История этой необыкновенной книги, с самого момента ее выхода в свет в мае 1918 года и вплоть до наших дней, оказалась историей обширных искажений и недоразумений. Головокружительный шедевр, не оставивший равнодушным ни одного из соприкоснувшихся с ним современников, от - в поперечном срезе - сколько-нибудь образованных обывате-лей до университетских профессоров и от - в срезе про-дольном - крупных промышленников до вершителей судеб эпохи ¹, он по прошествии двух-трех десятилетий выглядел

¹ Скажем, Муссолини и Ленина, хотя и с диаметрально проти-воположными эффектами воздействия, где восторг итальянского вождя уравновешивался гневом вождя советского, настолько нешу-точным, что именно книга статей Бердяева, Букшпана, Степуна и Франка, вышедшая в 1922 году под заглавием 'Освальд Шпенглер и Закат Европы', послужила последней каплей в чаше терпения вождя, распорядившегося выслать за границу строптивую профес-суру.

уже 'шлаком', занявшим постылое место в историко-фило-софских компиляциях². Теперь, из ретроспективы десятиле-тий, приходится выяснять, идет ли речь всего лишь о мощ-ной сенсации с вполне естественным в этом случае эффектом скорейшего протрезвления или о чем-то гораздо более слож-ном, символическом, симптоматичном, как бы косвенно под-тверждающем прогноз автора о ссыхании, упрощении, пере-ходе в феллашество европейского человека, европейского, по меньшей мере, читателя. Казалось бы, вся совокупность факторов, от прихотей авторской воли до вполне предсказу-емых читательских стереотипов, была и в самом деле об-ращена на то, чтобы упростить, опошлить и уже непоправи-мо извратить многосложные внутренние изломы этой 'дер-зкой, глубокой, филигранной, абсурдной, подстрекательской и великолепной' (Льюис Мэмфорд) книги. Скажем так: кни-ги, диковинным образом сумевшей совместить в себе сен-сационность и глубину, одинаково потакая как вкусам публи-ки, так и метафизической ностальгии родственных душ, где автору, с одной стороны, доводилось получать письма вроде письма какой-то старой дамы, признававшейся ему, что хотя она и не прочитала его книгу, но, возможно, он смог бы посоветовать ей, куда и как следовало бы ей теперь вложить свои ценные бумаги, и где, с другой стороны, 'Закат Ев-ропы' мог быть оценен как 'наиболее значительная филосо-фия истории со времен Гегеля'³. Полярность, что и говорить, достаточно резкая, тем более что реакция с обеих сторон

² Любопытная статистика: библиография работ о Шпенглере в Германии в промежутке между 1921 -1925 годами насчитывает 35 наименований. В следующее пятилетие число их сокращается до пяти. Затем с 1931 по 1935 год - период, отмеченный травлей Шпен-глера нацистами в связи с его книгой 'Годы решения',- появляется девять работ, а с 1936 по 1940 год - снова пять. См.: Merlio G. Oswald Spengler. Temoin de son temps. Stuttgart, 1982. P. 7. В послево-енное время картина значительно ухудшилась, и лишь в 60-е годы благодаря усилиям Антона Мирко Коктанека, опубликовавшего переписку Шпенглера и некоторые материалы из наследия вместе с прекрасным биографическим исследованием, которое и по сей день остается уникальным по охвату материала и глубине его освоения (Koktanek А. М. Oswald Spengler in seiner Zeit. München, 1968), можно было бы говорить о некотором оживлении интереса, впрочем до-статочно спорадического и эфемерного, как это видно уже по ситу-ации 80-х годов.

³ Мнение Георга Зиммеля, успевшего незадолго до смерти про-читать 1-й том, Шпенглер не без гордости цитирует эту фразу. См.: Spengler О. Briefe 1913-1936. München, 1963. S. 131.

вполне отвечала провокационному составу самой книги, ма-стерски мимикрирующей свою романтическую немецкую не-защищенность вытянутым в струнку прусским 'стилем Гин-денбург'. Мы вправе, впрочем, предположить, что уже одна эта сенсационность, прилипшая к книге с первых же дней ее рождения и таки осквернившая ее налетом несмываемой популярности, должна была бы насторожить более вдум-чивого и брезгливого читателя, следовавшего старому ниц-шевскому априори: 'Общепринятые книги - всегда зловон-ные книги'. Насторожить прежде всего самого автора, ниц-шеанство которого, по крайней мере в этом пункте, граничи-ло с патологичностью, во всяком случае с возможностью написать однажды (вчерне, про себя) такое: 'Я всегда был аристократом. Ницше был мне понятен, прежде чем я вооб-ще узнал о нем'⁴. Жалобы на популярность нередки у Шпен-глера, но характерно, что они отлично уживаются в нем с явной волей к популярности; текст 'Заката Европы', уже с титульного листа ставшего самым броским заглавием века, изобилует местами, сработанными на эффект, притом - что интереснее всего - отнюдь не всегда в ущерб содержанию; тут временами демонстрируется прямо-таки невероятное ма-стерство подавать утонченнейшие и по самой своей струк-туре рассчитанные на вкус редкого эрудита нюансы мысли в этакой напористо-агитаторской манере; во всяком случае картина, типичная для тех лет,- Освальд Шпенглер, прогу-ливающийся с отрешенным видом по Швабингу, и студенты, благоговейно подталкивающие друг друга: 'Вот идет Закат Европы!'⁵- едва ли может быть списана на счет одних только студентов. Понять эту странную диалектику популяр-ности и глубины без учета своеобразия самой эпохи, на фоне которой она разыгрывалась, было бы просто невозможно, и апелляция к упомянутому выше правилу Ницше, тем более что популярность самого Ницше переходила уже всякие границы, выглядела не больше чем очередной реминисценци-ей из старого доброго времени; привычные довоенные нор-мы культурно-духовной таксономичности лопались, как мыльные пузыри, в атмосфере воцаряющегося всеобщего хаоса, и если еще вчерашняя эсотерика могла уже вполне отвечать тематическому кругу газетных листков, позволяя любому фельетонисту горланить о том, что еще недавно

⁴ Из неопубликованных автобиографических заметок, озаглав-ленных 'Eis heauton' (К самому себе). См.: Koktanek А. М. Ор. cit. S. 53.

⁵ Feiken D. Oswald Spengler. Konservativer Denker zwischen Kai-serreich und Diktatur. München, 1988. S. 135.

только вышептывалось, то судить о водоразделе между по-пулярностью и глубиной оказывалось занятием во всех смы-слах непростым и неоднозначным. Благовония шпенглеров-ской книги, пришедшейся как нельзя вовремя и ставшей в каком-то отношении самой своевременной книгой эпохи, странным образом не выветривались фактом ее общеприня-тости; не будем забывать, что сложнейшая фактура 'Заката Европы', рассчитанная по существу на крайне узкий круг понимания⁶, воспринималась на фоне полнейшего краха и передела прежней Европы и, стало быть, аудиторией если и мало что смыслившей в тонкостях контрапункта и теории групп, то самим строем своего апокалиптического быта впо-лне подготовленной к тому, чтобы музыкально, инстинктив-но, физиологически различать на слух тысячеголосую поли-фонию аварийных сигналов, причудливо переплетающихся с щемяще-ностальгическими adagio в этой последней, может быть, книге европейского закала и размаха. Менялось уже само качество публики, влетевшей вдруг из столь ощутимой еще, столь размеренно-барской, 'застойно'-викторианской эпохи в черные дыры эсхатологических 'страхов и ужасов', когда безукоризненный метроном истории, по которому при-лежно разыгрывались интеллектуальные extemporalia только что минувшего века, сорвался внезапно в такие ритмические непредвиденности, что не потерять голову (в обоих смыслах: физическом и в том, что 'после физики') решительно выхо-дило за рамки компетенции самой головы. Нам придется, хотим мы того или нет, вживаться в атмосферу 'жизненного мира' шпенглеровской книги, придется так или иначе рас-кавычивать 'Закат Европы' и предварять свое прочтение книги не post factum ее, a ante factum, в факте ее еще-не-написанности, но уже-переживаемости; к чему нам иначе читать ее! И если зловещие предсказания ее еще не полно-стью сбылись, если мы не окончательно предпочли еще лирике технику и живописи военно-морское дело, как не без упоенно-самоубийственного надрыва советовала нам эта книга, если, стало быть, мы не совсем еще утратили частоты восприятия, на которых только и берутся сокровеннейшие ее сигналы - инфракрасные и ультрафиолетовые ее лучи,- то нам удастся, пожалуй, схватить ее в единственно адекватных предпосылках ее возникновения: в точке пересечения роко-вых событий истории с интимнейшими причудами одинокой

⁶ Пауль Рорбах, признававшийся в связи с 1-м томом, что ему недостает органа восприятия для этой философии, иронически воп-рошал по выходе в свет 2-го тома: 'Нужно ли и для этого предвари-тельно изучить контрапункт и анализ?' (Spengler О. Briefe. S. 105).

души. 'Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменим-ся вдруг, во мгновение ока...' (1 Кор. 15, 51-52). Очень редкий случай, когда можно было календарно датировать это мгновение; в автобиографических набросках Шпенглера оно зафиксировано со всей торжественностью, подобающей моменту: 'Сегодня, в величайший день мировой истории, который приходится на мою жизнь и столь властно связан с идеей, ради которой я родился, 1 августа 1914 года, я в одиночестве сижу дома. Никто и не думает обо мне'⁷. Эйфорическая уязвленность человека, уже с головой ушед-шего в свою книгу и прогнозирующего все последствия этого дня, может быть, самого необыкновенного из всех дней, пережитых Европой; если допустимо применить к ис-тории понятие инфаркта, то день этот следовало бы назвать обширным инфарктом прежней Европы, после которого - излеченная на американский лад: в 14 пунктах программы Вильсона или уже впоследствии (после 'второго удара') в плане Маршалла - она была уже решительно не та. Вдруг, в мгновение ока, распалась связь времен, и начался новый век 'вывихнутого времени' в точном гамлетовско-эйнштейновском смысле слова, настолько вывихнутого, что уже в перспективе десятилетий разрыв между настоящим и прошлым будет психологически исчисляться десятками тысяч лет, словно бы речь шла не просто о политических и социальных катастрофах, а о естественноисторических катаклизмах; век воплощенных небылиц, которые и не сни-лись никакому утописту, решительно невообразимых экс-периментов, равно возможных в лабораториях и... в жизни; рискнем же на такой вот гипотетический эксперимент: по-пробуем представить себе случившееся из прошлого столе-тия глазами любого из мастеров и ясновидцев бреда - Гофмана, По, Гоголя, Лотреамона, Стриндберга, кого угод-но. Вопрос: кто бы из них смог вообразить себе такое? То, что жанр будущей трагедии будет котироваться не 'ужасом и состраданием', а голой статистикой, чистыми и само-объяснимыми столбцами цифр, предвидел еще Достоев-ский. 100 миллионов жизней - он угадал эту круглую сум-му, в которую должен был обойтись земной рай. Возмож-но, его догадка шла глубже, и он предчувствовал даже, что дело не в этой именно сумме, которая могла быть и удесятеренной, а в самой идее открытого счета на жизнь, где неограниченным кредитором выступала сама смерть и где демографическая проблема представала, таким об-разом, в двойной бухгалтерии перенаселенности не только

⁷ Naeher J. Oswald Spengler. Reinbeck, 1984. S. 51f.

планеты, но и загробного мира: в конкурирующем пере-производстве как живых, так и мертвых масс. Допустим же, что это действительно могло быть угадано; но какое перо взялось бы описать, с какой легкостью и быстротой пришлось будущему человечеству привыкать ко всему про-исходящему; уже в начале 20-х годов Шпенглер мог без-ошибочно констатировать удивительный выверт психики: 'Мы за немногие годы научились почти не обращать вни-мания на события, которые до войны парализовали бы мир. Кто нынче думает серьезно о миллионах погибающих в Рос-сии?'⁸ Еще раз: умирали не все, хотя счет и был открыт на всех, но все изменились; от возвещенной Ницше 'смерти Бога' оставался один лишь шаг к онтологии нигилизма и все-дозволенности: если 'Бог мертв', значит, 'все позволено', а если 'все позволено', значит, 'все возможно' - в этот бесхитростный сорит целиком умещался наступающий век, и дело сводилось лишь к частностям конкретизации. Воз-можным 'во мгновение ока' стало решительно всё, как будто странный, эпатирующе-сумасбродный наказ Заратустры 'танцевать поверх самих себя' (ну конечно же, очередная 'поэтическая' выходка на фоне респектабельно-научных 'что делать' Спенсера и профессора Карпентера) стал вдруг самопервейшей практической заповедью быта, предназна-ченной для той самой публики, которая еще вчера твердо знала, что можно и чего нельзя танцевать - к слову, можно 'кадриль' и нельзя, скажем, 'апельсин',- и которая уже се-годня вынуждена была бы посчитаться с тем, что станцевать, да, можно и апельсин (в XV сонете 1-й части 'Сонетов к Орфею' Рильке). Менялись, говоря еще раз словами апо-стола, 'мозги и составы'; картезианско-кантовская модель XIX столетия, заставлявшая-таки действительность послу-шно следовать за мыслью, наполняла мысль ощущением такого всемогущества, что век, открывшийся надменной гре-зой Лапласа свести Вселенную в систему одновременных дифференциальных уравнений, должен был естественно за-канчиваться самоупоенным проектом возведения 'хрусталь-ного дворца'. Отдельные - повторим это слово - выходки не шли в счет; каждому веку приходилось так или иначе терпеть своих 'Франсуа Вийонов', беспризорников мысли и иждивенцев ее 'прогресса', одержимых, казалось бы, един-ственной страстью: открыть 'седьмую дверь'. Читатель вик-торианской эпохи был беспощаден в своих приговорах, да и сами приговоры, за вычетом отдельных атавизмов

⁸ Spengler О. Der Untergang des Abendlandes. München, 1924. Bd 2. S. 535.

вроде призыва небезызвестного норвежского критика высечь розгами Генрика Ибсена, вполне отвечали либеральному ду-ху времени: вместо мрачных инквизиционных судилищ до-статочными оказывались услужливо научные заключения, состряпанные в духе Ломброзо, Нордау или Германа Тюрка: о клинической невменяемости этого рода писателей и ху-дожников. Благополучие века требовало гарантий своего благополучия, и за довольным смешком обывателя над сумасшедшим гением⁹ оставались незамеченными выпира-ющие симптомы будущей сумасшедше-гениальной действи-тельности, провиденные Ницше: 'Ах, если бы вы знали, как недалеко, как близко уже то время, когда будет иначе!' ¹⁰Ибо происходило невероятное, более невероятное, чем мо-гло бы вообразиться самому безответственному любосласт-цу парадоксов: еще при жизни этих писателей на свет стали рождаться их герои, и притом в такой густой статистике, что из ретроспективы уже 20-х, 30-х годов будущего века можно было бы с большей или меньшей математической вероятностью определить количество, скажем, российских бесов, народившихся в год выхода в свет романа 'Бесы', или бесов германских, метрика которых совпадала бы с пе-риодом работы над фрагментами книги, скомпонованной и опубликованной впоследствии под заглавием 'Воля к вла-сти'. Вчерашние изгои и психопаты, сегодня они уже за-давали тон, ибо сегодняшняя действительность оказывалась всего лишь дотошно скопированной с их вчерашних 'по-этических' и 'беллетристических', в целом невменяемых выходок, на деле, только прогнозов, прямо предсказыва-ющих ближайшие неслыханные перемены и выкрикивающих на все лады глас вопиющего в пустыне Предтечи: 'Пере-менитесь!' 'Закат Европы' уже со всеми жесткими обер-тонами немецкого Untergang, включающего гибель, круше-ние, светопреставление, был в этом смысле обычнейшей кон-статацией повсеместно переживаемого факта; почва усколь-зала решительно из-под всех ног, являя полный разгул рас-фантазировавшейся действительности, за которой тщетно теперь пыталась угнаться мысль. Читательский вкус конца века, настоянный на строго размежеванных жанрах твор-чества и типах мировоззрения, должен был мучительно при-выкать ко всем формам творческого и мировоззренческого

⁹ Тип эпохи всеобщего равенства, невыносимо метко зафиксиро-ванный Фридрихом Геббелем: 'Некто, у которого перед Мадонной Рафаэля на уме лишь одно: гляди-ка, и у нее есть ребенок' (Hebbels Werke. T. 9. Tagebücher II / Hrsg. von Th. Poppe. Berlin, o.J.S.414).

¹⁰ Ницше Ф. Соч.: В 2 т. Т. 2. M., 1990. С. 339.

промискуитета, притом что прежние твёрдые правила клас-сификации и таксономии выглядели до смешного неумест-ными в попытках как-то справиться с буйством гибридов, прорастающих на ниве культурного творчества, от искусства и науки до философии, богословия, политики, чего угодно. Возможно, в хаотических, рассвирепевших судьбах века не последнюю роль сыграло это тупоупрямое нежелание счи-таться с реалиями и стремление подогнать их под привычные правила старого доброго времени, когда можно еще было спокойно отличать фантастическое от реального... Теперь уже реалистами приходилось становиться всем, ибо чем же, как не отчаянными потугами дотянуться до самой ре-альности и, стало быть, только разновидностями нового реализма, были все эти футуризмы, кубизмы и экспрессио-низмы, талантливо или бездарно воспроизводящие в сим-волах то именно, с чем на каждом шагу сталкивался обы-ватель в реалиях социальных или экономических потрясений, что, следовательно, перешло уже из измерения фантазии в зону точных наук, быта, самой жизни, этой представшей вдруг воочию сущей bête noire hoffmannesque et gogolesque, которую оставалось лишь срисовывать с натуры, чтобы явить ошеломленному глазу вполне натуральный бедлам вчерашних незыблемых твердынь. Еще раз: все вдруг стало возможным в мире, где младенческий лепет дадаиста точнее копировал действительность, чем толстенные романы иных патриархов реализма, и где строгие математические фор-мулы посрамляли по степени заноса любую заумь и сюр-реалистические манифесты,- в мире, где атеистов, рожден-ных после Достоевского, Константина Леонтьева и Ницше, мог 'мучить Бог', а теологам вполне сходило с рук устра-ивание публичных диспутов на тему: 'Жил ли Иисус?' ¹¹, сходило с рук и не такое - я беру предельный случай, когда слывущий величайшим теологом века Карл Барт мог на-ходить 'конструктивную идею' и вклад в 'решение социаль-ного вопроса'... в сталинизме (разумеется, с противопоста-влением его 'сатанинскому' гитлеризму!)¹² и признаваться 5 марта 1953 года своим студентам, что он 'годами, и осо-бенно в течение последних недель, молился за Сталина'¹³. Что ж, почва, ускользающая из-под всех ног, не сделала исключения и для 'величайшего теолога', и мы уже не уди-

¹¹ 'Hat Jesus gelebt?': в Берлине в 1910 году с развешиванием афиш и при участии популярнейших пасторов.

¹² Barth К. Die Kirche zwischen Ost und West//Der Götze wackelt. Zeitkritische Aufsätze, Reden und Briefe. Berlin, 1961. S. 137.

¹³ Marquardt F. W. Theologie und Sozialismus. Das Beispiel Karl Barths. München, 1972. S. 69.

вимся, обнаружив уникально засвидетельствованный алго-ритм всех подобного рода казусов в методологической ци-тадели научного рационализма, который, спасая себя, а за-одно и вверенные ему смежные доминионы богословия и во-обще научности, оказался способным на захватывающее salto immortale - из мира вчерашних каузальностей в ат-мосферу волшебных сказок: отношение к 'объектам', тра-диционно определявшееся здесь вполне рациональной уста-новкой на 'как', он счел возможным заменить новой уста-новкой, едва ли уже отличающейся от самых непредска-зуемых напастей театра Антонена Арто: 'а почему бы нет'¹⁴. Ну чем же не 'поэтическая' - впрочем, уже и 'на-учная', 'теологическая', какая угодно - выходка: а почему бы Карлу Барту не помолиться за здоровье Сталина? Поэт, чувствуя почву, уходящую из-под ног, запутался бы все же иначе: с большим тактом по отношению к смыслу и с большей прозорливостью - ну, скажем, так:

Все перепуталось, и некому сказать,

Что, постепенно холодея,

Все перепуталось, и сладко повторять:

Россия, Лета, Лорелея.

О. Мандельштам

Сенсационность 'Заката Европы' на этом фоне могла, что и говорить, вполне уживаться с нелегкостью его прочте-ния. Другой вопрос, во что вылилась эта столь необычная уживчивость; если мы отвлечемся от аспекта популярности шпенглеровской книги, то шкала оценок окажется отнюдь не столь однозначной, хотя едва ли можно будет назвать еще одну книгу, которая вызвала бы такое дружное смятение среди - скажем это слово при всех скидках на его вопиющую неуместность - 'коллег'. Ситуация действительно выгляде-ла вопиющей: в ученой Германии можно было бы пред-ставить себе что угодно, но только не внезапность, с которой этот неизвестно откуда взявшийся самозванец одолел непри-ступнейшие твердыни самой сакраментальной зоны немец-кой мысли: философии культуры. Скудные биографические справки, наведенные уже потом, ex post facto, лишь разожгли скандальность случившегося; речь шла всего-навсего о быв-шем гимназическом учителе, литературная карьера которого сводилась до сих пор к десятку газетных статей, сущих безделушек на тему 'немецких и французских карикатур',

¹⁴ Так формулирует это Гастон Башляр: 'За прежней философией 'как' в сфере научной философии появляется философия 'а почему бы нет'' (Башляр Г. Новый рационализм. М., 1987. С. 32).

'импрессионизма' или 'берлинской фарфоровой мануфак-туры'. Некоторого рода компенсацией могла бы, пожалуй, служить промовированная в 1904 году у Алоиса Риля док-торская диссертация о Гераклите, если бы не стало известно, что устный экзамен, так называемый Rigorosum, был оценен на rite (удовлетворительно) лишь со второй попытки - ха-рактерный штрих: экзаменатор отметил недопустимо малое количество цитат из специальной литературы. Была, правда, еще одна официальная работа, сданная наряду с 'Геракли-том' к государственному экзамену,- 'Развитие зрительного органа на высших стадиях животного царства', но и она едва ли спасала положение. Словом, ничто в этом человеке не предвещало того, что в один прекрасный день он заявится на подиуме немецкой философии и станет, по язвительному выражению Адорно, 'отчитывать ее, как фельдфебель одно-годичника-добровольца' ¹⁵; этакое пренебрежительно-над-менное veni-vidi-vici самоуверенного автодидакта, оптом списывающего за негодностью весь факультет ошеломлен-ных 'коллег' и провозглашающего себя Коперником истори-ческой науки, при, надо полагать, психологически подразу-меваемой скидке на все еще скромность данного сравнения . Об ответной реакции гадать не приходится; что оскорбляло больше всего, так это высокомерно-недифференцированная манера (отработанная конечно же на классическом в этом отношении полигоне ницшевских текстов) оптового третиро-вания умов, притом умов любого калибра - идеологически разных, вдобавок ко всему даже не знаемых, не прочитан-ных, в лучшем случае удостоенных беглого 'физиогномиче-ского' взгляда. Шпенглер - мастер ювелирного жеста, де-монстрирующий местами головокружительное умение жонг-лировать фарфором без единого осколка - оборачивается тут неким 'гиппопотамом' критики (если слово 'критика' вообще уместно в данном случае), предпочитающим рабо-тать большими 'площадями' давления, предварительно под-

¹⁵ Adorno Th. W. Prismen. Kulturkritik und Gesellschaft. Frank-furt/M., 1969. S. 53.

¹⁶ Список цитируемых авторов в обоих томах 'Заката Европы' ограничен именами исключительно специалистов в области филоло-гии, археологии, египтологии, иранистики, арабистики и т. д., поста-вляющих материал для архитектонических замыслов автора - со-всем по модели Фюстель де Куланжа: век анализа на день синтеза - и играющих, стало быть, чисто 'служебную' роль в композиции книги. 'Концептуальные' авторы, собственно 'коллеги', за вычетом, пожалуй, глубоко почитаемого Эдуарда Мейера, крупнейшего ис-торика древнего мира, и нескольких спорадических упоминаний еще двух-трех современников (Гарнака, Зомбарта, Трёльча), обойдены здесь однозначным молчанием.

гоняя под себя несовместимый по обычным меркам матери-ал. Примеров более чем достаточно. Требуется, скажем, дать оценку современным философам, при условии: захватить как можно больше 'площади' и затратить как можно меньше времени и сил (ну прямо какой-то инженерный расчет!). Что 'современные философы' - реалия донельзя дифференциро-ванная и требующая как раз максимума времени и сил - это здесь меньше всего принимается во внимание. Спрашивает-ся: есть ли такой алгоритм, в котором разом уместились бы все 'современные философы', все равно - материалисты или идеалисты, позитивисты или интуитивисты, неокантианцы, неогегельянцы или неофихтеанцы. У Шпенглера их с дюжи-ну. Кто, восклицает он, из нынешних ученых способен выка-зать хоть какой-то толк в понимании великих хозяйственных вопросов эпохи: финансовых сделок, трансконтинентальных путей, машинной индустрии? Кто - по новому кругу - в силах осмыслить социальные и политические потрясения эпохи: мировую войну, перекройку карты мира, русский вопрос? Кто - модулируя в новую тональность - владеет корпусом знаний хотя бы своего времени? Есть ли среди них хоть один математик большого стиля? Инженер? Банкир? Государственный муж? Дальше в ход идут сплошные козыри: досократики, которые были 'купцами', 'политик' Платон, 'министр' Конфуций, Лейбниц, пишущий меморандум фран-цузскому королю, Гёте, интересующийся Панамским кана-лом... Ну вот и попробуйте теперь под таким прессом раз-личить Гербарта и Лотце, Спенсера и Эйкена, тех, у которых 'первичен дух', и тех, у кого 'первична материя'] Нетрудно догадаться, что ответный удар критики предполагал анало-гичную степень недифференцированности; речь шла уже не только о point d'honneur факультета, но и о задетом самолю-бии вообще 'современников': правых и левых, верующих и неверующих, идеологов и богемной братии. 'Ренегат духа, подрубающий сук, на котором сам же сидит' - от этой сдержанной еще оценки Фридриха Мейнеке¹⁷ до каких толь-ко полемических яростей не доходил спор вокруг Шпенглера! Обвинения в популизме, некомпетентности, шарлатанстве сыпались со всех сторон. Отто Нейрат, глава 'Венского кружка' позитивистов, выпустил в свет книгу 'Анти-Шпенг-лер'; философ Леонард Нельсон злобно потешался над авто-ром 'Заката Европы' в целом трактате, ядовитость которо-го сочилась уже с заглавия: 'Нечистая сила. Посвящение в тайну искусства ворожбы Освальда Шпенглера и ясное, как

¹⁷ Meinecke F. Über Spenglers Geschichtsbetrachtung. Werke. Bd 4. Stuttgart, 1959. S. 183.

солнце, доказательство неопровержимости его пророчеств вкупе с лептой, внесенной в физиогномику духа времени. Дар, ниспосланный для всех адептов метафизического созер-цания в Троицын день'. Семь видных немецких профессо-ров ¹⁸- 'семеро против Фив' - учиняют настоящее дознание шпенглеровской эрудиции (читай: дилетантизма) в специаль-ном выпуске - 'Spenglerheft' - респектабельнейшего между-народного 'Логоса' за 1920-1921 годы. Для Томаса Манна речь идет всего лишь об 'умной обезьяне Ницше'¹⁹. 'Кем возомнил себя этот грошовый гипсовый Наполеон?' - огры-зается Курт Тухольский²⁰. Герман Брох раздраженно отмахи-вается от шпенглеровской 'невежественной заносчивости'²¹. Своего рода апогея достигла эта неприязнь у марксистов. Вальтер Беньямин, спрошенный о своем отношении к Шпен-глеру, не идет уже дальше ядовитой слюны: 'Какого я о нем мнения? Тривиальный паршивый пес'²², а в незакомплек-сованно вульгарных анализах Лукача этой ядовитости при-дается концептуальный вид: здесь уже речь идет о 'парази-тической интеллигенции империалистического периода'²³. Жаргон более чем знакомый, увенчанный в недалеком буду-щем таким вот перлом ученого шмаротцера из бывшей ГДР: 'Ультрареакционный буржуазный социализм Шпенглера от-вечал хищническим интересам немецкой монополистической

¹⁸ Густав Бекинг, Людвиг Курциус, Эрих Франк, Карл Йоэль, Эдмунд Метцгер, Эдуард Шварц, Вильгельм Шпигельберг.

¹⁹ Mann Th. Briefe 1889-1936. Frankfurt/M., 1962. S. 202. Любо-пытно отметить, что поначалу Шпенглер воспринимался Манном как 'великая находка, которая, должно быть, составит эпоху' в его жизни (Mann Th. Tagebücher 1918-1921. Frankfurt/M., 1979. S. 274). Здесь не место доискиваться до причин, вызвавших столь крутую переоценку; вполне достаточно было бы узнать мнение самого Шпенглера о 'братьях', чтобы ощутить ситуацию как своеобразный квит: 'Вся сентиментальность у Томаса Манна оттого и выглядит столь лживой, что корни ее все еще торчат в романтической беллет-ристике. Он рассказывает мнимо современные сюжеты, но с абсолют-но устаревшим содержанием (чувствительность бидермейера или Гейне, спроецированная на гомосексуальную атмосферу большого города)' (Spengler О. Briefe. S. 24). И уже вообще убийственная оценка Генриха: 'У этого Манна ничего подлинного, ничего ориги-нального, ничего немецкого. Или скорее: подлинна для него сама неподлинность, а подражание - его прирожденная оригинальность' (Merlio G. Oswald Spengler. Témoin de son temps. P. 249). Ниже я попытаюсь разъяснить подоплеку странно отрицательного или настороженного отношения к Шпенглеру со стороны именно писа-телей.

²⁰ Tucholsky К. Gesammelte Werke. Bd 9. Reinbeck, 1975. S. 225.

²¹ Broch H. Briefe. Bd 13/I. Frankfurt/M., 1981. S. 44.

²² Kraft W. Über Benjamin. In: Zur Aktualität Walter Benjamins. Frankfurt/M., 1972. S. 66.

²³ Lucács G. Von Nietzsche zu Hitler. Frankfurt/M., 1966. S. 158.

буржуазии, в чем и следует искать последнюю причину ново-го повышения ставок Освальда Шпенглера в западногерман-ском позднекапиталистическом обществе'²⁴. 'Фаустовской душе' - сверх самых, пожалуй, мрачных прогнозов автора 'Заката Европы' - пришлось-таки дожить и до такого само-выражения.

Параллельно с критикой и бранью шли обвинения в пла-гиате. Курт Брейзиг, берлинский философ истории, возму-щенно оспаривал оригинальность шпенглеровского члене-ния истории на культурно-исторические фазы, ссылаясь на свою разработку этих идей, датированную 1905 годом²⁵. Вопрос о 'приоритете' поднял и Фердинанд Тённис, круп-нейший немецкий социолог, усмотревший в шпенглеров-ской дихотомии 'культура-цивилизация' прямое воспро-изведение своих мыслей из книги 'Община и общество', увидевшей свет в 1887 году²⁶. Количество предполагаемых или явных 'предшественников' набирало такой темп, что, казалось бы, в книге Шпенглера не должно было остаться ни одной девственной страницы; счет шел уже на десятки авторов, среди которых фигурировали Гердер, Гегель, Шеллинг, Буркхардт, Дильтей, Лампрехт, Фольграфф, В. Г. Риль, Эрнст фон Ласо, Бергсон, Клагес, Теодор Лес-синг, X. Ст. Чемберлен, Макс Вебер, Зомбарт и уже во 'втором ряду': Гиббон, Монтескьё, 'Спор древних и но-вых', и дальше: Жан Боден, Макиавелли; аппетит разыграл-ся до араба Ибн-Хальдуна, набросавшего в ХIV веке мор-фологию исламской культуры, и уже до самого Полибия. Бенедетто Кроче сумел выудить из всего Шпенглера толь-ко то, что он эпигон Вико²⁷; любители сюрпризов под-ставляли вместо Вико русских Данилевского и Константина

²⁴ Цит. по: Felken D. Oswald Spengler... S. 244. Любопытно, что западногерманский министр внутренних дел Герхард Шрёдер еще в 1954 году предостерегал от пагубного влияния шпенглеровских идей в связи с изобретением атомной бомбы. Податься, как видим, было некуда.

²⁵ В книге 'Der Stufenbau und die Gesetze der Weltgeschichte', где к названным фазам прилагаются уже органические концепты детст-ва, юности, зрелости и старости. Отто Нейрат в свою очередь называет наряду с Брейзигом и Франца Мюллер-Лейера, автора книги 'Phasen der Kultur'. См.: Neurath О. Anti-Spengler. München, 1921. S. 27.

²⁶ Tonnies F. Gemeinschaft und Gesellschaft. Grundbegriffe der reinen Soziologie. Leipzig, 1887. Эта параллель обстоятельно рассмот-рена французским исследователем Ж. Мерлио. См.: Merlio G. Oswald Spengler. Témoin de son temps. P. 434-441.

²⁷ В необыкновенно плоской рецензии на 1-й том 'Заката'. См.: Croce В. Il tramonto dell'Occidente. In: L'Italia dal 1914-1918. Pagine sulla guerra. Bari, 1965. P. 312-317.

Леонтьева²⁸, 'шпенглерианство' которых бросалось в глаза; то, что немецкий перевод книги Данилевского вышел в 1920 году и, значит, уже после 'Заката Европы', мало кого вол-новало, но то, что сам Данилевский был обязан своими 'шпенглеризмами' немецкому историку Генриху Рюккерту, автору 'Учебника мировой истории в органическом изложе-нии' (1857)²⁹, - это открывало уже беспрепятственный вы-ход не только на Ибн-Хальдуна, но и - почему бы нет? - на халдейских магов. Таким вот способом квитались 'коллеги' со спесивцем, сузившим круг своих предшественников толь-ко до Гёте и Ницше (с видами на Лейбница и Гераклита³⁰). И дело вовсе не в том, что среди параллелей натянутые и даже притянутые за уши фигурируют наряду с явными и почти буквальными³¹; в каком-то смысле и этот детектив-но-филологический азарт должен был свидетельствовать о творческой бесплодности эпохи, т. е. все еще лить воду на шпенглеровскую мельницу. Здесь как нельзя кстати при-шлась бы оценка Гёте, столкнувшегося с аналогичной ситу-ацией: 'Немцы никак не могут избавиться от филистерства. Сейчас они затеяли отчаянную возню и споры вокруг не-скольких двустиший, которые напечатаны в собрании сочи-нений Шиллера и в моем тоже, полагая, что невесть как важно с полной точностью установить, какие же написаны Шиллером, а какие мною. Можно подумать, что от этого что-то зависит или кому-нибудь приносит выгоду, а по-мо-ему, достаточно того, что они существуют... Право, надо

²⁸ 'Россию и Европу' (1869) и 'Византизм и славянство' (1875).

²⁹ На что обратил внимание Вл. Соловьев. См.: Соловьев В. С. Немецкий подлинник и русский список. Соч.: В 2 т. Т. 1. М., 1989. С. 561-591.

³⁰ Из современников на Вальтера Ратенау, причем - невероят-ный для Шпенглера случай - с открытым изъявлением восторга и благодарности. См. письмо от 11 мая 1918 года, отправленное Ратенау вместе с 1-м томом 'Заката Европы': 'Надеясь узнать мнение в высшей степени практического ума об этой в сущности абстрактной системе мыслей, я хочу вместе с тем и в первую очередь выразить Вам благодарность за Ваши сочинения 'К критике эпохи' и 'О грядущих вещах', имевшие и продолжающие иметь для меня величайшее значение в плане более глубокого понимания кризиса современности. Как бы далеко ни отстояли Ваши конкретные рас-суждения от вынужденно метафизической ориентации философии истории, от Вас тем не менее не ускользнут при просматривании этой книги неоднократные точки соприкосновения с обеими Вашими названными работами' (Spengler О, Briefe. S. 101).

³¹ Настолько буквальными, что Пьетро Росси, итальянский ис-следователь немецкой исторической науки, не удержался даже от довольно бестактной гипотезы о том, что Шпенглеру были известны труды Дильтея, хотя он и не признавался в этом. См.: Rossi P. Lo storicismo tedesco contemporaneo. Torino, 1956. P. 390.

очень уж глубоко увязнуть в филистерстве, чтобы придавать хоть малейшее значение таким вопросам' (Эккерман, 16 декабря 1828 года). Сам Шпенглер, впрочем, закрывал воп-рос иначе. 'Мне пришлось на этот лад,- писал он своему издателю Оскару Беку,- познакомиться с более чем пятью-десятью предшественниками, включая Лампрехта, Дильтея и даже Бергсона. Число их тем временем должно было перевалить далеко за сотню. Если бы мне вздумалось прочи-тать хоть половину этого, я и сегодня еще не подошел бы к концу... Гёте и Ницше - вот те два мыслителя, зависи-мость от которых я чувствую наверняка. Тому, кто откапы-вает 'предшественников' за последние двадцать лет, и в го-лову не приходит, что все эти мысли, и притом в гораздо более предвосхищающей редакции, содержатся уже в прозе и письмах Гёте, как, скажем, последовательность ранней эпохи, поздней эпохи и цивилизации в маленькой статье 'Духовные эпохи', и что сегодня вообще невозможно выс-казать чего-либо такого, что не было бы затронуто в по-смертных томах Ницше'³².

Через все это или уже вопреки всему этому 'Закат Ев-ропы' продолжал оставаться самой громкой и необыкно-венной сенсацией века. Даже в академических кругах не приходилось говорить об однозначности отношения: отри-цательные суждения Ф. Мейнеке, Э. Трёльча или О. Хинтце хоть в какой-то мере притуплялись положительными оцен-ками А. фон Гарнака и Э. Мейера. Тем более разыгрывался восторг за пределами академической науки. Вопрос о вли-янии Шпенглера своеобразно имитировал вопрос о влиянии на Шпенглера: во всяком случае анализ первой темы по-требовал бы не меньших усилий, чем этого требовал анализ второй; Шпенглер, скажем так, замалчивался и замалчива-ется не меньше, чем замалчивал он сам. Результат его ин-туиций, зачастую беглых и торопливых, зафиксированных

³² Уместно было бы напомнить в этой связи классическую форму-лу Паскаля: 'Пусть не говорят, что я не сказал ничего нового: нова сама диспозиция материала; когда играют в мяч, то пользуются одним и тем же мячом, только один бросает его лучше, чем другой' (Pascal. Pensées / Ed. par J. Chevalier. Paris, 1962. P. 38). Любопытно, что Брейзиг или Тённис, обнаружив свои мысли у Шпенглера, поче-му-то не заметили их у Шеллинга. В конце концов все сводится к простому эксперименту: зачеркнем на книге, озаглавленной 'Закат Европы', имя Шпенглера и заменим его любым, по усмотрению обвинителей, из списка 'предшественников', ну хотя бы того же Вико, как этого хотел бы Кроче,- эффект абсурдности будет пол-ным. Дело не в повторении идей цикличности, органичности ис-торического процесса или уже каких угодно, а в том, что Шпенглер просто 'бросал' лучше, и притом забил-таки решающий мяч.

с гениальной небрежностью штриха, очевиден в столь многих и столь различных концепциях последующих десятилетий, что выявление параллелей могло бы оказаться темой спе-циальной работы. От явных кровно-метафизических связей, скажем, у Ортеги-и-Гасета (кстати, издавшего 'Закат Европы' на испанском языке), от незамаскированных реминисценций в трудах П. Сорокина, А. Тойнби, Л. Мамфорда, Й. Хёйзин-ги, Э. Юнгера, Р. Арона, от уже мимолетной признатель-ности, оброненной Витгенштейном³³, до вольных или неволь-ных ассоциаций у Гуссерля, Хайдеггера, Мерло-Понти, Фуко, Томаса Куна, Фернана Броделя, Башляра, Хоркхеймера, Адорно, Маркузе и т. д.³⁴ несомненным предстает одно: эта книга, огромным кроваво-красным заревом полыхнувшая од-нажды на культурном небосклоне Европы, закатится, пожа-луй, не раньше самой Европы. Можно допустить, что ра-ционалистическая ученость века учинила бы ей более радуш-ный прием, сумей автор (гипотеза столь же нелепая, сколь и безвкусная) подчинить свой равняющийся на душу стиль более собранной концептуальной форме изложения и заме-нить, скажем, шокирующе-маргинальное заглавие книги 'впо-лне приличным' ее подзаголовком: вместо 'Заката Европы' просто 'Очерки морфологии мировой истории'. Тогда он, возможно, дотянул бы и до профессуры - фаустовский че-ловек в редакции не Гёте и Рембрандта, а берлинского ака-демика Дюбуа-Реймона, отрезающий себе выход ко второй части - к Матерям, Елене, новой Вальпургиевой ночи и про-светленной трагике финала - женитьбой на Гретхен и окла-дом университетского профессора. Спор вокруг Шпенглера касался, очевидно, именно этой призрачной фигуры, из ко-торой 'коллегам' удалось вычитать ровно столько, сколько требовала этого профессиональная табель о рангах; надо было во что бы то ни стало выяснить, был ли автор 'Заката Европы' эпигоном, дилетантом, поэтом, шарлатаном или гением, но бесспорным во всем этом гаме оказывалось одно: он был пророком, принятым именно в своем отечестве.

2. Закат одного европейца

ПРЕДИСЛОВИЕ

В завершение работы, охватывающей от первого крат-кого наброска до окончательной редакции всего труда в его совершенно непредвиденном объеме десятилетие жизни, вполне уместен ретроспективный взгляд на то, чего я хотел и достиг, как я это обнаружил и как отношусь к этому сегодня.

Во введении к изданию 1918 года - своего рода фрагмен-те, обращенном вовне и вовнутрь,- я отметил, что здесь, по моему убеждению, налицо неопровержимая формулировка мысли, которая, будучи раз высказанной, не вызовет больше никаких возражений. Мне следовало бы сказать: будучи по-нятой. Ибо для этого, и не только в данном случае, но и в истории мышления вообще, требуется, как я все больше и больше убеждаюсь, новое поколение с врожденными задат-ками понимания.

Я добавил к сказанному, что речь идет о первой попытке, отягченной всеми ошибками таковой, неполной и наверняка не лишенной внутренней противоречивости. Это замечание было принято совсем не с той серьезностью, какой оно заслуживало. Кому доводилось вообще углубляться в пред-посылки живого мышления, тот поймет, что нам не дано, не впадая в противоречия, вникать в последние основания бы-тия. Мыслитель - это человек, который призван символи-чески изобразить эпоху, как он ее видит и понимает. Он лишен какого-либо выбора. Он мыслит так, как ему должно мыслить, и истинным в конце концов является для него то, что родилось с ним как картина его мира. Он не изобретает ее, а открывает в себе. Он и сам дублирует себя ею, выра-зившей его в слове, оформившей смысл его личности как учение, неизменной для его жизни, ибо она идентична с его жизнью. Лишь эта символика - сосуд и выражение человече-ской истории - оказывается необходимой. То, что возникает под эгидой философской научной работы, есть излишек, попросту умножающий фонды специальной литературы.

В таком вот смысле могу я охарактеризовать суть того, что мне удалось обнаружить, как нечто 'истинное', истинное для меня и, верится мне, также и для ведущих умов наступа-

124

ющей эпохи, а не истинное 'в себе', т. е. оторванное от условий крови и истории, поскольку-де таковых не существу-ет. Но написанное мною в буре и натиске тех лет было-таки весьма несовершенной передачей того, что отчетливо стояло передо мной, и придать моим мыслям путем соответству-ющего расположения фактов и языковой экспрессии доступ-ную мне по силе убедительности форму - оставалось уже задачей последующих лет.

Завершить себя форма эта не позволит никогда - только смерть завершает саму жизнь. Но я еще раз попытался переработать даже наиболее ранние по времени отрывки, подняв их на теперешний мой уровень созерцательного описания, и, таким образом, прощаюсь я с этой работой во всей полноте ее надежд и разочарований, ее преимуществ

и ошибок.

Результат тем временем выдержал испытание не только для меня, но и для других, если я вправе судить о воздейст-вии, которое он понемногу начинает оказывать на широкие области знания. Тем резче следует мне подчеркнуть границу, положенную мною самому себе в этой книге. Пусть не ищут в ней полноты. Она содержит лишь одну сторону того, что предстает моему взору, лишь один взгляд на историю, своего рода философию судьбы, к тому же еще и первую в своем роде. Она насквозь созерцательна и написана на языке, силя-щемся чувственно копировать предметы и отношения, а не заменять их понятийными рядами, и обращена она только к таким читателям, которые способны в равной мере пережи-вать словесную звукопись и образы. Подобного рода задача трудна, особенно когда благоговение перед тайной - Гётево благоговение - мешает нам принимать понятийные расчле-нения за глубинные прозрения.

Тогда-то и раздается крик о пессимизме, которым вечно-вчерашние преследуют каждую мысль, предназначенную только для следопытов завтрашнего дня '. Между тем писал я не для тех, которые принимают размышление о сути дела за само дело. Кто занят дефинициями, тот не ведает судьбы. Понимать мир значит на моем языке устоять перед миром. Существенной остается суровость жизни, а не поня-тие жизни, как этому учит страусовая философия идеализма. Кого нельзя провести понятиями, тому это не покажется пессимизмом, а другие просто не идут в счет. Для серьезных читателей, стремящихся к открытому взгляду на мир, а не к дефиниции, я привел в примечаниях, ввиду слишком кон-центрированной формы текста, некоторое количество тру-дов, которые могли бы ориентировать этот взгляд над отдаленными сферами нашего знания².

125

В завершение мне не терпится еще раз назвать имена, которым я обязан почти всем: Гёте и Ницше. У Гёте я заим-ствую метод, у Ницше - постановку вопросов, и, если бы мне пришлось выразить в одной формуле мое отношение к последнему, я был бы вправе сказать: я сделал из его прозрения своего рода обозрение. Что до Гёте, то он, сам того не ведая, был во всем своем образе мыслей учеником Лейбница. Оттого-то и ощущаю я то, что, к собственному моему удивлению, вышло в конце концов из-под моих рук как нечто такое, что, несмотря на убогость и мерзость этих лет, я хочу с гордостью назвать немецкой философией.

Бланкенбург у подножия Гарца, декабрь 1922

Освальд Шпенглер

ПРЕДИСЛОВИЕ К первому изданию 1-го тома

Эта книга, результат трех лет, была завершена в первом изложении, когда разразилась великая война. До весны 1917 года она была еще раз переработана, дополнена и уточнена в деталях. Чрезвычайные обстоятельства замедлили ее даль-нейшее появление.

Хотя задачей ее выступает общая философия истории, она тем не менее представляет собою в более глубоком смысле комментарий к великой эпохе, под знаком которой сложились ее путеводные идеи.

Заглавие, установившееся с 1912 года, обозначает в стро-жайшем значении слова и с оглядкой на закат античности всемирно-историческую фазу охватом в множество столетий, в начале которой мы находимся в настоящее время.

События подтвердили многое и ничего не опровергли. Выяснилось, что эти мысли должны были появиться именно теперь и как раз в Германии и что сама война относится все еще к предпосылкам, при которых могли определиться по-следние черты новой картины мира.

Ибо речь, по моему убеждению, идет не об одной воз-можной наряду с прочими и лишь логически оправданной, но о самой, в некотором роде естественной, смутно предчув-ствованной всеми философии эпохи. Это может быть сказано без самонадеянности. Мысль, отмеченная исторической не-обходимостью, стало быть, мысль, которая не относится к некой эпохе, а делает эпоху, является лишь в ограниченном смысле собственностью того, кому выпадает на долю ее авторство. Она принадлежит всему времени; она бессозна-тельно бродит в мышлении всех, и лишь случайная частная ее формулировка, без которой не бывает никакой филосо-фии, оказывается со своими слабостями и преимуществами судьбой - и счастьем - отдельного человека.

Мне остается только добавить пожелание, чтобы эта книга не выглядела совершенно недостойной рядом с воен-ными успехами Германии³.

Мюнхен, декабрь 1917

Освальд Шпенглер

ВВЕДЕНИЕ

1

В этой книге впервые делается попытка предопределить историю. Речь идет о том, чтобы проследить судьбу куль-туры, именно, единственной культуры, которая нынче на этой планете находится в процессе завершения, западноев-ропейско-американской⁴ культуры, в ее еще не истекших стадиях.

Возможность решить задачу такого исполинского масш-таба, по-видимому, не попадала до сегодняшнего дня в поле зрения, а если это и случалось, то не было средств для ее разработки или они использовались недостаточным об-разом.

Существует ли логика истории? Существует ли по ту сторону всего случайного и не поддающегося учету в отдель-ных событиях некая, так сказать, метафизическая структура исторического человечества, принципиально независимая от повсеместно зримых, популярных, духовно-политических строений поверхностного плана? скорее сама вызывающая к жизни эту действительность более низкого ранга? Не предстают ли общие черты всемирной истории понимающе-му взору в некоем постоянно возобновляющемся гештальте, позволяющем делать выводы? И если да,- то где лежат границы подобных заключений? Возможно ли в самой жиз-ни - ибо человеческая история есть совокупность огромных жизненных путей, для персонификации которых уже слово-употребление непроизвольно вводит мыслящие и действу-ющие индивиды высшего порядка, как-то: 'античность', 'китайская культура' или 'современная цивилизация',- отыскать ступени, которые должны быть пройдены, и при-том в порядке, не допускающем исключений? Имеют ли основополагающие для всего органического понятия 'рож-дение', 'смерть', 'юность', 'старость', 'продолжитель-ность жизни' и в этом круге некий строгий и никем еще не вскрытый смысл? Короче, не лежат ли в основе всего ис-торического общие биографические праформы?

Закат Запада, феномен, прежде всего ограниченный в пространстве и времени, как и соответствующий ему закат античности, оказывается, по всей очевидности, философской

128

темой, которая, будучи понята в своей значимости, заключа-ет в себе все великие вопросы бытия.

Если хотят узнать, в каком гештальте сбывается судьба западной культуры, необходимо прежде уяснить себе, что такое культура, в каком отношении находится она к зримой истории, к жизни, к душе, к природе, к духу, в каких формах она выступает и насколько эти формы - народы, языки и эпохи, битвы и идеи, государства и боги, искусства и произ-ведения искусства, науки, правовые отношения, хозяйствен-ные формы и мировоззрения, великие люди и великие собы-тия - являются символами и подлежат в качестве таковых толкованию.

2

Средство для познания мертвых форм - математический закон. Средство для понимания живых форм - аналогия. Таким образом различаются полярность и периодичность

мира.

Сознание того, что число форм всемирно-исторических явлений ограниченно, что века, эпохи, обстоятельства, лич-ности повторяются по типу, всегда присутствовало. Едва ли когда-либо обсуждали поведение Наполеона, не косясь при этом на Цезаря и Александра, причем первое сопоставление, как мы увидим, было морфологически недопустимым, а вто-рое - правильным. Сам Наполеон находил родственным свое положение с положением Карла Великого. Конвент говорил о Карфагене, имея в виду Англию, а якобинцы называли себя римлянами. Сравнивали - далеко не всегда правомерно - Флоренцию с Афинами, Будду с Христом, первоначальное христианство с современным социализмом, римских финансовых магнатов времен Цезаря с янки. Пет-рарка, первый страстный археолог - ведь сама археология есть выражение чувства повторяемости истории, - думал, говоря о себе, о Цицероне, а совсем недавно еще Сесил Родс, организатор английской Южной Африки, располагавший в своей библиотеке специально для него выполненными ан-тичными биографиями цезарей,- об императоре Адриане. Для Карла XII, короля Швеции, губительным было то, что он с юных лет носил при себе жизнеописание Александра, написанное Курцием Руфом, и хотел подражать этому заво-евателю.

Фридрих Великий в своих политических меморандумах - как, например, в 'Considérations'⁵ о 1738 годе - с полной уверенностью предается аналогиям, чтобы охарактеризовать

129

свое понимание политической ситуации в мире, например когда он сравнивает французов с македонцами при Фи-липпе, а немцев с греками. 'Уже Фермопилы Германии, Эльзас и Лотарингия, в руках Филиппа'. Тем самым была тонко угадана политика кардинала Флёри. Дальше следует сравнение между политикой династий Габсбургов и Бурбонов и проскрипциями Антония и Октавиана.

Но все это оставалось фрагментарным и произвольным и, как правило, отвечало скорее минутному порыву выра-зиться поэтически и остроумно, чем глубокому чувству ис-торической формы.

Так, сравнения Ранке, мастера искусной аналогии, между Киаксаром и Генрихом Г, набегами киммерийцев и мадьяр лишены морфологического значения; немногим уступает им и часто повторяемое сравнение между греческими городами-государствами и республиками Ренессанса; напротив, сравне-ние между Алкивиадом и Наполеоном исполнено глубокой, но случайной правоты. Они проистекали у него, как и у дру-гих, из плутарховского, т. е. народно-романтического, вкуса, просто подмечающего сходство сцен, разыгрывающихся на мировых подмостках, а не из строгости математика, опоз-нающего внутреннее сродство двух групп дифференциальных уравнений, в которых профан не видит ничего, кроме раз-личия внешней формы.

Легко заметить, что в основе своей выбор картин опреде-ляется прихотью, а не идеей, не чувством какой-то необ-ходимости. Техника сравнений нам все еще не доступна. Как раз теперь они появляются в массовом порядке, но неплано-мерно и без всякой связи; и если они нет-нет да и оказывают-ся меткими в глубоком и подлежащем еще уяснению смысле, то благодарить за это приходится счастливый случай, реже инстинкт и никогда - принцип. Еще никто не подумал о том, чтобы выработать здесь метод. Не было даже отдаленней-шего предчувствия того, что здесь-то и скрыт тот единствен-ный корень, из которого может изойти великое решение проблемы истории.

Сравнения могли бы быть благом для исторического мышления, поскольку они обнажают органическую струк-туру истории. Их техника должна была бы оттачиваться под воздействием некой всеобъемлющей идеи и, стало быть, до не допускающей выбора необходимости, до логического ма-стерства. До сих пор они были несчастьем, ибо, будучи просто делом вкуса, они избавляли историка от сознатель-ных усилий видеть в языке форм истории и в их анализе свою труднейшую и ближайшую, не только еще не решенную нынче, но даже и не понятую задачу. Частично они были

130

поверхностными, когда, например, Цезаря называли осно-вателем римской официальной прессы или, что гораздо хуже, описывали крайне запутанные и внутренне весьма чуждые для нас явления античной жизни в модных со-временных словечках типа 'социализм', 'импрессионизм', 'капитализм', 'клерикализм', частично же - причудливо извращенными, как культ Брута, которому предавались в якобинском клубе,- того миллионера и ростовщика Брута, который в качестве идеолога олигархической конституции и при одобрении патрицианского сената заколол поборника демократии*.

3

Таким вот образом задача, первоначально заключавшая в себе ограниченную проблему современной цивилизации, расширяется до новой философии, философии будущего, если только на метафизически истощенной почве Запада может еще взойти таковая,- единственной философии, ко-торая по крайней мере принадлежит к возможностям за-падноевропейского духа в его ближайших стадиях: до идеи морфологии всемирной истории, мира-как-истории, которая в противоположность морфологии природы, бывшей доныне едва ли не единственной темой философии, еще раз охва-тывает все лики и движения мира в их глубочайшем и по-следнем значении, хотя в совершенно ином порядке, - не в общей картине всего познанного, а в картине жизни, не в ставшем, а в становлении.

Мир-как-история, понятый, увиденный, оформленный из своей противоположности, мира-как-природы,- вот новый аспект человеческого бытия на этой планете, выяснение кото-рого во всем его огромном практическом и теоретическом значении осталось до сегодняшнего дня неосознанной, воз-можно, смутно ощущаемой, часто лишь угадываемой и ни-когда еще не осуществленной задачей со всеми вытекающи-ми из нее последствиями. Здесь налицо два возможных спо-соба, которыми человек в состоянии внутренне овладеть окружающим его миром и пережить его. Я со всей строго-стью отделяю - не по форме, а по субстанции - органичес-кое восприятие мира от механического, совокупность геш-тальтов от совокупности законов, образ и символ от форму-лы и системы, однократно-действительное от постоянно-возможного, цель планомерно упорядочивающей фантазии

* Т. 2, с. 540 сл.⁶

131

от цели целесообразно разлагающего опыта или - чтобы назвать уже здесь никем еще не замеченную, весьма много-значительную противоположность - сферу применения хро-нологического числа от сферы применения математического числа *.

Таким образом, в исследовании, подобном настоящему, речь может идти не о том, чтобы учитывать поверхностно наблюдаемые события духовно-политического рода вообще, упорядочивая их сообразно 'причине' и 'следствию' и про-слеживая их внешнюю, рассудочно-доходчивую тенденцию. Подобная - 'прагматическая' - трактовка истории была бы не чем иным, как неким дубликатом замаскированного естествознания, из чего не делают тайны и приверженцы материалистического понимания истории, тогда как их про-тивники недостаточно отдают себе отчет в одинаковости обоюдосторонней процедуры. Дело не в том, что представ-ляют собою конкретные факты истории, взятые сами по себе как явления какого-либо времени, а в том, что они означают и обозначают своим явлением. Современные историки пола-гают, что делают больше, чем требуется, когда они привле-кают религиозные, социальные и в случае необходимости даже историко-художественные подробности, чтобы 'проил-люстрировать' политический дух какой-либо эпохи. Но они забывают решающее - решающее в той мере, в какой зри-мая история есть выражение, знак, обретшая форму душев-ность. Я еще не встречал никого, кто принимал бы всерьез изучение морфологического сродства, внутренне связующего язык форм всех культурных сфер, кто, не ограничиваясь областью политических фактов, обстоятельно изучил бы по-следние и глубочайшие математические идеи греков, арабов, индусов, западноевропейцев, смысл их раннего орнамента, их архитектурные, метафизические, драматические, лиричес-кие первоформы, полноту и направления их великих ис-кусств, частности их художественной техники и выбора мате-риала, не говоря уже об осознании решающего значения всех

* Колоссальной по своим последствиям и до сего дня еще не преодоленной ошибкой Канта было то, что он совершенно схемати-чески установил связь внешнего и внутреннего человека с многознач-ными и, главное, не стабильными понятиями пространства и време-ни и тем самым совершенно ложным образом связал геометрию и арифметику, вместо которых здесь должна быть хотя бы упомяну-та более глубокая противоположность математического и хроноло-гического числа. Арифметика и геометрия обе суть счисления про-странства и в высших своих областях вообще не подлежат различе-нию. Счисление времени, интуитивно вполне понятное наивному человеку, отвечает на вопрос 'когда', а не на вопрос 'что' или 'сколько'.

132

I . ТАБЛИЦА 'ОДНОВРЕМЕННЫХ' ДУХОВНЫХ ЭПОХ

I
ТАБЛИЦА 'ОДНОВРЕМЕННЫХ' ДУХОВНЫХ ЭПОХ
ИНДИЙСКАЯ КУЛЬТУРА	АНТИЧНАЯ КУЛЬТУРА	АРАБСКАЯ КУЛЬТУРА	ЗАПАДНАЯ КУЛЬТУРА
с 1500	с 1100	с 0	с 900
ВЕСНА
ЛАНДШАФТНО-ИНТУИТИВНАЯ СТИХИЯ. МОЩНЫЕ ТВОРЕНИЯ ПРОБУЖДАЮЩЕЙСЯ, ОПУТАННОЙ СНАМИ ДУШИ. СВЕРХЛИЧНОЕ ЕДИНСТВО И ПОЛНОТА
1. РОЖДЕНИЕ МИФА БОЛЬШОГО СТИЛЯ КАК ВЫРАЖЕНИЕ НОВОГО БОГОЧУВСТВОВАНИЯ. МИРОВОЙ СТРАХ И МИРОВАЯ ТОСКА
1500-1200	1100-800	0-300	900-1200
Религия вед	Эллинско-италийская	Первохристианство	Германский католицизм
	'деметрийская' народная религия	Мандейцы, Маркион, гносис	Эдда (Бальдур)
	Олимпийский миф	Синкретизм (Митра, Баал)	Бернард Клервоский,
			Иоахим Флорский,
			Франциск Ассизский
Арийские героические сказания	Гомер	Евангелия Апокалиптика	Народный эпос (Зигфрид), рыцарский эпос (Грааль)
	Сказание о Геракле и Тесее	Христ., мазд., языч. легенды	Западные легенды о святых
2. РАННЕЕ МИСТИКО-МЕТАФИЗИЧЕСКОЕ ОФОРМЛЕНИЕ НОВОГО ВЗГЛЯДА НА МИР. ВЫСОКАЯ СХОЛАСТИКА
Содержится в древнейших частях вед	Древнейшая, изустная орфика, этрусская дисциплина	Ориген (+254), Плотин (+269)	Фома Аквинский (+1274)
			Дунс Скот (+1308)
	Последействие: Гесиод, космогония	Мани (+276), Ямвлих (+330) Авеста, Талмуд, патристика	Данте (+1321), Экхарт (+1329) Мистика и схоластика

ГЛАВА ПЕРВАЯ. О СМЫСЛЕ ЧИСЕЛ

1*

Необходимо прежде всего охарактеризовать некоторые употребляемые здесь в строгом и частично новом смысле основные понятия, метафизическое содержание которых установится само собой в ходе изложения, но недвусмыслен-ность которых должна быть определена уже с самого начала.

Популярное различение бытия и становления, первичное и для философии, оказывается по всей видимости негодным для действительного уразумения сути предполагаемой им противоположности. Бесконечное становление - действен-ность, 'действительность',- примерами чему могут слу-жить разве что физические понятия равномерной скорости и состояния движения или основное представление кинетиче-ской теории газов, всегда вместе с тем будет восприниматься и как состояние и, как таковое, по необходимости отно-ситься к бытию. В противоположность этому позволитель-но - вместе с Гёте - в качестве последних элементов без-условно данного в бодрствовании ('сознание') и бодр-ствованием различать становление и ставшее. Во всяком случае, даже если сомневаться в возможности приближения к последним основаниям человеческого путем абстрактного образования понятий, остается достаточно ясное и опреде-ленное чувство, из которого проистекает эта фундаменталь-ная, соприкасающаяся с крайними границами бодрствования

* Сюда: т. 2, гл. I, начало.

201

противоположность, и чувство это представляет собою то исконное нечто, которого вообще можно достичь.

Отсюда следует необходимым образом, что в основе ставшего всегда лежит становление, а не наоборот.

Кроме того, обозначениями 'собственное' и 'чужое' я различаю два первичных факта бодрствования, смысл ко-торых для каждого бодрствующего человека - стало быть, не для сновидящего - устанавливается с непосредственной внутренней достоверностью, не поддающейся более деталь-ному определению посредством некой дефиниции. Элемент чужого всегда так или иначе связан с изначальным фактом, обозначаемым через слово ощущение ('чувственный мир'). Пластическая философская способность великих мыслителей во все времена пыталась с большей остротой постичь эту связь путем полунаглядных схематических членений типа 'явление' и 'вещь в себе', 'мир как воля и представление', 'Я' и 'не-Я', хотя это намерение явно превосходит возмож-ности точного человеческого познания. Равным образом в первичном факте, обозначаемом как чувствование ('внут-ренний мир'), на некий лад, строгая формулировка которого также остается неподвластной методам абстрактного мыш-ления, таится элемент собственного.

Далее, я обозначаю словами душа и мир ту противополож-ность, наличие которой идентично самому факту чисто человеческого бодрствования. Есть различные степени ясно-сти и остроты этой противоположности, стало быть, степени духовности бодрствования, от смутного и все же временами просвечивающего глубины понимающего ощущения перво-бытного человека и ребенка - сюда относятся все более редкие в позднейшие эпохи мгновения религиозного и худо-жественного вдохновения - до крайней остроты только по-нимающего бодрствования, как, скажем, в состояниях кантов-ского и наполеоновского мышления. Здесь противополож-ность души и мира стала противоположностью субъекта и объекта. Эта элементарная структура бодрствования, в качестве факта непосредственной внутренней достоверно-сти, недоступна понятийному расчленению, и столь же несо-мненным оказывается то, что оба названных элемента, толь-ко лингвистически и в известной мере искусственно подда-ющиеся разделению, постоянно сосуществуют друг с другом и друг в друге и явным образом выступают как единство, как некая целостность, причем теоретико-познавательный пред-рассудок прирожденного идеалиста и реалиста, согласно ко-торому либо душа является первоосновой мира, либо мир первоосновой души, нисколько не мотивирован в факте бодр-ствования как такового. Акцентируется ли в философской

202

системе то или другое - это характеризует лишь личность и имеет чисто биографическое значение.

Если применить понятия становления и ставшего к этой структуре бодрствования как напряжения противоположно-стей, то слово жизнь получит совершенно определенный, родственный по значению понятию становления смысл. Мо-жно обозначить становление и ставшее как гештальт, в кото-ром факт и результат жизни явлены бодрствованию. Соб-ственная, поступательная, постоянно осуществляющаяся жизнь, поскольку человек бодрствует, выявляется в его бодр-ствовании именно элементом становления - этот факт на-зывается настоящим, - и, как и всякое становление, она обладает таинственным признаком направления, которое че-ловек во всех развитых языках пытался умственно заклясть и - тщетно - объяснить словом время и связанными с ним проблемами. Отсюда вытекает глубокая связь ставшего (оцепеневшего) со смертью.

Если назвать душу - и притом ее прочувствованный тип, а не помысленную и представленную картину - возможным, а мир действительным - выражения, относительно смысла которых внутреннее чувство не оставляет никакого сомне-ния, - то жизнь предстанет гештальтом, в котором проис-ходит осуществление возможного. С учетом признака напра-вления возможное называется будущим, осуществленное- прошлым. Само осуществление, средоточие и смысл жизни, мы называем настоящим. 'Душа' есть то, что подлежит осуществлению, 'мир' - осуществленное, 'жизнь' - осуще-ствление. Выражения типа 'мгновение', 'длительность', 'развитие', 'жизненное содержание', 'назначение', 'объ-ем', 'цель', 'полнота' и 'пустота жизни' получают тем самым определенное, существенное для всего последующего, в особенности для понимания исторических феноменов, зна-чение.

Наконец, слова история и природа, как уже упоминалось, будут употребляться в совершенно конкретном и непривыч-ном до сих пор смысле. Следует разуметь под ними воз-можные способы понимания всей совокупности осознанного, становления и ставшего, жизни и пережитого в форме еди-ной, одухотворенной, благоустроенной картины мира, в за-висимости от того, какому пластическому принципу под-чинено неделимое впечатление: становлению или ставшему, направлению или протяженности ('времени' или 'простран-ству'). Речь идет здесь не об альтернативе, но о ряде бес-конечно многих и весьма разнообразных возможностей овладения 'внешним миром' в качестве отражения и сви-детельства собственного существования,- ряде, крайними

203

членами которого являются чисто органическое и чисто ме-ханическое мировоззрения (в буквальном смысле слова: воз-зрение на мир). Первобытный человек (каким мы предста-вляем себе его бодрствование) и ребенок (согласно нашим собственным воспоминаниям) не обладают еще ни одной из этих возможностей в достаточно ясном и законченном виде. В качестве условия такого высшего мироосознания следует принять владение языком, и притом не каким-либо человеческим языком вообще, а языком культуры, который не существует еще для первого, а для второго хоть и су-ществует, но еще не доступен. Иначе говоря, у обоих от-сутствует еще ясное и отчетливое мышление о мире: есть только предчувствие, но нет покуда действительного знания об истории и природе, во взаимосвязь которых было бы включено их собственное существование: у них нет куль-туры.

Тем самым это важное слово получает определенный и весьма значительный смысл, который предполагается во всем последующем изложении. Учитывая вышеупомянутые обозначения души как возможного и мира как действитель-ного, я различаю возможную и действительную культуру, т.е. культуру как идею - общего или единичного - сущест-вования и культуру как плоть этой идеи, как сумму ее очувст-вленных, ставших пространственными и доступными выра-жений: деяний и настроений, религии и государства, искусств и наук, народов и городов, хозяйственных и общественных форм, языков, правовых отношений, нравов, характеров, черт лица и одеяний. Высшая история, близкородственная жизни и становлению, есть осуществление возможной куль-туры*.

Следует прибавить, что эти основополагающие определе-ния по большей части не подлежат уже передаче путем понятий, дефиниций и доказательств и что они, сообразно их глубочайшему значению, должны быть скорее прочувствова-ны, пережиты, увидены. Между переживанием и познаванием, между непосредственной достоверностью, допускаемой раз-личными видами интуиции (озарением, наитием, художест-венным созерцанием, жизненным опытом, взглядом знатока людей, гётевской 'точной чувственной фантазией'), и резуль-татами рассудочного опыта и экспериментальной техники существует различие, редко оцениваемое по достоинству. Там сообщению служат сравнение, образ, символ; здесь - формула, закон, схема. Ставшее познается, или скорее, как это выяснится в дальнейшем, бытие ставшего идентично для

* О понятии человека, лишенного истории, см. т. 2, с. 58 сл.

204

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. МУЗЫКА И ПЛАСТИКА

I. Изобразительные искусства

1

Мирочувствование более развитого человека - если от-влечься от круга представлений математического естествоз-нания и символики его основных понятий - наияснейшим образом нашло свое символическое выражение в изобрази-тельных искусствах, число которых не поддается счету. Да-же музыка относится к ним, и если бы соблаговолили включить весьма различные типы последней в исследования, касающиеся хода истории искусства, вместо того чтобы от-делять их от области живописно-пластических искусств, то удалось бы значительно продвинуться в понимании того, о чем, собственно, идет речь в этом рассчитанном на опреде-ленную цель развитии. Но творческий порыв, действующий в бессловесных * искусствах, никогда не будет понят, пока

* Как только слово, этот коммуникативный знак понимания, становится выразительным средством искусств, человеческое бодр-ствование перестает в целом выражать что-либо или получать впе-чатления. Уже звучания слов в художественной рецитации - не гово-ря уже о прочитанном слове высоких культур, этом медиуме соб-ственно литературы, - незаметным образом разнимают слух и пони-мание, ибо налицо оказывается фактор расхожего значения слова, и под постоянно усиливающимся гнетом этого искусства также и бессловесные искусства стяжали себе способы выражения, связу-ющие мотивы с семантикой слов. Так возникает аллегория, или мотив, означающий слово, как в скульптуре барокко, начиная с Бер-нини; так живопись довольно часто оборачивается своеобразным иероглифическим письмом, как в Византии, начиная со 2-го Никейского собора (787), лишившего художников права выбирать и рас-полагать образы, и так же отличается и ария Глюка, мелодия кото-рой процветает из смысла текста, от арий Алессандро Скарлатти, чьи нейтральные сами по себе тексты должны служить лишь подспо-рьем для голоса певца. Совершенно свободен от всякого словесного значения контрапункт высокой готики XIII столетия, эта чистая архитектура человеческих голосов, в которой выпевалось одновре-менно множество текстов, духовных и мирских, и даже разноязыч-ных.

388

различие между оптическими и акустическими средствами не перестанут принимать за нечто большее, чем просто внеш-ний признак. Отнюдь не это разделяет искусства между собой. Искусство глаза и уха - этим не сказано ровным счетом ничего. Только XIX век мог так переоценить физиоло-гические условия выражения, восприятия, посредничества. Насколько мало какая-либо 'поющая' картина Лоррена или Ватто предназначена в своем исконном смысле для телес-ного глаза, настолько же мало и напрягающая пространство музыка со времени Баха предназначена для телесного уха. Античное соотношение между произведением искусства и ор-ганом чувств, которое здесь постоянно, и притом отнюдь не правильно, имеется в виду, является чем-то совершенно иным, гораздо более простым и материальным, чем наше. Мы читаем Отелло и Фауста, мы изучаем партитуры, т. е. мы чередуем чувства, чтобы дать духу этих произведений в самом чистом виде воздействовать на нас. Апелляция всегда идет здесь от внешних чувств к 'внутренним', к под-линно фаустовской и совершенно не античной силе вооб-ражения. Только так и следует понимать бесконечную смену сцен у Шекспира в сравнении с античным единством места. В предельном случае, как, скажем, именно в случае Фауста, исчерпывающая, реальная передача содержания в целом во-обще невозможна. Но и в музыке, уже в a capella стиля Палестрины, а после в высшей степени и в Пассионах Ген-риха Шютца, фугах Баха, последних квартетах Бетховена и в Тристане мы переживаем за чувственными впечатлениями целый мир иных, в которых только и проявляется вся полно-та и глубина творения и о которых можно говорить и сооб-щать нечто лишь в переносных образах - ибо гармония чарует нас светлыми, коричневыми, темными, золотыми красками, сумерками, вершинами далеких горных кряжей, грозой, весенними ландшафтами, потонувшими городами, странными ликами. Не случайно, что Бетховен написал свои последние произведения, будучи глухим. Тем самым были как бы разорваны последние узы. Для этой музыки зрение и слух являются в равной мере мостом к душе, не больше.

389

ГЛАВА ПЯТАЯ. КАРТИНА ДУШИ И ЧУВСТВО ЖИЗНИ

I. О форме души

1

Каждый профессиональный философ вынужден без серь-езной проверки верить в существование некоего объекта, поддающегося, с его точки зрения, рассудочному толкова-нию; от этой возможности зависит все его духовное сущест-вование. Поэтому у каждого пусть самого скептичного логи-ка и психолога встречается точка, где умолкает критика и начинается вера, где даже строжайший аналитик перестает применять свой метод - именно когда объектом метода ока-зывается он сам и вопрос о разрешимости, даже самом наличии его задачи. Положение, гласящее, что посредст-вом мышления можно установить формы мышления, не вызывало у Канта сомнения, сколь бы сомнительным ни казалось оно не-философу. Еще ни один психолог не усом-нился в положении: существует душа, структура кото-рой доступна научному подходу; все то, что с помощью критического разложения сознательных актов существова-ния я констатирую в форме психических 'элементов', 'функ-ций', 'комплексов', - это и есть моя душа. Но здесь-то и должны были бы появиться наиболее сильные сомнения. Возможна ли вообще абстрактная наука о душе? Идентично ли то, что находят на этом пути, с тем, что ищут? Отчего любая психология, взятая не как знание людей и опыт жизни, а как наука, всегда была наиболее плоской и ник-чемной из всех философских дисциплин, ставшей в своей

477

окончательной пустоте неким охотничьим угодьем для по-средственных умов и бесплодных систематиков? Причину легко отыскать. Несчастье 'эмпирической' психологии в том, что она лишена даже объекта в том смысле, как его понимает научная техника вообще. Ее изыскания и решения проблем есть сущая борьба с тенями и привидениями. Что это такое - душа? Если бы ответ на это был доступен про-стому разумению, наука оказалась бы ненужной.

Ни один из тысячи психологов наших дней не сумел дать реального анализа или определения воли, раскаяния, страха, ревности, прихотей настроения, художнической интуиции²³⁹. И это естественно, ибо расчленению подлежит лишь система-тическое, а определению - лишь понятия с помощью поня-тий. Все тонкости умственной игры с понятийными дистинк-циями, все мнимые наблюдения над связью чувственно-те-лесных состояний с 'внутренними процессами' нисколько не затрагивают того, о чем здесь идет речь. Воля - это не понятие, а наименование, первоглагол, как Бог, обозначение чего-то такого, в чем мы внутренне непосредственно увере-ны, хотя и не в состоянии этого писать.

То, что здесь подразумевается, навсегда останется недо-ступным ученому исследованию. Недаром каждый язык сво-ими тысячекратно запутанными обозначениями предостере-гает от намерений теоретически расчленять и систематически упорядочивать душевное. Здесь упорядочивать нечего. Кри-тические - 'сепарирующие' - методы относятся исключи-тельно к миру-как-природе. Скорее можно разложить с по-мощью скальпеля или кислоты какую-нибудь тему Бетхове-на, чем душу - средствами абстрактного мышления. Приро-доведение и человековедение не имеют ничего общего в целях, путях и методах. Первобытный человек переживает 'душу' сначала в других людях, а потом и в себе как numen, вроде тех numina, которые он узнает во внешнем мире, и толкует свои впечатления на мифический лад. Слова, пред-назначенные для этого, суть символы, звучания, имеющие для понимающего значение чего-то неописуемого. Они вы-зывают к жизни образы, подобия, и даже и сегодня мы не научились еще откровенничать по части душевного на каком-нибудь другом языке. Рембрандт может автопортретом или ландшафтом разгласить тем, кто ему внутренне близок, какой-то пласт своей души, а Гёте некий Бог дал поведать о том, как он страждет²⁴⁰. Некоторые душевные порывы, не поддающиеся словесному выражению, можно дать почув-ствовать другим с помощью взгляда, двух-трех тактов мело-дии, едва заметного движения. Это подлинный язык души, остающийся непонятным для посторонних. Слово, как звук,

478

565

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ФАУСТОВСКОЕ И АПОЛЛОНИЧЕСКОЕ ПОЗНАНИЕ ПРИРОДЫ

1

В 1869 году в своей ставшей знаменитой речи Гельмгольц сказал: 'Конечная цель естествознания сводится к отыска-нию всех движений, лежащих в основе изменений, и их движущих сил, следовательно, к тому, чтобы растворить себя в механике'²⁹⁷. В механике - это значит свести все качественные впечатления к неизменным количественным основаниям, стало быть, к протяженности и ее локальной переменности; это значит далее, если вспомнить противопо-ложность становления и ставшего, пережитого и познанного, гештальта и закона, образа и понятия, свести картину уви-денной природы к представленной картине единообразного, числового порядка, обладающего измеримой структурой. Доподлинная тенденция всей западной механики нацелена на духовную экспроприацию средствами измерения; оттого она вынуждена искать сущность явления в системе константных, исключительно доступных измерению элементов, важней-ший из которых, по определению Гельмгольца, обозначается заимствованным из повседневного жизненного опыта сло-вом движение.

Физику это определение представляется недвусмыслен-ным и исчерпывающим; скептику, следящему за психологией означенного научного убеждения, оно отнюдь не кажется таковым. Для одного современная механика представляет собой последовательную систему ясных, однозначных поня-тий и столь же простых, сколь и необходимых отношений,

566

для другого дело идет о типичной для структуры западноев-ропейского духа картине, разумеется исполненной высочай-шей последовательности строения и интенсивнейшей силы убеждения. Совершенно очевидно, что все практические ре-зультаты и открытия никак не могут служить доказатель-ством 'истинности' теории, картины как таковой*. Правда, большинству 'механика' кажется естественной формулиров-кой природных впечатлений, но это только так кажется. Ибо что есть движение? Допущение, что все качественное может быть сведено к движению неизменных, однородных точек массы, - разве это уже не чисто фаустовский, отнюдь не общечеловеческий, постулат? Архимед, например, вовсе не испытывал потребности переистолковывать механические данные в русле представления движений. Есть ли вообще движение чисто механическая величина? Есть ли оно слово для обозначения зрительного опыта или абстрагированное отсюда понятие? Характеризует ли оно число, определяемое путем измерения экспериментально произведенных фактов, или подстилающую его картину? И если бы физике действи-тельно удалось однажды достичь своей мнимой цели и све-сти все чувственно поддающееся учету к сплошной системе закономерно фиксированных 'движений' вкупе с гипотети-чески действующими за ними силами, разве продвинулась бы она этим хотя бы на один шаг в 'познании' того, что происходит? Менее ли догматичен от этого язык форм меха-ники? Не таится ли в ней, напротив, миф первоглаголов, созидающих опыт, вместо того чтобы исходить из него, притом миф, представленный как раз в своей наиболее ост-рой формулировке? Что есть сила? Что есть причина? Что есть процесс? И да - есть ли у физики, даже на почве соб-ственных ее определений, вообще своя исконная задача? Об-ладает ли она значимой для всех столетий конечной целью? Обладает ли она хотя бы толикой неоспоримого величия мысли, которое позволило бы ей обнаружить свои резуль-таты?

Ответ может быть оговорен заранее. Пусть даже нынеш-няя физика, представляющая собой как наука некую чудо-вищную систему примет в виде обозначений и чисел, кото-рые позволяют работать с природой как с машиной **, имеет точно исчислимую конечную цель; будучи отрывком истории со всеми перипетиями судеб и случайностей в жизни участву-ющих в ней персон и в самом ходе научного поиска, физика,

* Т. 2, с. 620. Ср., напр., Lenard, Relativitätsprinzip, Äther, Gravitation (1920), S. 20ff.

** T. 2, с. 367 сл., 619 сл.

567

КОНЕЦ ПЕРВОГО ТОМА

ПРИМЕЧАНИЯ

Начало работы над 'Закатом Европы', судя по всему, падает на 1911 или 1912 год. В письме к Гансу Клёресу от 25 марта 1914 года Шпенглер, между прочим, оговаривает уже и завершение книги: 'Я охотно написал бы Вам еще раз, но моя работа настолько увлекла меня, что я забыл обо всем на свете. Теперь я полон желания завершить весь труд, над которым сижу два года, и рукопись с каждым днем продвигается вперед' (Briefe. S. 26). 25 октября того же года он сообщает о почти готовом уже тексте, что, впрочем, никак не соответствовало действительности, так как речь шла всего лишь о необозримой массе разрозненных и неразборчивых заметок. Вообще письма Шпенглера этого периода оставляют впечатление какой-то бессильной психологической интриги, связанной, очевидно, с ежедневной (еженощной) пыткой сидения за письменным столом: книге, завершение которой он - без всякой видимой на то причи-ны - торжественно оглашал в предшествующие войне месяцы, суж-дено было мучительно ложиться на бумагу в течение долгих воен-ных лет, вплоть до апреля 1917 года, когда - параллельно со вступ-лением в войну Соединенных Штатов Америки - она-таки была дописана до последней точки. Несомненно то, что человек, не свя-занный никакими издательскими обязательствами и, стало быть, абсолютно вольный распоряжаться сроками и темпами работы, то и дело оповещает о ее завершении, чтобы каждый раз в отчаянии оправдывать 'срыв' новыми редакциями текста и небывалостью предприятия. Скажем так: процесс написания 'Заката Европы' от-вечал всем патологическим нормам разрешения от шедевра; что должен был чувствовать этот изводимый своим демоном бывший гимназический учитель, пытаясь всякий раз примирить в себе урага-ны эпохальных идей с отсутствием элементарных писательских на-выков - когда вместо обещанной себе самому и urbi et orbi книги письменный стол зарастал дремучестями наспех записываемого и никак не упорядочиваемого сырья? Ужас настигал почти комедий-ными нотками; случай Шпенглера странным образом перекликался с экзистенциальным ляпсусом того мольеровского героя, который вдруг опознал в себе... прозаика; Шпенглер - швабингский Фауст, силящийся во что бы то ни стало остановить свое 'прекрасное мгновение', - меньше всего ожидал такого подвоха: его растерян-ность - конфуз художника Дега, вздумавшего писать стихи и жалу-ющегося своему другу Малларме: 'Ваше искусство - адское. У меня ничего не получается, хоть я и полон идей'. Ответ Малларме: 'Мой дорогой Дега. Стихи делаются не идеями, они делаются словами'. Словами - как ни странно - должен был делаться и 'Закат Ев-ропы': книга, меньше всего рассчитанная на прозу, больше всего - на ночное безмолвие рембрандтовских гравюр. Ницшевское 'Sie hätte singen sollen, diese 'neue Seele' - und nicht reden!' (Ей бы петь, этой 'новой душе', - а не говорить) еще раз - и в гораздо более раздирающих диссонансах - скомпрометировало шпенглеровский

630

635

¹ Обвинения в пессимизме вынудили Шпенглера уже в 1921 году издать отдельной брошюрой статью с вопросительным зна-ком в заглавии: 'Пессимизм?' (перепечатана в посмертно из-данных 'Reden und Aufsätze'). Он жалуется на читателей, пута-ющих 'гибель античного мира с гибелью океанского лайнера' и навешивающих на автора 'Заката Европы' ярлык пессимиста: 'Я считал бы для себя стыдом пройти свой жизненный путь со столь дешевыми идеалами. В них скрыта трусость прирож-денных ханжей и мечтателей, чурающихся стоять лицом к лицу с реальностью и в нескольких трезвых словах решительно сфор-мулировать свою действительную цель' (Spengler О. Reden und Aufsätze. S. 74). И дальше: 'Нет, я не пессимист. Пессимизм значит: не видеть более никакой задачи. Я вижу еще столько нерешенных задач, что, боюсь, нам не хватит на них времени и людей' (Ibid. S. 75),-125.

² Надо полагать, кроме этой объективной причины была еще и субъективная. Уязвленный слишком частыми обвинениями в диле-тантизме, Шпенглер просто оскалился в переработанном издании 'научным аппаратом'. - 125.

³ Военные успехи Германии на всем протяжении 1917 года оста-вляли желать лучшего. Достаточно упомянуть об отступлении не-мецких войск в районе Соммы, прорыве немецкой линии фронта англичанами у Арраса, танковом прорыве англичан у Камбре, всту-плении в войну США, не говоря уже о голоде в самой Германии (так называемая 'брюквенная зима') и т. д. - 127.

⁴ В издании 1918 года речь шла только о 'западноевропейской культуре'. Шпенглер проморгал Америку в самый момент ее вступ-ления в мировую историю, хотя вступление это было предвидено в прошлом веке Токвилем и Донозо Кортесом и уже аббатом Галиани в 1778 году (причем именно в контексте поглощения Европы Америкой). В новом, переработанном издании ошибку пришлось спешно устранять легкой редакторской правкой: западноевропей-ская культура становилась теперь западноевропейско-американской. Что, однако, речь шла не о присоединении нового фактора, а о его инкрустации в старую структуру - хотя и сам этот дефис выглядел досадным ляпсусом во вкусовой ауре европейца, - что реальный 'Закат Европы' должен был нести на себе фирменный знак 'Made in USA' и стать чисто американской контрибуцией локковскому проек-ту tabula rasa - на подобную модуляцию взгляда Шпенглер так и не решился. Стилист и фанатик вкуса подвели в нем ясновидца. Его Европа закатывалась в бессмертном биении пульса фуртвенглеров-ского оркестра, а не под рев бациллоносной рок-шпаны, застав-ляющей ее, усопшую, гальванически дергаться в непристойных же-стах. - 128.

⁵ 'Рассмотрения', 'Рассуждения' (фр.). - 129.

⁶ Ссылки на 2-й том даются по изданию 1924 года. - 131.

⁷ См., напр., гл ΧΧΧVIII ('Об истории') 2-го тома 'Мира как воли и представления' (Шопенгауэр А. Поли. собр. соч. Т. 2. М., 1903. С. 452 - 460). - 133.

⁸ написана на языке математики (ит.). Из сочинения Галилея 'Пробирщик'. - 134.

⁹ Очевидная (хотя и в обратном смысле) реминисценция ниц-шевской характеристики немца в афоризме 244 'По ту сторону добра и зла'. - 136.

¹⁰ обвинение, жалоба (греч.). - 136.

¹¹ Луций Ицилий. История рассказана у Тита Ливия (Hist. III 44 - 57). - 137.

636

¹² известных богов... неизвестных богов (лат.). - 138. ¹³ Моммзен Т. История Рима. Т. 5. Провинции от Цезаря до Диоклетиана. М., 1949. С. 20. - 138.

¹⁴ Букв. - в орехе; сжато, вкратце (лат.). - 139.

¹⁵ Существует и противоположная точка зрения. Эгон Фриделл высказал предположение, что первоначальный тип строения в Егип-те был деревянный; древнейшие храмы представляют собой, по его словам, 'переведенные в камень деревянные конструкции' (Friedeil E. Kulturgeschichte Ägyptens und des Alten Orients. München, 1990. S. 155). - 139.

¹⁶ Песнь XXIII. - 141.

¹⁷ Новая жизнь (итал.). - 142.

¹⁸ Goethe. Werke. Weimarer Ausgabe. 4. Abt. Bd 44. S. 56. - 142.

¹⁹ Любопытно было бы отметить прямую связь (влияние или совпадение?) этой основополагающей для всего шпенглеров-ского понимания аполлонической и фаустовской души дистинк-ции 'величина-функция' с кассиреровской концепцией истории науки, зиждущейся на повсеместном переходе от субстанциаль-ных представлений к функциональным (см.: Cassirer E. Substanzbegriff und Funktionsbegriff. Untersuchungen über die Grundfragen der Erkenntniskritik. Berlin, 1910). Схема Кассирера, имманентная истории западной мысли, включает у Шпенглера и античную культуру, причем таким образом, что последняя по-крывается только понятием субстанции, а первая - только поняти-ем функции. - 143.

Этот образец псевдоморфоза - чисто западная мысль, свое-образно имитирующая судьбу Поликратова перстня: она попала к Аксакову с Запада, от Жозефа де Местра, и вернулась через Аксакова на Запад, к Шпенглеру, - будет подробно описан во 2-м томе 'Заката Европы'. - 145.

²¹ Изумительное по глубине и технике исполнения опроверже-ние этого тезиса в 'Кризисе жизни' Андрея Белого, написанном в 1916 году (Белый А. На перевале. Берлин, 1923. С. 50 - 66). - 145.

²² Немецкая поговорка: 'Aus der Not eine Tugend machen' (Сде-лать из нужды добродетель). - 148.

²³ общее согласие (лат.). - 148.

²⁴ См.: Ибсен Г. Собр. соч. Т. 4. М., 1958. С. 658. - 149.

²⁵ Goethe. Werke. Weimarer Ausgabe. 4. Abt. Bd 11. S. 22. - 150.

²⁶ Может, следовало бы поостеречься выносить подобные цита-ты без комментариев в примечание, обеспечивая им атмосферу резолютивности и беспрекословности! Гёте говорил и не такое (осо-бенно когда его собеседниками оказывались специалисты). Но если уж на то пошло, я предложил бы читателю дополнить это примеча-ние еще одной цитатой из Гёте, на этот раз монологичной: 'Лишь все человечество, вместе взятое, является истинным человеком, и ин-дивид лишь тогда может радоваться и быть счастливым, когда ему достает мужества чувствовать себя в этом целом' (Goethe. Werke. Weimarer Ausgabe. 1. Abt. Bd 27. S. 277). - 151.

²⁷ Или профессором Целларием в Галле в 1685 году? - 152.

²⁸ Ср.: 'Во всемирной истории может быть речь только о таких народах, которые образуют государство' (Гегель Г. В. Ф. Филосо-фия истории. М.; Л., 1935. С. 37 - 38). См. также весь раздел 'Гео-графическая основа всемирной истории' (С. 76 - 97). - 152.

²⁹ Из стихотворения Гёте 'Демон' в 'Орфических первоглаго-лах'. - 156.

³⁰ Goethe. Kampagne in Frankreich//Autobiographische Schriften. Bd 2. Leipzig, 1923. S. 637. - 156.

637

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Абако даль' 461

Абель Нильс Хенрик 241

Абеляр Пьер 531

Август Гай Октавий (Гай Юлий

Цезарь Октавиан) 130, 137, 163, 167, 168, 299, 602

Августин Аврелий (Блаженный) 149,281, 290,299,484, 531

Авиценна (Ибн Сина) 572

Аврелиан Луций Домиций 602

Адам де ла Аль 400

Адам Роберт 148

Аддисон Джозеф 430

Адриан 129, 380

Аксаков Иван Сергеевич 145

Александр Македонский 129, 135, 138, 158, 172, 173, 296, 303, 307, 309 - 311, 384, 441, 503, 522, 534, 552, 601

Алкамен 232, 462

Алкивиад 130, 267, 306, 498, 537, 608

Алкман 393

Альба Альварес де Толедо Фер-нандо 308

Альбани 420

Альберт Саксонский 572

Альберти Леон Баттиста 413, 414

Аменемхет III 140

Анаксагор из Клазомен 492, 577, 585, 587, 608

Анаксимандр 214, 512

Анджелико (Фра Джованни да Фьезоле; прозвище - Беа-то А.) 391, 451

Антиной 387

Антисфен из Афин 544, 549

Антонелло да Мессина 409

Антоний 130

Аполлодор из Дамаска 169, 380, 462, 509

Аполлоний Пергский 221, 225, 247

Аппий Клавдий 137

Аристарх Самосский 136, 219, 220, 297

Аристотель 136, 138, 143, 153, 158, 181, 186, 255, 256, 273, 280, 282, 301, 321, 343, 371, 433, 462, 483, 484, 494, 499, 500, 503, 507, 536 - 538, 541, 549, 555, 556, 574, 577, 581, 585, 605, 608, 619, 625

Аристофан 504, 505

Арнольд из Виллановы 574

Архимед 208, 220, 221, 225, 226, 231, 239, 247, 270, 409, 555, 567, 577,613,625

Архит Тарентский 217, 238, 247, 555

Асока (Ашока) 537

Баадер Франц Ксавер фон 487

Байрон Джордж Ноэл Гордон 269

Бартоломмео Фра (наст. имя Бартоломмео делла Порта) 457

Бах Иоганн Себастьян 158, 212, 231, 299, 389 - 391, 402, 417, 419, 451, 461, 462, 472, 507, 512, 542, 589, 616

Бахофен Иоганн Якоб 159, 351

Бейль Пьер 310

Бёклин Арнольд 447, 469

Беллини Джованни 447, 449

Бентам Иеремия 310, 557

Беншуа 401

Беренгар Турский 348

Беркли Джордж 615

Бернвард 265, 374

Бернини Лоренцо 243, 363, 419

Бетховен Людвиг ван 247, 250, 276, 299, 341, 349, 351, 389, 403, 406, 417, 427, 428, 438, 453, 463, 469,471,478, 507,605

Бизе Жорж 428

Бисмарк Отто Эдуард Леопольд фон Шенхаузен 171, 269, 304, 305, 308, 534

Бодлер Шарль 168, 415, 468, 472

Бойль Роберт 574

657

Боккаччо Джованни 443

Бокль Генри Томас 562

Больцман Людвиг 570

Бонифаций VIII (папа римский) 152, 548

Бор Нильс Хенрик Давид 576, 618,619

Боскович Руджер Иосип 495, 613

Боттичелли Сандро (наст. имя Алессандро Филипепи) 409, 410, 447, 448

Браманте Донато 347

Брукнер Антон 393, 428, 469

Брунеллеско Филиппо 413, 451, 495

Бруно Джордано 205, 220, 251, 294, 512, 517, 615

Брут Марк Юний 131, 137, 163, 291

Будда 129, 139, 235, 270, 364, 525, 528, 538, 543, 545, 549

Букстехуде Дитрих 390

Буль Андре Шарль 310

Буркхардт Якоб 159, 406

Буше Франсуа 446

Бэкон Роджер 153, 255, 550, 555, 571

Бэр Карл Макс. (Карл Эрнст) 463

Вагнер Вильгельм Рихард 168, 169, 185,253,366,392,393,418, 471-473, 512, 538, 544, 546, 552, 561, 563 - 565, 625

Вазари Джорджо 357

Валленштейн Альбрехт 270, 307

Вальтер фон дер Фогельвейде 508

Ван Дейк Антонис 425

Ван Ху 171

Ван Эйк Ян 448, 490

Варрон 138, 588

Васман 447, 469

Ватто Антуан 266, 310, 375, 389, 404, 420, 422, 428, 429, 460, 461, 470

Вейерштрасс Карл Теодор Виль-гельм 212, 283

Вейнингер Отто 565

Веласкес Диего (Родригес де Сильва Веласкес) 308, 397, 425, 447, 460, 468, 546

Верлен Поль 415

Вермер Делфтский Ян 391, 427, 428, 460

Веронезе (наст. имя Кальяри) Паоло 413, 428

Верроккьо (наст. имя ди Микеле Чони) Андреа дель 394, 408, 410, 411, 447, 451

Виадан 402

Виет Франсуа 223

Вилларт 428

Вильгельм 437

Винкельман Иоганн Иоахим 159, 439

Виньола (наст. имя Бароцци) Джакомо да 243, 308, 363, 495, 610, 613

Витрувий 372

Вольтер (наст. имя Мари Фран-суа Аруэ) 217, 302, 310, 343

Вольфрам фон Эшенбах 301, 349, 384, 417, 502, 590

Габриели Джованни 397, 428

Гайдн Франц Йозеф 231, 247, 375, 403, 428, 438, 462, 463, 471,472, 546, 605

Гален Клавдий 625

Галилей Галилео 207, 256, 270, 345, 409, 485, 492, 542, 575, 577, 583, 589, 609, 613, 616, 621

Гама (Васко да Гама) 520

Ганнибал 167, 170, 303, 534

Гарун-аль-Рашид 173

Гаусс Карл Фридрих 208, 212, 225, 226, 231, 241, 247, 332, 334, 340, 512, 555, 616, 625

Гварди Франческо 375, 390

Гверчино (наст. имя Барбьери) Франческо 420, 425

Гвидо д'Ареццо 399, 442

Геббель Кристиан Фридрих 154, 259, 286, 303, 317, 318, 470, 538, 552, 560, 563, 564, 605

Гегель Георг Вильгельм Фридрих 149, 152, 544, 555 - 557, 559, 564, 565

Геккель Эрнст 427, 591

Гёльдерлин Фридрих 159, 415, 438, 465, 522

Гельмгольц Герман Людвиг Фер-динанд 215, 566, 576, 577, 625

Гендель Георг Фридрих 402, 428, 443, 461, 462, 507

Генрих Лев 534

Гент Йос ван 409

Георге Стефан 415

Гераклит Эфесский 145, 267, 443, 497, 512, 526, 543, 554, 606

Гербарт Иоганн Фридрих 557

Герберт 143

Гердер Иоганн Готфрид 149, 263

658

Гермес Трисмегист 574

Геродот 135, 138, 306

Гёррес 487

Герц Генрих Рудольф 568, 583, 612,614

Гесиод 531

Гёте Иоганн Вольфганг 126, 135, 138, 142, 150, 151, 156,159,171, 178, 179, 186, 201, 211, 216, 222, 232, 250 - 252, 256, 261 - 263, 265, 267, 269, 270, 274, 279, 280, 297,298,305,306,310,315,318, 321, 350, 373, 409, 421, 433, 452, 459, 478, 497, 502, 505, 507, 508, 539 - 542, 555, 560, 561, 586, -588,609, 611,615

Гиберти Лоренцо 396, 408, 411

Гиппарх 136, 516

Гипсикл 213

Гирландайо Доменико (наст.

имя ди Томмазо Бигорди) 409

Глюк Кристоф Виллибальд 231, 247, 341, 389, 433, 462, 507

Гоббема Мейндерт 420, 468

Гоббс Томас 177, 178

Гойен Ян ван 391, 466, 470

Гойя Франсиско Хосе де 438, 447, 468, 472

Гольбейн Ханс Младший 426, 438

Гомер 141, 142, 145, 148, 150, 158, 241, 249, 255, 349, 406, 443, 494, 512, 534, 598

Гораций (Квинт Гораций Флакк) 267, 598

Горгий 375

Горн 152

Гофман Эрнст Теодор Амадей 453, 501

Грасман Герман 223

Григорий VII Гильдебранд (папа римский) 365, 522, 534

Грюневальд (Нитхардт Матис) 413, 421, 426, 450, 467

Гудон Жан Антуан 419

Гужон Жан 419

Гукбальд 399

Гумбольдт Вильгельм 565, 625

Гус Хуго ван дер 409

Густав Адольф 303

Д'Аламбер Жан Лерон 217, 226, 231, 283, 609

Данстейбл 401

Данте Алигьери 149, 154, 205, 235,241,251,277,294,301,321, 345, 405, 417, 435, 449, 450, 452, 453, 512, 541, 588

Дантон Жорж Жак 309

Дарвин Чарлз Роберт 181, 299, 390, 536, 559 - 565

Дедекинд Юлиус Вильгельм Ри-хард 230

Дезарг Жерар 228

Декарт Рене 165, 177, 211, 217, 221, 226, 227, 229, 236, 244, 247, 250, 283, 351, 402, 487, 495, 555

Делакруа Эжен 469, 470

Деметрий 288, 444

Демокрит 275, 340, 485, 492, 517, 578

Джорджоне (наст. имя Джорджо Барбарелли да Кастельфран-ко) 412, 413, 427, 428, 446, 467

Джотто ди Бондоне 357, 382, 391, 407, 410, 451, 589

Декарт Рене 579, 611

Делакруа Эжен 467

Демокрит 576, 577, 581, 584 - 587

Диагор 608

Диец 427

Динценхофер 463

Диоген Синопский 371, 494, 532, 542, 544

Диоклетиан 224, 309, 382, 601, 602

Диофант Александрийский 213, 223 - 226, 574

Домье Оноре 447, 470

Донателло (наст. имя Донато ди Никколо ди Бетто Барди) 391, 396, 412, 439, 448

Достоевский Федор Михайлович 145

Дрём Эрнст (наст. имя Адольф Вейгель) 415

Дюрер Альбрехт 420, 426, 445, 458

Дюринг Евгений 565

Дюфаи Гийом 401

Евдокс Книдский 217, 221, 247 Евклид 177, 215, 218, 219, 224, 226, 235, 238, 240, 242, 247, 339, 500

Еврипид 169, 393, 502

Жерико Теодор 470

Жоскен Депре 401

Зевксис 375, 416, 462, 509

Зенодор 213

Зенон 532, 541, 544, 556

Золя Эмиль 548

659

Ибн аль-Гайтам 572

Ибсен Генрик 149, 155, 165, 168, 169, 317, 318, 530, 531, 538, 544, 548, 551 - 553, 558, 563 -565

Иисус Христос, Сын Божий 129, 270, 295, 299, 328, 368, 423, 489, 528, 531, 574, 597, 604

Иннокентий III (папа римский) 300, 365, 522, 533

Иоанн Богослов 485

Иоанн Дунс Скот 224

Иоахим Флорский (Джоаккино да Фьоре) 149, 400, 435, 502, 551

Ирод I Великий, царь Иудеи 167

Кабео 613

Кабес Николаус 612

аль-Каби 343

Калигула 291

Калидаса 476

Калликл 537

Кальвин Жан 298 - 300, 533, 588

Кальдерон де ла Барка Педро 308, 438

Каннинг Джордж 310

Кант Иммануил 132, 133, 149, 153, 154, 158, 178, 181, 186,187, 205, 207, 209, 210, 215, 219, 224, 232, 244, 250, 255, 256, 273 - 278, 280 - 282, 301, 302, 312, 321, 331 - 333, 336, 337, 339, 343, 417, 464, 477, 487 - 489, 491, 492, 497, 512, 522, 535, 541, 542, 550, 555 - 559, 561, 565, 569, 579, 586,611,626

Кардан 229

Кариссими 402, 461

Карл V (римский император) 308, 311

Карл XII (шведский король) 129

Карл Великий (франкский ко-роль) 129, 146, 173, 224

Карнеад из Кирены 586

Катарина Сиенская 407

Катилина 158

Катон 163, 166

Кван-цзы 177

Кельвин, лорд 617

Кенэ Франсуа 615

Кеплер Иоганн 223, 307, 516, 542, 613

Киасар 130

аль-Кинди Абу Юсуф Якуб бен Исхак 486

Кирхгоф Густав Роберт 580

Кларк 310

Клейн Феликс 246

Клейст Генрих фон 470, 501

Клеон 158, 296

Клеопатра 476

Клисфен Сикионский 165

Колумб Христофор 308, 311,

455, 465, 491, 520, 524, 570 Конрад II 364

Константин 475, 597, 601, 603

Констебл Джон 427, 467

Конт Огюст 557, 564

Конфуций (Кун-цзы) 177, 178, 364, 545

Коперник Николай 219, 249, 297, 465, 491, 516, 517, 520, 570

Корелли Арканджело 397, 402, 428, 443, 461

Корнель 507

Коро Камиль 420, 446, 465, 468, 469, 471

Коши Огюстен Луи 225, 241, 242, 247, 616

Кранах Лукас Старший 445

Красс 167

Кресил 444

Кретьен де Труа 384

Кромвель Оливер 178

Куазво Антуан 403, 419

Кузен Виктор 557

Куперен Франсуа 414, 428, 461

Курбе Постав 468, 470

Курций Руф 129

Кюйп 466

Лавуазье Антуан Лоран 575, 627

Лагранж Жозеф Луи 217, 231, 247,281, 333, 611,616

Ланфранк 348

Лао-цзы 171, 177

Лаплас Пьер Симон 231, 247, 611,616

Лассо Орландо 401, 418, 507

Лев III 436

Левкипп 231,294, 576, 577

Лейбль Вильгельм 418, 427, 440, 445, 447, 469, 470, 472, 473

Лейбниц Готфрид Вильгельм 126, 177, 178, 205, 217, 221, 222, 229, 231, 236, 239, 247, 263, 283, 402, 409, 427, 460, 464, 512, 555, 574,576,577,588,611,613,615, 616, 618, 626

Ленбах Франц фон 475

Ленотр Андре 414

Леонардо да Винчи 220, 286, 401, 409, 410, 412, 419, 420, 422, 426,

660

446, 447, 450, 451, 454, 455, 457 - 459, 464, 465, 468, 515, 612

Леохар 247

Лессинг Готхольд Эфраим 149, 286, 427, 537, 609

Ливий 600

Ликург 137, 163

Линь-янь-ши 433

Липпи Филиппино 409

Лисандр 601

Лисипп 247, 341, 397, 434, 438, 439, 444, 462, 466, 471, 546, 625

Лисистрат 386, 444

Лист Ференц 393, 443

Лициний 137, 603

Лойола Игнатий 300, 308, 495, 503, 533, 588, 589, 610

Локк Джон 310

Лоренц Хендрик Антон 618

Лоррен (Желле) Клод 346, 389, 420, 430, 460, 466, 467, 469, 470

Лотце Рудольф Герман 557

Лохнер Стефан 589

Лукулл 170

Людовик XIV (французский ко-роль) 133, 178, 235, 307, 308, 310,433

Люлли Жан Батист 461

Лютер Мартин 154, 279, 298, 300, 309, 350, 503, 525, 533, 588

Мадерна Карло 419, 589

Мазарини Джулио 535

Мазаччо (наст. имя Томмазо ди Джованни ди Симоне Кассаи) 410, 456, 465

Майано Бенедетто да 411, 448

Майкельсон 618

Макарт 475

Максенций 382

Макферсон Джеймс 415

Мальтус Томас Роберт 536, 559, 562, 564

Мане Эдуар 169, 418, 447, 468 - 472, 473, 546

Мани 531

Мантенья Андреа 391, 412, 413, 416, 447, 612

Марвиц Фридрих Август фон дер 311

Маре Ханс фон 418, 427, 440, 445, 447, 469, 470, 472, 490

Маренцио Лука 426

Марий Гай 158, 169

Марк Аврелий 383, 537, 604

Маркион 531

Маркс Карл 181, 297, 300, 304, 538, 544, 557, 562, 564, 565

Мартини Симоне 407

Мейер Эдуард 138

Мейер Ю. Р. 568, 586, 609, 615

Мемлинг Ханс 409, 448, 450

Менцель Адольф фон 447, 465, 470, 473

Мёрике Эдуард 469

Меценат 167

Микеланджело Буонарроти 167, 243, 285, 347, 375, 391, 393, 396, 405, 411, 416, 419, 437, 439, 448 - 455, 457 - 460, 495, 510, 512, 589, 613

Микелоццо ди Бартоломмео 613

Милинда 543

Милль Джон Стюарт 557, 565, 615

Минковский Герман 280, 618

Мино да Фьезоле 448

Мирабо Оноре Габриель Рикети 310

Мирон 390, 396, 439, 461

Моммзен Теодор 138, 159

Моне Клод 468

Монтеверди Клаудио 397, 402, 425, 461

Моцарт Вольфганг Амадей 231, 247, 266, 375, 390, 403, 417, 428, 463, 471, 472, 539

Мо-цзы(Мо Ди) 181

Мурильо Бартоломе Эстебан 460

Муртада 492

Мухаммед (основатель ислама) 173, 298, 309

Мэн-цзы 181

Нагасена 543

Наполеон I (Наполеон Бона-парт) 129, 130, 158, 171, 172, 178, 183, 187, 269, 299, 302, 304, 306, 309 - 311, 313, 490, 491, 522, 534, 539, 542, 552

Нардини 403

Наццам 423

Нейман К. Й. 137, 463

Нерон 291

Низе Б. 138

Никандр из Колофона 396

Николай Кузанский 220, 222, 409

Ницше Фридрих 126, 138, 154, 155, 159,161, 163, 169, 177,181, 186, 244, 249, 320, 345, 355, 415, 420, 428, 433, 471, 473, 488, 496,

661

513, 522, 525, 526, 530 - 538, 544, 549, 551 - 553, 555 - 558, 561 - 565, 577, 606

Ньютон Исаак 143, 151, 205, 212, 223, 229, 231, 235, 247, 250, 256, 275, 280, 283, 320, 402, 409, 460, 464, 492, 495, 542, 555, 574, 575, 583, 586, 589, 609 - 611, 613 - 616, 618, 619, 621, 622

Овен 270

Окегем Йоханнес 401, 417

Окен Лоренц 487

Ольдах 447

Оресм Николай 218, 225, 226, 400, 572, 618

Ориген 385, 486

Оттон III 143, 161, 522

Павел апостол 147, 423, 486, 528, 543, 548, 549, 600

Павсаний 142

Палестрина (Джованни Пьерлу-иджи да Палестрина) 253, 401, 417, 418, 451, 507, 589

Пальма В. 428

Парацельс (наст. имя Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм) 574

Парменид из Элеи 165, 177, 250, 579

Паскаль Блез 177, 217, 228, 247, 283, 300, 495, 497, 533, 587, 588

Патеркул Белей 373

Пахельбель Иоганн 390

Пахер Михаэль 426

Пеоний 437, 462

Пёппельман Маттеус Даниель 463

Перикл 136, 143, 293, 294, 296, 411,498, 534

Пёрселл Генри 461

Перуджино (наст. имя Ваннуч-чи) Пьетро 425, 448, 456, 457

Петр I Великий 145

Петрарка Франческо 129, 142, 161,451

Пигаль Жан Батист 419

Пизано Джованни 382, 408, 411, 437

Пиндар 546

Пирр 170

Пифагор Самосский 145, 173, 177, 178,207,211,215,222,227, 247, 516, 555, 588

Планк Макс 576, 618

Платон 136, 143, 153, 159, 177, 181, 186, 205, 217, 218, 221-224 226 239, 247, 250, 256, 267, 280'291 321,337,443,483,492, 53l, 541, 555, 588

Плиний 444, 466, 625

Плотин 205, 224, 235, 251, 383, 385 423,486, 531,574, 586

Плутарх 141, 486, 498

Полибий 136, 137

Полигнот 308, 345, 391,410, 418, 420, 461

Поликлет 158, 232, 341, 395, 397, 403, 431, 434, 438, 461, 462, 471, 475, 504

Поллайоло (Бенчи) Антонио дель 409, 410

Помпей 170

Поп Александр 430

Порта Джакомо делла 495, 589

Порфирий 572

Посидоний 485, 625

Пракситель 247, 397, 439, 443, 446,462,471,475

Прокл 531

Прокопий Кесарииский 376

Протагор из Абдеры 492, 512, 537, 543, 555, 585, 608

Прудон Пьер Жозеф 564

Птолемей Клавдий 625

Птолемей Филадельф 601

Пуссен Никола 390, 420, 460

Пьеро делла Франческа 410, 413, 456, 465

Пюви де Шаванн 468

Пюже Пьер 419

Рабле Франсуа 433

Райски 447

Рамсес II 173, 180, 475

Ранке Леопольд фон 130, 152, Рафаэль (Рафаэлло Санти) 267, 295 390,398,401,410,417,420, 438' 443, 447, 450, 451, 455 - 458, 613

Резерфорд Эрнест 576, 619

Рембрандт Харменс ван Рейн 153, 235, 250,258,288,299,329, 345, 349, 351, 392, 397, 406, 413, 416, 419, 421, 427 - 429, 438, 440'444 447,451,457,458,460, 465 - 468, 470, 475, 478, 502, 510, 512

Ренуар Огюст 472

Ригль Алоиз 377

Риман Бернхард 212, 223, 225, 245, 247, 616

Рименшнейдер Тильман 445

662

Ример 609

Ришелье Арман Жан дю Плесси

534

Робеспьер Максимильен 299, 309

Рогир ван дер Вейден 409

Роден Огюст 419

Родс Сесил Джон 129, 170 - 172, 534, 536

Pope де 409, 426, 428

Росселино Антонио 448

Россини Джоаккино 443, 473

Ротман 469

Рубенс Питер Пауэл 376, 428, 433, 446, 447, 455, 469, 470, 475, 612

Рунге Филипп Отто 469

Руссо Жан Жак 166, 300, 304, 310,311,375,468,537,539,550, 552, 559, 560, 606

Рюисдаль 420, 460

Савонарола Джироламо 405, 513, 533

Сахура 369, 370

Себастьяно дель Пьомбо (наст. имя Лучани) 447

Север Септимий 602

Севинье Мари Рабютен-Шан-таль де 155

Сезанн Поль 468, 472, 473

Сезострис 235, 375

Селевк 220

Семпер Йоханнес 390

Сенека Луций Анней 141, 166, 326, 500

Сервантес Сааведра 308, 501, 502

Серен 213

аль-Сидшзи 225

Синьорелли Лука 391, 413, 416, 446, 447, 455, 612

Скарлатти Алессандро 389

Скопас 438, 446, 462

Скотт Вальтер 252

Слютер Клаус 419, 437, 463

Смит Адам 615

Сократ 141, 166, 532, 537 - 539, 606, 608

Софокл 135, 154, 267, 287, 293, 300, 474, 500, 505, 516, 531, 577, 601

Спенсер Герберт 548, 557

Спиноза Бенедикт (Барух) 486, 487,611

Стамиц Ян Вацлав Антонин 341, 402, 463

Стендаль (наст. имя Анри Мари Бейль) 470

Стржиговский Йозеф 347, 377, 378

Стриндберг Август Юхан 154, 165, 168, 530, 538, 565

Сулла 298

Сципион Африканский 168, 296

Талейран (Талейран-Перигор)

Шарль Морис 375

Тартини Джузеппе 403, 453

Тассо Торквато 510

Тацит 136 - 138, 291

Тереза, святая 533

Терпандер 393

Тиберий Клавдий Нерон 267, 299, 608

Тиберий Семпроний Гракх 296, 298

Тинторетто (Робусти) Якопо 376, 412

Типпо Сахиб 311

Тирсо де Молина (наст. имя Габ-риель Тельес) 506

Тициан (Тициано Вечеллио) 266, 390, 397, 398, 404, 416 - 418, 428,438,447,451, 458,465

Толстой Лев Николаевич 145, 154,327,489

Тома Ханс 469

Торвальдсен Бертель 419

Траян 173, 603

Тьеполо Джованни Баттиста 460, 461, 471

Тутмозис 249

Тюрго 615

Уде Фриц 468

Фалес 555, 571

Фалет 393

аль-Фараби Абу Наср Мухам-мед ибн Тархан 343, 486

Фарадей Майкл 256, 568, 614, 615

Фейербах Ансельм 154, 447, 564

Фемистокл 135, 158, 267, 307, 534

Феокрит 546

Ферма Пьер 221, 227, 228, 230, 247, 402

Феспид 508

Фидий 153, 232, 247, 291, 293, 375, 395, 406, 417, 438, 439, 442, 451,452,462, 512, 546

Филон Александрийский 423, 531

Фихте Иоганн Готлиб 497, 551, 556, 559, 565

663

Фишер Петер 394

Фишер фон Эрлах Иоганн Берн-хард 463

Фламиний Гай 169, 171, 172

Флёри (кардинал) 130, 535

Фома Аквинский 149, 300, 489, 588

Фрагонар Оноре 404

Франциск I 308

Франциск Ассизский 531, 589

Френель Огюстен Жан 617

Фрескобальди Джироламо 402

Фридрих Великий 129, 146, 269, 302, 542

Фридрих Вильгельм I 297, 532

Фридрих Каспар Давид 469

Фриних 504

Фробениус Лео 346

Фуке 414

Фукидид 136, 137, 291

Халс Франс 425, 460, 468

Хеопс 369

Хефрен 362, 369, 370

Хогарт Уильям 310, 460

Хом 430

аль-Хорезми 225

Хосров I Ануширван 370

Хрисипп 166, 340, 545

Царлино Джозеффо 402

Цезарь Гай Юлий 129, 131, 135, 146, 169 - 173, 270, 291, 293, 296,298,306,313,411,491,519, 534, 597, 604

Цицерон Марк Туллий 129, 163

Чжан-и 171

Чжуан-цзы 181

Чимабуэ (наст. имя Ченни ди

Пепо) 357,411, 448

Чимароза Доменико 471

Чиппендейл Томас 310

Шарден Жан Батист Симеон 469 Шарнхорст Герхард Иоганн 311 Шекспир Уильям 300, 302, 304, 306, 318, 371, 389, 431, 470, 502, 505, 507, 508, 510, 516, 532, 541, 542

Шеллинг Фридрих Вильгельм 487, 556, 559

Шефтсбери Антони Эшли Купер 310

Шиллер Иоганн Фридрих 316

Ширази Кут-ад-дин 486

Шлиман Генрих 142

Шопенгауэр Мартин 426

Шопенгауэр Артур 133, 153, 154, 160, 181,219,282,283,488,525, 526, 538, 541, 542, 556 - 561, 563-565

Шоу Джордж Бернард 168, 530, 536, 542, 549, 556 - 565

Шпицвег Карл 427

Шталь Георг Эрнст 574, 575

Штирнер Макс (наст. имя Кас-пар Шмидт) 530, 557

Штифель 342

Шторм Теодор 501

Шютц Генрих 389, 461, 507, 589

Эйлер Леонард 231, 242, 247, 283, 333, 402

Эйхендорф Йозеф 469

Экхарт Иоганн (Мейстер Эк-харт) 357, 384, 522, 606

Эмпедокл из Агригента 511, 573, 575, 577

Энгельс Фридрих 557, 563, 564

Эпаминонд 138

Эпиктет 531, 537

Эпикур 371, 525, 532, 542, 544, 556, 557

Эратосфен Киренский 221, 625

Эсхил 142, 158, 159, 235, 375, 443, 494, 500, 503, 504, 541, 542

Юм Дэвид 555

Юстиниан I 235, 266, 370, 375

Якопо делла Кверча 411

Ян Отто 168

Ян Чжу 181

Янсен Иоганн 300

Яхмос I 476

СОДЕРЖАНИЕ

К. А. Свасьян. ОСВАЛЬД ШПЕНГЛЕР И ЕГО РЕКВИЕМ ПО ЗАПАДУ - 5

ПРЕДИСЛОВИЕ - 124

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ 1-го ТОМА - 127

ВВЕДЕНИЕ - 128

Задача. - Морфология мировой истории - новая философия. - Для кого существует история? - Античность и Индия неисторичны. - Египет: мумия и сожжение мертвых. - Форма мировой истории. Древний мир - Средние века - Новое время. - Возникновение этой схемы. - Ее разложение. - Западная Европа не центр тяжести. - Метод Гёте, как единственно исторический. - Мы и римляне. - Ницше и Моммзен. - Проблема цивилизации. - Империализм как развязка. - Необходимость и важность основной идеи. - Отношение к современной философии. - Ее последняя задача. - Возникновение книги.

ТАБЛИЦЫ К СРАВНИТЕЛЬНОЙ МОРФОЛОГИИ МИРОВОЙ ИСТОРИИ - 189

ГЛАВА ПЕРВАЯ. О СМЫСЛЕ ЧИСЕЛ - 201

Основные понятия. - Число как знак и полагание границы. - Каж-дая культура имеет свою собственную математику. - Античное чис-ло как величина. - Картина мира Аристарха. - Диофант и арабское число. - Западное число как функция. - Мировой страх и мировая тоска. - Геометрия и арифметика. - Классические проблемы преде-ла. - Переход через границы чувства зрения. Символические миры пространства. - Последние возможности.

ГЛАВА ВТОРАЯ ПРОБЛЕМА МИРОВОЙ ИСТО-РИИ - 248

I. Физиогномика и систематика - 248

Коперниканский метод. - История и природа. - Гештальт и закон. - Физиогномика и систематика. - Культуры как организмы. - Внут-ренняя форма, темп, длительность. - Однородность строения. - 'Одновременность'.

II. Идея судьбы и принцип каузальности - 272

Органическая и неорганическая логика. - Время и судьба, простран-ство и каузальность. - Проблема времени. - Время - противопоня-тие пространства. - Символы времени (трагика, хронометраж, по-гребение). - Забота (эротика, государство, техника). Судьба и слу-чай. - Случай и причина. - Случай и стиль существования. - Ано-нимные и личные эпохи. - Направление в будущее и картина прошлого. - Существует ли наука истории? - Новая постановка воп-роса.

665

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. МАКРОКОСМ - 323

I. Символика картины мира и проблема пространства - 323

Макрокосм как совокупность символов по отношению к ду-ше. - Пространство и смерть. - 'Все преходящее есть лишь по-добье'. - Проблема пространства: только глубина образует прост-ранство. - Глубина пространства как время. - Рождение мировоззре-ния из прасимвола культуры. - Античный прасимвол есть тело, арабский есть пещера, западный есть бесконечное пространство.

II. Аполлоническая, фаустовская, магическая душа - 345

Прасимвол, архитектура и мир богов. - Египетский прасимвол пу-ти. - Выразительный язык искусства: орнаментика или имитация. - Орнамент и ранняя архитектура. - Архитектура окна. - Большой стиль. - История стиля как организм. - К истории арабского сти-ля. - Психология художественной техники.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ МУЗЫКА И ПЛАСТИКА - 388

I. Изобразительные искусства - 388

Музыка есть изобразительное искусство. - Разделение с иных, чем историческая, точек зрения невозможно. - Выбор искусств как выра-зительное средство высшего порядка. - Аполлоническая и фаустов-ская группы искусств. - Ступени западной музыки. - Ренессанс как антиготическое (антимузыкальное) движение. - Характер барокко. - Парк. - Символика красок. Краски близи и дали. - Золотой фон и коричневый тон ателье. - Патина.

II. Обнаженная фигура и портрет - 432

Способы изображения человека. - Портрет, таинство покаяния, структура предложения. - Головы античных статуй. - Детские и женские изображения. - Эллинистические изображения. - Портрет барокко. - Леонардо, Рафаэль и Микеланджело, как победители Ре-нессанса. - Победа инструментальной музыки над масляной живо-писью около 1670 года (соответствующая победе объемной пластики над фреской около 460 года до Р. X.). - Импрессионизм. - Пергам и Байрейт: смерть искусства.

ГЛАВА ПЯТАЯ КАРТИНА ДУШИ И ЧУВСТВО ЖИЗ-НИ - 477

I. О форме души - 477

Картина души есть функция картины мира. - Психология есть ан-тифизика. - Аполлоническая, магическая, фаустовская картина ду-ши. - 'Воля' в готическом 'душевном пространстве'. - 'Внутрен-няя мифология'. - Воля и характер. - Античная трагедия осанки и фаустовская трагедия характера. - Символика образа сцены. - Дневное и ночное искусство. - Популярность и эсотерика. - Астро-номическая картина. - Географический горизонт.

II. Буддизм, стоицизм, социализм - 524

Фаустовская мораль чисто динамична. - Каждая культура обладает своей собственной формой морали. - Мораль осанки и мораль во-ли. - Будда, Сократ, Руссо как выразители начинающихся цивили-заций. - Трагическая и плебейская мораль. - Возвращение к приро-де, иррелигиозности, нигилизму. - Этический социализм. - Одина-ковое строение истории философии в каждой культуре. - Цивилизо-ванная философия Запада.

666

ГЛАВА ШЕСТАЯ ФАУСТОВСКОЕ И АПОЛЛОНИЧЕС-КОЕ ПОЗНАНИЕ ПРИРОДЫ - 566

Теория как миф. - Каждое естествознание зависит от предшество-вавшей религии. - Статика, алхимия, динамика как теории трех культур - Атомистики. - Неразрешимость проблемы движения. - Стиль 'каузального свершения', 'опыта'. - Богочувствование и природопознание - Большой миф, - Античные, магические, фа-устовские numina. - Атеизм. - Фаустовская физика как догмат си-лы. - _Границы ее дальнейшего теоретического - не технического

развития. - Саморазрушение динамики; проникновение историчес-ких представлений. - Конец теории: растворение в системе морфо-логических сродств.

ПРИМЕЧАНИЯ - 630

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН - 657

Шпенглер О.

Ш83 Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. 1. Гештальт и действительность/Пер. с нем., вступ. ст. и примеч. К. А. Свасьяна. - М.: Мысль, 1993. - 663, [1] с, 1 л. портр.

ISBN 5-244-00656-8

ISBN 5-244-00657-6

Первый том 'Заката Европы' вышел в 1918 году и имел шумный успех. Уже в 1923 году он был переведен на русский язык (второй же так и остался недоступным русскому читателю). В 1924 году осущест-вляется второе, переработанное автором издание, по которому и вы-полнен настоящий перевод.

Настоящее издание снабжено обширной вступительной статьей, подготавливающей читателя к ошеломительному чтению, примеча-ниями, без которых многое останется просто за пределами понимания. Во втором томе будет дана Хроника жизни и Избранная библио-графия.

ББК 87.3(4Г)

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ

Освальд Шпенглер

ЗАКАТ ЕВРОПЫ

ОЧЕРКИ МОРФОЛОГИИ МИРОВОЙ ИСТОРИИ

Гештальт и действительность

Редакторы Л. В. Литвинова, Е. Д. Вьюнник, С. О. Крыштановская

Младший редактор Т. В. Евстегнеева Оформление художника Э. К. Ипполитовой Художественный редактор Г. М. Чеховский

Технический редактор Л. В. Барышева Корректоры Г. С. Михеева, 3. Н. Смирнова

ИБ ? 4164

Сдано в набор 22.11.91. Подписано в печать 30.09.92. Формат 60x90 1/16.

Бумага офсетная ?2. Гарнитура 'Таймс'. Офсетная печать. Усл. пев. листов

42,0. Усл. кр.-отт. 42,5. Учетно-издательских листов 43,22. Тираж 50000 экз.

Заказ ? 3727. 'С' - 4.

Издательство 'Мысль'. 117071. Москва, В-71, Ленинский проспект, 15.

Государственное ордена Октябрьской Революции, ордена Трудового Красного

Знамени Московское предприятие 'Первая Образцовая типография'

Министерства печати и информации Российской Федерации.

113054, Москва, ул. Валовая, 28.

АНОНС КНИГИ

update 24.04.05