Сканирование и форматирование: Янко Слава (библиотека Fort/Da) slavaaa@lenta.ru || yanko_slava@yahoo.com || http://yanko.lib.ru || Icq# 75088656 || Библиотека: http://yanko.lib.ru/gum.html ||
Выражаю свою искреннюю благодарность Максиму Мошкову за бескорыстно предоставленное место на своем сервере для отсканированных мной книг в течение многих лет.
update 07.04.04
Ю. М. Лотман
Беседы о русской культуре
Анонс книги
Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века)
Санкт-Петербург
'Искусство - СПБ'
1994
Александры Самойловны и Михаила Львовича Лотманов
ББК 63.3 Л80
Издание выпущено в свет при содействии Федеральной целевой программы книгоиздания России и международного фонда 'Культурная инициатива'.
'Беседы о русской культуре' принадлежат перу блестящего исследователя русской культуры Ю. М. Лотмана. В свое время автор заинтересованно откликнулся на предложение Искусст-ва-СПБ' подготовить издание на основе цикла лекций, с которыми он выступал на телевиде-нии. Работа велась им с огромной ответственностью - уточнялся состав, главы расширялись, появлялись новые их варианты. Автор подписал книгу в набор, но вышедшей в свет ее не увидел - 28 октября 1993 года Ю. М. Лотман умер. Его живое слово, обращенное к многомиллионной аудитории, сохранила эта книга. Она погружает читателя в мир повседневной жизни русского дворянства XVIII - начала XIX века. Мы видим людей далекой эпохи в детской и в бальном зале, на поле сражения и за карточным столом, можем детально рассмотреть прическу, покрой платья, жест, манеру держаться. Вместе с тем повседневная жизнь для автора - категория историко-психологическая, знаковая система, то есть своего рода текст. Он учит читать и понимать этот текст, где бытовое и бытийное неразделимы.
'Собранье пестрых глав', героями которых стали выдающиеся исторические деятели, цар-ствующие особы, рядовые люди эпохи, поэты, литературные персонажи, связано воедино мыс-лью о непрерывности культурно-исторического процесса, интеллектуальной и духовной связи поколений.
В специальном выпуске тартуской 'Русской газеты', посвященном кончине Ю. М. Лотмана, среди его высказываний, записанных и сбереженных коллегами и учениками, находим слова, которые содержат квинтэссенцию его последней книги: 'История проходит через Дом человека, через его частную жизнь. Не титулы, ордена или царская милость, а 'самостоянье человека" превращает его в историческую личность'.
Издательство благодарит Государственный Эрмитаж и Государственный Русский музей, безвозмездно предоставившие гравюры, хранящиеся в их фондах, для воспроизведения в настоящем издании.
Составление альбома иллюстраций и комментарии к ним Р. Г. Григорьева Художник А. В. Ивашенцева Макет альбомной части Я. М. Окуня Фотоработы Я. И. Сюлъгина, Л. А. Федоренко
44020000-002 Л 025(01)-94 Без о6ьявл.
ISBN S-210-01468-1
© Ю. М. Лотман, 1994 г.
©Р. Г. Григорьев, составление альбома иллю-страций и комментарии к ним, 1994 г. © Издательство 'Искусство - СПБ', 1994 г.
Содержание
Введение: Быт и культура ...............5
Часть первая
Люди и чины.....................18
Женский мир .....................46
Женское образование в XVIII - начале XIX века.. 15
Часть вторая
Бал ..........................90
Сватовство. Брак. Развод ...............10З
Русский дендизм ...................123
Карточная игра....................136
Дуэль .........................164
Искусство жизни ...................180
Итог пути .......................210
Часть третья
'Птенцы гнезда Петрова'...............232
Век богатырей.....................254
987
Две женщины.....................287
Люди 1812 года ....................314
Декабрист в повседневной жизни...........331
Вместо заключения: 'Между двойною бездной... '.. 385 Примечания ......................390
Лотман Ю. М.
Л80 Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века). - СПБ.: Искус-ство - СПБ, 1994. - 399 с., 5 л. ил. ISBN 5-210-01468-1
Женское образование в XVIII - начале XIX века.
Иван Иванович Неплюев - апологет реформы
Михаил Петрович Аврамов - критик реформы
Декабрист в повседневной жизни
Вместо заключения: 'Между двойною бездной... '
Объявление о коронации императрицы Анны Иоанновны. О. Эллигер. Офорт. 1731.
Рядовой и унтер-офицер лейб-гвардии гусарского полка в 1812 г. Литогр. 1840-е.
Мундирное платье по форме лейб-гвардии конного полка, принадлежавшее Екатерине II. 1770-е.
Портрет Д. Н. Шереметева в форме обер-офицера Кавалергардского полка. О. А. Кипренский. X., м. 1824.
Портрет Д. Н. Гончарова в камер-юнкерском мундире. Неизвестный художник. X., м. 1835.
Портрет адмирала О. М. де Рибаса (1749-1800). И.-Б. Лампи-старший. X., м. 1796.
Портрет князя А. Б. Куракина. А. Радиг по оригиналу А. Рослина. Гравюра резцом. 1779.
Свадьба Феофилакта Шанского. Женская половина. А. Шхонебек. Офорт. 1702.
Прогулка на Крестовском острове. А. Е. Мартынов. Литогр. 1821-1822.
Семейный портрет Половцовых и Татищевых. Неизвестный художник. X., м. Конец 1830-х - нач. 1840-х.
Петербургский салон Олениных. Неизвестный художник. Рис. Нач. XIX в.
Диванная в имении Богдановском. Неизвестный художник. X., м.
Портрет Е. С. Авдулиной. О. А. Кипренский. X., м. 1822.
Силуэт 'Вердеревская, Медынцева, царица Грузинская, Перфильева, Князева, Асатьян'. 1834.
Портрет генерала Л. В. Дубельта. Неизвестный гравер с оригинала Д. Доу. После 1827.
Портрет генерал-майора И. О. Витта. Г. Доу с оригинала Д. Доу. Гравюра резцом. 1823.
Вид города Дерпта. А. Дормье по рис. Е. М. Корнеева. 1806-1810. Гравюра резцом и офортом.
Портрет корнета Александрова (Н. А. Дуровой). Неизвестный художник. Акв. 1810.
Портрет М. И. Лопухиной. В. Л. Боровиковский. X., м. 1797.
Платье кашемировое цвета слоновой кости. 1820-е.
Обувь женская. Первая четв. XIX в.
Вид Института благородных девиц (Смольного института) в Петербурге. С. Ф. Галактионов. Рис. 1824.
Портрет Г. И. Алымовой. Д. Г. Левицкий. X., м. 1776.
Портрет Е. И. Нелидовой. Д. Г. Левицкий. X., м. 1773.
Портрет Н. С. Барщовой. Д. Г. Левицкий. X., м. 1776.
Серия 'Бал в Иркутске'. А. Е. Мартынов. Литогр. 1821-1824.
А. С. Пушкин и М. И. Хвостова на балу. Карикатура. Неизвестный художник. Акв. Конец 1820-х.
Петербургский бал. Неизвестный художник. Акв. из альбома А. В. Бобринской. 1820-е.
Портрет М. С. Воронцова. К. Гампельн. Рис. 1820-е.
Бал. Рис. из альбома В. И. Апраксина. 1810-е.
Пара на маскараде. А. О. Орловский. Рис. из семейного альбома. Нач. XIX в.
Бал у княгини М. Ф. Барятинской. Г. Г. Гагарин. Акв. 1834.
Свадьба Феофилакта Шанского. Мужская половина. А. Шхонебек. Офорт. 1702.
Путешественники на почтовой станции. К. И. Кольман. Литогр. 1825.
Встреча фельдъегеря на почтовой станции. П. И. Челищев. Рис. 1830.
Конклюзия на престолонаследие. Г. С. Мусикийский. Миниатюра на эмали. 1717.
Портрет С.-Э. Фермор. И. Я. Вишняков. X., м. Ок. 1750.
Реестр о цветах. Реестр о мушках. Лубочная гравюра на меди. Втор. пол. XVIII в.
Силуэт 'Исленьев, Гагина, Ал. Ан. Маслова, Григориус, Кропотова, Н. Дубовицкой'. 1834.
Русская свадьба. К. Вагнер по оригиналу Е. М. Корнеева. Гравюра резцом, акв. 1812.
Портрет князя П. А. Вяземского (1792-1878). О. А. Кипренский. Рис. 1835.
Портрет П. Я. Чаадаева (1799-1856). Раков с оригинала Козима. X., м. 1864.
Портрет Н. В. Всеволожского на охоте. А. О. Дезарно. X., м. 1817.
Сцена московской жизни. И. С. Бугаевский. Рис. Первая четв. XIX в.
Обер-офицер русской императорской гвардии в походной форме. С. Кивердо. Раскраш. офорт. 1815.
На балу. Неизвестный художник. Рис. из семейного альбома Олениных. Первая четв. XIX в.
Силуэт 'Ракитин, В. Н. Дубовицкая, Павленко, Григориус, В. Д. Елагин'. Из серии Хвощинского. 1834.
Игра в карты. И. С. Бугаевский. Рис. Первая четв. XIX в.
Щеголь и обезьяна. Карикатура (из семейного альбома?). Первая четв. XIX в.
Разворот книги 'Устав воин-скин' (1716) с началом главы 49 'Патент о поединках и начинании ссор'.
Дуэльные пистолеты фирмы Лепажа. Париж. 1818.
Чтение оды перед императрицей Анной Иоанновной. О. Эллигер. Офорт. 1731.
Зимний дворец со стороны Дворцовой площади. М. Н. Воробьев. Рис. Первая четв. XIX в.
Кабинет Александра I в Зимнем дворце. Л. К. Плахов. X., м. 1830.
Портрет М. М. Сперанского (1772-1839). П. А. Иванов. Миниатюра на кости. 1806.
Гостиная на половине Александра I в Зимнем дворце. Б. Головина. Акв. Первая четв. XIX в.
Спальня на половине Александра I в Зимнем дворце. Б. Головина. Акв. Первая четв. XIX в.
Екатерина II в храме богини правосудия. Д. Г. Левицкий. X., м. 1783.
Вид Адмиралтейского бульвара и Дворцовой площади в Петербурге. Ф. К. Неелов. Акв. 1809.
Марсово поле и Румянцевский обелиск в Петербурге. Б. Патерсен. Гравюра очерком, акв. 1806. Фрагмент.
Обер-офицер лейб-гвардии Егерского полка. С. Кивердо. Офорт, акв. 1815.
Портрет Н. И. Тургенева (1789-1871). Е. И. Эстеррайх. Рис. 1820.
Портрет братьев Коновницыных. К. Гампельн. Рис. 1825.
В. К. Кюхельбекер и К. Ф. Рылеев на Сенатской площади 14 декабря 1825. Рисунок А. С. Пушкина.
Портрет А. Г. Муравьевой. П. Ф. Соколов. Акв. 1826.
Наполеон на поле сражения при Эйлау. А-Ж. Гро. X., м. 1808.
Портрет Г. Р. Державина (1743-1816). А. А. Василевский. X., м. Нач. XIX в.
Смерть А. В. Суворова. К. Гампельн по рис. П. А. Оленина. Литогр., 1822.
Надгробие А. В. Суворова в Александро-Невской Лавре в Петербурге. Гравюра. Середина XIX в.
Похороны М. И. Кутузова 11 июня 1813 года в Петербурге. М. Н. Воробьев. Рис. 1814.
Портрет генерал-майора А. А. Тучкова IV. Д. Доу. X., м. Не позднее 1825.
Погребение. К. Вагнер по рис. Е. М. Корнеева. Офорт, акватинта, акв. 1812.
Миропомазание. К. Вагнер по рис. Е. М. Корнеева. Офорт,- акватинта, цв. печать. 1812.
Фронтиспис из 'Книги Марсовой...' с портретом Петра I. А. Ф. Зубов. Гравюра резцом и офортом. 1712.
Портрет графа Г. П. Чернышова. К. Анисимов по рис. Я. И. Аргунова. Гравюра пунктиром.
Башкирцы. В. В. Мельников по рис. Е. М. Корнеева. Офорт, акв. 1809.
Портрет И. Т. Неплюева., Неизвестный гравер. Втор. пол. XIX в.
Прием французского посла в Венеции. А. Канале (Каналетто). X., м. 1740-е.
Березовый остров (Троицкая площадь на Санкт-петербургском острове). Ф. Васильев (?). Рис. Ок. 1719.
Трубецкой бастион Петропавловской крепости. Ф. Васильев (?). Рис. 1719.
Портрет графа Я. В. Брюса (1670-1735). Н. Иванов по рис. Я. И. Аргунова. Гравюра пунктиром. 1812.
Портрет А. Н. Радищева. И. Вендрамини. Гравюра пунктиром. 1790.
Смерть Катона Утического. Г. Г. Летьер. X., м. Ок. 1795.
Портрет С. И. Шешковского. Неизвестный художник. X., м. Конец XVIII в.
Суворов в сражении при Нови 4 августа 1799 г. С. Карделли по рис. Мейера. Гравюра резцом. 1790-е.
Портрет А. В. Суворова. Я. П. Норблин. Рис. 1795.
Вступление Суворова в Варшаву 29 октября 1794 г. К. Буддеус по собственному рис. Гравюра. 1799.
Суворов отдыхает на соломе. К. Буддеус. Гравюра. 1799.
Английская карикатура на Суворова.
'Краткое описание о взятии Очакова'. Лубочная гравюра на меди. Конец XVIII в.
Вид Измайлова. И. Ф. Зубов. Гравюра резцом. Конец 1720-х. Фрагмент: коляска Петра II.
Портрет Петра II. И. Ф. Зубов. Гравюра резцом, офорт. 1728.
Петр II в санях. О. Эллигер. Офорт. Ок. 1728.
Шереметево подворье. Ф. Васильев (?). Рис. Ок. 1719.
Портрет княгини Н. Б. Долгоруковой. Иллюстрация из кн. С. Н. Глинки 'Русские анекдоты' (М., 1822).
Портрет М. М. Хераскова (1733-1807). И. К. Майр по рис. П. Галленберга. Гравюра резцом.
Бородинское сражение. А. И. Дмитриев-Мамонов. Рис. тушью.
Портрет В. А. Жуковского (1783-1852). Е. Рейтерн. Акв. 1832.
Портрет А. Р. Томилова. О. А. Кипренский. Рис. 1813.
Портрет М. П. Ланского. О. А. Кипренский. Рис. 1813.
Портрет Е. И. Чаплица. О. А. Кипренский. Рис. 1812.
Портрет А. П. Ланского. О. А. Кипренский. Рис. 1813.
Портрет графа Ф. В. Ростопчина. О. А. Кипренский. X., м. 1809.
Портрет П. А. Оленина. О. А. Кипренский. Рис. 1813.
Встреча Наполеона н Александра I 25 июня 1807 г. на Немане. Гравюра акватинтой. 1807.
На Бородинском поле после сражения. Литогр. по рис. А. Адама. 1827.
А. В. Чичерин и С. П. Трубецкой в палатке. Рис. из дневника Чичерина. 19 сентября 1812.
А. В. Чичерин на марше. Рис. из дневника Чичерина. 28 октября 1812.
Елагиноостровская гауптвахта с караулом Кавалергардского полка. А. Ладюрнер. X., м. 1840.
Портрет великой княгини Елизаветы Петровны ребенком. Л. Каравакк. X., м. Втор. пол. 1710-х.
Портрет императрицы Елизаветы Петровны в мужском костюме. Л. Каравакк (?). X., м. Середина XVIII в.
Портрет генерала Н. Н. Раевского. С. Карделли. Гравюра. 1813.
К. Н. Батюшков. Автопортрет в цилиндре. Рис. Первая четв. XIX в.
Портрет В. Л. Пушкина (1766-1830). Ж. Вивьен. Рис. 1823 (?).
Портрет генерал-майора П. Г. Лихачева. Д. Доу. X., м. Не позднее 1825.
Наполеон на поле сражения при Аустерлице. Э. Росотт по оригиналу Ф. Жерара 1810 г. Офорт. 1853.
Разговор пленного русского с Наполеоном на Бородинском поле. С. Ф. Галактионов. Гравюра резцом.
Портрет П. П. Коновницына-младшего. К. Гампельн. Рис. Нач. 1820-х.
Портрет М. С. Лунина. П. Ф. Соколов. Акв. 1820-е.
Секретный возок, доставивший в Сибирь двух ссыльных поляков. Е. М. Корнеев. Акв., тушь. 1810-е.
Портрет Е. П. Нарышкиной. Н. А. Бестужев. Акв. Ок. 1832.
Автопортрет Н. А. Бестужева. Акв., граф, кар., тушь. 1825.
Портрет М. Ф. Орлова. П. де Росси. Кость, акв., гуашь.
Портрет А. И. Якубовича. П. А. Каратыгин. Акв. 1825 (?).
Портрет Е. А. Карамзиной. Неизвестный художник. X., м. 1830-е.
Вместо заключения: 'Между двойною бездной. '.
Введение: Быт и культура
Посвятив беседы русскому быту и культуре XVIII - начала XIX сто-летия, мы прежде всего должны определить значение понятий 'быт', 'культура', 'русская культура XVIII - начала XIX столетия' и их от-ношения между собой. При этом оговоримся, что понятие 'культура', принадлежащее к наиболее фундаментальным в цикле наук о человеке, само может стать предметом отдельной монографии и неоднократно им становилось. Было бы странно, если бы мы в предлагаемой книге задались целью решать спорные вопросы, связанные с этим понятием. Оно очень емкое: включает в себя и нравственность, и весь круг идей, и творчество человека, и многое другое. Для нас будет вполне достаточно ограничиться той стороной понятия 'культура', которая необходима для освещения нашей, сравнительно узкой темы.
Культура, прежде всего, - понятие коллективное. Отдельный чело-век может быть носителем культуры, может активно участвовать в ее развитии, тем не менее по своей природе культура, как и язык, - явле-ние общественное, то есть социальное*.
* В отдельных позициях, всегда являющихся исключением из правила, можно говорить о культуре одного человека. Но тогда следует уточнить, что мы имеем дело с коллективом, состоящим из одной личности. Уже то, что эта личность неизбежно будет пользоваться языком, выступая одновременно как говорящий и слушающий, ставит ее в позицию коллектива. Так, например, романтики часто говорили о предельной индивидуальности своей культуры, о том, что в создаваемых ими текстах сам автор является, в идеале, единственным своим слушателем (читателем). Однако и в этой ситуации роли говорящего и слушающего, связывающий их язык не уничтожаются, а как бы переносятся внутрь отдельной личности: 'В уме своем я создал мир иной // И образов иных существованье' (Лермонтов М. Ю. Соч. в 6-ти т. М.; Л., 1954, т. 1, с. 34).
Цитаты приводятся по изданиям, имеющимся в библиотеке автора, с сохранением орфографии и пунктуации источника.
6
Следовательно, культура есть нечто общее для какого-либо коллекти-ва - группы людей, живущих одновременно и связанных определенной социальной организацией. Из этого вытекает, что культура есть форма общения между людьми и возможна лишь в такой группе, в которой люди общаются. (Организационная структура, объединяющая людей, живущих в одно время, называется синхронной, и мы в дальнейшем будем пользоваться этим понятием при определении ряда сторон инте-ресующего нас явления).
Всякая структура, обслуживающая сферу социального общения, есть язык. Это означает, что она образует определенную систему знаков, упот-ребляемых в соответствии с известными членам данного коллектива правилами. Знаками же мы называем любое материальное выражение (слова, рисунки, вещи и т. д.), которое имеет значение и, таким образом, может служить средством передачи смысла.
Следовательно, культура имеет, во-первых, коммуникационную и, во-вторых, символическую природу. Остановимся на этой последней. По-думаем о таком простом и привычном, как хлеб. Хлеб веществен и зрим. Он имеет вес, форму, его можно разрезать, съесть. Съеденный хлеб всту-пает в физиологический контакт с человеком. В этой его функции про него нельзя спросить: что он означает? Он имеет употребление, а не значение. Но когда мы произносим: 'Хлеб наш насущный даждь нам днесь', - слово 'хлеб' означает не просто хлеб как вещь, а имеет более широкое значение: 'пища, потребная для жизни'. А когда в Евангелии от Иоанна читаем слова Христа: 'Я семь хлеб жизни; при-ходящий ко Мне не будет алкать' (Иоанн, 6:35), то перед нами - сложное символическое значение и самого предмета, и обозначающе-го его слова.
Меч также не более чем предмет. Как вещь он может быть выкован или сломан, его можно поместить в витрину музея, и им можно убить человека. Это все - употребление его как предмета, но когда, будучи прикреплен к поясу или поддерживаемый перевязью помещен на бедре, меч символи-зирует свободного человека и является 'знаком свободы', он уже предстает как символ и принадлежит культуре.
В XVIII веке русский и европейский дворянин не носит меча - на боку его висит шпага (иногда крошечная, почти игрушечная парадная шпага, которая оружием практически не является). В этом случае шпа-га - символ символа: она означает меч, а меч означает принадлеж-ность к привилегированному сословию.
Принадлежность к дворянству означает и обязательность определен-ных правил поведения, принципов чести, даже покроя одежды. Мы зна-ем случаи, когда 'ношение неприличной дворянину одежды' (то есть крестьянского платья) или также 'неприличной дворянину' бороды делались предметом тревоги политической полиции и самого импе-ратора.
7
Шпага как оружие, шпага как часть одежды, шпага как символ, знак дворянства - всё это различные функции предмета в общем контексте культуры.
В разных своих воплощениях символ может одновременно быть ору-жием, пригодным для прямого практического употребления, или пол-ностью отделяться от непосредственной функции. Так, например, ма-ленькая специально предназначенная для парадов шпага исключала практическое применение, фактически являясь изображением ору-жия, а не оружием. Сфера парада отделялась от сферы боя эмоциями, языком жеста и функциями. Вспомним слова Чацкого: 'Пойду на смерть как на парад'. Вместе с тем в 'Войне и мире' Толстого мы встречаем в описании боя офицера, ведущего своих солдат в сражение с парадной (то есть бесполезной) шпагой в руках. Сама биполярная ситуация 'бой - игра в бой' создавала сложные отношения между ору-жием как символом и оружием как реальностью. Так шпага (меч) ока-зывается вплетенной в систему символического языка эпохи и стано-вится фактом ее культуры.
А вот еще один пример, в Библии (Книга Судей, 7:13-14) читаем: 'Ге-деон пришел [и слышит]. И вот, один рассказывает другому сон, и го-ворит: снилось мне, будто круглый ячменный хлеб катился по стану Мадиамскому и, прикатившись к шатру, ударил в него так, что он упал, опрокинул его, и шатер распался. Другой сказал в ответ ему: это не иное что, как меч Гедеона...' Здесь хлеб означает меч, а меч - победу. И поскольку победа была одержана с криком 'Меч Господа и Гедеона!', без единого удара (мадиамитяне сами побили друг друга: 'обратил Гос-подь меч одного на другого во всем стане'), то меч здесь - знак силы Господа, а не военной победы.
Итак, область культуры - всегда область символизма.
Приведем еще один пример: в наиболее ранних вариантах древне-русского законодательства ('Русская правда') характер возмещения ('виры'), которое нападающий должен был заплатить пострадавшему, пропорционален материальному ущербу (характеру и размеру раны), им понесенному. Однако в дальнейшем юридические нормы развива-ются, казалось бы, в неожиданном направлении: рана, даже тяжелая, если она нанесена острой частью меча, влечет за собой меньшую виру, чем не столь опасные удары необнаженным оружием или рукояткой меча, чашей на пиру, или 'тылесной' (тыльной) стороной кулака.
Как объяснить этот, с нашей точки зрения, парадокс? Происходит формирование морали воинского сословия, и вырабатывается понятие чести. Рана, нанесенная острой (боевой) частью холодного оружия, бо-лезненна, но не бесчестит. Более того, она даже почетна, поскольку бьют-ся только с равным. Не случайно в быту западноевропейского рыцарства посвящение, то есть превращение 'низшего' в 'высшего', требовало реального, а впоследствии знакового удара мечом. Тот, кто признавался достойным раны (позже - знакового удара), одновременно признавал-
8
ся и социально равным. Удар же необнаженным мечом, рукояткой, пал-кой - вообще не оружием - бесчестит, поскольку так бьют раба.
Характерно тонкое различие, которое делается между 'честным' уда-ром кулаком и 'бесчестным' - тыльной стороной кисти или кулака. Здесь наблюдается обратная зависимость между реальным ущербом и степенью знаковости. Сравним замену в рыцарском (потом и в дуэль-ном) быту реальной пощечины символическим жестом бросания пер-чатки, а также вообще приравнивание при вызове на дуэль оскорбитель-ного жеста оскорблению действием.
Таким образом, текст поздних редакций 'Русской правды' отразил изменения, смысл которых можно определить так: защита (в первую очередь) от материального, телесного ущерба сменяется защитой от ос-корбления. Материальный ущерб, как и материальный достаток, как во-обще вещи в их практической ценности и функции, принадлежит области практической жизни, а оскорбление, честь, защита от унижения, чувство собственного достоинства, вежливость (уважение чужого достоинства) при-надлежат сфере культуры.
Секс относится к физиологической стороне практической жизни; все переживания любви, связанная с ними выработанная веками символи-ка, условные ритуалы - все то, что А. П. Чехов называл 'облагоражи-ванием полового чувства', принадлежит культуре. Поэтому так называ-емая 'сексуальная революция', подкупающая устранением 'предрас-судков' и, казалось бы, 'ненужных' сложностей на пути одного из важнейших влечений человека, на самом деле явилась одним из мощ-ных таранов, которыми антикультура XX столетия ударила по вековому зданию культуры.
Мы употребили выражение 'вековое здание культуры'. Оно не слу-чайно. Мы говорили о синхронной организации культуры. Но сразу же надо подчеркнуть, что культура всегда подразумевает сохранение пред-шествующего опыта. Более того, одно из важнейших определений куль-туры характеризует ее как 'негенетическую' память коллектива. Культура есть память. Поэтому она всегда связана с историей, всегда подразуме-вает непрерывность нравственной, интеллектуальной, духовной жизни человека, общества и человечества. И потому, когда мы говорим о куль-туре нашей, современной, мы, может быть сами того не подозревая, говорим и об огромном пути, который эта культура прошла. Путь этот насчитывает тысячелетия, перешагивает границы исторических эпох, национальных культур и погружает нас в одну культуру - культуру че-ловечества.
Поэтому же культура всегда, с одной стороны, - определенное коли-чество унаследованных текстов, а с другой - унаследованных символов.
Символы культуры редко возникают в ее синхронном срезе. Как пра-вило, они приходят из глубины веков и, видоизменяя свое значение (но не теряя при этом памяти и о своих предшествующих смыслах), пере-даются будущим состояниям культуры. Такие простейшие символы, как круг, крест, треугольник, волнистая линия, более сложные: рука, глаз,
9
дом - и еще более сложные (например, обряды) сопровождают чело-вечество на всем протяжении его многотысячелетней культуры.
Следовательно, культура исторична по своей природе. Само ее насто-ящее всегда существует в отношении к прошлому (реальному или скон-струированному в порядке некоей мифологии) и к прогнозам будущего. Эти исторические связи культуры называют диахронными. Как видим, культура вечна и всемирна, но при этом всегда подвижна и изменчива. В этом сложность понимания прошлого (ведь оно ушло, отдалилось от нас). Но в этом и необходимость понимания ушедшей культуры: в ней всегда есть потребное нам сейчас, сегодня.
Мы изучаем литературу, читаем книжки, интересуемся судьбой геро-ев. Нас волнуют Наташа Ростова и Андрей Болконский, герои Золя, Флобера, Бальзака. Мы с удовольствием берем в руки роман, написан-ный сто, двести, триста лет назад, и мы видим, что герои его нам близки: они любят, ненавидят, совершают хорошие и плохие поступки, знают честь и бесчестие, они верны в дружбе или предатели - и все это нам ясно.
Но вместе с тем многое в поступках героев нам или совсем непонятно, или - что хуже - понято неправильно, не до конца. Мы знаем, из-за чего Онегин с Ленским поссорились. Но как они поссорились, почему вышли на дуэль, почему Онегин убил Ленского (а сам Пушкин позже подставил свою грудь под пистолет)? Мы много раз будем встречать рассуждение: лучше бы он этого не делал, как-нибудь обошлось бы. Они не точны, ведь чтобы понимать смысл поведения живых людей и литературных героев прошлого, необходимо знать их культуру: их простую, обычную жизнь, их привычки, представления о мире и т. д. и т. п.
Вечное всегда носит одежду времени, и одежда эта так срастается с людьми, что порой под историческим мы не узнаем сегодняшнего, на-шего, то есть в каком-то смысле мы не узнаем и не понимаем самих себя. Вот когда-то, в тридцатые годы прошлого века, Гоголь возмутился: все романы о любви, на всех театральных сценах - любовь, а какал любовь в его, гоголевское время - такая ли, какой ее изображают? Не сильнее ли действуют выгодная женитьба, 'электричество чина', денеж-ный капитал? Оказывается, любовь гоголевской эпохи - это и вечная человеческая любовь, и вместе с тем любовь Чичикова (вспомним, как он на губернаторскую дочку взглянул!), любовь Хлестакова, который ци-тирует Карамзина и признается в любви сразу и городничихе, и ее дочке (ведь у него - 'легкость в мыслях необыкновенная!').
Человек меняется, и, чтобы представить себе логику поступков лите-ратурного героя или людей прошлого - а ведь мы равняемся на них, и они как-то поддерживают нашу связь с прошлым, - надо представ-лять себе, как они жили, какой мир их окружал, каковы были их общие представления и представления нравственные, их служебные обязанно-сти, обычаи, одежда, почему они поступали так, а не иначе. Это и будет темой предлагаемых бесед.
10
Определив, таким образом, интересующие нас аспекты культуры, мы вправе, однако, задать вопрос: не содержится ли в самом выражении 'куль-тура и быт' противоречие, не лежат ли эти явления в различных плоско-стях? В самом деле, что такое быт? Быт - это обычное протекание жизни в ее реально-практических формах; быт - это вещи, которые окружают нас, наши привычки и каждодневное поведение. Быт окружает нас как воздух, и, как воздух, он заметен нам только тогда, когда его не хватает или он портится. Мы замечаем особенности чужого быта, но свой быт для нас неуловим - мы склонны его считать 'просто жизнью', естественной нормой практического бытия. Итак, быт всегда находится в сфере практики, это мир вещей прежде всего. Как же он может соприка-саться с миром символов и знаков, составляющих пространство культуры?
Обращаясь к истории быта, мы легко различаем в ней глубинные формы, связь которых с идеями, с интеллектуальным, нравственным, духовным развитием эпохи самоочевидна. Так, представления о дворян-ской чести или же придворный этикет, хотя и принадлежат истории быта, но неотделимы и от истории идей. Но как быть с такими, казалось бы, внешними чертами времени, как моды, обычаи каждодневной жиз-ни, детали практического поведения и предметы, в которых оно вопло-щается? Так ли уж нам важно знать, как выглядели 'Лепажа стволы роковые', из которых Онегин убил Ленского, или - шире - представ-лять себе предметный мир Онегина?
Однако выделенные выше два типа бытовых деталей и явлений тес-нейшим образом связаны. Мир идей неотделим от мира людей, а идеи - от каждодневной реальности. Александр Блок писал:
Случайно на ноже карманном
Найди пылинку дальних стран -
И мир опять предстанет странным...1
'Пылинки дальних стран' истории отражаются в сохранившихся для нас текстах - в том числе и в 'текстах на языке быта'. Узнавая их и проникаясь ими, мы постигаем живое прошлое. Отсюда - метод пред-лагаемых читателю 'Бесед о русской культуре' - видеть историю в зер-кале быта, а мелкие, кажущиеся порой разрозненными бытовые детали освещать светом больших исторических событий.
Какими же путями происходит взаимопроникновение быта и куль-туры? Для предметов или обычаев 'идеологизированного быта' это са-моочевидно: язык придворного этикета, например, невозможен без ре-альных вещей, жестов и т. д., в которых он воплощен и которые принадлежат быту. Но как связываются с культурой, с идеями эпохи те бесконечные предметы повседневного быта, о которых говори-лось выше?
Сомнения наши рассеются, если мы вспомним, что все окружающие нас вещи включены не только в практику вообще, но и в общественную
11
практику, становятся как бы сгустками отношений между людьми и в этой своей функции способны приобретать символический характер.
В 'Скупом рыцаре' Пушкина Альбер ждет момента, когда в его руки перейдут сокровища отца, чтобы дать им 'истинное', то есть практиче-ское употребление. Но сам барон довольствуется символическим обла-данием, потому что и золото для него - не желтые кружочки, за которые можно приобрести те или иные вещи, а символ полновластия. Макар Девушкин в 'Бедных людях' Достоевского изобретает особую походку, чтобы не были видны его дырявые подошвы. Дырявая подошва - ре-альный предмет; как вещь она может причинить хозяину сапог непри-ятности: промоченные ноги, простуду. Но для постороннего наблюда-теля порванная подметка - это знак, содержанием которого явля-ется Бедность, а Бедность - один из определяющих символов петербургской культуры. И герой Достоевского принимает 'взгляд культуры': он страдает не оттого, что ему холодно, а оттого, что ему стыдно. Стыд же - один из наиболее мощных психологических рычагов культуры. Итак, быт, в символическом его ключе, есть часть культуры.
Но у этого вопроса имеется еще одна сторона. Вещь не существует отдельно, как нечто изолированное в контексте своего времени. Вещи связаны между собой. В одних случаях мы имеем в виду функцио-нальную связь и тогда говорим о 'единстве стиля'. Единство стиля есть принадлежность, например мебели, к единому художественному и культурному пласту, 'общность языка', позволяющая вещам 'го-ворить между собой'. Когда вы входите в нелепо обставленную ком-нату, куда натаскали вещи самых различных стилей, у вас возникает ощущение, словно вы попали на рынок, где все кричат и никто не слушает другого. Но может быть и другая связь. Например, вы гово-рите: 'Это вещи моей бабушки'. Тем самым вы устанавливаете некую интимную связь между предметами, обусловленную памятью о доро-гом вам человеке, о его давно уже ушедшем времени, о своем детстве. Не случайно существует обычай дарить вещи 'на память' - вещи имеют память. Это как бы слова и записки, которые прошлое передает будущему.
С другой стороны, вещи властно диктуют жесты, стиль поведения и в конечном итоге психологическую установку своим обладателям. Так, например, с тех пор, как женщины стали носить брюки, у них измени-лась походка, стала более спортивной, более 'мужской'. Одновременно произошло вторжение типично 'мужского' жеста в женское поведе-ние (например, привычка высоко закидывать при сидении ногу на ногу - жест не только мужской, но и 'американский', в Европе он традиционно считался признаком неприличной развязности). Внима-тельный наблюдатель может заметить, что прежде резко различавши-еся мужская и женская манеры смеяться в настоящее время утратили различие, и именно потому, что женщины в массе усвоили мужскую манеру смеха.
12
Вещи навязывают нам манеру поведения, поскольку создают вокруг себя определенный культурный контекст. Ведь надо уметь держать в руках топор, лопату, дуэльный пистолет, современный автомат, веер или баранку автомашины. В прежние времена говорили: 'Он умеет (или не умеет) носить фрак'. Мало сшить себе фрак у лучшего портного - для этого достаточно иметь деньги. Надо еще уметь его носить, а это, как рассуждал герой романа Бульвера-Литтона 'Пелэм, или Приключение джентльмена', - целое искусство, дающееся лишь истинному денди. Тот, кто держал в руке и современное оружие, и старый дуэльный пис-толет, не может не поразиться тому, как хорошо, как ладно последний ложится в руку. Тяжесть его не ощущается - он становится как бы про-должением тела. Дело в том, что предметы старинного быта произво-дились вручную, форма их отрабатывалась десятилетиями, а иногда и веками, секреты производства передавались от мастера к мастеру. Это не только вырабатывало наиболее удобную форму, но и неизбежно пре-вращало вещь в историю вещи, в память о связанных с нею жестах. Вещь, с одной стороны, придавала телу человека новые возможности, а с другой - включала человека в традицию, то есть и развивала, и ограничивала его индивидуальность.
Однако быт - это не только жизнь вещей, это и обычаи, весь ритуал ежедневного поведения, тот строй жизни, который определяет распоря-док дня, время различных занятий, характер труда и досуга, формы от-дыха, игры, любовный ритуал и ритуал похорон. Связь этой стороны быта с культурой не требует пояснений. Ведь именно в ней раскрыва-ются те черты, по которым мы обычно узнаем своего и чужого, человека той или иной эпохи, англичанина или испанца.
Обычай имеет еще одну функцию. Далеко не все законы поведения фиксируются письменно. Письменность господствует в юридической, религиозной, этической сферах. Однако в жизни человека есть обшир-ная область обычаев и приличий. 'Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключи-тельно какому-нибудь народу'2. Эти нормы принадлежат культуре, они закрепляются в формах бытового поведения, всего того, о чем говорит-ся: 'так принято, так прилично'. Эти нормы передаются через быт и тесно соприкасаются со сферой народной поэзии. Они вливаются в па-мять культуры.
Теперь нам осталось определить, почему мы избрали для нашего разговора именно эпоху XVIII - начала XIX века.
История плохо предсказывает будущее, но хорошо объясняет насто-ящее. Мы сейчас переживаем время увлечения историей. Это не слу-чайно: время революций антиисторично по своей природе, время ре-форм всегда обращает людей к размышлениям о дорогах истории. Жан-Жак Руссо в трактате 'Об общественном договоре' в предгрозовой атмосфере надвигающейся революции, приближение которой он заре-гистрировал, как чуткий барометр, писал, что изучение истории полезно только тиранам. Вместо того, чтобы изучать, как было, надо познать,
13
как должно быть. Теоретические утопии в такие эпохи привлекают боль-ше, чем исторические документы.
Когда общество проходит через эту критическую точку, и дальнейшее развитие начинает рисоваться не как создание нового мира на развали-нах старого, а в виде органического и непрерывного развития, история снова вступает в свои права. Но здесь происходит характерное смеще-ние: интерес к истории пробудился, а навыки исторического исследова-ния порой утеряны, документы забыты, старые исторические концеп-ции не удовлетворяют, а новых нет. И тут лукавую помощь предлагают привычные приемы: выдумываются утопии, создаются условные конст-рукции, но уже не будущего, а прошлого. Рождается квазиисторическая литература, которая особенно притягательна для массового сознания, потому что замещает трудную и непонятную, не поддающуюся единому истолкованию реальность легко усваиваемыми мифами.
Правда, у истории много граней, и даты крупных исторических со-бытий, биографии 'исторических лиц' мы еще обычно помним. Но как жили 'исторические лица'? А ведь именно в этом безымянном про-странстве чаще всего развертывается настоящая история. Очень хоро-шо, что у нас есть серия 'Жизнь замечательных людей'. Но разве не интересно было бы прочесть и 'Жизнь незамечательных людей'? Лев Толстой в 'Войне и мире' противопоставил подлинно историческую жизнь семьи Ростовых, исторический смысл духовных исканий Пьера Безухова псевдоисторической, по его мнению, жизни Наполеона и дру-гих 'государственных деятелей'. В повести 'Из записок князя Д. Не-хлюдова. Люцерн' Толстой писал: ''Седьмого июля 1857 года в Люцерне перед отелем Швейцергофом, в котором останавливаются самые бо-гатые люди, странствующий нищий певец в продолжение получаса пел песни и играл на гитаре. Около ста человек слушало его. Певец три раза просил всех дать ему что-нибудь. Ни один человек не дал ему ни-чего, и многие смеялись над ним."<... >
Вот событие, которое историки нашего времени должны записать ог-ненными неизгладимыми буквами. Это событие значительнее, серьез-нее и имеет глубочайший смысл, чем факты, записываемые в газетах и историях <... > Это факт не для истории деяний людских, но для ис-тории прогресса и цивилизации'3.
Толстой был глубочайше прав: без знания простой жизни, ее, каза-лось бы, 'мелочей' нет понимания истории. Именно понимания, ибо в истории знать какие-либо факты и понимать их - вещи совершенно разные. События совершаются людьми. А люди действуют по мотивам, побуждениям своей эпохи. Если не знать этих мотивов, то действия лю-дей часто будут казаться необъяснимыми или бессмысленными.
Сфера поведения - очень важная часть национальной культуры, и трудность ее изучения связана с тем, что здесь сталкиваются устойчивые черты, которые могут не меняться столетиями, и формы, изменяющиеся с чрезвычайной скоростью. Когда вы стараетесь объяснить себе, почему человек, живший 200 или 400 лет тому назад, поступил так, а не иначе,
14
вы должны одновременно сказать две противоположные вещи: 'Он та-кой же, как ты. Поставь себя на его место'. - и: 'Не забывай, что он совсем другой, он - не ты. Откажись от своих привычных представле-ний и попытайся перевоплотиться в него'.
Но почему же все-таки мы выбрали именно эту эпоху - XVIII - начало XIX века? Для этого есть серьезные основания. С одной сто-роны, это время достаточно для нас близкое (что значат для истории 200-300 лет?) и тесно связанное с нашей сегодняшней жизнью. Это время, когда оформлялись черты новой русской культуры, культуры нового времени, которому - нравится это нам или нет - принадле-жим и мы. С другой стороны, это время достаточно далекое, уже во многом позабытое.
Предметы различаются не только функциями, не только тем, с какой целью мы их берем в руки, но и тем, какие чувства они у нас вызывают. С одним чувством мы прикасаемся к старинной летописи, 'пыль веков от хартий отряхнув', с другим - к газете, еще пахнущей свежей типо-графской краской. Свою поэзию имеют старина и вечность, свою - но-вость, доносящая до нас торопливый бег времени. Но между этими по-люсами находятся документы, вызывающие особое отношение: интим-ное и историческое одновременно. Таковы, например, семейные альбомы. С их страниц на нас смотрят знакомые незнакомцы - забы-тые лица ('А кто это?' - 'Не знаю, бабушка всех помнила '), старо-модные костюмы, люди в торжественных, сейчас уже смешных позах, надписи, напоминающие о событиях, которых сейчас уже все равно ни-кто не помнит. И тем не менее это не чужой альбом. И если вглядеться в лица и мысленно изменить прически и одежду, то сразу же обнару-жатся родственные черты. XVIII - начало XIX века - это семейный альбом нашей сегодняшней культуры, ее 'домашний архив', ее 'близ-кое-далекое'. Но отсюда и особое отношение: предками восхищаются - родителей осуждают; незнание предков компенсируют воображением и романтическим мнимопониманием, родителей и дедов слишком хоро-шо помнят, чтобы понимать. Все хорошее в себе приписывают предкам, все плохое - родителям. В этом историческом невежестве или полузна-нии, которое, к сожалению, удел большинства наших современников, идеализация допетровской Руси столь же распространена, как и отри-цание послепетровского пути развития. Дело, конечно, не сводится к перестановке этих оценок. Но следует отказаться от школярской при-вычки оценивать историю по пятибалльной системе.
История не меню, где можно выбирать блюда по вкусу. Здесь требу-ется знание и понимание. Не только для того, чтобы восстановить не-прерывность культуры, но и для того, чтобы проникнуть в тексты Пуш-кина или Толстого, да и более близких нашему времени авторов. Так, например, один из замечательных 'Колымских рассказов' Варлама Шаламова начинается словами: 'Играли в карты у коногона Наумова'. Эта фраза сразу же обращает читателя к параллели - 'Пиковой даме' с ее началом: '...играли в карты у конногвардейца Нарумова'. Но помимо
15
литературной параллели, подлинный смысл этой фразе придает страш-ный контраст быта. Читатель должен оценить степень разрыва между конногвардейцем - офицером одного из самых привилегированных гвардейских полков - и коногоном - принадлежащим привилегиро-ванной лагерной аристократии, куда закрыт доступ 'врагам народа' и которая рекрутируется из уголовников. Значима и разница, которая мо-жет ускользнуть от неосведомленного читателя, между типично дворян-ской фамилией Нарумов и простонародной - Наумов. Но самое важ-ное - страшная разница самого характера карточной игры. Игра - одна из основных форм быта и именно из таких форм, в которых с особенной резкостью отражается эпоха и ее дух.
В завершение этой вводной главы я считаю своим долгом предупре-дить читателей, что реальное содержание всего последующего разговора будет несколько уже, чем обещает название 'Беседы о русской культуре'. Дело в том, что всякая культура многослойна, и в интересующую нас эпоху русская культура существовала не только как целое. Была куль-тура русского крестьянства, тоже не единая внутри себя: культура оло-нецкого крестьянина и донского казака, крестьянина православного и крестьянина-старообрядца; был резко обособленный быт и своеобразная культура русского духовенства (опять-таки с глубокими отличиями быта белого и черного духовенства, иерархов и низовых сельских священни-ков). И купец, и городской житель (мещанин) имели свой уклад жизни, свой круг чтения, свои жизненные обряды, формы досуга, одежду. Весь этот богатый и разнообразный материал не войдет в поле нашего зрения. Нас будут интересовать культура и быт русского дворянства. Такому выбору есть объяснение. Изучение народной культуры и быта по установившемуся делению наук обычно относится к этнографии, и в этом направлении сделано не так уж мало. Что же касается каж-додневной жизни той среды, в которой жили Пушкин и декабристы, то она долго оставалась в науке 'ничьей землей'. Здесь сказывался прочно сложившийся предрассудок очернительского отношения ко всему, к чему приложим эпитет 'дворянский'. В массовом сознании долгое время сразу же возникал образ 'эксплуататора', вспоминались рассказы о Салтычихе и то многое, что по этому поводу говорилось. Но при этом забывалось, что та великая русская культура, которая стала национальной культурой и дала Фонвизина и Державина, Ра-дищева и Новикова, Пушкина и декабристов, Лермонтова и Чаадаева и которая составила базу для Гоголя, Герцена, славянофилов, Толсто-го и Тютчева, была дворянской культурой. Из истории нельзя вычер-кивать ничего. Слишком дорого приходится за это расплачиваться.
Предлагаемая вниманию читателей книга была написана в трудных для автора условиях. Она не смогла бы увидеть свет, если бы не щедрая и бескорыстная помощь его друзей и учеников.
16
На всем протяжении работы неоценимую помощь на грани соавтор-ства оказывала 3. Г. Минц, которой не суждено было дожить до выхода этой книги. Большую помощь при оформлении книги, зачастую вопреки собственным занятиям, оказали автору доцент Л. Н. Киселева, а также другие сотрудники лабораторий семиотики и истории русской литерату-ры Тартуского университета: С. Барсуков, В. Гехтман, М. Гришакова, Л. Зайонц, Т. Кузовкина, E. Погосян и студенты E. Жуков, Г. Талвет и А. Шибарова. Всем им автор выражает живейшую признатель-ность.
В заключение автор считает своей приятной обязанностью выра-зить глубокую признательность Гумбольдтовскому обществу и его чле-ну - профессору В. Штемпелю, а также своим друзьям - Э. Штем-пель, Г. Суперфину и врачам больницы Bogenhausen (München).
Тарту - München - Тарту. 1989-1990
Часть первая
Люди и чины
Изучаемая нами эпоха - век перелома. Это хорошо видно и в ис-тории дворянства. Русское дворянство, каким мы его встречаем в XVIII - первой половине XIX века, было порождением петровской ре-формы. Среди разнообразных последствий реформ Петра I создание дворянства в функции государственно и культурно доминирующего со-словия занимает не последнее место. Материалом, из которого это со-словие составилось, было допетровское дворянство Московской Руси.
Дворянство Московской Руси представляло собой 'служилый класс', то есть состояло из профессиональных слуг государства, главным об-разом военных. Их ратный труд оплачивался тем, что за службу их 'помещали' на землю, иначе - 'верстали' деревнями и крестьянами. Но ни то ни другое не было их личной и наследственной собственно-стью. Переставая служить, дворянин должен был вернуть пожалован-ные ему земли в казну. Если он 'уходил за ранами или увечием', в службу должен был пойти его сын или муж дочери; если он оказывался убит, вдова через определенный срок должна была выйти замуж за чело-века, способного 'тянуть службу', или поставить сына. Земля должна была служить. Правда, за особые заслуги ее могли пожаловать в на-следственное владение, и тогда 'воинник' становился 'вотчинником'.
Между 'воинником' и 'вотчинником' существовало глубокое не только социальное, но и психологическое различие. Для вотчинника война, боевая служба государству была чрезвычайным и далеко не же-
19
лательным происшествием, для воинника - повседневной службой. Вотчинник-боярин, служил великому князю и мог погибнуть на этой службе, но великий князь не был для него богом. Привязанность к земле, к Руси была для него еще окрашена местным патриотизмом, памятью о службе, которую нес его род, и о чести, которой он пользо-вался. Патриотизм воинника-дворянина был тесно связан с личной преданностью государю и имел государственный характер. В глазах же боярина дворянин был наемником, человеком без рода и племени и опасным соперником у государева престола. Боярин в глазах дворяни-на - ленивец, уклоняющийся от государевой службы, лукавый слуга, всегда втайне готовый к крамоле. Этот взгляд начиная с XVI века раз-деляют московские великие князья и цари. Но особенно интересно, что, судя по данным фольклора, он близок и крестьянской массе.
Петровская реформа, при всех издержках, которые накладывали на нее характер эпохи и личность царя, решила национальные задачи, создав государственность, обеспечившую России двухсотлетнее существование в ряду главных европейских держав и создав одну из самых ярких культур в истории человеческой цивилизации. И если нынешние критики Петра порой утверждают, что судьбы России сложились бы более счастливо без этой государственности, то вряд ли найдется человек, который хотел бы представить себе русскую историю без Пушкина и Достоевского, Толстого и Тютчева, без Московского университета и Царскосельского лицея.
Еще в XVII веке началось стирание различий между поместьем и вот-чиной, а указ царя Федора Алексеевича (1682), возвестивший уничтожение местничества, показал, что господствующей силой в вызревавшем государ-ственном порядке будет дворянство. Вряд ли стоит повторять общеизвест-ные истины о социальном эгоизме этого нового господствующего сословия и предаваться запоздалому обличению крепостного права. Недобрая память, оставленная им в русской истории, слишком очевидна. Однако, отрицая историческую роль русского дворянства, мы рискуем впасть в крайность.
Деятели Петровской эпохи любили подчеркивать общенародный смысл осуществляемых в тяжких трудах реформ. В речи, посвященной Ништадтскому миру, Петр сказал, что 'надлежит трудитца о ползе и прибытке общем <...> от чего облегчен будет народ'1. Сходную мысль выразил и Феофан Прокопович в речи, посвященной этому же собы-тию. Вопрошая, каковы должны быть плоды мира, он отвечал: 'Ума-ление народных тяжестей'2.
Еще в XVII веке, в поэзии Симеона Полоцкого, возник идеал царя-труженика, который 'трудится своими руками' и царствует ради блага подданных. Этот образ получил монументальное развитие в творчестве М. Ломоносова. Его Петр
Рожденны к Скипетру, простер в работу руки, Монаршу власть скрывал, чтоб нам открыть наук...3
Он являлся не в блеске престола, а 'в поте, в пыли, в дыму, в пламе-ни', 'за отдохновение почитал себе трудов Своих перемену. Не токмо
20
день или утро, но и солнце на восходе освещало его на многих местах за разными трудами'4. Конечно, многие высказывания современников несут на себе печать лести. Но не лесть руководила историком князем Михаилом Щербатовым (его перо не щадило современных ему госуда-рей), когда он в 'Рассмотрении о пороках и самовластии Петра Вели-кого', перечислив все негативные стороны его царствования, все же вынес оправдательный приговор реформатору. Не был льстецом и Пуш-кин в своих знаменитых строках:
То академик, то герой,
То мореплаватель, то плотник,
Он всеобъемлющей душой
На троне вечный был работник.
Личный труд Петра не был забавой, странной причудой - это была программа, утверждение равенства всех в службе. Государственная служба приобретала для Петра почти религиозное значение грандиозной, непре-рывной литургии в храме Государства. Работа была его молитвой*.
И если в среде старообрядцев возникла легенда о 'подменном царе' и 'царе-антихристе'**, то выходец из народа Иван Посошков, бесспор-но, отражал не только свое личное мнение, когда писал: 'Великий наш монарх... на гору... сам-десят тянет'5. Вряд ли представляли исключе-ние и те олонецкие мужики, которые, вспоминая Петра, говорили, что Петр - царь так царь! Даром хлеба не ел, пуще батрака работал. Нель-зя забывать и о неизменно положительном образе Петра в русском сказочном фольклоре.
Не будем, однако, настаивать на правоте того или другого взгляда: легенда о 'народном царе' - такая же легенда, как и о 'царе-анти-христе'. Отметим лишь существование обеих легенд и попытаемся оце-нить реальную ситуацию.
Дворянство, бесспорно, поддерживало реформу. Именно отсюда чер-пались неотложно потребовавшиеся новые работники: офицеры для армии и флота, чиновники и дипломаты, администраторы и инженеры,
* Несмотря на враждебное отношение к попыткам церковных деятелей влиять на государственную власть, на известные случаи кощунства, Петр тщательно соблюдал православные обряды. Даже нерасположенный к нему дипломат Юст Юль вынужден был признать, что 'царь благочестив', а другой свидетель, француз Ле-Форт в 1721 году отмечал, что 'царь говел более тщательно, чем обычно, с Меа culpa (покаянием. - Ю. Л.),
коленопреклонением и многократным целованием земли'.
** В народнических кругах и в окружении А. И. Герцена существовала тенденция видеть в старообрядцах выразителей мнений всего народа и на этом основании конструировать отношение крестьянства к Петру. В дальнейшем эту точку зрения усвоили русские символисты - Д. С. Мережковский и др., отождествлявшие сектантов и представителей раскола со всем народом. Вопрос этот нуждается в дальнейшем беспристрастном исследовании. Отметим лишь, что такие, сделавшиеся уже привычными утверждения, как мнение известного исследователя лубка Д. Ровинского, что лубок 'Как мыши кота хоронили' и ряд листов на тему 'Старик и ведьма' являются сатирами на Петра, на поверку оказываются ни на чем не основанными.
21
ученые. То были энтузиасты труда на благо государства, - такие, как историк и государственный деятель В. Н. Татищев, писавший, что все, чем он обладает (а 'обладал' он многим: изучал в Швеции финансовое дело, строил заводы и города, 'управлял' калмыцким народом, был географом и историком), он получил от Петра, и главное, подчеркивал он, разум.
Однако, когда мы говорим 'дворянство' применительно к этой эпо-хе, следует уточнить наши привычные, основанные на Гоголе или Тур-геневе представления. Важно иметь в виду, что во время восстания Болотникова и других массовых народных движений дворянские от-ряды составляли хотя и нестойкую и ненадежную, но активную пери-ферию крестьянских армий. Крепостное право еще только складыва-лось, и в пестрой картине допетровского общества с его богатством групп и прослоек дворянин и крестьянин еще не сделались полярны-ми фигурами.
Поэтому можно взглянуть на вопрос и с другой стороны. XVII век был 'бунташным' веком. Он начался смутой, самозванцами, польской и шведской интервенцией, крестьянской войной под руководством Бо-лотникова и продолжался многочисленными мятежами и бунтами. Мы привыкли к упрощенному взгляду, согласно которому взрывы классо-вой борьбы всегда соответствуют интересам низших классов, а выра-жение 'крестьянская война' воспринимается как обозначение такой войны, которая отвечает интересам всего крестьянства и в которой кре-стьянство почти поголовно участвует. При этом мы забываем слова Пушкина: 'Не приведи Бог видеть русский бунт - бессмысленный и беспощадный'. Уже смута с ее бесчинствами, которые творили не толь-ко интервенты, но и многочисленные вооруженные банды 'гулящих людей', причинила сельскому населению России неизмеримые стра-дания. Опустошенные и разграбленные села, крестьянские избы, заби-тые трупами, голод, бегство населения - такая картина возникает из документов. Мятежи и бунты вызывали неслыханную вспышку разбой-ничества. Наивная идеализация - видеть в этих разбойниках Робинов Гудов или Карлов Мооров, защитников эксплуатируемых, обрушивших весь свой классовый гнев на угнетателей народа. Основной жертвой их делался беззащитный крестьянин:
Уж как рыбу мы ловили
По сухим по берегам,
По сухим по берегам -
По амбарам, по клетям.
А у дядюшки Петра
Мы поймали осетра,
Что того ли осетра -
Все гнедого жеребца.
(Фольклорная запись моя. - Ю. Л.).
22
Ограбленный 'дядюшка Петр' вряд ли был угнетателем народа.
Идея порядка, 'регулярного государства' вовсе не была внушена Петру I путешествием в Голландию или вычитана у Пуффендорфа - это был вопль земли, которая еще не залечила раны 'бунташного века' и одновременно не могла себе представить, во что обойдется ей эта 'регулярность'.
Психология служилого сословия была фундаментом самосознания дворянина XVIII века. Именно через службу сознавал он себя частью сословия. Петр I всячески стимулировал это чувство - и личным примером, и рядом законодательных актов. Вершиной их явилась Табель о рангах, вырабатывавшаяся в течение ряда лет при посто-янном и активном участии Петра I и опубликованная в январе 1722 года. Но и сама Табель о рангах была реализацией более общего принципа новой петровской государственности - принципа 'регу-лярности'.
Формы петербургской (а в каком-то смысле и всей русской город-ской) жизни создал Петр I. Идеалом его было, как он сам выражался, регулярное - правильное - государство, где вся жизнь регламентиро-вана, подчинена правилам, выстроена с соблюдением геометрических пропорций, сведена к точным, однолинейным отношениям. Проспекты прямые, дворцы возведены по официально утвержденным проектам, все выверено и логически обосновано. Петербург пробуждался по ба-рабану: по этому знаку солдаты приступали к учениям, чиновники бе-жали в департаменты. Человек XVIII века жил как бы в двух измере-ниях: полдня, полжизни он посвящал государственной службе, время которой было точно установлено регламентом, полдня он находился вне ее.
Однако идеал 'регулярного государства', конечно, никогда не мог быть и не был полностью реализован. С одной стороны, 'регулярность' постоянно размывалась живой жизнью, не мирящейся с механическим единообразием, с другой - перерождалась в реальность бюрократиче-скую. И если идеал Петра I вначале имел известные резоны, то очень скоро он породил одно из основных зол и вместе с тем основных характерных черт русской жизни - ее глубокую бюрократизацию.
Прежде всего регламентация коснулась государственной службы. Правда, чины и должности, которые существовали в допетровской Рос-сии (боярин, стольник и др.), не отменялись. Они продолжали суще-ствовать, но эти чины перестали жаловать, и постепенно, когда старики вымерли, с ними исчезли и их чины. Вместо них введена была новая служебная иерархия. Оформление ее длилось долго. 1 февраля 1721 года Петр подписал проект указа, однако он еще не вступил в силу, а был роздан государственным деятелям на обсуждение. Сделано было много замечаний и предложений (правда, Петр ни с одним из них не согласился; это была его любимая форма демократизма: он все давал обсуждать, но потом все делал по-своему). Далее решался вопрос о
23
принятии указа о Табели. Для этого создана была специальная комис-сия, и только в 1722 году этот закон вступил в силу.
Что представляла собой Табель о рангах? Основная, первая мысль законодателя была в целом вполне трезвой: люди должны занимать должности по своим способностям и по своему реальному вкладу в государственное дело. Табель о рангах и устанавливала зависимость общественного положения человека от его места в служебной иерархии. Последнее же в идеале должно было соответствовать заслугам перед царем и отечеством. Показательна правка, которой Петр подверг пункт третий Табели. Здесь утверждалась зависимость 'почестей' от служеб-ного ранга: 'Кто выше своего ранга будет себе почести требовать, или сам место возмет, выше данного ему ранга; тому за каждый случай платить штрафу, 2 месяца жалования'. Составлявший ранний вариант закона А. И. Остерман направил этот пункт против 'ссоролюбцев', то есть представителей старой знати, которые и в новых условиях могли попытаться местничать - затевать ссоры о местах и почестях. Однако Петра уже больше волновало другое: возможность того, что неслужив-шие или нерадивые в службе родовитые люди будут оспаривать пре-имущества у тех, кто завоевал свой ранг усердной службой. Он вычер-кнул 'ссоролюбцев' и переформулировал требование соответствия по-чета и чина так: 'Дабы тем охоту подать к службе, и оным честь, а не нахалам и тунеядцам получать'6.
Большим злом в государственной структуре допетровской Руси было назначение в службу по роду. Табель о рангах отменила распределение мест по крови, по знатности, приводившее к тому, что почти каждое решение оказывалось сложной, запутанной историей. Оно порождало множество распрей, шумных дел, судебных разбирательств: имеет ли право данный сын занимать данное место, если его отец занимал та-кое-то место, и т. д. Приказ, ведавший назначениями, был завален подобными делами даже во время военных действий: прямо накануне сражений очень часто возникали непримиримые местнические споры из-за права по роду занять более высокое место, чем соперник. Начи-нался счет отцами, дедами, родом - и это, конечно, стало для деловой государственности огромной помехой. Первоначальной идеей Петра и было стремление привести в соответствие должность и оказываемый почет, а должности распределять в зависимости от личных заслуг перед государством и способностей, а не от знатности рода. Правда, уже с самого начала делалась существенная оговорка: это не распространя-лось на членов царской семьи, которые всегда получали в службе пре-восходство.
Табель о рангах делила все виды службы на воинскую, статскую и придворную. Первая, в свою очередь, делилась на сухопутную и мор-скую (особо была выделена гвардия). Все чины были разделены на 14 классов, из которых первые пять составляли генералитет (V класс су-хопутных воинских чинов составляли бригадиры; этот чин был впос-
24
ледствии упразднен). Классы VI-VIII составляли штаб-офицерские, а IX-XIV - обер-офицерские чины.
Табель о рангах ставила военную службу в привилегированное по-ложение. Это выражалось, в частности, в том, что все 14 классов в воинской службе давали право наследственного дворянства, в статской же службе такое право давалось лишь начиная с VIII класса. Это оз-начало, что самый низший обер-офицерский чин в военной службе уже давал потомственное дворянство, между тем как в статской для этого надо было дослужиться до коллежского асессора или надворного советника*. Об этом говорил 15-й пункт Табели: 'Воинским чинам, ко-торые дослужатся до Обер-офицерства не из Дворян; то когда кто по-лучит вышеописанной чин, оной суть Дворянин, и его дети, которые родятся в Обер-офицерстве; а ежели не будет в то время детей, а есть прежде, и отец будет бить челом, тогда Дворянство давать и тем, только одному сыну, о котором отец будет просить. Прочие же чины, как граж-данские, так и придворные, которые в Рангах не из Дворян, оных дети не суть Дворяне'**.
Из этого положения в дальнейшем проистекло различие между на-следственными (так называемыми 'столбовыми') дворянами и дворя-нами личными. К последним относились статские и придворные чины XIV- IX рангов. Впоследствии личное дворянство давали также ордена (дворянин 'по кресту') и академические звания. Личный дворянин пользовался рядом сословных прав дворянства: он был освобожден от телесных наказаний, подушного оклада, рекрутской повинности. Одна-ко он не мог передать этих прав своим детям, не имел права владеть крестьянами, участвовать в дворянских собраниях и занимать дворян-ские выборные должности.
Такая формулировка закона открывала, по мысли Петра I, доступ в высшее государственное сословие людям разных общественных групп, отличившимся в службе, и, напротив, закрывала доступ 'наха-лам и тунеядцам'. Подход этот диктовался напряженными условиями, в которых проводилась реформа, и, бесспорно, создавал иллюзию 'об-щенародного' самодержавия. Характерен такой эпизод: в связи с тем, что в ряде законодательных актов встречались выражения 'знатное
* Впоследствии, особенно при Николае I, положение менялось в сторону все большего превращения дворянства в замкнутую касту. Уровень чина, при котором недворянин
получал дворянство, все время повышался.
** Предпочтение, даваемое воинской службе, отразилось в полном заглавии закона: 'Табель о рангах всех чинов, воинских, статских и придворных, которые в котором классе чины; и которые в одном классе, те имеют по старшинству времени вступления в чин между собою, однакож воинские выше протчих, хотя б и старее кто в том классе пожалован был'. Характерно и другое: назначив воинские чины I класса (генерал-фельдмаршал в сухопутных и генерал-адмирал в морских войсках), Петр оставил пустыми места I класса в статской и придворной службе. Лишь указание Сената, что это поставит русских дипломатов при сношениях с иностранными дворами в неравное положение, убедило его в необходимости I класса и для статской службы (им стал канцлер). Придворная же служба так и осталась без высшего ранга.
25
шляхетство' или 'знатное дворянство', Сенат в 1724 году обратился к императору с вопросом, кого следует относить к этой группе: имеющих определенное состояние ('кто имеют более ста дворов') или по рангам? Петр I отвечал: 'Знатное дворянство по годности считать'.7
Военная служба считалась преимущественно дворянской службой - статская не считалась 'благородной'. Ее называли 'подьяческой', в ней всегда было больше разночинцев, и ею принято было гнушаться. Исключение составляла дипломатическая служба, также считавшаяся 'благородной'. Лишь в александровское и позже в николаевское время статский чиновник начинает в определенной мере претендовать на об-щественное уважение рядом с офицером. И все же почти до самого конца 'петербургского периода' правительство в случае, если требовался энерги-ческий, расторопный и желательно честный администратор, предпочитало не 'специалиста', а гвардейского офицера. Так, Николай I назначил в 1836 году генерала от кавалерии графа Николая Александровича Протасова обер-прокурором святейшего Синода, то есть практически поставил его во главе русской церкви. И тот без года двадцать лет исполнял эту должность, с успехом приблизив духовные семинарии по характеру обучения к воен-ным училищам.
Однако правительственная склонность к военному управлению и та симпатия, которой пользовался мундир в обществе, - в частности, дамском, - проистекали из разных источников. Первое обусловлено общим характером власти. Русские императоры были военными и по-лучали военное воспитание и образование. Они привыкали с детства смотреть на армию как на идеал организации; их эстетические представ-ления складывались под влиянием парадов, они носили фраки только путешествуя за границей инкогнито. Нерассуждающий, исполнительный офицер представлялся им наиболее надежной и психологически понят-ной фигурой. Даже среди статских чиновников империи трудно назвать лицо, которое хотя бы в молодости, хоть несколько лет не носило бы офицерского мундира.
Иную основу имел 'культ мундира' в дворянском быту. Конечно, особенно в глазах прекрасного пола, не последнюю роль играла эсте-тическая оценка: расшитый, сверкающий золотом или серебром гусар-ский, сине-красный уланский, белый (парадный) конногвардейский мундир был красивее, чем бархатный кафтан щеголя или синий фрак англомана. Особенно заметным стало отличие военного от статского, когда в начале XIX века (Карамзин отметил это в 1802 году в 'Вестнике Европы', а Мюссе в 1836-м в 'Исповеди сына века', связав с роман-тической модой на траур и печаль) молодые люди оделись в черные фраки, после чего черный цвет надолго утвердился за официальной одеждой статского мужчины. До того как романтизм ввел моду на разо-чарованность и сплин, в молодом человеке ценилась удаль, умение жить широко, весело и беспечно. И хотя маменьки предпочитали со-лидных женихов во фраках, сердца их дочерей склонялись к лихим
26
поручикам и ротмистрам, весь капитал которых состоял в неоплатных долгах и видах на наследство от богатых тетушек.
И все же предпочтение военного статскому имело более весомую причину. Табель о рангах создавала военно-бюрократическую машину государственного управления. Власть государства покоилась на двух фигурах: офицере и чиновнике, однако социокультурный облик этих двух кариатид был различным. Чиновник - человек, само название которого производится от слова 'чин'. 'Чин' в древнерусском языке означает 'порядок'. И хотя чин, вопреки замыслам Петра, очень скоро разошелся с реальной должностью человека, превратившись в почти мистическую бюрократическую фикцию, фикция эта имела в то же вре-мя и совершенно практический смысл. Чиновник - человек жало-ванья, его благосостояние непосредственно зависит от государства. Он привязан к административной машине и не может без нее существо-вать. Связь эта грубо напоминает о себе первого числа каждого месяца, когда по всей территории Российской Империи чиновникам должны бы-ли выплачивать жалованье. И чиновник, зависящий от жалованья и чи-на, оказался в России наиболее надежным слугой государства. Если во Франции XVIII века старое судейское сословие - 'дворянство мантии' - дало в годы революции идеологов третьему сословию, то русское чинов-ничество менее всех других групп проявило себя в революционных дви-жениях.
Имелась и еще одна сторона жизни чиновника, определявшая его низкий общественный престиж. Запутанность законов и общий дух го-сударственного произвола, ярчайшим образом проявившийся в чинов-ничьей службе, привели (и не могли не привести) к тому, что русская культура XVIII - начала XIX века практически не создала образов беспристрастного судьи, справедливого администратора - бескорыст-ного защитника слабых и угнетенных. Чиновник в общественном со-знании ассоциировался с крючкотвором и взяточником. Уже А. Сума-роков, Д. Фонвизин и особенно В. Капнист в комедии 'Ябеда' (1796) запечатлевают именно такой стереотип общественного восприятия. Не случайно исключением в общественной оценке были чиновники ино-странной коллегии, чья служба для взяткобрателя не была заманчивой, но зато давала простор честолюбивым видам. От служащих Коллегии иностранных дел требовались безукоризненные манеры, хороший французский язык (а в русском языке - ясность слога и изящный 'карамзинский' стиль) и тщательность в одежде. Гоголь, описывая гу-ляющих на Невском проспекте, выделил именно этот класс чиновни-ков: 'К ним присоединяются и те, которые служат в иностранной кол-легии и отличаются благородством своих занятий и привычек. Боже, какие есть прекрасные должности и службы! Как они возвышают и услаждают душу! Но, увы! я не служу и лишен удовольствия видеть тонкое обращение с собою начальников'. Далее Гоголь сообщает чи-тателю: на Невском проспекте вы 'встретите бакенбарды единствен-ные, пропущенные с необыкновенным и изумительным искусством
27
под галстух, бакенбарды бархатные, атласные, черные, как соболь или уголь, но, увы, принадлежащие только одной иностранной коллегии. Служащим в других департаментах провидение отказало в черных ба-кенбардах, они должны, к величайшей неприятности своей, носить ры-жие'. Чиновник же других коллегий, особенно подьячий, по выраже-нию Сумарокова - 'кувшинное рыло', Гоголю рисовался в облике не-опрятного существа и безжалостного взяткобрателя. Капнист в комедии 'Ябеда' заставил хор провинциальных чиновников петь куплет:
Бери, большой тут нет науки;
Бери, что можно только взять.
На что ж привешены нам руки,
Как не на то, чтоб брать?8
Гоголевский Поприщин ('Записки сумасшедшего') рисует такой портрет чиновника 'в губернском правлении, гражданских и казенных палатах': 'Там, смотришь, иной прижался в самом уголку и пописы-вает. Фрачишка на нем гадкой, рожа такая, что плюнуть хочется, а посмотри ты, какую он дачу нанимает! Фарфоровой вызолоченной чашки и не неси к нему: 'это", говорит, 'докторский подарок"; а ему давай пару рысаков, или дрожки, или бобер рублей в триста. С виду такой тихенькой, говорит так деликатно: 'Одолжите ножичка починить перышко", а там обчистит так, что только одну рубашку оставит на просителе'.
Русская бюрократия, являясь важным фактором государственной жизни, почти не оставила следа в духовной жизни России: она не создала ни своей культуры, ни своей этики, ни даже своей идеологии. Когда в пореформенной жизни потребовались журналисты, деятели обновленного суда, адвокаты, то они, особенно в первые десятилетия после отмены крепостного права, появлялись из совсем другой среды, в первую очередь из той, которая была связана с церковью, с белым духовенством и которую петровская реформа, казалось, отодвинула на второй план*.
Положение другой опоры России 'императорского периода' - офи-церства - было иным. Как мы уже сказали, дворянство фактически монополизировало военную службу. Но оно, в результате петровской реформы, сделалось монополистом еще более важной стороны обще-ственной жизни - присвоило себе исключительное право душевладения. Не нужно говорить, насколько гибельно это сказалось как на судь-бах России, так и на судьбах самого дворянства. Первое выразилось в неестественной задержке освобождения крестьян, исказившей весь путь империи, вопреки приданному ей европейскому импульсу. Второе - в том, что, несмотря на значительность своего вклада в национальную культуру, дворянство в России так и не смогло приспособиться к по-
* Интересно, что дворянство, быстро разорявшееся в 1830-1840-е годы, тоже внесло активный вклад в формирование русской интеллигенции. Профессиональное дореформенное чиновничество оказалось и здесь значительно менее активным.
28
реформенному существованию, в результате чего в культурной жизни образовался еще один разрыв.
Но, подчеркнем еще раз, сознание 'исторических грехов' русского дво-рянства не должно заслонять от нас значительности его вклада в наци-ональную культуру, Целый период в 150 лет будет отмечен печатью госу-дарственного и культурного творчества, высокими духовными поисками, произведениями общенационального и общечеловеческого значения, со-зданными в недрах русской дворянской культуры и одновременно во-шедшими в историю общечеловеческой духовной жизни. Мы говорим о 'дворянской революционности', и это парадоксальное сочетание луч-ше всего выражает то противоречие, о котором идет речь.
Как это ни покажется, может быть, читателю странным, следует ска-зать, что и крепостное право имело для истории русской культуры в целом некоторые положительные стороны. Именно на нем покоилась, пусть извращенная в своей основе, но все же определенная независи-мость дворян от власти - то, без чего культура невозможна. Офицер служил не из-за денег. Жалованье его едва покрывало расходы, которых требовала военная жизнь, особенно в столице, в гвардии. Конечно, бы-ли казнокрады: где-нибудь в армейском полку в провинции можно бы-ло сэкономить на сене для лошадей, на ремонте лошадей*, на солдат-ской амуниции, но нередко командиру роты, полка, шефу полка для того, чтобы содержать свою часть 'в порядке' (а при системе аракче-евской муштры амуниция приходила в негодность раньше срока), прихо-дилось доплачивать из своего кармана, особенно перед царскими смотрами. Если вспомнить, что обычаи требовали от офицера гораздо более разгуль-ной жизни, чем от чиновника, что отставать от товарищей в этом отноше-нии считалось неприличным, то нам станет ясно, что военная служба не могла считаться доходным занятием. Ее обязательность для дворянина состояла в том, что человек в России, если он не принадлежал к податному сословию, не мог не служить. Без службы нельзя было получить чина, и дворянин, не имеющий чина, показался бы чем-то вроде белой вороны. При оформлении любых казенных бумаг (купчих, закладов, актов покупки или продажи, при выписке заграничного паспорта и т. д.) надо было ука-зывать не только фамилию, но и чин. Человек, не имеющий чина, должен был подписываться: 'недоросль такой-то'. Известный приятель Пушкина князь Голицын - редчайший пример дворянина, который никогда не слу-жил, - до старости указывал в официальных бумагах: 'недоросль'.
* Ремонт лошадей - технический термин в кавалерии, означающий пополнение и обновление конского состава. Для закупки лошадей офицер с казенными суммами командировался на одну из больших ежегодных конских ярмарок. Поскольку лошади покупались у помещиков - лиц частных, проверки суммы реально истраченных денег фактически не было. Гарантиями реальности суммы денежных трат были, с одной стороны, доверие к командированному офицеру, а с другой - опытность полкового начальства, разбиравшегося в стоимости лошадей.
29
Впрочем, если дворянин действительно никогда не служил (а это мог себе позволить только магнат, сын знатнейшего вельможи, основное вре-мя проживающий за границей), то, как правило, родня устраивала ему фиктивную службу (чаще всего - придворную). Он брал долгосрочный отпуск 'для лечения' или 'для поправки домашних дел', к старости 'дослуживался' (чины шли за выслугу) до какого-нибудь обер-гофмейстера и выходил в отставку в генеральском чине. В Москве второй поло-вины 1820-х годов, когда заботливые маменьки начали опасаться отпу-скать своих мечтательных и склонных к немецкой философии отпрысков в гвардейскую казарму, типичной фиктивной службой сделалось поступ-ление в Архив коллегии иностранных дел. Начальник архива Д. Н. Бантыш-Каменский охотно зачислял этих молодых людей (их в обществе стали иронически называть 'архивными юношами') 'сверх штата', то есть без жалованья и без каких-либо служебных обязанностей, просто по старомосковской доброте и из желания угодить дамам.
Одновременно с распределением чинов шло распределение выгод и почестей. Бюрократическое государство создало огромную лестницу че-ловеческих отношений, нам сейчас совершенно непонятных. Все чи-татели наверняка помнят то место из гоголевского 'Ревизора', когда Хлестаков, завираясь, входит в раж. Он еще не сделал себя главноко-мандующим, он еще только начинает врать и говорит: 'Мне даже на пакетах пишут 'ваше превосходительство"'. Что это значит? Почему гоголевские чиновники так перепугались, что стали повторять 'ва... ва... ваше превосходительство'? Право на уважение распределялось по чи-нам. В реальном быту это наиболее ярко проявилось в установленных формах обращения к особам разных чинов в соответствии с их клас-сом. Для особ I и II классов таким обращением было 'ваше высокопре-восходительство'. Особы III и IV классов - 'превосходительства' ('ваше превосходительство' надо было писать также и университетскому ректору, независимо от его чина). V (тот самый выморочный класс бригадиров, о котором говорилось выше) требовал обращения 'ваше высокородие'. К лицам VI-VIII классов обращались 'ваше высокоблагородие', к лицам IX-XIV классов - 'ваше благородие' (впрочем, в быту так обра-титься можно было и к любому дворянину, независимо от его чина). На-стоящей наукой являлись правила обращения к царю. На конверте, на-пример, надо было писать: 'Его императорскому величеству государю им-ператору', а само обращение начинать словами: 'Всемилостивейший монарх' или: 'Августейший монарх'. Даже духовную сферу Петр I как бы регламентировал: митрополит и архиепископ - 'ваше высокопреосвя-щенство' (в письменном обращении: 'ваше высокопреосвященство, вы-сокопреосвященный владыка'), епископ - 'ваше преосвященство' (в письме: 'ваше преосвященство, преосвященный владыка'), архиман-дрит и игумен - 'ваше высокопреподобие', священник - 'ваше пре-подобие'.
Приведем лишь один пример высокой значимости обращений по чину. В чем смысл эффекта, произведенного репликой Хлестакова? Дело не толь-
30
ко в том, что Хлестаков - 'елистратишка', как его называет слуга Осип, то есть коллежский регистратор, чиновник самого низшего, XIV класса, - присвоил себе звание чиновника столь высокого ранга (если он - особа III класса, то он либо генерал-лейтенант, либо тайный со-ветник, если IV класса - то генерал-майор, или действительный стат-ский советник, или, как мы знаем, обер-прокурор). Вот эта последняя возможность, по-видимому, и напугала чиновников: ведь обер-прокурор сената - это ревизор, тот, кого посылают раскрывать должностные преступления. Пьяная похвальба Хлестакова через мелкую, нам почти незаметную деталь оказывается связанной с главной темой комедии и с ее символическим заглавием.
Конечно, Петр I не думал охватить регламентами всю жизнь своих подданных. Он специально оговаривал, что 'осмотрение каждого ранга не в таких оказиях требуется, когда некоторые, яко добрые друзья и соседи съедутся, или в публичных ассамблеях, но токмо в церквях при службе Божией и при Дворцовых церемониях, яко при аудиенции по-слов, торжественных столах, в чиновных съездах, при браках, при кре-щениях и сим подобных публичных торжествах и погребениях'. Од-нако даже простое перечисление 'оказий', при которых поведение лю-дей определяется их чином, показывает, что число их весьма велико. При этом Петр, который, вводя какой-либо закон, сразу же определял и наказание за его нарушение, устанавливает суровую кару за поведение 'не по чину'. Штраф (два месяца жалованья) платили и те, кто его получал, и служившие без жалованья: 'платить ему такой штраф, как жалованья тех чинов, которые с ним равного ранга'*9.
Место чина в служебной иерархии связано было с получением (или неполучением) многих реальных привилегий. По чинам, к примеру, давали лошадей на почтовых станциях.
В XVIII веке, при Петре I, в России учреждена была 'регулярная' почта. Она представляла собой сеть станций, управляемых специаль-ными чиновниками, фигуры которых сделались позже одними из пер-сонажей 'петербургского мифа' (вспомним 'Станционного смотрите-ля' Пушкина). В распоряжении станционного смотрителя находились государственные ямщики, кибитки, лошади. Те, кто ездили по государ-ственной надобности - с подорожной или же по своей надобности, но на прогонных почтовых лошадях, приезжая на станцию, оставляли усталых лошадей и брали свежих. Стоимость езды для фельдъегерей оплачивалась государством. Едущие 'по собственной надобности' пла-тили за лошадей.
Поэтому провинциальный помещик предпочитал ездить на собст-венных лошадях, что замедляло путешествие, но делало его значитель-но дешевле.
* Надо сказать, что служба без жалованья была довольно частым явлением, а А Меншиков в 1726 году вообще отменил жалованье мелким чиновникам, говоря, что они и так берут много взяток.
31
Так, пушкинская Ларина
...тащилась,
Боясь прогонов дорогих,
Не на почтовых, на своих.
(7, XXXV)
Поместье Лариных, видимо, находилось в Псковской губернии. Путь оттуда в Москву 'на почтовых' длился обычно трое суток, а на курь-ерских - двое. Экономия Лариной привела к тому, что
...Наша дева насладилась
Почтовой скукою вполне:
Семь суток ехали оне.
(7, XXXV)
При получении лошадей на станциях существовал строгий порядок: вперед, без очереди, пропускались фельдъегеря со срочными государ-ственными пакетами, а остальным давали лошадей по чинам: особы I-III классов могли брать до двенадцати лошадей, с IV класса - до восьми и так далее, вплоть до бедных чиновников VI-IX классов, ко-торым приходилось довольствоваться одной каретой с двумя лошадь-ми. Но часто бывало и по-другому: проезжему генералу отдали всех лошадей - остальные сидят и ждут... А лихой гусарский поручик, при-ехавший на станцию пьяным, мог побить беззащитного станционного смотрителя и силой забрать лошадей больше, чем ему было положено.
По чинам же в XVIII веке слуги носили блюда на званых обедах, и сидевшие на 'нижнем' конце стола гости часто созерцали лишь пустые тарелки. Рассказывали, что князь Г. А. Потемкин однажды позвал к себе на обед какого-то мелкого чиновника и после обеда милостиво спросил его: 'Ну как, братец, доволен?' Сидевший в конце стола гость смиренно отвечал: 'Премного благодарствую, ваше сиятельство, все видал-с'. В это время угощение 'по чинам' входило в обязательный ритуал тех огромных пиров, где за столом встречались совершенно незнакомые люди, и даже хлебосольный хозяин не мог вспомнить всех своих гостей*. Лишь в XIX веке этот обычай стал считаться устарев-шим, хотя в провинции порой удерживался.
Чин пишущего и того, к кому он обращается, определял ритуал и форму письма. В 1825 году профессор Яков Толмачев выпустил книгу 'Военное красноречие'. В ней содержались практические правила со-ставления разного рода текстов - от речей полководцев до официаль-ных бумаг. Из книги мы узнаем, что официальный документ обяза-тельно должен быть 'чистой и ясной рукописью' без орфографических ошибок, что 'в военных бумагах никаких постскриптумов быть не дол-
* В бытописаниях XVIII столетия известен случай, когда некий гость сорок лет регулярно появлялся на обедах у одного вельможи. Однако, когда этот человек умер, оказалось, что никто, включая хозяина, не знал, кто он такой и каково его имя.
32
Примечания
Введение: Быт и культура
1 Блок А. А. Собр. соч. в 8-ми т. М.; Л., 1960, т. 3, с. 136.
2 Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 16-ти т. [М.; Л. ], 1937-1949, т. 11, с. 40. Далее все ссылки на это издание даются в тексте сокращенно: Пушкин, том, книга, страница Ссылки на 'Ев-гения Онегина' даются в тексте, с указанием главы (арабской цифрой) и строфы (римской).
3 Толстой Л. Н. Собр. соч. в 22-х т. М., 1979, т. 3, с. 27-28.
Часть первая
1 Воскресенский Н. А. Законодательные акты Петра I. М.; Л., 1945, т. 1, с. 175.
2 Прокопович Ф. Соч. М.; Л., 1961, с. 125.
3 Ломоносов М. В. Полн. собр. соч. в 10-ти т. М.; Л., 1959, т. 8, с. 284.
4 Там же, с. 610.
5 Посошков И. Т. Книга о скудости и богатстве и другие сочинения. М., 1951, с. 99.
6 Памятники русского права. Вып. 8. Законодательные акты Петра I. М., 1961, с. 185. Цит. по кн.: Павлов-Сильванский Н. Государевы служилые люди. Происхождение рус-ского дворянства. СПб., 1898, с. 261.
8 Капнист В. В. Собр. соч. в 2-х т. М.; Л., 1960, т. 1, с. 358.
9 Памятники русского права. Вып. 8. Законодательные акты Петра I, с. 185.
Толмачев Я. Военное красноречие, основанное на общих началах словесности. Ч. II. СПб., 1825, с. 120.
11 Посошков И. Т. Книга о скудости и богатстве..., с. 268.
12 Российское законодательство X-XX веков. В 9-ти т. М., 1987, т. 5, с. 28.
13 Там же, т. 5, с. 15-16.
14 Там же, т. 5, с. 16, со ссылкой на: Рабинович М. Д. Социальное происхождение и иму-щественное положение офицеров регулярной русской армии в конце Северной войны. - В кн.: Рос-сия в период реформ Петра I. М., 1973, с. 171; Буганов В. И, Преображенский А А, Тихонов Ю. А. Эво-люция феодализма в России. Социально-экономические проблемы. М., 1980, с. 241.
15 Памятники русского права. Вып. 8. Законодательные акты Петра I, с. 186.
16 См.: Семенова Л. Н. Очерки истории быта и культурной жизни России: Первая половина XVIII века. Л, 1982, с. 114-115; Переписка княгини E. П. Урусовой со своими детьми. - В кн.: Старина и новизна Кн. 20. М., 1916; Частная переписка князя Петра Ивановича Хованского, его семьи и родственников. - В кн.: Там же, кн. 10; Грамотки ХVII - начала ХVIII века. М., 1969.
17 Поэты 1790-1810-х годов, с. 805.
18 Декабристы. Летописи Гос. Литературного музея. М., 1938, кн. III, с. 484.
391
19 Муравьев А. Н. Автобиографические записки. - В кн.: Декабристы. Новые материа-лы. М., 1955, с. 197-198.
20 Баратынский E. А. Полн. собр. стихотворений. В 2-х т. Л., 1936, т. 1, с. 49.
21 Блок А. А. Собр. соч., т. 3, с. 164.
22 Марш С. Н. Полн. собр. соч. М., 1948, с. 289.
23 Карпов В. Н. Воспоминания. Шипов Н. История моей жизни. М.; Л., 1933, с. 142-143.
24 Винский Г. С. Мое время. СПб., [1914], с. 139.
Часть вторая
1 Фонвизин Д. И. Собр. соч. в 2-х т. М.; Л., 1959, т. 2, с. 273.
2 См.: Глушковский А. П. Воспоминания балетмейстера. М.; Л., 1940, с. 196-197.
3 [Петровский Л. ] Правила для благородных общественных танцев, изданные учителем тан-цеванья при Слободско-украинской гимназии Людовиком Петровским. Харьков, 1825, с. 13-14.
4 Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти т. М., 1956, т. 9, с. 30-31.
5 [Петровский Л. ] Правила для благородных общественных танцев..., с. 55.
6 См.: Lalla-Roukh. Divertissement exécuté au chateau royal de Berlin le 27 janvier 1821. Berlin, 1822.
7 Слонимский Ю. Балетные строки Пушкина. Л., 1974, с. 10.
8 [Петровский Л. ] Правила для благородных общественных танцев..., с. 70.
9 Там же, с. 72.
10 Dictionnaire critique et raisonné des étiquettes de la cour <... > Par M-me la comtesse de Genlis. Paris, 1818, v. II, p. 355.
11 [Петровский Л. ] Правила для благородных общественных танцев..., с. 70.
12 Смирнова-Россет А. О. Автобиография. М., 1931, с. 119.
13 [Петровский Л. ] Правила для благородных общественных танцев..., с. 83.
14 [Компан Шарль. ] Танцевальный словарь... М., 1790, с. 182.
15 Бульвер-Литтон Э. Пелэм, или Приключения джентльмена. М., 1958, с. 228.
16 Смирнова-Россет А. О. Автобиография, с. 332.
17 См.: Русский архив, 1866, ? 7, стб. 1255.
18 Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу. М.; Л., 1936, с. 280.
19 Смирнова-Россет А. О. Автобиография, с. 118.
20 [Петровский Л. ] Правила для благородных общественных танцев..., с. 74.
21 Записки графа М. Д. Бутурлина. - Русский архив, 1897, ? 5-8, с. 46.
22 Пушкин в воспоминаниях современников. В 2-х т. М., 1974, т. 2, с. 124-125.
23 Памятники литературы Древней Руси (XI - начало XII в. ). М., 1978, с. 31.
24 Записки Я. М. Неверова. - Русская старина, 1883, т. XI (цит. по: Помещичья Россия, с. 148). Парадоксальное совпадение находим в стихотворении Всеволода Рождественского, создающего образ Бестужева-Марлинского, бежавшего в горы и декламирующего следующий текст:
Лишь на сердце только наляжет тоска И небо покажется узким, Всю ночь ей в гареме читаю 'Цыган', Все плачу, пою по-французски.
Воображение поэта странно повторяло фантазии помещика давних пор.
25 Там же, с. 144-145.
26 См. об этом в кн.: Карнович E. П. Замечательные богатства частных лиц в России. СПб., 1874, с. 259-263; а также: Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина 'Евгений Онегин'. Комментарий. Л., 1980, с. 36-42.
27 В кн.: Карпов В. Н. Воспоминания. Шипов Н. История моей жизни, с. 391.
28 Там же, с. 390.
29 См.: Авдеева К. А. Записки о старом и новом русском быте. СПб., 1842, с. 124.
30 А. С. Пушкин в воспоминаниях современников, т. 2, с. 250-251.
31 Карпов В. Н. Воспоминания. Шипов Н. История моей жизни, с. 385-387.
32 Кацурагава X. Краткие вести о скитаниях в северных водах ('Хокуса Монряку'). М., 1978, с. 146.
33 Там же, с. 147.
34 Там же.
35 Там же, с. 148.
392
36 Там же.
37 Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. [М. ], 1938, т. 1, с. 306-307.
38 Щербатов М. М. Сочинения. СПб., 1898, т. 2, с. 219-220.
39 Суворов А. В. Письма. М., 1986, с. 323.
40 Эйдельман Н. Саранча летела... и села. - Знание - сила, 1968, ? 9, с. 38.
41 Карамзин Н. М. Соч. в 3-х т. СПб., 1848, т. 3, с. 507-508.
42 См. роскошное издание: Немирович-Данченко Вл. И. 'Горе от ума' в постановке Мос-ковского Художественного театра. М.; Пг., 1923, с. 87.
43 Русская комедия и комическая опера XVIII века. М.; Л., 1950, с. 99.
44 Отрывок из сатиры А. Г. Родзянки. - Русская старина, 1890, нояб., с. 505. Гофман М. Пушкин. Первая глава науки о Пушкине. Пб., 1922, с. 126.
46 Якушкин И. Д. Записки, статьи, письма. М., 1951, с. 246.
47 Д'Оревильи Б. Дендизм и Джордж Брэммель. М., 1912, с. I-V.
48 См.: Щукинский сборник. Т. 7, с. 323; а также: Черейский Л. А. Пушкин и его окружение. Л., 1975, с. 74.
49 Лермонтов М. Ю. Соч. в 6-ти т. М.; Л., 1957, с. 339.
50 См.: Библиография русских переводов и критической литературы. М., 1964, с. 48-49 и таблицы.
51 Впервые сопоставление сюжетов этих произведений см.: Штейн С. Пушкин и Гоф-ман. Сравнительное историко-литературное исследование. Дерпт, 1927, с. 275.
52 См.: Лекомцева М. И., Успенский Б. А. Описание одной системы с простым синтакси-сом; Егоров Б. Ф. Простейшие семиотические системы и типология сюжетов. - Труды по знаковым системам. Вып. П. Тарту, 1965.
53 Повести, изданные Александром Пушкиным. СПб., 1834, с. 187. В академическом издании Пушкина, несмотря на указание, что текст печатается по изданию 'Повестей' 1834 года, в ча-сти тиража эпиграф опущен, хотя это обстоятельство нигде в издании не оговорено.
54 Dictionnaire critique et raisonné des étiquettes de la cour <... > Par M-me la comtesse de Genlis, v. I, p. 304-305.
55 Страхов Н. Переписка Моды, содержащая письма безруких Мод, размышления нео-душевленных нарядов, разговоры бессловесных чепцов, чувствования мебелей, карет, за-писных книжек, пуговиц и старозаветных манек, кунташей, шлафоров, телогрей и пр. Нравственное и критическое сочинение, в коем с истинной стороны открыты нравы, образ жизни и разныя смешныя и важныя сцены модного века. М., 1791, с. 31-32.
56 Цит. по: Ирои-комическая поэма. Под ред. и с примеч. Б. Томашевского. Л., [1933], с. 109.
57 Там же, с. 704.
58 См., например: Эйхенбаум Б. Мой временник. <Л. >, 1929, с. 15-16.
59 Март С. Н. Полн. собр. соч., с. 306.
60 Рейхман У. Дж. Применение статистики. М., 1969, с. 168-169.
61 Гоголь Н. В. Полн. собр. соч., т. 12, с. 119.
62 Цветаева М. Избр. произведения. М.; Л., 1965, с. 446.
63 Яглом А. М., Яглом И. М. Вероятность и информация. М., 1973, с. 21-22.
64 Вяземский П. Старая записная книжка, с. 85.
65 Там же, с. 86.
66 Сатирический вестник. М., 1795, ч. IV, с. 46-48, 51.
67 Voltaire, Épîtres, Satires... Londres, 1781, с. 113.
68 Державин Г. P. Стихотворения. Л., 1957, с. 328. 70 Гоголь Н. В. Полн. собр. соч., т. 6, с. 16.
Бегичев Д. Семейство Холмских. Некоторые черты нравов и образа жизни, семейной и одинокой, русских дворян. М., 1841, с. 172.
71 Памятники русского права. Вып. 8, с. 459-460.
72 Там же, с. 461.
73 Бродский Н. Л. 'Евгений Онегин'. Роман А. С. Пушкина. М., 1950, с. 239.
74 Цит. по: Пушкин А. С. Письма, т. И, 1826-1830. М.; Л., 1928, с. 185.
75 Монтескье Ш. Дух законов. СПб., 1900, кн. 1, гл. VIII.
76 Страхов Н. Переписка Моды..., с. 46.
77 См.: О поединках. - Моск. ежемесячн. соч., 1781, ч. II.
393
78 См.: Декабристы. Материалы для их характеристики. М., 1907, с. 165.
79 Разговоры Пушкина. Собрали Сергей Гессен и Лев Модзалевский. М., 1929, с. 38-40.
80 См.: Даль В. И. Записки. - Русская старина, 1907, ? 10, с. 64; Бартенев П. И. К биогра-фии Пушкина. Т. И. М., 1885, с. 177.
81 Таллеман де Рео Жедеон. Занимательные истории. Л., 1974, т. 1, с. 159. См. об этом: Лотман Ю. Три заметки к проблеме: 'Пушкин и французская культура'. - Проблемы пуш-киноведения. Рига, 1983.
82 Щеголев П. E. Дуэль и смерть Пушкина. М., 1936, с. 191.
83 Дурасов В. Дуэльный кодекс. 1908, с. 56.
84 См.: Mémoires de J. Casanova de Seingalt écrits par lui-même. Paris, MCMXXXI, v. X, p. 163.
85 A С. Грибоедов, его жизнь и гибель в мемуарах современников. Л., 1929, с. 278-279.
86 Там же, с. 279-280.
87 Там же, с. 112.
88 Бестужев (Марлинский) А. А. Ночь на корабле. Повести и рассказы. М., 1988, с. 20. Пользуемся данным изданием как текстологически наиболее достоверным.
89 Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти т., т. 7, с. 206.
90 Проблема автоматизма весьма волновала Пушкина; см.: Якобсон P. Статуя в поэти-ческой мифологии Пушкина. - В кн.: Якобсон P. Работы по поэтике. М., 1987, с. 145-180.
91 См.: Лотман Ю. М. Тема карт и карточной игры в русской литературе начала XIX ве-ка. - Учен. зап. Тартуского гос. ун-та, 1975. Вып. 365. Труды по знаковым системам, т. VII.
92 Данные почерпнуты из кн. генерал-майора И. Микулина 'Пособие для ведения дел че-сти в офицерской среде'. СПб., 1912, ч. 1, табл. 1, с. 176-201.
93 Бестужев (Марлинский) А. А. Ночь на корабле. Повести и рассказы, с. 70-72.
94 Декабристы. Летописи Гос. Литературного музея, с. 488.
95 Декабристы. Материалы для их характеристики, с. 165.
96 См.: Батюшков К. Стихотворения. Л., 1936, с. 28-29; Томашевский Б. В. Пушкин и Франция. Л., 1960, с. 107.
97 Гинзбург Л. Я. О лирике. М.; Л., 1964, с. 18-19.
98 См.: Kazoknieks M. Studien zur Rezeption der Antike bei russischen Dichtern zu Beginn des XIX Jahrhunderts. München, 1968, S. 73.
99 Вигель Ф. Ф. Записки. М., 1928, т. 1, с. 177-179.
100 Врангель Н. Н. История скульптуры. - В кн.: История русского искусства. Под ред. И. Грабаря. Т. 5. М., б. г., с. 171.
101 Глинка С. Н. Записки. СПб., 1895, с. 61, 63.
102 Врангель Н. Н. История скульптуры. - В кн.: История русского искусства, т. 5, с. 171.
103 Сб. Русского Императорского Исторического общества, т. V, 1870, с. 66.
104 Давыдов Д. Соч. М., 1962, с. 64.
105 Комаровский E. Ф. Записки. СПб., 1914, с. 159, 165.
106 Dictionnaire critique et raisonné des étiquettes de la cour <... > Par M-me la comtesse de Genlis, v. 1. p. 18-19.
107 Феофана Прокоповича, архиепископа Великого Новгорода и Великих Лук, святейше-го правительствующего синода вице-президента... Слова и Речи, ч. 1, 1760, с. 158.
108 Давыдов Д. Опыт теории партизанского действия. М., 1822, с. 83.
109 Воспоминания Бестужевых. М.; Л., 1951, с. 36.
110 Гроссман Л. Пушкин в театральных креслах. Картины русской сцены 1817-1820 го-дов. Л., 1926, с. 6.
111 Аксаков С. Т. Собр. соч. в 4-х т. М., 1956, т. 4, с. 47-48.
112 Там же, с. 125-126.
113 О связи крестьянского быта с природными циклами см.: Успенский Г. И. Собр. соч. в 10-ти т. М., 1956, т. 5, с. 120.
114 Аксаков С. Т. Собр. соч., т. 3, с. 89.
115 Предтенеский А. В. Записка Т. E. Бока. - В кн.: Декабристы и их время. М.; Л., 1951, с. 198.
116 См.: Эйдельман Н. Лунин. М., 1970, с. 89; см. также: Окунь С. Б. Декабрист М. С. Лунин. Л., 1985, с. 13-14.
117 Поэты-сатирики конца XVIII - начала XIX в. Л., 1959, с. 173.
394
118 Шильдер Н. К. Император Александр Первый, его жизнь и царствование. Т. III. СПб., 1897, с. 38, 48. См. также: Русский архив, 1871, с. 1131.
119 Там же, с. 38-39, 368.
120 Cornelle. Oeuvre complètes. Ed. du Seuil, 1963, p. 226.
121 Цит. по: Хрестоматия по истории западноевропейского театра. M., 1955, т. 2, с. 1029. В мемуарах актера Г'наста-младшего содержится упоминание о том, что, когда на репети-ции машинист выставил голову из-за кулис, 'тотчас же Гёте прогремел: 'Господин Г'наст, уберите эту неподходящую голову из-за первой кулисы справа: она вторгается в рамку моей картины"' (там же, с. 1037).
122 Арапов П. Летопись русского театра. СПб., 1861, с. 310. Шаховской использовал теат-ральный эффект известного в ту пору анекдота, ср. в стихотворении В. Л. Пушкина 'К кня-зю П. А. Вяземскому' (1815):
... потом
На труд художника свои бросают взоры,
'Портрет, - решили все, - не стоит ничего:
Прямой урод, Эзоп, нос длинный, лоб с рогами!
И долг хозяина предать огню его!'
- 'Мой долг не уважать такими знатоками
(О чудо! говорит картина им в ответ):
Пред вами, господа, я сам, а не портрет!'
(Поэты 1190-1810-х годов, с. 680.)
123 Хрестоматия по истории западноевропейского театра, т. 2, с. 1026. Расположение правого и левого также роднит сцену с картиной: правым считается правое по отношению к актеру, повернутому лицом к публике, и наоборот.
124 Там же, с. 1029.
125 Родословная Головиных, владельцев села Новоспасского. М., 1847, с. 60-63.
126 Анненков П. В. А. С. Пушкин в Александровскую эпоху, 1799-1826. СПб., 1874, с. 18-19.
127 Карамзин Н. М. Избр. соч. в 2-х т. М.; Л., 1964, т. 2, с. 191.
128 Там же, с. 192.
129 Эткинд Е. Г. Разговор о стихах. М., 1970, с. 141-142.
130 Кукулевич А. М. Русская идиллия Н. И. Гнедича 'Рыбаки'. - Учен. зап. Ленинградского гос. ун-та, серия филол. наук, ? 46, вып. 3. Л., 1939, с. 314-315. А М. Кукулевич - один из самых одаренных учеников Г. А. Гуковского и И. И. Толстого, погиб на фронте осенью 1941 года.
13l Батюшков К. И. Соч. М.; Л., 1934, с. 374-375.
132 Там же, с. 373-375.
133 Неплюев И. И. Записки. СПб., 1893, с. 193.
134 Вяземский П. Старая записная книжка, с. 201.
135 Радищев А. Н. Полн. собр. соч., т. 1, с. 183.
136 Подробнее см.: Лотман Ю. М. Источники сведений Пушкина о Радищеве (1814- 1822). - В кн.: Пушкин и его время. Исследования и материалы. Л., 1962.
137 Радищев А. Н. Полн. собр. соч., т. 1, с. 183-184.
138 Цит. по: Трефолев Л. Н. Предсмертное завещание русского атеиста. - Исторический вестник, 1883, янв., с. 225.
139 Русский архив, 1876, ч. 3, с. 274. Ср.: Гуковский Гр. Очерки русской литературы XVIII века. Л., 1938, с. 82-83.
140 Русский архив, 1876, ч. 3, с. 276.
141 Там же, с. 277-278.
142 Глинка С. Н. Записки. СПб., 1895, с. 61.
143 Там же, с. 61-62.
144 Там же, с. 102, 103.
145 Давыдов Д. Соч., с. 248.
Глинка В. М., Помарнацкий А. В. Военная галерея Зимнего дворца. Л., 1981, с. 167, 168. 147 Баратынский Е. Полн. собр. стихотворений, т. 1, с. 138-139.
Часть третья
1 Неплюев И. И. Записки. СПб., 1893, с. 1.
2 Там же, с. 18.
3 Там же, с. 39-40.
395
4 Там же, с. 98-99.
5 Ломоносов М. В. Полн. собр. соч., т. 8, с. 779.
6 Полоцкий С. Избр. соч. М.; Л., 1953, с. 18.
7 Ломоносов М. В. Полн. собр. соч., т. 8, с. 284.
8 Державин Г. P. Стихотворения, с. 212-213.
9 Посошков И. Т. Книга о скудости и богатстве и другие сочинения, с. 94-95.
10 Неплюев И. И. Записки, с. 103.
11 Там же, с. 106-107.
12 Там же, с. 103.
13 Там же, с. 109-110.
14 Там же, с. 112-113.
15 Там же, с. 130.
16 Там же, с. 134.
17 Там же, с. 145.
18 Рылеев К. Полн. собр. стихотворений, с. 310.
19 Неплюев И. И. Записки, с. 197.
20 См. главу 'Бунташный век' в кн.: Панченко А. Русская культура в канун петровских ре-форм. Л., 1984, с. 3-36.
21 Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. 3. СПб., б. г., с. 1312.
22 Чистович И. А. Феофан Прокопович и его время. СПб., 1868, с. 260.
23 Там же, с. 261.
24 См.: Описание изданий гражданской печати. 1708 - январь 1725. М.; Л., 1955, с. 125-126; см. также: Описание изданий, напечатанных при Петре I. Сводный каталог. Л., 1972.
25 Чистович И. А. Феофан Прокопович и его время, с. 264-265.
26 Там же, с. 262-263.
27 Там же, с. 263.
28 Послания Ивана Грозного. М.; Л., 1951, с. 162-163.
29 Чистович И. А. Феофан Прокопович и его время, с. 683-687.
30 Там же, с. 691.
31 Там же, с. 692.
32 Там же, с. 694.
33 Вяземский П. Старая записная книжка, с. 194.
34 Державин Г. P. Стихотворения, с. 98-99.
35 Пыляев М. И. Замечательные чудаки и оригиналы. М., 1890, с. 25-26.
36 См. главу 'Роль Радищева в сплочении прогрессивных сил'. - В кн.: Бабкин Д. С. А Н. Ра-дищев. Литературно-общественная деятельность. М.; Л., 1966.
37 Шторм Г. Потаенный Радищев. М., 1965. 2-е изд., испр. и доп. М., 1968.
38 Известия, 1965, 18 сент.
39 Лотман Ю. М. В толпе родственников. - Учен. зап. Горьковского гос. ун-та. Вып. 78, 1966, с. 491-505.
40 Иванов Ф. Ф. Соч. и переводы. В 4-х ч. Ч. П. М., 1824, с. 88-89 первой пагинации.
41 Радищев А. Н. Полн. собр. соч., т. 1, с. 90.
42 Там же.
43 Там же, т. 2, с. 292-293, 295. Имеется в виду монолог Катона в одноименной трагедии Аддисона, где Катон характеризует самоубийство как крайнюю силу торжества свободы над рабством.
44 Биография А Н. Радищева, написанная его сыновьями. М.; Л., 1959, с. 46.
45 Там же, с. 98.
46 Петрушевский А. Т. Генералиссимус князь Суворов. СПб., 1884, т. III, с. 301.
47 Там же.
48 Суворов А. В. Письма. М., 1987, с. 76.
49 Там же, с. 118.
50 См.: Панченко А. М. Смех как зрелище. - В кн.: Смех в Древней Руси. Л., 1984, с. 72-153.
51 Фукс E. Анекдоты князя Италийского, графа Суворова Рымникского. СПб., 1900, с. 20-21.
52 Там же, с. 30.
396
53 Там же, с. 78-79.
54 Загробные записки кн. Н. С. Голицына из Сказаний деда его кн. А. Н. Голицына. СПб., 1859, с. 19.
55 Фукс E. Анекдоты князя Италийского..., с. 10-11.
56 Военного красноречия часть первая, содержащая общие начала словесности. Сочине-ние ординарного профессора Санктпетербургского Университета Якова Толмачева. СПб., 1825, с. 47. Оригинальная стилистика этого письма, видимо, шокировала военных истори-ков от E. Фукса до редакторов четырехтомного 'Собрания документов' 1950-1952 гг. и В. С. Лопатина (1987). Ни в одно из этих изданий письмо не было включено. Между тем оно представляет собой исключительно яркий документ личности и стиля полководца.
57 Там же, с. 49-50.
58 Петрушевский А. Т. Генералиссимус князь Суворов, т. I, с. 291.
59 Суворов А. В. Письма, с. 178.
60 Там же, с. 179, 185.
61 Там же, с. 122.
62 Житие протопопа Аввакума... М., 1960, с. 86.
63 Суворов А. В. Письма, с. 254. Смысл слов Суворова следует понимать так: 'окончание детства Наташи - ее кораблекрушение'.
64 Там же, с. 250.
65 Там же, с. 395-3%.
66 Литературное наследство. Т. 94, с. 255.
67 Фукс E. Анекдоты князя Италийского..., с. 14.
68 Там же, с. 28-29.
69 Суворов А. В. Письма, с. 318.
70 Там же, с. 319.
71 Там же, с. 7.
72 Фонвизин Д. И. Собр. соч., т. 2, с. 40-78.
73 Лопухина А. В. Воспоминания. 1758-1828. СПб., 1914, с. X [предисловие Б. Л. Модзалев-ского].
74 Заозерский А. И. Фельдмаршал Б. П. Шереметев. М., 1989, с. 12.
75 Записки дюка Лирийского... посла короля Испанского, 1727-1730 годов. Пб., 1847, с. 192-193. В приложении к этой книге опубликованы сочинения Феофана Прокоповича, цитируемые нами.
76 Там же, с. 116.
77 Там же, с. 120.
78 Корсаков Д. А. Из жизни русских деятелей XVIII века. Казань, 1891, с. 108.
79 Щербатов М. М. Соч. СПб., 1898, т. 2, с. 178-179.
80 Записки дюка Лирийского..., с. 75. Все даты в 'Записках' приводятся по европейскому календарю.
81 Там же, с. 78.
82 Корсаков Д. А. Из жизни русских деятелей XVIII века, с. 226.
83 Долгорукая Н. Б. Записки. СПб., 1889, с. 12-13. (Далее ссылки на это издание даются в тексте, с указанием страниц. )
84 Записки дюка Лирийского..., с. 190.
85 Интересный очерк литературного образа боярыни Морозовой см.: Панченко А. М. Бо-ярыня Морозова - символ и миф. - В кн.: Повесть о боярыне Морозовой. М., 1979.
86 Кулибин С. Карамышев. - Русский биографический словарь. СПб., 1897, т. 'Ибак- Ключарев', с. 514-515.
87 Лабзина А. E. Воспоминания. СПб., 1914, с. 88. (Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием страниц).
88 В богатой литературе о начале войны 1812 года следует выделить насыщенную мате-риалами и привлекающую строгостью анализа недавно вышедшую книгу: Троицкий Н. 1812: Великий год России. М., 1988.
89 См.: Тартаковский А. Г. Бюллетень М. Ф. Орлова о поездке во французскую армию во время войны 1812 г. - Археографический ежегодник за 1961 г. М., 1962.
397
90 См.: Карлик фаворита: История жизни Ивана Андреевича Якубовского, карлика светлей-шего князя Платона Александровича Зубова, писанная им самим. München, 1968, с. 97-98.
Полевой Н. Материалы по истории русской литературы и журналистики тридцатых го-дов. Л., 1934, с. 251.
92 См.: Троицкий Н. 1812: Великий год России, с. 50-51.
93 Давыдов Д. Соч., с. 320.
94 Дневник Александра Чичерина: 1812-1813. М., 1966, с. 14. (Далее ссылки на это изда-ние даются в тексте, с указанием страниц. )
95 Поэты 1790-1810-х годов. Л., 1970, с. 673-674.
96 Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву. Пб., 1866, с. 164-165.
97 Там же, с. 165-166.
98 Вигель Ф. Ф. Записки. М., 1978, т. 1, с. 20-21.
99 Поэты-радищевцы. Вольное общество любителей словесности, наук и художеств. [Л. ], 1935, с. 451. Написанная Крыловым басня 'Волк на псарне' также звучала в период Тару-тинского лагеря предсказанием, скорее вызывавшим сомнение, чем уверенность.
100 Вигель Ф. Ф. Записки, т. 2, с. 21-22.
101 Восстание декабристов. М.; Л., 1927, т. 4, с. 179.
102 См.: Лотман Ю. М. П. А. Вяземский и движение декабристов. - Учен. зап. Тартуского гос. ун-та, вып. 98, 1968, с. 134.
103 Завалишин Д. И. Записки. СПб., 1908, с. 10.
104 Поэты 1790-1810-х годов, с. 537.
105 Карамзин Н. М. Полн. собр. стихотворений. М.; Л., с. 242-243.
106 Вяземский П. А. Старая записная книжка, с. 105.
107 Чехов А. П. Соч. М., 1977, т. 9, с. 88.
108 Базанов В. Вольное общество любителей российской словесности. Петрозаводск, 1949, с. 16.
109 Завалишин Д. И. Записки, с. 86.
110 Письма П. А. Катенина к Н. И. Бахтину. (Материалы для истории русской литера-туры 20-х и 30-х годов XIX века). СПб., 1911, с. 77.
111 Там же, с. 31.
112 Там же, с. 22.
113 Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем в 15-ти т. Л., 1981, т. 1, с. 107-108.
114 Чаадаев П. Я. Сочинения и письма. М., 1913, т. 1, с. 3-4. (Оригинал - на франц. яз. ).
115 [Жихарев М. ] Петр Яковлевич Чаадаев. Из воспоминаний современника. - Вестник Европы, 1871, ?7, с. 203.
116 Тынянов Ю. Н. Сюжет 'Горе от ума'. - В кн.: Литературное наследство. Т. 47-48. М., 1946, с. 168-171.
117 Грибоедов А. С. Полн. собр. соч. СПб., 1911, т. 1, с. 256.
118 См.: Цявловский М. А. Статьи о Пушкине. М., 1962, с. 28-58.
119 Шильдер Н. К. Император Александр Первый, его жизнь и царствование, т. III, с. 48.
120 Герцен А. И. Собр. соч., т. 16, с. 38-39. Чтение, видимо, имело место в 1803 году, когда Шиллер через Вольцогена направил 'Дона Карлоса' в Петербург к императрице Марии Федоровне. 27 сентября 1803 г. Вольцоген подтвердил получение.
121 Неизданные произведения и переписка Н. М. Карамзина. Ч. I. СПб., 1862, с. 9 (ори-гинал - на франц. яз. ).
122 Там же, с. 11-12.
123 Басаргин Н. В. Записки, с. 35.
124 Рылеев К. Ф. Полн. собр. стихотворений. Л., 1971, с. 168, 214.
125 Базанов В. Ученая республика. М.; Л., 1964, с. 267.
126 Гершензон М. О. История молодой России. М.; Пг., 1923, с. 70.
127 Там же.
128 Волконская М. Н. Записки. СПб., 1914, с. 57.
129 Предтеческий А. В. Записка Т. E. Бока. - В кн.: Декабристы и их время, с. 198.
130 Белоголовый Н. А. Воспоминания и другие статьи. М., 1898, с. 70.
131 Карлик фаворита: История жизни Ивана Андреевича Якубовского... с. 68.
132 Вяземский П. А. Избр, стихотворения. М.; Л., 1935, с. 141.
398
133 См.: Щеголев П. E. Пушкин. Очерки. СПб., 1912 (глава 'Зеленая лампа'); см. также: Щеголев П. E. Из жизни и творчества Пушкина. М.; Л., 1931.
134 Модзалевский Б. Л К истории 'Зеленой лампы'. - В кн.: Декабристы и их время.. Т. 1. М., 1928.
135 Нечкина М. В. Движение декабристов. М., 1955, т. 1, с. 239-246.
136 Томашевский Б. Пушкин. Кн. 1 (1813-1824). М.; Л., 1956, с. 212.
137 Там же, с. 197.
138 Дневники Н. Тургенева. Т. Ш. - В кн.: Архив братьев Тургеневых. Вып. 5. Пг, 1921, с. 259.
139 Томашевский Б. Пушкин. Кн. 1, с. 206.
140 Пущин И. И. Записки о Пушкине. Письма. [М. ], 1956, с. 81.
141 Гроссман Л. Пушкин. М., 1958, с. 143.
142 Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, с. 208.
143 Арзамас и арзамасские протоколы. Л., 1933, с. 206.
144 Грумм-Гржимайло А. Г., Сорокин В. В. 'Общество громкого смеха': К истории 'Воль-ных обществ' Союза благоденствия. - В кн.: Декабристы в Москве. М., 1963, с. 148.
145 Декабрист М. И. Муравьев-Апостол. Воспоминания и письма. Пг., 1922, с. 85.
146 Русский архив, 1986, кн. 7, стб. 1255.
147 Воспоминания Бестужевых, 1951, с. 53.
148 Завалишин Д. И. Записки, с. 40.
149 Словцов П. А. Послание к М. М. Сперанскому. - В кн.: Поэты 1790-1810-х годов, с. 209.
150 Пыпин А. Н. Общественное движение в России при Александре I. СПб., 1908, с. 567.
151 Давыдов Д. Соч., с. 102.
152 Завалишин Д. И. Записки, с. 41.
153 Рассказы о Рылееве рассыльного 'Полярной звезды'. - В кн.: Литературное наследство, т. 59 с. 254.
Завалишин Д. И. Записки, с. 41.
155 Рылеев К. Полн. собр. стихотворений, с. 309.
156 Семевский В. И. Политические и общественные идеи декабристов. М., 1909, с. 315.
157 Мурьянов М. Ф. О пушкинской 'Вакхической песне'. - Русская литература, 1971, ?3, с. 77-81.
158 См.: Ахматова А. Соч. в 2-х т. М., 1986, т. 2, с. 119-126.
159 Записки Н. Н. Муравьева. - Русский архив, 1885, кн. 9, с. 26. См.: Чернов С. Н. У ис-токов русского освободительного движения. Саратов, I960, с. 24-25; Лотман Ю. Тарутин-ский период Отечественной войны 1812 года и развитие русской освободительной мыс-ли. - Учен. зап. Тартуского гос. ун-та, вып. 139, 1963, с. 15-17.
160 ОР ГБЛ, ф. 95 (Дурново), 9533, л. 19. Отрывок русской машинописной копии, изготовлен-ной, видимо, для 'Вестника общества ревнителей истории'. - ЦГАЛИ, ф. 1337, оп. 1, ед. хр. 71.
161 ОР ГБЛ, ф. 95, 9536, л. 7 об.
162 См.: Русский инвалид, 1828, 4 дек.
163 Завалишин Д. И. Записки, с. 46.
164 Воспоминания Бестужевых, с. 9-11.
165 См.: Щукинский сборник, т. IV, с. 29-40; Русский архив, 1905, IX, с. 132-133. Оценка и свод данных. - М. К. Азадовский. Воспоминания Бестужевых, с. 711-712.
166 Воспоминания о декабристах. Письма В. А. Олениной к П. И. Бартеневу. - В кн.: Декабристы. Летописи Гос. Литературного музея. Кн. 3. М., 1938, с. 485.
167 Толстая-Сухотина Т. Л. Вблизи отца. - Новый мир, 1973, ?12, с. 194.
168 Фет А. Мои воспоминания. Ч. I. М., 1890, с. IV. 169 Давыдов Д. Опыт теории партизанского действия, с. 26, 83.
170 Цит. по кн.: Зелинский В. Русская критическая литература о произведениях А. С. Пуш-кина. Ч. I. М., 1887, с. 68.
Вместо заключения: 'Между двойною бездной. '
1 Державин Г. Р. Стихотворения, с. 107.
2 Баратынский E. Полн. собр. стихотворений. М., 1936, т. I, с. 209 - 210.
3 Кацурагава Хосю. Краткие вести о скитаниях в северных водах. М., 1978, с. 263.
4 Там же, с. 207.
Содержание
Введение: Быт и культура ...............5
Люди и чины.....................18
Женский мир .....................46
Женское образование в XVIII - начале XIX века.. 15
Бал ..........................90
Сватовство. Брак. Развод ...............10З
Русский дендизм ...................123
Карточная игра....................136
Дуэль .........................164
Искусство жизни ...................180
Итог пути .......................210
'Птенцы гнезда Петрова'...............232
Век богатырей.....................254
987
Две женщины.....................287
Люди 1812 года ....................314
Декабрист в повседневной жизни...........331
Вместо заключения: 'Между двойною бездной... '.. 385 Примечания ......................390
Лотман Ю. М.
Л80 Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века). - СПБ.: Искус-ство - СПБ, 1994. - 399 с., 5 л. ил. ISBN 5-210-01468-1
Автор - выдающийся теоретик и историк культуры, основатель тартуско-москов-ской семиотической школы. Его читательская аудитория огромна - от специалистов, которым адресованы труды по типологии культуры, до школьников, взявших в руки 'Комментарий' к 'Евгению Онегину'. Книга создана на основе цикла телевизионных лекций, рассказывающих о культуре русского дворянства. Минувшая эпоха представ-лена через реалии повседневной жизни, блестяще воссозданные в главах 'Дуэль', 'Карточная игра', 'Бал' и др. Книга населена героями русской литературы и истори-ческими лицами - среди них Петр I, Суворов, Александр I, декабристы. Фактическая новизна и широкий круг литературных ассоциаций, фундаментальность и живость из-ложения делают ее ценнейшим изданием, в котором любой читатель найдет интерес-ное и полезное для себя.
Для учащихся книга станет необходимым дополнением к курсу русской истории и литературы.
Юрий Михайлович Лотман Беседы о русской культуре.
Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века)
Редактор Н. Г. Николаюк
Художественио-техническое редактирование, компьютерная верстка Г. С. Устиновой Компьютерный набор E. E. Кузьминой Корректоры Л. Н. Борисова, Т. А. Румянцева
Подписано к печати 12. 04. 94. Формат 70Х100 1/16. Бумага офсетная. Гарнитура тайме. Печать офсетная. Усл. печ. л. 39, 00. Усл. кр. -отт. 39, 00. Уч. -изд. л. 38, 41. Доп. тираж 22 000 экз. (2-й завод). Изд. ? 848. Заказ ? 1025. Издательство 'Искусство-СПБ'. 191186, Санкт-Петербург, Невский пр., 28.
Отпечатано с оригинал-макета в ГПП 'Печатный Двор' Комитета РФ по печати. 197110, Санкт-Петербург, Чкаловский пр., 15.
Сканирование и форматирование: Янко Слава (Библиотека Fort/Da) slavaaa@lenta.ru || yanko_slava@yahoo.com || http://yanko.lib.ru || Icq# 75088656 || Библиотека: http://yanko.lib.ru/gum.html ||
Выражаю свою искреннюю благодарность Максиму Мошкову за бескорыстно предоставленное место на своем сервере для отсканированных мной книг в течение многих лет.
update 07.04.04