Электронная версия книги: Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || yanko_slava@yahoo.com || http://yanko.lib.ru || Icq# 75088656 || Библиотека: http://yanko.lib.ru/gum.html || Номера страниц - внизу. Статья из книги

update 01.03.07

Борис Дубин

Интеллектуальные группы и символические формы

 

 

Борис Дубин

Интеллектуальные группы и символические формы

Очерки социологии современной культуры

2004

УДК 316.7 ББК 60.56 Д79

Серия 'Новая история' издается с 2003 года

Издатель Евгений Пермяков

Продюсер Андрей Курилкин

Дизайн Анатолий Гусев

Ответственный редактор Абрам Рейтблат

Д79

Дубин Б. В. Интеллектуальные группы и символические формы: Очерки социологии современной культуры М.: Новое издательство, 2004. - 352 с. - (Новая история).

ISBN 5-98379-020-Х

В книгу известного российского социолога Бориса Дубина вошли его работы последних лет, посвященные различным феноменам современной культуры - от спорта и моды до телевидения и исторического романа. Тематическое разнообразие книги не только не нарушает, но и усиливает ее смысловое единство: перед читателем разворачивается многомерная программа социологического исследования механизмов возникновения, трансляции и восприятия массовых символов и представлений в сегодняшней России.

УДК 316.7 ББК 60.56

ISBN 5-98379-020-Х

© Новое издательство, 2004

Электронное оглавление

Электронное оглавление. 3

Содержание. 4

Запад, граница, особый путь*. (Символика 'Другого' в политической мифологии современной России) 5

От эйфорических надежд к комплексу преследования. 5

Таблица 1. На какие страны нужно прежде всего ориентироваться России при выборе пути развития?. 5

Таблица 2. Согласны ли Вы с тем, что Запад пытается привести Россию к обнищанию и распаду?. 6

Таблица 3. Вы согласны, что Россия всегда вызывала у других государств враждебные чувства, что нам и сегодня никто не желает добра?. 6

'Страх влияния'3 6

Таблица 4. Согласны ли Вы с тем, что западная культура оказывает отрицательное влияние на положение дел в России?  7

'Человеческий материал': чувство непринадлежности к общему и растущая незаинтересованность в 'Другом'  8

Таблица 5. В какой мере лично Вас интересует история различных стран, культура разных народов?. 8

Таблица в. В какой мере Вы согласны со следующим суждением: за 75 лет советской власти наши люди стали другими, чем в странах Запада, и этого уже не изменить?. 8

'Русский путь'. 9

Таблица 7. С каким из двух приведенных ниже высказываний о путях развития России Вы в большей степени согласны?  9

Таблица 8. С каким из приведенных ниже высказываний о путях развития России Вы бы скорее согласились?  9

Таблица 9 . Какая экономическая система кажется Вам более правильной?. 9

Таблица 10. Какая политическая система Вам кажется лучшей?. 10

Таблица 11. С каким из приводимых ниже утверждений Вы скорее согласны?. 10

Таблица 12. Русский путь под твердым руководством. 10

Таблица 13. Хотели бы Вы жить в России так, как живут люди на Западе?. 11

Таблица 14. Какая идея относительно будущего России из приведенных ниже наиболее привлекательна лично для Вас?  11

О современных мифах. 11

К типологии современного мифа. 12

Русский миф.. 13

И еще раз о границе. 16

 

Содержание

7

От автора

 

I

11

Классическое, элитарное, массовое.

 

Начала дифференциации и механизмы внутренней динамики в системе литературы

31

Визуальное в современной культуре.

 

К программе социологического анализа

38

Спорт, культ и культура тела в современном обществе.

 

Заметки к исследованию

47

Поколение.

 

Социологические и исторические границы понятия

 

II

59

Борьба за прошлое.

 

Образ литературы в журнальных рецензиях советской и постсоветской эпохи

74

Семантика, риторика и социальные функции прошлого.

 

К социологии советского и постсоветского

исторического романа

101

'Русский ремонт'.

 

Проекты истории литературы в советском и постсоветском литературоведении

116

Обживание распада, или Рутинизация как прием.

 

Социальные формы, знаковые фигуры, символические образцы в литературной культуре постсоветского периода

133

Между каноном и актуальностью, скандалом и модой.

 

Литература и издательское дело России в изменившемся социальном пространстве

 

III

147

Конец века

164

О привычном и чрезвычайном

176

Война, власть, новые распорядители

185

Телевизионная эпоха: жизнь после

209

К вопросу о доверии.

 

Элементарные формы социальности в современном российском обществе

217

Массовые коммуникации и коллективная идентичность

232

Будни и праздники

5

 

IV

251

Вена рубежа веков как лаборатория современности

264

Европа - 'виртуальная' и 'другая'.

 

Глобальное и локальное в самоидентификации , восточноевропейских интеллектуалов после Второй мировой войны

286

Антиамериканизм в европейской культуре после Второй мировой войны

З00

Запад, граница, особый путь.

 

Символика 'Другого' в политической мифологии современной России

319

Литература

342

Указатель имен

351

Summary

 

Запад, граница, особый путь*. (Символика 'Другого' в политической мифологии современной России)

По мнению 34% россиян (августовский опрос ВЦИОМ 2000 года, N=1574), большинство жителей России 'уважительно' относятся к странам Запада; по оценке еще 35% -в этом отношении нет никаких 'особых чувств', оно нейтрально. Такие чувства, как 'страх' или 'презрение' к западному миру, большинству россиян, по мнению респондентов, абсолютно не свойственны, и лишь для 9% опрошенных отношение россиян к Западу сегодня окрашено 'тревогой' (и% затруднились с ответом). Напротив, люди на Западе, по мнению тех же респондентов, куда реже относятся к России спокойно (такое отношение отметили только 19% наших опрошенных). Запад, по оценкам россиян, относится к России с ярко выраженными чувствами, и среди этих эмоций для 12% опрошенных в России преобладает 'тревога', для 21% - 'презрение', но сильнее всего здесь элемент 'сочувствия' (на него указывают 23% опрошенных). Лишь для 8% опрошенных люди Запада отвечают россиянам 'уважением'. Итак, 'мы', по нашему мнению, 'их' уважаем и относимся к ним в целом спокойно, 'они' же из-за 'нас' переживают, по мнению многих - презирают, опасаются и уж точно нас 'не уважают'.

При этом люди в зарубежных странах, по мнению россиян, вообще заметно чаще интересуются происходящим в России, нежели россияне (и особенно сам респондент) - происходящим за рубежом. По данным апрельского опроса ВЦИОМ в 2000 году (N=1580), соотношение интересующихся и неинтересующихся выглядит в этих случаях следующим образом: 48:36 (люди Запада интересуются/не интересуются Россией), 40:44 (в России интересуются/не интересуются происходящим на Западе) и 37:61 (сам респондент интересуется/не интересуется происходящим на Западе). И в первом и во втором из приведенных случаев налицо ощутимая асимметрия оценок себя и другого. Психолог усмотрел бы в этом расхождении перспектив явный эмоциональный 'перенос'. Какие вытесненные, замещенные, скрытые от самого респондента проблемы видятся за этим социологу?1

От эйфорических надежд к комплексу преследования

Для общественного мнения и средств массовой коммуникации в России на рубеже 1980-1990-х годов действительно была характерна весьма высокая оценка западного общества (на примере прежде всего Японии и США), его экономики и политических установлений, образа жизни в целом. Контражуром для нее служила быстро распространившаяся в конце 1980-х крайне негативная оценка экономических и политических институций СССР, всего советского опыта (в 1989 году ее поддерживали порядка 40% опрошенных, чуть больше затруднялись с ответом;

* Опубликовано: Мониторинг общественного мнения. 2000. ?6 (50). Для настоящего издания статья незначительно дополнена, в том числе указаниями на более новые публикации по проблеме.

1 На примере массовых оценок российского внешнеполитического курса вопрос о взаимоотношениях России и Запада рассматривался в работе: Бочарова, Ким 2000. Меня здесь будет интересовать сама 'мифологема' Запада и ее функциональное значение в структуре коллективной идентификации российских респондентов.

300

см.: Есть мнение 1990: 284). В конце 1991 года 60% из 6585 опрошенных оценили западный образ жизни положительно (11% - отрицательно, 28% затруднились с ответом; см.: Есть мнение: 95-99). Эта тенденция ощущалась еще в 1992 году, хотя показатели позитивных ориентаций на страны Запада уже начали снижаться и, напротив, стала быстро расти доля затрудняющихся с ответом на подобные вопросы:

Таблица 1. На какие страны нужно прежде всего ориентироваться России при выборе пути развития?

(в % к общему числу опрошенных при каждом замере; респонденты могли выбрать несколько ответов)

 

1991, N=985

1992, N=961

Страны Западной Европы

 

30

 

24

Страны Восточной Европы

 

4

 

4

США

 

33

 

28

Япония

 

31

 

25

Южная Корея

 

7

 

7

Страны ислама

 

1

 

2

Затрудняюсь ответить

 

32

 

45

К 1994, а особенно - к 1995 году композиция оценок россиянами 'западного' и 'своего' резко изменилась. На это повлияли многие факторы: последствия гайдаровских реформ (резкий рост цен, девальвация сбережений, начало социальной дифференциации, непонятной и нестерпимой для уравнительного сознания подавляющего большинства), резкий разрыв президента с ключевыми фигурами реформаторов, а тем самым - с поддерживающими их наиболее активными, квалифицированными, успешными слоями общества, идейное разложение массовой интеллигенции и ее уход с политической и социальной авансцены, наконец, растущая изоляция России в мировом общественном мнении (в связи с жесткой ельцинской тактикой подавления октябрьского путча 1993 года растущей 'неуправляемостью' первого лица России, началом чеченской войны, значительно усилившимися позициями силовиков в руководстве страной)2. Действуя порознь, но резонируя друг другу, эти и другие процессы дали среди прочего парадоксальный результат. Преобладающая часть населения России, вопреки хорошо разыгранной панике коммунистической пропаганды и масскоммуникативным штампам относительно 'раскола' страны, но вместе с той же, как будто бы не вызывавшей у него доверия властью, с потерявшей социальный статус и монопольный культурный авторитет интеллигенцией, даже, как ни странно это на первый взгляд, с набравшей собственную силу региональной властью (при заметном ослаблении федерального центра) явно усилила ориентации на символы национального целого, державного престижа, окрашенного в ностальгически-радужные тона советского прошлого.

Воплощением уравнительных социальных идеалов патерналистски ориентированного большинства стала - по контрасту с еще совсем недавними, но уже негативно переоцененными временами Горбачева и Ельцина - 'эпоха Брежнева'. Негативная переоценка обоих реформаторов в руководстве СССР, а затем Россией шла параллельно с такой же - по направленности и темпам - переоценкой 'Запада': и за тем, и за другим стояло массовое разочарование во вчерашней массовой же эйфории. Самобичевание конца 8о-х годов трансформировалось в самонаказание 1993-1995 годов, а его переложили на символические

2 См. сводные данные международного исследования (весна 1995) об отношении населения 42 стран к России, Китаю, США, Японии и Германии: Россия 1995:6.

301

фигуры ближайших 'виновников'; соответственно на горбачевско-ельцинское, еще совсем недавнее время россияне перенесли и свою прежнюю нищету, униженность и бесправие десятилетий советской жизни. Вот как год за годом менялись российские оценки Запада в его отношении к России (см. табл. 2 и 3).

Таблица 2. Согласны ли Вы с тем, что Запад пытается привести Россию к обнищанию и распаду?

(в % к общему числу опрошенных в каждом замере)

 

1994, N=1700

1995. N=1989

Полностью согласен

27

35

Скорее согласен

19

20

Скорее не согласен

25

14

Целиком не согласен

14

8

Затрудняюсь ответить

15

23

В сентябре 1996 года (N=2430) уже 20% опрошенных ответили, что их соотечественникам стоит ориентироваться сегодня на советский образ жизни, 47 - что на 'традиционный русский' и лишь 11% - на западный (22% затруднились с ответом). В следующем, 1997 году из 1600 россиян, отвечавших на вопрос о том, кем по отношению к России выступают сегодня крупнейшие западные страны (США, Германия, Великобритания, Япония и другие), 28% назвали их 'партнерами России, имеющими с ней общие интересы', а 51% - 'противниками России, которые стремятся решать свои проблемы за ее счет и при удобном случае наносят ущерб ее интересам' (21% затруднились с ответом). За вторую половину 90-х ко многим россиянам как бы вернулось прежнее, казалось, во многом забытое чувство 'осажденной крепости'.

Таблица 3. Вы согласны, что Россия всегда вызывала у других государств враждебные чувства, что нам и сегодня никто не желает добра?

(в % к опрошенным при каждом замере)

 

1994, N=2957

2000, N=1580

Совершенно согласен

18

28

Скорее согласен

24

38

Скорее не согласен

26

21

Целиком не согласен

12

6

Затрудняюсь ответить

20

7

'Страх влияния'3

Если взять несколько иную, внегосударственную и внеполитическую плоскость самоидентификации, то это укрепляющееся в массе недоверие к Западу выразилось у россиян в своеобразном чувстве собственной 'ненадежности'. Речь идет о довольно непростом механизме проективной самоидентификации и символического дистанцирования - сознании своей заранее предугадываемой 'слабости', недоверчиво отгоняемой от себя мысли о своей уязвимости, 'подверженности', медиумической податливости по отношению к 'отрицательному воздействию' Запада, даже к самой возможности такого влияния, к простой мысли о нем (см. табл. 4).

Разберем эту конструкцию немного подробней, она - принципиальная и во многих отношениях несущая для всей антропологии советского и постсоветского человека (характерна стабильность в распреде-

3 Название нашумевшей в свое время книги американского филолога Гарольда Блума (Anxiety of Influence, 1973).

302

лении оценок, представленных в табл. 4). Сознание своей несамостоятельности, производности собственных определений от обобщенного, 'главного' символического партнера вызывает у респондентов недовольство и раздражение. Фрустрация и ресантимент - функциональные следствия неразвитости в обществе самих структур воображаемого партнерства. Иначе говоря, они укоренены в символическом производстве его интеллектуальных 'элит', в совокупных культурных ресурсах данного общества, предопределяющих характерный дефицит референтных инстанций, бедность социальных связей и социального воображения (ср.: Гудков 1998). Эти негативные чувства тем острее, чем менее они доступны рационализации и чем меньше респондент хотел бы считать ответственным за них самого себя. Напротив, он разгружает себя от подобной ответственности, перенося вину за свое самочувствие на того же партнера (или замещающие его фигуры) и как бы наказывая этим виновника за собственную от него зависимость - 'подлинную' или 'выдуманную', в данном случае неважно, поскольку речь идет о структурах сознания и их 'внутренней' работе. Социальное партнерство для носителей подобного менталитета возможно и понятно лишь как акт символической солидарности 'одинаково зависимых' (в типовой ситуации и по парадигматической модели 'ты меня уважаешь?'). Все формы действия и типы обосновывающих их инстанций, выходящие за пределы подобной символической интеграции в обделенности ('равенства в рабстве', по выражению Токвиля), воспринимаются исключительно в негативном залоге - как обременительные, а 'Другой', обобщенный партнер заранее и заведомо ощущается как нежелательный4.

Таблица 4. Согласны ли Вы с тем, что западная культура оказывает отрицательное влияние на положение дел в России?

(в % к общему числу опрошенных в каждом замере)

 

1996

1997

1998

1999

2002

 

N=1700

N=1693

N=1600

N=1708

N=1600

Полностью согласен

24

31

36

29

39

Скорее согласен

24

22

25

22

28

Скорее не согласен

24

22

22

23

22

Целиком не согласен

12

13

11

13

6

Затрудняюсь ответить

16

12

6

13

5

Характерно, что соответствующими эпидемическими свойствами наделяется, например, пресловутое 'окно в мир', телевидение. Россияне весьма вовлечены в телесмотрение: по данным сравнительного исследования 1997 года 'Потребители', они явно опережали жителей США, бывших стран 'восточного блока' (Польша, Чехия, Венгрия) и бывшей же республики Советского Союза (Казахстан) по доле смотрящих телевизор 'часто и очень часто' и по удельному весу желающих смотреть (особенно эстрадные концерты, юмористические шоу, зарубежные сериалы и советские фильмы прошлых лет) 'еще больше'. Вместе с тем к телевидению у россиян имелось немало претензий: очень многим оно 'не нравилось', большинство 'раздражало', как информационному источнику ему почти не доверяли. При этом недовольство телевидением вместе с зависимостью от него5

4 См. статью -О привычном и чрезвычайном' в настоящем сборнике.

5 Точнее, конечно, видеть в этих недовольстве и зависимости разные проекции одной проблемы - социальной неполноправности, неподвластности для респондента его собственной жизни, что выражается здесь в его зрительской пассивности. Техническая возможность переключать каналы при крайне слабом их отличии друг от друга, отсутствии конститутивного для личности момента выбора мало что меняет и, несколько смягчая для реципиента чувство привязанности к экрану, скорее служит символическим условием, фильтром, своеобразным 'пропуском' индивида в систему массовых коммуникаций.

303

среди прочего канализировалось в уверенность преобладающей части россиян, что сегодняшнее телевидение 'целенаправленно разрушает русские традиции, насаждает чуждые народу западные идеалы'. В июле 1996 года (N=2404) эту оценку, элементарную рационализирующую реакцию, разделяли 51% опрошенных, не согласились с ней 33% (16% затруднились с ответом).

'Человеческий материал': чувство непринадлежности к общему и растущая незаинтересованность в 'Другом'

На материалах международного сравнительного исследования более чем в 40 странах уже приходилось отмечать весьма низкий уровень заинтересованности россиян абсолютным большинством тем и проблем, которые в той или иной, но всегда значительной мере волнуют людей в крупнейших странах мира. Единственным исключением тогда оказалось все относящееся к необычайным явлениям и сверхъестественным целительным способностям. Парапсихология, НЛО, равно как магия, сглаз, астрология и хиромантия, вызывали у россиян интерес гораздо больший, чем в развитых странах мира, и сближавший ее со странами, например, Латинской Америки6.

По данным более позднего опроса (1999 год, N=3007), интерес к 'большому' миру в том, что касается разнообразия культур, истории цивилизаций, оказался несколько выше (что понятно, поскольку опрашивалось только городское население), но в общем он оказался вполне скромным. Культура вне специальных помет 'классического' и 'державного' для среднего россиянина не существует: она непонятна и невыразительна. Некоторый рост подобного интереса к культурному многообразию мира наблюдается, естественно, в группах с высшим образованием среди жителей Москвы, но в целом доминирующая установка дифференцируется по группам весьма слабо:

Таблица 5. В какой мере лично Вас интересует история различных стран, культура разных народов?

(в % к числу опрошенных по данной социально-демографической группы)

 

Скорее интересует

Скорее не интересу

В целом

50

46

До 24 лет

49

49

25-39 лет

53

43

40-54 лет

53

43

55 лет и старше

45

52

Высшее

65

30

Среднее

50

46

Ниже среднего

37

62

Москва

58

38

Большой город

51

46

Малый город

45

51

Нарастающая во второй половине 90-х годов автаркия самоопределения сопровождается ясным для двух третей россиян сознанием, что за годы советской власти изменилась сама 'природа' российского человека, он теперь не просто непохож на 'западного', но эти перемены уже необратимы и образец недостижим ('чувство опоздавших').

6 См.: Дубин, Зурабишвили 1996. Там же отмечался и растущий ностальгический интерес россиян к советским фильмам прошлых лет и советской символике 'классического' периода.

304

По данным опроса 2000 года (N=1580), подобная ценностная установка (напомню, что это как бы экспертное суждение об окружающих других, а не о самом себе, т.е. выражение общепринятой нормы оценки) тоже весьма слабо дифференцируется по социально-демографическим группам. Некоторое, не слишком значительное смягчение такого 'аутизма' наблюдается лишь у самых молодых и наиболее образованных респондентов:

Таблица в. В какой мере Вы согласны со следующим суждением: за 75 лет советской власти наши люди стали другими, чем в странах Запада, и этого уже не изменить?

(в % к числу опрошенных по данной социально-демографической группе)

 

Согласны

Не согласны

В целом

68

21

18-24 лет

62

29

25-39 лет

66

23

40-54 лет

70

20

55 лет и старше

70

16

Высшее

66

30

Среднее

70

22

Ниже среднего

66

17

Большой город

68

23

Малый город

68

21

Село

68

18

'Русский путь'

Характерно, что уже к 1994 году в массовом сознании и коллективном словоупотреблении, в агрессивно-защитной риторике отечественных массмедиа укореняется возвращенный слоган 'особого пути' России, через неотрадиционалистов 1960-1980-х годов восходящий к российским евразийцам, почвенникам и, наконец, славянофилам XIX века.

Больше того, доля придерживающихся подобной оценки перспектив развития России к этому времени достигает уровня, на котором удерживается позднее вплоть до нынешнего дня:

Таблица 7. С каким из двух приведенных ниже высказываний о путях развития России Вы в большей степени согласны?

(в % к числу опрошенным в каждом замере)

 

1994. N=2959 чел

1995, N=2983 чел

России следует идти путем других развитых стран,

 

 

осваивая опыт и достижения западной цивилизации

22

19

Исходя из истории и географии России,

 

 

лежащей на стыке Европы и Азии, ей нужно идти

 

 

особым российским путем

52

59

Затрудняюсь ответить

25

22

Напомню, что в конце 8о-х годов на 'особый путь' и 'собственные достижения' ссылались не более 10% опрошенных. Сравним тогдашний расклад данных с композицией оценок, полученных в последнем году уходящего столетия (табл. 8).

Позднее, на протяжении всей второй половины 90-х годов, по данным исследований ВЦИОМ, порядка четверти взрослого населения России устойчиво 'относили себя к европейцам' (чаще других это

305

делали россияне моложе 24-х лет, с высшим образованием, жители Москвы и Петербурга). Вдвое большую группу (55-57%) столь же устойчиво составляли те, кто по их уверениям 'никогда не ощущали своей принадлежности к истории и культуре Европы' (остальные затруднялись с ответом). При этом ни крупнейшие страны Запада, ни промышленно развитые страны Востока (Япония, тихоокеанские 'тигры'), не говоря уж об исламских государствах, не выступали для абсолютного большинства россиян привлекательным образцом развития. Поддержку этим моделям высказывали в лучшем случае от одной пятой до одной четверти россиян, тогда как до трех пятых наших соотечественников в 90-х годах считали, что у России - 'свой, особый путь'. Так, отвечая на вопрос о том, на чей опыт следовало бы ориентироваться России при продолжении реформ (2000 год, N=1595), 3% избрали в качестве ориентира Южную Корею и других восточных 'тигров', 7 - коммунистический Китай, 14 - США и страны Западной Европы, а 63% согласились с тем, что нужно 'не подражать чужим образцам, а глубже изучать исторический опыт России, следовать ее традициям и особенностям'; 13% затруднились с ответом (ср. эти данные с цифрами, приведенными в табл. 1).

Таблица 8. С каким из приведенных ниже высказываний о путях развития России Вы бы скорее согласились?

(в % к числу опрошенных в каждом замере)

 

19898

2000

Россия отстала от большинства передовых стран

72

50

Россия всегда была в числе первых и не уступит этой роли

2

10

Россия развивается по своему, особому пути

11

34

Затрудняюсь ответить

14

6

Вероятно, некоторые характеристики этого 'пути' можно отчасти представить, опираясь на косвенные данные об экономической и политической модели общества, предпочитаемой большинством россиян (см. табл. 9 и 10).

Таблица 9 . Какая экономическая система кажется Вам более правильной?

(в % к числу опрошенных в каждом замере; 1 - основанная на государственном планировании и распределении; 2 - основанная на частной собственности и рыночных отношениях; 3 - затрудняюсь ответить)

 

1997

1997

1997

1998

1998

1998

1999

1999

1999

2000

 

N=2406

N=1600

N=1593

N=1714

N=1600

N=1600

N=1581

N=1600

N=1600

N=1580

1

37

39

43

50

45

47

48

48

51

52

2

28

36

40

34

35

32

34

34

34

33

3

35

25

17

16

20

21

17

18

15

15

Как видим, год за годом растет привлекательность советской централизованно-дефицитарной, планово-распределительной модели. Доля симпатизирующих, по их словам, рыночной экономике составляет примерно треть опрошенных. Суммарные предпочтения в области политического устройства (речь конечно же идет о неких предельно обобщенных популярных имиджах политических систем, транслируемых через массмедиа) более устойчивы: здесь советская модель доперестроечного типа явно преобладает. Можно сказать и по-другому: перемен в политике россияне ждут и хотят еще меньше, чем в экономике, поскольку в большинстве своем ничего позитивного с ними не связывают.

8 Опрос 'Советский человек', формулировки 'подсказок' условно приравнены к формулировкам опроса 2000 года.

306

Таблица 10. Какая политическая система Вам кажется лучшей?

(в % к числу опрошенных в каждом замере)

 

1997

1998

2000

2000

 

N=1600

N=1600

N=1600

N=1580

Советская, которая была у нас до 90-х годов

45

43

45

42

Нынешняя

9

5

13

11

Демократия по образцу западных стран

26

32

29

26

Другая

7

7

4

4

Затрудняюсь ответить

13

13

8

17

Еще более показательную, хотя и косвенную, характеристику этого воображаемого 'пути' дает, возможно, ответ на вопрос о самой способности россиян самостоятельно двигаться по подобным маршрутам:

Таблица 11. С каким из приводимых ниже утверждений Вы скорее согласны?

(в % к числу опрошенных в каждом замере)

 

1989

1994

1995

1996

 

N=1250

N=2959

N=2983

N=2430

Нашему народу постоянно нужна 'сильная рука'

26

35

34

37

Бывают ситуации, когда власть в стране надо сосредоточить в одних руках

16

23

27

31

Нельзя допускать, чтобы власть в стране сосредоточилась в руках одного человека

45

23

24

18

Затрудняюсь ответить

13

18

15

13

При этом между тягой к 'сильной руке' и предпочтением 'особого пути' есть хотя и не ярко выраженная, но явная положительная связь. Напротив, противники железного порядка в среднем чаще согласны с тем, что Россия явно отстала от большинства развитых государств и ей следует выходить на общий путь развития западной цивилизации:

Таблица 12. Русский путь под твердым руководством

(в % от числа соответственно сторонников и противников сильной руки; приводятся лишь полярные позиции, без учета затруднившихся с ответом)

 

Твердые сторонники сильной руки

Твердые противники сильной руки

Россия отстала от большинства передовых стран мира

50

61

Россия идет по особому пути,

и ее нельзя сравнивать с другими странами

36

27

Россия должна идти по общему пути европейской цивилизации

13

21

Россия должна идти по своему, особому пути

65

60

Вместе с тем из таблицы видно, что аналитически разведенные нами идейные позиции не соотносятся с разными, 'принципиально непримиримыми' группами, а характеризуют два относительно разных, но сопряженных плана оценок, которые различаются лишь до известной степени и, вероятно, в известной зависимости от формулировки вопроса, акцентирующей ту или иную систему референций респондента (близость ответов в последней строке показывает это с наибольшей ясностью). Видимо, поэтому в умах россиян, как в мечтах гоголевской героини о женихе, чаще всего соединяются самые разные предпочтения, включая, казалось бы, вовсе не сочетаемые. Собственно проблема реального и бесповоротного выбора - не только исторического, для

307

страны, но и индивидуального, для себя - при этом, как можно видеть, чаще всего не встает, а мечтать на манер другого гоголевского героя, Манилова, никому, понятно, не возбраняется.

Таблица 13. Хотели бы Вы жить в России так, как живут люди на Западе?

(1999, N=1600; в % к общему числу опрошенных)

Да

48

Нет

34

Затруднились с ответом

18

Таблица 14. Какая идея относительно будущего России из приведенных ниже наиболее привлекательна лично для Вас?

(1999, N=1600; в % к общему числу опрошенных; респондент мог выбрать несколько ответов)

Россия должна быть государством русского народа

22

Россия должна быть многонациональным государством равноправных народов

43

Россия должна вернуться к социалистическому строю

20

Россия должна возродиться как мощная военная держава в границах бывшего СССР

37

Россия должна быть государством с рыночной экономикой, демократическими свободами и гарантией прав человека

46

Как видим, об 'особом пути' России эмпирическому социологу удается узнать довольно мало содержательного. Причем для преобладающей части опрошенных этот путь, если основываться на приведенных выше данных, представляется исключительно в категориях повторения уже пройденного и знакомого. И то и другое обстоятельство важно и требует истолкования. Представляется, что значение категории 'путь' для данного случая лежит в плоскости не эмпирического, а символического. Эта категория - один из элементов в конструкции современного мифа российской исключительности.

О современных мифах

Миф в доисторической архаике, в традиционных обществах - это ритуальное исполнение акта начала времен, изображение изначальной 'полноты', а позднее - повествование об этом. Поэтому всякий миф приобщает к первозданному целому, как бы возвращая к 'истокам' и сплачивая участников этого коллективного переживания. Этому соответствуют предельно высокий ранг героев мифа и особый, чрезвычайный характер ключевых событий, образующих структуру мифологического повествования и происходящих 'вначале', а потому 'везде и всегда'. Подобные принципиальные характеристики, которые генетически восходят к архаике и проходят впоследствии интеллектуальную обработку в идеологии, искусстве, социальных философиях, миф сохраняет и впоследствии, уже в посттрадиционную эпоху (см.: Baczko 1984; Political mythology 1988; Citron 1989; Girardet 1990; Хюбнер 1996).

Вообще говоря, периоды наиболее активного порождения, 'выброса' коллективных мифов в постархаические времена всякий раз характерны для фаз распада единого образа мира, казавшегося устойчивым и вечным. Таков постклассический, эллинистический Рим

308

с христианством, митраизмом и гностическими сектами. Таков вслед за Средневековьем и схоластикой Ренессанс с его герметическими фантазиями, оккультизмом, астрологией, алхимией. Такова, вслед за систематикой Просвещения, романтическая эпоха с ее сведенборгианством, месмеризмом и френологией. Таков, теперь уже после позитивистской систематики, 'конец века' с его богоискательскими мифами (теософией, 'паломничеством в страну Востока' и проч.), а параллельно - фрейдизмом, юнгианством, нарождающимся нацистским мифом.

Значение мифа для современной эпохи (начиная, условно говоря, с темы 'гибели богов' у Вагнера и Ницше, довершающих и разрушающих здесь идейное наследие немецких романтиков), в том числе для социально-философской мысли ХХ века от Сореля и Тарда через Дюркгейма, Ортегу и Хейзингу, фрейдистов и Франкфуртскую школу до К. Хюбнера и др., определяется двумя моментами, задающими социальный масштаб этой проблематики для всего столетия. Это, с одной стороны, соединение тематики мифа с проблемой социальной 'массы'. С другой - сочленение его с проблематикой технического ('планирующего') разума, технической утопии, 'всевластия' техники. Речь идет о мобилизационной силе социальных мифов ('идей, овладевающих массами', или 'утопий, которые сбываются'). Рядом с 'мифом' в социальных философиях ХХ века встают, больше того - с ним срастаются 'масса' ('средний человек', 'культ посредственности' - по Ортеге, 'грядущий хам' - по Мережковскому, набоковские 'пошляки', цветаевские 'читатели газет') и 'машина' ('техника'). На скрещении этих проблемных линий, кстати говоря, рождается в ее социокультурной обусловленности сама проблематика 'массовых коммуникаций', включая идеи 'технического манипулирования', маклюэновской 'всемирной электронной деревни' и проч.

Вообще говоря, те или иные целостные образы коллективного 'я', которые соотносятся с недостижимым, вневременным началом (как и неотвратимым, вневременным же концом, будь то Страшный суд, угроза атомной войны или даже 'не взрыв, но хнык' Элиота), присутствуют в сознании людей, в массовом обиходе и политической практике всех эпох и культур Нового времени, конституируя для них уровень высших, предельных санкций. Важно, в какие структуры, какими группами и для каких задач эти архаические или традиционные элементы берутся в работу, какую смысловую огранку при этом проходят и какую социальную роль в данное время играют, каков их удельный вес среди других по типу коллективных и индивидуальных представлений. В частности, какие смысловые, культурные 'этажи' надстроены, условно говоря, 'над' ними.

В истоке, традиции, прошлом миф - это цельная картина или развитое целостное учение, имеющие космологические претензии на объяснение всего, со своей системой верований, символикой коллективной принадлежности и инициации, набором ритуалов. В современную эпоху мы, видимо, имеем дело с принципиально другим - с семантически переосмысленными и функционально трансформированными значениями 'целого' и 'изначального'. Чем ближе к нам по времени, тем больше мифы выступают в роли символических связок для разнородных верований: переходов и спаек при их соединении, шифров для складывающихся при этом семантических комплексов

309

(это значения значений, значения второго порядка). Они целостны в том смысле, что обозначают целостность, отсылают к ней. К тому же они персонифицированы, т.е. репрезентируют группы, социальные силы, целые общества как своего рода 'живые существа'. Причем существа разной природы: животной, механической, человеческой (как в метафорах общества, в образах которых 'мифы' чаще всего и являются; это альтернативные, еще или уже не признанные, вытесненные метафоры социального целого, которые конкурируют с победившими, господствующими).

Выступая компонентами ориентации, самообоснования и самоистолкования, мифы являются ценностной рамкой, связывающей различные, гетерогенные нормативные представления и оценки. В этом смысле в мифе стоит выделять план 'семантический' (образы, фигуры, 'сюжеты') и план 'синтаксический', функция которого - соединение разнородных представлений и придание им целостного характера, а тем самым - доведение их до уровня значимости, согласованной и осмысленной реальности. Иначе говоря, согласуя различные нормативные представления и оценки, мифологические конструкции выступают рамкой осмысления, самим уровнем смысла для сегментарных семантических порождений, рудиментов традиционного и привычного, новообразований и проч., которые теперь предстают аллегориями, экземплификациями действий различных надчеловеческих или более чем человеческих сил и сущностей (их набор и образует новый мифологический пантеон). Тем самым различные компоненты действия актора, актуальных для него 'Других', их групп и слоев посредством смысловой обработки превращаются в символических героев и их жизненные сценарии. Можно поэтому говорить не только о содержательных функциях мифов (символическое конституирование и поддержание рамок идентификации и ориентации той или иной общности), но и об их 'формальных' функциях - тотализации и стилизации значений, идей, верований.

Тогда политический миф выступает опосредующей символической системой или уровнем символической редукции, которые делают представимым (репрезентируемым, 'видимым', знакомым) элементы, осколки, радикалы моделей ценностно- и целерационального политического поведения, иначе не опознаваемые и не усваиваемые 'рядовыми' членами большого сообщества, обществом как 'массой'. Иначе говоря, подобный миф - это норма репрезентации ценностей национальной символической консолидации (например, по каналам массмедиа) либо норма значения, восприятия тех или иных конкретных действий политиков и политических сил в перспективе 'всех', 'всех как одного' - смысловая проекция этих действий на уровень массовой политики, массовой политической культуры (см.: Альтерматт 2000).

А это означает, что политические мифы суть продукты массмедиа, точнее, той эпохи и той констелляции социальных сил, которая вызывает к жизни и сами массмедиа, делая их функциональными, работающими. У них общая социокультурная почва или среда - постсословное, модернизирующееся или модернизированное общество с его так или иначе 'публичной'политикой, 'современными' коммуникативными средствами, определенным 'средним' уровнем массы

310

(образовательным, доходным, цивилизационным и проч.) В зависимости от фазы и характера модернизации общества (особенностей и пропорций соединения модерного и традиционного в нем) его идеологические группы будет производить либо акцентировать различные мифы. Для России это миф о границе (или, в ином развороте, о Западе), о своем, 'русском пути' (или 'судьбе России') и особом, русском, советском, а теперь - российском человеке (и коррелятивном с ним образе властителя и спасителя)8.

К типологии современного мифа

В принципе можно в первом приближении типологизировать современные мифы по нескольким основаниям:

--> прежде всего по содержанию, составу и генезису компонентов - от познавательно-мировоззренческих элементов и функций до идеологических, властно-статусных (в конечном счете политических и национальных). Среди них будут, например, собственное социальные или цивилизационные мифы (скажем, у прерафаэлитов с их новым средневековьем), мифы об иных мирах (земных или космических, как исчезнувших, так и 'будущих', с пришельцами, 'таинственными существами' и т.п.); неорелигиозные (богоискательские - теософские и антропософские; спиритизм; движения вокруг и по поводу духовидцев Нового и Новейшего времени, начиная со Сведенборга и Блейка; 'старые' религии или практики в 'новом' мире - вроде каббалы, астрологии, оккультизма); национальные (национально-культурные автопредставления, включая локальные - миф фронтира в США, Наполеона во Франции и проч.); мифы о других культурах (западный, прежде всего американский битнический, миф о дзен, тибетская мифология в эзотерических художественных кружках и молодежной субкультуре; латиноамериканская мифология в Европе; негритюд у Сартра и левой молодежи 60-х; кельтская мифология, не без влияния Толкина; мусульманская, в частности суфийская, в современной Европе); конспирологические мифы (о всемирном заговоре, тайных силах); миф о бессознательном (современный теософским мифам и обозначающий 'конец Просвещения', как герметический миф обозначал конец схоластического, рационалистического Средневековья); миф машины, технократический миф (у Юнгера, Мамфорда); 'миф ХХ века' А. Розенберга, его единомышленников и последователей; досуговые, масскоммуникативные мифы (туристический, спортивный9, медицинский - гигиенический, всеобщего здоровья и т.п.);

--> по социальному контексту, масштабу и использованию -от кружков до национально-политических движений;

--> по характеру самоопределения и фунционального самопонимания выдвигающих групп, соответственно консервативно идеологические (ностальгические), миссионерски-утопические, мобилизационные, защитно-компенсаторные и проч.

8 Некоторые пункты проекта исследования мифологических рамок коллективной идентификации россиян были представлены в январе 1999 года на VI симпозиуме 'Куда идет Россия?' (сообщения Ю. Левады, Л. Гудкова, Б. Дубина). Краткое изложение и некоторое уточнение их см.: Дубин 1999б.

9 См.: Ленк 1997. Подробнее см. в статье 'Спорт, культ и культура тела в современном обществе' в настоящем сборнике.

311

Русский миф

Запад в конструкции русского мифа не только не обозначает те или иные страны в их социально-исторической конкретике, но даже, может быть, вообще содержит в себе лишь минимальное, чисто апеллятивное указание на обобщенного партнера, 'значимого другого'. Запад здесь - это фактически синоним пределов мира, границы собственной идентичности, которая (граница), как ни парадоксально проведена 'извне', поскольку Запад - отмеченная смысловая точка, а Россия - феномен производный и представляемый лишь в негативной форме, в категориях непринадлежности к Западу. Сосредоточенность на границе, как и ностальгическая сосредоточенность на прошлом в данном и подобных ему случаях, символизирует усилие аутического самососредоточения, самозамыкания. Но это лишь усилие, поскольку содержательных значений, смысловых императивов осмысленного действия, которые могли бы стать обобщенными образцами, ни на границе, ни в глубинке (в том числе в глубине прошлого) нет. Обнаруживаемые там значения и фигуры снова отсылают к той же не-универсальности, выступают еще одним тавтологическим обозначением непринадлежности к общему10.

В этом функция и смысл компенсаторной ностальгии по прошлому 'великой державы' и 'благополучию' брежневской эпохи, по соответствующим героям и символам из курса средней школы (это прежде всего императоры - Петр I, полководцы - Суворов, Кутузов, Жуков, поэты и ученые, воплощающие превосходство России - Пушкин, Менделеев; Гагарин и Королев, чьи фигуры символизируют 'народ', 'людей из народа', 'глубинки' в образе властителей космического пространства)11. По происхождению и функциональному приложению русский миф и его составляющие (историческая 'миссия' страны, исключительная высота ее духовности и культуры, особые качества российского - русского, советского - человека, ни с какими другими не сравнимые тяготы существования в прошлом и настоящем12) связаны не с национально-культурным сообществом, а с завоевательно-имперским целым России и затем СССР. Лишь в силу дефицита других универсально-значимых достижений страны, которыми можно было бы гордиться ее гражданам (ими, например, могли быть политические и судебные институты, достижения науки, передовые технологии, уровень экономического развития и социального обеспечения, авторитет и влияние на мировой арене и др.13), - в сознании россиян укрепляется чувство принадлежности к 'органическому' национальному целому ('народу'). Равно как усиливаются и ксенофобические настроения, то по адресу 'этнических' чужаков (прежде всего, чеченцев), то по отношению к 'традиционному' стратегическому противнику - США, особенно в связи с событиями вокруг Югославии и Косова.

10 Разными уровнями (планами) ее семантики, которые в эмпирическом исследовании социолога или культуролога требуют каждый раз особой развертки и экспликации, будут, например, апофатическая непредставимость и несказанность 'изначального', допускающие репрезентацию лишь в отрицательной либо иносказательной форме; запрет на уподобление другому (императив 'остаться собой'); сознание своей непохожести, неповторимости, уникальности и др.

11 См.: Дубин 1996б, а также статью 'Конец века' а настоящем сборнике.

12 В уже не раз цитировавшемся опросе 2000 года (N=1580) 67% опрошенных указали, что судьба русских 'труднее, чем у других народов'. Об этом мотиве см.: Гудков 2004: 83-120.

13 По данным ряда международных сравнительных исследований, в которых участвовал ВЦИОМ, показатели приверженности россиян к национальному целому (сознание себя русским) велики, гордость же их своей страной очень низка. Исключение здесь - гордость отечественными спортом, искусством и литературой, наконец, своим прошлым, 'историей' - ими гордятся хотя бы больше трети населения. Вместе с тем по доле населения, гордящегося демократическими институтами и политическим влиянием своей страны, ее научными, техническими и экономическими достижениями, системой социального обеспечения и т.п., Россия вместе со странами социализма занимает последние места в списке более чем 40 обследованных стран.

312

Видимо, в целом роль данного мифологического комплекса и русского пути как его элемента - служить механизмом психологической защиты и компенсации. Реальным мобилизационным значением, консолидирующей силой в политической и социальной жизни он, видимо, никогда обладал, как не обладает и сейчас. Собственная функция этого 'пути' состоит в том, чтобы обозначать саму форму главенствующей ценности российского самосознания - значения непринадлежности к общему миру, исключительности, нерационализируемости, недоступности ценностного ядра коллективного 'я'/'мы' России и всех воплощающих ее символов и фигур (прежде всего, как уже говорилось, символов и фигур власти) для любых хоть сколько-нибудь определенных и внятных формулировок.

Метафора 'пути' и есть способ экспонирования этой ключевой, доминантной ценности, как механизм 'повторения' - символический барьер, обеспечивающий ее реализацию, смысловое усвоение. В высокое значимое 'прошлое', в сферу 'исторического' для наших условий всегда попадает то, и только то, что повторяется, - иными словами, что совпадает с конструкцией основного, неразрешимого в каком бы то ни было практическом плане и потому мифологического конфликта: неспособности сделать выбор, стать собой и раз навсегда извлечь урок из сделанного, причем сделанного индивидом лично (а не просто случившегося с ним, на него 'свалившегося' и т.п.). Синдром повторения (редукция к бывшему, знакомому и потому кажущемуся понятным, 'дежа вю') - ключевой механизм автоидентификации и самоутверждения в эпигонской культуре. Среди прочего это еще и ценностный фильтр, блокирующий значения нового и фигуры их потенциальных носителей-конкурентов.

В таком случае 'русский путь' и есть функциональная конструкция истории как повторения, истории как мифологии, - конструкция постоянного переноса, бесконечной отсрочки поступка, уже-еще-не-действия, всегдашней промежуточности и переходности (либо символизирующей их возрастной незрелости, подростковости, молодости)14. Подобный 'путь' всегда 'открыт'. Он, можно сказать, вечен, поскольку представляет собой ностальгическую проекцию того же искомого целого, только развернутую во внеэмпирическом, надвременном и внепространственном, чисто негативном плане - своего рода априорную 'пустую форму', засасывающую любые определения. При отсутствии в культуре сколько-нибудь артикулированного уровня предельных ценностей и идеальных значений, при дефиците содержательного, осмысленного отношения к конечности человеческого существования, к смерти подобная сверхзначимая конструкция занимает место или симулирует функцию 'запредельного' (связь подобных 'фантомных болей' с другими антропологическими характеристиками российского человека, включая правовой нигилизм и бытовую агрессивность, - отдельная проблема).

Все это делает фигуру 'пути' ведущим либо венчающим элементом в структуре национальной мифологии. Подобная ценностная идея (идеологическая форма) со всем ее суггестивным потенциалом входит в базовый сюжет национальной словесности и русского искусства

14 Сравни, впрочем: -Юность. <...> Она метафизический дар <...> предназначение. Разве ты не слышал о немецком становлении, немецком странствии, о бесконечном пребывании в пути немецкой сущности? Немец <...> среди народов вечный студент, вечный искатель- (Манн 1960а: 154-155). Можно предположить, что подобные формулировки - вполне стереотипная характеристика определенной фазы запоздалой модернизации, и без труда подобрать им параллели, например, в испанской или польской, венгерской или аргентинской культуре, где группы и кружки носителей соответствующих идеологем тоже будут описывать себя в категориях 'нового' и 'молодого': см. об этом в настоящем сборнике статью 'Поколение'.

313

последних полутора веков. Именно она предопределяет характеры основных героев и героинь, расстановку фигур спасителей и искусителей, врагов и помощников, развитие и оценку узловых ситуаций, сюжетные ходы и тупики. На отработке данного сюжетного узла формируется отечественная литературная классика ('русский роман', по исходной формулировке Мельхиора де Вопоэ15), полумифологические представления об истории русской культуры - ее 'золотом' и 'серебряном' веке, основных вехах, иерархии первых и вторых литературных 'рядов'. А дальше уже сама классика и представляющие ее избранники ретроспективно включаются в мифологизированный пантеон. В частности, в рамках описываемого мифологического комплекса совершенно исключительно символическое значение Пушкина - сверхавторитетной фигуры родоначальника (см.: Дубин 1999 г.).

Как уже говорилось, 'пусковой механизм' всей обозначенной связки идей и символов - представление о 'Западе'. Таков один из механизмов негативного, внешнего побуждения/принуждения русского, российского, советского человека и коллективного целого ('народа') к действию, наряду с чрезвычайными мерами власти различных уровней (аврал, нагоняй, взбучка). Собственно 'внутренняя' мотивация к действию, императивы действия для такого менталитета чаще всего представляют собой регрессию к исторически 'предшествующим', домодерным разновидностям поведения. Это либо традиционные формы и нормы коллективного существования (вроде простых 'семейных отношений' и 'честного труда' крестьянского или фабрично-мастерового, раннеиндустриального типа в условиях лагеря, шарашки, в позитивном плане описанных, например, в солженицынском 'Одном дне Ивана Денисовича' и, напротив, крайне негативно представленных в 'Колымских рассказах' Шаламова), либо чисто аффективный выплеск, опять-таки содержащий в себе, как правило, негативный заряд, отторжение и принижение 'Другого' (опять-таки, с нерационализируемой мотивацией типа 'авось', 'а слабо тебе!', 'да пропадите вы все').

Структура основного мифа двоична. Внутри него задана особая смысловая граница, отделяющая 'нас' от 'них' (в ряде исторических ситуаций для некоторых групп роль этого разделительного барьера играет граница между Европой и Азией, отсюда вполне локальные, узкокружковые и маргинальные по реальной значимости для общества идеи евразийства, скифства, туранского наследия). При этом наличие модального барьера дает возможности двойного прочтения окружающего и истории (двойного кода оценки и истолкования событий и действующих лиц), так что активизироваться может то одна, то другая позиция и соответствующая ей перспектива.

Наконец, именно действия 'Запада' в их мифологическом преломлении оправдывают существование всех политических, военных, идеологических институтов по поддержанию границ российской державы, обеспечению ее безопасности16. Тут, в частности, возникает и характерная апелляция к промежуточному положению страны между Западом и Востоком17. Впрочем, образ Востока в подобной гео-

15 Vogué 1886. С этим сборником эссе перекликалась книга его новелл 'Русские сердца' (1893).

16 Значения, лежащие в основе деятельности этих институтов, поддерживаются, естественно, гораздо более широким социальным контекстом. См.: Советский простой человек 1993:106-117; Заппер 1999.

17 'На протяжении всей нашей истории мы, немцы, находились между Западом и Востоком', - пишет Альфред Вебер в 1921 году (статья 'Германия и Восток'), а через пять лет говорит о пребывании между Востоком и Западом как о 'старом' и 'роковом' для Германии историческом вопросе (Вебер 1999:189,155). Видимо, болезненное и вместе с тем миссионерское сознание своей лимитрофности (постоянного пребывания на границе - между Западом и Востоком, между 'цивилизацией' и 'варварством') - такой же устойчивый штамп в идеологическом самоопределении наций на стадии запоздалой модернизации, как и подчеркивание своей молодости и 'новизны', о которых шла речь выше.

314

политической мифологии - точно такая же двойственная структура, как 'Запад': Восток, Азия (прежде всего Китай, в какой-то мере Япония) предстают то враждебными России, поскольку она - часть Европы, 'великая страна', входит в 'большую восьмерку'; то, напротив, выступают воображаемым союзником России в ее экономическом, политическом, цивилизационном противостоянии Западу - прежде всего, США. В любом случае отмеченной позицией остается именно 'Запад'. Образ 'Востока' в таких уравнениях вторичен: он - производное от соответствующих российских оценок 'Запада' (см.: Гудков 1995).

В этой своей двойственности современный миф (и русский миф в частности) выступает механизмом консервации культуры и общества. Парные образы себя и обобщенного 'Другого' моделируют домодерные, простые, замкнуто-иерархические и неравноправные взаимоотношения, вообще говоря, характерные для традиционного, сословно-статусного или 'закрытого' общества. А ценностный барьер, делящий мир на 'наш' и 'их', позволяет переключать оценки и смысл действий участников мифологического сюжета по собственному усмотрению, при всех смысловых перипетиях сохраняя доминирующую позицию за собой. 'Другой' здесь не более чем превращенная фигура собственной несамостоятельности и несостоятельности.

Такая замкнутая парная конструкция (а по подобной модели конструируются идеологические пары типа 'народ и власть', 'интеллигенция и народ', 'подлинные интеллигенты и образованщина') как бы обосновывает сама себя. А потому несет в себе характеристики предопределенности, неотвратимой собственной 'логики'. Она закрыта от рационализации, в принципе непроверяема и в этом смысле герметична. В нее можно быть только включенным (и тогда ты будешь причислен, признан, почувствуешь себя 'своим') или не допущенным (и тогда ты - 'чужак'). Всегдашняя проверка на 'своих/чужих' - одна из прагматических функций всякого мифа. Так же как 'закрытость' - характерная черта любых мифологических построений. Миф по самой своей функции - отделять чужих и сплачивать своих - как бы обращает и замыкает 'внутрь', он, можно сказать, центростремителен. Он в принципе не содержит высокообобщенных, предельно идеализированных символов и значений, ориентирующих человека на универсальные ценности.

Эти последние, если говорить об их функциях и работе, конституируют иные по своему принципу и устройству, сложные, многоуровневые символические конструкции. В их основе лежат позитивные образы 'Другого', причем такой образ никогда не существует в одиночестве, их обязательно несколько, и они не носят интегративного характера. Иначе говоря, они связаны с действиями такого типа, которые осуществляются за рамками первичных коллективов и аскриптивных общностей - семьи (и 'семьи'), рода, клана. Почему и требуют разомкнутой и сложной, иными словами - принципиально динамичной системы ориентаций, в которую входят уровни долговременных ориентиров, обобщенных норм, оперативных оценок.

И еще раз о границе

В принципе для социологии культуры семантика границы - и связанной с ней периферии, провинции, 'глуши', 'степи', 'пампы' - задана

315

символом или символами центра (т.е. наиболее важных, основополагающих и систематически воспроизводимых значений данного сообщества; см.: Левада 1993:42_44), - соотнесена с ними и в этой соотнесенности представляет условное целое. В данном, самом общем смысле, генетически и исторически связанном, конечно, с наиболее консервативными или даже архаическими пластами и значениями культуры, граница понимается как граница коллективной идентичности, отделяющая общее 'мы' от столь же общего 'они'. Внесение же границы в 'центр' (самоопределение через границу, определение своего общества, культуры, группы как пограничных) указывает на глубокую проблематичность коллективной идентификации, символический раскол или разрыв идентичности и представляет собой след идентификационной травмы - исторической либо периодически воспроизводящейся как своеобразный синдром18.

Подобный синдром сверхсосредоточенности на границе - можно сказать, 'невроза границы' или, в более социологичных терминах, 'невроза идентификации', с которым корреспондирует 'невроз прошлого', - характерен для сознания образованных слоев в обществах так называемой 'поздней' или 'запоздалой' модернизации - обычно среди них называют Германию, Испанию, Италию, Россию, ряд стран Восточной Европы, Латинскую Америку (хронология модернизационных процессов в этих странах, понятно, во многом разная). Различная конфигурация этих элитных и протоэлитных групп, их отношений с основными подсистемами общества, различия в исторической обстановке модернизационного старта и другие обстоятельства определяют различия в том, как данный 'комплекс' будет исторически 'разгружаться' и где будет проведена символическая граница (т.е., какие области и слои значений она будет со- и противопоставлять). Скажем, для Германии это среди многого прочего развернется в идею Lebensraum, для Испании - в проблематику империи (колонии и метрополии), глубинной 'интраистории' и поверхностной официозной истории, 'внутренней' границы и 'двух Испаний' (не говоря уж о мусульманской и иудаистской составляющих испанской культурной традиции, которых я сейчас не касаюсь; об этом см.: Пограничные культуры 2001) и т.д. Сценарии подобной символической разгрузки можно показать, например, на сюжетике и имажинарии национальных литератур - здесь открывается поле для целого комплекса междисциплинарных разработок (см.: Frontiers 1991; Di Meo 1998; Кушнер 1993).

Советская ситуация 1930-1950-х и конца 1960-1980-х годов (периодов кристаллизации социокультурной системы и начала ее эрозии, разложения, распада) как бы наследует мифологию имперской миссии и враждебного окружения, складывавшуюся в России 1870-1880-х годов. Советская гуманитарная интеллигенция (в своей массе представленная государственной бюрократией репродуктивных систем) оттеснена от центров власти и самостоятельных решений, существуя в 'закрытом', крайне примитивном и нединамичном по своей внутренней организации обществе, которое построено на централизованном дефиците и распределении большинства важнейших ресурсов, включая культурные (символические). Отношения с символическим центром общества (властным 'мы') и внешним окружением ('ими', Западом)

18 Ряд работ об историческом значении границы для консолидации национального целого появился в 1990-х годах в Германии и Польше.

316

принимают для интеллигенции особый вид и нагружаются особой значимостью, составляя часть легенды о собственном высоком предназначении (см.: Гусейнов 2000).

В коллективном сознании, коллективной мифологии, всеобщей мифологии коллективного целого, разрабатываемой образованным слоем, его ведущими группами, это, с одной стороны, выражается в умножении символических границ, барьеров 'внутри' самого сообщества и его культуры. Скажем, предельная проблематичность российской идентичности, самих принципов и форм идентификации представлена в художественной словесности как соединение в одной - причем любой - точке России признаков центра, даже центра мира, и вместе с тем периферии, глуши, окраины, т.е. вездесущести и несуществования как бы одновременно (феномен провинциализма19). Такова формула-апория одного из персонажей 'Ревизора': '...отсюда, хоть три года скачи, ни до одного государства не доедешь', - казалось бы, признак центра (предельная отдаленность от окраин), а вместе с тем - символ полной глухомани (отсутствие границ). Но это именно та ценностно-парадоксальная, мифологическая ситуация призрачной и блуждающей 'столицы', когда, скажем, Пермь - это для коллективного (прежде всего интеллигентского) сознания и мировое средоточие, начало истории, и вместе с тем окраина света20, когда в центре мира - Старая Русса (см.: Русская провинция 2000: З34~34б) и т.п. Петербургу как 'окну в Европу' может при этом соответствовать, например, Челябинск как 'окно в Азию' (см.: Там же, 347~361) и т.д. 'Шестая часть земли с названьем кратким Русь' вместе с тем квалифицируется - и с опорой на ничуть не менее значимые литературные образцы - как 'географическое ничто', 'морок'21.

Но вслед за дихотомией Европы и Азии (Запада и Востока, столицы и глубинки, города и степи) в сознании образованных слоев, а затем и подтягивающихся к ним групп культурной периферии, возникают, взаимодействуют и вытесняют друг друга дихотомии 'власти' и 'народа', отчетной и теневой экономики, официальной и 'второй' культуры и т.д. Подчеркну, что все эти простейшие мифологизированные дихотомии деформируют и тормозят общественное осознание реальной дифференциации социума. Более того, можно думать, что под их воздействием задерживаются, деформируются и реальные процессы социокультурной динамики общества. Можно сказать так: чем сильней в обществе стерты реальные границы между относительно самостоятельными группами и институтами, тем выше в нем значимость границ мифологических - как внутренних, так и внешних, включая главную символическую границу между 'нами' и 'ними'. Парадокс в том, что вопрос о 'внутренней границе' (двустоставности русской культуры, 'самой природы русского человека') сейчас, да и обычно, идеологически возбуждают именно те группы, которые претендуют на представительство всего национального целого и демонстративно озабочены единством, даже монолитностью

19 См. о нем: Гудков 2004. Другой вариант того же комплекса на примере 'нижегородской философской школы' рассмотрен в ряде работ Б. Степанова, см., напр. : Степанов 2001. В качестве параллели тут можно указать на 'челябинскую школу- мифа, петербургскую 'философию смерти- и тому подобные феномены.

20 Обширный материал об этом представлен в работе: Абашев 2000: 102-134.

21 Подорога 1994:131:а также: Империя пространства 2003 Ср. вообще сквозные в материалах двух этих сборников мотивы наваждения, дурного сна, неотвязной скуки и заколдованной, бесовской ходьбы по кругу, потери пути (пушкинские 'Бесы', 'Метель' и др.). Призрачность столичного Петербурга - хрестоматийный мотив русской словесности и изобразительного искусства XIX - начала ХХ века. Москва, столица уже сталинской эпохи, как лабиринт дурного и безысходного сна представлена в романах-хрониках Б. Хазанова. Более молодые писатели (О. Славникова, И. Клех) подчеркивают мотивы химеричности, 'чувство своего исчезновения' уже в постсоветском пространстве Урала и Западной Украины; см.: НЛО. 2000. ?45. С. 299, 333 и др.

317

этого целого. Это вновь указывает на ту же симптоматическую структуру описываемого здесь базового синдрома.

Иными словами, конструкцию 'русского пути' можно описать как функциональный синтез разноуровневых и разных по рабочему смысловому заданию значений отчужденности (само-отчуждения, вненаходимости, изоляции); раздвоенности ('внутренней' границы, проблематичности самоидентификации); повторения (редукции к уже бывшему) и пассивного, подопечного ожидания (а соответственно - потребности в 'сильной руке'). Раздвоенность, кентавричность подобного сознания - компенсаторный механизм культуры, неспособной к позитивному взаимодействию с другими (обобщенным 'Другим'). По мере исчерпания или стирания, изнашивания к нынешнему времени исходных для образованного слоя противопоставлений типа 'интеллигенция - власть', 'интеллигенция - народ' в последнее время активизируется другая травматическая составляющая коллективной идентичности: 'мы - Запад'. Что, в свою очередь, ревитализирует символику мнимой принадлежности России к 'Востоку'. И все это, заметим, разворачивается на фоне и в контексте вполне реальной массовой ксенофобии по отношению к исламскому миру, народам Северного Кавказа, при политике явной государственно-номенклатурной сегрегации мигрантов из Китая и Кореи на реальном постсоветском Востоке - в Восточной Сибири, в Приморье (ср. приобретший циклопическую значимость, а потому неразрешимый для России вопрос об островах Курильской гряды). 'Восток' тут и теперь символизирует уже не столько территорию, пространство колонизации (коррелятивную с ценностно-пустым 'я' фигуру 'Другого' как 'никакого', находящегося вне каких бы то ни было позитивных определений, 'просто чужого' - 'степь', 'ургу'), сколько неопределенность, промежуточность нынешнего состояния и положения России. Назовем его а-топией после краха у-топии.

318

Электронная версия книги: Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || yanko_slava@yahoo.com || http://yanko.lib.ru || Icq# 75088656 || Библиотека: http://yanko.lib.ru/gum.html || Номера страниц - внизу

update 01.03.07