Сканирование и форматирование: Янко Слава (библиотека Fort/Da) slavaaa@lenta.ru || yanko_slava@yahoo.com || http://yanko.lib.ru || Icq# 75088656 || Библиотека: http://yanko.lib.ru/gum.html ||

Выражаю свою искреннюю благодарность Максиму Мошкову за бескорыстно предоставленное место на своем сервере для отсканированных мной книг в течение многих лет.

update 12.06.03

X a p у к и

Мураками

К югу от границы, на запад от солнца

ЭКСМО

МОСКВА 2003

УДК 89 ББК 84(5 Япо) М 91

Haruki Murakami Kokkyö no minami, taiyô no nishi

Перевод с японского Ивана и Сергея Логачевых Оформление художника Андрея Рыбакова

Мураками X.

М 91 К югу от границы, на запад от солнца: Роман / Пер. с яп. Ивана и Сергея Логачевых. - М.: Изд-во Эксмо, 2003. - 208 с.

ISBN 5-699-03050-6

'К югу от границы, на запад от солнца' (1992) - самый прон-зительный роман классика современной японской литературы Харуки Мураками (р. 1949). Через двадцать пять лет в жизнь преуспе-вающего владельца джазового бара возвращается мистическая возлюбленная его детства - и почти забытая страсть вспыхивает вновь. Но призрак смерти неотступно следит за ним...

'Касабланка' по-японски. Роман об экзистенциальной любви, которой не суждено сбыться, - впервые на русском языке.

УДК 89

ББК 84(5 Япо)

ISBN 5-699-03050-6

1

Я родился 4 января 1951 года. В первую неделю первого месяца первого года второй половины двадцатого века. Было в этом что-то знаменательное, поэтому родители назвали меня Хадзимэ¹. Кроме этого, о моем появлении на свет ничего особенного не скажешь. Отец работал в крупной брокерской фирме, мать - обычная домохо-зяйка. Студентом отца взяли на фронт и отправили в Сингапур. Там после окончания войны он застрял в ла-гере для военнопленных. Дом, где жила мать, сгорел до-тла в последний военный год при налете 'Б-29'. Их по-колению от войны досталось по всей программе.

Впрочем, я появился на свет, когда о войне уже поч-ти ничего не напоминало. Там, где мы жили, не было ни выгоревших руин, ни оккупационных войск. Фирма да-ла отцу жилье в маленьком мирном городке - дом дово-енной постройки, слегка обветшалый, зато просторный. В саду росла большая сосна, был даже маленький пруд и декоративные фонари.

Самый типичный пригород, место обитания средне-го класса. Все мои одноклассники, с которыми я дру-жил, жили в довольно симпатичных особнячках, отли-чавшихся от нашего дома только размерами. У всех -

¹ В переводе с японского - 'начало'. - Здесь и далее примечания пере-водчика.

парадный ход с прихожей и садик с деревьями. Отцы мо-их приятелей по большей части служили в разных ком-паниях или были людьми свободных профессий. Семьи, в которых матери работали, попадались очень редко. Почти все держали собаку или кошку. Знакомых из мно-гоквартирных домов или кондоминиумов у меня не бы-ло. Потом я переехал в соседний городок, но и там, в об-щем, наблюдалась та же самая картина. Так что до поступления в университет и переезда в Токио я пребы-вал в уверенности, что люди нацепляют галстуки и от-правляются на работу, возвращаются в свои особнячки с неизменным садиком и кормят какую-нибудь жив-ность. Представить, что кто-то живет иначе, было невоз-можно.

В большинстве семей воспитывали по двое-трое де-тей - это средний показатель для мирка, где я вырос. Мои друзья детства - все без исключения, кого ни возь-ми - были из таких, словно по трафарету вырезанных, семей. Не два ребенка - значит, три, не три - так два. Изредка попадались семейства с шестью, а то и семью наследниками и уж совсем в диковину были граждане, которые ограничивались единственным отпрыском.

Наша семья как раз была такой. Единственный ребе-нок - ни братьев, ни сестер. Из-за этого в детстве я дол-го чувствовал себя неполноценным. Каким-то особен-ным, лишенным того, что другие принимали как должное.

Как же я тогда ненавидел эти слова - 'единствен-ный ребенок'. Каждый раз они звучали как напомина-ние, что во мне чего-то не хватает. В меня будто тыкали пальцем: 'Ну ты, недоделанный!'

В окружавшем меня мире все были убеждены на сто процентов: таких детей родители балуют, и из них выра-

стают хилые нытики. Прописная истина: 'чем выше поднимаешься в гору, тем больше падает давление' или 'корова дает молоко'. Поэтому я терпеть не мог, если кто-то спрашивал, сколько у меня братьев и сестер. Сто-ило людям услышать, что я один, как у них срабатывал рефлекс: 'Ага! Единственный ребенок! Значит, испор-ченный, хилый и капризный'. От такой шаблонной ре-акции становилось тошно и больно. На самом же деле, подавляло и ранило меня в детстве другое: эти люди го-ворили истинную правду. Я ведь действительно был из-балованным хлюпиком.

В моей школе таких 'единственных детей' было сов-сем мало. За шесть начальных классов мне встретился только один экземпляр. Я очень хорошо помню ее (да, это была девочка). Мы подружились, болтали обо всем на свете и прекрасно понимали друг друга. Можно даже сказать, я к ней привязался.

Звали ее Симамото. Сразу после рождения она пере-болела полиомиелитом и чуть-чуть приволакивала ле-вую ногу. Вдобавок Симамото перевелась к нам из дру-гой школы - пришла уже в самом конце пятого класса. Можно сказать, на нее легла тяжелая психологическая нагрузка, с которой мои проблемы и сравниться не мог-ли. Но непомерная тяжесть, давившая на маленькую девчонку, лишь делала ее сильнее - гораздо сильнее ме-ня. Она никогда не ныла, никому не жаловалась. Лицо ничем не выдавало ее - Симамото всегда улыбалась, да-же когда ей было плохо. И чем тяжелее, тем шире улыб-ка. У нее была необыкновенная улыбка. Она утешала, успокаивала, воодушевляла меня, будто говоря: 'Все бу-дет хорошо. Потерпи немножко - все пройдет'. Спустя годы, я вспоминаю ее лицо, и в памяти всякий раз всплывает эта улыбка.

Училась Симамото хорошо, относилась ко всем справедливо и по-доброму, и в классе ее признали. Я же был совсем другим. Впрочем, и ее одноклассники вряд ли так уж любили. Просто не дразнили и не смеялись над ней. И, кроме меня, настоящих друзей у нее не было.

Может, она казалась другим ученикам чересчур спо-койной и сдержанной. Кто-то, верно, считал Симамото воображалой и задавакой. Но мне удалось разглядеть за этой внешностью нечто теплое и хрупкое, легкоранимое. Оно, как в прятках, скрывалось в этой девочке и надея-лось, что со временем кто-то обратит на него внимание. Я вдруг сразу уловил такой намек в ее словах, в ее лице.

Из-за работы отца семья Симамото переезжала с места на место, и ей часто приходилось менять школу. Кем был ее отец - точно не помню. Как-то раз она подробно рас-сказывала о нем, но мне, как и большинству сверстни-ков, мало было дела до того, чем занимается чей-то отец. Какая же у него была профессия? Что-то, связанное то ли с банками, то ли с налоговой инспекцией, то ли с ре-структуризацией каких-то компаний. Дом, где посели-лись Симамото, - довольно большой особняк в евро-пейском стиле, обнесенный замечательной каменной оградой в пояс высотой, - принадлежал фирме, где ра-ботал отец. Вдоль ограды шла живая изгородь из вечно-зеленых кустарников, сквозь просветы виднелся сад с зе-леной лужайкой.

Симамото была высокой - почти с меня ростом. Четкие выразительные черты лица. С такой внешностью она через несколько лет обещала стать настоящей краса-вицей. Но когда я впервые увидел эту девчонку, она еще не обрела того облика, что соответствовал бы ее характе-ру. Нескладная, угловатая, она мало кому казалась при-

влекательной. Потому, наверное, что в ней плохо ужива-лись взрослые черты и оставшаяся детскость. Времена-ми от такой дисгармонии делалось как-то неуютно.

Наши дома стояли совсем рядом (буквально в двух шагах), поэтому, когда Симамото пришла в наш класс, ее на месяц посадили рядом со мной. Я принялся объяс-нять новенькой особенности школьной жизни: какие нужны пособия, что за контрольные мы пишем каждую неделю, что надо приносить на уроки, как проходим учебники, убираем класс, дежурим по столовой. В нашей школе было заведено: новеньких на первых порах опека-ли те ученики, кто жил к ним ближе всех. А поскольку Симамото еще и хромала, учитель специально вызвал меня и попросил первое время о ней позаботиться.

Поначалу нам никак не удавалось разговориться - так обычно бывает у одиннадцати-двенадцатилетних мальчишек и девчонок, которые стесняются друг друга. Но когда выяснилось, что мы с ней единственные дети в семье, все пошло как по маслу - нам стало легко и просто, и мы начали болтать без умолку. Прежде ни ей, ни мне не доводилось встречаться с ребятами, у которых не было братьев или сестер. Мы разговаривали до хрипо-ты - ведь так много хотелось сказать. Из школы часто возвращались вместе. Идти нам было чуть больше кило-метра, мы шли медленно (из-за хромой ноги Симамото не могла ходить быстро) и разговаривали, разговарива-ли... Скоро мы поняли, что у нас много общего: оба лю-били читать, слушать музыку и нам обоим нравились кошки. Мы не умели раскрывать душу людям. Не могли есть все подряд - у нас был длинный список того, что мы терпеть не могли. Интересные предметы давались нам без труда, нелюбимые мы ненавидели лютой нена-вистью. Хотя были между нами и отличия: Симамото со-

знательно старалась заслониться, защитить себя. Не то, что я. Она училась серьезно, хорошо успевала даже по самым противным предметам, чего не скажешь обо мне. Иными словами, защитная стена, которой она себя ок-ружила, оказалась куда выше и прочнее моей. Но то, что скрывалось за этой стеной, мне поразительно напомина-ло меня самого.

Я быстро привык к Симамото. Раньше со мной тако-го не бывало. Меня не бил никакой мандраж - не то что с другими девчонками. Мне нравилось возвращаться с ней домой из школы. Она шла, слегка приволакивая ногу. Иногда присаживалась в парке на скамейку и не-много отдыхала. Мне это было совсем не в тягость - скорее наоборот, я радовался, что есть время пообщать-ся еще.

Все больше времени мы проводили вместе. Не при-поминаю, чтобы кто-то нас из-за этого дразнил. Тогда я не очень удивлялся, но сейчас это выглядит странновато. Ведь в таком возрасте стоит детям заметить, что какой-то мальчишка дружит с девочкой, они тут же начинают издеваться. Мне кажется, дело было в характере Сима-мото. В ее присутствии ребята испытывали легкое на-пряжение и не хотели выставлять себя дураками. Как бы поневоле думали: 'Лучше при ней чепуху не молоть'. Иногда, казалось, даже учителя не знали, как себя вести с Симамото. Может, из-за ее хромоты? Так или иначе, все, похоже, осознавали, что дразнить ее не годится, и мне это было приятно.

На уроки физкультуры Симамото не ходила и оста-валась дома, когда мы всем классом отправлялись на экскурсии, в поход в горы или летний лагерь, где все за-нимались плаванием. Во время школьных соревнований ей, наверное, бывало не по себе, но во всем остальном

у нее была самая обыкновенная школьная жизнь. О ноге она совсем не вспоминала - разговоров об этом, на-сколько я помню, не было ни разу. Никогда по дороге из школы она не извинялась, что идет медленно и задержи-вает меня, да и на лице ее неловкости я не замечал. Но я прекрасно понимал: она все время думает о своей ноге и именно потому избегает этой темы. Симамото не очень любила ходить в гости к другим ребятам - там ведь надо снимать обувь, а на ее туфлях разные каблуки - один не-много выше другого, да и сами туфли друг от друга отли-чались, - и она не хотела, чтобы кто-то это видел. Туф-ли ей, должно быть, делали на заказ. Я обратил на них внимание, когда заметил, что у себя она в первую оче-редь снимает туфли и старается побыстрее убрать их в шкаф.

В гостиной у Симамото стояла новенькая стереосис-тема, и я часто заходил к ней послушать музыку. Систе-ма была очень приличная, чего не скажешь о пластин-ках, которые собирал ее отец. Их оказалось штук пятнадцать, не больше - в основном, легкая классичес-кая музыка для неискушенных любителей. Мы слушали их бесчисленное множество раз, и я до сих пор не забыл ни одной ноты.

Пластинками занималась Симамото. Доставала диск из конверта и, держа его обеими руками, не касаясь по-верхности, ставила на проигрыватель. Потом, смахнув щеточкой пыль со звукоснимателя, плавно опускала на пластинку иглу. Когда сторона заканчивалась, Симамото прыскала на нее спреем и протирала мягким лоскутком. В завершение пластинка возвращалась в конверт и во-дружалась на свое место на полке. Симамото научилась этим операциям у отца и выполняла их с ужасно серьез-ным видом, сощурившись и почти не дыша. Я сидел на

диване и наблюдал за ней. И лишь когда пластинка ока-зывалась на полке, Симамото поворачивалась ко мне, чуть улыбаясь. Всякий раз мне приходило в голову, что она держит в руках не пластинку, а чью-то хрупкую душу, заключенную в стеклянный сосуд.

У меня дома не было ни проигрывателя, ни пласти-нок. Родители музыкой не интересовались, поэтому я слушал у себя в комнате радио - маленькую пластмассо-вую 'мыльницу', принимавшую только средние волны. Больше всего мне нравился рок-н-ролл, но я быстро по-любил и классику, которую мы слушали у Симамото. То была музыка из 'другого мира', она притягивала ме-ня - возможно, потому, что к этому миру принадлежала моя подружка. Раз или два в неделю после обеда мы за-ходили к ней, сидели на диване, пили чай, которым уго-щала нас ее мать, и слушали увертюры Россини, бетхо-венскую 'Пасторальную' симфонию и 'Пер Гюнта'. Мамаша была рада, что я приходил к ним. Еще бы! Доч-ка только-только пошла в новую школу, а у нее уже при-ятель появился. Тихий, всегда аккуратно одет. Сказать по правде, старшая Симамото не сильно мне нравилась. Сам не знаю, почему. Со мной она всегда была привет-лива, но иногда в ее голосе звучали нотки раздражения, и временами я чувствовал себя не в своей тарелке.

Среди пластинок отца Симамото у меня была люби-мая - концерты Листа для фортепиано. По одному кон-церту на каждой стороне. Любил я ее по двум причинам. Во-первых, у нее был очень красивый конверт. А во-вто-рых, никто из моих знакомых - за исключением Сима-мото, разумеется, - фортепианных концертов Листа не слушал. Сама эта мысль волновала меня. Я попал в мир, о котором никто не знает. Мир, похожий на потайной сад, куда вход открыт только мне одному. Слушая Листа,

я чувствовал, как расту над собой, поднимаюсь на новую ступеньку.

Да и музыка была прекрасная. Поначалу она каза-лась мне вычурной, искусственной, какой-то бессвяз-ной. Но я слушал ее раз за разом, и понемногу мелодия стала складываться в моей голове в законченные образы. Так бывает, когда смутное изображение постепенно об-ретает перед вашим взором четкие очертания. Сосредо-точившись и зажмурив глаза, я мысленным зрением на-блюдал бурлящие в этих звуках водовороты. Из только что возникшей водяной воронки появлялась еще одна, из нее тут же - третья. Сейчас я, конечно, понимаю, что эти водовороты были отвлеченной абстракцией. Мне больше всего на свете хотелось рассказать о них Сима-мото, однако объяснить нормальными словами то, что я тогда ощущал, было невозможно. Для этого требовались какие-то другие, особые слова, но таких я еще не знал. Вдобавок у меня не было уверенности, что мои ощуще-ния стоят того, чтобы о них кому-то рассказывать.

К сожалению, память не сохранила имени музыкан-та, игравшего Листа. Запомнились только блестящий красочный конверт и вес на руке - пластинка непости-жимым образом наливалась тяжестью и казалась необы-чайно массивной.

Вместе с классикой на полке у Симамото стояли Нат Кинг Коул и Бинг Кросби. Мы ставили их очень часто. На диске Кросби были рождественские песни, но они шли хорошо в любое время года. И как только они нам не надоедали?

Как-то в декабре, накануне Рождества, мы сидели у Симамото в гостиной. Устроились, как обычно, на ди-ване и крутили пластинки. Ее мать ушла куда-то по де-лам, и мы остались в доме одни. Зимний день выдался

пасмурным и мрачным. Солнечные лучи, с трудом про-биваясь сквозь низкие тяжелые тучи, расчерчивали свет-лыми полосами пылинки в воздухе. Время шло; все, ви-димое глазу, потускнело и застыло. Надвигался вечер, и в комнате уже стало совсем темно - прямо как ночью. Свет никто не включал, и по стенам растекалось лишь красноватое свечение керосинового обогревателя. Нат Кинг Коул пел 'Вообрази'. Английских слов песни мы, конечно, не понимали. Для нас они звучали как закли-нание. Но мы полюбили эту песню, слушали ее снова и снова и распевали первые строчки, подражая певцу:

Пуритэн ню'а хапи бэн ню'а бру

Итизн бэри ха'то ду¹

Теперь-то я, понятное дело, знаю, о чем эта песня. 'Ког-да тебе плохо, вообрази, что ты счастлива. Это не так трудно'. Эта песня напоминала мне ту улыбку, что по-стоянно светилась на лице Симамото. Что ж, правильно в песне поется - можно и так к жизни относиться. Дру-гое дело, что иногда это очень тяжело.

На Симамото был голубой свитер с круглым воро-том. Я помню у нее их несколько, одинакового цвета: похоже, голубой ей нравился больше прочих оттенков. А может, голубые свитеры просто шли к темно-синему пальто, в котором она все время ходила в школу. Из-под свитера выглядывал воротничок белой блузки. Клетча-тая юбка, белые хлопчатобумажные чулки. Мягкий об-тягивающий свитер выдавал едва заметные припухлости на груди. Симамото устроилась на диване, поджав ноги.

¹ Искаженные слова песни классика американской эстрады Ната Кинга Коула (1917-1965) 'Вообрази': 'Pretend you're happy when you're blue / It isn't very hard to do'.

Облокотившись о спинку дивана, она слушала музыку, глядя куда-то вдаль, словно рассматривала одной ей ви-димый пейзаж.

- Правда, говорят, что если у родителей только один ребенок, значит, у них отношения не очень? - вдруг спросила она.

Я ненадолго задумался, но так и не сообразил, какая тут может быть связь.

- С чего ты это взяла?

- Один человек сказал. Давно уже. Предки не ладят, поэтому заводят ребенка и потом - всё. Я, когда про это услышала, расстроилась страшно.

- Гм-м.

- А твои между собой как?

Я замялся: просто не думал об этом, - и ответил:

- Вообще-то у мамы со здоровьем не очень хорошо. Точно не знаю, но с еще одним ребенком ей, наверное, было бы слишком тяжело.

- А ты думал, как бы тебе было с братом или сестрой?

- Нет.

- Почему? Почему не думал?

Я взял со стола конверт от пластинки и попробовал рассмотреть, что на нем написано, но в комнате уже ста-ло совсем темно. Положив конверт обратно, потер запя-стьем глаза. Мать как-то спросила у меня о том же са-мом. Тогда мой ответ ее ни обрадовал, ни огорчил. Выслушав меня, она ничего не сказала - только сделала какое-то странное лицо. Хотя ответив ей, я был абсолют-но честен и искренен перед самим собой.

Ответ получился очень длинный и сбивчивый. Я так и не смог толком выразить, что хотел. А хотелось мне сказать вот что: 'Я вырос без братьев и сестер и получил-ся такой, какой есть. А если бы они были, я был бы сей-

час другим. Поэтому что ж думать о том, чего нет?' В об-щем, вопрос матери показался мне бессмысленным.

То же самое я ответил Симамото. Она слушала, не сводя с меня глаз. А меня что-то притягивало в ее ли-це - я, конечно, осознал это позже, вспоминая то время. Словно она мягкими, нежными касаниями слой за сло-ем снимала тончайшую оболочку, в которую заключено сердце человеческое. И сейчас прекрасно помню, как менялось выражение ее лица, слегка кривились губы, как в ее глазах, где-то очень глубоко, загорался слабый, едва различимый огонек, напоминавший пламя крошеч-ной свечки, что мерцает в длинной, погруженной во тьму комнате.

- Я вроде понимаю, о чем ты, - тихо сказала Сима-мото. Эти слова прозвучали так, будто их вымолвил не ребенок, а вполне взрослый человек.

- Да?

- Угу. Мне кажется, в жизни что-то можно переде-лать, а что-то нельзя. Вот время. Его не вернешь. Про-шло и все, обратного пути не будет. Правда ведь?

Я кивнул.

- Время идет и застывает. Как цемент в ведре. И тогда назад уже не вернешься. То есть ты хочешь ска-зать, что цемент, из которого ты сделан, уже застыл, по-этому ты можешь быть только таким, какой ты сейчас, а не другим. Так?

- Так, наверное, - неуверенно отозвался я. Симамото долго разглядывала свои руки и наконец

сказала:

- Знаешь, иногда я думаю: а что будет, когда я вы-расту, замуж выйду? В каком доме буду жить? Чем стану заниматься? И еще думаю, сколько детей у меня будет.

- Ого! - сказал я.

- А ты про это думаешь?

Я покачал головой. Чтобы двенадцатилетний маль-чишка об этом задумывался?

- И сколько же детей ты хочешь?

Симамото переложила руку со спинки дивана на ко-лено. Я рассеянно смотрел, как она не спеша водит паль-цами по квадратам своей юбки. Что-то загадочное было в этих движениях; казалось, от ее пальцев тянутся неви-димые тонкие нити, из которых сплетается новое время. Я зажмурился, и в наполнившей глаза темноте забурли-ли водовороты. Появились и беззвучно пропали. Отку-да-то доносился голос Ната Кинга Коула - он пел 'К югу от границы'. Песня была о Мексике, но тогда я этого еще не знал, и в звуке этих слов - 'к югу от грани-цы...' - мне лишь слышалось что-то необычайно при-влекательное. Интересно, что же там, к югу от грани-цы? - подумал я, открыл глаза и увидел, что Симамото все еще водит пальцами по юбке. Где-то внутри у меня блуждала едва ощутимая сладкая боль.

- Странно, - сказала она, - но больше одного ре-бенка я почему-то представить не могу. Мамой себя во-образить - это пожалуйста. Но только с одним ребен-ком. Без брата, без сестры.

Она развилась рано - это факт, а я был мальчишкой, су-ществом другого пола, и наверняка ее привлекал. Да и у меня было к ней такое же влечение. Но я понятия не имел, что с ним делать. Симамото, по всей вероятно-сти, - тоже. Только раз она дотронулась до меня. Мы шли куда-то, и она схватила меня за руку, точно хотела сказать: 'Давай сюда, скорее'. Наши руки соприкаса-лись секунд десять, но мне показалось, что прошло, как минимум, полчаса. Когда она выпустила мою руку, мне

захотелось, чтобы она снова взяла ее. И я понял: Симамото сделала это нарочно, хотя все произошло очень ес-тественно, будто невзначай.

Я помню ее касание до сих пор. Ничего подобного я не чувствовал ни до того случая, ни после. Обыкновен-ная рука двенадцатилетней девчонки. Маленькая, теп-лая. Но в то же время в ее ладони сосредоточилось для меня все, что я хотел и должен был тогда узнать. Симамото как-то раскрыла мне глаза, дала понять, что в на-шем реальном мире есть некое особое место. За те десять секунд я успел превратиться в крохотную птичку, взмыть в небо, поймать порыв ветра. Оглядеть с высоты прости-равшуюся подо мной землю. Она казалась такой дале-кой, что разобрать толком, что там, внизу, было невоз-можно. 'И все-таки там что-то есть. Когда-нибудь я попаду туда и все увижу'. От такого открытия перехвати-ло дыхание, и в груди что-то забилось.

Придя домой, я сел за стол у себя в комнате и долго рассматривал руку, за которую держала меня Симамото. Я был в восторге: она держала меня за руку! Ее мягкое касание еще много дней согревало мне сердце. И в то же время оно сбило меня с толку, заставило мучаться вопро-сом: а что я буду делать с этим теплом?

* * *

Окончив шестой класс¹, мы с Симамото расстались. Об-стоятельства сложились так, что я переехал в другой го-

¹ В Японии существует девятилетняя система обязательного школьного образования: начальная шестилетка и три года обучения в средней школе. Стремясь продолжить образование, большинство японских школьников поступают затем в так называемую 'школу высшей ступе-ни', где учатся еще три года.

род. Хотя, может, это слишком громко сказано - до 'другого города' было всего пару остановок на элект-ричке, поэтому я несколько раз приезжал навестить Си-мамото. За три месяца после переезда - раза три-четы-ре, наверное. Но потом я эти поездки бросил. Ведь у нас был такой сложный возраст, когда достаточно пустяка - стали ходить в разные школы и жить на разных станци-ях, почти соседних, - и начинает казаться, будто мир перевернулся. Другие приятели, другая школьная фор-ма, другие учебники. Вдруг все стало меняться: фигура, голос, мысли, - и в наших отношениях с Симамото, прежде таких душевных, все чаще возникали неловкос-ти. А она, наверное, менялась еще сильнее - и телом, и душой. Из-за этого я чувствовал себя паршиво. А тут еще ее мать стала смотреть на меня как-то странно: 'По-чему этот мальчик все время к нам приходит? Ведь он больше здесь не живет. И в другой школе учится'. А мо-жет, я просто принимал все чересчур близко к сердцу? Но нельзя же было не обращать внимания на ее взгляды.

Я отдалялся от Симамото все больше и в итоге сов-сем перестал к ней ездить. Скорее всего, я совершил ошибку. (Впрочем, об этом можно только гадать. В кон-це концов, я не обязан копаться во всех закоулках своей памяти, вспоминая о прошлом, и решать, что в нем пра-вильно, а что нет.) Надо было крепко держаться за нее. Я нуждался в ней, а она во мне. Но я был чересчур за-стенчив и легко раним. И больше не видел ее, пока не встретил через много лет.

Даже когда наши встречи прекратились, я все время тепло вспоминал Симамото. Эти воспоминания поддер-живали меня, когда взрослеть мне было мучительно. Как владелец ресторана держит на столике в самом тихом уголке своего заведения табличку с надписью 'Заказан',

так и я надолго оставил в сердце место для Симамото. Пускай и думал, что больше никогда ее не увижу.

В двенадцать лет серьезный интерес к противопо-ложному полу во мне еще не проснулся. И хотя уже одо-левало смутное любопытство: 'Зачем у нее на груди эти бугорки? Интересно, а что у нее под юбкой?', я не имел понятия, что это значит и к чему может привести. С за-крытыми глазами я рисовал в голове картины. Конечно, они получались нечеткими, незавершенными. Все пред-ставлялось смутно, как в тумане; очертания расплыва-лись и таяли. И все же было ясно, что в этих образах кро-ется что-то исключительно важное для меня. И я знал: перед глазами Симамото возникают те же картины.

Существа еще не сформировавшиеся, мы только на-чали ощущать реальность, пока непознанную, которой еще предстояло раскрыться и заполнить собой нашу не-завершенность. Мы стояли перед незнакомой дверью. Вдвоем, в тусклом дрожащем свете, схватившись за руки на десять мимолетных секунд.

2

В школе высшей ступени я ничем среди прочих не выделял-ся. Старшие классы - второй этап жизни, шаг в эволюции моей личности. Я перестал считать себя особенным и стал обычным, нормальным человеком. Внимательный наблю-датель, конечно, легко обнаружил бы у меня целый набор комплексов. Но у кого их нет в шестнадцать лет? В этом смысле я походил на остальной мир, а мир - на меня.

В шестнадцать лет от прежнего хилого маменькино-го сынка ничего не осталось. В средних классах я начал ходить в школу плавания недалеко от нашего дома. Ос-воил кроль и серьезно тренировался два раза в неделю. И пожалуйста - раздались плечи и грудь, окрепли мыш-цы. Задохлик, хватавший простуду от одного дуновения ветерка и вынужденный отлеживаться в постели, остал-ся в прошлом. Раздевшись догола в ванной, я подолгу разглядывал себя в зеркало. Мне нравилось, что мое те-ло меняется буквально на глазах. Я радовался не тому, что расту, постепенно становлюсь взрослым, а скорее - самому процессу моего преображения. Я превращался в другого человека. Вот, что меня привлекало.

Я много читал, слушал музыку. Книги и музыка ин-тересовали меня и раньше, а от дружбы с Симамото при-вычка читать и слушать лишь окрепла. Я полюбил хо-дить в библиотеку и глотал книги одну за другой. Они

действовали на меня, как наркотик: открыв книжку, я уже не мог от нее оторваться. Читал за едой, в электрич-ке, допоздна в постели, в классе на уроках. Купил порта-тивную стереосистему и, как только выпадала свободная минута, запирался в своей комнате и крутил джазовые пластинки. Но делиться с кем-нибудь впечатлениями о прочитанных книгах и о музыке желания не возникало. Мне вполне хватало собственного общества. Короче, одиночка с высоким самомнением. Меня совершенно не привлекали командные виды спорта, и вообще я терпеть не мог соревнований, где для победы нужно считать оч-ки. Плавание мне подходило куда больше - плывешь сам по себе, все спокойно, никакого шума.

При всем том, однако, я не был таким уж безнадеж-ным мизантропом. У меня появились близкие школьные друзья - правда, немного. Хотя, скажу честно: в школу ходить я не любил. Приятели постоянно давил и на меня, поэтому все время приходилось быть начеку. Но если бы не они, беспокойный тинэйджерский период прошел бы для меня еще болезненнее.

Начал заниматься спортом - сразу заметно сокра-тился черный список ненавистной еды; я научился об-щаться с девчонками, не заливаясь краской ни с того ни сего. И в один прекрасный день окружающие перестали замечать, что я - единственный ребенок в семье. Так - по крайней мере, внешне - я избавился от этого клейма.

И завел себе подружку.

* * *

Красивую? Да ничего особенного. Во всяком случае, не тот тип, что казался привлекательным моей матери,

когда она, рассматривая фото моего класса, вздыхала и спрашивала:

- Как фамилия этой девочки? Прямо красавица.

Но когда я в первый раз увидел эту девчонку, она по-казалась мне хорошенькой. На фотографии этого не раз-берешь, но от нее веяло притягательным теплом. Конеч-но, красоткой я бы ее не назвал, но ведь и мне тоже особо нечем было похвастаться.

Мы учились в одном классе и часто встречались. Сначала брали за компанию кого-нибудь из ее подружек и моих приятелей, потом стали ходить вдвоем. Мне бы-ло с ней удивительно легко. При ней язык у меня развя-зывался, а она всегда слушала мою болтовню с удоволь-ствием и таким интересом, будто я совершил важное открытие, от которого перевернется весь мир. После Симамото первая девушка слушала меня так внимательно. Да и мне хотелось знать о ней все, любую мелочь. Что она ест каждый день, какая у нее комната. Какой вид из окна.

Звали ее Идзуми¹.

- Имя у тебя - просто супер, - сказал я на первом свидании. - Вроде есть такая сказка: кто-то бросает то-пор в родник - и появляется фея.

Она рассмеялась. У Идзуми были сестра и брат - на три и пять лет моложе. Отец - стоматолог, поэтому семья жила в отдельном доме. И еще у них была собака - не-мецкая овчарка Карл. Не поверите, но пса назвали в честь Карла Маркса. Отец Идзуми состоял в компартии. И сре-ди коммунистов попадаются зубные врачи. Может, их да-же на четыре, а то и на пять автобусов наберется. Но я прямо-таки обалдел от того, что папаша моей подружки оказался из такой редкой породы. Родители Идзуми с ума

¹ В переводе с японского - 'родник'.

сходили от тенниса: как воскресенье - обязательно хва-тали ракетки и срывались на корты. Коммунисты, поме-шанные на теннисе, - это что-то. Но Идзуми, похоже, не видела в этом ничего особенного. Компартия ей была до лампочки, но родителей она любила и довольно часто играла в теннис вместе с ними. Да и меня хотела втянуть в это дело, но не тут-то было. Теннис - это без меня.

Она страшно завидовала, что я в семье - единствен-ный ребенок, а брата и сестру терпеть не могла, называ-ла их парочкой тупых идиотов.

- Как без них было бы хорошо! Просто красота. Всегда мечтала быть одной у родителей. Живешь спо-койно, сама по себе, никто не пристает.

На третьем свидании я ее поцеловал. Идзуми зашла ко мне, когда дома никого не было, - мать отправилась по магазинам. Придвинувшись поближе, я коснулся губами ее губ. Закрыв глаза, она молчала. Я заготовил десяток оп-равданий на тот случай, если Идзуми обидится или отвер-нется, но они не понадобились. Не прерывая поцелуя, я обнял ее и прижал к себе. Лето катилось к финишу; на ней было полосатое льняное платье с пояском, концы которо-го болтались сзади, как хвостик. Ладонь нащупала у нее на спине застежку лифчика. Я чувствовал дыхание девуш-ки на своей шее. Сердце так колотилось в груди, что гото-во было выскочить. Мой член уткнулся Идзуми в бедро; казалось, он вот-вот лопнет от напряжения. Идзуми лишь чуть-чуть отодвинулась. Наверное, для нее в такой сцене не было ничего противоестественного или неприятного.

Мы сидели обнявшись на диване в гостиной. На-против, на стуле, расположился кот. Он покосился на нас, потянулся лениво и снова погрузился в спячку. Я гладил ее волосы и целовал в маленькое ухо. 'Надо бы что-то сказать', - мелькнуло в голове, но подходящих

слов не нашлось. Какие там разговоры! Я и дышал-то еле-еле. Взяв Идзуми за руку, я поцеловал ее еще раз. Мы долго молчали.

Проводив Идзуми до станции, я все никак не мог ус-покоиться. Вернулся домой, повалился на диван и уста-вился в потолок. В голове был полный кавардак. Вскоре вернулась мать и позвала меня ужинать. Но мне и думать о еде не хотелось. Ни слова не говоря, я сунул ноги в бо-тинки, вышел из дома и часа два бродил по городку. Мне было странно. Вроде я уже не один, и в то же время такое одиночество навалилось, какого раньше я никогда не чувствовал. Как будто впервые в жизни надел очки и ни-как не могу поймать перспективу. Казалось, далекое - вот оно, совсем рядом; неясные, расплывчатые предме-ты обретали четкие очертания.

Когда мы прощались на станции, Идзуми поблагода-рила меня:

- Я такая счастливая! Спасибо тебе.

Я, конечно, тоже был рад - как-то не верилось, что девушка разрешила себя поцеловать. Как не радоваться! Но был ли я на седьмом небе от счастья? Вряд ли. Я напо-минал башню, лишенную фундамента. Чем дольше вгля-дывался вдаль с ее верхушки, тем сильнее меня раскачи-вало. Почему именно эта девчонка? Что я о ней знаю? Ну встречались несколько раз, болтали о разной чепухе. И больше ничего. Я места себе не находил от этих мыслей.

Вот если бы вместо Идзуми оказалась Симамото, ес-ли бы с ней я обнимался и целовался, я бы так не дергал-ся. С ней мы понимали друг друга без слов, и никогда между нами не возникало неловкости.

Но Симамото рядом больше не было. У нее теперь своя, новая жизнь, а у меня - своя. Потому и сравнивать ее с Идзуми нечего. Все равно без толку. В старую жизнь

дверь захлопнулась, нужно как-то утверждаться в окру-жающем меня новом мире.

Небо на востоке уже зарозовело, а я все не спал. Под-ремав кое-как пару часов, принял душ и пошел в школу. Надо поймать Идзуми и поговорить с ней. Убедиться, что все, что было вчера между нами, - правда. Услышать от нее, что ничего не изменилось. Ведь она и правда ска-зала на прощанье: 'Я такая счастливая! Спасибо тебе'. Хотя кто знает: вдруг мне это на рассвете привиделось? В школе нам поговорить так и не удалось. На перемене Идзуми не отходила от подружек, а после уроков сразу убежала домой. Мы только раз обменялись взглядами - когда переходили в другой кабинет. На ее лице мелькну-ла приветливая улыбка, я тоже улыбнулся в ответ. И все. Но в улыбке Идзуми я уловил: да, вчера все было так, как было. Словно она говорила мне: 'Все было на самом де-ле'. Так что когда я возвращался на электричке домой, от сомнений, мучивших меня, почти не осталось следа. Идзуми была мне нужна, и тяга к ней легко пересилила все колебания и сомнения.

Что же я от нее хотел? Ну, это понятно. Раздеть хотел, хотел секса. Однако до этого было еще далеко. В таких делах существует четко установленный порядок. Для на-чала требуется расстегнуть молнию на платье. Но чтобы дойти до самого главного, надо принять порядка двадца-ти, а то и тридцати весьма непростых решений.

Прежде всего, следует запастись презервативами. Конечно, еще не известно, когда до них дело дойдет, но все же необходимо их где-то раздобыть. О том, что-бы купить в аптеке, я даже не думал. Хорош школьник, если покупает такие вещи!.. Нет, у меня смелости не хватит. В городке стояло несколько автоматов, торго-вавших этим добром, но я страшно боялся: вдруг кто-

нибудь засечет меня. Мучился я этой проблемой дня три-четыре.

Но в конце концов все уладилось проще, чем я ду-мал. Был у меня приятель, которого считали специалис-том в таких делах. Недолго думая, я решил обратиться

к нему:

- Знаешь, мне презервативы понадобились. Не по-можешь достать?

- Нет ничего проще. Хочешь пачку? - ответил он невозмутимо. - Мой брат назаказывал их по каталогу целую кучу. Не знаю, зачем ему столько. Полный шкаф. Одной пачки он и не заметит.

- Принеси, а? Будь другом.

На следующий день он притащил резинки в школу в бумажном пакете, а я заплатил в буфете за обед за дво-их и попросил его никому об этом не рассказывать. Он обещал молчать и, конечно же, растрепал все своим дружкам, а те уже раззвонили по всей школе. Дошла ис-тория и до Идзуми. Она вызвала меня после уроков на школьную крышу и сказала:

- Хадзимэ! Я слышала, Нисида тебе презервативы дал.

Это словечко далось ей с большим трудом - оно про-звучало, как название вредоносного микроба, вызываю-щего какую-нибудь страшную инфекционную болезнь.

- Э-э-э... - промямлил я, безуспешно пытаясь по-добрать нужные слова. - Да я так... Просто думал, мо-жет, лучше, чтобы были. На всякий случай...

- Ты для меня их достал?

- Да нет, что ты! Интересно посмотреть, вот и все. Извини, если тебе неприятно. Я их обратно отдам или выкину.

Мы устроились в уголке на маленькой каменной ска-меечке. Собирался дождь, и на крыше, кроме нас, нико-

го не было. Кругом ни звука. Я и не думал, что здесь бы-вает так тихо.

Наша школа стояла на вершине холма, и с крыши был прекрасно виден весь городок и море. Как-то раз мы с приятелями стащили из школьного радиоузла десяток старых пластинок и стали запускать их с крыши. Поймав ветер, они, ожившие на мгновенье, радостно, по краси-вой дуге, летели в сторону гавани. И надо же было слу-читься: одна пластинка не набрала высоту, неловко заку-выркалась в воздухе и свалилась прямо на теннисный корт, до смерти напугав двух новеньких девчонок - их угораздило там тренироваться. Нам тогда по первое число досталось. И вот через год с небольшим после того случая на том же месте подружка учинила мне допрос из-за этих злосчастных презервативов. Подняв голову, я увидел кру-жившего в небе коршуна. Здорово, наверное, быть такой птицей. Летай себе, и больше от тебя ничего не требуется. Уж во всяком случае - предохраняться не надо.

- Я тебе правда нравлюсь? - тихо спросила Идзуми.

- Еще как! - отвечал я. - Конечно, нравишься. Сжав губы в ниточку, она посмотрела мне прямо

в глаза и так долго не отводила взгляда, что мне сдела-лось не по себе.

- Ты мне тоже, - наконец сказала Идзуми. 'Сейчас скажет: но...' - подумал я и угадал.

- Но не торопись, пожалуйста. Я кивнул.

- Ты такой горячий. Подожди. Я не могу так быст-ро. Просто не могу. Мне подготовиться надо. Ты ведь мо-жешь подождать?

Я снова кивнул, не сказав ни слова.

- Обещаешь? - проговорила она.

- Обещаю.

- Ты не сделаешь мне больно?

- Не сделаю, - сказал я.

Идзуми опустила голову и поглядела на свои туф-ли - обыкновенные черные мокасины. Рядом с моими они казались совсем маленькими, словно игрушечными.

- Я боюсь! - сказала она. - Мне стало казаться в последнее время, что я превратилась в улитку, у кото-рой отобрали ее домик.

- Я сам боюсь, - отозвался я. - Чувствую себя иногда, как лягушка с рваными перепонками.

Идзуми подняла на меня глаза и улыбнулась.

Будто сговорившись, мы молча встали и перешли в тень какой-то будки на крыше, обнялись и поцелова-лись. Улитка без домика и лягушка без перепонок на лапках... Я крепко прижал к себе Идзуми. Наши языки робко соприкоснулись. Рука скользнула по ее блузке, нащупала грудь. Идзуми не возражала, лишь закрыла глаза и вздохнула. Грудь у нее оказалась небольшая и уютно уместилась в ладони, будто ей там было самое место. Идзуми тоже прижала руку к моей груди, к само-му сердцу, и это касание как бы влилось в его глухие толчки. 'Конечно, она совсем другая, не такая, как Симамото, - думал я. - Нечего ждать от нее того, что я по-лучал от Симамото. Но она моя и старается отдать мне все, что может. Как же я могу сделать ей больно?'

Я ничего тогда не понимал. Мне и невдомек было, что можно нанести человеку такую глубокую рану, после которой уже ничего не вернешь, не поправишь. Иногда для этого достаточно одного твоего существования.

3

Мы встречались с Идзуми больше года. Каждую неделю. Ходили в кино, вместе занимались в библиотеке, просто гуляли. Но до секса дело все не доходило. Раза два в ме-сяц я приглашал Идзуми к себе, если родители куда-ни-будь уходили. Мы обнимались на кровати, но раздевать-ся она отказывалась наотрез, хоть и знала, что дома никого больше нет. Осторожничала: 'А вдруг они сейчас вернутся? Что тогда?' Идзуми не трусила, нет. Такой у нее был характер: терпеть не могла неловких и непри-личных ситуаций.

Так что приходилось обнимать ее поверх одежды и всячески изворачиваться, неловко просовывая пальцы под разные бретельки и резинки, чтобы все-таки до-браться до тела.

- Ну не спеши, - говорила она, глядя на мою уны-лую физиономию. - Подожди еще чуть-чуть. Мне же надо подготовиться.

Сказать по правде, я не очень-то и торопился. Непо-нятно, что будет дальше. Да и, надо сказать, история эта мне уже порядком надоела. Конечно, Идзуми мне нра-вилась, и вообще приятно, когда у тебя есть подружка. Если бы не она, про те годы и вспомнить было бы нече-го - тоска зеленая. Простая, хорошая девчонка, такие обычно нравятся. А интересы у нас были совсем разные.

Книги, музыка... В этом она почти не разбиралась. По-этому говорить с ней на такие темы на равных было не-возможно. Не то, что с Симамото.

Но стоило сесть рядом, коснуться пальцев Идзуми, как на душе сразу становилось легко и тепло. С ней мож-но было свободно говорить обо всем - даже о том, чего никому другому не скажешь. Мне нравилось целовать ее веки, место между носом и верхней губой. Я любил про-водить кончиком языка по маленьким ушам Идзуми, приподняв волосы, а она хихикала от щекотки. Даже сейчас, когда я вспоминаю о ней, перед глазами встает тихое воскресное утро. Все спокойно, хорошая погода, день только начинается. Воскресенье - уроков делать не надо, занимайся чем хочешь. В такое утро мне до сих пор вспоминается Идзуми.

Само собой, недостатки у нее тоже были. Иногда в ней вдруг просыпалось упрямство, да и воображения не хвата-ло. Идзуми шагу не могла ступить за пределы мирка, где выросла. Есть вещи, которые затягивают так, что про еду и сон забываешь. С ней такого никогда не случалось. И еще она очень залипала на своих родителях. Пробовала судить о чем-то - выходило плоско и банально, хотя сей-час я думаю: а что еще можно было ждать от шестнадцати-семнадцатилетней девчонки? От этого делалось скучно и тоскливо. Зато она ни о ком не говорила гадостей, не до-ставала меня хвастовством. Идзуми явно была ко мне не-равнодушна - что бы я ни говорил, всегда слушала внима-тельно, старалась поддержать. Я много вещал о себе, о будущем, о том, чем хочу заниматься, кем стать. В об-щем, мечтал и фантазировал, как большинство мальчи-шек. Но она слушала не отрываясь и подбадривала меня:

- Ты станешь замечательным человеком. Обяза-тельно. Я знаю. Ты отличный парень.

И она говорила искренне. За всю жизнь я ни от кого больше не слышал таких слов.

А как я балдел, прижимая ее к себе! Даже одетую. Хо-тя никак не мог понять, где же в Идзуми скрывается то, что предназначено специально для меня? Искал и не нахо-дил. У нее имелась масса достоинств, и они, конечно, намного перевешивали недостатки. Но чего-то в ней не хватало - чего-то самого главного. Разбери я тогда, в чем дело, чего ей недостает - точно затащил бы ее в койку. Сколько ж можно резину тянуть! Правда, не сра-зу, но все равно запудрил бы девчонке мозги, уговорил бы лечь со мной. Но я этого не сделал - уверенности не чувствовал. Мне тогда было лет семнадцать-восемнад-цать - парень без тормозов, да еще любопытство и мыс-ли о сексе одолевали. И надо же: хоть голова и была за-бита ерундой, но все-таки что-то соображала. Я понимал - раз не хочет, не надо ее принуждать. Набе-рись терпения и жди.

Но один раз мне все же удалось добиться своего. Как-то я взял и заявил:

- Не могу больше в одежде тискаться. Не хочешь трахаться - не надо. Но я хочу посмотреть какая ты... без этих тряпок, хочу обнимать тебя голой. Пойми! Мне это нужно. Сил нет терпеть!

- Ладно. Если ты так хочешь... - проговорила Ид-зуми, немного подумав. - Но обещай... - Она сделала серьезное лицо. - Только это. Чего я не хочу, делать не будешь, да?

Это случилось в воскресенье, в самом начале ноября. День выдался замечательный - ясный, хоть немного и прохладный. Родители уехали на поминки по кому-то из родственников отца. Мне тоже бы следовало, но я ос-

тался дома, сказав, что буду готовиться к экзаменам. Отец с матерью должны были вернуться поздно вечером. Идзуми пришла после обеда. Мы обнимались на крова-ти в моей комнате, и я стал раздевать ее. Она лежала с за-крытыми глазами и молчала. Копался я долго. Пальцы у меня от рождения корявые, да еще женские наряды так по-хитрому устроены. Пока суд да дело Идзуми открыла глаза и принялась раздеваться сама. На ней были узкие бледно-голубые трусики и такого же цвета лифчик. Не иначе специально купила для такого случая. Раньше она всегда носила белье, которое матери обычно покупа-ют дочерям-школьницам. Вслед за ней разделся и я.

Обхватив нагое тело Идзуми, я целовал шею, грудь, гладил кожу, вдыхал ее аромат. Настоящее чудо - ски-нуть все с себя и лежать так, крепко прижавшись друг к другу. Я совершенно обезумел и уже изготовился войти в нее, однако Идзуми решительно отодвинулась:

- Извини, - сказала она и, взяв мой пенис в рот, задвигала языком. Ничего подобного Идзуми раньше не вытворяла. Ее язык скользил по головке, я окончательно перестал что-либо соображать и тут же изверг копившу-юся во мне энергию.

После этого я долго не отпускал Идзуми, я ласкал каждый сантиметр ее тела, которое купалось в заливав-ших комнату лучах осеннего солнца. То был фантастиче-ский день. Мы не могли оторваться друг от друга, и я кончил еще несколько раз. А она все время бегала в ван-ную - полоскать рот и смеялась:

- Как все странно.

То воскресенье - самый счастливый день, который мы провели вместе за год с небольшим, пока продолжа-лись наши встречи. Два голых человека... Что нам было скрывать друг от друга? Мне кажется, тогда я узнал об

Идзуми гораздо больше, чем за все время, что мы до это-го провели вместе, - да и у нее, наверное, было такое же чувство. Мы узнали друг о друге кучу необходимых ве-щей. Нам были важны не только слова и обещания, но и любая мельчайшая деталь. Накапливаясь, незамет-но они подталкивали нас вперед. Этого, похоже, Идзуми и добивалась.

Она долго лежала, устроив голову у меня на груди и будто прислушиваясь к ударам моего сердца. А я гла-дил ее волосы. Мне было семнадцать. Почти взрослый парень. Жизнь была прекрасна.

* * *

Часа в четыре, когда Идзуми уже собиралась уходить, в прихожей вдруг раздался звонок. Поначалу я решил не открывать: 'Кто это еще ломится? Не буду выходить, по-звонит и уйдет'. Но звонок не унимался, он рассыпался настойчивыми трелями. 'Вот черт!' - подумал я. Идзу-ми побелела как полотно:

- Родители вернулись?

Соскочив с кровати, она принялась собирать разбро-санную одежду.

- Да не бойся ты так. Не могут они быть так рано. И потом - у них ключи есть. Чего тогда звонить?

- Мои туфли! - проговорила она.

- Туфли?

- Я туфли в прихожей оставила.

Я кое-как влез в одежду, запихал в шкаф ее туфли и отворил дверь. На пороге стояла тетка - мамина сест-ра. Она жила одна, в часе езды на электричке, и время от времени наведывалась к нам развеять скуку.

- Что случилось? Звоню-звоню... - спросила тетка.

- Музыку слушал, в наушниках не слышно ниче-го, - отвечал я. - Родителей нет. На поминки уехали, вернутся поздно. Ты, наверное, знаешь, тетя?

- Знаю-знаю. Я тут заезжала кое-куда по делам и подумала: надо бы тебе ужин приготовить, пока ты за-нимаешься. Я уже все купила.

- Ну тетя! Что-что, а ужин я сам могу сварганить. Я же не дитё малое, - сказал я.

- Но я уже купила все. А у тебя времени совсем нет. . Занимайся спокойно, я все приготовлю.

Вот влипли, подумал я. Ну ё-моё! Как же Идзуми до-мой вернется? У нас в доме, чтобы попасть в прихожую, надо было пройти через гостиную, а потом топать до во-рот мимо кухонного окна. Конечно, можно было сказать тетке, что Идзуми - моя подружка, в гости, мол, при-шла, но я ведь должен был изо всех сил готовиться к эк-заменам. А какие могут быть занятия, если я девчонку к себе позвал? Просить тетку не рассказывать родите-лям - бесполезно. Тетушка вообще человек неплохой, но не из тех, кто умеет хранить секреты.

Пока она разбирала на кухне продукты, я поднялся к себе на второй этаж, прихватив туфли Идзуми, и рас-сказал, что произошло.

Она побледнела:

- Что же мне теперь делать? Так и сидеть здесь? Ведь я до ужина должна быть дома. Знаешь, что будет, если я не приду?

- Не бойся, все будет в порядке. Что-нибудь приду-маем, - успокаивал ее я, хоть и не представлял, как вы-вернуться из этой ситуации. Понятия не имел.

- Застежка от чулка еще куда-то отскочила. Я уж все тут обыскала - нигде нет.

- Застежка?

- Ну да. Маленькая такая, металлическая.

Я обшарил всю комнату - искал на полу, на кровати, но так ничего и не нашел.

- Делать нечего. Иди тогда без чулок.

Я спустился на кухню, где тетка резала овощи. Ей не хватило растительного масла, и она попросила меня сбе-гать. Отказываться нельзя, и я погнал на велосипеде в ближайшую лавку. На улице уже темнело. Я начал бес-покоиться: что ж Идзуми так и будет сидеть у меня в комнате? Надо что-то придумать, пока родичи не вер-нулись.

- Надо проскользнуть, когда тетка в туалет пой-дет, - предложил я.

- Думаешь получится?

- Попробуем. Не век же тут сидеть.

Мы договорились так: я спускаюсь, жду, когда тетка двинет в туалет, и два раза громко хлопаю в ладоши. Ид-зуми тут же бежит вниз, надевает туфли - и к двери. Ес-ли все проходит нормально - звонит из телефонной будки недалеко от нашего дома.

Тетка продолжала сражаться с овощами, варила мисо¹, жарила яичницу. Время шло, а в туалет она, похоже, не собиралась. У меня все внутри кипело: хороша тетуш-ка! С таким мочевым пузырем ей в книгу рекордов Гин-несса надо записываться! Я уж было совсем потерял на-дежду, когда она сняла, наконец, фартук и вышла из кухни. Удостоверившись, что она закрыла за собой дверь ванной, я выскочил в гостиную и изо всех сил ударил в ладоши - раз, два! Идзуми спустилась по лестнице, держа в руках туфли, проворно их надела и на цыпочках

¹ Традиционный японский суп, который готовят на основе пасты из со-евых бобов.

выскользнула из прихожей. Я метнулся в кухню посмот-реть, как она выходит из ворот, и тут же из туалета пока-залась тетка. Я перевел дух.

Идзуми позвонила через пять минут. Я вышел из дома, обещав тетке скоро вернуться. Идзуми ждала у телефон-ной будки.

- Все! С меня хватит! - заявила она, не дав мне рта раскрыть. - Больше мы этого делать не будем.

Видно было, что Идзуми разозлилась не на шутку. Я повел ее в сквер возле станции, усадил на скамейку, лас-ково взял за руку. На ней был красный свитер, поверх не-го - легкое пальтецо бежевого цвета. Я с нежностью представил ее тело под одеждой.

- Но ведь сегодня так классно было. Пока тетка не заявилась, конечно. Разве нет? - спросил я.

- Да, замечательно. Мне вообще с тобой всегда очень здорово. Но как остаюсь одна - уже ничего не по-нимаю.

- Чего ты не понимаешь?

- Например, что дальше будет. После школы. Ты ведь, скорее всего, в Токио поедешь, в университет. А я здесь буду поступать. Как же мы дальше будем?

Я действительно решил, окончив школу, перебраться в Токио, в какой-нибудь университет. Надо удирать из этого городка, из-под родительской опеки, пора пожить одному. Годовые оценки в школе у меня были не очень, но по некоторым предметам - вполне приличные, хотя на уроках я, прямо скажу, не напрягался. Так что в част-ный университет, где мало экзаменов, уж как-нибудь по-ступлю, думал я. А Идзуми? О том, чтобы она поехала со мной, нечего было и мечтать. Родители ее ни за что бы не отпустили, а она и не думала прекословить - никогда

слова против их воли не говорила. Поэтому, конечно, ей хотелось, чтобы я остался. 'Наш университет тоже хоро-ший. Что, на Токио свет клином сошелся, что ли?' - уговаривала меня Идзуми. Если бы я пообещал ей не уез-жать, она бы наверняка согласилась со мною спать.

- Погоди! Я же не за границу собираюсь. Всего-то три часа езды. А потом, каникулы в университете длин-ные - значит, три-четыре месяца в году я здесь буду жить, - объяснял я ей снова и снова.

- Но ты же меня забудешь, как только уедешь отсю-да. Найдешь себе другую девушку, - опять и опять по-вторяла Идзуми.

А я каждый раз уверял ее, что такого быть не может: 'Ты мне нравишься. Как же я могу так - взять и за-быть?' Хотя, сказать по правде, я сам не был уверен в том, что говорю. Достаточно смены декораций, и все сразу может измениться - ход времени, поток эмоций. Как мы расстались с Симамото... Такие неразлучные, и то - стоило перейти в среднюю школу и оказаться в разных городках, как наши пути разошлись. На что я был к ней неравнодушен, и она сама просила ее наве-щать, но все равно я перестал к ней ездить.

- Никак понять не могу, - продолжала Идзуми. - Ты говоришь, что я тебе нравлюсь, что дорога тебе. Но иногда я не представляю, что у тебя в голове.

Тут Идзуми достала из кармана пальто носовой пла-ток и вытерла слезы. Я и не заметил, что она плачет. Не зная, что сказать, я ждал продолжения.

- Мне кажется, ты любишь обдумывать и решать все сам. И чтобы никто не совал нос в твои дела. Может, это потому, что ты единственный ребенок. Привык ду-мать и действовать в одиночку. Считать: раз я так ду-маю - значит, все правильно, - говорила Идзуми, качая

головой. - Иногда это меня ужасно пугает. Как будто меня все бросили и забыли.

'Единственный ребенок'! Давненько я не слышал этих слов, на которые так обижался в младших классах. Но Идзуми вкладывала в них совсем другой смысл. Гово-ря 'единственный ребенок', она имела в виду не избало-ванного, испорченного мальчишку, а мою натуру, замк-нувшуюся в собственном мире и не желающую его покидать. Она не упрекала меня, нет. Просто от этих мыслей на нее напала тоска, вот и все.

- Знаешь, какое это было счастье, когда ты меня обнимал! Я даже подумала: а вдруг и правда у нас с тобой все будет хорошо, - сказала Идзуми, когда мы расстава-лись. - Но в жизни так не выходит, наверное.

Шагая от станции домой, я думал о том, что нагово-рила мне Идзуми. В общем-то, она правильно сказала: открываться перед другими людьми - не в моей при-вычке. Идзуми распахнула душу мне навстречу, но я ока-зался не в состоянии ответить ей тем же. Оставил закры-той калитку в свое сердце, хотя эта девчонка, конечно же, мне нравилась.

Тысячу раз ходил я этой дорогой - от станции к до-му, но в тот день наш городок показался мне совсем чу-жим. Я шел, а видение нагой Идзуми, которую я совсем недавно обнимал, никак не хотело оставлять меня. Я снова видел ее отвердевшие соски, волосы на лобке, ее мягкие бедра. Это было невыносимо. Я купил в автома-те у табачной лавки пачку сигарет, вернулся в сквер на скамейку, где мы сидели с Идзуми, и закурил, чтобы ус-покоиться.

Эх, если бы не тетка - принесла ж ее нелегкая! - все было бы прекрасно. Мы с Идзуми, наверное, расстались бы по-другому. Все было бы куда лучше. Хотя, не будь

тетки, все равно, рано или поздно, произошло бы нечто подобное. Не сегодня, так завтра. Самая большая про-блема - в том, что все хорошо, никак не удавалось убе-дить Идзуми. А не удавалось потому, что я не мог этого доказать даже самому себе.

Солнце село, и сразу подул холодный ветер, будто на-поминая: зима скоро. Придет Новый год, там, не успеешь оглянуться, и экзамены в университет, а за ними ждет аб-солютно новая жизнь. Все изменится, и я стану совсем другим. Грядущие перемены пугали, и в то же время я ждал их с нетерпением. Тело и душа стремились туда, где я еще не бывал, жаждали свежего воздуха. В тот год сту-денты захватили многие университеты, по улицам Токио валами катились демонстрации. Мир менялся прямо на глазах, и я кожей ощущал его накал. Оставаться в моем сонном городишке было невозможно. Даже если бы Ид-зуми захотела меня удержать и согласилась со мной пере-спать, все равно бы уехал. Даже если бы после этого при-шел конец нашим отношениям. Оставшись, я бы обязательно лишился чего-то такого, что терять нельзя. Ощущения мечты - зыбкой и обжигавшей острой бо-лью. Такие мечты бывают, только когда тебе семнадцать.

Идзуми ни за что бы не поняла мою мечту. Она тогда грезила о другом, жила в совершенно ином, далеком от меня, мире.

Однако еще до того, как началась моя новая жизнь, между нами неожиданно произошел разрыв.

4

Девица, с которой я лишился невинности, оказалась у родителей единственной дочкой.

Она - или, может, надо сказать: и она тоже? - была не из тех, на кого мужики непроизвольно засматривают-ся на улице. На такой тип вообще мало внимания обра-щают. Но, несмотря на это, меня сразу потянуло к ней - как только я ее увидел. Почему? Сам не знаю. Будто средь бела дня в меня вдруг без звука шарахнул невиди-мый грозовой заряд. Ба-бах! - и все. Без объяснений. И никаких тебе 'но' или 'если'.

* * *

Оглядываясь назад, скажу: красотки в обычном смысле слова всерьез меня никогда не волновали, хотя случа-лись, конечно, и исключения. Иду, бывало, с каким-ни-будь приятелем, он раз меня в бок: 'Гляди! Какая фемина!' Как ни странно, ни одной такой 'фемины' я в лицо вспомнить не могу. Ну не впечатляли меня все эти краса-вицы - актрисы, фотомодели, что поделаешь? Бог зна-ет, почему так получалось, но факт есть факт. Граница между реальностью и миром грез и мечтаний всегда ка-залась мне размытой, и даже в тинэйджерские годы, ког-

да страсти кипят, смазливого личика было недостаточно, чтобы я по-настоящему завелся.

Меня всегда привлекала не заурядная внешняя кра-сота, которую можно уложить в несколько физических параметров, а нечто иное, таящееся глубоко внутри. Есть люди, которые в душе балдеют, когда ливень идет, когда землетрясение или вдруг свет вырубается. А я ловил кайф от загадочного и непонятного нечто, привлекав-шего меня в противоположном поле. Назовем это магне-тизмом. Таинственной силой, что притягивает, поглоща-ет людей против их воли.

Пожалуй, ее можно сравнить с ароматом духов. Даже люди, которые придумывают новые, особенные запахи, специалисты, не в состоянии, наверное, объяснить, как это у них выходит. Во всяком случае, научный анализ тут вряд ли поможет. Непонятно, каким образом получается сочетание запахов, сводящее с ума противоположный пол, как зверей в период случки. Один аромат из ста че-ловек привлекает пятьдесят, еще один - другие пятьде-сят. Но есть запахи особые, от них с ума сходят всего один или двое из сотни. У меня на такие запахи чутье. В них - моя судьба, я их улавливал издалека. Стоило на горизонте появиться такому человеку, как мне сразу хо-телось подойти и сказать: 'Эй! Я все о тебе знаю. Никто не знает, а я знаю'.

* * *

Как только я ее увидел, тут же решил: хорошо бы с ней пе-респать. Нет, я просто должен с ней переспать. И еще я инстинктивно понял, что она думает обо мне то же самое. При виде нее у меня буквально пробегала дрожь по телу.

Такое возбуждение накатывало, что эрекция даже ходить мешала. Столь сильное влечение я испытывал впервые (что-то подобное вызывала у меня Симамото, но я тогда был слишком зелен, чтобы рассуждать о женских чарах). Эту девушку я повстречал в последнем классе, в семнад-цать лет. Ей было двадцать - она училась в университете, на втором курсе. Как выяснилось, она приходилась Идзуми двоюродной сестрой. У нее был приятель, однако это ничего не меняло. С таким же успехом ей могло быть со-рок два, у нее могло быть трое детей или пара хвостиков на заднице. Меня бы это все равно не остановило - так силен был исходивший от нее магнетизм. Мы не могли разойтись просто так. Это я знал наверняка - равно как и то, что жалел бы всю жизнь, если бы отпустил ее.

В общем, получилось, что в первый раз я согрешил с двоюродной сестрой своей подружки. Сестры бывают разные, а эти были - не разлей вода. Дружили с детства, все время ходили друг к другу в гости. Сестра Идзуми училась в Киото и снимала квартиру у Западных ворот Императорского дворца. Как-то мы поехали с Идзуми в Киото и пригласили ее пообедать с нами. После случая с теткой, нагрянувшей в самый неподходящий момент, прошло две недели.

Когда Идзуми отлучилась, я попросил у сестры теле-фон, сказав, что хочу расспросить ее об университете, в котором она училась. Через пару дней позвонил и предложил встретиться в следующее воскресенье. Не-много подумав, она согласилась. Слушая ее, я убедился, что и она не прочь со мной переспать. По голосу понял. В воскресенье я в одиночку отправился в Киото. Мы встретились, и уже через пару часов оказались в постели.

Два месяца у нас была такая любовь, что крыша еха-ла. Ни походов в кино, ни прогулок, ни разговоров -

о книгах, музыке, жизни, войне, революции. Ничего, кроме секса. Конечно, о чем-то мы говорили, но я почти ничего не помню. В памяти отпечатались только кон-кретные материальные образы: будильник у подушки, занавески на окнах, черный телефон на столе, календарь с фотографиями, ее одежда, разбросанная по полу... И еще - аромат ее кожи, голос. Я не задавал вопросов, она - тоже. Впрочем, однажды мы лежали в постели, и я вдруг ни с того ни с сего спросил:

- Ты случайно не одна у родителей? Не единствен-ная дочь?

- Одна, - проговорила она с загадочным видом. - Ни братьев, ни сестер. А как ты догадался?

- Да никак. Обычная интуиция. Она поглядела на меня:

- А может, ты тоже единственное чадо?

- Точно, - сказал я.

Вот и все, что удержала память из этих разговоров. 'Единственная дочка. Надо же!'

Мы так увлекались, что забывали о еде. Прерыва-лись, только чтобы не умереть с голоду. Лишь увидим друг друга, сразу же скидываем одежду, прыг в постель и... пошло-поехало. Как в омут головой. У меня внутри все горело, когда я ее видел, да и с ней творилось то же самое. За одну встречу у нас получалось по четыре-пять раз. Я буквально выжимал себя до капли; от такого сек-са все разбухало и болело. Но ни ей, ни мне, несмотря на бешеную страсть и неистовую силу, толкавшую нас друг к другу, и в голову не приходило мечтать о том, что эта связь надолго сделает нас счастливыми. Словно смерч подхватил нас и понес неведомо куда, но его сила рано или поздно должна была иссякнуть. Мы чувствовали, что вечно это продолжаться не может, поэтому каждая

встреча казалась нам последней, и эта мысль распаляла нас еще больше.

Честно говоря, я не любил ее. И она меня, конечно, тоже. Но это не имело значения. Куда серьезнее было другое - меня неудержимо влекло куда-то, втягивало в нечто для меня важное. И мне хотелось знать, что это такое. Очень хотелось. Даже возникло желание - будь такая возможность - запустить руку и нащупать это у нее внутри.

Мне нравилась Идзуми, однако с ней я ни разу не пе-реживал эту непостижимую силу. Ее сестру я совсем не знал, чувств серьезных у меня к ней не было, и тем не ме-нее она вызывала во мне дрожь - как магнитом притя-гивала. О серьезном мы не говорили никогда, зачем это нужно, да и сил на разговоры не оставалось. Хотя даже если бы они вдруг появились, мы лучше бы снова зава-лились в постель.

Такой угар мог продолжаться без передышки не-сколько месяцев, пока кому-нибудь из нас это бы не на-доело. Наша связь была нужна и ей, и мне; она казалась совершенно естественной и не вызывала никаких со-мнений. Для любви, чувства вины, мыслей о будущем в ней не нашлось места с самого начала.

Не откройся моя связь с ее сестрой (хотя скрыть ее было довольно трудно - мы так далеко зашли, что сов-сем потеряли голову), у нас с Идзуми так бы все и тяну-лось. Встречались бы, когда я приезжал из Токио на ка-никулы. Не знаю, сколько бы это продолжалось. Но через несколько лет наш роман, скорее всего, умер бы сам собой. Мы были слишком разные, и со временем пропасть между нами становилась все глубже. Сейчас, когда я оглядываюсь назад, это кажется таким очевид-ным. Но если уж расставание было неизбежным, оно

вполне могло пройти мирно, по-товарищески, и мы бы взошли в этой жизни на новую ступеньку. Так бы, навер-ное, и получилось, не свяжись я с сестрой Идзуми.

Но все вышло иначе.

Я обошелся с Идзуми жестоко и, в общем, понимал, какую причинил ей боль. Судя по школьным оценкам, она без труда могла поступить в университет, но прова-лилась на экзаменах и начала учебу в каком-то заштат-ном женском колледже. После того, как все открылось, мы виделись с Идзуми только раз - долго объяснялись в кафе, где раньше часто бывали. Стараясь быть откро-венным до конца, я тщательно подбирал слова, чтобы раскрыть ей свои чувства. Говорил, что не надо делать трагедию из того, что произошло у меня с ее сестрой. Что это - побочное явление, физическое влечение и больше ничего. Что я не собирался ее предавать, поэтому мне стыдиться нечего. Что к нам это никакого отношения не имеет.

Но Идзуми, конечно же, ничего не поняла. Обозвала меня грязным лгуном. В общем-то, по делу. Ведь я, ниче-го ей не сказав, тайком спал с ее сестрой. Не раз и не два, а десять, двадцать раз. Все это время я ее обманывал. За-чем? Если я такой хороший, зачем было морочить ей го-лову? Потому что я хотел ее сестру. Безумно хотел иметь ее! Тысячу раз, во всех мыслимых и немыслимых позах. Надо было сразу сказать Идзуми, что к ней это не имеет никакого отношения. Но я не решился и начал врать. Начал и уже не мог остановиться. Выдумывал какой-ни-будь предлог, чтобы не встречаться с Идзуми, и мчался в Киото, под одеяло к ее сестрице. Что ж тут было оправ-дываться, раз кругом виноват?

Идзуми узнала обо всем в конце января, вскоре по-сле моего дня рождения - мне как раз исполнилось во-

семнадцать. В феврале я легко сдал все экзамены в уни-верситет и в конце марта должен был ехать в Токио. Пе-ред отъездом я чуть телефон не оборвал, названивая Ид-зуми. Она не брала трубку. Я писал ей длинные письма и не получал ответа. Искренне переживал: 'Нельзя же просто взять и уехать. Бросить Идзуми в таком состоя-нии'. Но что тут можно было сделать? Она не хотела ме-ня больше знать.

Сидя в 'синкансэне'¹, мчавшем меня в Токио, я рас-сеянно скользил глазами по проносившимся мимо пей-зажам и думал - думал о том, что со мной творится. Смотрел на сложенные на коленях руки, на свое отраже-ние в окне. Что я за человек? Первый раз в жизни я себя ненавидел - причем лютой ненавистью. Как я мог так поступить? Почему? Понятно, почему. Если б можно было вернуться назад, я повел бы себя точно так же. Все равно связался бы с сестрой Идзуми, хотя и пришлось бы врать снова. Спал бы с ней, как больно бы от этого ни было Идзуми. Сознаться в этом было тяжело. Но от правды не уйдешь.

Я был жесток не только с Идзуми - и самому себе я нанес рану, хотя в то время еще не понимал, насколько глубокую. Та история должна была многому научить ме-ня, но, посмотрев спустя несколько лет на то, что произо-шло тогда, я уяснил для себя лишь одну важную вещь. Оказалось, я способен причинять зло. Никому никогда вредить не собирался и вот пожалуйста - выяснилось, что когда мне нужно, я могу быть эгоистичным и жесто-ким, несмотря на благие намерения. Такие типы способ-ны под благовидным предлогом наносить страшные не-заживающие раны даже людям, которые им дороги.

¹ Скоростной железнодорожный экспресс, связывающий главные горо-да Японии.

Поступив в университет и переехав в другой город, я попытался обрести новое 'я', начать жизнь заново. На-деялся, что, став другим, исправлю допущенные прома-хи. Вначале казалось, что у меня все получится, но что бы я ни делал, куда бы ни шел, я всегда оставался самим собой. Повторял одни и те же ошибки, так же ранил лю-дей, да и себя заодно.

В двадцать лет меня вдруг обожгла мысль: неужели из меня ничего хорошего уже не выйдет? Все ошибки, которые я совершил, - и не ошибки вовсе. Может, это во мне сидит с самого рождения. От таких мыслей на ду-ше становилось тошно.

5

О четырех годах в университете особо сказать нечего.

В первый год я втянулся в студенческое движение - несколько раз участвовал в демонстрациях, даже с поли-цией бился. Митинговал вместе со всеми в университе-те, бывал на политических сходках, познакомился с ин-тересным народом. Но почему-то душа к политике не лежала. Каждый раз, шагая в колонне демонстрантов, взявшись с кем-нибудь за руки, я ощущал себя не на сво-ем месте. Швырял камни в полицейских и думал: нет, это не я. Неужели мне это нужно? Стадное чувство тол-пы меня не захватывало. Дух уличного насилия, реши-тельные фразы постепенно теряли свою привлекатель-ность, и я начал ностальгически вспоминать дни, которые мы с Идзуми провели вместе. Но что было, того уж не вернешь. То время осталось позади.

Учеба тоже меня мало интересовала. Большинство лекций были бессмысленными, скучными и никакого отклика, кроме безразличия, не вызывали. На занятиях я показывался редко - все время тратил на то, чтобы где-нибудь подработать. Счастье, что вообще четыре года продержался и университет окончил. На третьем курсе познакомился с одной девчонкой, жил с ней полгода, но дальше дело не пошло. В общем, существовал без вся-кого понятия о том, что же все-таки хочу от жизни.

По пути я заметил, что мода на политику прошла. Как флаг, потерявший ветер и бессильно повисший на флагштоке, гигантские волны, одно время сотрясавшие основы, улеглись, растворившись в тусклой повседнев-ности будней.

После университета приятель помог мне устроиться в издательство, выпускавшее школьные учебники. Я ко-ротко постригся, начистил ботинки, облачился в кос-тюм. Издательство - так себе, но в тот год литературове-дам вообще некуда было податься. А с такими оценками, как у меня, да еще без связей - в более приличном мес-те я бы точно получил от ворот поворот. Поэтому при-шлось довольствоваться тем, что есть.

На работе я быстро заскучал, чего и следовало ожи-дать. Место, в принципе, оказалось неплохое, да беда в том, что редактирование учебников не доставляло мне ни малейшего удовольствия. Полгода я вкалывал изо всех сил, надеясь войти во вкус: ну должен же быть результат, когда отдаешь все силы. Но в конце концов смирился - не для меня такая работа, как ни крути, - и окончательно пал духом. Казалось, жизнь кончена. Если ничего не случится, так и придется загибаться за этими тоскливыми учебниками месяц за месяцем. До пенсии еще тридцать три года, нескончаемая череда дней - читай гранки, считай строчки, проверяй орфо-графию. Женюсь на порядочной девушке, обзаведусь детишками. Буду ждать премий два раза в год - единст-венная радость. Помню Идзуми как-то сказала: 'Ты станешь замечательным человеком. Обязательно. Я знаю. Ты отличный парень'. Стыдно вспоминать эти слова. Эх, Идзуми... Нет ничего замечательного во мне. Теперь поняла, наверное. Ну что поделаешь? Все мы люди.

Как автомат отработав день в издательстве, все сво-бодное время я читал или слушал музыку. Решил: раз я обязан работать - значит, оставшееся время надо тра-тить с пользой для себя, для удовольствия. Выпивать по-сле работы с другими сотрудниками не ходил. И не пото-му, что был нелюдим. Вовсе нет. Я никого не сторонился. Просто не желал завязывать личных отношений с колле-гами в нерабочее время, считал, что мое время должно принадлежать мне одному.

Так незаметно пролетели четыре или пять лет. За эти годы я сменил несколько 'подружек', но ни с одной ме-ня надолго не хватало. Проходил месяц-другой, и начи-нала мучить мысль: 'Нет! Это не то'. Во всех было что-то не то. С несколькими я просто переспал, без особых эмоций. То время - третий этап в моей жизни. Двенад-цать лет - от поступления в университет до того, как мне стукнуло тридцать. Годы разочарований, одиночест-ва и молчания, когда я никому не открывал душу. Вечная мерзлота, одним словом.

Я все глубже замыкался в себе. Везде один - ел, гу-лял, ходил в бассейн, на концерты, в кино. И ничего - от тоски и грусти не умер. Часто думал о Симамото и Ид-зуми. Интересно, где они? Чем занимаются? Наверное, замуж вышли. Может, и дети уже есть. Повидаться бы, поговорить хоть часок. Уж им-то можно рассказать о се-бе все, откровенно. Часами ломал голову, как бы поми-риться с Идзуми или встретиться снова с Симамото. 'Вот было бы здорово!' - воображал я и в то же время пальцем не пошевелил, чтобы мечты мои сбылись. Нет, эти двое ушли из моей жизни и больше не вернутся. Вре-мя нельзя повернуть вспять. Я начал разговаривать сам с собой, прикладываться по ночам к бутылке. Стали одо-левать мысли, что я никогда не женюсь.

На второй год работы в издательстве я познакомился с одной хромоножкой. У меня с ней случилось свидание. Один парень с работы потащил меня на встречу со своей девчонкой, сказав, что она подружку приведет.

- Правда, она хромает немножко, - конфузливо проговорил он. - Но зато очень миленькая и характер замечательный. Она тебе понравится. Точно. Да она поч-ти и не хромает. Так, чуть-чуть ногу приволакивает.

- Ну и ладно. Велика важность! - отозвался я. Ска-зать по правде, никуда бы я не пошел, не заикнись он о ее больной ноге. Эти свидания пара на пару мне до чер-тиков надоели. Идешь и не знаешь, какую кошку тебе в мешке подсунут на этот раз. Но услышав, что она хро-мая, я уже не мог отказаться.

'Да она почти и не хромает. Так, чуть-чуть ногу при-волакивает'.

Подружка моего знакомого дружила с этой девчон-кой. Вроде, они в школе в одном классе учились. Дев-чонка оказалась невысокой, симпатичной, с правиль-ными чертами лица. Можно даже сказать, красивой - но не эффектной, бросающейся в глаза красотой, а по-своему, как-то тихо, незаметно. Глядя на нее, я предста-вил себе маленького зверька - он забился в лесную ча-щу и не показывает оттуда носа. В воскресенье мы сходили утром в кино, а затем вчетвером отправились обедать. За обедом она едва сказала несколько слов. Только молча улыбалась, несмотря на все мои попытки расшевелить ее. В конце концов, наша компания разде-лилась на пары. Мы с новой знакомой пошли в парк Хибия, выпили кофе. В отличие от Симамото, она при-храмывала на правую ногу, и получалось это у нее не-много по-другому. Симамото ходила, слегка выверты-вая ступню, а эта девчонка чуть поворачивала носок

в сторону и двигала ногу вперед. А вообще походка у них была очень похожа.

Она была в свитере с высоким воротом и джинсах, на ногах - простые грубые ботинки, какие обычно на-девают в поход. Почти никакой косметики, на затыл-ке - конский хвост. Она училась на четвертом курсе, но выглядела моложе. Я так и не понял, почему она все время молчала. То ли от рождения такая, то ли не-знакомых людей стесняется и ничего толкового не мо-жет из себя выдавить. А может, ей вообще сказать не-чего. В любом случае, поначалу разговор у нас не получался. Чтобы вытянуть из нее, что она изучает фармакологию в частном университете, пришлось из-рядно попотеть.

- Фармакология? А это интересно? - поинтересо-вался я, когда мы сидели в кафе.

Она покраснела.

- Да ладно, - сказал я. - Мне вот школьные учеб-ники приходится писать. Тоже интересного мало. В жиз-ни полно всякой скукотищи. Не бери всерьез.

Подумав, она, в конце концов, открыла рот:

- Вообще-то это не очень интересно. Но у моих ро-дителей своя аптека.

- Расскажи чего-нибудь про лекарства, а? Я в этом деле ни бум-бум. За последние шесть лет вроде даже ни одной таблетки не выпил.

- Ну и здоровье.

- Да уж... даже похмелья не бывает. Хотя в детстве дохлым был, болел все время. Лекарствами меня прямо закормили. Родители тряслись над моим драгоценным здоровьем. Я же у них один.

Она кивнула и уставилась в чашку с кофе. Долго молчала и наконец сказала:

- Это и вправду не очень интересно. Думаю, есть масса занятий повеселее, чем зубрить состав разных ле-карств. Вот астрономия, например. Наука, а в ней ро-мантика. Или людей лечить. Там такие драмы бывают... Хотя мне это близко, знакомо... Натурально как-то.

- Ясно, - сказал я. Ишь ты, оказывается, она раз-говаривать умеет. Просто слова подбирает не так быстро, как другие.

- А братья или сестры у тебя есть? - спросил я.

- Есть. Два брата. Один женился уже.

- Значит, ты учишься на аптекаря, а потом в роди-тельской аптеке работать будешь?

Она опять покраснела и долго не отвечала.

- Даже не знаю. У братьев своя работа, так что, мо-жет, аптека мне перейдет. Мы еще не решили. Отец гово-рит, если я не захочу, то и не надо. Пока сил хватит, сам будет работать, а потом продаст аптеку.

Я кивнул, ожидая продолжения.

- Все-таки, наверное, останусь в аптеке. С моей но-гой трудно другую работу найти.

Так за разговором прошел вечер. Она много молчала, по-этому беседа наша затянулась. При каждом моем вопро-се ее щеки заливала краска. Но с ней было не скучно, и я не чувствовал неловкости. И - небывалый случай! - можно даже сказать, что разговор доставлял мне удо-вольствие. После нашего сидения в кафе мне стало ка-заться, что я ее знаю давным-давно. Появилось даже что-то вроде ностальгии.

Не то чтобы она меня очаровала. Нет, конечно. Я по-доброму к ней относился, и мне было с ней хорошо. Кра-сивая, характер хороший - правильно парень с работы сказал. Но стоило отбросить все это в сторону и спросить

себя: а есть в ней что-то, от чего сердце заходится? - и ответ, к сожалению, получался отрицательный.

В ней не было, а в Симамото было. Я сидел с этой девчонкой, слушал, что она рассказывает, и не переста-вал думать о Симамото. Понимал, что так нельзя, но ни-чего не мог с собой поделать. Столько лет прошло, а сердце все равно учащенно билось при одной только мысли о ней. Такое лихорадочное возбуждение, будто где-то в груди открывалась потайная дверца. Но шагая по парку Хибия с этой милой хромой девчонкой, я не чувствовал ни возбуждения, ни дрожи. Только симпатию и тихую нежность.

Ее дом, он же аптека, был в Кобината¹. Я проводил ее. Мы сидели рядом в автобусе, и за всю дорогу она не проронила ни слова.

Через несколько дней ко мне заглянул тот парень и сообщил, что, похоже, я ей очень понравился.

- Может, закатимся куда-нибудь вчетвером в следу-ющие выходные? - предложил он. Я придумал какой-то предлог и отказался. Не потому, что не хотел ее больше видеть. Сказать по правде, я вовсе был не прочь встре-титься еще раз и продолжить наши разговоры. В другой ситуации мы вполне могли бы с ней стать хорошими друзьями. Но получилось так, что мы сошлись на двой-ном свидании, а здесь главная цель - найти себе партне-ра или партнершу. Если вы после этого встречаетесь еще - значит, в каком-то смысле берете на себя ответст-венность. Мне совершенно не хотелось причинять ей боль. Поэтому оставалось одно - отказаться. Больше я никогда ее не видел.

Район Токио.

6

Случилась у меня еще одна очень странная встреча - и опять с хромоножкой. Мне тогда было двадцать во-семь. Случай был настолько непонятный, что я до сих пор не могу найти ему объяснений.

В Сибуя¹, в предновогодней толчее, я заметил жен-щину. Она шла, как Симамото - точно так же привола-кивая ногу. В длинном красном плаще, под мышкой за-жата черная лакированная сумочка. На левом запястье - серебряные часы-браслет. Все вещи очень дорогие, как мне показалось. Я шел по другой стороне улицы, но, увидев ее, поспешил следом, прямо через перекресток. Откуда здесь столько людей? - недоумевал я, рассекая толпу и пытаясь настичь женщину. Из-за ноги она не могла идти быстро. Походкой - просто вылитая Сима-мото, тоже ногу приволакивает с легким вывертом. Ша-гая за ней, я не сводил глаз с затянутых в чулки ног - как элегантно они движутся, такое достигается только года-ми упорных тренировок.

Какое-то время я шел за ней в отдалении. Приспо-собиться к ее походке - то есть, не передвигаться в тем-пе остального людского потока - оказалось нелегко. Чтобы подстроиться под ее шаг, я останавливался перед

¹ Один из наиболее оживленных районов Токио.

витринами или начинал рыться в карманах плаща. Жен-щина была в черных кожаных перчатках, в свободной руке - красный бумажный пакет из универмага. И большие солнечные очки - это в пасмурный зимний день-то. Сзади я видел только ее идеально уложенные волосы - они доходили до плеч, аккуратно загибаясь концами наружу, - и спину под мягким теплым пла-щом. Разумеется, мне хотелось поскорее узнать, не Симамото ли она. Ответить на этот вопрос было неслож-но - достаточно зайти спереди и заглянуть в лицо. Но если это она, что я ей скажу? Как дальше себя вести? Может, она меня уже не помнит. Надо все хорошенько обдумать. Чтобы в голове немного прояснилось, я сде-лал несколько вдохов.

Я долго следовал за ней, стараясь держаться на рас-стоянии. Она шла не останавливаясь, ни разу не оберну-лась и вообще не обращала внимания на окружающее. Казалось, настойчиво стремилась к некой цели, выпря-мив спину и подняв голову, совсем как Симамото. Если бы я не видел ее ногу, а смотрел выше, от пояса - ни за что бы не догадался, что она хромает. Просто не торо-пится человек, вот и все. Чем больше я на нее смотрел, тем сильнее она походила на Симамото. Прямо близне-цы, честное слово.

Женщина миновала станцию Сибуя, перед которой кишмя кишел народ, и направилась к Аояма. Дорога ста-ла подниматься в гору, и она еще больше замедлила шаг. Да и неудивительно - прошла она уже порядочно, неко-торые в такую даль на такси ездят. И для здоровых ног нагрузка будь здоров. Но она все шла и шла, приволаки-вая ногу, - по-прежнему не оглядываясь и не останавли-ваясь, даже ни разу не взглянув на витрины, - а за ней на почтительном расстоянии тащился я. Несколько раз

она меняла руки, перекладывая сумочку и пакет, - и дальше все так же вперед.

Наконец незнакомка свернула с запруженной людь-ми главной улицы в какой-то переулок. Похоже, этот район был хорошо ей знаком. Стоило отойти на не-сколько шагов от оживленной торговой улочки, как на-чался тихий жилой квартал. Людей стало меньше и, что-бы она не обнаружила за собой слежку, приходилось соблюдать осторожность.

Я шел за ней, наверное, минут сорок. Мы миновали пешеходную улицу, несколько раз повернули за угол и снова очутились на людной Аояма-дори¹. Но теперь она не стала вливаться в поток пешеходов, а сразу, без малейших колебаний, будто решив все заранее, на-правилась в небольшое кафе, где подавали пирожные. Потоптавшись минут десять поблизости, я нырнул вслед за ней.

Войдя, я поискал ее глазами. Она сидела спиной к двери, не раздевшись, хотя внутри было душно. Ее ши-карный красный плащ нельзя было не заметить. Я сел за самый дальний столик, заказал кофе. Взял лежавшую тут же газету и сделал вид, что читаю. Перед женщиной сто-яла чашка кофе, но пока я исподтишка наблюдал, жен-щина к ней даже не прикоснулась. Только достала из су-мочки сигарету, прикурив от золотой зажигалки, а все остальное время просидела, глядя в окно. Казалось, она отдыхает или задумалась о чем-то важном. Я пил кофе и, уткнувшись в газету, вновь и вновь перечитывал одну и ту же заметку.

Прошло уже порядочно времени, как вдруг незна-комка решительно поднялась со своего места и двину-

¹ Проспект в центральной части японской столицы.

лась прямо к моему столику. Так неожиданно, что у меня будто сердце на мгновение замерло. Но она прошла ми-мо и направилась к телефону, который стоял возле вход-ной двери. Опустила в него мелочь, набрала номер.

Я сидел недалеко, но из-за галдящих посетителей и гремевших в динамиках рождественских наигрышей ее слов не разобрал. Говорила она довольно долго. Нетрону-тый кофе остывал на ее столике. Когда незнакомка шла обратно, я увидел ее лицо, но так и не понял, Симамото это или нет. На ней было много косметики, вдобавок сол-нечные очки скрывали почти половину лица. Подведен-ные карандашом брови, плотно сжатые тонкие губы, на-крашенные ярко-красной помадой. В конце концов, последний раз я видел Симамото, когда нам было двенад-цать. Больше пятнадцати лет назад. Лицо этой женщины смутно напоминало девчонку, которую я знал тогда, но сказали бы мне, что это не она, и я бы поверил. Ясно лишь одно: передо мной была очень привлекательная, до-рого одетая женщина не старше тридцати. И хромая.

Я буквально истекал потом - майка под рубашкой уже промокла насквозь. Сняв плащ, я попросил офици-антку принести еще кофе. Зачем меня сюда занесло? Я потерял перчатки и пошел в Сибуя купить новые. Но, увидев эту женщину, кинулся к ней как одержимый. Вообще-то, надо было подойти и спросить прямо: 'Из-вините, вас случайно зовут не Симамото?' И все стало бы понятно. Но вместо этого я поплелся за ней. Упустил момент, а теперь уже поздно.

Повесив трубку, она вернулась за свой столик. Опять села ко мне спиной и уставилась в окно. Подошла офи-циантка и спросила, можно ли унести остывший кофе. Я не слышал ее слов, но, судя по всему, она задала именно этот вопрос. Женщина обернулась, кивнула и, похоже,

снова заказала кофе. Но и к новой чашке не притрону-лась. Я по-прежнему делал вид, что читаю газету, и вре-мя от времени поднимал глаза на незнакомку. Она по-стоянно поглядывала на серебряные часики-браслет - видно, кого-то ждала. 'Остается последний шанс. Вот сейчас кто-нибудь появится и всё - так я с ней и не по-говорю, - думал я, но почему-то никак не мог оторвать-ся от стула. - Нет, еще не время. Успею'.

Прошло минут пятнадцать-двадцать. Женщина не отводила глаз от окна и вдруг бесшумно поднялась с ме-ста, взяла сумочку и пакет из универмага. Не дождалась, что ли? А может, и не ждала никого. Проследив, как она рассчиталась у кассы и вышла из кафе, я вскочил, запла-тил за кофе и вышел следом. Вон мелькнул ее красный плащ. Рассекая толпу, я двинулся за ней.

Женщина подняла руку, останавливая такси. Мигнув огоньком, подкатила машина. 'Надо ее окликнуть. Ся-дет сейчас в такси - и ищи ветра в поле'. Я шагнул к ней, и в этот самый момент кто-то схватил меня за ло-коть. Так сильно, что я чуть не охнул. Не то что бы мне стало больно, нет. Но сила была такая, что даже дыхание перехватило. Обернувшись, я увидел перед собой мужи-ка, и он упирался в меня взглядом.

Сантиметров на пять ниже меня, коренастый, лет со-рока пяти. В темно-сером плаще, кашемировый шарф вокруг шеи. Прикид что надо, высший класс. Пробор-ниточка, очки в черепаховой оправе. Загар великолеп-ный - спортсмен, сразу видно. На лыжах, наверное, ка-тается. Или теннисист. У Идзуми папаша любил играть в теннис, у него был такой же загар. Этот, похоже, не по-следний человек в какой-нибудь преуспевающей фирме. Или чиновник высокого ранга. По глазам видно. У него были глаза человека, привыкшего отдавать приказы.

- Может, кофейку выпьем? - сказал он тихо.

Я проводил глазами красный плащ. Незнакомка, са-дясь в такси, посмотрела поверх очков в нашу сторону. Или мне показалось? Дверца захлопнулась, и она исчез-ла из виду, оставив меня наедине с этим непонятно отку-да взявшимся мужиком.

- Я не отниму у тебя много времени, - проговорил он без всякого выражения - голосом, в котором не чув-ствовалось ни раздражения, ни возбуждения. При этом он продолжал бесстрастно сжимать мой локоть с таким видом, будто придерживает дверь, чтобы дать кому-то войти. - Выпьем по чашечке и поболтаем.

Конечно, можно было взять и уйти, сказав: 'Кофе я не хочу, разговаривать нам не о чем. Я вас знать не знаю. И вообще, извините, спешу'. Однако я так ничего и не сказал - просто смотрел на него, и все. Потом кивнул и, подчиняясь приказу, вернулся в кафе, откуда только что вышел. Почувствовал в его железной хватке какую-то за-гадочную непоколебимую силу и не иначе как испугал-ся. Он сжимал мою руку, как машина - не ослабляя и не усиливая давления, крепко и надежно. Откажись я от его предложения, что бы он со мной сделал? Даже не знаю.

Но что интересно: вместе с испугом меня одолевало и легкое любопытство. О чем это он собирается со мной говорить? Может, я смогу узнать что-нибудь о незнаком-ке? Теперь, когда она исчезла, этот тип, возможно, - единственное звено, соединяющее меня с ней. И потом, не будет же он прямо в кафе из меня душу вытрясать.

Мы сели за столик, глядя друг на друга, и не проро-нили ни слова, пока не подошла официантка. Он попро-сил принести два кофе.

- Скажи, зачем ты ее преследовал? - вежливо по-интересовался мой визави.

Вопрос остался без ответа.

- Ты же от самой Сибуя за ней увязался, - продол-жал он, не сводя с меня невыразительных глаз. - Столь-ко времени шпионил - тут любой бы заметил.

Я молчал. Выходит, она обнаружила, что я за ней иду, зашла в кафе и вызвала этого типа по телефону.

- Не хочешь говорить - не надо. Я и так все знаю, без твоих объяснений. - Он говорил все так же вежливо и спокойно, хотя, вполне возможно, уже начинал заки-пать. - Я с тобой разберусь. Кроме шуток. Я - человек решительный.

Мужик умолк, но взгляда от меня не отвел, будто да-вал понять, что ни в каких объяснениях с моей стороны не нуждается. А я продолжал молчать.

- Ладно, сегодня шуметь не будем. Без скандала обойдемся. Понятно? Но только сегодня. - С этими словами он сунул лежавшую на столе правую руку в кар-ман плаща и вытянул оттуда белый конверт. Левая рука осталась на столе. Конверт самый обыкновенный, каких полно в любой канцелярии. - Так что молчи и возьми вот это. Ты не сам на это дело пошел, знаю. Тебя попро-сили. Поэтому я хочу уладить все тихо, без лишних слов. Ты сегодня ничего не видел, со мной не встречался. Уло-вил? Если узнаю, что болтаешь лишнее, из-под земли достану. Можешь не сомневаться. Чтобы я тебя возле нее больше не видел. Давай разойдемся по-хорошему. Дого-ворились?

Закончив тираду, он пододвинул мне конверт и под-нялся со стула. Выхватил у сидевшей за кассой девушки чек и большими шагами вышел из кафе. Я застыл в изум-лении и какое-то время не двигался с места. Потом взял оставленный на столе конверт и, заглянув в него, обна-ружил десять бумажек по десять тысяч иен. Новеньких,

хрустящих. У меня даже во рту пересохло. Запихав кон-верт в карман плаща, я выбрался на улицу. Оглянулся и, убедившись, что этого типа нигде не видно, прыгнул в такси и вернулся в Сибуя.

Вот и вся история.

Я храню этот конверт со ста тысячами иен с тех самых пор. Больше ни разу его не открывал - так и похоронил в ящике стола. Временами по ночам, когда никак не уда-ется уснуть, я вижу лицо человека, с которым столкнулся тогда в Сибуя. Всякий раз оно встает передо мной, слов-но дурное предзнаменование. Кто же он, в конце кон-цов? А та женщина? Неужели то была Симамото?

Я строил разные версии, пытаясь разгадать эту голо-воломку без решений. Выдумывал очередную гипотезу только затем, чтобы не оставить от нее камня на камне. Они были любовниками и, видно, приняли меня за част-ного детектива, которого ее муж нанял следить за ними. Вот, пожалуй, самое вероятное объяснение. И тип этот думал меня купить, заткнуть рот деньгами. Или им пока-залось, что я заметил, как они выходили из гостиницы после тайного свидания, и потащился за ними. Очень даже может быть. Однако где-то в глубине души, под ко-жей, меня эта версия не убеждала. Оставалось слишком много вопросов.

Что он имел в виду, когда грозил со мной разобрать-ся? Почему он так странно сжал мне руку? Почему не-знакомка, зная, что я иду за ней, не села в такси - ведь так она бы сразу избавилась от слежки? С чего этот му-жик просто так, не проверив, кто я, стал пихать мне кон-верт с такими деньгами (а сто тысяч иен, что ни говори, деньги немалые)?

Я так и не решил эту загадку, хотя чуть голову не сло-мал. Иногда мне кажется, что случай тот - плод моего

воображения, только и всего. Что я все это придумал - от начала до конца. Или мне приснился длинный, очень похожий на явь, сон, который смешался у меня в голове с реальностью. Но ведь это было! Действительно было! В моем столе лежит белый конверт, а в нем доказательст-во, что все произошло на самом деле, - десять купюр по десять тысяч. Это было! Время от времени я достаю кон-верт, кладу на стол и долго смотрю на него. Это действи-тельно было!

7

В тридцать лет я женился. Мы познакомились летом - я взял тогда отпуск и решил отправиться куда-нибудь один, подальше от городского шума. Жена - моложе ме-ня на пять лет. Я шел по дороге через какую-то деревню, как вдруг полил дождь, настоящий ливень. Заскочив под первый попавшийся навес, я обнаружил там двух деву-шек - одна стала потом моей женой, другая была ее по-дружкой. Мы все промокли до нитки, а вскоре уже бол-тали, как старые друзья, пока дождь не кончился. Не прохудись небо в тот день или возьми я с собой зон-тик (я как раз думал прихватить его на прогулку, когда выходил из гостиницы) - мы бы никогда не встрети-лись. Наверное, я так и корпел бы в своей конторе над учебниками, а вечера просиживал дома с бутылкой, при-слонившись к стенке и разговаривая сам с собой. Вот уж действительно жизнь оставила мне небогатый выбор.

Нас с Юкико (так звали мою будущую жену) сразу потянуло друг к другу. Ее подружка была куда симпатич-нее, но я положил глаз именно на Юкико. Между нами возникло какое-то необъяснимое притяжение - я уже давно не испытывал ничего подобного. Оказалось, она живет в Токио, как и я, и, вернувшись домой, мы стали встречаться. Чем дальше, тем больше Юкико мне нрави-лась. Вроде самая обыкновенная девушка, во всяком слу-

чае, парни за такими табунами не бегают, но было в ней нечто особенное, и это имело значение только для меня одного. Мне нравилось ее лицо. Каждый раз я долго смо-трел на Юкико и все сильнее в это лицо влюблялся.

- Что ты так смотришь? - спрашивала она.

- Ты красивая, - отвечал я.

- Ты первый мне такое говоришь.

- Потому что знаю. Никто больше не знает, а я знаю.

Поначалу она никак не хотела мне верить, но скоро поняла, что я не вру.

Встретившись, мы выбирали укромное местечко, чтобы наговориться вдоволь. Юкико можно было рас-сказывать все, ничего не скрывая. С нею груз пережитых за последние десять с лишним лет потерь тяжко опускал-ся на плечи - годы прожиты зря, потрачены впустую. Впрочем, еще не все потеряно, надо вернуть хоть что-нибудь, пока не поздно. И у меня в груди просыпалась давно забытая дрожь. Расставаясь с Юкико, я понимал: я покинут и никому не нужен. Я впадал в тоску. Страдал от одиночества, бесился, что не с кем словом перемолвить-ся. Через три месяца после нашего знакомства я сделал ей предложение. За неделю до дня рождения, когда мне стукнуло тридцать.

Отец Юкико возглавлял немаленькую строительную компанию. Интересный был человек - почти без обра-зования, а в работе - настоящий зверь, да еще со своей философией. Мне он казался слишком крутым, зато ви-дел все насквозь. Потрясающий дядька! Я таких раньше не встречал. Разъезжал на 'мерседесе' с персональным шофером, однако нос не задирал. Когда я пришел к не-му и объявил, что хочу жениться на его дочери, он сказал просто:

- Вы уже не дети. Любите друг друга - женитесь.

И все. Кто я был для него? Ничтожный клерк в нико-му не известной мелкой фирмешке. Но, судя по всему, это его особенно не волновало.

У Юкико были старший брат и младшая сестра. Брат занимал должность вице-президента в компании отца и со временем должен был принять у него дела. Парень он был неплохой, но по сравнению с отцом, конечно, жидковат. Из троих детей самой деловой оказалась млад-шая дочь - студентка. Вот уж у кого получалось людьми командовать! Лучше брата могла бы руководить отцов-ской фирмой.

Через полгода после свадьбы отец Юкико пригласил меня к себе и поинтересовался, не собираюсь ли я ухо-дить с работы: он узнал от дочери, что сидеть в издатель-стве над учебниками мне опротивело.

- Уйти-то не проблема, - ответил я. - А что даль-ше делать?

- Почему бы тебе не перейти в нашу фирму? Рабо-та, правда, тяжелая, зато хорошие деньги будут.

- Учебники редактировать - это явно не по мне, что правда то правда, только мне кажется, что и строи-тельство тоже не для меня, - признался я. - Очень бла-годарен вам за предложение, но если я возьмусь не за свое дело, боюсь, ничего хорошего из этого не выйдет.

- Может, ты и прав. Зачем лезть куда-то, если душа не лежит, - заметил отец Юкико. Мне показалось, что другого ответа он от меня и не ждал. После этого разго-вора мы немного выпили. Его сын к спиртному почти не притрагивался, поэтому иногда мы с тестем позволя-ли себе пропустить по стаканчику. - Кстати, мы тут кое-что строим на Аояма. Одно здание. Принадлежит нашей фирме. Через месяц должны закончить. Место

замечательное, да и сам объект весьма неплохой. Прав-да, стоит немного в глубине, но район только начинает развиваться. Я вот что думаю: почему бы тебе не от-крыть там что-нибудь, торговую точку. Аренду и другие расходы, правда, придется по рыночным ставкам пла-тить, по полной то есть, - дом все-таки собственность фирмы, но если тебя заинтересует это дело, могу одол-жить сколько надо.

Я попросил его дать мне время немного подумать. Неплохой разговор получился.

В конце концов, я открыл в этом здании, в подваль-ном этаже, классный бар с джазовой музыкой. Студен-том я одно время подрабатывал в таком заведении и по-тому неплохо разбирался, как там все устроено - какие напитки и еду надо подавать, на каких клиентов ориен-тироваться, какая должна быть музыка, какой интерьер. Поэтому общая концепция, так сказать, в голове уже бы-ла. Внутренним оформлением занялся отец Юкико - нанял лучших специалистов по дизайну и интерьеру, и они сделали все по высшему разряду и взяли довольно умеренно. Получилось просто замечательно.

Дела пошли успешно - сверх всяких ожиданий, - и через два года я открыл еще одно заведение. Тоже на Аояма, но попросторнее, пригласил туда джазовое трио с пианистом. Потратил уйму времени, не пожалел денег, зато местечко получилось что надо и быстро стало попу-лярным. Можно было перевести дух. Выпавший мне шанс я так или иначе использовал. Тогда же у нас родил-ся первый ребенок, девочка. Вначале я нередко сам ста-новился за стойку, смешивал коктейли, но когда баров стало два, времени на это уже не оставалось. Надо было следить за разросшимся хозяйством - договариваться с поставщиками, нанимать работников, вести бухгалте-

рию, в общем, заботиться о том, чтобы все шло как надо. Как только в голове появлялась какая-то идея, я тут же воплощал ее в жизнь. Даже меню сам придумывал. К мо-ему удивлению, мне это нравилось. Нравилось начинать с нуля и постепенно совершенствовать созданное своей головой, своими руками. Это было мое дело, мой собст-венный мир. Разве можно было надеяться на такую ра-дость, сидя в издательстве за учебниками?

Весь день я занимался разными делами, а вечера проводил в своих барах - проверял, как смешивают коктейли, как себя чувствуют посетители, присматри-вал за персоналом, просто слушал музыку. Каждый ме-сяц я возвращал тестю часть долга, и все равно денег ос-тавалось порядочно. Мы приобрели на Аояма четырех-комнатную квартиру, 'БМВ' модели 320. Родили еще одного ребенка, снова девочку. Так я стал отцом двоих дочерей.

В тридцать шесть я купил небольшой домик в Хаконэ¹, а Юкико - красный 'джип-чероки' для выездов с детьми и по магазинам. Бары приносили такой доход, что запросто можно было открыть и третий, но это не входило в мои планы. Начнешь расширяться - за всем не уследишь, только вымотаешься. Отдавать все свое время работе я не собирался, поэтому решил поговорить с тестем, который посоветовал вложить лишние деньги в акции и недвижимость. Для этого не нужно особых усилий и времени. Беда в том, что я в этом совершенно не разбирался, и сознался тестю немедленно. Тот обещал взять техническую сторону на себя.

- Делай, как я скажу, и все будет в порядке. В таких делах есть специальные приемы. Надежная методика.

¹ Дорогой живописный курорт, расположенный недалеко от Токио, в районе горы Фудзи.

Я послушался его совета и вложил деньги. Прошло совсем немного времени, и у меня в кармане оказалась кругленькая сумма.

- Ну как? - сказал после этого тесть. - В любом деле свои приемы. Можно сто лет в какой-нибудь фирме работать, а толку не будет. Само собой, везение нужно и мозги. Но этого недостаточно. Плюс капитал. Если де-нег мало - ничего не получится. Еще важнее - знать эти самые приемы. Без этого, даже если все остальное есть, дело не пойдет.

- Понял. - Я знал, что имеет в виду тесть. Приемы, о которых он говорил, - его система. Изобретенная им сложная и надежная система вложения денег и получе-ния высоких доходов благодаря многочисленным свя-зям. Он умело проводил свои корабли мимо подводных камней, пуская их в обход законов и налогов. Деньги в его руках изменяли вид и форму и неудержимо росли.

Могу сказать наверняка: если бы не тесть, я бы до сих пор редактировал учебники. Жил в скромной квартирке в Ниси-Огикубо¹, ездил на 'тойоте-короне' с еле дыша-щим кондиционером. Нет, что ни говори, а свой шанс я использовал совсем неплохо. Быстро открыл два бара, поставил там дело, у меня работает больше тридцати че-ловек. Доходы - о таких я и не мечтал. Все идет прекрас-но, даже мой бухгалтер удивляется. Репутация у баров замечательная. Хотя на свете сколько угодно таких же ловких и оборотистых, способных добиться того же, что и я. Не будь тестя с его капиталами и 'особыми приемчиками', что бы я смог один? От таких мыслей порти-лось настроение, начинало казаться, будто я добился всего нечестно, пробирался к цели кратчайшим путем,

¹ Удаленный от центра жилой район Токио.

в обход других. Мое поколение в конце 60-х - начале 70-х годов подняло волну студенческих выступлений. Кому-то нравится, кому-то - нет, но это так. В общем, то был громкий протест против логики капитализма - более изощренной, замысловатой, отшлифованной. Той логики, что сжирала идеалы послевоенного времени. По крайней мере, в моем понимании это выглядело именно так. Словно сильнейшая лихорадка охватила страну в переломный момент. Но мир, в котором я живу сейчас, уже построен именно на этой более изощренной капиталистической логике. Незаметно он поглотил меня с головой, и вот, стоя перед светофором на Аояма-дори, за рулем своего 'БМВ', слушая голоса 'Зимнего пути' Шуберта, я вдруг подумал: 'А ведь я живу какой-то чу-жой жизнью. Будто кто-то приготовил все для меня, са-му жизнь приготовил. Много ли во мне от меня самого? Где граница, до которой я - это я, а за ней - уже не я? Руки на руле... На сколько процентов это мои руки? И все, что меня окружает... до какой степени оно реаль-но?' Чем больше я думал об этом, тем меньше понимал, что к чему.

Но в целом жаловаться на жизнь было грешно. Жену я любил. Юкико... Тихая, рассудительная. После родов она немножко располнела и всерьез увлеклась разными диетами, полюбила прогулки. Для меня же она остава-лась такой же милой, как прежде. Нам было хорошо вме-сте, я был доволен, деля с нею постель. В Юкико что-то меня умиротворяло. И, конечно, я ни за что бы не вер-нулся к тому унылому, одинокому существованию, кото-рым был отмечен третий десяток лет моей жизни. Нет, мое место здесь, где меня любят, мною дорожат. Где я люблю и берегу жену и дочерей. Все это было для меня внове - как неожиданное открытие.

Каждое утро я отвозил старшую дочь в частный дет-ский сад, по дороге мы распевали с ней в машине дет-ские песенки под аккомпанемент стереомагнитолы. По-том возвращался домой, чтобы поиграть с младшей, а затем отправлялся в свой маленький офис, который снимал по соседству. Летом на уикэнд мы выбирались в Хаконэ, на дачу. Ходили смотреть фейерверк, катались по озеру на лодке, гуляли по холмам.

Пока жена была беременна, я несколько раз позво-лил себе... Так, ничего серьезного, мимолетные увлече-ния. Вообще-то, я ни с кем не спал больше одного раза. Или двух. Ну, максимум, трех. Сказать по правде, у меня и в мыслях не было, что это тянет на супружескую изме-ну. Просто появлялось желание переспать с кем-нибудь, и моим партнершам, наверное, хотелось того же самого. Заходить слишком далеко я не собирался и потому вы-бирал их очень тщательно. Скорее всего, в постели с ни-ми я хотел что-то проверить, в чем-то убедиться. Пытал-ся найти что-то в этих женщинах и заодно понять, что они находят во мне.

* * *

Вскоре после рождения первой дочери я получил от-крытку: пришла к родителям, а они переслали ее мне. Извещение о похоронах. Умерла какая-то женщина - в открытке называлось ее имя, умерла в тридцать шесть лет. Я понятия не имел, кто это. Судя по штемпелю, от-крытку бросили в ящик в Нагое, а у меня там никого не было, ни одной знакомой души. Но подумав немного, я, в конце концов, сообразил: да ведь это двоюродная сес-

тра Идзуми! Та самая, из Киото. Ее имя совсем вылетело у меня из головы. Оказалось, в Нагое живут ее родители.

Нетрудно было догадаться, что открытку прислала Идзуми. Кроме нее некому. Но зачем? Поначалу я никак не мог понять, но, разглядывая открытку, вдруг почувст-вовал от этого клочка картона леденящий холод. Идзуми ничего не забыла и ничего не простила. И хотела, чтобы я это знал. Потому и открытку послала. А ведь она несчаст-лива, почему-то подумал я. Будь с ней все в порядке, раз-ве она сделала бы такое? А уж раз решила мне сообщить, черкнула бы, наверное, пару слов, объяснила, что к чему.

Я стал вспоминать сестру Идзуми. Вообразил ее ком-нату, ее обнаженное тело, охвативший нас тогда любов-ный угар. Однако эти мысленные картины уже потеряли былую четкость, они расплывались и таяли, словно ды-мок в порывах ветра. От чего она умерла? В тридцать шесть лет просто так не умирают. Фамилия у нее осталась та же. Значит, замуж так и не вышла, а, может, развелась.

Новости об Идзуми я узнал от одного своего одно-кашника, который увидел мою фотографию в 'Брутусе'¹. Там напечатали 'Путеводитель по токийским ба-рам', и однокашник понял, что я держу два бара на Аояма. Сидел я как-то в одной из своих точек за стойкой и вдруг услышал:

- Здорово, старина! Сколько лет, сколько зим! Ну как ты?

Не думаю, что он специально явился на меня погля-деть. Просто заглянул человек с приятелями выпить, случайно меня заметил и решил окликнуть.

- Ты смотри! Уж который раз сюда захожу. Работаю тут рядом. Правду говорят: тесен мир, - сказал он.

¹ Еженедельный развлекательный журнал.

Если я держался в классе как-то на отшибе, то он в школе был типичным активистом - учился хорошо, занимался спортом. Спокойный, в чужие дела никогда не лез. В общем, нормальный симпатичный парень. Иг-рал в школьной футбольной команде и уже в то время был здоровяком, а сейчас растолстел - отрастил двой-ной подбородок, и пиджак его темно-синего костюма-тройки явно был ему тесноват.

- Во всем работа виновата, - пожаловался он. - Ча-сто приходится клиентов угощать. Торговая фирма, что поделаешь. Рабочий день кончается, но все равно та-щишься с кем-нибудь в кабак, да еще в любое время могут взять и засунуть в какую-нибудь дыру. Называется 'пере-вод по службе'. Стоит чуть проколоться - запросто мож-но под зад получить. Хорошо работаешь - жди, значит, еще что-нибудь подбросят. Работенка не позавидуешь.

Оказалось, его фирма находится тут же, в первом квартале Аояма, и до моего бара можно дойти пешком.

Мы разговорились. О чем говорят одноклассники, которые не виделись восемнадцать лет? Как работа, как семья, как дети, кто кого из знакомых видел. Тут-то он и назвал имя Идзуми.

- Помнишь девчонку, с которой ты тогда ходил? Вас водой было не разлить. Как ее звали-то? Охара...

- Охара Идзуми.

- Вот-вот, - сказал он. - Идзуми Охара. Я недавно ее видел.

- Где? В Токио? - удивился я.

- Да нет. В Тоёхаси.

- В Тоёхаси? Это где? В префектуре айти?

- Точно.

- Что-то я не пойму. Как вы могли встретиться в То-ёхаси? Что она там делает?

Похоже, он уловил в моем голосе жесткие нотки:

- Понятия не имею. Но я ее там видел. Собственно, и сказать-то особенно нечего. Может, это и не она была.

Он попросил у бармена еще стаканчик 'Дикой ин-дейки' со льдом. Я потягивал коктейль 'буравчик'.

- Как это нечего? Нет, давай рассказывай.

- Чего рассказывать-то? - озадаченно проговорил одноклассник. - Знаешь, иногда бывает, не поймешь - было что или не было. Странное такое чувство. Кажется, видишь сон, а вроде все как наяву. Будто на самом деле происходит, но почему-то какое-то ненастоящее. Даже не знаю, как объяснить.

- Но ты на самом деле ее видел?

- Видел, - сказал он.

- Тогда рассказывай.

Он с обреченным видом кивнул и приложился к ста-кану с 'Дикой индейкой', который перед ним поставил бармен.

- В Тоёхаси моя младшая сестра живет. Меня по-слали в командировку в Нагою. В пятницу я покончил с делами и решил заглянуть к ней на денек, переноче-вать. Там и наткнулся на Идзуми. Подхожу к дому, где живет сестра, захожу в лифт, а там - она. Надо же, как на Идзуми Охару похожа, подумал я. Да нет, откуда ей тут взяться? Как она могла оказаться в Тоёхаси, в лифте до-ма моей сестры? Да и лицо, вроде, - не ее, другое какое-то. Сам не пойму, почему я сразу врубился, что это она. Интуиция, что ли?

- Так это была она или нет? Он кивнул.

- Оказалось, живет на одном этаже с сестрой. Мы вместе вышли из лифта, и тут выяснилось, что в коридо-ре нам тоже по пути. За пару дверей до сестриной квар-

тиры она зашла к себе. Меня разбирало любопытство, и я специально посмотрел, что написано на ее двери. 'Охара'.

- Она внимание на тебя обратила? Он покачал головой:

- Мы хоть из одного класса, но близко не обща-лись. А потом, я ведь двадцать кило прибавил. Не узна-ла, наверное.

- Но это правда была Идзуми? Ведь Охара - рас-пространенная фамилия. Может, просто похожа?

- Я тоже так подумал и спросил сестру: 'Что это за Охара у вас живет?' Она мне список жильцов показала. Знаешь, в некоторых домах составляют такие списки, чтобы деньги собирать на покраску стен или еще на что-нибудь. Там все жильцы переписаны. Гляжу и, пожалуй-ста, - написано: Охара Идзуми. Причем 'Идзуми' - не иероглифами, а катаканой¹. Не часто встречаются такие сочетания, когда фамилия - иероглифами, а имя - ка-таканой.

- Выходит, не замужем?

- Сестра об этом ничего не знает, - сказал он. - Идзуми в их доме считают темной лошадкой. С ней там никто не общается. Говорят: встретишь в коридоре, поз-дороваешься, а она не отвечает. Звонишь в дверь по ка-кому-нибудь делу - не открывает, хоть и дома. Понят-ное дело, соседи ее не любят.

- Ну, значит это не она, - рассмеялся я, качая голо-вой. - Идзуми совсем не такая. Она приветливая, всегда улыбалась.

- Ладно. Не она, так не она. Значит, имя и фамилия одинаковые. Давай о чем-нибудь другом. Сменим тему.

¹ Элемент японской письменности - азбука, с помощью которой запи-сываются некоторые имена и слова.

- А эта Идзуми Охара одна живет?

- Похоже на то. Никто не видел, чтобы к ней мужи-ки ходили. На что она живет, одному богу известно. Тай-на, покрытая мраком.

- Ну а ты что думаешь?

- О чем?

- О ней. Об этой Идзуми Охара, которая то ли од-нофамилица, то ли нет. Вот увидел ее и что подумал? Как хоть она выглядит?

Мой одноклассник подумал и сказал:

- Да нормально выглядит.

- Нормально - это как?

Он повертел в руках стакан с виски, нарушив спо-койствие кубиков льда.

- Ну, конечно, постарела немного. Куда денешься? Тридцать шесть. Как и нам с тобой. Обмен веществ за-медляется, вес прибавляется. Не школа ведь уже.

- Это понятно, - отозвался я.

- Давай бросим этот разговор, а? Обознался я, ско-рее всего. Это вовсе не она была.

Я вздохнул и, положив руки на стойку, посмотрел на него.

- Слушай! Я хочу знать. Мне это нужно. Перед са-мым окончанием школы мы с Идзуми расстались. Страшно некрасиво все вышло. Я сделал подлость, оби-дел ее... С тех пор ничего о ней не слышал. Понятия не имел, где она, чем занимается. Это для меня как заноза в груди. Поэтому я хочу, чтобы ты рассказал все, как бы-ло, не приукрашивая. Так это была Идзуми?

Он кивнул:

- Ну, раз такие дела... Она. Можешь не сомневать-ся. Хотя, может, и зря я тебе это говорю.

- Как она? Только честно.

- Хочу, чтобы ты понял одну вещь, - сказал он по-сле короткой паузы. - Мы же из одного класса, и я все время думал, что она - очень привлекательная девчон-ка. Классная. И характер, и вообще... внешность. Не красавица, но очень обаятельная. От таких сердце на-чинает биться чаще. Правильно?

Я тряхнул головой в знак согласия.

- Значит, хочешь честно?

- Ну говори же.

- Боюсь, тебе это не очень понравится...

- Не имеет значения. Я хочу знать правду. Он снова хлебнул виски.

- Я тебе завидовал. Завидовал, что ты всегда с ней. Хотелось, чтобы у меня была такая девчонка. Что уж те-перь скрывать. Ее лицо всегда у меня перед глазами. На-мертво в памяти отпечаталось. Поэтому когда мы столкну-лись в лифте, я сразу ее узнал, хоть и восемнадцать лет прошло. То есть я хочу сказать: какой мне смысл гадости про нее говорить? Я в шоке был, когда ее увидел. Поверить не мог. Короче, привлекательной ее больше не назовешь.

Я прикусил губу.

- Что ты имеешь в виду?

- Ее дети боятся. Дети, которые в их доме живут.

- Боятся? - Ничего не понимая, я не сводил с него глаз. Наверное, он неудачно выразился. - Что значит 'боятся'?

- Может, хватит на эту тему? С меня достаточно.

- Она что? Говорит что-то детям?

- Она никому ничего не говорит. Я же тебе сказал.

- Чего тогда они боятся? Лица? - Да.

- У нее что, шрам на лице?

- Никакого шрама.

- Чего ж тогда бояться?

Он залпом допил виски и бесшумно поставил стакан на стойку. Потом перевел взгляд на меня. Видно было, что ему неловко, он явно чувствовал себя не в своей та-релке. Но в выражении его лица было еще что-то. Он вдруг напомнил мне того мальчишку, каким был в шко-ле. Подняв голову, однокашник долго смотрел вдаль, словно провожал глазами бежавший куда-то водный по-ток, и наконец сказал:

- Не могу толком объяснить, да и не хочу. И не спрашивай меня больше ни о чем. Если бы ты ее увидел, сам бы все понял. А раз не видел - как тут объяснишь?

Я не стал больше ничего говорить. Лишь кивнул и сделал глоток 'буравчика'. Голос однокашника звучал спокойно, но попробуй я надавить, он просто послал бы меня куда подальше.

Он принялся рассказывать, как работал два года в Бразилии:

- Не поверишь, но в Сан-Пауло я встретил школь-ного приятеля. Мы с ним в другой школе вместе учи-лись. Он там сидел от 'Тойоты', инженером...

Понятное дело, я его почти не слушал. Уходя он по-хлопал меня по плечу:

- Да, старик. Время людей по-разному меняет. Не знаю, что там между вами произошло, но ты по-любому ни в чем не виноват. Такое почти со всеми случает-ся: у кого серьезно, у кого - не очень. Даже со мной бы-ло. Не веришь? Я тоже через это прошел. Тут уж ничего не поделаешь. В конце концов, у каждого своя жизнь, и ты за другого человека отвечать не можешь. Это похо-же на жизнь в пустыне - надо просто привыкнуть. Вам в младших классах показывали диснеевский фильм 'Живая пустыня'?

- Ну?

- Так у нас все точно так же устроено. Дождь идет - цветы цветут, нет дождя - вянут. Ящерицы жрут жуков, мошек разных, а сами птицам на корм идут. А конец у всех один - все умирают и остается одна оболочка. Ис-чезает одно поколение, на его место приходит другое. Таков порядок. Все живут по-разному, по-разному и умирают. Но это не имеет значения. После нас остает-ся лишь пустыня. Пустыня и больше ничего.

Когда он ушел, я остался за стойкой один и продол-жал пить. Посетители разошлись, бар закрылся, закончи-лась уборка, и весь персонал разошелся по домам, а я все сидел. Домой идти не хотелось. Я позвонил жене и преду-предил, что задержусь в баре по делам. Потом выключил свет и устроился в темноте с бутылкой виски. Пил прямо так, неразбавленным - лед доставать не хотелось.

Всему приходит конец, думал я. Что-то исчезает сра-зу, без следа, как отрезало, что-то постепенно растворя-ется в тумане. Остается лишь пустыня.

Я вышел из бара перед рассветом. На Аояма сеял мелкий дождик. Свинцовой тяжестью навалилась уста-лость. Стоявшие рядами, точно могилы на кладбище, дома беззвучно мокли под дождем. Я оставил машину на стоянке у бара и отправился домой пешком. По пути присел на барьер, отделявший дорогу от тротуара, и стал разглядывать здоровенную ворону, каркавшую во все горло с макушки светофора. В четыре утра улица показа-лась убогой и замызганной. На всем лежал отпечаток за-пустения и распада. И я был частью этой картины. Те-нью, навеки отпечатавшейся на стене.

8

После того как в 'Брутусе' написали про меня, да еще и фотографию поместили, ко мне повалили старые зна-комые. Одноклассники из разных школ, в которых я учился. Нашествие продолжалось дней десять. Раньше я недоумевал, кто же читает все эти огромные кипы жур-налов, что громоздятся в каждой книжной лавке или ма-газине. Но сам попав на страницы такого журнала, по-нял: этих людей гораздо больше, чем мне казалось. Если посмотреть внимательно, где только их ни увидишь - в парикмахерской, в банке, в кафе, в электричке, да где угодно. Везде сидят, уставившись в эти журналы, словно одержимые. Может, боятся просто так, без дела, время терять - вот и хватают первое, что под руку попадется.

Не сказал бы, что встречи со старыми приятелями доставляли большое удовольствие. Не то что бы мне не хотелось с ними поболтать. Хотелось, конечно. Пови-даться с давними друзьями всегда приятно. Да и они бы-ли рады меня видеть. Но сказать по правде, все, о чем они говорили, было мне до лампочки. Что стало с нашим городком? Чем занимаются другие наши одноклассни-ки? Мне это было совсем неинтересно. Слишком далеко ушел я и от городка, и от того времени. И потом, о чем бы ни заходила речь, всё волей-неволей напоминало мне об Идзуми. Стоило кому-нибудь сказать что-то о нашем

городке, как перед глазами сразу вставала она и ее тихая маленькая квартирка в Тоёхаси. Привлекательной ее больше не назовешь, - сказал мой приятель. - Ее дети боятся. Эти две фразы никак не выходили у меня из го-ловы. Идзуми так меня и не простила.

Прошло всего ничего, как вышел тот номер 'Брутуса', а я уже по-настоящему начал жалеть, что согласил-ся, чтобы про меня написали. Думал тогда рекламу сде-лать своим заведениям. А вдруг Идзуми эту статью прочтет? Вот уж чего бы мне не хотелось. Каково ей уз-нать, что я живу и радуюсь? И ничуть не мучаюсь от то-го, что произошло между нами?

Но через месяц очередь желающих на меня поглядеть иссякла. Замечательная штука эти журналы! Могут чело-века в один миг прославить, а потом бац! - и все о тебе за-были. Я с облегчением вздохнул. Хорошо хоть Идзуми сюда не заявилась. Видно, она не читает 'Брутус'.

А еще через полмесяца, когда о той статье почти ни-кто уже не вспоминал, появился последний из череды моих знакомых. Симамото.

* * *

Дело было вечером, в первый понедельник ноября. Она устроилась за стойкой в моем джаз-клубе (я назвал его 'Гнездо малиновки' - в честь полюбившейся мне ста-рой мелодии) и не спеша потягивала дайкири. Я сидел тут же - нас отделяли всего три табурета, и мне в голову не приходило, что это Симамото. Я лишь с удовольстви-ем отметил про себя, что в клуб вошла женщина, очень красивая. И все. Раньше она сюда не заглядывала, иначе я бы обязательно ее запомнил. Настолько привлекатель-

ной мне она показалась. Наверное, ждет кого-то, мельк-нуло в голове. Не подумайте, что к нам женщины-оди-ночки не ходили. Всякие бывали, в том числе и такие, что сидели и ждали: вдруг кто-нибудь из мужчин с ними заговорит. Надеялись. Таких по виду легко отличить. Но поверьте моему опыту: по-настоящему красивые женщины в питейные заведения одни не ходят. Им заиг-рывания мужиков не в радость, а в тягость.

Поэтому я не обращал на посетительницу особого внимания. Лишь мельком взглянул, когда она вошла, да время от времени посматривал в ее сторону. Лицо почти без косметики, одета хорошо, дорого - голубое шелковое платье, поверх него кашемировая кофта блед-но-бежевого цвета. Легкая, как луковая шелуха. На стой-ке бара сумочка того же оттенка, что и платье. Возраст? Не знаю. Возраст в самый раз.

Она была поразительно красива, но не той красотой, что бывает у киноактрис или фотомоделей, часто посе-щавших джаз-клуб. Те всегда ощущали себя на виду, их окружал туманный ореол эдакой особости. Эта женщина была совсем другая. Совершенно освоилась с тем, что ее окружало, и чувствовала себя непринужденно. Облокотясь о стойку и подперев рукой щеку, слушала наше трио, пила маленькими глотками свой коктейль с таким видом, будто смаковала какую-то отточенную музыкаль-ную фразу. И нет-нет да поглядывала на меня. Я ловил на себе эти взгляды, кожей чувствовал, хотя подумать не мог, что они предназначены именно мне.

Как обычно, я был в костюме с галстуком. Галстук от Армани, костюм от Лючано Сопрани, рубашка тоже от Армани. Туфли от Россетти. Вообще-то к одежде я без-различен. У меня правило: глупо тратить на тряпки боль-ше, чем нужно. Обычно хватает джинсов и свитера.

Но в бизнесе я имею свою маленькую философию: уп-равляющий должен одеваться так, какими ему хотелось бы видеть клиентов своего заведения. Так и у посетите-лей, и у персонала вроде настроение поднимается, воз-никает своего рода внутреннее напряжение. Вот почему я всегда являлся в свои бары в дорогом костюме и обяза-тельно при галстуке.

В тот вечер я поглядывал, как бармен готовит кок-тейли, следил, нет ли проблем у гостей, и слушал джазо-вое трио. Поначалу посетителей было довольно много, но в десятом часу полил дождь, и народ стал быстро рас-сасываться. К десяти оставались занятыми лишь не-сколько столиков. А женщина все не уходила. Сидела на том же месте за стойкой наедине с дайкири и молчала. Это меня заинтриговало. Значит, она никого не ждет? Выходит, так. Ведь за все время она ни разу не взглянула на часы, да и на вход тоже не смотрела.

Наконец, она взяла сумочку и поднялась с табурета. На часах уже было почти одиннадцать. Самое время за-кругляться, если хочешь успеть домой на метро. Но, как оказалось, уходить она не собиралась. Не спеша, с без-различным видом, подошла ко мне, присела на соседний табурет. Я уловил тонкий аромат ее духов. Устроившись поудобнее, она извлекла из сумочки пачку 'Сэлем', су-нула в рот сигарету. Я рассеянно следил краешком глаза за ее движениями.

- Замечательное место, - проговорила она, обра-щаясь ко мне.

Я поднял глаза от лежавшей передо мной книжки и с недоумением взглянул на нее. И тут меня будто что-то ударило. Воздух в груди вдруг стал необыкновенно тя-желым. 'Вот он, магнетизм', - подумал я. Неужели тот самый магнетизм ?

- Спасибо, - ответил я. Похоже, ей было извест-но, кто в этом заведении хозяин. - Рад, что вам понра-вилось.

- Да-да. Очень понравилось. - Она смотрела мне в глаза и улыбалась. У нее была изумительная улыбка - губы раздвинулись, в уголках глаз собрались маленькие очаровательные морщинки. Что-то мне эта улыбка на-помнила. Но что?

- И музыка замечательная. - Она показала на му-зыкантов. - Прикурить можно?

У меня не было ни спичек, ни зажигалки. Окликнув бармена, я попросил нашу фирменную картонку-рас-кладушку спичек. Зажег одну и поднес к сигарете.

- Благодарю.

Я посмотрел прямо ей в лицо. И наконец понял. Вот это да!

- Симамото! - прохрипел я.

- Долго же ты вспоминал, - помолчав немного, ус-мехнулась она. - Уж думала не узнаешь.

Я безмолвно глазел на нее, будто передо мной была какая-то уникальная точная машина, о которой раньше мне приходилось только слышать. И правда Симамото! Как это может быть? Ведь я столько о ней думал и уже не надеялся, что мы еще когда-нибудь встретимся.

- Костюм у тебя что надо, - сказала она. - Очень тебе идет.

Я ничего не мог сказать - слова застряли в горле - и только кивнул в ответ.

- Хадзимэ, ты такой симпатичный теперь. Лучше, чем раньше. Крепкий, солидный мужчина.

- Это из-за плавания, - выдавил я наконец. - Еще в школе начал заниматься и все плаваю.

- Хорошо уметь плавать. Я с детства мечтала.

- Да... Любой может научиться. - Как только эти слова слетели с языка, я тут же вспомнил о ее ноге. Что ты несешь, идиот?Я растерялся, хотел сказать что-нибудь по-умнее, но ничего не придумал. Полез в карман брюк за си-гаретами и вспомнил, что бросил курить пять лет назад.

Симамото наблюдала за моей суетой, ничего не гово-ря. Потом подняла руку, подзывая бармена, и с улыбкой заказала еще дайкири. Она всегда улыбалась, когда кого-то о чем-нибудь просила. Улыбалась так приветливо, что хотелось взять и унести ее улыбку с собой. Будь на ее ме-сте какая-нибудь другая особа, боюсь, от ее улыбочек мне бы стало тошно. Но когда улыбалась Симамото, ка-залось, весь мир улыбается вместе с ней.

- А ты все так же любишь голубой цвет, - прого-ворил я.

- Да. Голубой - мой любимый. Хорошая у тебя па-мять.

- Я почти все про тебя помню. Помню, как каран-даши точишь, сколько сахару в чай кладешь.

- Ну и сколько?

- Два куска.

Она чуть прищурилась и посмотрела на меня.

- Скажи, Хадзимэ, зачем ты тогда следил за мной? Восемь лет назад.

- Я точно не знал, ты это или нет, - вздохнул я. - Походка - точно как у тебя. И в то же время что-то не твое, чужое. Я сомневался, вот и стал за тобой следить. Хотя нет, 'следить' - не то слово. Думал, как бы улучить момент и заговорить.

- Что ж не заговорил? Почему прямо не подошел и не убедился? Так быстрее вышло бы.

- Не знаю, - ответил я. - Что-то меня удержало. Да я бы и сказать ничего не смог.

- Я тоже не сообразила, что это ты, - сказала Си-мамото, покусывая губы. - Подумала: надо же, какой-то тип увязался. Испугалась. Правда. Мне стало очень страшно. И только когда села в такси и перевела дух, ме-ня вдруг осенило: 'А вдруг это Хадзимэ?'

- Симамото-сан, я в тот день кое-что получил... Не знаю, какие у тебя отношения с тем человеком, но...

Она приложила к губам указательный палец и слегка покачала головой, будто хотела сказать: 'Не будем об этом, хорошо? Никогда больше не спрашивай'.

- Ты женат? - решила сменить тему Симамото.

- Двое детей. Девочки. Маленькие еще.

- Здорово. Ты, наверное, прекрасно смотришься вместе с дочками. Мне так кажется. Почему? Даже не знаю. Это не объяснишь.

- Интересно.

- Просто мне так кажется, - улыбнулась Симамо-то. - Зато в семье не один ребенок.

- Я не нарочно. Как-то само собой получилось.

- Ну и как ощущения? Все-таки две дочки...

- Странно как-то. У старшей в детском саду больше половины детей - одиночки, ни братьев, ни сестер. Не то, что в наше время, в детстве. В городах сейчас поч-ти у всех по одному ребенку.

- Мы с тобой слишком рано родились.

- Наверное, - сказал я и рассмеялся. - А теперь остальное человечество нас догоняет. Дома дочки все время вместе играют. Смотрю и удивляюсь. Они совсем иначе растут. Маленький я всегда играл один и думал, все дети так играют.

Трио закончило 'Корковадо', посетители захлопали. Ближе к ночи музыканты играли как-то душевнее, отда-

вали больше тепла. В перерывах пианист потягивал из стакана красное вино, басист курил.

Симамото пригубила коктейль и заговорила:

- Знаешь, по правде сказать, я сильно сомневалась, стоит ли мне сюда идти. Почти месяц колебалась, мучи-лась. Листала какой-то журнал, вижу - про тебя написа-но. Оказывается, у тебя бар в этом районе. Сначала я по-думала, что в журнале что-то перепутали. Не могла представить тебя за таким занятием. Не твой профиль. Но имя было твое, фотография - тоже твоя. Выходит, и вправду ты. Очень рада была снова тебя увидеть, хоть и на фото. Но стоит ли нам встречаться, я не знала. Мне казалось, это ни к чему. Может, так было бы лучше нам обоим. Довольно с меня и того, что ты жив-здоров.

Я слушал ее молча.

- И все-таки раз уж ты отыскался, я решила сюда заглянуть. Пришла, села и тут же тебя увидела. Сижу и думаю: если он меня не узнает, уйду потихоньку и все. И вот не вытерпела. Все же столько не виделись, надо подойти поздороваться.

- Но почему? - спросил я. - Я имею в виду, поче-му ты решила, что нам лучше не встречаться?

Симамото задумчиво провела пальцем по краешку стакана.

- Подумала, что ты начнешь меня об всем расспра-шивать. Замужем ли я, где живу, чем эти годы занима-лась. Ведь так?

- Но это же естественно...

- Да-да. Естественно.

- Тебе не очень хочется об этом говорить, да? Она растерянно улыбнулась и кивнула. Казалось,

у нее тысяча разных улыбок.

- Ты прав. Не хочется. А почему - не спрашивай.

Не хочу о себе рассказывать. Странно это, конечно. Можно подумать, я нарочно тумана напускаю, изобра-жаю из себя что-то. Поэтому и сомневалась, нужно ли нам встречаться. Боялась показаться надутой, неестест-венной. Вот из-за чего не хотела сюда идти.

- А еще из-за чего?

- Еще разочароваться боялась.

Я посмотрел на стакан в ее руке. Перевел взгляд на прямые, спадавшие до плеч волосы, тонкие красивые гу-бы. Заглянул в глубокие темные глаза. Из-за складочек над веками лицо казалось глубокомысленным. Они по-чему-то напомнили прочерченную очень далеко линию горизонта.

- Ты мне в детстве очень нравился, и не хотелось разочароваться при встрече.

- Ты разочарована? Симамото легко качнула головой:

- Я сидела и наблюдала за тобой. Сначала ты пока-зался чужим - такой большой, в костюме. Но потом пригляделась и поняла: нет, это Хадзимэ, тот самый Хадзимэ, из детства. И знаешь, что интересно? Я заме-тила, что твои манеры, движения... ничего почти не из-менилось. Осталось, как у двенадцатилетнего маль-чишки.

- Разве? - Я попробовал выдавить из себя улыбку, но получилось как-то не очень.

- Руки, глаза, привычка барабанить по чему-ни-будь кончиками пальцев, упрямо хмурить брови - все как раньше. Ничего в тебе не изменилось, хоть и костюм от Армани надел.

- Не от Армани, - поправил я. - Рубашка и гал-стук - от Армани, а костюм нет.

Симамото улыбнулась.

- Я давно мечтал увидеть тебя. Встретиться, пого-ворить. Я так много хотел тебе сказать.

- И я хотела тебя видеть, - сказала она. - Но ты все не приходил. Понимаешь или нет? Я очень тебя жда-ла, когда вы в другой город переехали. Ну почему ты не приезжал? Знаешь, как мне было грустно? 'Все, - дума-ла я. - Завел на новом месте новых друзей и забыл меня совсем'.

Симамото вдавила сигарету в пепельницу. Ее ногти, тщательно отполированные, покрытые прозрачным ла-ком, напомнили мне миниатюрные украшения. Очень изящные и незаслуженно недооцененные.

- Я боялся.

- Боялся? - спросила она. - Чего? Кого? Уж не меня ли?

- Нет, не тебя. Боялся быть отвергнутым. Я же еще мальчишкой был, и до меня не доходило, что ты можешь меня ждать. А вдруг пошлешь меня куда подальше? Вот чего я боялся. Как бы ты не подумала, что я навязыва-юсь. Так и перестал к вам ходить. Стало казаться: раз уж все так плохо, пусть хоть добрые воспоминания останут-ся, когда мы дружили, были вместе.

Чуть наклонив голову, Симамото катала на ладони орешек кешью.

- Да, нескладно как-то получилось.

- Это точно, - согласился я.

- Но ведь мы так долго дружили. После тебя у меня больше не было друзей - ни в школе, ни в университе-те. Я всегда и везде была одна и все время воображала, что ты здесь, рядом, и как это здорово. Или как, на худой конец, мы с тобой переписываемся. Все могло быть сов-сем иначе. И жить было бы куда легче.

Она немного помолчала и продолжила:

- Не знаю, почему так вышло, но в седьмом классе дела в школе у меня совсем разладились, и я все больше стала замыкаться в себе. Будто замкнутый круг какой-то.

Я кивнул.

- В начальной школе до самого конца никаких про-блем не было, а стала старше - все пошло наперекосяк. Жила, как в колодце.

Знакомое чувство. После университета оно почти де-сять лет меня преследовало, пока я не женился на Юкико. Начинается с чего-то одного - и пошло-поехало, посы-палось карточным домиком. И никак из-под этого обвала не выбраться. Если только кто-нибудь не вытащит.

- Я же хромая. Что нормальный человек сделает без труда, мне не под силу. Увлеклась чтением - жила толь-ко книгами, отгородилась от других людей. Стала выде-ляться на общем фоне, и большинству казалась свихнув-шейся спесивой дурой. А может, я и на самом деле в нее превратилась.

- На самом деле, ты сногсшибательно красива, - сказал я.

Симамото опять взяла сигарету. Я поднес спичку.

- Ты правда думаешь, что я красивая?

- Конечно. Тебе, наверное, постоянно об этом го-ворят?

Она засмеялась:

- Если бы... Я себя красавицей не считаю. Так что большое спасибо за комплимент. Жаль только, что дру-гие женщины меня почему-то недолюбливают. Я столь-ко раз думала: бог с ней, с красотой, стать бы такой, как все... чтобы друзья были...

Наклонившись над стойкой, Симамото легко косну-лась моей руки.

- Все-таки хорошо, что ты в порядке, счастлив.

Я не ответил.

- Ведь ты счастлив, правда?

- Не знаю. Во всяком случае, в несчастные и оди-нокие меня не запишешь, - проговорил я, а затем доба-вил: - Хотя иногда приходит в голову, что самое счаст-ливое время в моей жизни - это когда мы слушали музыку у тебя в гостиной.

- Знаешь, а те пластинки уцелели. И Нат Кинг Коул, и Бинг Кросби, и Россини, и 'Пер Гюнт'. Все наши... Все до одной. Когда папа умер, я их забрала на память. Очень их берегу, на них до сих пор ни царапинки. По-мнишь, как я над ними тряслась?

- Твой отец умер?

- Уже пять лет. Рак толстой кишки. Ужасная смерть. И ведь ничем раньше не болел.

Я видел ее отца несколько раз. Он казался мне креп-ким, как дуб, что рос у их дома.

- А как мама? - спросил я. - В порядке, надо думать. Что-то в ее голосе настораживало.

- Вы что, не ладите?

Симамото допила дайкири и, поставив стакан на стойку, подозвала бармена и спросила у меня:

- Может, какой-нибудь фирменный коктейль по-советуешь?

- У нас их несколько. Клиентам больше всего нра-вится 'Гнездо малиновки' - по названию заведения. Я сам эту мешанину придумал. Главное - ром и водка. На вкус приятный, пьется легко и в голову здорово бьет.

- Специально такой придумал, чтобы нам, женщи-нам, головы дурить?

- А для чего ж еще нужны коктейли? Симамото рассмеялась:

- Ладно, рискнем.

Бармен поставил перед ней коктейль. Она посмотре-ла стакан на свет, пригубила и на несколько секунд за-крыла глаза, чтобы лучше прочувствовать букет.

- Какой тонкий вкус! Ни сладкий, ни горький. Лег-кий, незамысловатый и в то же время наполненный. У тебя настоящий талант. А я и не знала.

- Да я даже полку собрать не смогу. Масляный фильтр в машине не поменяю. Марку не способен прямо приклеить. Когда по телефону номер набираю, и то пу-таюсь. Зато придумал несколько рецептов коктейлей. Людям нравится.

Симамото поставила стакан и несколько секунд раз-глядывала его содержимое. Потом наклонила его, и бли-ки от светильников в потолке неясно задрожали, отра-жаясь в стекле.

- Мы давно с ней не виделись. Поссорились лет де-сять назад и с тех пор очень редко встречаемся. В послед-ний раз - на отцовских похоронах.

Музыканты закончили какой-то блюз и заиграли 'Несчастных влюбленных'. Когда я был в клубе, пиа-нист часто исполнял эту композицию. Знал, что она мне нравится. Не самая известная вещь Эллингтона, да и ни-каких особых воспоминаний у меня с ней не связано, но почему-то сразу запала в душу, как только я услышал ее впервые. Вечерами - и в студенческие годы, и когда работал в издательстве - я любил слушать эту мелодию с диска Дюка Эллингтона 'Такой приятный шум'. Сколько раз я ставил эту пластинку! Во 'Влюбленных' Джонни Ходжес выдает такое классное, такое трогатель-ное соло. Каждый раз эта томительная красивая мелодия воскрешала в памяти те времена. Счастливыми их не на-зовешь, вся моя тогдашняя жизнь - комок несбывших-

ся надежд и желаний. Тогда я был моложе, куда более из-голодавшийся, одинокий, но ощущал мир проще и ост-рее. Слушая музыку, вбирал в себя каждый звук, каждую ноту; впитывал каждую строчку прочитанной книги. Нервы - как острые шипы, глаза сверкали, пронзая со-беседника насквозь. Вот какое время было. Услышав 'Влюбленных', я вспоминал его снова и снова. И видел свои глаза, смотревшие на меня из зеркала.

- Знаешь, - сказал я, - как-то в девятом классе я к тебе ездил. Выть хотелось от одиночества. Сначала по-звонил, но трубку никто не взял. Я сел в электричку и поехал. Приехал, а на доме уже другая табличка.

- Как вы уехали, отца через два года перевели в Фудзисаву¹, рядом с Эносимой². Мы там долго жили. Пока я не поступила в университет. Я посылала открыт-ку с новым адресом. Ты не получил?

Я покачал головой:

- Если бы получил, обязательно бы ответил. Стран-но... Видно какая-то ошибка вышла.

- Или просто мы такие невезучие. Одна ошибка, другая... и разошлись, как в море корабли. Теперь твоя очередь. Рассказывай, как жил.

- Чего рассказывать-то? Интересного мало.

- Ничего-ничего. Я послушаю.

И я принялся излагать - в общих чертах, - как жил все это время. Как познакомился в старших классах с девчонкой и как жестоко с ней в конце поступил. В по-дробности решил не вдаваться: мол, поссорились из-за чего-то, я ее обидел, а заодно и себя наказал. Как посту-пил в Токио в университет и корпел в издательстве над

¹Город в префектуре Канагава, в центральной части острова Хонсю.

²Остров у побережья залива Сагами на тихоокеанском побережье Японии.

школьными учебниками. Пожаловался, как одиноко и тяжко почти десять лет жить без друзей. Про женщин своих все выложил: как не нажил с ними счастья. После школы почти до тридцати лет, пока я не встретил Юкико и не женился, никто мне по-настоящему не нравился. Рассказал, как часто в ту пору вспоминал о ней, мечтал увидеться, хоть на час, поговорить.

Симамото улыбнулась:

- Ты много думал обо мне?

- Да.

- Я тоже. Всегда, когда было плохо. Единственный друг - вот кем ты для меня был.

Она сидела, облокотившись о стойку, уперев подбо-родок в ладонь. Силы будто покинули ее. Она опустила веки. Я не заметил на ее пальцах ни одного кольца. Рес-ницы Симамото чуть подрагивали. Наконец она медлен-но открыла глаза и взглянула на часы. Я тоже посмотрел на свои - время шло к полуночи.

Взяв сумочку, она соскользнула с табурета.

- Желаю тебе спокойной ночи. Рада, что увидела тебя.

Я проводил ее к выходу.

- Я вызову такси? Дождь... машину сразу не пой-маешь.

Симамото покачала головой.

- Не надо. Не беспокойся. Я справлюсь.

- Ты все-таки разочарована? - спросил я. .

- В тебе?

- Ага.

- Вовсе нет, - улыбнулась она. - Будь спокоен. А костюм - правда не-Армани?

Тут я заметил, что Симамото не приволакивает ногу, как раньше. Шла она не быстро и, хотя приглядевшись,

в ее походке можно было уловить что-то от заводной куклы, двигалась вполне естественно.

- Четыре года назад операцию сделала, - прого-ворила Симамото, будто извиняясь. - Все равно, ко-нечно, заметно, но не так уродливо, как было. Жуткая операция, но получилась. Кости скоблили, потом вы-тягивали...

- Отлично получилось. С ногой теперь полный по-рядок.

- Ну и слава богу, - сказала она. - Только, навер-ное, надо было пораньше сделать.

Взяв в гардеробе ее пальто, я помог ей одеться. Рядом со мной она казалась совсем невысокой. Странно, поду-мал я, в двенадцать лет мы были почти одного роста.

- Мы увидимся еще?

- Может быть, - ответила Симамото. На ее губах мелькнула улыбка, напомнившая легкий дымок, что не спеша поднимается к небу в безветренный день. - Мо-жет быть.

Она отворила дверь и вышла. Минут через пять я тоже поднялся по лестнице на улицу - хотел убедиться, поймала она такси или нет. Дождь не прекращался. Си-мамото исчезла. Ни души вокруг. Только пучки света автомобильных фар тускло расплывались по мокрой мостовой.

'Неужели мне все это привиделось?' - спрашивал я себя, не сводя глаз с повисшей над городом дождевой за-весы. Я словно вернулся в детство, снова стал двенадца-тилетним мальчишкой, который мог часами просто смо-треть на дождь. Смотришь - а в голове пустота, тело потихоньку размягчается, и ты весь словно выпадаешь из реальности. Есть в дожде какая-то особая гипнотиче-ская сила. Во всяком случае, так мне казалось в детстве.

Нет, это было не видение. Вернувшись в клуб, я уви-дел на стойке стакан Симамото и пепельницу, а в ней - несколько еще дымящихся окурков со следами губной помады. Сел рядом, закрыл глаза. Музыка звучала все тише, и я остался наедине с собой. В сгустившемся мяг-ком мраке бесшумно накрапывал дождь.

9

После этой встречи времени прошло порядочно. Каж-дый вечер я проводил за стойкой в 'Гнезде малиновки'. Читал что-нибудь, время от времени косясь на входную дверь. Однако Симамото больше не приходила. Меня начала грызть мысль: не ляпнул ли я тогда что-нибудь не то? Сболтнул лишнего, не иначе, вот она и обиделась. Я прокручивал в голове каждое свое слово, сказанное в тот вечер, вспоминал, что говорила Симамото, но так ни до чего и не додумался. Неужели, я все-таки ее разочаро-вал? Очень может быть. Такая красавица, больше не хро-мает. Что особенного могла она во мне найти?

Год неудержимо катился к концу, промелькнуло Рождество, за ним новогодние праздники. Незаметно пролетел январь, и мне стукнуло тридцать семь. Я пере-стал ждать и лишь изредка наведывался в 'Гнездо мали-новки'. Там все напоминало о Симамото, и приходя ту-да, я всякий раз начинал озираться по сторонам, надеясь ее увидеть. За стойкой открывал книжку и уходил в свои мысли - ни о чем, просто так. Мысли расползались во все стороны, не давая сосредоточиться.

Она сказала, что я ее единственный друг, что у нее больше никогда таких друзей не было. Ну я, понятное дело, обрадовался, размечтался, что теперь опять будем дружить. Так много хотел ей сказать, узнать, что она ду-

мает. 'Не хочешь о себе рассказывать? Пожалуйста, не имеет значения. Хватит с меня и того, что я снова те-бя увидел, могу с тобой говорить'.

Но Симамото все не было. Может, очень занята и ни-как не выкроит время для встречи? Это за три-то месяца? Предположим, она действительно никак не может ко мне выбраться, но позвонить хотя бы могла! В конце концов я решил, что она просто обо мне забыла. 'Кто я для нее? Подумаешь, сокровище!' - хмыкал я, а сердце болело, будто в нем открылась маленькая язва. Не надо было ей такого мне говорить. Есть слова, которые оста-ются в душе на всю жизнь.

Но вот как-то вечером в начале февраля она появи-лась. Опять шел дождь - ледяные капли неслышно па-дали с неба. У меня были какие-то дела в 'Гнезде мали-новки', и я пришел пораньше. От зонтиков собравшихся в клубе посетителей пахло холодным дождем. В тот вечер с нашим трио выступал довольно известный тенор-сак-софонист, и публика бурлила. Я устроился с книжкой у стойки на своем любимом угловом табурете и не заме-тил, как Симамото тихо присела рядом.

- Добрый вечер! - услышал я.

Отложив книгу, я поднял голову и глазам своим не поверил. Симамото!

- Я думал, ты больше не придешь.

- Извини, - проговорила Симамото. - Сердишься?

- Вовсе нет. На что тут сердиться? В конце концов, это же бар. Люди, когда хотят - приходят, когда хотят - уходят. А мне только остается ждать, когда кто-нибудь придет.

- Все равно извини. Не знаю, как сказать... я не могла.

- Дела?

- Да нет, - тихо сказала она. - Какие там дела. Просто не могла, вот и все.

Ее волосы намокли под дождем, челка растрепалась и прядями прилипла ко лбу. Я попросил официанта при-нести чистое полотенце.

- Спасибо. - Симамото взяла его и вытерла волосы. Потом вынула из пачки сигарету, прикурила от зажигал-ки. Ее влажные пальцы мелко дрожали. - Там моросило, я хотела взять такси и вышла в одном плаще. Но пошла пешком... как-то так получилось... и шла-шла...

- Выпьешь чего-нибудь погорячее? - спросил я. Улыбнувшись, она заглянула мне в глаза.

- Спасибо. Со мной все в порядке.

Увидев эту улыбку, я вмиг забыл о последних трех ме-сяцах, наполненных пустотой.

- Что ты читаешь? - спросила она.

Я показал ей обложку. Исторический очерк о кон-фликте между Китаем и Вьетнамом, возникшем после вьетнамской войны. Симамото полистала и вернула мне.

- Романы больше не читаешь?

- Читаю. Правда не так много, как раньше. Новых почти не знаю. Предпочитаю старые романы, в основ-ном - девятнадцатый век. Перечитываю, что раньше читал.

- А новые чем тебя не устраивают?

- Разочаровываться не хочу. Дребедень читать - только время зря тратить. Меня от таких книжек воро-тит. Хотя раньше было не так. Времени навалом, читай сколько хочешь, вдруг что-нибудь да вычитаешь. Сейчас не то. Жалко времени. Старею, наверное.

- Вот-вот. Точно, стареешь. - На лице Симамото мелькнула озорная улыбка.

- А ты читаешь все так же много?

100

- Всю дорогу. Новое, старое, романы, не романы, ерунду всякую и хорошее. Я не как ты - времени на книжки не жалею.

Она попросила бармена приготовить 'Гнездо мали-новки'. Я повторил заказ:

- Сделай два.

Пригубив коктейль, Симамото чуть заметно кивнула и опустила стакан на стойку.

- Хадзимэ, а почему у вас коктейли такие вкусные? Лучше, чем в других местах.

- Все от старания зависит, - ответил я. - Иначе не получится.

- От старания? Это как же?

- Вот, к примеру, этот парень. - Я показал на моло-дого симпатичного бармена, который с сосредоточен-ным видом колол лед. - Я ему очень хорошие деньги плачу. Кому ни скажи - все удивляются. Остальные, кто здесь работает, об этом не знают. За что? Он такие кок-тейли делает... одно слово - талант. Люди не понимают, а ведь здесь тоже без таланта не обойдешься. Конечно, намешать что-нибудь вкусненькое каждый может, если постарается. А если несколько месяцев поучиться да по-практиковаться на клиентах, можно так руку набить, что не стыдно будет за свою мешанину. Так в большинстве баров дело поставлено. И ничего, народ пьет. Но чтобы добиться большего, особый талант нужен. Как для игры на пианино, для живописи, для бега на стометровку. Вот я коктейли очень неплохо готовлю. Изучал это дело, тре-нировался. Но все равно - до него мне далеко. Те же са-мые напитки беру, мешаю, столько же трясу в шейкере, а вкус все равно не тот. В чем причина - непонятно. Та-лант нужен. Ничем другим не объяснишь. Это как искус-ство. Вот есть черта. Кто-то способен ее переступить,

101

а кто-то нет. Поэтому талантливых людей беречьнадо, от себя не отпускать. Платить им хорошо.

Бармен наш был гомосексуалистом, и у стойки иногда собиралась целая компания геев. Вели они себя тихо, и ме-ня их сборища волновали мало. Нравился мне этот парень. Да и он мне доверял и работал по высшему разряду.

- А вдруг у тебя в бизнесе талант? Да еще больше, чем кажется.

- Чего нет, того нет. Я вообще себя деловым челове-ком не считаю. У меня два небольших бара, только и все-го. Больше не надо, и денег, сверх того, что я имею, тоже не надо. Какой уж тут талант, какие способности? Но ты знаешь, в свободную минуту я начинаю фантазировать. Представляю себя на месте клиента. Воображаю, куда бы мне хотелось зайти выпить и перекусить. Например, неженатый молодой человек до тридцати лет. Куда он пойдет с любимой девушкой? Рисую ситуацию в мель-чайших деталях. Сколько денег потратит. Где живет. Ког-да возвращается домой. Продумываю все варианты. Чем больше думаю, тем отчетливее представляю, как все должно быть устроено.

В тот вечер Симамото была в светло-голубом свите-ре с высоким воротом и темно-синей юбке. В ушах по-блескивали маленькие сережки. Тонкий, плотно облега-ющий свитер подчеркивал форму ее груди. Мне вдруг стало трудно дышать.

- Ну что же ты? Рассказывай дальше. - На лице Симамото снова появилась улыбка.

- О чем?

- О своем направлении в бизнесе, - сказала она. - Ты бесподобно рассказываешь.

Я почувствовал, как краснею. Давно со мной такого не бывало.

102

- Да нет у меня никакого направления. Просто я давно к этому привык. С детства что-нибудь выдумываю, воображаю. рисую в голове картину и начинаю постепенно выписывать детали. Здесь подправить, тут из-менить. Что-то вроде моделирования. Я тебе уже рассказывал: после университета долго сидел в издатель-стве учебной литературы. Еще та была работенка - скукотища смертная. Какое там воображение? Кому оно нужно? От такой работы любое воображение на корню завянет. Тоска, на работу идти неохота, а что делать? Ка-залось, я задыхаюсь, усыхаю на рабочем месте, и скоро от меня ничего не останется.

Я отхлебнул коктейль и оглядел собравшуюся публи-ку. Кворум неплохой, особенно если учесть, что на ули-це льет. Саксофонист убирал в футляр свой инструмент. Подозвав официанта, я попросил вручить музыканту бу-тылку виски и предложить поужинать.

- А здесь все иначе. Без воображения не прожи-вешь. И потом, любую идею тут же можно опробовать в деле. Ни совещаний, ни начальства. Никто не грузит примерами, что и как надо делать, никаких тебе указа-ний из министерства образования. Ты когда-нибудь в фирме работала?

Она с улыбкой покачала головой.

- Не приходилось.

- Считай, повезло. Для меня это что-то несовмес-тимое. Думаю, для тебя тоже. Я это прекрасно понял за восемь лет, что там проработал. Восемь лет ушло впус-тую. Причем, лучших. Целых восемь лет выдержал! Но с другой стороны, я вот что думаю: не было бы тех лет - может, и это дело бы не пошло. А оно мне нравится. Два бара. Но иногда начинает казаться, что они тоже - про-сто фантазия, плод моего воображения. Воздушные зам-

103

ки. Я рассадил в них цветы, соорудил фонтаны. Все уст-роил по высшему разряду, совсем как в настоящей жиз-ни. Люди сюда приходят, выпивают, слушают музыку, разговаривают, потом уходят. Почему они каждый вечер здесь собираются? Сидят, пьют, столько тратят? Как ду-маешь? Потому что каждому - одному больше, другому меньше - нужен выдуманный, ирреальный мирок. Они приходят, чтобы посмотреть на красивый, парящий в воздухе замок, найти в нем свой уголок.

Симамото вытащила из крошечной сумочки пачку 'Сэлем'. Зажигалку достать не успела - я опередил ее, чиркнув спичкой. Мне нравилось, как она прикуривает от моего огонька, щурится, глядя на колеблющийся язы-чок пламени.

- Хочешь, признаюсь? Я за всю жизнь ни дня не ра-ботала, - сказала она.

- Совсем?

- Совсем. Ни временно, ни постоянно. Никак. У меня на работу аллергия. А ты так говоришь о своих делах... я тебе страшно завидую. Со мной никогда не бы-ло, чтобы мысли такие в голове... Я всегда одна, сижу и читаю. Единственное занятие. И одна забота - как деньги потратить.

С этими словами Симамото повернулась ко мне и вытянула вперед руки. На правой она носила два тон-ких золотых браслета, на левой - золотые часы, очень дорогие на вид. Она долго держала руки передо мной, словно демонстрируя образцы выставленного на прода-жу товара. Я взял ее руку и стал разглядывать браслеты на запястье. Тут же вспомнил, как она тогда схватила ме-ня - мне было двенадцать - и ощущения от того при-косновения. Они все еще жили в памяти, как и лихора-дочный стук отозвавшегося сердца.

104

- Может, и правда лучше думать, как тратить, а не как зарабатывать. - Я выпустил ее руку и мне почуди-лось, будто меня куда-то уносит. - Когда только и дума-ешь: как бы заработать, - это работа на износ. Человек мало-помалу, сам того не замечая, теряет себя.

- Все это так, конечно. Но знаешь, ни к чему не способной пустышкой тоже быть несладко.

- Зря ты так. Ты как раз на многое способна.

- На что же, например?

- Я не материальное имею в виду, - ответил я, гля-дя на свои руки, лежавшие на коленях.

Не выпуская стакана, Симамото пристально посмот-рела на меня.

- А что тогда? Чувства? Ощущения?

- Вот-вот. Понимаешь, всему когда-то приходит конец. Вот этот бар... сколько он еще протянет? Никому не известно. Вкусы людей меняются, сдвинется что-ни-будь в экономике - раз, и следа не останется. Я таких примеров знаю достаточно. Очень просто. Все матери-альное имеет конец. А вот некоторые мысли и чувства остаются с нами навсегда.

- А тебе не кажется, Хадзимэ, что от этих мыслей - что остаются - иногда не знаешь, куда деваться? Разве не так?

К нам подошел тенор-саксофонист, сказал спасибо за виски. Я поблагодарил его за игру и вновь обратился к Симамото:

- Джазовые музыканты такие вежливые стали. Ког-да я в университете учился, все было совсем не так. Все баловались наркотиками, а примерно половина вообще были люди конченые. Зато какую иногда музыку можно было услышать! Все внутри переворачивалось. Я тогда много ходил по джаз-клубам в Синдзюку. Искал места, где можно оттянуться.

105

- Тебе нравятся такие люди, да, Хадзимэ?

- Пожалуй, - ответил я. - Людей тянет к чему-то особенному. Можно девять раз бить мимо цели, а на де-сятый испытать такое... выше чего не бывает. Все чего-то хотят, к чему-то стремятся. Вот что движет миром. Мо-жет, это и есть настоящее искусство.

Я опять перевел взгляд на свои руки. Потом поднял глаза на Симамото. Она ждала продолжения.

- Впрочем, сейчас другая жизнь. Сейчас у меня свой бизнес и главная забота - как капитал вложить, как получить прибыль. К искусству я отношения не имею, человек не творческий. Меценатом тоже себя не считаю. Нравится или не нравится, но здесь ничего этого не на-до. В таком заведении легче иметь дело с вежливой, при-стойной публикой, вроде наших музыкантов. Ну а как иначе? На весь мир Чарли Паркеров все равно не напа-сешься.

Симамото попросила еще один коктейль и снова за-курила. Мы надолго замолчали. Казалось, она погрузи-лась в свои мысли. Басист трио играл тягучее соло 'Об-ними меня'. Пианист изредка вставлял в композицию короткие аккорды, а ударник, вытирая пот, отхлебывал из стакана. Ко мне подошел один завсегдатай, мы обме-нялись несколькими ничего не значащими фразами.

- Хадзимэ! - после долгой паузы сказала Симамо-то. - Может, ты знаешь какую-нибудь красивую реку? Не широкую и чтобы текла по равнине прямо к морю. Желательно, быструю.

Я в изумлении посмотрел на нее.

- Реку? - переспросил я и подумал: 'О чем это она?'

Она сидела, повернувшись ко мне, и ничего больше добавлять не собиралась. Спокойно смотрела прямо на

106

меня, но в то же время взгляд ее, как мне почудилось, был устремлен куда-то вдаль. Что она там видела? Мо-жет, я существовал для нее где-то далеко и между нами пролегала пропасть? Такая глубокая, что и представить невозможно. От этих мыслей мне стало грустно. Что-то в ее глазах навевало печаль.

- Зачем тебе река понадобилась?

- Так... вдруг подумалось, - проговорила Симамото. - Знаешь такую реку?

Студентом я любил путешествовать, прихватив с со-бой спальный мешок. Видел разные реки по всей Япо-нии, но такую, что была нужна Симамото, сразу выудить из памяти не мог.

- Кажется, на побережье Японского моря есть та-кая река, - сказал я после долгого раздумья. - Не по-мню, как называется, но точно - в префектуре Исикава. Место я знаю. Она ближе всего к тому, что тебе нужно.

Та река мне запомнилась. Я поехал туда осенью на каникулы, на втором или третьем курсе. Пламенели осенние листья, и сбегавшие к морю горы, казалось, бы-ли обрызганы кровью. Красивая река, лес, откуда време-нами доносился рев оленей. А какая там вкусная рыба...

- Не мог бы ты меня туда отвезти?

- Но это же Исикава, - сдержанно сказал я. - Не Эносима. Туда лететь надо, а потом еще больше часа на машине. За один день вряд ли обернешься, придется за-ночевать. Я не могу прямо сейчас туда ехать, ты же пони-маешь.

Симамото медленно повернулась на табурете и при-стально посмотрела мне в глаза.

- Хадзимэ, я понимаю, что не должна тебя об этом просить. Зачем тебе такая забота? Но просить мне боль-ше некого. Я должна туда поехать во что бы то ни стало.

107

А одна ехать не хочу. К кому мне еще обратиться, кроме тебя?

Я взглянул на Симамото. Ее глаза были, как глубо-кие омуты, укрывшиеся в тени скал, что защищали их от любых ветров, - неподвижные и абсолютно спокойные. Присмотревшись, я вроде бы начал различать отражения в этой водной глади.

- Прости меня, - она улыбнулась так, словно силы внезапно оставили ее. - Не подумай, что я только за этим сюда пришла. Просто хотелось тебя увидеть, пого-ворить. А об этом я вовсе не собиралась...

Я быстро посчитал в уме и сказал:

- В принципе, можно вернуться вечером и не так поздно, если вылететь пораньше. Конечно, все зависит от того, сколько ты хочешь там пробыть.

- Думаю, недолго, - сказала Симамото. - Ты, правда, сможешь поехать со мной? На самолете - толь-ко туда и обратно?

- Наверное, - ответил я, подумав. - Хотя точно сказать сейчас не могу. Но можно попробовать. Позвони завтра вечером. Я буду здесь. Узнаю к тому времени, как туда добраться. У тебя есть какие-нибудь планы?

- Нет. Я готова в любое время. Главное, чтобы тебе удобно было.

Я кивнул.

- Прости меня за все, - добавила она. - Может, все-таки зря мы с тобой встретились. Со мной вечно бе-да. Хоть не берись ни за что - обязательно испорчу.

Ближе к одиннадцати Симамото засобиралась. Я по-шел ее провожать, поймал такси, держа над ней зонтик. А дождь все не переставал.

- До свидания. Спасибо тебе за все, - сказала она.

- Пока.

108

Вернувшись в клуб, я сел на то же место за стойкой. Рядом все еще стоял стакан, из которого пила Симамо-то, в пепельнице лежало несколько ее докуренных сига-рет. Я попросил официанта ничего не трогать и долго смотрел на следы бледной губной помады на стакане и окурках.

Жена еще не спала - дожидалась меня. Набросив на пи-жаму вязаный жакет, смотрела по видео 'Лоренса Ара-вийского'. Миновав множество преград, Лоренс все-таки преодолел пустыню и вышел к Суэцкому каналу. Юкико видела этот фильм, по крайней мере, три раза - это я знал точно, но он ей так нравился, что она была готова смот-реть его снова и снова. Усевшись рядом, я налил нам ви-на, и мы досмотрели похождения Лоренса до конца.

Я сказал Юкико, что в воскресенье в клубе, куда я ходил плавать, - совместное мероприятие. Был в клубе один тип - владелец большой яхты. Мы несколько раз выходили на ней в море. Брали с собой выпивку, рыба-чили. Вообще-то в феврале для прогулок на яхте еще хо-лодновато, но жена в этом ничего не понимала и потому не стала задавать лишних вопросов. По воскресеньям я отлучался редко, и Юкико, похоже, ничего не имела против того, чтобы я пообщался с людьми другого круга и подышал свежим воздухом.

- Выеду пораньше и вернусь, скорее всего, к вось-ми. Поужинаю дома, - сказал я.

- Хорошо. В воскресенье как раз ко мне сестра хо-тела заехать. Пойдем погулять в Синдзюку-гёэн¹, если не будет холодно. Бутерброды возьмем. Соберемся вчет-вером, женской компанией.

¹Парк в Токио.

109

- Неплохая идея.

На следующий день я позвонил после обеда в тур-агентство и забронировал на воскресенье билеты на са-молет и машину напрокат. В Токио обратный рейс при-бывал в 18:30, так что к ужину я должен был успеть. Потом пошел в бар и стал ждать звонка от Симамото. Она позвонила в десять.

- Я выкроил время. Всех дел все равно не передела-ешь. Как насчет воскресенья? - спросил я ее.

Нет проблем, отвечала она.

Я сообщил ей время вылета, объяснил, где буду ждать ее в Ханэде¹.

- Не знаю, как тебя благодарить, - сказала Сима-мото.

Положив трубку, я остался сидеть за стойкой с книж-кой, но гул голосов в баре не давал сосредоточиться. Прошел в туалет, умылся холодной водой и стал рассма-тривать свое лицо в зеркале. 'Вот, пожалуйста, соврал Юкико', - сказал я себе. Я и раньше, бывало, говорил ей неправду. Например, когда случалось переспать с кем-нибудь. Хотя при этом у меня не возникало чувст-ва, что я ее обманываю. Ну, развлекся немного, что тут такого. А в этот раз все было иначе. Неправильно. И пусть я не собирался тащить Симамото в постель. Все равно неправильно. Я долго рассматривал свое отраже-ние в зеркале. Давненько не доводилось заглядывать са-мому себе в глаза. Что я за человек? Прочитать в собст-венном взгляде ответ на этот вопрос не удалось. Я оперся руками о раковину и тяжело вздохнул.

¹Один из токийских аэропортов, обслуживающий в основном внутрен-ние рейсы.

10

Река ловко прокладывала себе дорогу между скал, то за-кручиваясь в маленькие водовороты, то смиряя бег и растекаясь тихими заводями. На поверхности тусклы-ми бликами играли лучи неяркого солнца. Вниз по тече-нию виднелся старый металлический мост - такой уз-кий, что по нему едва могла проехать машина. Его темный невозмутимый каркас утопал в тишине, напол-нявшей морозный февральский воздух. Мостом пользо-вались только постояльцы гостиницы - они перебира-лись по нему к горячему источнику, - обслуживающий персонал, да еще лесники. Мы не встретили на мосту ни-кого, да и перейдя по нему и оглянувшись назад, не за-метили ни одного человека. Приехав в гостиницу, мы на-скоро пообедали, снова перешли на другой берег и двинулись вдоль реки. На Симамото была теплая курт-ка. Она подняла воротник повыше и замотала шею шар-фом до самого носа. Оделась специально для прогулки в горах - не так, как обычно. Волосы собрала сзади, на ноги надела походные ботинки на толстой подошве, на плече висел зеленый нейлоновый рюкзак. Вид у нее был, как у старшеклассницы. По берегам кое-где остава-лись пятна еще не сошедшего, слежавшегося снега. На самой верхней балке моста сидели две вороны, смот-рели на реку и пронзительно каркали, будто ругались.

111

Их крики зябким эхом разносились по голому, потеряв-шему листву лесу, пролетали над рекой, резали слух.

Вдоль берега тянулась узкая немощеная дорожка. Тихая и пустая, она вела неизвестно куда. Никаких при-знаков жилья вокруг - лишь изредка встречались голые поля. В бороздах еще лежал снег, разлиновавший поля четкими белыми линиями. От ворон было некуда деться. Завидев нас, они поднимали отрывистый крик, точно подавали сигналы сородичам. И не улетали, даже когда мы подходили совсем близко. Я смог разглядеть их ост-рые клювы, напоминавшие какое-то грозное оружие, их яркие лапы.

- Время еще есть? - спросила Симамото. - Прой-дем еще немного.

Я взглянул на часы.

- Порядок. Еще час у нас есть.

- Как здесь тихо, - промолвила она, спокойно ог-лядываясь. Вместе со словами у нее изо рта вырывался и поднимался кверху холодный белый парок.

- Ну как река? Подходит? Симамото с улыбкой посмотрела на меня.

- Ты, похоже, все мои желания угадываешь.

- И цвет, и фасон, и размер, - пошутил я. - Тебе повезло, что меня с детства интересовали реки.

Она улыбнулась и взяла затянутой в перчатку рукой мою, тоже в перчатке.

- Слава богу. А то я боялся: вдруг мы приедем, а ты скажешь: ну что это за река? Совсем не то! Что тогда?

- Ну что ты? Откуда такая неуверенность? Ты бы не мог ошибиться, - сказала Симамото. - А знаешь, вот мы идем сейчас вдвоем и я думаю: как в детстве - от школы до дома.

- Только ты не хромаешь, как тогда.

112

Она рассмеялась.

- Тебя послушать, ты жалеешь, что я операцию сделала.

- А что? Может быть.

- Ты серьезно?

- Шучу. Я так рад, что она тебе помогла. Просто приятно вспомнить то время.

- Хадзимэ, ты не представляешь, как я тебе благо-дарна.

- Да ерунда... Съездили на пикник. Только на са-молете.

Симамото умолкла и какое-то время шла, просто глядя перед собой, а потом сказала:

- Но ведь тебе пришлось жене солгать?

- М-м-м...

- Тяжело, наверное, было? Ты же не хотел ей врать. Я молчал, не зная, что ответить. Где-то рядом в лесу

опять как оглашенные заорали вороны.

- Зачем-то я в твою жизнь залезла. Я знаю, - тихо произнесла Симамото.

- Это что за разговоры? Давай о чем-нибудь повесе-лее, раз уж мы сюда приехали.

- О чем же?

- Ты в этом наряде на школьницу похожа.

- Спасибо, - сказала она. - Хорошо бы, если так.

Мы медленно шли вверх по течению. Ничего не го-воря, просто шагали вперед и думали только о ходьбе. Мне показалось, что быстро ходить Симамото трудно, зато если мы шли не торопясь, она чувствовала себя вполне уверенно и все же на всякий случай крепко дер-жалась за мою руку. Земля на дорожке смерзлась, и рези-новые подошвы наших ботинок ступали по ней почти бесшумно.

113

Правильно сказала Симамото: если бы можно было идти так вдвоем тогда, в детстве или потом, в двадцать, двадцать пять... Воскресный день, и мы, взявшись за ру-ки, идем берегом реки, и кругом никого... Какое бы это было счастье... Но мы уже не школьники. Я женат, у ме-ня двое детей, работа. Чтобы приехать сюда, пришлось обманывать жену. И скоро надо ехать в аэропорт к само-лету, чтобы вернуться в Токио к половине восьмого, и спешить домой, где ждет жена.

Наконец Симамото остановилась и, потирая руки в перчатках, оглянулась по сторонам. Посмотрела вверх по течению, потом вниз. На том берегу, вытянувшись в ряд, поднимались горы, слева тянулась голая, без еди-ного листочка, рощица. Вокруг ни души. И гостиница, где мы останавливались передохнуть, и металлический мост прятались в тени горной гряды. Временами, словно вспоминая о своих обязанностях, из облаков выглядыва-ло солнце. Воронье карканье, говор бегущей реки - и ничто другое не беспокоило слух. Глядя на все это, я вдруг подумал: когда-нибудь и где-нибудь я снова увижу эту картину. Дежа-вю наоборот, если так можно сказать. Не ощущение, будто я уже видел это раньше, а именно предчувствие, что увижу когда-нибудь в будущем. Оно протянуло длинную руку и крепко сдавило мозг. Я чувст-вовал его хватку, оно стискивало меня своими пальцами. Меня не сегодняшнего, а того, каким я буду через неко-торое время. Постаревшего. Но я, конечно, так и не рас-смотрел, во что превращусь.

- Ну вот, здесь будет в самый раз, - сказала Си-мамото.

- Для чего? - поинтересовался я.

Симамото взглянула на меня и чуть улыбнулась, как всегда.

114

- Для того, что я собираюсь сделать.

Мы спустились по насыпи к небольшой заводи, затя-нутой тонким ледком. На дне замерли несколько упав-ших с дерева листочков, похожих на плоских мертвых рыбок. Я поднял из воды круглый камешек и покатал на ладони. Симамото сняла перчатки, сунула их в карман, потом открыла защелку рюкзака и извлекла из него ме-шочек из добротной плотной ткани. Развязав шнурок, она достала маленькую урну, осторожно открыла крыш-ку и заглянула внутрь.

Я безмолвно наблюдал за этой сценой.

В урне оказался белый пепел. Медленно и осторож-но, стараясь не просыпать, Симамото перевернула урну на левую ладонь, где без труда все уместилось. Наверное, пепел от кремации, предположил я. День выдался тихий, безветренный, и горстка пепла так и лежала на ладони. Симамото положила урну обратно в рюкзак, погрузила кончик указательного пальца в пепел, поднесла ко рту и облизнула. Потом посмотрела на меня и попробовала улыбнуться, но не сумела. Палец остался у ее рта.

Симамото присела на корточки и высыпала пепел в воду. Я не отходя наблюдал за ней. В одно мгновение река унесла пепел. Мы стояли на берегу и долго смотре-ли на бежавший поток. Симамото перевела взгляд на ла-донь, стряхнула остатки пепла и надела перчатки.

- Как ты думаешь, попадет он в море?

- Думаю, попадет, - сказал я, хоть и без большой уверенности. Все-таки до моря довольно далеко. Вдруг занесет в какую-нибудь заводь, он там и останется. Хотя какую-то частичку река все равно, наверное, в море вы-несет.

Симамото подняла валявшийся на берегу обломок доски, выбрала, где земля помягче, и принялась копать.

115

Я помог ей вырыть ямку, в которой она похоронила за-вернутую в ткань урну. Где-то закаркали вороны. Похо-же, они с самого начала за нами следили. 'Смотрите, сколько влезет, - сказал я про себя. - Ничего плохого мы не делаем'. Высыпали в реку пепел, только и всего.

- А дождь пойдет? - спросила Симамото, утапты-вая ботинком землю.

Я посмотрел на небо. ,

- Не похоже.

- Я не то имела в виду. Я хотела сказать, что прах этого ребенка попадет в море и смешается с водой. Она испарится, превратится в облако, прольется на землю дождем.

Я опять посмотрел на небо, потом на реку и сказал:

- Так и будет. Может быть.

В аэропорт мы возвращались на машине, которую я взял напрокат, чтобы добраться до реки. Погода менялась на глазах - небо заволокли тяжелые тучи, скрывшие по-следние клочки лазури, которые мы видели еще совсем недавно. С минуты на минуту мог пойти снег.

- Это был мой ребенок. Единственный ребенок. - Симамото будто говорила сама с собой.

Я взглянул на нее и снова устремил взгляд на дорогу. Грузовики выбрасывали из-под колес грязную снежную жижу, и постоянно приходилось включать дворники.

- Моя девочка умерла на следующий день после ро-дов, - говорила Симамото. - Прожила один день. Мне всего несколько раз дали ее подержать. Такая милая. Нежная... Какие-то проблемы с дыханием, никто толком не понял, в чем дело... Она вся посинела и умерла.

Я не мог выдавить из себя ни слова. Лишь протянул левую руку и накрыл ее кисть.

116

- Я даже не успела придумать ей имя.

- Когда это было?

- Ровно год назад, в феврале.

- Бедняга, - вымолвил я.

- Хоронить ее я не стала. Положить в темноту... Это невыносимо. Мне хотелось, чтобы она была рядом со мной. А потом я решила развеять прах в реке - пусть по-падет в море, прольется дождем...

Симамото надолго замолчала. Я вел машину и тоже молчал. Какие уж тут разговоры... Лучше оставить чело-века в покое. Но тут я заметил, что с Симамото что-то неладно. Она дышала с каким-то странным механичес-ким хрипом. Сначала мне даже почудилось, что это ма-шина - забарахлил мотор. Но звук точно доносился с соседнего сиденья. Нет, Симамото не плакала. Впечат-ление было такое, будто у нее прохудились бронхи, и с каждым вдохом из них со свистом выходил воздух.

Остановившись у светофора, я посмотрел на Сима-мото. Лицо у нее было белое как бумага и неестествен-но застыло, словно стянутое краской. Голова откинута на подголовник, глаза уставились вперед, в одну точку. Она сидела совершенно неподвижно, только моргала иногда, как будто по обязанности. Я проехал еще не-много, выбирая где остановиться, и притормозил на стоянке перед закрытым боулингом. На крыше пустого здания, похожего на самолетный ангар, торчал щит с нарисованной гигантской кеглей. На этой огромной стоянке мы оказались одни, как в пустыне где-то на краю света.

- Симамото-сан! - окликнул я ее. - Эй? Что с тобой?

Она не отвечала. Лишь продолжала, откинувшись на сиденье, втягивать воздух с тем же непонятным хрипе-

117

нием. Я потрогал ее щеку. Ни кровинки, холодная, как пейзаж вокруг. У меня перехватило дыхание. Вдруг она возьмет и умрет? Прямо сейчас. На этом самом месте. Взгляд ее был совершенно бессмысленным. Я заглянул ей в глаза, но ничего не увидел. Они были темны и хо-лодны, как сама смерть.

- Симамото-сан! - заорал я.

Бесполезно. Она не реагировала. Никак. Глаза смот-рели в никуда. В сознании она или нет? Надо гнать в больницу, немедленно. Тогда мы наверняка на самолет опоздаем, но сейчас не до этого. Симамото может уме-реть, и я должен спасти ее во что бы то ни стало.

Я завел машину и тут заметил, что она пытается что-то сказать. Выключив двигатель, приложил ухо к ее гу-бам, но уловил лишь нечто похожее на слабый сквозняк. И все же Симамото, напрягая последние силы, силилась выговорить какое-то слово. Какое же? Наконец я кое-как разобрал: 'Лекарство'.

- Ты хочешь лекарство?

Симамото кивнула - так слабо, что я подумал, не показалось ли мне. На большее она была не способна. Я пошарил в карманах ее куртки и выудил кошелек, но-совой платок, ключи на брелоке. Никаких лекарств. По-лез в рюкзак и во внутреннем кармане нащупал упаков-ку с четырьмя маленькими капсулами. Я показал их Симамото:

- Это?

Глядя в одну точку, она кивнула.

Откинув спинку ее сиденья назад, я приоткрыл ей рот, чтобы дать лекарство. Однако во рту пересохло так, что она не могла проглотить капсулу. Я озирался, наде-ясь увидеть где-нибудь автомат с водой, - и, конечно, ничего не увидел. Заниматься поисками времени не бы-

118

ло. Снег! Вот единственный источник влаги. Этого доб-ра хоть отбавляй. Я выскочил из машины, у ангара - там, показалось мне, было почище - нагреб его в шер-стяную шапочку Симамото и стал понемногу растапли-вать во рту, пока язык не онемел. Ничего лучше мне тог-да в голову не пришло. Разжал ей зубы, перелил эту растопленную воду прямо изо рта в рот, зажал нос, что-бы она проглотила. Она стала давиться, делая горлом су-дорожные движения. Но после нескольких попыток капсула, похоже, все-таки проскочила.

Я взглянул на коробочку с капсулами: к моему удив-лению, на ней ничего не было написано. Ни названия лекарства, ни фамилии пациента, ни указаний по при-менению. Обычно ведь пишут все эти вещи на упаковке, чтобы кто-нибудь не выпил по ошибке и всем было по-нятно, от чего этот порошок или пилюля. Решив не ло-мать больше голову, я запихал коробочку обратно в рюк-зак и внимательно посмотрел на Симамото. 'Бог знает, что с ней случилось и что это за лекарство, - думал я, - но раз она носит его с собой - должно помочь'. Значит, такое с ней уже не в первый раз.

Минут через десять щеки слегка порозовели. Я ле-гонько коснулся ее щеки своей - лицо Симамото посте-пенно теплело, - вздохнул с облегчением и усадил ее по-удобнее. Слава богу, теперь не умрет. Обняв Симамото за плечи, я потерся щекой о ее щеку. Она медленно возвра-щалась к жизни.

- Хадзимэ! - послышался ее слабый шепот.

- Может, к врачу? Найдем какую-нибудь больни-цу, - спросил я.

- Не надо в больницу. Лекарство сейчас подейству-ет. Все будет в порядке, не волнуйся. А как со временем? Поехали скорее в аэропорт, а то на самолет опоздаем.

119

- Да не думай ты об этом. Давай еще постоим, пока тебе лучше не станет.

Я вытер ей рот своим носовым платком. Симамото взяла его и стала рассматривать.

- Ты со всеми такой добрый?

- Не со всеми, - отвечал я. - С тобой - конечно. А со всеми... Это невозможно. Есть какой-то предел. Да-же с тобой. Не было бы его - я бы куда больше для тебя сделал. Но не могу.

Симамото пристально посмотрела на меня.

- Хадзимэ, не думай, я не нарочно. Я совсем не хо-тела, чтобы ты опоздал на самолет, - сказала она тихо.

Я в изумлении уставился на нее.

- Я и не думаю. Это и так понятно. Тебе же стало плохо. Какие тут могут быть разговоры?

- Извини.

- За что?

- За то, что под ногами у тебя путаюсь.

- Я погладил Симамото по волосам и, наклонившись, тихонько поцеловал ее в щеку. Как мне хотелось крепко прижать ее к себе, ощутить тепло ее тела... Но это было невозможно. Я мог лишь коснуться губами щеки - теп-лой, мягкой, влажной.

- Не надо ни о чем беспокоиться. Все будет хоро-шо, - сказал я.

На рейс мы опоздали - пока добирались до аэропорта и сдавали машину, посадка уже закончилась. Но, по сча-стью, вылет задерживался. Самолет стоял на дорожке, и пассажиров еще не пропускали. Мы вздохнули с облег-чением. Пришлось ждать. За стойкой авиакомпании сказали, что возникла какая-то проблема с двигателем. Никакой другой информации у них не было, и когда за-

120

кончится ремонт, они тоже не знали. Мы - тем более. Снег, который только начинался, когда мы примчались в аэропорт, повалил стеной. В такую погоду вылет вооб-ще могли запросто отменить.

- Что ты будешь делать, если самолет не полетит?

- Не бойся. Полетит, куда он денется, - ответил я, хотя никакой уверенности в этом у меня не было. Такой вариант меня совершенно не устраивал. Придется что-то придумывать в порядке оправдания. Объяснять, как ме-ня занесло в Исикаву. Хотя чего сейчас голову ломать? Когда все прояснится, тогда и думать буду. А пока надо позаботиться о Симамото.

- А ты? Не страшно, если мы все-таки не вернемся сегодня?

Она тряхнула головой:

- Не волнуйся обо мне. Главное, чтобы у тебя про-блем не было. Достанется еще.

- Все может быть. Да не бойся ты. Никто же еще не говорил, что рейса не будет.

- Я так и думала, что случится что-нибудь подоб-ное, - тихо продолжала Симамото, будто разговаривая сама с собой. - Со мной вечно так - ничего хорошего не жди. Стоит мне только появиться - тут же все наперекосяк.

Я сел на скамью в зале ожидания и стал думать, что бы такое сказать по телефону Юкико, если рейс отложат. Столько разных объяснений прокрутил в голове - но получалась лишь какая-то ерунда. Ушел из дома утром в воскресенье, сказал, что собираемся с приятелями из клуба, и вдруг засел из-за снегопада в аэропорту Исикавы. Какие уж тут оправдания? Можно, конечно, сказать: 'Только вышел из дома, как вдруг страшно захотелось на Японское море посмотреть. Ну, я взял и рванул в Ханэ-

121

ду'. Чушь какая. Чем такую ересь нести, лучше вообще рот не открывать. Или сразу выложить все начистоту. И вдруг, удивляясь самому себе, я понял, что в глубине души хочу, чтобы наш самолет никуда не полетел. Чтобы все замело снегом и рейс отменили. Появилась тайная надежда, что жена узнает об этой нашей поездке. Больше не нужно было бы оправдываться, лгать. Остаться бы здесь с Симамото, а дальше будь что будет.

С опозданием на полтора часа самолет все-таки взле-тел. Симамото спала всю дорогу, прижавшись ко мне. А может, просто сидела с закрытыми глазами. Я обнял ее и крепче прижал к себе. Несколько раз мне казалось, что она плачет во сне. Пока мы были в воздухе, она не про-ронила ни слова. Я тоже молчал. Заговорили только пе-ред самой посадкой.

- Ну как ты себя чувствуешь? - спросил я. Прижимаясь ко мне, Симамото кивнула:

- Хорошо. Это лекарство здорово помогает. Все нормально. - Ее голова лежала у меня на плече. - Толь-ко не спрашивай ни о чем.

- Понял. Вопросов не будет.

- Спасибо тебе за сегодняшний день.

- За что именно?

- За то, что поехал со мной, что воду эту мне вли-вал. За то, что терпел все это.

Я посмотрел на Симамото. Губы ее были совсем ря-дом. Я касался их своими, когда переливал воду изо рта в рот. Казалось, они искали меня и сейчас. Ее губы чуть приоткрылись, обнажив красивые белые зубы. Я не мог забыть касания ее мягкого языка, которое я на миг по-чувствовал, вливая воду ей в рот. От одного взгляда на эти губы перехватывало дыхание - невозможно было думать ни о чем другом. Я весь горел, я понимал, что она

122

меня хочет. Я тоже хотел ее - но умудрился сдержаться. Так не пойдет. Надо остановиться. Еще шаг - и назад уже хода не будет. Но какой ценой мне это далось...

* * *

Из Ханэды я позвонил домой. Было уже полдевятого. Извинился, что так поздно, сказал, что раньше позво-нить не мог и буду через час.

- Я ждала-ждала, не выдержала и села ужинать без тебя. Приготовила рагу.

Мы сели в 'БМВ', который я оставил на стоянке в аэропорту.

- Куда тебя подбросить?

- На Аояма, если можно. Дальше сама доберусь, - сказала Симамото.

- Точно?

Она с улыбкой кивнула.

До Гайэн¹, где я съехал с хайвея, мы ехали молча. Я вставил в магнитофон кассету - тихо зазвучал органный концерт Генделя. Симамото сидела, аккуратно положив руки на колени, и смотрела в окно. Мимо проносились семейные авто - домочадцы воскресным вечером воз-вращались с лона природы. Рука на рычаге коробки пе-редач быстро переключала скорости.

- Хадзимэ... - заговорила Симамото, когда мы подъезжали к Аояма-дори. - А мне хотелось, чтобы наш самолет не улетел.

И мне, хотел сказать я, но так и не сказал. Во рту вдруг пересохло, и все слова где-то застряли. Я молча

¹ Квартал неподалеку от Аояма-дори.

123

кивнул и лишь легонько пожал ее руку. На углу первого квартала Аояма она попросила высадить ее, и я остано-вил машину.

- Можно к тебе еще зайти? - спросила она тихо. -

Я тебе еще не надоела?

- Я буду ждать. Приходи поскорее. Симамото кивнула.

Проезжая по Аояма-дори, я подумал: если не увижу ее больше, точно сойду с ума. Мир вокруг меня опустел в одно мгновение, как только она вышла из машины.

11

Через четыре дня после нашей с Симамото поездки в Исикаву мне позвонил тесть. Есть разговор, сказал он, и предложил на следующий день пообедать вместе. Я со-гласился, хотя, честно сказать, его предложение меня удивило. У тестя всегда была куча дел, и он крайне редко обедал с теми, кто не имел отношения к его бизнесу.

Полугодом раньше его фирма переехала из Ёёги в новое семиэтажное здание в Ёцуя¹. Офис занимал два верхних этажа, остальные сдавали другим фирмам, под рестораны и магазины. В этом здании я был впер-вые. Внутри все сверкало и блестело. Пол в вестибюле выложен мрамором, высокий потолок, большая кера-мическая ваза полна цветов. Я вышел из лифта на шес-том этаже и увидел секретаршу с роскошными волоса-ми - как с рекламы шампуня. Она позвонила тестю и назвала мою фамилию. Телефон у нее был модерно-вый: темно-серого цвета, похожий на деревянную лопа-точку, какими на кухне мешают в кастрюлях, только с кнопками. На лице секретарши появилась лучезарная улыбка:

- Пожалуйста, проходите. Господин президент ждет вас в кабинете.

¹ Районы Токио.

125

Улыбка шикарная, подумал я, но до улыбки Симамото ей далеко.

Кабинет главы фирмы располагался на самом верх-нем этаже. Из огромного окна открывался вид на го-род - не сказать, правда, чтобы очень впечатляющий. Зато помещение было светлое и просторное. На стене висела картина кого-то из импрессионистов. Маяк и лодка. Похоже на Сера. Может, даже подлинник.

- Как я вижу, дела идут отлично, - начал я.

- Недурно, - отозвался тесть, подошел к окну и об-вел рукой открывавшийся из него вид. - Весьма недур-но. А будут еще лучше. Сейчас самое время зарабаты-вать. Для нашего брата такой шанс выпадает раз в двадцать-тридцать лет. Если не сейчас, то когда еще? А знаешь, почему?

- Не знаю. Я ведь в строительстве полный профан.

- Иди сюда. Посмотри на город. Видишь, сколько свободного места? Сколько участков незастроенных, там-сям, на беззубый рот похоже. Когда ходишь по ули-цам, это незаметно. А сверху очень хорошо видно. Рань-ше там старые дома были, но их снесли. Земля так силь-но подорожала, что старье содержать невыгодно. Жилье в таких домах за хорошие деньги не сдашь, жильцов все меньше. Нужны новые здания, большие. Частным домо-владельцам, когда земля в центре так дорожает, налоги на имущество и наследство уже не по карману. Они про-дают свои дома и перебираются в пригороды. Професси-оналы - риэлторские компании - их покупают, ломают и на этом месте строят новые здания, более прибыльные. Так что скоро все эти пустые площадки застроят. Года че-рез два-три. Тогда ты Токио не узнаешь. С деньгами про-блем не будет. Экономика на подъеме, акции все лезут вверх. Денег у банков навалом. Если у человека есть зем-

126

ля, банк даст под залог сколько хочешь. Есть земля - есть и деньги. Потому дома и растут как грибы. И кто, думаешь, их строит? Мы, вот кто.

- Понятно, - сказал я. - И что же с Токио будет, когда это все понастроят?

- Что будет? Веселее будет, еще красивее, удобнее. Какие города - такая и экономика.

- Веселее, красивее, удобнее... Это здорово, конеч-но. То, что надо. Но уже сейчас в Токио от машин девать-ся некуда. Куда дальше строить-то? Ведь встанет все. По улицам не проедешь. А где столько воды взять, если дождей долго не будет? Или летом возьмут все и включат кондиционеры. Электроэнергии хватит? Электростан-ции на ближневосточной нефти работают. А вдруг опять нефтяной кризис? Что тогда?

- Об этом правительство и городские власти долж-ны думать. За что мы такие налоги платим? Пускай у чиновников голова болит. В Токийском университете небось учились, самое время мозгами пошевелить. Уж так нос задирают, с таким видом, будто заправляют все-ми делами в стране. Вот пусть и напрягут малость свои бесценные мозги. А я в этом не разбираюсь. Я всего-на-всего строитель. Есть заказы - строю. У нас же рынок. Так ведь?

Я решил больше не распространяться на эту тему. В конце концов я пришел к тестю не затем, чтобы спо-рить о японской экономике.

- Ладно, - проговорил тесть. - Оставим этот муд-реный разговор. Поедем лучше перекусим. А то у меня живот подвело.

Мы уселись в его просторный черный 'мерседес' с телефоном и поехали на Акасака, в ресторан, где пода-вали угря. Нас провели в отдельный кабинет в глубине

127

зала. Мы сидели вдвоем, ели угря и пили сакэ. Я только пригубил - днем пить не хотелось, а тесть сразу взял хо-роший темп.

- О чем же будет разговор? - Если какие-то непри-ятности, лучше уж сразу самому спросить.

- Хотел попросить тебя кое о чем, - ответил он. - Так, ничего особенного. Мне нужно твое имя.

- Мое имя?

- Я собрался зарегистрировать еще одну фирму, и мне нужен учредитель. От тебя ничего не требуется, только имя. Никаких проблем у тебя не будет. Ну и мате-риально получишь соответственно.

- Мне ничего не надо. Нужно мое имя - пожалуй-ста. А что за фирма? Хотелось бы знать, раз меня в учре-дители записывают.

- Сказать по правде, фирмы-то настоящей не будет. Одно название.

- Короче, подставная фирма. Бумажная.

- Можно и так сказать.

- А для чего? От налогов укрываться?

- Ну... не совсем, - замялся тесть.

- Тогда, значит, черный нал? - решился спросить я.

- Да что-то вроде этого, - сказал он. - Конечно, это не очень красиво. Но в нашем деле иначе нельзя.

- А если проблемы появятся?

- А что такого? Фирму зарегистрировать... Все по закону.

- Я имею в виду, чем эта фирма заниматься будет. Тесть достал из кармана пачку сигарет, чиркнул

спичкой и закурил. Выдохнул струйку дыма.

- Да не будет никаких проблем. А если и будут, что с того? Понятно же, что ты просто разрешил мне своим именем воспользоваться. Только и всего. Тесть попро-

128

сил - отказать не мог. Никому в голову не придет с тебя спрашивать.

Подумав немного, я задал еще один вопрос:

- Кому же эти теневые деньги пойдут?

- Тебе лучше в это не влезать.

- Раз у нас рынок, хотелось бы все же поподробнее знать, - сказал я. - Кому все-таки? Политикам?

- Так, самую малость.

- Чиновникам?

Тесть затушил сигарету в пепельнице.

- Ты что? Это уже взятка. За это и посадить могут.

- Но ведь в вашем бизнесе все так делают? Кто меньше, кто больше. Разве нет?

- Ну, может, и есть немного, но не настолько серь-езно, чтобы за решетку загреметь.

- А якудза? Вот кто при скупке земли пригодится.

- Это уж нет. Мне братва никогда не нравилась. Я землю скупать не собираюсь. Дело, конечно, выгод-ное, но не по моему профилю. Мое дело - строить.

Я тяжело вздохнул.

- Не понравился тебе наш разговор, - проговорил тесть.

- Понравился, не понравился... Какая разница? Ведь вы на меня виды имеете, значит, разговор, по-ва-шему, все равно кончится тем, что я соглашусь. Так ведь?

- Так, - устало улыбнулся он. Я снова кивнул.

- Знаете, отец, по правде сказать, не нравится мне все это. И не потому, что с законом какие-то проблемы. Про-сто я самый обыкновенный человек, живу, как все. Вы же знаете. Не хочется в разные темные комбинации влезать.

- Я все прекрасно понимаю, - продолжал тесть. - Доверь это дело мне. Жизнь тебе портить я не собира-

129

юсь. Ведь тогда и Юкико, и внучкам достанется. Я тако-го не допущу. Знаешь, что они для меня значат?

Я кивнул. Вот попал... Как ему откажешь? От такой мысли становилось тошно. Мало-помалу это болото ме-ня засасывает. Только начало, первый шаг. Стоит согла-ситься, и за этим еще что-нибудь потянется.

Мы вернулись к еде. Я пил чай, тесть все налегал

на сакэ.

- Сколько тебе лет? - вдруг спросил он.

- Тридцать семь.

Тесть пристально посмотрел на меня.

- Самый возраст для мужика. На работу сил хвата-ет, в себе уверен. Бабы, небось, так и липнут.

- Да я бы не сказал, - рассмеялся я и взглянул на него. На секунду мне показалось, что тесть все знает о нас с Симамото и потому вытащил меня сюда. Но по голосу не похоже, что он подозревает что-то. Говорит обычно, без напряжения.

- Я в твои годы тоже любил покуролесить. Так что агитировать за супружескую верность не буду. Не ожидал от меня такого? Все-таки отец жены. Но я в самом деле так считаю: в разумных пределах - пожалуйста. Надо же иногда и развеяться. Это даже хорошо, когда в разумных пределах, - и в семье порядок, и работа ладится. Поэто-му если ты и переспишь с какой-нибудь бабенкой, я не в претензии. Хочешь гулять - гуляй, но будь разборчи-вым. Раз ошибешься - и вся жизнь насмарку. Сколько примеров у меня перед глазами!..

Я кивнул и вспомнил, как Юкико рассказывала о своем брате, который не ладил с женой. Брат - на год моложе меня - завел любовницу и дома почти не жил. 'Видно, старик за сына переживает, вот и начал этот раз-говор', - подумал я.

130

- От всякой швали держись подальше. Свяжешься с такой - станешь ничтожеством. А с дурой свяжешь-ся - сам в дурака превратишься. Хотя с порядочными тоже не путайся. Не вырвешься потом, с пути собьешь-ся. Понимаешь, о чем я?

- Ну, в общем, да, - сказал я.

- Надо кое о каких правилах помнить, и все будет в порядке. Во-первых, не снимай ей квартиру. Это роко-вая ошибка. Дома нужно быть не позже двух, что бы ни случилось. Два часа ночи - последний предел. И еще: не прикрывайся друзьями. Вдруг откроется твой роман. И что? Сделать все равно ничего нельзя. Зачем же еще и друзей терять?

- Вы так говорите, будто все на личном опыте по-знали.

- Именно. Человек только на опыте учится, - про-должал тесть. - Хотя есть и такие, на кого это не распро-страняется. Но ты не из них. У тебя глаз на людей наме-танный. А это лишь с опытом приходит. Я к тебе в бары всего несколько раз заходил, но сразу понял: умеешь и людей хороших подобрать, и работать их заставить.

Я молча слушал, что он еще скажет.

- И жену ты правильно выбрал. Сколько уже вре-мени вместе живете и все хорошо. Юкико с тобой счаст-лива. Детишки у вас замечательные. Спасибо тебе.

'Здорово он сегодня набрался', - подумал я, но ни-чего не сказал.

- Ты, вроде, не знаешь, а ведь Юкико раз чуть руки на себя не наложила. Снотворного много выпила. В боль-нице два дня в сознание не приходила. Я уж думал она не выкарабкается. Холодная вся была, дышала еле-еле. По-думал: 'Ну все, конец!' У меня аж в глазах потемнело.

Я поднял взгляд на тестя:

131

- Когда это случилось?

- Ей тогда было двадцать два. Только университет окончила. Это она из-за одного мужика. У них уже до помолвки дело дошло, а он гадом оказался. Юкико толь-ко с виду тихая, а на самом-то деле с таким характером. Головастая девчонка. Зачем она с этим паразитом связа-лась, ума не приложу. - Тесть прислонился к столбу, подпиравшему устроенную в стене нишу, у которой мы сидели, сунул в рот сигарету и закурил. - Первый он у нее был. Наверное, поэтому. А в первый раз все ошиба-ются. Но для Юкико то был страшный удар, потому она и задумала с собой кончать. После того случая мужиков долго за версту обходила. Раньше такая живая была, а стала замкнутая, молчаливая; все дома сидела. Посвет-лела только, когда с тобой начала встречаться. Так изме-нилась. Вы с ней в каком-то походе познакомились?

- Да. На Ясугатакэ¹.

- Я тогда ее чуть не насильно из дома выставил, чтоб она туда поехала.

Я кивнул.

- Я не знал, что Юкико пыталась покончить с собой.

- Мне до сих пор казалось, что тебе лучше об этом не знать. Но теперь я так не думаю. Вам с Юкико еще долго вместе жить, поэтому знать надо все - и хорошее, и плохое. Тем более, дело прошлое. - Тесть зажмурился и выпустил струйку дыма. - Как отец тебе скажу: она хо-рошая. Правда. Я всяких баб на своем веку перевидал, так что разбираюсь. Дочь или не дочь - не имеет значе-ния. Что-что, а хорошее от плохого я отличаю. Вот млад-шая дочка у меня красивее, но совсем не такая. А ты на людей глаз имеешь.

¹ Живописный горный массив в Центральной части о. Хонсю.

132

Я молчал.

- У тебя, правда, ни братьев, ни сестер.

- Правда, - отозвался я.

- А у меня детей трое. Как думаешь: я их всех оди-наково люблю?

- Не знаю.

- Ну а ты? Одинаково дочерей любишь? - Конечно.

- Это потому, что они еще маленькие, - заявил тесть. - А вот подрастут, и почувствуешь, кто твоя люби-мица. Еще время пройдет - к другой сердцем потянешь-ся. Когда-нибудь это поймешь.

- Неужели? - только и сказал я.

- Только между нами: из своей троицы я больше всех Юкико люблю. Нехорошо, наверное, так говорить, но куда денешься. Мы с ней без слов друг друга понима-ем; я ей доверяю.

Я в очередной раз кивнул.

- Ты в людях разбираешься, а это большущий та-лант. Его беречь надо. Вот я, к примеру, ничтожество полное, но все-таки добился кой-чего стоящего.

Я усадил порядком набравшегося тестя в 'мерседес'. Старик развалился на заднем сиденье, широко расставив ноги, и закрыл глаза. А я поймал такси и поехал домой. Юкико ждала меня.

- О чем был разговор? - спросила она.

- Да, ничего особенного, - ответил я. - Просто ему захотелось с кем-нибудь выпить. Вообще-то он хо-рошо принял. Поехал в офис, а уж как работать будет в таком состоянии, не знаю.

- Он всегда так, - засмеялась Юкико. - Днем вы-пьет и ложится вздремнуть часок на диване у себя в каби-нете. Но фирма пока не прогорела. Так что будь спокоен.

133

- И все же он стал быстро пьянеть. Не то, что раньше.

- Это правда. Раньше он столько выпить мог! И ни-чего заметно не было. Пока мама была жива. Мог пить и пить. А сейчас уже не то, конечно. Ничего не подела-ешь - стареет. Как все люди.

Мы сидели на кухне и пили кофе - его сварила Юкико. О подставной фирме и просьбе тестя зарегист-рировать ее на мое имя я решил не рассказывать. Жене это наверняка не понравится. Как пить дать скажет: 'Ну дал отец тебе денег. Что из этого? Ты же возвращаешь, да еще с процентами'. Правильно, да только все не так просто.

Младшая дочь крепко спала в своей комнате. Допив кофе, я потянул Юкико к постели. Мы сбросили одеж-ду и без слов прильнули друг к другу в лучах яркого дневного света. Согрев своим теплом ее тело, я слился с ним - но думал все время о Симамото. Закрыл глаза и вообразил ее на месте жены, представил, как прижи-маю Симамото к себе, соединяюсь с ней в одно целое. Оргазм неистовой волной прокатился по всему моему телу.

Приняв душ, я вернулся в постель, намереваясь не-много подремать. Юкико уже оделась, но увидев, что я лег, юркнула ко мне и прижалась к моей спине губами. Я закрыл глаза и ничего не говорил. Меня грызла совесть: занимался сексом с женой, а мечтал о Симамото. Я мол-ча лежал с закрытыми глазами.

- Я тебя люблю, правда, - сказала Юкико.

- И это после семи лет совместной жизни, после того, как мы уже двух детей нажили? Как же я тебе не на-доел?

- Может, и надоел, но все равно люблю.

134

Я обнял ее и стал раздевать. Стянул свитер, юбку, лифчик...

- Ты что? Опять? - удивилась Юкико.

- Вот именно. Опять, - ответил я.

- Ой, где же мне записать такое?

На этот раз я старался не думать о Симамото. Сжав Юкико в объятиях, я смотрел в глаза жене и думал толь-ко о ней. Целовал в губы, шею, грудь и наконец выпус-тил в нее весь свой заряд. И потом еще долго лежал, не разжимая рук.

- Что с тобой? - Юкико посмотрела мне в глаза. - Что все-таки у вас с отцом произошло?

- Ничего, - отвечал я. - Абсолютно ничего. Про-сто хочется полежать немного вот так.

- Да ради бога, - сказала Юкико и крепко обняла меня, не давая нам разъединиться. Закрыв глаза, я при-жался к ней всем телом, точно боялся исчезнуть, раство-риться в небытии.

Обнимая Юкико, я вдруг вспомнил, что рассказал мне тесть - о ее попытке самоубийства. 'Я уж думал она не выкарабкается. Подумал: "Ну все! Конец!"' Повернись жизнь тогда иначе - я бы ее сейчас не обнимал. Я неж-но погладил Юкико по плечу, провел рукой по волосам, по груди. Мягкое, теплое, живое, настоящее. Под ладо-нью бился пульс ее жизни. Сколько ему еще суждено? Никто не знает. Все, что имеет форму, может исчезнуть в одно мгновенье. Юкико. Комната, где мы сейчас. Эти стены, этот потолок, это окно. Глазом моргнуть не успе-ешь, как все это пропадет - и следа не останется. Мне вдруг вспомнилась Идзуми. Ведь я причинил ей страш-ную боль, так же, как тот парень - Юкико. Но Юкико после того случая встретила меня, а Идзуми так и оста-лась одна.

135

Я поцеловал Юкико в мягкую шею.

- Посплю чуть-чуть, а потом поеду в садик за дочкой.

- Отдыхай, - сказала она.

Подремал я совсем немного. Проснулся в начале четвер-того. Окно спальни выходило на кладбище Аояма. Я сел на стул у окна и долго взирал на кладбищенский пейзаж. С появлением в моей жизни Симамото многое стало вы-глядеть иначе. Я слышал, как Юкико готовит на кухне ужин. Звуки отдавались в ушах гулким эхом, точно доно-сились из трубы какого-то страшно далекого мира.

Я вырулил на 'БМВ' из подземного гаража и поехал в сад за старшей дочкой. В тот день там был какой-то детский праздник, поэтому она вышла почти в четыре часа. Перед зданием, как всегда, выстроились сверкаю-щие лаком шикарные лимузины - 'саабы', 'ягуары', 'альфа-ромео'. Из них выходили молодые, дорого оде-тые мамаши, забирали своих детей и разъезжались по до-мам. Я был единственным отцом в их компании. Увидев дочь, я окликнул ее и помахал рукой. Она махнула в от-вет маленькой ручкой и пошла было к машине, но, заме-тив девчонку в вязаной красной шапочке, сидевшую на переднем сиденье в голубом 'мерседесе 260Е', что-то крикнула и побежала к ней. Девчонка высунулась из ок-на. Рядом сидела ее мать в красном кашемировом паль-то и больших солнечных очках. Я подошел к 'мерседе-су', взял дочку за руку. Женщина повернулась ко мне и приветливо улыбнулась. Я тоже улыбнулся. При виде красного пальто из кашемира и темных очков я вспом-нил Симамото - как шел за ней от Сибуя до Аояма.

- Здравствуйте, - поздоровался я.

- Здравствуйте, - сказала женщина.

136

Она была само очарование. Лет двадцать пять, не больше, подумал я. В стереодинамиках ее машины 'Токин Хедс' наяривали 'Сжечь бы дом дотла'. На зад-нем сиденье лежали два бумажных пакета с покупками из 'Кинокунии'¹. У женщины оказалась замечательная улыбка. Дочка пошепталась с подружкой, и они попро-щались. Нажав на кнопку, Красная Шапочка подняла стекло, а мы пошли к 'БМВ'.

- Ну как? Было сегодня что-нибудь интересное? - спросил я.

Дочь резко тряхнула головой:

- Ничего. Просто ужас.

- Да... Неудачный у нас с тобой день получился. - Я наклонился и поцеловал ее в лобик. Она состроила гримаску, напомнив мне, с каким видом в снобских французских ресторанах принимают карточки 'Америкэн Экспресс'. - Ничего. Завтра лучше будет.

Мне бы и самому хотелось в это верить. Проснуться бы завтра утром и увидеть, что мир безмятежен, а все проблемы решены. Но такого не будет. Завтра все только больше запутается. Проблема в том, что я влюбился. Же-натый мужик, с двумя детьми... и влюбился.

- Па! - услышал я дочкин голос. - Я на лошадке хочу покататься. Ты купишь мне лошадку?

- Куплю. Потом когда-нибудь.

- Когда потом?

- Вот накоплю денег и куплю.

- А у тебя копилка есть?

- Есть. Очень большая. Как наша машина. Чтобы лошадку купить, надо полную набрать.

- Может, дедушку попросить? Он богатый.

¹ Один из наиболее дорогих токийских гастрономов.

137

- Точно, - сказал я. - Знаешь, какая у него здоро-вая копилка? С дом, наверное. И денег там куча. Только доставать из такой большой копилки трудно.

Дочь призадумалась.

- Может, все-таки я попрошу его как-нибудь? Ку-пить лошадку?

- Попроси, конечно. Вдруг купит.

Мы говорили о лошадках до самого дома. Какой цвет ей больше всего нравится. Как бы она ее назвала. Куда бы хотела на ней поехать. Где она будет спать. Подъехав к дому, я посадил дочь в лифт, а сам решил заехать в бар, посмотреть, как там дела. Интересно, что принесет завт-рашний день? Положив обе руки на руль, я закрыл глаза. Такое ощущение, будто тело мое - вовсе не тело, а лишь оболочка, которую я позаимствовал где-то на время. Что меня ждет завтра? Надо срочно купить дочке лошадку. Успеть до того, как все исчезнет и пойдет прахом.

12

Два месяца, до самой весны, мы встречались с Симамото почти каждую неделю. Она заходила или в бар, или в 'Гнездо малиновки' - туда чаще. Всегда появля-лась после девяти. Устраивалась у стойки, заказывала два-три коктейля и часов в одиннадцать уходила. Я са-дился рядом, и мы пускались в разговоры. Не знаю, что о нас думал персонал, но меня это мало волновало. Точ-но так же я не обращал в школе внимания на то, как смо-трели на нас одноклассники.

Иногда она мне звонила и предлагала встретиться где-нибудь днем на следующий день. Обычно мы выби-рали кофейню на Омотэ-Сандо. Закусив, отправлялись гулять. Ходили вместе часа два, самое большее - три. Когда время истекало, она смотрела на часы, улыбалась мне и говорила:

- Ну вот! Надо идти.

Как же чудесно она улыбалась! Однако по ее улыбке невозможно было понять, что она чувствует, что пережи-вает в этот момент. То ли грустит от того, что надо ухо-дить, то ли не очень. Или рада, что может от меня изба-виться? Да и правда ли ей надо уходить? Я не был в этом уверен.

Так или иначе, за те два-три часа, что были в нашем распоряжении, мы никак не могли наговориться. И за все

139

время ни разу я не обнял ее за плечо, она ни разу не взяла меня за руку. Мы так больше друг друга и не коснулись.

В Токио к Симамото вернулась ее безмятежная оча-ровательная улыбка. Никаких следов бури, что кипела в ней в тот холодный февральский день, когда мы езди-ли в Исикаву. А вместе с ними пропали теплота и бли-зость, сами собой возникшие тогда между нами. Будто сговорившись, мы ни разу не вспомнили о нашем стран-ном маленьком путешествии.

Мы шли плечо к плечу, и я все гадал, что у нее на сердце, о чем она думает и куда заведут ее эти мысли. За-глядывал ей в глаза, но находил в них лишь смиренное молчание. И, как и раньше, ее складочки над веками на-поминали далекий горизонт. Мне стало понятно одино-чество Идзуми, которое могло накатывать на нее при мне. У Симамото в душе жил ее собственный маленький мир. Она несла его в себе и, кроме нее, о нем никто не знал. Этот мир был закрыт для меня. Ведущая в него дверца приоткрылась однажды и тут же захлопнулась.

Погружаясь в эти мысли, я переставал понимать, что верно, а что неверно, и снова чувствовал себя беспомощ-ным, растерянным двенадцатилетним мальчишкой. Что делать? Что говорить? Я понятия не имел. Пробовал ус-покоиться, заставить голову работать - все напрасно. Что бы ни говорил, что бы ни делал в ее присутствии, - все получалось не так. А Симамото смотрела на меня, улыбаясь своей необыкновенной улыбкой, в которой, казалось, растворялись все чувства, и будто говорила: 'Все в порядке. Все хорошо'.

Я по-прежнему о ней почти ничего не знал. Где она живет? С кем? На какие средства? Замужем ли она сей-час? Или, может, была раньше? Знал только, что ее ребе-нок умер на второй день после рождения. Случилось это

140

в прошлом году, в феврале. Еще она сказала, что ни дня в своей жизни не работала. Но при этом она всегда доро-го одета, носит великолепные украшения. Значит, в деньгах недостатка нет. Вот и все, что я о ней знал. Ес-ли был ребенок - был, наверное, и муж. Хотя не обяза-тельно. Может - так, а может - не так. Разве мало неза-мужних с детьми?

Понемногу Симамото начала рассказывать о школе. С нынешней жизнью воспоминания ничего не связыва-ло, и она не прочь была поговорить о прошлом. Я узнал, как неимоверно одиноко ей было тогда. Она изо всех сил старалась относиться ко всем по справедливости. Выяс-нение отношений и оправдания были не для нее. 'Не хо-чу оправдываться, - говорила мне она. - Человек так устроен: раз начнешь - уже не остановишься. А мне так не хочется'. Но как хотелось - не получалось. С окружа-ющими у Симамото возникали дурацкие недоразуме-ния, оставлявшие глубокие раны. Она стала замыкаться в себе. По утрам ее часто рвало, так не хотелось идти в школу.

Симамото показала мне фотокарточку - себя в стар-ших классах. Сидит на стуле в каком-то саду, вокруг рас-пустившиеся подсолнухи. Лето. На ней голубые шорты и белая майка. Настоящая красавица! Широко улыбается в камеру. Все та же изумительная улыбка - хотя не такая уверенная и естественная, как у взрослой Симамото. И эта неуверенность, неопределенность особенно трога-тельны. Одинокие несчастные девушки так не улыбаются.

- На фотографии ты прямо счастливая девчонка, - сказал я.

Симамото медленно покачала головой. В уголках глаз собрались милые морщинки; казалось, ей вспомни-лось что-то из прежней, далекой жизни.

141

- Нет, Хадзимэ, по фотографии ничего не пой-мешь. То, что ты видишь на ней, - это тень. А я сама да-леко. На карточке этого не заметишь.

Я глядел на фото, и у меня щемило в груди. Сколько же времени я потерял! Такого драгоценного, и обратно его не вернешь, как ни старайся. Времени, что существует лишь в прошлом измерении. Я долго смотрел на снимок.

- Что ты его так рассматриваешь? - спросила Симамото.

- Пробую наверстать время. Мы с тобой двадцать с лишним лет не виделись. Вот я и хочу хоть как-то за-полнить этот разрыв.

Она загадочно улыбнулась и посмотрела на меня так, будто в моем лице ее что-то удивило.

- Странно. Тебе хочется эту пустоту заполнить, а мне наоборот - пусть на месте этих лет белое пятно остается.

После того как мы тогда разъехались, Симамото до самого окончания школы серьезно ни с кем не встреча-лась. Парни не сводили с нее глаз. Еще бы - такая кра-сивая девчонка! Но она почти ни на кого не обращала внимания. С кем-то встречалась, но недолго.

- Как мальчишки в таком возрасте могут нравить-ся? Понимаешь, о чем я? Они все неотесанные, эгоисты и думают только об одном: как бы девчонке под юбку за-лезть. Мне от этого сразу противно становилось. А хоте-лось, чтобы все было, как у нас с тобой.

- Знаешь, в шестнадцать лет и я наверное такой же был: эгоист бездумный, который только и мечтал залезть кому-нибудь под юбку. А как же иначе?

- Хорошо, что мы тогда не встретились, - улыб-нулась Симамото. - В двенадцать лет разбежались, в тридцать семь снова сошлись... Может, это самый лучший вариант?

142

- Не знаю...

- А сейчас как? Кроме юбок о чем-нибудь можешь думать?

- Вообще-то могу, - ответил я. - Хотя если это тебя так волнует, в следующий раз, может, в брюках придешь?

Симамото посмотрела на свои руки, сложенные на столе, и рассмеялась. Колец на пальцах у нее, как всегда, не было. Браслет и часики - каждый раз новые. И се-режки. Только колец не признавала.

- Не хотелось никому становиться обузой, - про-должала она. - Понимаешь? Мне столько всего было недоступно. Пикники, плавание, лыжи, коньки, диско-теки... Все эти развлечения были не для меня. Я и ходи-ла-то еле-еле. Оставалось сидеть с кем-нибудь, разгова-ривать да музыку слушать. Но ведь так парней обычно надолго не хватает. И мне все это опротивело.

Симамото сделала глоток 'Перрье' из стакана, где плавал ломтик лимона. Стоял теплый день, какие быва-ют в середине марта. Толпа прохожих на Омотэ-Сандо пестрела рубашками с короткими рукавами - в них уже облачилась молодежь.

- Вот встречались бы мы тогда с тобой и дальше, и чем бы кончилось? Я бы тебе надоела, стала мешать. Ты же хотел жить активно, вырваться на простор, в окру-жающий огромный мир. Я бы этого не вынесла.

- Нет, никогда бы такого не случилось. Не могла ты мне надоесть. Между нами было что-то... особенное. Не знаю, как сказать. Но было. Что-то очень ценное, важное... Ну, ты же понимаешь.

Не меняя выражения лица, Симамото внимательно посмотрела на меня.

- Нет во мне ничего выдающегося, - говорил я. - Похвастаться особо нечем. Грубый, безразличный, на-

143

гловатый тип. Я и сейчас такой. А уж раньше-то... Так что я тебе совсем не подходил, наверное. Но одно могу точно сказать: ты бы мне никогда не надоела. В этом смысле я не такой, как другие. К тебе у меня особенное отношение. Я это чувствую.

Симамото снова бросила взгляд на свои руки на сто-ле, чуть развела пальцы, точно хотела убедиться, что с ними все в порядке.

- Знаешь, Хадзимэ, как это ни печально, есть в жизни вещи, которые не вернешь. Уж если что-то сдвинулось с места, назад хода не будет, как ни старайся. Чуть что пойдет наперекосяк - все! Ничего уже не ис-правишь.

Как-то раз мы с ней отправились на концерт. Симамото пригласила меня по телефону - знаменитый пианист-южноамериканец исполнял фортепианные концерты Листа. Я разобрался с делами, и мы пошли в концертный зал Уэно. Маэстро играл блестяще. Поразительная тех-ника, сама музыка - замечательно тонкая и глубокая, страстные эмоции исполнителя, наполнявшие зал. Но несмотря на все это, как я ни старался, закрыв глаза, сосредоточиться на музыке, она не захватывала. Меня словно отделял от нее тонкий занавес - такой тонкий, что не поймешь, есть он на самом деле или нет. И про-никнуть за него не было никакой возможности. Когда после концерта, я поделился с Симамото, она сказала, что испытывала то же самое.

- Что же здесь не так? - спросила Симамото. - Ведь он так замечательно играл.

- Помнишь, когда мы слушали ту пластинку, в са-мом конце второй части две царапины были. И звук та-кой - пш-пш. Без него я эту музыку не воспринимаю.

144

Симамото рассмеялась:

- А как же художественное восприятие?

- Искусство тут ни при чем. Пусть им лысые орлы питаются. А я люблю пластиночку со скрипом, что бы кто ни говорил.

- Может, ты и прав, - не стала возражать Симамо-то. - А что это за лысые орлы? Про грифов я знаю - они точно лысые. А орлы разве лысые бывают?

По дороге из Уэно, в электричке, я во всех подробно-стях объяснял ей, чем лысый орел отличается от лысого грифа. Они обитают в разных местах, кричат по-разно-му, брачные игры у них тоже в разное время.

- Лысые орлы искусством питаются, а лысые гри-фы жрут мертвечину, трупы человеческие. Совсем дру-гие птицы.

- Чудак ты! - рассмеялась Симамото и, подвинув-шись на сиденье, едва коснулась плечом моего плеча. Первое прикосновение за два месяца.

Прошел март, наступил апрель. Мы определили млад-шую дочь в тот же детсад, куда ходила старшая. Теперь они требовали меньше заботы, и Юкико решила послу-жить обществу - стала помогать местному интернату для детей-инвалидов. Отвозил девочек в сад и забирал, в основном, я. Когда не успевал, жена подменяла. Доч-ки подрастали, а я старел. Дети взрослеют сами, незави-симо от того, что мы об этом думаем. Конечно же, я лю-бил своих девчонок. Наблюдать, как они растут, - вот самое большое счастье. Хотя подчас, когда я смотрел на них, вдруг перехватывало дыхание. Возникало ощуще-ние, будто у меня внутри разрастается дерево. Все глуб-же пускает корни, раскидывает вширь ветви, прессуя внутренности, мышцы, кости и пытаясь прорваться

145

сквозь кожу. Подчас из-за этого тяжкого чувства я даже не мог заснуть.

Мы виделись с Симамото каждую неделю. Я возил до-чек в сад, привозил обратно, пару раз в неделю находилось время на любовь с Юкико. После того как судьба снова свела меня с Симамото, я стал выполнять свой супружес-кий долг чаще. И не потому, что чувствовал себя винова-тым. Просто надеялся, что секс не даст мне свихнуться.

- Что с тобой происходит? Ты какой-то странный в последнее время, - спросила как-то Юкико, когда средь бела дня меня в очередной раз потянуло на подви-ги. - Никогда не слышала, что нужно дожить до тридца-ти семи, чтобы заиметь себе полового гиганта.

- Да ничего особенного. Как было, так и есть, - от-ветил я.

Юкико посмотрела на меня и слегка покачала головой:

- Эх, узнать бы, что у тебя в голове.

В свободное время я слушал классику или глазел из окна на кладбище. Читать почти перестал - сосредото-читься становилось все труднее и труднее.

Несколько раз я видел ту молодую мать с 'мерседе-сом 260Е'. Иногда, дожидаясь дочек у ворот детсада, мы с ней обменивались новостями: в какое время у какого супермаркета легче припарковаться; в одном итальян-ском ресторане сменился шеф-повар и еда стала не та; на следующий месяц в 'Мэйдзия' обещают распродажу импортного вина. Короче, обо всякой ерунде, интерес-ной только тем, кто жил на Аояма. В общем, дошел... Сплетничать стал, как деревенская баба у колодца. А что поделаешь, если других общих тем не находилось.

В середине апреля Симамото снова пропала. Последний раз мы виделись в 'Гнезде малиновки'. Сидели у стойки,

146

разговаривали. Без чего-то десять позвонили из другого моего бара и попросили срочно зайти. Я сказал, что вер-нусь минут через тридцать-сорок.

- Ладно, - улыбнулась она. - Я пока почитаю.

Но когда, быстро уладив дела, я вернулся, ее уже не было. Часы показывали начало двенадцатого. На стойке лежали спички, и на корочке у них она написала: 'На-верное, я не смогу приходить сюда какое-то время. Мне надо идти. Счастливо. Будь здоров'.

На меня напала жуткая хандра. Я маялся, не зная, чем заняться. Без всякого смысла слонялся по дому, ша-тался по улицам, приезжал пораньше к детсаду за дочка-ми. Пускался в разговоры с женщиной из 'мерседеса 260Е'. Мы как-то зашли с ней в кафе по соседству, пили кофе и опять трепались об овощах из 'Кинокунии', яй-цах из 'Нэчурал хаус' и распродаже, которую устроили в 'Мики-хаус'. Выяснилось, что женщина - поклонни-цей Ёсиэ Инаба¹ и перед каждым сезоном заказывает всю нужную ей одежду по каталогам. Потом мы перешли к обсуждению ресторана, что был на Омотэ-Сандо, у по-лицейского участка. Там замечательно готовили угря, а теперь ресторан закрылся. Получился настоящий дру-жеский разговор. Моя собеседница была куда более от-крытой и приятной особой, чем показалось мне сначала. Она не привлекала меня как женщина. Вовсе нет. Про-сто нужно было с кем-то поговорить - все равно, с кем. О чем-нибудь безобидном, легком. О чем угодно, лишь бы это не имело отношения к Симамото.

Когда делать становилось совсем нечего, я шел в универмаг и покупал там что под руку попадет. Один раз отоварился сразу шестью рубашками. Девчонкам по-

¹Японский модельер и дизайнер

147

купал игрушки и кукол, Юкико снабжал бижутерией. Заходил в салон 'БМВ' посмотреть на модель М5. Поку-пать машину я не собирался, но все объяснения продав-ца выслушивал.

Я несколько недель не находил себе места, пока на-конец не смог снова сосредоточиться на деле. Решил: Все! Хватит! - и пригласил дизайнера и оформителя, чтобы поговорить о том, как по-новому оформить инте-рьер в моих барах. Пришло время кое-что перестроить, а заодно подумать, что дальше делать с этим бизнесом. У баров, как у людей, жизнь идет полосами: то тихо-спокойно, то подходит срок, и надо все менять. Когда дело долго варится только в собственном соку, начина-ешь терять энергию, замираешь, как в летаргии. А у ме-ня чутье: я заранее чувствую, какие требуются переме-ны. Людям и воздушные замки надоедают, если в них ничего не менять. Прежде всего я взялся за бар - надо было избавиться от всяких штуковин и прибамбасов, которыми толком никто не пользовался, переделать все, что мешало замыслу дизайнера, и вообще превратить его в более функциональное заведение. Еще капитально переоборудовать звукоусилительную систему и конди-ционеры. Придумать новое меню. Переговорил со все-ми работниками, выслушал, что они об этом думают, и составил подробный список того, что и где нужно по-править. Список получился довольно длинный. Я в де-талях изложил дизайнеру, каким видится мне новый бар, попросил его нарисовать эскизы и чертежи. Попра-вил его творение и отдал на переделку. Так повторялось несколько раз. Я выбирал стройматериалы, выбивал из подрядчиков смету, рассчитывал, сколько надо запла-тить за работу. Три недели решал, какие в туалетах пове-сить мыльницы. Бегал все это время по токийским ма-

148

газинам, чтобы подыскать идеальный вариант. Что на-зывается, горел на работе. Но именно в этом я тогда больше всего нуждался.

Закончился май, на смену ему пришел июнь. А Симамото все не появлялась. Я стал думать, что больше не увижу ее. 'Наверное, я не смогу приходить сюда какое-то время', - написала она. Расплывчатость и неопреде-ленность - 'наверное', 'какое-то время' - угнетали меня больше всего. Может, она и вернется в один пре-красный день, но нельзя же сидеть на месте и ждать у мо-ря погоды. Так и в идиота превратиться недолго. Поэто-му я старался чем-нибудь себя занять. Стал чаще ходить в бассейн - каждое утро проплывал два километра без остановки. Потом поднимался в тренажерный зал в том же здании и ворочал там гири, штанги и другие железя-ки. Через неделю мои мышцы взбунтовались. Стоя у све-тофора, я почувствовал, что у меня онемела левая нога, и никак не мог выжать сцепление. Впрочем, мышцы скоро привыкли к нагрузкам, которые надежно защища-ли от лишних мыслей и помогали концентрировать вни-мание на обыденных, повседневных мелочах. Я избегал абстрактных размышлений и старался максимально со-браться, когда делал что-нибудь. Умываться - значит, умываться. Музыку слушать - только серьезно, сосре-доточенно. Иначе я бы просто не выжил.

Летом мы с Юкико часто брали детей и уезжали на уикэнд в Хаконэ, на дачу. На природе, вдалеке от Токио, жена и дочки отдыхали в свое удовольствие - собирали цветы, наблюдали в бинокль за птицами, играли в салоч-ки, плескались в речке. Или просто беззаботно дремали в саду. 'И ничего-то они не знают', - думал я. А ведь за-стрянь тогда наш самолет в занесенной снегом Исикаве, и я элементарно мог бы все бросить и остаться с Симамо-

149

то. Был готов в тот день, не задумываясь, отказаться от работы, семьи, денег. Все мои мысли были о Симамото. Я все не мог забыть, как обнимал ее тогда за плечи, как коснулся губами щеки. Пробовал выбросить ее из голо-вы, вообразить жену на ее месте. Бесполезно. Никто по-нятия не имел, что творится у меня в голове, так же, как и я никогда не мог догадаться, о чем думает Симамото.

Остаток лета я решил потратить на переоборудова-ние бара. Жена жила с дочками в Хаконэ, я же оставался в Токио - следил за тем, как идут работы, отдавал распо-ряжения, а в свободную минуту отправлялся в бассейн или тренажерный зал. Приезжал в Хаконэ в конце неде-ли, брал дочек и шел с ними в отель 'Фудзия', где тоже был бассейн. Потом обедали все вместе. Ну а вечером наступало наше с Юкико время.

Жизнь катилась вперед, неотвратимо приближаясь к порогу, за которым о человеке говорят: 'средних лет'. Но пока я был в хорошей форме - ни капли лишнего жира, волосы еще густые и ни одного седого. Организм сбоев пока не давал - вот что значит спорт. Здоровый образ жизни, никаких излишеств и диета. Я никогда не болел, и больше тридцати мне не давали.

Жена любила за меня подержаться - провести рукой по груди, ощупывая выпуклости мышц, погладить плос-кий живот, потеребить и поиграть тем, что ниже. Она то-же регулярно ходила в зал, но стройнее от этого не ста-новилась.

- Что поделаешь! Это возраст, наверное, - вздыха-ла она. - И вес вроде уменьшается, а жир с боков никак не сгоню.

- Ты мне и так нравишься. С тобой все в порядке, не мучай себя этой физкультурой, диетами разными. Ты же совсем не толстая, - говорил я. И это была правда. Я

150

в самом деле любил ее полноватое, мягкое тело. Мне до-ставляло удовольствие гладить ее по голой спине.

- Ничего ты не понимаешь, - качала головой Юкико. - Тебе легко говорить: все в порядке. Знаешь, чего мне стоит не толстеть?

Со стороны могло показаться, что у нас все идеаль-но. Я и сам иногда так думал. Дело мое мне нравится и приносит хороший доход. Квартира на Аояма, дача в Хаконэ, 'БМВ', 'чероки'... Безупречная, счастливая семья. Жену и дочек я люблю. Что еще человеку надо? Вот подойдут Юкико с девчонками, воображал я, и нач-нут просить: 'Папочка, дорогой! Ну скажи, что сделать, чтобы мы еще лучше стали, чтобы ты еще сильнее нас любил?' А мне и сказать нечего. Всем доволен. Лучшей жизни и представить трудно.

Однако с тех пор как Симамото снова куда-то пропа-ла, временами мне стало казаться, что я живу в безвоз-душном пространстве, как бы на Луне. Если я ее больше не увижу, никого у меня на этом свете не останется, пе-ред кем можно душу открыть. Лежу ночью, сон не идет, а перед глазами одно и то же - занесенный снегом аэро-порт Комацу. Я надеялся, что со временем воспомина-ния поблекнут. Ничего подобного. Чем чаще всплывал в памяти тот день, тем отчетливее и ярче рисовалась эта картина. Надпись 'задерживается' на табло аэропорта напротив указателя рейса 'Дзэнникку'¹ на Токио; снег за окном валит так, что в пятидесяти метрах ничего не видно. Симамото, в темно-синей куртке, с шеей, обмо-танной шарфом, съежилась на скамейке. Запах ее тела, смешанный со слезами и печалью. Он оставался со мной до сих пор. А рядом тихо посапывала во сне жена. Спит

' Японская авиакомпания.

151

и ничего не знает. Я закрыл глаза и тряхнул головой. Она ничего не знает.

Перед глазами вставали заброшенная автостоянка у боулинга, Симамото... Я растапливаю во рту снег и вливаю воду прямо ей в губы. Мы сидим в самолете, я обнимаю ее. Ее закрытые глаза; из чуть приоткрытого рта вырывается дыхание. Ее тело, мягкое, усталое. Тогда я был ей нужен, и сердце ее было для меня открыто. А что я сделал? Остался в этом мире, таком же пустом и безжизненном, как лунная поверхность. И чем кончи-лось? Она меня бросила, и вся жизнь оказалась пере-черкнутой.

Воспоминания не давали спать. Я поднимался среди ночи и больше не мог заснуть. Шел на кухню, наливал виски и со стаканом в руке долго смотрел на темнеющее за окном кладбище и огни проносившихся внизу авто-мобилей. Как долго тянулись эти темные предрассвет-ные часы. Умел бы я плакать, может, было бы не так тяж-ко. Но из-за чего плакать? И о ком? С какой стати плакать о других? Для этого во мне слишком много эго-изма. А о себе плакать? Смешно в моем возрасте.

А потом наступила осень. И я окончательно решил: так жить дальше нельзя.

13

Утром, доставив дочек в сад, я, как обычно, поехал в бас-сейн, чтобы отмерить положенные две тысячи метров. Я плыл как рыба - обыкновенная рыба, которой не надо ни о чем думать. Даже о том, куда и как плыть. Просто сам по себе. После бассейна ополоснулся в душе и, пере-одевшись в майку и шорты, пошел качаться в зал.

Потом поехал в офис (я снимал под него одноком-натную квартиру) и засел за бухгалтерию - надо было рассчитать зарплату персоналу, поработать над планом перестройки 'Гнезда малиновки', которой я собирался заняться в феврале. Ровно в час, как обычно, отправился домой обедать.

Юкико сообщила, что утром звонил ее отец:

- Весь в делах, как всегда. Об акциях что-то гово-рил. Сказал, что надо покупать. Где-то закрытую инфор-мацию получил: они должны сейчас быстро пойти вверх. Какие-то особенные акции, не обычные. Можно хоро-шо заработать. Гарантию дает.

- Что это он? Если такая выгода, зачем нам расска-зывать? Взял бы и сам купил.

- Сказал, что отблагодарить тебя таким образом хо-чет. В знак признательности. Ты, мол, знаешь, за что. Я не в курсе. Свою долю нам уступил. Собери-ка, говорит, все деньги, какие есть, и не волнуйся. Навар будет, что надо.

153

Я положил вилку на тарелку со спагетти.

- И что дальше?

- Времени мало было. Ну, я позвонила в банк, за-крыла два наших счета и перевела деньги в страховую компанию, господину Накамуре, чтобы он сразу купил акции, о которых отец говорил. Почти восемь миллио-нов иен набралось. Может, надо было больше купить?

Я взял стакан и сделал несколько глотков, пытаясь отыскать нужные слова:

- Что же ты сначала со мной не посоветовалась?

- О чем? - недоуменно спросила Юкико. - Ты же всегда покупаешь, если отец говорит. Я сама сколько раз уже так делала. Ты же говорил: действуй, как он ве-лит. И в этот раз так же было. Отец сказал: 'Надо сроч-но покупать. Времени в обрез'. Я так и сделала. До те-бя ведь не доберешься - ты в бассейне. В чем же тогда дело?

- Да ни в чем. Но я хочу, чтобы ты продала эти ак-ции, - проговорил я.

- Продала? - Юкико сощурилась как от яркого света.

- Продай все, что сегодня купила, а деньги положи обратно в банк.

- Но тогда придется комиссионные платить. Банк возьмет большую комиссию.

- Ничего, - сказал я. - Заплатим. Еще раз говорю: надо все продать.

Юкико вздохнула:

- Что произошло? Чего вы с отцом не поделили? Я не отвечал.

- Ты можешь сказать, в чем дело?

- Послушай, Юкико. Честно тебе скажу: мне все это опротивело. Все эти спекуляции с акциями. Я сам

154

хочу зарабатывать, своими собственными руками. И до сих пор это у меня вроде бы неплохо получалось. Тебе что? Денег не хватает?

- Я все знаю. Конечно же, ты замечательно ведешь дела, и жаловаться мне не на что. Ты же знаешь, как я те-бе благодарна и уважаю тебя. Но ведь отец хотел нам по-мочь. Он так хорошо к тебе относится.

- Все ясно. А ты знаешь, что такое инсайдерская информация? Когда стопроцентную гарантию прибыли обещают, знаешь как это называется?

- Нет.

- Это называется 'манипуляции с акциями'. По-нятно? Кто-то в какой-то фирме умышленно затевает с акциями игру, проворачивая разные комбинации, ис-кусственно увеличивает прибыль, а потом делит ее со своими компаньонами. Эти денежки текут в карманы политикам, идут на взятки. Это совсем не те акции, что твой отец рекомендовал нам покупать раньше. На тех ак-циях тоже можно нажиться. То, что он о них рассказы-вал, - полезная информация, не более того. Те акции тоже в основном растут, но с ними всякое может быть, курс ведь колеблется и не обязательно только вверх идет. А эти бумаги - совсем другое дело. От них плохо пахнет. Я с ними связываться не желаю.

Юкико задумалась, не выпуская из рук вилку.

- А это правда манипуляции? Ты наверняка знаешь?

- Хочешь - спроси у отца. Но я точно могу сказать: акций, в которых не заложен риск потерять деньги, не бывает. И если кто-то говорит: 'Ерунда! Есть такие акции!' - значит, что-то нечисто. Мой отец до самой пенсии, почти сорок лет, пахал в страховой компании. С утра до вечера, на совесть. И оставил после себя кро-шечный домик. Бог с ним. Может, он от рождения такой

155

бестолковый оказался. Но мать? Каждый вечер подсчи-тывала, сколько денег мы сегодня потратили: не дай бог, семейный бюджет на сто-двести иен не сойдется. Пони-маешь, в какой семье я рос? А ты говоришь: всего восемь миллионов собрала! Это же настоящие деньги, Юкико, не бумажки, которыми расплачиваются, когда в 'моно-полию' играют. Люди за такие деньги каждый день да-вятся в битком набитых электричках, берут сверхурочную работу, вертятся как белки в колесе и все равно - у них за год столько не выходит. Я восемь лет так жил и никог-да столько не зарабатывал. Мечтать не мог о восьми мил-лионах. Хотя тебе, наверное, этого не понять.

Юкико сидела молча, крепко прикусив губу и уста-вившись в свою тарелку. Я заметил, что уже почти кричу, и сбавил тон.

- Ты легко можешь сказать, что за полмесяца мы с вложенных денег вдвое больше получим. Было восемь миллионов, станет шестнадцать. Но мне кажется, нельзя так думать. Неправильно это. Я чувствую, как мало-по-малу втягиваюсь в авантюру, незаметно становлюсь ее участником. Будто в пустоту проваливаюсь.

Юкико посмотрела на меня через стол. Ничего не го-воря, я снова принялся за еду. Внутри все дрожало. Что это? Раздражение? Злость? Что бы ни было, я никак не мог унять эту непонятную дрожь.

- Извини. Я вовсе не собиралась лезть не в свое де-ло, - тихо промолвила Юкико после затянувшейся паузы.

- Ничего. Я тебя ни в чем не виню. Я вообще нико-го не виню, - отозвался я.

- Я прямо сейчас позвоню. Пусть продают. Все, до единой акции. Только не злись больше.

- А я и не злюсь.

В наступившей тишине мы продолжили трапезу.

156

- По-моему, ты что-то хочешь мне сказать, - не выдержала Юкико, заглядывая мне в глаза. - Что ты молчишь? Может, тебе неприятно об этом говорить? Ни-чего. Я все готова сделать, только скажи. Конечно, я бал-да - ни в чем не разбираюсь, а в бизнесе и подавно, но я не могу, когда у тебя такой несчастный вид. Не делай кислое лицо, пожалуйста. Ну скажи: чем ты недоволен?

Я покачал головой:

- Я ни на что не жалуюсь. Мне нравится то, чем я сейчас занимаюсь, только надо кое-что переделать. И те-бя я люблю. Единственное - иногда меня не устраивает, как твой отец ведет дела. Я против него ничего не имею. Он и в этот раз из лучших побуждений действовал. Спа-сибо. Так что я не злюсь. Просто временами никак не могу понять, что же я за человек такой. То я делаю или не то. Никак не пойму. Но я не злюсь.

- А вид у тебя все равно злой. Я вздохнул.

- Вот! Опять вздыхаешь, - не унималась Юки-ко. - Нет, все-таки тебя что-то раздражает. Все дума-ешь, думаешь...

- Ну я не знаю.

Юкико не сводила с меня глаз.

- Что у тебя в голове? Если бы я только знала! Мо-жет, помогла бы чем-нибудь.

Мне вдруг страшно захотелось тут же, на месте, все ей рассказать. Выложить начисто, облегчить душу. И не надо будет больше ничего скрывать, притворяться, врать. 'Послушай, Юкико! Я люблю одну женщину. Я не могу без нее. Не раз хотел с ней порвать, семью сохра-нить, компанию нашу, тебя, девчонок... Ничего не полу-чается. Я так больше не могу. Все! Увижу ее в следующий раз - меня уже ничто не удержит. Она у меня из головы

157

не выходит - и в постели с тобой о ней думаю, и когда сам с собой этим занимаюсь'.

Понятно, ничего такого я не сказал. Какой толк от по-добных признаний - легче все равно никому не станет.

Покончив с обедом, я вернулся в офис и взялся было опять за работу, однако голова не варила совершенно. Надо же. Такого Юкико наговорил... Кто меня за язык тянул? Нет, сказано-то все правильно, но не мне это го-ворить. Я вру ей самым бессовестным образом, тайком встречаюсь с Симамото. У меня права нет говорить такие вещи. Юкико за меня переживает. По-настоящему, все-рьез. А как я живу? Верю я вообще во что-нибудь? Есть во мне хоть какое-то постоянство? Меня точно парали-зовало от этих мыслей - пальцем шевелить не хотелось.

Закинув ноги на стол и зажав в кулаке карандаш, я тупо глазел в окно. Оно выходило на детскую площадку, где в хорошую погоду любили сидеть мамаши со своими отпрысками. Детишки копались в песочнице, катались с горки, а родительницы поглядывали на них и судачили. Глядя на малышей, я вспомнил своих девчонок. Захоте-лось взять в руки их теплые ладошки и, как обычно, по-вести гулять. Но мысли о дочках опять привели к Сима-мото. Я представил ее чуть приоткрытые губы. Дочери вылетели у меня из головы. Ни о ком, кроме нее, я ду-мать не мог.

Выйдя из офиса, я зашагал по Аояма и заглянул в ка-фе, где мы часто пили кофе с Симамото. Достал книгу и читал, пока не надоело, потом опять вернулся мысля-ми к ней. Вспомнилось, как достав сигарету из пачки 'Сэлема', она подносит к ней зажигалку, как беспечно поправляет челку, как чуть наклоняет голову, когда сме-ется. Больше сидеть одному было невмоготу, и я решил

158

прогуляться до Сибуя. Мне нравилось бродить по ули-цам, разглядывать дома и магазины, наблюдать за людь-ми. Нравилось передвигаться по городу на своих двоих. Но сейчас вокруг было тоскливо и пусто. Казалось, зда-ния потеряли форму, деревья поблекли, люди утратили живые чувства, лишились мечты.

Я забрел в полупустой кинотеатр и вперился в экран. Когда фильм кончился, вышел на улицу. Уже вечерело. Съел что-то в первом попавшемся ресторане. Площадь перед вокзалом затопили потоки служащих, спешивших домой с работы. Одна за другой в ускоренном темпе, как в старом кино, подлетали электрички, проглатывали тол-пившихся на платформах людей и уносились. Здесь де-сять лет назад я и заметил Симамото. Сколько времени прошло! Мне тогда было двадцать восемь, я еще не же-нился. А Симамото еще хромала. На ней был красный плащ и большие солнечные очки. С вокзальной площади она пошла к Аояма. Казалось, это было тысячу лет назад.

И вот опять все встало у меня перед глазами. Пред-новогодняя толчея, походка Симамото, каждый угол, который мы огибали, затянутое облаками небо, бумаж-ный пакет из универмага у нее в руке, чашка кофе, к ко-торой она так и не притронулась, рождественские пес-ни... Ну почему я не окликнул ее? Я задавал себе этот мучительный вопрос снова и снова. Ничто меня не свя-зывало, мне нечего было тогда терять. Я мог крепко при-жать ее к себе, и мы бы ушли вместе. Куда? Да какое это имеет значение! Что бы там ни было у Симамото, како-вы бы ни были обстоятельства, мы наверняка бы все преодолели. Но я не воспользовался этим шансом, поте-рял его навсегда в тот момент, когда меня схватил за ру-ку тот таинственный незнакомец средних лет, а Симамо-то села в такси и укатила неизвестно куда.

159

Я вернулся на Аояма совсем вечером, в переполненном метро. Пока сидел в кино, погода испортилась - на небо наползли тяжелые, пропитанные водой тучи, которые могли прохудиться в любую минуту. Я был без зонтика и в том же наряде, в каком утром ушел в бассейн, - в курт-ке яхтсмена, джинсах и кроссовках. По идее, надо было за-бежать домой переодеться - обычно я появлялся в своих заведениях в костюме - но я решил, что и так сойдет. Один раз можно и без галстука обойтись. Вреда не будет.

С семи часов зарядил дождик. Настоящий осенний - тихий, затяжной. Сначала, как обычно, я заглянул в бар, посмотреть, как дела. Там все переделали, как я хотел, до мельчайших деталей. Не зря планы рисовал и торчал там все время, пока строители работали. Бар сделался го-раздо уютнее, удобнее. Эффект от мягкого освещения усиливала музыка. В глубине помещения устроили от-дельную кухню. Я нанял классного повара, с которым мы составили меню из довольно простых, но оригинальных . блюд. Никаких излишеств. Такое мог приготовить только настоящий мастер. В конце концов, все это лишь закуска под выпивку, и нельзя заставлять людей тратить на нее много времени. Меню каждый месяц придумывали но-вое. Отыскать такого повара было нелегко, но я все-таки нашел, хотя обходился он мне дорого. Гораздо дороже, чем я рассчитывал. Впрочем, он стоил таких денег, и я был доволен. Клиенты, похоже, - тоже.

В начале десятого я прихватил зонтик и направился в 'Гнездо малиновки'. А в половине десятого туда яви-лась Симамото. Странно: она всегда выбирала для своих визитов тихие дождливые вечера.

14

На ней было белое платье, а поверх него - свободный темно-синий жакет. На воротнике брошка - маленькая серебряная рыбка. Платье самое простое, без украше-ний, но на Симамото оно смотрелось сногсшибательно. С тех пор как мы встречались в последний раз, она не-много загорела.

- Я думал, мы больше не увидимся, - сказал я.

- Ты так каждый раз говоришь, когда меня ви-дишь, - рассмеялась она, усаживаясь, как прежде, ря-дом со мной на табурет и кладя руки на стойку. - Но я же тебе записку оставила, что какое-то время меня не будет.

- Какое-то время - понятие относительное. Осо-бенно для того, кто ждет, - заметил я.

- Но ведь бывает, по-другому и не скажешь.

- 'Бывает' - тоже довольно абстрактное словечко.

- Пожалуй, ты прав. - На лице Симамото появи-лась ее привычная улыбка, напомнившая легкий порыв ветерка, прилетевший откуда-то. - Извини. Не хочу оп-равдываться, но я в самом деле ничего не могла сделать. Не было у меня других слов.

- Чего ж тут извиняться? Ведь я тебе говорил: это бар. Когда хочешь, тогда и приходишь. Я к этому при-вык. Не обращай внимания - это я так, про себя.

161

Симамото заказала бармену коктейль и пристально посмотрела на меня.

- Что это ты сегодня так оделся, по-домашнему?

- Пошел утром в бассейн и не переоделся. Времени не хватило, - ответил я. - Но так тоже, по-моему, не-плохо. Я так больше на себя похож.

- И выглядишь моложе. Тридцать семь тебе никак не дашь.

, - И тебе.

- Но и двенадцать не дашь.

- Двенадцать не дашь, - повторил я за ней.

Бармен подал Симамото коктейль. Она сделала гло-ток и мягко прикрыла глаза, будто стараясь разобрать какие-то едва слышные звуки. Я увидел у нее над веками все те же маленькие складочки.

- Знаешь, Хадзимэ, как я ваши коктейли вспоми-нала? Так хотелось! У тебя здесь они какие-то особенные получаются.

- Ты куда-то ездила? Далеко?

- Почему ты так подумал? - спросила Симамото.

- Ты так выглядишь... - сказал я. - За тобой буд-то шлейф тянется... Из долгих дальних странствий возвратясь...

Симамото подняла на меня взгляд и кивнула.

- Я долго... - начала было и осеклась, точно вспомнила что-то. Казалось, она пытается подобрать слова и не находит их. Закусила губу и снова улыбну-лась. - Все равно. Прости, пожалуйста. Надо было, ко-нечно, как-то дать о себе знать. Но мне хотелось, чтобы некоторые вещи оставались такими, какие есть. Заморо-женными в том же виде. Приду я сюда или не приду... Приду - значит, я здесь. Не приду - выходит, я где-то в другом месте.

162

- И никогда посередине?

- Никогда, - заявила Симамото. - Потому что по-середине ничего нет.

- А там, где посередине ничего нет, нет и самой се-редины, - объявил я.

- Совершенно верно.

- Иначе говоря, где нет собаки, не может быть и конуры?

- Точно, - сказала она и насмешливо взглянула на меня. - Должна сказать, у тебя оригинальное чувство юмора.

Музыканты заиграли 'Несчастных влюбленных'. Они часто исполняли эту вещь. Какое-то время мы сиде-ли, молча слушая музыку.

- Вопрос можно?

- Конечно, - сказал я.

- Какая у тебя связь с этой мелодией? - поинтере-совалась Симамото. - Я заметила, когда ты здесь, они всегда ее играют. Обязательный номер программы?

- Я бы не сказал. Просто ребята хотят сделать мне приятное. Знают, что она мне нравится, вот и играют.

- Замечательная вещь.

- Очень красивая, - кивнул я. - И непростая. Я это понял, когда несколько раз ее послушал. Не каждый музыкант такое сыграет. 'Несчастные влюбленные'. Дюк Эллингтон и Билли Стрэйхорн. Старая уже. 1957 год, по-моему.

- Интересно, а почему она так называется - 'Не-счастные влюбленные'?

- Ну, имеются в виду влюбленные, которые роди-лись под несчастливой звездой. Не повезло людям, по-нимаешь? В английском языке специальное слово есть - 'star-crossed'. Это о Ромео и Джульетте. Эллинг-

163

тон и Стрэйхорн написали сюиту для шекспировского фестиваля в Онтарио, и 'Влюбленные' - одна из ее ча-стей. Первыми ее исполнили Джонни Ходжес - он на альт-саксофоне был за Джульетту, а Пол Гонсалвес на те-нор-саксе за Ромео.

- Влюбленные, родившиеся под несчастливой звез-дой, - проговорила Симамото. - Будто про нас сказано.

- Мы с тобой что - влюбленные?

- А разве нет?

Я взглянул на нее. Она больше не улыбалась. Лишь в глазах будто бы мерцали еле заметные звездочки.

- Я ничего о тебе не знаю, - проговорил я. - Смо-трю тебе в глаза и все думаю: 'Абсолютно ничего'. Разве что совсем немножко о том времени, когда тебе было двенадцать лет. Жила по соседству девчонка, учились в одном классе... Но это когда было? Двадцать пять лет назад. Все твист танцевали, на трамваях ездили. Ни кас-сетников, ни прокладок, ни 'синкансэна', ни диетичес-ких продуктов. В общем, давно. Вот и все, что я о тебе знаю. Все остальное - тайна, покрытая мраком.

- Это у меня в глазах написано? Про тайну?

- Ничего у тебя не написано. Это у меня написано, а у тебя в глазах только отражается. Не волнуйся.

- Хадзимэ, - сказала Симамото. - Это, конечно, свинство, что я ничего тебе не рассказываю. Правда, свинство. Но это от меня не зависит. Не говори ничего больше.

- Ладно, не бери в голову. Это я так, про себя. Я ведь говорил уже.

Она поднесла руку к воротнику жакета и, поглаживая пальцами рыбку-брошку, молча слушала джаз. Мелодия кончилась, она похлопала музыкантам и пригубила кок-тейль. Потом, глубоко вздохнув, обернулась ко мне.

164

- Да, полгода - это много. Зато теперь я, может быть, какое-то время смогу сюда приходить.

- Волшебные слова, - сказал я.

- Волшебные слова? - переспросила Симамото.

- Может быть, какое-то время...

Она с улыбкой посмотрела на меня. Достала из су-мочки сигареты, прикурила от зажигалки.

- Иногда я смотрю на тебя и думаю, что вижу дале-кую звезду, - продолжал я. - Она так ярко светит, но свет от нее идет десятки тысяч лет. Может статься, и звезды-то уже нет. А он все равно как настоящий. Та-кой реальный... Реальнее ничего не бывает.

Симамото не отвечала.

- Вот ты пришла. Ты здесь. Или, по крайней мере, мне так кажется. Хотя, может, это и не ты, а всего-навсе-го твоя тень. А ты на самом деле где-нибудь в другом ме-сте. А может, тебя уже нет. Может, ты исчезла давным-давно. Я вообще перестаю что-либо понимать. Протягиваю руку - хочу убедиться, что ты здесь, а ты опять прячешься за этими словечками - 'может быть', 'какое-то время'. Так и будет продолжаться?

- Боюсь, что да. Пока, - вымолвила Симамото.

- Своеобразный у тебя юмор, однако, - сказал я. И улыбнулся.

Она ответила своей улыбкой - словно после дождя тихо раздвинулись тучи и сквозь них пробился первый солнечный луч. Улыбка собрала в уголках ее глаз теп-лые маленькие морщинки, сулившие нечто необыкно-венное.

- Хадзимэ, а я тебе подарок принесла.

С этими словами Симамото протянула мне большой конверт, обернутый в красивую бумагу и перевязанный красной ленточкой.

165

- Похоже на пластинку, - предположил я, взвеши-вая конверт в руке.

- Диск Ната Кинга Коула. Тот самый, который мы с тобой тогда слушали. Помнишь? Дарю.

- Спасибо. А ты как же? Память об отце все-таки.

- Ничего. У меня другие пластинки остались. А эта - тебе.

Я рассматривал упакованную в бумагу пластинку с ленточкой; и шум голосов, и звучавшая в клубе музы-ка уплывали куда-то далеко-далеко, словно их уносило стремительным течением. Остались только мы вдвоем. Все остальное - иллюзия, зыбкие декорации из папье-маше. Настоящими были только мы - я и Симамото.

- Послушай, давай поедем куда-нибудь и послуша-ем вместе, - предложил я.

- Было бы здорово.

- У меня в Хаконэ дача. Там никто не живет, и сте-реосистема есть. Сейчас мы туда за полтора часа добе-ремся.

Симамото посмотрела на часы, перевела взгляд на меня.

- Ты прямо сейчас собрался ехать? - Да.

Она сощурилась, точно всматривалась куда-то вдаль.

- Уже одиннадцатый час. До Хаконэ, потом обрат-но. Когда же мы вернемся? А как же ты?

- Никаких проблем. Ты как?

Еще раз убедившись который час, Симамото опусти-ла веки и просидела так секунд десять. А когда открыла глаза, лицо ее было совсем другим - словно за эти мгно-вения она успела перенестись в неведомую даль и вер-нуться, оставив там что-то.

- Хорошо. Едем.

166

Подозвав парня, который был в клубе за распоряди-теля, я сказал, что ухожу, и попросил его сделать, что по-ложено, когда заведение закроется, - опечатать кассу, разобрать счета и положить выручку в банковскую ячей-ку, куда у нас был доступ и ночью. Проинструктировав его, сходил домой за 'БМВ', который стоял в подземном гараже. Из ближайшего автомата позвонил жене и сооб-щил, что еду в Хаконэ.

- Прямо сейчас? - удивилась она. - В Хаконэ? В такое время?

- Мне обдумать кое-что надо.

- Сегодня, выходит, уже не вернешься?

- Скорее всего, нет.

- Извини, Хадзимэ. Я долго думала и поняла, что глупость сделала. Ты был прав. Акции я продала, все. Приходи домой, хорошо?

- Юкико, я на тебя не сержусь. Совершенно. Забудь ты об этом. Просто я хочу подумать. Мне нужен всего один вечер.

Жена довольно долго молчала, пока наконец я не ус-лышал:

- Хорошо. - Ее голос показался мне страшно уста-лым. - Поезжай. Только будь осторожен за рулем. Дождь идет.

- Буду.

- Знаешь, я что-то запуталась, - говорила Юки-ко. - Я тебе мешаю?

- Совершенно не мешаешь, - отозвался я. - Ты тут ни при чем. Скорее, дело во мне. И не переживай, пожалуйста. Мне просто подумать хочется. Вот и все.

Я повесил трубку и поехал к бару. Похоже, все это время Юкико думала о нашем разговоре за обедом, про-кручивала в голове, что нами было сказано. Я понял это

167

по ее голосу - такому усталому и растерянному, - и на душе стало тошно. Дождь все лил, не переставая. Я от-крыл Симамото дверцу машины.

- Ты никому звонить не будешь? - спросил я.

Она молча покачала головой и, повернувшись к ок-ну, прижалась лицом к стеклу, как тогда, когда мы воз-вращались из Ханэды.

Дорога до Хаконэ была свободна. В Ацуги мы съеха-ли с 'Томэя'¹ и по местному хайвею помчались в сторо-ну Одавары. Стрелка спидометра колебалась между 130 и 140. Дождь временами превращался в настоящий ли-вень, но это была моя дорога - я ездил по ней множест-во раз и знал каждую извилину, каждый уклон и подъем. За всю дорогу мы едва обменялись несколькими фраза-ми. Я тихо включил квартет Моцарта и сосредоточился на дороге. Симамото, не отрываясь, смотрела в окно, по-груженная в свои мысли, и изредка поглядывала в мою сторону. Под ее взглядом у меня начинало першить в горле. Чтобы унять волнение, мне пришлось несколь-ко раз сглотнуть слюну.

- Хадзимэ, - заговорила Симамото, когда мы про-езжали Кодзу. - Что-то ты не очень джаз слушаешь. Только у себя в клубе, да?

- Правда. Почти не слушаю. Классику предпочитаю.

- Что так?

- Потому, наверное, что джаза на работе хватает. Че-го-то другого хочется. Классики или рока... Но не джаза.

- А жена твоя что слушает?

- Ей как-то музыка не очень. Что я слушаю - то и она. Даже не помню, чтобы она пластинки заводила. По-моему, она и проигрывателем пользоваться не умеет.

¹ Скоростная автомобильная дорога в центральной части о. Хонсю. '

168

Симамото протянула руку к коробке с кассетами и достала пару штук. На одной из них были детские пе-сенки, которые мы распевали с дочками по дороге в дет-сад, - 'Пес-полицейский', 'Тюльпан'... Она с удивле-нием, как на диковину, посмотрела на кассету с нарисованным на ней Снупи.

- Хадзимэ, - помолчав продолжала она, переве-дя взгляд на меня. - Вот ты рулишь, а я думаю: сейчас бы взять и крутануть руль в сторону. Мы тогда разо-бьемся, да?

- На скорости 130 - наверняка.

- Ты не хотел бы вот так умереть вместе?

- Не самый лучший вариант, - рассмеялся я. - И потом, мы еще пластинку не послушали. Мы же за этим едем, правильно?

- Ладно, не буду. Иногда лезет в голову всякая чушь.

Ночи в Хаконэ стояли прохладные, хотя было только на-чало октября. На даче я включил свет и зажег газовую печку в гостиной. Достал из шкафа бокалы и бутылку бренди. Скоро в комнате стало тепло, мы уселись вместе на диван, как когда-то, и я поставил пластинку Ната Кинга Коула. Огонь из печки отражался в бокалах крас-новатыми отблесками. Симамото сидела, подобрав под себя ноги, одна рука лежала на спинке дивана, другая - на коленях. Все, как прежде. В школе она стеснялась по-казывать свои ноги, и эта привычка осталась до сих пор - даже после операции. Нат Кинг Коул пел 'К югу от границы'. Как давно я не слышал эту мелодию...

- В детстве, когда я ее слушал, мне страшно хоте-лось узнать, что же такое находится там, к югу от гра-ницы.

169

- Мне тоже, - сказала Симамото. - Знаешь, как меня разочаровало, когда я выросла и прочитала слова песни по-английски. Оказалось, он просто о Мексике поет. А я думала, там что-то такое...

- Какое?

Симамото провела рукой по волосам, собирая их на затылке.

- Не знаю. Что-то очень красивое, большое, мягкое.

- Что-то очень красивое, большое, мягкое, - по-вторил я. - Съедобное?

Она расхохоталась, блеснув белыми зубками:

- Вряд ли.

- Ну, а потрогать-то можно хотя бы?

- Может быть.

- Опять может быть!

- Что ж поделаешь, раз в мире так много неопреде-ленности, - ответила Симамото.

Я протянул руку к спинке дивана и дотронулся до ее пальцев. Я так давно не прикасался к ней - с того само-го дня, когда мы улетали в Ханэду из аэропорта Комацу. Ощутив мое прикосновение, она подняла на меня глаза и тут же опустила.

- К югу от границы, на запад от солнца, - прогово-рила Симамото.

- А на запад от солнца - там что?

- Есть места. Ты слыхал о такой болезни - сибир-ская горячка?

- Не приходилось.

- Я когда-то о ней читала. Давно. Еще в школе, классе в восьмом-девятом. Не помню только, что за книжка... В общем, ею болеют в Сибири крестьяне. Представь: вот ты крестьянин, живешь один-одинеше-

170

нек в этой дикой Сибири и каждый день на своем поле горбатишься. Вокруг - никого, насколько глаз хватает. Куда ни глянь, везде горизонт - на севере, на востоке, на юге, на западе. И больше ничего. Утром солнце на востоке взойдет - отправляешься в поле; подойдет к зе-ниту - значит, перерыв, время обедать; сядет на запа-де - возвращаешься домой и спать ложишься.

- Да, не то что бар держать на Аояма.

- Да уж, - улыбнулась Симамото и чуть наклонила голову. - Совсем не то. И так каждый день, из года в год, из года в год.

- Но зимой в Сибири на полях не работают.

- Зимой, конечно, отдыхают, - согласилась она. - Зимой дома сидят, там тоже работы хватает. А приходит весна - опять в поле. Вот и представь, что ты такой кре-стьянин.

- Представил.

- И приходит день, и что-то в тебе умирает.

- Умирает? Что ты имеешь в виду?

- Не знаю, - покачала головой Симамото. - Что-то такое... Каждый день ты видишь, как на востоке под-нимается солнце, как проходит свой путь по небу и ухо-дит на западе за горизонт, и что-то в тебе рвется. Умирает. Ты бросаешь плуг и тупо устремляешься на за-пад. На запад от солнца. Бредешь день за днем как одер-жимый - не ешь, не пьешь, пока не упадешь замертво. Это и есть сибирская горячка - hysteria siberiana.

Я вообразил лежащего на земле мертвого сибирского крестьянина и поинтересовался:

- Но что там, к западу от солнца? Симамото опять покачала головой.

- Я не знаю. Может, ничего. А может, и есть что-то. Во всяком случае - не то, что к югу от границы.

171

Нат Кинг Коул запел 'Вообрази', и Симамото, как раньше, стала тихонько напевать:

Пуритэн ню'а хапи бэн ню'а бру

Итизн бэри ха'то ду

- Знаешь, - заговорил я, - когда ты куда-то пропала в последний раз, я столько о тебе думал. Почти полго-да, каждый день, с утра до вечера. Пробовал заставить себя не думать, но ничего не вышло. И вот что я решил. Не хочу, чтобы ты опять уходила. Я не могу без тебя и не собираюсь снова тебя терять. Не хочу больше слышать: 'какое-то время', 'может быть'... Ты говоришь: какое-то время мы не сможем видеться, - и куда-то исчеза-ешь. И никому не известно, когда же ты вернешься. Никаких гарантий. Ты вообще можешь не вернуться, и что? Дальше жить без тебя? Я не выдержу. Без тебя все теряет всякий смысл.

Симамото молча смотрела на меня с все той же лег-кой, спокойной улыбкой, на которую не могло повли-ять ничто. Но понять, что творится в ее душе, было не-возможно. Бог знает, что скрывалось за этой улыбкой. Перед ней я на какое-то мгновение словно лишился способности чувствовать, лишился всех ощущений и эмоций. Перестал понимать, кто я такой и где я. И все-таки слова, которые надо было сказать, на-шлись:

- Я тебя люблю. Правда. Так у меня ни с кем не бы-ло. Это что-то особенное, такого больше никогда не бу-дет. Я уже столько раз тебя терял. Хватит. Я не должен был тебя отпускать. За эти месяцы я окончательно по-нял: я люблю тебя, не могу без тебя жить и не хочу, что-бы ты уходила.

172

Выслушав мою тираду, Симамото закрыла глаза. На-ступила пауза. В печке горел огонь, Нат Кинг Коул пел свои старые песни. 'Хорошо бы еще что-то сказать', - подумал я, но больше в голову ничего не приходило.

- Выслушай меня, Хадзимэ, - наконец заговорила Симамото. - Внимательно выслушай - это очень важ-но. Я уже тебе как-то говорила: серединка на половин-ку - такая жизнь не по мне. Ты можешь получить все или ничего. Вот главный принцип. Если же ты не про-тив, чтобы все оставалось как есть, пусть остается. Сколько это продлится - не знаю; постараюсь, чтобы подольше. Когда я смогу, мы будем встречаться, но если нет - значит, нет. Я не буду являться по твоему зову, ког-да тебе захочется. Пойми. А если тебя это не устраивает и ты не хочешь, чтобы я опять ушла, бери меня всю, це-ликом, так сказать, со всем наследством. Но тогда и ты нужен мне весь, целиком. Понимаешь, что это значит?

- Понимаю, - сказал я.

- И все же хочешь, чтобы мы были вместе?

- Это уже решено. Я все время думал об этом, пока тебя не было. И решил.

- Погоди, а жена как же? Дочки? Ведь ты их лю-бишь, они тебе очень дороги.

- Конечно, люблю. Очень. И забочусь о них. Ты пра-ва. И все-таки чего-то не хватает. Есть семья, работа. Все замечательно, грех жаловаться. Можно подумать, что я счастлив. Но чего-то недостает. Я это понял год назад, когда снова тебя увидел. Что мне еще нужно в жизни? От-куда этот вечный голод и жажда, которые ни жена, ни де-ти утолить не способны. В целом мире только один чело-век может такое сделать. Ты. Только с тобой я могу насытить свой голод. Теперь я понял, какой голод, какую жажду терпел все эти годы. И обратно мне хода нет.

173

Симамото обвила меня руками и прильнула, поло-жив голову на мое плечо. Она прижималась ко мне теп-ло и нежно.

- Я тоже тебя люблю, Хадзимэ. И всю жизнь только тебя любила. Ты не представляешь, как я люблю тебя. Я всегда о тебе думала - даже когда была с другим. Вот по-чему я не хотела, чтобы мы снова встретились. Чувство-вала - не выдержу. Но не видеть тебя тоже было невоз-можно. Сначала мне просто хотелось тебя увидеть и все. Я думала этим ограничиться, но когда увидела, не могла не заговорить. - Ее голова по-прежнему лежала у меня на плече. - Я мечтала, чтобы ты меня обнял, еще когда мне было двенадцать. А ты не знал?

- Не знал, - признался я.

- И как же я хотела сидеть так с тобой, обнявшись, без одежды. Тебе, наверное, такое и в голову не прихо-дило?

Я крепче прижал ее к себе и поцеловал. Симамото закрыла глаза и замерла. Наши языки сплелись, я ощу-щал под ее грудью удары сердца - страстные и теплые. Зажмурившись, представил, как в ее жилах бьется алая кровь. Гладил ее мягкие волосы, вдыхая их аромат, а она требовательно водила руками по моей спине. Пластинка кончилась, проигрыватель отключился и рычаг звуко-снимателя автоматически вернулся на место. И снова лишь шум дождя наполнял комнату. Симамото открыла глаза и прошептала:

- Мы все правильно делаем, Хадзимэ? Я действи-тельно тебе нужна? Ты в самом деле собираешься из-за меня все бросить?

- Да, я так решил, - кивнул я.

- Но если бы мы не встретились, ты жил бы спо-койно - никаких хлопот, никаких сомнений. Разве нет?

174

- Может, и так. Но мы встретились, и обратного пу-ти уже нет. Помнишь, ты как-то сказала: что было, того не вернешь. Только вперед. Что будет - то будет. Глав-ное, что мы вместе. Вдвоем начнем все заново.

- Сними одежду, я хочу на тебя посмотреть, - по-просила она.

- Ты что, хочешь, чтобы я разделся?

- Угу. Сними с себя все. А я посмотрю. Ты не против?

- Нет, почему же. Если ты так хочешь... - Я начал раздеваться перед печкой - снял куртку, тенниску, джинсы, майку, трусы. Она попросила меня встать голы-шом на колени. От охватившего меня возбуждения я весь напрягся, отвердел и в смущении стоял перед ней. Чуть отстранившись, Симамото рассматривала меня, а сама даже жакета не сняла.

- Чудно как-то, - рассмеялся я. - Что это я один разделся?

- Какой ты красивый, Хадзимэ, - проговорила она, подвинулась ближе, нежно сжала в пальцах мой пе-нис и прильнула к моим губам. Положив руки мне на грудь, долго ласкала языком соски, поглаживала волосы на лобке. Прижавшись ухом к пупку, взяла мошонку в рот. Зацеловала всего - с головы до пят. Казалось, она нянчится не со мной, а с самим временем - гладит его, ласкает, облизывает.

- Ты разденешься? - спросил я ее.

- Потом. Я хочу на тебя наглядеться, трогать, лас-кать вволю. Ведь стоит мне сейчас раздеться - ты сразу на меня набросишься. Даже если буду отбиваться, все равно не отстанешь.

- Это точно.

- А я так не хочу. Не надо торопиться. Мы так дол-го шли к этому. Мне хочется сначала хорошенько рас-

175

смотреть твое тело, потрогать его руками, прикоснуться губами, языком. Медленно-медленно. Иначе я не смогу дальше. Ты, наверное, думаешь, что я чудачка, но мне это нужно, пойми. Молчи и не возражай.

- Да я совсем не против. Делай, как тебе нравится. Просто ты так меня разглядываешь...

- Но ведь ты мой?

- Конечно, твой.

- Значит, стесняться нечего.

- Нечего. Наверное, я еще не привык.

- Потерпи немного. Я так долго об этом мечтала, - говорила Симамото.

- Мечтала посмотреть на меня? Посмотреть, пощу-пать, а самой сидеть застегнутой на все пуговицы?

- Именно. Ведь я столько лет мечтала увидеть, ка-кой ты. Рисовала в голове твое тело без одежды. Пред-ставляла, какой он у тебя большой и твердый.

- Почему ты об этом думала?

- Почему? - удивилась Симамото. - Ты спраши-ваешь 'почему'? Я же люблю тебя. Женщина вообража-ет любимого мужчину голым. Что тут плохого? А ты раз-ве об мне так не думал?

- Думал.

- Меня представлял, наверное, когда мастурбировал?

- Было дело. В школе, - сказал я и тут же спохва-тился. - Хотя нет, что я говорю? Совсем недавно.

- И я так делала. Представляла, какое у тебя тело под одеждой. У женщин тоже такое бывает.

Я снова прижал ее к себе, медленно поцеловал и по-чувствовал, как во рту движется ее язык.

- Люблю, - выдохнул я.

- Я тоже, Хадзимэ. Только тебя и никого больше. Можно еще посмотреть на тебя?

- Конечно.

Симамото легонько сжала в ладони мои органы.

- Какая прелесть... Так бы и съела.

- С чем же я тогда останусь?

- Но мне хочется! - Она долго не выпускала мою мошонку, как бы прикидывая, сколько она может ве-сить. Медленно и очень аккуратно взяла губами мой де-тородный орган и посмотрела мне в глаза.

- Можно я сначала буду делать так, как хочу? Раз-решаешь?

- Я все тебе разрешаю. Только не ешь, пожалей меня.

- Ты не смотри на то, что я делаю. И не говори ни-чего, а то я стесняюсь.

- Хорошо, - обещал я.

Я так и стоял на коленях; Симамото обняла меня ле-вой рукой за талию, а свободной рукой, не снимая пла-тья, стянула с себя чулки и трусы и принялась губами и языком облизывать мою плоть. Не выпуская ее изо рта, медленными движениями стала водить рукой у себя под юбкой.

Я молчал. А что, собственно, говорить, если челове-ку так нравится. При виде того, как работают ее губы и язык, как плавно ходит рука под юбкой, мне вдруг вспомнилась та Симамото, которую я видел на парковке у боулинга. Застывшая, белая словно полотно, и я по-прежнему ясно представлял затаившуюся в глубине ее глаз непроглядную пустоту - такую же ледяную, как скрытая под землей вечная мерзлота. Вспомнилась ти-шина, глубокая настолько, что в ней без следа тонут лю-бые звуки. И вымерзший, наполненный этой гулкой ти-шиной воздух.

Тогда впервые в жизни я оказался с глазу на глаз со смертью. Терять близких, видеть, как у тебя на глазах

176

177

умирает человек, мне до сих пор не приходилось, и я не представлял, что такое смерть. В тот день она предстала передо мной во всем своем омерзении, распростерлась в каких-то сантиметрах от моего лица. 'Вот она, смерть!' - подумал я и услышал: 'Погоди, когда-нибудь наступит и твой черед'. В конце концов, каждому из нас предстоит в одиночестве пройти свой путь к этим без-донным глубинам и погрузиться в источник мрака и пу-стоты, где никогда не прозвучит ни единый отклик. Столкнувшись лицом к лицу с этой бездонной черной дырой, я испытал парализующий дыхание ужас.

Заглядывая в леденящую душу темную бездну, я гром-ко звал ее: 'Симамото-сан! Симамото-сан!', но голос рас-творялся в нескончаемом ничто. Глаза ее никак не реаги-ровали на мои призывы. Симамото дышала все так же, чуть заметно, и это размеренное, легкое, как дуновение ветерка, дыхание убеждало меня: она еще здесь, на нашем свете. Хотя, судя по глазам, смерть одолевала ее.

Я вглядывался в затопивший глаза Симамото мрак, звал ее и не мог избавиться от чувства, что все глубже проваливаюсь в бездну. Она засасывала меня как вакуум, и силу ее я помню до сих пор. Она по-прежнему хочет достать меня.

Я крепко зажмурился, прогоняя кошмар из головы.

Протянув руку, я погладил ее волосы, коснулся ушей, положил руку на лоб. Тело Симамото было теплым и мягким. Она отдавалась своему занятию с таким увле-чением, что, казалось, собиралась высосать из меня саму жизнь. Ее рука двигалась под юбкой между ног, не пере-ставая, будто общаясь с кем-то на особом языке. Нако-нец Симамото приняла в рот запас моей мужской энер-гии - все, до последней капли. Рука замерла, глаза закрылись.

178

- Извини, - послышался ее голос.

- За что же? - удивился я.

- Мне так этого хотелось. Умираю от стыда, но без этого я бы все равно не успокоилась. Это что-то вроде обряда для нас двоих. Понимаешь?

Я привлек Симамото к себе и легонько прижался ще-кой к ее теплой щеке. Приподняв волосы, поцеловал в ухо, заглянул в глаза и увидел там свое отражение. В от-крывшейся передо мной бездонной глубине бил родник и мерцало слабое сияние. 'Огонек жизни, - подумал я. - Сейчас горит, а ведь когда-нибудь и он погаснет'. Симамото улыбнулась, и в уголках глаз, как обычно, за-легли крошечные морщинки. Я поцеловал их.

- А теперь можешь меня раздеть, - сказала Сима-мото. - И делай, что хочешь. Теперь твоя очередь.

- Может, у меня воображения не хватает, но я пред-почитаю традиционный способ. Ты как?

- Чудесно. И обычный подойдет.

Я снял с нее платье, лифчик, уложил на постель и осыпал поцелуями. Изучил каждый изгиб ее тела, ощу-пал и поцеловал каждый сантиметр, убеждая себя в том, что вижу, запоминая. Это заняло немало времени. Мно-го лет прошло до этого дня, и я, как и Симамото, не хо-тел спешить. Я сдерживал себя, пока не пришел конец терпению, - и тогда медленно вошел в нее.

Мы любили друг друга снова и снова - то нежно, то с неистовой страстью - до самого утра и заснули, ког-да уже начало светать. В один момент, когда наши тела снова слились в единое целое, Симамото вдруг неистово зарыдала и, как одержимая, заколотила кулаками по мо-им плечам и спине. Я крепко прижал ее к себе. Мне по-казалось: не удержи я ее, и она разлетится на куски. Я

179

долго гладил ее по спине, стараясь успокоить. Целовал шею, разбирал пальцами спутавшиеся волосы. Со мной была уже не та невозмутимая и сдержанная Симамото, которую я знал прежде. Стывшая все эти годы в тайни-ках ее души мерзлота начала понемногу таять и подни-маться к поверхности. Я уловил ее дыхание, издали ощу-тил ее приближение. Дрожь замершей в моих руках Симамото передавалась мне, а вместе с ней приходило чувство, что она сама становится моей, и мы никогда больше не расстанемся.

- Я хочу все знать о тебе, - говорил я. - Какая у те-бя жизнь была до сих пор, где сейчас живешь, чем зани-маешься. Замужем ты или нет. Все - от и до. И больше никаких секретов.

- Завтра, - отвечала она. - Наступит завтра, и я все расскажу. А пока ни о чем не спрашивай. Сегодня ты ничего не знаешь. Если я все расскажу, обратного пути для тебя уже не будет.

- Я и не собираюсь возвращаться обратно. И кто знает, а вдруг завтра вообще не наступит. И я никогда не узнаю, что ты от меня скрываешь.

- Лучше бы завтра и вправду не приходило. Ты бы так ничего и не узнал.

Я хотел возразить, но она не дала мне сказать, закрыв рот поцелуем.

- Вот бы это 'завтра' лысые орлы склевали. Подой-дет им такая пища, как думаешь? - спросила Симамото.

- В самый раз. Вообще-то они искусством питают-ся, но 'завтра' тоже подойдет.

- А грифы жрут...

- ...мертвечину, трупы человеческие, - сказал я. - Совсем другие птицы.

- А орлы, значит, едят искусство и 'завтра'?

180

- Вот-вот.

- Меню что надо!

- А на десерт закусывают книжным каталогом 'Вы-шли в свет'.

- И тем не менее - до завтра, - улыбнулась Си-мамото.

* * *

Завтра все-таки наступило. Проснувшись, я обнару-жил, что рядом никого нет. Дождь кончился, и в окно спальни прозрачным ярким потоком вливалось утрен-нее солнце. Часы показывали начало десятого. Сима-мото в постели не оказалось; на лежавшей рядом по-душке осталась небольшая вмятина от ее головы. Я встал с кровати и вышел в гостиную. Заглянул в кух-ню, в детскую, в ванную, но нигде не нашел ее. Вместе с ней исчезла одежда и туфли, оставленные в прихожей. Я сделал глубокий вдох, чтобы вернуть себя к реально-сти, однако реальность оказалась непривычной и странной - не такой, как я думал. И совершенно ме-ня не устраивала.

Одевшись, я вышел на улицу. 'БМВ' стоял на мес-те - там, где я оставил его ночью. А вдруг Симамото проснулась раньше и решила прогуляться? Я обошел вокруг дома, потом сел в машину и поехал по окрест-ностям. Добрался даже до соседнего городка Мияносита - безрезультатно. Вернулся на дачу - по-прежнему никого. Обшарил весь дом, надеясь отыскать какую-нибудь записку, но так ничего и не нашел. Ничего, на-поминающего о том, что еще совсем недавно она была здесь.

181

Без Симамото в доме стало ужасно пусто и душно. Воздух наполнился шершавыми пылинками, от которых першило в горле. Я вспомнил о подарке - пластинке Ната Кинга Коула. Ее тоже нигде не оказалось. Похоже, она унесла ее с собой.

Симамото опять исчезла, на этот раз даже не оставив мне надежд, что может быть через какое-то время мы встретимся снова.

15

В тот день я вернулся в Токио почти в четыре, просидев на даче до полудня в надежде, что Симамото вернется. Чтобы ожидание не превратилось в пытку, навел поря-док на кухне, разобрал и разложил одежду. Тишина дави-ла своей тяжестью, доносившиеся время от времени птичьи голоса и шум проезжавших автомобилей звучали как-то неестественно, не в такт. Будто неведомая сила искажала окружавшие меня звуки, гнула, сминала их. А я все сидел и ждал чего-то. Мне казалось: что-то долж-но произойти. Не могло же все вот так кончиться...

Но не произошло ничего. Симамото - не такой че-ловек, чтобы, раз что-то решив, изменять потом свое ре-шение. Надо было возвращаться. Маловероятно, конеч-но, но если ей захочется дать о себе знать, она может прийти ко мне в джаз-клуб. Сидеть дальше в Хаконэ, в любом случае, не имело смысла.

Возвращаясь в Токио, я тщетно пытался заставить себя сосредоточиться на дороге - несколько раз не за-метил светофора, проехал поворот, перестраивался не в те ряды. Оставив машину на стоянке у клуба, позвонил из автомата домой и сообщил Юкико, что вернулся и сразу иду на работу.

- Что же ты так долго? Ведь я волновалась. Позво-нил хотя бы, - сухо сказала она.

183

- Со мной все в порядке. Не беспокойся. - Я не представлял, как звучит по телефону мой голос. - Со временем туго, поэтому я прямо в офис. Счета надо про-верить. А оттуда - в клуб.

В офисе я сел за стол и так и просидел один, ничего не делая, до вечера. Сидел и думал о прошлой ночи. Ско-рее всего, Симамото вообще не спала, а дождалась, пока я засну, и ушла на рассвете. Интересно, как же она в го-род вернулась? До шоссе далековато, но даже если она дошла, сесть в такой ранний час в автобус или поймать такси в горах Хаконэ - дело почти невозможное. Да в придачу у нее туфли на высоких каблуках.

Почему ей пришлось вот так уйти? Этот вопрос му-чил меня всю дорогу до Токио. Мы же поклялись, что теперь принадлежим друг другу, и вспыхнули, забыв обо всем. И все-таки после всего, что произошло меж-ду нами, она меня бросила, сбежала, ничего не объяс-нив. Да еще и пластинку прихватила. А говорила - по-дарок. Должен же быть во всем этом какой-то смысл, какая-то причина... Ну не могла Симамото просто взять и ни с того ни с сего уехать. Я ломал голову, прикиды-вал разные варианты, но логического объяснения ее поступку не находил. Мысли разбегались, и от попыток собрать их вместе тупо заныла голова. Я почувствовал страшную усталость, сел на офисную тахту и, присло-нившись к стенке, закрыл глаза. Открыть их сил уже не осталось. Воспоминания - единственное, на что я был способен. Вместо мыслей в мозгу раз за разом, словно на повторе склеенной в кольцо пленки, прокручива-лись картины прошлой ночи. Я вспоминал, какое у нее тело, как она лежала с закрытыми глазами возле печки, обнаженная. Ее шею, грудь, линию от плеча до бедер, волосы на лобке, под которыми скрывалось самое ин-

184

тимное, спину, бедра, ноги. Так близко, так ярко. Бли-же и ярче реальности.

Сидеть в тесной комнате в окружении живых виде-ний было невозможно. Я вышел из офиса и какое-то время бродил по округе без всякой цели. Потом зашел в джаз-клуб, побрился в туалете и вообще привел себя в порядок. Я ведь с самого утра не умывался и не пере-одел куртку, в которой ездил в Хаконэ. Никто в клубе ни-чего не сказал, хотя персонал и посматривал на меня с недоумением. Домой идти не хотелось. Стоило пред-стать перед Юкико, и я бы во всем сознался - что люб-лю Симамото, что провел с нею ночь, что собираюсь все бросить - дом, дочерей, работу...

Конечно, следовало ей все рассказать, но я не мог. Не мог понять, что правильно, а что нет. Не мог разо-браться даже в том, что со мной происходит. Потому и пошел в клуб, а не домой, и решил ждать Симамото, хотя знал прекрасно, что она не придет. Просто ничего другого не оставалось. Я наведался в бар, чтобы прове-рить, нет ли ее там, потом вернулся в 'Гнездо малинов-ки' и просидел за стойкой до самого закрытия. Как обычно, перекинулся парой фраз с завсегдатаями. Под-дакивал, с трудом улавливая, о чем речь, а у самого перед глазами стояла Симамото, ее тело. Представлял, как мягко и нежно оно принимало меня. Как Симамото зо-вет меня по имени. И стоило зазвонить телефону, как сердце начинало колотиться в груди.

Клуб закрылся, гости разошлись, а я все сидел за стойкой, пил и совершенно не пьянел. Скорее наобо-рот - в голове наступало просветление. Домой я вернул-ся в третьем часу. Юкико не спала, дожидаясь моего при-хода. Сон меня не брал, я сел за стол в кухне и налил себе виски. Жена тоже подсела ко мне со стаканом.

185

- Поставь какую-нибудь музыку, - попросила она. Взяв первую попавшуюся кассету, я сунул ее в магнито-фон и сделал потише, чтобы не разбудить детей. Мы си-дели друг напротив друга, пили виски и молчали.

- У тебя есть другая женщина? - спросила наконец Юкико, поглядев мне в глаза.

Я кивнул. Сколько раз она повторяла про себя эти слова, прежде чем произнести вслух? Они прозвучали очень отчетливо и серьезно.

- Что ж, значит, ты ее любишь. И у вас все по-серь-езному?

- Да, - вымолвил я. - Это серьезно, но не совсем то, что ты думаешь.

- Откуда ты знаешь, что я думаю? Ты правда счита-ешь, что знаешь, о чем я могу думать?

Я промолчал. Говорить было, в общем-то, нечего. Юкико тоже молчала. Тихо играла музыка - то ли Ви-вальди, то ли Телеман. Кто-то из них двоих.

- Вряд ли тебе известно, о чем я думаю, - продол-жала Юкико. Она говорила медленно, четко выговари-вая каждое слово, будто объясняя ребенку. - Ты и поня-тия не имеешь.

Она кинула на меня взгляд, но, поняв, что возражать я не собираюсь, взяла стакан и сделала глоток виски. Медленно покачала головой:

- Не такая уж я дура. Я с тобой живу, сплю с тобой. Уж такие-то вещи я понимаю.

Я смотрел на нее и молчал.

- Ни в чем я тебя не виню. Ну полюбил другую, ни-чего не поделаешь. Любишь, кого любишь. Со мною те-бе чего-то не хватало Я знаю. Жили мы до сих пор нор-мально, и относился ты ко мне хорошо. Я с тобой была очень счастлива. Наверное, ты меня все еще любишь.

186

Но теперь все понятно: тебе одной меня мало. Рано или поздно это все равно бы произошло. Поэтому я не обви-няю тебя, что ты полюбил другую. И даже не сержусь, не обижаюсь. Странно, наверное, но это так. Просто мне больно, очень больно. Я знала, что будет больно, но не думала, что так сильно.

- Прости.

- Не надо просить прощения. Хочешь уходить - уходи. Я тебя не держу. Ну что? Уходишь?

- Не знаю, - ответил я., - Я хотел бы объяснить...

- ...что у вас с ней было? - Да.

Юкико покачала головой:

- Я не хочу о ней ничего слышать. Не надо делать мне еще больнее. Меня не интересует, какие у вас с ней отношения. Я знать этого не желаю. Скажи одно: ухо-дишь ты или нет. Мне ничего не нужно - ни дома, ни денег. Хочешь забрать детей - забирай. Не сомневай-ся, я серьезно. Собираешься уйти - только скажи. Боль-ше ничего знать не хочу. И не надо ничего говорить. Только 'да' или 'нет'.

- Я не знаю.

- Чего ты не знаешь? Уходить или нет?

- Да нет. Я даже не знаю, смогу ли на твой вопрос ответить.

- А когда будешь знать? Я только покачал головой.

- Что ж, подумай хорошенько, - вздохнув, сказала Юкико. - Я подожду. Думай и решай.

Теперь мое место было в гостиной на диване. Бывало, проснувшись ночью, в гостиную пробирались дети. Им было интересно, почему папа здесь лежит. Я начинал

187

объяснять, что стал сильно храпеть и мешаю отдыхать маме, поэтому мы решили спать в разных комнатах. Кто-нибудь из дочек залезал ко мне под одеяло и крепко прижимался ко мне. Иногда я слышал, как плачет в спальне Юкико.

Две недели я жил воспоминаниями, без конца прокручи-вая в голове подробности той ночи с Симамото и пытаясь отыскать какой-то смысл в том, что произошло. Или, быть может, сигнал, знак. Вспоминал, как обнимал ее, представлял ее руки в рукавах белого платья. До меня до-носился голос Ната Кинга Коула, в печи полыхал огонь. И я повторял каждое сказанное ею в ту ночь слово:

- Серединка на половинку - такая жизнь не по мне.

- Это уже решено, - слышал я свой голос. - Я все время думал об этом, пока тебя не было. И решил.

Я видел глаза Симамото. Она смотрела на меня, ког-да мы ехали на дачу, и я вспоминал какую-то напряжен-ность в ее взгляде, словно опалившем мою щеку. Этот взгляд я чувствовал до сих пор. Нет, то было нечто боль-шее, чем просто взгляд. Меня не покидало ощущение витавшего над ней призрака смерти. Она в самом деле хотела умереть. Потому и поехала в Хаконэ - чтобы уме-реть. Со мною вместе.

- Ты нужен мне весь, целиком. Понимаешь, что это значит ?

Симамото нужна была моя жизнь. Вот что означали эти слова. Только сейчас я это понял. Я сказал ей, что окончательно все решил. И она тоже решила. Как это сразу до меня не дошло? Очень может быть, что после ночи любви она собиралась убить нас обоих - по дороге в Токио на полной скорости вывернуть в сторону руль 'БМВ'. Наверное, у нее не оставалось другого выхода.

188

Однако что-то ее остановило, и она исчезла, ничего не объяснив.

Что же случилось? Как она оказалась в тупике? По-чему? Зачем? И главное - кто загнал ее в этот тупик? И неужели смерть - единственный выход? Эти вопросы мучили меня: я строил догадки, перебирал все возмож-ные варианты, но так ни к чему и не пришел. Симамото исчезла вместе со своей тайной. Тихо ускользнула без всяких может быть. Я готов был на стену лезть. Мы иде-ально подошли друг другу, наши тела соединились, но делиться со мной секретами она не пожелала.

'Ты знаешь, как бывает, Хадзимэ? Что-то сдвинулось и все - обратно уже не вернешь, - наверняка сказала бы она. Ночью я лежал у себя дома на диване и слышал ее голос, каждое ее слово. - Как было бы здорово, если бы вышло, как ты говоришь: уехать куда-нибудь вдвоем, на-чать новую жизнь... К несчастью, я не могу вырваться. Это физически невозможно'.

Передо мной предстала другая Симамото - в саду возле подсолнухов сидела, застенчиво улыбаясь, шест-надцатилетняя девчонка.

'Все же не надо нам было встречаться. Я знала. С са-мого начала чувствовала, что так получится. Но ничего не могла с собой поделать. Так хотелось тебя увидеть, а увидела - сразу закричала: "Хадзимэ! Это я!" Ведь не хотела, а все равно закричала. Я под конец всегда все порчу'.

Больше я ее не увижу. Она останется только в моей памяти. Исчезла. Была-была, а теперь нет и больше не будет. 'Серединка на половинку... Такая жизнь не по мне'. Где теперь эти ее может быть? Может, к югу от границы? Может быть. Или на запад от солнца? Нет, на запад от солнца никаких может быть не бывает.

189

Я стал от корки до корки просматривать газеты - ис-кал сообщения о женщинах-самоубийцах. Оказывается, столько людей каждый день кончают с собой, но это все были другие люди. Нет, та красивая 37-летняя женщина с замечательной улыбкой, которую я знал, счетов с жиз-нью не сводила. Просто она оставила меня навсегда.

* * *

На первый взгляд, в моей жизни ничего не изменилось. Каждый день я отвозил дочерей в садик и привозил об-ратно. По дороге распевал с ними песенки. Иногда у во-рот детского сада останавливался поболтать с молодой мамашей, которая приезжала на 'мерседесе 260Е', и не-надолго забывал обо всем. Говорили мы на те же темы - о еде, одежде, с удовольствием обменивались новостями о том, что происходило у нас на Аояма, о натуральных продуктах и тому подобной ерунде.

На работе все шло как обычно. Каждый вечер я на-цеплял галстук и отправлялся в одно из своих заведений. Вел разговоры с завсегдатаями, работал с кадрами, вы-слушивая их мнения и жалобы, подарил какую-то ме-лочь на день рождения одной из работавших у меня дев-чонок. Угощал наведывавшихся в бар или клуб музыкан-тов, дегустировал коктейли. Следил, настроен ли рояль, не напился ли кто и не мешает ли другим гостям. Чуть что, и я тут как тут. Дела шли гладко, даже чересчур, но интереса к работе, которая раньше меня так увлекала, уже не было. Хотя, думаю, никто этого не замечал. Внешне я оставался таким же, как прежде. Может быть, даже стал приветливее, любезнее, разговорчивее. Но сам я видел все другими глазами. С моего места у стойки ок-

190

ружающее казалось совсем другим, не таким, как преж-де, - ужасно плоским, монотонным, выцветшим. Это был не воздушный замок, сияющий изысканными ярки-ми красками, а заурядная 'сакаба'¹, каких много, - ис-кусственная, пустая, убогая. Декорация, выстроенная, чтобы вытягивать деньги из любителей приложиться к бутылке. Иллюзии, которыми была полна моя голова, рассеялись сами собой. А все потому, что Симамото здесь больше не появится. Никогда не сядет за стойку, не улыбнется, не закажет коктейль.

Дома тоже все оставалось по-прежнему. Я обедал в кругу семьи, по воскресеньям ходил с дочками на про-гулку или в зоопарк. Юкико - по крайней мере, с виду - относилась ко мне как раньше. Мы общались, разговари-вали. Жили, как старые знакомые, оказавшиеся под од-ной крышей. Конечно, говорить могли не обо всем, но напряженности или враждебности между нами не бы-ло. Просто теперь мы не прикасались друг к другу. Спали отдельно - я в гостиной на диване, Юкико в спальне. По-жалуй, только это в нашей семье и изменилось.

Иногда мне приходило в голову: а не игра ли все это. Не участвуем ли мы в каком-то непонятном спектакле, где у каждого своя роль? И потому, даже лишившись че-го-то очень важного, проживаем день за днем как преж-де, без серьезных ошибок и промахов, лишь за счет тех-ники и усвоенных ловких приемов. Меня мутило от этих мыслей. Как тяжко, должно быть, Юкико жить вот так - в пустоте, как робот... Но дать ответ на ее вопрос я не мог. Конечно, уходить от нее не хотелось. Но мог ли я так прямо заявить: так мол и так, остаюсь? Нет. Только что собирался бросить ее вместе с детьми. Теперь Симамото

¹ В переводе с японского - 'питейное заведение', 'кабачок', 'бар'

191

ушла навсегда и что же? Взять и вернуться назад, будто ничего не было? Жизнь - не такая простая штука, да и не должно быть все так просто. Вдобавок ко всему, Симамото никак не шла у меня из головы. Стоило за-крыть глаза и ее облик рисовался четко и зримо. Я видел каждый сантиметр ее тела, ладони помнили ее кожу, в ушах звучал ее голос. Эти образы так глубоко отпечата-лись в мозгу, что я просто не представлял, как после это-го можно обнимать Юкико.

Не хотелось никого видеть, и, не зная, что приду-мать, я стал каждое утро ходить в бассейн. Оттуда пере-мещался в офис, сидел там один, и, глядя в потолок, гре-зил о Симамото. Жизнь с Юкико пошла наперекосяк: я даже не мог ей ответить, что будет дальше. Жил как в пу-стоте. Но так же нельзя. Пора кончать. Не может такая жизнь продолжаться вечно. Ведь у меня есть обязаннос-ти - как у человека, мужа, отца. Но я ничего не мог с со-бой поделать - видения не оставляли, связывали по ру-кам и ногам. Когда шел дождь, становилось еще хуже. Начинался настоящий бред - казалось,сейчас неслыш-но отворится дверь и войдет Симамото, принесет с собой запах дождя. Я видел ее улыбку. Говорю что-то не то, а она улыбается и тихо качает головой. Все мои слова бессильно скатываются за грань реального, словно дож-девые капли по стеклу. Ночью дождь не давал дышать. Искривлял реальность и время.

Видения доводили меня до одури, и тогда я подходил к окну и долго смотрел на улицу. Казалось, я вижу перед собой высохшую, без всяких признаков жизни, пусты-ню, в которой меня бросили одного. Крутившиеся в го-лове образы и картины высосали из окружающего мира все краски. Все, что было перед глазами, выглядело-не-настоящим - пустым и однообразным. Каждый предмет

192

пропылился насквозь и стал песочного цвета. Вспомни-лись слова однокашника, который рассказывал мне об Идзуми: 'Все живут по-разному, по-разному и умирают. Но это не имеет значения. После нас остается лишь пус-тыня. Пустыня и больше ничего'.

* * *

Пришла новая неделя, и, точно по заказу, случилось не-сколько непонятных событий. В понедельник утром я вдруг вспомнил о том конверте со ста тысячами иен. Просто так, без всякой причины. Как будто что-то под-толкнуло. Конверт лежал в офисе, в ящике стола. Не-сколько лет назад я положил его туда - во второй ящик сверху - и закрыл на ключ. Вместе с конвертом там хра-нилось еще кое-что ценное - переехав в этот офис, я все сложил в один ящик. Изредка его открывал, чтобы про-верить, все ли на месте, и больше конверт не трогал. А тут выдвинул ящик и на тебе - нет конверта. Чудеса да и только... Я хорошо помнил, что никуда его не перекла-дывал. Абсолютно точно. На всякий случай обшарил ос-тальные ящики, но конверта не нашел.

Я попробовал вспомнить, когда видел его в послед-ний раз. Но разве вспомнишь? Не так давно, хотя 'не-давно' тоже не скажешь. Может, месяц, а может, два на-зад. Или даже три. И тогда конверт точно был.

В недоумении я сел на стул и уставился на ящик. Не-ужели кто-то сюда забрался, открыл ящик и забрал кон-верт? Маловероятно, потому что другие деньги и ценно-сти лежали на месте, хотя совсем исключать такую возможность нельзя. Или я что-то перепутал. Маши-нально выбросил конверт и забыл. Провал в памяти. Та-

193

кое тоже бывает. 'Что ж, может, оно и к лучшему, - ска-зал я себе. - Все равно я собирался от него избавиться. А так все само собой решилось'.

Однако теперь, когда я убедился, что конверт исчез, в голове у меня все перемешалось: конверт был, а мне ста-ло казаться, что его не было. Странное чувство - вроде головокружения. Сколько я себя ни убеждал, что это все ерунда, ощущение, будто конверта никогда не было в природе, разрасталось во мне, грубо вторгалось в созна-ние, выдавливая из него и жадно поглощая мою былую уверенность в том, что конверт реально существовал.

Есть реальность, которая подтверждает реальность происходящего. Дело в том, что наша память и ощуще-ния несовершенны и односторонни. До какой степени реально то, что мы считаем реальным? Где начинается 'реальность, которую мы считаем реальностью'? Опре-делить эту границу во многих случаях невозможно. И чтобы представить нашу реальность как подлинную, требуется другая, скажем так, - пограничная реальность, которая соединяется с настоящей. Но этой пограничной реальности тоже нужно основание для соотнесения с на-стоящей реальностью, а именно - еще одна реальность, доказывающая, что эта реальность - реальность. В со-знании складывается такая бесконечная цепочка, и, без преувеличения, в каком-то смысле благодаря ей и су-ществует человек. Но бывает, эта цепь в каком-то месте рвется, и в тот же миг человек перестает понимать, где же реальность настоящая. Та, что на том конце оборван-ной цепи, или та, что на этом?

Похоже, у меня и произошел такой разрыв. Задвинув ящик, я решил забыть об этом деле. Надо было сразу вы-бросить деньги, как только они оказались у меня в руках. А я их оставил, и это была ошибка.

194

* * *

В среду днем я проезжал по Гайэн-Хигасидори и заметил женщину, со спины очень похожую на Симамото. Она была в голубых брюках из хлопка, бежевом плаще, в бе-лых туфлях-лодочках и приволакивала ногу. Как только я ее увидел, все вокруг меня будто замерло, застыло на мес-те. Воздух из легких поднялся к самому горлу, перехватив дыхание. Симамото! Это она! Я проехал немного вперед, чтобы рассмотреть ее в зеркало заднего вида, но в толпе прохожих разобрать что-то было невозможно. Я врезал по тормозам и услышал отчаянный гудок ехавшей за мной машины. Фигура, волосы такой же длины - вылитая Си-мамото. Я хотел тут же остановиться, но приткнуть маши-ну было решительно некуда - на парковках ни одного свободного места. Метров через двести я кое-как втис-нулся в какую-то щель и бросился назад, однако той жен-щины уже нигде не было. Я в отчаянии рыскал в толпе. 'Она хромает! Значит, не могла далеко уйти!' - вертелось в голове. Расталкивая прохожих, я метался с одной сторо-ны улицы на другую, взбежал на пешеходную эстакаду и разглядывал оттуда проходивших внизу людей. Рубашка насквозь промокла от пота. И тут до меня дошло: та жен-щина не могла быть Симамото. Она хромала на другую ногу. А Симамото теперь вообще не хромает.

Я качнул головой и глубоко вздохнул. Со мной дей-ствительно что-то не то. В голове поплыло, все силы сра-зу куда-то ушли. Я стоял, прислонившись к светофору, и смотрел под ноги. Светофор переключился с зеленого на красный, снова загорелся зеленый. Люди переходили улицу, подходили другие, останавливались, пережидая, и тоже переходили, а я так и прилип к столбу, хватая ртом воздух.

195

Наконец я поднял глаза и увидел перед собой лицо Идзуми. Она сидела в такси, стоявшем как раз напротив, и смотрела на меня из окна с заднего сиденья. Машина остановилась на красный свет, и нас разделяло не боль-ше метра. Уже не та семнадцатилетняя девушка, которую я знал, - и все-таки я сразу понял, что это она. Совер-шенно точно - девчонка, с которой мы обнимались двадцать лет назад, с которой я в первый раз в жизни по-целовался. Она в тот далекий осенний день разделась пе-редо мной и потеряла застежку от чулка. Конечно, двад-цать лет - большой срок, люди меняются, но я не мог ее ни с кем спутать. 'Ее дети боятся...' - вспомнились мне слова однокашника. Я не понял тогда, что он имел в ви-ду, не уловил, что эти слова должны значить. Но теперь, когда оказался с Идзуми лицом к лицу, я все понял. Ее лицо ничего не выражало. Вообще ничего. Нет, неверно. Точнее будет сказать так: На ее лице не было ни малейших признаков того, что мы называем выражением. На ум пришло сравнение с комнатой, из которой вынесли всю мебель, до последней табуретки. И это бесчувственное, опустошенное лицо, напомнившее мне морское дно, мертвое и безмолвное, смотрело на меня не отрываясь. Или мне так показалось. По крайней мере, взгляд ее был устремлен прямо в мою сторону. Но он был бесконечно далек и пуст.

Онемев, я застыл на месте и, едва держась на ногах, делал редкие вдохи. На какое-то время чувство реально-сти оставило меня, я перестал понимать, кто я такой, - как будто утратил форму, расплылся вязкой и густой ка-шицей. Ничего не соображая, я почти непроизвольно вытянул руку и, коснувшись стекла, за которым сидела Идзуми, погладил его кончиками пальцев. Зачем? Не знаю. Удивленные пешеходы останавливались и смотре-

196

ли на меня. Пальцы медленно водили по ее безликому лицу поверх стекла. Но Идзуми даже не шевельнулась, не моргнула ни разу. А может, она умерла? Нет, жива. Она живет в этом застывшем беззвучном мире за стек-лом. На ее неподвижных губах застыло небытие, без конца и без начала.

Загорелся зеленый, такси тронулось с места. В лице Идзуми ничто не дрогнуло до самого конца. Я стоял, па-рализованный, и наблюдал, как такси растворяется в по-токе машин.

Вернувшись к машине, я плюхнулся на сиденье. Надо ехать, подумал я и уже собрался было повернуть ключ зажигания, как меня страшно замутило. К горлу подка-тил комок, и меня чуть не вырвало. Стиснув руль обеи-ми руками, я просидел так минут пятнадцать. Подмыш-ки промокли насквозь, от всего тела страшно воняло. Не то тело, которое Симамото нежно ласкала языком и губами, а тело мужика средних лет, источавшее непри-ятный запах.

Через некоторое время появился полицейский и по-стучал в окно. Я опустил стекло.

- Эй, здесь стоянка запрещена, - проговорил он, заглянув в салон. - Убирайте быстро машину.

Я кивнул и завел мотор.

- Ну и видок у вас! Вам что, плохо? - спросил по-лицейский.

Я молча покачал головой и уехал.

Несколько часов я не мог прийти в себя. Из меня будто высосали все содержимое, оставив одну пустую оболочку. Тело гудело, как пустая бочка. Внутри ничего не осталось, все куда-то ушло. Я остановил машину на кладбище Аояма и долго смотрел на небо через лобовое

197

стекло. Там меня ждала Идзуми. Она всегда ждала меня. Где-то в городе, на улице, за стеклом. Ждала, когда я приду. Высматривала. Просто я этого не замечал.

Я на несколько дней словно онемел. Стоило открыть рот - и слова куда-то пропадали, будто застывшее на гу-бах Идзуми ничто, проникнув в меня, поглощало их все без остатка.

Однако после этой невероятной встречи окружав-шие меня призраки Симамото мало-помалу стали блед-неть и рассеиваться. В мир вернулись краски, и я изба-вился от чувства беспомощности: будто попал куда-то на Луну и лишился почвы под ногами. Смутно, словно наблюдая через стекло за кем-то другим, я улавливал ед-ва различимые колебания силы тяжести, чувствовал, как тело постепенно освобождается от облепившей его пелены.

Что-то во мне оборвалось и исчезло. Беззвучно, рез-ко и навсегда.

* * *

Когда наш маленький оркестр ушел на перерыв, я подо-шел к пианисту и попросил, чтобы он убрал из реперту-ара 'Несчастных влюбленных'.

- Сколько уже ты играешь эту вещь? Хватит, - ска-зал я, скроив приветливую улыбку.

Пианист внимательно посмотрел на меня, словно взвешивая что-то в уме. Мы были друзьями, иногда про-пускали вместе по рюмочке, болтали о том о сем.

- Что-то я не очень понял. Ты хочешь, чтобы я по-реже ее играл или не играл совсем. Есть разница. Объяс-ни, пожалуйста.

198

- Я не хочу, чтобы ты ее играл.

- Тебе не нравится, как я играю?

- Что ты! Ты классный пианист. Редко кто так может.

- Значит, ты больше не хочешь ее слышать?

- Пожалуй, - сказал я.

- Почти как в кино - как в 'Касабланке'.

- Что-то вроде того.

После этого разговора он, завидев меня, иногда в шут-ку выдавал несколько аккордов из 'Пока проходит время'.

Слушать эту музыку я больше не хотел. Но вовсе не потому, что она напоминала мне о Симамото. Просто она меня не трогала так, как раньше. Сам не знаю поче-му. В ней уже не было того... особенного, что задевало душу все эти годы. Не осталось чувств, так долго соеди-нявших меня с ней. Просто была прекрасная музыка, но и только. Оплакивать эти прекрасные останки я не собирался.

* * *

- О чем ты думаешь? - спросила Юкико, заглянув ко мне в комнату.

Было полтретьего ночи. Я лежал на диване и глядел в потолок.

- О пустыне.

- О пустыне? - Юкико присела у меня в ногах. - О какой пустыне?

- Обыкновенной. С барханами и кактусами. Вооб-ще, там много всякой живности.

- Я тоже к ней отношусь, к этой пустыне?

- Конечно, - отвечал я. - Мы все в ней живем. Хо-тя на самом деле живет одна пустыня. Как в фильме.

199

- В каком?

- Диснеевском. 'Живая пустыня' называется. До-кументальное кино про пустыню. Ты в детстве что, не смотрела?

- Нет.

Странно. В школе нас всех водили на этот фильм. Впрочем, Юкико на пять лет моложе. Наверное, еще ма-ленькая была, когда он вышел.

- Давай возьмем кассету и посмотрим в воскресе-нье все вместе. Хороший фильм. Там такие виды, живот-ные разные, цветы. И детям, наверное, будет интересно.

Юкико с улыбкой посмотрела на меня. Давно я не видел, как она улыбается.

- Ты уходишь от меня?

- Послушай, Юкико. Я тебя люблю.

- Возможно, но я тебя о другом спрашиваю. Соби-раешься ты уходить или нет? 'Да' или 'нет'. Других от-ветов мне не надо.

- Нет, я не хочу уходить, - покачал головой я. - Может, у меня нет права так говорить, но я не хочу. Я не знаю, что будет, если мы расстанемся. Я не хочу опять остаться один. Лучше уж умереть.

Юкико протянула руку и, легко коснувшись моей груди, заглянула мне в глаза:

- Забудь ты о правах. Какие тут могут быть права? Я чувствовал на груди тепло ее ладони и думал

о смерти. А ведь я мог умереть тогда вместе с Симамото на хайвэе. И меня бы не стало. Я бы исчез, испарился. Как исчезает многое в этом мире. Но я живу, существую. И на груди у меня теплая рука Юкико.

- Я очень тебя люблю, Юкико. С самого первого дня. И сейчас так же люблю. Как бы я жил, если бы мы не встретились? Словами не передать, как я тебе благо-

200

дарен. И за все хорошее ты от меня такое получила! По-тому что я эгоист, вздорный, никчемный тип. Гадости де-лаю тем, кто рядом со мной. Просто так, без всякой при-чины. А получается один вред самому себе. И другим, и себе жизнь порчу. Но я не нарочно. Как-то само собой получается.

- Не спорю, - тихо проговорила Юкико. С ее губ еще не сошла улыбка. - Ты в самом деле эгоистичный, вздорный и никчемный тип. И меня обижаешь.

Я долго смотрел на нее. Она ни в чем меня не обви-няла. В словах ее не было ни злости, ни грусти. Юкико лишь констатировала факт.

Я медленно подбирал нужные слова:

- Мне всю жизнь казалось, будто я хочу сделаться другим человеком. Меня все время тянуло в новые мес-та, хотелось ухватиться за новую жизнь, изменить себя. Сколько их было, таких попыток. В каком-то смысле я рос над собой, менял личность. Став другим, надеялся избавиться от себя прежнего, от всего, что во мне было. Всерьез верил, что смогу этого добиться. Надо только постараться. Но из этого ничего не вышло. Я так самим собой и остался, что бы ни делал. Чего во мне не хвата-ло - и сейчас не хватает. Ничего не прибавилось. Во-круг все может меняться, людские голоса могут звучать по-другому, а я все такой же недоделанный. Все тот же роковой недостаток разжигает во мне голод, мучит жаж-дой. И их не утолить, не насытить. Потому что в некото-ром смысле этот недостаток - я сам. Вот, что я понял. Сейчас я для тебя готов стать другим человеком. Мне кажется, я смогу. Это не просто, конечно, но я постара-юсь. Может, получится. Но скажу честно: все может по-вториться. Я опять могу сделать тебе больно. Разве мож-но тут что-то обещать! Когда я говорил, что у меня нет

201

права, я как раз это имел в виду. Не уверен, что перебо-рю эту силу.

- И ты все время пытался укрыться от нее?

- Выходит, пытался.

Рука Юкико по-прежнему оставалась у меня на груди.

- Бедный!

Ее голос звучал так, как если бы она зачитывала над-пись, которую кто-то изваял на стене крупными буква-ми. Может, на стене и правда это было написано? - мелькнуло в голове.

- Честно, я не знаю, что тебе сказать. Уходить я точно не хочу. Но верный ли это ответ? Не знаю. У меня даже нет уверенности, могу ли выбирать, что ответить. Юкико, ты мучаешься. Я вижу. Руку твою чувствую. Но есть что-то совсем другое, чего нельзя увидеть и по-чувствовать. Называй как хочешь: ощущение, вероят-ность... Оно просачивается в меня откуда-то, опутывает изнутри. Живет во мне. Это не мой выбор, и я не в состо-янии дать на него ответ.

Юкико долго ничего не говорила. В ночи под окном время от времени погромыхивали грузовики. Я выглянул на улицу, но ничего не увидел. Передо мной лежали только безымянное пространство и время, соединявшие ночь и рассвет.

- Мне хотелось умереть, пока все это тянулось, - начала она. - Я не пугаю тебя, нет. Просто говорю все, как есть. Я не раз думала о смерти, так мне было одино-ко и тоскливо. Вообще-то умирать совсем не тяжело. Представь, что из комнаты медленно выкачивают воз-дух. Со мной примерно то же самое происходило - по-степенно пропадало желание жить дальше. В такие ми-нуты к смерти не так серьезно относишься. Я даже о детях не думала. Что с ними будет, если я умру? Почти

202

не думала об этом. Вот до чего дошла в этом своем оди-ночестве. Тебе, наверное, этого не понять. Что я чувство-вала, что думала, что могла с собой сделать. Вряд ли ты всерьез об этом задумывался.

Я молчал. Юкико убрала руку с моей груди и поло-жила себе на колени.

- Но я не умерла. Осталась жить. Думала, что при-му тебя, если ты когда-нибудь захочешь вернуться. Вот и не умерла. И дело не в том, кто на что право имеет, не в том, верно это или нет. Может, ты вздорный, может, никчемный. Может быть, ты опять сделаешь мне боль-но. Разве в этом дело? Ты ничего не понимаешь.

- Да, наверное я ничего не понимаю.

- И не о чем не спрашиваешь.

Я открыл было рот, но не нашел, что сказать. В са-мом деле, я никогда ни о чем ее не спрашивал. Почему? Ну почему, черт возьми?

- Теперь ты сам будешь решать, что ты вправе де-лать. Или мы. Может, как раз этого нам и не хватало. Нам казалось, мы вместе так много сделали, так много-го добились, а на деле не добились ничего. Все у нас шло чересчур гладко. Слишком счастливы были. Ты так не думаешь?

Я кивнул.

Юкико сложила на груди руки и посмотрела на меня.

- Знаешь, раньше я тоже видела сны, у меня были мечты, фантазии. Но в один день все кончилось, пропало. Еще до того, как мы с тобой встретились. Я их убила. Уби-ла и выбросила по собственной воле. Так вырезают из те-ла отработавший свое ненужный орган. Правильно ли я сделала? Бог знает. Но тогда я не могла иначе поступить. Иногда мне снится сон. Будто кто-то принес мне то, что я выбросила. Снится все время одно и то же: какой-то чело-

203

век держит это в руках и говорит: 'Вы тут потеряли кое-что'. Вот такой сон. Я была с тобой очень счастлива. Ни на что не жаловалась, и мне больше ничего не было нужно. Но несмотря на это, меня всю дорогу что-то пре-следует. Просыпаюсь ночью вся в поту. Меня не отпуска-ет то, что я отбросила от себя, от чего отказалась. Так что не только с тобой такое. Не тебе одному приходится из-бавляться от чего-то, что-то терять. Ты меня понимаешь?

- Кажется, понимаю.

- Ты снова можешь сделать мне больно. Не знаю, как я буду реагировать в следующий раз. Хотя, может, в следующий раз это я сделаю тебе больно. Мы ничего не можем обещать. Ни ты, ни я. Но я все еще тебя люблю. Вот и все.

Я прижал ее к себе, погладил по волосам.

- Юкико, давай завтра начнем все с начала. У нас должно получиться. Сейчас уже поздно. А завтра - но-вый день. Вот и начнем.

Юкико внимательно посмотрела на меня и сказала:

- Ты так ни о чем и не спрашиваешь.

- Завтра начинаю новую жизнь. Что скажешь?

- Думаю, это хорошая мысль. - На ее лице мельк-нула улыбка.

* * *

Юкико вернулась к себе, а я еще долго лежал и смотрел в потолок. Самый обыкновенный потолок, какие быва-ют в таких домах. Ничего особенного или интересного. И все же я не мог глаз от него оторвать. Время от време-ни по нему скользили отблески автомобильных фар. Ви-дения больше не преследовали меня. Грудь Симамото

204

под моими пальцами, звук ее голоса, аромат кожи -все это уже не воспринималось так ясно, так остро. В памя-ти всплывала Идзуми, ее бесстрастное, мертвое лицо. Стекло в такси, отделявшее нас друг от друга. Я закрыл глаза и стал думать о Юкико. Раз за разом повторял про себя то, что она мне сказала. Не открывая глаз, прислу-шивался к своему телу. Вероятно, что-то во мне меня-лось. Должно было измениться.

Я еще не знал, хватит ли у меня дальше сил хотя бы на то, чтобы содержать Юкико с детьми. Иллюзии, из кото-рых были сотканы мои мечты, больше не помогут. Пусто-та всегда и везде остается пустотой. Я долго был погружен в нее, заставлял себя как-то в ней освоиться и, в конце концов, оказался в той же пустоте, с которой нужно свыкнуться. Теперь моя очередь внушать мечты другим, будить чьи-то фантазии. Вот что от меня требуется. Пусть этим мечтам и фантазиям не будет хватать энергии. Воз-можно. Но все равно, если в моем существовании есть хоть какой-нибудь смысл, я должен продолжать это дело, насколько хватит сил... Может быть.

Рассвет приближался, и я окончательно понял, что не усну. Накинув на пижаму джемпер, я пошел в кухню и приготовил кофе. Сел за стол и стал наблюдать, как по-степенно светлеет небо. Давно мне не приходилось ви-деть, как светает. На краю небосвода возникла голубая по-лоса и стала медленно разбухать, как расплывается пролитая на бумагу капля синих чернил. Голубая-голубая, голубее всех имеющихся в природе оттенков этого цвета. Опершись локтями о стол, я наблюдал эту картину. Но как только из-за горизонта выкатилось солнце, эту лазурь тут же поглотил привычный свет наступившего дня. Я заме-тил: над кладбищем показалось одинокое облачко - бе-лоснежное и с такими четкими контурами, что, казалось,

205

на нем можно писать. Начался новый день. Что же он мне принесет? - спросил я себя, но не нашел ответа.

Наверное, повезу дочек в сад, потом пойду в бассейн. Как обычно. Вспомнился бассейн, в который я ходил, когда учился в школе. Я вспомнил стоявший там запах, эхо голосов под потолком. То была пора перевоплоще-ния - вместо меня появлялся кто-то совсем другой. Встав перед зеркалом, я видел, что тело меняется прямо на глазах. А ночью, в тишине, даже слышно было, как оно растет. Я воплощался в нового человека, вступал в новое, неизведанное пространство.

Сидя за кухонным столом, я не спускал глаз с повис-шего над кладбищем облака. Оно совсем не двигалось, замерло на месте, словно его приколотили к небу гвоздя-ми. 'Детей надо будить', - подумал я. Ночь прошла, по-ра вставать. Новый день нужен им куда больше, чем мне. Пойду в спальню, откину одеяло, дотронусь до них - мягких и теплых - и объявлю: 'Подъем! Новый день на-чинается'. Я знал, что должен сделать это, но никак не мог подняться из-за стола. Силы покинули меня. Каза-лось, кто-то подкрался сзади и без звука отключил меня от источника энергии, которой питалось тело. Положив локти на стол, я закрыл лицо руками.

В темноте перед глазами возникла картина: море, дождь... Он неслышно проливается на необъятную вод-ную гладь и никто этого не видит. Капли дождя бесшумно падают, но даже рыбы не знают, что наверху идет дождь.

Я оставался в мыслях с этим морем, пока кто-то не вошел в комнату и тихо не положил руки мне на спину.

Литературно-художественное издание

Харуки Мураками К ЮГУ ОТ ГРАНИЦЫ, НА ЗАПАД ОТ СОЛНЦА

Ответственный редактор Н. Касьянова Редактор М. Немцов Корректор Н. Зорина

ООО -Издательство 'Эксмо'. 127299, Москва, ул. Клары Цеткин, д. 18. корп. 5. Тел.: 411-68-86. 956-39-21.

Интернет/Home page - www.eksmo.ru

Электронная почта (E-mail) - info@ekcmo.ru

По вопросам размещения рекламы а книгах издательства 'Эксмо'

обращаться а рекламное агентство 'Эксмо'. Тел. 234-38-00.

Оптовая торговля:

109472, Москва, ул. Академика Скрябина, д. 21, этаж 2.

Тел./факс: (095) 378-84-74. 378-82-61. 745-89-16.

Многоканальный тел. 411-50-74. E-mail: receptlon@eksmo-sale.ru

Мелкооптовая торговля:

117192. Москва, Мичуринский пр-т. д. 12/1. Тел./факс: (095) 411-50-76.

Книжные магазины издательства 'Эксмо':

Супермаркет -Книжная страна'. Страстной бульвар, д. 8а. Тел. 783-47-96. Москва, ул. Маршала Бирюзова, 17 (рядом с м. -Октябрьское Поле-). Тел. 194-97-86.

Москва. Пролетарский пр-т, 20 (м. -Кантемировская-). Тел. 325-47-29.

Москва, Комсомольский пр-т, 28 (в здании МДМ. м. -Фрунзенская-) Тел. 782-88-26.

Москва, ул. Сходненская, д. 52 (м. -Сходненская'). Тел. 492-97-85.

Москва, ул. Митинская, д. 48 (м. -Тушинская-). Тел. 751-70-54. Москва, Волгоградский пр-т, 78 (м. -Кузьминки-). Тел. 177-22-11.

Северо-Западная Компания представляет весь ассортимент книг издательства -Эксмо*. Санкт-Петербург, пр-т Обуховской Обороны, д. 84Е.

Тел. отдела реализации (812) 265-44-80/81/82.

Сеть книжных магазинов "БУКВОЕД". Крупнейшие магазины сети:

Книжный супермаркет на Загородном, д. 35. Тел. (812) 312-67-34

и Магазин на Невском, д. 13. Тел. (812) 310-22-44.

Сеть магазинов "Книжный клуб "СНАРК" представляет самый широкий ассортимент книг

издательства "Эксмо". Информация о магазинах и книгах в Санкт-Петербурге по тел. 050.

Всегда а ассортименте новинки издательства 'Эксмо':

ТД "Библио-Глобус", ТД "Москва", ТД -Молодая гвардия-,

-Московский дом книги', -Дом книги в Медведково', -Дом книги на Соколе'.

Весь ассортимент продукции издательства 'Эксмо'

а Нижней Новгороде и Челябинске: ООО -Пароль НН-, г. Н. Новгород, ул. Деревообделочная, д. В. Тел. (8312) 77-87-95.

ООО -ИКЦ -ДИС-, г. Челябинск, ул. Братская, д. 2а. Тел. (8512) 62-22-18.

ООО -ИнтерСервис ЛТД-, г. Челябинск, Свердловский тракт, д. 14. Тел. (3512) 21 -35-16.

Книги 'Эксмо'а Европе -фирма 'дтлант.. Тел. +49(0) 721-1831212.

Подписано в печать с готовых диапозитивов 23.04.2003.

Формат 84x108 ¹/₃₂. Гарнитура 'Ньютон'.

Печать офсетная. Бум. офс.

Усл. печ. л. 10,09. Тираж 50 100 экз. Заказ ? 9866

Отпечатано в полном соответствии

с качеством предоставленных диапозитивов

в ОАО 'Можайский полиграфический комбинат'.

143200, г. Можайск, ул. Мира, 93.

update 12.06.03