЕНТНАЯ СРЕДА.. 16

МАКРОПОЗИЦИОНИРОВАНИЕ ПРОДУКТА.. 17

ПРАГМАТИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ О ПЕРЕХОДНЫХ РЫНКАХ. 27

КОММЕРЧЕСКАЯ КЛАССИФИКАЦИЯ.. 27

ПРИМЕР (АЛМАЗЫ И БРИЛЛИАНТЫ) 27

ПРОБЛЕМЫ ЦЕНООБРАЗОВАНИЯ.. 29

Второй универсум.. 35

ЛИТЕРАТУРА.. 51

Содержание

От автора...........................7

Прагматика культуры ...............11

Второй универсум ....................112

От автора

В книге изложены предпосылки нового научного направления - экономики символического обмена, озабоченной проблемами современной культуры, вытекающими из ее подчиненности интересам бизнеса. Вводится система идей и понятий, конституирующих исследовательское поле: прагматика культуры, экономика символического обмена, качественное время личности, переходные рынки, вторые деньги, ликвидность времени и искусства, мотивационный ресурс. Формализовано понятие символического капитала, как способности к приращению качественного (субъективного) времени. Развернут принципиально новый подход к исследованию потребления в культуре. Во главу угла помещен вопрос о ценообразовании на продукты художественного творчества, без прояснения которого оценки и реальное поведение в культуре не могут быть поняты. Намечены пути маркетинга в культуре, без чего невозможны эконометрические исследования мировой и национальной культуры и затруднено эффективное управление этой сферой. Выделены удобные объекты для разработки основных идей теории символического обмена. К ним отнесены рынки артефактов и переходные рынки, в том числе, роскоши, несущие, наряду с утилитарной, эстетическую компоненту. Выводы, сделанные для этих рынков, могут иметь значение для широкого класса межличностных коммуникаций.

При масштабных инвестициях в культуру ее успешное развитие не может продолжаться спонтанно, цели участников не могут быть скоординированы и достигнуты сами собой, благодаря естественному ходу вещей. В интересах сообщества культуры обнаружить в этой сфере цель, которая стала бы единой для самых широких слоев, и, одновременно, оснастить путь к ней системой измерений. Сейчас такой цели нет, вернее она не сформулирована, как единая и действующая во благо именно культуре. Нет и системы измерений, которая поддерживала бы высокое качество рефлексии.

Центральная мысль книги - в придании онтологического статуса феномену качественного времени и статуса универсальной цели в культуре приращению качественного времени личности и общества. Вкупе с управлением ликвидностью свободного времени субъекта, учтенного как главный лимитированный ресурс культуры, это позволяет включить межличностные коммуникации в предмет экономики, - науки, изучающей распределение ограниченных ресурсов по заданным целям.

Вопрос цены на предметы искусства - слепая зона современной экономики. Хорошие шансы разобраться в функционировании художественной сферы имеет экономика символического обмена, построенная на сходных, с экономикой, началах, но учитывающая другие ресурсы и принимающая новые постулаты о ценностях. Традиционные деньги как единый измеритель ценностей в культуре не годятся. Их генетический порок в том, что они не имеют в культуре твердой покупательной силы. Но готового альтернативного инструмента для преодоления этого (не единственного) порока денег в реальной практике пока не существует. Его с необходимостью надлежит создать в целях информатизации культурных

рынков, включения механизмов интенциональности и рефлексивности, составляющих ядро культурной прагматики. Для этого предлагается ввести в оборот автономные 'вторые деньги' с функциями меры стоимости и средства обращения символической продукции. В книге описан конкретный план введения вторых денег и рассмотрены примеры их функционирования. В сравнении с денежной шкалой, шкала времени, лежащая в основе 'вторых' денег, гораздо ближе к информационному типу коммуникаций. Знаковая система культуры, основанная на интерсубъективных оценках качества потребленного времени, обещает стать более совершенной. Информация, передаваемая по-новому устроенными ценами, станет релевантной в отношении перспектив потребления. Тем самым, каждому участнику откроется доступ к опыту потребления широкой аудитории культуры, что позволит кардинально переоснастить навигацию субъектов в культуре.

Я благодарю ведущих научных сотрудников нарождающегося Института экономики символического обмена, всех сотрудников фонда 'Прагматика культуры', а также профессоров и преподавателей одноименной кафедры в Государственном университете - Высшая школа экономики за создание побудительной дискуссионной среды. Больше всего мне помог профессор А. Л. Доброхотов, взявший на себя неблагодарный труд знакомства с первыми набросками главных идей. Нужна была его смелость и эрудиция, чтобы признать значимость некоторых из них на этапе, когда они еще не были основательно продуманы. Часть решений была найдена в ответ на его точные вопросы. Другим вдохновлявшим меня человеком, стал мой отец, Борис Долгин, сумевший, как мне кажется, во всем блеске представить в дискуссиях со

мной стиль мышления не специализированных на гуманитарном производстве интеллектуалов, которым в конечном итоге адресованы идеи прагматики культуры. Для меня были крайне ценными дискуссии с профессором В. А. Подорогой, а также его глубокие замечания по структуре изложения и правка первого варианта рукописи. Я также внимательно прислушивался к рекомендациям профессора А. М. Руткевича, хотя, признаюсь, не всегда им следовал. На завершающем этапе подготовки книги хорошую службу сослужили отклики В. Куренного, М. Маяцкого, С. Зимовца, О. Аронсона, E. Деготь, P. Хестанова. Благодарю участников семинара 'Культура и деньги: второй универсум'¹, и, в особенности, выпускающего редактора данной книги и ее издателя В. В. Анашвили.

А. Б. Долгин

¹ Москва, 29 декабря, 2001 г.

Прагматика культуры

Когда журнал 'Town & Country' попросил известных в мире мастеров вкуса поделиться мыслями о роскоши¹, один из них, Кристофер Бакли, высказался следующим образом: 'Мое личное определение роскоши? Ну, у меня есть вертолет, соколиная охота, выводок бойцовых павлинов, есть оцелот (редкой породы кот), сопровождающий меня повсюду, коллекция пчел, принадлежавшая раньше Дэвиду Рокфеллеру, моя обстановка 1917 года, включая слугу-дегустатора и, конечно, личного тренера, Дипака Копру, который консультирует меня по духовным вопросам в любое время суток. Ну, еще есть яхта на базе водного самолета. Есть и мой вольноотпущенник, Деметрий, вся работа которого сводится к восклицанию 'Прекрасно, сэр!', когда я что-нибудь говорю. А вообще-то я довольно простой неприхотливый человек'.

В других ответах упоминалось белье египетского льна, собственная охота на тетеревов, ужин на пляже, освещенном факелами. Всеми был воспроизведен один и тот же смысл: независимо от того, во что обхо-

¹ Kramer, J.; Ash, J. What Is Luxury? Town & Country, 2001, Vol. 155, Issue 5248, pp. 126-127.

дится роскошь, она бесценна, как состояние души. Поэтому, как и многое другое, роскошь быстро превращается в нечто вульгарное, если ее накапливать ради нее самой. Как и цена искусства, цена роскоши окутана тайной, которую мы стремимся разгадать.

Генезис цен в искусстве, а также в любой области, где есть творческая компонента, очевидно, обусловлен не только соотношением предложения и желания, но и статистикой продаж, и характером рецепции внимания, и нормой ожидания, и, наконец, жизненным планом, в который удается поместить спрос. Статичные формы (живопись, скульптура и проч.) выступают объектами единичных сделок и предполагают длительное владение. Формы динамического искусства, длящегося во времени (например, медиаискусство, кино, театр, музыка), имеют обширную аудиторию, но не могут претендовать на многократное внимание и, в отличие от рядовых товаров, не склонны упрочивать репутацию в актах пользования. Оба случая, конечно, далеки от совершенных условий ценообразования, и соответственно арт-рынок (как и все подчиненные вкусу рынки) не является совершенным. Поэтому, наверное, единственное, что специалистам удается в полной мере прояснить в цене творческих продуктов - это вскрыть ее прецедентный характер.

Вот типичная ценовая карьера стеклянной вазы в стиле историзма, экспонированной на февральском 2002 года антикварном салоне в одной из европейских столиц². Из источников, пожелавших остаться неизвестными, стало известно следующее. Начальная цена вещи, по которой она досталась первому дилеру, была $10000. Дилер, не будучи знатоком стекла, рас-

² Факты слегка изменены для охраны коммерческой тайны.

стался с ней за $18000. Вскоре неким видным экспертом в только что изданном художественном альбоме было обнаружено идентичное изображение сестры-близнеца этой вещи, проживающей в знаменитом музее стекла. Антиквары, вняв рекомендациям эксперта, выкупили вещь за $50000 и тут же перепродали за $95000. Затем была заказана публикация о вазе в каталоге пафосного мероприятия. Вскоре после этого автор данного текста имел удовольствие видеть эту вещь и мог бы ее купить, если бы заплатил полторы сотни тысяч. История длилась несколько месяцев, и ее финал еще впереди.

Так бывает сплошь и рядом, хотя обычно ценность вещи распознается дольше. Например, некоторое время назад ваза императорского фарфора - модерн с лягушками - ушла с аукциона по цене в четыре тысячи долларов. Когда по прошествии нескольких лет в 'Русском музее' был обнаружен ее аналог, цена возросла в 7 раз. Разумеется, такие взлеты случаются, когда в вещи что-то заложено, и опытный антиквар это интуитивно понимает. Профессиональные оценщики к подобным ценовым кульбитам относятся хладнокровно, но для стороннего наблюдателя в этом угадывается какой-то скрытый порок и 'не лучше ли держаться от этого подальше'.

Цена на предметы искусства подобна телескопической лестнице. Количество ступеней равно числу владельцев в цепочке, вознамерившихся расстаться с изящной вещью. Каждый собственник при продаже добавляет к цене, по которой ему досталась вещь, некоторую сумму, равную, по его мнению, достойной компенсации за отказ от неопределенных выгод хранения. Озвучивается при этом, разумеется, пафос о муках разлуки с любимым экспонатом. Тем самым каждый предыдущий владелец кладет на чашу оценочных весов некоторую порцию легитимации,

прикладывая немалую долю жизненных сил, чтобы утвердить свой выбор, как пример для подражания. Легитимация дает прирост ликвидности, что эквивалентно снижению неопределенности будущих продаж, и по законам психологии рынка должна конвертироваться в наценку.

Механика такого рода лежит в основании финансовых пирамид, наличие которых сигнализирует о чем-то важном в современности и, в том числе, в современном рынке искусства, что ускользает от нашего понимания. Фокус пирамид состоит в незаметной подмене информационного статуса. Сначала формируется добропорядочная 'кредитная история'. Для этого некоторое нужное время информация о продажах ценных бумаг, предъявленная в их котировках, выглядит как объективная статистика, внушающая доверие. Уверенность публики в ликвидности накапливается. В расчетный момент пирамида обрушивается ее конструкторами, и марионеточный, субъектуправляемый характер цен становится очевиден, наступает отрезвление. Мгновенно выясняется, что никакого совершенного рынка не было и в помине, а была лишь управляемая иллюзия.

Как и надлежит хорошим фокусам, проводимым у всех прямо на глазах, они мало кем из жертв по настоящему поняты. Это не стыдно, так как при наличии персонифицированных или групповых интересов манипуляции в информационном поле зачастую носят столь изощренный и замаскированный характер, что риск неудачи распространяется на всех непосвященных участников информационного минного поля. Любой из живущих амбициями игрока фатально дрейфует в свой сегмент неопределенности и находит свою зону риска. На стыке совершенных и 'сделанных' статистик могут твориться 'великие дела'. Слабое утешение можно найти в том, что даже глав-

ные хитрецы, манипуляторы самых крупных информационных потоков, подсудны инстанции высшей неопределенности. Ведь в подобном ключе события могут развиваться и самопроизвольно, то есть без участия мошенников, о чем напоминает знаменитая история с голландскими луковицами тюльпанов. Вопрос, таким образом, в том, как индивиду научиться различать и отсеивать для своего 'хуторского хозяйства' когнитивно соразмерные информационные поля.

Совершенно ясно, что дефицит понимания балансов художественных и экономических ценностей накладывает отпечаток на функционирование художественной культуры и культуры в целом. Есть какая-то странность в том, что общество, непрестанно насыщаясь продуктами, сочетающими материальное с идеальным, не слишком озабочено тем, чтобы понять их цену. Лишь привычка и подражание примиряет с тем, что эти объекты лишены оценочной опоры. Речь идет о продуктах художественного творчества и их носителях во всех известных формах, в том числе о произведениях современного искусства (не только визуального), для которых нет универсальных критериев оценки. Культурно-художественные новации вытеснены на периферию общественного понимания, хотя потребность в культурной функции искусства, несомненно, присутствует, и гуманистическое понимание искусства в обществе все еще доминирует, правда в основном в зрелых поколениях.

Отношения искусства и социума разладились: в обществе, как никогда, обнажены потребности в 'разуме и чувстве', в то время как в искусстве, перепоручившем свои функции индустриям энтертейнмента, медиа и рекламы, господствует засуха. Дело обстоит подобным образом, не в последнюю очередь, потому, что никому не ведомо, сколько 'на самом деле' стоит искусство, какова 'истинная' цена

творчества. Неясность в стоимостной оценке удивительным образом совмещается с готовностью платить высокую цену за превращенную эстетику в составе большинства приобретаемых благ. Искусство оценивать не умеем, но платим за него исправно во всех товарах. Судите об этом сами по типичным ценовым эквивалентам ($ за порцию, Москва, 2002):

- блокбастер 8

- кинофильм - фестивальный лауреат 8

- симфонический концерт 50-100

- третьеразрядный спектакль 10

- первоклассный, модный спектакль 20

- концерт русской поп-звезды 50-200

- показ мод (с участием топ-модели) 300

- футбольный матч звездного класса от 100

- турнир по фигурному катанию 50

- международный теннисный матч 100

- концерт Мадонны 400

- вечер поэзии 2

- литературный бестселлер 5

- VIP-путешествие 5000-10000

- психоаналитик 100

- ресторан высокой кухни (без вина) 100-200

- эскорт-услуги 'Red Stars'³ 500

- салонная живопись 1000-3000

- современная скульптура 500-5000

- светильники 300-600

- дизайнерская мебель 2000-10000

- шторы на окна 1000-3000

- художественный фотопортрет 100-300

- сборник стихов 0-3

- бои без правил 100-800

- серьезная современная музыка 20

³ Известное модельное агентство.

- выставка современного искусства 1-3

- дегустация вин 30-300

- галстук 80-150

- авторский вечер 5-10

- фрахт Як-40 до Кипра и обратно 45000

- интеллектуальная книга 4-10

- африканское сафари 'большая пятерка'⁴70000-100000

Какие выводы следуют из этого перечня? Беглый взгляд закономерности не улавливает, кроме банальной мысли, что цена фиксирует баланс предложения и спроса. Но чем определяется спрос? Не в последнюю очередь представлениями о справедливой цене. Задумаешься, стоит ли платить за книгу цену блюда в ресторане высокой кухни. А собственно говоря, почему нет? Разве ее потенциал с очевидностью уступает гастрономическим радостям? И по каким критериям сравним блестящий спектакль и концертное шоу. Можно ли сказать, что эффект различен настолько, чтобы оправдать десятикратную разницу в цене? Мы вступаем в некоторым образом замкнутый круг, в котором равновесие цен и спроса (а корректнее, эластичность спроса по цене) сложилось для каких-то внешне заданных условий. Разорвать этот порочный крут, находясь внутри него, нельзя, так как экономика не управляет ценностными суждениями. Хотя сами ценности вырабатываются в том обширном круге, в который включена экономика. В этом проявляется рефлексивность рынка культуры как системы, функционирующей с участием мыслящих субъектов. Цены не просто отражают фундаментальные факторы, а сами становятся их частью, определяя предпочтения.

⁴ Слон, лев, носорог, буффало. леопард.

Потребительский опыт подсказывает, что цены не то чтобы несправедливы, но они совершенно явно неинформативны, то есть плохо увязаны в нашем сознании с ценностью культурных благ. Из приведенного перечня видно, что при сопоставимом 'культурном эффекте' для потребителя цены могут различаться на порядок. Пусть цены справедливы в отношении затрат, и все эти услуги действительно 'обходятся' при производстве в такие суммы. Но стоят ли они того? Вот вопрос, который мы всегда задаем себе, когда выкладываем недельный доход. Вопрос остается без ответа, и это лишает нас решительности и покоя. Культура тоже остается без ответа.

Главная идея, которую нам предстоит обосновать, может состоять в попытке дополнительно оснастить творческую коммуникацию средствами, придающими ей качественно новый уровень рефлексивности. Культурное потребление - сфера чистого желания, здесь правит мотив. Но сам мотив, в свою очередь, есть переменная, зависимая от внушения и, в том числе, от наличной системы оценок. Мы имеем сложную функцию, где цены зависят от нашей готовности платить, которая взывает к нашей способности трактовать цены. То есть мотив связан с тем, как мы 'считываем' оценки и как трактуем их. Для индивида это выглядит как замкнутый круг, но, на самом деле, в нем есть брешь: цена уязвима для внешнего небескорыстного влияния. Институциональные участники культурных индустрии упаковывают информацию в своих интересах, определяют способы трактовки. Явное преимущество на стороне тех, кто лучше объясняет, вернее, внушает цену, так как работают мотивы, которые лучше озвучены. Из этого не следует, что эти мотивы репрезентативны и отражают истинное состояние души. Очевидно, потребительское поведение связано с качеством рефлексии.

Пролить немного света на эту запутанную проблему, за которую никто всерьез не брался, может помочь ценовая палитра переходных товаров, к разряду которых разумно отнести те, что несут в себе и непосредственную утилитарную пользу, и пользу 'высших сфер'. Именно сбалансированное представительство материальных и идеальных компонент в цене вещи, наглядная соразмерность разнородных благ, явленная в едином масштабе, делает переходные товары уникальными объектами для ценового исследования. На примере переходных товаров, может быть, удастся понять то, что на самом деле стоит за нашим потребительским выбором. Из чего мы исходим, когда даем волю желаниям? Наши мотивы для нас самих до конца не прояснены, формула ценообразования остается тайной, но выбор все-таки делается, и мы платим деньги. Чистое желание лоббирует свой бюджет, не вдаваясь в подробности. Но значение имеют, как часто бывает в бюджетной политике, именно подробности. Интересно проследить, нет ли какой-то латентной связи мотивов, соображений, прочих факторов, объясняющей наше поведение в разных сферах потребления. Хочется распознать свою собственную внутреннюю не проявленную логику, может быть, найти общий знаменатель поступков.

Анализ экономики переходных рынков дает шанс построить рабочие стоимостные модели, к которым в более сложных объектах, таких как произведения искусства, не удается даже подступиться.

Нашим представлениям о переходных товарах дает толчок понятие роскоши. Обычные товары - экономят время и силы, роскошь - меняет качество времени и характер приложения сил. В роскоши представлены вершинные образцы, эталоны вкуса, созданные артистами своего дела для избранных. Переживания роскоши сродни переживаниям в искус-

стве. Они исключительны и подталкивают к самоанализу даже тех, кто, казалось бы, к этому не склонен. Роскошь - это поиск элегантности и красоты, стремительная игра в развитие вкуса, в которой педагогическая задача чудесным образом сплетается с естественными и социальными мотивами. Стремление к ней ни в коем случае нельзя расценивать как примитивную статусную борьбу, скорее - это школа жизни с атрибутами гедонизма, где плата за обучение намного превосходит плату за само по себе элитное качество, которое, в свою очередь, намного превосходит норму. Мир роскоши стыкует в проектном соревновательном плане все другие универсальные миры: мир вкуса, мир игры, денег, коммуникаций. В разряд роскоши редко попадают плохие товары.

Теперь естественно определить переходные рынки как те, на вершине которых обращается роскошь, и следом назвать переходными продуктами такие, модельный ряд которых завершается образцами роскоши. Значение эталонных образцов для эволюции товарных рынков трудно переоценить. Создание роскоши - это сверхзадача развития, в которую роскошь вписана как вершина сложнейшей компоновки. Она выступает локомотивом качества, подобно тому, как военное производство есть флагман технологии. Роскошь - это посредник между искусством и производством, медиатор между рынками товаров и символов. Не менее важны элитные товары для функционирования высших сфер. С помощью эталонов развертывается конус символических находок. Мишень вкуса расширяется, как зрачок, при потере освещенности превращаясь из точки, едва различимой для тонкого авторского чувства, в пятно, видимое уже для более широкого круга. Таков способ верификации художественного поиска средствами мелкосерийной апробации лабораторных образцов искусст-

ва, которые, пройдя ее успешно, сходят в просторы социальной инженерии.

Переходные товары оказываются медиальными в самых разных смыслах. Они прокладывают сеть каналов, увязывая между собой совершенные и несовершенные рынки, утилитарное и неутилитарное, доступное каждому и предназначенное для избранных, обыденное и эксклюзивное, технологичное и 'ручное', социологию и психологию, они, наконец, возводят лестницу между небом и землей. Не будь роскошь в ходу, художник не нашел бы себе роли в спектакле консюмеризма. Таким образом, потребление роскоши - это не просто забава, это общественно полезная деятельность, важная миссия в разделении труда, ответственная функция в культурно-производственном процессе. Не плохая работа, надо заметить, но и не простая, весьма ответственная. Люди, что ею заняты - это грибные люди⁵, хотя они не всегда об этом догадываются.

Как мы намерены в дальнейшем показать, опыт, который несут в себе переходные продукты, может быть встроен в целостную программу, где эти продукты, взятые в совокупности, открывают специальный 'факультативный курс искусства-жизни', и подготовка может идти в увлекательном режиме с акцентом на собственной активности. В этой школе предусмотрено освоение субъектом в процессе деятельности многих базовых элементов личностных стратегий, тех, что столь необходимы, но слишком скудно представлены в общей образовательной программе, где считают более важным передачу навыков. Украшения, антиквариат, вино, многие виды культурных игр на сты-

⁵ В средние века вельможи держали при дворе специального 'грибного' человека: если он съедал неизвестные грибы и через четыре часа оставался живым, то их подавали к столу феодала.

ке развлечения и турнира насыщают среду развивающими средами. Попутно с навыками консума (потребления) апробируются личные стратегии, приемы и принципы, то есть набирается необходимый интеллектуальный багаж, определяющий, в конечном счете, потенциал жизненной траектории. Это, естественно, включается в цену продуктов.

В каждой сфере потребления, обустроенной профессионалами для любителей, интересен костяк правил, вернее, то общее в правилах, некий код, что переносится в жизнь в виде метарецептуры. Правила неизбежно антропоморфны и скроены по единым лекалам. Разумеется, всюду виден оригинальный отпечаток самого предмета, будь то продукт питания, минерал или одежда. Нужно еще нанести отпечаток индивидуальности игрока, чтобы получить узор судьбы. Узоры, как люди, каждый из них чего-то стоит, и каждому хочется сорвать Джек-Пот. На разных площадках и с разной оснасткой, разные люди играют в каком-то смысле в одни и те же игры. Это игры в развитие вкуса и характера с возможностью плавной регулировки темпа. В них есть различение и упорядочение, есть стандартные комбинации и разрешенные маршруты, ролевые позиции и способы коммуникаций. На тренировочном материале отрабатываются персональные ходы в борьбе с неопределенностью, уясняется диалектика простого и сложного, способы синхронизации усилий и преодоления себя, приемы сжатия информации. Здесь на поверхности - тонкий слой навыков, а в толще - самодеятельность и выбор. Навыки выбора. Под шлаком навыков выпаривается чистое вещество смыслов.

В каждой игре своя цель, но какова она в отношении набора игр? В скольких из этого набора имеет смысл развивать умения, и до какой степени? Возможна ли очередность в освоении или нужно пости-

гать все сразу? Вот практикуемые комбинации ранних периодов: теннис, танцы, шахматы, или 'два языка' плюс бассейн, плюс лошади, или три языка плюс греки в подлиннике минус спорт. Чуть позднее: бильярд, боулинг, охота, или бридж, оловянные солдатики, консерватория. Всюду требуется отдача, чтобы преодолеть сопротивление материала, но будет ли отдача от вложенных сил? Как вовремя остановиться, не рискуя прервать инкубационный период чуть загодя его успешного завершения?

Разнится ли развивающая емкость игр, совместима ли она с когнитивной мускулатурой индивида, и как ему, исходя из этого, составить учебный план занятий? Можно ли удачно вписать себя, как инкогнито для самого себя, в столетиями накопленный хлам игровых тренингов? Выбор испорчен тем, что он бесконечен. Такое впечатление, что кто-то специально использовал надежный способ спрятать нужную вещь, поместив ее в предметный хаос. Изобилие теряет превосходство перед дефицитом. И возникает череда новых вопросов. Где кончается обретение свободы и начинается ее потеря? Где черта пассивации субъекта, не дожидаясь которой он должен устремиться на авансцену собственной судьбы. Где кончается баловство и начинается 'героин'? Как заранее вычислить, в какой игре твои шансы на выигрыш максимальны и в какой момент начать специализацию? Все актуальнее становится вопрос, как не потреблять, в чем не участвовать. Для темы воспитания, темы здоровья, устройства личной жизни, наконец, это первостепенные вопросы. Все это не только теоретические вопросы прочтения себя в контексте современной культуры, это вопросы прагматики культуры в эпоху, когда свобода личности подразумевает широкую свободу в выборе целей.

Аккуратно привязать понятие роскоши к какому-то фиксированному ценовому уровню не удается,

да это, наверное, и ни к чему. Этот уровень конвенциональный, он лежит внутри некоего ясно очерченного диапазона и, по мнению практиков, варьируется для каждой планки статусных притязаний, соотносясь с регулярным доходом. Роскошь - это что-то такое, чего вы по зрелому рассуждению не вправе себе позволить, поскольку цена много выше той, при которой уже обеспечен стандарт качества. То есть с деятельных позиций роскошь релятивна, определима посредством субъекта и, по существу, прецедентна. Хотя, надо признать, понимание пружин роскошного потребления - это та область, где практики преуспели больше теоретиков, но нам, все-таки, кажется, понятие элитарности можно объективировать. Ее нижняя граница проходит там, где высочайший уровень качества уже достигнут, но цена продолжает расти. То есть нижняя граница роскоши проходит по верхней границе потребительского качества. Верхняя граница роскоши очевидна - это верхняя граница цены. В этой точке сходятся все мыслимые 'хай энд' атрибуты: эксклюзивное качество, проработанность мельчайших деталей и модность, воплощенные в авторском продукте. В абсолютном пределе роскошь - это сам автор, доступный в режиме сверхпроводимости. Кумулятивный эффект этих достоинств не сробеет даже перед 10-ти кратным превышением цены над уровнем абсолютного качества. Именно в этом интервале цен - от низшей границы цены абсолютного качества до верхней планки прецедентных продаж - мы надеемся найти богатый эмпирический материал для теории ценообразования на неутилитарное.

Сегодня вряд ли отыщется специалист, будь то теоретик или практик, способный сказать по проблеме цен нечто большее, нежели он мог бы сказать по этому вопросу вообще, безотносительно к специфике художественного продукта. Когда же обсуждается спе-

цифика искусства, цена отодвигается на второй план, и мы обнаруживаем здесь легитимную слепую зону. Попытки оценить культурные ценности, рассуждая на этом поле в чисто экономическом ключе, ничего кроме прохладного сочувствия не вызывают. Традиционный аппарат беспомощен в приложении к объектам, бесконечно удаленным от хозяйственной практики. К примеру, нелепыми выглядят попытки оценить старинный дворец, ориентируясь на дисконт в оплате прислуги, якобы стремящейся работать в атмосфере роскоши за меньшую плату, чем в другом месте⁶. Хотя, по слухам, персонал английского двора ропщет на скудное жалованье, по-видимому, не разделяя подобных подходов. Так что дворец не покорен теоретической мыслью. По другой версии, норовят счесть туристические доходы от достопримечательности, отваживаясь на их скрупулезный учет. По нашему мнению, безнадежны все эти попытки, в том числе распространенная вероятностная методика, реализуемая путем имитации референдума о готовности граждан оплачивать культурное наследие. Такие исследования сделаны для Датской Королевской оперы и Музея цивилизации в Квебеке⁷. Идея экономии ресурсов, так или иначе, сводимых к энергетическим, для художественной сферы не релевантна.

Особый статус, который мы придаем стоимостной проблематике, связан, конечно, не с тем, что это единственное белое пятно в культуре, но главным образом с тем, что здесь мы сталкиваемся с таким вопросом, ответ на который предполагает увязку множества достижений мысли. Это вершина дискуссион-

⁶ Throsby D. The production and consumption of the arts: A view of cultural economics. // Journal of Economic Literature. 1994, Vol. 32 Issue 1. P. 1-29.

⁷ Там же.

ного рельефа - она первой попадает в поле зрения, когда рассеивается туман. Ее нам и нужно штурмовать. Но начать придется с рассуждений общего плана, поскольку решение задачи в рамках сложившейся экономики культуры не представляется возможным.

Актуальное противоречие художественной практики в том, что она помещена вопреки своим интересам в инородное по приоритетам экономическое поле. Культура раздирается встречными посылами, идущими от участников - владельцев культурно-индустриальных активов и от участников наемных - творческих, а также потребителей. Им всем приходится действовать на культурном поле по правилам бизнеса, мирясь с тем, что эти правила выработаны совсем для иных условий. Деловое сообщество, опыт которого переносится в культуру, пребывает в непрерывном поиске эффективности благодаря действию универсального мотива, который выступает в роли объективного критерия. Интенция экономических агентов к денежной капитализации побуждает бизнес к самоорганизации и поиску. В культуре аналогичный механизм с правами универсального не выработан, во всяком случае, управляющее воздействие не снабжено средствами объективной индикации. Во времена, когда обороты культурного обмена были сравнительно невелики и когда закладывались технические средства массовизации искусства, совершенно упустили из виду, что оптимизация отношения 'цена-качество' должна в этой сфере следовать иным принципам, нежели в бизнесе.

Экономические мотивы не вполне благоприятствуют творческом)' взаимодействию. Зато они необходимы для приумножения капитала. В экономическом срезе жизни целеполагание задается как приращение

капитализации активов, исчисленное в деньгах. Выработан стандартный набор базовых параметров для оценки эффективности бизнеса, единство которых обеспечивается универсальной единицей счета - деньгами. Отдавая должное позитивной роли экономических показателей в объективации утилитарных достижений, художественные активисты охотно заимствуют понятие капитала для культуры неутилитарной. Для этого весьма изобретательно интерпретируют термин в новом значении - символическом. При этом каким-то волшебным наивно-детским образом им удается абстрагироваться от того факта, что само употребление понятие капитала, не мыслимое и никогда не означенное числом, являет собой нечто, прямо скажем, неестественное и безжизненное.

На практике этот мыслительный кульбит не выходит так складно, как на словах, поскольку в отношении символического капитала не узаконены никакие операции, проводимые с капиталом экономическим, и в первую очередь потому, что не найден всеобщий способ объективации символического капитала. Естественным ответом жизненных реалий на слабую легитимацию является весьма топорная, но неизбежная подстановка, когда так называемая культурная капитализация подкрепляется (и отчасти подменяется) капитализацией нормальной, то есть денежной.

В нормальной экономике всегда присутствует нечто, что следует экономить, и это 'нечто' хорошо известно агентам. Коммерция активна, если ресурсы лимитированы, расходуются безвозвратно и включены в процессы ценообразования. Владельцы производственных факторов, заинтересованные в приращении денежного капитала, легитимно навязывают культуре в качестве основ ценообразования стандартные для товарной сферы решения, олицетворенные деньгами. В известной мере, эти решения для культу-

ры позитивны, так как позволяют координировать коллективный процесс, в котором есть разделение труда, наличествует цепочка превращений культурного продукта и, как следствие, имеется необходимость в единой расчетной единице. Кроме того, решая собственные проблемы, деловой мир попутно служит добрую службу миру искусства, налаживая для него мгновенную трансляцию без искажения сигнала.

Нельзя не признать что на этапе массовизации искусства, оно нуждалось в технической поддержке. Но не сразу стало ясно, что сопутствующие эффекты этой поддержки революционным образом скажутся на самой культуре. Поддержка не могла быть оказана бескорыстно и изначально адресовалась, главным образом, культурному менеджменту, который получил в свое распоряжение вожделенную 'цифру'. Причем получил ее не только как технологию трансляции, но, что также важно для наших рассуждений, - цифру как замер, дающий объективную характеристику отклика аудитории.

Такой точности и оперативности в обратной связи культура никогда прежде не знала. Следовательно, с этого момента возможность вероломного подлаживания к царящему вкусу и управления образцами идей (а значит и образцами людей-реципиентов) поднялась на качественно иной уровень. Локальная сфера стала ареной большой игры, как только стал возможен маркетинг культурных символов, не подкрепленный проницательностью знатоков человеческих душ. Для системы с проявленной обратной связью управляемый субъект может оставаться 'черным ящиком'. Отпадает нужда в интуитивном и рискованном моделировании тонких психосоциальных характеристик этого 'ящика'. Уникальный автор уже не очень нужен, его способен заменить технолог. При достаточной статистике измерений включается в работу

метод 'проб и ошибок', и эффективные решения выявляются подбором. Варьируя смысловые и эмоциональные наполнители, предъявляя их в разнообразной сюжетной и стилистической упаковке, технологи регулируют охват аудитории. Математика способна оформить статистику отклика в виде простых формул⁸, где в качестве независимых переменных можно вставить тщательно отмеренные когнитивно-аффективные порции.

Это переносит культурное производство в разряд управленческих технологий и такая 'счетная' возможность технологичного управления уже сама по себе востребована инвестором как ценность. Прогнозируемыми эффектами становится выгодно торговать, и теперь любой мессэдж по заказу может внедряться в сознание как бренд на несущей волне массового продукта.

Из всего этого следует вывод, что признательность культуры бизнесу за инвестиции, наверное, не стоит гипертрофировать и впрямую переносить деловые решения на поле идеального, где опыт материального, как правило, не отражает ни специфику производства, ни особенности потребления. Надо суметь вычленить чужие интересы в своем хозяйстве и понимать цену компромиссам. Балансы 'нематериальных активов', основанные на учете традиционных для экономики факторов, не отражают сути дела.

Но очевидно, что роль ценовых индикаторов при интенсивном обмене столь велика, что содержащиеся в них искажения могут пагубным образом повлиять на ориентиры участников. В этом ярко прояв-

⁸ Регрессионный анализ - метод математической статистики, позволяющий изучать зависимость среднего значения какой-либо величины от вариации другой величины или нескольких величин.

ляется рефлексивность культуры, как поля деятельности мыслящих субъектов. На наш взгляд, значимостью этого фактора для понимания тенденций в культуре напрасно пренебрегают, оставаясь в плену архаичной практики реципрокного⁹ обмена.

Эквиваленты строятся по побочному - экономическому - параметру затрат и, как следствие, мы имеем парадоксальную не-информативность цен. И впрямь, какие шансы извлечь из рынка полезную информацию, если продукты могут быть предъявлены каждому по большей части однократно? Их качество не подлежит стандартизации и точной передаче. Мы получаем информацию очень однобокую, весьма и весьма опосредованную нашими представлениями о произведенных затратах и манипулируемом спросе. Главные условия рыночного совершенства - обезличенные массовое предложение и спрос - в неутилитарных сферах выполняется с существенными отклонениями.

Правление 'невидимой руки рынка', претворяющей массовый опыт в денежные кривые эластичности спроса по цене, резко ослаблено. Мало для кого из участников рынок открыт как прецедентный. Но для культурной навигации информативные цены необходимы, иначе сильно растут издержки на поиск данных об агентах, качестве произведений и проч. Во всем надо слишком долго разбираться. Муки выбора и бремя неопределенности потребительских перспектив становятся препятствием для вхождения в рынок, где цены не несут явного знания¹⁰. Аморфная зона предпо-

⁹ Реципрокность (от лат. - возвращать назад, двигать взад и вперед) - термин, введенный Б. Малиновским. В самом общем смысле - циркуляция материальных благ и услуг между людьми, как проявление взаимных обязательств. См.: Салинз. Маршалл. Экономика каменного века. М.. 2000.

¹⁰ О концепции неявного знания см.: Полани, М. Личностное знание. М.. 1985; Смирнова H. M. Теоретико-познавательная концепция М. Полани // Вопросы философии. 1986. ?2, сс. 136-144). Процедуры оценки и экспертизы в индустрии культуры основаны преимущественно на так называемом 'неявном знании' (См.: Hirsch, Paul M. Cultural Industries Revisited // Organization Science: A Journal of the Institute of Management Sciences, 2000, Vol. 11, no. 3, pp. 356-361; Lampel, Joseph; Lant, Theresa; Shamsie, Jamal. Balancing Act: Learning from Organizing Practices in Cultural Industries // Organization Science: A Journal of (he Institute of Management Sciences, 2000, Vol. 11, no. 3. pp. 263-270, p. 264).

чтений должна иметь платформу, объективизация каковой лежит за пределами компетенции индивида и принимается им как данность. Без такого оценочного упорядочения становится все труднее развивать коммуникации в сфере 'тонкой материи'.

Специфика культурного обращения в том, что плохо учтена главная, собственно художественная часть ценности, в денежной (и какой бы то ни было иной) оценке каковой нисколько не преуспели. Символический капитал традиционно вручался массовому покупателю в качестве бесплатного приложения, и, по сей день, есть установка не платить за художественные ценности. Бескорыстие и пренебрежение точностью эквивалентов свойственны обмену в режиме реципрокности, когда в атмосфере дара обращаются вещи, находящиеся вне строгого лимита.

Профессиональные агенты приноравливаются к такой насильственной благотворительности и потворствуют покупателям, которым чисто психологически важно не заплатить 'за дело' любой ценой и воплотить ведущий игровой принцип оптимизации затрат. Недоборы выручки компенсируют путем переоценки тех компонент продукта, опыт валоризации (оценки) которых нормализован, хотя бы и путем 'чистого' внушения. Публичной оценке подлежат

вторичные признаки. Процветает двойной взаимный обман, когда участники стремятся переиграть друг друга, но при этом каждый ведет игру на своем поле, не сообразуясь с интересами партнера. В экономике подобные сценарии исследованы как 'игры с отрицательным результатом' и показано, что их итогом бывает плачевное состояние, при котором равновесие спроса и предложения формируется на депрессивном уровне. Хотя в тяжбе верх чаще одерживают профессионалы, культура в целом проигрывает, являя редкий для рынка пример маргинальности.

Центральная проблема культуры видится в том, что в ней затруднена ориентация индивида, предполагающая, в первую очередь, понимание происходящего. Нужны поистине незаурядные жизненные силы, чтобы достаточно разбираться или хотя бы просто 'быть в курсе' предлагаемого разнообразия и сколько-нибудь держать на высоте собственное понимание. При нынешней системе информатизации культуры мыслящую прослойку всюду подстерегает 'нестыковка' и потеря времени. Она ввергнута в тотальную невозможность принять мотивированное решение по причине слабой антропоморфности информационного поля. Представители этого типа как бы перебираются на ощупь между островками понимания в пелене тумана, что претит их интеллектуальным привычкам и вызывает замешательство. Сказанное, конечно, относится больше к носителям рационального типа мировосприятия, для которых внутренний локус контроля¹¹ значим сам по себе, как норма.

¹¹ Локус контроля - склонность человека приписывать ответственность за результаты своей деятельности или внешним силам (внешний локус контроля) или себе самому (внутренний). Понятие введено американским психологом Д. Роттером, см.: Rotter, J. Generalized expectancies for internal versus external control of reinforce ment. Psychological Monographs, 1966, 80 (1). No. 609, p. 1; Rotter, J. Internal versus external control of reinforcement: A case history of a variable // American Psychologist, 1990, 45, pp. 489-493.

В отсутствие структурного видения у субъекта не остается иного способа, нежели свыкаться с образцами. Тогда жизнедеятельность культурного поля, ориентированного на сообщество дезориентированных субъектов, предстает как управление производством и дистрибуцией образцов. Их конфигурация выстроена так, чтобы равномерно покрывать психосоциальное поле, разбивая его на равновеликие (в смысле денежной и пропагандистской выручки) фрагменты. Внутреннее строение образцов рассчитано на многоцелевой эффект.

Кто ведает этими процессами? В наибольшей мере, наверное, тот, кто развивает их как бизнес-процессы, хотя вопрос об активности и способах влияния ждет внимательного изучения. Из предпринимательской интенции следует, что капиталу важны, первым делом, дистрибутивная пригодность и унификация, как средства приведения продаж к 'наиболее общему социальному знаменателю'¹². К этому примыкают и политические интересы. Чему же удивляться, видя, что именно этим курсом, в противоход собственным творческим интересам, следует на буксире денег художественная культура.

Сейчас, когда воспроизводство образцов технологизировано, баланс массового предложения и индивидуального спроса в культуре насильственно смещен в пользу экономического капитала. Этому есть несколько причин. Во-первых, реально возросла оснащенность мастера как управляющего модульными блоками смыслового трансформера и, во-вторых,

¹² Bourdieu, Pierre. La distinction. Critique sociale du jugement. Ed. de Minuit, 1979.

увеличились бюджеты материальных и интеллектуальных ресурсов, направляемые в сферу культурного производства и потребления. В то же время, аппетит к символическому 'консуму' хоть и вырос в несколько раз в связи с общим высвобождением времени, но этот рост не идет ни в какое сравнение с колоссальными темпами прироста предложения. Ведь в перцептивных способностях личности никакой революции не произошло. Тогда как скорость 'самопредъявления' художника многократно возросла.

Кроме того, практически каждый из производимых образцов без отбраковки подлежит брэндированию. Этот вопрос регулируется лишь величиной бюджета. В условиях, когда нет времени для праздности, необходимой для вдумчивого отбора, процветает суггестивное манипулирование образцами. Прежде образцы рождались в элитарной среде и подлаживались для утонченного вкуса, главным образом, для самих себя, что держало планку качества на высоте. Их распространение шло путем медленной диффузии в массы. Теперь каналы добровольно-принудительного распространения действуют со скоростью, многократно превышающей возможности нормального механизма осмысления. Возникли перекосы в культурной палитре, где высшим ценностям выбора и роста отведена второстепенная роль 'всего лишь по той причине', что их дистрибуция не может вестись технологично. К тому же, действительно, трудно вербализовать функцию полезности при отсутствии индикаторов пользы. Денди поступили на службу к дельцам, и образцы 'изготавливаются одними для других'. Но мы-то знаем, что если повар не желает столоваться на своей собственной кухне - это всегда плохой признак.

Таким образом, пространство выбора сильно усложнилось. Это произошло именно тогда, когда в сообществе, живущем при хроническом дефиците

'медленного времени', ослаблена мозговая 'иммунная система', и отсев чужеродного не ведется эффективно. Из факта, что культура стала легко доступной, а точнее - всепроникающей, рождается социальная потребность учитывать ограничения совсем иного рода, чем прежде. Становится очевидным, что в культуре гораздо важнее нечто совсем другое, нежели традиционная экономия. 'Потребление' символа вообще не связано с его расходованием в привычном смысле. Напротив, сам по себе творческий продукт предполагает неограниченный доступ. Расходуется лишь мотив к потреблению, который приобретает самостоятельную ценность. Сейчас это хорошо понимает продавец, но потребитель еще не осознал значимость мотива, как ресурса, в полной мере.

Вероятно, пагубным для современной культурной экономики является то, что в ней делается ставка на оптимизацию побочного параметра - экономического ресурса. Тогда как, действительно, важный ресурс - временной, взятый как в количественном, так и в качественном аспекте, - имеет второстепенное значение. Мы намереваемся показать, что культурное производство лишь временно попало в сферу влияния экономических интенций и наметить пути для эмансипации идеальных коммуникаций от материальных.

Временно, но, повторим, совсем не случайно. Культура, нуждаясь на этапе глобализации в точных подсчетах, втягивается в несколько чуждую для себя среду товарно-денежных отношений, туда, где выработаны столь недостающие количественные законы и средства объективации. Дискомфорт определяется тем, что эти средства выработаны для обслуживания принципиально иных мотивов и задач. Культурная сфера стала рыночной и мотивируется денежной капитализацией, что отвечает интересам бизнеса, но вряд ли в интересах аудитории.

Факт, что мы глубоко увязли в приспособлении к деформирующей мир культуры попечительской среде 'товаропроизводителей' и коммерсантов от искусства. Симбиоз с деньгами, столь же нужный для культуры на этапе ее глобализации, сколь и коварный, накрепко оформил стратификацию, далекую от собственно творческих критериев. Выбираться из этого порочного положения достаточно сложно, и, если ставить такую задачу, то ее решение потребует перенастройки общественного самосознания.

Масштабность задачи в том, чтобы наладить персональную ориентацию в пространстве культурного обращения, которое важно сохранить сегодня, как рыночное, для художественных объективаций, но отнюдь не как пространство обращения всего лишь экономических продуктов. На передний план для всех игроков культурного поля выходит экономика внимания, где слаженность коммуникаций возникает на стыке всеобщего признания того положения, что в качестве конечной ценности надо принимать не столько абстрактное свободное время, как таковое, но и доброкачественные продукты этого времяпрепровождения. Если считать благом управление неопределенностью предстоящих контактов в культуре, то резонно предположить, что один из путей к этому лежит через операциональное овладение субъектами оттенками качества времени. Развить способность к тонкому различению времени можно чисто инструментальными средствами, сделав необходимой и привычной рефлексию прожитого по градациям качества. Это будет означать встраивание субъективного времени в массовое сознание на правах центрального жизненного феномена.

Мотив для этих рассуждений задается тем, что с ростом благосостояния активизируется предложение и спрос на неутилитарное. Навигация индивида

в этом растущем массиве нуждается в рынке, как синтезаторе социального опыта и предпочтений. Но информационное оснащение этого рынка должно претерпеть существенную модернизацию. При обильном предложении и ограниченных личных ресурсах взаимодействие потеряет эффективность, если рынок символических форм продолжит слепо копировать опыт уходящей в прошлое эпохи. По нашему мнению, интенция художественных коммуникаций должна стать иной. Стремление к эффективному использованию совокупного временного ресурса - возможная формулировка цели и новый акцент для членов сообщества культуры.

* * *

Не утяжеляя тон размышлений на темы, столь близкие к энтертейнменту, позволим себе зарисовку. Вообразим заведение из разряда высокой кухни, где упразднена собственно кухня. Мотив ресторатора прост: кухня - средоточие проблем, уязвимая точка бизнеса, притом не самая доходная. Она наскучила и, поверх привычки, редко кому нужна. Изысканное заведение для гурманов, где еда как таковая отсутствует, равно как и другие опции. Подают, впрочем, фирменные безделицы: хлебцы и сухари. А из напитков - коллекционную воду, 'реди мейд'. Инфраструктура заведения в полном комплекте и качество обслуживания на высшем уровне: антураж, аутентичный шеф, вышколенный персонал. По большей части, здесь столуется бомонд. Строго по записи. Еще, главное: 'здесь - особый воздух', возбужденно-озонный. Вдобавок - 'уникальная акустика'. Что будем подавать, простите? Разумеется, бронирование клиентских мест. Плюс эксклюзивные каналы бронирования.

Не правда ли, идея полезная, валеологическая. Коммерческий успех вероятен. Чтобы подстрахо-

ваться, непременно с фланга открыть борщевню. Надеемся, некоторое сходство с тенденциями в искусстве узнаваемо.

Как это ни кажется наивным тем, кто посвящен во внутренние дела искусства, но гуманистические ожидания паствы до сих пор адресованы к искусству. Альтернативы не найдены, и запросы на смыслопорождение велики. Массовая культура их не покрывает, хотя ее креативность и энергичность, по крайней мере, в литературе и кино, вызывает уважение. Значит, пути к реморализации искусства открыты, и нужен лишь срок. Но пока разрыв между поиском и массовым повторением в культуре все нарастает.

Мы обнаруживаем интерес в том, чтобы, не дожидаясь полного расслоения, действовать в интересах связности социокультурного пространства, найти способы заполнения сердцевины. Эту связность можно пытаться характеризовать, заимствуя у социологов идею 'децильного коэффициента'¹³, как индикатора диспропорций в распределении символического капитала между общественными группами. Возможны и более репрезентативные формы.

Если оплот политической стабильности видеть в процветании среднего класса, то позитивное развитие культуры можно увязать с комфортабельным убранством ментальной среды типичного интеллектуала. Кажется, эта группа, свободное время которой не оккупировано телевизором, лишена внимания должного качества, такого, что не претендует на поглощение всего времени личности. Профессиональным участникам культурного поля уже, наверное, пришло время понять, что в их собственных интересах сде-

¹³ Децильный коэффициент представляет собой отношение доходов 10% самых богатых к доходам 10% самых бедных.

лать так, чтобы во главу ставились чаяния непрофессиональных участников. Этим чаяниям все меньше отвечают чисто спекулятивные стратегии, превалирующие в современном искусстве. Их драматургия, основанная на заимствовании, истощена и девальвирована, так как стала заранее слишком понятна.

С другой стороны, сейчас запросы автора и зрителя разнятся из-за специализации знания и разрыва ментального пространства и языка этих групп. В поиске свежих форм для артиста не позволительны повторы там, где для зрителя интерпретация еще даже не началась. Но ведется ли поиск средств символизации, которые авторам еще интересны, а зрителями уже могут быть поняты? Как сделать язык доступным непрофессиональной аудитории не в ущерб смыслу высказываний? Без этого связность теряется и все общественные группы несут потери. Наиболее чувствительны они для артистов.

Культурное многообразие не нужно сковывать. Не пора ли его реорганизовать максимально понятным для реципиента образом? И первым делом, надо воссоздать мир культуры для восприятия типичным интеллектуалом, как представителем группы, наиболее подготовленной к сочувствию экспериментациям в искусстве и в реальной жизни. Сейчас как раз такое время, когда динамика перемен вверяет лидерство этой группе, которая становится ключевым звеном в передаче кода распознавания символов.

Навигация в культуре ждет переустройства по принципу экономии мышления, что должно открыться в каком-то новом минимализме. Возникнув в искусстве, как лево- или, может быть, правополушарная реакция на хроническую перегрузку сознания, минимализм теперь должен проникнуть в систему организации знания о самом искусстве. Последняя должна быть, как можно предположить, скроена по

правилам кортикализации¹⁴. Такова одна из линий прагматики как системы персональной навигации субъектов в культурном пространстве.

Прагматика понимается нами как теория и практика результативности в сфере культуры, развиваемые как с позиций институциональных участников культурного поля, так и в первую очередь, с позиций индивидуального участника. Прагматика не только в ответе на вопрос, как достичь поставленной цели, но и прежде - в выборе такой цели, что стоила бы усилий.

Стратегия должна быть оснащена специально подобранными количественными параметрами, без чего не артикулируются отличительные признаки прагматики: интенция, результативность, рефлексия. Уже на этапе целеполагания играет роль рефлексивная оснащенность будущего пути. Иначе движения могут оказаться хаотичными, а маршрут не пройден. Эффективность всякого управления, в том числе, самоуправления личности, значительно возрастает, при условии, что обобщенные индикаторы процесса представлены численно, равно как и навигация облегчена, когда ориентиры упорядочены.

Рассмотрим внимательнее тезис о том, что сложными феноменами можно управлять по параметрам, представленным численно. Именно индикация продвижения к цели есть условие рефлексивности и мотивационной подпитки действующего субъекта. Согласно теории менеджмента, без численных параметров нельзя наладить управление многоуровневыми коллективами, так как бесконтрольно нарастает

¹⁴ То есть, по аналогии с кортикализацией - постепенным подчинением в ходе эволюции всех отделов нервной системы и психических функций коре больших полушарий.

шум в цепочке передачи управленческого сигнала, причем в обоих направлениях рекурсивной петли¹⁵.

Это верно и в отношении аддитивности частных усилий, предпринимаемых членами сообщества культуры. Чем богаче набор возможных стремлений субъектов системы, тем выше требования к универсальности оценочного языка, как коммуникативного средства коллективного договора. Только 'загнав' суждения референтных групп в жесткий единообразный формат численных абстракций, можно надеяться употребить во благо релятивизм 'открытого общества', не угнетая при этом систему свободного выбора.

По нашему мнению, хорошей иллюстрацией сказанному служат достижения экономического модернитета. По мере интенсификации культурного обмена потребность в численной объективации нарастает по тем же причинам, что действуют в хозяйственном обмене. Участникам поневоле приходится заимствовать вспомогательные средства, хотя бы они были из чуждого арсенала, и даже осознавая, что цена этого заимствования весьма чувствительна для результата. Средства эти, как уже отмечалось - денежные - пусть и не вполне годные, зато отлично зарекомендовавшие себя в товарной сфере. В то же время, нам кажется, что неутилитарная природа и авторский характер культурных ценностей предопределяют кардинальное отличие обменного взаимодействия в культуре от хозяйственного обращения.

Специфика неутилитарных рынков в сравнении с классическими товарными, вкратце, усматривается в следующем. Во-первых, творческие усилия не нормированы, покупателю они неизвестны и не видны. Во-вторых, культурная продукция уникальна

¹⁵ Под рекурсивной петлей понимается обратная связь в системе.

и мало с чем сравнима, за исключением поп-образцов (например, телесериалов), органично входящих в сферу обращения технологичной продукции. И, в-третьих, формат передачи потребительского опыта в искусстве не налажен. Если удается превентивно познакомиться с чьими-то откликами, трудно соотнести их с собственными предпочтениями, даже если это рекомендации признанных экспертов. В этом состоит противоречие между интересами участников обменных коммуникаций, находящихся по разные стороны баррикад профессионального знания.

Сегодня, когда на диалектах частных дисциплин уже озвучены разнообразные смыслы и их комбинации, остро ощущается дефицит общего подхода. Культура и всевозможные комментарии к ней скучают без новаций гуманистического толка, теряют интерес к самим себе. Без нового проекта, берущего курс на крупномасштабную проблему, безнадежно обращаться к социуму, нельзя собрать энергию реформирующего посыла. Назрела потребность в проблеме, способной фокусировать гуманитарные интересы. Нужен Вопрос с большой буквы, чтобы сыграть организующую роль силового поля. Вопрос, способный сплотить акторов и акцепторов культуры, заинтересовать носителей разных типов знания и анализа, принятых в философии, социологии, психологии, экономике, теории и истории культуры, менеджменте, критической мысли и проч. Общая цель организует поиски, сведет их в русло личностно ориентированной прагматики.

Вернемся в этой связи к вопросу о ценах, поставленному вначале. Странное дело, что такая явная несуразность, как рынок без информативных цен, никому не бросается в глаза и всерьез не смущает. Для нас же, факт необъясненности цены на искусство помечает отправную точку для ревизии существу-

ющей концепции и, одновременно, является стимулом к ее модернизации.

Как это свойственно познанию, маленькая трещина лежит в истоках магистрального раскола. Есть предчувствие, что с реформистской и интегративной ролью наилучшим образом справится сугубо прикладная, на первый взгляд, проблема управления ценообразованием на продукты творчества. Именно изучение, казалось бы, частной проблемы - ценообразования в искусстве - обещает привести нас к очень значимым открытиям.

Тема перспективна благодаря тому, что решение лежит вне границ культурно-художественного поля, и одновременно она лишь вскользь задевает периферию экономического анализа. Она не подчинена активности внутренних игроков культуры, напротив, в русле этой проблемы может открыться такое изменение правил взаимодействия, что повлечет перестройку мотивов, их сшивку на высшем уровне.

Новые принципы регуляции символического обмена есть тот внеположный фактор, что способен повлиять на гомеостатический баланс духовной сферы и повлиять на всю систему культуры. Активность в производстве перемен дополнится созданием условий, без которых они невозможны. Предположительно, в проблеме будут задействованы такие важные атрибуты прагматики, как интенциональность и рефлексивность, возникнут новые основания связно оперировать в интересах культуры понятиями денег и цен, ценности и времени.

Чем привлекательна культурная прагматика? Что обещает квантификация символического обращения, устроенная на таких принципах, при которых деньги будут несколько потеснены в своих правах? Говоря кратко, общество не ценит культуру в той мере, в какой не научилось ее оценивать. Оценки,

при условии их объективности, могли бы стать носителями информации о величине символического капитала, на который могут претендовать культурные агенты в конкретных сделках.

Специфика культуры, оставшаяся вне широкого обсуждения, состоит в том, что субъект культуры до известной степени активен. В конце концов, именно в нем скрыты искомые резонансные частоты и клавиши творческой включенности, именно он выступает распорядителем своего внимания, сохраняет власть над многоканальным пультом.

Проблемы развивающейся личности и развивающей среды заключаются в том, что для успеха творческой коммуникации нужно сочетать непривычно много компетенций, навыков и прочих тонких обстоятельств. Ситуация контакта с искусством скроена сложно и требует продуманной подготовительной части. Пренебрежение каким-нибудь обстоятельством может свести на нет все усилия и обесценить авторский замысел. Co-творить по наитию удается далеко не всегда, но сбивает с толку то, что иногда это все-таки удается. Вопрос в частоте подобных удачных совпадений. Обустроить игровое поле для участников с кардинально различным уровнем подготовки - нетривиальная задача.

Довольно редки примеры, когда в какой-либо сфере жизни в игре сходятся одновременно высокие мастера и дилетанты, и коммуникация между ними складывается успешно. Но между тем, вопреки очевидности, в культуре укоренилось мнение, что успех должен возникать сам по себе, в отсутствие каких-либо особенных компетенций и усилий со стороны зрителя. В неуспехе всегда винят автора. В то же время, в отношении, например, автора теории относительности, все принимают как должное полную непроницаемость произведенных им выкладок. У естественнона-

учной теории хотя бы есть надежда раньше или позже получить алиби в виде инженерных достижений.

Дисциплинарная дифференциация жизни зашла настолько далеко, что уже мало кому можно объяснить новые тенденции 'на пальцах'. Разрыв экспертного и обыденного знания принял тотальный характер, и трудно найти доводы для обоснования того, что эта участь должна миновать искусство. Но, не взирая на очевидную тенденцию, от искусства продолжают хотеть доступности, и даже возводить это в ранг аттестационных требований. Культура как комплексная коммуникативная сфера остается в этом смысле зоной, якобы предназначенной для всех. В этой части - предназначенной для массового пользования - культура выполняет функцию инженерии для искусства.

В таком прочтении массовая культура предстает как свободная школа художественной подготовки, с той лишь особенностью, что программу занятий формируют сами ученики и многим разрешено без экзаменов перепрыгивать из класса в класс, останавливаясь в развитии пожизненно на уровне младших классов. Традиция непререкаемой воли к гедонизму в культурной стратегии, с одной стороны, вредит самому гедонизму, а с другой стороны, имеет естественные оправдания, которые коренятся в усвоенном способе жития. Ведь вне профессионального круга культура в современной экзистенциальной стилистике - сфера чистого удовольствия, релаксации, область непринужденного выбора. Сказанное не взывает к морали, а лишь напоминает о реальной дистанции в компетенциях узких профессионалов и широких масс.

Деятельность 'экономического человека' чрезмерно начинена навыками и дрессурой, регламентирована везде столь жестко, что отдушина для поведения без правил просто необходима. Ресурсы личнос-

ти для обучения и старания, ресурсы долженствования и преодоления, без которых нигде и ни в чем не набрать мастерства, наконец, мотивационный ресурс - все эти энергетические запасы психики как бы исчерпаны, причем, у многих в самом раннем возрасте. От ученика все пытаются добиться слишком многого, но ему самому хочется, чтобы хоть где-то успех давался без напряжения и чрезмерной подготовки. Это значит, что в художественной подготовке зрителя, проводимой в зоне релаксации, в зоне игры, и, как правило, в режиме самоподготовки, не может идти речь ни о какой системе. Это вносит определенные трудности и ограничения, с которыми приходится считаться 'гуманным' авторам, но на этом особенности культурных коммуникаций не заканчиваются.

Во всех профессиональных видах выработаны критерии успешности, специальные индикаторы гармоничных состояний, настроенные для разных уровней подготовки. В этом качестве используют, по возможности, численные параметры, которые в ряде случаев, например, в спорте, здравоохранении, - лежат на поверхности. Там, где численная индикация невозможна, градации мастерства формируют объективированные образцы. Так обстоит дело в художественных видах спорта, вождении автомобиля и прочих неформальных искусствах. Странное дело, никому не приходит в голову раздражаться тем, что удовольствие от вождения автомобиля требует специальной подготовки, что плаванию нужно учиться и т. п. Никто не в претензии к автостроителям по поводу слабой подготовки машин к самостоятельному передвижению. В любом случае, в каждом из видов деятельности выстроены иерархии образцов, овладение каковыми есть одновременно цель текущего этапа и индикатор прогресса.

Но в культуре стремятся обойтись без всего этого. Культура - 'сфера непринужденного духа'. Да и о какой

сборке компетенций и других компонент успеха может идти речь, когда даже палитра желаемого состояния не представлена систематическим образом. Никаких конвенциональных суждений нет, культивируется всеобщий релятивизм и право на самоопределение без границ. Институт экспертизы в культуре сосредоточен, главным образом, на сугубо профессиональных интересах, что легко объяснимо. Вопрос в том, как наладить рефлексивное управление культурно-педагогическим процессом, если не известно к чему стремиться.

Пока в культуре не усвоены даже те действенные практики, что зарекомендовали себя в педагогике и спорте. Речь идет, в общем-то, о стандартных, хрестоматийных приемах, таких как индикация успеха в сознании субъекта, управление мотивацией достижений, дозирование новизны, обучение в ближнем круге развития, привлечение персонального наставника (куратора). Перечень возможных приемов и тактик можно продолжить, он велик. Но эти приемы актуализируются лишь тогда, когда согласованы целевые функции и рефлексивные параметры процесса. Это возможно в тот момент, когда развеяна иллюзия самостоятельности суждений вкуса и дремучая легенда о самобытной врожденной компетентности в культуре.

Наконец отметим, что все по-настоящему значимые для общества, а стало быть, результативные программы подготовки (физкультура и спорт, здравоохранение, образование) функционируют более или менее успешно в режиме проектности, сочленяют общественные интересы и личные мотивы на всех значимых этапах. Но для культуры, остающейся проектом сугубо личным, этот режим до сих пор не включен на институциональном уровне и задействован лишь попутно. Индивид, начиная с некоторого довольно раннего возраста, как субъект культуры предоставлен самому себе.

Представляется оправданной надежда на то, что при внесении показательных численных оценок в культуру высветятся пути решения множества позитивных задач. В качестве знака числу предстоит выполнить поначалу лишь одну самую простую функцию - индикацию по типу 'лучше - хуже' (что равнозначно, по смыслу, выбору 'больше - меньше', 'да - нет') в отношении качества времени. Важно, что эта первичная функция различения качества (количества) прочно вшита в мозг. Оценка генерируется и запоминается без каких бы то ни было дополнительных усилий по ретрансляции.

Стоит только инициативной группе субъектов культуры начать, как принято в экономике, фиксировать различия в собственном отклике в ответ на предложенное культурное меню, и дальнейшие процессы будут набирать темп самопроизвольно, пойдет цепная реакция. Статистика и рефлексия смогут взяться за свое привычное благое дело на культурных рынках, налаживая взвешивание и репрезентацию групповых оценочных суждений.

Мотивация субъектов к индикации по типу 'больше или меньше' может привести к постепенному упорядочению целого ансамбля оценочных суждений. Так школьники выстраиваются по росту на уроке физкультуры, не прибегая к помощи сантиметра. Достаточно их способности к элементарным актам взаиморасположения в паре, чтобы построение шеренги произошло автоматически.

Так и в культуре, каждый шаг ранжирования предпочтений субъекта в культурном меню будет состоять в последовательном соизмерении новых суждений с уже оформленными. В итоге можно квантифицировать качество самых разнообразных состояний (благ) с желаемой точностью. Оценки ('протоцены'), как машины на шоссе, вынужденно держат дис-

танцию. Чем плотнее поток, тем выше взаимная обусловленность перемещений. Иерархия неутилитарных ценностей установится со временем, сколь бы разнообразен ни был исходный материал для оценок. Причем, это будет иерархия не повторяющая денежную, а дополняющая ее, и совокупная информация будет релевантной для всех заинтересованных групп.

Никакая другая знаковая система, кроме основанной на числе, не справится с этой задачей корректно. Любая другая система (словесная или образная) нуждается в изначальной 'сверхзаданной' аксиологии. Кроме того, возникает вопрос доверия к институту настройки ценностных шкал, проблематично вычесть вклад групповых пристрастий.

Вопрос ставится так: возможна ли целерациональность (по Веберу) в культуре без числа? Способен ли субъект 'вжиться' в многоцелевое пространство чужих интерпретаций или для него естественно выбрать личную позицию на универсальной численной шкале. Приоритет, скорее, будет на стороне численной шкалы, появись она в нашем распоряжении.

Пока такой шкалы нет, главной трудностью для индивида является правильная идентификация и выбор целей. Проблема управления таким процессом в том, что нет опоры на индикаторы его состояния. Чтобы быть эффективной, ситуация роста нуждается в подкреплении ресурсом поставленной цели, каковой нельзя интериоризировать без словаря, понятого субъектами преобразований. С позиций прагматики, острый дефицит в культуре - это дефицит метаязыка.

Если прибегнуть к хозяйственному опыту, то видно, что в части сведения к общему знаменателю разнородных благ 'магия числа' работает совершенно четко. Значит, ничто не мешает проявиться креативной способности численных знаковых систем и в культуре. Тогда можно ждать следующего:

начнется информатизация культурных рынков,

включится интенциональность участников, как естественное стремление к приращению нематериальных активов,

станет прозрачной и параллельно стратифицируется сфера культурного производства и потребления,

наладится персональная навигация субъектов в культурном поле,

произойдет запуск механизма рефлексивности как основы согласованного управления сложными феноменами.

Чтобы стать управляемыми, такие процессы должны быть видны в параметрах, то есть должны быть представлены как численные объективации. При этом механизм квантификации ценностей должен отвечать известному требованию: сами ценности и их носители не допускают никакого расчленения. Речь, таким образом, может идти только о специально созданном механизме объективации потребительских оценок. Ни в коем случае не предлагаются механистические априорные расценки на блага.

Прагматическая позиция в многоэтажном строении культуры нуждается в специальном образом продуманной организации и упорядочении информации. Как только осознаны лимитированные ресурсы, возникает целеполагание, и задача анализа культуры в очень важном коммуникативном срезе становится подвластной аппарату экономического анализа, приспособленного к 'борьбе' с предельными величинами. Этот анализ ни в коей мере не посягает на 'пришпиливание' творческих святынь, не означает никакой редукции культуры так же, как стоимостной анализ экономики никак, напрямую, не вмешивается в устройство вещей.

Параллель с экономикой, которая сквозит в этих рассуждениях, отнюдь не случайна. Экономика развивается в ответ на требование рационализации плохо упорядоченного обмена. Хотя у экономического порядка есть издержки, неизбежные при всякой редукции, он устанавливается непреклонно, будучи зримо эффективней беспорядка. Тот же принцип пользы, что руководит утилитарной сферой, все ощутимей начинает преследовать неутилитарную информационную епархию, каковая неимоверно усложняется.

Этому способствует тот факт, что в постиндустриальном обществе условия неутилитарного обмена постепенно обретают признаки, делающие его описание подвластным экономико-математическому аппарату. Те же причины, что привели к 'математизации' хозяйственной сферы, подталкивают к упорядочению символического обмена по экономическому типу. Налицо первое условие 'математизации': ограниченность запасов ценного ресурса, - в этом качестве теперь выступает время. Это условие неизбежно инициирует оптимизацию его расходования.

Но должна еще быть найдена (введена?) простая универсалия, адекватно репрезентирующая желанное для всех состояние, чтобы задача предстала как типично оптимизационная: как употребить ресурс с максимальным эффектом. В экономике утилитарная цель дана со всей очевидностью, как физиологический императив. В качестве универсалии выступают деньги. В культуре сегодня все громче звучит императив более высокого порядка - когнитивный. Теоретическим критерием эффективности коммуникаций, отвечающим этому императиву, может стать приращение качественного времени.

Средством ориентации в рыночных системах служит маркетинг, понятый в самом обширном смысле, а именно - как система ориентации в многомер-

ном пространстве предложения и спроса, пространстве культурных фактов, стратегий и целей. Сегодня маркетинговая идея реализована в несовершенном виде с позиций и в интересах профессиональных участников рынка. Предстоит 'рассекретить' эти достижения и перенести их в персональную систему координат с тем расчетом, чтобы сделать их подспорьем в ориентации индивида. В самом деле, почему бы субъекту культурного воздействия не задаться вопросами: какие суггестивные техники применяются в отношении него профессионалами, на чем построен расчет продюсера. Ничто не мешает нам увидеть процессы глазами другой стороны и попытаться понять, какой ценностный букет, по мнению экспертов, субъект пожелает оплатить.

В такой 'отраженной' логике в зону внимания попадают многочисленные стратегии и обстоятельства, уловки и особенности культурного предложения, без учета которых наладить разумное поведение субъектов проблематично.

Теперь наметим темы, разработка которых иллюстрирует (но, конечно, не исчерпывает) общую направленность прагматического дискурса в культуре. Отличия предлагаемого подхода от академического прежде всего в том, что объектив выхватывает не сами по себе процессы и культурные феномены, а скорее то, каковы они в восприятии широкой аудитории культуры.

Дальнейшее являет собой попытку развертывания идей прагматики в предметно-практическом ключе. Поскольку тема необъятна, мы остановимся лишь на тех вопросах, что, по нашему мнению, уже сколько-нибудь прояснены и оттеняют суть предлагаемого подхода.

Итак, ориентационный перископ, согласно нашим намерениям, следует антропоцентрировать, чтобы воспроизводить картину, запечатленную с позиции: 'что небесполезно принимать в расчет индивиду, чтобы 'уладить' свои отношения с художественной средой'. По теории менеджмента, 'видение' полезно наращивать в стандартных обобщенных координатах маркетингового пространства. В качестве таковых, как правило, выделяются:

- конкурентная среда, преимущества и стратегии профессиональных участников;

- позиционирование продукта;

- мотивы и типы потребителей;

- институциональное устройство, технологии товародвижения;

- ценообразование (приращение добавленной стоимости на разных этапах цепочки).

Как несложно заметить, каждый из перечисленных разделов являет собой предмет одной или нескольких гуманитарных дисциплин. Условно можно принять: все, что касается продукта, - это предмет теории искусства и психологии мотивации; потребительскую среду изучает социология; производство и ценообразование - в компетенции экономики; устройство рынка - раздел теории менеджмента. Значит, целостное представление о рынке, сформированное для каждого участника, достижимо только в дисциплинарном комплексе. Выберем, для чуть более детального примера, некоторые разделы маркетингового плана, чтобы показать возможную пользу предлагаемого подхода.

КОНКУРЕНТНАЯ СРЕДА

Анализ конкурентной среды - первоочередная задача. Напрасные хлопоты изучать экономику художественной сферы в отрыве от рынков продуктов и услуг особого рода, чья ценность - в нематериальном. В этих отраслях мы найдем в элементарной форме базисные явления, которые в замаскированном виде различить сложнее. Образцы являют мировой бриллиантовый рынок, рынки ювелирных украшений, высококлассных сортов чая, коллекционных вин и прочих 'излишеств'.

На этом же поле в непосредственной близости помещены отрасли культурной индустрии - шоу, концерты, кино. Всюду складывается конъюнктура, отражающая деловую стратегию и предпочтения социума. Поскольку предпочтения взаимосвязаны (взаимозаменяемы), рынки не могут быть поняты из самих себя, как бы ни старались аналитики. Тем более, их не понять покупателям. Для рынков, взятых по отдельности, не видны ограничения, вытекающие из факта их совместного присутствия. Сосны в бору вырастают совсем не такими ветвистыми, как на поляне. Мотивы и время аудитории, наравне с деньгами, лимитируют суммарную емкость рынков. Недостающие связи дает уравнение баланса, составленное для всех рынков.

Каждый из рынков начинается с потребителя, филигранно подстраивается к нему, оккупируя место в портфеле желаний и долю бюджета времени. Продавцы изобретают желанность товара, направляя как сознательные, так и бессознательные предпочтения людей. Все эти рынки, нацеленные, прежде всего, на желание, а не на потребность, принудительно регулируются бенефициариями в поисках выгодной композиции спроса и предложения.

В состязании за жизненное пространство с товарами переходной группы, рынки современного искусства и культурного наследия сдают позиции бойким фаворитам, дистрибуцирующим легко усваиваемую пищу. Мотивация художественного потребления сопряжена с особыми трудностями, так как, в отличие от дефицитарной, не включается автоматически. От участника ждут (а в поп-культуре - не ждут) произвольной активности, готовности терпеть фрустрацию и отказываться от усвоенных идей. Для маркетинга имеет значение, что депривация метапотребностей может длительное время не осознаваться. Если активность тормозится надолго, то пирамида потребностей расплывается книзу и принимает облик колосса на глиняных ногах, только перевернутого. Поэтому стратегии субъектов арт-рынка по необходимости самые сложные.

Искусству за внимание социума надо 'биться' не только с коммерческими суррогатами. Ингибиторами выступают технологичные продукты, требуя мобилизации интеллекта. Этим провоцируется специализация оценочной деятельности, герметизация интересов. Информационная воронка устойчива, как гироскоп: с ростом скорости вращения все трудней менять ориентацию оси.

Тем временем коммерция в сфере искусства боязливо (или, может быть, лукаво?) сторонится теории и практики менеджмента. Эта вотчина дилетантов в области регулярного менеджмента довольствуется скамейкой запасных в игре своих удачливых собратьев, доминирующих на рынках с высокой долей неэкономических ценностей. Они выстраивают свой мирок, надеясь обойтись симуляцией активности. Тем временем территория интеллектуального и эмоционального спроса колонизирована коммерческими образцами. Высокие мотивы шунтированы проводника-

ми массового искусства и престижного потребления. Не нужно быть провидцем, чтобы предсказать, что искусству не пойдут на пользу ни высокомерие, ни нарциссизм. Только абсорбируя маркетинговую культуру бизнеса, художественное творчество преодолеет присущую ему аутическую позицию в экономике.

Для развития художественной практики важно правильно определить место искусства в макроэкономической среде культурного процесса, оценить 'квоты' на творчество в сегменте необязательных индустрий. То есть, поиски квантификации символического капитала бессмысленно вести вне широчайшего круга жизнедеятельности особых индустрий. Необходима дифференциация торговли по неутилитарным отраслям. Чтобы конкретизировать представление о ресурсных ограничениях и конкурентной среде, надо взвесить в деньгах и времени спрос, оккупированный переходными товарами, понять ценовую динамику и объемы продаж специальных отраслей вкупе с экономическим благосостоянием. На этом пути возможны качественные сдвиги в ориентации субъектов культуры.

МАКРОПОЗИЦИОНИРОВАНИЕ ПРОДУКТА

В перечень товаров и специндустрий, конкурирующих с искусством за деньги и время участников наряду с коммерческими феноменами культуры, можно по различным основаниям включить:

- драгоценные камни, в первую очередь, алмазы и бриллианты,

- парфюмерию,

- ювелирные украшения,

- элитные вина,

- высокую кухню,

- антиквариат,

- зрелищные турниры профессионального спорта,

- коллекционную одежду,

- туризм,

- лицензии на редкую охоту,

- эротическую индустрию,

- цветы,

- предметы коллекционирования,

- дорогие сорта чая, кофе и сигар,

- High End технику,

- VIP-путешествия,

- экзотических животных.

Каждое из этих направлений культивирует собственные наработки по части технологии продаж иллюзий. За этим стоит нечто большее, нежели просто качество. Всеми обещан пропуск в мир игры, в которой субъекту представится возможность реализовать свой идеал.

С какими аргументами художественный мир вливается в гомеостаз внутреннего мира человека? В славном прошлом искусство одаривало желанными состояниями, приближающимися по типу к экстатическим. И теперь, вроде бы, ведутся поиски актуальных смыслов. Однако, судя по исчезающе малой доле акцептованного внимания, находки не обрели наглядности и магнетизма. Может быть, художественный (пост)авангард забрался слишком далеко вперед? Речь не идет об откате, но не пора ли подтянуть обоз. Если между массовой культурой и системой искусства идет скрытая война¹⁶, то не самое ли время для захвата и расширения социального плацдарма передовыми отрядами искусства.

¹⁶ А. Асмоловский, ХЖ, ?40, октябрь 2001, с. 33.

Кажется, цеппелину культуры терапевтически показан не чистый гелий искусства постмодернизма, а его смесь с настоящим земным воздухом, составленная в нужной пропорции и подогреваемая в нужной степени, иначе 'шарик' улетит и окончательно скроется из виду. Нужно содействовать аккомодации поисковых форм искусства для более широкого круга. Это активизирует сотворчество участников, их отношения выйдут из оцепенения. Как ни жаль, но, видимо, сами авторы к этому не готовы. Тогда им остается в напускном безразличии к пастве дистанцироваться от подобной миссии - добиваться позитивного впечатления. 'Самовыражаться' проще, чем выражать. Увы, адресат этих выражений неизбежно поглощается совсем другим подпространством культуры. Если длительное время специальными усилиями не связывать производство и потребление, то они заживут раздельной жизнью. В этом нет смысла винить авторов, чья задача в чем-то сродни той, которая решается в фундаментальной науке. Не их вина, что дистрибутивная цепочка символического продукта оказалась разомкнутой. В нее не вставлено срединное звено, за создание которого ответственна прикладная наука. Но такой науки, исходящей из единых посылок и базирующейся на единой теории символического обмена, до сих пор не было. В данной работе предприняты первые шаги к ее созданию.

Когда позиция в конкурентной среде прояснена, надлежит выявить мотивационный потенциал продукта. В отношении художественного продукта это особенно трудно, так как фантазии не терпят членения и не имеют границ. В этой связи кратко вспомним ключевые приемы завоевания симпатий.

На первом месте интерес. Он побуждает к активности, обуславливает избирательность внимания. Соотношение узнаваемого и познаваемого тщательно

дозируется, так как привлекает только умеренная новизна, где элементы нового сочетаются с признаками, известными ранее. Чрезмерно новое отталкивает. Сообщение не должно опережать развитие, угнетать компетентность. Секрет популярности произведений искусства - в таких смысловых композициях, где для каждого предусмотрен барьер когнитивной сложности и каждому отмерена частичка психодрамы.

Эти барьеры каталогизируют мир художественных форм и их ценителей, также как цены упорядочивают мир товаров и их потребителей, и, таким образом, продукты видятся плотно сгруппированными вокруг неких квазиуровней, разбивающих вертикаль качества и вкуса на ступени личностного роста. Интересно проверить, не получается ли в итоге стихийного расслоения так, что число мыслимых 'разрешенных' градаций и переходов, то есть число разбиений в иерархии, есть величина условно постоянная для самого широкого круга деятельности человека.

Велико значение импринтной уязвимости¹⁷. В особые сензитивные моменты¹⁸ психика пластифицируется, и наставнику легче воссоздать ситуацию компетентного общения с искусством, вовлечь задачи нового класса в ближний круг развития ученика.

В художественных контактах можно условно выделить когнитивную и аффективную части. В отношении искусства 'для эмоций', стимулирующего переживания по типу 'узнавания', в авангардной среде распространено снисходительное высокомерие. Такая позиция не кажется зрелой, и нас ждет 'очеловечивание' современного искусства, его поворот к ак-

¹⁷ Тип научения, требующий очень короткого времени и основанный на способности к сфокусированному извлечению важной информации.

¹⁸ Современная психология. Справочное руководство. М., ИНФРА-М, 1999, 688 с.

туальным проблемам. Тривиальные чувства нисколько не обедняют художественную коммуникацию, напротив, придают ей энергию и высоту, действуя как трамплин.

Способность к управлению эмоциональным планом сама по себе немаловажна, поскольку эмоции несут экзистенциальный смысл и пользу. Вероятно, эмоции рождаются как бессознательный ответ на информацию. Хотя реакция на умеренную эмоцию не столь интенсивна, но ее последействие надолго определяет поведение. То, что мы называем настроением, обычно формируется под воздействием именно таких эмоций. Пролонгированная негативная эмоция (злость, тревога) атакует иммунную систему. В этом плане формы коммерческого искусства востребованы, по крайней мере, в амбулаторном смысле. Непревзойденными продуцентами ценных психических состояний служили некогда шедевры мастеров.

Можно было бы и пренебречь 'виртуальными' аффектами, ведь кормить впечатлительность - не есть уникальная миссия искусства. Жизнь и без того дает пищу для эмоций. Поток событий, никак не связанных с искусством, повсеместно влияет на нас. Принципиальная разница в том, что реальные аффекты распределены по временной оси случайно, могут удачно 'попасть в настроение' либо оказаться неуместными.

Выявляется одна чудесная, но малоприметная деталь, которая важна для формирования отношения к искусству. Речь идет о своевременности или, точнее, ликвидности - способности перевоплощаться в конечную полезность. Этому свойству искусства до сих пор не придавали особого значения при анализе мотивов. А ведь своевременность - наиболее 'современная' черта искусства в плане заботы индивида о локализации неопределенности и планировании личного времени.

В этом ключе можно развернуть основные потенции арт-сферы, в том числе, - смыслопорождение и смыслоукладку. Начать, наверное, проще с эмоций (переживаний) в искусстве, усматривая в них, по крайней мере, при беглом взгляде, незамысловатый, но зато легко артикулируемый и действенный мотив, как раз такой, какой необходим в качестве несущей волны. Людям нужны не эмоции¹⁹ вообще, нужны эмоции определенного типа в конкретное время. В повседневной текучке этих эмоций часто недостает: нарастают диспропорция и напряжение, часто не осознанные. Когда эмоциональный ряд деформирован, возникает нужда в психической коррекции. По сути, это и есть вид запроса на художественное сопереживание, 'естественным' поставщиком которого может стать искусство.

Люди на интуитивном уровне высоко ценят ликвидность. В этом оружие массовой культуры: обещания всегда выполняются. В этом же смысл звездной стратегии шоу-бизнеса и спорта. К примеру, мировой бокс лелеет десяток суперзвезд, чьи вознаграждения за матч превышают 5-10 миллионов долларов. Доходы остальных в сотни раз меньше. Причина различий в ликвидности: при участии 'звезды' вероятность драмы на порядок выше. Аудитория во всем мире согласна платить, чтобы избежать разочарования. Она права, ведь это ресурс свободного времени, ресурс внимания, которого не так уж много.

Интересно проследить, по каким законам меняется ликвидность. Для ценового анализа ключевой является мысль о том, что ликвидность меняется в противофазе с детализацией. Чтобы сохранить высокую валентность (вариативность в использовании) и, со-

¹⁹ Употребляя для краткости термин 'эмоции', мы подразумеваем эмоциональные комплексы.

ответственно, высокую емкость сбыта, потенции выгоднее оставаться в унифицированном состоянии. В этом плане, статичные продукты имеют преимущество перед динамическими формами, поскольку они еще не превращены в конечные полезности. Право на решающий шаг делегировано владельцу.

С точки зрения потребления, имеет смысл различать продажи, сделанные на промежуточной ступени превращения ресурса в непосредственное благо. Полезность еще только предстоит реализовать, и это можно сделать разными способами и в разное время, что оставляет простор для маневра в поисках эффективности. Художественные коммуникации, предполагающие живой контакт, прямиком следуют к конечной цели генерации желательных психических состояний. Будучи начаты, они не могут быть отнесены в другую, возможно, более благоприятную, ситуацию потребления. В этом их ценность и одновременно рискованность. Тот, кто принимает на себя эти риски, вправе рассчитывать на дополнительную премию.

В дальнейшем предстоит подробно обосновать гипотезу о взаимосвязи цены и ликвидности в искусстве. Вероятно, к этому анализу будет легче подступиться со стороны индустрии зрелищ и, первым делом, стоит обратиться к опыту профессионального спорта.

Гипотеза: в каждый момент времени существует эмоция, потребность в которой самая насущная. Вероятно, людям присуще стремление согласовывать эмоциональную динамику с неким оптимумом, персональной 'эмоциограммой'. Эмоциограмма может быть представлена, как идеальная диаграмма интенсивности комплексных переживаний, которые в удачной очередности сменяют друг друга по времени.

Заранее вид диаграммы для данного отрезка времени и индивидуального жизненного этапа, конечно, неизвестен. Диссонанс реальной кривой и идеальной

отчасти характеризует качество жизни, а интеграл этой временной зависимости в какой-то мере отражает насыщенность существования. Навыки эмоциональной регуляции относят к 'искусству жить'.

Характеристики типичных эмоциональных карт могут лечь в основу сопоставлений в культуре. Станет очевидным, что хотя конкуренция ведется за деньги потребителя, но расходуются, главным образом, его эмоциональные и временные ресурсы, каковые поставщики культурных благ стремятся замкнуть на себя. Важно осознать, что мотивационный потенциал исчерпаем. Его нехватка ощущается наиболее остро в условиях избыточного не специфицированного предложения.

На этом пути могут открыться подступы к очевидно назревшей типологии культурных форм не с позиций искусствознания, а от имени представителей социальных групп, носителей характерных жизненных стилей, 'габитусов'²⁰. Это может вызвать подлинный переворот в культурной навигации. Упорядочится линейка художественных форм, аудитории будут приоткрыты козыри претендентов на внимание.

Эмоциональная гамма не прописана строго, как лекарственный препарат или оздоровительная процедура, это скорее набор приемлемых конфигураций. Голод предполагает вариативность в насыщении и наличие более или менее равноценных замен, ком-

²⁰ Габитус (лат. habitus) - 'систематизированные модели восприятия и оценки, а также когнитивных и оценочных структур, являющихся результатом длительного опыта субъекта и обусловленных определенной социальной позицией' (Бурдье, П. Социальное пространство и символическая власть // Thesis, Весна 1993. Том. 1. Вып. 3. сс. 137-150, с. 143). Структурируя восприятие, мышление и поведение, габитус показывает 'стили жизни' разных социальных групп.

пенсационных механизмов, набор которых придает уникальность личности. На уровне интуиции ясно, что в эмоциональной сфере имеет значение регламент, некий эквивалент физиологического распорядка, такой, например, как режим питания и сна. Желательно гармонизировать эмоциональный ряд во времени, приблизить его к не проявленному идеалу.

Приведенные рассуждения являют собой лишь наброски аргументов в пользу коммуникаций художественного типа. Вся эта проблематика ждет актуализации в рамках программы исследований динамики эмоциональных состояний. Переживания в искусстве - перспективная модель, в которой угадывается продуктивность не только в масштабе эмотивистской теории и психологии искусства, но и в горизонте идеи самоорганизации личности. Речь не идет, конечно, о поиске некоего эталона в области эмоций. Стандартизация в этой области абсурдна. Но какие-то универсальные закономерности, неизвестные корреляции, значимые для сферы эмоций, с большой вероятностью будут открыты при изучении реальных эмоциональных откликов. Результаты могут продвинуть и коммерческую классификацию искусства.

В исследованиях художественных эмоций, как динамических процессов, могут обрести второе дыхание гипотезы, раскрывающие категорию субъективного времени. Сейчас внутреннее время течет на окраине общественного внимания. В поисках мотивационного потенциала искусства мы обнаруживаем интуицию, выходящую за рамки первоначальной задачи. Рождается логика, позволяющая представить художественную активность, как полигон для управления качеством времени. Для этого должны быть найдены средства объективации интимных протоколов, информация о качестве потребленного времени, хотя бы косвенная, должна быть представлена вовне. Тем

самым мы прямиком направляемся к центральному тезису современной прагматики культуры с намерением внести в эту сферу столь необходимую для прагматики телеологическую компоненту.

С обыденной точки зрения, жизнь имеет единственно бесспорную характеристику - время. В действительности, понятие времени головокружительно неоднозначно и табуировано, как дитя истории, поскольку под его крышей соседствуют параллельные миры. Можно измерять жизнь в двух временных развертках: конвенциональное (астрономическое) время, определяемое по часам, и субъективное личностное время (о нем писали Кант, Гуссерль, Бергсон, Хайдеггер и многие другие), оцениваемое по самоощущению. Обыденное сознание безраздельно оккупировано первым значением, экранирующим второе (не менее важное), оставляя его в тени.

Термин 'время', исполняя социальный заказ, ввел всех в заблуждение, программируя слитную трактовку там, где наличествуют два разных феномена. Собственное время системы личности и время системы природы. У всякой системы, живой и неживой, есть внутренний камертона²¹. Есть ли способ научиться слышать его и соотнести с общим временем? Сейчас в людях этот навык приглушен, становится все труднее 'слышать' самих себя в прицельной канонаде экономической интервенции. Очевидно, это препятствует обретению индивидуальности.

Превалирующее сегодня упрощенное представление о времени наследует доминантной идее прошлого, связанной с высвобождением времени. Опыт внутреннего времени ранее широко не передавался от субъекта к субъекту.

²¹ М. Ичас. О природе живого: механизмы и смысл. М., Мир, 1994, с. 495.

Вероятно, поэтому само понятие внутреннего времени не включено в общественное сознание как ценность публичная. Не развиты практики различения его структуры и оттенков качества. Концепция переживания длительности со времен 'Исповеди' Августина, и до сей поры, преимущественно интроспективна. Легитимация феномена сдерживается тем, что его не научились объективировать. Напротив, в объективации социального времени утилитарная доктрина затруднений не испытывает. Такой порядок доминирует до тех пор, пока в обществе остро стоит потребность в капитализации материальных активов. Но ситуация меняется, когда потребность в реинвестициях времени в экономику гаснет и вперед вырывается экономика свободного времени. Многим становится понятно, что сама по себе не занятость - есть лишь потенция. Не будучи востребованным в материальном воспроизводстве, приобретенный избыток времени при неразвитой культуре неутилитарных практик может быть конвертирован в истинную ценность с какими-то упущениями, носящими систематический и потому болезненный характер.

Нам кажется важным не пропустить поворотный для культуры момент, когда в отношении личного временного ресурса начинает действовать базовое положение экономической теории об уменьшении предельной полезности утилитарного типа. В период, когда, по ощущениям самих индивидов, отдача от денежного капитала, размещенного внутри экономики, падает, инициируются поиски благодатных ниш для творчества, и наступает пора привлечения инвестиций в капитал символический. Без этого общечеловеческая воля к жизни начнет вскоре угасать, так как подпитка со стороны экономических мотивов неизбежно ослабнет.

Увы, понятие внутреннего времени, столь слабо вплетено в западную культуру, что напоминаний

о нем, по-видимому, недостаточно, чтобы озаботиться созданием общественных институций. Даже те, кто по роду профессиональных компетенций непосредственно соприкасаются с этой проблематикой, не в силах осмыслить и презентовать ее в общедоступных категориях. По-видимому, процесс стопорится отсутствием идеи, как внести субъективное время в зону объективации и рефлексии.

Как следствие мы имеем скорее потуги 'вблизи и около' проблемы времени, явленные в форме столь же полезных, сколь и поверхностных наблюдений, нежели исследования по существу феномена. Такие исследования до сих пор выполняются, по большей части, в виде мало что проясняющих культурологических описаний 'представлений' о времени²². Вероятно, можно найти объяснение в том, что над исследователем довлеет табу невозможности, если не сказать острее, - немыслимости по-настоящему глубокого решения.

Мы не станем останавливаться подробно на имеющихся гипотезах, в том числе вынесем за пределы данной статьи наши собственные идеи на этот счет²³. Отметим лишь, что, как можно догадаться, испытательный полигон по проблемам внутреннего времени в западной системе уже сложился. В этом качестве функционирует система художественной культуры, хотя пока анализ (со)творческой деятельности с позиций времени ведется не очень интенсивно. Время, о котором мы говорим, присутствовало в произведении всегда. Но прицельный поиск темпоральности ведут авангардные формы, такие например, как видео-

²² К. А. Абульханова, Т. Н. Березина. Время личности и время жизни. 'Алетейя', Санкт-Петербург, 2001. С. 179-212.

²³ Они изложены в следующей статье данной книги.

инсталляция, где явственна тяга к экспериментациям со временем. Со временем это обещает стать главенствующей темой, и внутреннее время обретет знаковую систему. Не вызывает сомнений, что скоро проблема актуализируется, и искусствоведческое поле предстанет в исследовательском дискурсе полем конституирования субъективного времени. В этом поле можно широко предъявить материал для массовых персональных высказываний по качеству времени.

Хозяйственная сфера мобилизует участников 'эксперимента' по стоимостному взвешиванию материальных благ. Результаты взвешивания информативны. Сфера культуры сможет начать свой отдельный эксперимент по взвешиванию символического обмена. Дело за тем, чтобы объявить шкалу оценки, и мы выдвигаем в этом качестве - внутреннее время.

Производя отбор 'времянасыщенных', или 'времяпродуктивных' искусственных форм по своему вкусу, каждый субъект культуры станет помимо своей воли элементом оценочного статистического механизма. Под пучком художественных лучей-кодов реципиенты возбуждаются подобно пикселям на экране, свечение которых дает ясную картину. В отличие от пикселей, участники сообщества культуры имеют право насладиться созданной с их участием картиной.

В сравнении с общественным мнением, выраженным сегодня, по большей части, приватно и бесплатно, отклик аудитории в культуре может быть организован так, что станет более весомым. Сейчас за откликом, проявленным как выбор, стоит, как минимум, экономика внимания. Отклик отчасти информативен, и он стал бы еще информативней, если бы экономика времени была подкреплена аксиологией времени.

По опыту товарной экономики, отраженные на ценниках предпочтения участников могут быть ин-

формативными, и на этом строится гигантская рыночная инфраструктура. Думается, ничего лучшего, чем выработанный цивилизацией рыночный механизм, для объективации интроспективных оценок качества коммуникаций не придумать. Но шкала оценок должна быть иной.

Таким образом, искусство и опыт искусства несут темпоральный опыт, структура и функции которого нуждаются во всестороннем изучении. Чтобы выявить эту сторону искусства и особым образом квантифицировать время, необходимы рыночные условия, включающие механизм объективации суждений.

Понятие субъективного времени, можно интегрировать в систему понятий современной культуры: неопределенность - информация - символический капитал - субъективное время - знаковые системы - измерения - навигация, - на правах важного члена информационного семейства. На постиндустриальном этапе, когда разнообразие вещей сплетается с разнообразием высказываний, настает черед порядка в коммуникациях. Вполне естественно, что с высвобождением времени (ростом не обремененного остатка в распоряжении индивида, который образуется за вычетом времени, необходимого для поддержания выбранного социального и материального статуса) его эффективное использование выходит на первый план. Как условие возникновения порядка, нужна конвенция в отношении цели, чтобы возникли приоритеты и общие для самых разных слоев критерии эффективности, позволяющие им оценить выбранные способы времяпрепровождения.

Логично принять в качестве единой цели участников культурного взаимодействия максимизацию качественного времени в расчете на затраченное свободное время. По нашей гипотезе, стремление к этой цели равноценно стремлению к приращению

внутреннего времени, то есть к времени, которое заслуживало бы высокой субъективной оценки.

Для некоторых типов коммуникаций можно положить, что качество времени - это впечатление о его количестве. Если ощущается избыток свободного времени, если оно тянется мучительно, то его качество низкое. Это бывает, когда психическая событийность мала. Напротив, когда внутренний ритм высокий, время пролетает мгновенно, и итоговая оценка также высока. Заметим, кстати, что аналогичные подходы могут быть применены также в отношении времени вынужденной, в том числе, профессиональной, занятости.

Выбор в пользу тех или иных коммуникаций может основываться на новых специальных подходах к различению и фиксации внутреннего времени. Как только индивид начинает видеть (ценить) во времени ограниченный ресурс, поддержание его предельной полезности на максимуме становится для него актуальной и решаемой задачей. Как известно, предельная полезность любого ресурса непроизвольно исчерпывается, и нужны специальные меры, чтобы этому противостоять. Закон Госсена, говорящий об этом, универсален. Он верен для самых разных мотивов, ослабевающих по мере реализации. Нужно задействовать новые мотивы, в которых возникающий ресурс времени сможет реализоваться с максимальной эффективностью. Нужно своевременно готовить 'приемные резервуары' для экзистенциальности.

Примем гипотезу, что работа психики с информацией характеризуется некими операционными и операциональными возможностями. Вероятно, у всех разный ритм элементарных операций, разные способы маршрутизации решения. Используем эту аналогию, как вспомогательную конструкцию, чтобы наладить подступы к главному тезису: субъективную

оценку времени можно связать с обработкой индивидом информационного потока.

Какая-то весьма авторитетная инстанция внутри личности выносит суждение о проведенном времени. В самом общем виде, информация учитывается как значимая, если выступает в роли катализатора реакции сознания, активизируя его мощности. Активность сознания соотносится субъектом с нормой, с нагрузкой в штатном режиме. Важен момент отчета. Превышение интенсивности над привычным уровнем в зависимости от выбранного момента самоотчета трактуется воспринимающим субъектом либо как пролонгация времени (отчет постфактум), либо как его сжатие (текущая оценка). Таким образом, наша собственная оценка времени формируется на базе соотношения текущей и нормальной интенсивностей переработки информации.

С этих позиций можно функционально определить искусство, как способ воздействия на индивидуальное чувство времени. Прояснение механизмов художественного отклика для наших целей не так важно. Существенно, что хотя мощность потока может быть оценена, но эффект не определяется только объемом и скоростью подачи информации, так как неизвестно, какая доля подлежит рецепции и какое окажет воздействие. Эффект, состоящий в деформации восприятия времени, определяется характером 'включенности' в информационное поле, или, если формулировать точнее, - объемом (со)творческой реакции.

Термин сотворчество, широко употребим в современных трактовках взаимодействия субъекта с произведением искусства²⁴. В информационном

²⁴ Д. Леонтьев. Личность в психологии искусства // Творчество в искусстве - искусство творчества. М., Наука, Смысл, 2000, с. 69-80.

ключе сотворчество можно рассматривать как деятельность субъекта по распознаванию и стыковке значимых информационных фрагментов. Работа зрителя состоит в том, чтобы обнаружить такое прочтение художественного текста, чтобы состоялся удачный монтаж с наличным или последующим состоянием сознания и бессознательного. Из всех возможных выбирают наиболее перспективную версию, например, такую, где меньше пробелов. Другой вид активности (деление условно) состоит в том, что часть не достающей информации субъекту надлежит домыслить самостоятельно, добиваясь целостного сочетания. Это ценнейшая часть художественного контакта. Приведенная схема, конечно, упрощена, но она помогает понять особенности индивидуальной рецепции искусства.

Специфика этих процессов такова, что реакция психики может быть в очень малой степени связана с количественными характеристиками информации вне субъекта. Значит, подсчеты информации в культуре дадут не слишком много, если не учесть рецепцию. Поток важен лишь в той части, в какой он оказывается значимым, то есть пробуждает активность субъекта.

С позиций подготовленности воспринимающего субъекта видны различия между массовой культурой и экспериментальной. Массовая культура несет информацию, встраиваемую 'с прибавочной стоимостью' в массовый контекст. Эта информация активизирует интеллектуальную работ)' социальной платформы, воздействует на многих понемногу. Поисковое искусство генерирует принципиально новые высказывания, культивирует целину, расширяя общее информационное поле.

Не известно, на что психика отзывается приращением длительности, но для наших целей это не так

важно знать, важнее это научиться мерить. В послании может оказаться значимой малая толика информации, один только жест, один элементарнейший смысл. И этого, как мы знаем, может быть достаточно, чтобы спровоцировать лавинную реакцию, запустить процессы переосмысления. Информационный фрагмент, получив точную адресацию, будет ювелирно монтироваться в наличный контекст, перебрасывая мостик к новому сценарию. Вероятно, есть механизмы накапливания такого рода импульсов в мемориальном депо до востребования. В определенный момент кумулятивный импульс может инициировать скачкообразный переход в новое состояние сознания. Как итог может возникнуть новая смысловая картина мира.²⁵

Судить о качестве времени можно было бы по отклику самого участника, умей он его адекватно описывать, и умей мы сводить описания в единый формат. Это известно из многих экспериментов по психологии времени, и не выводит нас за общепринятые рамки.

Но следующий шаг неожиданно приближает прагматический поворот. Зададимся вопросом, что изменится, если реципиент будет помещен в такие условия, что сможет без видимого принуждения давать отчет о характеристиках информационного потока? Что нового нам обещает артикуляция оценок субъектами, у которых появится для этого собственный мотив? Не родится ли в самом информационном обмене оценками новая информация?²⁶

²⁵ Может иметь место инсайт - феномен обретения знания, состоящий в одномоментном усмотрении решения проблемы.

²⁶ Кажется, именно в этом секрет усиления переживаний в группе. Самовнушение толпы имеет информационную природу. Совместное переживание развивается автокаталитически, питаясь уверенностью из депо общего чувства. Мы спокойней доверяем своим трактовкам происходящего, получая внешнее подкрепление. Большая определенность равнозначна добавке информации.

Актуальная для личности проблема управления качеством времени видится в том, что поскольку в обыденной практике субъект не оснащен средствами фиксации своих переживаний времени и не имеет доступа к чужим, то его личный темпоральный опыт и навыки саморегуляции прирастают очень медленно и с большими потерями. Это касается и общества, в целом. Если у впечатления нет языка, то ему суждена короткая память. Прошлый опыт стирается, как рисунок на песчаном берегу, и новая оценка опыта производится как бы с чистой поверхности. Поэтому в памяти закрепляются только какие-то самые простые и важные закономерности, не требующие знаковых систем.

Не исключено, что способы преодолеть 'беспамятство', не столь уж экзотичны, для памяти достаточно мотива и удобного знака. При определенных условиях, когда мотив ясен, и знак универсален, показания участников могут быть 'озвучены' ими самими к всеобщей пользе. Этим будет положено начало рефлексии и интерсубъективации²⁷ темпорального опыта. В схожих ситуациях контакта у каждого, появится возможность сличения собственного опыта с интегрированным мнением субъектов.

Опора на показания воспринимающих субъектов переводит вопросы времени из познавательного в прикладное поле. Именно способ озвучивания придает данным рассуждениям практический смысл и позволяет двигаться в сторону объективации ценностных суждений. Хотя измерения ценности 'потребленного' времени, как специфического блага, локализованы в индивидуальном сознании, известен

²⁷ Интеграции субъективных мнений.

способ сведения множества персональных оценок - это рыночный механизм, регулирующий обмен вниманием между участниками на возмездной основе. Валидность оценок зиждется на расставании с наличными ценностями, значимыми для индивида.

Рынок действует, как механизм интерсубъективации, сведения субъективных суждений. С рассматриваемых позиций мы все - детали этого механизма, который включается при определенной плотности коммуникаций и разделении умственного труда. Символический обмен обретает рыночные формы при наличии тех же предпосылок, что инициируют рождение товарного рынка. Свободное время, деньги и мотивы идут в обмен на качественное время.

В индустриальном рынке эквиваленты обмена товаров квантифицируют качество, предоставляя агентам информацию о нем.²⁸ Процесс информатизации охватит новый пласт содержания, когда в постиндустриальную эпоху будет сделан шаг к дифференциации ценностей, относимых к энергетическим и информационным порядкам. В итоге информация о культуре станет антропоморфной.

Шкала для поиска эквивалентов обмена, основанная на внутренних оценках времени, позволит балансировать коммуникации, используя корректную ценностную базу. В сравнении с денежной шкалой, шкала времени адекватна информационному типу коммуникаций, она антропоморфна. Все-таки деньги, материальные по своей природе, исторически ближе к энергии: мускульного труда (прошлого и настоящего), превращенной энергии недр.

Внутреннее ощущение ценности времени непосредственно дано индивиду и сегодня оно может счи-

²⁸ Это базовое положение информационной теории денег, развитой, например, в: Бруннер и Мельтцер Л. Харрис. Денежная теория., М.: Прогресс, 1990. С. 750.

тываться гораздо точней, чем ощущение произведенной работы. С позиций прагматики важно, что выбор в пользу той или иной ценности, если к нему подходить из соображений времени, можно вести, следуя той же идее целерациональности, что принята в экономике для обмена лимитированными ресурсами. Значит в публичной 'индикации качества внутреннего времени' нет ничего несбыточного, поскольку уже имеется опыт, накопленный в повседневной практике обмена утилитарными благами. Предполагаемые нововведения толерантны этому опыту. Логика оценочной деятельности останется прежней, будет сходным и язык объективации суждений. К оценочной задаче добавится, как дополнительное условие, лишь второй базовый ресурс - время, что будет, на наш взгляд, точнее отвечать реалиям времени. Ведь, благодаря индустриальной революции, время стало ценнее энергии.

На стыке категорий информации и капитала корректно формулируется понятие символического капитала. То, что в культуре наличествует некая потенция капитального, то есть накапливаемого типа, несводимая к имуществу и труду, признавалось всегда. Но выделить абстракцию оказалось не так то просто. В качестве эпистемологической метафоры 'символический капитал' был введен Бурдье. Термин предполагал столь широкую интерпретацию, что использовался всеми по-разному. Первоначально, Бурдье говорит о культурном капитале, как о капитале знания. Впоследствии число социальных видов капитала было расширено.

За набором эпитетов - культурный, социальный, символический - чудится некое родство, не артикулированный общий принцип, частные проявления которого можно заметить в разных сферах. Все эксплуатировали удобный эвристический символ, ко-

торый деградировал со временем в фигуру речи, скрывающую не вполне проясненный смысл.

Между тем, сам термин представляется столь удачным, что при надлежащей реновации ему можно прочить деятельную карьеру. Понятие символического капитала может занять центральное место в символическом обмене, причем не в переносном, а в самом что ни на есть конкретном практическом смысле, подобно тому, как мечта о денежном капитале водружена на пьедестал экономики.

Отталкиваясь от рассуждений об информационной природе субъективных оценок времени, нам кажется, правильным определить символический капитал, взяв за основу понятие информации. Символический капитал можно представить как нематериальный актив, облеченный в объективированную форму и используемый сознательно таким образом, что он способен генерировать прибавочную информационную ценность ('информационную стоимость') внутри сознания при подключении ресурсов самого сознания.

Усматривается подобие с капиталом экономическим, который, будучи, в классической трактовке, накопленным прошлым трудом, способен к расширенному воспроизводству при добавлении нового труда. В поведении символического и экономического капиталов обнаруживается много сходства, что свидетельствует в пользу интуиции.²⁹

²⁹ Они часто взаимообусловлены и склонны селиться но соседству - в территориальном, временном и ментальном ареалах. Индивиды, как и общество, всю жизнь ведут аккумуляцию обеих видов капитала, управляя пропорциями. Вполне вероятно, что итоговая композиция капиталов, будь она измерена, оказалась бы для разных жизненных сценариев неизменной, в то время как капитальные компоненты могли бы меняться в противофазе.

Символический капитал нуждается в охране. На сегодняшний день обслуживание этой естественной для капитала потребности сопряжено с принципиальным затруднением. Его суть в том, что последствия нарушения авторских прав невозможно корректно просчитать в экономическом ключе. Тем не менее, это все чаще, но все еще не слишком доказательно и успешно пытаются сделать в суде. Неточность этих расчетов превышает все мыслимые пределы: оценки разнятся в сотни раз, что конечно, неприемлемо для истца и препятствует нормальному функционированию обмена.

Очевидная причина в том, что экономические следствия характеризуют символический капитал далеко не в полной мере. В то же время, какие-то другие объективные критерии для выбора санкций отсутствуют. Если представить, что символический капитал получит автономные оценки, вынесенные в единой пост-экономической логике, то необходимые критерии, со временем, оформятся, как накопленный опыт решений.

Уместно напомнить, что обратный переход - наказание лишением свободы за экономические преступления отрегулирован в обществе безупречно. Сегодня защита интеллектуальной собственности - это самая не отрегулированная область права, и мы надеемся, наши идеи послужат толчком к прояснению общественной этики символического обмена и выработке соответствующих норм закона. Как и ценообразование в искусстве, оценка и защита интеллектуальной собственности - слепая зона экономики, и этот недуг имеет единое происхождение.

Нам кажется, эта тема, которая, по сути, может составить ядро построенной на собственных началах экономики символического обмена, сейчас востребована на стыке многих актуальных задач. И, как часто

бывает, решающий ход не может быть найден в рамках того видения, что предшествовало постановке задачи.

Сложность в том, что недостающий член композиции не просто расположен вне привычной зоны поисков, - его, и в самом деле, не существует, его только предстоит создать. Пока есть лишь неясная предпосылка, смутный мотив для создания, который мы стремимся артикулировать. Мы замечаем лакуну, но материала для ее заполнения пока нет, он лишь угадывается за одним из возможных путей развития, как неизбежный продукт последующей эволюции. В этом смысле мы имеем дело с утопией, у которой большие шансы стать реальностью.

В экономике капитализация оценивается фондовым рынком по способности компаний генерировать деньги. Для оценки берется прогноз прибыли будущих периодов. Прибавочная символическая стоимость по аналогии может характеризоваться приращенным субъективным временем аудитории за период. Тогда символическая капитализация по аналогии с экономической будет определяться потенциально генерируемой нетто интенсивностью символических обменов.

Обладание символическим капиталом не равнозначно способности приковывать внимание, хотя, конечно, внимание есть необходимая предпосылка. Важен интегральный отклик. С точки зрения генерации отклика равную добавленную стоимость продуцирует гениальный первооткрыватель смыслов, высказывания которого обращены к узкому кругу, и автор-коммуникатор, передающий смыслы в народ. 'Тротиловый эквивалент' вспышки сознания этих групп может оказаться сопоставимым, хотя время условно активной жизни высказываний, конечно, будет разниться.

Таким образом, мы предлагаем строго определить понятие символического капитала через поня-

тие информации. Чтобы наладить индикацию капитала, требуется сделать измеримым внутреннее время на рынке символического обмена. Подчеркнем, что внутреннее время не идентично символическому капиталу, но по нему можно судить о его наличии. Институтом суммации таких суждений мог бы выступить рынок творческих объективаций, будь он организован несколько иначе.

Теперь самое время попробовать подступиться к вопросам экономики символического обмена, где как нам кажется, можно распознать очертания нового исследовательского поля. Вводимое понятие символического капитала послужит инструментом для разметки этого поля.

Нам кажется, чрезвычайно продуктивным раздельно изучать процессы производства символической продукции и ее распространения. На каждой из стадий 'символодвижения', часто совпадающих со стадиями товародвижения, формируется добавленная символическая потенция, растет ликвидность продукции. Первичными эмитентами ценного информационного потока выступают обладатели символического капитала. Они взывают к жизни волны цунами, которые устремляются к разным берегам и захлестывают их, производя изменения ландшафта.

Тех, кто может генерировать послания важные для многих, относят к элите. Язык посланий может быть любым: художественным, научным, политическим. Сам человек может быть превращен в послание, стать произведением искусства. Представители элиты аккумулируют информацию представляющую ценность для реципиентов тем большую, чем большим капиталом обладает каждая из сторон.

Символический капитал, как и экономический есть лишь потенция. Он подвержен моральному износу и может быть истрачен понапрасну. Внутренние

дары могут не выйти на свет, и даже появившись - не найти своего адресата. Поэтому крайне важна роль дистрибуции, роль проводящей среды, где производится отбор жизнеспособных форм. У каждого института в составе культурных индустрий и переходных рынков своя роль в дистрибутивной цепочке превращений символического капитала. В этой цепочке каждый вносит свой вклад в формирование образцов вкуса.

Дистрибуция символического капитала очень часто начинается с роскоши, в которой он находит свое первое утилитарное воплощение-пристанище. Через этот коридор организован легальный переход границы, разделяющей мир идей и мир дел. Бизнес-среда абсорбирует символический капитал для своих целей и организует длинный спуск на низшие уровни, куда аккумулятор внимания доставляется экономическими агентами в превращенной, но узнаваемой форме.

В последней деревне покупатель одежды, произведенной в третьих странах, возмещает, не всегда догадываясь об этом, символический капитал одному из парижских кутюрье. Символический капитал оплачивается и потребляется покупателем независимо от его способности 'опознать' первоисточник. Например, при покупке бытового чайника домохозяйка может совершенно никак не увязать его стремительные формы с идеями супрематистов. Важно, что эти идеи за нее 'прочли' и оценили, как несущие дух времени те, кто взял на себя риск включить их в моду и в стиль. Автор может быть анонимен, но созданный им символический капитал составит счастье международного консорциума, воплотившись в качестве фирменного стиля и бренда.

Получив статус нематериального актива, символический капитал получит бухгалтерскую оценку. По мере спуска по ценовой лестнице и ветвления

дистрибутивной цепи доля символической компоненты в цене снижается, но при этом суммарная выручка за авторскую идею может нарастать за счет роста продаж.

Отбор перспективных форм символизации - это и есть та услуга, которую бизнес оказывает не только элите, но и всему мировому сообществу. Умение безошибочно вести этот отбор столь ценно, что становится решающим в международном разделении труда. Дистрибуторы принимают на себя риск неудачи и потери инвестиций, что придает справедливость вознаграждению. Оборотная сторона медали в том, что дистрибутивные каналы символической продукции оккупированы, как нефтяные месторождения, и превратились в уникальную ренту. Барьеры входа очень высоки. Потенциал внимания выкуплен 'на корню'. Рынок символов монополизируется первопроходцами и, как всякий неконкурентный процесс, со временем деградирует.

Изучая продажи на переходных рынках, можно надеяться прояснить методику оценки символического содержания, безотчетно применяемую агентами. Различия в обращении символов, несомненно, важны для такого анализа. Очевидно, ценовая политика в отношении идей для случаев однократного и многоразового потребления, а также одиночного и массового, должна быть разной. Согласно нашим предложениям, должен цениться суммарный коммуникативный потенциал.

Вполне может статься, что рынок, как мы его видим сегодня, уже включил это в свои расчеты. Для ценообразования имеет значение форма объективации содержания. Оно может быть неотделимо от вещественного носителя либо не предполагать его. Как правило, цена 'комплексного' продукта оказывается в несколько раз выше, чем была бы сумма

символической и материальной компонент, если бы их оценить по отдельности. Целое больше частей, когда символы проникают в предметы. Это свойственно индустриям одежды, украшений, часов и проч.

В прагматическом дискурсе, искусство и время поменяются ролями, когда внутреннее время, став публичным, выступит катализатором художественной активности. Искусство, как ничто другое, способно продуцировать экзистенциально полные состояния, которые в жизни встречаются только на самом острие, когда 'все' поставлено на карту. Индивид не имеет права на частые рискованные ставки в поисках сильных ощущений. При достатке воображения, есть шанс получить компенсацию, путем сопереживания героям (благо, что не авторам).

Искусство действует как концентратор, увеличивая объем проживания в масштабе реального времени, что равноценно приращению качественного времени. По наличию или отсутствию этого приращения можно маркировать границу коммерческих и художественных форм. Они различаются коэффициентом временной отдачи. Если он меньше единицы, то время жизни обменивается на время 'проживания' не лучше, чем в соотношении один к одному. Приращения экзистенции при этом не происходит.

Известны художественные эксперименты с коэффициентом, когда его намеренно устремляют к нулю - то есть, 'в кадре' почти ничего не происходит. Тогда, как и в экспериментах по сенсорной депривации³⁰, сознание может изменить состояние и эмити-

³⁰ Сенсорная депривация - продолжительное, более или менее полное лишение человека сенсорных впечатлений, в ответ на которое у человека активизируются процессы воображения; при длительном сенсорном 'голодании' эйдетические представления могут проявляться в форме галлюцинаций.

ровать поток образов. В норме, чем больше коэффициент, тем выше урожай времени. Потенциал времени преобразуется средствами искусства и в 'точке дления' и в последействии.

Таким образом, одна из задач культурной прагматики - конституирование понятия о субъективном времени в общественном сознании. История человечества вплоть до настоящего момента пронизана усилиями по налаживанию управления социальным временем, как бюджетом полезного труда. Начиная с 19 века, добавилось управление энергией. Кажется, не нужно блистать прозорливостью, чтобы предсказать, что в будущем предстоит сосредоточиться на управлении качеством субъективного времени.

Этот вывод не нужно прочитывать буквально. Никто на деле не призывает стоять с внутренним секундомером подле шедевра, как сегодня никто не меряет сладость пирожных, кроме как пристрастием к их покупке. Но пора ввести в привычный жизненный план отчет о качестве времени. Верится, сам факт публичной артикуляции ценности субъективного времени имеет значение. Утилитарным мотивам придется потесниться, сперва, в сознании, и вскоре, - на рынке. Для общества будет благом, когда явное незнание сменится пусть неявным, но знанием. Только так можно облагородить технологические ценности.

Таится ли в этом угроза редукции? Каков риск утратить в погоне за ясностью коммуникаций последнее пристанище свободы духа? Не выйдет ли так. что, пройдясь катком эффективности по заповедной территории свободы духа, мы лишимся мест, где можно блуждать без дорог, не утыкаясь в разметку, нанесенную в чуждых путешественнику целях.

Не в наших намерениях угадывать последствия, тем более драматизировать их. Нам видятся не опасности, а предпосылки к усложнению картины. Жи-

вая система культуры таит неисчерпаемые ресурсы усложнения и способна отреагировать любое вмешательство. Неопределенность нельзя искоренить, она перекочует на следующий уровень.

Отчетливо видно, как стремительно растет запрос на совершенствование коммуникативной системы культуры, ее приспособление к человеку. Настроение к этому прочитывается не столько в гуманитарных текстах, сколько в проблематике реальной жизни. Это делает решение задачи неизбежным, вопрос лишь времени.

ПРАГМАТИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ О ПЕРЕХОДНЫХ РЫНКАХ.

КОММЕРЧЕСКАЯ КЛАССИФИКАЦИЯ

До тех пор, пока упорядочение художественных и переходных форм в релевантной денежно-временной системе координат не ведется, актуален разбор и модернизация действующих классификаций. Имеет смысл прояснить, какими паллиативными возможностями уже сегодня располагает прагматический подход в культуре.

Как известно, люди тяготеют к тому, что подлежит измерению и может претендовать на статус публичности. Нет недостатка в примерах того, как, попав в сферу денежных интересов, явление тут же становится объектом пристальной заботы. Важно и то, что активация интереса и рост компетентности развиваются автокаталитически, взаимно усиливая друг друга.

Напротив, явления и предметы, не получившие инструмента количественной аттестации, пребывают в тени потребительских симпатий, нередко вопреки присущей им истинной ценности. Это согласуется с тем фактом, что без численных оценок затруд-

нено соизмерение жизненного успеха в социальных группах. Стремление к демонстрации успеха лежит в основе мотивации покупки, и в итоге именно товары, атрибутирующие социальный статус, фокусируют на себе предпочтения людей. Для этого они должны выступать объектами более или менее общеупотребительных оценок, иметь объективные градации. Без этого они привлекают лишь горстку энтузиастов. Потребительская культура зиждется на усвоении образцов и норм. Поэтому важно очерчивание рамок, в которых сможет проявиться мотив участников. Здесь не отделаться спекуляциями, не обойтись без классификаций и количественных характеристик, как основы для общезначимых оценок.

Культура расписана по жанрам, но это расписание рассчитано на компетентность искусствоведов. Для эффективной коммуникации групп с разной подготовкой такого деления не достаточно. Если принять, что коммерческая классификация важна как элемент, способствующий дистрибуции, то интересно знать, возможна ли она.

Вписать эстетику в рамки арифметики затруднительно (и это, повторяем, никоим образом не входит в наши намерения³¹). Критерии объективности в искусстве можно пытаться обнаружить в наличии сходных впечатлений у разных людей, и самое главное, в наличии сходных оценок. Увы, каталогизация суждений вкуса и динамика переживаний в контакте с искусством в прагматических целях мало кого интересовали, а денежные оценки, как мы убедились, не слишком информативны. При всех индивидуальных различиях между реципиентами, впечатления

³¹ Если уж озаботиться поиском универсалий в художественной сфере, то в этом качестве скорей могли бы оказаться востребованы метарецепты, поведенческие стратегии.

о контактах с искусством, в какой то мере, подобны. Отзывы, как правило, можно разнести по группам без больших упрощений.

Можно ли извлечь из этого подобия что-нибудь ценное в смысле упорядочения информации о продукте культуры? Вероятно, можно, раз приемом с тем или иным успехом пользуются авторы. Публика замирает в одни и те же моменты. Реакции людей схожи и подлежат типологии. На островке объективности может выстраиваться специальная классификация, так как переживание всегда более или менее осознаваемо. Это открывает возможности для упорядочения художественного поля методами социологии. Многообразие когнитивных и аффективных процессов не должно обескураживать. За примерами имеет смысл обратиться к опыту переходных продуктов, где решения задач классификации и стандартизации отшлифованы историей.

Бизнес-классификации подвластны массивы объемом в десятки тысяч наименований. Порой оценки слабо подкреплены объективным контролем и зависят только от экспертов. Тем показательней тот факт, что экспертам, а вслед за ними и рыночным агентам, в значительной мере удается прийти к согласию.

Примеры: парфюмерия и виноделие. Достижения в этих отраслях, очевидно, выходят по своему значению за профессиональные рамки и дают пищу для неожиданных сопоставлений, в том числе и с самыми возвышенными областями духа. Взять хотя бы факт воспроизводимого глоссария, широко принятого там, где верификация, очевидно, сопряжена с инструментальными трудностями. Это очень наглядно выявляет потенциал механизма интерференции субъективных мнений, как способа объективации частных суждений, подвергнутых многократной взаимной рефлексии. При наличии единой платформы де-

густаторы вин слаженно оперируют загадочными для непосвященных терминами: хорошо сформированное, нервное, честное, элегантное (главным образом, о достоинствах), либо - бесформенное, усталое, бедное.³² При этом стандарты качества, на которых держится мировой рынок вина, в современном виде стали складываться лишь 30 лет назад.

ПРИМЕР (АЛМАЗЫ И БРИЛЛИАНТЫ)

Впечатляет классификация алмазов, что сооружалась веками для наведения порядка в торговле. Она поучительна, как пример безграничных возможностей и усердия целеустремленного капитала. С ростом торговли классификация упорядочивается и детализируется, подстраивается к текущей конъюнктуре, обусловленной модой и технологией огранки. В 18 веке алмазы подразделяли на 20-30- категорий, в 19-м - на 100-200, а в 20 веке их число выросло до 5-6 тысяч. В международных операциях с алмазами действуют разные классификации, разработанные крупными дилерами. Наиболее популярна классификация De Beers, в которой главными признаками являются: вес, форма (6 типов), характер поверхности (рельефность - 5 типов), цвет (3 степени прозрачности), дефектность (5 типов), наличие сростков и вростков алмаза в алмаз. По весу алмазы делят на пять больших групп. Алмазы более 10,8 карат оцениваются индивидуально в свободной манере описания их свойств, обычно группой экспертов. Среди

³² А. Купцов. Вина Франции. М., 'Издательство Жигульского', 2001, 304 с, илл.

них выделяют специальные (10,8-50 карат) и именные, например, 'Орлов', учитываемые в каталогах. Вариация цен в прайс-буке от $0,8 до $6000 за карат.

Классификация бриллиантов проще и стройнее, чем алмазов. Базовых признаков - четыре: тип огранки, вес, цвет, чистота. Общеупотребителен ценовой индикатор Рапапорта, который рассматривают как базу и практикуют скидки к нему. Это не прейскурант, а численное выражение предположений о спросе ювелиров Нью-Йорка.

В алмазном деле существует несколько классификаций, но для продвижения товара используется коммерческая. Так и в культуре - для развертывания продаж нужна классификация, адаптированная к восприятию людей. В алмазно-бриллиантовом бизнесе дистрибутивная цепочка длинная. Поэтому для поддержки бесконфликтных транзакций принята объективная техническая терминология. Но физические характеристики не всегда доступны для проверки конечным адресатом. Показательный пример - парфюмерия, где потребительская классификация построена на эфемерных категориях: настроения, времени года, аттрактивности. Для проводимого анализа в этих примерах существенно то, что опыт формализации сложных феноменов позитивен. Классификации высокой конфигурационной размерности, включающей десятки регистров и уровней, на практике вполне операциональны.

Вернемся к позиции искусства в конкурентной среде. Без классификации, адаптированной к восприятию референтных групп, барьеры входа могут оказаться слишком высокими, а пропускная способность низкой. Для управления желанием сведения о продукте должны быть изложены популярно. Например, от начинающего сомелье не нужно ждать суждений вкуса о тысячедолларовой бутылке. 'Вхо-

дить в проблему' следует проще. Иерархия образцов нужна новичку в культуре хотя бы затем, чтобы аттестовать стартовый уровень и маркировать ближний круг развития. Без этого качественный прорыв могут блокировать стандартные ошибки, и траектория индивидуального прогресса в выбранном жанре окажется заниженной.

Как эту логику перенести в художественное поле, где явный дефицит внятных претензий на зрительское внимание? Язык критики слишком сложен и совсем не рассчитан на адресата, восприимчивого к отчетливым рекомендациям. В бриллиантовом и ювелирном деле, виноторговле, всюду, где маркетинг работает на бизнес, эти задачи решаются с поразительной эффективностью. При этом эксплуатируется куда как более скромный спектр доводов о неуловимом, но ни с чем не сравнимом чудесном 'нечто'. Этому посвящены гигантские усилия. Проявляется недюжинная изобретательность в непрестанном развитии брэнда. Это позволяет декорировать каждый раз по новому один и тот же, в общем-то, угловатый каркас.

Интересна и прозрачна эволюция спроса на украшения с бриллиантами. Алмазы редки, долговечны и пронизывают поколения, формируя самый устойчивый из рынков. В середине 19 века при подъеме экономики для королевских фамилий, купцов и высшего духовенства украшения с бриллиантами стали отличиями в одежде. Тогда прославились Картье и Фаберже. С тех пор бриллиант символизирует вечную любовь и приобретается чаще всего на помолвку или свадьбу. Другие мотивы - пополнение семейного сокровища, коллекционирование, легализация капитала.

Ювелирами замечено, что бриллианты поднимают жизненный тонус, дают уверенность в том, что вы чего-то достигли в жизни. В периоды кризисов их продажа стабилизируется, но не падает, а при подъе-

ме растет опережающим темпом. В разных культурах тяга к бриллиантам воплощается в особом цикле покупок и особой технологии мотивации спроса, что придает региональным рынкам специфику. Различимы два базовых отношения к покупкам. На Западе до 90% продаж приурочены к праздникам. На Востоке более половины бриллиантов покупается без внешнего повода, по настроению, для самих себя. В США бриллианты традиционны для элиты, спрос пропорционален ВВП. В Японии бриллианты собирают дань больше, а в Европе - меньше, сравнительно с уровнем дохода.

Алмазы вышли из круга самых богатых и атакуют растущий средний класс. За бриллиантами как бы зарезервирована некоторая постоянная доля в корзине потребления, растущая вместе с бюджетом доходов. По мнению дилеров, связь обратная: бюджет растет вслед за покупками ограненных алмазов. Все чаще их покупают, чтобы анонсировать состоятельность в будущем. Силен мотив коллекционера: с каждым новым экспонатом влечение к бриллиантам усиливается.

ПРОБЛЕМЫ ЦЕНООБРАЗОВАНИЯ

После того, как мы попытались понять, за что, в действительности, имеет смысл платить в искусстве, перейдем к самой интригоемкой теме - цене на искусство. Ясно, что в этой предельно субъективной области трудно связать объективный каркас. В центре идеи вряд ли может находиться творческая кухня и 'производственные издержки' художника. Из них нельзя посчитать символический эффект, а, значит, и оценки не возможны. Логичнее в духе маржинализма опереться на комплексное переживание (проживание) ситуации контакта, дающее материал для выбора и оценки.

Таким образом, нет нужды расколдовывать творческий процесс. Для перспектив культуры может оказаться важней 'поверять алгеброй' не гармонию (то есть механизмы сотворчества автора и зрителя), а предпочтения состояний, которые индуцируются творчеством. В культуру можно внести оживление, наладив нечто вроде публичных аттестатов, дополняющих критические оценки экспертов зрительскими откликами. В какой-то мере, сейчас так и происходит, только аттестационная система крайне несовершенна.

Для целей навигации зрительские оценки, ратифицированные актами купли-продажи, релевантны, но они недостаточно информативны. По ним трудно судить о качестве потребления, да и, в целом, информация в культуре не учитывает особенностей человека. Она не отвечает действительным целям покупки. Сегодня выбор испорчен тем, что он бесконечен. Такое впечатление, что кто-то специально использовал надежный способ спрятать нужную вещь, поместив ее в предметный хаос. Изобилие теряет превосходство перед дефицитом. Все острее стоит вопрос, как не потреблять, в чем не участвовать. Разумность траты мотива к потреблению, обладающего ценностью, как конечный ресурс, выходит на первый план. Затруднения, с которыми мы сталкиваемся, коренятся, в частности, в однократном характере потребления в культуре. Оплачиваются каждый раз обещания мимолетных встреч. Даже, если они не выполнены, то в отношении последующих художественных проб действует презумпция качества. Для утилитарных товаров и услуг ситуация проще: они востребованы многократно, обладают нормированным качеством и репутацией, что находит отражение в це-

нах. С некоторой долей риска обмануться в своих ожиданиях цена уплачивается лишь в первый раз. К следующей пробе приступают во всеоружии потребительского опыта, и платят, фактически, постфактум, после первой оплаты. В культуре каждый раз входят в новую ситуацию и, зачастую, не имеют второй попытки. Успешный контакт не гарантирует от последующей неудачи. Даже при наличии объективных трудностей, резонно желать такого устройства рынка, чтобы получать от него более достоверную информацию о потенциале качественного времени в составе творческого продукта. Это станет возможным, только если участники коммуникаций начнут делиться опытом переживания времени.

Цены еще ни о чем не говорят без доступа к систематизированным суждениям тех респондентов, с которыми мы могли бы идентифицировать себя прежде, чем сделать выбор. Суждения экспертов избыточно рефлексивны, их отстраненность мешает непосредственности. Реакция остальных спонтанна и поверхностна, зато эмоционально точна. В этом классическая дилемма когнитивного и аффективного.

Поскольку восприятие дилетантов и экспертов разнится очень сильно, нужен механизм интерференции полярных суждений. Критика аттестует потенциал произведения, его насыщенность смыслами и стилевыми новациями, а социология репрезентует мнение масс, помогает интерпретировать статистику денежных сборов. Надлежит учесть артефакты. Такие, например, как уровень образования и опыт восприятия - предикаторы художественной компетентности. Значимы эффекты ореола и установки (привычки), определяющие 'включенность' и избирательное отношение к авторам и жанрам. Будем надеяться, что появятся классификации, способные учесть эти нюансы и оперировать статистически взвешенными

оценками, дифференцированными по зрительским 'габитусам'.

На авансцене вопрос цены, как стержневой элемент культурной навигации. Структура цены на искусство должна стать фундированной. Компетентность в этом вопросе придаст импульс интересу и активности, целебным для общества. Работы по ценообразованию в художественной сфере немногочисленны, но, очевидно, тема острая и живая. Как мы знаем, серьезная гипотеза пока не высказана. Внимание фокусировалось на разрозненных фрагментах тематики, применялась почти исключительно прецедентная логика. В такой логике может чувствовать комфорт эксперт, коллекционер, но понимания она не прибавляет, а для любителя она непроницаема и жестока.

'Проблема цены' абсорбирует все многообразие гуманитарной тематики, подобно цене экономических благ, выступающей стержнем товарно-денежных отношений. Так собран особо мощный артиллерийский снаряд: наличие прочной сердцевины предопределяет бронебойный эффект. При постановке вопроса: 'цена на искусство как важнейшая PR-характеристика культуры' - полемика привлечет новых аналитиков, вооруженных численными инструментами анализа.

Разумеется, нужно осторожно примерять к этой запутанной сфере рекомендации экономической теории, действенные в отношении утилитарных рынков. Специфика переходных продуктов и искусства с позиций производства и обращения такова:

- не применима модель экономического человека как 'максимизатора полезности', поскольку нет сколько-нибудь устойчивых тиражируемых представлений о художественной пользе как таковой. Цена сама есть компонента ценности престижных товаров, они приобретаются скорее вопреки обычным соображениям экономии;

- объекты сделок, как правило, не воспроизводимы, либо важны ограничения тиража,

- сделки купли-продажи происходят в условиях царящего необязательного спроса. Приверженность к необязательному - удел богатых, чья психология специфична в отношении денег;

- конкуренция несовершенна по причинам уникальности проектов, тезаврации предметов искусства, низкой ликвидности, конфиденциальности сделок. Таким образом, не работает идея 'магической силы рынка', в основе которой представление, что ни один покупатель или продавец не может влиять на рыночные цены, и выгоды всех участников уравновешены;

- не выделяются четко 'производственные факторы', и нет ясного представления о лимитированных ресурсов. Покупатель не умеет принять их в расчет;

- волатильность (высокая изменчивость) цен на произведения искусства, возможность резкого обесценивания, что, впрочем, не редкость для товарных и, тем более, финансовых рынков;

- искусство - это идеальная и, следовательно, квазибесконечная практика, лимитированная свободным временем, эмоциональными и мотивационными ресурсами личности.

Для арт-рынка не подтверждается тезис маржиналистов о том, что с увеличением количества денег их ценность для обладателя снижается. По опыту известно, что переживания в искусстве не подчинены напрямую закону Госсена³³, по которому с каждой новой порцией блага удовольствие должно было бы сни-

³³ Gossen H. H. Entwickelung der Gesetze des menschlichen Verkehrs und der daraus fliessenden Regeln für menschliches Handeln. 2te Ausgabe. Braunschweig, 1854.

жаться. Известно, что в искусстве, начиная с некоторого момента, интерес падает, за пределами гештальт-ситуации - скачком. Но причина этого кроется вне тех факторов, которыми может оперировать рынок.

Убывание полезности денег есть следствие исчерпания желаний, для которых они нужны. Художественная коммуникация - это идеальная и, следовательно, квазибесконечная практика. При определенных обстоятельствах ее можно встроить в утилитарную дефицитарную канву, но для этого должны иметься предпосылки. Они очевидны для переходных продуктов, несущих материальные блага. Технологию такого встраивания духовного в утилитарное с успехом освоили бриллиантовый бизнес, высокая мода и прочие, кому исторические заслуги давали шанс водрузить прейскурант эстетики на фундамент утилитаризма. Как давно заметил Карл Шмитт, связь эстетических и технико-экономических тенденция является мнимо гибридной и невозможной. Но, вряд ли, художественной культуре пойдет на пользу прямое заимствование опыта специндустрий.

Проблема цен в искусстве едва ли не ближе к психологии и социологии, нежели к экономике. Приглядимся к природе товарных эквивалентов, и в этой всецело экономической вотчине также обнаружится изрядная 'доза психологии' и весьма условный характер допущений о рациональном поведении покупателя. Алгоритм принятия решений базируется лишь на богатой жизненной практике, подкрепляющей субъективное чувство рациональности условий обмена - плод длительной эволюции товарных рынков. Колоссальная совокупность экономических сделок гармонизирована на разных этажах социума, в том числе благодаря высокой степени приверженности 'экономическому стандарту'.

К наиболее характерным случаям относятся продукты, потребительские качества которых плохо поддаются формализованному описанию и дифференцированию: пищевые деликатесы, (к примеру, устрицы), парфюмерия. Их оценки почти столь же 'беспочвенны', как оценки в культуре. Прослеживается логика: при неопределенности стандарта качества продукты тем скорее легализуют свой статус в диапазоне цен, чем теснее их связь с физиологией и ярче стратифицирующая способность. При этом для целей социальной самоидентификации участников крайне важно, что человечеством выработана универсальная количественная оценка материальных благ посредством денег. В действительности, мы и в экономике имеем дело с узаконенной иллюзией.

В искусстве эта же иллюзия 'справедливой цены' работает парадоксальным образом. Большинство людей убеждено в том, что 'большое' искусство бесценно, точнее, имеет исключительно сакральную ценность. Интеллигенция, с ранних лет свыкшаяся с недосягаемостью шедевров в музее, робеет перед вопросом о 'цене на искусство'.

Если гипотеза рационального поведения, при известных ограничениях, адекватна задачам экономической теории, то в сфере обращения культурных ценностей ее применимость менее обоснована. Участники рынка не обладают даже приблизительно полнотой информации: у них нет ясного представления о собственных потребностях и, в то же время, им остается только догадываться о способности творческого продукта удовлетворить эти потребности. Важная компонента целерациональности - устойчивые субъективные ожидания полезности - покоятся на зыбкой почве. Продавцу и покупателю трудно сбалансировать представления о затратах, поскольку в их основе лежат 'производственные факторы', принадле-

жащие к различным системам ресурсов. Не выполняется условие совершенной конкуренции: факторы и феномены уникальны и не воспроизводимы. (Последнее качество искусства современные авторы убирают, как препятствие на пути к рынку).

Именно поэтому экономическая теория чурается вопросов обращения неутилитарных ценностей. Неверно оправдывать это показное равнодушие ссылками на якобы неэкономическую природу продуктов. Во-первых, творческие продукты - носители культурных ценностей, аккумулируют немалую долю привычных для экономики ресурсов, и, во-вторых (и это особенно важно подчеркнуть) взаиморасчеты в художественном рынке опосредованы теми же самыми деньгами, несущими в себе колоссальную нагрузку экономического происхождения.

Оценочные решения в искусстве приходится формулировать в деньгах, которые предельно эмоционально нагружены практикой иного рода. Это филогенетическое обстоятельство прочно удерживает культурное творчество в утилитарном мировом хозяйстве: цивилизация не выработала иных универсальных регуляторов обмена, кроме денег. Но, как известно, деньги воплощают меновую стоимость именно в товарном обращении.

Не вдаваясь в дискуссию о значении денег для товарных рынков, можно утверждать, что при сегодняшнем положении в художественной культуре их роль депрессивна. Денежная система в приложении к художественным произведениям эффективна лишь отчасти. Оценочная практика в культуре, будучи падчерицей эпохи превалирующего товарного обмена, унаследовала рудименты доминирующей системы.

Цена фиксирует спрос и предложение, сформированные на рынках иной природы. В отношении утилитарных рынков денежный механизм эффективен

и 'справедлив' благодаря естественному паритету участников товарообменных операций: уравновешивается собственный труд, оплаченный деньгами, и чужой труд, воплощенный в товарах; предельная норма замещения одного блага другим равна отношению предельных полезностей этих благ. Платежные средства покупателей и продавцов располагаются в едином модусе и поэтому принципиально соизмеримы. Участники обмена равноправны, по крайней мере, в том главном смысле, что имеют возможность сделать хотя и субъективные, но собственные оценки дороговизны и привлекательности товаров, соизмеряя предельные ценности затрачиваемого и приобретаемого.

Иное при сделках с произведениями искусства: обмениваемые ценности принадлежат ортогональным координатным осям, поскольку затраченные ресурсы несоизмеримы. Плательщик участвует в таких сделках, как правило, не имея собственного представления и собственного масштаба, поскольку труд, как хотя бы теоретический общий знаменатель, не характеризует творчество. Цена складывается как унизительный для мастера компромисс, основанный на диктаторской оценке прожиточного минимума плюс прямые затраты. Диктат покупателя (дистрибутора) естественен, так как продукт не обязателен к употреблению.

Искусству придется до поры до времени подчиняться этому диктату: если сложилось так, что люди восприимчивы к языку денег, то придется налаживать коммуникации именно на этом языке.

Если несведущего в экономике человека попросить оценить в деньгах некое известное сочинение поэта или композитора, реакцией скорей всего будет замешательство. Еще большее недоумение возникнет, если откроется, что принципиально не существует возможность 'чисто умозрительно' расценить да-

же окружающие обыденные предметы потребления. То, что нельзя 'вычислить цену по заранее известной теоретической формуле', экономисты поняли еще в 18 веке, когда стало ясно, что ценность не имеет собственной меры, для нее невозможно установить какую-то абсолютную единицу измерения. Попытки опереться на, казалось бы, 'счетные' величины, характеризующие разного рода материальные ресурсы, оказались несостоятельными. Не существует расчетных алгоритмов для редуцирования множества независимых характеристик продуктов, изготовленных на базе разнообразных ресурсов (недра, труд, капитал), к одномерной - денежной. Возможно только взаимное позиционирование в ценностном поле.

Экономическая теория, не обнаружив опоры для расчета стоимости в затратных подходах, предложила идею предельной полезности, апеллирующую к потребителю. Маржинальный подход, основанный на статистическом компромиссе индивидуальных денежных оценок предельных полезностей, общепризнан.

Причем сами по себе абстрактные представления о полезности не выявляют меру ценности. Меновые соотношения складываются только через сопоставление интенсивности потребностей. Уравновешиванию подлежит именно совокупность оценок производителей и предпочтений пользователей, резюмирующих конъюнктуру в виде кривых эластичности спроса по цене. Все это знакомо любому экономисту, но, как правило, ускользает от внимания мастеров искусств и искусствоведов, и в результате ценовой анализ в искусстве заслужил репутацию чего-то сверхъестественного, причем за эталон наивно принимается коммерческое ценообразование. Хотя совершенно ясно, что даже в привычной для индивидуума товарно-трудовой массе уравновешиванию подлежат столь разнообразные сущности, что ни о каком

100

объективно и 'справедливо' сбалансированном сопоставлении не может идти речи.

Цена сделки возмещает продавцу не только более или менее эталонированные квалификацию и время, но также здоровье, талант, риск и многое другое, не допускающее точных измерений. Тем не менее, несмотря на трудности в оценке утилитарный выбор все-таки делается и коллапс не наступает. Выбор угоден физиологическим драйвам³⁴ и социальным стандартам. Лишь отчасти эквивалентность обмена опирается на догадки о составе и объеме производственных факторов, задействованных в создании экономических благ. Причем, чем сложней приобретаемая продукция или услуга, чем меньше знаний о технологии, тем более зыбким будет паритет предельных полезностей приобретаемых и затрачиваемых благ.

Как показывает экскурс в теорию, предельный анализ - удобная отправная позиция для оценок в культуре, поскольку упраздняет эпистемологический антагонизм в ценообразовании на утилитарное и духовное. Всюду, как при обмене товаров, так и при обмене идей и их оболочек, равновесная цена отражает баланс человеческих желаний и человеческих ресурсов, меру предельных полезностей покупок и затрат в сознании участников сделки. Но этот баланс, очевидно, связан с тем, что именно люди учитывают в качестве ресурса, и по каким признакам они расценивают исполнение желаний. Если в уравнении мысленного баланса не приняты в расчет главные факторы - свободное время в качестве лимитированного ресурса и качественное время, как целевое состояние, - то может ли баланс быть удовлетво-

³⁴ Имеются в виду голод и жажда, половое влечение и стремление избежать боли, см.: Изард, К. Э. Психология эмоций. СПб.: 'Питер', 1999.

101

рительным? Одним словом, как возможно рациональное поведение в культуре?³⁵

Рациональность цены в экономике - атрибут зрелого обмена. В будущем то же самое ждет и рынок неутилитарных коммуникаций. Таким образом, аппарат регулирования обмена в культуре идеологически совместим с товарным прототипом. Сегодня участники следуют своим предпочтениям, исходя из осведомленности о достоинствах вещей и доверия к ценам, перенесенного из хозяйственной практики. Это доверие натыкается на важную особенность артефактов - их дуалистическую природу: с одной стороны - объективированная форма или процесс, непрактичные сами по себе, но обладающие калькулируемой рукотворностью, с другой - содержание, пребывающее в разладе с цифрами.

Инструментальный дисбаланс дает приоритет прецедентной оценке экономических компонент перед волюнтаристской наценкой за содержание. Следствием является дезориентация потребителя, лишенного критериев. В таких условиях рыночная стоимость произведений искусства складывается как цена воспроизводства, увеличенная на некоторую величину, носящую смысл 'наценки на гений'.

Интуиция подсказывает, что фактура для стоимостного анализа уже накоплена и таится в кладовых истории в замаскированном виде, ожидая исследователей. Нужны группировка и анализ фактов под определенным углом зрения. Оговорим, что представленные ниже рассуждения не есть расчет цен. Это лишь попытка расшифровать существующие предпочтения. Мы хотим понять, в какой мере, и по каким

³⁵ Этот, на мой взгляд ключевой, вопрос подробно рассматривается в моей статье 'Экономика символического обмена' (в печати).

102

законам денежные цены управляются с символической компонентой.

Начать резонно с реконструкции прейскурантов на переходные продукты с вычленением вещественной компоненты стоимости. Эта компонента включает цену производителя (затраты на изготовление плюс прибыль) и систему торговых наценок, определяемую технологией дистрибуции. Кроме того, счетны расходы, связанные со стоимостью кредитных ресурсов и инфляцией, а также с издержками по хранению. Сложней учесть такие скрытые факторы, как способность продукции выступать в качестве носителя рекламы, тиражируемость, способность продуцировать шлейф товаров ширпотреба. Все это необходимо присутствует в цене. В результате вполне вероятно, что уже на 'экономическом' этапе ореол таинственности многих ценовых прецедентов будет развеян.

Например, в публикуемом 'Винном прейскуранте' цены коррелируют с кредитной ставкой. Вино Ша Лато 1975 года повысило аукционную стоимость в пять раз, обеспечив прибыль на вложенный капитал только 6,5%, без учета затрат на хранение. Пример удачного, но редкого сценария: Ша Лато 1961 года подорожало в двести раз. В урожайном году бутылка обходилась в $3, сейчас она дороже $500. Те, кто не склонен возмещать инвестиционную наценку продавцу, уплачивая примерно пятикратную цену за каждые тридцать лет выдержки, имеют для выбора десять последних лет (наценка на капитал до 100%), не особенно жертвуя качеством, которое для недорогих вин к этому моменту уже определено. Богатые селекционные вина созревают десятилетиями, так что здесь без компенсации кредитной ставки не обойтись.

Для оценки неэкономических компонент нужны модельные ряды переходных продуктов. Сопоставляя ценовые эффекты различных символических

103

компонент, можно вычленить влияние раритета, статуса и других эффектов, равным образом присутствующих в искусстве и влияющих на ценообразование всех видов товаров престижной группы. Это раскроет 'устоявшиеся обменные курсы', посредством которых 'духовные' ценности, присутствующие в разных продуктах, конвертируются в денежную оценку. Продавцы закладывают разную премию в цене. Клиенты, маневрируя бюджетом, воплощают маленькую мечту. Конвертация одних и тех же 'портфелей желаний' в цену складывается на разных рынках неодинаково, отражая профессионализм и аппетиты участников. Для переходных рынков такая непрозрачность цены - предпосылка сверхприбыли, в то время как для социума монополизация уникальных преимуществ (квазирента) не является благом.

Показателен пример мирового алмазного рынка, где более полувека действует монополия De Beers на сырье. Корпорация уверенно диктует рынку цены, являясь главным маркет-мейкером. Просторный маркетинговый бюджет (более $200 млн.) дает контроль обстановки во всех секторах алмазного рынка. В маркетинге параллельно задействовано четыре информационные системы:

первая - работает со СМИ,

вторая - основана на прямых контактах с партнерами в разных регионах земного шара, третья - нацелена на партнеров, получает отчеты ювелирных магазинов по всему свету (существует особая служба для сбора информации из уникальных источников, своего рода служба внешней разведки),

четвертая - обрабатывает информацию от явных и тайных агентов и консультантов, действующих в одиночку.

104

Вот пример ценовой лестницы в алмазном бизнесе (для обручального кольца с бриллиантом среднего качества массой 0,5 карат):

1 ) закупочная цена De Beers $900

2) отпускная цена De Beers $1000

3) цена алмаза на рынке $1050

4) себестоимость бриллианта $1200

5) оптовая цена бриллианта $1300

6) себестоимость изготовления кольца $2000

7) оптовая цена кольца $2500

8) розничная цена кольца $5000.

Видно, что добавленная при производстве стоимость составляет треть, остальное - вклад так называемой 'маркетинговой трубы', канализирующей путь алмазов от рудников до ювелирных прилавков и покупателей. Подобные сведения дают потенциальному клиенту преимущества компетентного участника, облегчают выбор.

Миссия бриллиантов - атрибутировать статус, обслуживать инвестиционные и сберегательные потребности, предопределяет специфику: цена есть самодостаточная ценность. То же и с дорогими часами: к примеру, модели Patek Philippe или Chopard - на три четверти статусные, по качеству механизма могут проигрывать функциональным изделиям, но оценены рынком на порядок выше.

Идентификационные способности престижных товаров - плод кропотливого позиционирования. В сознание имплантируются доводы о превосходстве, что требует изощренной аргументации, репутации и, первым делом, конечно, бюджета. Каждый из особых продуктов несет в себе потенциал внушенной полезности. Элементы этого потенциала проецируются в наценку. Дифференцировать наценку по составляющим в рамках прейскуранта одной отрасли невозможно, поскольку число взаимосвязей меньше числа неиз-

105

вестных. Фрагментарные попытки обречены на провал и лишь дискредитируют идею, состоятельную в рамках целостной системы. Нужны модельные сравнительные ряды товаров и рынков, как 'поставщики' необходимого числа стоимостных уравнений и граничных условий. Важнейшее условие дает нормировка интегральной емкости особых рынков на весь бюджет праздного спроса, исчисленный в деньгах и свободном времени.

Имеет смысл упомянуть о подсказках, которыми полны артефакты коммерческой жизни. Подбором 'дублеров' для каждого явления можно выявить вес того или иного фактора. Хотя для математического аппарата, который напрашивается для этого класса задач, такие подсказки не принципиальны, они иллюстрируют общую идею и позволяют наглядно взвесить какой-либо из факторов, зафиксировав остальные.

Например, роль редкости (уникальности) взвешивается по реакции рынка на дискредитацию этого фактора. Это видно из специфики оборота всевозможных подделок: живописных полотен, антиквариата, старинных икон, дорогих часов, драгоценных камней. Их репродукции поставлены на поток и образуют самостоятельные рынки, где обращаются, в том числе легально, копии и подделки. Ценообразование такого рода изделий тяготеет к экономическому стандарту. Стоимостный вес уникальности характеризует и наценка, взимаемая аукционными домами за гарантию подлинности.

Манипуляции с информацией о раритетах используют для игры на повышение. В начале 90-х годов в мире заподозрили, что в России стартует производство крупных алмазов ювелирного качества. Резко активизировался спрос на природные камни с крупными темными включениями, искусственное воспроизводство которых невозможно. Запасы этих пикиро-

106

ванных камней, имевшихся в России в большом количестве, были распроданы по высоким ценам. Бум погасила информация о нерентабельности производства ювелирных алмазов, которые снова вошли в моду.

Мы подробней остановились на уникальности, поскольку эта компонента неизменно определяет цену в целом ряде важных случаев. Заглянув в проблему глубже, нетрудно выделить в составе наценки, связанной с уникальностью, ту часть, что очевидно никак не несет в прямом виде блага как такового. Часть, что лишь символизирует наличие символов. Эта часть цены взимается за удостоверенный факт наличия искомых благ. В легитимации родословной и маркировке потенциала уникальности нуждается все: антиквариат, изделия кутюрье, именные бриллианты, вино. С уникальности, таким образом, взимается пошлина, равная затратам по устранению риска ошибки и неопределенности в атрибуции. Чтобы снизить размер пошлины, можно увеличить тираж. Книжный рынок, если брать его массовый сектор, так и поступает. Не считая для себя выгодным специфицировать качество и получать за это премию, рынок идет по пути наводнения прилавков 1-5 долларовой макулатурой. Издержки по ее сортировке отнесены на покупателя.

То есть на этапе экспертизы мы еще не платим за искомое благо, а пока лишь за удостоверение потенциала полезности, в случае с эксквизитными вещами - за уникальность. Тем, кто вознамерился прикупить символический капитал творца, надобно учесть остальных претендентов на наследство. Символический капитал может оказаться распыленным на множество носителей. Тогда его оценка должна находиться в обратной пропорции к перспективам тиража. Отсюда ограничения тиражей скульптурной пластики, реди-мейд, коллекционного пошива. В этой логике на 100% объяснима ценовая динамика разнообразных

107

хрупких предметов коллекционирования. Квалификация уникальности возможна при анализе цен на коллекционные марки.

Таким образом, можно говорить об отдельной плате за качественную информацию касательно символической составляющей. В этой части плата вполне может трактоваться в категориях ликвидности, поскольку природа оказываемой услуги экономическая.

Чем может быть защищена информация такого рода? Чтобы хеджировать риск покупателя, оценочной инстанцией должен быть поставлен на карту собственный капитал, денежный либо символический. Для потребителя залогом может выступать и то, и другое, поскольку в данном случае они конвертируемы друг в друга. Первый вариант мы встречаем в антиквариате, второй - в бутике.

Изделия высокой моды всегда покоятся на знаменитом имени, которое может не принадлежать автору, быть элиминированным от физического лица в пользу юридического и продаваться, как 'имя бренда'. Пионером лицензионного бизнеса в индустрии моды считается Pierre Cardin. Часть цены брэнда, учтенная в балансах, как интеллектуальная собственность компании, переносится на каждую продаваемую вещь. Взвесив долю цены, уплачиваемую за признаки аутентичности, мы поймем остаток, принадлежащий собственно символической компоненте. Последняя не подлежит затратной оценке, так как не воспроизводится технологично.

Какая польза в знаниях о внутренней структуре цены? Цены не информативны, покуда скрывают в себе сразу и вещественную, и символическую компоненты, сложенные по неизвестным правилам, не исключено, что всякий раз по новым. Ведь, очевидно, не выйдет ничего стоящего, если за площадь фигуры принимать какую-нибудь произвольную

108

арифметическую комбинацию длин ее сторон. Например, характеризовать площадь прямоугольника его периметром, то есть, суммой длин сторон вместо того, чтобы использовать их произведение.

Для ряда феноменов можно выявить эластичность прайса по каждой из компонент, оценивая частные производные функции цены по независимым факторам. Возникает вопрос: как практически управиться с этим клубком разносторонних подходов и обстоятельств, многочисленных и неочевидных факторов.

Инструментом, как можно надеяться, послужат математические методы, применяемые в новейших разработках по нечетким множествам, распознаванию образов, сценарному прогнозированию, психосемантике и прочих сложных задачах. Хотя для гуманитарных специалистов задача моделирования стоимостных оценок в искусстве может выглядеть запредельно сложной, преждевременно считать ее априори неразрешимой. Ведь практики виртуозно справляются с ней, каждый в своей области, где цена на эфемерное является продуктом скрупулезного расчета и надежды.

Наличие прейскурантов и стратегий продаж, учитывающих все мыслимые аспекты, является фактом. Завораживает, что теории цен на искусство нет, но цена-то имеется! Профессионалы-практики, не имея на вооружении сколько-нибудь универсальных методик, тем не менее, рискуют высказываться публично и действовать на свой страх и риск, угадывая тенденции и назначая цены. Такова сила прецедентных оснований. Предстоит разобраться, сколько смыслов упаковано в этих оценочных высказываниях!

Для обработки методами статистики задача формализуется в виде системы зависимостей, значением которых являются прецедентные цены, а аргу-

109

ментом - разнообразные факторы. Методами главных компонент, кластерного и факторного анализа производится группировка данных, оценка уровня информативности, сжатие исходного массива, сведение множества элементарных признаков к небольшому числу значимых обобщенных признаков. При наличии реально существующих связей методы позволяют выявлять латентные связи. Обработке подлежат совокупности с числом признаков до 20-30, чего вполне достаточно. В результате находится форма связи переменных (цена и характеристики продаж) с независимыми факторами.

С точки зрения многомерной статистики, именно эта работа выполняется специалистами по продажам: построение регрессионного уравнения, связывающего цену с неким набором факторов. Исследуется зависимость отклика (цена, объем продаж) от нескольких переменных. Вскрытые связи становятся объектами управления. Личность предстает в этой задаче как носитель определенных признаков и как равноправный субъект взаимоотношений с искусством.

* * *

Диалог экономики и культуры по проблемам экономики культуры - веление и тема времени. Ее локомотив - генерация стоимостных оценок символических форм на модернизированных принципах. Аргументы экономики оформлены столь информативными знаковыми средствами, что уже из-за одной только их ясности утилитарные мотивы берут верх. Из-за разницы в сигнальных средствах ценностная палитра жизни воспринимается с некоторыми искажениями. Утилитарные детали выпячиваются, по причине все возрастающей рецептивности людей к денежному сигналу, а неутилитарные - блекнут. Знаковая система управляет вниманием. Чтобы урав-

110

нять шансы, надо совершенствовать метаязык культуры, добиваясь качественного сжатия информации. Рельеф культурного поля должен быть подсвечен так, чтобы высокие достижения зримо выделялись над фоном. Пока культура не обрела языка, конкурентного с экономическим, нужно вносить поправку на механизмы рецепции, то есть на суггестивную силу денежных мерок.

В мире накоплены громадные капиталы. Нет лучшего способа обратить их на пользу культуре, нежели вооружиться теми же прагматическими средствами, что породили их самих.

Январь 2001 -май 2002

Второй универсум

В постиндустриальном мире культура поневоле должна становиться прагматичной. С этим следует считаться, не взирая на то, что формулировка может поначалу насторожить, хотя кажется, будто прагматическая нотка претит сакральности культуры, противоречит интересам культуры, как их можно было понимать в недалеком прошлом. В прошлом связность общественных процессов не имела тех быстродействия, насыщенности и тотальности, какими отличается нынешняя ситуация. Квоты на внимание общества, которым могут завладеть конкурентные проекты, заложены в коммуникативных средствах, отданных в их распоряжение. Квоты взаимообусловлены, поскольку человеческий ресурс (со)участия един.

На наш взгляд, трудно оспорить тезис, что сейчас, когда прагматическая линия не проведена четко, культура попадает под дурное влияние. Она подчинена бизнесу и по этой причине серьезно деформирована. Таким образом, недоверие к прагматической линии в культуре есть следствие превратного понимания ее насущных проблем. Это неверие есть не что иное, как отказ от целенаправленной деятельности во благо сообщества культуры, прикрытый демагоги-

112

ческой риторикой. Отказ от деятельности, мотивированный неопределенностью исхода и прочими опасностями, означает, на деле, бездеятельность, исход которой, хотя и предопределен, но вряд ли может быть признан желательным. Момент для такой прямой постановки вопроса кажется благоприятным, поскольку репутации культуры уже не грозят большие потери, ей уже попросту почти нечего больше терять. Что означает прагматика культуры? Несколько неожиданную связку слов 'прагматика' и 'культура' следует понимать буквально, как союз прагматики и культуры. В первую очередь, этот союз манифестирует то, что современной культура не мыслима без проектности, причем, проектности не как стыдливо укрываемой неблаговидной нужды в трезвом расчете и регулярности, а проектности - как 'науки' ставить и достигать цели в интересах субъектов культуры. Прагматика культуры, это методология внесения проектности в культуру, эффективная стратегия совмещения индивидуальных усилий в культуре в согласованных целях. Для каждой сферы коллективной деятельности эта стратегия зиждется на мотивации, интегрирующей разные слои участников. Культура встречает в этом аспекте особое затруднение: мотивы не даны с очевидностью. Согласование произвольных 'не дефицитарных' мотивов есть задача неизмеримо более сложная. Прежде ее решение давалось необременительной активностью узких обеспеченных групп в собственных интересах. Но ситуация с потреблением культуры в корне изменилась: обеспеченные группы разрослись, и на культурном поле стал возможен сбор денежного урожая. Произошло пересечение мотивов, утилитарных и неутилитарных, и более сильный, хорошо артикулированный мотив стал экраном для более слабого. Уместна и другая трактовка словосочетания 'прагматика культуры' - семиотическая, которой привлекает-

113

ся особое внимание к процессам взаимодействия символической продукции с аудиторией культуры.

При нынешних масштабах инвестиций в культуру (не только материальных, но и всех существующих видов ресурсов), ее благоприятное развитие не может идти спонтанно, цели не могут быть выбраны и достигнуты сами собой, благодаря естественному ходу вещей.

Изучая возможности прагматического подхода к культуре, мы пришли к тому, что в интересах культуры нужно предложить в этой сфере цель, которая стала бы единой для самых широких слоев, и, одновременно, оснастить путь к ней конвенциональной системой измерений. Сейчас такой цели нет, вернее она не существует, как единая и действующая во благо именно культуре. Культура живет под знаком денежной экономической капитализации, что отвечает очень узким интересам. Таким образом, мы вплотную приблизились к идее наладки независимых измерений для описания коммуникаций в сфере культуры.

В основу можно положить субъективные оценки качества времени, или - субъективное время, идею которого предстоит обосновать в общественном сознании. Результаты символического обмена, выраженные в субъективных, но внешне проявленных оценках качества времени, могли бы информативно характеризовать творческие продукты для участников коммуникаций. В сравнении с денежной шкалой, традиционно используемой для стоимостной оценки, шкала времени гораздо ближе к информационному типу коммуникаций. Она антропоморфна и годна к сопоставлению качества не утилитарных благ. По нашей мысли, в приложении к культурным объектам обществу предстоит существенно модернизировать опыт, набранный в аттестации утилитарных благ.

Придя к столь не тривиальным выводам теоретически, мы занялись поисками практического исполне-

114

ния. Что делать после того, как вся критика уже многократно прозвучала? В условиях, когда возможности, лежащие внутри поля художественной культуры, себя, по всей видимости, исчерпали, есть смысл опереться на ресурсы, лежащие вне этого поля. Это ресурсы стратификации по нематериальным основаниям.

Надо повсеместно включить универсальный мотив, еще не задействованный доселе на полную мощность, широко развернуть соревновательность на иных, чем в экономике, правилах. В экономике соревновательность привела к впечатляющим успехам. Задумаемся над тем, можно ли ждать сопоставимого эффекта в культуре и как его лучше достичь? Действенным может оказаться мотив к умножению символического капитала, но для этого его надо научиться объективировать, мерить. Семиотика культуры должна пополниться новыми средствами.

Каков потенциал соревновательного мотива в культуре, какие возможности и опасности таит в себе этот путь? Всех ответов, оставаясь в бездеятельности, не найти. Но ясно, что в культуре, как и всюду, проблематично осваивать проектный режим без средств репрезентации, необходимых для постановки и достижения целей. Это не удавалось до сих пор по той причине, что это, в принципе, маловероятно. Попытки выглядят даже несколько нелепо, все равно, что соревноваться в прыжках в высоту без перекладины.

Мы намерены без дальнейших предуведомлений обнародовать идею, посвятив основную часть текста ее проверке. Тезис, который мы намерены отстаивать на нескольких листах, требует на самом деле немногим более двух слов. Звучит он так: 'вторые' деньги.

'Вторые' деньги - есть призыв к тому, чтобы использовать одновременно две независимые денежные системы. Мы заявляем не просто о валютах разных стран, а именно о двух автономных денежных си-

115

стемах с принципиально раздельными сферами обращения: привычные деньги - для экономических товаров и услуг, и вторые независимые деньги, - введенные дополнительно, как мера стоимости и средство обращения символической продукции. Предстоит согласовать идею с главными контекстами современности и взглянуть на будущее человека в свете предложенной новации.

Вначале, мы проникнем вместе с читателем за кулисы денежного театра, чтобы раскрыть таинство денег как изобретения для объективации и сведения разнообразных человеческих воль. Для наших целей необходимо напомнить, что современные деньги, укорененные в нашем сознании как нечто незыблемое, на самом деле имеют под собой весьма шаткие - договорные - основания. Эти основания могут меняться, подготавливая новые конвенции.

Предлагаемая нами конвенция имеет шансы оказаться востребованной, так как механизма, подобного деньгам, сейчас остро не достает в культуре, в то время как для упорядочения и трансформации взаимодействий в этой сфере все подготовлено, и потенциал денежной идеи с некоторыми модернизациями можно в этих целях успешно реализовать.

* * *

Чтобы раскрыть вторые¹ деньги, рассмотрим подробнее, что представляют собой первые.

Многие из нас, даже финансисты, поймают себя на смущении, когда, задумавшись об историческом прошлом денег, неожиданно поймут, что деньги не

¹ В тексте все эпитеты - вторые, дополнительные, новые, параллельные, 'культурные' - употреблены как характеристики вторых денег. Первые деньги названы обычными, трудовыми, экономическими, привычными, традиционными, наконец, долларами.

116

существовали в природе изначально. 'Дайте вспомнить, кто же их изобрел?!' Мелькнут обрывки школьных воспоминаний о деньгах в обличье овец и раковин, затем в виде кусков золота и серебра, не спеша округлившихся в монеты. Усмехнутся, представив эрзацы, созданные наспех по острой нужде: 'блокадные' и колониальные деньги, военные и 'голодные', даже - персональные, - а почему бы и нет! Отмахнутся - чур! - от сегодняшних пышных активов, осажденных в виде записей в электронных депозитариях. Знатоки вспомнят, что банковскую технологию 'несколько' предвосхитил Ликург, испробовав неподъемные железные монеты в Древней Греции. Не угомонившись, он, подражая индейцам Южной Америки, пытался укоренить надежно вкопанные каменные столбы - прообраз электронных расчетных счетов. С современными деньгами всем ясно, что понять их нелегко! Даже не определен состав денежной массы, не говоря уж о проблеме контроля со стороны сообщества за эмитентом главной мировой валюты - доллара США. В ней хоть содержится что-то не виртуальное? Доллар обеспечен золотом на 4%, а в основном- товарами, оценка которых есть дело переменчивого вкуса. Все полны спокойствия, будто под ногами - твердь и капиталы в безопасности, а всего лишь - они так договорились! 'Радиация безвредна, когда о ней не знаешь'.

О деньгах вначале сравнительно легко договариваться. Проблемы встают позднее, когда собственная воля денег крепнет. Люди стали авторами некоего изобретения, а затем осознали в нем наличие креативного начала, роднящего его с живым существом, ускользающим из-под власти. Его нрав неразгадан и во многом непредсказуем. Денежный феномен не понят до конца, как игра, правила которой постоянно стремятся к совершенству, открываясь новыми гра-

117

нями. Но, вернее, - это мы сами идем к совершенству, беря с собой в путь верный инструмент.

Тем парадоксальней тот факт, что и специалистам не до конца ясно, каким же образом деньги все-таки возникли и выжили в мерцающем древнем экопотоке. Главные объяснительные идеи построены на том, что иная организация обмена в товарном хозяйстве намного затратней, так как без денег нельзя разнести сделки купли-продажи во времени и пространстве, трудно копить прошлый труд. Одним словом, появились, потому что стали нужны. Но это позднейшие трактовки, а сперва нам важны этапы рождения и младенчества денег, когда еще легко, напомнив об их 'рукотворности' и множественности, развенчать наивное, но глубочайшее убеждение в единственности и чуть ли не в природном естестве денег. Расхожие истины до крайности упрямы. Загадка осложнена тем, что начальную эволюцию денег проследить достоверно не удается, не определено место возникновения денег. Ключевой вопрос: когда деньги появились? Товарообмен возник, предположительно, 10-12 тысяч лет назад. Следы денег обнаруживаются в общинах первобытных пастухов, охотников и земледельцев параллельно с товарным продуктом. Это произошло при выделении производящей экономики земледелия из среды присваивающего хозяйства (8-6 тысячелетия до н. э.). Земледелие дало толчок к переходу от немедленного потребления к укладу, где создаются пищевые запасы. Запасами можно маневрировать, и для этого могут пригодиться специальные знаки.

У древних охотников невозможно индивидуальное потребление, добыча принадлежала всем. Передача ее совершалась в форме дара, повышавшего престиж охотника. Принято считать, что приближение к хорошо уравновешенному обмену шло путем посте-

118

пенного внедрения принципа реципрокности², проявляющегося как целый спектр обменных процедур, основанных на взаимности, ответном дарении³.

Знаменитый пример реципрокности принадлежит Б. Малиновскому (Малиновский, 1922). У меланезийцев островов Тробриан им изучен ритуальный институт 'кулы' - циркуляции двух видов предметов, передаваемых из рук в руки. Это браслеты и ожерелья из раковин, не имеющие иного применения, кроме как двигаться встречными курсами по круговому маршруту и налаживать личностные коммуникации, посещая множество островов. Это знаки добрососедского внимания, эмоционального участия и, быть может, удостоверения благонадежности. Дача и отдача разнесены во времени в целях воспитания кредитной традиции.

Характерная черта обмена в примитивных обществах - неопределенность условий и приоритет реципрокности. При различных трансакциях похожие предметы беспечно обмениваются в различных пропорциях. Это чем-то напоминает ситуацию в культуре. Меновые пропорции имеют очень широкий размах, что естественно для условий несовершенного зачаточного рынка. Древние люди не закрепляют конкретных представлений о ценности за теми или

² Реципрокность (от лат. - возвращать назад, двигать взад и вперед) - термин, введенный Б. Малиновским. Четкое определение Р. в литературе отсутствует. Самое общее определение Р. - циркуляция материальных благ и услуг между людьми, как проявление взаимных обязательств. Практически, под общим названием Р. объединяется несколько качественно различных видов отношений: 1-одна из форм уравнительного распределения, 2-дарообмен и 3-взаимопомощь.

³ См. М. Мосс. Очерк о даре. В книге: Общества. Обмен. Личность. Труды по социальной антропологии. 'Восточная литература' РАН, 1996.

119

иными из своих вещей. Неэквивалентный обмен следует из неразвитости обмена как такового и из подчиненности экономики социальным нормам. Точность обмена неизбежно растет с повышением его плотности. Обмен подарками подготавливает товарообмен. Долгое время купля-продажа и дарение совмещались. Эти рудименты приятны покупателям, до сей поры.

В древней Месопотамии уже в 3 тысячелетии до н. э. экспортировали изделия в обмен на сырье, и процветала перевозка товаров, купленных в одном месте и продаваемых в другом. В этой связи можно говорить о ростках полноценных денег, поскольку в момент, когда появляется посредник-купец, они становятся по-настоящему необходимы. Для культуры это утверждение также представляется верным. Разделение труда влечет дискретность товарных превращений, которая диктует появление денег. Разрыв в пространстве и во времени этапов производства, обмена и потребления (не только материального, но и культурного) нуждается в особых приемах сбережения результатов труда и удостоверения собственности.

С течением времени металлическая субстанция благодаря соглашению о чеканке монет узурпировала функцию меры стоимости и средства обращения. Благородные металлы идеально отвечали трем главным критериям денег: надежности, ликвидности и сохранению своей стоимости, определяемой затратами по их производству. Согласно Геродот); чеканка монет появилась у лидийцев к 7-му веку до н. э., когда цари Лидии стандартизовали кусочки золота или серебра. Греки превратили их в подлинный эталон, общую меру различных объектов. С тех пор металлическая форма денег господствовала вплоть до начала 20 века. Первые бумажные деньги появились в Китае в 12 веке, в Европе и Америке - в 17-18 веках. Замена банкнотами драгоценных металлов в целях эконо-

120

мии издержек обращения неизбежно приводит к выделению центрального эмиссионного банка страны как органа регулирования денежного обращения, ответственного за обеспечение их покупательной способности. Для большинства развитых стран этот период начинается после Первой мировой войны, когда по итогам Генуэзской конференции центральные банки начали переход к выпуску под гарантии правительств банкнот, ставших единственным законным платежным средством. Это знаменует переворот, связанный с изгнанием благородных металлов из внутреннего денежного обращения всех стран. В 1929-1933 годах были ликвидированы все формы золотого монометаллизма. Деньги во внутреннем обороте фактически уже не привязаны к стоимости золота, они дематериализовались, превратились в информационное понятие.

Возникла система расчетов без участия наличных денег. Деньги представлены в двух основных формах: банкноты, или выраженные в бумажной форме обязательства центрального эмиссионного банка страны, и обязательства банковской системы, называемые безналичными деньгами. Все коммерческие банки открывают корреспондентские счета в центральных госбанках, становясь хранителями информации о безналичных деньгах в стране, используемых собственниками для расчетов. Валютная система, введенная в 1976-1978 гг., отменила золотые паритеты национальных валют, что ознаменовало окончательную демонетаризацию золота и отказ от официального масштаба цен.

Итак, воспроизводя значимые для нашей темы эпизоды денежной истории, мы надеемся извлечь лишь тот урок, что делает наглядными 'ничтожность' и зыбкость оснований, на которых возводится мировая денежная система. Деньги всецело 'руко-

121

творны', они готовы бесконечно избавляться от любой сущности и формы, приноравливаясь к любому заданию. Высвечивая пренатальную стадию денег, мы намеренно взяли их в стертом из памяти и неокрепшем виде, чтобы не стесняться впоследствии той беззащитной покорности, с которой готовы предстать новорожденные 'культурные' деньги, и предупредить лишние сомнения в жизнестойкости их породы.

Эволюция последовательно и неуклонно, как кисть Малевича, элиминировала из денег все мирское и современным взорам не оставила иного сходства с оригиналом, кроме предельной абстракции, суть которой в сохранении безоговорочного соглашения между людьми по поводу их функционального назначения. Если во времена Маркса 'функцию меры стоимости деньги выполняют лишь как мысленно представленные или идеальные деньги', оставаясь в иных амплуа материальными, то теперь они на наших глазах неумолимо сливаются со своей идеальной сущностью - конвенциональной измерительно-обменно-учетной шкалой, лишенной вещественности.

Теперь от истории денег перейдем к философии, где в отношении денег, звучало множество высказываний и аргументов. Все они не только взаимно обогащают друг друга, но и питают идеи о новых (вторых) деньгах⁴. Для наших задач важно различать: чем

⁴ Здесь нельзя не упомянуть об идее Ф. Хайека, предложившего способ избавиться от пагубных следствий государственной монополии на деньги. По его мнению, важнейшее свойство денег - постоянство покупательной способности - может обеспечиваться только конкуренцией частных валют. (Ф. Хайек. Частные деньги, 1998). Хотя у этой мысли нет прямой переклички с моей идеей вторых денег, но примечателен сам факт, что на полном серьезе знаменитым теоретиком денег подвергнут сомнению незыблемый тезис единственности денег. По утверждению Хайека, эта идея была доброжелательно принята также другим не менее знаменитым теоретиком Милтоном Фридменом.

122

мотивируется появление денег и новых денежных форм, каковы их предпосылки и в несколько ином плане - в каком виде они должны возникнуть и как развиваться, чтобы быть жизнеспособными. Проблема здесь в том, что идее новых денег трудно преодолеть стереотипы коллективного разума, приверженного традиционным деньгам.

То, что 'деньги - это только фикция', было известно уже Аристотелю, считавшему их средством экономии торговых издержек (Аристотель, 1984). Деньги постепенно обособляются как товар, сбыть который легче всего, так как он лучше сохраняется, компактен, делится на части. Эта идея подхвачена современной монетарной школой, объясняющей появление денег в первую очередь техническими трудностями обмена при большой номенклатуре товаров.

Концепция Локка увязывает деньги с отношениями собственности (Локк, 1985). Джевонс описывает деньги как изобретение для 'расшивки' встречных желаний продавца и покупателей, предпосылку общественного разделения труда в системе товарного производства и обмена (Jevons, 1871). Деньги необходимы для автономизации сделок купли и продажи, разнесения их во времени, поскольку одновременные трансакции встречного обмена не могут быть организованы эффективно. Нужен буфер обмена, разделяющий эти операции. Продавец, получая универсальный ресурс - деньги, обретает взамен товара право выбрать наилучшего поставщика для своих нужд. Именно эта ключевая для создания рынка функция обеспечивается деньгами как средством обращения.

123

Стремление к экономии велит агентам искать непрямые цепочки обмена с участием товара-посредника, чью роль играют деньги - товар с самыми низкими издержками получения, хранения и передачи информации. Деньги в таком трансакционном подходе несут информацию с минимумом затрат (Brunner, 1972). В модели Вальраса, деньги - это переводной коэффициент, индикатор меновых пропорций между товарами (Walras, 1954). Акцент на счетной функции денег отличает идеи номиналистов, согласно которым стоимость денег диктуется государством. Согласно 'бухгалтерской' теории, деньги служили вначале средством учета собственности. Деньги - это счетный знак, своего рода бухгалтерская запись, отражающая актив индивида по счету с обществом.

Тема денег столь благородно влияет на умы, что экономистов, припавших к ней, она превращает в философов. Фундаментальные проблемы заявлены классиками-гигантами А. Смитом и Д. Рикардо и разрабатывались Дж. С. Миллем, У. Джевонсом, Л. Вальрасом, А. Маршаллом, Дж. Кейнсом, Ф. Хайеком и многими другими. В последнее время происходит возврат к фундаментальным проблемам. Базисные посылки, утвердившиеся ранее как аксиомы, во многом утратили реалистичность и должны быть переосмыслены.

По выражению Р. Клауера, 'неясность по поводу понятия и природы денег по-прежнему является бичом экономической профессии' (Clower, 1969). По выражению Дж. Хикса, 'деньги - это то, что используется как деньги' (Хикс, 1988).

В истории человечества лик денег переменчив с возрастом как зеркальное отражение человека. Концептуальные портреты денег, 'опознанные' разными мыслителями, не так уж противоречат друг другу, если вспомнить, что в них схвачена возрастная специфика этапов зрелости человеческого сообщества.

124

И, тем не менее, вновь и вновь эволюция денег обостряет вопрос: каким образом новации в денежных правилах влияют на отношения в реальном мире? И, наоборот, с развитием коммуникаций в сферу денег вовлекаются все новые объекты.

Милтон Фридмен (Фридмен, 1999) характеризует деньги как 'временное вместилище покупательной силы', экспериментальную теоретическую конструкцию, выстроенную исходя из соображений пользы: 'деньги - это то, чему мы придаем численную величину с помощью согласованной процедуры'. 'Определение денег нужно выбирать не на основе какого-то принципа, а исходя из нашей пользы в организации знаний о хозяйственных связях...' (Friedman, Schwarts, 1970). Деньги 'нужно изобрести подобно понятиям 'длина', 'температура' или 'сила' в физике'.

Подобным прагматичным образом деньги понимают, отталкиваясь от их функций: 'деньги - это то, что они выполняют'. Есть и категоричные высказывания: 'деньги могут иметь только функциональное определение' (Jevons, 1871). Ясно, что у денег нет устойчивого портфеля функций и полномочий. Эти полномочия делегируются им негласным референдумом участников обмена. По Зиммелю, функция обмена кристаллизуется в форме денег как независимая структура (Simmel, 1978). Чтобы проявить себя и господствовать над обменом, стоимость должна быть объективизирована в символах и знаках, которые придают ей конкретный характер (Моль, ???) [10]. По Марксу, назначение денег - служить всеобщим воплощением абстрактного труда и вместилищем меновой стоимости. Маркс увязывает деньги именно с товарной сферой. В те времена был нагляден образ простого труда, который действительно подлежит переводу в численные абстракции путем массовых соизмерений.

125

Здесь мы и нащупываем отправную точку для дискуссии о независимых параллельных деньгах. В сфере, где мало нормативного труда, нет серийного потребления, не стандартизовано качество, традиционные деньги, попадающие под определение Маркса, теряют работоспособность. Остался лишь небольшой фрагмент труда и потребностей, служащий плацдармом для марксова определения денег. Стремительно выросла сфера, где нормированный труд не доминирует. Нормативность, в некотором смысле, на стороне потребления.

Монетарные процессы не должны противоречить жизненным реалиям. На первый план выходит плохо осознанная ранее потребность в локализации сферы обращения денег. Эта неожиданная проблема рестрикции актуализирована тем, что денег стало в избытке, разумеется, в переносном психологическом смысле. Их невероятно много и, учитывая неравномерное распределение, даже больше, чем необходимо некоторым группам. Ненужные деньги тяготеют к ненужным целям. Как следствие, они, не находя работы по призванию, поигрывают мускулами, как гастарбайтеры, вырываясь за границы своей компетентности. Мягкий функциональный регламент денег, их склонность к приспособлению не уберегают общество от 'денежной экспансии', от присвоения деньгами чрезмерных полномочий. Человек по доброй воле вручил чистой идее денег статус объективной реальности, правящей миром. Деньги милостиво приняли этот дар и принялись управлять с монаршей жесткостью, экспроприируя все новые полномочия.

В деньгах, как в генетически проникшем в мозги понятии, аккумулировано чересчур много прошлого, с чем трудно не считаться, но это в какой-то момент начинает тормозить прогресс. На постиндустриальном этапе полезность денег как универсально-

126

го мотиватора постепенно снижается, поскольку базовые потребности удовлетворяются. Вместе с тем, не проявлены мотивы, которые трудно координировать посредством традиционных денег.

Опасность в том, что, осваивая новые типы коммуникаций и имея под рукой отлаженный инструмент 'сверки счета', нелегко устоять перед искушением решать проблемы подручными средствами. Естественно возникает соблазн довериться магическим способностям денег, положиться на их всеядность и всемогущество. Увы, они всеядны, но не всемогущи. На наш взгляд, традиционные деньги с функцией регулирования символического обмена не справляются-с них более чем достаточно утилитарных задач.

Почему деньги, являясь универсальными измерителями полезности, малоэффективны, когда речь заходит о творчестве и межличностном обмене? Ответ таков: для творческих продуктов, как на утреннем восточном базаре, нет понятия справедливой денежной цены, и та цена, что заявлена продавцом, не прошла горнило 'естественного отбора'. Цены обычных товаров открыты для публики и уравновешивают статистические предпочтения в виде спроса и предложения. Как привыкли считать участники фондовых рынков, 'в котировках цен содержится полная доступная на текущий момент информация об активе'. Но рынок скупо информирует о продуктах творчества. Ведь для сделок с ними нет статистики, а только прецеденты, которые нелегко трактовать применительно к участникам с индивидуальной иерархией мотивов. Опыт не может быть транслирован технологично. Суждения тех, кто уже вступил во взаимодействие с произведением, публикуются лишь выборочно. Причина в однократном характере потребления в культуре. Оплачиваются каждый раз обещания мимолетных встреч. Даже, если они не выпол-

127

нены, то в отношении последующих проб действует презумпция качества. Нет доступа к синтезированному опыту потребителей, которые уже реализовали свои попытки. Кардинальное отличие искусства в том, что его 'полезные качества' видны поверхностно, формат для передачи потребительского опыта не налажен. Нет универсальной репрезентации оценок, аккумулирующих потребительский опыт. Следовательно, покупателю сложно сделать предварительный прогноз, а оценки постфактум уже мало на что могут повлиять.

В утилитарной сфере расчеты опираются на паритет прошлого труда плательщика, предъявленного деньгами, и труда, воплощенного в товарах. В торговле есть смысл лишь постольку, поскольку ресурсы лимитированы, расходуются безвозвратно и включены на этом основании в сферу экономики, где непременно должно быть нечто, что следует экономить. Деньги решают задачу распределения ресурсов по бюджетным нуждам всех уровней: от личного до государственного.

В культуре дело обстоит иначе. Часто 'потребление' знака вообще не связано с его расходованием в привычном смысле, напротив - придает ему дополнительную ценность. Сам по себе творческий продукт (за редким исключением) неисчерпаем и предполагает бесконечный доступ.

Обнаруживается лимит совсем иного, нежели в экономике, рода. В этом качестве проявляется время участника: трагический лимит, подлежащий экономии и приумножению. Итак, при обмене символических ценностей и материальных трудно сопоставить выгоду и траты, поскольку за ними стоят ресурсы принципиально различного характера. Обмениваемые блага принадлежат разным координатным осям: по одной отложены труд и деньги (общественное время), по другой - вдохновение и время личности. Пла-

128

тельщик принимает решение, не имея своего масштаба, поскольку универсальный труд, как хотя бы теоретический общий знаменатель, не характеризует творчество. Продавец же испытывает нетипичное для экономики затруднение в оценке, так как имеет на руках что-то вроде 'неразменной монеты', трата ее только приумножает. Продавцу надо продать хоть как-нибудь, ведь его 'товара' не убудет. То, что покупатель об этом знает, дает ему неоспоримое преимущество в торговле. В тех условия, в которых идет торговля в культуре, особенно, когда речь идет о поисковых формах, она часто идет под диктовку покупателя.

Сегодня роль денег для культуры депрессивна. Денежный способ репрезентации качества продуктов культуры, преподносимый рынком, как добротный, на самом деле, мало информативен, что становится критичным при высокой плотности культурного взаимодействия. Эквиваленты в культуре тяготеют к экономическому покровительству, как следствие, мы имеем парадоксальную неинформативность цен. Цены плохо увязаны с ценностью культурных благ. При сопоставимом 'культурном эффекте' для потребителя цены могут различаться на порядок. Вопрос касательно устройства денежных эквивалентов в сфере культуры встречает всеобщее недоумение. 'Истинная' цена творчества никому не ведома. Говоря о ней, специалисты могут лишь сослаться на ее прецедентный характер.

Прогресс коммуникаций ставит перед необходимостью четко обозначить сферы, к обслуживанию которых деньги привлекать нецелесообразно, по крайней мере, в их традиционном виде. Наше мнение: нужно снабдить культуру собственной 'валютой', которая ограничит заповедную территорию, защитит ее от экономической экспансии. В этой сфере должен наличествовать свой масштаб, при кото-

129

ром, в первую очередь, содержательные качественные нюансы будут различимы. Художественная практика включена в чуждое по приоритетам экономическое поле лишь на том основании, что производитель неутилитарных ценностей заинтересован в утилитарном вознаграждении. Но для культуры пагубно, когда делается главная ставка на оптимизацию побочного параметра - экономического ресурса.

Автономизация культуры от экономики посредством новых денег - это способ задать в сфере не утилитарного новые ориентиры коммуникаций, не сводимые к утилитарным. Не добившись финансовой эмансипации для культуры, мы будем тратить социальную энергию в целях, которые для нас самих теряют привлекательность. В общественных интересах вывести культуру из подчинения бизнесу. Иначе красота тускнеет на наших глазах, ее, как бабочку, легко поймать, но не стоит брать в руки.

Из экскурса в теорию денег видно, что экономическая мысль всегда вращалась вокруг версии, озабоченной трениями в торговле и неудобствами натурального хозяйства. Обобщим это правило: выбор между денежными коммуникациями и коммуникациями, организуемыми по иным правилам, есть задача, решаемая в целях оптимального распределения ресурсов. Цели должны оправдывать усилия по созданию новых правил. На наш взгляд, эту мысль следовало заострить еще несколькими десятилетиями раньше, направив ее на полный набор ресурсов, как материальных, так и нематериальных. Представляется, что самое незаурядное в расколдовывании денег - это извлечение самого вопроса об их незаменимости и универсальности из глубин бессознательного, где так мало кислорода, что сомнения обычно не достигают поверхности.

Главный аргумент в пользу вторых денег тот же, что в защиту первых - их прагматичность. Это новое

130

метаправило оценки будет принято социумом в той мере, в какой станет полезным для насущных задач, укрепляясь в этой мере в качестве института. Если прежде мотор экономики был на службе у тирании естества, то нынешний утилитаризм все больше сродни режиссуре. На первом плане - вкус к жизни, а не борьба за выживание, мотивы духа, а не тела. В период, когда отдача от капитала, размещенного внутри экономики, падает, наступает пора привлечения инвестиций в культуру. Для этого нужно задействовать мотивы, в которых творческий ресурс сможет реализоваться с максимальной эффективностью.

Вторые деньги закономерны как проявление общего правила: чтобы сделать сложные процессы организованными (управляемыми), их надо параметризовать, то есть представить численно. Феноменами, затрагивающими коллективные интересы, можно управлять только при наличии специально подобранных количественных параметров, без чего не артикулируются ни цель, ни результат, не налаживается обратная связь, и, как итог, мотивы и действия индивидов и групп не когерентны. Если сделать измеримыми транзакции на рынке символического обмена, то оценки станут информативными к всеобщей пользе. Инструмент фиксации должен быть численным, поскольку никакой другой знаковой системе не справиться с задачей. Ничего более пригодного, чем рыночный механизм, для объективации интроспективных оценок качества коммуникаций цивилизацией не придумано. Но шкала для суждений о творчестве не может быть денежной, поскольку она уже зарезервирована для сопоставлений, учитывающих иные ограничения. Таким образом, для оценок в культуре нужна универсальная шкала, автономная от денежной, но наделенная ее достоинствами. Разрешающая способность этой шкалы такова, что нас ждут прозре-

131

ния, стоящие по значению в одном ряду с тем, что дал микроскоп, взломав внутренний мир природы. Когда 'линейные' измерения ценностей будут развернуты в 'плоскостные' вскроется тонкий рельеф феноменов культуры, и мы сможем, наконец, без лишних спекуляций различать и сопоставлять ценности.

Миссия независимых денег в культуре - запуск самоорганизованного обмена между агентами путем объективации рыночных предпочтений неутилитарных благ. Механизм объективации в сущности и по форме тождествен денежному, отличие лишь в том, что он автономен⁵. При бинарной системе цен, релевантной в отношении двухкомпонентных благ, на свет выйдут те части, что сейчас в тени, так как нет универсального языка для передачи релевантной информации о них. Дифференциация ценностей станет явной с разрывом жесткой математической сцепки духовного и материального, снабженных единым ценовым ярлыком. Цена на все продукты теперь будет двойной, подобно оценкам в художественных видах спорта: за технику и за творчество. Продавцу надо будет назначать одновременно цену в первых и вторых деньгах, а покупателю вести оценку параллельно в двух регистрах⁶. Такая возможность появится в том случае, если часть цены будет уплачиваться постфактум, как дополнительное вознаграждение,

⁵ Робкие догадки об этом, не получившие развития, можно встретить в работах по экономике культуры. Например, Майкл Хаттер: '... речь идет не о том, что произведения искусства оказываются каким-то образом исключенными из сферы действия денежной оценки. Скорее, речь должна идти о том, что произведения искусства подлежат другой, равноавтономной оценке, и эта оценка в значительной степени определяет рыночную стоимость...'.

⁶ Имеются в виду именно двойные прейскуранты; конкретный пример рассмотрен на с. 155.

132

как проявление зрителями благодарной признательности. Это было бы необычайно полезно, так как открыло бы доступ свидетельствам, которые намного информативней прогнозов. Для условий обмена, где качество не может быть распознано заранее, выглядит органичной поэтапная система оплаты, включающая премию, уплачиваемую добровольно по факту 'приемки'.

Дело не только в затрудненной передаче знания о качестве творческого продукта. В хозяйственной практике с этим тоже бывают проблемы, и чем сложней продукция, тем проблемней формализация. Но утилитарные товары и услуги востребованы многократно. С некоторой долей риска обмануться в своих ожиданиях платят лишь в первый раз. К следующей попытке приступают во всеоружии потребительского опыта, и платят, фактически, постфактум, после первой оплаты. В культуре, зачастую, нет второй попытки.

Таким образом, специфика культурного продукта, проявленная в одноразовом характере потребления, диктует особенности процесса оплаты. Если условия оплаты будут модернизированы посредством разбивки на два этапа, нас ждет глубокая реформа культурных рынков. Предпочтения участников, проявленные в двойных ценах, будут гораздо информативней, чем одинарные цены. Выбор упростится при наличии доступа к опыту прошлых контактов, свершенных с участием других людей.

Каждому виду денег отвечает один из двух универсальных ресурсов (информация и энергия), а каждой паре цен - своя 'консистенция' благ - утилитарных и неутилитарных. Практика неутилитарного обмена постепенно насытится количественными ориентирами. Дело останется за выбором стратегии, но, по крайней мере, ее обсуждение будет оснащено общеупотребительной терминологией целевой функ-

133

ции, в качестве каковой логично принять символическую капитализацию⁷.

С ростом комфорта идеальный обмен становится интенсивным, что с необходимостью приводит к развитию рынка. Рынок служит открытой площадкой для мотивов, которые артикулированы в виде целей, которые, в свою очередь, обусловлены средствами индикации движения к ним. Идея сводится к тому, что реформа средств позволит открыть новые цели, включить стратегии во благо культуры. Личное время вступает в ряд ценнейших лимитированных ресурсов и теперь становится предметом экономии, сравниваясь по своему статусу с привычными статьями затрат.

Сегодня обмен в искусстве опосредован денежной шкалой, предельно упакованной оценочной практикой иного рода. Информационное обеспечение сделок затруднено по той причине, что в единой цифре нам явлена комбинация сразу двух разнородных оценок. Если бы законы 'сложения' были раз и навсегда заданными, то можно было бы произвести операцию обратной развертки и воссоздать информативную дифференциальную картину, то есть выделить вещественную и символическую компоненты цены. Увы, это не возможно, ведь между товаром и духом нет устойчивой корреляции, их вклад может быть разным и оцениваться в каждом новом случае будет по-разному.

С позиции различения фундаментальных ресурсов, лежащих в основе материальных и духовных феноменов, тезис о двухосной денежной системе следует с математической непреложностью. Посылки теоремы 'вторых' денег видятся такими: известны две совокупности феноменов, состоящие в регулярных обменных отношениях, в основе которых лежат два типа ре-

⁷ Понятие символического капитала разобрано в первой статье данной книги.

134

сурсов. Ресурсы дают разный вклад в конкретные продукты, по-разному представлены в них. Надо показать, что оптимум коммуникаций скорей достижим при двумерном описании объектов, чем при одномерном.

Ясно, что релевантное представление о потребительской стоимости продуктов 'с двойным гражданством', то есть, с соразмерной долей утилитарного и не утилитарного, можно получить только в рамках двухкоординатного рыночного представления. Таков естественный порядок вещей, в согласии с которым n-мерный объект не может быть отображен без искажений менее чем в n-мерном пространстве. Универсализм единой денежной системы оборачивается для периферии ее юрисдикции недопустимо большими погрешностями во многих практически значимых случаях. Это означает, что переход от 'линейного' способа отображения к 'плоскостному' в отношении носителей двух разнородных сущностей не только теоретически непротиворечив, но и желателен.

Исследуем вопрос с другой стороны. По наблюдениям психологов, денежное вожделение высоко устойчиво и не угасает после того, как первоначальные мотивы, достижимые посредством денег, удовлетворены. Включается перверсивный механизм: инструмент подчиняет себе владельца. На определенном этапе накопительства перевод денежного капитала в непосредственно ощутимое благо, становится проблематичным. То есть, самому индивиду воспользоваться плодами успеха не так-то просто. Делегирование этой возможности кому бы то ни было также сопряжено с большими трудностями. Даже по наследству экономический капитал передается с большими потерями, растворяясь, как водится, уже к третьему-четвертому поколению, если не раньше.

Иное дело, инвестиции в капитал символический. Их не распылишь по оплошности в многочислен-

135

ном случайном родстве. Но для эффективных инвестиций подобного рода нужны стандартные рабочие инструменты: интеграционная цель, контроль состояния системы и движения к цели и проч. Итак, чтобы сменить инвестиционный курс, нужны ориентиры. Без этого индивидуальная и общечеловеческая воля начнет вскоре угасать, так как подпитка со стороны экономических мотивов неизбежно ослабнет.

Таким образом, отдавая должное заслугам модернитета, самое время вспомнить, что для общества настала пора как-то реализовать высвобожденное время, придать сладость и смысл заслуженной праздности. Естественно, что по мере того, как тускнеют обещания материальной культуры, усилия должны перетекать в сферу духовной культуры, куда их манит большая отдача. На постиндустриальном этапе полезность инвестиций всякого рода внутри экономики постепенно исчерпывается, поскольку базовые потребности (драйвы) стихают. Возникает потребность системным образом задействовать такие мотивы, в которых высвобождающийся ресурс времени сможет реализоваться с максимальной эффективностью. В зону лимита попадают вольное время, не обязательное внимание и личностные мотивы роста. Управление этими ресурсами есть способ существования самоактуализирующейся личности. На индивидуальном уровне более-менее успешные попытки реализуются многими, в первую очередь, представителями творческих элит. Возможен ли перевод этих усилий в коллективный кумулятивный план? Надо найти интеграционную основу персональных проектов. Итак, приходит пора повышения отдачи от совместных инвестиций в капитал символический.

Ранее⁸, мы увязали символический капитал со способностью генерировать творческий информаци-

⁸ См. наст. изд., с. 69 и далее.

136

онный отклик. Коротко изложим суть. Исходное предположение состояло в том, что ментальная обработка информации лежит в основе интроспективной оценки качества времени. Информация значима для субъекта, если выступает в роли катализатора реакции сознания, активизируя его мощности. Время либо 'тянется медленно', либо в случае, характерном для творческой активности, уплотняется. Нам свойственно как бы инстинктивно масштабировать восприятие времени по мощности актуального для каждого из нас информационного потока. С другой стороны, можно постулировать устойчивое стремление человека к неким психическим состояниям, притягательность которых связана с индивидуальными характеристиками ментальной активности, достижение которых порождает ощущение качественного времени.

Символическую капитализацию, по аналогии с экономической, можно связать с потенциально генерируемой нетто интенсивностью символических обменов. Таким образом, первым шагом к измерениям символического капитала может стать конституирование понятия качественного времени, как положительно окрашенного субъективного (внутриличностного) времени, в общественном сознании. Сегодня инструментальная оснащенность идеи объективного времени превращает ее в доминанту сознания. Экранируется личностно ориентированный аспект понятия, которого очень не достает. Факт, что термин 'время' разъяснен не достаточно и, тем самым, программируется упрощенная слитная трактовка там, где наличествуют два разных феномена. Собственное время системы личности, и время системы природы. А ведь именно в этой лакуне скрыты поворотные точки грядущей революции сознания, и именно здесь будет найдена опора для дополнительной денежной шкалы, как взлетной полосы для старта новаций. Можно ожи-

137

дать, что в этой лакуне скрыты истины, которые нам необходимо обнаружить, прежде всего, потому, что мы ясно ощущаем наличие множества 'наводящих' фактов. Легитимация феномена качественной окраски внутреннего времени сдерживается тем, что его не научились объективировать. Обмен индивидуальным опытом переживания времени в обществе не налажен. Мы намерены показать, что вторые деньги, базирующиеся на внутренних оценках качества времени, способны принять на себя эту функцию.

Именно вторые деньги, как способ самовыражения воспринимающих субъектов придают данным рассуждениям практический смысл. Хотя 'измерения' ценности 'потребленного' времени локализованы в индивидуальном сознании, метод выведения 'наружу' множества персональных оценок известен-это рыночный механизм, регулирующий обмен вниманием между участниками. Рынок символических форм, получивших оценку во вторых деньгах, станет работать, как механизм интерсубъективации, сведения субъективных суждений о качестве времени. Популярные представления о связи между временем и деньгами в данном случае не применимы, так как не имеют никакого отношения к тому виду времени, которое имеет значение в данном случае. Традиционно деньги увязывают с ресурсом конвенционального времени, которое может быть потрачено на производство дохода.

Как только общество начнет видеть (ценить) в необязательном времени (не посвященном производительному труду) ограниченный ресурс, поддержание его предельной полезности на максимуме выделится в самостоятельный план. Это важно, поскольку не в пример утилитарной сфере, в художественном акте нет проб и последовательного подлаживания, вернее, каждая новая проба не бесплатна. Повторы за-

138

труднены, а неудачи нельзя сторнировать, так как 'бухгалтерские ведомости' мгновенно предъявляются в высшую инстанцию по учету времени. В эту реку, уж точно, не войти дважды. Экзистенциальные акты не полагают прав на замену, а часто и на повторную пробу, так как расчеты уже бесповоротно проведены непосредственно в ходе контакта, временной и эмоциональный ресурсы прожиты. Никому неподвластно их вернуть, как нельзя повернуть время. В экзистенциальном выборе, как нигде, важна оценка риска неудачи.

Зрелая постановка цели и новый акцент для игроков культурного поля - стремление к максимизации совокупной отдачи от временного ресурса - утилитарной и не утилитарной. В качестве объединительной программы для сообщества культуры мы прочим максимизацию времени, оцененного членами сообщества как качественное. Стремление к этой цели равноценно стремлению к приращению внутреннего ощущения времени, то есть к времени, которое заслуживало бы высокой субъективной оценки. Приращение качественного времени, измеренное посредством специально созданного денежного механизма и выраженное конкретными численными параметрами символической капитализации, может служить теоретическим и практическим критерием эффективности коммуникаций. Базируясь на этом, можно построить личностно ориентированную 'экономику' культуры.

Для нормализации символического производства и обмена деньги, как и в хозяйстве, нужны, чтобы снизить бремя неопределенности потребительских перспектив. Аморфная зона предпочтений должна опираться на независимую платформу, объективизация каковой лежит за пределами компетенции индивида и берется им как данность. Для коммуникаций в сфере 'тонкой материи' требуется создать кортика-

139

лизованное⁹ языковое пространство, чья архитектура, по крайней мере, на нижних и средних этажах должна быть строгой. Витиеватый стиль хорош для профессиональных ценителей. Имея право быть сколь угодно изощренным, он венчает систему культуры к удовлетворению экспертов. Но, воспроизводя только модель экспертного знания, культуре суждено оставаться фрагментированной: сугубо элитарной, замкнутой и слабой или, напротив, сугубо индустриальной культурой толпы.

Никоим образом не посягая на институт экспертизы в культуре, отметим, что с некоторых пор его возможностей по работе с информацией явно не достаточно. Лучи, проникающие сквозь экспертные фильтры, не активируют социальную толщу. Часть полномочий должна быть делегирована высоко информативным и общедоступным языковым средствам, которые присущи 'безлюдным' рыночным технологиям. Одним словом, если культура выбирается 'со двора' в открытый рынок, ей нужно экипироваться 'по погоде', то есть - по правилам рынка.

Вторые деньги нужны как информативные оценочные знаки для идеальных ресурсов. Они могут означивать вероятность резонанса сопричастных к искусству душ, становясь подспорьем культурной навигации. Оставляя за субъектом право на выбор, деньги одновременно станут разметкой на поле операционально-деятельностного творческого процесса. В экономике эту концепцию развивает трансакционный подход

⁹ Кортикализация - сосредоточение управления организмом в коре головного мозга. В переносном смысле - способ отображения информации о реальном мире в виде многоярусной конусовидной сетки. В узлах, приближенных к вершине группируются все более мощные абстракции и понятия.

140

(Норт, 1993), полагающий на острие проблемы поиск данных об агентах, качестве товаров и проч.

Нам хотелось бы во избежание недоразумений указать на важное разграничение: вторые деньги не посягают на духовные практики, частные переживания и приватные отношения (в том числе, приватные сделки с раритетами), не находя в них необходимых качеств товара. Информационная и аффективная компоненты здесь присутствуют, но нет важного условия: предложение к межличностному обмену не адресовано открытому рынку. Это сфера дара, куда доступ деньгам не рекомендован, поскольку в единичных случаях деньги бессильны, как измеритель, имеющий сугубо статистическую природу. Не нужно упрекать их в этом недостатке, ведь обычным деньгам тоже не пристало верховодить в интимных отношения¹⁰. Во вторых деньгах ищут оценки идеи, отлитые в объективную форму. Духовные практики и приватная жизнь не могут предстать как рыночные продукты, поскольку не имеют качеств объективированной формы.

Что подталкивает к модернизации символического обмена? В экономике, несмотря на аналогичные трудности ранних этапов, регулярность обмена все-таки наладилась, начав с простых товарных форм и постепенно наработав стандарты, применимые для сложных комплексов. 'Бескорыстный' обмен подарками, берущий начало в древности, - предтеча обмена в условиях неизведанных эквивалентов. 'Сначала был чистый дар, который дают, ничего не ожидая взамен. Далее, через множество традиционных форм дара или платы, возвращаемой частично или условно, что накладывается одно на другое, мы приходим к формам обмена, в которых наблюдается более или

¹⁰ Хотя, некоторые экономисты, например, Гэри Беккер, считают иначе (Беккер, Тезис, 1993).

141

менее жесткая эквивалентность, и, наконец, к реальному бартеру' (Malinovski, 1922) [28] (Мосс,).

Хочется верить, нам удалось, хотя бы, отчасти вскрыть интенциональный ресурс новой денежной системы, наметить для нее фронт работ, предстоящий к выполнению. Успех начинаний подготовлен тем, что с ростом базисной защищенности и комфорта прогрессируют представления о благе, усложняется структура мотивации. Ценности самоактуализации с натяжкой втискиваются в модель экономической рациональности. Человек 'самоактуализирующийся' уже давно и не столько 'экономический', его мечты выдвинуты за пределы товарной рекреации и сновидения не состоят более из тарелок супа. Но неутилитарные цели человека 'культурного' не подкреплены рефлексивным механизмом.

Напротив, экономические модели предельно внимательны к антропологической специфике и обращают ее себе на пользу, нацеливая хозяйственных агентов на поиск оптимума в рамках единой числовой оси. Эти модели глубоко почтительны по отношению к незыблемому авторитету, ждущему решения в терминах параметра - денежной оценки. Любая задача про 'экономического человека' - это задача про деньги. Но ведь реальный человек не так прост, чтоб исчерпываться экономическими мотивами. У него еще 'немножко' есть психология! Какие же деньги имеются у этой психологии? Иными словами, в каких терминах объективируется целевая функция неутилитарного?

Не секрет, что продуктивность деятельности есть функция инструментария, но никому в гуманитарной науке не удалось в таком ключе подступиться к построению 'арифметической' знаковой системы культуры. Почему это не удалось раньше? Нужно было подряд найти два правильных и неочевидных хода, мысля согласованно в очень несхожих стратеги-

142

ях, обычно разнесенных по разным компетенциям. Первым делом, в культуре нужно преодолеть вето гуманитариев на количественные оценки. Уже это, само по себе, требует мужества, так как структуралистские подходы в культуре¹¹ принесли мало практической пользы, зато основательно дискредитировали себя в глазах научного сообщества. В то же самое время, рискнув ввергнуть ценности в квантификацию¹²и отдать их на откуп рыночной статистике, нужно уйти от стандартной денежной ловушки.

Мы видим эти ходы так: рыночный способ измерения, приложенный к табуированным для счетных процедур объектам вкупе с новым измерительным инструментом. Этот план можно было воплотить прежде, но что препятствовало находке? Во-первых, был оглашен неверный фоторобот искомого. То есть, вопрос ставился в несколько наивной форме, такой, что ответ был, в принципе, не возможен. Соизмерить ценности по отдельности и заранее нельзя. Невозможно также 'предсказать' цену единичных сделок. Это знание, выстраданное экономической мыслью, не стало достоянием гуманитарных наук. Тот, кто сумел расстаться с иллюзиями структурализма и апеллировал к рынку, прямиком попадал в ловушку авторитета денег, неизбежно пополняя в скором времени ряды их недоброжелателей и сторонников денежного табу в культуре.

С одной стороны, деньги претендуют на универсальность, с радостью берясь за любое дело, казалось бы, 'нужно только правильно оформить задачу'. А с другой стороны, они укоренены как мировая кон-

¹¹ А. Моль. Социодинамика культуры, 1973.

¹² Во избежание недоразумений подчеркнем, что квантификация ценностей ведется особым - рыночным - способом. Ни в коем случае не предлагаются механистические априорные расценки на блага.

14З

станта, которой до всего есть дело. Оба препятствия столь велики, что неудобства должны приобрести незаурядный масштаб, чтобы накопилась воля к их преодолению. Выход из лабиринта - в связке рыночного способа оценки и автономной шкалы для этой оценки. Шкала должна наглядно соотноситься с некоей искусственно объективированной универсалией, чтобы индивиду было с чем сверяться в оценках.

На начальном этапе, точность оценок в культуре не важна - теории достаточно выдвинуть инструментальную идею, и участники по ходу дела самостоятельно все измерят и подсчитают. Из элементарной способности индивида к различению качества 'потребленного' времени вытекает возможность коллективным рыночным способом квантифицировать качество самых разнообразных состояний (благ) с желаемой точностью.

Таким образом, культурной сфере не обойтись без опоры на самый древний элемент коммуникации - число, - чья креативность в ментальной сфере чудотворна. За хладнокровной фертильностью численной абстракции скрыта магическая пусковая кнопка, которая оживляет глубинные механизмы человеческой мотивации и рефлексии. Если субъект не оснащен средствами фиксации своих переживаний и лишен доступа к переживаниям другого, то его опыт и навыки прирастают очень медленно и с большими потерями. Это касается и общества, в целом.

Деньги - это не какое-то искусственное образование, которое создает проблемы. Деньги должны решать их. Только в тот момент, когда потребность в высокоточных балансах становится острой, можно потратить деньги, чтобы модернизировать такой сложный и дорогостоящий продукт, каким являются деньги. Должны иметься и быть осознаны очень серьезные мотивы. В этом объяснение того, почему парал-

144

лельных денег не было раньше. В них просто не было такой острой нужды, что оправдывала бы эту меру.

* * *

Переведя дух, продолжим, следуя иной логике. Теперь нас будут интересовать прагматические аспекты перехода ко вторым деньгам. Стержень культурной прагматики - в помещении культуры в интенциональное поле посредством количественного денежного инструментария. Ценовые и капитальные индикаторы, построенные на вторых деньгах, послужат эффективной ориентации и самоопределению субъектов в пространстве культуры. Оценки могут характеризовать эффективность использования ресурса, связанного с дефицитом внутреннего времени, исчисляемого вторыми деньгами. На первом плане - очерчивание рамок, в которых сможет проявиться мотив участников. Культуре, как воздуха, не достает универсальной интенции для сведения воедино человеческих мотивов и усилий, вне зависимости от нюансов в ее трактовке. Интенциональный ресурс не может быть приведен в действие без конвенциональной шкалы оценок. Так же как язык - это способ мышления, так и измерение - инструмент прагматических новаций. Без знаковых систем нет рефлексии. Нужны операционные знаки, свертывающие содержание. Таким образом, оценочный инструментарий есть тот недостающий член конфигурации, без которого не активируется потенциал социума.

Удовлетворившись обсуждением метафизических предпосылок вторых денег, перейдем к чисто практическим вопросам. Не станем отнимать хлеб у специалистов в области денежной теории и практики, но не откажем себе в удовольствии набросать собственный эскиз возможного устройства денег. При изложении проекта новых денег не обойти внимани-

145

ем вопросы, стандартные для денежной теории и практики:

1. Порядок эмиссии и характер обеспечения денежных знаков.

2. Виды денег и денежных знаков в обращении. Денежные единицы для выражения цен и их названия.

3. Объем денежной массы и подходы к регулированию денежного обращения.

4. Как будут выстраиваться меновые эквиваленты в новых деньгах.

5. Какова сфера обращения и функции новых денег.

6. Практические шаги к организации денежного оборота.

7. Становление обменного курса между обычными и вторыми деньгами.

Все эти вопросы станут предметом нашего анализа. Ясно, что большая часть идей потребует доработки на этапе внедрения. Но проект уже на старте должен выглядеть, как жизнеспособный, чтобы предупредить излишний скепсис. Итак, дадим основные идеи кратко, а затем развернем комментарии.

1. Новая денежная шкала привязана к времени. Единицами стоимостных оценок служат отрезки астрономического времени - часы, минуты, секунды, в которых индивид подводит итог символическим транзакциям.

2. В начале за новыми денежными единицами полезно сохранить названия, принятые для единиц времени. Позднее, когда окрепнут представления о временной природе денег, единицы получат оригинальные именования.

3. Каков объем эмиссии? Ответ в самом общем виде можно заимствовать у экономистов: адекватно

146

спросу на вторые деньги. Первоначальная квота могла бы соотноситься с прогнозируемой длительностью восприятия активов, консолидированных в обеспечение эмиссии. Требуемое количество вторых денег можно оценить, исходя из нормы (допустим, это 300 часов творческого контакта в расчете на одного человека в год), которая должна быть умножена на число подписчиков и поделена на скорость обращения. В обеспечение эмиссии кладется культурное наследие и засчитывается 'искусство в производстве и реализации'. Эти символические активы столь же надежны, как в экономике капитальные активы, запасы товаров и производственные мощности, наделяющие покупательной силой обычные деньги.

4. Процесс вызревания цен в новой системе можно моделировать, прибегая к вальрасовской модели и рассматривая его двухстадийным: обращение культурных феноменов позволяет установить пропорции и обращение вторых денег - задать уровень цен. На первых порах не избежать корректировок денежной массы, но после ряда итераций рынок найдет квазистабильное состояние.

Для условий обмена, где качество не может быть распознано заранее, предлагается поэтапная система оплаты, включающая премию, уплачиваемую добровольно по факту 'приемки'. То есть, одна часть цены, установленной во вторых деньгах, будет уплачиваться сразу, а другая часть - постфактум, как дополнительное вознаграждение 'по велению сердца'. Добровольная премия будет публиковаться, тем самым откроется доступ к синтезированному опыту потребителей, которые уже реализовали свои попытки, что намного информативней прогнозов.

5. Сфера новых денег - символический обмен и производство. Ничто не мешает употреблять новые деньги всюду, где это будет угодно воле рыночных

147

агентов. Разграничение компетенций между видами денег - это вопрос, который правильно решать, исходя из чисто практических удобств. К примеру, нормированный интеллектуальный труд резонно оставить в ведении традиционных денег, которые неплохо справляются с его оценкой. Логично предположить, что для переходных рынков окажутся предпочтительными двойные цены, когда расчеты будут вестись параллельно традиционными и новыми деньгами.

Двойной оценки заслуживает все, что содержит, кроме технологичных затрат, творческую компоненту, все, что несет, кроме утилитарных благ, - неутилитарные и, соответственно, все, что претендует в той или иной мере и на денежные, и на временные ресурсы потребителей. Двойная цена нужна там, где одинарная не информативна. Кроме того, как уже говорилось, часть платежных требований, предъявленных в новых деньгах, целесообразно погашать постфактум, на принципах добровольности.

6. Как ссудить будущих плательщиков новыми деньгами? Здесь уместно апеллировать к опыту подъема национальных экономик и денежных систем после их краха. Как известно, этот опыт разнообразен и достаточно позитивен, так что неразрешимых проблем не ожидается. В переломные моменты истории экономических хозяйств всегда удавалось тем или иным способом заново наделить агентов активами, стоимость которых изначально не могла быть рассчитана. Склонность к саморегуляции рынков такова, что независимо от исходного распределения в самом скором времени возникает эффективная структура собственности.

7. Новым деньгам присущи в первую очередь те функции, что необходимы для упорядочения культурной сферы. Управление экзистенциальным временем выходит на передний план, когда человечество

148

выходит из нищеты. Этим и определяется миссия вторых денег - регламентация символического производства и потребления.

Перейдем к комментариям, оговорив, что их точность не выше, чем у эскизных иллюстраций. Начнем с главного и первого вопроса касательно любых денег - с субстанции, мыслимой теоретически в их основе. Не снабдив стоимостные измерения неким эталоном, некорректно даже приступать к разговору о денежных функциях счета, учета и обмена. Это верно, по крайней мере, до тех пор, пока деньги в социальном котле не наберут мощной харизмы и доверия. Тогда их покупательная сила превратится в сложную функцию их активного количества и объемов спроса и предложения благ.

Напомним, что за традиционными деньгами мы резервируем все, что, так или иначе, сводится к дистрибуции физической энергии; новые деньги годны для информационного неутилитарного обмена. Если первые деньги рождены из товара физического, то вторые обнаруживают связь с продуктом символическим, несущим информацию, которая абсорбирует внимание и время реципиента с целью породить качественное время.

Конституируя связь информации с субъективными оценками времени, последние можно использовать как индикатор качества символического обмена. Поэтому в качестве референта второй денежной единицы логично принять единицу времени¹³.

¹³ Согласно представлениям, развернутым в предыдущей статье данной книги, универсальной характеристикой качества межличностных коммуникаций выступает субъективное впечатление об их длительности. Кратко напомним ход мысли.

Эффект, состоящий в деформации восприятия времени, определяется характером 'включенности' в информационное поле, или, если формулировать точнее, - объемом (со)творческой реакции. В самом общем виде, информация, полученная в контакте, учитывается как значимая, если выступает в роли катализатора реакции сознания, активизируя его мощности. Активность сознания соотносится субъектом с нормой, с нагрузкой в штатном режиме. Отклонение интенсивности от привычного уровня трактуется воспринимающим субъектом либо как пролонгация времени, либо как его сжатие. Таким образом, наша собственная оценка времени формируется на базе соотношения текущей и нормальной интенсивностей переработки информации.

Наши предложения сводятся к тому, что в сфере культуры может быть начат отдельный эксперимент по аттестации символического обмена. Дело за тем, чтобы объявить шкалу оценки, и мы выдвигаем в этом качестве - внутреннее время. Выбор в пользу той или иной ценности, если к нему подходить с мерками субъективного времени, можно вести, повинуясь той же идее целерациональности, что верховодит в экономике обменом лимитированными ресурсами. По нашей гипотезе, стремление к этой цели равноценно стремлению к приращению качественного внутреннего времени, то есть к времени, которое заслуживало бы высокой субъективной оценки. Но до сих пор субъект не оснащен средствами фиксации своих переживаний времени и не имеет доступа к переживаниям другого.

При определенных условиях показания участников могут быть 'озвучены' ими самими к всеобщей пользе. Именно способ озвучивания частных предпочтений, основанный на использовании специально введенных вторых денег, придает данным рассуждениям практический смысл и позволяет двигаться в сторону объективации ценностных суждений.

Внутреннее ощущение ценности времени непосредственно дано индивиду и сегодня оно может считываться гораздо точней, чем ощущение произведенной работы. Какая-то весьма авторитетная инстанция внутри личности выносит суждение о проведенном времени. Мы показали ранее, что из способности к элементарному суждению следует возможность ранжирования множества оценок. Роль вторых денег в том, что выбор в пользу тех или иных коммуникаций может основываться на новых связанных с этими деньгами подходах к различению и фиксации внутреннего времени.

149

Мы пришли к симметрии: вводимая оценочная шкала едва ли не в большей мере, нежели привычная - с трудом физическим, имеет наглядную генетическую связь с трудом интеллектуальным. Обе шкалы завязаны на время. Но если в первом случае экономическая стоимость увязывается с энергоресурсами и временем труда при усредненных мускульных затратах, то во втором - оценка ведется по субъективному ощуще-

150

нию качества 'потребленного времени' в соотнесении с неким обещанным эффектом.

Речь, разумеется, идет не о практических расчетах, а скорей о мифологических концепциях цен. Каждый из фундаментальных ресурсов - как энергия, так и время, нуждаются в размерном абстрагировании, позволяющем при всем феноменальном многообразии жизни выразить и сопоставить в числе ее ключевое содержание. Продукты труда узнают оценку от традиционных денег, а цена творчества будет отражена вторыми деньгами. Деньги несут знание о том количестве стоимости, которое обязаны признать экономические агенты в конкретных сделках. У наших предложений та же логика: единица вторых денег обещает доступ к эквивалентной порции качественного времени. Стал ли контакт действительно значимым и ценным, как было обещано, предстоит решить плательщику. Условность этих соотношений неизбежна, но она успешно преодолевается на практике, где равновесные цены фиксируют баланс предпочтений 'акторов и акцепторов' и несут знание о социальном мнении.

О какой информации идет речь при установлении цен во вторых деньгах? Речь о положительном

151

отклике совокупности психических миров, который этот продукт вызвал. Подчеркнем, что всюду объектом оценки выступает качество времени. Тогда объем валового нематериального продукта может определяться суммарной оценкой реципиентов.

Родство между временем и вторыми деньгами такое же неполное и зыбкое, но, тем не менее, явственно осязаемое, как в классической политической экономии между временем так называемого 'простого труда' и традиционными деньгами. Труд (энергия) и время (информация) - это основополагающие категории наших представлений о телесной и ментальной деятельности. Это родство прозрачно намекает на природу вторых денег, и потому единицы времени могут служить универсальными эталонами для измерений в неутилитарной сфере. Ясно, что оценки качества времени не характеризует идеальный продукт исчерпывающим образом, но этого от денежных оценок и не требуется, напротив, вмешательство в тонкую структуру благ противоречило бы деликатной миссии денег. Цены нужны лишь для того, чтобы синтезировать опыт предпочтений.

Дело лишь за практикой обмена нематериальных активов, опосредованной новыми деньгами. Сейчас эта практика порабощена доминирующей денежной системой, жестко сцеплена с ней.

* * *

Как отмечалось, подходы к регулированию объема эмиссии вторых денег можно почерпнуть из недавней экономической истории. При послевоенных договоренностях о неметаллических деньгах требовалось заново выстраивать равенство между эмиссией денег и спросом на них. В условиях отрыва денег от стабильного золотого эталона они, чтобы остаться счетными единицами, должны были восстанавливать

152

репутацию универсального измерителя. Естественно возникли вопросы: что стоит за деньгами и как определяется масштаб цен? Кембриджская идея состояла в том, чтобы рассматривать деньги как товар со своим спросом, который можно и должно регулировать.

Идея кредитной эмиссии, сбалансированной со спросом, легко транслируется на вторые деньги. Потребители заинтересованы, в первую очередь, в наличии платежно-расчетных средств, открывающих доступ к потреблению, и формировании представлений о норме покупательной способности. Привязка денежного масштаба к единицам времени визуализирует для индивида обещания реального наполнения неутилитарных благ.

Алгоритм наращивания в обороте доли вторых денег с покрытием ликвидными активами, вероятно, должен быть поэтапным. Если до сего дня функцию кумулятивной оценки как экономических, так и всех иных благ исполняют единые деньги, то в их массе уже квотирована некоторым образом (пусть, как мы считаем, неадекватным) культурная компонента. При этом не столь важно на первом этапе, что баланс интересов по экономической традиции отражается ложно, гораздо важней, что мы имеем вначале некую точку естественного равновесия системы. Идея в том, что вторые деньги должны отпочковаться как часть массива первых денег. Процесс этот может идти в соответствии с неким поначалу назначенным, а впоследствии свободным обменным курсом, имеющим рыночную природу.

Например, инициативным международным органом аккумулируется посредством взносов участников некий высоко ликвидный набор нематериальных активов - носителей культурных ценностей (кинофильмов, литературных бестселлеров и проч.), который формирует пассивы баланса, оцененные тради-

153

ционным методом в некоторую сумму денег. Под эту оценку производится эмиссия вторых денег, которая выкупается подписчиками с оплатой привычными деньгами по установленному курсу. Поступившая выручка идет на пополнение коллекции, которая служит обеспечением эмиссии следующего транша вторых денег.

Таким образом, вторые деньги, представляющие собой по сути обеспеченные активами эмитента носители прав культурного потребления, продаются в обмен на первые деньги с применением обменного соотношения, которое поначалу, вероятно, будет несколько произвольным, а затем обретет конъюнктурный характер. В дальнейшем масса вторых денег будет нарастать за счет все новых продуктов, вовлекаемых в сферу их оборота. Поскольку выпуск новых денег в обращение опосредован движением активов, такой механизм эмиссии создает эластичную систему регулирования новоиспеченной денежной массы. Если первоначально поставщики неутилитарных продуктов будут взимать оплату в привычных деньгах, аккумулируя активы для выпуска вторых денег, то в дальнейшем, по мере замещения привычных расчетов деньгами, специально введенными для культурной сферы, все большая часть оборота будет осуществляться с применением двойных цен, вознаграждающих как технологические, так и творческие усилия.

Будет идти поэтапная гетерогенизация денег за счет роста новой информативной компоненты с низкими издержками обращения. Ясно, что новые деньги должны изначально претендовать на статус мировой универсалии, распространяться поверх государственных территорий, так как у ментального пространства нет политической географии. В итоге возникнет система, состоящая из эмиссионного центра, расчетных палат для ведения счетов, клиентских тер-

154

миналов. Конкретные детали денежного механизма уточнятся в процессе деятельности.

Каким будет паритет новых и старых денег? Положим, мы располагаем в качестве актива кинофильмом мирового класса. Возьмем, для примера, типичные показатели: прогноз кассовых сборов - $200 млн.; материальные затраты плюс нормативная 'производственная' прибыль - $50 млн., остальные $150 млн. - 'наценка на гений'; потенциальная аудитория насчитывает 10 млн. зрителей, длительность сеанса - 1,5 час. Тогда в рамках данного примера для каждого зрителя чистая стоимость полуторачасового контакта с настоящим искусством, освобожденная от экономической компоненты, составит $15 в составе полной цены $20, уплаченной за просмотр. При наличии параллельной денежной системы те же билеты можно было бы приобрести, имея в распоряжении 5 американских долларов и вторые деньги в объеме 1,5 часа, приобретенные по цене $10 за час. Казалось бы, усложнения непродуктивны и носят надуманный характер. Их смысл открывается при становлении в культурообменной сфере средневзвешенного покупательного паритета вторых денег. К примеру, цена билета на блокбастер с той же кассовой выручкой и аудиторией в 50 млн. зрителей может установиться следующим образом: 0,1 часа вторых денег плюс $3. Цена на искусство становится информативной! Зрителю предлагают фактически оплатить $4 в обмен на обещанные 6 минут блаженства + дорогостоящие спецэффекты, что в пересчете на эффективное время в три раза дороже, нежели в первом случае. Неоправданные потери времени и возможное раздражение при этом в расчет не берутся, хотя, испытав разочарование, мы больше сожалеем о потерянном времени, чем о потраченных деньгах. Даже, точнее, не о времени, а о несбывшемся обещании очарования. Сопоставле-

155

ние затрат: в первом случае - 1,5 часа реального времени + 1,5 часа вторых денег + $5, во втором случае - 1,5 часа реального времени + 0,1 часа вторых денег + $3. То же самое в долларовом эквиваленте: для первого фильма - 20, для второго - 4. Во втором случае чистые потери - 1,4 часа (кстати, эти почти полтора часа резонно приплюсовать к цене билета в сумме, скажем $7) в первом - нулевые.

Мы платим за дефицит взаимности с искусством уже самим фактом контакта с ним. Не важно, будет ли виной тому наша некомпетентность, художественные огрехи или банальное несовпадение. Фокус в том, что трудно истратить деньги, не расходуя при этом незаметно шагреневых ресурсов самой жизни. В этом целая наука - тратить деньги ради времени. Доллары открывают доступ к ценности свободы выбора. Но в духовной сфере они не в состоянии автоматически зарезервировать это право. При наличии вторых денег и двойных цен баланс расходов этих ценностных аккумуляторов - времени и денег - будет виден многим. Модернизированный подход к ценностной аттестации позитивно переоформит наши мотивы. Выбор индивида станет осмысленным, а оценки постфактум законными и требовательными, так как объявленная двойная цена была информативна.

Ряд примеров можно продолжить. Коллекция шедевров мировой живописи в составе нескольких десятков полотен, оцененная в $100 млн., при эквиваленте $10 за 1 час получит переоценку в масштабе вторых денег в сумме 10 млн. часов. Подобная выручка может накопиться от экспозиции картин в течение полувека, если удастся ежедневно привлекать несколько сотен зрителей. Отдача на вложенный капитал в размере 1-2% годовых хорошо согласуется с доходностью вложений в живопись, исчисленной за несколько столетий (Хикс, 1988).

156

Установив, что в основе вторых денег - значимая информация (субъективное качественное время), логично по аналогии с финансовыми системами эмитировать их в количестве, привязанном к прогнозу времени коллективного потребления в расчете на предстоящий период обращения. Привычные деньги изымаются из обращения в культурной сфере и замещаются вторыми деньгами, спрос на которые можно оценить, приближенно в несколько сотен 'содержательных' часов в год на одного индивида. При условном курсе $10 за 1 час бюджет культурного потребления составит пятую часть исчисленного в долларах среднедушевого дохода представителя среднего класса и примерно такую же долю его свободного времени.

Совокупный потенциал продуцентов бестелесных благ, оцененный временной емкостью общественного потребления, составит базовый актив для эмиссии вторых денег. К примеру, совокупная оценка продукции киноиндустрии может составить 50-100 млрд. часов в год в расчете на миллиардную аудиторию.

Роль времени в информационном обращении двояка: оно может выступать как товаром, так и платежным средством. Если время затрачивается для перцептивной обработки, то для клиента это означает добавочную платежную нагрузку. Заметим, кстати, что в условиях несовершенной навигации мы вынуждены тратить время на перцептивную обработку, что равнозначно скрытой прибавке цены. То есть, значительная часть культурной продукции не так уж дешева, как может показаться - просто содержание тиражировано в избыточном тираже, эфир замусорен. Если имеет место творческий контакт, то мы говорим об услуге, вознаграждаемой вторыми деньгами в привязке к субъективной оценке длительности.

В культурной практике часто имеют дело с благами переходного типа, которые в зависимости от

157

ценностной композиции могут тяготеть к сфере компетентности либо первых, либо вторых денег, флотируя по прейскурантам в согласии со спецификой воздействия на длительность (реальную и перцептивную). Различие ценовых комбинаций для разных продуктов в будущих двойных прейскурантах станут увязывать с природой результирующего временного эффекта. Рассмотрим два крайних варианта. Типичный полезный эффект, полностью ассимилированный обычной торговлей, состоит в экономии реального времени, когда решение некоей задачи ускоряется. При стоимостной оценке такого рода услуги, по сути утилитарной, за основу берется возникающий временной резерв. Если благо сводимо к высвобождению реального времени, то имеет смысл вести оценки в привычных деньгах, полагаясь на их опыт и реноме в подобных расчетах.

Метод, с помощью которого время учитывается в экономических расчетах, основан на альтернативных возможностях использования временного ресурса. При выигрыше времени легко вычислить добавочную денежную выгоду, связанную с ускорением оборачиваемости активов. 'Цена времени', увязанная в банковском деле с 'ценой денег', характеризуется средневзвешенной ставкой привлечения кредитных ресурсов, действующей в данной предпринимательской среде.

Во втором варианте, который актуализирует функционал вторых денег, имеет место компрессия субъективного времени, иными словами, его приращение художественными средствами. Итак, зоны компетентности параллельных видов денег маркируются вариантами 'спасения' времени: реальное время либо экономится, либо 'растягивается' в сознании субъекта. С обычными деньгами связано то, что экономит время и создает временной ресурс. Само

158

по себе наличие такого задела еще не обещает его эффективной траты, выступая, разумеется, необходимой предпосылкой вероятной пользы. Фактическое проживание 'сэкономленного' подчас обескураживает своей неполноценностью, а может и обернуться тяжелым бременем. Временной потенциал мало создать, его надо преобразовать желательным образом. Таким образом, если 'техническая' (и по большей части технично воспроизводимая) информация нужна, чтобы открыть временную потенцию, то художественная - приводит к ее реализации.

В бизнесе есть феномен-посредник между утилитарным и неутилитарным. Уникальный механизм обмена ресурсами, бросающий ценовой мостик от денег к времени, и как следствие - ко вторым деньгам, обнаруживается в брэндах. Брэнд выкупает трафик у зрения и слуха ради доступа к внутреннему миру индивида. В нем уравнена информативная субстанция, измеренная по времени оккупации сознания, и вещественная, характеризуемая денежной стоимостью брэнда. 'Перцептивное время' брэнда не ровня, конечно, длительности творческого инсайта, так как контакт принудительный. Но все-таки нам крайне важно высветить здесь тот факт, что мы имеем дело именно с временным актом восприятия и его оценка прямо характеризует ценность времени для реципиента. Чтобы экспроприировать квант временного ресурса аудитории, надлежит понести затраты. Цена должна корреспондировать с интегральным временем, которое 'брэнд' вычитает у многомиллионного сознания, чтобы укрепиться в нем. Так можно в первом приближении сформировать оценку обменного курса между двумя видами денежных единиц: стоимость всех мировых брэндов, отнесенная к суммарной длительности их 'звучания'.

Роль денег в обществе неизмеримо шире, нежели экономия издержек товарообмена. Деньги - это

159

своего рода тренажер для оттачивания коллективного (бес)сознательного, стихийный общеобразовательный предмет, уроки которого обязательны к посещению, а экзаменационные отметки жизненно важны. Внесение в игру жизни нового правила в виде второй оценочной шкалы не только усложнит задания на перманентном экзамене, но и откроет простор для мотивации и поведенческих стратегий.

Теперь коснемся вопроса формирования новых цен. Очевидно, они установятся с развитием культурообменной практики. Объективность товарных цен носит социально-психологический характер. Вспомним, что не существует 'теоретической' цены, предварительно рассчитанной по формуле, а есть лишь переменчивая мода предпочтений, живущая в берегах денежного океана. В покупательской практике мы имеем дело скорее с ценовыми предрассудками эпохи, нежели со 'справедливыми' ценами.

Но как на практике будут осваиваться новые правила оценки? Вопрос обращен, скорей, к психологии. Деньги, как привычные, так и новые, регламентируют среду для мотивов и стратегий. Способ взвешивания оставлен на усмотрение субъекта, то есть ничем не отличается от традиционного. Как известно, задача перевода утилитарных предпочтений в ценовые решения особых затруднений не вызывает. Получив целеуказание, система людских предпочтений тем или иным способом организуется. Только лишь в поле зрения практической экономии будет внесен лимитированный ресурс - время реципиента, и немедленно бюджетный орудийный комплекс развернется для нужд культуры. К нормам придут постепенно, как это было в архаичных хозяйствах. Будучи поставлен перед выбором, индивид окажется способным к оценке, согласной с его желаниями и бюджетом. Выбор будет заключен в статистические рамки,

160

окружен примерами для подражания, прейскурантами. Индивиды будут осваивать технику неметрического шкалирования ценностей и распределять временной бюджет по рангам согласно побуждениям. Усредняться будут, конечно, не побуждения, а поступки, фактические предпочтения плательщиков.

В соизмерениях ценностей надо различать два плана:

Во-первых - объект измерения;

Во-вторых - способ измерения.

Ориентиром будет прогноз 'высококачественного' времени, сформированный по итогам 'добровольных пожертвований', сделанных премьерными зрителями. Деньги придают форму вопроса открытому голосованию, итог которого - взвешенная стоимостная оценка. Дело поначалу непривычное, у каждого свой глазомер. Но, кажется, размах оценочных колебаний вокруг интерсубъективного среднего не будет слишком велик. Ничуть не больше, чем, скажем, при дегустации конфет, вин или подборе парфюма. По существу, деньги - это уникальный измерительный прибор, исполнительный механизм которого состоит из одушевленных элементов - популяции плательщиков.

Наконец, в заботах о покупателе не забудем, что в сделке есть еще заинтересованная сторона - собственник авторских прав. Ему обязательно надо продать, аудитории - потратить ресурсы. Это послужит хорошим мотивом достичь договоренности, которая выглядит ничуть не сложней, чем любой договор о долларовых ценах. Как только цены, установленные во вторых деньгах, приобретут стратифицирующую способность, стартует мотивационная социальная система. С этого момента экономика культуры будет возможна как теория и практика самоорганизующейся социальной системы.

161

Тесная взаимосвязь вторых денег и субъективного времени породит в будущем их взаимную обусловленность и поддержку. Не только внутреннее время послужит базой вторых денег и обменных эквивалентов, но и вторые деньги, окрепнув, откроются как уникальное средство контроля внутреннего времени личности. Мы получим шанс наладить рефлексию тончайшей природы. К этой проблеме доселе тщетно пытались подобрать ключи психологи. Природа исследуемого феномена такова, что никаким иным способом, кроме финансово-рыночной объективации измерений, нельзя учесть артефакты в субъективных оценках времени, в том числе, изолировать наблюдателя. Трудности такого рода неустранимы набором статистики искусственных экспериментов, так как 'розничные' наблюдения несводимы к общему знаменателю. С развитием бюджетного регулирования количества вторых денег проблематика личного времени преобразуется фактически в проблематику вторых денег, что обещает нам куда как более полезную и бережливую нормативность в отношении к собственной жизни. Не исключено, что в этом найдет признание главная ценность вторых денег.

Оправдана ли гипотеза, будто можно учесть культуру в неких наценочных коэффициентах в составе обычных денежных цен, рассматривая их сквозь призму гетерогенных денег? На наш взгляд, эта идея нежизненна, стоит только признать независимость ресурсов (информация и энергия) двух видов денег. Независимость в том и состоит, что число координат нельзя сократить без потерь в передаче содержания, в нашем случае - информацию нельзя свести к энергии. Не существует закономерной, заранее проявленной связи между изменениями материальных и нематериальных активов и ответной денежной массой. Последняя определяется эмиссией, зави-

162

сящей от спроса на деньги. Изменения цен, денежной массы и базовых активов, лежащих в основе двух видов денег, определяются разными факторами, которые, будучи иногда скоррелированными, в общем случае между собой не связаны. Поэтому и результат этих квазиавтономных изменений может быть любым и лишь фиксируется в конфигурации цен. Соответственно, заранее просчитать и установить наценочный коэффициент на перспективу невозможно, так как он формируется под контролем спроса и предложения, складывающихся на рынках иной природы¹⁴. Как при стрельбе: можно внести поправку на ветер, но нельзя учесть налетевший ураган. Другая препона на пути специальных наценок для 'творчества' в составе цен в том, что эта наценка, будь она введена, стала бы сугубо индивидуальной. То есть ее информативность будет выхолощена, так как не наберется статистика, как того требует конструкция рыночного измерителя. Стоимостной оценке поддается взаимодействие, взятое в массиве данных. Релевантное описание элементов системы по отдельности не возможно, зато связи между ними - это нечто фактуальное, подлежащее фиксации. Представим ночной бой: стрелок не виден, цель скрыта и едва

¹⁴ Заметим, что, как выяснили в 19 веке, принципиально не существует возможности 'чисто умозрительно' расценить даже окружающие обыденные предметы потребления. Нельзя 'вычислить цену по заранее известной теоретической формуле', так как ценность не имеет собственной меры. Попытки опереться на, казалось бы, 'счетные' величины, характеризующие разного рода материальные ресурсы, несостоятельны. Не существует расчетных алгоритмов для редуцирования множества независимых характеристик разнообразных ресурсов (недра, труд, капитал) к одномерной - денежной. Функция выявления цен - неотъемлемая прерогатива денег как рыночного механизма.

163

различима в темноте, но местоположение выдают трассы пуль.

* * *

Не страшно, что озвученные нами идеи поторапливают события, приближая, быть может, на десяток-другой лет времена, когда вторые деньги ассимилируются в обиходе культуры, став по праву чем-то тождественным сегодняшним деньгам. Они будут даны человеку с рождения как непреложность, средоточие социальных правил. Факт их существования перестанет являть собой вопрос, и будет трудно оценить тот революционный скачок, что привел к могуществу бинарной денежной композиции. Ведь мы вправе не знать и, как правило, не знаем, как деньги 'узаконены' в сознании.

Вопрос о деньгах поставлен с таким прицелом, что даже тот, кто идею новых денег сочтет утопией, по зрелому размышлению будет вынужден признать, что мыслить ценности в проекции на модернизированную двухкоординатную развертку необычайно продуктивно. Еще продуктивней будет договариваться при посредничестве этого медиатора, задающего в явном виде интенцию как приращение символической капитализации, исчисленной во вторых деньгах. С появлением вторых денег мы получим общеупотребительный аксиологический критерий: благом будет тот процесс, что ведет к росту полноформатной (двойной) денежной оценки. Если кому-то идея сейчас и кажется фикцией, то эта фикция из той породы, что способна дирижировать сознанием. Если поместить в центр внимания вторые деньги, то человеческая судьба, культурные институты и особые рынки накрепко увязываются между собой. Именно в этом круге заключена коллективная и личностная

164

правда современной аксиологии, основанной на различении внутреннего времени.

Сентябрь-декабрь 2001 Москва

ЛИТЕРАТУРА

Абульханова К. А., Березина Т. Н. Время личности и время жизни. СПб.: Алетейя, 2001. С. 300.

Автономов В. С. Модель человека в экономической науке. СПб., 1998.

Аристотель. Политика // Соч. Т. 4. М., 1984. С. 391-393; Аристотель. Никомахова этика // Соч. Т. 4. М., 1984. С. 156.

Бадью А. Апостол Павел. Обоснование универсализма. М.:Университетская книга, 1999. С. 99.

Белихин В. Г. История экономики (факты, даты, цифры, реформы). М., 1998. С. 17.

Гасратян Г. Сфера культуры в постиндустриальной экономике // Мировая экономика и международные отношения, 2001, ?7, С. 84-90, С. 84.

Жюльен Ф. Трактат об эффективности. М. -СПб.: Университетская книга, 1999.

Кейнс Дж. М. Общая теория занятости, процента и денег. М., 1978.

Локк Д. Собр. соч. в 3 т. Т. 1. М., 1985.

Матлин А. М. Деньги и экономические решения. М.: Дело, 2001.

А. Моль. Социодинамика культуры. М.: Прогресс, С. 406, 1973.

Московичи С. Машина, творящая богов. М., 1998. С.396.

Пригожин И., Стенгерс И. Время, хаос, квант. М.: Прогресс, 1999. С. 266 - в рассуждениях о времени.

165

Салинз M. Экономика каменного века. М.: О. Г. И., 1999. С. 294.

Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов // Антология экономической классики: Петти, Смит, Рикардо. М., 1993. С. 306-307.

Сорос Дж. Алхимия финансов. М.: Инфра-М, 1998.

Усоскин В. М. Проблемы денег в экономической теории Запада. / Вступит. ст. к кн. Харрис Л. Денежная теория. М.: Прогресс, 1990.

Фридмен М. Если бы деньги заговорили. М.: Дело, 1999.

Хайек Ф. А. Частные деньги. М., 1998.

Хикс Дж. Стоимость и капитал. М., 1988.

Bluens N., Ginsburgh V. Revisiting Baumol's Art as Floating Crap Game. // European Economic Review. Vol. 37. Amsterdam 1993. P. 1351-1371.

Brunner K. The Role of Money and Monetary Policy // Federal Reserve Bank of St. Louis Review. 1968. July; Brunner K., Meltzer A. Money, Debt and Economic Activity // Journal of Political Economy. 1972. September/October.

Brunner K., Meltzer A. H. The Uses of Money in the Theory of an Exchange Economy. American Economic Review, Vol. 61, December 1971. P. 784-805.

Clower R. W. Foundation of Monetary Theory. Selected Resadings. Harmondsworth, 1969. P. 205-207. Цит. по Л. Харрис. Денежная теория, М.: Прогресс, 1990.

Friedman M., Schwarts A. J. Monetary Statistics of the United States: Estimates, Sources and Methods. National Bureau of Economic Research, Studies-Business Cycles, N20. NY, 1970.

Jevons W. S. Theory of Political Economy. L., 1871.

Johnson I. C, Roberts W. W. Money and Banking. A Market-oriented Approach. NY, 1982. P. 96.

166

Levi-Srauss, Claud. The Elementary Structures of Kinship. London: Eyre and Spottiswoode. 1969, p. 67. Цит. по Салинз М. Экономика каменного века. M.: О. Г. И., 1999. С. 169.

Malinovski В. Argonauts of the Western Pacific. L., 1922. P. 176-194.

Malinovski B. Argonauts of the Western Pacific. L., 1922. P. 176. Цит. по Салинз М. Экономика каменного века. M.: О. Г. И., 1999. С. 176

Simmel G. The Philosophy of Money. L., 1978.

Throsby D. The production and consumption of the arts: A view of cultural economics. // Journal of Economic Literature, 1994, Vol. 32 Issue 1. P. 1-29.

Walras L. Elements of Pure Economics. Homewood, III. Irwim, 1954.

Zelizer V. The Social Meaning of Money. New York: Basic Books, 1994.

Александр Долгин Прагматика культуры

Издатель В. Анашвили

Художник В. Коршунов

Изготовление оригинал-макета С. Зиновьев

Фонд научных исследований 'Прагматика культуры'

125040. Москва, ул. Скаковая, 17, стр. 2. оф. 3301

тел. 945 09 40. 945 51 88

Формат 6x90/16

Печать офсeтная

Заказ ?7055

Oтпечатано в полном соответствии с качеством предоставленных диапозитивов

в НИИ - Типография 'Наука'

121099, Москва. Шубинский пер., 6

update 02.02.06