Сканирование: Янко Слава (библиотека Fort/Da) yanko_slava@yahoo.com | | http://yanko.lib.ru || зеркало: http://members.fortunecity.com/slavaaa/ya.html
|| http://yankos.chat.ru/ya.html | Icq# 75088656

update 23.07.02

Haruki Murakami

The Wind-up Bird Chronicle

novel

SHINCHOSHA LTD.

Харуки Мураками

Хроники заводной птицы

роман

ИЗДАТЕЛЬСТВО НЕЗАВИСИМАЯ ГАЗЕТА

ББК 84(5Япо)6-44 М91

Haruki Murakami NEJIMAKI-DORI KURONIKURI

Художник А. Бондаренко Редактор М. Немцов

Харуки Мураками

М91 Хроники Заводной Птицы: Роман / Пер. с японского Ивана и Сергея Логачевых. - М.: Издательство Незави-симая Газета, 2002. - 768 с. - (Серия 'Беллетристика').

ISBN 5-86712-135-6

Харуки Мураками - самый популярный писатель современной Японии, лауреат литературной премии 'Иомиури', присуждавшей-ся таким прославленным авторам, как Юкио Мисима, Кэндзабуро Оэ, Кобо Абэ, - широко известен в России. Роман 'Хроники Завод-ной Птицы' на русском языке выходит впервые. Это произведение поистине джойсовского масштаба: воспоминания, сны, письма, га-зетные вырезки, обращения к Интернету. И сколь невероятными ни казались бы описываемые события, повествование не теряет от это-го убедительности и притягательной силы.

ББК 84(5Япо)6-44

ISBN 5-86712-135-6

Книга первая. Сорока-воровка. 2

1. Заводная Птица во вторник Шесть пальцев и четыре груди. 2

2. Полнолуние и затмение солнца О лошадях, умирающих в конюшнях. 10

3. Шляпа Мальты Кано Цвет шербета, Аллен Гинзберг и крестоносцы. 13

4. Высокие башни и глубокие колодцы (или Вдали от Номонхана) 18

5. Страсть к лимонным карамелькам Птица, которая не могла летать, и высохший колодец. 21

6. Кумико Окада и Нобору Ватая. 26

7. Счастливая химчистка На сцену выходит Крита Кано. 30

8. Длинная история Криты Кано Размышления о природе боли. 32

9. Острая потребность в электричестве и подземные водостоки Соображения Мэй Касахары по поводу париков 37

10. Легкая рука Смерть в ванне Посланец с прощальным подарком. 42

11. Лейтенант Мамия Что получается из теплой грязи Туалетная вода. 46

12. Долгий рассказ лейтенанта Мамия (часть 1) 49

13. Долгий рассказ лейтенанта Мамия (часть 2) 54

Книга вторая. ВЕЩАЯ ПТИЦА.. 61

1. Максимально конкретный факт Тема аппетита в литературе. 61

2. Глава, в которой совсем нет хороших новостей. 65

3. Слово берет Нобору Ватая История про обезьян с дерьмового острова. 69

4. Необретенная благодать Проститутка в мыслях. 72

5. Как выглядят далекие города Вечный месяц Лестница закреплена. 74

6. Дело о наследстве Изучение медуз Нечто вроде отчужденности. 77

7. Воспоминания и разговоры о беременности Эмпирическое исследование боли. 80

8. Истоки желания В номере Как проходят сквозь стену. 84

9. Колодец и звезды Куда исчезла лестница. 86

10. Мэй Касахара о смерти и эволюции Не от мира сего. 88

11. Муки голода Длинное письмо от Кумико Вещая птица. 91

12. Что я обнаружил, когда брился Что я обнаружил, когда проснулся. 96

13. Продолжение истории Криты Кано. 100

14. Новое 'я' Криты Кано. 104

15. Подходящее имя Что сгорело летним утром на растительном масле Неточная метафора. 107

16. Единственная неприятность в доме Мэй Касахары Размышления о желеобразном источнике тепла. 112

17. Самое простое дело Утонченная месть Что оказалось в чехле от гитары. 116

18. Весточка с Крита На краю мира Добрые вести дают о себе знать тихо. 121

Книга третья. Птицелов (Октябрь 1984 - декабрь 1985 г.) 126

1. Рассуждения Мэй Касахары. 126

2. Тайна дома с повешенными. 127

3. Заводная Птица зимой. 128

4. Пробуждение от спячки Еще одна визитная карточка Анонимность денег. 131

5. Что было ночью.. 133

6. Я покупаю новую обувь Возвращение блудного кота. 135

7. Напряги извилины - и догадаешься (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 2) 138

8. Мускатный Орех и Корица. 139

9. В колодце. 143

10. Операция 'Зоопарк' (или Палачи поневоле) 144

11. А теперь следующий вопрос (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 3) 150

12. Эта лопата настоящая или нет? (Что было ночью. Часть 2) 151

13. Тайна исцеления госпожи М. 152

14. Коротышка заждался 'Так просто вы от меня не отделаетесь' Человек - не остров в океане. 153

15. Корица и его удивительный язык жестов Музыкальное приношение. 157

16. Может статься, что дороги дальше нет (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 4) 160

17. Тяготы и невзгоды бренной жизни Волшебная лампа. 161

18. 'Примерочная' Замена. 163

19. Глупая дочь жабообразных родителей (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 5) 164

20. Подземный лабиринт Две двери Корицы. 165

21. История Мускатного Ореха. 167

22. Тайна дома с повешенными. Часть 2. 171

23. Медузы со всего света Трансформация. 172

24. Как считали овец В центре замкнутого круга. 174

25. С желтого на красный Длинная рука из невидимой дали. 177

26. Вредоносная личность Созревший плод. 179

27. Треугольные уши Сани с колокольчиками. 181

28. Хроники Заводной Птицы ? 8 (или Опять палачи поневоле) 181

29. Корица: недостающие звенья. 186

30. Разве можно доверять такому дому? (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 6) 188

31. Опустевший дом Смена лошадей. 189

32. Хвост Мальты Кано Борис Живодер. 192

33. Исчезнувшая бита Возвращение 'Сороки-воровки'. 197

34. Оставь фантазии другим (Продолжение рассказа о Борисе Живодере) 200

35. Опасное место Люди перед телевизором Человек Пустое Место. 203

36. 'Дружба прежних дней' Как развеять злые чары Мир, где по утрам звенят будильники. 206

37. Всего-навсего настоящий нож Давнее пророчество. 209

38. Рассказ об утиной братии Тень и слезы (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 7) 212

39. Два вида новостей Исчезнувшее без следа. 213

40. Хроники Заводной Птицы ? 17 (Письмо Кумико) 215

41. До свидания. 216

Содержание. 217

Книга первая. Сорока-воровка

Июнь-июль 1984г.

1. Заводная Птица во вторник Шесть пальцев и четыре груди

Когда зазвонил телефон, я варил на кухне спагетти, насвис-тывая увертюру из 'Сороки-воровки' Россини, которую пе-редавали по радио. Идеальная музыка для спагетти.

Я подумал, не послать ли звонок к черту: спагетти почти сварились и Клаудио Аббадо подводил Лондонский симфо-нический оркестр к музыкальному апогею. Впрочем, пришлось сдаться: кто-нибудь из приятелей мог предлагать работу. Я уба-вил огонь на плите, зашел в гостиную и снял трубку.

- Удели мне десять минут, - сказала трубка женским го-лосом.

На голоса у меня память неплохая, но этот был незнаком.

- Извините? Кого вам нужно? - вежливо осведомился я.

- Тебя, конечно. Дай мне десять минут, и мы сможем по-нять друг друга. - Голос звучал низко, мягко - и в то же вре-мя тускло.

- Понять друг друга?

- Я имею в виду чувства.

Я заглянул на кухню. Спагетти кипели вовсю - из кастрюли валил пар. Аббадо продолжал командовать 'Сорокой-воровкой'.

- Извините, но я как раз готовлю спагетти. Не могли бы вы перезвонить позже?

- Спагетти?! - изумленно проговорила женщина. - Ты в пол-одиннадцатого утра варишь спагетти?

- Ну, тебя это не касается. - Я слегка обозлился и пере-шел на 'ты'. - Когда хочу - тогда и завтракаю.

- Пожалуй, верно. Хорошо, перезвоню, - сказала она. Прозвучало невыразительно и сухо. Удивительно, как легкая смена настроения влияет на оттенки человеческого голоса.

- Минуточку, - сказал я, не дав ей положить трубку. - Если ты что-нибудь продаешь, то сюда звонить бесполезно. Я сижу без работы, и мне не до покупок.

- Не беспокойся. Я знаю.

- Знаешь? Что ты знаешь?

- Что ты без работы. Мне это известно. Беги скорее, дова-ривай свои драгоценные спагетти.

- Послушай! Ты вообще... - Связь оборвалась на полусло-ве - как-то слишком резко.

Я обалдело смотрел на зажатую в руке трубку, пока не вспомнил про спагетти. Вернувшись на кухню, выключил газ и вывалил содержимое кастрюли в дуршлаг. Из-за этого звонка спагетти немного разварились, но это не смертельно. Я стал есть - и думать.

Понять друг друга? - повторял я, поглощая спагетти. По-нять чувства друг друга за десять минут? О чем она? Может, просто кто-то решил пошутить? Или какой-нибудь новый трюк торговых агентов? В любом случае это не ко мне.

Вернувшись в гостиную, я устроился на диване с библио-течной книжкой, время от времени поглядывая на телефон. Что мы должны были понять друг о друге за десять минут? Что вообще два человека могут узнать друг о друге за десять ми-нут? Подумать только: женщина, похоже, была чертовски уве-рена в этих десяти минутах - ведь это первым слетело у нее с языка. Будто девять минут - слишком мало, а одиннадцать - уже чересчур. Какая точность! Похоже на спагетти.

Читать расхотелось, и я решил погладить рубашки. Я все-гда этим занимаюсь, когда в голове каша. Старая привычка.

Операцию эту я строго разбиваю на двенадцать этапов - начи-наю с внутренней стороны воротничка (? 1) и заканчиваю ман-жетой на левом рукаве (? 12). Порядок всегда один и тот же, и за глажкой я веду отсчет операций. Иначе толку не будет.

Выгладив три штуки, я проверил, не осталось ли складок, и развесил рубашки. Едва я выключил утюг и убрал его в шкаф вместе с гладильной доской, в голове прояснилось.

Только я зашел на кухню выпить воды, как опять зазвонил телефон. Чуть помедлив, я все-таки решил поднять трубку. Если это та же самая женщина, скажу, что глажу, и на этом конец.

Но это была Кумико. Часы показывали полдвенадцатого.

- Как дела? - спросила она.

- Прекрасно.

- Чем занимаешься?

- Вот гладить закончил.

- Что-нибудь не так? - В ее голосе слышалось чуть замет-ное напряжение: она знала, в каком состоянии я обычно при-нимаюсь гладить.

- Да нет. Просто выгладил несколько рубашек. - Я уселся на стул и переложил трубку в другую руку. - Чего звонишь?

- Ты стихи умеешь писать?

- Стихи? - удивился я и подумал: стихи? Какие еще стихи?

- У меня знакомая в одном журнале... Это журнал для де-вушек. Им нужен человек - отбирать и править стихи, кото-рые присылают в редакцию читательницы. Еще он должен каждый месяц писать короткое стихотворение на титул. За та-кую, ерунду неплохо платят. И занят, конечно, не весь день. Могут подбрасывать еще что-нибудь на редактуру, если...

- Ерунда? - перебил ее я. - Погоди-ка. Мне нужно что-ни-будь юридическое. С чего ты взяла, что я умею править стихи?

- Я думала, ты что-то писал, когда учился в школе.

- Писал, конечно. В стенгазету - какой класс выиграл в футбол или как физик свалился с лестницы и попал в больни-цу. В общем, всякую фигню. Но не стихи. Я не умею писать стихи.

- Но я ведь не о настоящих стихах говорю. Какие-нибудь бредни для школьниц. Никто не требует, чтоб они вошли в

литературу. Ты их сможешь сочинять с закрытыми глазами. Понятно?

- Послушай! Я просто не умею писать стихи - ни с откры-тыми глазами, ни с закрытыми. Никогда этим не занимался и не собираюсь, - отрезал я.

- Ладно, - вздохнула жена. - Но ведь по юридической части работу найти трудно.

- Знаю. Потому я и раскинул щупальца во все стороны. Скоро кто-нибудь должен ответить. Если не получится, снова буду соображать.

- Ну, как знаешь. Кстати, какой сегодня день? Я задумался.

- Вторник?

- Тогда, может, сходишь в банк - заплатишь за газ и теле-фон?

- Схожу. Все равно идти надо. Собирался купить что-ни-будь к ужину.

- Что хочешь готовить?

- Еще не знаю. В магазине что-нибудь придумаю.

- Ты подумай хорошенько, - сказала она серьезно. - Не-чего так уж торопиться с работой. Таких слов я никак не ожидал.

- Это почему? - Что сегодня за день такой? Все женщины мира взялись удивлять меня по телефону? - Страховка по без-работице рано или поздно кончится. Не могу же я всю жизнь сидеть без дела.

- Правильно, но мне же повысили зарплату плюс разные подработки, сбережения... Вполне проживем, если не будем транжирить. Тебе надоело сидеть дома и заниматься хозяй-ством? Тебе не нравится?

- Не знаю, - честно ответил я. Я на самом деле не знал.

- Тогда сядь и как следует подумай, - сказала жена. - Кстати, кот вернулся?

Кот. Я совсем забыл про кота.

- Нет. Пока.

- Может, поищешь? Его уже неделю как нет.

Я уклончиво промычал и снова переложил трубку в другую руку.

- Почти наверняка шляется где-нибудь у пустого дома в конце дорожки. Там, где во дворе птица стоит. Я его там не-сколько раз видела.

- На дорожке? Когда это ты туда ходила? Раньше ты не говорила...

- Ой-ой! Надо бежать. Много работы. Не забудь про кота.

Раздались короткие гудки. Я снова посмотрел на трубку и положил ее на рычаг.

Интересно, зачем Кумико туда понесло? Наш дом от до-рожки отгораживала стена из бетонных блоков. Лазить через нее не было никакого смысла.

Я сходил на кухню за водой, вышел на веранду - посмот-реть, осталась ли в кошачьей миске еда. Кучка сардин лежала нетронутой с прошлого вечера. Кот не приходил. Я стоял на веранде и глядел на наш маленький сад в лучах раннего лета. Садик не из тех, что успокаивают душу. Солнце задержива-лось там совсем ненадолго, поэтому земля всегда была черной и влажной. Из растений в углу водились лишь два-три кусти-ка блеклых гортензий, а я не очень люблю эти цветы. По со-седству торчало несколько деревьев, и оттуда раздавался ме-ханический крик какой-то птицы, напоминавший скрежет заводимой пружины. Бог знает, что это была за птица и как она выглядела, но Кумико прозвала ее Заводной Птицей. Каж-дый день Заводная Птица прилетала сюда и заводила пружину нашего тихого мирка.

Нужно было идти искать кота. Я всегда любил этих живот-ных - и нашего кота тоже. Но коты живут своей, кошачьей жизнью и притом весьма неглупы. Если кот пропал, значит, решил куда-то наведаться. Устанет, есть захочет и вернется домой. И все же надо пойти поискать его, чтобы Кумико была довольна. Все равно заняться больше нечем.

В начале апреля я ушел из юридической фирмы, где прорабо-тал довольно долго. Без особых причин - просто взял и ушел. Нельзя сказать, что работа мне не нравилась. Так, ничего осо-бенного, но платили хорошо, и коллектив нормальный.

По правде сказать, в конторе я исполнял роль профессио-нального мальчика на побегушках. Получалось, по-моему, здо-рово. Надо сказать, у меня настоящий талант для выполнения практических обязанностей. Я схватываю все на лету, действую энергично, никогда не жалуюсь. Кроме того, я - реалист. Вот почему, когда я объявил, что хочу уйти, старший компаньон (это было адвокатское бюро типа 'Отец и Сын', и он им управ-лял) даже предложил мне небольшую прибавку к жалованью.

Но я все-таки уволился - и не потому, что у меня были какие-то особые надежды или планы. Меньше всего мне хоте-лось, к примеру, снова запереться дома и готовиться к экзаме-ну в коллегию адвокатов. Но оставаться в конторе и продол-жать заниматься тем, чем занимался, я тоже не хотел. Если увольняться, то сейчас, решил я. Останься я на месте, это было бы на всю жизнь. В конце концов, мне уже тридцать.

За ужином я сказал Кумико, что собираюсь уйти с работы.

- Ясно, - только и ответила она и на какое-то время за-молчала, хотя ясно совсем ничего не было. Я тоже помалкивал, пока Кумико не добавила:

- Если ты решил уволиться, значит, так и надо. Это твоя жизнь, и можешь поступать так, как тебе хочется. - Сказав это, она стала выбирать палочками кости из рыбы и склады-вать их на край тарелки.

Жена прилично зарабатывала в журнале о здоровом питании, где была редактором. Кроме того, друзья из других журналов время от времени подбрасывали ей заказы по оформлению - тоже совсем не лишний доход. (В колледже она занималась дизайном и мечтала стать свободным художником-иллюстра-тором.) Вдобавок, уйди я из фирмы, у меня тоже какое-то вре-мя оставались бы деньги из страховки по безработице. То есть, даже если бы я сидел дома на хозяйстве, нам все равно хвати-ло бы на еду, химчистку и другие траты, и наша жизнь мало бы изменилась.

Так я бросил работу.

Я загружал в холодильник купленные продукты, когда раздал-ся звонок. На этот раз аппарат трезвонил нетерпеливо и раз-

драженно. Я как раз открывал пластиковую упаковку тофу*. Положил ее на стол, зашел в гостиную и снял трубку.

- Ну как? Доел спагетти? - сказала женщина.

- Доел. Но сейчас мне надо идти искать кота.

- Десять минут подождет, я уверена. Это не спагетти ва-рить.

Я почему-то не мог прервать разговор - что-то в голосе женщины меня притягивало.

- Ну хорошо. Но только десять минут.

- Теперь мы сможем понять друг друга, - тихо произнесла она. Я почувствовал, как она удобнее устроилась на стуле и положила ногу на ногу.

- Интересно, - сказал я, - почему именно десять минут?

- Десять минут... это может оказаться дольше, чем ты ду-маешь.

- Ты уверена, что мы знакомы?

- Конечно. Мы много раз встречались.

- Когда? Где?

- Неважно. Если в это углубляться, десяти минут не хва-тит. Важно время, в котором мы сейчас. Настоящее. Ты не согласен?

- Может, и так. Но я хотел бы убедиться, что ты меня знаешь.

- Какие доказательства тебе нужны?

- Например, сколько мне лет?

- Тридцать, - сразу отозвалась она. - Тридцать лет и два месяца. Хватит?

Поразительно - она действительно меня знает, но я совер-шенно не помню ее голоса.

- Теперь твоя очередь, - произнесла она вкрадчиво. - Попробуй вообразить меня. По голосу. Представь, какая я. Сколько мне лет. Где я сейчас. Как одета. Ну, давай?

- Понятия не имею.

- Давай же. Напрягись.

Я взглянул на часы. Прошла только минута и пять секунд.

* Соевый творог, широко применяемый в кухне Японии, Китая и дру-гих дальневосточных стран (здесь и далее - примечания переводчиков).

- Абсолютно не представляю, - снова сказал я.

- Давай я тебе помогу. Я - в постели. Только что из душа, и на мне ничего нет.

Блеск! Секс по телефону.

- Или ты предпочитаешь, чтобы я что-нибудь надела? Кружева? Или чулки? На тебя это подействует?

- Да какая мне разница? Делай что хочешь. Можешь надеть что-нибудь, а хочешь - валяй голышом. Извини, но такие те-лефонные игры меня не интересуют. У меня масса дел и...

- Десять минут. Ты же не умрешь, если потратишь на меня десять минут? Только ответь на мой вопрос: ты хочешь, чтобы я была голая, или мне что-нибудь надеть? У меня много раз-ных вещей. Черное кружевное белье...

- Давай голышом. Согласен. - Прошло четыре минуты.

- Волосы у меня на лобке еще мокрые, - продолжала она. - Я еще не обсохла как следует. О-о! Как у меня там влаж-но! Тепло и очень влажно. Волоски такие мягкие. Черные и изумительно мягкие. Хочешь погладить?

- Послушай, ты, конечно, извини, но...

- И ниже. Еще ниже. Там тоже тепло - совсем как подо-гретый крем. Очень тепло. М-м-м. В какой я сейчас позе, как ты думаешь? Правое колено приподнято, левая нога в сторо-ну. Как стрелки часов, когда показывают десять ноль пять.

По ее голосу я понимал, что она не притворятся. Она дей-ствительно раскинула ноги на 10.05; ее влагалище было мяг-ким и сочным.

- Потрогай губки. М-е-едленно. А теперь раскрой их. Вот так. М-е-едленно, м-е-едлен-н-но. Пусть твои пальцы ласкают их. Вот так! 0-о-очень медленно. А теперь коснись другой рукой моей левой груди. Поиграй с ней. Поласкай. Веди руку выше. Сожми легонько сосок. Еще раз. Еще. И еще. Я сейчас кончу.

Ни слова не говоря, я положил трубку. Вытянувшись на диване, уставился на часы и глубоко вздохнул. Разговор занял минут пять-шесть.

Через десять минут телефон зазвонил снова, но я не при-тронулся к трубке. Прозвонив пятнадцать раз, аппарат смолк, и в комнате наступила глубокая, холодная тишина.

Без чего-то два я перелез через стену в нашем дворе и оказался на дорожке. Мы так называли ее, хотя это не была дорожка в прямом смысле. Наверное, нет слова, которым можно обо-значить, что это такое. К дорогам оно точно не имеет отноше-ния: у дороги есть начало и конец, она приведет вас куда надо, если вы по ней пойдете. А у нашей дорожки не было ни нача-ла, ни конца, ни входа, ни выхода. С обеих сторон она закан-чивалась тупиками. Но даже тупиком ее нельзя было назвать: у тупика имеется хотя бы вход. Соседи для удобства называли ее просто дорожкой. Длиною метров в триста, она разделяла задние дворы стоявших вдоль нее домов. Шириной около мет-ра, а в нескольких местах вообще завалена хламом и перего-рожена заборами.

Мой дядя, почти задаром сдавший нам этот дом, рассказы-вал, что когда-то дорожка имела два конца и служила переул-ком, соединявшим улицы. Но в годы экономического бума на свободных участках выросли новые дома и стиснули этот проход так, что он превратился в неширокую дорожку. Людям не нравилось, что посторонние ходят прямо у них под окнами или на заднем дворе, поэтому один конец скоро заблокирова-ли или, скорее, перегородили скромным заборчиком. А через какое-то время некий житель решил расширить свой сад и наглухо запечатал этот конец стеной из блоков. Как будто в ответ, на другом конце вырос барьер из колючей проволоки, через который не могли пробраться даже собаки. Соседи не жаловались - уже никто не пользовался этим проходом, и они радовались, что появилась дополнительная защита от зло-умышленников. В конце концов проходом, напоминавшим заброшенный канал, перестали пользоваться, и он превратил-ся в ничейную полосу между двумя рядами домов. В разрос-шихся сорняках свою клейкую паутину развесили пауки.

И что это вдруг жена туда зачастила? Я сам наведывался на эту дорожку от силы раза два, да и Кумико пауков боялась. Но какого черта? Если она сказала, что надо поискать кота на до-рожке, значит, надо идти. В любом случае гораздо лучше про-гуляться, чем сидеть дома и ждать, когда зазвонит телефон.

Яркое солнце первых дней лета испещрило дорожку тем-ными пятнами теней от распростертых над головой ветвей, замерших в полном безветрии. Казалось, теням суждено наве-ки впечататься в дорожку. Сюда не проникал ни один звук. Чудилось, что я слышу, как под лучами солнца дышат травин-ки. По небу дрейфовала кучка мелких облаков. Их четкие и аккуратные контуры напоминали облака со средневековых гравюр. Мир вокруг воспринимался с такой пугающей ясно-стью, что мое собственное тело казалось зыбким, безгранич-ным, текучим. И очень горячим.

На мне была футболка, тонкие брюки и теннисные тапоч-ки, но я чувствовал, как на солнцепеке под мышками и на груди выступил пот. Как раз в то утро я достал футболку и брюки из коробки с летними вещами, поэтому в нос еще бил резкий запах нафталина.

Соседские дома четко делились на две категории: более ста-рые и построенные не так давно. Новые, как правило, были меньше, их участки - скромнее. Концы длинных палок, на которых сушилось белье, торчали поперек дорожки, и време-нами мне приходилось прокладывать себе дорогу через завесы полотенец, рубашек и простыней. Откуда-то отчетливо слы-шались звуки телевизора, где-то спускали в туалете воду, пах-ло карри.

Старые дома, напротив, почти не подавали признаков жиз-ни. От дорожки их отделяли живые изгороди из ухоженных кустарников, словно ставни, сквозь которые виднелись при-чесанные сады. В углу одного сада стояла бурая и высохшая новогодняя елка. Другой участок превратили в свалку всех мыслимых игрушек: похоже, их оставили несколько поколе-ний детей. Там валялись трехколесные велосипеды и накид-ные кольца, пластмассовые мечи и резиновые мячики, кук-лы-черепашки и маленькие бейсбольные биты. В третьем саду висело баскетбольное кольцо, в четвертом на газоне стояли замечательные дачные стулья и керамический столик. Стулья, первоначально белого цвета, были покрыты таким слоем гря-зи, будто ими не пользовались несколько месяцев, а может быть, и лет. К столу прилипли лиловые лепестки магнолии.

Сквозь одну стеклянную дверь в алюминиевой раме хоро-шо просматривалась обстановка комнаты. Кожаный диван и кресла, большой телевизор, буфет (на котором расположились аквариум с тропическими рыбками и два каких-то кубка) и торшер. Комната выглядела декорацией к телеспектаклю. Еще в одном саду стояла огромная собачья конура с дверцей на-стежь - собаки в ней не было. Металлическая сетка на дверце вздулась, будто обитатель конуры несколько месяцев навали-вался на нее изнутри всем телом.

Пустой дом, о котором говорила Кумико, стоял как раз за участком с конурой. Что там никто не живет - причем уже довольно давно, - было видно сразу. Сравнительно новое двух-этажное здание, однако закрытые деревянные ставни сильно обветшали, а металлические наличники окон второго этажа покрылись ржавчиной. В аккуратном садике действительно стояла каменная статуя птицы. Она возвышалась на величе-ственном постаменте, окруженная буйными сорняками. Длин-ные ветки золотарника* почти касались ее ног. Птица - я по-нятия не имел, к какому виду пернатых она относилась, - расправила крылья, будто хотела поскорее вырваться из этого малоприятного местечка. Кроме статуи, никаких украшений в саду не была У стены дома один на другом громоздились не-сколько видавших виды пластмассовых стульев. Рядом неесте-ственно яркими красными цветами распустился куст азалии.

Bce остальное пространство в этой картине занимали сорняки.

Я оперся о сетку забора, доходившего мне до груди, и неко-торое время рассматривал сад. Райское, наверное, место для кошек, но их тут что-то не видно. Сцену оживляло только монотонное воркование одинокого голубя, сидевшего на те-левизионной антенне. Тень от каменной птицы, разломившись пополам, лежала на зелени вокруг статуи.

Я достал из кармана лимонную карамельку и, развернув, бросил ее в рот. Уволившись, я бросил курить и вот теперь вместо сигарет не расставался с пачкой лимонных карамелек. Жена предупреждала, что я могу испортить себе зубы, но обой-

* Кустарник, вид акации.

тись без карамелек я не мог. Пока я разглядывал сад, голубь на антенне ворковал без остановки - он походил на клерка, штампующего номера на стопке счетов. Не знаю, сколько я простоял там, но помню, что выплюнул карамельку на землю, почувствовав, как она, наполовину растворившись, наполнила рот липкой сладостью. Затем опять перевел взгляд на тень камен-ной птицы - и только теперь сообразил, что кто-то меня зовет. Я обернулся и в саду напротив увидел девчонку. Маленького роста, волосы собраны в конский хвост. На ней были темные очки в янтарного цвета оправе и светло-голубая майка без ру-кавов. Хотя сезон дождей еще не кончился, на тонких руках девчонки лежал приятный мягкий загар. Одну руку она засуну-ла в карман шорт, а другой опиралась на бамбуковую калитку, которая была ей по пояс. Между нами было не больше метра.

- Жарко, - сказала девчонка.

- Да, жарковато, - отозвался я.

Краткий обмен мнениями состоялся, а она все стояла и смотрела на меня. Затем достала из кармана пачку 'Хоупа', вынула сигарету и зажала ее во рту. Верхняя губка у нее была чуть приподнята. Девчонка привычно чиркнула спичкой, за-курила и наклонила голову. Из-под волос показалось гладкое ухо великолепной формы - словно только что вылепленное. По его тонким краям серебрился нежный пушок.

Она бросила спичку на землю и, вытянув губы, выдохнула дым. Затем повернулась так, словно вспомнила о моем при-сутствии. За темными зеркальными стеклами ее глаз не было видно.

- Вы где-то здесь живете? - спросила она.

- Угу. - Я собирался вернуться домой, но по дороге сюда совершил столько маневров, что перестал ориентироваться. Придется выбираться наугад. - Ищу нашего кота, - сказал я, будто оправдываясь, и вытер о брюки влажную от пота ладонь. - Уже неделю как пропал. Его где-то здесь видели.

- Какой он из себя?

- Здоровый такой. С коричневыми полосками. Кончик хво-ста немного загнут.

- Как зовут?

- Нобору. Нобору Ватая.

- Ничего себе имечко!

- Вообще-то так зовут моего свояка. Кот на него чем-то похож. Вот мы и назвали его так, смеху ради.

- Чем же кот на него похож?

- Да не знаю. Так, в общем. Походкой. И глаза такие же шкодливые.

Девчонка впервые улыбнулась и от этого стала еще больше походить на ребенка, чем показалось мне сначала. Ей лет пят-надцать-шестнадцать, не больше. Верхняя губа как-то необыч-но приподнялась в легкой усмешке. Показалось, будто я слы-шу голос: 'Потрогай меня', - голос женщины в телефоне. Тыльной стороной ладони я вытер со лба пот.

- Кот c коричневыми полосками и загнутым кончиком хво-ста, - повторила девчонка, как бы стараясь запомнить. - Ага! У него есть какой-нибудь ошейник?

- Черный ошейник от блох.

Она подумала секунд десять - пятнадцать. Ее рука все еще опиралась на калитку. Потом бросила окурок и придавила его сандалией.

- Кажется, я видела похожего. Не знаю, как насчет загну-того хвоста, но это был здоровый котище тигрового окраса и, по-моему, с ошейником.

- Когда ты его видела?

- Когда? Хм-м. Дня три-четыре назад. Наш сад - как на-стоящий проходной двор для всех соседских котов и кошек. Они здесь шастают от Такитани к Мияваки.

И она показала рукой на пустой дом, где каменная птица по-прежнему простирала крылья, высокий куст золотарника притягивал к себе летнее солнце, а голубь не переставал вор-ковать со своей антенны.

- У меня идея, - сказала девчонка. - Почему бы вам не подождать у нас в саду? Все кошки рано или поздно пролеза-ют здесь по пути к Мияваки. А то кто-нибудь надумает в по-лицию настучать, если увидит, как вы тут бродите. Такое уже случалось.

Я не знал, что и ответить.

- Да вы не беспокойтесь. Я тут одна. Посидим на солныш-ке, подождем, пока не покажется ваш кот. Я вам помогу. У ме-ня зрение - единица.

Я взглянул на часы. 14.36. Всех дел на сегодня до темноты у меня было выстирать белье да приготовить ужин.

Я вошел в калитку и двинулся следом за девчонкой через лужайку. Она слегка приволакивала правую ногу. Пройдя не-сколько шагов, остановилась и повернулась ко мне.

- Я свалилась с мотоцикла. С заднего сиденья, - сказала она как бы между прочим. - Не так давно.

На краю лужайки рос большой дуб. Под ним - два брезенто-вых шезлонга, на одном разложено голубое пляжное полотенце. На другом лежали нераспечатанная пачка 'Хоупа', пепельница с зажигалкой, какой-то журнал и большая магнитола, которая ти-хонько мурлыкала хард-рок. Девчонка выключила музыку и ос-вободила мне место, переложив все на траву. С шезлонга вид-нелся пустой дом по другую сторону дорожки - каменная птица, золотарник, металлическая сетка забора. Наверное, девчонка на-блюдала за мной все время, что я там простоял.

Участок оказался немаленьким. Здесь имелась просторная пологая лужайка с раскиданными по ней деревьями. Слева от шезлонгов находился большой пруд за низким бетонным бор-дюром: он подставил солнцу пересохшее дно. Судя по зеле-новатому налету, в пруд уже давно не наливали воду. За дере-вьями стоял старый дом в европейском стиле, довольно миниатюрный. С точки зрения архитектуры - ничего особен-ного. Внушительно выглядел только ухоженный сад.

- Большой участок, - сказал я, оглядываясь. - Должно быть, следить за ним - мучение.

- Наверное.

- Когда-то мне приходилось подрабатывать стрижкой газонов.

- Правда? - Было ясно, что до газонов ей нет никакого дела.

- Ты все время здесь одна? - спросил я.

- Да. Днем всегда одна. Только утром и вечером заходит женщина, которая делает уборку. Все остальное время больше никого. Выпьете чего-нибудь холодного? У нас есть пиво.

- Да нет, спасибо.

- Не стесняйтесь. Я покачал головой.

- А в школу что - не ходишь?

- А вы что - на работу не ходите?

- Я не работаю.

- Что, безработный?

- Типа того. Уволился несколько недель назад.

- А кем работали?

- В адвокатской конторе, по разным делам. Ездил по уч-реждениям за документами, наводил порядок в бумагах, про-верял судебные прецеденты, занимался судопроизводством... в таком роде.

- И уволились?

- Ага.

- А жена ваша работает?

- Работает.

Голубь напротив закончил ворковать и, похоже, куда-то провалился. Я вдруг заметил, что вокруг повисла мертвая ти-шина.

- Вон там как раз и есть кошачий проход, - сказала дев-чонка, ткнув пальцем в дальний край лужайки. - Видите му-соросжигатель во дворе у Такитани? Там они вылезают, пере-ходят по газону, ныряют под калитку и перебегают в сад на той стороне. Маршрут все время один и тот же.

Она сдвинула очки на лоб, прищурившись посмотрела вок-руг, водрузила их на место и выпустила "изо рта облачко дыма. За это время я успел заметить у ее левого глаза ссадину санти-метра в два - рана глубокая, из тех, что оставляют шрам на всю жизнь. Черные очки, видно, должны были ее прикрывать. Лицо девчонки особой красотой не отличалось, но что-то в нем при-влекало: может быть, живые глаза или необычной формы губы.

- Вы слыхали про Мияваки? - спросила она.

- Нет, а что?

- Они жили в том доме. Очень приличные люди. Две доче-ри, обе ходили в крутую частную школу. У Мияваки было не-сколько семейных ресторанов.

- А что ж уехали?

Девчонка поджала губы, словно хотела сказать: а я почем знаю?

- Может, в долгах запутался. В одну ночь исчезли - будто сбежали. Наверно, год тому назад. Теперь все зарастает сор-няками, кошки вот развелись. Мать все время жалуется.

- Неужели так много кошек?

Не выпуская изо рта сигарету, девчонка посмотрела на небо.

- Причем всех видов. Некоторые линяют, попадаются од-ноглазые... вместо глаза какой-то комок мяса. Бр-р-р! Я кивнул.

- У меня есть родственница - у нее на каждой руке по шесть пальцев. Чуть постарше меня. Рядом с мизинцем - еще один палец, маленький, как у младенца. Она так научилась его подгибать, что большинство людей ничего не замечают. А вообще она очень хорошенькая.

Я снова кивнул.

- Это что-то наследственное, да? Как это называется... пе-редается с генами.

Я сказал, что не очень разбираюсь в генетике.

Девчонка помолчала. Я сосал карамельку и таращился на кошачью тропу. Никто не появлялся.

- Вы в самом деле не хотите пить? - спросила она. - Пойду принесу колы.

- Мне ничего не надо, - ответил я.

Она встала с шезлонга и исчезла в тени деревьев, чуть воло-ча поврежденную ногу. Я поднял с травы ее журнал и поли-стал его. Совсем не ожидал, что он окажется журналом для мужчин, таким... ежемесячным. На развороте красовалась женщина в тонких трусиках, через которые просвечивали все ее прелести: восседала верхом на стуле в нелепой позе, широ-ко расставив ноги. Я положил журнал на место, сложил руки на груди и снова сосредоточился на кошачьей тропе.

Прошло немало времени, прежде чем девушка вернулась со стаканом колы в руках. Послеполуденная жара донимала. Дол-

го просидев на солнце, я чувствовал, как заплывают мозги. Меньше всего мне хотелось думать.

- Скажите, - сказала она, возвращаясь к прежней теме, - если бы вам нравилась девушка, а у нее оказалось шесть паль-цев, что бы вы сделали?

- Продал бы ее в цирк, - ответил я.

- Что, серьезно?

- Нет, конечно, - сказал я. - Шучу. Думаю, меня бы это не очень волновало.

- Даже если бы это могло передаться вашим детям? Я немного подумал.

- Нет, для меня это, правда, не важно. Что плохого в лиш-нем пальце?

- А если бы у нее было четыре груди? Я снова задумался.

- Не знаю.

Четыре груди? Этот разговор может продолжаться до бес-конечности. Я решил сменить тему.

- Сколько тебе лет?

- Шестнадцать, - ответила она. - Только что исполни-лось. Перешла в повышенную школу*.

- Давно на занятия не ходишь?

- Нога еще болит, если много ходить. Потом эта ссадина у глаза. В школе все уже достали. Если узнают, что я грохнулась с мотоцикла, начнут болтать: то да се. Поэтому считается, что я 'отсутствую по болезни'. Можно год пропустить, ничего страшного. В следующий класс я не тороплюсь.

- Понятно.

- Ну, так что? Вы вот говорили, что женились бы на де-вушке с шестью пальцами, но четыре груди вам не подходит...

- Я не говорил, что не подходит. Я сказал: не знаю.

- Чего не знаете?

* Завершающий этап школьного обучения в Японии, так называемой системы 'шесть-три-три' (шесть лет начальной школы, три года средней школы первой ступени и три года повышенной средней школы, в которой школьники готовятся к поступлению в университет).

- Не знаю... мне трудно такое представить.

- А с шестью пальцами можете представить?

- Конечно. Думаю, да.

- Какая разница? Шесть пальцев или четыре груди?

Я подумал еще немного, но вразумительного ответа не нашел.

- Я задаю слишком много вопросов?

- А что, тебе такое говорят?

- Случается.

Я снова стал смотреть на кошачью тропу. Какого черта я здесь делаю? За все время не показалось ни одной кошки. Не отнимая от груди рук, я на полминуты закрыл глаза. Я истекал потом. Все тело обливали солнечные лучи, наполненные необыкновенной тяжестью. Кусочки льда в стакане девчонки при каждом ее дви-жении позвякивали, как колокольчик на шее коровы.

- Можете поспать, если хотите, - прошептала она. - Как только кот появится, я вас разбужу.

Не открывая глаз, я кивнул.

Воздух был неподвижен, вокруг стояла полная тишина. Го-лубь уже улетел куда-то за тридевять земель. Я раздумывал о женщине, что позвонила мне. Неужели мы знакомы? Ее голос и манера говорить даже отдаленно никого не напоминают. Но меня она точно знает. Мне казалось, что я вижу перед собой сцену, написанную Де Кирико: длинная тень женской фигу-ры тянется ко мне через пустую улицу, а сама женщина задви-нута далеко за пределы моего сознания. У моего уха, не смол-кая, тренькал колокольчик..

- Вы спите? - спросила девчонка; ее голос звучал еле-еле: я даже не был уверен, действительно ли слышу его.

- Нет, не сплю, - ответил я.

- Можно мне поближе? Мне... легче говорить тихо.

- Не возражаю, - сказал я, по-прежнему не открывая глаз.

Она двигала свой шезлонг, пока тот сухо и деревянно не стукнулся о мой.

Странно, но голос девушки звучал по-разному - в зависи-мости от того, открыты у меня глаза или закрыты.

- Можно говорить? Совсем тихонько, и вам не надо ниче-го отвечать. Можете даже спать.

- Ладно.

- Здорово, когда люди умирают.

Губы девчонки были теперь совсем рядом с моим ухом, и ее слова проникали в меня вместе с теплым влажным дыханием.

- Почему? - спросил я.

Она прикоснулась пальцем к моим губам, будто хотела за-печатать их.

- Никаких вопросов, - сказала она. - И не открывайте глаза. Хорошо?

Мой кивок был таким же слабым, как ее голос. Она убрала палец и дотронулась до моего запястья.

- Был бы у меня скальпель. Я резанула бы здесь, чтобы за-глянуть внутрь. Там... не мертвая плоть. Там что-то похожее на саму смерть. Что-то темное и мягкое, как мячик для софтбо-ла, - из омертвевших нервов. Хочется достать его из мертвого тела, разрезать и посмотреть, что внутри. Я все время думаю, на что это похоже. Может, оно все твердое, как засохшая зуб-ная паста в тюбике. Как вы думаете? Только не отвечайте. Снаружи мягкое, дряблое, но чем глубже, тем тверже становит-ся. Я вскрою кожу и вытащу эту дряблую штуковину, скальпе-лем и какой-нибудь лопаточкой полезу внутрь - чем дальше, тем больше твердеет эта слизь, - пока не доберусь до крошеч-ной сердцевины. Она такая крошечная, как малюсенький ша-рик от подшипника, и очень твердая. Вам так не кажется?

Она кашлянула.

- В последнее время я только об этом и думаю. Потому, наверное, что у меня каждый день столько свободного време-ни. Когда нечего делать, мысли убегают далеко-далеко - так далеко, что не уследишь.

Девушка убрала палец с моего запястья и допила колу. Льдышки звякнули на дне стакана.

- За кота не переживайте - я скажу, если Нобору Ватая покажется. Не открывайте глаза. Сейчас он, конечно, бродит где-то тут. Может появиться в любую минуту. Нобору Ватая приближается. Я знаю: он идет - пробирается в траве, проле-зает под калиткой, останавливается понюхать цветочки. Он все ближе и ближе, шаг за шагом. Представьте себе его.

Я попробовал вообразить кота, но у меня получалось лишь очень расплывчатое темное изображение, как на контурной фотографии. Проникая сквозь веки, солнечный свет расшаты-вал и рассеивал тьму внутри меня, и нарисовать в уме четкий образ кота было невозможно. Вместо этого выходил неудач-ный портрет, искаженная неестественная картина: некоторые черты имели сходство с оригиналом, но самого главного не хватало. Я даже не мог припомнить, как он ходит.

Девчонка вновь коснулась моего запястья, рисуя на нем кончиком пальца непонятный знак. Будто отозвавшись на него, в мое сознание стала пробираться какая-то другая тем-нота - она отличалась от той, что я ощущал прежде. Вероят-но, я засыпал. Не хотел, но все происходило вопреки моей воле. Тело казалось мертвым - чужим трупом, утопающим в брезентовом покрытии шезлонга.

В этой темноте я увидел только четыре лапы Нобору Ватая, четыре бесшумные коричневые лапы на мягких, словно резино-вых, подушечках, и они беззвучно прокладывали где-то дорогу.

Но где?

'Всего десять минут', - говорила та женщина по телефону. Нет, она была неправа. Иногда десять минут - это не десять минут. Они могут растягиваться и сжиматься. Это я знал точно.

Когда я проснулся, вокруг никого не было. Девчонка испари-лась, ее шезлонг по-прежнему стоял впритык к моему. Поло-тенце, сигареты и журнал лежали на месте, но стакан и магни-тола исчезли.

Солнце понемногу клонилось к западу, тень одной ветви дуба забралась мне на колени. Часы показывали четверть пя-того. Я выпрямился и огляделся. Просторная лужайка, высох-ший пруд, забор, каменная птица, кусты золотарника, телеви-зионная антенна. И никаких следов кота. Или девчонки.

Не вставая с шезлонга, я взглянул на кошачью тропу и стал ждать, когда она вернется. Прошло десять минут, но ни кот, ни она не появились. Ничто вокруг не шевелилось. Такое чув-ство, будто я страшно состарился, пока спал.

Поднявшись, я посмотрел на дом: он тоже не подавал при-знаков жизни. Ослепительный блеск заходящего солнца отра-жался в стеклах. Мне надоело ждать, я пересек лужайку и, выйдя на дорожку, направился домой. Кота я не нашел, но

старался изо всех сил.

Вернувшись домой, я постирал белье и приготовил все для простого ужина. В половине шестого задребезжал телефон, выдал двенадцать звонков, но я не подошел. Даже после того, как он смолк, звон висел в сгущавшемся мраке, будто застыв-шая в воздухе пыль. Твердые зубчики шестеренок постукива-ли в прозрачном корпусе настольных часов, зависших в про-странстве.

А что, если написать стихотворение про Заводную Птицу? - осенило меня, но первые строки никак не приходили в голо-ву. Да и понравятся ли такие стихи школьницам? Вот в чем вопрос.

Кумико вернулась домой в полвосьмого. Последний месяц она приходила все позже и позже - нередко возвращалась после восьми, а бывало - и после десяти. Теперь, когда я си-дел дома и взял на себя кухонные хлопоты, ей уже не надо было торопиться. Она рассказывала, что у них в редакции не хватает людей, вдобавок недавно заболела одна из сотрудниц.

- Извини, - сказала Кумико, - столько работы, а от де-вочки, которую взяли на полставки, никакого толку.

Я направился на кухню и принялся готовить: жаренная в масле рыба, салат и суп мисо*. Жена, расслабившись, сидела за кухонным столом.

- Где ты был в полшестого? - спросила она. - Я звонила сказать, что немного задержусь.

- Масло кончилось. Ходил в магазин, - соврал я.

- А в банке был?

* Постоянно присутствует в рационе японцев. Готовится на основе гус-той массы из перебродивших соевых бобов.

- Конечно.

- А кот?

- Не нашел. Ходил по дорожке к заброшенному дому, как ты сказала, но его там нет. Наверняка забрел куда-то подальше.

Кумико не ответила.

Когда после ужина я вышел из ванной, Кумико потерянно сидела в гостиной, не зажигая света. В серой блузке, в темно-те, на корточках она напомнила поставленный не на свое ме-сто чемодан.

Вытирая волосы полотенцем, я сел на диван напротив жены.

- Кот умер, я уверена, - проговорила она еле слышно.

- Да ну, глупости, - ответил я. - Я думаю, он где-то здо-рово развлекается. Есть захочет и вернется. Помнишь, один раз уже так было? Когда мы жили в Коэндзи*...

- Сейчас - другое дело, - промолвила она. - Сейчас все не так. Я знаю. Кот умер. И гниет где-нибудь в траве. Ты ис-кал в траве у пустого дома?

- Нет. Дом, может быть, и пустой, но он ведь кому-то при-надлежит. Я не могу просто так там лазить.

- Где же ты тогда искал? Могу поспорить, ты даже не пы-тался. Потому и не нашел.

Я вздохнул и снова стал вытирать волосы полотенцем. Хо-тел что-то сказать, но осекся: Кумико плакала. Ее можно по-нять, она любила кота. Он появился у нас вскоре после свадь-бы. Я бросил полотенце в плетеную корзину в ванной и пошел на кухню за холодным пивом. Дурацкий выдался день. Дурац-кий день дурацкого месяца дурацкого года.

Где же ты, Нобору Ватая? Неужели Заводная Птица забыла завести твою пружину?

Слова возникли в голове снова, как строчки стихов:

Где же ты, Нобору Ватая? Неужели Заводная Птица Забыла завести твою пружину?

* Район в Токио.

Когда от пива осталась половина, зазвонил телефон.

- Ты возьмешь? - крикнул я в темноту гостиной.

- Нет, - откликнулась Кумико. - Бери ты.

- Не хочется.

Телефон трезвонил, взбалтывая пыль, плывшую в темноте. Никто не говорил ни слова. Я пил пиво, а Кумико не переста-вала беззвучно плакать. Я насчитал двадцать звонков и сдал-ся. Считать дальше не было никакого смысла.

2. Полнолуние и затмение солнца О лошадях, умирающих в конюшнях

Способен ли один человек до конца понять другого?

Мы можем потратить массу времени и усилий, пытаясь узнать другого человека, а как близко удается нам в результате подо-браться к его сущности? Мы убеждаем себя, что разбираемся в людях, но известно ли нам о них что-нибудь поистине важное?

Я принялся серьезно размышлять о таких вещах спустя не-делю после того, как ушел из юридической фирмы. Никогда до этого - ни разу в жизни - я не ставил перед собой подоб-ных вопросов. Интересно, почему? Вполне возможно, меня переполняло одно то, что я живу. Я просто-напросто был слишком занят, чтобы думать о самом себе.

Толчком для раздумий послужило одно малозначительное событие, но часто случается, что именно с пустяка начинают-ся самые важные в мире вещи. Однажды утром, после того как Кумико проглотила завтрак и отправилась на работу, я загру-зил белье в стиральную машину, убрал постель, помыл посуду и пропылесосил пол. Потом уселся с котом на веранде и при-нялся изучать объявления о приеме на работу и распродажах. В полдень закусил и отправился в супермаркет, где купил про-

дуктов на ужин и на распродаже запасся моющими средства-ми, бумажными салфетками и туалетной бумагой. Вернувшись домой, приготовился к ужину и улегся на диван с книжкой - дожидаться возвращения Кумико.

Безработным я стал недавно, и такая жизнь пока была в новинку. Больше не надо добираться до работы в переполнен-ных электричках, встречаться с людьми, которых не хочется видеть. А лучше всего - я получил возможность в любое вре-мя читать все, что захочу. Я понятия не имел, сколько про-длится моя привольная жизнь, но, по крайней мере, спустя неделю она мне продолжала нравиться, и я изо всех сил ста-рался не думать о будущем. В моей жизни наступили большие каникулы. Когда-нибудь они кончатся, но до тех пор я был намерен ими наслаждаться.

Впрочем, в тот вечер мне не удалось получить от чтения полного удовольствия: Кумико задерживалась с работы. Обыч-но она возвращалась не позже половины седьмого и всегда предупреждала, если опаздывала даже на десять минут. Такая у нее натура - может быть, даже чересчур пунктуальная. Но тот день стал исключением. Минуло семь часов, а Кумико все не приходила и не звонила. Я заранее все подготовил, чтобы начать стряпать, как только она вернется. Пир устраивать не собирался: просто хотел обжарить вместе тонкие ломтики го-вядины, лук, зеленый перец и пророщенные бобы, добавить немного соли, перца, соевый соус и сбрызнуть это пивом. Этот рецепт я захватил из своей холостяцкой жизни. Рис был готов, мисо подогрет, овощи, как я это обычно делал, порезаны и разложены на большом блюде. Не хватало только Кумико. Я проголодался и подумывал, не приготовить ли и съесть свою порцию одному, но не мог решиться. Мне казалось, это будет несправедливо.

Я сидел за столом на кухне, потягивая пиво и грызя чуть отсыревшие содовые крекеры, завалявшиеся в кухонном шка-фу. Маленькая стрелка часов приблизилась к половине восьмо-го - и медленно переползла за нее.

Кумико пришла после девяти. Выглядела измученной. Глаза покраснели и воспалились - плохой признак. Когда у жены

красные глаза, всегда происходит что-то неприятное. 'Ладно, - сказал я себе, - сохраняй спокойствие и не говори лишнего. Все должно быть тихо и естественно. Не надо возбуждаться'.

- Извини, пожалуйста, - сказала Кумико. - С этой рабо-той никак не получается. Я все хотела тебе позвонить, но так и не собралась.

- Да ерунда. Все нормально, не обращай внимания, - про-изнес я как можно более обыденно. Я и правда не собирался делать из этого случая трагедию. Со мной самим так много раз бывало. Ходить на работу - занятие не из легких, не то что сорвать в саду самую красивую розу и доставить ее за два квар-тала от своего дома к постели схватившей насморк бабушки. Иногда приходится заниматься скучными вещами, иметь дело с неприятными людьми и просто нет возможности позвонить домой. Нужно всего полминуты, чтобы сказать: 'Сегодня буду поздно'. Кругом полно телефонов, но все равно не получается.

Я принялся готовить: включил газ, налил масла в сковоро-ду. Кумико достала из холодильника пиво, взяла из буфета стакан. Оглядев провизию, села за стол, ни слова не говоря, и налила себе пива. Судя по выражению лица, напиток не дос-тавлял ей удовольствия.

- Ел бы без меня, - вымолвила она.

- Не бери в голову. Я не так уж и проголодался.

Пока я жарил мясо и овощи, Кумико пошла в ванную. Я слышал, как она умывалась и чистила зубы. Чуть погодя она вышла, держа что-то в руках. Это была туалетная бумага и сал-фетки, которые я купил в супермаркете.

- Зачем ты это купил? - спросила она усталым голосом.

Не выпуская из рук сковороды, я посмотрел на жену. Пере-вел взгляд на коробку с салфетками и рулон туалетной бумаги. Я никак не мог понять, что она имеет в виду.

- Это просто салфетки и туалетная бумага. Нам все это нужно. Конечно, кое-какой запас еще есть, но они не сгниют, если полежат немного.

- Я ничего не имею против салфеток и туалетной бумаги. Но зачем тебе понадобилось покупать голубые салфетки и бу-магу в цветочек?

- Не понял? - ответил я, стараясь сдержаться. - Я на са-мом деле купил голубые салфетки и бумагу в цветочек. На рас-продаже, по дешевке. Нос же у тебя не посинеет от голубых салфеток. Стоит ли об этом говорить?

- Стоит. Я терпеть не могу голубые салфетки и туалетную бумагу с рисунком. Ты разве не знал?

- Не знал, - сказал я. - А почему ты их терпеть не мо-жешь?

- Откуда мне знать? Не могу - и все. Вот ты терпеть не можешь чехлы на телефон, термосы в цветочек, расклешен-ные джинсы с заклепками, а я люблю делать маникюр. Объяс-нить это невозможно. Просто дело вкуса.

На самом деле я мог бы объяснить причины всего, что она перечислила, но делать этого, конечно, не стал.

- Хорошо, - сказал я, - пусть это дело вкуса. Я все по-нял. Но неужели за шесть лет, что мы женаты, ты ни разу не покупала голубые салфетки и туалетную бумагу с рисунком?

- Никогда. Ни разу, - отрезала Кумико.

- В самом деле?

- Да, в самом деле. Если я покупаю салфетки, то только белые, желтые или розовые. И конечно, никогда не беру туа-летную бумагу с каким-нибудь рисунком. Поражаюсь, как ты прожил со мной все это время и не знал этого.

Меня тоже поразило, что за шесть лет, оказывается, ни разу не пользовался голубыми салфетками или туалетной бумагой с рисунком.

- И уж если на то пошло, скажу еще, - продолжала Куми-ко. - Я ненавижу говядину, жаренную с зеленым перцем. Это ты знал?

- Нет, не знал.

- Терпеть не могу. И не надо спрашивать, почему. Просто не выношу запах, когда их вместе жарят на одной сковородке.

- Ты хочешь сказать, что за шесть лет ни разу не готовила говядину вместе с зеленым перцем? Она покачала головой.

- Я могу есть зеленый перец в салате. А говядину жарю с луком. Но никогда не делаю мясо и перец вместе.

Я вздохнул.

- Тебе никогда не казалось это странным? - спросила она.

- Странным? Я просто никогда этого не замечал, - отве-тил я, задумавшись на мгновение: неужели за все время, что мы живем вместе, мне действительно ни разу не довелось по-есть жареной говядины с зеленым перцем. Разумеется, при-помнить этого не удалось.

- Ты живешь со мной, - продолжала Кумико, - но при этом почти не обращаешь на меня внимания. Ты думаешь толь-ко о себе.

- А вот теперь сделай паузу, - сказал я, выключив газ и поставив сковородку на плиту. - Давай не будем отходить от темы. Допустим, я без должного внимания отнесся к таким вещам, как салфетки и туалетная бумага или говядина и зеле-ный перец. Признаю. Но это не значит, что я не уделяю вни-мания тебе. Мне наплевать, какими салфетками я пользуюсь. Ладно, если бы на стол положили черные, я, может, и удивил-ся бы. Но белые, голубые... для меня это не имеет никакого значения. То же самое - говядина и зеленый перец. Вместе, по отдельности - какое мне дело? Даже если бы сам процесс жарки говядины с зеленым перцем вообще исчез с лица зем-ли, меня бы это нисколько не задело. Это не имеет никакого отношения к тебе, к твоей сущности. Разве я не прав?

Вместо ответа Кумико двумя большими глотками покон-чила с пивом и уставилась на пустую бутылку.

Я отправил содержимое сковороды в мусорное ведро. К чер-ту говядину, зеленый перец, а заодно и лук с пророщенными бобами. Странно: только что была еда, а теперь - просто му-сор. Я открыл пиво и стал пить прямо из бутылки.

- Зачем ты это? - спросила Кумико.

- Тебе ведь противно было.

- Сам бы съел.

- Мне вдруг расхотелось говядины с зеленым перцем. Жена пожала плечами.

- Как хочешь.

Она положила руки на стол, опустила на них лицо и долго сидела в такой позе. Видно было, что она не плачет и не спит.

Я взглянул на пустую сковороду на плите, взглянул на Куми-ко и залпом допил пиво. Сумасшедший дом! Стоило подни-мать шум из-за салфеток, туалетной бумаги и зеленого перца? Я подошел к жене и положил руку ей на плечо.

- Ну хорошо. Я все понял. Никогда больше не буду поку-пать голубые салфетки или туалетную бумагу в цветочек. Обещаю. Завтра я отнесу все обратно в супермаркет и обменяю. Боли не поменяют, сожгу их во дворе. А пепел выброшу в море. И больше никакой говядины и зеленого перца. Никогда. Запах скоро улетучится, и нам больше никогда не надо будет об этом думать. О'кей?

Кумико по-прежнему молчала. Хорошо бы выйти прогуляться на часок, а потом вернуться и увидеть, что она повесе-лела, но я знал, что такого не случится. Ситуацию надо ула-дить самому.

- Послушай, ты устала, - сказал я. - Отдохни немного, и пойдем куда-нибудь съедим пиццу. Когда в последний раз мы ели пиццу? С анчоусами и луком. Закажем одну на двоих. Мы ведь можем себе позволить изредка сходить куда-нибудь пе-рекусить.

Это тоже не помогло. Кумико по-прежнему сидела, вжав-шись лицом в руки.

Я не знал, что еще сказать, сел напротив и стал смотреть на нее через стол. Из-под ее коротких черных волос выглядывало ухо. На нем была сережка, которую я никогда раньше не ви-дел, - маленькая золотая рыбка. Где и когда она могла купить такую штуку? Хотелось курить. С тех пор как я бросил, не про-шло и месяца. Я представил, как достаю из кармана пачку и зажигалку, беру сигарету с фильтром и закуриваю. Я набрал полные легкие воздуха и вдруг почувствовал сильный запах жареной говядины и овощей. Откровенно говоря, есть хоте-лось страшно.

Взгляд вдруг остановился на календаре со значками лун-ных фаз. Приближалось полнолуние. Ну конечно - у Кумико наступали критические дни.

Только став женатым человеком, я по-настоящему осознал, что являюсь жителем Земли, третьей планеты Солнечной сис-

темы. Я жил на Земле, Земля обращалась вокруг Солнца, а вокруг Земли вращалась Луна. Нравится мне это или нет, но так будет продолжаться вечность (или то, что можно назвать вечностью в сравнении с моей жизнью). Я стал смотреть на вещи подобным образом под влиянием почти абсолютной точ-ности 29-дневных менструальных циклов своей жены, кото-рые полностью совпадали с фазами Луны. Критические дни Кумико всегда переживала тяжело. За несколько дней до на-чала становилась неуравновешенной, даже подавленной. По-этому, хоть это и касалось меня лишь косвенно, ее циклы ста-ли и моими. Каждый месяц приходилось быть внимательным, чтобы не создавать ненужных проблем. До женитьбы я почти не замечал фаз Луны. Может, она и попадалась мне на глаза, когда я смотрел на небо, но ее форме в тот или иной отрезок времени я не придавал никакого значения. А после свадьбы я стал следить за тем, что творится с Луной.

До Кумико у меня было несколько девушек, и, конечно, у каждой был свой период. У одних он проходил трудно, у дру-гих - легко, у некоторых заканчивался за три дня, у некото-рых продолжался неделю. Бывало, все проходило регулярно, а то случались задержки дней на десять, что пугало меня до смер-ти; у одних женщин от этого портилось настроение, на других почти не влияло. Хотя до женитьбы на Кумико я никогда не жил с женщиной, и природные циклы значили для меня лишь смену сезонов. Зимой я надевал пальто, летом наступало вре-мя сандалий. И только. Женившись, я обзавелся не только сожительницей, но и новыми представлениями о цикличнос-ти. Только раз в ее циклах произошел сбой на несколько ме-сяцев. Это случилось, когда она была беременна.

- Извини, - сказала Кумико, поднимая на меня взгляд. - Я не думала на тебя набрасываться. Просто устала, да и на-строение плохое.

- Все в порядке. Не думай об этом. Когда устанешь, надо выпустить пар на кого-нибудь. Потом легче.

Кумико сделала глубокий и медленный вдох, задержала дыхание и выдохнула.

- А ты? - спросила она.

- Что я?

- Ты, если устаешь, никогда ни на кого не выпускаешь пар. А я вот выпускаю. Почему так получается? Я покачал головой.

- Никогда не замечал. Странно.

- Наверное, у тебя внутри - глубокий колодец. Ты крик-нешь в него: 'У короля - ослиные уши!' - и все в порядке.

- Может, и так, - не сразу откликнулся я, задумавшись. Кумико вновь обратилась к пустой бутылке. Рассмотрела этикетку, заглянула в горлышко, повертела в пальцах.

- У меня скоро месячные, - сказала она. - Поэтому, на-верное, такое плохое настроение.

- Знаю. Ты не переживай. Не у тебя одной проблемы. В пол-нолуние умирает масса лошадей.

Она отняла руку от бутылки, открыла рот и посмотрела на меня.

- Послушай, откуда вдруг ты это взял? Ни с того ни с сего - о лошадях.

- На днях прочитал в газете. Всё собирался рассказать тебе, да забыл. Интервью с каким-то ветеринаром. Оказывается, фазы Луны ужасно влияют на лошадей - и физически, и эмо-ционально. Когда приближается полнолуние, их мозговые колебания идут вразнос, и у них возникают разные физичес-кие проблемы. А в саму ночь полнолуния многие заболевают и даже умирают. Никто толком не знает, в чем причина, но это подтверждено статистикой. Ветеринары в полнолуние ни-когда не высыпаются - очень много работы.

- Интересно, - сказала жена.

- Впрочем, затмение солнца еще хуже. Для лошадей это настоящая трагедия. Ты не представляешь, как много их по-гибает во время полного затмения. Я просто хочу сказать, что как раз сейчас где-то умирают лошади. Вымещать свое раз-дражение на ком-то - пустяк по сравнению с этим. Так что не надо расстраиваться. Подумай о несчастных лошадях. Пред-ставь, как они лежат в полнолуние на сене в какой-нибудь конюшне, в агонии хватая воздух вспененными ртами.

Казалось, Кумико на минуту задумалась об умирающих ло-шадях.

- Ну, я должна признать, - произнесла она с ноткой по-корности, - ты способен убедить кого угодно.

- Тогда переодевайся - и пойдем есть пиццу.

Лежа в ту ночь рядом с Кумико в темной спальне, я глядел в потолок и спрашивал себя, что мне на самом деле известно об этой женщине. На часах - два часа ночи. Она крепко спит. Я думал о голубых салфетках, цветастой туалетной бумаге, го-вядине и зеленом перце. Все это время я прожил с Кумико, не подозревая, какое отвращение она испытывает к этим вещам. Сами по себе они не имеют никакого значения. Так, глупость. Пошутили и забыли. Какие проблемы? Через пару дней мы бы об этом и не вспомнили.

Но тут штука в другом. Что-то здесь не так - эта мысль бередила меня, мешая, как застрявшая в горле мелкая рыбья кость. Все это может иметь куда более важное значение, чем казалось, думал я. Вполне возможно, даже роковое. Или даже начало чего-то более серьезного и трагического. Может, я стою перед входом в некий мир, принадлежащий одной лишь Ку-мико, огромный мир, которого я еще не знаю. Мир этот пред-ставлялся мне огромной темной комнатой. Я стою в ней, дер-жа в руках зажигалку, и ее крошечное пламя освещает лишь самую малую часть помещения.

Смогу ли я когда-нибудь увидеть остальное? Или мне суж-дено состариться и умереть, так и не узнав по-настоящему эту женщину? Если это все, что у меня в запасе, - в чем заключа-ется смысл моей супружеской жизни? В чем вообще смысл жизни, если я провожу ее в постели с чужой женщиной?

Вот о чем я думал в ту ночь и о чем продолжал размышлять потом время от времени. Лишь много позже мне пришло в голову, что я отыскал подход к существу проблемы.

3. Шляпа Мальты Кано Цвет шербета, Аллен Гинзберг и крестоносцы

Я готовил ленч, когда вновь зазвонил телефон.

Отрезав два куска хлеба, я намазал их маслом и горчицей, поместил между ними ломтики помидора и сыра, положил на кухонную доску и только собирался разделить ножом на две части, как начался трезвон.

После трех звонков я разрезал сандвич пополам. Перело-жил его на тарелку, вытер и сунул в ящик нож, налил себе чашку кофе.

Телефон продолжал надрываться. Наверное, еще звонков пятнадцать. Пришлось сдаться и поднять трубку. Я предпочел бы не отвечать, но это могла быть Кумико.

- Алло? - произнес женский голос, которого я раньше не слышал. Не жена и не та странная женщина, что звонила на днях, когда я готовил спагетти, - какая-то совершенно не-знакомая особа.

- Скажите, пожалуйста, не могу ли я поговорить с господи-ном Тору Окада? - сказал голос таким тоном, будто его обла-дательница читала по бумажке заранее заготовленный текст.

- Можете, - ответил я.

- Вы супруг госпожи Кумико Окада?

- Да. Кумико Окада - моя жена.

- А Нобору Ватая - старший брат госпожи Окада?

- Вы правы, - отвечал я, демонстрируя великолепное уме-ние владеть собой. - Нобору Ватая - действительно старший брат моей жены.

- Мое имя - Кано.

Я ждал, что последует дальше. Неожиданное упоминание имени старшего брата Кумико настораживало. Я почесал шею тупым концом карандаша, лежавшего возле телефонного ап-парата. Прошло пять секунд, а то и больше - женщина мол-чала. Из трубки вообще не раздавалось никаких звуков, будто женщина закрыла ее рукой и разговаривала с кем-то рядом.

- Алло? - озабоченно сказал я.

- Извините, пожалуйста, - вдруг выпалил голос. - Я дол-жна просить вашего разрешения перезвонить вам позже.

- Но подождите минуту, - сказал я. - Это...

Связь оборвалась. Я уставился на трубку, снова приложил ее к уху. Сомнений не было: разговор окончен.

С чувством смутной неудовлетворенности я вернулся за ку-хонный стол, выпил кофе и съел сандвич. Перед тем как раз-дался звонок, я о чем-то думал, но сейчас никак не мог вспом-нить, о чем именно. Держа нож в правой руке, я собирался разрезать сандвич и в тот момент совершенно точно думал о чем-то. О чем-то важном, что долго, безуспешно пытался вспомнить. Это пришло мне в голову в ту самую минуту, когда я хотел разделить сандвич пополам, но теперь снова испари-лось. Жуя сандвич, я изо всех сил старался снова вызвать это чувство, но ничего не получалось. Оно уже вернулось в тем-ные задворки моего сознания, где жило до того момента.

Закончив еду, я убирал посуду - и тут опять раздался звонок. На этот раз я взял трубку сразу.

- Алло, - вновь послышался женский голос, но на сей раз это оказалась Кумико. - Как дела? - спросила она. - Ты уже поел?

- Так точно. А ты?

- Нет. С самого утра очень много работы. Может быть, куп-лю бутерброд попозже. А ты что ел?

Я описал ей свой сандвич.

- - Понятно, - откликнулась она без всякой зависти. - Кстати, утром я забыла сказать тебе одну вещь. Тебе сегодня должна позвонить женщина по имени Кано. Уже звонила, - сказал я. - Только что. Она лишь назвала Наши имена - мое, твое и твоего брата - и отключилась. И ни слова о том, что ей нужно. Что это значит?

- Она повесила трубку?

- Сказала, что перезвонит.

- Послушай! Когда позвонит, я хочу, чтобы ты сделал все, как она скажет. Это в самом деле очень важно. Думаю, тебе придется с ней встретиться.

- Встретиться? Сегодня?

- А что такого? У тебя были какие-то планы? Собирался увидеться с кем-нибудь?

- Нет. - У меня не было никаких планов. Ни вчера, ни сегодня, ни завтра. - Но кто она такая, эта Кано? И что ей от меня надо, объясни, пожалуйста. Хотелось бы что-то знать. Если это о работе, то с твоим братом я никаких дел иметь не хочу. Ты же знаешь.

- К работе это не имеет отношения, - раздраженно сказа-ла она. - Это о нашем коте.

- О коте?

- Ой, извини. Надо бежать. Меня ждут. Мне правда не надо было тебе звонить в это время. Я же сказала: даже поесть не успеваю. Я снова позвоню, как только освобожусь.

- Погоди, я знаю, как ты занята, но нельзя же на меня, в самом деле, ни с того ни с сего навешивать не пойми что. Я хо-чу знать, в чем дело. При чем здесь кот? Что, эта Кано...

- Просто сделай, что она скажет. Пожалуйста. Ты понял? Это серьезное дело. Побудь дома и подожди ее звонка. Ну, я побежала.

Разговор был закончен.

Когда в половине третьего раздался звонок, я дремал на дива-не. Сначала мне показалось, что это будильник. Я протянул руку, чтобы нажать на кнопку, но будильника не обнаружил. Я спал не на кровати, а на диване, и было не утро, а день. Я поднялся и подошел к телефону.

- Алло.

- Алло, - прозвучал женский голос. То была звонившая утром. - Это господин Тору Окада?

- Да. Это я. Тору Окада.

- Меня зовут Кано.

- Это вы звонили недавно?

- Да. Боюсь, я была ужасно невежлива. Однако скажите мне, господин Окада, вы сегодня не заняты?

- Да вроде нет.

- Я понимаю, что это все так неожиданно, но не могли бы мы встретиться?

- Сегодня? Прямо сейчас?

- Да.

Я взглянул на часы. Вообще-то необходимости не было - полминуты назад я уже проделывал такую операцию. Просто захотелось еще раз убедиться. По-прежнему было полтретьего.

- Это надолго? - спросил я.

- Думаю, у вас это не займет много времени. Впрочем, я могу и ошибаться. Сейчас я не могу сказать точно. Извините, пожалуйста.

Сколько бы времени это ни заняло, выбора у меня не было. Я вспомнил, что говорила по телефону Кумико: поступай, как скажет эта женщина, дело серьезное. Так что ничего не оста-валось - только выполнять сказанное. Если Кумико сказала, что дело серьезное, - значит, так оно и есть.

- Понятно. В таком случае где нам лучше встретиться? - спросил я.

- Вы знаете отель 'Пасифик' рядом со станцией Синагава?

- Знаю.

- На первом этаже есть кафе. Я буду ждать там в четыре, если это вас устроит.

- Хорошо.

- Мне тридцать один год. Я буду в красной клеенчатой шляпе.

Поразительно! - подумал я. В ее манере говорить было что-то странное, что-то сразу повергло меня в смятение. Но я был не в состоянии объяснить самому себе, что необычного прозвучало в её словах. Да и нет никаких оснований запрещать женщине тридцати одного года носить красную шляпу из клеенки.

- Bсe понятно. Я вас узнаю.

- Окада-сан, не будете ли вы так добры назвать мне отличительные признаки своей внешности?

Я попытался представить себе 'отличительные признаки' своей внешности. Какие, собственно, 'признаки' у меня есть? - Мне тридцать лет. Рост - 172 сантиметра, вес - 63 кило-грамма, короткая прическа. Очков не ношу. - Перечисляя, я подумал, что это вряд ли можно назвать отличительными при-знаками. В кафе отеля 'Пасифик' на Синагаве может оказаться полсотни людей с такой внешностью. Я как-то заходил туда - заведение очень большое. Нужно то, что привлекает внимание по-настоящему. Но в голову ничего не приходило. Конечно, нельзя сказать, что у меня нет никаких отличительных особен-ностей. Сейчас я сижу без работы, помню имена всех братьев Карамазовых. Однако на наружности это не отражается.

- Как вы будете одеты? - спросила женщина.

- Вы знаете... - Об этом я как-то не подумал. - Не знаю. Я еще не решил. Это так неожиданно.

- Тогда наденьте, пожалуйста, галстук в горошек, - реши-тельно заявила она. - У вас есть галстук в горошек?

- Думаю, есть, - ответил я. У меня был галстук с мелкими кремовыми пятнышками на темно-синем фоне. Два-три года назад жена подарила мне его на день рождения.

- Будьте добры, наденьте его. До встречи в четыре, - про-изнесла женщина и повесила трубку.

Я открыл гардероб и стал искать галстук в горошек. На вешал-ке его не оказалось. Тогда я проверил все ящики и коробки с

одеждой в стенном шкафу. Галстука в горошек нигде не было. Если он дома, обязательно попадется на глаза. Кумико очень тщательно следила за порядком в нашем гардеробе, и галстук мог быть только там, где положено.

Держась рукой за дверцу, я старался вспомнить, когда наде-вал этот галстук в последний раз. Но ничего не получилось. Гал-стук был стильный, однако для офиса юридической фирмы был чересчур шикарен. Если бы я появился в таком галстуке в кон-торе, кто-нибудь обязательно подошел бы в обеденный пере-рыв и начал жужжать о том, какой он замечательный, какой у него хороший цвет и все в таком роде. И это было бы своего рода предупреждением. В фирме, где я служил, не было при-нято хвалить за галстук. Поэтому на работу я его не надевал и носил только по личным и сравнительно официальным пово-дам: на концерт или ужин в хорошем ресторане - словом, в те дни, когда жена говорила: 'Сегодня тебе надо быть в форме'. (Впрочем, подобных случаев было не так много.) Тогда я и повязывал галстук в горошек - он очень подходил к моему темно-синему костюму, да и Кумико нравился. Но я совсем не помнил, когда надевал его в последний раз.

Еще раз проверив содержимое гардероба, я сдался. Галстук в горошек по неведомой причине куда-то исчез. Пришлось надевать синий костюм с голубой сорочкой и полосатым гал-стуком. Ну ничего. Если она меня не узнает, мне самому нуж-но будет отыскать дамочку в красной шляпе.

После ухода с работы мне ни разу не приходилось влезать в костюм. Надев его, я почувствовал, будто тело охватила ка-кая-то инородная субстанция - тяжелая, жесткая, казалось, она не совпадает с очертаниями тела. Я немного прошелся по комнате, одернул перед зеркалом рукава и полы пиджака, что-бы лучше сидело. Вытянул руки, сделал глубокий вдох, на-гнулся вперед, проверяя, не изменилась ли за эти два месяца моя фигура. Снова уселся на диван, но по-прежнему чувство-вал себя не в своей тарелке.

До весны я каждый день ездил на работу в костюме и не ощущал никакого дискомфорта. В моей фирме к одежде со-трудников предъявлялись довольно жесткие требования, и

даже такие незначительные клерки, как я, были обязаны но-сить костюмы. Поэтому хождение на работу в униформе я вос-принимал как должное.

Однако сейчас я сидел в костюме на диване с чувством, будто совершил какой-то неправильный, аморальный поступок - то ли с неблаговидной целью подделал свою анкету, то ли тай-нам переоделся женщиной. Мне даже стало стыдно, а дышать становилось все тяжелее и тяжелее.

Я вышел в прихожую, извлек из шкафа коричневые туфли и влез в них, помогая себе рожком. На туфлях лежал тонкий слой белой пыли.

Разыскивать дамочку не понадобилось - она сама меня на-шла. Войдя в кафе, я огляделся, надеясь обнаружить красную шляпу. Однако женщин в таком головном уборе внутри не оказалось. На моих часах до четырех оставалось еще десять минут. Я сел за столик и, отпив принесенной официанткой воды, заказал кофе. И тут у меня за спиной женский голос произнес: 'Господин Тору Окада?' Я с удивлением обернул-ся. После того как я оглядел кафе и сел на свое место, не прошло и трех минут.

На женщине был белый жакет и желтая шелковая блуза, на голове - красная клеенчатая шляпа. Подчиняясь рефлексу, я встал со стула и оказался с этой женщиной лицом к лицу. Ее, безусловно, можно было назвать красавицей. Во всяком слу-чае, она была гораздо красивее, чем я представлял, когда ус-лышал по телефону ее голос. Стройная фигура, умеренный макияж. Она умела одеваться - жакет и блуза были сшиты прекрасно; на воротнике жакета сверкала золотая брошь в виде птичьего пера. Ее можно было принять за референта какой-нибудь крупной компании. Лишь красная шляпа явно была не к месту. Непонятно, почему, уделяя такое внимание одеж-де, она надела эту нелепую красную клеенчатую шляпу. Мо-жет быть, при встречах она всегда носит ее как опознаватель-ный знак? Если так, то идея неплохая. На общем фоне действительно выделяется.

Госпожа Кано села за столик напротив меня, и я снова за-нял свое место.

- Как вы меня узнали? - полюбопытствовал я. - Галстука в горошек я не нашел, поэтому надел в полоску. Собирался вас искать. Как же вы поняли, что это я?

- Это само собой разумеется, - ответила женщина, поло-жив на стол белую лакированную сумочку, которую держала в руках. Затем сняла красную клеенчатую шляпу и накрыла ею сумочку. У меня было чувство, что она собирается показать мне фокус: поднимет шляпу - а сумочки под ней не окажется.

- Но ведь галстук на мне другой, - возразил я.

- Галстук? - Женщина недоуменно посмотрела на мой гал-стук, будто хотела спросить: 'О чем говорит этот человек?' Потом пожала плечами: - Это не имеет значения. Пожалуй-ста, не обращайте внимания.

Ее глаза вызывали странное чувство. В них удивительным образом не хватало глубины. Глаза были красивые, но, каза-лось, ни на что не смотрели. Какие-то плоские, словно стек-лянные. Хотя, конечно, в них было не стекло. Глаза, как и положено, двигались, моргали.

Как она смогла узнать незнакомого человека в переполнен-ном кафе, совершенно непонятно. Почти все места в зале за-няты, среди посетителей - много мужчин моего возраста. Я хотел поинтересоваться, как она умудрилась моментально отыскать меня среди них, но, похоже, лучше было не болтать лишнего.

Женщина поманила пробегавшего с деловым видом офи-цианта и попросила 'перье'. Официант сообщил, что 'перье' нет, и предложил тоник. Чуть подумав, женщина согласилась. Дожидаясь, пока принесут тоник, она не проронила ни слова. Я тоже молчал.

В конце концов, женщина приподняла красную шляпу, от-крыла застежку сумочки и достала футляр для визитных кар-точек из блестящей черной кожи, размером чуть меньше маг-нитофонной кассеты. На нем тоже оказалась застежка. Я впервые видел футляр для визиток с застежкой. Женщина бережно извлекла оттуда карточку и вручила ее мне. Я соби-

рался проделать то же самое и уже опустил было руку в кар-ман пиджака, но тут вспомнил, что визиток у меня нет.

Ее карточка была сделана из тонкого пластика, и мне пока-залось, что от нее пахнет благовониями. Я поднес визитку бли-же к носу- запах стал отчетливее. Точно - ладан. На карточ-ке имелась всего одна строчка, мелко набранная черным жирным шрифтом.

Мальта Кано

Мальта?

Я взглянул на оборотную сторону.

Но там больше ничего не было.

Пока я раздумывал о смысле, заключенном в этой карточке, появился официант. Он поставил перед моей собеседницей ста-кан со льдом и наполовину налил в него тоника. В стакане пла-вала вырезанная клинышком долька лимона. Тут же явилась официантка с серебристым кофейником на подносе. Постави-ла передо мной чашку и налила кофе. Затем, как-то украдкой, совсем как человек, навязывающий посетителям храма несчас-тливые 'омикудзи'*, подвинула мне счет и удалилась.

- Там ничего не написано, - сообщила мне Мальта Кано. Я все еще рассеянно разглядывал оборотную сторону ее ви-зитки. - Только имя. В телефоне и адресе нет необходимос-ти. Мне никто не звонит. Я всегда звоню сама.

- Разумеется, - откликнулся я. Это невразумительное за-мечание на какое-то время повисло над столом, подобно плы-вущему в небе острову из 'Путешествий Гулливера'.

Держа стакан обеими руками, она сделала глоток через со-ломинку. Чуть нахмурилась и отодвинула стакан в сторону, будто потеряла к нему всякий интерес.

* Записочки с предсказаниями судьбы, распространяемые в японских синтоистских и буддистских храмах. По традиции многие японцы обраща-ются к богам через 'омикудзи' по таким важным поводам, как женитьба, рождение детей, отъезд в путешествие и так далее.

- Мальта - не настоящее имя, - сказала Мальта Кано. - Кано - настоящее, а Мальта- рабочий псевдоним. От ост-рова Мальта. Вам приходилось бывать на Мальте, господин Окада?

- Нет. - Я никогда не был на Мальте и в ближайшее вре-мя туда не собирался. Мне даже в голову не приходило ничего подобного. Я знал об этом месте одно - совершенно ужасную джазовую композицию Херба Альперта, которая называлась 'Пески Мальты'.

- А я была на Мальте. Прожила там три года. На Мальте вода очень плохая. Малопригодная для питья. Впечатление такое, будто пьешь опресненную морскую воду. И хлеб пере-соленный. Не потому, что в него кладут соль, просто в воде, которую используют при выпечке, ее слишком много. Хотя хлеб получается неплохой. Мне нравится мальтийский хлеб.

Я кивал и пил кофе маленькими глотками.

- Так вот, вода на Мальте - просто ужасная, но там есть особенный родник, его вода благотворно влияет на структуру организма. Это особая, можно даже сказать - мистическая вода, которая доступна на острове только в одном месте. Ис-точник находится в горах, и подъем к нему из деревни у под-ножия занимает несколько часов, - продолжала Мальта Кано. - От родника воду уносить нельзя - она сразу теряет свою силу. Чтобы выпить этой воды, надо идти к самому ис-точнику. Упоминания о ней сохранились в хрониках времен крестовых походов. Тогда ее называли живой водой. Пить ее приезжал Аллен Гинзберг. И Кит Ричарде тоже. Я три года жила там, в маленькой деревушке у подножия горы. Выращи-вала овощи, училась ткать. И каждый день ходила к источни-ку пить эту воду. С 1976 по 1979 год. Мне довелось даже целую неделю пить только воду и ничего не есть. Неделю ничего нельзя брать в рот, кроме этой воды. Такое испытание необ-ходимо пройти. Наверное, это можно назвать аскезой. Так очищается тело. Это было просто замечательно. Поэтому, вер-нувшись в Японию, для своей профессиональной деятельнос-ти я выбрала имя Мальта.

- А могу я поинтересоваться: какая у вас профессия?

Она покачала головой.

- Строго говоря, это не профессия. Я не беру денег за то, что делаю. Моя функция - консультации. Я беседую с людь-ми о структуре организма. Кроме того, занимаюсь исследова-ниями воды, оказывающей положительное воздействие на структуру организма. С деньгами у меня проблем нет. Я рас-полагаю необходимыми средствами. Мой отец - врач, он вы-делил мне и младшей сестре акции и недвижимость в виде пожизненной ренты. Этими делами ведает мой налоговый бухгалтер. Годовой доход у меня вполне приличный. Кроме того, я написала несколько книг, от которых тоже получила неко-торую сумму. Что же касается моей деятельности, связанной со структурой организма, то я занимаюсь ею совершенно бес-платно. Поэтому на карточке нет ни моего телефона, ни адре-са. Я звоню людям сама.

Я кивнул. Впрочем, движение головы было рефлектор-ным - я абсолютно не представлял, о чем идет речь. По от-дельности слова этой женщины были понятны, однако их об-щий смысл оставался недоступным.

Структура организма?

Аллен Гинзберг?

Я все больше ощущал себя не в своей тарелке. Я не отно-шусь к типу людей, обладающих интуитивным даром, но по-чувствовал, что в воздухе запахло новыми проблемами.

- Извините, пожалуйста, - прервал я ее, - но не могли бы вы объяснить все по порядку? Некоторое время назад я говорил со своей женой. Она сказала только, что мне нужно встретиться с вами по поводу кота. Поэтому, честно говоря, я не совсем понимаю, о чем идет речь. Разве это имеет отноше-ние к нашему коту?

- Имеет. Но прежде, господин Окада, я хотела бы кое-что сообщить вам.

Мальта Кано снова щелкнула замком сумочки и достала белый конверт. В нем оказалась фотография, которую она про-тянула мне со словами: 'Моя сестра'. То был цветной снимок Двух женщин. Одна - Мальта Кано, опять в шляпе, на сей раз - вязаной, желтого цвета. И шляпа снова ужасающе не

гармонировала с остальной одеждой. Ее младшая сестра - а из нашего разговора можно было сделать вывод, что это она, - была в пастельном костюме, похожем на те, что вошли в моду в начале 60-х годов, и подходящей по цвету шляпке. Помнится, раньше такую гамму называли 'тоном шербета'. Одно можно было сказать наверняка: сестрам нравилось носить шляпы. При-ческа у младшей в точности напоминала ту, что носила Жаклин Кеннеди, когда была женой президента. Лака для волос на нее извели немало. Несмотря на избыток косметики, ее лицо мож-но было назвать красивым. Ей было лет двадцать - двадцать пять. Я вернул фотографию Мальте Кано, она поместила ее об-ратно в конверт, положила в сумочку и защелкнула замок.

- Сестра моложе меня на пять лет, - произнесла она. - Ее обесчестил Нобору Ватая. Овладел насильно.

Ого! Мне захотелось встать и, ни слова не говоря, уйти. Но поступить так было нельзя. Я вытащил из кармана носовой платок, вытер рот и положил обратно. Откашлялся.

- Мне об этом ничего не известно. Я очень сожалею, если ваша сестра была изнасилована, - начал я. - Однако хочу сказать, что с братом моей жены мы совершенно чужие люди. Поэтому, если в связи с этим...

- Вас я ни в чем не упрекаю, господин Окада, - твердо заявила Мальта Кано. - Если кого-то и надо обвинять в слу-чившемся, то в первую очередь - меня. За то, что была недо-статочно внимательна. За то, что, по правде говоря, не защи-тила ее, хотя и обязана была защитить. Такие вещи случаются, господин Окада. Вы же знаете, мы живем в жестоком и хао-тичном мире. И внутри этого мира есть места, где жестокости и хаоса еще больше. Вы понимаете меня? Что случилось, то слу-чилось. Моя сестра поправится от полученной травмы, очис-тится от этой грязи. Она должна это сделать. Слава богу, это не смертельно. Могло быть и хуже. То же самое я сказала сестре. Больше всего в этом меня тревожит структура ее организма.

- Структура организма, - повторил я за ней. Похоже, 'структура организма' была ее постоянной темой.

- Я не могу сейчас объяснить вам все подробности. Это был бы очень долгий и сложный разговор. Извините меня, госпо-

дин Окада, но я думаю, что на нынешней стадии вам будет трудно вникнуть в его истинный смысл. Он касается мира, к которому мы подходим как профессионалы. Я пригласила вас сюда не для того, чтобы предъявлять какие-то претензии. И ко-нечно, вы не несете никакой ответственности за то, что про-изошло. Об этом нет и речи. Я только хотела сообщить вам, что господин Ватая осквернил - пусть лишь только на вре-мя - структуру организма моей сестры. И еще - скоро у вас, возможно, в какой-то форме установится контакт с моей сестрой. Как я уже говорила, она помогает мне в работе. Навер-ное, вам лучше быть в курсе того, что произошло между нею и господином Ватая. И мне хочется, чтобы вы знали: такие вещи случаются.

Наступила короткая пауза. Мальта Кано погрузилась в мол-чание, а выражение ее лица будто говорило: 'Задумайтесь, пожалуйста, над тем, что я сказала'. Я задумался. О том, что Нобору Ватая изнасиловал сестру Мальты Кано. О связи между этим случаем и структурой организма. И о связи всего этого с исчезновением нашего кота.

- То есть вы хотите сказать, - начал я робко, - что ни вы, ни ваша сестра не собираетесь предавать это дело огласке или обращаться в полицию?

- Разумеется, нет, - бесстрастно ответила Мальта Кано. - Точнее говоря, мы никого не будем призывать к ответу. Мы лишь хотим как следует разобраться в причинах того, что про-изошло. Пока ответ на этот вопрос не будет найден, может случиться нечто еще более страшное.

Услышав эти слова, я немного успокоился. Я ничуть бы не расстроился, если бы Нобору Ватая арестовали за изнасило-вание, осудили и посадили в тюрьму. Он вполне это заслужил. Однако брат моей жены был довольно заметной фигурой, и такая новость обязательно стала бы бомбой для газетчиков. И конечно, жестоким ударом для Кумико. Что касается меня, то по соображениям моральной чистоплотности мне не хоте-лось бы такого развития событий.

- Сегодня мы встречаемся с вами исключительно ради кота, - продолжала Мальта Кано. - Господин Ватая попро-

сил моего совета в этом деле. Ваша супруга, госпожа Окада, обратилась к своему старшему брату, господину Ватая, по по-воду пропавшего кота, а он, в свою очередь, попросил кон-сультации у меня.

Вот оно что! Ситуация прояснялась. Эта женщина была яс-новидящей или вроде того, и с нею стали консультироваться о том, куда подевался кот. Семейство Ватая уже давно увлека-лось предсказаниями будущего, местами с 'чистым биополем' и тому подобными штуками. Конечно, личное дело каждого - верить во что хочется. Но зачем нужно было насиловать сестру своего партнера по этим делам? К чему создавать дополнитель-ные трудности?

- Значит, вы на этом специализируетесь? Ищете пропав-шее? - спросил я.

Мальта Кано пристально взглянула на меня своими лишен-ными глубины глазами. Казалось, на меня посмотрели окна пустого дома. Судя по их выражению, женщина никак не мог-ла уловить смысла моего вопроса.

Оставив его без ответа, Мальта Кано проговорила:

- Вы живете в очень странном месте.

- Неужели? В каком смысле - странном? Вместо ответа она отодвинула стакан с тоником, к которо-му почти не притронулась, еще сантиметров на десять.

- Кошки ведь очень чувствительные создания. На какое-то время вновь повисло молчание.

- Итак, место, где мы живем, - странное, а кошки - жи-вотные с хорошим чутьем, - сказал я. - Это понятно. Одна-ко мы живем там уже довольно давно - вдвоем, и еще кот. Из-за чего вдруг он пропал именно сейчас? Почему не ушел раньше?

- Точно я не могу ничего сказать. Может быть, течение изменилось. Что-то нарушило течение.

- Течение...

- Не знаю, жив ваш кот или нет. Но наверняка в окрестно-стях вашего дома его нет. Можете не искать - это бесполезно.

Я поднял чашку и сделал глоток уже остывшего кофе. За окнами накрапывал мелкий дождик. Небо затянули темные

низкие тучи. Люди, прикрываясь зонтиками, с унылым видом перемещались вверх-вниз по пешеходному мостику.

- Дайте, пожалуйста, вашу руку, - попросила Мальта Кано.

Я положил на стол правую руку ладонью кверху, полагая, что она хочет погадать по линиям судьбы. Но Мальту Кано, похоже, совсем не интересовали мои линии. Вытянув руку, она накрыла мою ладонь своей. Закрыла глаза и застыла в этой позе, похожая на женщину, которая тихонько упрекает в не-верности любовника. Появилась официантка и снова налила мне в чашку кофе, делая вид, что не замечает, как мы сидим, соединив руки на столе. Посетители за соседними столиками украдкой посматривали в нашу сторону. Я все время думал о том, не оказалось ли в кафе кого-нибудь из знакомых.

- Мне бы хотелось, чтобы вы мысленно представили ка-кую-нибудь вещь, которую видели перед тем, как прийти сюда, - сказала Мальта Кано.

- Одну?

- Да, только одну.

Я стал вспоминать короткое цветастое платье, что видел в коробке с нарядами Кумико. С чего это вдруг именно оно при-шло мне в голову?

Мы посидели, касаясь друг друга руками, минут пять, и они показались мне вечностью. И не только потому, что я ловил на себе пристальные взгляды окружающих: в прикосновении руки Мальты Кано было нечто такое, что не давало успоко-иться. Рука была очень маленькой, ни горячей, ни холодной. То было ни теплое прикосновение любовницы, ни професси-ональное касание врача. Оно действовало на меня так же, как ее взгляд. И то, и другое как бы превращало меня в опустев-ший дом - без мебели, без гардин, без ковров. В некую пус-тую емкость. В конце концов Мальта Кано убрала свою руку и глубоко вздохнула. Затем несколько раз кивнула.

- Господин Окада, - проговорила она. - Я думаю, скоро в вашей жизни произойдет много разных событий. Исчезно-вение кота - это только начало.

- Разных событий? - переспросил я. - Хороших или плохих? Задумавшись, она чуть склонила голову набок.

- Будет хорошее, будет и плохое. Плохое, кажущееся вна-чале хорошим, и хорошее, которое на первый взгляд выглядит плохим.

- Все это, как бы вам сказать, звучит для меня несколько абстрактно. Не могли бы сообщить что-нибудь поконкретнее?

- Да, наверное, то, что я говорю, действительно восприни-мается как общие рассуждения. Но, господин Окада, когда речь заходит о сути вещей, часто бывает, что выразить это можно только общими словами. Поймите это, пожалуйста. Мы не гадалки и не прорицательницы. И можем говорить только очень неопределенно. Часто это само собой разумеющиеся, а иногда даже - банальные вещи. Однако скажу откровенно: по-другому продвигаться вперед нельзя. Конечно, конкретика привлекает внимание. Но в большинстве случаев это не более чем второстепенные явления. Так сказать, ненужные боковые дорожки. Чем глубже стараешься заглянуть, тем более общий характер приобретают явления.

Я молча кивнул, хотя совершенно не понимал, о чем толку-ет эта женщина.

- Вы позволите позвонить вам еще раз? - спросила она.

- Конечно. - По правде говоря, мне больше не хотелось, чтобы мне звонили, но ничего другого, кроме 'конечно', я ответить не мог.

Мальта Кано резким движением сняла со стола свою шляпу из красной клеенки и, взяв укрытую под ней сумочку, подня-лась с места. Не зная, как на это реагировать, я остался сидеть.

- Могу сообщить вам только одну пустяковую деталь, - объявила Мальта Кано, надев шляпу и посмотрев на меня сверху вниз. - Ваш галстук в горошек отыщется. Только не в вашем доме.

4. Высокие башни и глубокие колодцы (или Вдали от Номонхана)

Кумико пришла с работы в хорошем настроении. Можно ска-зать, даже в очень хорошем. Когда я вернулся домой после встречи с Мальтой Кано, было уже почти шесть часов, и у меня не оставалось времени, чтобы к приходу жены пригото-вить достойный ужин. Пришлось ограничиться тем, что было в морозилке. Мы поужинали, запивая еду пивом. Кумико го-ворила о работе. Она всегда о ней говорила, когда была в хо-рошем настроении. С кем встречалась в этот день в офисе, что делала, кто из ее коллег способный, а кто - нет. И прочее в этом роде.

Я слушал и поддакивал. До меня доходило не больше поло-вины того, что она говорила. И дело не в том, что мне не нра-вилось слушать Кумико. Просто независимо от содержания ее рассказов, я любил наблюдать, как она с увлечением рассуж-дает о своих делах за обеденным столом. Это, говорил я себе, и есть 'дом'. Здесь каждый выполняет свои обязанности. Жена говорит о своей работе, а я, приготовив ужин, слушаю ее. Эта картина сильно отличалась от того образа, который рисовался в моем воображении до женитьбы. Но как бы то ни было, это был дом, который я сам выбрал. Конечно, в детстве у меня

тоже был дом. Но я его не выбирал. Я в нем родился, моего мнения никто не спрашивал, он достался мне как свершив-шийся факт. А теперь я жил в мире, приобретенном по соб-ственной воле. Это мой дом. Разумеется, идеальным его не назовешь, но мой принцип таков: принимай на себя все, ка-кие бы проблемы ни возникали. В конце концов, это мой вы-бор, и если проблемы появляются, их корни почти наверняка надо искать во мне самом.

- Ну а что с котом? - спросила Кумико.

Я вкратце рассказал ей о встрече с Мальтой Кано в отеле на Синагаве. О галстуке в горошек: что его почему-то не оказа-лось в шкафу. О том, что, несмотря на пропажу галстука, Маль-та Кано сразу узнала меня в переполненном кафе. Описал ее вид и манеру разговаривать. Кумико с удовольствием послу-шала про красную клеенчатую шляпу, но была сильно разоча-рована, узнав, что четкого ответа на вопрос о пропавшем без вести коте мне получить не удалось.

- Выходит, она тоже не знает, что с ним? - требовательно спросила жена. - Сказала только, что в нашей округе его боль-ше нет?

- В общем, да, - ответил я, решив умолчать о словах Маль-ты Кано насчет места, где мы живем: как она сказала, что-то помешало течению, и это имеет какое-то отношение к пропа-же кота. Кумико, боюсь, приняла бы такое близко к сердцу, а у нас достаточно причин для беспокойства. Узнав, что это ме-сто плохое, жена стала бы настаивать на немедленном переез-де. Только этого еще не хватало. Не с нашими деньгами об этом думать.

- Так она и сказала: 'Кота поблизости больше нет'.

- Это значит, что он не вернется домой?

- Не знаю. Она так туманно выражалась... одни намеки. Сказала, что сообщит, если выяснит еще что-нибудь.

- Ты ей веришь?

- Как тебе сказать?.. Я в таких делах полный профан.

Подлив себе в стакан пива, я стал наблюдать, как оседает пена. Кумико поставила локоть на стол и подперла рукой под-бородок.

- Эта женщина ничего не берет за свои услуги.

- Это плюс, - сказал я. - Тогда в чем вопрос? Денег она не возьмет, душу у нас не заберет, принцесса останется в зам-ке. Мы ничего не теряем.

- Да пойми ты. Кот мне дорог. Я бы сказала: он нам дорог. Ведь мы с тобой нашли его через неделю после свадьбы. По-мнишь, как мы его подобрали?

- Помню, конечно.

- Он был еще котенком. Насквозь промок под дождем. В тот день был проливной дождь. Я пошла встречать тебя на стан-цию. С зонтиком. Мы нашли малыша у винной лавки в ящике из-под пива, когда шли домой. Это первый кот в моей жизни. Для меня он как символ. Я не могу его потерять.

- Я все понимаю, - откликнулся я.

- Где же он? Ты ведь столько его искал, и все без толку! Уже десять дней как он пропал, поэтому я и позвонила брату. Спросила, не знает ли он гадалки или экстрасенса, которые могли бы его отыскать. Я знаю, ты терпеть не можешь о чем-нибудь просить моего брата, но он пошел по стопам отца и много знает о таких вещах.

- Ах да, ваша семейная традиция, - сказал я холодно, точ-но в проливе подул вечерний ветер. - Но какая связь у Нобору Ватая с этой женщиной?

Жена пожала плечами.

- Похоже, они где-то случайно познакомились. В послед-нее время брат со многими общается.

- Не сомневаюсь.

- Он говорит, что эта женщина обладает поразительными способностями, но она с большими странностями. - Кумико механически ковыряла вилкой запеканку из макарон. - Как, ты сказал, ее зовут?

- Мальта Кано. Мальта с острова Мальта. Она там духовно самосовершенствовалась.

- Да, да. Госпожа Мальта Кано. Как она тебе показалась?

- Трудно сказать. - Я посмотрел на свои руки на столе. - Во всяком случае, с ней не соскучишься. Уже неплохо. В мире полно непонятного, и кто-то должен заполнять этот вакуум.

Пусть уж лучше этим занимаются те, с кем не скучно. Так ведь? Например, такие, как Хонда-сан. Кумико весело рассмеялась.

- Да уж. Правда, замечательный старик? Мне он так нра-вился.

- Мне тоже, - сказал я.

Примерно через год после свадьбы мы с Кумико стали раз в месяц посещать старика по фамилии Хонда. Семейство Ватая очень ценило его как обладателя 'духовного наития', но при этом он был совершенно глух и даже при помощи слухового аппарата почти ничего не слышал. Нам приходилось кричать так громко, что, казалось, вот-вот лопнет бумага, которой ок-леены сёдзи*. Интересно, как при этом он мог разобрать, что ему говорили духи? А может, наоборот: слова духов лучше до-ходят до глухих? Хонда оглох, получив контузию на войне. В 1939 году он служил унтер-офицером в Квантунской армии, и во время боев с советско-монгольскими войсками у Номон-хана** на границе Маньчжурии и Монголии от разрыва сна-ряда или гранаты у него лопнули барабанные перепонки.

Мы ходили к нему вовсе не потому, что верили в его спири-тические способности. Я лично не питая к этому интереса, а у Кумико стремление к сверхъестественному было куда мень-шим, чем у ее родителей и брата. Будучи немного суеверной, она приходила в расстройство от плохих предсказаний, но сама в такие дела не влезала.

На наших встречах с Хондой настаивал отец Кумико. Вер-нее, таким было условие, которое он поставил, прежде чем

* Раздвижные перегородки в японском доме.

** Поселок (полное название - Номон-Хан-Бурд-Обо), близ которого в 30-40-е гг. XX в. проходила граница между Монголией и марионеточным государством Маньчжоу-го, за спиной которого стояла Япония. Летом 1939 г. в этом районе произошел крупный вооруженный конфликт между группировкой советско-монгольских войск и частями расквартированной в Маньчжоу-го японской Квантунской армии. В японской и западной исто-риографии он получил название 'инцидент у Номонхана', а в российской - 'война на Халхин-Голе'.

дать согласие на наш брак. Условие довольно странное, но мы с ним согласились, чтобы избежать ненужных проблем. От-кровенно говоря, мы с Кумико не думали, что будет легко до-биться согласия ее родителей. Отец Кумико был госчиновни-ком. Младший сын в небогатой семье фермера из Ниигаты, он со стипендией был зачислен в Токийский университет, с отличием окончил его и устроился на престижную работу в министерство транспорта. На мой взгляд, само по себе это за-мечательно. Но, как часто бывает с людьми, прошедшими та-кой путь, он оказался человеком высокомерным и самодоволь-ным. Привыкнув приказывать, он ни капли не сомневался в ценностях того мира, к которому принадлежал. Иерархия зна-чила для него все. Он легко склонялся перед любым началь-ством и без малейших колебаний давил тех, кто был ниже его по чину. Ни я, ни Кумико не верили, что такой человек при-мет женихом своей дочери двадцатичетырехлетнего студента без гроша в кармане, без положения и приличного происхож-дения, который не может похвастаться особыми достижения-ми в учебе и почти не имеет перспектив. Если родители отка-жут, мы все равно собирались пожениться и жить сами по себе, не общаясь с ними. Мы были молоды, любили друг друга и считали, что и без денег, и без родителей будем счастливы.

Тем не менее я направился в дом Кумико просить ее руки. Встретили меня более чем прохладно. Такое чувство, будто одновременно распахнулись двери всех холодильников в мире. Тогда я работал в юридической фирме. Меня спросили, соби-раюсь ли я сдавать экзамен в коллегию адвокатов. Я сказал, что собираюсь. Я и в самом деле тогда еще думал поднапрячь-ся и попробовать силы на экзамене, хотя у меня и оставались большие сомнения. Однако по моим баллам в университете легко было догадаться, сколь мало шансов я имел. Короче го-воря, выходило, что их дочери я не пара.

Но в конце концов родители Кумико пусть неохотно, но бла-гословили нас. Это действительно было похоже на чудо, и обяза-ны мы были именно Хонде-сан. Услышав, что я за человек, он решительно заявил, что если они хотят выдать свою дочь замуж, лучшего жениха, чем я, не найти. И уж коли Кумико остановила на мне свой выбор, они ни в коем случае не должны противиться

этому, иначе всех ждут ужасные последствия. Родители Кумико тогда всецело доверяли Хонде и не посмели ему перечить: ничего не оставалось, как признать меня мужем их дочери.

Однако я так и остался для них чужаком, незваным гостем. Первое время после свадьбы мы с Кумико два раза в месяц в обязательном порядке приходили к ним на семейные обеды. Без преувеличения тошнотворные мероприятия - нечто сред-нее между бессмысленным смирением плоти и жестокой пыт-кой. Весь обед меня не покидало чувство, что стол, за кото-рым мы сидим, по длине не уступит платформе на вокзале Синдзюку*. Они ели и разговаривали о чем-то на одном конце стола, я же пребывал от них в бесконечном далеке. Спустя год после свадьбы у нас с отцом Кумико случился такой ожесто-ченный спор, что мы перестали встречаться вообще. Наконец я смог вздохнуть с огромным облегчением. Ничто так не из-матывает человека, как бессмысленные и бесполезные усилия.

Некоторое время после свадьбы я изо всех сил старался поддерживать нормальные отношения с семьей жены. Ежеме-сячные встречи с Хондой-сан, несомненно, были наименее болезненным звеном в череде этих усилий.

Все связанные с Хондой расходы оплачивал отец Кумико. Нам надо было раз в месяц только посещать дом Хонды-сан в Мэгуро**, захватив большую бутылку сакэ, слушать его рас-сказы и возвращаться к себе. Все очень просто.

Хонда-сан нам сразу понравился. Если забыть его невыно-симую привычку из-за глухоты включать телевизор на пол-ную громкость, он был очень славный старик. Хонда любил выпить, и наше появление с бутылкой сакэ встречал лучезар-ной улыбкой.

Мы всегда приходили к нему до обеда. И летом, и зимой он встречал нас, сидя в гостиной, опустив ноги в углубление для котацу***. Зимой для тепла он накрывал ноги и очаг с горячи-ми углями одеялом, летом же в одеяле и углях нужды не было. Он считался очень известным прорицателем, но жил весьма

* Один из крупнейших транспортных узлов Токио.

** Район в Токио. *** Вделанная в пол жаровня в традиционном японском доме.

скромно, можно даже сказать - отшельником. Дом был ма-ленький, с крошечной прихожей, где одному человеку едва хватало места, чтобы снять или надеть ботинки. Циновки на полу протерлись, трещины на оконных стеклах заклеены лип-кой лентой. Напротив дома располагалась авторемонтная ма-стерская, откуда все время раздавались какие-то душеразди-рающие крики. Хонда-сан носил нечто среднее между ночным халатом и рабочей курткой. На вид одеяние было довольно нестиранным. Он жил один, каждый день к нему приходила женщина убирать и готовить. Но по неизвестным мне причи-нам стирать свое кимоно Хонда-сан ей не разрешал. Его впа-лые щеки неизменно покрывала короткая седая щетина.

Из обстановки дома Хонды-сан примечательным был толь-ко невероятных размеров цветной телевизор, постоянно вклю-ченный на канал 'Эн-эйч-кей'*. То ли Хонда-сан питал осо-бую любовь к программам 'Эн-эйч-кей', то ли не желал утруждать себя переключением каналов, то ли это был осо-бенный телевизор, который принимал только 'Эн-эйч-кей', - ответа на этот вопрос я так и не получил.

Когда мы приходили, Хонда-сан всегда сидел лицом к теле-визору, который занимал место в токонома**, перебирая на крышке котацу палочки для гадания, а 'Эн-эйч-кей' без отды-ха и на предельной громкости транслировала кулинарные шоу, наставления по бонсай***, новости, политические дебаты...

- Эти законы, сынок, - занятие не для тебя, - сказал как-то Хонда-сан, обращаясь ко мне. Впрочем, по его виду можно было подумать, что он говорит с кем-то, кто стоит у меня за спиной метрах в двадцати.

- Что вы говорите?

- Да-да. В конечном счете закон управляет всем в этом мире. Здесь тень есть тень, свет есть свет. Инь - это инь, а ян - это ян. Я - это я, он - это он.

* Японская государственная телерадиокорпорация, ведущая вещание, в частности, на первом телеканале.

** Стенная декоративная ниша в японском доме, где обычно устанавли-вают икэбану или вешают свитки с каллиграфическими надписями. *** Имеющее многовековую историю искусство выращивания карликовых деревьев.

Я - это я, Он - это он. Канун осени.

Но ты не принадлежишь к этому миру, сынок. То, к чему принадлежишь ты, лежит над или под этим миром.

- А что лучше? - Мне было просто любопытно. - Верх или низ?

- Дело не в том, что лучше, - отвечал Хонда-сан. Откаш-лявшись, он сплюнул на салфетку комочек мокроты и тща-тельно изучил его, прежде чем скомкать салфетку и бросить в мусорную корзину. - Это не вопрос: лучше или хуже. Не идти против течения - вот что главное. Надо идти вверх - поды-майся, надо идти вниз - опускайся. Когда нужно будет поды-маться, найди самую высокую башню и заберись на верхушку. А когда нужно будет двигаться вниз, отыщи самый глубокий колодец и опустись на дно. Нет течения - ничего не делай. Станешь мешать течению - все высохнет. А коли все высох-нет - в этом мире наступит хаос.

Я - это он, А он - это я. Весенние сумерки.

Откажешься от себя, тогда ты - это ты.

- А сейчас как раз такое время, когда нет течения? - спро-сила Кумико.

- Что?

- А СЕЙЧАС КАК РАЗ ТАКОЕ ВРЕМЯ, КОГДА НЕТ ТЕЧЕ-НИЯ? - прокричала она.

- Да, - отвечал Хонда-сан, кивая самому себе. - Поэтому сидите спокойно. Ничего не делайте. Только будьте осторож-ны с водой. Впереди тебя, возможно, ждут тяжелые времена, и это связано с водой. Воды не окажется там, где она должна быть, зато она будет там, где не надо. Но что бы ни случилось, будь с водой очень осторожен.

Кумико, сидя рядом со мной, кивала с самым серьезным видом, но я видел, что она еле сдерживает смех.

- Какую воду вы имеете в виду? - поинтересовался я.

- Этого я не знаю. Просто вода, - ответил Хонда-сан. - Сказать по правде, мне тоже пришлось пострадать из-за воды, - продолжил он. - У Номонхана совсем не было воды. На пере-довой - неразбериха, снабжение отрезано. Ни воды. Ни про-довольствия. Ни бинтов. Ни боеприпасов. В общем - кошмар. Шишек, сидевших в тылу, интересовало только одно: поскорее захватить территорию. О снабжении никто и не думал. Три дня я почти не пил. Расстилал полотенце, утром оно немного напи-тывалось росой, и из него можно было выжать несколько ка-пель влаги. Вот и все. Другой воды не было. Было так плохо, что хотелось умереть. В мире нет ничего страшнее жажды. От нее хотелось броситься под пули. Раненные в живот кричали и просили пить. Некоторые даже сходили с ума. Живой ад, да и только. Прямо перед нами текла река, в которой воды было сколько угодно. Но подойти к ней не подойдешь. Между нами и рекой - громадные советские танки с огнеметами в линию. Позиции утыканы пулеметами, как подушечки для иголок. На высотках окопались снайперы, и по ночам они палили освети-тельными ракетами. А у нас только пехотные винтовки-тридцать-восьмерки* и по двадцать пять патронов на брата. И несмотря на это, многие мои товарищи пытались пробраться к реке, воды набрать. Терпения больше не было. Ни один не вернулся. Все погибли. Поэтому я и говорю: сидишь на месте - вот и хорошо.

Хонда-сан вытащил салфетку и громко высморкался. Изу-чив полученный результат, смял ее и выбросил.

- Конечно, ждать, пока течение возобновится, - дело тя-желое. Но раз надо ждать - значит, надо. А пока делай вид, что умер.

- То есть вы хотите сказать, что мне лучше какое-то время побыть мертвым? - спросил я.

- Что?

- ТО ЕСТЬ ВЫ ХОТИТЕ СКАЗАТЬ, ЧТО МНЕ ЛУЧШЕ КА-КОЕ-ТО ВРЕМЯ ПОБЫТЬ МЕРТВЫМ?

- Вот-вот, - был ответ.

* Винтовки модели ? 38, находившиеся на вооружении регулярной японской армии.

Смерть - единственный путь Для тебя плыть свободно. Номонхан.

После этого Хонда-сан еще целый час рассказывал нам про Номонхан, а мы только сидели и слушали. Год ходили к нему каждый месяц, чтобы 'получать от него указания', но ника-ких указаний он нам не давал. Гаданием при нас он занимался редко. Почти все его рассказы были о номонханском инци-денте. О том, как лейтенанту, который был с ним рядом, снес-ло снарядом полчерепа; как он бросился на советский танк и поджег его бутылкой с зажигательной смесью; как они окру-жили и расстреляли советского летчика, совершившего вы-нужденную посадку в пустыне. Эти истории были интересны-ми и захватывающими, но каким бы увлекательным рассказ ни был, он неизбежно теряет свою прелесть, если его повто-рять по семь-восемь раз. Вдобавок голос, каким Хонда-сан излагал свои истории, по громкости явно не соответствовал понятию рассказа. Ощущение было такое, будто в ветреный день он с одного края пропасти изо всех сил старается докри-чаться до людей, стоящих на другой стороне. Казалось, что сидишь в первом ряду захудалого кинотеатра на каком-ни-будь старом фильме Куросавы. Выйдя из дома старика, мы чувствовали себя оглушенными.

И тем не менее мы - или, по крайней мере, я - слушали Хонду-сан с удовольствием. Мы и представить себе такого не могли. Большинство его историй пахло кровью, но в устах доживавшего свой век старика в нестираной одежде подроб-ности боев утрачивали реальность и звучали волшебными сказ-ками. Почти полвека назад отряд Хонды жестоко сражался на бесплодном участке дикой земли на границе Маньчжурии и Монголии. Я почти ничего не знал о войне у Номонхана, пока не услышал рассказы старика. И все же это была невообрази-мо героическая битва. Практически безоружными они всту-пили в противоборство с отборными механизированными вой-сками Советской армии и были раздавлены. Многие части оказались разгромлены и уничтожены. Командиров, которые

без приказа отвели своих солдат с передовой, чтобы спасти их от неминуемой смерти, генералы заставили покончить с со-бой, и гибель их была напрасной. Многие солдаты, оказавши-еся на советской территории, после войны, когда начали об-менивать пленных, отказались возвращаться на родину, боясь, что их обвинят в дезертирстве. Они оставили свои кости в монгольской земле. А Хонду из-за потери слуха комиссовали, и он сделался хиромантом.

- В конце концов, все к лучшему, - говорил старик. - Если бы я не потерял слух, меня скорее всего послали бы на смерть куда-нибудь на южные острова. Так случилось с боль-шинством оставшихся в живых у Номонхана. Номонхан для императорской армии - позор, поэтому всех, кто пережил его, посылали в самые жестокие бои. Им просто говорили: поез-жайте туда и умрите! Штабные крысы, устроившие у Номон-хана бойню, потом дослужились до больших чинов. Некото-рые типы после войны даже стали политиками. А парни, которые по их приказу шли в бой, почти все полегли.

- А почему армия так стыдилась Номонхана? - поинтере-совался я. - Войска сражались с таким мужеством, многие погибли. Зачем тогда к оставшимся в живых надо было так бездушно относиться?

Но Хонда-сан, казалось, не расслышал моего вопроса. Еще раз со стуком перемешал гадальные палочки.

- Будь осторожнее с водой, - только и сказал он. На этом наш разговор тогда завершился.

После ссоры с отцом Кумико мы перестали ходить к Хонде-сан. Посещать его, как раньше, зная, что услуги старика опла-чиваются из кармана тестя, я не мог. Платить самим (а сколь-ко это стоило, я так и не выяснил) не позволял наш семейный бюджет. Тогда, после свадьбы, в материальном отношении мы еле-еле держались на плаву. Так мы и потеряли связь с Хон-дой-сан - как обычно забывает стариков занятая собою мо-лодежь.

Даже лежа в постели, я продолжал думать о Хонде-сан. Про-бовал сопоставить то, что он говорил о воде, с рассказом Маль-ты Кано. Хонда предупреждал меня об осторожности. Мальта Кано повышала свой духовный уровень на Мальте, чтобы ис-следовать воду. Совпадение, может, и случайное, но обоих вода как-то очень волновала. Этот факт начинал меня трево-жить. Я представил картину боев у Номонхана: советские тан-ки и пулеметные гнезда, текущую за ними реку. И неперено-симую жажду. В темноте мне отчетливо слышался шум реки.

- Тору! - тихо позвала меня Кумико. - Ты не спишь?

- Не сплю.

- Я про галстук. Только что вспомнила. Тот самый, в горо-шек. Я сдала его в декабре в чистку. Он весь как-то замялся, надо было отгладить. А забрать забыла.

- В декабре? Это ж полгода назад!

- Ты же знаешь, со мной такого не бывает. Я ничего не забываю. Что вдруг произошло? Такой замечательный гал-стук. - Кумико положила руку мне на плечо. - Это чистка, что у станции. Как ты думаешь, он еще у них?

- Завтра схожу. Думаю, что там.

- Почему? Уже полгода прошло. Обычно в химчистках не-востребованные вещи списывают через три месяца. После это-го за них никто больше не отвечает. Почему ты думаешь, что галстук сохранился?

- Мальта Кано сказала, что он отыщется. Причем где-то вне нашего дома.

В темноте я почувствовал на себе взгляд Кумико.

- То есть ты ей веришь?

- Начинаю верить.

- Так скоро ты и с моим братом начнешь разговаривать, - довольно произнесла жена.

- Все может быть, - отозвался я.

Кумико заснула, а я продолжал думать о Номонхане. Все солдаты спали. Небо над головой было усеяно звездами, громко стрекотали армии сверчков. Шумела река. Слушая ее течение, я заснул.

5. Страсть к лимонным карамелькам Птица, которая не могла летать, и высохший колодец

Покончив с завтраком, я сел на велосипед и направился к станции, в химчистку. Хозяин - тощий человек лет пятидеся-ти, с глубокими морщинами на лбу - слушал оркестр Перси Фэйта, что звучал из стоявшего на полке музыкального цент-ра. Это был большой 'Джей-ви-си' с дополнительными вы-носными динамиками. Рядом высилась целая гора кассет. Оркестр во всем блеске звучания струнных выводил 'Тему Тары'. Хозяин, насвистывая под музыку, в глубине заведения энергично разглаживал сорочку паровым утюгом. Я подошел к прилавку и, извинившись, объяснил, что в конце прошлого года мы сдали в чистку галстук и забыли получить его. Мое появление в полдесятого утра в этом спокойном мирке было равносильно прибытию гонца с дурными вестями в греческой трагедии.

- Квитанции, конечно, у вас нет? - произнес хозяин ка-ким-то бестелесным голосом, обращаясь не ко мне, а к кален-дарю, висевшему рядом с прилавком. На июньском листе ка-лендаря красовался альпийский пейзаж - зеленая долина с

привольно пасущимся стадом коров и контрастные белые об-лака, плывущие на фоне Монблана, Матгерхорна или какой-то другой вершины. Затем хозяин перевел взгляд на меня. При этом на его лице будто было написано: 'Лучше бы ты не вспо-минал о своем чертовом галстуке!' Взгляд был очень прямой и красноречивый.

- Говорите, в конце года? Ну и ну! Ведь полгода уже про-шло. Ладно, пойду поищу, но за результат не отвечаю.

Он выключил утюг, водрузил его на подставку и, насвисты-вая мелодию из фильма 'Лето в местечке', зашуршал чем-то в подсобке.

'Лето в местечке' я смотрел в школе вместе с подружкой. Там играли Трой Донахью и Сандра Ди. Был сеанс повторных фильмов - вместе с 'Летом в местечке' показывали 'Погоню за мальчишками' с Конни Фрэнсис. Фильм был так себе, но, услышав тринадцать лет спустя в химчистке эту музыку, я по-нял, что вспоминаю то время с удовольствием.

- Так вы говорите: синий в горошек? - спросил хозяин химчистки. - Фамилия - Окада?

- Да-да, - ответил я.

- Вам повезло.

Вернувшись домой, я сразу позвонил на работу Кумико.

- Галстук нашелся.

- С ума сойти! Вот молодец! - послышалось в ответ.

Прозвучало ненатурально - как у матери, расхваливающей сына за хорошие отметки, - и оставило какой-то неприятный осадок. Надо было позвонить во время обеда.

- Я очень рада. Ты извини, но у меня сейчас на линии один человек. Позвони попозже, в обед.

- Хорошо, - сказал я.

Положив трубку, я взял газету и вышел на веранду. Как обычно, улегся на живот, развернул страницу с объявлениями о работе и не торопясь прочел от корки до корки столбцы, сопровождавшиеся непонятными кодами и значками. Каких только профессий в мире нет! Все в аккуратных рамочках рас-

ставлены по своим местам - как могилы на схеме нового клад-бища. Но, как мне показалось, отыскать там подходящую ра-боту практически невозможно. В рамочки заключены сведе-ния и факты, правда, отрывочные. Насколько то, что там написано, не противоречит вашим представлениям? Ряды фа-милий, знаков и цифр мелко рассыпались по страницам и на-поминали развалившийся скелет неизвестного животного, уже не подлежащий восстановлению.

Всякий раз, когда я долго рассматривал страницы с объяв-лениями, на меня нападало какое-то оцепенение. Что, соб-ственно говоря, мне нужно, куда теперь идти или куда не идти? Ответы на эти вопросы давались все труднее и труднее.

По обыкновению, с верхушки какого-то дерева раздался крик Заводной Птицы. Кр-р-р-ри-и-и... Я отложил газету, поднялся и, облокотившись на перила веранды, посмотрел в сад. Спустя какое-то время птица вновь подала свой скрипучий голос с вер-хушки соседской сосны. Я всматривался в ветви дерева, стара-ясь обнаружить птицу, но разглядеть ее так и не смог. На ее присутствие намекали только крики. Это повторялось из раза в раз. Пружина жизни на новый день была заведена.

Еще не было десяти часов, когда начался дождь. Такой мел-кий, что понять, есть дождь или нет, можно было, только как следует присмотревшись. Мир существует в двух состояниях: когда идет дождь и когда нет. Где-то между ними пролегает гра-ница. Я еще немного посидел на веранде, настойчиво пытаясь разглядеть эту линию, - она должна проходить где-то здесь.

Непонятно, чем занять время, оставшееся до ленча: то ли пойти поплавать в наш муниципальный бассейн, то ли отпра-виться на дорожку искать кота. Глядя на моросящий в саду дождь, я раздумывал, какой из вариантов выбрать.

Бассейн или кот?

В итоге победил кот. Мальта Кано заявила, что в наших местах его больше нет. Но в то утро у меня возникло непре-одолимое желание отправиться на поиски снова. Охота за ко-том уже стала частью моей повседневной жизни. Кроме того, если Кумико узнает, что я опять его разыскивал, она будет довольна. Я надел тонкий плащ, решив обойтись без зонтика.

Влез в теннисные тапочки, положил в карман плаща ключи от дома и горсть лимонных карамелек и вышел на улицу. Пройдя через сад, я уже положил руку на стену, собираясь перелезть, как услышал телефонный звонок. Застыв в этой позе, прислу-шался, но не смог разобрать, где звонят - у нас или у соседей. По моим наблюдениям, стоит выйти из дома, как все телефо-ны начинают звучать одинаково. Я махнул рукой, перебрался через преграду из блоков и очутился на дорожке.

Через тонкие подошвы теннисных тапочек я чувствовал, какая мягкая под ногами трава. Стояла необычная тишина. Я замер, сдерживая дыхание и прислушиваясь, - но никаких звуков не доносилось. Телефонные звонки прекратились. Ни птичьего крика, ни шума улицы. Небо сплошь затянуто серым цветом. В такие дни облака, казалось, поглощают звуки на поверхности земли. И не только звуки, но и многое другое. Например, чувства и ощущения.

Засунув руки в карманы плаща, я по узкой дорожке добрал-ся до заброшенного дома. Он по-прежнему стоял на месте, вокруг было тихо. Двухэтажный дом с наглухо заколоченны-ми ставнями мрачно возвышался под нависавшими серыми тучами. Он напоминал грузовое судно, наскочившее в бурю на скалы и брошенное экипажем. Если б не подросшая со вре-мени моего последнего визита трава, можно было бы предпо-ложить, что время остановилось здесь по какой-то неведомой причине. Трава ярко зеленела после лившего несколько дней дождя, источая первобытные запахи, роднящие все, что пус-кает в землю корни. В самой середине этого травяного моря в той же позе, что и в прошлый раз, стояла каменная птица, раскинув готовые к полету крылья. Но в воздух ей, конечно, не подняться. Это было ясно и мне, и ей. Птица обречена сто-ять тут и ждать, пока ее не увезут куда-нибудь или не разобьют на куски. Другой возможности покинуть сад у нее нет. Здесь лишь порхала над травой маленькая белая бабочка, появив-шаяся на свет с опозданием, когда сезон бабочек уже прошел. Своими неуверенными движениями она напоминала челове-ка, забывшего, что ищет. После пяти минут бесплодных поис-ков бабочка куда-то сгинула.

Посасывая лимонную карамельку, я оперся о проволочную сетку и поглядел в сад. Никаких признаков кота. Вообще ни-каких признаков чьего бы то ни было присутствия. Место на-поминало застоявшийся водоем, течение в котором останови-ла какая-то могучая сила.

Вдруг показалось, что за спиной у меня кто-то есть. Я обер-нулся, но никого не обнаружил. На другой стороне дорожки виднелась лишь ограда и маленькая калитка, у которой в прошлый раз стояла девушка. Но теперь калитка оказалась закры-той, и участок за забором был пуст. Сыро и тихо, пахнет травой и дождем. А еще - моим плащом. Под языком перекатывалась наполовину растаявшая лимонная карамелька. Я глубоко вздох-нул, и все запахи соединились в один. Еще раз огляделся - во-круг по-прежнему никого. Хорошенько прислушавшись, я ра-зобрал доносившийся издалека глухой рокот вертолета. Кто-то летал над облаками. Звук удалялся, и скоро над округой снова повисла тишина.

В проволочную сетку, окружавшую участок опустевшего дома, была вделана калитка, тоже из сетки. Я толкнул ее, и она легко отворилась, словно приглашая войти. 'Ничего страшного, все очень просто, заходи - и все', - зазывала ка-литка. Однако вторжение на чужой участок, даже если на нем стоит лишь пустой дом, - нарушение закона. Чтобы понять это, нет нужды обращаться к познаниям в юриспруденции, которые я накопил за восемь лет. Если кто-нибудь из соседей заметит меня в заброшенном доме и, заподозрив в нехороших намерениях, сообщит в полицию, те тут же примчатся и учи-нят мне допрос. Я скажу, что разыскиваю кота; он пропал, и за ним приходится рыскать по всей округе. Полицейские ста-нут выяснять мой адрес, чем я занимаюсь. Придется признать-ся, что я безработный. Это наверняка вызовет у них подозре-ния. В последнее время полицейские стали страшно нервными из-за террористов-леваков. Они втемяшили себе в голову, что по всему Токио разбросаны подпольные склады, где леваки прячут винтовки и самодельные бомбы. Может статься, нач-нут звонить на работу жене, чтобы проверить мои слова. Если Дойдет до этого, Кумико, боюсь, страшно расстроится.

И все-таки я вошел в калитку. Вошел и быстро затворил ее за собой. Была не была! Будь что будет. Если что-то хочет про-изойти, пусть произойдет. Мне все равно.

Я пересек участок, внимательно оглядываясь по сторонам. Мои теннисные туфли неслышно ступали по траве. В саду рос-ло несколько невысоких фруктовых деревьев, названий кото-рых я не знал, и был разбит довольно большой газон. Но сей-час здесь все так заросло травой, что ничего нельзя было разобрать. Уродливый плющ мертвой хваткой заключил в свои объятия пару чахлых фруктовых деревьев, казалось, скончав-шихся от удушья. Кусты османтуса* вдоль забора сплошь по-крывала какая-то отвратительная белесая плесень. У самого моего уха назойливо зудела крошечная мушка.

Пройдя мимо каменного изваяния, я подошел к белым пла-стиковым стульям, составленным под карнизом. Самый верх-ний в этой пирамиде был покрыт толстым слоем пыли, но сто-явший под ним оказался не таким запачканным. Я вытер его рукой и сел. Место, где я обосновался, укрывали от дорожки буйно разросшиеся сорняки, и увидеть меня оттуда было нельзя. От дождя защищал козырек крыши. Я сидел, смотрел на учас-ток, впитывавший в себя мелкий дождь, тихонько насвистывал и не сразу сообразил, что вывожу увертюру из 'Сороки-воров-ки' - ту самую, что слушал, когда странная женщина своим телефонным звонком помешала мне варить спагетти.

Я сидел в саду, где кругом не было ни души, глядел на траву и каменную птицу, свистел, безбожно фальшивя, и мне каза-лось, будто снова наступило детство. Никто не знал о моем укрытии и не мог меня здесь увидеть. Убедившись в этом, я совершенно успокоился.

Поставив ноги на перекладину стула и подтянув к груди колени, я облокотился на них и подпер щеки ладонями. Зак-рыл на минуту глаза. Вокруг по-прежнему стояла тишина. Тем-нота под закрытыми веками напоминала затянутое тучами небо, только серый цвет был немного темнее. Время от време-ни словно кто-то невидимый накладывал на этот фон новый

* Вид кустарника.

оттенок, чуть отличавшийся от предыдущего. Серый с приме-сью золота, с добавками зеленого, красного. Я даже обалдел от такого обилия оттенков серого цвета. Странное создание человек: стоит минут десять посидеть с закрытыми глазами, и открывается поразительное многоцветие.

Бездумно перебирая в голове образцы серого цвета, я опять начал насвистывать.

- Эй! - раздался вдруг чей-то голос.

Я испуганно открыл глаза. Наклонившись и вытянувшись вперед, посмотрел поверх сорняков на калитку. Она была от-крыта. Распахнута настежь. Ясно, что следом за мной в нее кто-то вошел. Сердце сильно забилось.

- Эй! - послышалось снова, и из-за статуи появилась дев-чонка, загоравшая в прошлый раз в саду напротив. На ней была та же бледно-голубая майка 'адидас' и шорты. Она по-прежне-му слегка прихрамывала. Не было только солнечных очков.

- Что вы здесь делаете? - спросила она.

- Веду поиски кота, - ответил я.

- Правда? Что-то непохоже. Вы просто сидите и свистите с закрытыми глазами. Так котов не ищут. Я почувствовал, что краснею.

- Мне лично все равно, - продолжала девчонка. - Но вдруг вас увидит кто-нибудь незнакомый. Подумает, что вы извращенец. А вы правда не извращенец?

- Думаю, что нет.

Девчонка подошла ко мне и после тщательного осмотра выбрала из составленных под карнизом стульев тот, что почи-ще. Учинив ему еще одну строгую проверку, она поставила его на землю и села.

- Что это вы свистели? Совсем никакой мелодии. Вы слу-чайно не педик?

- Да вроде нет. А почему ты так подумала?

- Я слышала, что педики свистеть не умеют. Это правда?

- Понятия не имею.

- Мне вообще-то без разницы - педик, извращенец или еще кто, - заявила девчонка. - Вас, кстати, как зовут? Труд-но разговаривать, когда имени не знаешь.

- Тору Окада.

Девушка несколько раз повторила мое имя.

- Так себе имечко, да?

- Как сказать, - ответил я. - Мне всегда казалось, до вой-ны был такой министр иностранных дел - Окада*.

- Я в этом ничего не понимаю. История мне не дается. Ну ладно. А может, у вас какое-нибудь прозвище есть? Что-ни-будь попроще, чем Тору Окада.

Я тщетно пытался вспомнить, было ли у меня когда-нибудь прозвище. Ничего похожего. Интересно, почему?

- Нет у меня прозвища.

- Ну, например, Медведь? Или Лягушка?

- Нет.

- Ну давайте же, - настаивала она. - Придумайте что-ни-будь.

- Заводная Птица, - произнес я.

- Заводная Птица? - переспросила девчонка и уставилась на меня, раскрыв рот. - Это еще что такое?

- Заводная Птица, - сказал я. - По утрам, сидя на дереве, она подкручивает пружину нашей жизни.

Девчонка опять пристально посмотрела на меня.

- Я только что это придумал, - вздохнул я. - Эта птица каждый день прилетает к нам и кричит с соседнего дерева: Кр-р-р-ри-и-и... Но ее пока никто не видел.

- Хм! Ладно. Раз так - буду звать тебя Заводной Птицей. Тоже язык сломаешь, но все же гораздо лучше, чем Тору Окада.

- Спасибо.

Девчонка изменила позу: уселась на стул с ногами и уткну-лась подбородком в колени.

- А тебя как зовут? - поинтересовался я.

- Мэй Касахара. Мэй... это от месяца май.

- Ты родилась в мае?

- Чего спрашивать? Вот было бы смеху, если б я родилась в июне, а меня вдруг назвали Мэй.

* Герой Мураками путается в государственных деятелях - видимо, он имеет в виду Окаду Кэйсукэ (1868-1952), возглавлявшего японское пра-вительстро в середине 30-х гг.

- И то правда. Как я понимаю, в школу ты так и не хо-дишь?

- Я долго за тобой наблюдала, Заводная Птица, - проигно-рировала мой вопрос Мэй. - Из комнаты в бинокль видела, как ты вошел через калитку. У меня всегда под рукой малень-кий бинокль, чтобы наблюдать за дорожкой. Ты, наверное, не знаешь: здесь разные люди ходят. И не только люди. Животные тоже. А что ты здесь делал все это время, пока сидел один?

- Да ничего особенного, - сказал я. - Думал о прошед-ших днях, свистел.

- Ты какой-то чудной, - заявила Мэй Касахара, грызя ногти.

- Вовсе нет. Все люди так поступают.

- Может быть. Но кроме тебя, никто не ходит специально для этого к соседям, в пустой дом. Если делать нечего, то ду-мать о прошедших днях и свистеть можно и в своем саду.

В ее рассуждениях была железная логика.

- Ну как? Нобору Ватая еще не вернулся домой? - спро-сила Мэй.

Я покачал головой:

- А тебе после нашей встречи он на глаза не попадался?

- Коричневый, полосатый, кончик хвоста чуть изогнут? С тех пор я тоже его ищу, но что-то не видно.

Мэй вытянула из кармана шорт пачку 'Хоупа', прикурила от спички. Сделав несколько затяжек, посмотрела мне в лицо:

- Слушай, у тебя волосы не выпадают? Я непроизвольно провел рукой по волосам.

- Да не здесь, - сказала девушка. - У лба. Тебе не кажет-ся, что они растут чересчур высоко?

- Как-то не замечал.

- Зато я заметила. Вот здесь ты и начнешь лысеть. Волосы будут отступать все выше и выше. Вот так. - Мэй крепко схва-тила себя за волосы, оттянула назад и показала мне открыв-шийся белый лоб. - Обрати на это внимание.

Я дотронулся до волос на лбу. Вроде их действительно по-убавилось. А может, только воображение. Мне стало немного не по себе.

- Ты говоришь: обрати внимание. А что, по-твоему, надо делать?

- Здесь ничего не поделаешь, - сказала Мэй. - Против облысения нет средств. Человек, которому судьба облысеть, все равно облысеет, когда придет его время. И ничем это не остановишь. Вот говорят: чтобы не было лысины, волосам нужен хороший уход. Но это все неправда. Самое настоящее вранье. Сходи на вокзал Синдзюку и посмотри на бродяг, которые там спят. Ни одного лысого не найдешь. Думаешь, они каждый день моют голову шампунем 'Клиник' или 'Ви-дал Сэссон'? Или втирают какой-нибудь лосьон? Космети-ческие фирмы что хочешь скажут, чтобы выкачать деньги из таких, как ты.

Ее слова произвели на меня впечатление.

- Твоя правда, - сказал я. - И откуда ты столько знаешь о лысинах?

- Я уже довольно долго подрабатываю тут по соседству в одной фирме, где делают парики. В школу я не хожу, свобод-ного времени - навалом. Заниматься приходится анкетами, опросами и прочей ерундой. Поэтому я все про лысых знаю. У меня полно об этом всякой информации.

- Хм!

- Но знаешь, - продолжала девчонка, бросив на землю оку-рок и наступив на него, - в этой фирме строго запрещено го-ворить 'лысый' или 'плешивый'. Вместо этого нужно сказать 'у человека фолликулярные проблемы'. 'Лысый' - это диск-риминационный термин. Каково, а? Я как-то ляпнула 'чело-век без растительности на голове', так они там чуть с ума не посходили. 'Шутки здесь неуместны, девушка'. Они все такие серье-е-езные. Во как. Люди вообще ужасно серьезные.

Я достал из кармана карамельку, бросил ее в рот и предло-жил такую же Мэй. Она покачала головой и вынула из пачки новую сигарету.

- Послушай, Заводная Птица! Ты ведь безработный? Ни-чего еще не нашел?

- Нет пока.

- Хочешь заняться серьезным делом?

- Конечно, - ответил я и тут же засомневался, хочу или нет. - Впрочем, не знаю. Наверное, надо подумать. Я сам тол-ком не знаю. Понимаешь, это трудно объяснить.

Покусывая ногти, Мэй Касахара пристально посмотрела на меня и сказала:

- Знаешь, Заводная Птица, давай как-нибудь вместе схо-дим в эту фирму. Платят так себе, зато работа простая и гра-фик свободный. Ну как? Да ты не думай! Просто попробуй. Может, после этого легче будет разобраться в своих делах. Попробуй, хоть для смены обстановки.

'А что? Наверное, было бы неплохо', - подумал я.

- Вообще-то неплохая мысль.

- Здорово! В следующий раз я за тобой зайду. Где твой дом?

- Объяснить непросто. Надо идти по дорожке, повернуть несколько раз, пока слева не окажется дом, где припаркована красная 'хонда-сивик'. У нее на бампере наклейка с надпи-сью: 'За мир для всего человечества'. Наш дом - рядом, но нет выхода на дорожку, поэтому надо перелезть через блоч-ную стенку высотой пониже меня.

- Нормально. Такая высота для меня не проблема.

- Нога больше не болит?

Девушка вздохнула и выпустила струю табачного дыма.

- Ничего. Все в порядке. Я нарочно хромаю, чтобы в шко-лу не ходить. Притворяюсь перед предками. Так и привыкла. Теперь хромаю, даже если никто не видит, когда я одна в ком-нате. Я вообще педантка. Как говорится, если хочешь обма-нуть кого-нибудь - сначала обманись сам. Ну да ладно. А ты смелый, Заводная Птица?

- По-моему, не очень, - ответил я.

- А как насчет любопытства?

- Любопытство - другое дело. Есть немного.

- А ты не думаешь, что смелость и любопытство имеют много общего? - спросила Мэй. - Где смелость, там и любо-пытство, где любопытство, там смелость. Скажешь, не так?

- Хм! Действительно, сходство имеется. Бывает, пожалуй, что смелость и любопытство сливаются вместе, как ты ска-зала.

- Например, когда тайком забираешься в чужой дом?

- Вот-вот, - сказал я, перекатывая под языком карамель-ку. - Похоже, что в такие минуты любопытство и смелость идут вместе. Иногда любопытство вытаскивает за собой сме-лость и подгоняет ее. Но обычно любопытство скоротечно и быстро проходит - в отличие от смелости. Любопытство - что-то вроде приятеля, которому не можешь полностью дове-риться. Лишь зажигает тебя и в какой-то момент бросает. И после этого приходится действовать в одиночку, собрав все свое мужество.

Мэй чуть задумалась.

- Да... Можно, наверное, и так сказать. - Она поднялась со стула, отряхнула шорты и посмотрела на меня сверху вниз.

- Послушай, Заводная Птица, ты не хочешь посмотреть колодец?

- Колодец? - поинтересовался я. Какой еще колодец?

- Тут есть высохший колодец. Он мне нравится. В какой-то степени. Хочешь взглянуть?

Мы прошли через сад и, обойдя дом сбоку, оказались у колод-ца. Метра полтора в диаметре, он закрывался круглой крыш-кой из толстых досок. Сверху крышка была придавлена парой бетонных блоков. Возле колодца, стенки которого возвыша-лись над землей примерно на метр, как часовой на посту, сто-яло старое дерево. Как оно называлось, я не знал. Колодец, как и все, что принадлежало этому дому, казалось, уже давно был заброшен. Здесь ощущалось нечто такое, что я бы назвал 'полной потерей чувствительности'. Складывалось впечатле-ние, что стоит человеку отвести взгляд от этой картины, как изображенные на ней неодушевленные предметы станут еще неодушевленнее.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что колодец го-раздо старше остальных построек. Похоже, его выкопали за-долго до того, как возвели дом. Даже деревянная крышка вы-

глядела очень старой. Стенки колодца были зацементирова-ны, но, очевидно, цементный раствор для прочности положи-ли на прежнюю конструкцию. Даже дерево рядом с колодцем всем своим обликом подчеркивало, что появилось на этом месте гораздо раньше соседей.

Я опустил на землю бетонный блок, снял одну из полови-нок дощатой крышки и, опершись руками о край, перегнулся и заглянул внутрь. Дна, однако, видно не было. Колодец, по-хоже, был глубокий - его нижняя часть утопала в темноте. Я принюхался - изнутри шел слабый запах плесени.

- Воды нет, - сказала Мэй. - Колодец высох.

'Птица, которая не умеет летать, колодец без воды, - ду-мал я. - Дорожка, которая кончается тупиком. И еще...'

Девчонка подняла валявшийся под ногами обломок кир-пича, бросила его в колодец. Чуть погодя оттуда донесся сла-бый сухой звук. И больше ничего. Звук был такой хрупкий, что его, казалось, можно искрошить в руках. Выпрямившись, я взглянул на Мэй и спросил:

- Почему здесь нет воды? Сама высохла? Или кто-то спе-циально засыпал?

Девчонка пожала плечами:

- Если его засыпали, то должны были завалить до самого верха. Какой смысл оставлять дырку в земле? Это опасно - кто-нибудь может туда свалиться. Так ведь?

- Пожалуй, что так, - признал я. - Скорее всего колодец просто почему-то высох.

Мне вдруг вспомнились давнишние слова Хонды: 'Когда нужно будет подыматься, найди самую высокую башню и за-берись на верхушку. А когда нужно будет двигаться вниз, оты-щи самый глубокий колодец и опустись на дно'. Выходит, колодец я уже нашел.

Я снова наклонился и просто так, ни о чем не думая, по-смотрел в темноту. Надо же! В таком месте, в такой день суще-ствует такая глубокая тьма. Я откашлялся и сглотнул. Мне почудилось, что прозвучавший во тьме колодца кашель исхо-дит от кого-то другого. Во рту еще оставался привкус лимон-ных карамелек.

Я накрыл колодец крышкой и положил на место блок. Взглянул на часы. Почти полдвенадцатого. В обеденный пе-рерыв надо позвонить Кумико.

- Мне нужно идти.

Мэй скорчила недовольную гримасу:

- Иди, иди, Заводная Птица. Лети домой.

Мы пересекли участок; каменная птица все так же смотре-ла в небо своими высохшими глазами. Небо же по-прежнему было затянуто пеленой серых туч без единого просвета, но дождь уже кончился. Мэй выдернула из земли пучок травы и подбросила вверх. Ветра не было, и травинки, рассыпавшись в воздухе, упали к ее ногам.

- До заката еще полно времени, - сказала девчонка, не глядя на меня.

- В самом деле, - откликнулся я.

6. Кумико Окада и Нобору Ватая

Я рос единственным ребенком в семье, и мне трудно предста-вить, какие чувства испытывают друг к другу братья и сестры и как общаются между собой, став взрослыми и начав само-стоятельную жизнь. У Кумико, к примеру, когда речь заходи-ла о Нобору Ватая, на лице всегда появлялось какое-то стран-ное выражение - будто она по ошибке взяла в рот что-то не то. Но что скрывалось за этим выражением, мне было неизве-стно. К ее старшему брату я не испытывал ни малейшего рас-положения. Кумико об этом знала и понимала, что у меня есть основания так к нему относиться. Да она и сама не была в восторге от старшего брата. Если бы Кумико и Нобору не были братом и сестрой, представить их за дружеской беседой было очень нелегко. Но они находились в кровном родстве, что, конечно же, все осложняло.

Теперь Кумико почти не встречалась с Нобору Ватая, а я совсем перестал ходить в дом ее родителей. Как я уже гово-рил, у меня произошло бурное выяснение отношений с ее от-цом, закончившееся полным разрывом. Можно пересчитать по пальцам людей, с которыми у меня были ссоры, но уж если до этого доходит, я завожусь на всю катушку и на полпути остановиться не могу. Однако стоило мне выложить тестю начистоту все, что накопилось, как весь мой гнев странным

образом куда-то испарился. Не осталось ни ненависти, ни зло-бы - только облегчение от той тяжести, что приходилось дол-гое время носить в себе. Я даже подумал, что на долю этого человека выпала по-своему нелегкая жизнь, какой бы непри-глядной и глупой она мне ни казалась. Я объявил Кумико, что встречаться с ее родителями больше никогда не буду. Она же может делать это когда захочет. Меня это никак не заденет. Но жена тоже не горела особым желанием с ними видеться.

Нобору Ватая жил тогда вместе с родителями, но в конфликт между мною и отцом вмешиваться не стал, предпочтя остаться в сторонке. Это не особенно меня удивило - я его совершенно не интересовал, и он любым путем старался избегать контактов со мной, если только не было вынужденной необходимости. По-этому после разрыва с родителями жены у меня не осталось ос-нований и для встреч с ее братом. Впрочем, и у Кумико не было особых причин с ним видеться. И он, и она были людьми заня-тыми. Кроме того, они никогда не были по-настоящему близки.

Тем не менее время от времени Кумико звонила брату в университетскую лабораторию, а он ей - на работу (но ни-когда - к нам домой). Жена рассказывала об этих звонках, но о чем именно они говорили, мне было неизвестно. Сам я не интересовался, а жена без необходимости не делилась со мной подробностями. Содержание их разговоров было мне безраз-лично. Не сказал бы, что это мне было неприятно. Просто я не мог понять, о чем могут говорить такие разные люди, как Кумико и Нобору Ватая. Или темы для разговора возникают благодаря особому фильтру кровного родства?

У моей жены с Нобору Ватая разница в возрасте была девять лет. Не добавляло им близости и то, что в детстве Кумико не-сколько лет жила у бабушки. Кроме Кумико и Нобору, в семье Ватая был еще один ребенок - девочка, на пять лет старше Кумико. В три года Кумико увезли из Токио в Ниигату*, в от-

* Одна из 47 префектур Японии; расположена в центральной части ост-рова Хонсю на побережье Японского моря.

чий дом, где ее воспитанием занялась бабушка. Родители по-том объясняли Кумико, что в детстве она часто болела, поэтому они решили, что ей лучше расти в деревне, на свежем воздухе, но Кумико никогда по-настоящему не верила в это. Она не была хилым ребенком, ничем серьезным не болела и не помни-ла, чтобы кто-нибудь из взрослых в Ниигате обращал особое внимание на ее здоровье.

- Скорее всего это была просто отговорка, - как-то сказа-ла мне Кумико.

Много позже от одного родственника она услышала, что ее бабушка и мать долгое время враждовали, и решение привез-ти девочку в Ниигату было результатом временного переми-рия. Отдав на время дочь, родители Кумико надеялись убла-жить бабушку, которая в свою очередь, воспитывая внучку, как бы подтверждала связь с сыном, отцом Кумико. Девочка была у нее вроде заложницы.

- У родителей уже было двое детей, и они не боялись ли-шиться меня, - рассказывала мне жена. - Конечно, они не собирались меня бросать, но подумали, наверное, что я еще ма-ленькая и ничего страшного не случится, если отослать меня из дома. Просто всерьез они об этом не задумывались. В об-щем, ты не поверишь, но такое решение оказалось удобным для всех. Не знаю почему, но никто из них не понимал, как тяжело оно могло повлиять на маленького ребенка.

Кумико жила в Ниигате у бабушки до шести лет. Конечно, назвать эти годы несчастливыми или исковерканными нельзя. Бабушка не чаяла души во внучке, да и той самой было гораз-до интереснее играть со сверстниками, двоюродными братья-ми и сестрами, чем с родными много старше ее. Кумико при-везли обратно в Токио, когда пришло время идти в школу. Долгая разлука с дочерью стала беспокоить родителей, и, бо-ясь, как бы не было поздно, они настояли на том, чтобы она вернулась домой. Но в каком-то смысле уже было поздно. За несколько недель до отъезда Кумико в Токио на бабушку на-пало страшное волнение. Она перестала есть, почти не спала. То вдруг начинала плакать, то выходила из себя, то погружа-лась в молчание. Она крепко обнимала Кумико, а в следую-

щую минуту начинала бить ее по рукам линейкой с такой си-лой, что оставались рубцы. Ругая самыми последними слова-ми мать Кумико, бабушка говорила внучке, что не отпустит ее и умрет, если она уедет, и тут же заявляла, что не хочет ее боль-ше видеть и что она может убираться куда пожелает. Бабушка даже пыталась вскрыть себе вены ножницами. Кумико никак не могла понять, что творится.

И тогда она отгородилась на время от внешнего мира. Пе-рестала думать, перестала желать. Реальность, в которой она оказалась, была за гранью ее тогдашнего понимания. Кумико закрыла глаза, заткнула уши, перестала думать. Несколько месяцев практически выпали из ее памяти. Она не запомнила ничего из того, что происходило тогда, а пришла в себя уже дома. Там, где ей предстояло жить. С родителями, братом и сестрой. Но это был не ее дом. Просто новая обстановка, но-вая среда обитания.

Кумико не знала, из-за чего ее разлучили с бабушкой и как привезли на новое место, но инстинктивно понимала, что воз-врата к той жизни, которая была у нее в Ниигате, уже не будет. Мир, где она оказалась, не укладывался в понимание шестилет-ней девочки. Ее прежний мир не имел ничего общего с этим и, несмотря на кажущееся сходство, жил по совсем другим зако-нам. Кумико не понимала, на чем стоит этот мир, и даже не мог-ла участвовать в разговорах, которые велись в ее новой семье.

В новой для себя обстановке Кумико росла молчаливой и трудной девочкой. Она не знала, кому верить, на кого поло-житься. Даже на коленях у родителей она не чувствовала себя спокойной. Девочка не помнила запаха их тел, и эта неизвес-тность вызывала у нее большую тревогу. Временами она даже ненавидела этот незнакомый запах. Единственным человеком в семье, перед кем Кумико понемногу стала открывать свое сердце, была старшая сестра. Родителям не удавалось найти подхода к дочери, брат еще с тех времен почти не замечал су-ществования Кумико. Одна лишь сестра понимала, какой хаос и одиночество царят в душе Кумико, и терпеливо заботилась о ней: спала с ней в одной комнате, старалась понемногу разго-

ворить, читала книги, вместе ходила с ней в школу, помогала с уроками. Когда Кумико часами плакала в уголке у себя в комнате, сестра сидела рядом, крепко обняв ее. Она изо всех сил старалась найти дорогу к сердцу Кумико. И если бы через год после возвращения Кумико домой сестра не умерла от пищевого отравления, многое могло бы сложиться иначе.

- Была бы сестра жива, все бы у нас в доме было лучше, - говорила Кумико. - Она училась только в шестом классе, но уже тогда на ней как бы держалось все наше семейство. Если бы она не умерла, все мы, наверное, были бы людьми достой-нее, чем сейчас. Я, во всяком случае, не была бы таким безна-дежным экземпляром. Понимаешь? С тех пор я не могу изба-виться от вины. Почему не умерла вместо сестры? Почему осталась жить я, от которой никому нет ни пользы, ни радос-ти? Родители и брат знали, что я чувствую, но не сказали мне ни одного теплого слова. Больше того - они всякий раз заво-дили разговор о сестре: какая красивая, умная и отзывчивая она была, как все ее любили, как хорошо она играла на пиа-нино. Меня тоже заставляли учиться на пианино! После смер-ти сестры, видишь ли, осталось пианино. Но мне это было совсем неинтересно! Я понимала, что не смогу играть так, как она, и мне не хотелось раз за разом убеждаться в том, насколь-ко я ниже ее во всем. Я не могла никого заменить и не желала становиться кем-то другим. Но никто меня не слушал. Никто даже не собирался меня слушать! Поэтому я до сих пор не могу смотреть на пианино. А вид людей, играющих на этом инст-рументе, вызывает у меня отвращение.

Слушая историю Кумико, я кипел от возмущения. Что тво-рила эта семейка! Я помню, это было еще до свадьбы. Со вре-мени нашего знакомства прошло всего два с небольшим меся-ца. Стояло тихое воскресное утро, мы лежали в постели. Словно разматывая запутавшуюся веревку, Кумико терпеливо вспоми-нала о своем детстве. В первый раз она рассказывала о себе так долго. До того утра о ее семье и жизни мне почти ничего не было известно. Я знал только, что она неразговорчива, любит рисовать, что у нее красивые прямые волосы и две родинки на правой лопатке. И что я у нее - первый мужчина.

Рассказывая, Кумико не могла удержаться от слез. И я по-нимал, почему она плачет. Я обнял ее и погладил по волосам.

- Будь сестра жива, она бы тебе понравилась. Она всем нравилась с первого взгляда.

- Может быть. Однако мне понравилась ты. Слышишь? Все очень просто. Ты и я. И твоя сестра тут ни при чем, - ответил я.

Кумико замолчала и задумалась. В полвосьмого утра в вос-кресенье все звуки были невесомыми и приглушенными. Я слышал, как по крыше стучат лапками голуби, как вдалеке кто-то зовет собаку. Кумико, выбрав на потолке точку, долго не сводила с нее взгляда.

- Ты любишь кошек? - прервала она молчание.

- Люблю. Очень. В детстве у нас все время жили кошки. Я всегда с ними играл и даже спал.

- Как здорово! Я тоже с детства мечтала завести кошку или кота. Но мне не разрешали. Мать их не выносит. Я вообще ни разу в жизни не получала того, что очень хотелось. Ни разу. Не веришь? Тебе не понять, что это значит. У тебя не будет того, что тебе хочется... Ты свыкаешься с этой мыслью и по-степенно перестаешь даже понимать, что же тебе нужно.

Я взял ее руку в свою.

- Может быть, раньше так и было. Но ты больше не ребе-нок и имеешь право жить так, как тебе хочется. Хочешь заве-сти кошку - выбери такую жизнь, где у тебя будет кошка. Это проще простого. Ты имеешь на это право. Так ведь?

Кумико пристально посмотрела на меня.

- Так, - сказала она. Спустя несколько месяцев мы реши-ли пожениться.

Детские годы Кумико, прошедшие в этом доме, выдались из-ломанными и тяжелыми, но по-своему искореженным оказа-лось и детство Нобору Ватая. Единственного сына родители буквально боготворили; они не просто любили мальчика, но и многого требовали от него. Отец твердо верил, что обеспечить себе достойную жизнь в японском обществе можно, лишь имея самые высокие оценки и отталкивая по пути наверх всех и

каждого, кто встает на дороге. Он был абсолютно убежден в правоте такой философии.

Эти же слова я услышал от него вскоре после нашей с Ку-мико свадьбы. Никто не создает людей равными друг другу, заявил он. О принципе равенства говорят учителя в школе, но это полный вздор. Япония - демократическое государство по своему устройству, но в то же время это классовое общество, где действует 'закон джунглей' - кто смел, тот и съел. Если не пробьешься в элиту, жить в этой стране нет никакого смыс-ла. Жить лишь для того, чтобы попасть между жерновами и быть перемолотым в прах? Человек должен бороться за каждую ступеньку лестницы и подниматься по ней все выше и выше. Это абсолютно здоровые амбиции. Стоит людям их лишить-ся - и страна погибнет. Я никак не реагировал на мнение тес-тя. Впрочем, он не нуждался в моих оценках. Он излагал свою концепцию в полной уверенности, что она переживет века.

Мать Кумико была дочерью высокопоставленного чинов-ника. Она выросла в Токио, в районе Яманотэ*, никогда ни в чем не нуждалась и не обладала ни собственными взглядами, ни характером, который позволял бы ей в чем-то перечить мужу. Насколько я смог понять, теща не имела никакого мне-ния о явлениях или предметах, не попадавших в поле ее зре-ния (она, кстати сказать, была еще и страшно близорука). А когда необходимость обозначить свой взгляд на что-то, от-носившееся к иным, более широким сферам, все-таки возни-кала, она неизменно обходилась мнением, заимствованным у супруга. Возможно, от тещи никому не было бы вреда, если бы не один недостаток: как нередко бывает с женщинами та-кого типа, она была невыносимо претенциозна. Не имея за душой ничего своего, такие люди могут удерживаться в обще-стве, лишь взяв напрокат чужие взгляды и принципы. Их по-стоянно гложет один и тот же вопрос: 'Как я выгляжу в глазах других?' Так мать Кумико стала недалекой, психически не-

* Исторически сложившаяся часть японской столицы, где расположены жилые кварталы, заселенные в основном хорошо обеспеченными людьми, а также крупные универмаги и торговые центры.

уравновешенной особой, озабоченной только служебным по-ложением мужа и успехами сына в учебе. Все, что не уклады-валось в эти узкие рамки, потеряло для нее всякий смысл. Она настояла, чтобы сын поступил в самую престижную школу, затем - в самый престижный университет. А счастливое ли у него детство? Какие взгляды на жизнь у него складываются? Эти вопросы были далеко за гранью ее понимания. И если бы кто-то высказал по этому поводу пусть даже самые легкие со-мнения, она, вероятно, восприняла бы это как незаслуженное личное оскорбление.

Вот так родители упрямо вбивали в голову маленькому Нобору свою сомнительную философию и искаженное мировоз-зрение. Сын занимал все их внимание. Они были категори-чески против того, чтобы Нобору Ватая довольствовался в жизни вторыми ролями. Как говорил отец, если человек не-способен стать лучшим в таком маленьком коллективе, как класс и школа, как он может рассчитывать на большее в суро-вом взрослом мире? Родители приглашали к нему лучших учи-телей и заставляли его учиться изо всех сил. В награду за успе-хи ему покупали все, чего бы он ни захотел, поэтому в материальном отношении детство Нобору Ватая было абсо-лютно безоблачным. Но когда наступило время чувств и ду-шевных потрясений, у него не оказалось времени ни на деву-шек, ни на загулы с друзьями. Все силы приходилось тратить на то, чтобы удерживать за собой первое место. Не знаю, нра-вилась ли Нобору Ватая такая жизнь. Не знала этого и Кумико. Он был не из тех, кто поверяет свои чувства другим - будь то сестра, родители или кто-то еще. Впрочем, выбора у него все равно не было. По-моему, некоторым системам взглядов - из-за их поверхностности и простоты - невозможно ничего противопоставить. В общем, из элитной частной школы Но-бору Ватая поступил на экономический факультет Токийско-го университета и окончил его с высшими баллами почти по всем предметам.

Отец надеялся, что, прослушав курс в университете, сын поступит на государственную службу или в какую-нибудь круп-ную компанию, но тот решил остаться в университете, чтобы

пойти по научной части. Нобору Ватая был не дурак. Он по-нимал, что сфера, в которой требуются систематические зна-ния и определенный интеллектуальный уровень, подходит ему больше, чем мир, где придется заниматься практическими де-лами вместе с другими людьми. Проучившись два года в Йеле, Нобору вернулся в Токио и поступил в аспирантуру. Женился по совету родителей, но через два года этот брак закончился разводом, и он вернулся под родительский кров. Когда я впер-вые с ним встретился, это была весьма странная и малоприят-ная личность.

Три года назад, когда ему было 34 года, Нобору Ватая на-писал толстую книгу - специализированное исследование по экономике. Я попробовал было ее читать, но, честно говоря, ничего не понял. Ни одной страницы. Несмотря на все уси-лия, текст оказался мне не по зубам. Даже непонятно, поче-му - то ли из-за содержания, то ли потому, что она просто была плохо написана. Хотя среди специалистов этот труд стал настоящим хитом. Один рецензент пришел от книги в восторг и объявил, что в ней 'с абсолютно новых позиций изложена абсолютно новая экономическая теория'. Но и в этой рецен-зии я ничего не смог понять. Скоро средства массовой ин-формации стали превозносить автора как 'героя нового века'. Появились даже книжки с комментариями и толкованием книги Нобору Ватая. Дошло до того, что пошла мода на изоб-ретенные им словечки - 'сексуальная экономика' и 'экскре-торная экономика'. Газеты и журналы посвящали Нобору Ватая целые разделы, называя его одним из высоких интел-лектуалов нового века. Трудно поверить, что кто-нибудь из авторов этих статей понимал, о чем была его книга. У меня даже есть большие сомнения в том, открывали они ее или нет. Но это их совершенно не волновало. В глазах этих людей Но-бору Ватая был молодым холостым парнем, светлой головой, человеком, которому было под силу написать такое, в чем ра-зобраться невозможно.

В общем, книга его прославила. Он начал писать статьи для журналов, комментировать экономические и политические проблемы по телевидению и скоро стал постоянным участни-

ком телевизионного дискуссионного клуба. Знавшие Нобору Ватая (включая меня и Кумико) и представить не могли, что он подходит для такого рода эффектных зрелищ. Он не умел свободно держаться и воспринимался как человек научного склада, ничем, кроме своей специальности, не интересующий-ся. Но, получив выход на широкую аудиторию, он так здорово освоился в новой роли, что, казалось, просто наслаждался ею. Он совсем не тушевался перед телекамерами. Под их объекти-вами, казалось, он вел себя даже раскованнее, чем в настоящей жизни. Все мы с изумлением наблюдали за этой неожиданной метаморфозой. На телеэкране Нобору Ватая появлялся в доро-гих, хорошо сшитых костюмах, со вкусом подобранных галсту-ках и модных очках в черепаховой оправе. Прическа у него тоже была по последней моде. Видно было, что над ней поработал профессионал. Прежде мне ни разу не доводилось видеть его шикарно одетым. Даже если что-то из этой униформы ему вы-давали на студии, все равно она сидела на нем как влитая - будто он давным-давно привык к таким костюмам. 'Что же это за человек? - подумал я тогда. - В чем его сущность?'

Перед камерами он разыгрывал роль немногословного уче-ного. Когда кто-нибудь из участников передачи интересовал-ся его мнением, он простыми, понятными всем словами, чет-ко и логично высказывал свою точку зрения. Когда страсти накалялись и собравшиеся в студии переходили на крик, Но-бору Ватая неизменно сохранял спокойствие. На провокаци-онные вопросы не поддавался, не мешал высказаться оппо-ненту и под конец одной фразой разбивал все его аргументы. Овладел искусством наносить в спину противнику роковой удар тихим, спокойным голосом, с улыбкой на лице. Не знаю почему, но на экране он выглядел куда более умным и заслу-живающим доверия, чем в жизни. Он был не особенно кра-сив, зато высок, строен и имел хорошие манеры. Короче гово-ря, на телевидении и в других массмедиа Нобору Ватая нашел свое место. В этом мире его приняли с распростертыми объя-тиями, а он отвечал ему взаимностью.

Мне же его писанина и физиономия на телеэкране были невыносимы. Он, конечно, был одаренным, способным чело-

веком, отрицать я этого не мог. Он знал, как можно быстро, всего несколькими словами, повергнуть оппонента, и обладал звериным чутьем, позволявшим улавливать, куда дует ветер. Но, повнимательнее вслушавшись в его рассуждения и почи-тав, что он писал, я чувствовал отсутствие последовательнос-ти. Его взгляды не основывались на глубоких убеждениях и представляли собой простую компиляцию нескольких одно-мерных идейных концепций. При этом Нобору Ватая при не-обходимости моментально перетасовывал свои искусно выст-роенные идеологические конструкции. Он проделывал это даже с каким-то артистизмом. Но для меня все эти маневры были не более чем игрой. Если в его взглядах и было что-то последовательное - так это отсутствие всякой последователь-ности, если и было какое-то мировоззрение, то его можно было выразить словами: 'Мировоззрение у меня отсутствует'. Как ни парадоксально, именно отсутствие убеждений и составля-ло его интеллектуальный багаж. Последовательность и твер-дое мировоззрение не требовались в коротких и быстрых ин-теллектуальных схватках, проходящих в массмедиа. Поэтому отсутствие у Нобору Ватая этих качеств было его большим преимуществом.

Ему ничего не требовалось защищать, поэтому он мог все внимание сосредоточить на 'боевых действиях'. От него жда-ли только нападения. Только нокаутирующего удара по со-пернику. Это был интеллектуальный хамелеон. Он менял свой цвет в зависимости от оппонента, выстраивал наиболее эф-фективные для того или иного момента логические аргумен-ты и подкреплял их необходимой риторикой. В основном она была заимствованной, а в некоторых случаях - и совершенно бессодержательной, но несмотря на это, Нобору Ватая, слов-но искусный фокусник, моментально извлекал из воздуха нуж-ные доказательства, опровергнуть которые было почти невоз-можно. Даже если люди обращали вдруг внимание на его дутые логические построения, она все равно выглядела гораздо све-жее и привлекательнее, чем приводимые большинством здра-вые доводы (возможно, и верные, но требовавшие времени для раскрытия сути и зачастую казавшиеся зрителям и слушате-

лям банальными). Не знаю, как он овладел умением напря-мую воздействовать на массовую аудиторию, но у него дей-ствительно имелось великолепное понимание того, какой подход лучше действует на большинство. Истинные логичес-кие построения не обязательны, достаточно, если они только кажутся таковыми. Главное - привлекать к себе массы.

Другим коньком Нобору Ватая было щеголять технически-ми терминами. Большинство, конечно, не знало, что они оз-начают, а он умел преподносить их с таким видом, что окру-жающим оставалось пенять лишь на свою непонятливость. И еще он постоянно пользовался разной статистикой. Все эти цифры Нобору держал в голове, и они придавали его речам еще большую убедительность. Однако спустя какое-то время ты понимал, что никто ни разу не поставил под сомнение ис-точники и обоснованность этих цифр. Все знают, что цифра-ми можно манипулировать как угодно. Однако тактика Нобо-ру Ватая была столь изощренной, что люди в большинстве своем просто не могли разглядеть этой опасности.

Его ловкие приемы выводили меня из себя, но я был не в состоянии четко объяснить другим, что меня не устраивало, привести свои аргументы. Это напоминало боксерский поеди-нок с бестелесным призраком: все удары, не находя веществен-ной цели, лишь рассекают воздух. Меня изумляло и необык-новенно раздражало то, что на агитацию Нобору Ватая поддавались даже искушенные интеллектуалы.

Так Нобору Ватая завоевал репутацию одного из наиболее ярких представителей мыслящей элиты. Последовательность, похоже, никого больше не волновала. Всех интересовали толь-ко разворачивающиеся на телеэкране бои интеллектуальных гладиаторов, и чем краснее была проливаемая ими кровь, тем лучше. А если один и тот же человек в понедельник говорит одно, а в четверг - прямо противоположное, это не имеет ни-какого значения.

Нобору Ватая я впервые увидел, когда мы с Кумико решили пожениться. Я думал поговорить с ним до встречи с будущим

тестем. Все-таки мы с ним почти одного возраста, и у меня была надежда, что такой разговор поможет делу.

- Думаю, тебе не следует на него рассчитывать, - почему-то сконфузившись, проговорила Кумико. - Как бы тебе ска-зать... Просто он не тот человек.

- Но ведь рано или поздно все равно придется с ним встре-чаться.

- Да, конечно.

- Тогда надо попробовать. Это как в любом деле - толком не поймешь, пока не попробуешь.

- Ну хорошо.

Я позвонил Нобору Ватая, и он принял мое предложение о встрече без особого энтузиазма. Но если вы настаиваете, ска-зал он, могу уделить вам полчаса. Мы договорились встретить-ся в кафе у станции Отяномидзу. Тогда он был всего лишь ассистентом в университете, его книга еще не написана, и выглядел он весьма скромно. Карманы его куртки оттопыри-вались, наверное, из-за привычки подолгу держать в них руки; волосы не мешало бы постричь еще пару недель назад. Гор-чичного цвета тенниска совсем не шла к сине-серому твидо-вому пиджаку. Он имел вид типичного молодого безденежно-го ассистента, каких можно встретить в каждом университете. У него были сонные глаза человека, который только что выб-рался из библиотеки после целого дня занятий; однако, при-смотревшись, в глубине этих глаз можно было увидеть прони-зывающий холодный свет.

Представившись, я сказал, что в ближайшее время собира-юсь жениться на Кумико, и попытался объяснить все честно. Что работаю сейчас в юридической фирме, но это дело не по мне. Что пока ищу себя. Может быть, для такого человека, как я, женитьба и выглядит безрассудством, но я люблю его сест-ру и думаю, что смогу сделать ее счастливой. Что мы с Кумико будем поддерживать и придавать силы друг другу.

Однако мои слова, похоже, не встретили у него понимания. Он сидел, сложив руки, и безмолвно выслушивал мои открове-ния. Даже когда я кончил говорить, он еще какое-то время ос-тавался неподвижен и, казалось, размышлял о чем-то другом.

С самого начала мне было страшно неловко в его присут-ствии. Сперва я пытался объяснить этот дискомфорт деликат-ностью момента. Правда, когда видишь человека впервые и вдруг говоришь ему, что хочешь жениться на его сестре, поне-воле почувствуешь себя не в своей тарелке. Но в случае с Нобору Ватая, пока мы сидели друг против друга, неловкость испод-воль переросла в неприязнь. Чувство было такое, будто на самом дне желудка постепенно вызревает и воняет кислятиной какое-то чужеродное тело. Меня раздражали в нем не слова, не пове-дение, а лицо. Я сразу почувствовал, что лицо этого человека скрыто за какой-то маской. Что-то здесь не так. Я не мог изба-виться от ощущения, что это не настоящее его лицо.

Мне хотелось встать и поскорее уйти куда подальше. Но разговор был начат, и не годилось обрывать его таким обра-зом. Я остался сидеть и, прихлебывая остывший кофе, ждал, когда он что-нибудь скажет.

- По правде говоря, - начал он слабым и тихим голосом, будто хотел сэкономить энергию, - то, что ты сейчас гово-рил, мне непонятно и совершенно неинтересно. Меня зани-мают совсем другие вещи, которые, по всей вероятности, не-понятны и неинтересны тебе. Короче, если ты хочешь жениться на Кумико, а она собирается за тебя замуж, у меня нет ни права, ни причин становиться у вас на пути. Поэтому я не буду этого делать. Даже в мыслях. Но большего от меня не жди. И самое главное: не отнимай у меня время.

Закончив свою тираду, Нобору Ватая взглянул на часы и под-нялся с места. Дословно я его речь не запомнил и, может быть, не совсем точно изложил, но смысл, без сомнения, передал вер-но. В общем, она была очень лаконичной и, что называется, по существу. Не было ничего лишнего, недоговоренностей тоже не оставалось. Я прекрасно понял, что он хотел сказать, и дога-дывался, какое впечатление от меня у него осталось.

На том мы тогда и расстались.

Мы с Кумико поженились, и Нобору Ватая стал моим шу-рином. В силу этого нам иногда приходилось встречаться. Однако сопровождавший встречи обмен фразами нельзя было назвать разговором. У нас, как он правильно выразился, не

было общих интересов. Поэтому сколько бы слов мы ни про-износили, беседы из этого все равно не получалось. Это все равно что говорить на двух разных языках. Если бы далай-лама лежал на смертном одре, а Эрик Долфи объяснял ему, какое значение имеет смена оттенков звучания бас-кларнета при выборе масла для автомобиля, эффекта и пользы от этого было бы, наверное, больше, чем от моих диалогов с Нобору Ватая.

Общение с другими людьми почти не вызывает у меня дли-тельных эмоциональных стрессов. Конечно, я могу к кому-то испытывать неприязнь или раздражение, на кого-то могу рас-сердиться. Но обычно это продолжается недолго. Я умею ви-деть различия между собой и другими людьми как субъекта-ми, принадлежащими к совершенно разным сферам. (Думаю, такую способность можно в каком-то смысле считать талан-том. Я не хвастаюсь, но это в самом деле очень непростое дело.) Иначе говоря, когда кто-то начинает действовать мне на не-рвы, я перемещаю объект своей неприязни в зону, существу-ющую обособленно от меня и не имеющую ко мне никакого отношения. Я говорю самому себе: 'Хорошо! Пусть мне не-приятно, пусть я раздражен, но источника этих чувств здесь уже нет, он перенесен в другие сферы, и я смогу разобраться с ним там позже'. То есть на какое-то время на чувства ставит-ся некий блокиратор. Бывало, душевный покой не восстанав-ливался и после того, как я снимал блокировку и тщательно анализировал свое эмоциональное состояние. Но такое слу-чалось крайне редко. Обычно время нейтрализует и обезвре-живает злобу, в результате рано или поздно забываешь о том, что стало ее причиной.

Благодаря этой системе контроля над эмоциями мне удава-лось избегать множества ненужных проблем и сохранять в своем внутреннем мире относительную стабильность и спо-койствие. А то, что все это время она надежно действовала, составляло предмет моей гордости.

Однако в случае с Нобору Ватая моя система отказывала. У меня никак не получалось отодвинуть его куда-нибудь по-дальше, за пределы сознания. Скорее наоборот - он смог про-делать такой маневр со мной. Меня это просто бесило. Отец

Кумико, конечно, был высокомерным и неприятным типом. Но, в конце концов, он представлял собой образчик мелкого человека с узким кругозором, упрямо цепляющегося за свои примитивные убеждения. Поэтому его я смог совершенно за-быть. Другое дело - Нобору Ватая. Он прекрасно осознавал все свои человеческие возможности и совершенно правильно разобрался в том, что за человек я. При желании он мог бы стереть меня в порошок. И если не делал этого, то лишь пото-му, что я был ему абсолютно неинтересен и не стоил времени и энергии, которые ему пришлось бы потратить, чтобы разде-латься со мной. Именно из-за этого я так на него злился. Низ-кая личность, бессердечный эгоист! И вместе с тем куда спо-собнее меня.

От нашей первой встречи у меня надолго остался неприят-ный осадок. Такое чувство, будто в рот мне запихали целый выводок вонючих жуков. Выплюнуть-то я их выплюнул, но ощущение сохранилось. День проходил за днем, а Нобору Ва-тая никак не выходил у меня из головы, Я пробовал думать о чем-нибудь другом, но ничего не получалось. Ходил на кон-церты, в кино. Даже отправился с коллегами по работе на бейс-бол. Выпивал, читал книги, которые давно хотел прочесть, как только появится свободное время. Но Нобору Ватая все время стоял передо мной, скрестив руки, и смотрел злобно, будто засасывая, подобно бездонному болоту. Это меня бесило, вы-бивало почву из-под ног.

Когда мы встретились с Кумико, она спросила, какое впе-чатление произвел на меня ее брат. Я не смог ответить честно. Мне хотелось расспросить ее о маске, которую носит Нобору Ватая, и о том противоестественно скрученном нечто, кото-рое скрывается за ней. Хотелось откровенно поделиться не-приязнью и смятением, охватившими меня. Но я так ничего ей и не сказал. Сколько ни объясняй, все равно передать свои впечатления как следует я вряд ли сумею. А в таком случае лучше вообще ничего не говорить.

- Он и вправду оригинал, - сказал я. Хотел что-нибудь добавить, но подходящих слов не нашел. Кумико тоже больше ничего спрашивала. Просто молча кивнула.

С тех пор мое отношение к Нобору Ватая почти не измени-лось. Брат Кумико по-прежнему вызывал у меня раздражение, и оно привязалось словно легкая простуда и никак не хотело отпускать меня. Дома у нас нет телевизора, но всякий раз, когда мне попадается на глаза включенный телеэкран, по странно-му стечению обстоятельств на нем оказывается Нобору Ва-тая - что-то втолковывает зрителям. Стоит где-нибудь взять в руки журнал и начать его листать, как тут же обнаруживает-ся его фото и какая-нибудь его статья. Казалось, Нобору Ва-тая подстерегает меня за каждым углом по всему миру.

Ну что же. Надо честно признать: я ненавидел этого типа.

7. Счастливая химчистка На сцену выходит Крита Кано

Я взял блузку и юбку Кумико и отправился на станцию, в химчистку. Обычно я сдавал вещи в чистку прямо за углом от нашего дома. Нельзя сказать, чтобы это место мне особенно нравилось; просто оно ближе. В химчистку у станции иногда заходила жена. Она заносила туда что-нибудь по дороге на работу, а на обратном пути забирала. Там чуть дороже, но Кумико говорила, что чистят лучше, чем по соседству. Поэто-му свои самые красивые вещи она сдавала на станции, хотя это и было немного неудобно. Вот и я в тот день сел на вело-сипед и поехал туда, подумав, что Кумико, наверное, пред-почла бы почистить юбку и блузку в той химчистке.

Я вышел из дому в зеленых хлопчатобумажных брюках, не-изменных теннисных тапочках и желтой майке, выпущенной какой-то фирмой звукозаписи для поклонников Ван Халена. Ее в свое время где-то раздобыла Кумико. Этим утром, как и в прошлый раз, из 'Джей-ви-си' хозяина химчистки громко зву-чала музыка - запись Энди Уильямса. Когда я вошел, 'Гавай-скую свадебную песню' как раз сменял 'Канадский закат'. Весело насвистывая в такт мелодии, хозяин что-то старатель-но записывал в тетрадь шариковой ручкой. Среди множества

аудиокассет на полке я заметил Серхио Мендеса, Берта Кэмпферта и '101 Стрингс'. Похоже, хозяин был любителем легко-го жанра. Я вдруг подумал: а мог бы стать владельцем пристанционной химчистки приверженец 'тяжелого' джаза - Альберта Эйлера, Дона Черри, Сесила Тэйлора? Пожалуй, мог бы. Но это вряд ли была бы счастливая химчистка. Когда я выложил на прилавок зеленую в цветочек блузку и юбку цвета шалфея, хозяин развернул вещи, быстро осмотрел их и написал на квитанции: 'блузка и юбка'. У него был раз-борчивый и красивый почерк. Мне нравилось, когда в химчи-стке писали четко. А если в придачу здесь еще любят Энди Уильямса - тем лучше.

- Господин Окада? Правильно? - спросил он. Я подтвер-дил. Хозяин записал мою фамилию, отделил копию квитан-ции и протянул мне. - Будет готово в следующий вторник. Не забудьте получить. Это вещи вашей супруги?

- Угу.

- Очень милый цвет.

Небо затянули хмурые облака. По прогнозу обещали дождь. Уже перевалило за половину десятого, но люди с портфелями и зонтиками в руках все еще спешили к лестнице на платфор-му. Служащие опаздывали на работу. Утро выдалось душным и влажным, но это никак не отразилось на их внешнем виде: все, как положено, в аккуратных костюмах, аккуратных гал-стуках, аккуратных черных туфлях. Среди них было много мужчин моего возраста, но ни на ком больше не красовалась майка с Ван Халеном. У каждого на лацкане значок его фир-мы, под мышкой - газета 'Нихон кэйдзай симбун'*. На плат-форме прозвенел звонок, и несколько человек бросились вверх по ступенькам. Людей этой категории я не видел уже довольно давно. Всю эту неделю я курсировал исключительно между на-шим домом, супермаркетом, библиотекой и близлежащим му-ниципальным бассейном, встречался только с домохозяйками, стариками, детьми и лавочниками. Какое-то время я стоял и рассеянно взирал на обладателей костюмов и галстуков.

* Ведущая в Японии экономическая газета.

100

Затем мне в голову пришла мысль: а не выпить ли кофе в баре на станции, коли я здесь оказался. Тем более что в утрен-ние часы его подавали дешевле. Но, подумав, я решил не раз-водить канитель. Не так уж мне и хотелось кофе. Я оглядел себя в витрине цветочного магазинчика. На майке красова-лось неизвестно откуда взявшееся пятно от томатного соуса.

По дороге домой, крутя педали, я поймал себя на том, что насвистываю 'Канадский закат'.

В одиннадцать часов позвонила Мальта Кано.

- Алло! - сказал я в трубку.

- Вы слушаете? Это дом господина Тору Окада?

- Совершенно верно. Тору Окада у телефона. - Я с пер-вых слов узнал ее голос.

- Говорит Мальта Кано. На днях вы оказали мне любез-ность, согласившись встретиться. Извините, пожалуйста, но нет ли у вас каких-нибудь срочных дел сегодня после обеда?

- Нет, - ответил я. - Свободен, как перелетная птица.

- В таком случае сегодня вас посетит моя младшая сестра Крита Кано.

- Крита Кано? - переспросил я сухо.

- Да. Мне кажется, я показывала вам ее фотографию.

- Конечно, я помню. Только вот...

- Крита Кано - так зовут мою сестру. Она мой замести-тель. В час дня вас устроит?

- Вполне.

- Тогда разрешите откланяться, - сказала Мальта Кано и положила трубку.

Крита Кано?

Я пропылесосил пол и прибрал в доме. Разобрал газеты, связал их веревкой и забросил на шкаф, разложил по футля-рам разбросанные аудиокассеты, перемыл на кухне посуду. Потом принял душ, вымыл голову, переоделся в чистое. При-готовил свежий кофе, съел сандвич с ветчиной и вареное яйцо. Затем уселся на диван с журналом по домашнему хозяйству, раздумывая, что бы приготовить на ужин. Отметив страницу с

101

рецептом салата из морской капусты и тофу, выписал нужные для приготовления продукты. Включил радио и услышал 'Бил-ли Джин' Майкла Джексона. Я стал думать о Мальте и Крите Кано. Ну и имена у этих сестричек! Дуэт комиков - да и толь-ко. Мальта Кано. Крита Кано.

В моей жизни и впрямь происходило нечто странное. Бег-ство кота. Загадочный звонок этой сумасбродки. Познако-мился со странной девчонкой, начал ходить к заброшенному дому у дорожки. Нобору Ватая обесчестил Криту Кано. Мальта Кано напророчила, что отыщется мой галстук. Жена заяви-ла, что я могу не работать.

Я выключил радио, положил журнал на книжную полку и выпил еще кофе.

Крита Кано позвонила в дверь ровно в час. Ее внешность в точности соответствовала фотографии: невысокая, тихая на вид женщина не старше двадцати пяти. Ее облик замечатель-но передавал стиль начала 60-х годов. Если бы 'Американ-ские граффити' снимался в Японии, Криту Кано можно было б отправить на съемочную площадку вообще без грима. Та же прическа, что на фото: легко взбитые волосы с завитыми кверху концами. Со лба они были туго стянуты назад и сколоты бле-стящей заколкой. Черные брови красиво подведены каранда-шом, накладные ресницы таинственно оттеняют глаза, губная помада тоже подобрана по тогдашней моде. Кажется, дай ей в руки микрофон - и она запоет 'Ангелочек Джонни'.

По сравнению с макияжем ее одежда была куда проще и непримечательней. Обычно в такой ходят на службу: простая белая блузка, обтягивающая юбка зеленого цвета. Никаких украшений. Она прижимала к себе белую лакированную сум-ку, на ногах - остроносые белые лодочки. На тонких и ост-рых, как грифель карандаша, каблуках ее крошечные ножки выглядели игрушечными. Я поразился, как ей удалось на них добраться до нашего дома.

Я пригласил ее войти, усадил на диван, подогрел кофе и предложил ей чашку. Вид у нее был какой-то голодный, по-

102

этому я поинтересовался, не хочет ли она что-нибудь съесть. Она сказала, что еще не обедала.

- Но вы не беспокойтесь, - поспешила добавить она. - Я на обед обычно почти ничего не ем.

- Да что вы? Не стесняйтесь. Сандвич не проблема. У меня большой опыт в таких делах. Крита Кано покачала головой:

- Очень любезно с вашей стороны. Но, в самом деле, не утруждайте себя. Кофе вполне достаточно.

На всякий случай я принес тарелку с шоколадным печень-ем. Крита Кано тут же с удовольствием съела четыре штуки. Я ограничился двумя и выпил кофе.

Покончив с печеньем и кофе, она, похоже, немного успо-коилась.

- Я пришла сегодня по поручению моей старшей сестры, Мальты. Меня зовут Крита Кано. Конечно, это не настоящее имя. Настоящее - Сэцуко. Я взяла имя Крита, когда стала по-могать сестре. Это, так сказать, рабочий псевдоним. К острову Крит я вообще-то отношения не имею и никогда там не была. Это сестра решила назвать меня Критой, чтобы подходило к ее имени. Вам приходилось бывать на Крите, господин Окада?

Я ответил, что, к сожалению, не имел такой возможности и в ближайшее время туда не собираюсь.

- А я бы хотела когда-нибудь съездить на Крит, - продол-жала Крита Кано, кивая с самым серьезным видом. - Крит - самый близкий к побережью Африки греческий остров. Он довольно большой, и в древности там была развитая цивили-зация. Мальта бывала там и говорит, что это замечательное место. Там сильные ветры и очень вкусный мед. Я обожаю мед.

Я тоже кивнул, хотя мне мед не очень нравился.

- Сегодня у меня к вам одна просьба, - сказала младшая Кано. - Мне надо взять в вашем доме пробы воды.

- Воды? - изумился я. - Какой? Из водопровода?

- Это бы меня вполне устроило. И если тут есть поблизос-ти колодец, хотелось бы взять воду и оттуда.

- Боюсь, с колодцем ничего не выйдет. Тут у нас есть один. Но он на чужом участке и воды в нем давно нет.

103

Крита Кано как-то странно посмотрела на меня.

- Там в самом деле нет воды? Точно?

Я вспомнил глухой звук, с которым брошенный Мэй Касахарой камень ударился о дно колодца в саду заброшенного дома.

- Колодец действительно высох. Это точно. - Hy, хорошо. Тогда позвольте, я наберу водопроводной. Я проводил ее на кухню. Она достала из белой сумочки две маленькие бутылочки, похожие на пузырьки от лекарств, наполняла одну водопроводной водой и аккуратно завернула крышку. Потом сказала, что ей надо в ванную, и я проводил ее. В ванной сушились белье и чулки Кумико. Не обращая на них никакого внимания, Крита Кано открыла кран и набрала воду в другую бутылочку. Закупорив, перевернула ее вверх до-нышком, чтобы убедиться, не протекает ли. Крышка каждой бутылочки имела свой цвет: синяя для воды из ванной, зеле-ная - из кухни.

Вернувшись в гостиную, она поместила бутылочки в ма-ленький пластмассовый контейнер-холодильник, застегнула на нем молнию и бережно опустила в свою белую лакирован-ную сумку. Застежка закрылась с сухим щелчком. По движе-ниям ее рук можно было понять, что такие манипуляции она проделывала неоднократно.

- Большое вам спасибо, - сказала Крита Кано.

- Больше ничего не надо? - спросил я.

- Нет. Пока этого достаточно. - Одернув подол юбки, она взяла сумку и хотела было подняться.

- Подождите. - Я никак не ожидал, что она так вдруг засобирается, и слегка растерялся. - Не могли бы вы задержаться на минутку? Моя жена хотела бы знать, что все-таки случи-лось с нашим котом. Уже скоро две недели как он исчез. Не знаете ли вы о нем хоть что-нибудь?

Бережно держа сумку под мышкой, Крита Кано посмотре-ла на меня и несколько раз быстро кивнула. При этом ее за-витки мягко заколыхались. Когда она моргала, ее накладные ресницы медленно опускались и поднимались, подобно опа-халам в руках рабов-нефов.

104

- Сказать по правде, сестра говорит, что эта история мо-жет оказаться длиннее, чем казалось на первый взгляд.

- Длиннее, чем на первый взгляд?

При этих словах у меня в воображении возник высокий столб, одиноко стоящий в пустыне, где, насколько хватало глаз, больше ничего не было. Солнце клонилось к закату, и тень от столба становилась все длиннее и длиннее, пока его верхушка не отодвинулась так далеко, что ее уже нельзя было различить простым глазом.

- Да. А может статься, дело не ограничится только исчез-новением кота. Я слегка оторопел.

- Но мы просим вас помочь найти кота. Только и всего. Замечательно, если он отыщется. А если умер, мы хотим точ-но это знать. Почему же история может оказаться длиннее? Не понимаю.

- Я тоже, - проговорила Крита Кано, подняв руку к воло-сам, чтобы чуть сдвинуть назад сверкающую заколку. - И все-таки, прошу вас, поверьте моей сестре. Конечно, я не хочу сказать, что ей известно все на свете. Но уж если она говорит: 'Это будет долгая история', - значит, так и получится.

Я молча кивнул. Говорить больше было нечего.

- У вас есть сейчас время, господин Окада? Может быть, у вас какие-то дела? - спросила она официальным тоном. Я ответил, что никаких дел у меня нет.

- Тогда, если позволите, я немного расскажу вам о себе. - Она устроила на диване сумку и сложила руки на обтянутых зеленой юбкой коленях. На ногтях был красивый розовый маникюр. И ни одного кольца на пальцах.

- Конечно. Пожалуйста. - Так моя жизнь стала поворачи-вать в каком-то загадочном направлении. Что, впрочем, мож-но было предугадать с того момента, когда в прихожей раздал-ся звонок Криты Кано.

8. Длинная история Криты Кано Размышления о природе боли

- Я родилась 29 мая, - начала свой рассказ Крита Кано, - и вечером того дня, когда мне исполнилось двадцать лет, реши-ла свести счеты с жизнью.

Я поставил перед ней чашку со свежим кофе. Она добавила в нее сливок, отказалась от сахара и медленно перемешала ложечкой. Я, как обычно, пил черный кофе - не признаю сливки и сахар. Часы на столе сухо отсчитывали секунду за секундой.

Пристально посмотрев мне в глаза, Крита Кано спросила:

- Можно я буду рассказывать по порядку, с самого начала? Где родилась, про нашу семью...

- Пожалуйста, не стесняйтесь. Делайте, как вам удобнее.

- Нас у родителей трое, я - самая младшая. Еще есть брат - старше Мальты. У отца - собственная больница в пре-фектуре Канагава. Никаких проблем в семье не было: самая обыкновенная семья, каких много. Родители, очень серьезные люди, с большим уважением относились к труду. Воспитывали нас в строгости, но и позволяли быть самостоятельными, если это не мешало взрослым. Материально мы ни в чем не

106

нуждались, но роскоши дома не было. Родители считали, что нельзя баловать детей лишними деньгами. В общем, жили мы скорее скромно.

Мальта - старше меня на пять лет. С раннего детства мы видели, что она не совсем такая, как другие дети: у нее был дар угадывать разные вещи. Например, она знала, что в та-кой-то палате больницы только что умер пациент, или могла сказать, где искать пропавший кошелек. Сначала все интере-совались способностями Мальты, думали, что у нее ценный дар, но скоро это стало вызывать тревогу. Родители запретили сестре говорить на людях о 'вещах, не имеющих под собой твердого основания'. Отец заботился о своей репутации глав-ного врача и не хотел, чтобы посторонние знали о сверхъесте-ственных способностях его дочери. Вот Мальта и закрыла рот на замок. Она не только перестала рассуждать о 'вещах, не имеющих под собой твердого основания', но и старалась из-бегать обычных повседневных разговоров.

Только со мной Мальта откровенничала. Мы с ней очень близки. Предупредив, чтобы я больше никому не говорила, она потихоньку рассказывала, что скоро по соседству произой-дет пожар или что самочувствие нашей тети, что живет в Сэтагая*, ухудшится. Ее слова всегда сбывались. Для меня, еще маленькой, это было ужасно интересно. Ничего страшного и неприятного я в этом не видела. Помню, как я все время хо-дила за Мальтой по пятам и слушала ее 'прорицания'.

Чем старше становилась Мальта, тем сильнее проявлялись ее особые способности. Но она не понимала, как можно ими пользоваться или развивать, и очень страдала от этого. Посо-ветоваться было не с кем, рассчитывать, что кто-то подскажет ей, что делать, не приходилось. Еще подростком Мальта по-няла, что такое одиночество. Ей нужно было все решать са-мой, на все искать собственные ответы. Конечно, в нашем доме она не была счастлива. Сестре приходилось подавлять свои способности, скрывать их от чужих глаз, поэтому она никогда не могла расслабиться, отдохнуть душой. Она чувствовала себя

* Район в Токио.

107

большим сильным растением, которое посадили в маленький горшочек. Это было противоестественно, неправильно. И Мальта знала только одно: ей надо как можно скорее поки-нуть этот дом. Она верила, что где-то на земле существует мир, в котором она сможет жить своей жизнью. Однако пришлось набраться терпения до окончания школы.

Учиться дальше Мальта не стала и в поисках новой жизни решила одна уехать за границу. Но наши родители - люди благоразумные и не могли так просто отпустить ее. Сестра накопила денег и, ничего им не сказав, убежала из дома. Сна-чала поехала на Гавайи и прожила два года на острове Кауаи. Мальта где-то читала, что на его северном побережье есть ис-точники с чудесной водой. С тех пор у нее возник очень боль-шой интерес к воде. Сестра пришла к выводу, что человечес-кая жизнь во многом зависит от состава воды, и поэтому решила временно остаться на Кауаи. Тогда на острове еще жили коммуной хиппи, и Мальта поселилась с ними. Местная вода очень повлияла на ее экстрасенсорные способности. Бла-годаря ей она смогла достичь 'полноценной гармонии' между своим телом и своими способностями. Мальта писала мне, как это замечательно, и, читая ее письма, я тоже была счастлива. Но скоро сестру перестала удовлетворять эта земля. Остров действительно был прекрасным и мирным, а жившие там люди, далекие от мирских страстей, искали только душевного спокойствия. Однако они слишком зависели от наркотиков и секса. А моя сестра в этом не нуждалась, поэтому, проведя на Кауаи два года, она уехала оттуда.

Потом Мальта перебралась в Канаду, путешествовала по северу Соединенных Штатов, а затем переехала в Европу. Куда бы Мальта ни приезжала, везде она брала воду на пробу. Ей удалось найти несколько мест с замечательной водой, но ниг-де она не была идеальной. И Мальта продолжала ездить по свету. Когда кончались деньги, она занималась гаданием - помогала находить пропавшие вещи или людей. За это ей пла-тили, хотя сестра не любит брать с людей деньги. Не годится обменивать дар неба на материальные блага. Но тогда Мальта просто зарабатывала, чтобы выжить. Ее дар ценили повсюду,

108

где бы она ни жила, поэтому, чтобы получить деньги, много времени не требовалось. В Англии она даже помогла полицей-скому расследованию. Пропала маленькая девочка, Мальта указала место, где был спрятан ее труп, и неподалеку нашла оброненную убийцей перчатку. Его арестовали, и он сразу же сознался. Об этом деле писали в газетах. Когда-нибудь я по-кажу вам вырезки. Так сестра кочевала по Европе, пока нако-нец не оказалась на Мальте. К тому времени прошло почти пять лет, как она уехала из Японии. Этот остров стал конеч-ным пунктом в поисках воды. Впрочем, об этом вы, верно, слышали от самой Мальты? Я кивнул.

- Странствуя по свету, Мальта постоянно писала мне. Ко-нечно, иногда мешали обстоятельства, но, как правило, каж-дую неделю я получала от нее большое письмо. Она сообща-ла, где находится, чем занимается. Нас разделяло много километров, но мы очень дружили и могли в письмах делить-ся чувствами. Что это были за письма! Если бы вы их прочита-ли, вам стало бы понятно, какой замечательный человек моя сестра. Благодаря этим весточкам я смогла открыть для себя столько миров, узнать о многих интересных людях. Ее письма меня подбадривали, помогали расти - я всегда буду очень бла-годарна за них сестре и никогда этого не забуду. Но письма - это только письма. В самые трудные подростковые годы, ког-да я больше всего нуждалась в старшей сестре, она находилась где-то далеко. Ее не было рядом, и в семье мне было очень одиноко. Одна во всем свете. Тогда я очень мучилась от боли - дальше я расскажу об этом подробно. Не к кому было обра-титься за советом. В этом смысле я была такой же одинокой, как Мальта. Если б тогда она была рядом со мной, моя жизнь, может быть, сложилась бы немного иначе. Она могла мне что-то посоветовать, помочь. Но говорить сейчас об этом нет смыс-ла. Так же как и Мальте, мне пришлось прокладывать в жизни дорогу самой. И когда мне исполнилось двадцать, я твердо решила покончить с собой.

Крита Кано взяла чашку и допила кофе.

- У вас замечательный кофе, - сказала она.

109

- Спасибо. Может быть, хотите перекусить? Я только что сварил яйца.

Чуть подумав, она сказала, что съела бы одно. Я принес из кухни яйца и соль. Налил ей еще кофе. Мы не спеша очисти-ли и съели яйца, выпили кофе. Зазвонил телефон, но отвечать я не стал. После пятнадцати-шестнадцати звонков аппарат смолк. На Криту Кано звонки не произвели никакого впечат-ления. Она их будто не слышала.

Съев яйцо, она достала из сумки маленький носовой платок и вытерла губы. Одернула юбку.

- Решившись на самоубийство, я собралась написать пред-смертную записку. Просидела за столом целый час, пытаясь объяснить, почему ухожу из жизни. Хотела написать, что в моей смерти никто не виноват, что ее причины кроются во мне самой. Я не хотела, чтобы потом кто-нибудь по ошибке винил себя в случившемся.

Но написать записку я так и не смогла. Переписывала ее раз за разом, но каждый новый вариант казался глупее и неле-пее предыдущего. Чем серьезнее мне хотелось написать, тем несуразнее получалось. Наконец я решила отказаться от этой затеи.

Все очень просто. У меня наступило разочарование жизнью. Я больше не могла выносить всю ту боль, которая сидела во мне. Я ее терпела двадцать лет. Все это время в жизни не было ничего, кроме непрекращающейся боли. Я изо всех сил стара-лась ее выдержать и абсолютно уверена, что сделала все, что могла. Могу с гордостью заявить: я не собиралась уступать, сдаваться без боя. Но к своему двадцатому дню рождения при-шла к выводу, что жизнь не стоит того, чтобы тратить на нее столько сил.

Крита Кано замолчала и только разглаживала пальцами уголки лежавшего на коленях носового платка. Когда она опус-кала глаза, ее длинные накладные ресницы отбрасывали на лицо мягкие тени.

Я откашлялся. Наверное, надо было что-то сказать, но в голову не приходило ничего путного, и я промолчал. Издале-ка донесся крик Заводной Птицы.

110

- Боль привела меня к решению умереть. Боль, - продол-жала она. - Это не метафора. Я имею в виду не душевные стра-дания, а чисто физическую боль. Простую, обыкновенную, яв-ную, физическую - и от этого еще более острую - боль. Головная, зубная боль, мучения от месячных, боли в пояснице и плечах, жар, ноющие мышцы, ожоги, обморожения, вывихи, переломы, ушибы и так далее. Я страдала от боли гораздо чаще других, да и болело у меня во много раз сильнее. Возьмем, к примеру, зубы. Похоже, в них от рождения был какой-то де-фект. Они болели круглый год. Как бы тщательно я их ни чис-тила по нескольку раз в день, сколько бы ни воздерживалась от сладкого, все напрасно. Зубы болели несмотря ни на что. Вдо-бавок на меня почти не действовала анестезия. Поэтому визи-ты к зубному врачу превращалось для меня в кошмар. Боль была неописуемая. Ужасная. Потом эти муки с менструальными цик-лами. Месячные проходили у меня очень тяжело, и целую не-делю нижняя часть живота болела невыносимо. При этом меня еще жутко мучили мигрени. Наверное, вам трудно это предста-вить, но от боли нельзя было сдержать слез. Эта пытка повторя-лась каждый месяц и длилась целую неделю.

Когда приходилось летать на самолете, голова от перемены давления, казалось, готова была лопнуть. Врачи говорили, что это как-то связано с устройством моего вестибулярного аппа-рата. Говорят, так бывает, когда у человека повышенная чув-ствительность на перепады давления. То же самое я часто ощу-щала в лифте. Поэтому мне нельзя пользоваться лифтом в высотных зданиях. Кажется, голова треснет от боли и оттуда хлынет кровь. А что было с желудком! Минимум раз в неделю меня скручивали такие острые приступы, что невозможно было подняться утром с постели. Несколько раз я проходила обсле-дование, но причину врачи так и не нашли. Может быть, это имело отношение к психике. Какие уж тому причины - не знаю, но боли не прекращались, а ведь еще надо было ходить в школу. Если бы я пропускала занятия всякий раз, когда у меня что-то болело, в школе бы меня почти не видели.

Стоило мне обо что-то удариться, как на теле обязательно появлялся кровоподтек. Глядя на себя в зеркало ванной, я го-

111

това была разрыдаться. Все тело покрывали черные синяки - оно напоминало гнилое яблоко. Появляться на людях в ку-пальнике было для меня пыткой, поэтому, сколько себя по-мню, я почти никогда не плавала. Была и еще одна проблема: из-за того, что правая и левая нога у меня чуть различаются по размеру, мне страшно натирала новая обувь. Из-за всего этого я почти не занималась спортом. Как-то в школе приятели насильно вытащили меня на каток. Там я упала и так сильно ушибла поясницу, что с тех пор, как только наступала зима, у меня это место начинало страшно болеть. Казалось, будто в меня изо всей силы загоняют толстую иглу. Бывало, я не могла удержаться на ногах, пытаясь подняться со стула. Меня также по три-четыре дня мучили запоры, и чтобы схо-дить в туалет, опять надо было терпеть боль. Страшно ломило плечи. Мышцы сводило так, что они становились как камень. Боль не позволяла долго стоять, но даже когда я ложилась, облегчения не наступало. Когда-то в Китае людей наказыва-ли, сажая на несколько лет в тесные деревянные ящики. Я дав-но читала об этом в какой-то книжке. Наверное, этим несчас-тным было так же больно, как и мне. Временами от боли я едва дышала.

Можно еще долго рассказывать о боли, которую мне при-шлось испытать, но боюсь вас утомить. И так достаточно. Я хо-тела только, чтобы вы поняли, что мое тело было средоточием огромного количества болячек. Я стала думать, что меня кто-то проклял, жизнь оказалась несправедлива ко мне. Боль еще можно было бы терпеть, если бы и другие люди в мире несли такой же крест. Но это было не так. Боль ужасно несправед-лива. Я многих о ней расспрашивала, но никто, оказывается, не представляет, что такое настоящая боль. Подавляющее большинство людей живет на свете, почти не зная боли, - во всяком случае, не чувствует ее каждый день. Когда я это поня-ла (все стало ясно после перехода в среднюю школу), мне ста-ло обидно до слез. Почему только я? Почему мне надо жить, неся такой тяжкий груз? И тут же захотелось умереть.

Но в то же время мне пришла в голову и другая мысль: 'Не может же это продолжаться вечно? Однажды утром я про-

112

снусь - и боли не будет, она исчезнет неожиданно, без всяких объяснений - и передо мной откроется новая, спокойная жизнь, в которой ей не будет места'. Но уверенности, что это произойдет, у меня не было.

Я откровенно рассказала все Мальте: 'Жить с такими му-ками я больше не хочу. Что мне делать?' Через некоторое вре-мя она ответила. 'С тобой действительно что-то не так, - пи-сала сестра. - Но я не понимаю, в чем дело и что нужно предпринять. Моих возможностей пока недостаточно, чтобы судить о таких делах. Подожди, пока тебе исполнится 20 лет, - вот единственное, что я могу тебе сказать. Потерпи до этого времени и потом уже что-то решай. Так, думаю, будет лучше'.

Так я решила пожить до двадцати. Однако время шло, а из-менений к лучшему не наблюдалось. Больше того - боль ста-новилась все сильнее и сильнее. Из всего этого я поняла лишь одно: боль обостряется пропорционально росту тела. Но я тер-пела ее восемь лет и все это время старалась обращать внима-ние только на хорошие стороны жизни. Никому не жаловалась. Всегда старалась улыбаться, как бы тяжело ни приходилось. Научилась сохранять невозмутимый вид, даже когда от боли еле держалась на ногах. Слезы и жалобы боль не снимают, от них становишься еще несчастней. Я очень старалась, и многие люди стали относиться ко мне с любовью и симпатией. Они считали меня тихой и приятной девушкой. Я вызывала доверие у стар-ших, подружилась со многими сверстниками. Если б не боль, мне, наверное, нечего было бы жаловаться на жизнь, на свою юность. Но боль преследовала меня все время, она как будто стала моей тенью. Стоило позабыть о ней хотя бы на минуту, как она наносила новый удар по моему телу.

В университете я познакомилась с одним парнем и на пер-вом курсе, летом, лишилась девственности. Но и это - что, впрочем, можно было предположить - принесло мне только боль. 'Потерпи немного, привыкнешь, и боль пройдет', - говорили опытные в таких делах подруги, однако она не про-ходила. Каждый раз, когда я спала с этим парнем, от боли у меня текли слезы из глаз. Наконец я объявила, что с меня хва-тит: 'Ты мне нравишься, но не могу больше выносить этой

113

боли'. Удивившись, он назвал мои слова полным бредом. 'Тут наверняка дело в психологии, - заявил он. - Расслабься. Тог-да боль пройдет и тебе будет приятно. Этим же все занимают-ся, и у тебя тоже получится. Постарайся, и будет результат. И нечего из себя девочку строить, на боль все сваливать. Хва-тит ныть, в конце концов'.

Когда я это услышала, моему многолетнему терпению при-шел конец и меня в буквальном смысле слова прорвало: 'Что ты можешь знать о боли?! То, что испытываю я, - не просто боль. У меня болит все, что только можно. И если я на что-то жалуюсь, значит, мне правда больно'. Я попробовала объяс-нить ему свое состояние, перечисляя все болячки, доставшие-ся на мою долю, но он так ничего и не понял. Человек, кото-рый не испытывал настоящей боли, не в состоянии понять, что это такое. На этом наш роман кончился. Вскоре подошел мой двадцатый день рождения. Я переносила боль долгих двад-цать лет, надеясь, что придет светлый момент и наступит пе-релом. Но этого не случилось. Борьба лишила меня последних сил. Надо было умереть раньше. А я пошла в обход и лишь затянула свои муки.

Крита Кано прервала рассказ и глубоко вздохнула. На сто-ле перед ней стояли блюдечко с яичной скорлупой и пустая чашка. На коленях лежал аккуратно сложенный носовой пла-ток. Она вдруг будто вспомнила о времени и поглядела на стоявшие на полке часы.

- Извините меня, - тихо произнесла Крита лишенным эмоций голосом. - Я что-то заговорилась. Отняла у вас столько времени. Не буду больше задерживать. Мне, право, очень неудобно. - С этими словами она сжала в руке реме-шок белой лакированной сумки и поднялась с дивана.

- Погодите минуту, - растерялся я. Мне совсем не хоте-лось, чтобы она останавливалась посередине. - О моем вре-мени не беспокойтесь, прошу вас. Я все равно весь день сво-боден. Может быть, расскажете до конца? Ведь ваша история, наверное, на этом не кончилась?

- Вы правы, - проговорила Крита Кано. Она продолжала стоять и смотрела на меня сверху вниз, крепко сжимая обеи-

114

ми руками ремешок сумки. - То, что я вам рассказала, - это скорее предисловие.

Попросив ее подождать, я вышел на кухню. Стоя у ракови-ны, сделал два глубоких вдоха, потом достал с полки два ста-кана, положил в них лед и наполнил апельсиновым соком из холодильника. Поставил стаканы на маленький поднос и вер-нулся с ним в гостиную. Я намеренно проделывал эти опера-ции не спеша, но, войдя в комнату, увидел, что Крита Кано стоит все в той же позе. Когда я поставил перед ней стакан с соком, она, словно передумав, снова присела на диван, при-жимая к себе сумочку.

- Вы в самом деле хотите, чтобы я рассказала до конца? - недоверчиво спросила она.

- Конечно.

Выпив полстакана сока, Крита продолжила:

- Думаю, вы уже догадались, что покончить с собой я так и не сумела. Иначе не сидела бы здесь с вами и не пила бы сок. - Она пристально посмотрела мне в глаза. Согласившись с этим, я слегка улыбнулся. - Если бы я умерла, как планировала, это решило бы все проблемы. Смерть повлекла бы потерю созна-ния, и, соответственно, боль ушла бы навсегда. Вот что мне было нужно. Но, к несчастью, я выбрала не тот способ умереть.

В девять часов вечера 29 мая я вошла к брату в комнату и попросила у него машину. Машина была совсем новая, толь-ко недавно купленная - 'тойота MR2', - и он, конечно, со-строил недовольную гримасу, но я не обратила на это внима-ния. Отказать мне брат не мог: ведь когда он ее покупал, я дала ему взаймы недостающую сумму. Я получила ключи и минут тридцать просто каталась на этой блестящей красави-це. На спидометре у нее было всего 1800 километров. Она была легкой и мгновенно набирала скорость, стоило чуть надавить на газ. Машина идеально подходила для того, что я задумала. На Тамагаве*, недалеко от дамбы, я подыскала массивную на вид каменную стену, которой был отгорожен большой жилой дом. В нее очень удачно упиралась неширокая улочка. Я отъ-

* Река в центральной части о-ва Хонсю; впадает в Токийский залив.

115

ехала подальше, чтобы было место для разгона, и решительно вдавила педаль газа. Машина врезалась в стену на скорости километров сто пятьдесят, и я потеряла сознание.

Однако стена, к несчастью, оказалась совсем не такой проч-ной, как выглядела. Строители схалтурили и не закрепили ее как следует. Она просто рассыпалась, а передняя часть маши-ны смялась в лепешку. И все. Стена смягчила удар. Вдобавок ко всему в голове все смешалось, и я позабыла отстегнуть ре-мень безопасности.

Так я избежала смерти и даже почти не пострадала. И что странно - я практически не ощущала боли. Меня отвезли в больницу, починили единственное сломанное ребро. Приез-жала полиция, задавали разные вопросы, но я отвечала, что ничего не помню. Наверное, перепутала педали и вместо тор-моза нажала на газ. Полиция поверила. Ведь мне только что исполнилось двадцать, права я получила всего полгода назад, да и на самоубийцу, кажется, не похожа, И потом: кто станет кончать с собой, пристегнувшись ремнем безопасности?

Но, выписавшись из больницы, я столкнулась с кое-каки-ми проблемами практического свойства. Прежде всего надо было расплачиваться за кредит на 'MR2', которая преврати-лась в груду металлолома. К несчастью, в свое время при офор-млении страховки вышла какая-то ошибка, и страховая ком-пания платить за разбитую машину отказалась.

Надо было взять машину напрокат, с нормальной страхов-кой, но кто знал, что так получится. Тогда я меньше всего дума-ла об этом. Как-то не приходило в голову, что брат не застрахо-вал эту дурацкую машину как следует или что самоубийство не получится. Ведь произошло невероятное: я врезалась в стену на скорости 150 километров и осталась жива.

Через некоторое время пришел счет от домоуправителя за восстановление стены. С меня причиталось 1364294 иен*. Платить надо было наличными и немедленно. Пришлось за-нимать деньги у отца. Он знал им счет и согласился дать тре-буемую сумму в долг, но сказал, что я, как виновница случив-

* Около 11 тысяч долларов.

116

шегося, должна буду вернуть все до последней иены. Как раз в то время отец расширял больницу, и у него было довольно туго с деньгами.

Я опять стала думать о самоубийстве и придумала надеж-ный способ: прыгнуть с пятнадцатого этажа главного универ-ситетского корпуса. Уж тут-то смерть точно гарантирована. Я сделала несколько прикидок, выбрала окно, из которого со-биралась выброситься. Еще немного - и я осуществила бы свой план. Но что-то вдруг меня остановило. Появилось ка-кое-то странное, непривычное чувство. В самый последний момент это 'что-то' буквально подхватило меня сзади и убе-регло от прыжка. Но пока я поняла, что такое это 'что-то', прошло порядком времени.

Боль исчезла.

С того момента как я пришла в себя в больнице после слу-чившегося, боль почти перестала напоминать о себе. За всеми событиями я не сразу заметила, что она оставила мое тело в покое. Не стало проблем с кишечником, ничего не мучило в критические дни, не болели ни голова, ни желудок. Даже сло-манное ребро почти не причиняло беспокойства. Почему это произошло? Об этом я не имею ни малейшего представления. Но факт остается фактом: боль ушла.

Тогда я решила пожить еще немного. У меня появился ка-кой-то интерес, захотелось хоть немного попробовать, что та-кое жизнь без боли. 'Умереть всегда успею', - подумала я.

Но продление жизни означало, что придется платить по долгам. А их было больше трех миллионов иен. И чтобы рас-платиться, я стала проституткой.

- Проституткой? - переспросил я изумленно.

- Да,- совершенно спокойно ответила Крита Кано, как будто в том, что она сказала, не было ничего особенного. - Мне как можно скорее нужны были деньги, а других способов зара-ботать я не знала. Я пошла на это без всяких колебаний. Дело в том, что я твердо решила умереть, а раньше или позже - какая разница! Тогда мною двигало только любопытство: интересно было какое-то время пожить, не испытывая боли. А торговля телом по сравнению со смертью - в общем-то пустяк.

117

- Да, конечно, - откликнулся я.

Лед в ее стакане растаял, и перед тем как отпить немного, она перемешала сок соломинкой.

- Можно задать вам один вопрос? - поинтересовался я.

- Конечно, спрашивайте.

- Вы советовались с сестрой о своем решении?

- Она в то время постигала мудрость на Мальте и не хоте-ла, чтобы ее отвлекали, поэтому не дала мне своего адреса. Мои письма мешали бы ей сосредоточиться. Три года, что она там жила, я почти ей не писала.

- Понятно, - сказал я. - Хотите еще кофе?

- С удовольствием.

Я вышел на кухню подогреть кофе. Посмотрел, как крутит-ся вентилятор, сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Когда кофе был готов, я разлил его по чистым чашкам и вме-сте с тарелкой шоколадного печенья отнес в гостиную.

- Когда вы пытались покончить с собой? - спросил я.

- Мне тогда было двадцать. Шесть лет назад, в мае семьде-сят восьмого.

В мае 1978 года мы поженились с Кумико. Как раз в это время Крита Кано задумала самоубийство, а ее сестра занима-лась на Мальте духовным самосовершенствованием.

- Я отправилась в увеселительный квартал, окликнула пер-вого мужчину, показавшегося мне подходящим. Мы догово-рились о цене и пошли в ближайший отель, - продолжала Крита. - Секс больше не причинял мне физической боли. Впрочем, и удовольствия от него я тоже не получала. Для меня это были просто телодвижения, не более. Поэтому я не чув-ствовала никакой вины от того, что занималась сексом за день-ги. Меня окружала завеса бесчувственности, настолько плот-ная, что ничто не могло пробиться сквозь нее.

Это занятие приносило очень хорошие деньги. В первый месяц я получила почти миллион иен. Такими темпами мож-но было рассчитаться с долгами за три-четыре месяца. После занятий в университете я отправлялась по своим делам и не позже десяти вечера уже была дома. Родителям говорила, что подрабатываю официанткой в ресторане, поэтому мои отлуч-

118

ки подозрений не вызывали. Я решила возвращать отцу по сто тысяч иен в месяц, а остальные деньги клала в банк. Отдай я сразу много, это наверняка показалось бы подозрительным.

И вот однажды вечером, когда я по обыкновению загова-ривала у вокзала с мужчинами, меня вдруг схватили сзади за руки. 'Полиция!' - подумала было я, но быстро поняла, что столкнулась с местными якудза. Двое затащили меня в зако-улок, пригрозили штуковиной, похожей на нож, и отвели в какое-то помещение неподалеку. Втолкнули в заднюю комна-ту, раздели, связали и долго насиловали, снимая эту сцену на видео. Все это время я не открывала глаз и старалась ни о чем не думать. Это оказалось нетрудно, потому что я ничего не ощущала - ни боли, ни удовольствия. Потом они показали мне пленку и сказали, что я должна буду работать на них, если не хочу, чтобы ее увидели другие люди. Достав из моего ко-шелька студенческий билет, якудза пригрозили отослать ко-пию кассеты моим родителям и вытянуть из них все деньги, если я вздумаю отказаться. Выбора не было, и я сказала, что согласна на все и буду делать, что мне скажут. Тогда мне в самом деле было абсолютно все равно, что бы ни случилось. Они сказали, что при работе на их 'фирме' мой заработок ско-рее всего уменьшится, поскольку они будут забирать семьде-сят процентов того, что мне достанется от клиентов. Но зато мне не придется больше тратить время на их поиски, да и с полицией проблем не будет. Клиенты будут высший сорт. Ну а если я вздумаю заниматься самодеятельностью, в один пре-красный день меня найдут задушенной в каком-нибудь отеле.

После этой встречи отпала нужда поджидать клиентов на улице. По вечерам я приходила в 'контору' к своим новым знакомым и получала указания, в какой отель надо ехать. Свое обещание они выполняли и поставляли мне хороших клиен-тов. Не знаю почему, но ко мне было особое отношение. Внеш-не я производила впечатление неопытного, невинного суще-ства, с хорошим воспитанием, чего не хватало другим девушкам. Такой тип, мне кажется, нравится многим мужчи-нам. Обычно девушка обслуживает в день минимум трех кли-ентов, мне же позволяли ограничиться одним или двумя. Дру-

119

гие девушки всегда носили в сумочках пейджеры, и если из 'конторы' поступал сигнал, им приходилось спешить в ка-кую-нибудь захудалую гостиницу, чтобы переспать с совер-шенно незнакомым типом. На меня, как правило, заявки по-ступали заранее, и встречи с клиентами почти всегда проходили в первоклассных отелях, а то и на квартирах. Парт-нерами обычно были мужчины средних лет, молодые попада-лись реже.

Раз в неделю в 'конторе' я получала деньги. Не такие, как раньше, но с учетом чаевых от клиентов все равно вполне при-личные. Встречались, конечно, и люди, прямо скажем, со странными фантазиями, но меня это не смущало. Чем ориги-нальнее фантазия, тем большим выходило мое вознагражде-ние. У меня появились постоянные клиенты, которые чаевых не жалели. Для своих заработков я открыла несколько счетов в разных банках. Но деньги меня тогда уже не интересовали. Так, колонки цифр... Весь смысл моего существования сво-дился к одному: проверить, неужели мои чувства атрофирова-лись совсем.

Просыпаясь утром, я какое-то время лежала в постели, при-слушиваясь к своему телу. Ничего похожего на боль! Откры-вала глаза, медленно собирала свои мысли и проверяла ощу-щения на каждом участке тела - с головы до кончиков пальцев на ногах. Нигде ничего не болело. Я не могла понять: то ли боли действительно не было, то ли я ее просто не чувствовала. Так или иначе, ушла не только боль, но и вообще всякие чув-ства. Потом я вставала и шла в ванную чистить зубы. Снимала пижаму и принимала горячий душ. Тело наполняла необык-новенная легкость. Оно было таким легким и воздушным, что казалось чужим. Казалось, мой дух вселился в не принадлежа-щее мне тело. Глядя на себя в зеркало, я чувствовала огромное расстояние, отделяющее меня от моего тела.

Жизнь без боли... Я мечтала о ней столько лет, но когда мечта сбылась, я никак не могла отыскать в ней свое место. Между этой жизнью и мною пролегала четкая грань, и это приводило меня в смятение. Я ничем не была связана с этим миром. Миром, который прежде ненавидела и продолжала

120

ненавидеть за нечестность и несправедливость. Но там, по крайней мере, было понятно, кто я есть. Теперь же мир пере-стал быть миром, а я перестала быть сама собой.

Я стала часто плакать. Приходила днем в парк Синдзюку или Иоиоги, садилась на траву и заливалась слезами. Плакала час или два. Рыдала в голос. Проходившие мимо пристально смотрели на меня, но я их не замечала. Как было бы хорошо, если бы я умерла тогда, вечером 29 мая! Но после того что случилось, я уже не могла умереть. Вместе с чувствами ушли и силы, которые все-таки нужны, чтобы лишить себя жизни. Не было ни боли, ни радости. Не осталось ничего, кроме опусто-шенности. Я перестала быть собой.

Крита Кано глубоко вздохнула и на какое-то время задер-жала дыхание. Затем взяла чашку из-под кофе, заглянула в нее, чуть покачала головой и поставила обратно на блюдце.

- Тогда-то я и встретила Нобору Ватая.

- Кого? Нобору Ватая? Он что же - был вашим клиен-том? - Я был поражен. Она молча кивнула.

- Но ведь... - начал было я, но остановился, чтобы подыс-кать нужные слова. - Вы понимаете... Ваша сестра сказала мне, что Нобору Ватая вас изнасиловал. Это имеет отношение к тому, что вы рассказали?

Крита Кано взяла лежавший на коленях платок, приложи-ла его к губам. Затем посмотрела мне прямо в глаза. Что-то в ее взгляде меня тревожило.

- Извините меня, пожалуйста. Нельзя ли попросить еще чашечку кофе?

- Разумеется. - Я взял ее чашку со стола, поставил на под-нос и вышел с ним на кухню. Дожидаясь, пока согреется кофе, я засунул руки в карманы брюк и прислонился к сушилке. Когда я вошел в гостиную с чашкой в руках, Криты Кано на диване не было. Вместе с ней исчезли и сумка, и платок. Я за-глянул в прихожую. Ее туфель там тоже не оказалось.

9. Острая потребность в электричестве и подземные водостоки Соображения Мэй Касахары по поводу париков

Утром, проводив Кумико на работу, я пошел поплавать в бас-сейн. По утрам там меньше народа. Вернувшись домой, при-готовил кофе и сел пить его на кухне, обдумывая оборвав-шийся на середине странный рассказ Криты Кано и стараясь вспомнить все по порядку. Чем больше я думал, тем более удивительной казалась вся эта история, но голова работала все медленнее, и страшно хотелось спать. Я прилег на диван, закрыл глаза и тут же отключился. И мне приснился сон.

Приснилась Крита Кано. Точнее, сначала появилась Мальта в тирольской шляпе с большим ярким пером. Вокруг было много людей (место напоминало просторный зал), но я сразу узнал ее по этой шикарной шляпе. Она одиноко сидела за стойкой бара. . Перед ней стоял большой стакан с каким-то тропическим кок-тейлем. Но пила из него Мальта или нет, я не запомнил.

На мне был костюм и тот самый галстук в горошек. Увидев Мальту Кано, я сразу же двинулся к ней, но не сразу смог про-биться сквозь толпу. Когда же наконец добрался до стойки, ее там уже не было. Остался только стакан с коктейлем. Я уселся

122

на соседний табурет и попросил виски со льдом. На вопрос бармена, какой сорт я предпочитаю, заказал 'Катти Сарк'. Вообще-то мне было все равно, просто 'Катти Сарк' - пер-вое, что пришло в голову.

Не успел я получить свое виски, как сзади кто-то тронул меня за руку. Прикосновение было таким мягким, будто чело-век имел дело с какой-то чрезвычайно хрупкой вещицей, спо-собной распасться на куски в любой момент. Я обернулся и увидел перед собой мужчину без лица. Был он в самом деле безликим или нет - я не разобрал. Но то место, где полагает-ся находиться лицу, покрывала густая тень, и разглядеть, что за ней скрывалось, было невозможно.

'Пожалуйте сюда, господин Окада', - произнес мужчина. Я хотел что-то спросить, но он не дал мне сказать ни слова. 'Пойдемте со мной. У нас не так много времени. Скорее'. Держа меня за руку, он быстро проложил дорогу через пере-полненный зал, и мы выбрались в коридор. Я не сопротив-лялся и следовал за незнакомцем. Ему, по крайней мере, было известно мое имя. Значит, все это происходит отнюдь не слу-чайно, имеет свою причину и цель.

Пройдя по коридору еще немного, человек без лица оста-новился перед дверью, на которой висела табличка с номе-ром 208. 'Дверь не заперта. Открывайте'. Я подчинился. За дверью находилась большая комната, напоминавшая апарта-менты старомодного отеля. Под высоким потолком висела ста-ринная люстра, которая, однако, не горела. Помещение слабо освещала лишь маленькая лампа на стене. Гардины на окнах были плотно задернуты.

'Хотите виски? Предпочитаете "Катти Сарк"? Не стесняй-тесь!' - Безликий указал на шкаф и, оставив меня одного, бесшумно затворил за собой дверь. Я долго стоял посреди ком-наты, не зная, что делать.

На стене висела большая картина маслом. Чтобы прийти в себя, я стал разглядывать реку на ней: противоположный бе-рег освещала луна, но свет был таким тусклым, что разобрать можно было лишь размытые туманные очертания. Мне вдруг очень захотелось виски. Я решил последовать совету челове-ка без лица и попробовал открыть шкаф, но из этого ничего

123

не вышло. Дверцы оказались не настоящими, а искусно вы-полненной имитацией. Я и так и эдак нажимал на выступав-шие детали шкафа, пробовал тянуть их на себя, однако от-крыть все же не сумел.

'Это не так просто, господин Окада', - раздался голос Криты Кано. Тут только я понял, что она стоит возле меня в своем наряде из начала 60-х. 'Должно пройти какое-то время, прежде чем он откроется. Сегодня уже ничего не выйдет. Со-ветую больше не возиться'.

Без всяких предисловий и объяснений она сбросила с себя одежду - с легкостью, словно лущат горох, - и предстала пере-до мной обнаженной. 'Окада-сан, у нас совсем мало времени. Давайте поскорее с этим покончим. Извините за спешку, но на это есть свои причины. Даже прийти сюда мне было непросто'. С этими словами она подошла ко мне, расстегнула молнию на брюках и с самым невозмутимым видом извлекла наружу мой пенис. Опустив глаза с наклеенными черными ресницами, Кри-та целиком взяла его в рот, который оказался гораздо больше, чем я думал. Мой член тут же напрягся. Когда она задвигала язы-ком, завитки ее волос стали вздрагивать, как при легком ветерке, щекоча мои бедра. Мне были видны только ее волосы и наклеен-ные ресницы. Я сел на кровать, а она, опустившись на колени, ткнулась лицом мне между ног. 'Перестаньте! - сказал я. - Сюда сейчас может прийти Нобору Ватая. Еще не хватало мне с ним встретиться. Это совсем ни к чему'.

'Не волнуйтесь, - ответила Крита Кано, оторвавшись от своего занятия. - Уж на это нам времени хватит. Будьте спо-койны'.

Она снова скользнула кончиком языка по моему члену. Я кре-пился из последних сил. Было чувство, будто меня кто-то за-сасывает в себя. Губы и язык Криты, словно скользкие живые существа, крепко обвили мою плоть. Больше сдерживаться я не мог. И проснулся.

'Вот это да!' - подумал я и отправился в ванную. Там я засти-рал трусы и долго простоял под горячим душем, чтобы смыть какое-то липкое ощущение, оставшееся от сна. Сколько же

124

лет у меня не было поллюций во сне? Я попробовал вспом-нить, но безуспешно. Очень давно.

Я вышел из ванной, обтираясь полотенцем, и тут зазвонил телефон. Кумико. После такой сцены с другой женщиной, которую я пережил во сне, сразу переключиться на разговор с женой было трудно.

- У тебя голос какой-то странный. Что-нибудь случи-лось? - спросила Кумико. Ее поразительное чутье на такие вещи меня просто пугало.

- Все в порядке. Я задремал, а ты меня разбудила.

- Вот как? - В ее голосе звучало недоверие. Даже через трубку я чувствовал, что она сомневается в моих словах, и от этого мне стало еще более неловко.

- Ладно! Я только хотела сказать, что, наверное, задержусь сегодня. Часов до девяти. Поем где-нибудь в городе.

- Хорошо. Поужинаю один.

- Извини, - сказала она, будто о чем-то вспомнив, и пос-ле короткой паузы положила трубку.

Я несколько секунд смотрел на трубку, потом пошел на кух-ню, очистил яблоко и съел его.

За шесть лет с нашей свадьбы я ни разу ни с кем не переспал. Это не значит, что у меня никогда не возникало желания при виде других женщин или что для этого не было случая. Просто я не задавался такой целью. Не могу объяснить почему, но, наверное, секс не относится к моим жизненным приоритетам.

Впрочем, однажды мне случилось провести ночь в доме у женщины. Я питал к ней определенную симпатию и знал, что она не отказалась бы переспать со мной. Однако до этого дело не дошло.

Несколько лет мы с ней вместе работали в юридической конторе. Она была моложе меня на два-три года. Отвечала на телефонные звонки, составляла рабочие графики сотрудников. У нее это здорово получалось. Она отличалась сообразительно-стью и прекрасной памятью и могла дать ответ на любой воп-рос: кто, где и чем занимается, какая папка в каком ящике ле-

125

жит. Она назначала все деловые встречи. Сотрудники к ней хо-рошо относились. У нас были достаточно близкие отношения, мы даже несколько раз ходили вместе в бар. Ее вряд ли можно было назвать красавицей, но лицо ее мне нравилось.

Когда она собралась замуж и решила уволиться из конторы (ее будущего мужа переводили работать на Кюсю), мы с не-сколькими коллегами пригласили ее вечером выпить на про-щание. Обратно нам было по пути. Мы сели вместе в элект-ричку, было уже поздно, и я проводил ее до дома. На пороге она предложила зайти выпить кофе. Я боялся опоздать на пос-ледний поезд, но все-таки решил не отказываться. Может, мы больше никогда не увидимся, да и кофе не помешал бы - не-много протрезветь. Квартира оказалась типичным жилищем одинокой девушки. Маленькая магнитола в коробке. Холодиль-ник, правда, был великоват и слишком шикарен для одного человека - он достался ей бесплатно от подруги. В соседней комнате она переоделась в домашнее, затем приготовила кофе. Мы уселись на полу и разговорились.

Когда в беседе наступила пауза, она вдруг спросила:

- Послушай, а ты чего-нибудь особенно боишься?

- Вроде бы нет, - ответил я, чуть подумав. Вообще-то в жизни меня многое пугает, но выделить что-то особенное я бы не смог. - А ты?

- Я боюсь подземных водостоков. - Она крепко обхвати-ла колени обеими руками. - Знаешь, наверное? Их закрыва-ют крышками, и по ним под землей течет, вода. Она стекает туда и шумит в темноте.

- Понятно. По-моему, это называется дренажная система.

- Я родилась в Фукусиме*. Рядом с нашим домом была речушка. Текла откуда-то с полей, а на полпути уходила в тру-бы, под землю. Кажется, это случилось, когда я играла там со старшими ребятами. Мне тогда было года два-три. Меня по-садили в лодочку и пустили по течению. Обычная детская за-бава, но тогда как раз прошли дожди, уровень воды поднялся. Лодку понесло прямо к трубе. Если бы там случайно не про-

* Префектура на северо-востоке Японии.

126

ходил какой-то старик, лодку обязательно затянуло бы внутрь, и тогда меня точно никогда бы не нашли.

Она провела пальцами по губам, будто еще раз хотела убе-диться, что осталась жива.

- До сих пор все это стоит у меня перед глазами. Я лежу на спине, и поток несет меня. Река громоздится с двух сторон, окружая меня словно каменными стенами, а надо мной про-стирается ясное голубое небо. А течение все быстрее. Оно уно-сит меня все дальше и дальше. Что же будет? И вдруг я пони-маю, что впереди открывается мрак. Настоящий мрак. Он приближается с каждым мгновением и хочет поглотить меня. Я чувствую, что меня вот-вот накроет холодная тень. Эти ощу-щения - первое, что я запомнила в жизни.

Она сделала глоток кофе.

- Мне страшно, Окада-сан. Невыносимо страшно. Как тог-да, в детстве. Меня снова уносит туда, откуда никогда не выб-раться.

Она достала из сумочки сигарету, прикурила от спички и медленно выпустила дым. Я первый раз видел, как она курит.

- Ты говоришь о замужестве? Она согласно кивнула:

- Да. О замужестве.

- А что, есть какие-то проблемы? Что-нибудь не так?

- Вроде бы ничего особенного. Так, мелочи всякие... - покачала она головой.

Я не знал, как реагировать на ее слова, но надо было что-то сказать.

- Мне кажется, перед свадьбой все так или иначе пережи-вают такие чувства. Думают: 'А вдруг я совершаю большую ошибку?' Это же естественно. Ведь выбираешь человека, с которым вместе жить. Не надо так бояться.

- Легко тебе говорить: 'Все люди одинаковые... У всех та-кие же проблемы...'

Минуло одиннадцать. Надо было как-то сворачивать раз-говор и выбираться домой. Но не успел я и рта открыть, как она попросила, чтобы я ее обнял.

Это застало меня врасплох.

- Что с тобой? - спросил я.

127

- Мне надо подзарядиться, - сказала она.

- Подзарядиться?

- Электричества не хватает. Знаешь, в последнее время я почти не сплю. Стоит на минуту задремать, сразу же просыпа-юсь и больше не могу уснуть. И думать ни о чем не могу. Со мной такое бывает. Поэтому нужно подзарядиться от кого-нибудь, а то у меня завод кончится. Честное слово!

'Она что, еще не протрезвела?' - подумал я и заглянул ей в глаза. Они были совершенно трезвыми: разумными и спокой-ными, как обычно.

- Послушай, на следующей неделе ты уже будешь замужем, и муж будет тебя обнимать, сколько захочешь. Хоть каждый вечер. Для этого люди и женятся. И с электричеством проблем больше не будет.

Она ничего не ответила. Сжав губы, разглядывала свои ступ-ни. Маленькие, белые, с красивыми ноготками.

- Но мне это требуется сейчас, - проговорила она. - Не завтра, не на следующей неделе, не через месяц, а сейчас.

'Ну, если ты действительно так хочешь...' - подумал я и обнял ее. Все это выглядело ужасно глупо. Для меня она была коллегой по работе, очень толковой и симпатичной девуш-кой. В конторе мы сидели в одной комнате, перешучивались, иногда вместе выпивали. Но здесь, не на работе, сидя в об-нимку в ее квартире, мы представляли собой всего-навсего два комка теплой плоти. В офисе каждый из нас играл свою роль, но стоило покинуть эту сцену, снять с себя маски условнос-тей, как мы превращались в нелепую, неуклюжую плоть, в куски живого мяса, укомплектованные костями, органами пищеварения, сердцами, мозгами и детородными органами. Я сидел на полу, прислонившись спиной к стене, и обнимал ее за плечи, а она крепко прижималась ко мне грудью. Грудь у нее оказалась больше и мягче, чем я думал. В такой позе, не говоря ни слова, мы просидели друг у друга в объятиях до-вольно долго.

- Ну как? - поинтересовался я и не узнал своего голоса. Казалось, за меня говорил кто-то другой. Я почувствовал, как она кивнула.

128

Хотя на ней был трикотажный спортивный свитер и тонкая юбка до колен, я скоро понял, что под одеждой на ней ничего нет. И тут же, как по команде, почувствовал эрекцию. Похо-же, она это заметила. Я ощущал у себя на шее ее теплое дыха-ние...

Короче, я так с ней и не переспал, хоть и 'заряжал' до двух часов ночи. Она просила не оставлять ее одну, обнимать, пока она не заснет. Я довел ее до кровати и уложил. Она переоде-лась в пижаму, но никак не могла заснуть, и я еще долго дер-жал ее на 'подзарядке'. Щеки ее потеплели, сердце билось учащенно. Я не знал, правильно поступаю или нет, но не пред-ставлял, как еще можно действовать в такой ситуации. Проще всего - улечься вместе с ней в постель, но я с самого начала гнал от себя эту мысль. Что-то мне подсказывало, что не стоит.

- Не сердись на меня. Просто у меня совсем кончилось электричество.

- Конечно, - сказал я. - Я все понимаю.

Нужно было позвонить домой, но что бы я сказал Кумико? Врать не хотелось, а моих объяснений она бы не поняла. И по-том, это уже не имело никакого значения. Будь что будет. Я ушел от нее в два часа, дома был только в три. Никак не мог поймать такси.

Кумико, конечно, страшно разозлилась. Она не спала, си-дела за столом на кухне и ждала меня. Я сказал, что выпил с товарищами, а потом мы пошли играть в маджонг*. 'Почему же ты не позвонил?' - спросила она. 'Как-то в голову не при-шло', - ответил я. Мои объяснения ее не убедили, и вранье сразу было разоблачено. В маджонг я не играл уже несколько лет, а врать как следует не научился. Поэтому я во всем при-знался и рассказал от начала до конца, за исключением, есте-ственно, эпизода с эрекцией, напирая на то, что с этой девуш-кой у меня ничего не было.

После этого Кумико три дня со мной не разговаривала. Совсем. Спала в другой комнате, садилась за стол одна, без

* Популярная в Японии игра в кости, пришедшая из Китая.

129

меня. Мы переживали, можно сказать, самый серьезный кри-зис в нашей совместной жизни. Она по-настоящему обиде-лась на меня, и я ее хорошо понимал.

- Что бы ты подумал на моем месте? - обратилась ко мне жена, прервав молчание: ее первые слова за три дня. - Если бы я явилась домой в воскресенье, в три часа утра, даже не предупредив тебя по телефону, и стала говорить, что все это время провела в постели с мужчиной, но между нами ничего не было? 'Поверь мне. Я его "подзаряжала", только и всего. Так что давай позавтракаем и ляжем спать'. Если бы я тебе такого наговорила, разве ты не вышел бы из себя? Поверил бы мне?

Я молчал.

- А ты сделал еще хуже, - продолжала Кумико. - Солгал сначала, что с кем-то там пил, играл в маджонг... Какое вра-нье! Почему же я должна верить, что ты с ней не спал?

- Соврал я зря, конечно. Извини, пожалуйста. Мне пока-залось, что объяснить правду будет очень трудно. Прошу, по-верь: я действительно не сделал ничего плохого.

Кумико положила голову на стол. У меня было такое чув-ство, что воздух в доме становится разреженным.

- Я не знаю, что еще сказать. Ну можешь ты мне поверить?!

- Хорошо, поверю, раз тебе так хочется. Но запомни: очень может быть, и я когда-нибудь поступлю так же. И тогда уж ты тоже мне поверь. У меня есть на это право.

Пока Кумико свое право не использовала. Временами я пробовал представить, что будет, если она им все-таки вос-пользуется. Скорее всего я бы ей поверил, но пережить такое было бы очень трудно. 'Зачем же так поступать?' Именно так думала в тот день обо мне Кумико.

- Заводная Птица! - послышался со двора чей-то голос. Это была Мэй Касахара.

Вытирая на ходу волосы полотенцем, я вышел на веранду. Она сидела на перилах и грызла ноготь на большом пальце. На ней были те же темные очки, что и во время нашей первой

130

встречи, кремовые хлопчатые брюки и черная майка навыпуск. В руках она держала папку для бумаг.

- Вот я и перелезла, - сказала она, показывая на стену из блоков, и стряхнула приставшие к брюкам соринки. - Я при-мерно прикинула и решила перелезть тут. Хорошо, что угада-ла. Вот крику было бы, если б куда-нибудь не туда попала!

Мэй достала из кармана пачку 'Хоупа' и закурила.

- Как дела, Заводная Птица?

- Помаленьку.

- Между прочим, я - на работу. Пойдем вместе, а? Мы работаем по двое, и мне, конечно, на-а-амного лучше со зна-комым человеком. Новички все время суют нос не в свои дела, вопросы разные задают: 'Сколько тебе лет?' да 'Почему в школу не ходишь?' В общем, достают. А то еще какой-нибудь извращенец попадется, всякое бывает. Ну пожалуйста, Завод-ная Птица! Будь человеком! Пойдем со мной.

- Это то, о чем ты говорила? Исследование для изготови-телей париков?

- Угу, - сказала она. - С часу до четырех считаем лысых на Гиндзе. Только и всего. Тебе тоже это будет полезно. Ты ведь когда-нибудь облысеешь, и тебе уже сейчас не повредит кое-что об этом узнать.

- А вдруг кто-нибудь увидит тебя на Гиндзе за этим заня-тием в учебное время? Не попадет?

- Не-а. Скажу: у нас, мол, внеклассные занятия по социо-логии. Я сколько раз так выкручивалась.

Делать мне было нечего, поэтому я решил поехать с ней. Мэй позвонила в фирму предупредить, что мы скоро появим-ся. По телефону она разговаривала вполне нормально: 'Да... я хотела бы поработать с ним... хорошо... вы правы... большое спасибо... да... все будет сделано, как вы говорите... мы будем после двенадцати...' На случай, если Кумико вернется рано, я оставил ей записку, что буду домой к шести, и вышел на улицу вместе с Мэй.

Фирма по изготовлению париков находилась на Симбаси. В метро девчонка вкратце объяснила, в чем будет заключаться наша работа. Мы должны встать на углу и считать проходя-щих по улице обладателей лысины (и людей с редеющими во-

131

лосами). Их также нужно делить по трем категориям в зависи-мости от степени облысения: В - легкое поредение; Б - зна-чительная потеря волос; А - настоящая лысина. Мэй откры-ла папку, достала оттуда специальный буклет и показала мне все стадии на наглядных примерах.

- Главное, какая голова к какой категории относится, - ты, наверное, понял. В детали вдаваться не будем - на это уйдет куча времени. Представление, надеюсь, теперь имеешь? Этого достаточно.

- Ну так, в общем... - протянул я без особой уверенности.

Рядом с Мэй восседал весьма упитанный мужчина, судя по виду, служащий какой-то компании, ярко выраженный тип Б. Он явно чувствовал себя неуютно и беспокойно косился на буклет, но Мэй не обращала на него никакого внимания.

- Я делю их по категориям, а ты стоишь рядом и вписыва-ешь в анкету, что я буду говорить. Просто, правда?

- В общем, да, - сказал я. - А какой смысл во всем этом?

- Понятия не имею. Они везде составляют такую статис-тику - в Синдзюку, в Сибуе, на Аояме*. Может, хотят знать, где больше всего лысых. Или выясняют процент лысых по типам среди населения. Не знают, куда деньги девать, вот и все. На париках такие бабки гребут! Премии в этих фирмах гораздо выше, чем в торговых компаниях. Знаешь почему? - Ну-ка скажи.

- Могу поспорить, не знаешь. Парики долго не служат. От силы года два-три. В последнее время их очень здорово стали де-лать, но чем лучше качество, тем скорее их надо менять и поку-пать новые. Парик так плотно прилегает к голове, что волосы под ним как бы вытираются и становятся тоньше, чем были. Поэтому скоро приходится менять его, подбирать другой. Вот если бы ты носил парик и через два года он пришел в негодность, что бы ты стал делать? 'Ну вот. Парик совсем износился. Но по-купать новый - слишком дорого. Поэтому с завтрашнего дня буду ходить на работу без парика'. Подумал бы так?

* Симбаси, Синдзюку, Сибуя, Аояма - районы в центральной части Токио.

132

Я покачал головой:

- Вряд ли.

- Конечно, не подумал бы. Уж если человек надел парик, значит, будет носить всю жизнь. Это судьба. Вот почему изго-товители париков так наживаются. Хоть и не хочется так го-ворить, но они - как торговцы наркотиками. Попадешь к ним на крючок - будешь клиентом до самой смерти. Ты когда-нибудь слышал, чтобы у лысого вдруг выросли волосы? Сред-ний паричок стоит полмиллиона, а самые шикарные бывают и по миллиону. А менять нужно раз в два года. С ума сойти! На машине и то четыре-пять лет можно ездить, и еще скидку дадут, когда покупать будешь. А с париками даже не надейся!

- Ничего себе, - прокомментировал я ее монолог.

- Кроме того, у них есть специальные салоны, где клиен-там моют парики и стригут настоящие волосы. Только пред-ставь: ты уже не можешь прийти к обыкновенному парикма-херу, сесть перед зеркалом, скинуть с себя парик и попросить, чтобы тебя подстригли! С одних этих салонов они столько в карман кладут!

- Ты прямо эксперт в этих делах, - сказал я с восхищением. Сосед Мэй - тип Б - слушал нас с величайшим вниманием.

- Ничего удивительного. Народ в конторе меня любит, обо всем мне рассказывают. Это в самом деле жутко прибыльный бизнес. Парики делают в Юго-Восточной Азии или каких-ни-будь других странах, где труд дешевле. И волосы тоже там поку-пают. В Таиланде или на Филиппинах. Местные женщины про-дают волосы этим фирмам, чтобы таким способом собрать себе на приданое. Бог знает что в мире творится! Сидит здесь какой-нибудь дядя, а волосы у него от индонезийской девушки.

После этих слов я и фирмач (тип Б), повинуясь рефлексу, внимательно оглядели вагон.

На Симбаси мы зашли в офис и получили по конверту, где были анкетные листы и карандаши. Фирма вроде бы занима-ла среди изготовителей париков второе место, но у входа было необычайно тихо. На дверях не было даже вывески, чтобы

133

клиенты не испытывали неудобства при посещении. На кон-вертах и анкетах название фирмы тоже не значилось. Я запол-нил регистрационную карточку, вписав в нее свое имя, адрес, данные об образовании и возраст, и сдал ее в опросный отдел. Вот уж действительно тихое местечко. Никто не кричал в те-лефон, истово не барабанил по клавиатуре компьютера, засу-чив рукава. Все сотрудники были аккуратно одеты, и каждый спокойно занимался своим делом. Как и должно быть в фир-ме такого профиля, среди персонала не было ни одного лысо-го. Возможно, некоторые носили продукцию своей компа-нии, но отличить их от тех, у кого на голове были собственные волосы, мне не удалось. В общем, из всех компаний, где мне приходилось бывать, это была самая удивительная.

Оттуда мы поехали на Гиндзу. У нас оставалось немного времени, и мы решили съесть по гамбургеру в кафе 'Дэйри Куин'.

- Послушай, Заводная Птица! А ты будешь носить парик, если облысеешь? - спросила Мэй.

- Интересный вопрос. Вообще-то я не люблю лишней воз-ни. Taк что скорее всего оставил бы лысину в покое. - И правильно! - сказала она, вытирая салфеткой испачканные в кетчупе губы. - Подумаешь, лысина! Ничего страшного. Она того не стоит, чтобы из-за нее переживать. В ответ я только хмыкнул.

Потом мы три часа просидели у выхода из метро рядом с офи-сом 'Вако'*, считая проходивших мимо плешивцев. Наша позиция, с которой мы могли видеть головы людей, подни-мавшихся и спускавшихся по ступеням лестницы в подземку, позволяла точно определять степень облысения. Мэй называ-ла мне категории: А, Б, В, а я записывал все это в анкетные диеты. Было видно, что эту операцию она проделывала уже

* Одна из ведущих японских компаний, производящих женское белье. Здание ее токийского офиса находится прямо на Гиндзе.

134

много раз, - ни разу не запнулась и не поправилась. Девушка быстро и уверенно разделяла прохожих на категории и ти-хонько, чтобы не привлекать внимания прохожих, называла их мне. Когда мимо проходили сразу несколько лысых, она начинала тарахтеть как пулемет: - А, А, Б, В, Б, А. Один по-жилой мужчина элегантного вида (у него была замечательная седая шевелюра), понаблюдав за нами, спросил:

- Позвольте полюбопытствовать: что это вы делаете?

- Собираем данные, - бросил я.

- А для чего? - не отставал он.

- Для социологии.

- А, В, А, - не останавливалась Мэй.

Мужчину мои слова явно не убедили. Он еще какое-то вре-мя продолжал смотреть на нас, но в конце концов махнул ру-кой и ушел.

Часы на здании универмага 'Мицукоси' на другой стороне улицы пробили четыре. Мы закрыли папки и снова направи-лись в 'Дэйри Куин' выпить кофе. Хотя работа и не требовала особых затрат энергии, у меня как-то странно затекли плечи и шея. Может, оттого, что мы производили наши подсчеты тай-ком. От этого я испытывал нечто похожее на угрызения сове-сти. В метро, по пути в офис на Симбаси, я поймал себя на том, что автоматически распределяю всех попадавшихся на глаза лысых по категориям: Б, В... Я чувствовал, что в бук-вальном смысле дурею от этого, пробовал остановиться, но бороться с инерцией оказалось не под силу. Мы сдали листы в опросный отдел и получили причитавшиеся деньги, кстати, вполне приличные для потраченных времени и сил. Я распи-сался в ведомости и спрятал деньги в карман. Мы снова во-шли в метро, доехали до Синдзюку, пересели там на ветку Одакю и отправились домой. Уже начался час пик, и народу в вагоне было много. Я давно не ездил в переполненной элект-ричке, но особой ностальгии не почувствовал.

- Ничего работенка, правда? - спросила Мэй, стоя рядом со мной в вагоне. - Легкая, и платят нормально.

135

- Ничего, - согласился я, посасывая лимонный леденец.

- В следующий раз поедем? Туда раз в неделю можно ез-дить.

- Почему бы и нет?

- Послушай, Заводная Птица, - сказала Мэй после неболь-шой паузы - с таким видом, будто это только что пришло ей в голову. - Интересно, почему люди так боятся облысеть? Ду-мают, наверное: раз появилась лысина - значит, скоро жизни конец. Вылезают волосы у человека - ему начинает казаться, что вместе с ними и жизнь уходит, что он все быстрее прибли-жается к смерти, к последнему звонку.

Я на минуту задумался над ее словами:

- Да, наверное, кое-кто так считает.

- Ты знаешь, иногда я думаю: что человек чувствует, когда постепенно, понемножку умирает и это тянется долго-долго?

Интересно, что она хотела сказать? Не отпуская поручня, я повернулся и вопросительно посмотрел на нее:

- Постепенно, понемножку умирать... Это как? Что ты имеешь в виду?

- Ну, например... сажают человека в полную темноту од-ного, есть-пить не дают. Вот он постепенно там и умирает.

- Это жестокая и мучительная смерть! Не хотел бы я так.

- Ну а жизнь сама по себе разве не то же самое, а, Заводная Птица? Ведь мы все заперты где-то во мраке, нас лишают еды и питья, и мы медленно, постепенно умираем. Шаг за шагом... я все; ближе к смерти.

- У тебя временами слишком пессимистичные мысли для твоего возраста, - рассмеялся я.

- Песси... какие-какие?

- Пессимистичные. - Я произнес это слово по-английс-ки. - Это когда видишь в жизни только мрачные стороны.

- Пессимистичные, пессимистичные... - Девушка не-сколько раз повторила это слово, а потом пристально и серди-то взглянула на меня: - Мне еще только шестнадцать, и жиз-ни я как следует не знаю. Но могу точно сказать одно: если у меня пессимистичные мысли, тогда непессимистичные взрос-лые - просто идиоты.

10. Легкая рука Смерть в ванне Посланец с прощальным подарком

В этот дом мы перебрались на второй год совместной жизни, осенью. Прежнее наше жилье в Коэндзи должны были пере-страивать, и нам пришлось съезжать. Мы принялись искать дешевую и удобную квартиру, но найти что-нибудь подходя-щее с нашими деньгами было нелегко. Когда мой дядя узнал об этом, он предложил нам пожить в принадлежавшем ему доме в Сэтагая. Он приобрел его еще в молодые годы и про-жил там десять лет. Дом был старый, и дядя хотел снести его и построить на этом месте что-то более функциональное, но дядины планы вошли в противоречие с нормами застройки. Ходили разговоры, что законы скоро должны смягчить. Дядя готов был ждать, но оставь он дом пустовать, пришлось бы платить налог на имущество, сдай каким-то незнакомым лю-дям - могли возникнуть проблемы, когда потребовалось бы освободить его. Поэтому он предложил поселиться здесь нам (и за ту же самую плату, только для покрытия налогов). За это

137

мы брали обязательство освободить дом в течение трех меся-цев, если он попросит об этом. Мы не возражали. Не совсем, правда, ясна была ситуация с налогами, но мы все равно были очень благодарны за возможность пожить какое-то время в отдельном доме. До ближайшей станции по линии Одакю было далековато, зато дом находился в тихом жилом районе и даже имел маленький сад. И хотя дом нам не принадлежал, стоило туда переехать, как мы ощутили себя почти настоящими до-мовладельцами.

Дядя, младший брат моей матери, ничем нам не докучал. Человек прямой и открытый, но в чем-то непредсказуемый, он всегда действовал без лишних слов. Из всей нашей родни я любил его больше всего. Он окончил университет в Токио и устроился диктором на радио, но через десять лет сказал: 'Хва-тит!' - и открыл бар на Гиндзе. В этом скромном маленьком заведении готовили замечательные, настоящие коктейли. Оно стало популярным, и через несколько лет дядя уже владел не-сколькими барами и ресторанами. Все они процветали - у дяди определенно был коммерческий талант. Как-то, еще в студенческие годы, я поинтересовался, как ему удается так здорово вести дела во всех своих 'точках'. Почему на той же Гиндзе, в одном и том же месте, одно заведение процветает, а другое прогорает? Мне это было совершенно непонятно. Дядя вытянул передо мной руки ладонями кверху. 'У меня легкая рука', - только и сказал он. Судя по его серьезному виду, это была не шутка.

Может, у него и впрямь легкая рука. Но кроме этого, он обладал даром собирать вокруг себя способных людей. Дядя назначал им высокую зарплату и хорошо к ним относился, а они уважали его и отдавали работе все силы. 'Если мне попа-дается подходящий человек, я без колебаний даю ему шанс и плачу хорошие деньги, - говорил он мне как-то. - Деньги надо тратить, не думая при этом, приобретешь ты или потеря-ешь. А энергию - беречь на то, чего нельзя купить за деньги'.

Дядя женился поздно. Остепенился уже за сорок, когда до-бился успеха в бизнесе. Его жена была разведенная, на три-четыре года моложе, и тоже имела неплохое состояние. Дядя

138

никогда не рассказывал, где и как с ней познакомился. Тихая женщина, похоже, из хорошей семьи. Ее первый брак тоже был бездетным и, может быть, поэтому оказался неудачным. Как бы там ни было, дядя в свои сорок с лишним хоть и не стал богачом, но мог позволить себе не работать больше как вол, чтобы обеспечивать себя. Кроме дохода от баров и ресто-ранов, он имел годовую ренту с принадлежавших ему домов и квартир, которые сдавал внаем, плюс стабильные дивиденды с вложенного капитала. Наш семейный клан, с уважением от-носившийся к серьезному бизнесу и отличавшийся скромным образом жизни, смотрел на дядю с его ресторанами как на бе-лую ворону, да и он сам как-то с самого начала не очень лю-бил общаться с родней. Но обо мне, своем единственном пле-мяннике, он всегда заботился. С особым вниманием он стал относиться ко мне после смерти матери - она умерла в тот год, когда я поступил в университет. Отношения с отцом, после того как он женился вторично, у меня не складывались. Во времена моей бедной и одинокой студенческой жизни в То-кио дядя часто бесплатно кормил меня в своих ресторанчиках на Гиндзе.

Сам дядя считал житье в отдельном доме слишком хлопот-ным делом и потому жил с женой в квартире в районе Адзабу. Он не был любителем роскоши, но одну прихоть все-таки имел - редкие автомобили. В гараже у него стояли почти ан-тикварные модели 'ягуара' и 'альфа-ромео': обе машины были в прекрасном состоянии и сверкали первозданной чистотой.

Говоря как-то с дядей по телефону по делу, я решил спро-сить о семье Мэй Касахары.

- Касахара, говоришь? - Он задумался на несколько се-кунд. - Не помню таких. Я ведь был холостяком, когда жил там, и с соседями почти не общался.

- Вообще-то меня интересует дом напротив Касахары, тот, где никто не живет, на другой стороне дорожки, - сказал я. - Раньше там вроде бы жили какие-то Мияваки, а сейчас он сто-ит пустой, ставни досками заколочены.

139

- Ах, Мияваки? Ну, его-то я знаю хорошо, - ответил дядя. - Он держал несколько ресторанов, один из них на Гин-дзе. Мы несколько раз встречались по делам. Рестораны у него, честно сказать, были так себе, ничего особенного, но распо-лагались в хороших местах, и дела шли, по-моему, нормально. Мияваки был весьма симпатичным человеком, но каким-то инфантильным. То ли ему не приходилось много работать, то ли он к такой работе не привык, то ли еще что, но с годами он почему-то не взрослел. Знаешь, есть такой тип людей. Кто-то ему насоветовал, и он решил сыграть на фондовом рынке. Купил какие-то сомнительные акции и лишился всего - и денег, и земли, и дома, и ресторанов. Вообще всего! В довер-шение оказалось, что он как раз заложил дом и землю, чтобы открыть новый ресторан. Короче, убрал от забора подпорки - а тут как раз боковой ветер налетел. Все и рухнуло. У него, по-моему, две дочери-невесты.

- И с тех пор в их доме никто не живет.

- Что ты говоришь? Неужели? Значит, ему заблокировали права на распоряжение домом и имуществом. Но я бы тебе не советовал покупать его, даже если будут дешево предлагать.

- Кому? Мне? Мне он никак не по карману. Но почему ты это сказал?

- Когда я собирался там обосноваться, разузнал и об этом доме. С ним что-то не так.

- Там что, привидения водятся?

- Ну, о привидениях не знаю, но ничего хорошего об этом месте я не слышал, - сказал дядя. - До конца войны там жил один довольно известный военный, полковник из армейской элиты. Командовал нашими частями в Северном Китае и здо-рово отличился, но в то же время они там таких дел натвори-ли - ликвидировали пятьсот пленных, посылали на принуди-тельные работы десятки тысяч крестьян. Больше половины из них умерли. Вот такие разговоры ходили. Не знаю, правда это или нет. Перед самым концом войны его отозвали из Китая, и капитуляцию он встретил в Токио. А дело шло к тому, что его должны были отдать под суд за военные преступления. Аме-риканская военная полиция одного за другим забирала гене-

140

ралов и офицеров, которые бесчинствовали в Китае. Он суда дожидаться не собирался, не хотел, чтобы его выставили на позор и затем повесили. Решил покончить с собой, если толь-ко за ним придут. И вот однажды у его дома остановился во-енный джип, из которого вышел американский солдат. Пол-ковник это увидел и без колебаний прострелил себе голову. Он предпочел бы распороть живот на манер самураев, но вре-мени не хватило. Из пистолета, ясное дело, быстрее. Жена полковника последовала за мужем, повесившись на кухне.

- Вот это да!

- Потом оказалось, что это был обыкновенный солдат, ко-торый поехал к своей подружке и заблудился. Остановился дорогу спросить. Сам знаешь, как там у вас легко запутаться. Да, угадать непросто, когда пришло время умирать.

- Это точно.

- Дом какое-то время стоял пустой, но вскоре его купила одна киноактриса. Ты ее, наверное, не знаешь - она играла довольно давно и не была особо знаменитой. Сколько же она там прожила? Лет десять. Она была не замужем и жила лишь с прислугой. Спустя некоторое время у нее развилась какая-то болезнь глаз. Даже вблизи она видела все как в тумане. Но нельзя же актрисе все время играть в очках. Контактные лин-зы тогда только-только появились, были не очень хорошими, и ими мало кто пользовался. Поэтому ей приходилось всегда тщательно изучать съемочную площадку, чтобы запомнить, сколько шагов надо сделать здесь и там, сколько пройти от стены до двери. В общем, она справлялась, ведь это были ста-рые фильмы 'Сётику'* - простенькие семейные драмы. И вот как-то раз она, как обычно, осмотрела место съемок, убеди-лась, что все в порядке, и вернулась к себе в гримерную. А в это время молодой оператор, который был не в курсе дела, слегка передвинул декорации.

- Ой-ё-ёй!

- Короче, она оступилась, упала и после этого не смогла больше ходить. Потом, наверное из-за этого случая, стала еще

* Одна из крупнейших японских кинокомпаний.

141

быстрее терять зрение и почти ослепла. Так жалко ее - ведь была еще и молода, и красива. Ни о каких съемках, конечно, больше не могло быть и речи. Ей оставалось только сидеть дома. А тут еще служанка, которой она полностью доверяла, убежала с каким-то парнем, прихватив ее деньги. Выгребла все подчистую: банковские сбережения, акции. Всё! Ужасная история. И что, ты думаешь, она сделала?

- Судя по всему, все кончилось плохо.

- Еще бы, - сказал дядя. - Она налила в ванну воды, су-нула в нее голову и захлебнулась. Сам понимаешь, какую волю надо иметь, чтобы так умереть.

- Мрачная история.

- Уж куда мрачнее. Вскоре после этого дом купил Мияваки. Место ведь очень хорошее: окрестности замечательные, много солнца, участок большой. Он всем нравился, кто бы его ни смотрел. Но Мияваки тоже слыхал мрачные истории о пре-жних обитателях. Он снес его вместе с фундаментом и поста-вил на том месте новый. Приходили даже синтоистские свя-щенники изгонять злых духов. Но, похоже, все без толку. Кто бы там ни жил, ничего путного не получается. Бывают на зем-ле такие места. Так что мне и задаром этого дома не надо.

Вернувшись с покупками из супермаркета, я подготовил все к ужину. Сложил белье для стирки, убрал его в корзину. Приготовил кофе. День выдался тихий - телефон молчал. Я растя-нулся на диване и читал какую-то книжку. Никто мне не ме-шал. Время от времени в саду раздавался крик Заводной Пти-цы. Больше ничто не нарушало тишину.

В четыре часа позвонили в дверь. Почтальон со словами: 'Вам заказное письмо' вручил мне толстый конверт. Я распи-сался в получении.

На конверте из великолепной рисовой бумаги черными иероглифами, причем кистью, были выведены мои фамилия и адрес. На оборотной стороне значился отправитель - Токутаро Мамия, префектура Хиросима, ну и так далее. Ни имя, ни адрес мне абсолютно ничего не говорили. Судя по тому, как он вла-дел кистью, господин Мамия был человеком в возрасте.

142

Присев на диван, я вскрыл конверт ножницами. Само пись-мо тоже было написано кистью, на старой рисовой бумаге, великолепным легким почерком образованного и воспитан-ного человека. Мне явно недоставало этих качеств, поэтому я с трудом разобрал содержание послания. Его стиль соответ-ствовал почерку - был старомодным и почтительным. Через некоторое время мне все-таки удалось расшифровать напи-санное. Автор письма извещал меня о том, что две недели назад в своем доме в Мэгуро от сердечного приступа скончался про-рицатель Хонда-сан, с которым мы с Кумико когда-то были зна-комы. Он жил один и, по словам врачей, умер быстро и не осо-бенно мучился. Хоть в этом несчастному повезло. Утром его обнаружила прислуга, которая пришла прибрать в доме. Хон-да-сан сидел, уткнувшись лицом в низенький столик, под кото-рым был устроен котацу. Токутаро Мамия служил лейтенантом в Маньчжурии, и случайно ему довелось делить тяготы войны с унтер-офицером Оиси Хондой. От имени родственников по-койного, во исполнение его последней воли, он взял на себя раздачу прощальных подарков*. Хонда-сан оставил инструк-ции, расписанные до мельчайших деталей.

'Судя по его подробному и обстоятельному завещанию, он предчувствовал скорую кончину. В завещании сказано, что он счел бы за счастье, если бы Вы, господин Окада, приняли одну вещь в память о нем, - писал Мамия. - Могу представить, как Вы заняты, господин Окада. Но, согласившись в соответ-ствии с волей покойного принять скромный подарок, что бу-дет напоминать Вам о нем, Вы доставите огромную радость мне, его товарищу по оружию, которому осталось жить совсем немного'. В конце письма стоял адрес, по которому его автор остановился в Токио: район Бункё, Хонго, 2-й квартал. Он жил еще у какого-то Мамия - видимо, родственника.

Я сел писать ответ за столом в кухне, решив изложить его на открытке - коротко и по существу. Однако стоило взять ручку, как оказалось, что нужные слова выходят из-под пера с

* У японцев после смерти человека принято дарить на память его друзь-ям и знакомым принадлежавшие покойному вещи.

143

большим трудом. 'Я имел счастье быть знакомым с господи-ном Хондой и многим ему обязан. Когда я получил от Вас из-вестие о том, что его больше нет, на меня нахлынули воспо-минания. У нас была очень большая разница в возрасте, и знакомство наше продолжалось всего один год, но было в этом человеке что-то, глубоко трогавшее сердца людей. Откровен-но говоря, я никак не ожидал, что господин Хонда вспомнит обо мне и оставит для меня прощальный подарок. Не уверен, что я достоин этой чести, но если такова его воля, я, конечно же, с почтением приму этот дар. Буду рад, если Вы свяжетесь со мной в любое удобное для Вас время'.

Написав это, я опустил открытку в ближайший почтовый ящик и произнес вслух:

Смерть - единственный путь Для тебя плыть свободно. Номонхан.

Кумико вернулась домой почти в десять вечера. Она позво-нила около шести предупредить, что снова задержится и пере-кусит где-нибудь в городе. Предложила, чтобы я ужинал один. Прекрасно, сказал я и приготовил себе что-то на скорую руку. После еды опять взялся за книгу. Потом пришла Кумико, ей захотелось пива, и мы вместе выпили бутылочку. Вид у нее был измученный. Жена уселась за кухонный стол, подперев щеку рукой, и слушала меня, почти не отвечая. Казалось, она думает о чем-то своем. Я сказал, что умер Хонда-сан.

- Неужели? - откликнулась Кумико со вздохом. - Впро-чем, он был уже старый и почти совсем глухой. - Но услышав, что Хонда оставил мне подарок, она так удивилась, будто что-то вдруг свалилось на нас с неба. - Он тебе что-то оставил?

- Именно. Никак не могу понять, почему. Нахмурив брови, Кумико задумалась.

- Видно, ты ему понравился.

- Да мы с ним по-настоящему даже не разговаривали. По крайней мере, я почти ничего не говорил. А если бы и попро-

144

бовал, он все равно ничего бы не услышал. Раз в месяц мы с тобой сидели у него и слушали его истории. Почти все они были о войне, о Номонхане. Как они бросали в танки бутыл-ки с зажигательной смесью, и танки загорались или не загора-лись. Вот и все.

- Не знаю, не знаю. Но что-то в тебе ему понравилось. Это точно. А вообще, я понятия не имею, что у него было на уме.

Кумико опять погрузилась в молчание. Наступила какая-то гнетущая тишина. Я взглянул на календарь: до критических дней было еще далеко. Может, какие-то неприятности на работе?

- С работой напряженка, да? - спросил я.

- Да так, есть немного, - ответила Кумико, сделав глоток и посмотрев на остававшееся в стакане пиво. Я уловил в ее голосе почти вызывающие нотки. - Извини, что задержалась, но ты же знаешь, у нас на работе случается горячка. Я же не каждый день прихожу поздно, правда? Я попросила, чтобы меня особенно не перегружали. Я ведь все-таки замужем.

Я кивнул:

- Работа есть работа. Бывает, что и задержаться надо. Тут уж ничего не поделаешь. Я просто боюсь, что ты очень устаешь.

Кумико долго мылась под душем. А я пил пиво и листал какой-то еженедельник, принесенный ею.

Случайно сунув руку в карман, я обнаружил там деньги от изготовителей париков: они так и лежали в конверте. Об этом заработке я ничего Кумико не сказал - и не потому, что хотел его скрыть. Просто я как-то упустил возможность сразу рас-сказать об этом, а делать это сейчас уже не хотелось. Чем боль-ше проходило времени, тем почему-то труднее было предста-вить, как я буду об этом говорить. Что я познакомился с шестнадцатилетней девчонкой со странностями, живущей по соседству, и мы отправились вместе с ней собирать статисти-ку для фирмы каких-то париков? Заплатили, мол, не так пло-хо, как я думал. Вот и все объяснения. Возможно, Кумико ска-зала бы: 'Правда? Замечательно!' - и на этом бы все кончилось. А может быть, и нет. Вдруг она захотела бы по-больше узнать о Мэй Касахаре? Вдруг ее взволновало бы мое знакомство с девушкой шестнадцати лет? Тогда пришлось бы

145

рассказывать все с самого начала: когда, где и как мы повстре-чались. А я не мастер таких историй.

Я достал деньги из конверта и переложил в бумажник, кон-верт скомкал и выбросил в корзину для бумаг. Вот так у людей заводятся секреты, подумал я. Все происходит не сразу, посте-пенно. Я не собирался что-либо нарочно скрывать от Кумико. В конце концов, дело не настолько серьезное. Сказал бы я о Мэй или нет - не имело большого значения. Но стоило мино-вать некую деликатную стадию, как независимо от моих перво-начальных намерений это стало превращаться в непроницае-мую тайну. То же самое - с Критой Кано. Я рассказал Кумико, что к нам приходила младшая сестра Мальты по имени Крита. Что она была одета по моде начала 60-х. Что взяла у нас из-под крана образцы воды. Но промолчал о том, что после этого она вдруг ни с того ни с сего разоткровенничалась и посреди своего рассказа исчезла, не сказав ни слова. Промолчал потому, что никогда не смог бы воспроизвести и точно передать Кумико все детали этой совершенно дикой истории. Кроме того, жена вряд ли обрадовалась бы, узнав, что Крита Кано, закончив свои дела, еще долго сидела у нас и поверяла мне свои личные тай-ны. Вот так у меня появился еще один маленький секрет.

Может, у Кумико тоже есть от меня секреты. Если и так, я со всеми своими тайнами не мог упрекать ее за это. Боюсь, их у меня больше, чем у жены. Как ни крути, но у Кумико что на уме, то и на языке. Она из того типа людей, которые говорят и думают одновременно. А я совсем другой человек.

От этих размышлений сделалось как-то тревожно. Я напра-вился в ванную и встал в дверях. Кумико переоделась в голу-бую пижаму и сушила волосы полотенцем перед зеркалом, спиной ко мне.

- Я все о работе думаю. Попросил приятелей поискать что-нибудь, да и сам сходил в несколько мест. Работа вообще-то есть, и начинать можно в любое время. Хоть завтра, если нуж-но. Но я все никак не решусь, вот в чем дело. Просто нет уве-ренности, надо мне это или нет. Работу разве так выбирают?

- Поэтому-то я тебе и говорю: делай так, как считаешь нуж-ным, - заговорила Кумико, глядя на мое отражение в зерка-

146

ле. - Никто ведь не гонит тебя на работу. Если тебя матери-альная сторона волнует, то напрасно. Другое дело, если тут психология: то есть тебе без работы тяжело и ты чувствуешь себя не в своей тарелке оттого, что я одна работаю, а ты си-дишь дома на хозяйстве. Тогда, может, тебе действительно куда-нибудь устроиться. Меня и то, и другое устраивает. Так что решай сам.

- Конечно, в конце концов я должен найти работу. Это факт. Нельзя же всю жизнь болтаться без дела. И рано или поздно найду. Но, откровенно говоря, сейчас просто не знаю, куда пойти. Когда я уволился с прошлой работы, какое-то вре-мя казалось, что стоит опять заняться чем-нибудь по юриди-ческой части. Есть кое-какие связи. Но сейчас такого настроя уже нет. Чем дальше, тем меньше мне это интересно.

Жена опять посмотрела на меня в зеркало.

- Выходит, я знаю, что делать не хочу, но вот что хочу де-лать - понятия не имею. Сказали бы мне: 'Давай, действуй!' - кажется, все бы сделал. А так... прямо не знаю.

- Ну, в таком случае, - сказала она, опустив руку с поло-тенцем и обернувшись ко мне, - раз надоели законы - бро-сай это дело совсем. И про экзамены на адвоката забудь. Не-чего спешить с работой. Не знаешь, что тебе нужно, - подожди. Так ведь?

Я кивнул:

- Просто захотелось объяснить тебе, что я об этом думаю.

- Понятно, - сказала Кумико.

Я пошел на кухню и принялся мыть стаканы. Кумико вы-шла из ванной и присела за кухонным столом.

- Ты знаешь, кто мне звонил сегодня днем? Брат.

- Да неужели?

- Похоже, он всерьез собрался участвовать в выборах. Мож-но сказать, это уже почти решено.

- В выборах?! - От удивления я на несколько секунд даже потерял голос. - Ты имеешь в виду... в парламент?

- Именно. Говорят, его просят выставить свою кандидату-ру в округе в Ниигате, где всегда баллотировался дядя.

147

- Но разве округ не переходит по наследству дядиному сыну, твоему двоюродному брату*? Он ведь собирался бросить свое директорство в 'Дэнцу'** и вернуться в Ниигату.

Кумико достала ватные палочки и принялась чистить уши.

- Действительно, был такой план, но двоюродный брат от этого отказался. У него семья в Токио, хорошая работа, и он совсем не хочет перебираться в Ниигату, чтобы стать депута-том. Потом, его жена категорически против. Короче, он не собирается ради этого жертвовать семьей.

Старшего брата отца Кумико четыре или пять раз выбирали в том округе депутатом нижней палаты от Ниигаты. Полити-ческим тяжеловесом назвать его было нельзя, и тем не менее он сделал вполне приличную карьеру - был даже один раз мини-стром, правда, на второстепенном посту. Однако из-за преклон-ного возраста и проблем с сердцем снова идти на выборы ему было трудно. Надо было подыскивать замену. Из двух дядиных сыновей старший с самого начала не проявлял к политике ни-какого интереса, поэтому, естественно, оставался младший.

- В общем, народ в округе спит и видит, чтобы на выборы пошел брат. Они хотят молодого, дельного и энергичного. Такого, кто мог бы несколько сроков депутатствовать и стать влиятельной фигурой в Токио. У брата есть имя, да и моло-дежь за него проголосует, тут и говорить нечего. Конечно, на-ладить контакт с местными ему будет нелегко, но у него силь-ная группа поддержки. Они этим и займутся, а брат вполне может жить в Токио, если захочет. Единственное, что от него требуется, - появиться в своем округе во время выборов.

Я не мог представить Нобору Ватая депутатом парламента.

- И что ты об этом думаешь? - обратился я к Кумико.

- Ты же знаешь: я не имею никакого отношения к его де-лам. Пусть будет хоть депутатом, хоть космонавтом. Мне все равно.

* Ситуация, когда престарелый политик перед уходом на покой 'пристра-ивает' сына или племянника, готовя почву для его избрания в их 'семей-ном' округе вместо себя, - весьма распространенное явление в японской политике.

** Крупнейшая в Японии рекламная компания.

148

- А зачем ему тогда с тобой советоваться?

- Ну что ты говоришь? - сухо ответила жена. - И не ду-мал он со мной советоваться. Ему мое мнение ни к чему. Он всего-навсего поставил меня в известность. Я все-таки счита-юсь членом семьи.

- Хорошо, - сказал я. - А как ты думаешь, не будет у него проблем из-за того, что он в разводе и сейчас не женат?

- Не знаю. Я в политике и выборах мало разбираюсь. Мне это совсем неинтересно. Но в любом случае второй раз он не женится. Ни за что. Ему и в первый раз не надо было женить-ся. Ему нужно другое. Совершенно другое, не то, что тебе или мне. Это точно.

- Интересно!

Кумико завернула в бумажную салфетку две использован-ные палочки и выбросила в мусорное ведро. Подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза:

- Как-то давным-давно я случайно увидела, как он мас-турбировал. Я подумала, что в комнате никого нет, открыла дверь и застала его.

- Ну и что же? С кем не бывает.

- Да погоди, - вздохнула она. - Это было года через три после смерти сестры. Наверное, он уже был студентом, а я учи-лась в четвертом классе. Мать долго колебалась, что делать с одеждой, оставшейся после сестры, - избавиться от нее или сохранить. В конце концов решила оставить: что-то могло по-дойти мне, когда подрасту. Все это положили в картонную коробку и убрали в шкаф. Так вот, брат достал ее одежду и мастурбировал, вдыхая ее запах.

Я молчал.

- Я тогда была еще маленькая и ничего не знала о сексе, поэтому толком не поняла, что он делает. И все-таки сообра-зила: это что-то непристойное, извращенное, нечто гораздо более серьезное, чем казалось, - покачала головой Кумико.

- А он знает, что ты его тогда застала?

- Конечно. Он меня видел.

- А что стало с одеждой сестры? Ты ее потом носила?

- Ну уж нет!

149

- Что же получается? Он что, был влюблен в сестру?

- Не знаю, было у него к ней влечение или нет. Но что-то, конечно, было, и мне кажется, он до сих пор не может этого забыть. Поэтому я и говорю: не надо было ему жениться.

Кумико замолчала. Мы долго сидели, не говоря ни слова.

- У брата на этой почве какие-то психологические пробле-мы. Они, разумеется, в той или иной степени есть у каждого. Но его проблемы - совсем не то, что мои или твои. Намного глубже, гораздо серьезнее. И он ни за что не будет выставлять перед другими людьми эти свои отклонения и слабости. По-нимаешь, о чем я говорю? Еще эти выборы... Я что-то беспо-коюсь.

- Беспокоишься? О чем?

- Сама не знаю. Просто есть что-то такое... - сказала она. - Ну ладно. Что-то я устала. Хватит на сегодня. Давай спать.

Чистя зубы в ванной, я рассматривал в зеркале свое лицо. За три месяца после ухода с работы я редко выбирался на люди. Перемещался между соседними магазинами, нашим бассей-ном и домом. Если не считать походов на Гиндзу и гостиницу на Синагаве, дальше химчистки на станции я от дома не уда-лялся. За эти месяцы не виделся почти ни с кем - кроме Ку-мико, только с сестрами Кано и Мэй Касахарой. Очень тес-ный, почти неподвижный мирок. Но чем теснее и покойнее становился этот мой мир, тем больше, казалось, он наполня-ется странными вещами и людьми. Они точно прятались в ожидании, когда я остановлюсь. И с каждым разом, когда За-водная Птица прилетала к нам в сад и заводила свою пружи-ну, мир все глубже и глубже погружался в хаос.

Я прополоскал рот и еще какое-то время любовался на себя в зеркало.

'Понятия не имею', - сказал я, обращаясь к самому себе. Мне уже тридцать лет, а я остановился на дороге и ни о чем не имею понятия.

Войдя в спальню, я обнаружил, что Кумико уже спит.

11. Лейтенант Мамия Что получается из теплой грязи Туалетная вода

Через три дня позвонил Токутаро Мамия. Звонок раздался в полвосьмого утра, когда мы с женой завтракали.

- Простите великодушно за ранний звонок. Надеюсь, я не разбудил вас. - Судя по голосу, Мамия-сан искренне боялся причинить нам неудобство.

Я успокоил его, сказав, что всегда поднимаюсь рано - сра-зу после шести.

Он поблагодарил меня за открытку и сказал, что хотел обя-зательно связаться со мной до того, как я уйду на работу. И до-бавил, что будет очень признателен, если мы сможем встре-титься сегодня на несколько минут во время моего обеденного перерыва. Дело в том, что вечером он хотел вернуться на 'син-кансэне'* в Хиросиму. Поначалу Мамия-сан планировал про-

* Скоростные железнодорожные экспрессы, связывающие многие рай-оны и крупные города Японии.

151

быть в Токио подольше, но появились неотложные дела, и вот теперь надо срочно уезжать.

Я сообщил, что временно сижу без работы и целый день свободен, поэтому мы можем увидеться, когда ему удобно - утром, днем или вечером.

- Но, может быть, у вас какие-то дела сегодня? - поинте-ресовался он, демонстрируя хорошие манеры. Я ответил, что никаких дел у меня нет.

- В таком случае, если позволите, я загляну к вам в десять утра.

- Прекрасно! Жду вас.

- Ну тогда до скорой встречи, - сказал он и положил трубку.

Положив трубку, я сообразил, что забыл объяснить Мамия-сан дорогу до нашего дома от станции. А впрочем, раз он зна-ет адрес, как-нибудь доберется - было бы желание.

- Кто это? - поинтересовалась Кумико.

- Тот самый человек, что раздает подарки на память о Хонде-сан. Обещал зайти сегодня до обеда.

- Правда? - Жена сделала глоток кофе и стала намазывать масло на тост. - Очень любезно с его стороны.

- Вот уж действительно.

- Кстати, может, надо помянуть Хонду-сан, хотя бы тебе? Сходить к нему домой, поставить поминальные свечи?

- Пожалуй. Я спрошу у Мамия-сан.

Собираясь на работу, Кумико попросила застегнуть у нее на спине молнию. Она надела облегающее платье, и с молнией пришлось повозиться. Я уловил очень приятный запах, заме-чательно подходивший летнему утру.

- У тебя новая туалетная вода? - спросил я. Кумико ничего не ответила, лишь взглянула на часы и по-правила рукой волосы.

- Я побежала. - И с этими словами она взяла со стола су-мочку.

Я заканчивал уборку в маленькой - площадью четыре с поло-виной татами* - комнатке, служившей Кумико рабочим каби-

* Татами - единица измерения площади в японском доме; равна 1,5 кв. м.

152

нетом, и, вытряхивая мусор из корзины, заметил желтую лен-точку. Она торчала из-под исписанного листка и рекламных конвертов. Яркая, блестящая, она сразу бросилась мне в глаза. Такими лентами украшают подарочные упаковки. Я потянул ленту из корзины. Вместе с ней лежала оберточная бумага из универмага 'Мацуя', а под ней обнаружилась коробочка с эм-блемой 'Кристиан Диор'. Внутри коробочки имелось углубле-ние в форме флакона. По одному виду можно было догадаться, что там лежала довольно дорогая вещь. Я взял коробочку, за-шел с ней в ванную и открыл шкафчик, где Кумико хранила свою косметику. Там стоял едва начатый флакончик туалетной воды 'Кристиан Диор', точно такой же формы, как углубление в коробочке. Я открутил золоченую пробку и понюхал. Запах был тот же, что я уловил утром, застегивая Кумико платье.

Усевшись на диван, я попробовал собраться с мыслями. Ясно, что туалетную воду Кумико подарили. Ничего себе по-дарочек - недешевый. Кто-то купил в 'Мацуя' и ленточку нацепил. Если мужчина, значит, он с Кумико в довольно близ-ких отношениях, потому что просто так женщинам (тем более замужним) туалетную воду не дарят. Если же это какая-нибудь ее подруга... а разве женщины дарят друг другу туалетную воду? Этого я не знал. Мне было известно одно: у Кумико в это время нет никакого повода получать такие подарки. День рождения у нее в мае. Годовщина нашей свадьбы - тоже в мае. Может быть, она сама купила туалетную воду, попросив в магазине прикре-пить на упаковку красивую ленточку? Но зачем?

Я вздохнул и посмотрел в потолок.

Что, если спросить у Кумико напрямую: 'Кто купил тебе эту воду?' А она возьмет и ответит: 'Ах, эту! У одной девочки с работы личные проблемы, и я кое-что для нее сделала. В об-щем, долго объяснять. Она попала в серьезную передрягу, а я ей помогла по доброте душевной. Замечательный запах, оце-ни! И стоит ого-го!'

Что ж, звучит вполне убедительно. И разговору конец. То-гда нечего и задавать такие вопросы. Нечего волноваться.

Но что-то не давало мне покоя. Кумико должна была рас-сказать мне об этой воде. Если у нее было время прийти до-

153

мой, войти к себе, развязать ленточку, снять упаковку, открыть коробочку, выбросить все в мусорную корзину и еще поста-вить флакон в шкаф в ванной, то уж сказать: 'Посмотри, что мне подарила одна девушка с работы!' - она могла бы впол-не. Но промолчала. Возможно, посчитала это темой, не заслу-живающей внимания. Но даже если так, теперь эта история приобрела ореол тайны. Вот что меня тревожило.

Я долго в задумчивости смотрел в потолок. Пробовал ду-мать о чем-нибудь другом, но голова работать отказывалась. Я вспоминал, как застегивал на Кумико платье: ее гладкую бе-лую спину, аромат туалетной воды. Впервые за несколько ме-сяцев меня потянуло курить. Взять сигарету, поднести огонь, вдохнуть полные легкие дыма. Это бы как-то успокоило. Но сигарет не было. За неимением лучшего я принялся сосать лимонный леденец.

Без десяти десять зазвонил телефон. 'Лейтенант Мамия', - подумал было я. Отыскать дорогу к нашему дому действитель-но нелегко, и даже не раз бывавшим у нас людям иногда при-ходилось плутать. Но это был не он. Из трубки донесся голос той самой таинственной дамочки, что донимала меня на днях своими бессмысленными звонками.

- Привет! Давненько тебя не слышала! Ну как? Понрави-лось в прошлый раз? Немножко расшевелился, правда? Что же ты трубку-то бросил? На самом интересном месте!

В какой-то момент мне показалось, что она говорит о том моем сне, в котором Крита Кано довела меня до оргазма. Но речь шла о ее звонке в день, когда я варил спагетти.

- У меня сейчас совершенно нет времени, - сказал я. - Через десять минут ко мне придет один человек, а мне надо еще кое-что сделать.

- Что-то ты слишком деловой для безработного, - насмеш-ливо сказала она. Как и в прошлый раз, ее интонации меня-лись, как картинки в калейдоскопе. - То варишь спагетти, то гостей поджидаешь. Впрочем, десяти минут нам хватит. Давай поболтаем десять минут. А придет твой гость - можешь труб-ку положить.

154

Мне тут же захотелось, ни слова не говоря, послушаться ее совета, но я не смог. Я еще не разобрался с туалетной водой, и мне хотелось поговорить, все равно с кем.

- Послушай, ты кто все-таки такая? - Задав этот вопрос, я взял лежавший рядом с телефоном карандаш и начал крутить его. - Ты уверена, что я в самом деле тебя знаю?

- Само собой. И я тебя знаю, и ты меня знаешь. С такими вещами не шутят. У меня не так много времени, чтобы назва-нивать совершенно незнакомым людям. Я ведь уже тебе это говорила. У тебя что - провалы в памяти?

- Я никак не пойму. Знаешь...

- Хватит! - резко оборвала она меня. - Не ломай себе го-лову. Еще раз говорю: я знаю тебя, а ты - меня. Послушай! Я буду с тобой очень ласкова. А тебе делать ничего не надо. Классно, правда? Ничего не делаешь, ни за что не отвечаешь. Все делаю я. Всё. Это же полный кайф! Брось себе загадки загадывать. Не усложняй жизнь и выбрось все из головы. Пред-ставь, что теплым весенним днем ты лежишь после полудня в мягкой грязи.

Я ничего не отвечал.

- Представь: ты спишь, тебе снится сон, ты ничком лежишь в теплой грязи. Забудь о жене. Забудь, что у тебя нет работы. Не думай о будущем. Обо всем забудь. Все мы вышли из теп-лой грязи и когда-нибудь вернемся в нее. В конце концов... Эй, Окада-сан! Когда ты последний раз трахался с женой? Помнишь? Давно, наверное? Недели две назад?

- Ну довольно! Ко мне уже пришли, - прервал я ее.

- Ах, еще больше? Я по твоему голосу понимаю. Три недели? Я молчал.

- Ладно, ке обращай внимания. - Ее голос напомнил мне шуршание щеточки, которой сметают скопившуюся в склад-ках оконных штор пыль. - Вообще это ваша проблема - твоя и твоей жены. А я тебе сделаю все, что захочешь. И никакой ответственности. Стоит только повернуть за угол - и ты ока-жешься там. В мире, который ты никогда не видел. У тебя есть 'белые пятна', ты еще не понял?

155

Я по-прежнему молчал, крепко сжав в руке телефонную трубку.

- Оглянись вокруг, - продолжала женщина. - Оглянись и скажи: что ты видишь?

Тут в прихожей раздался звонок. Я с облегчением вздохнул и без слов положил трубку на рычаг.

Лейтенант Мамия оказался высоким стариком с красиво по-саженной лысеющей головой и в очках в золотой оправе. У не-го была смуглая кожа и здоровый вид человека, привыкшего к физическому труду. Ни грамма лишнего веса. Уголки глаз про-резали глубокие морщинки - симметрично, по три с каждой стороны. Из-за этого казалось, что он вот-вот зажмурится от яркого света. Сказать, сколько ему лет, было трудно, хотя, конечно, уже за семьдесят. Похоже, в молодости мой гость отличался отменным здоровьем. Об этом говорили прямая осанка и четкие экономные движения. Он держался почти-тельно и в разговоре производил впечатление настоящей, не-показной основательности. В нем чувствовался человек, ко-торый привык принимать решения самостоятельно и отве-чать за них. На Мамия-сан был неприметный строгий светло-серый костюм, белая рубашка и галстук в серую и черную полоску. Для душного и влажного июльского утра костюм был слишком плотным, но испарины на его лице я не заметил. Левую руку ему заменял протез с тонкой перчаткой одинако-вого с костюмом светло-серого цвета. По сравнению с загоре-лой, поросшей волосами правой рукой затянутый в серую пер-чатку протез казался холодным и неестественным.

Я усадил гостя на диван в гостиной и предложил зеленого чая.

Мамия-сан извинился, что пришел без визитной карточки:

- В Хиросиме я преподавал в сельской школе, потом вы-шел на пенсию. Теперь вот бездельничаю. Есть участок земли, я кое-что на нем выращиваю - так, больше для интереса. Потому и карточек нет. Не обессудьте.

У меня карточек тоже не было.

156

- Извините, Окада-сан, можно поинтересоваться, сколько вам лет?

- Тридцать, - ответил я.

Он кивнул, сделал глоток чая. Интересно, что он подумал, узнав, сколько мне лет?

- Какое у вас тихое место, - проговорил Мамия-сан, что-бы сменить тему.

Я рассказал, как почти задаром снял дом у дяди, добавив, что если бы не это, мы с нашими доходами не могли бы себе позво-лить и вполовину меньшее жилье. Кивая, гость осторожно, бо-ясь показаться нескромным, оглядел нашу обитель. Я тоже ос-мотрелся. 'Оглянись вокруг', - послышался мне голос той женщины. Снова бросив взгляд вокруг себя, я почувствовал, будто воздух наполняется каким-то холодом и безучастием.

- В этот раз я пробыл в Токио пару недель, - сказал лейте-нант Мамия, - и вы последний, кому мне нужно оставить память о Хонде-сан. Теперь я могу спокойно возвращаться в Хиросиму.

- Мне хотелось бы побывать дома у Хонды-сан и хотя бы поставить свечи.

- Это очень благородно с вашей стороны, но Хонда-сан родом с Хоккайдо, из Асахикавы*, и его могила там. Родствен-ники приезжали, чтобы разобрать вещи у него в доме в Мэгуро, и уже вернулись к себе.

- Вот как? Выходит, у Хонды-сан была семья, а он жил в Токио один?

- Совершенно верно. Его сын, он живет в Асахикаве, очень беспокоился из-за этого, да и люди могли бог знает что поду-мать. Вроде бы он звал старика переехать к нему, но тот все отказывался.

- У него есть сын? - Слова Мамия меня удивили. Я поче-му-то думал, что Хонда-сан остался совсем один. - А его жена? Она еще раньше умерла?

- Тут довольно запутанная история. Его жена вскоре после войны связалась с другим мужчиной, и они вместе покончи-

* Город в центральной части Хоккайдо.

157

ли жизнь самоубийством. Когда же это было? Году в пятиде-сятом или пятьдесят первом. Подробностей я не знаю. Хон-да-сан об этом не распространялся, а мне было неловко спра-шивать. Я кивнул.

- После этого он один растил детей - сына и дочку, а ког-да у них началась своя жизнь, перебрался в Токио и, как вам известно, занялся прорицательством.

- А в Асахикаве чем он занимался?

- У них на пару с братом была типография.

Я попробовал представить Хонду-сан в комбинезоне у ти-пографского станка за проверкой каких-нибудь пробных от-тисков, однако мне он запомнился немного неряшливым ста-риком в грязноватом кимоно с поясом, который больше подходит для ночного халата. Старик и летом, и зимой сидел за котацу и перебирал палочки для гадания.

Тем временем лейтенант Мамия ловко развязал фуросики* и достал какой-то предмет, по форме напоминавший неболь-шую коробку со сладостями. Он был завернут в грубую обер-точную бумагу и несколько раз туго перевязан шнурком. Ма-мия положил сверток на стол и подвинул ко мне.

- Это та самая вещь, которую Хонда-сан просил передать вам на память.

Я взял сверток в руки. Он почти ничего не весил, а о содер-жимом можно было только догадываться.

- Можно посмотреть, что там? Лейтенант Мамия покачал головой:

- Извините, но Хонда-сан просил, чтобы вы развернули сверток, когда будете один.

Я кивнул и положил подарок Хонды-сан на стол.

- По правде говоря, - продолжал Мамия, - я получил от него письмо всего за день до его смерти. Он писал, что, навер-ное, скоро умрет. 'Смерти я совсем не боюсь. Такова воля неба, и остается только ей подчиниться. Не выполнено, правда, одно

* Большой цветной платок, в котором японцы часто носят книги и дру-гие небольшие предметы.

158

дело. В шкафу у меня дома лежат кое-какие вещи, которые я думал оставить разным людям. Но, похоже, самому мне с этим уже не справиться. Поэтому хочу попросить тебя раздать их; список я составил на отдельном листе. Прекрасно понимаю, какое это нахальство с моей стороны, но это моя последняя просьба перед смертью, и надеюсь, ты мне в ней не откажешь'. Надо сказать, письмо Хонды-сан было для меня большой нео-жиданностью - наша переписка оборвалась несколько лет назад - наверное, уже шесть-семь... Я тут же написал ему от-вет, но почта прислала мое письмо обратно с извещением от его сына, что Хонда-сан скончался. Он отхлебнул чай из чашки.

- Хонда-сан знал, когда умрет. Должно быть, он достиг такого состояния духа, какого мне, например, никогда не до-биться. Вы правильно написали в своей открытке: в нем было нечто, глубоко трогавшее других людей. Я почувствовал это еще весной 38-го, когда встретился с ним в первый раз.

- Вы были с ним в одной части у Номонхана?

- Нет-нет, - отвечал Мамия, покусывая губы. - Мы слу-жили в разных частях, даже в разных дивизиях. Судьба свела нас как раз перед Номонханом, мы вместе участвовали в од-ной небольшой операции. Потом капрала Хонду ранило у Номонхана, и его отправили обратно в Японию. А я у Номон-хана не был. Вот... - Лейтенант Мамия приподнял левую руку в перчатке. - Потерял руку в августе 45-го во время наступле-ния Советской армии. Мы отбивали танковую атаку, и мне в плечо попала пуля из станкового пулемета. Я потерял созна-ние, и советский танк раздавил мне руку гусеницей. Попал в плен, меня лечили в госпитале в Чите, а потом отправили в Сибирь, в лагерь, где я просидел до 1949 года. Как отправили меня в 37-м в Маньчжурию, так я и провел на материке две-надцать лет, ни разу не ступив на японскую землю. Родствен-ники решили, что я погиб в боях с русскими, устроили мне могилу на нашем кладбище. До отъезда из Японии мы вроде бы объяснились с одной девушкой, а когда я вернулся, она уже была замужем за другим. Что ж поделаешь? Двенадцать лет прошло. Это большой срок.

159

Я кивнул.

- Извините меня, Окада-сан, - сказал он. - Молодому человеку, как вы, наверное, скучно слушать разговоры о про-шлом. Но мне хочется сказать еще одну вещь: мы в те годы были самыми обычными парнями - такими же, как вы. Я со-бирался стать учителем и никогда не думал служить в армии. Но после университета меня сразу призвали, не спрашивая моего мнения, направили на офицерские курсы, и дело кон-чилось тем, что я на все эти годы засел на чужбине. И моя жизнь стала похожа на сон.

Проговорив это, лейтенант Мамия умолк.

- Не могли бы вы рассказать, как познакомились с Хондой-сан? - поинтересовался я после некоторой паузы. Мне в самом деле хотелось знать, что он был за человек раньше, до нашей с ним встречи.

Мой гость размышлял о чем-то, спокойно положив руки на колени. Он не выглядел растерянным, просто задумался.

- Боюсь, это будет длинная история.

- Ничего-ничего, - сказал я.

- Об этом я никогда никому не рассказывал. И Хонда-сан, уверен, тоже. Дело в том, что мы с ним... решили молчать. Но Хонда-сан умер. Остался я один. Так что если и расскажу вам, это уже никому не повредит.

И лейтенант Мамия начал свой рассказ.

12. Долгий рассказ лейтенанта Мамия (часть 1)

Меня перевели в Маньчжурию в начале 1937 года. Я был тогда младшим лейтенантом и прибыл в распоряжение Генераль-ного штаба Квантунской армии в Синьцзине*. В университете моей специальностью была география, поэтому меня опреде-лили в команду топографов, которая занималась составлени-ем карт. С этим мне сильно повезло. Для армии, надо прямо сказать, мои обязанности были не из тяжелых.

В Маньчжурии тогда было относительно спокойно - во всяком случае, стабильно. После 'китайского инцидента'** военные действия переместились из Маньчжурии на китайс-кую территорию, и воевать приходилось не Квантунской ар-мии, а нашему экспедиционному корпусу в Китае. Конечно, операции по ликвидации партизан, нападавших на наши час-ти, еще продолжались, но они проходили больше в отдален-ных районах, в глубине китайской территории, и, в общем, их вылазки пошли на спад. А мощная Квантунская армия оста-

* Ныне Чанчунь, город в Севере-Восточном Китае, административный центр провинции Гирин.

** Или 'инцидент у Лугоуцяо' ('инцидент на мосту Марко Поло'). Воо-руженное столкновение, происшедшее 7 июля 1937 г. между японскими и китайскими войсками недалеко от Пекина и переросшее в войну между двумя странами.

161

валась в Маньчжурии для поддержания порядка и безопасно-сти в новоиспеченном 'независимом' государстве Маньчжоуго и поглядывала на север.

Несмотря на царившее вокруг спокойствие, все-таки шла вой-на, поэтому маневры и учения продолжались непрерывно. К сча-стью, я мог в них не участвовать. Учения проходили в жуткий холод, в сорок - пятьдесят градусов мороза, когда один невер-ный шаг мог стоить человеку жизни. Каждый раз после манев-ров сотни солдат получали обморожения и отправлялись на ле-чение в госпитали или на горячие источники. Синьцзинь, конечно, нельзя было назвать большим городом, и все же это было экзотическое и интересное место, где при желании мы мог-ли недурно развлекаться. Мы, вновь приписанные офицеры-хо-лостяки, жили все вместе, но не в казарме, а в некоем подобии пансиона. Это больше походило на продолжение вольной сту-денческой жизни, и я беззаботно подумывал о том, что не имел бы ничего против, если бы время и дальше мирно тянулось день за днем и моя служба закончилась без всяких происшествий.

Но это было зыбкое благополучие. За пределами нашего солнечного мирка не прекращались ожесточенные бои. Боль-шинство японцев, во всяком случае те, кто имел голову на плечах, понимали, что война в Китае - непролазная трясина, из которой невозможно выбраться. Сколько бы сражений ме-стного значения мы ни выиграли, надолго оккупировать и взять под контроль такую огромную страну невозможно. Это становилось ясно при трезвом размышлении. Как и следовало думать, чем дольше шла война, тем больше становилось уби-тых и раненых. К тому же стремительно ухудшались отноше-ния с Америкой. Военные тучи сгущались с каждым днем, это ощущалось даже в Японии. Шли мрачные годы: 37-й, 38-й... Но беззаботное офицерское житье в Синьцзине, по правде говоря, поневоле наводило на мысль: 'Война? Какая еще вой-на?' Ведь мы развлекались каждый вечер: подогревали себя выпивкой и болтовней, ходили в кафе, где проводили время с девушками из семей русских белоэмигрантов.

И вот как-то в конце апреля 1938 года меня вызвал офицер Генштаба и представил одетому в штатское человеку по фа-

162

милии Ямамото. Он был невысокого роста, коротко стрижен-ный, с усами. На вид лет тридцать пять. Сзади на шее у него был шрам, оставленный, наверное, каким-то холодным ору-жием. Вызвавший меня офицер сказал:

- Ямамото-сан - гражданское лицо. По поручению коман-дования он изучает жизнь и обычаи монголов, живущих в Маньчжоу-го. На этот раз ему предстоит отправиться на гра-ницу с Монголией, в степь Хулунбуир, и мы выделяем ему несколько человек для охраны. Вы включены в состав этой группы.

Его словам я не поверил. Хотя этот Ямамото и был одет в цивильную одежду, сразу было видно, что он профессиональ-ный военный. Об этом говорили взгляд, манера говорить, осан-ка. Старший офицер и, возможно, с разведывательным зада-нием, подумал я, поэтому и скрывает свою принадлежность к армии. Все это вызывало какие-то дурные предчувствия.

Ямамото в сопровождающие выделили, кроме меня, еще двух человек. Для охраны количество явно недостаточное, но более многочисленная группа привлекла бы внимание мон-гольских войск, развернутых вдоль границы. Наверное, вы подумаете, что мы представляли горстку отборных людей, но на самом деле было не так. Хотя бы потому, что единствен-ным офицером в этой группе числился я, человек, не имев-ший абсолютно никакого боевого опыта. Боеспособной еди-ницей можно было считать только унтера Хамано. Я его хорошо знал - он был приписан к штабу. Жесткий парень, выбившийся в унтеры из самых низов и отличившийся в боях в Китае. Высокий, крепкий и бесстрашный - одним словом, из тех, на кого можно положиться в трудную минуту. Но я никак не мог понять, зачем в нашу группу включили капрала по имени Хонда. Его, как и меня, совсем недавно перевели из Японии, и ему, конечно, еще не довелось понюхать пороху. Казалось, этот тихий, неразговорчивый человек в бою ничем не мог быть полезен. Но он был приписан к 7-й дивизии, а это значило, что Генштаб специально перевел его к нам для учас-тия в готовившейся экспедиции. Лишь много позже мне стало понятно, в чем состояла ценность этого человека.

163

Меня назначили старшим группы охраны потому, что я от-вечал за топографическое описание местности на западной границе Маньчжоу-го, в течении реки Халхин-Гол. Моя глав-ная задача состояла в проверке точности и полноты карт этого района. Несколько раз я даже облетал его на самолете. Пред-полагалось, что мое присутствие как-то поможет делу. Вместе с тем передо мной поставили еще одну задачу - собрать под-робные данные о местности для составления более точных карт. Короче, одним ударом хотели убить двух зайцев. Надо признать, что карты Хулунбуирской степи на границе с Монго-лией, которые мы тогда имели, оставляли желать много лучше-го и мало отличались от тех, что рисовали в Китае во времена Цинской династии*. После создания Маньчжоу-го Квантунская армия несколько раз проводила топографические съемки, чтобы уточнить карты, но территория была слишком велика. Кроме того, западная часть Маньчжурии представляла собой дикую пустынную местность без конца и края, и границы на этих необъятных просторах не имели большого значения. Ты-сячи лет на этой земле жили кочевники-монголы, которые в границах не нуждались, да и не знали, что это такое.

Составлению точных карт мешала и политическая обста-новка. То есть если бы мы провели на официальной карте по-граничную линию по собственному усмотрению, это сразу вызвало бы крупномасштабный конфликт. Советский Союз и Монголия, граничившие с Маньчжоу-го, крайне нервно реа-гировали на нарушения границы, и из-за этого уже произош-ло несколько ожесточенных вооруженных столкновений. В то время наши военные не хотели войны с СССР. Не хотели по-тому, что главные силы были направлены против Китая, и на крупные операции против Советов уже ничего не оставалось. Не хватало ни дивизий, ни танков, ни артиллерии, ни самоле-тов. Главной задачей было обеспечить стабильность в новом государстве Маньчжоу-го. А определение границ на севере и северо-западе, по мнению командования, могло и подождать.

* Императорская маньчжурская династия, правившая Китаем в 1644- 1911 гг.

164

Военные надеялись выиграть время, сохраняя неясную ситуа-цию. Мощная Квантунская армия, в общем, соблюдала эту стратегию и наблюдала за происходившим как бы со стороны. Из-за всего этого вокруг царила полная неопределенность.

Но если бы вдруг вопреки этим замыслам командования война все-таки началась (что на самом деле произошло на сле-дующий год у Номонхана), без карт вести боевые действия было нельзя. Нужны не обычные карты, а специальные, воен-ные. На войне требуются очень подробные карты, глядя на которые становится ясно, как лучше расположить лагерь, где установить орудия, чтобы от них было больше толку, сколько дней понадобится пехоте для марш-броска, где находятся ис-точники воды, сколько фуража надо запасти лошадям. Без это-го современная война невозможна. Выходило так, что наши функции во многом пересекались с задачами разведки, поэто-му мы все время обменивались сведениями с разведотделом Квантунской армии и особым отделом в Хайларе*. Так что мы друг друга, в общем, знали, но этого Ямамото мне раньше ви-деть не доводилось.

Через пять дней, которые ушли на подготовку, мы поездом выехали из Синьцзиня в Хайлар. Там пересели на грузовик, проехали ламаистский монастырь Хандур и прибыли на на-блюдательный пункт армии Маньчжоу-го на границе в райо-не Халхин-Гола. Не помню точно, сколько мы проехали, - наверное, километров триста - триста пятьдесят. Вокруг, на-сколько хватало глаз, лежала однообразная безлюдная степь. На маршруте я должен был все время сличать карту с рельефом местности, по которой мы ехали, но сверяться было не с чем - по пути не встречалось ничего, что можно было бы назвать ори-ентиром. Лишь тянулись чередой невысокие, заросшие сухой травой холмы, простирался бескрайний горизонт и плыли по небу облака. Точно показать наше местонахождение на карте я не мог. Его можно было определить только приблизительно, из расчета времени, которое мы провели в дороге.

* Город на северо-востоке Китая недалеко от границ с Россией и Мон-голией.

165

Человека, безмолвно перемещающегося по этой необъят-ной пустыне, подчас охватывает чувство, будто он сам, его человеческая сущность теряет очертания и постепенно раство-ряется в окружающем пространстве, столь огромном, что ста-новится трудно определить, где начинается и где кончается твое собственное 'я'. Вы понимаете, что я имею в виду? Со-знание разрастается, распространяется вширь, сливаясь с про-стирающимися вокруг просторами, пока не теряет связи со своей физической оболочкой. Вот что я чувствовал посреди монгольской степи. Какая же она огромная! Пейзаж больше напоминал море, чем пустынную сушу. Солнце вставало на во-стоке, не спеша проходило свой путь по небосклону и скрыва-лось за горизонтом на западе. Эти перемещения светила были единственным заметным глазу изменением вокруг нас и рож-дали, я бы сказал, чувство громадной, космической любви.

На наблюдательном пункте мы сменили грузовик на лоша-дей. Все было подготовлено заранее: четыре верховые лошади и еще две - с продовольствием, водой, снаряжением и ору-жием. Вооружение у нас оказалось довольно легкое. У меня и этого человека, которого звали Ямамото, были только писто-леты, а у Хамано и Хонды - кроме пистолетов, еще винтовки-'тридцативосьмерки' и по паре ручных фанат. Фактичес-ки командиром нашего маленького отряда был Ямамото. Он принимал все решения, отдавал распоряжения. По военным законам командовать полагалось мне - ведь формально Яма-мото был штатским, но его права распоряжаться нами под со-мнение не ставил никто. Каждый понимал, что он был просто создан для того, чтобы повелевать другими. А я, несмотря на чин младшего лейтенанта, оставался всего-навсего бумажным червем и понятия не имел о том, что такое настоящая война. Военные люди безошибочно угадывают такие способности в других и непроизвольно им подчиняются. Вдобавок перед от-правкой я получил команду беспрекословно вы поднять указа-ния Ямамото. Короче, исполнение его приказов выходило за рамки уставов.

Мы вышли к Халхин-Голу и двинулись вдоль берега на юг. Река взбухла от растаявшего снега. В воде плескалась крупная

166

рыба. Временами в степи вдалеке показывались волки. Мо-жет, это были не чистокровные волки, а какая-нибудь помесь с бродячими собаками. Но все-таки они представляли опас-ность, и чтобы охранять от них лошадей, приходилось по но-чам выставлять часовых. Мы видели множество птиц - боль-шинство из них, наверное, возвращались к себе домой, в Сибирь. Мы с Ямамото обсуждали особенности местности и, сверяя с картой наш маршрут, заносили в тетради все заме-ченные особенности. Но кроме этой специальной темы, ни о чем другом Ямамото со мной почти не разговаривал. Он мол-ча гнал вперед лошадь, усаживался есть отдельно от осталь-ных и, опять-таки не говоря ни слова, устраивался на ночлег. Мне казалось, что Ямамото уже бывал в этих краях. Он удиви-тельно ориентировался на местности, точно зная, куда дви-гаться дальше.

После двух дней пути на юг, которые прошли без происше-ствий, Ямамото отозвал меня в сторону и сказал, что завтра на рассвете мы будем переправляться на ту сторону Халхин-Гола. Я был ошеломлен: ведь на противоположном берегу уже начи-налась территория Монголии. Даже берег, на котором мы на-ходились, считался опасной зоной, предметом пограничных споров. Монголы настаивали, что это их земля, Маньчжоу-го предъявляло на этот район свои претензии, и из-за этого часто возникали вооруженные столкновения. Если какой-нибудь мон-гольский отряд захватит нас на этом берегу, такие разногласия могли бы нас как-то оправдать. Хотя сейчас, когда таял снег, монголы почти не переходили через реку, опасность столкнуться с ними была невелика. Но случись такое на левом берегу Хал-хин-Гола, это была бы совсем другая история. Уж там точно бродили монгольские патрули. Окажись мы у них в руках - не помогли бы никакие объяснения. Тут уж нарушение границы налицо, и попадись мы - это вызвало бы политические ослож-нения. Нас могли пристрелить на месте, и никакие протесты бы не помогли. К тому же я не получал от своего командира распоряжений о переходе границы. Предписание выполнять приказы Ямамото я в самом деле имел, но никак не мог ре-шить, распространяется оно на такой серьезный шаг, как нару-

167

шение границы, или нет. Во-вторых, как я уже говорил, Хал-хин-Гол разлился, для переправы течение было слишком силь-ным, да и вода ледяная. Реку в такое время года не переходили даже кочевники. Они обычно делали это по льду или летом, когда течение становилось спокойнее, а вода - теплее.

Я выложил все это Ямамото, и он пристально посмотрел на меня. Потом покачал головой и заговорил как-то поучающе:

- Я понимаю: вы волнуетесь, как мы перейдем границу. Это естественно для офицера, под началом которого люди, - по-мнить о своей ответственности. Вы не хотите подвергать бес-смысленной опасности жизни подчиненных. Но позвольте разбираться с этим делом мне. Я за все отвечаю. Всего объяс-нить там я не могу - такова ситуация, но уверяю, что это дело одобрено командованием на самом высоком уровне. О пе-реправе не беспокойтесь: есть место - о нем мало кто зна-ет, - где можно перебраться на ту сторону. Монгольские вой-ска соорудили для себя несколько таких переправ. Вы, наверное, тоже об этом слышали. Я уже несколько раз пере-ходил реку в этом месте, например, в прошлом году, в это же самое время. Вам нечего беспокоиться.

Монгольская армия те места действительно знала хорошо и даже в половодье посылала на правый берег Халхин-Гола воо-руженные группы, хотя и не так много. Так что места для пе-реправы были, и отряд мог перейти реку - при желании. А уж коли переправлялись монголы, мог переправиться и этот Яма-мото, да и нам, наверное, это было по силам.

Мы оказались у одной такой переправы, построенной, как мы предполагали, монгольской армией. Ее тщательно замас-кировали, так что заметить с первого взгляда было трудно. Между двумя перекатами прямо в воде перекинули мост из досок, закрепленный натянутыми канатами, чтобы его не смы-ло стремительным течением. Если бы воды в реке было по-меньше, по нему спокойно могли бы проехать грузовики с солдатами, бронемашины и танки. Поскольку мост покрыва-ла вода, с самолета он не просматривался. Хватаясь за канаты, мы пересекли поток. Первым перешел Ямамото. Он убедился

168

в отсутствии монгольских патрулей, и за ним последовали все остальные. В ледяной воде ноги немели, но все-таки мы вме-сте с лошадьми перебрались на левый берег. Он был гораздо выше, и с него открывался вид на уходившую вдаль бескрай-нюю степь. И поэтому в том числе Советская армия во время боев у Номонхана все время была в более выгодном положе-нии. Разница в высоте сильно влияет на точность артилле-рийской стрельбы. Помню, меня поразило, как сильно отли-чаются два берега друг от друга. Я так окоченел, что долго не чувствовал собственного тела и на какое-то время у меня даже голос пропал. Но стоило подумать, что мы находимся на вра-жеской территории, как, скажу откровенно, я сразу забыл о холоде.

Мы двинулись вдоль Халхин-Гола на юг. Река, извиваясь как змея, текла внизу, слева от нас. Спустя некоторое время Ямамото сказал, что нам лучше снять знаки отличия, и мы последовали его совету. Попади мы в плен, подумал я, нам пришлось бы плохо из-за этих значков. Поэтому я снял еще и свои офицерские сапоги и натянул вместо них краги.

В тот же день вечером, когда мы занимались устройством лагеря, к нам подъехал какой-то монгол. Монголы ездят в нео-бычно высоких седлах, поэтому всадника можно заметить из-далека. Увидев приближавшегося человека, Хамано схватился за винтовку, но его остановил возглас Ямамото:

- Не стрелять!

Унтер, не говоря ни слова, медленно опустил винтовку. Мы все вчетвером стояли на месте и ждали, когда подъедет всад-ник. За спиной у него была винтовка советского производ-ства, на поясе висел маузер. Заросшее лицо, на голове шапка с висячими ушами. Монгол носил такую же замусоленную одеж-ду, что и скотоводы, но по его посадке сразу можно было по-нять, что он профессиональный военный.

Неизвестный спешился и заговорил с Ямамото, как мне показалось, на монгольском языке. Я немного понимал по-русски и по-китайски, но то была совсем другая речь. Ямамо-то отвечал на том же языке, и это еще больше убедило меня в том, что он офицер разведки.

169

- Лейтенант Мамия! - обратился ко мне Ямамото. - Сей-час мы с этим человеком уедем. Надолго ли - не знаю, но хочу, чтобы вы ждали меня здесь. И обязательно все время выставляйте часовых. Если я не вернусь через тридцать шесть часов, доложите об этом в штаб. Пошлете кого-нибудь на ту сторону, на наблюдательный пункт армии Маньчжоу-го.

Я сказал, что все понял, и Ямамото, сев на лошадь, напра-вился вместе с монголом на запад.

Оставшись втроем, мы разбили лагерь и кое-как поужина-ли. Приготовить что-нибудь основательное или разжечь кос-тер было нельзя. Вокруг, насколько хватало глаз, лежала ди-кая степь, где, кроме низких песчаных холмов, не видно ничего, за чем можно укрыться. Мы могли оказаться в руках противника из-за любого дымка. Поэтому палатку поставили пониже, укрыв ее за холмом, и подкрепились сухарями и хо-лодными мясными консервами. Солнце утонуло за горизон-том, и все вокруг сразу погрузилось во мрак, на небе зажглось бесчисленное множество звезд. Где-то завыли волки, и голоса их слились с шумом реки. Мы лежали на песке, отходя от на-копившейся за день усталости.

- В опасное дело мы ввязались, господин лейтенант! - произнес Хамано.

- Похоже на то, - сказал я в ответ.

К тому времени мы - я, унтер Хамано и капрал Хонда - уже хорошо узнали друг друга. Я - неопытный новоиспеченный офицер. Обычно долго прослужившие сержанты и унтера, вро-де Хамано, держались от таких подальше и насмехались над ними, но у нас с Хамано такого не было. Он испытывал ко мне что-то вроде уважения за то, что я окончил университет, а я не придавал значения чинам и старался относиться с вниманием к его военному опыту и практической сметке. Вдобавок он ро-дился в Ямагути, да и я недалеко оттуда - в Хиросиме. Поэто-му мы как-то само собой нашли общий язык и сблизились. Он рассказывал мне о войне в Китае. У Хамано, прирожденного солдата с несколькими классами начальной школы за плечами, имелись свои сомнения по поводу этой нескончаемой, тягост-ной войны, и он откровенно делился ими со мной.

170

- Я человек военный, и война для меня - в самый раз, - говорил унтер. - За родину я готов умереть - такая у меня работа. Но эта война, господин лейтенант, из-за которой мы с вами тут сидим, - она нечестная, что ни говори. Неправиль-ная какая-то... Линии фронта нет, с противником лицом к лицу не сойдешься. Наши идут вперед, а они почти не сопротивля-ются и отходят. Отступают, а потом снимают форму и смеши-ваются с гражданскими. Выходит, никак не поймешь, кто враг. Из-за этого многих невиновных убивают, а называют это 'охо-той за бандитами' или 'остатками войск противника'. Рекви-зируют провиант у китайцев. Ну продовольствие, положим, приходится отбирать, потому что фронт движется вперед так быстро, что тылам за войсками никак не угнаться. Пленных держать негде, кормить нечем - остается только убивать. Это разве правильно? Что мы в Нанкине* натворили! Наша часть там тоже 'отличилась'. Людей бросали в колодцы десятками и забрасывали гранатами. Язык не поворачивается рассказы-вать, что там наделали. Я вот что думаю: нет у этой войны ни-какой 'великой идеи', господин лейтенант! Самая настоящая резня, вот и все. А страдают, выходит, бедные крестьяне, ко-торым до всех этих идей никакого дела нет. Наплевать им и на Гоминьдан, и на маршала Чжана**, и на 8-ю армию***, и на нас. Для них - была бы еда, и слава богу. Я сам из семьи бед-ного рыбака и хорошо знаю, чем бедняки живут. Работают как каторжные с утра до ночи, и все равно еле-еле на хлеб хватает. Неужто Японии польза от того, что мы их тут колотим без смысла, без разбора. Сомневаюсь я, господин лейтенант.

Капрал Хонда, в отличие от Хамано, много о себе не рас-сказывал. Он вообще был человек молчаливый и всегда про-сто внимательно слушал наши разговоры. Но немногослов-

* В этом городе и его окрестностях в декабре 1937 - январе 1938 г. япон-ская армия учинила массовую расправу над мирным населением, жертва-ми которой стали более 140 тысяч человек.

** Имеется в виду Чжан Сюелян, китайский маршал, военный правитель Маньчжурии до вторжения в нее японцев.

*** Одно из наиболее боеспособных соединений Коммунистической партии Китая в период войны с Японией.

171

ность в его случае не означала замкнутости или угрюмости характера. Просто Хонда по своей инициативе редко откры-вал рот. Из-за этого, правда, мне иногда приходило в голову, что я толком не знаю, о чем думает этот парень, но неприязни он у меня не вызывал. Скорее даже его спокойствие как-то смягчало людские сердца. Что бы ни случилось, он сохранял на лице одно и то же невозмутимое выражение. Хонда родил-ся в Асахикаве, где его отец заведовал маленькой типографи-ей, и был моложе меня на два года. После школы стал вместе со старшими братьями помогать отцу в работе. Всего их было три брата, самого старшего за два года перед тем убили в Ки-тае. Хонда любил читать и, как только у него выдавалась сво-бодная минута, тут же укладывался с какой-нибудь книжкой о буддизме в руках.

Я уже говорил, что Хонда не имел никакого боевого опы-та - только год военной подготовки в Японии. И тем не ме-нее это был замечательный солдат. В каждом взводе обязатель-но есть один-два таких человека, выносливых и выполняющих свой долг беспрекословно, без лишних жалоб. Физически крепкие, с отличной реакцией, эти люди моментально схва-тывают то, чему их учат, и очень хорошо пользуются этим на практике. Хонда был из их числа. Он проходил подготовку в кавалерии, поэтому лучше всех разбирался в лошадях и взял на себя заботу о наших животных, которых в отряде было шесть. Впрочем, он не просто заботился о них. Нам даже ка-залось, что Хонда до самой последней мелочи понимает ло-шадиное настроение. Хамано сразу признал способности кап-рала и со спокойным сердцем стал ему многое поручать.

Так что, несмотря на разношерстный состав нашего отря-да, мы здорово понимали друг друга. Всех этих формальнос-тей, обязательных в регулярных частях, мы не соблюдали. Как бы это сказать... Наверное, нас всех свела судьба. Поэтому Хамано и мог вести со мной откровенные разговоры, немыс-лимые между нижними чинами и офицерами.

- Что вы думаете об этом Ямамото, господин лейтенант? - спросил унтер.

- Похоже, он из спецслужб, - ответил я.- Настоящий

172

спец, раз так чешет по-монгольски. Знает эти места как свои пять пальцев.

- Точно. Я подумал сначала, что он из тех бандитов-выс-кочек, которые втерлись в доверие к нашим тузам в армии. Но это не тот случай. Те типы мне хорошо знакомы. Только и делают, что болтают без остановки - чего было и чего не было. И чуть что - сразу за пистолет. А наш Ямамото - серьезный субъект. Большой мастер. Не последний чин там у них - сра-зу видно. У меня на таких чутье. Наши, похоже, хотят создать диверсионные группы из монголов, служивших на Хингане*. Говорят, для этого вызвали несколько спецов по диверсион-ным операциям. Может, Ямамото связан с этим делом.

Хонда стоял с винтовкой на карауле в некотором отдале-нии от нас. Я положил браунинг рядом на землю, чтобы иметь оружие наготове. Хамано, сняв гетры, массировал ноги.

- А может, и не так, - продолжал он. - Может, тот мон-гол - на самом деле офицер Монгольской армии, из тех, кто против Советов и хочет установить секретные контакты с на-шими.

- Такое тоже возможно, - сказал я. - Но послушай! Не говорил бы ты лишнего при посторонних. А то они тебе голо-ву снимут.

- Ну, не такой уж я дурак. Это ж я только здесь так гово-рю, - ухмыльнулся Хамано и сразу сделал серьезное лицо. - Но если это так, тогда Ямамото - опасный тип. Так и до вой-ны недалеко.

Я кивнул. Монголия формально считалась независимой, но на самом деле была сателлитом Советов. Они полностью дер-жали ее в руках. В этом смысле Монголия мало чем отлича-лась от Маньчжоу-го, где всем заправляла японская армия. Но все знали, что в Монголии действовали подпольные антисо-ветские группы, имевшие тесные связи с нашими военными в Маньчжоу-го и организовавшие к тому времени несколько мятежей. Ядро этих групп составляли военные, у которых про-извол Советской армии вызывал внутренний протест, земле-

Горная гряда на северо-востоке Китая и востоке Монголии.

173

владельцы, сопротивлявшиеся насильственной коллективиза-ции, и ламаистские монахи - их набиралось больше ста ты-сяч. За пределами страны эти группы могли рассчитывать толь-ко на расквартированные в Маньчжурии японские войска. И вообще мы - такие же азиаты, как они сами, - были им бли-же русских. В 1937 году раскрыли заговор, участники которого готовили большие беспорядки в Улан-Баторе, и пошли массо-вые чистки. Несколько тысяч человек - военных и монахов - казнили как контрреволюционеров за связь с японской арми-ей. Но с антисоветскими настроениями покончить не удалось - то тут, то там они давали о себе знать. И в том, что офицеры японской разведки переходят Халхин-Гол и тайно встречаются с монгольскими офицерами из числа заговорщиков, ничего необычного не было. Чтобы помешать этому, монгольские сто-рожевые отряды все время патрулировали границу с Маньчжоу-го и объявили запретной зоной прилегающую к ней террито-рию шириной десять - двадцать километров. Но уследить за таким огромным районом было невозможно.

Окажись мятеж успешным, Советская армия сразу бы влез-ла в это дело, чтобы подавить контрреволюцию. Случись та-кое, мятежники обратились бы за помощью к Японии, и у Квантунской армии появились бы основания для военного вмешательства. Отхватить Монголию - все равно что всадить нож в бок Советам в Сибири. Верховная ставка в Токио пыта-лась сдержать эти настроения, но штаб Квантунской армии был переполнен амбициозными личностями и такой шанс не упустил бы. А это уже грозило не просто пограничным конф-ликтом, а настоящей войной с Советами. И если бы она нача-лась на маньчжуро-советской границе, Гитлер, очень может быть, вторгся бы в Польшу и Чехословакию. Вот что имел в виду Хамано, говоря о войне.

Уже рассвело, а Ямамото не возвращался. Последние ноч-ные часы я провел в карауле - сидел с винтовкой, взятой у Хамано, на невысоком песчаном холме и глядел на небо на востоке. Восход солнца в Монголии - картина замечательная. На горизонте вдруг возникла плывущая во мраке размытая

174

полоса. Она начала расширяться, вырастая все выше и выше. Казалось, что с неба протянулась гигантская рука и не спеша стала поднимать ночной покров с лика Земли. Потрясающее зрелище! Я уже говорил: величие окружавшего нас мира мно-гократно превосходило мои способности к постижению его. Я смотрел, и меня охватывало чувство, будто сама моя жизнь как-то истончается и медленно уходит в небытие, туда, где совсем нет места таким мелочам, как дела и заботы человечес-кие. Открывавшаяся передо мною картина повторялась уже сотни миллионов... миллиарды раз, с незапамятных времен, когда на Земле не существовало даже признаков жизни. Я за-был про караул и как завороженный смотрел на рождение но-вого дня.

Дождавшись, когда солнечный диск целиком показался из-за горизонта, я закурил, отпил воды из фляжки и помочился. Как там сейчас, в Японии? Я представил наш город в начале мая - аромат цветов, лепет реки, облака в небе. Вспомнил старых друзей. Семью. Сладкий вкус нежных рисовых лепе-шек, завернутых в дубовый лист. Я вообще-то не большой любитель сладостей, но тогда мне до смерти захотелось лепе-шек. За это я отдал бы половину своего годового денежного довольствия. Подумав о Японии, я почувствовал себя на краю света. Ну почему мы должны, рискуя жизнью, биться за эту необъятную бесплодную землю, не имеющую почти никакой ценности ни для военных, ни для промышленников, где нет ничего, кроме грязной травы и клопов? Я готов был сражать-ся и умереть за родные места, но отдать единственную жизнь, подаренную человеку, за голую пустыню, не способную ро-дить ни зернышка, - полная нелепость.

Ямамото вернулся на следующий день на рассвете. В то утро я опять стоял в карауле и рассеянно смотрел на реку, когда по-зади послышались звуки, напоминающие лошадиное ржание. Я быстро обернулся, но ничего не увидел. Выставил винтовку и стал пристально вглядываться в ту сторону, откуда донесся шум. Сглотнул слюну - так громко, что сам вздрогнул. Палец

175

дрожал на спусковом крючке - до сих пор мне ни разу не приходилось ни в кого стрелять.

Спустя несколько секунд через гребень песчаного холма перевалила лошадь, на которой сидел Ямамото. Не снимая пальца со спуска, я огляделся, но больше никого не увидел - ни приезжавшего к Ямамото монгола, ни вражеских солдат. В небе на востоке зловещей каменной глыбой висела большая белая луна. Ямамото, похоже, был ранен в левую руку - на ней была повязка из пропитавшегося кровью носового плат-ка. Я растолкал Хонду, чтобы он приглядел за лошадью. Вид-но, она пробежала долгий путь - тяжело дышала и была вся в поту. Хамано встал вместо меня на часы, а я взял аптечку и занялся рукой Ямамото.

- Пуля прошла навылет, кровотечение прекратилось, - сказал Ямамото.

Он оказался прав: пуля, к счастью, и правда пробила толь-ко мягкие ткани, не задев кость. Я снял его повязку из носо-вого платка, продезинфицировал рану спиртом и перевязал. Пока я проделывал это, Ямамото даже не поморщился. Толь-ко над верхней губой выступили еле заметные капельки пота. Промочив горло водой из фляги, он закурил и глубоко, с удо-вольствием затянулся. Потом достал браунинг, зажал его под мышкой и, вынув обойму, ловко, одной рукой, снарядил ее тремя патронами.

- Лейтенант, немедленно уходим отсюда. Перейдем на ту сторону и двинемся на наблюдательный пункт Маньчжурской армии.

Быстро, без лишних слов, мы свернули лагерь, сели на ло-шадей и двинулись к переправе. Я не спрашивал у Ямамото, что с ним произошло и кто в него стрелял. По своему положе-нию я не мог задавать таких вопросов, но если бы даже мог, он вряд ли бы мне ответил. Тогда у меня в голове сидела толь-ко одна мысль: как можно скорее выбраться с территории про-тивника, перейти на правый берег Халхин-Гола, где можно чувствовать себя в относительной безопасности.

Мы погоняли лошадей по травянистой равнине. Все мол-чали, но думали об одном: удастся ли нам благополучно пере-

176

браться на ту сторону. Если монгольский патрульный отряд доберется до моста раньше нас - тогда конец. Шансов вы-браться из этой заварухи не оставалось никаких. Помню, под-мышки стали мокрыми от пота.

- Лейтенант, в вас когда-нибудь стреляли? - обратился ко мне Ямамото после долгого молчания.

- Нет, - ответил я.

- А самому приходилось стрелять в кого-нибудь?

- Нет, - повторил я снова.

Какое впечатление произвел на него мой ответ? Зачем он задавал эти вопросы? Я так и не узнал этого.

- Вот здесь документы, которые нужно доставить в штаб, - проговорил Ямамото, положив руку на седельную сумку. - Если это будет невозможно сделать, их надо уничтожить - сжечь, закопать в землю... Но что бы ни случилось - они не должны попасть в руки врага. Что бы ни случилось. Это наша самая главная задача. Хочу, чтобы вы это поняли. Это очень, очень важно.

- Я все понял.

Ямамото пристально посмотрел мне в глаза.

- Если мы окажемся в безвыходном положении, первым делом пристрелите меня. И без всяких колебаний. Я застре-люсь сам, если смогу. Но если из-за руки не сумею покончить с собой, тогда стреляйте вы. И наверняка, чтобы насмерть.

Я молча кивнул.

До переправы мы добрались еще засветло, и стало ясно, что мучившие меня дорогой опасения имели под собой основа-ния. Там уже расположился небольшой отряд монгольской армии. Мы с Ямамото взобрались на невысокий холм и стали по очереди наблюдать в бинокль. Восемь человек - не так уж много, но вооружение они имели чересчур внушительное для пограничного дозора. У одного был автомат. На небольшом возвышении стоял станковый пулемет, обложенный мешка-ми с песком и повернутый дулом к реке. Понятно, они обо-сновались на этом месте, чтобы не дать нам перейти на тот

177

берег. У реки разбили палатки, в землю вбили столбы, к кото-рым были привязаны десять лошадей. Судя по всему, монго-лы не собирались уходить, пока не поймают нас.

- А нет ли какой-нибудь другой переправы? - поинтере-совался я.

Оторвавшись от бинокля, Ямамото посмотрел на меня и покачал головой.

- Есть, но слишком далеко. Верхом понадобится два дня, но у нас нет столько времени. Так что остается переправлять-ся только здесь.

- Вы имеете в виду ночью?

- Именно. Ничего другого не остается. Лошадей оставим здесь. Уберем часового, а остальные, наверное, будут крепко спать. Не волнуйтесь - из-за шума реки почти ничего не будет слышно. Часового я беру на себя. Ну, пока нам делать нечего, так что лучше поспать сейчас, чтобы отдохнуть как следует.

Переправляться решили в три часа утра. Капрал Хонда снял с лошадей все снаряжение, отвел подальше и отпустил. Выры-ли глубокую яму, закопали лишние боеприпасы и провиант. Оставили только фляжки с водой, еды на один день, оружие и немного патронов. Если бы монгольские солдаты захвати-ли нас, мы все равно бы не отбились, сколько бы ни имели патронов: по огневой мощи они были сильнее во много раз. Покончив с делами, решили отсыпаться до назначенного часа. Следовало воспользоваться вынужденным отдыхом: прорвись мы через переправу, времени на сон, наверное, не нашлось бы. На часы первым стал Хонда, его должен был сменить Хамано.

Ямамото лег в палатке и тут же заснул. Похоже, все это вре-мя он вообще не спал. У изголовья лежала кожаная сумка, куда Ямамото положил свои важные бумаги. Скоро отключился и Хамано. Усталость одолевала, но нервное напряжение никак не давало уснуть. Спать хотелось смертельно, но я ничего не мог поделать. Представлялось, как мы убиваем монгольского часового, как пулемет поливает нас огнем на переправе... Нер-вы напряглись до предела. Ладони стали мокрыми от пота, ломило в висках. Сумею ли я в случае чего действовать, как

178

подобает офицеру? Я не был уверен. Выбравшись из палатки, направился к стоявшему на часах Хонде и присел рядом.

- Ну что, Хонда? Может, нам здесь умереть придется?

- Все может быть, - отозвался капрал.

Мы помолчали. Что-то мне не понравилось в этом его 'все может быть'. Был здесь оттенок какой-то неопределенности. С интуицией у меня не очень хорошо, но я все-таки понял, что за расплывчатым ответом Хонды что-то кроется, и решил выведать, что он имел в виду.

- Если тебе есть что сказать - выкладывай, не стесняйся, - сказал я. - Может, мы вообще в последний раз разговарива-ем. Отведи душу!

Плотно сжав губы, Хонда некоторое время поглаживал паль-цами песок у себя под ногами. Я видел, что в душе у него идет какая-то борьба.

- Господин лейтенант, - наконец заговорил он, глядя мне прямо в глаза. - Из нас четверых дольше всех проживете вы - и умрете в Японии. Жизнь ваша будет гораздо длиннее, чем сами думаете.

Теперь пришла моя очередь пристально посмотреть на кап-рала.

- Вы, наверное, сомневаетесь: откуда это может быть мне известно. Я и сам не могу объяснить. Просто знаю - и все.

- Это что же, наитие?

- Может, и так. Хотя это слово не совсем передает то, что я чувствую. Это слишком сильно сказано. Ведь я уже говорил: просто знаю. Вот так.

- У тебя давно такие способности?

- Давно, - четко проговорил Хонда. - Но с тех пор как себя помню, я скрывал это от других. А сейчас... это дело жиз-ни и смерти. Потом оно вас касается, вот я и сказал.

- А о других ты тоже знаешь? Он покачал головой.

- О чем-то догадываюсь, а о чем-то - нет. Однако вам, гос-подин лейтенант, наверное, лучше не знать об этом. Может, я слишком много на себя беру, рассуждая перед вами о таких важных вещах. Вы ведь университет окончили. Но на челове-

179

ческую судьбу надо оглядываться, когда жизнь прожита. Не надо забегать вперед. Я уже к этому в какой-то степени при-вык, а вы - нет.

- Ну, во всяком случае, я здесь не погибну? Хонда зачерпнул горсть песка под ногами и смотрел, как он с шуршанием сыплется между пальцами.

- Это я могу вам сказать. Здесь, в Китае, на материке, вы не умрете, господин лейтенант.

Мне хотелось продолжить разговор, но Хонда внезапно умолк. Казалось, он отключился, погрузившись в свои мыс-ли. Держа винтовку в руках, капрал вглядывался в дикую степь. Моих слов он больше не слышал.

Я вернулся в палатку за гребнем холма и лег рядом с Хамано. Закрыл глаза. Теперь сон пришел сразу. Глубокий сон, который, кажется, утянул меня за ноги на дно океана.

13. Долгий рассказ лейтенанта Мамия (часть 2)

Я проснулся от металлического клацанья предохранителя. Ни один солдат на войне не пропустит этот звук мимо ушей, даже если крепко спит. Это особый звук, тяжелый и холодный, как сама смерть. Почти инстинктивно я протянул руку к браунин-гу, лежавшему у изголовья, и тут же получил удар сапогом в висок, от которого у меня на миг потемнело в глазах. Переведя дух, я чуть приоткрыл глаза и разглядел человека, который, судя по всему, меня ударил. Он нагнулся и взял мой браунинг. Я мед-ленно приподнял голову - прямо в лицо уставились дула двух винтовок. За ними маячили фигуры двух солдат-монголов.

Заснул я в палатке, но теперь она исчезла, будто по манове-нию волшебной палочки, и над головой было развернуто усы-панное звездами небо. Еще один солдат наставил автомат в го-лову лежавшего рядом со мной Ямамото. Тот лежал тихо - может быть, думал, что сопротивляться не имеет смысла, или берег силы. На солдатах были длинные полушубки и военные шапки-шлемы. Двое светили на нас большими карманными фонарями. В первые минуты я толком не мог понять, что слу-чилось. Наверное, потому, что спал очень крепко и шок от того, что увидел, оказался слишком сильным. Но, посмотрев на мон-голов и лицо Ямамото, я наконец осознал: нашу палатку обна-ружили раньше, чем мы стали переправляться через реку.

181

Следующей мыслью было: что с Хондой и Хамано? Я осто-рожно повернул голову, чтобы оглядеться вокруг, но больше никого не увидел. Или монголы их уже убили, или им удалось бежать.

Похоже, это были солдаты из того самого дозора, что мы заметили на переправе. Несколько человек, вооруженных руч-ным пулеметом и винтовками. Командовал ими дюжий сер-жант, у него одного на ногах были настоящие сапоги. Как раз этот тип и заехал мне по голове. Наклонившись, он поднял лежавшую около Ямамото кожаную сумку, открыл ее и загля-нул внутрь. Потом перевернул и стал трясти. К моему удивле-нию, на землю выпала лишь пачка сигарет, хотя я своими гла-зами видел, как Ямамото клал туда бумаги: достал из седельного мешка, переложил в сумку и бросил ее у изголо-вья. Ямамото, как всегда, старался сохранять хладнокровие, однако я заметил, что выражение его лица вдруг изменилось. Видно, он тоже понятия не имел, куда исчезли документы. Но в любом случае для Ямамото это было то, что нужно. Ведь, как он сам говорил, наша наиглавнейшая задача заключалась в том, чтобы эти документы не попали к врагу.

Солдаты перевернули вверх дном все наши вещи и обша-рили их самым тщательным образом. Но ничего стоящего не нашли. Тогда нас заставили снять всю одежду и проверили содержимое карманов - одного за другим. Тыкали штыками в одежду и вещевые мешки, однако документов нигде не было. Выгребли сигареты, авторучки, кошельки, блокноты, часы, распихали добычу по карманам. Забрали нашу обувь, переме-рив предварительно по очереди и выбрав, что подходило по размеру. Дележ сопровождался довольно громкой перебран-кой. Сержант взирал на все это с отсутствующим видом. Ви-димо, в Монголии присвоение личных вещей пленных или погибших солдат противника было в порядке вещей.. Сам сер-жант взял только часы Ямамото, предоставив солдатам раз-бираться с остальным имуществом. Наше снаряжение - пи-столеты, боеприпасы, карты, компасы и бинокли - сложили в матерчатый мешок, наверное, чтобы отправить в Улан-Ба-тор, в штаб.

182

После этого нас, раздетых догола, крепко связали тонкими и прочными веревками. От монгольских солдат несло, как с долго не чищенного скотного двора. Форма на них обноси-лась и была вся в грязи, пыли и пятнах от еды - нельзя было даже установить ее первоначальный цвет. Ботинки рваные, в дырах, казалось, того и гляди развалятся. Понятно, что они позарились на нашу обувь. Лица почти у всех были грубые, какие-то неотесанные и заросшие, зубы черные. На вид они больше походили на бандитов с большой дороги, чем на сол-дат, но советское оружие и знаки отличия в виде звездочек говорили, что это регулярная армия Монгольской Народной Республики. На мой взгляд, организация и боевой дух в их отряде были не на очень высоком уровне. Вообще из монго-лов выходят выносливые и стойкие солдаты, но для современ-ной войны, в которой действуют боевыми группами, они не сильно подходят.

Ночной холод пронизывал до костей. Я смотрел на монго-лов, на то, как в полумраке появляются и исчезают облачка пара от их дыхания, и казалось, что меня по ошибке заброси-ло в какой-то кошмарный сон. Я никак не мог поверить, что все происходящее - реальность. Это действительно был страшный сон, но, как я потом понял, кошмар только начи-нался.

Тем временем из темноты возник солдат, что-то волочив-ший по земле. Ухмыляясь,.он с глухим звуком опустил рядом с нами свою ношу - труп Хамано. Убитый капрал был бос - кто-то уже успел снять с него ботинки. Монголы стянули с него одежду, предварительно обшарив карманы. Взяли наруч-ные часы, бумажник и сигареты, которые тут же поделили, и задымили, роясь в бумажнике. Там оказалось несколько бан-кнот Маньчжоу-го и фотокарточка женщины - наверное, ма-тери Хамано. Сержант что-то сказал и забрал деньги себе. Фотография упала на землю.

По-видимому, кто-то из монгольских солдат подкрался сза-ди к Хамано, когда тот стоял на часах, и перерезал ему горло. Они опередили нас: сделали то, что мы хотели сделать с ними. Из зияющей раны растекалась ярко-красная кровь. Ее было

183

не так много для раны такого размера - наверное, уже почти вся вытекла. Один из солдат вытащил нож с изогнутым лезви-ем сантиметров в пятнадцать длиной и помахал им передо мною. Ножей такой необычной формы мне раньше видеть не приходилось. Этот был какой-то особый. Солдат взмахнул им, будто собираясь чиркнуть мне по горлу, и свистнул. Несколь-ко человек захохотали. Нож явно не из армейского снаряже-ния: видно, эта штука была его собственностью. У всех на по-ясе закреплены длинные штыки, и только у этого солдата - кривой нож. Им он, похоже, и перерезал горло Хамано. Ловко повертев нож в руке, солдат запихал его обратно в ножны.

Ямамото, не говоря ни слова, чуть повел глазами в мою сторону. Движение было мимолетным, но я сразу же понял, что он пытался сказать мне этим взглядом: 'Смогли бежать Хонда?' Охваченный смятением и страхом, я думал о том же: 'Куда подевался капрал Хонда?' Если ему действительно уда-лось скрыться во время внезапного налета монгольских сол-дат, тогда у нас еще остается надежда, пусть и призрачная. 'Что Хонда может сделать в одиночку?' От этой мысли по-неволе становилось тошно. Но лучше хоть какой-то шанс, чем вообще никакого.

Мы пролежали связанными на песке до рассвета. Сторожить нас оставили двух солдат: одного с ручным пулеметом, друго-го - с винтовкой, а остальные собрались в стороне: курили, разговаривали, смеялись - расслаблялись после того, как пой-мали нас. Мы с Ямамото молчали. Хотя стоял май, температура в рассветные часы опускалась ниже нуля, и я боялся, что разде-тыми мы замерзнем до смерти. Но что такое холод по сравне-нию с ужасом, сковавшим меня? Что с нами будет? Эти монго-лы - обычная дозорная группа, и наверняка они не могли сами решать нашу судьбу. Для этого нужен приказ сверху. Так что какое-то время нас, наверное, убивать не будут. Но что потом? Полная неизвестность. Ямамото, ясное дело, - шпион, меня поймали вместе с ним, значит, я его сообщник. В любом случае так просто нам из этой передряги не выбраться.

Рассвело, и откуда-то с неба донесся звук, напоминавший гул моторов. Скоро показался серебристый контур советского

184

самолета-разведчика с опознавательными знаками Монголии, который стал кружить над нами. Солдаты замахали руками, аэроплан в ответ несколько раз покачал крыльями и сел по-близости, подняв тучи песка. Почва вокруг была твердая и ровная, поэтому и без специальной полосы там можно взле-тать и приземляться довольно легко. А может, они уже несколь-ко раз использовали это место под аэродром. Один солдат вско-чил на коня и поскакал к самолету, держа на поводу еще двух лошадей.

Обратно с ним вместе подъехали двое - по виду офицеры в высоком звании. Один - русский, другой - монгол. Скорее всего сержант сообщил в штаб по радио о нашей поимке, и офицеры специально прилетели из Улан-Батора, чтобы до-просить нас. Конечно, они были из разведки. Я слышал, что за прошлогодними массовыми арестами и чистками антипра-вительственных элементов стояло ГПУ.

Оба офицера были одеты с иголочки и чисто выбриты. На русском была теплая шинель с портупеей, из-под нее видне-лись до блеска начищенные, без единого пятнышка сапоги. Для русского он был невысок ростом, худощав, лет тридца-ти - тридцати пяти. Высокий лоб, тонкий нос, бледно-розо-вая кожа, очки в металлической оправе. В общем, лицо как лицо, ничего особенного. Монгольский.офицер - коренас-тый чернявый коротышка - рядом с русским казался медве-жонком.

Монгол подозвал сержанта, и, стоя поодаль, они втроем о чем-то заговорили. 'Наверное, подробно докладывает о том, что произошло', - гадал я. Сержант показал мешок с ото-бранным у нас имуществом. Русский внимательно осмотрел каждую вещь и сложил все обратно. Сказал что-то монголу, а тот обратился к сержанту. Потом русский достал из нагруд-ного кармана портсигар и протянул офицеру и сержанту. За-тягиваясь сигаретами, они продолжали разговаривать. Рус-ский несколько раз ударил кулаком правой руки по левой ладони - было видно, что он немного раздражен. Монголь-ский офицер стоял с хмурым видом, скрестив на груди руки, а сержант все кивал.

185

Наконец, русский офицер не торопясь направился к месту, где лежали мы, и остановился рядом.

- Закурить не желаете? - обратился он к нам по-русски. Я учил русский в университете и уже упоминал, что разговор-ную речь разбирал вполне прилично, но во избежание лиш-них проблем сделал вид, что ничего не понимаю.

- Спасибо, не надо, - ответил Ямамото на вполне прилич-ном русском языке.

- Замечательно, - сказал советский офицер. - Будем го-ворить по-русски. Значит, разговор много времени не займет.

Он снял перчатки, сунул их в карман шинели. На безымян-ном пальце левой руки сверкнуло небольшое золотое кольцо.

- Думаю, вы в курсе дела. Мы тут кое-что разыскиваем. Прямо с ног сбились. И знаем, что эта вещица у вас. Обой-демся без лишних вопросов: откуда, мол, вам это известно. Просто известно, и все. Однако при вас этой вещицы не ока-залось. А раз так, значит, рассуждая логически, до того как вас поймали, вы ее куда-то спрятали. Туда, - он указал в сторону Халхин-Гола, - вы это не переправили. Реку никто перейти не успел. Так что письмо спрятано где-то на этом берегу. Я по-нятно говорю?

Ямамото кивнул:

- Понятно. Но мы ничего не знаем ни о каком письме.

- Хорошо, - бесстрастно проговорил русский. - В таком случае у меня есть один маленький вопрос. Чем вы здесь за-нимаетесь? Ведь вам хорошо известно, что это территория Монгольской Народной Республики. Зачем же вы проникли на чужую землю? Не могли бы рассказать?

Ямамото объяснил, что мы занимались составлением карт:

- Я штатский, работаю в картографической фирме. Вот этот человек и тот, кого убили... их мне выделили для охраны. Этот берег ваш, мы знаем и просим извинения за то, что перешли границу. Но вторгаться на чужую территорию мы не собира-лись. Просто хотели осмотреть рельеф местности отсюда, с возвышенности.

Русский офицер скривил тонкие губы в усмешке, как будто ему рассказывали что-то малоинтересное.

186

- Просите извинения, - с расстановкой повторил он сло-ва Ямамото. - Так-так. Хотели с возвышенности осмотреть рельеф местности? Понятно. С высоты всегда лучше видно, правильно. Вполне резонно.

Он умолк и некоторое время молча рассматривал облака на небе. Потом снова перевел взгляд на Ямамото и, спокойно покачав головой, вздохнул:

- Как бы я хотел тебе поверить! Это было бы замечательно! Похлопал бы тебя по плечу и сказал: 'Хорошо, хорошо! Ну, теперь давайте на тот берег и домой. В следующий раз смот-рите, будьте осторожней'. И всем будет хорошо. Честное сло-во, я хотел бы так поступить. Но, к сожалению, не могу. А все потому, что знаю, кто ты такой на самом деле. И знаю, что ты здесь делаешь. У нас есть кое-какие друзья в Хайларе, так же как у вас в Улан-Баторе.

Русский достал из кармана перчатки, сложил их по-друго-му и засунул обратно.

- Скажу откровенно: у меня лично нет никакого интереса вас мучить или убивать. Отдайте письмо - и никаких других дел у меня к вам нет. Я распоряжусь, и вас тут же отпустят. Вы сможете спокойно перейти на ту сторону. Гарантия - моя честь. Все остальное - наши проблемы. Вас это не касается.

Лучи взошедшего на востоке солнца начали наконец согре-вать кожу. Ветра не было, по небу плыло несколько плотных белых облаков.

Повисло долгое-долгое молчание. Безмолвствовали все - русский, монгольский офицер, солдаты из дозора, Ямамото. Оказавшись в плену, Ямамото, похоже, уже приготовился к смерти. Его лицо совершенно ничего не выражало.

- В противном случае вы оба... примете здесь... смерть, - медленно, с расстановкой, как будто разговаривая с детьми, проговорил русский. - Ужасную смерть. Вот они... - Он по-смотрел в сторону монгольских солдат. Верзила с ручным пу-леметом пялился на меня, выставив в ухмылке почерневшие зубы. - Они обожают убивать - и делают это изощренно и со вкусом. Мастера своего дела, так скажем. Монголы еще со времен Чингисхана страшно охочи до всяких зверств. Тут они

187

настоящие знатоки! Мы, русские, натерпелись от них так, что дальше некуда. У нас этому даже в школе учат. На уроках ис-тории рассказывают, что монголы творили, когда вторглись на Русь. Миллионы людей убивали. Без всякого смысла. Слы-шали историю, как в Киеве они захватили несколько сотен русских из знатных семей и всех перебили? Соорудили боль-шой помост из толстых досок, поставили его прямо на плен-ных и устроили на нем пир. Люди умирали, раздавленные этой тяжестью. Разве обыкновенному человеку придет такое в го-лову? А? Сколько времени потратили! Как готовились! Кто бы еще захотел с этим возиться? А они захотели. Почему? Пото-му что для них это удовольствие и развлечение. Они и сейчас такое творят! Мне как-то довелось наблюдать своими глаза-ми. Я считал, что видел в своей жизни страшные вещи, но в ту ночь, помню, лишился аппетита начисто. Я понятно говорю? Может, слишком быстро? Ямамото покачал головой.

- Замечательно! - заговорил снова русский, но, закашляв-шись, прервался. - Ну что ж! Для меня это будет уже второй раз, и, может, к вечеру аппетит вернется, если все пройдет глад-ко. Но лучше б нам обойтись без лишнего смертоубийства.

Заложив руки за спину, русский некоторое время смотрел на небо. Потом достал перчатки и бросил взгляд в сторону са-молета.

- Отличная погода! - сказал он. - Весна. Прохладно еще, но как раз то, что надо. Станет жарко - комары появятся. Ужасно неприятные твари, Да... Весна здесь намного лучше лета. - Офицер снова вытащил портсигар, достал сигарету и прикурил от спички. Медленно затянулся и так же медленно выдохнул дым. - Спрашиваю последний раз: ты в самом деле не знаешь о письме?

- Нет, - только и сказал Ямамото.

- Ну что ж, - проговорил русский. - Хорошо.

Обернувшись к офицеру, он сказал ему несколько слов по-монгольски. Тот кивнул и что-то приказал солдатам. Те прита-щили откуда-то бревна и ловко стали обтесывать их штыками. Получилось четыре кола. Отмерив шагами нужное расстоя-

188

ние, они камнями забили колья глубоко в землю так, что они оказались вершинами четырехугольника. На все эти приготов-ления, как мне показалось, ушло минут двадцать. Но что бу-дет дальше, я понять никак не мог.

- Для них расправиться с кем-нибудь - все равно что вкус-но поесть, - сказал русский. - Чем дольше подготовка, тем больше радости. Если уж надо просто кого-нибудь шлепнуть, достаточно одного выстрела - бах! и готово. Секундное дело. Но это... - он задумчиво провел кончиками пальцев по глад-кому подбородку, - неинтересно.

Солдаты сняли с Ямамото веревки и отвели к тому месту, где поставили колья. Привязали к ним за руки и ноги. Он ле-жал, как распятый, на спине, и на его обнаженном теле вид-нелось несколько свежих ран.

- Как вы знаете, монголы - народ кочевой, - продолжал офицер. - Они разводят овец: едят их мясо, стригут шерсть, снимают шкуру. В общем, овца для них - идеальное живот-ное. Они с ними живут - вся жизнь проходит с овцами. А как ловко они снимают шкуры! Потом делают из них палатки, шьют одежду. Ты когда-нибудь видел, как монголы снимают шкуру?

- Хотите меня убить? Тогда кончайте скорее, - сказал Ямамото.

Русский кивал, медленно потирая ладони.

- Так-так. Не надо спешить. За нами дело не станет. Не беспокойся. Правда, время придется потратить, но зато все будет с гарантией, не переживай. Торопиться некуда. Тут кру-гом степь без конца, без края, и времени у нас сколько угодно. К тому же я хотел бы кое-что тебе рассказать. Итак, что каса-ется снятия шкур: у монголов обязательно имеется свой спе-циалист по этому делу. Профессионал, мастер. Можно даже сказать, настоящий виртуоз. То, что он делает, - уже искусст-во. Глазом не успеешь моргнуть, как все готово. В один миг! Можно даже подумать, что существо, с которого живьем сни-мают кожу, даже не успевает ничего почувствовать. Впро-чем... - он опять извлек из нагрудного кармана портсигар и, держа в руке, забарабанил по нему пальцами, - это, конечно,

189

не так. На самом деле тот, кого обдирают заживо, испытывает жуткую боль. Просто невообразимую боль. Но смерть все не приходит и не приходит... В конце концов она наступает от огромной потери крови, но как долго все это тянется!

Он щелкнул пальцами. Монгольский офицер, прилетевший вместе с ним, выступил вперед и достал из кармана шинели нож в ножнах - такой же, что был у солдата, грозившего пе-ререзать мне горло. Он вытащил его из ножен и поднял над головой. Стальное лезвие тускло блеснуло молочным отливом в лучах утреннего солнца.

- Вот этот человек как раз из таких умельцев, - объявил русский. - Ну-ка, посмотри получше на его нож. Это специ-альное изделие, как раз чтобы снимать шкуру. Замечательная вещица! Лезвие тонкое и острое, как бритва. Какая техника у этих мастеров! Ведь они тысячи лет свежуют животных. А с человека им кожу содрать - все равно что персик почистить. Аккуратно, красиво, без единого разрыва! Я не очень быстро говорю?

Ямамото молчал.

- Делается это постепенно,- продолжал русский офи-цер. - Чтобы содрать кожу чисто, без разрывов, самое глав-ное - не спешить. Если по ходу дела вдруг пожелаешь что-нибудь сказать, не стесняйся. Мы сразу все это остановим. И не надо будет умирать. Он уже не раз проделывал такие опера-ции, и до конца ни один человек не выдержал - у всех язык развязывался. Так что имей это в виду. Чем раньше мы это прекратим, тем лучше для нас обоих.

Держа нож, похожий на медведя офицер взглянул на Яма-мото и ухмыльнулся. Я помню эту ухмылку до сих пор. Вижу ее во сне. Ее нельзя забыть. Монгол приступил к делу. Сол-даты навалились на руки и колени Ямамото, и офицер, орудуя ножом, усердно стал сдирать с него кожу. Он и вправду рас-правлялся с ним, как с персиком. Смотреть на это было не-возможно, я зажмурился и тут же получил прикладом от одно-го из солдат. Удары сыпались один за другим, пока я не открыл глаза. Но от этого ничего не изменилось: с открытыми или закрытыми глазами я все равно слышал голос Ямамото. Ка-

190

кое-то время он стойко терпел пытку, но потом начал кри-чать. Этот крик, казалось, доносился из какого-то другого мира. Сначала монгол быстрым движением сделал ножом над-рез на правом плече Ямамото и стал сверху стягивать кожу с руки. Он проделывал это медленно, осторожно, почти с лю-бовью. Русский офицер был прав: его мастерство граничило с искусством. Если бы не крик, можно было бы, наверное, даже подумать: а может, боли никакой и нет? Но судя по этим воп-лям, боль была чудовищная.

И вот живодер уже стянул с правой руки Ямамото всю кожу одним тонким листом и передал стоявшему рядом солдату. Тот принял ее кончиками пальцев, расправил и стал поворачивать в руках, чтобы всем было видно. Кожа капля за каплей сочи-лась кровью. А офицер принялся за левую руку и проделал с ней то же самое. Потом снял кожу с обеих ног, оскопил жерт-ву, отрезал уши. Ободрал голову, лицо, и на Ямамото не оста-лось ни кусочка кожи. Он терял сознание, приходил в себя и снова впадал в беспамятство. Сознание уходило - Ямамото замолкал, возвращалось - и крик начинался снова. Но голос становился все слабее и слабее, и наконец наступила тишина. Все это время русский офицер каблуком сапога чертил на земле бессмысленные фигуры. Монгольские солдаты наблюдали за происходившим, не говоря ни слова; на их лицах не было ни отвращения, ни волнения, ни испуга - вообще ничего. С Яма-мото лоскут за лоскутом сдирали кожу, а они взирали на это, как будто вышли на прогулку и остановились поглазеть на ка-кую-то стройку.

Меня все это время выворачивало наизнанку. Внутри уже ничего не осталось, но рвотные спазмы не прекращались. Под конец похожий на медведя офицер монгол развернул кожу, которую содрал с торса Ямамото. Содрал аккуратно, даже со-ски не повредил. Ни до, ни после того дня мне не приходи-лось видеть более жуткого зрелища. Кто-то взял кожу из рук офицера и повесил сушиться, как какую-нибудь простыню. Остался лишь распростертый труп Ямамото - окровавленный кусок мяса, без единого лоскутка кожи. Самым страшным было его лицо, ставшее кровавой маской, на которой выделялись

191

выкатившиеся огромные белые глазные яблоки. Широко ос-каленный рот будто застыл в крике. На месте отрезанного носа виднелись только маленькие отверстия. На земле было море крови.

Русский офицер сплюнул на землю и посмотрел мне в лицо. Достал платок из кармана, вытер губы.

- Похоже, он действительно ничего не знал,- прогово-рил он, убирая платок обратно. Его голос звучал теперь как-то сухо и невыразительно. - Знал бы - обязательно раскололся. Жаль, что так вышло. Но он ведь был профессионал и все рав-но когда-нибудь сдох бы как собака. Тут уж ничего не подела-ешь. Что ж, если он был не в курсе, то ты и подавно.

Офицер снова вытянул сигарету и чиркнул спичкой.

- Выходит, ты нам больше не нужен. Пытать тебя, чтобы что-то узнать, - смысла нет. В живых оставить как пленно-го - тоже. Мы хотим сохранить в тайне все, что здесь про-изошло. Не болтать об этом. А если отвезти тебя в Улан-Ба-тор, пойдут ненужные разговоры. Лучше всего, конечно, прострелить тебе сейчас башку и закопать где-нибудь или сжечь и кости бросить в Халхин-Гол. И все дела. Ну как? - Русский пристально посмотрел мне в глаза. Я по-прежнему делал вид, что совсем его не понимаю. - Русского ты, верно, не знаешь, так что распространяться дальше - только время терять. Ну да ладно. Будем считать, это мысли вслух. Так что слушай. Хочу тебя порадовать. Я решил тебя не убивать. Счи-тай, я слегка виноват и извиняюсь, что зря отправил на тот свет твоего приятеля. Хватит нам мертвецов на сегодня. Од-ного в день вполне достаточно. Так что убивать я тебя не буду. Дам шанс выжить. Повезет - останешься живой. Правда, шан-сов у тебя маловато. Можно даже сказать - почти никаких. Но шанс - это все-таки шанс. Все же лучше, чем остаться без кожи. Так ведь?

Подняв руку, он позвал монгольского офицера. Тот с боль-шим тщанием отмывал водой из фляги нож, которым сдирал с Ямамото кожу, закончив точить его о маленький брусок. Сол-даты разложили куски кожи и о чем-то спорили перед ними. Наверное, обменивались мнениями о тонкостях живодерского

192

мастерства. Офицер-монгол сунул орудие труда в ножны, за-пихал в карман шинели и подошел к нам. Взглянул на меня и повернулся к русскому, который бросил ему несколько слов по-монгольски. Монгол бесстрастно кивнул в ответ. Солдаты подвели к ним двух лошадей.

- Мы улетаем обратно в Улан-Батор, - сказал мне рус-ский. - Жаль возвращаться с пустыми руками, но что подела-ешь. Бывают дела удачные, а бывает, что-то не получается. Вернулся бы к ужину аппетит, но что-то я сомневаюсь.

Они сели на лошадей и поскакали. Самолет взлетел, пре-вратился в крохотную серебристую точку и растворился в небе на западе, оставив меня наедине с монгольскими солдатами и лошадьми.

Меня крепко привязали к седлу, и отряд, выстроившись в це-почку, двинулся на север. Ехавший передо мной монгол еле слышно затянул какую-то монотонную мелодию. Кроме его унылой песни, висевшую над нами тишину нарушало только шуршание песка под конскими копытами. Я понятия не имел, куда меня везут и что они решили со мной делать. Одно знал четко: для этих людей я был абсолютно ненужной, лишней обузой. В голове крутились слова русского офицера: 'Я тебя убивать не буду'. Не буду... 'Но шансов выжить - почти ни-каких'. Что же он имел в виду? Может, собираются использо-вать меня в какой-нибудь идиотской игре? Решили не просто убить, а еще и удовольствие получить?

Но по крайней мере сразу не убили и кожу живьем не со-драли. И на том спасибо. А придется умереть, так только бы не такой жуткой смертью. Но все-таки я еще жив, дышу. Если верить этому русскому, сразу убивать меня не собираются. Есть еще время до смерти - значит, есть и возможность выжить. Остается только цепляться за эту возможность, какой бы ми-зерной она ни была.

Вдруг откуда-то из закоулков сознания всплыли слова кап-рала Хонды: его загадочное пророчество, что мне не суждено умереть здесь, на материке, в Китае. Накрепко привязанный к

193

конскому седлу, под лучами степного солнца, обжигавшими голую спину, я раз за разом повторял каждое сказанное им слово. Вспоминал выражение его лица, интонации. Надо по-верить Хонде, всей душой поверить в его предсказание! Нет! Безропотно умирать здесь я не собираюсь. Обязательно выбе-русь отсюда живым и вернусь домой!

Прошло два, а то и три часа. Мы все ехали на север. Оста-новились у каменного знака. Такие камни ставили ламаисты; назывались они 'обо' и считались божествами, охранявшими путников, а заодно служили дорожными знаками, имевшими большую ценность в пустыне. У этого камня мои конвоиры спешились и распутали на мне веревки. Двое отвели меня в сторону, поддерживая под руки. И я подумал: вот тут-то мне и конец. Мы стояли у колодца. Он был обложен камнями при-мерно на метр высотой. Солдаты поставили меня у края на колени, схватили сзади за шею и нагнули голову, чтобы я за-глянул внутрь. Колодец, похоже, был глубокий - внизу сто-яла густая тьма, и разглядеть ничего я не смог. Сержант - об-ладатель сапог - поднял камень величиной с кулак и бросил его в колодец. Через какое-то время послышался глухой удар. Воды в колодце скорее всего не было. Когда-то тут был насто-ящий колодец в пустыне, но вода из подземной жилы ушла, и он давно высох. Судя по тому, сколько камень летел до дна, глубина была порядочная.

Сержант взглянул на меня и захохотал. Достал из кожаной кобуры на поясе большой автоматический пистолет, снял с предохранителя и с громким щелчком дослал патрон в пат-ронник. Дуло пистолета уперлось мне в голову. Монгол очень долго держал палец на курке, но так и не спустил его. Медлен-но опустил ствол и, подняв левую руку, указал на колодец. Облизывая языком пересохшие губы, я не отводил глаз от пи-столета. Так вот оно что! Мне давали право выбирать свою судьбу - одно из двух: или сейчас я получу пулю, и тогда все кончено, или прыгаю вниз. Колодец глубокий, не повезет с приземлением - смерть. Повезет - тогда умирать придется медленно, на дне этой черной дыры. Вот о каком шансе го-ворил русский офицер! Сержант вынул часы, которые ото-

194

брал у Ямамото, и показал мне пять пальцев. На раздумье мне было отпущено пять секунд. Когда он досчитал до трех, я вскочил на край колодца и прыгнул как в омут. Другого не оставалось. Надеялся зацепиться за стенку, чтобы спустить-ся по ней, но не получилось - руки лишь скользнули по сте-не, и я сорвался вниз.

Колодец действительно оказался глубокий, и времени про-шло изрядно, прежде чем я ударился о землю. Во всяком слу-чае, мне так показалось. Хотя на самом деле, конечно, паде-ние заняло от силы несколько секунд. Но помню, что за время полета во мраке я успел о многом подумать. О нашем остав-шемся где-то далеко городке. О девушке, с которой до отправ-ки на фронт я только раз поцеловался. Вспомнил о родителях и поблагодарил бога за то, что у меня не брат, а младшая сес-тра. Пусть даже я здесь умру, она все равно останется с ними, и не надо будет бояться мобилизации. Вспомнил рисовые ле-пешки, завернутые в листья дуба. И тут с такой силой ударил-ся о высохшую землю, что на миг потерял сознание, почув-ствовав в последний момент, будто весь воздух вырвался наружу из моего тела. Оно грохнулось на дно колодца, как ме-шок с песком.

Шок от удара и в самом деле продолжался всего несколько мгновений. Когда я пришел в себя, сверху падали какие-то брызги. 'Неужели дождь?' - подумал я. Нет, сверху лилась моча. Я лежал на дне колодца, а монгольские солдаты, один за другим, мочились на меня. Высоко вверху маячили мелкие силуэты людей, которые подходили к круглому отверстию в земле и по очереди справляли нужду. Происходило что-то чу-довищно нереальное, похожее на бред человека, накачавше-гося наркотиками. Однако это была явь. Я действительно ва-лялся на дне колодца, и на меня лилась настоящая моча. Когда все наконец иссякли, кто-то посветил на меня фонарем. По-слышался хохот, и фигуры, стоявшие у края колодца, исчезли. И всё сразу поглотила глухая, вязкая тишина.

Я решил полежать пока лицом вниз и подождать, не вер-нутся ли они. Но прошло двадцать минут, потом тридцать (ко-нечно, часов у меня не было, и я говорю только приблизи-

195

тельно) - солдаты не возвращались. Похоже, они ушли на-всегда, оставив меня одного на дне колодца, посреди пусты-ни. Если монголы больше не придут, подумал я, сначала надо проверить, все ли у меня цело. Сделать это в темноте было весьма нелегко. Ведь я даже тела своего не видел и не мог соб-ственными глазами проверить, что со мной. Пришлось поло-житься только на ощущения, которые в таком мраке вполне могли подвести. Почему-то казалось, что меня обманули, об-вели вокруг пальца. Очень странное было чувство.

И все-таки медленно и осторожно я начал разбираться в ситу-ации, в которую попал. Первое, что я понял, - мне страшно по-везло. Дно колодца покрывал песок, и оно оказалось довольно мягким. Если бы не это, при падении с такой высоты мне пере-ломало бы все кости. Я глубоко вдохнул и попробовал пошеве-литься. Для начала - подвигать пальцами. Они повиновались, хотя и с некоторым трудом. Потом попытался приподняться, но не сумел. Тело, казалось, совсем ничего не чувствовало. С созна-нием был полный порядок, но вступать в контакт с телом оно никак не хотело. Как я ни пробовал заставить мышцы подчи-ниться мысленным командам, ничего не получалось. Я плюнул на все и на некоторое время застыл в темноте.

Сколько я так пролежал - не знаю. Наконец мало-помалу чувствительность стала возвращаться, а вместе с ней, конеч-но, пришла и боль. Очень сильная боль. Скорее всего я сло-мал ноги. Еще, похоже, вывихнул, а то и сломал плечо.

Я лежал в той же позе, пытаясь перетерпеть боль. По ще-кам сами собой текли слезы. Я плакал от боли, а еще боль-ше - от безысходности. Вам, наверное, трудно представить, что это такое - оказаться одному в пустыне где-то на краю света, на дне глубокого колодца, в кромешной тьме, наедине с пронзительной болью. Какое одиночество, какое отчаяние меня охватило! Я начал даже жалеть о том, что тот сержант меня не пристрелил. Тогда хотя бы монголы знали о моей смер-ти. Атак придется пропадать здесь в полном одиночестве, и никому до этого не будет дела. Такая вот тихая смерть.

Время от времени до меня доносился шум ветра. Когда он пролетал над землей, в колодец проникал странный, загадоч-

196

ный звук - казалось, где-то далеко-далеко женщина оплаки-вала кого-то. То неведомое далекое пространство соединялось с моим миром узким коридором, через который время от вре-мени и доходил до меня этот голос. А я оставался один на один с могильной тишиной и мраком.

Пересиливая боль, я осторожно ощупал вокруг себя землю. Дно было ровное и неширокое - примерно метр шестьдесят - метр семьдесят в окружности. Скользившая по земле рука вдруг наткнулась на что-то острое и твердое. Инстинктивно отдер-нув руку, я еще раз медленно и осторожно потянулся к тому месту, и пальцы снова коснулись этого твердого предмета. Сначала я подумал, что это ветка, но оказалось - кости. Не человеческие, а какого-то небольшого зверька. Они были раз-бросаны по земле - может, уже долго здесь лежали, а может, разлетелись в стороны, когда я на них свалился. Больше ниче-го, кроме сухого и мелкого песка, в колодце не нашлось.

Я провел рукой по стенке. Ее сложили из небольших плос-ких камней. Днем земля в степи сильно нагревалась, но в это подземелье жара не проникала, и камни были холодны как лед. Приложив руку к стенке, я стал ощупывать щели между камнями в надежде выбраться, если удастся отыскать, куда можно поставить ногу. Но щели были слишком узкие, и в моем плачевном состоянии нечего было и мечтать о том, чтобы вы-лезти наружу. Напрягая силы, я приподнялся, волоча тело, и прислонился к стенке. При каждом движении в плечо и ногу, казалось, впивались десятки толстых шипов. А при вдохе было ощущение, что тело вот-вот разорвется на части. Дотронулся до плеча - оно распухло и горело.

Сколько времени прошло после этого - не знаю. И тут вдруг случилось нечто совершенно необыкновенное. Колодец оза-рило солнце, посетившее его словно откровение. В тот же миг я сразу увидел все вокруг. Ослепительный свет заливал коло-дец. Водопад света. От его сверкающей белизны перехватыва-ло дыхание - я едва слышал. Тьма и холод моментально ра-створились, и мое голое тело ласкали теплые нежные лучи.

197

Казалось, своим сиянием солнце благословило даже скрутив-шую меня боль, озарило теплом разбросанные рядом кости, и на эти зловещие останки я уже был готов смотреть как на товарища по несчастью. Я смог как следует разглядеть свой каменный мешок и на свету успел даже забыть об ужасе слу-чившегося, о боли и отчаянии. Ошеломленный, я сидел, по-грузившись в сияние. Но чудо продолжалось недолго. Свет пропал в один миг - так же неожиданно, как и появился, и тьма вновь заполнила все вокруг. Все длилось всего несколько мгновений. Наверное, секунд десять - пятнадцать. Угол, вид-но, был такой, что в колодец сразу падала вся дневная порция солнечных лучей, достигавших дна этой глубокой ямы. Водо-пад света иссяк, не дав мне толком понять, что произошло.

Свет пропал, навалившаяся темнота стала еще чернее и словно сковала меня, так что я едва мог пошевелиться. Ни воды, ни еды, ни клочка одежды, чтобы хоть как-то укрыться. Закончился длинный день, пришла ночь, а вместе с ней и хо-лод. Заснуть никак не удавалось. Тело требовало сна, но холод впивался в него тысячами шипов, забирался в самую глубину души, которая, не в силах сопротивляться, казалось, все боль-ше твердела и медленно умирала. Звезды вверху словно вмер-зли в небо. Пугающее, великое множество звезд. Не отводя глаз, я наблюдал, как они медленно вершат свой путь, и их перемещение по небосводу убеждало, что время не останови-лось. Я чуть задремал, пробудился от холода и боли, снова провалился в сон на короткое время и опять проснулся.

Наконец наступило утро. Звезды, ясно сиявшие в круглом отверстии колодца, таяли понемногу, но так и не исчезли со-всем, несмотря на разлившийся бледный рассвет. Стали едва различимы, но остались. Чтобы смочить пересохшее горло, я слизывал с каменной стенки капли осевшей на ней утренней росы. Конечно, влаги было ничтожно мало, но и это было как божья милость. Мне пришло в голову, что целый день я ниче-го не пил и не ел, однако о еде не хотелось и вспоминать.

Я сидел на дне этой ямы и ничего не мог предпринять. Бе-зысходность и одиночество так придавили меня, что даже ду-мать стало не под силу. Я просто сидел, ничего не делая, ни о

198

чем не думая. Однако в глубине подсознания я ждал эту поло-су света, ждал, когда слепящие лучи солнца вновь озарят дно глубокого колодца, пусть хоть на несколько мгновений за весь день. В принципе, лучи падают на землю под прямым углом, когда солнце находится в зените. Значит, это происходило где-то близко к полудню. Я ждал только этого света. Ведь больше ждать было нечего.

Кажется, времени прошло очень много. Незаметно я задре-мал. Но тут меня как будто что-то толкнуло, я очнулся, от-крыл глаза и... свет уже был здесь. Его потоки снова захлест-нули меня. Почти непроизвольно я широко расставил руки, повернув их ладонями к солнцу. На этот раз его лучи были гораздо ярче и дольше оставались со мной. По крайней мере мне так показалось. На свету из глаз полились слезы. Все соки моего тела, похоже, превратились в слезы, разом хлынувшие по лицу. Казалось, само тело вот-вот растает, расплывется лу-жей. Под этими благословенными лучами смерть не страшна, подумал я. И мне захотелось умереть. Я ощутил, как все окру-жавшее слилось воедино. Меня целиком захватило ощущение общности, единства. 'Вот оно! - мелькнула мысль. - Вот в чем подлинный смысл человеческого существования: жить вместе с этим светом, которому отпущены какие-то секунды. А теперь я должен здесь умереть'.

Свет, однако, быстро погас, и, придя в себя, я обнаружил, что по-прежнему сижу на дне этого несчастного колодца. Мрак и холод так крепко вцепились в меня, будто никакого света не было и в помине. Скрючившись, я надолго затих с мокрым от слез лицом. Точно некая огромная сила сшибла меня с ног, лишив возможности соображать и действовать, отобрав даже чувство собственного тела. Остался лишь высохший остов, пустая скорлупа, тень. Но опять в голове, ставшей похожей на комнату, из которой вывезли всю мебель, всплыло предсказа-ние капрала Хонды: 'Тебе не суждено умереть здесь, на мате-рике'. Когда появился и исчез этот свет, я по-настоящему поверил в его пророческие слова. Я не просто не умер, я не мог умереть. Значит, мне на роду так написано. Вы понимаете, Окада-сан? Так я лишился уготованной богом милости.

199

Здесь лейтенант Мамия прервал рассказ и взглянул на часы.

- И вот, как вы можете видеть, я здесь, - проговорил он тихо и слегка покачал головой, словно отводя невидимые па-утинки воспоминаний. - Как сказал Хонда-сан, так и вы-шло - я не умер в Китае. И вдобавок прожил дольше всех из нас четверых.

Я кивнул в ответ.

- Вы уж меня извините. Длинная получилась история. На-верное, я наскучил вам своими бесполезными стариковскими россказнями. - Мамия выпрямился. - Однако я на поезд опоздаю, если еще задержусь у вас.

- Подождите, - растерялся я. - А как же ваш рассказ? Что же было дальше? Очень хочется услышать до конца. Лейтенант Мамия взглянул на меня.

- Знаете, я в самом деле опаздываю. Проводите меня до автобусной остановки? По пути, думаю, я успею вкратце рас-сказать, чем дело кончилось.

Мы вместе вышли из дому и направились к остановке.

- На третий день утром меня спас капрал Хонда. Он дога-дался, что в ту ночь монголы нападут на нас, выскользнул из палатки и долго прятался. Тогда-то он и забрал тайком доку-менты из сумки Ямамото. Ведь наша важнейшая задача зак-лючалась в том, чтобы сохранить эти бумаги, любой ценой не допустить, чтобы они попали к врагу. Вы, верно, спросите: раз Хонда знал о нападении монгольских солдат, почему он скрылся один, а не разбудил остальных, чтобы все могли спа-стись? Поймите, у нас в любом случае не было никаких шан-сов. О нашем местонахождении монголы знали. Они были на своей территории, имели численный перевес и преимущество в вооружении. Им ничего не стоило бы выследить наш отряд, прикончить всех и забрать документы. То есть в той ситуации Хонде нужно было спасаться в одиночку. На войне его посту-пок считался бы настоящим дезертирством, но при выполне-нии таких спецзаданий самое главное - действовать по об-становке.

Хонда-сан видел все, что произошло: как сдирали кожу с Ямамото, как меня увез монгольский отряд. Он остался без

200

лошади и не мог сразу поехать за ними. Ничего не оставалось, как идти пешком. Капрал достал припасы, которые мы зары-ли в степи, закопал там же документы и тронулся в путь. Но чего ему стоило добраться до колодца! Ведь он даже не знал, в какую сторону поехали монголы.

- Как же все-таки Хонда-сан нашел колодец? - поинтере-совался я.

- Понятия не имею. Сам он об этом почти ничего не рас-сказывал. Я бы так сказал: он просто знал, куда идти. Вот и все. Отыскав меня, он порвал на полосы свою одежду, связал из них веревку и вытянул меня. Я к тому времени уже почти потерял сознание, и можно представить, сколько сил ему при-шлось потратить. Потом, раздобыв где-то лошадь, Хонда-сан усадил меня на нее и через песчаные холмы, через Халхин-Гол доставил на наблюдательный пункт армии Маньчжоу-го. Там меня подлечили и на грузовике, который прислали из штаба, отправили в Хайлар, в госпиталь.

- А что же стало с теми документами - письмом или что это было?

- Наверное, до сих пор лежат где-нибудь в земле у реки. Вер-нуться туда, чтобы выкопать их, мы с Хондой не могли, да и причин, которые толкнули бы нас на этот бессмысленный под-виг, не было. Мы пришли к выводу, что лучше бы этих бумаг вообще не существовало, и сговорились на все вопросы коман-дования отвечать, что ничего не слышали ни о каких докумен-тах. Иначе нас запросто могли обвинить в том, что мы не вы-полнили приказ, не доставив их. Под предлогом лечения нас держали в разных палатах под строгим надзором и допрашива-ли каждый день. Приходили офицеры в больших чинах и зас-тавляли повторять одно и то же по многу раз. Хитро выспраши-вали все самым подробным образом. Но в конце концов нам, похоже, поверили. Я во всех подробностях рассказал, что мне пришлось пережить, тщательно избегая только одной темы - документов. Записав мои показания, они предупредили, что все это - секретные сведения, которых не будет в официальных архивах армии, и я ни в коем случае не должен их разглашать. Если же я все-таки это сделаю - понесу самое строгое наказа-

201

ние. Через две недели меня вернули в прежнее подразделение. Думаю, что Хонда тоже вернулся в свою часть.

- Мне вот что непонятно: почему Хонду-сан специально отозвали из части на это дело? - спросил я.

- На эту тему он тоже не распространялся. Скорее всего, ему запретили говорить об этом, и он считал, что мне лучше ничего не знать. Но из наших разговоров выходило, что у Хон-ды были какие-то свои отношения с тем человеком, которого мы называли Ямамото. Очевидно, из-за необыкновенного дара Хонды-сан. Мне не раз приходилось слышать, что в армии есть специальное подразделение, занимающееся изучением таких сверхъестественных явлений. Собирали по всей стране людей с экстрасенсорными способностями и сверхсильной волей и проводили с ними разные эксперименты. Может, и Хонда-сан так познакомился с Ямамото. А ведь и правда: не было бы у него таких способностей - он бы никогда не узнал, где я нахожусь, и мы бы не вышли точно к наблюдательному пункту Маньчжурской армии. Он шел без карты, без компа-са- прямиком, без всяких колебаний. Сточки зрения здра-вого смысла это невозможно. Я по профессии картограф и в общих чертах разбирался в местной географии, но я ни за что не справился бы с тем, что сделал Хонда-сан. Видимо, Яма-мото рассчитывал на эти его способности.

Мы подошли к остановке и стали ждать автобус.

- Конечно, загадки и сейчас остаются загадками, - про-должал лейтенант Мамия. - Я до сих пор многого не пони-маю. Например, кем был тот монгольский офицер, который дожидался нас в степи? Что было бы, если бы мы доставили эти документы в штаб? Почему Ямамото не оставил нас на правом берегу Халхин-Гола и не переправился один? Тогда он был бы куда свободнее в своих действиях. Или он хотел ис-пользовать нас как приманку для монгольской армии, чтобы скрыться в одиночку? Вполне возможно. А может, Хонда-сан с самого начала знал о его намерениях и потому ничего не предпринял, когда Ямамото убивали.

Как бы там ни было, после этого мы очень долго не виде-лись с капралом Хондой. Нас изолировали друг от друга, как

202

только привезли в Хайлар, запретили встречаться и разгова-ривать. Мне даже не дали поблагодарить его напоследок. По-том его ранило у Номонхана, и его отправили в Японию, а я оставался в Маньчжурии до окончания войны и оказался в Сибири. Отыскал его я только через несколько лет после того, как вернулся из плена. С тех пор мы несколько раз встреча-лись, изредка переписывались. Похоже, он избегал разгово-ров о том, что случилось тогда на Халхин-Голе, мне тоже не очень хотелось вспоминать прошлое. Оно было чересчур важ-но для нас обоих, и мы вместе переживали те события, не го-воря о них ни слова. Вы понимаете меня?

Вот такая длинная история. Я хочу сказать: наверное, моя настоящая жизнь кончилась там, в монгольской степи, в глу-боком колодце. Мне кажется, будто в тех ярких лучах, что все-го на десять - пятнадцать секунд освещали дно колодца, я спалил свою душу дотла. Каким мистическим оказался этот свет! Не знаю, как объяснить, но, по правде говоря, с чем бы я ни сталкивался после этого, что бы ни испытывал, это уже не вызывало в глубине сердца никаких эмоций. Даже перед ог-ромными советскими танками, даже потеряв левую руку, даже в похожем на ад сибирском лагере я был в каком-то анабиозе. Странно, но все это для меня уже не имело значения. Что-то внутри уже умерло. Верно, мне надо было погибнуть тогда, раствориться в этом свете. То было время смерти. Но, как пред-сказал Хонда-сан, там я не умер. Или, может, точнее сказать - не мог умереть.

Я вернулся в Японию без руки, потеряв двенадцать драго-ценных лет. Когда я приехал в Хиросиму, родителей и сестры уже не было в живых. Сестра работала по мобилизации в го-роде на заводе и погибла во время атомной бомбардировки. Отец как раз поехал навестить ее и тоже погиб. Мать от этого кошмара слегла и умерла в 1947 году. Девушка, с которой, как я вам говорил, мы тайно обручились, вышла замуж за другого и родила двоих детей. На кладбище я обнаружил свою могилу. У меня ничего не осталось. Только оглушающая пустота внут-ри. Мне не следовало возвращаться. Как я жил после этого - помню довольно смутно. Преподавай в школе общественные

203

науки - географию и историю, но, по сути, по-настоящему не жил. Только раз за разом выполнял свои мирские функ-ции. У меня нет никого, кого можно было бы назвать другом, с учениками каких-то человеческих связей тоже не было. Я ни-кого не любил и перестал понимать, что это значит - любить. Стоило закрыть глаза, как передо мной вставал Ямамото, с которого живьем сдирают кожу. Я видел во сне эту сцену мно-жество раз. Ямамото обдирали снова и снова, и он превра-щался в красный кусок мяса. Я слышал его душераздирающие крики. Снилось мне и как я остался заживо гнить на дне ко-лодца. Временами мне казалось, что это и есть реальность, а моя нынешняя жизнь просто видится во сне.

Когда на берегу Халхин-Гола Хонда-сан сказал, что в Ки-тае мне погибнуть не суждено, я страшно обрадовался. Дело не в том, поверил я ему или нет. Просто тогда мне надо было за что-то зацепиться. Хонда-сан, похоже, почувствовал мое настроение и сказал это, чтобы поддержать меня. Но оказа-лось, что радоваться нечему. В Японию вернулся не я, а моя пустая оболочка. В таком качестве можно существовать сколь-ко угодно, но это - не настоящая жизнь. Из сердца и плоти пустышки может появиться только пустышка. Вот что мне хотелось, чтобы вы поняли, Окада-сан.

- Выходит, вернувшись домой, вы так и не женились? - поинтересовался я.

- Нет, конечно. У меня ни жены, ни родственников. Ни-кого на свете.

- А вы никогда не жалели о том, что услышали от Хонды-сан это пророчество? - спросил я после некоторого колеба-ния.

Лейтенант Мамия задумался. Помолчав немного, присталь-но взглянул на меня.

- Кто знает. Может быть, ему не следовало об этом гово-рить. Может, я не должен был этого слышать. Хонда-сан тогда сказал: на судьбу человеческую оглядываются потом, зара-нее знать ее нельзя. Но сейчас я думаю: какая теперь разни-ца? Теперь я только выполняю свою обязанность - продол-жаю жить.

204

Подошел автобус. Лейтенант Мамия низко поклонился и извинился, что отнял у меня время.

- Что ж, давайте прощаться. Большое спасибо за все. Я очень рад, что смог передать вам эту вещь от Хонды-сан Миссия моя выполнена, и я спокойно могу возвращаться домой. - Ловко орудуя протезом и правой рукой, он достал мелочь и опустил в кассу.

Я стоял и смотрел вслед автобусу, пока тот не скрылся за углом. Осталась странная смутная опустошенность в душе -безутешность ребенка, брошенного в неизвестном городе Дома, сидя на диване в гостиной, я стал распаковывать сверток, который оставил Хонда-сан в память о себе. Пришлось изрядно потрудиться, разворачивая слой за слоем оберточную бумагу, прежде чем я добрался до твердой картонной коробки. Подарочная коробка виски 'Катти Сарк'. Однако, судя по ее весу, бутылки внутри не было. Я открыл коробку - и ничего не обнаружил. Она была совершенно пуста. Хонда-сан оставил мне просто пустую коробку.

Книга вторая. ВЕЩАЯ ПТИЦА

Июль - октябрь 1984 г.

1. Максимально конкретный факт Тема аппетита в литературе

В тот день, когда я провожал лейтенанта Мамия до автобусной остановки, Кумико не пришла ночевать. Я прождал ее до две-надцати, читая книгу и слушая музыку, потом махнул на все рукой и лег спать. Заснул с невыключенным светом. Проснул-ся - еще не было и шести. За окном уже совсем рассвело. За тонкими шторами щебетали птицы. Жены рядом не оказалось. Взбитая белая подушка лежала ровно - понятно, ночью на ней никто не спал. На тумбочке у кровати - аккуратно сложенная чистая летняя пижама Кумико. Это я выстирал и сложил ее. Выключив лампу у изголовья, я сделал один глубокий вдох, точно хотел таким способом отрегулировать бег времени.

Не переодев пижаму, я обследовал наше жилье. Зашел сна-чала на кухню, осмотрел гостиную и комнату Кумико. Прове-рил ванную и туалет, заглянул для верности в шкафы. Нигде никого. В доме было как-то необычно пусто и тихо, и каза-лось, мои перемещения не имеют никакого смысла и лишь нарушают эту безмолвную гармонию.

Делать нечего. Я пошел на кухню, налил в чайник воды и поставил на газ. Когда он вскипел, приготовил кофе и сел с

208

чашкой за стол. Сделал тост, закусил картофельным салатом из холодильника. Давненько не приходилось мне завтракать в одиночестве. Вообще, как поженились, мы всегда завтракали вместе. Обедали часто по отдельности, иногда и поужинать вместе не удавалось, но завтрак мы не пропускали, что бы ни происходило. Существовало что-то вроде негласной догово-ренности, почти ритуал. Как бы поздно мы ни ложились, все-гда вставали пораньше, чтобы успеть приготовить нормаль-ную еду и со вкусом позавтракать.

Но в то утро Кумико дома не было. В одиночестве я молча выпил кофе, съел хлеб и стал смотреть на пустой стул напро-тив, думая о туалетной воде - той, что жена надушилась вче-ра утром. Попробовал вообразить мужчину, который, навер-ное, сделал Кумико этот подарок. Представил, как она лежит с ним в обнимку в постели, как его руки ласкают ее обнажен-ное тело. Перед глазами возникла гладкая, словно фарфоро-вая, спина, когда я застегивал ей молнию на платье.

Кофе почему-то отдавал мылом. После первого же глотка во рту остался какой-то неприятный привкус. Я подумал сна-чала, что мне показалось, но и у второго глотка вкус оказал-ся таким же. Выплеснув остатки в раковину, налил кофе в чистую чашку. Опять мыло! Что такое? Кофейник я вымыл хорошо, вода тоже нормальная. Кофе, однако, точно имел какой-то оттенок - то ли мыла, то ли лосьона. Я вылил весь кофейник и собрался заново вскипятить воду, но решил не суетиться. Налил воды из-под крана и выпил. Кофе больше не хотелось.

Дождавшись половины десятого, я позвонил Кумико на рабо-ту. К телефону подошла женщина. Я попросил Кумико Ока-да. 'Вы знаете, по-моему, она еще не пришла', - последовал ответ. Я сказал 'спасибо' и повесил трубку. Потом, как это обычно бывает, когда я не нахожу себе места, принялся за уборку. Разобрал старые газеты и журналы и перевязал их ве-ревкой, до блеска вычистил на кухне раковину, вытер полки, вымыл туалет и ванну. Специальной жидкостью протер зерка-

209

ла и оконные стекла, открутил и вымыл плафон лампы. Снял и выстирал простыни и постелил вместо них чистые.

В одиннадцать опять позвонил Кумико и получил тот же ответ той же женщины: 'Окада-сан еще не пришла'.

- Она что, не вышла сегодня на работу? - спросил я.

- М-м-м... Ничего не могу сказать. - Голос женщины зву-чал совершенно безразлично. Она просто констатировала факт.

Если Кумико в одиннадцать не появилась в офисе, значит, что-то не так. Конечно, графика работы в издательстве нормаль-ному человеку никогда не понять-, но у Кумико в конторе все было не так, как у других. Они делали журналы о здоровом об-разе жизни и натуральных продуктах питания, и все, кто с ними сотрудничал, - все эти фирмачи, фермеры, медработники, - поднимались с утра пораньше, и к вечеру их рабочий процесс уже заканчивался. Поэтому Кумико и ее коллеги, подстраива-ясь под этот режим, как один являлись на работу в девять утра и к шести уходили, если только не было неотложных дел.

Положив трубку, я направился в спальню и учинил в шка-фу проверку платьям, блузкам и юбкам Кумико. Если она ушла из дома, значит, должна была взять свою одежду. Всего ее гар-дероба я, разумеется, не помнил. Я и собственных вещей не помнил как следует, поэтому составить список того, что носят другие люди, мне, конечно, не по силам. Но мне часто прихо-дилось сдавать и забирать из химчистки вещи Кумико, поэто-му то, что она любила и носила часто, я, в общем, знал. И все вроде было на месте.

К тому же она просто не могла взять с собой никакой одеж-ды. Я еще раз постарался точнее припомнить, как накануне утром Кумико уходила из дому. Что на ней было, с какой сум-кой она пошла? Только сумочка через плечо, которую она все-гда носила на работу. В ней еле помещались записная книж-ка, косметика, кошелек, ручка, носовой платок, салфетки. Запихать смену одежды в такую сумку? Абсолютно нереально.

Открыл ящики комода. Бижутерия, колготки, солнечные очки, трусики, спортивные майки... Все лежало на своих мес-тах. Даже если что-то и исчезло, я все равно бы не определил. Хотя трусики и колготки, может, и поместились бы в ту су-

210

мочку. Но стоило ли брать с собой эту ерунду, которую на каж-дом углу купить можно?

Затем я отправился в ванную и снова осмотрел ящички с туалетными принадлежностями Кумико. Там тоже ничего не изменилось: полно разной косметической мелочи и бижуте-рии. Открыв флакон 'Кристиан Диор', вдохнул тот самый аромат - так пахнут летним утром белые цветы - и опять представил ее матовую спину.

Вернулся в гостиную и растянулся на диване. Закрыл глаза и прислушался, но кроме тиканья часов, ничего не услышал. Ни шума проезжавших автомобилей, ни птичьих голосов. Я никак не мог сообразить, что делать дальше. Решил в оче-редной раз позвонить на работу жене и уже начал было наби-рать номер, но от того, что опять ответит та же женщина, ста-ло как-то нехорошо, и я повесил трубку на рычаг. Что еще я мог сделать? Только сидеть и ждать. Может, Кумико и правда меня бросила? Но почему? Хотя почему бы и нет? Но даже если так, не такой она человек, чтобы уйти, не сказав ни сло-ва. Она бы четко и ясно сказала, почему решила расстаться со мной. В этом я был уверен почти наверняка.

А может, с ней что-нибудь случилось? Кумико могла по-пасть под машину и очутиться в больнице. Может, она лежит сейчас без сознания и ей делают переливание крови? От этой мысли сердце в груди заколотилось. Правда, Кумико всегда носила в сумочке водительские права, кредитную карточку и записную книжку с нашим адресом. Так что если бы произо-шел несчастный случай, со мной уже связались бы из больни-цы или полиции.

Я перебрался на веранду и сел. Уставившись невидящим взглядом в сад, попробовал собраться с мыслями, но сосредо-точиться так и не сумел. В голову лезло только одно - спина Кумико, когда я застегиваю ей платье, и запах туалетной воды у нее за ушами.

Шел уже второй час, когда зазвонил телефон. Я встал с ди-вана, поднял трубку.

- Простите, дом господина Окада? - Это был голос Маль-ты Кано.

211

- Да.

- Говорит Мальта Кано. Я насчет вашего кота.

- Кота? - произнес я растерянно. Я и думать забыл про кота, хотя, конечно, сразу же вспомнил, о чем речь. Казалось, все это было сто лет назад.

- Ну да, кота, которого разыскивает ваша супруга, - пояс-нила Мальта.

- Да-да. Конечно, - ответил я.

На том конце трубки замолчали. Мальта как будто взвеши-вала ситуацию, возможно почувствовав что-то по моему тону. Я кашлянул и взял трубку в другую руку.

Пауза была короткой.

- Должна сказать, господин Окада, скорее всего вы боль-ше не увидите вашего кота. Очень жаль, но вам, наверное, луч-ше смириться с этой потерей. Кот ушел и больше не вернется, если не произойдет что-то особенное.

- Что-то особенное? - повторил я слова Мальты Кано, но ответа не получил.

Молчание продолжалось долго. Я ждал, когда она загово-рит снова, но на другом конце провода было тихо - даже ды-хания не слышно. 'Телефон испортился, что ли?' - подумал я, и тут опять раздался ее голос:

- Извините, что я так говорю, господин Окада, но, может быть, кроме кота есть еще проблема, в которой я могу вам по-мочь?

Сразу ей ответить я не смог. Держа трубку в руке, присло-нился к стене, собираясь с мыслями.

- Мне пока еще многое не ясно. Точно не могу сказать, что к чему, только пытаюсь разобраться. Но, кажется, от меня ушла жена. - И я рассказал Мальте Кано, что Кумико вчера вечером не вернулась домой, а сегодня утром не вышла на работу.

Мальта, похоже, обдумывала услышанное.

- Вы, должно быть, очень переживаете. Сейчас мне нечего вам сказать, но скоро многое начнет проясняться. А пока при-дется подождать. Конечно, это тяжело, но всему свое время. Это как отлив и прилив. Никто не в силах изменить их. Когда надо ждать - ничего другого не остается.

212

- Послушайте, Кано-сан! Благодарю вас за хлопоты из-за нашего кота, но сейчас, извините, у меня не совсем подходя-щее настроение, чтобы выслушивать успокаивающие общие рассуждения. У меня голова кругом идет. В буквальном смыс-ле слова. И дурные предчувствия. Я понятия не имею, с чего начать, за что зацепиться. Вот мы сейчас с вами поговорим, и что мне прикажете делать? Мне нужны конкретные факты, пусть даже самые мелкие и незначительные. Понимаете? Что-то, что можно увидеть, потрогать руками.

В трубке послышалось, как что-то упало на пол. Что-то лег-кое, судя по звуку - бусина, покатившаяся по деревянному полу. Затем донеслось шуршание - кто-то мял в пальцах каль-ку, а потом резко рванул ее. Все это происходило не далеко, но и не очень близко от телефона, однако Мальта, похоже, не обращала на эти звуки особого внимания.

- Понятно. Вы хотите что-то конкретное, - проговорила она равнодушно, без всяких эмоций в голосе.

- Именно. Максимально конкретное.

- Ждите, когда вам позвонят.

- Я целый день жду, когда мне позвонят.

- Вам скоро должен позвонить один человек, фамилия ко-торого начинается на 'О'.

- Этот человек знает что-то о Кумико?

- Такие подробности мне не известны. Вы сказали, что хотите конкретных фактов, все равно каких. Вот вам, пожа-луйста: скоро на небе на несколько дней появится месяц.

- Какой месяц? - спросил я. - Вы имеете в виду луну? Ту, что в небе?

- Да-да. Но в любом случае, господин Окада, нужно ждать. Ожидание - это все. Всего хорошего. - Мальта Кано поло-жила трубку.

Я принес со стола телефонную книжку и открыл страницу на букву 'о'. На ней мелким аккуратным почерком Кумико были записаны четыре фамилии с адресами и телефонами. Первым стоял мой отец - Тадао Окада. За ним - Онода, мой товарищ по университету, зубной врач Оцука и еще Омура, хозяин расположенной по соседству винной лавки.

213

Винную лавку можно исключить сразу. Она находилась в десяти минутах ходьбы от нашего дома, и, за исключением редких случаев, когда мы заказывали по телефону ящик пива на дом, нас с ее хозяином ничего не связывало. С дантистом - тоже никаких отношений. Я как-то лечил у него коренной зуб, но это было года два назад, а Кумико и подавно не была у него ни разу. Она вообще не ходила к зубным врачам - по крайней мере с тех пор, как вышла за меня замуж. Своего приятеля Оноду я не видел уже несколько лет. После университета он устроился в банк, через год его перевели в филиал в Саппоро, и он постоянно жил на Хоккайдо: Мы лишь обменивались новогодними открытками. Я даже не мог вспомнить, видел он когда-нибудь Кумико или нет.

Оставался отец. Однако у Кумико с ним не могло быть ника-ких особых отношений. После смерти матери он женился вто-рично, и с тех пор я с ним не виделся, не переписывался и не разговаривал по телефону. Кумико была с ним даже незнакома. Листая телефонную книжку, я подумал, как мало мы с женой общались с другими людьми. Не считая кое-каких нужных свя-зей на работе, за шесть лет, что прошли с нашей свадьбы, мы почти ни с кем не поддерживали отношений и вели замкнутый образ жизни, в которой находилось место только нам двоим.

На обед я снова решил приготовить спагетти. Есть совсем не хотелось, но сидеть до бесконечности на диване и ждать теле-фонного звонка было уже невмоготу. Надо срочно заняться чем-нибудь, заставить себя шевелиться. Я налил в кастрюлю воды, зажег газ и, слушая радио, принялся готовить томат-ный соус. Передавали скрипичную сонату Баха. Исполнение было отличным, но как-то раздражало. То ли скрипач вино-ват, то ли мое душевное состояние - не знаю. Я выключил приемник и продолжал готовить в тишине. Подогрел оливко-вое масло, стал обжаривать в нем чеснок и мелко искрошен-ный лук. Когда лук подрумянился, добавил заранее нарезан-ные помидоры. Занятие оказалось в самый раз. Я резал и жа-рил, и это давало конкретный результат - звуки, запахи...

214

Вода закипела, я бросил в кастрюлю щепотку соли, поло-жил спагетти. Поставил таймер на десять минут, а тем вре-менем перемыл посуду в раковине. Но аппетит так и не по-явился, даже когда тарелка с готовыми спагетти стояла передо мной. Я кое-как одолел половину, остатки выбросил. Соус перелил в банку и убрал в холодильник. Ну нет аппетита, что поделаешь?

Тут я вспомнил, что читал где-то про человека, на которого в момент напряженного ожидания нападало обжорство. Под-напрягся и вспомнил - это у Хемингуэя, в 'Прощай, оружие!'. Главный герой (забыл, как его звали) ухитрился бежать на лод-ке из Италии в Швейцарию и остался там в маленьком город-ке ждать, пока его жена родит. И все это время он сидел в кафе напротив и что-то пил и ел. Не помню, какой там был сюжет, в голове остался только один эпизод, ближе к концу книги: герой в чужой стране ждет родов жены и все ест, ест, ест... Эта сцена потому так здорово запомнилась, что показалась мне страшно правдоподобной. Я подумал, что с точки зрения ли-тературы человек выглядит куда реалистичнее, если в минуты беспокойства не мучается от того, что у него кусок в горло не лезет, а наоборот - на него нападает зверский аппетит.

Однако в жизни получилось иначе: я сидел в притихшем доме, глядел на стрелки часов, дожидаясь, когда что-нибудь произойдет, и в отличие от героя 'Прощай, оружие!' и думать не мог о еде. Мне вдруг пришло в голову, не вызвано ли отсут-ствие аппетита тем, что я не вписываюсь в литературную ре-альность? Я почувствовал себя персонажем какой-то плохо написанной повести. Мне даже послышался чей-то осуждаю-щий голос: 'Кто это такой? Совершенно нереальный персо-наж'. А может, так оно и есть на самом деле?

Без чего-то два затрещал телефон. Я схватил трубку.

- Здесь проживает господин Окада? - спросил незнако-мый мужчина. Голос был молодой, низкий и не лишенный приятности.

- Да, - ответил я, собравшись с духом.

215

- Ваш адрес: квартал 2, дом 26?

- Совершенно верно.

- Вас беспокоят из винной лавки Омура. Мы очень ценим, что вы наш постоянный покупатель. Я собирался заехать к вам за деньгами. Вам удобно в это время?

- За деньгами?

- Ну да. За два ящика пива и упаковку сока.

- Да, пожалуйста. Я пока еще буду дома, - сказал я. На этом разговор окончился.

Положив трубку, я попытался сообразить, имеет ли этот разговор какое-то отношение к Кумико. Нет, самый обыкно-венный короткий деловой звонок из винной лавки, где хотят получить свои деньги. Я действительно заказывал у них пиво и сок, и они все это привозили. Через полчаса явился парень из лавки, я расплатился с ним.

Парень изображал любезность и, сияя улыбкой, выписал квитанцию.

- Слыхали, Окада-сан, какой несчастный случай произошел сегодня утром у нас на станции? Примерно в полдесятого.

- Какой несчастный случай? - спросил я испуганно. - С кем?

- Маленькую девочку придавило. Фургон подавал назад и... Говорят, она в тяжелом состоянии. Я проезжал там сразу после того, как это случилось. Сутра насмотришься такого... Жуть! Ужасно боюсь этой малышни. Их ведь в зеркало не видно, ког-да сдаешь задом. Вы знаете химчистку у станции? Так вот, он наехал на нее как раз напротив химчистки. Народ там оставляет велосипеды, коробки наставлены - вообще ничего не видно.

Парень ушел, и мне вдруг стало невтерпеж дальше оста-ваться дома. Сделалось душно, темно и тесно. Я обулся и вышел на улицу, не заперев дверь, не закрыв окна, не вык-лючив свет на кухне. Посасывая лимонный леденец, принял-ся бесцельно бродить по округе и, прокручивая в голове раз-говор с посланцем из винной лавки, вспомнил, что надо забрать из химчистки вещи - блузку и юбку Кумико. Кви-танция осталась дома, но я решил за ней не заходить, наде-ясь, что вещи и так отдадут.

216

Я почувствовал, что все вокруг выглядит как-то не так. По-падавшиеся навстречу люди казались неестественными, по-хожими на роботов. Вглядываясь в лица прохожих, я пытался угадать, что это за люди. В каких домах живут? Какие у них семьи? Изменяют ли они друг другу? Счастливы ли они? До-гадываются ли, как ненатурально выглядят?

Перед химчисткой еще оставались следы утреннего проис-шествия: линии, начерченные полицией мелом на асфальте; тут же несколько человек, направлявшихся за покупками, с серьезным видом обсуждали случившееся. Но внутри все было как всегда. Все так же играла черная магнитола, в глубине над-рывался старый кондиционер, из-под утюга поднимались об-лака густого пара. Роберт Максвелл исполнял на арфе 'Морс-кой отлив'. Здорово было бы съездить на океан! Я представил запах песка, шорох разбивающихся о берег волн. Чайки. Бан-ка ледяного пива.

Хозяину химчистки я сказал, что забыл квитанцию.

- Я заходил к вам на прошлой неделе - в пятницу или суб-боту. Сдавал блузку и юбку.

- Окада... Окада... - бормотал он, перелистывая школьную тетрадку. - Ага. Вот, нашел. Блузка и юбка. Но ведь ваша жена их уже получила, Окада-сан.

- Получила? - опешил я.

- Да, вчера утром. Я точно помню - сам выдавал ей вещи. Я так понял, что она шла на работу и по пути заглянула сюда. У нее и квитанция была.

Я потерял дар речи и молча уставился на хозяина.

- Вы бы спросили у жены. Я ей все выдал. Тут никакой ошибки нет, - уверял меня он. Потом достал сигарету из пач-ки, лежавшей на журнале для записи клиентов, и щелкнул за-жигалкой.

- Вы говорите, вчера утром? - спросил я. - А не вечером?

- Утром-утром. Рано, часов в восемь. Ваша жена зашла раньше всех, так что я хорошо ее запомнил. Приятно, когда первым клиентом с утра оказывается молодая женщина.

В ответ я не смог выдавить из себя даже подобия улыбки, собственный голос показался мне чужим.

217

- Ну, тогда понятно. Я просто не знал, что она уже была у вас.

Хозяин кивнул, мельком взглянул на меня и потушил сига-рету, хотя сделал всего несколько затяжек. Потом снова взял-ся за утюг. Похоже, чем-то я его заинтересовал и он собрался было что-то сказать, но передумал. Мне тоже хотелось задать ему пару вопросов. Как выглядела Кумико, когда приходила за своими вещами? Что у нее было в руках? Но в голове у меня все перепуталось, к тому же страшно пересохло в горле. Захо-телось присесть где-нибудь и выпить чего-нибудь холодного, чтобы привести мысли в порядок.

Выйдя из химчистки, я отворил дверь соседнего кафе и за-казал чаю со льдом. В прохладном помещении не было ни души. Из маленьких динамиков на стене звучала оркестровка битловской 'Восемь дней в неделю'. Я снова подумал об оке-ане. Представил, как иду босиком по песчаному пляжу к ли-нии прибоя. Обжигающе горячий песок, ветер, насквозь про-питанный запахом морской воды. Я глубоко, всей грудью вдыхаю и смотрю на небо. Поднимаю вверх руки и ощущаю на них тепло красок летнего солнца. Холодная волна добира-ется до моих ног...

А все-таки странно, что Кумико забрала свою одежду из химчистки по дороге на работу. Лезть с выглаженными веща-ми в переполненную электричку, а потом так же возвращать-ся... Руки все время заняты, да и вещи, отутюженные в химчи-стке, помнутся. Я представить не мог, чтобы Кумико, которой любая складка или пятнышко на одежде действовали на не-рвы, совершила такой бессмысленный поступок. Ведь могла зайти в химчистку и по пути с работы. Или меня попросить, если задерживалась. Оставалось только одно возможное объяс-нение: возвращаться домой Кумико не собиралась. Взяла блузку и юбку и куда-то уехала. Если так, смена одежды у нее есть, а все остальное можно купить. Кредитные карточки всегда при ней, а кроме того, у нее собственный счет в банке. Так что могла отправиться куда угодно.

И потом, скорее всего Кумико была не одна, а с мужчиной. Иначе зачем ей уходить из дома?

218

Дело, похоже, принимало серьезный оборот. Кумико ис-чезла, бросив весь свой гардероб. Она очень любила покупать себе одежду и придавала ей большое значение. Оставить все и уйти, не взяв с собой почти ничего... На это действительно надо было решиться. И все-таки Кумико без колебаний - так мне, по крайней мере, казалось - ушла с одной блузкой и юбкой. Об одежде, видно, она думала меньше всего.

Откинувшись на спинку, я вполуха слушал тягомотную, будто выхолощенную приглушенную музыку и представлял Кумико: в битком набитой электричке держит в руках целло-фановые чехлы с одеждой на проволочных плечиках. Вспом-нил цвет ее платья, аромат туалетной воды за ушами, ее глад-кую безупречную спину - и вдруг почувствовал страшную усталость. Было ощущение, что стоит на минуту закрыть гла-за - и меня медленно перенесет из этого кафе в какое-то со-вершенно другое место.

2. Глава, в которой совсем нет хороших новостей

Выйдя из кафе, я снова принялся бессмысленно бродить по улицам. Этот поход кончился тем, что от полуденной жары меня страшно разморило - даже озноб заколотил. Но домой возвращаться не хотелось. Сидеть в опустевшей квартире и ждать просто так, не зазвонит ли телефон? От этой мысли я судорожно сглотнул, будто мне не хватало воздуха.

Единственное, что мне пришло в голову, - отправиться к Мэй Касахаре. Я вернулся к себе, перелез через стену и, прой-дя по дорожке, подошел к ее дому с тыла. Прислонившись к забору Пустого Дома напротив, стал смотреть в сад с камен-ной птицей. 'Постою здесь, - подумал я, - может, Мэй меня заметит'. Кроме тех дней, когда она подрабатывала, вычисляя потенциальных покупателей париков, девчонка постоянно была дома - принимала солнечные ванны в саду или сидела у себя в комнате - и все время поглядывала на дорожку.

Но Мэй не показывалась. На небе не было ни облачка. Лет-нее солнце все сильнее жарило в затылок. От земли поднимал-ся пряный запах травы. Не отрывая глаз от каменной птицы, я старался вспомнить историю, которую недавно рассказал мне дядя о судьбе обитателей этого дома. Но в голову почему-то лез только океан, холодный и синий. Я сделал несколько глубоких вдохов, посмотрел на часы - видно, не судьба сегодня встре-

220

титься - и уже собрался уходить, как наконец в саду появилась Мэй Касахара и не торопясь направилась ко мне. На ней были хлопчатобумажные шорты, голубая гавайская рубашка и крас-ные резиновые шлепанцы. Подойдя, девчонка взглянула на меня сквозь солнечные очки и улыбнулась.

- Приветствую тебя в наших краях, Заводная Птица! Отыс-кался ли твой кот Нобору Ватая?

- Нет. Поиски пока результата не принесли, - сказал я. - А можно поинтересоваться, что вас так сегодня задержало?

Мэй, засунув руки в карманы, с комичным видом огляну-лась.

- Понимаешь, Заводная Птица, свободного времени у меня, конечно, много, но это не значит, что я с утра до вечера таращусь на дорожку, как часовой. У меня и свои дела есть. Ну ладно, извини. Долго ждал?

- Да не очень. Вот только жарковато тут.

Мэй пристально посмотрела на меня, чуть нахмурила брови.

- Что случилось, Заводная Птица? У тебя такое лицо... Будто тебя только что из могилы выкопали. Иди сюда в тень, отдохни.

Она взяла меня за руку и повела в сад. Усадила в шезлонг, передвинув его под дуб. Густо разросшиеся зеленые ветви от-брасывали прохладную тень.

- Все хорошо. Дома, как всегда, никого нет. Не беспокой-ся ни о чем. Отдохни немножко, ни о чем не думай.

- Послушай, у меня к тебе одна просьба, - сказал я.

- Говори.

- Ты не могла бы позвонить в одно место? Вместо меня?

Вытянув из кармана записную книжку и ручку, я написал номер офиса Кумико. Вырвал страницу и протянул девчонке. Пластиковая обложка записной книжки была теплой и влаж-ной от пота.

- Вот телефон. Спроси: Кумико Окада вышла сегодня на работу? Если нет: была ли она вчера? Вот и все.

Мэй Касахара взяла листок и посмотрела на него, поджав губы. Потом перевела взгляд на меня.

- Ладно. Будет исполнено. А ты выбрось все из головы и прими горизонтальное положение. Я сейчас вернусь.

221

Она ушла, а я, последовав совету, вытянулся в шезлонге и закрыл глаза. Пот сочился из каждой клеточки моего тела. Только попытался сосредоточиться, как в голове начала пуль-сировать кровь, а где-то под ложечкой закопошился стран-ный колючий комок. К горлу подкатила тошнота. Вокруг было тихо. Мне вдруг пришло в голову, что я давно не слыхал За-водной Птицы. Наверное, дня четыре или пять. Нет, память меня подводила. Про птицу я вспомнил, когда ее уже не было слышно. Может, она из перелетных? Впервые я ее услышал с месяц назад. И с тех пор эта неведомая птаха каждый день за-водила пружину маленького мирка, в котором мы жили. Это был сезон Заводной Птицы.

Мэй вернулась минут через десять с большим стаканом. Протянула его мне, и плававшие в стакане кубики льда тихо звякнули. Показалось, что эти звуки родились в другом, очень далеком мире, отгороженном от нас несколькими воротами. Я уловил их, потому что как раз в тот момент ворота оказа-лись открытыми. Но только на время - стоит закрыться во-ротам между двумя мирами, и меня отрежет от этих звуков.

- Пей, - приказала Мэй. - Это вода с лимонным соком. Голове легче станет.

Я выпил половину и вернул стакан. Холодная вода прока-тилась по горлу и стала медленно опускаться вниз. Тут же под-катил спазм тошноты. Образовавшийся в желудке волокнис-тый комок начал разматываться и подступил к самому горлу. Зажмурившись, я пытался перебороть тошноту. Представил, как Кумико садится в поезд, держа в руках блузку и юбку... 'Уж лучше бы вырвало. Может, полегчает', - подумал я, но сдержался. Сделал несколько глубоких вдохов - и тошнота постепенно отступила.

- Ну, как ты? - поинтересовалась Мэй.

- Порядок, - ответил я.

- Я позвонила. Назвалась родственницей. Правильно?

- Угу.

- Заводная Птица, она кто? Твоя жена?

- Да.

222

- Мне сказали, что вчера ее тоже не было. На работе она никого не предупредила. Не пришла - и все. Они тоже не зна-ют, что и думать. Говорят, это совсем на нее не похоже.

- Да... Вот так никому ничего не сказать и просто не вый-ти... Это и правда на нее не похоже.

- Значит, она пропала со вчерашнего дня? Я кивнул в ответ.

- Бедная Заводная Птица! - сказала Мэй. Видно, ей было искренне жаль меня. Она положила руку мне на лоб. - Мо-жет, я чем могу помочь?

- Сейчас, наверное, нет. Спасибо тебе.

- Послушай, можно я еще спрошу? Или мне помолчать?

- Спрашивай, чего уж там. Хотя не знаю, смогу ли отве-тить.

- Она что, с мужчиной сбежала?

- Не знаю, - ответил я. - Не исключено. Все может быть.

- Подожди! Но вы же столько вместе прожили. Как же можно таких вещей не знать?

'В самом деле, - подумал я. - Как же случилось, что я этого не знаю?'

- Бедная Заводная Птица! - повторила Мэй. - Как мне хочется тебе помочь. Но я, к сожалению, ничего не понимаю в семейной жизни.

Я поднялся с шезлонга. Для этого понадобилось гораздо больше усилий, чем я думал.

- Спасибо тебе за все. Ты мне очень помогла. Но мне надо идти. Посижу дома - подожду новостей. Может, позвонит кто-нибудь.

- Придешь домой - сразу становись под душ. Душ прежде всего. Понимаешь? Потом переоденься в чистое и побрейся.

- Побриться? - переспросил я, проведя рукой по подбо-родку. Побриться я действительно забыл и не вспоминал об этом с самого утра.

- Такие мелочи имеют большое значение, Заводная Пти-ца, - сказала Мэй, глядя мне прямо в глаза. - Придешь до-мой - хорошенько погляди на себя в зеркало.

- Хорошо.

223

- Можно я загляну к тебе попозже?

- Заходи, конечно, - сказал я и добавил: - Мне будет легче. Мэй Касахара молча кивнула.

Дома я посмотрел на себя в зеркало. Вид и в самом деле не дай бог. Я разделся, принял душ, как следует вымыл шампунем голову, побрился, почистил зубы, протер лицо лосьоном и после всех этих операций еще раз внимательно оглядел себя. Вроде легче стало. Тошнота прошла. Остался только легкий туман в голове.

Я надел шорты и свежую тенниску. Сел на веранде, при-слонившись к столбу, и, глядя в сад, стал ждать, когда высох-нут волосы. 'Попробуем разобраться, что же произошло за эти дни', - сказал я себе. Началось со звонка лейтенанта Мамии. Когда он позвонил? Вчера утром? Да, именно так. После это-го ушла Кумико. Я застегнул ей молнию на платье, и она ушла. Потом я нашел коробочку от туалетной воды. Приходил Мамия-сан, рассказал эту необыкновенную историю про войну: как его захватили монгольские солдаты и бросили в колодец. Принес прощальный подарок от Хонды-сан. Оказалось, прав-да, что это только пустая коробка. Потом Кумико не пришла домой. Забрала утром свои вещи в химчистке на станции и пропала неизвестно куда. На работе у нее никто ничего не зна-ет. И все это произошло вчера.

Просто не верится, что за один-единственный день столько всего случилось. Многовато для одного дня.

Беспрерывно размышляя об этом, я почувствовал, что страшно хочу спать. Не просто клонило ко сну, а навалилась невыносимая, какая-то чудовищная сонливость. Она срывала с меня покровы сознания, подобно тому как сбрасывают одеж-ду с бесчувственного тела. Как сомнамбула, я прошел в спаль-ню, разделся и повалился на кровать. Попробовал взглянуть на часы, стоявшие на столике у изголовья, но не смог даже повернуть головы. Глаза сами собой закрылись, и я тут же про-валился в глубокий бездонный сон.

224

Во сне я застегивал молнию на платье Кумико. Видел ее белую гладкую спину. Но, подтянув застежку кверху, я понял, что пе-редо мной не Кумико, а Крита Кано. В комнате мы были одни.

В той же комнате, что приснилась мне в прошлый раз, - в том же гостиничном номере. На столе - бутылка 'Катти Сарк' и два стакана. Ведерко из нержавеющей стали с кубиками льда. Из коридора доносились громкие голоса - кто-то проходил мимо. Слов не разобрать, но говорили, похоже, по-английс-ки. С потолка свешивалась люстра, но она не горела. Комнату освещали лишь тусклые настенные бра. Окна наглухо закры-ты тяжелыми гардинами.

Крита возникла в летнем платье Кумико - бледно-голубом, с ришелье в виде птичек, чуть выше колена. И, как обычно, с макияжем Жаклин Кеннеди. На левом запястье -два браслета.

- Откуда у тебя это платье? Оно твое? - спросил я. Крита посмотрела на меня и покачала головой. При этом завитые кончики ее волос мило дрогнули.

- Нет. Платье не мое. Я взяла его поносить на время. Но вы не беспокойтесь, господин Окада. От этого никому хуже не будет.

- Где мы находимся? - поинтересовался я. Девушка не ответила. Как и в прошлый раз, я сидел на кро-вати. В костюме и галстуке в горошек.

- Не надо ни о чем думать, господин Окада, - сказала Крита Кано. - Вам не о чем волноваться. Все хорошо. Все будет замечательно.

С этими словами она, как тогда, расстегнула мне брюки, до-стала пенис и взяла его в рот. Разница состояла лишь в том, что теперь она не снимала с себя одежду и так и осталась в платье Кумико. Я попробовал пошевелиться, но тело будто опутали невидимые нити. Во рту у Криты член тут же стал твердым.

Я видел, как подрагивают ее накладные ресницы и завитки волос. Браслеты сухо и металлически позвякивали друг о друга. Длинный и мягкий язык, казалось, обвивался вокруг моей пло-ти, точно опутывал ее. Она почти довела меня до оргазма, но вдруг отстранилась и начала медленно раздевать. Сняла с меня пиджак, развязала галстук, потом стянула брюки, рубашку, тру-

225

сы, и когда я остался без одежды, повалила на постель. Сама же раздеваться не стала, а села на кровать, взяла мою руку и потя-нула ее себе под платье. Трусиков на ней не оказалось. Рука ощутила тепло у нее между ног, двинулась дальше. Там было очень влажно. Пальцы проникали все глубже, не встречая ни-какого сопротивления; их словно засасывало внутрь.

- Постой! Ведь сейчас Нобору Ватая явится. Разве не его ты здесь ждала?

Вместо ответа Крита Кано коснулась моего лба.

- Не думайте ни о чем, господин Окада. Мы обо всем по-заботимся. Положитесь на нас.

- На кого это - на вас?

Ответа не последовало.

Девушка уселась на меня верхом и рукой помогла войти в нее. Как только я проник к ней внутрь, она начала медленно вращать бедрами. Подол бледно-голубого платья касался мое-го живота и бедер в такт с ее движениями. В такой позе, в пла-тье, накрывавшем меня широкими складками, Крита Кано напоминала гигантский мягкий гриб, который бесшумно про-бился на свет божий сквозь опавшую листву и раскрылся под покровом ночи. Ее влагалище было теплым - и в то же время холодным. Оно обволакивало, засасывало в себя и в то же вре-мя было готово вытолкнуть меня наружу. Слившаяся с ним часть моей плоти становилась все тверже и больше. Я был го-тов взорваться в любую секунду: фантастическое ощущение - за пределами сексуального порыва и наслаждения от физи-ческой близости, через которую в меня медленно вливалось Нечто изнутри нее.

Закрыв глаза и приподняв подбородок, Крита Кано тихо раскачивалась взад и вперед будто в забытьи. Я видел, как ее грудь при каждом вдохе поднимается под платьем. Несколько волосков выбились из прически на лоб. Я представил, что ка-чаюсь в одиночестве на волнах посреди бескрайнего моря; зак-рыл глаза и напряг слух, приготовившись услышать шум лег-ких волн, плещущих мне в лицо. Теплая морская вода омывала тело, течение медленно несло куда-то. Я решил послушаться Криту Кано и не думать ни о чем. Не разжимая век, расслабил мышцы и отдался течению.

226

Вдруг в комнате потемнело. Я попробовал оглядеться, но почти ничего не увидел. Бра на стенах погасли все разом, точно по мановению волшебной палочки. Я различал только расплыв-чатые контуры колыхавшегося надо мной голубого платья.

- Забудь, - послышался женский голос. Но то была не Крита. - Забудь обо всем... Ты спишь и видишь сон, раски-нувшись в теплой грязи. Все мы вышли из теплой грязи, все в нее и вернемся.

Я узнал голос той таинственной женщины, с которой гово-рил по телефону. Это она сидела на мне, соединяя вместе наши тела. На ней тоже было платье Кумико. Незаметно она поме-нялась местами с Критой Кано. Я собрался что-то сказать; не знаю, что именно, но я был в полном раздрае: голос осип, и изо рта вырвался только горячий выдох. Раскрыв глаза, я хо-тел рассмотреть лицо оседлавшей меня женщины, но в ком-нате было слишком темно.

Ничего больше не говоря, женщина призывно задвигала бедрами. Ее мягкая плоть напоминала мне организм, живу-щий сам по себе: он охватывал и потихоньку втягивал меня в себя. Я услышал - или мне лишь показалось? - как у нее за спиной повернулась дверная ручка. Что-то ярко сверкнуло во мраке. Похоже, луч света из коридора ударил в стоявшее на столе ведерко со льдом. А может, это блеснуло лезвие клинка? Но до всего этого мне уже не было дела.

Я как следует вымылся под душем, застирал мокрое пятно на трусах. Что же это такое? Откуда вдруг сейчас, когда все вок-руг так запуталось, как нарочно, вся эта эротика во сне?

Поменяв белье, я снова уселся на веранде и стал смотреть в сад, где затеяли пляску пробивавшиеся сквозь густую зеленую листву ослепительные солнечные зайчики. От шедших не-сколько дней кряду дождей по всему саду поднялась свежая ярко-изумрудная зелень. Из-за этого сад выглядел слегка за-пущенным.

Опять Крита Кано. Уже дважды за короткое время я дохо-дил во сне до оргазма, и оба раза - из-за нее, хотя до сих пор

227

у меня не возникало желания с ней переспать. Даже в голову такое не приходило. И все-таки я оказывался с ней в этой ком-нате. Но почему? И кто была та телефонная незнакомка, за-нявшая место Криты Кано? Она говорила, что мы друг друга знаем. Я перебрал в голове женщин, которые у меня были, но похожей не вспомнил. Что-то засело в голове и упорно не от-пускало, заставляло нервничать.

Казалось, будто какое-то воспоминание пытается вырвать-ся наружу из тесной коробки, в которую его упрятали. Я чув-ствовал, как оно неловко, но настойчиво тычется в стенки в поисках выхода. Достаточно слабого намека, чтобы потянуть за ниточку и без труда распутать весь этот клубок. Загадка ждет решения, но отыскать эту тонкую ниточку никак не удается.

В конце концов я прервал эти мучительные размышления. 'Забудь обо всем... Ты спишь и видишь сон, раскинувшись в теп-лой грязи. Все мы вышли из теплой грязи, все в нее и вернемся'.

Было уже шесть, но по-прежнему никто не звонил. Явилась только Мэй Касахара и попросила глоток пива. Я достал из холодильника банку и разлил на двоих. Захотелось есть, и я сделал себе бутерброд - два ломтика хлеба, между ними вет-чина и лист салата - и стал жевать. Мэй посмотрела и заяви-ла, что тоже хочет. Мы молча жевали и пили пиво, а я время от времени еще посматривал на часы на стене.

- У вас что, телевизора нет? - спросила Мэй.

- Нет.

Она чуть прикусила губу.

- Я так и думала. Значит, ты не любишь телевизор?

- Да нет, я бы не сказал. Просто обхожусь как-то без него. Немного подумав, девчонка поинтересовалась:

- А сколько лет ты женат, Заводная Птица?

- Шесть, - ответил я.

- И все шесть лет жили без телевизора?

- Ага. Сначала денег не было. А потом привыкли. И без него хорошо. Тихо.

- Вы, наверное, были счастливы.

228

- Почему ты так думаешь? Мэй скорчила гримасу:

- Понимаешь, я без телевизора и дня бы не прожила.

- Из-за того, что ты несчастливая? Проигнорировав мой вопрос, она сказала:

- А теперь Кумико-сан не пришла домой. Так что ты уже не такой счастливый, Заводная Птица. Я кивнул и отхлебнул пива.

- Получается, что так. - И в самом деле получается, что так. Девчонка сунула в рот сигарету, привычным движением за-жгла спичку.

- Послушай, скажи мне, только откровенно: я уродка, да?

Я поставил стакан с пивом и снова посмотрел на нее. Пока мы разговаривали, мои мысли блуждали где-то далеко. Чер-ная с бретельками майка Мэй была ей немного великовата, и, чуть опустив глаза, я хорошо разглядел в вырезе маленькую девчоночью грудь.

- Никакая ты не уродка. Что это тебе взбрело в голову?

- Так все время говорил парень, с которым я встречалась. Ты, мол, некрасивая, и груди у тебя маленькие.

- Это тот, что тебя на мотоцикле разбил?

- Вот-вот.

Я наблюдал, как Мэй медленно выпускает изо рта дым.

- Молодые люди часто болтают подобные глупости. Не умеют выразить как следует то, что чувствуют, и потому на-рочно говорят все наоборот, раня этим других людей, да и себя тоже. Так что про уродину - это все чушь. Ты очень симпа-тичная. Правда!

Задумавшись над моими словами, Мэй стряхнула пепел в пустую банку из-под пива.

- А твоя жена красивая, Заводная Птица?

- Ну, как сказать. Даже не знаю. Кто-то скажет 'да', кто-то, может, - 'нет'. Дело вкуса.

- Хм-м! - Девчонка со скучающей миной постучала ног-тями по стакану.

- А как твой приятель с мотоциклом? Ты с ним больше не встречаешься? - поинтересовался я.

229

- Нет, - ответила Мэй и коснулась пальцем шрама у лево-го глаза. - Больше я с ним встречаться не буду. Это уж точно. На двести процентов. Даю палец на отрез. Но сейчас мне что-то неохота об этом говорить. Иногда заведешь о чем-нибудь разговор, а выходит одно вранье. Правильно? Понятно тебе, Заводная Птица?

- Вроде понятно, - сказал я. Тут мой взгляд упал на теле-фон в гостиной. Он стоял на столе, погруженный в тишину, напоминая тварь из глубоководного мира - притворившись безжизненной, она притаилась в ожидании добычи.

- Когда-нибудь я тебе про него расскажу, Заводная Птица. Когда будет настроение. Но только не сейчас. Сегодня совсем не хочется.

Мэй посмотрела на часы.

- Ну, я пойду. Спасибо за пиво.

Я проводил ее до стены в нашем саду. Луна в небе была по-чти полной и заливала землю крупнозернистым светом. По-смотрев на луну, я вспомнил, что у Кумико скоро месячные. Впрочем, ко мне это, вероятно, уже не имеет отношения. От этой мысли тело будто налилось непонятной тяжестью. Стран-ное ощущение чем-то напоминало грусть.

Положив руку на стену, Мэй взглянула на меня.

- Скажи мне, Заводная Птица, ты ведь любишь свою Ку-мико?

- Да, наверное.

- Даже если у нее любовник и она с ним сбежала? А вдруг она захочет вернуться? Ты ее примешь? Я вздохнул.

- Сложный вопрос. Случится такое - тогда и буду думать.

- Может, я лишнее болтаю, - предположила Мэй, слегка прищелкнув языком. - Ты не сердись. Просто интересно. Что это такое, когда жена уходит из дома? Я вообще многого не понимаю.

- Конечно, не сержусь, - ответил я и снова поглядел на луну.

- Тогда будь здоров, Заводная Птица. Бог даст, вернется твоя жена и все образуется. - С этими словами она на удивле-ние легко перемахнула через стену и исчезла в летней ночи.

230

Оставшись один, я уселся на веранде и принялся размышлять над вопросами, которые мне задавала Мэй. Предположим, у Кумико есть любовник и она с ним куда-то уехала. Смогу ли я ее принять, если она пожелает вернуться? Ответа на этот воп-рос я не знал. В самом деле не знал. Я вообще не знал многого. Вдруг зазвонил телефон. Рука, как бы подчиняясь условно-му рефлексу, потянулась к аппарату и подняла трубку.

- Алло! - раздался голос Мальты Кано. - Это говорит Мальта Кано. Извините, что я вас часто беспокою, господин Окада, но позвольте спросить: есть у вас какие-нибудь планы на завтра?

Я заверил ее, что никаких планов у меня нет. Какие у меня могут быть планы?

- В таком случае не могли бы мы встретиться завтра днем?

- Это как-то связано с Кумико?

- Надеюсь, что да, - осторожно подбирая слова, прогово-рила Мальта Кано. - Скорее всего к нам присоединится и Нобору Ватая.

Услышав эти слова, я чуть не уронил трубку.

- Вы хотите сказать, что мы будем беседовать втроем?

- Думаю, что да, - продолжала Мальта. - Это необходи-мо в нынешней ситуации. К сожалению, я не могу по телефо-ну говорить подробнее...

- Понятно. Я согласен.

- Тогда в час дня там, где мы уже встречались: в кафе отеля 'Синагава Пасифик'.

'Час дня, кафе в "Синагава Пасифик"', - повторил я про себя и положил трубку.

Вечером, около десяти, позвонила Мэй Касахара. Просто так, захотелось с кем-нибудь поговорить. Мы поболтали не-много о разных пустяках, и под конец она спросила:

- Ну что? Есть какие-нибудь хорошие новости?

- Ничего хорошего, - отозвался я. - Вообще ничего.

3. Слово берет Нобору Ватая История про обезьян с дерьмового острова

Я вошел в кафе, когда до назначенного времени оставалось еще десять с лишним минут, но Нобору Ватая и Мальта Кано уже ждали меня за столиком. В обеденное время народу было полно, и все же Мальту я увидел сразу. Мало кто в солнечный летний день носит красные клеенчатые шляпы. Это наверня-ка был тот же головной убор, в котором она явилась на пер-вую нашу встречу, если только она не коллекционирует кле-енчатые шляпы одинаковой формы и цвета. Как и в прошлый раз, одежда ее отличалась большим вкусом - полотняный жакет с короткими рукавами, под ним хлопчатобумажная блуз-ка с круглым вырезом. И жакет, и блузка белоснежные, без единой складочки. Никаких украшений, ни грамма космети-ки. И только эта красная шляпа абсолютно не сочеталась с костюмом. Как только я подошел к ним, Мальта сняла шляпу, как будто специально ждала моего прихода, и положила на стол. Рядом лежала маленькая сумочка из желтой кожи. Она заказала какой-то напиток, что-то вроде тоника, но так к нему и не притронулась, и он сиротливо томился в высоком стака-не, бессмысленно пуская маленькие пузырьки.

232

Нобору Ватая был в зеленых солнечных очках. Когда я сел за столик, он снял их и стал рассматривать стекла, а потом опять нацепил на нос. Под синим спортивным блейзером из хлопка виднелась новая белая тенниска. Похоже, он впервые надел ее по этому случаю. Перед ним стоял стакан, наполнен-ный чаем со льдом, тоже почти не тронутый.

Заказав кофе, я отпил ледяной воды, которую поставил пе-редо мной официант.

Какое-то время мы молчали. Нобору Ватая точно не заме-чал меня вообще. 'Может, я вдруг стал невидимым?' Поло-жив ладонь на стол, повернул ее вверх-вниз, чтобы убедиться, что со мной все в порядке. Подошедший официант принес мне кофе. Когда он удалился, Мальта Кано несколько раз ти-хонько кашлянула, как будто решила проверить микрофон, но так ничего и не сказала.

Первым открыл рот Нобору Ватая:

- У меня очень мало времени, так что поговорим макси-мально кратко и откровенно.

Можно было подумать, что человек обращается к стоявшей посреди стола сахарнице из нержавеющей стали, но на самом деле, конечно, свои слова он адресовал мне. Просто сахарни-ца занимала удобное положение, находясь как раз между нами.

- О чем же ты хочешь говорить кратко и откровенно? - спросил я без лишних церемоний.

Нобору Ватая снял наконец очки и положил на стол; потом посмотрел мне прямо в глаза. С нашей последней встречи про-шло больше трех лет, но ощущения, что мы давно не виде-лись, у меня не было. Потому, наверное, что его лицо часто мелькало по телевизору и на страницах журналов. Есть такие вещи, которые как дым: лезут людям в голову и в глаза неза-висимо от того, нравится им это или нет.

Но увидев его так близко, я сразу заметил, как сильно из-менилось его лицо за эти три года. Бегающий взгляд, от кото-рого оставалось такое неприятное ощущение, нырнул куда-то вглубь, уступив место некоему отшлифованному и искусст-венному выражению. Одним словом, Нобору Ватая обзавелся новой, искусно сделанной маской, а может быть - новой ко-

233

жей. Но что бы это ни было, маска или кожа, мне - даже мне - пришлось признать, что это новое нечто обладало определен-ной привлекательной силой. И вдруг я подумал: его облик - это же телевизионная картинка! Он говорил и двигался так же, как это делают люди в телевизоре. Нас все время отделяло друг от друга стекло, по одну сторону которого находился я, а по другую - он.

- Думаю, ты понимаешь, что разговор будет о Кумико, - начал Нобору Ватая. - О том, что теперь вы будете делать. Ты и Кумико.

- Что делать? - спросил я, взяв чашку и сделав глоток. - А нельзя ли поконкретнее?

Нобору Ватая как-то странно, без всякого выражения уста-вился на меня.

- Если конкретнее, то такое положение не может продол-жаться бесконечно. Кумико нашла себе другого мужчину, а тебя бросила. И от этого всем плохо.

- Нашла мужчину? - переспросил я.

- Нет-нет. Подождите! - вмешалась Мальта Кано. - Да-вайте все по порядку. Ватая-сан, Окада-сан! По очереди, по-жалуйста.

- Ну что вы говорите? Нет здесь никакого порядка, - зая-вил Нобору Ватая безжизненным голосом. - Какая может быть очередь?

- Пусть он первым выскажется, - обратился я к Мальте. - А очередь потом установим, если получится.

Мальта посмотрела на меня, слегка поджав губы, и кивну-ла.

- Ну хорошо. Ватая-сан, прошу вас.

- Кроме тебя, у Кумико есть еще мужчина. Она ушла с ним. С этим все ясно. Поэтому ваш брак не имеет больше смысла. Детей, к счастью, у вас нет, и, с учетом всех обстоятельств, до-говариваться о компенсации, видимо, не придется. Значит, дело можно решить быстро. Надо только оформить развод. Ты подпишешь бумаги, которые подготовит адвокат, поставишь печать - и все. И запомни: это окончательное решение всей нашей семьи.

234

Я сложил руки на груди и, подумав немного над его слова-ми, сказал:

- Я хотел бы кое-что спросить. Во-первых, откуда ты зна-ешь, что у Кумико кто-то есть?

- Она сама мне сказала, - ответил Нобору Ватая.

Не понимая, о чем говорить дальше, я положил руки на стол и молчал. Чтобы Кумико так откровенничала со своим бра-том! Такое с трудом можно представить.

- Кумико позвонила мне неделю назад и сказала, что хо-чет встретиться, - продолжал Нобору Ватая. - Мы увиделись, и она прямо сказала, что встречается с другим мужчиной...

Мне захотелось курить. Сигарет, конечно, не было, взамен я хлебнул кофе и с громким стуком поставил чашку на блюд-це.

- ...и после этого ушла от тебя.

- Понятно, - отозвался я. - Наверное, все так и есть, как ты говоришь. Значит, у Кумико любовник, и она обратилась к тебе за советом. Не очень верится, но не врешь же ты, в самом деле.

- Разумеется, не вру, - заявил Нобору Ватая, и на его гу-бах мелькнула улыбка.

- Это все, что ты хотел сказать? Кумико сбежала от меня с другим, и я должен дать ей развод?

Точно экономя силы, Нобору Ватая едва заметно кивнул в ответ.

- Тебе, наверное, известно, что я всегда был против того, чтобы Кумико выходила за тебя. Но я считал, что это не мое дело, и потому особенно не возражал, а теперь жалею: зря тог-да не вмешался. - Он сделал глоток воды, осторожно поста-вил стакан на стол и продолжил: - С самой первой нашей встречи мне стало ясно, что из тебя ничего не выйдет. Ты не обладаешь ничем, что нужно человеку, чтобы в жизни чего-то добиться и стать достойной личностью. Никакой искры, ни-какого огонька. Я понял: за что бы ты ни взялся - до конца ничего не доведешь и толком у тебя ничего не получится. Так оно и оказалось. Вы шесть лет женаты, и что ты делал все это время? Ничего! Только уволился из своей фирмы да испортил

235

Кумико жизнь. За шесть лет! Сейчас у тебя ни работы, ни пла-нов на будущее, а в голове - если называть вещи своими име-нами - один мусор.

Никак не пойму, что Кумико в тебе нашла. Может, надея-лась обнаружить что-то интересное в твоей замусоренной голо-ве. Но что ни говори, мусор есть мусор. В общем, она с самого начала ошиблась с выбором. Конечно, Кумико тоже хороша. С ней бывают... такие заскоки, еще с детства. Вот она и увлек-лась тобой на какое-то время. Но теперь все. В любом случае надо поскорее кончать с этим делом. Мы с родителями позабо-тимся обо всем, что касается Кумико. А ты больше в это не лезь. И не пытайся искать ее. Тебя это уже не касается - только лиш-ние проблемы наживешь. Начни новую жизнь, где-нибудь в другом месте, и живи как хочешь. Так будет лучше для всех.

Чтобы показать, что он высказался до конца, Нобору Ватая разом выпил оставшуюся в стакане воду, подозвал официанта и заказал еще.

- Может, еще что-нибудь добавишь? - спросил я. Нобору Ватая еле-еле покачал головой.

- Ну что? - обратился я к Мальте Кано. - В каком поряд-ке пойдет разговор?

Достав из сумочки крошечный белый носовой платок, Мальта приложила его к губам. Потом приподняла со стола красную клеенчатую шляпу и накрыла ею сумку.

- Наверное, это потрясение для вас, господин Окада, - начала она. - Но поймите, я правда очень сожалею, что при-ходится говорить вам в лицо такие вещи.

Нобору Ватая посмотрел на часы, чтобы убедиться, что Зем-ля по-прежнему вертится и его драгоценное время тратится на пустяки.

- Хорошо, - продолжала Мальта. - Буду говорить откро-венно и коротко. Начнем с того, что ваша жена пришла ко мне за советом.

- По моей рекомендации, - встрял Нобору Ватая. - Куми-ко явилась ко мне поговорить насчет кота, и я вас познакомил.

- Когда это было: до нашей с вами встречи или после? - спросил я у Мальты.

236

- До, - отозвалась та.

- Тогда, если расставить все по порядку, получается при-мерно такая картина, - продолжал я, обращаясь к ней. - Кумико узнала о вашем существовании через Нобору Ватая и пришла выяснить, что случилось с котом. Потом, скрыв по неизвестной причине, что виделась с вами, направила к вам меня, и мы встретились, в этом самом месте. Так было дело?

- Примерно так, - замявшись, ответила Мальта Кано. - В первый раз мы с вашей женой говорили только о том, как отыскать вашего кота. Но мне показалось, что в этом деле есть какой-то более глубокий смысл, поэтому я решила встретить-ся и побеседовать с вами. После этого возникла необходимость еще раз увидеться с госпожой Окада, чтобы выяснить кое-ка-кие личные обстоятельства интимного свойства.

- И тогда она вам рассказала, что у нее есть любовник?

- В общем, да. Мое положение не позволяет сообщить вам больше, - ответила Мальта.

Я вздохнул. Конечно, толку от моего вздоха не было ника-кого, но ничего другого не оставалось.

- Выходит, Кумико уже давно встречается с этим мужчиной?

- Думаю, месяца два с половиной.

- Два с половиной месяца... - повторил я. - Как же я за это время ничего не заметил?

- Это потому, господин Окада, что вы абсолютно не со-мневались в своей жене. Я кивнул:

- Точно. Такое мне в голову ни разу не приходило. Я и подумать не мог, что Кумико меня обманывает. И сейчас ни-как поверить не могу.

- При всем при том способность безраздельно доверять ближнему - одно из самых прекрасных человеческих ка-честв, - заметила Мальта.

- И весьма редко встречающихся, - добавил Нобору Ватая. Подошел официант и снова наполнил мою чашку кофе. Девушка за соседним столом громко смеялась.

- Так о чем наш разговор? - спросил я у Нобору Ватая. - Зачем мы втроем здесь собрались? Чтобы я дал Кумико раз-

237

вод? Или есть какая-то другая цель, более глубокая? В том, что ты сказал, вроде бы есть логика, но самое важное остается в полном тумане. Ты говоришь: Кумико ушла с другим муж-чиной. Куда? Куда она ушла и что теперь делает? Одна или с ним? Почему она со мной не свяжется? Если у нее есть кто-то, тогда все, ничего не поделаешь. Но я ни во что не поверю, пока не услышу этого от Кумико. В конце концов, это касает-ся только нас двоих. Мы должны поговорить друг с другом и принять решение. Это не ваше дело.

Нобору Ватая отодвинул свой чай со льдом, к которому так и не притронулся.

- Мы пришли сюда известить тебя. Я подумал, что лучше бы при нашем разговоре присутствовало третье лицо, и по-просил Кано-сан. Кто любовник Кумико - не знаю, где она сейчас - тоже. Она совершеннолетняя и может делать все, что хочет. Но даже если бы я знал, где она находится, все равно бы тебе не сказал. А не звонит Кумико потому, что не желает с тобой разговаривать.

- Но с тобой-то она беседовала! Интересно, что, собствен-но, она тебе сказала? Ведь между вами вроде особой близости не замечалось.

- Ну, а если уж ты был с Кумико так близок, почему она спала с другим?

Мальта Кано кашлянула.

Однако Нобору Ватая не унимался:

- Кумико заявила, что у нее роман с другим человеком и она хочет разобраться со всем этим раз и навсегда. Я посове-товал развестись с тобой, и она обещала подумать.

- И все?

- А что тебе еще надо?

- Это невозможно. Поверить не могу, чтобы Кумико при-шла с таким делом к тебе. Уж с кем с кем, а с тобой она вряд ли стала бы советоваться. Сама бы все решила или поговорила начистоту со мной. Речь наверняка шла о чем-то другом. Есть нечто - и для этого вам надо было встретиться.

На лице Нобору Ватая мелькнула улыбка - тонкая и хо-лодная, как молодой месяц на предрассветном небе.

238

- Так вот ты куда клонишь! - произнес он тихо, но отчет-ливо - так, чтобы услышали.

- Клонишь?.. - повторил я за ним, точно хотел попробо-вать это слово на вкус.

- Вот-вот. Тебе жена наставила рога, да еще ушла из дома, а ты хочешь свалить вину на других. Полная чушь! Знаешь, я ведь сюда пришел не ради удовольствия, а по необходимости. Для меня это только трата времени. Причем совершенно бес-полезная.

Он умолк, и за нашим столиком стало совсем тихо.

- Ты слышал историю про обезьян с дерьмового острова? - спросил я у Нобору Ватая. Тот без всякого интереса покачал головой. - Где-то далеко-далеко, за тридевять земель, есть дерьмовый остров. У этого острова нет названия. Просто он не стоит того, чтобы его как-то называли. Дерьмовый остров очень дерьмовой формы. На нем растут дерьмового вида ко-косовые пальмы, приносящие дерьмово пахнущие кокосы. Там живут дерьмовые обезьяны, которые любят эти дерьмовые кокосы. Дерьмо этих обезьян падает на землю и превращается в дерьмовый грунт, из которого вырастают еще более дерьмо-вые пальмы. Получается такой замкнутый цикл.

Я допил кофе и продолжил:

- Глядя на тебя, я вдруг вспомнил эту историю. И вот что хочу сказать: всякая зараза, всякая гниль и мрак имеют свой-ство расти и размножаться сами по себе, подчиняясь своему внутреннему циклу. И как только процесс минует некую оп-ределенную стадию, остановить его невозможно. Даже если человек сам того захочет.

Лицо Нобору Ватая ничего не выражало. Улыбка исчезла, но и признаков раздражения я не заметил. Лишь между бро-вями залегла маленькая складка, и я не мог вспомнить, была она там раньше или нет.

Между тем я продолжал:

- Понятно тебе? Мне прекрасно известно, что ты за тип на самом деле. Говоришь, у меня мусор в голове? Думаешь, мо-жешь раздавить меня, когда захочешь? Однако не все так про-сто. Может, я для тебя действительно что-то вроде мусора. Но

239

я не такой лопух, как ты думаешь. Я хорошо знаю, что у тебя под маской, которую ты надеваешь для телевидения, для лю-дей; знаю твою тайну. И Кумико тоже знает. Захочу - расска-жу об этом всем. Чтобы и они знали. Я сумею, хотя на это, наверное, потребуется много времени. Может быть, я и нич-тожество, но не мешок с песком. Я живой человек, и если меня кто-нибудь ударит - получит сдачи. Советую это запомнить.

Ничего не говоря, Нобору Ватая не отводил от меня бес-страстного взгляда. Его лицо походило на путешествующую в космосе каменную глыбу. Почти все, что я ему выложил, было блефом. Никакой его тайны я не знал. Был в этом человеке какой-то крупный изъян. Я догадывался, но конкретно ниче-го не знал. Однако моя тирада, похоже, что-то глубоко в нем задела - это ясно читалось на его лице. Он не пускал в ход приемы, которые использовал против своих оппонентов в теле-дебатах: не насмехался надо мной, не придирался к словам, не пытался поймать врасплох, а сидел молча, не шевелясь.

Вдруг с лицом Нобору Ватая стало происходить что-то странное. Оно постепенно начало наливаться краской, при-обретая какой-то неестественный цвет. На мертвенно-блед-ном фоне выступили ярко-красные неровные пятна. Картина напомнила мне осенний лес, разукрашенный цветными маз-ками беспорядочно растущих лиственных и вечнозеленых де-ревьев.

Так и не сказав ни слова, Нобору Ватая поднялся, достал из кармана солнечные очки и нацепил на нос. Необычная пест-рая раскраска не сходила с лица и, казалось, останется теперь на нем навсегда. Мальта Кано тоже ничего не говорила и буд-то застыла на своем стуле. Я сделал вид, что мне все безраз-лично. Нобору Ватая хотел что-то произнести, но в конечном итоге передумал, отодвинулся от столика и вышел из кафе.

Когда он ушел, мы с Мальтой Кано какое-то время молчали. Я чувствовал страшную усталость. Подошедший в очередной раз официант поинтересовался, не хочу ли я еще кофе. Я ска-зал: не надо, - и он удалился. Мальта взяла со стола свою

240

красную шляпу и принялась рассматривать ее не отрываясь, а затем положила на стул рядом.

Во рту появилась какая-то горечь. Чтобы избавиться от нее, я сделал несколько глотков воды, но горечь осталась.

Через некоторое время Мальта открыла рот:

- Надо иногда давать выход чувствам. В противном случае они застаиваются. Вот вы высказались и, верно, чувствуете себя лучше?

- В какой-то мере, - отозвался я. - Но ведь ничего так и не решилось. Ничего еще не кончено.

- Вы не любите Ватая-сан?

- Когда я с ним разговариваю, вокруг как бы возникает вакуум, окружающие предметы лишаются всякой сути, все выглядит пустым и бессодержательным. Почему это происхо-дит? Дать этому вразумительное объяснение не могу, но пото-му иногда говорю и делаю то, что мне совершенно не свой-ственно. А после чувствую себя ужасно. Я был бы рад никогда его больше не видеть!

Мальта Кано покачала головой:

- К сожалению, вам еще не раз придется с ним встречать-ся. Избежать этого невозможно.

'Да, скорее всего она права, - подумал я. - Развязаться с этим типом будет нелегко'.

Взяв со стола стакан, я отпил еще глоток воды. Откуда этот гадкий привкус?

- Хочу спросить вас. На чьей вы стороне в этом деле? На его или на моей?

Мальта Кано поставила локти на стол и поднесла к лицу ладони.

- Ни на чьей. В этом деле нет сторон. Их просто не суще-ствует, господин Окада. Здесь нет верха и низа, правой и ле-вой стороны, лица и изнанки.

- Настоящий дзэн получается. Как система взглядов пред-ставляет интерес, конечно, но мало что объясняет.

Женщина кивнула и раздвинула сантиметров на пять зак-рывавшие лицо ладони, держа их чуть под углом и повернув в мою сторону..Ладони у нее были маленькие, красивой формы.

241

- Я знаю, мои слова не имеют никакого смысла. И вы со-вершенно правильно сердитесь. Однако даже если я дам вам какие-то наставления, от них в самом деле не будет никакой пользы. Больше того - это принесет вред. Вы сами должны одержать верх, своими силами.

- Получается как у первобытных людей, - проговорил я с улыбкой. - Получил удар - отвечай.

- Совершенно верно, - сказала Мальта Кано. - Именно так.

С этими словами она осторожно, точно забирала вещи, ос-тавшиеся после покойника, взяла сумку и водрузила на голо-ву свою красную клеенчатую шляпу. В ту же минуту меня ох-ватило какое-то неясное, но реально осязаемое чувство, будто в этот миг время закончило свой отсчет.

Мальта Кано распрощалась, и я остался в одиночестве. В го-лове звенела пустота - я понятия не имел, куда пойду и что буду делать, когда поднимусь из-за столика. Но не вечно же торчать в этом кафе? Просидев минут двадцать, я расплатился за троих и ушел. Эта парочка за себя так и не заплатила.

4. Необретенная благодать Проститутка в мыслях

Дома я обнаружил в почтовом ящике толстый конверт с пись-мом от лейтенанта Мамия. На нем знакомым мне каллигра-фическим почерком черной тушью были выведены мое имя и адрес. Переодевшись и умывшись, я пошел на кухню. Выпив два стакана воды, перевел дух и распечатал письмо.

В конверте был десяток мелко исписанных авторучкой ли-стков тонкой почтовой бумаги. Я быстро перелистал их и за-сунул обратно. Прочесть такое длинное письмо мне было не под силу - я слишком устал и не мог сосредоточиться. Строч-ки сливались, составлявшие их иероглифы казались роем странных синих жучков. А в голове едва слышно звучал голос Нобору Ватая.

Я растянулся на диване и, отключившись, закрыл глаза. В мо-ем состоянии отключиться было совсем не трудно. Чтобы ни о чем не думать, надо размышлять обо всем понемножку. Чуть подумаешь о чем-нибудь - и сразу выбрасывай из головы.

Было уже пять часов вечера, когда я наконец решил прочи-тать письмо Мамия-сан. Сел на веранде, прислонившись спи-ной к столбу, и достал листки из конверта. Вся первая страница была исписана дежурными фразами: многословными пожела-

243

ниями хорошей погоды, благодарностями 'за оказанный ему прием', проникновенными извинениями 'за то, что утомил своим длинным и неинтересным рассказом'. По части прили-чий Мамия-сан был большой мастер. Реликт, оставшийся с того времени, когда этикет был важной частью повседневной жиз-ни. Я пробежал глазами страницу и перешел к следующей.

'Извините за такое длинное предисловие, - писал лейте-нант Мамия. - Я позволил себе причинить Вам беспокойство этим письмом, чтобы Вы знали: все, что я рассказал Вам во время нашей недавней встречи, - не небылицы и не стари-ковские выдумки, а истинная правда, до самого последнего слова. Как Вы знаете, с тех пор как окончилась война, прошло уже много времени, а вместе с ним, само собой, меняется и человеческая память. Память и мысли стареют так же, как и люди. Однако есть воспоминания, которые никогда не старе-ют, и есть вещи, память о которых остается навсегда.

До нашей с Вами встречи я не рассказывал эту историю никому. Большинству людей она, наверное, покажется вздо-ром. Многие считают, что вещи, лежащие за пределами их понимания, - абсурд, на который не стоит обращать внима-ния. Как бы мне хотелось, чтобы моя история действительно была нелепым вымыслом! Все эти годы я жил надеждой на то, что она сотрется из памяти, как бред или сон. Сколько раз пытался убедить себя: это все фантазии, ничего на самом деле не было. Но как я ни старался задвинуть свои воспоминания подальше, они неизменно возвращались, становясь все более выпуклыми и четкими. Словно раковые клетки, они пустили корни в моем сознании, вгрызлись в мою плоть.

И сейчас я могу до мельчайших подробностей вспомнить все, что тогда произошло, как будто это было вчера. Мои руки сжи-мают песок и траву; я чувствую их запах. Помню очертания об-лаков, плывущих по небу. Ощущаю даже сухой, перемешанный с песчинками ветер на щеках. Нереальной фантазией, лежащей где-то на грани сна и яви, скорее стало казаться то, что случи-лось со мной потом, после тех страшных событий.

В монгольской степи, где, насколько хватало глаз, взгляду не на чем было остановиться, омертвела и сгорела дотла серд-

244

цевина моей жизни - то, что можно назвать человеческим "я". Потом в жестоком сражении с вторгшимися через границу советскими танками я потерял руку, натерпелся горя в лагере в жуткие сибирские морозы, вернулся на родину и тридцать лет, о которых нечего вспомнить, учительствовал в деревне и теперь живу один, копаюсь на своем участке. Но все эти годы прошли для меня как сон. Вроде были, а вроде и не были. Моя память мгновенно перескакивает через этот бесполезный ог-рызок времени и возвращается обратно, в степь Хулунбуир.

Из-за чего моя жизнь пошла наперекосяк? Почему от нее остался один пустой, высохший остов? Мне кажется, всему виной свет, который я увидел со дна того самого колодца. Поток яркого солнечного света, заливавший колодец на ка-кие-то десять - двадцать секунд. Каждый раз он обрушивался на меня внезапно и так же неожиданно исчезал. Но в этом стремительном и коротком, всего в несколько мгновений, по-токе я увидел нечто такое, чего не видел больше никогда. И увидев, изменился, стал совершенно другим человеком - совсем не таким, как прежде.

До сих пор, спустя сорок с лишним лет, я не в состоянии понять, что произошло тогда на дне колодца, что это было. Поэтому то, что я скажу дальше, - всего лишь мои догадки, одно из предположений, которое не имеет под собой никаких логических оснований. И все же я считаю, что моя гипотеза сейчас ближе всего к истинному значению того, что мне при-шлось пережить.

Монгольские солдаты бросили меня в глубокий темный колодец посреди степи; я повредил ногу и плечо, остался без еды и воды и просто ждал смерти. А до этого я видел, как сди-рают кожу с живого человека. В этой экстремальной ситуации мое сознание чрезвычайно сконцентрировалось, и когда ос-лепительный свет залил колодец на несколько секунд, мне почудилось, что я могу проникнуть в самую сердцевину свое-го сознания. И тут я увидел это. Представьте себе: все вокруг меня залито слепящими лучами, и я - в самом сердце этого потока. Глаза ничего не видят. Свет - со всех сторон, я купа-юсь в его лучах Но в ослепших на несколько мгновений гла-

245

зах начинает вырисовываться, приобретать форму нечто. Не-что живое. Как при солнечном затмении, оно надвигается на свет своей черной тенью. Однако мне никак не удается опре-делить его форму. Оно движется ко мне, чтобы передать что-то вроде благодати свыше. Я с трепетом жду, но нечто так и не добирается до меня - то ли потому, что передумало, то ли времени уже не хватает. За миг до того, как обрести наконец форму, нечто растворяется и исчезает в этом свете, который через несколько мгновений тоже гаснет. Его время истекло.

Так продолжалось два дня. Повторялось одно и то же. Что-то возникало из затоплявшего все вокруг водопада света и, не сформировавшись до конца, пропадало. Я изнывал в колодце от голода и жажды. Муки пришлось пережить ужасные, но в итоге главным оказалось не это. Больше всего в том колодце я мучился от того, что был не в состоянии четко различить в потоках света, что же представляло собой это нечто. В прямом смысле: это был голод от неспособности видеть то, что нужно видеть, жажда понять то, что нужно понять. Я согласился бы умереть, лишь бы разглядеть это как следует. В самом деле! Был готов на любую жертву.

Однако это покинуло меня навсегда. Все кончилось: я так и не обрел высшую благодать. И, как я уже говорил, после того как я выбрался из колодца, от моей жизни осталась лишь блед-ная тень. Поэтому, когда перед самым концом войны в Мань-чжурию ворвались советские танки, я попросился доброволь-цем на передовую. В Сибири, в лагере, тоже нарочно лез в самое пекло, но так и не умер. Пророчество капрала Хонды сбылось: я вернулся в Японию и прожил на удивление долгую жизнь. Помню, как я тогда обрадовался, услышав его слова. Но предсказание оказалось скорее заклятьем. Я не просто не умер - оказалось, что я не способен умереть. Прав был Хон-да: лучше бы мне этого не знать.

Откровения и благодати я не познал, и жизнь была потеря-на. Все, что было во мне живого и потому имело какую-то ценность, умерло без остатка, без следа сгорело в неистовом свете. Излучаемый этим откровением или благодатью жар ис-пепелил во мне все сущее, дотла выжег то, что делало меня

246

самим собой. Нет сил терпеть этот жар, и потому я не боюсь смерти. Скажу больше: физическая смерть стала бы для меня спасением, избавила бы от муки быть собой, навсегда освобо-див из заточения, откуда нет выхода.

Опять я утомляю Вас своим многословием. Простите вели-кодушно. Но я вот что хочу сказать Вам, господин Окада: так случилось, что в один из моментов своей жизни я ее лишился и... прожил с этой потерей сорок с лишним лет. Конечно, я говорю как человек, который пережил такое... но у жизни куда более жесткие законы и рамки, чем думают люди, затянутые в ее водоворот. Свет проливается на человека лишь на короткое время - быть может, всего на несколько секунд. И все! Это проходит, и, если не успел уловить заключенное в его лучах откровение, второй попытки не будет. Может случиться, что остаток жизни придется провести в глухом, беспросветном одиночестве, в муках раскаяния. В этом сумеречном мире че-ловек уже не способен к чему-либо стремиться, чего-то ждать. Он несет в себе только высохшие призрачные останки того, что было.

А вообще я рад, что смог встретиться с Вами и рассказать эту историю. Не знаю, пригодится ли Вам мой рассказ, но, выговорившись, я почувствовал облегчение. Хоть и немного, но легче. Это чувство, пусть и слабое, чрезвычайно дорого мне. Я вижу знак судьбы в том, что Хонда-сан привел меня к это-му. Желаю, чтобы бог послал Вам счастья в жизни'.

Я внимательно перечитал письмо с самого начала и положил обратно в конверт.

Послание лейтенанта Мамия странно тронуло меня, хотя и вызвало в воображении только далекие и смутные образы. Я ве-рил Мамия-сан и тому, что он мне рассказал, и принимал за правду то, что он считал фактами. Но сейчас эти слова - 'фак-ты', 'правда' - сами по себе не слишком меня убеждали. Больше всего в письме меня взволновало его нетерпение и раздражение тем, что он не может описать и объяснить все так, как ему хочется.

247

Я пошел на кухню выпить воды, побродил немного по дому. В спальне сел на кровать и стал рассматривать развешанную в шкафу одежду Кумико. Как я жил все это время? Теперь по-нятно, что имел в виду Нобору Ватая. Я разозлился на его сло-ва, но, если подумать, он был прав.

'Вы шесть лет женаты, и что ты делал все это время? Ниче-го! Только уволился из своей фирмы да испортил Кумико жизнь. Сейчас у тебя ни работы, ни планов на будущее, а в голове - если называть вещи своими именами - один му-сор', - сказал он. Приходится признать: так оно и есть. Если быть объективным, за эти шесть лет я в самом деле не сделал ничего стоящего, а в голове, похоже, и впрямь шлак один. Короче, ноль без палочки. Всё как он сказал.

Но неужели я действительно испортил Кумико жизнь?

Я долго смотрел на ее платья, блузки и юбки в шкафу. Тени, оставшиеся от Кумико. Лишившись хозяйки, они бессильно повисли на плечиках. В ванной я достал из ящика флакончик 'Кристиан Диор', подаренный ей неведомо кем, снял крыш-ку и вдохнул запах - тот самый аромат, что уловил утром, когда Кумико уходила из дома. Медленно вытряс флакон в ракови-ну. Духи пролились в слив, и ванная наполнилась резким аро-матом цветов, до предела обострившим память. Умывшись и почистив зубы в этом пахучем облаке, я решил навестить Мэй Касахару.

Как обычно, я дожидался Мэй на дорожке, на задворках дома Мияваки, но она так и не появилась. Прислонившись к забо-ру, я сосал лимонный леденец, поглядывал на каменную пти-цу и думал о письме лейтенанта Мамия. Скоро стало темнеть, и, прождав без толку почти полчаса, я махнул рукой. Мэй, похоже, не было дома.

Я вернулся по дорожке к нашему дому, перелез через стену. В доме висел тихий голубой полумрак летних сумерек и... си-дела Крита Кано. Мне показалось, что я сплю. Но нет, все происходило наяву. В воздухе еще стоял запах пролитой туа-летной воды, Крита Кано сидела на диване, положив руки на

248

колени. Я подошел, но она даже не шелохнулась, будто время остановилось внутри ее. Включив свет в комнате, я устроился на стуле напротив.

- Дверь была открыта, - сказала наконец Крита. - Вот я и вошла.

- Ничего страшного. Я обычно не запираю дверь на ключ, когда выхожу куда-нибудь.

На девушке была белая кружевная блузка, пышная лиловая юбка; в ушах - большие серьги, на левой руке - пара брасле-тов, при виде которых мне стало не по себе - такие же брас-леты были на ней, когда я видел ее во сне. Прическа и маки-яж - как обычно. Волосы красиво уложены и зафиксированы лаком, точно Крита только что вышла из парикмахерской.

- У меня совсем нет времени, - проговорила девушка. - Уже пора идти. Но прежде нам нужно поговорить. Вы встре-чались сегодня с моей сестрой и господином Ватая?

- Было дело. И надо сказать: большого удовольствия от этого разговора я не получил.

- И вы ничего не хотите у меня спросить? 'Что же это такое? Все задают мне какие-то вопросы', - подумал я.

- Хотелось бы узнать побольше о Нобору Ватая. Я просто должен больше знать о нем. Крита кивнула.

- Мне тоже хочется узнать о господине Ватая побольше. Сестра, наверное, уже рассказывала вам: когда-то этот чело-век меня обесчестил. Я не могу говорить здесь об этом сейчас, может, потом когда-нибудь... В любом случае, это произошло против моей воли. Получилось так, что мы стали встречаться, поэтому нельзя говорить об изнасиловании в прямом смысле слова. Но он меня обесчестил. Это многое изменило во мне, хотя я все же сумела пережить случившееся. Но в то же время из-за этого и, конечно, с помощью Мальты мне удалось даже подняться на более высокий уровень. Хотя факт остается фак-том: Нобору Ватая изнасиловал меня и обесчестил. Это был неправильный и очень опасный поступок. Ведь я могла уйти навсегда. Вы понимаете?

249

Я, естественно, ничего не понимал.

- У меня и с вами была связь, Окада-сан. Но у нас все было правильно - и цель, и способ. Такая связь меня не оскорбляет. Я вытаращился на нее, точно наткнулся взглядом на разма-леванную разноцветными пятнами стенку:

- Со мной? Связь?

- Да, - отозвалась она. - Сначала я делала это только ртом, а потом все происходило по-настоящему. Оба раза в одной и той же комнате. Помните? В первый раз было очень мало вре-мени и пришлось торопиться. Во второй времени уже было побольше.

Ничего толкового ответить на это я не смог.

- Во второй раз я надела платье вашей жены. Голубое. И у меня были такие же браслеты на левой руке. Разве нет? - Кри-та протянула мне левую руку, на которой звякнула пара брас-летов.

Я кивнул.

- Конечно, того, что произошло между нами, в реальности не было, - продолжала она. - И извергались вы не в меня, это случилось в ваших мыслях. Понимаете? Выдуманное со-знание. Хотя мы с вами знаем, что это между нами было.

- Для чего все это нужно?

- Чтобы знать, - отвечала Крита. - Знать больше и глубже.

Я вздохнул. Не разговор, а дичь какая-то! Но Крита Кано описала мой сон абсолютно точно. Не отрываясь я смотрел на ее браслеты, водя пальцем по губам.

- Может, у меня с головой не все в порядке, но я до конца так и не понял, что вы хотели сказать, - сказал я сухо.

- В вашем втором сне, Окада-сан, в момент нашей близос-ти вместо меня появилась другая женщина. Кто она такая - мне неизвестно. Но это, может быть, какой-то намек для вас. Вот что я хотела сказать.

Я молчал.

- Не надо винить себя, что вы имели со мною связь, - проговорила девушка. - Я же проститутка, Окада-сан. Рань-ше занималась проституцией во плоти, а теперь проститутка в мыслях. Я пропускаю все это через себя.

250

С этими словами Крита Кано поднялась с дивана, опусти-лась рядом со мной на колени и взяла мои руки в свои. Руки у нее были мягкие, теплые и маленькие.

- Обнимите меня, Окада-сан. Пожалуйста.

Обняв ее, я понял, что совершенно не представляю, как нужно вести себя в такой ситуации, хотя мне казалось, я все делаю правильно. Почему я так подумал - не знаю, просто появилось такое чувство - и все. Я обвил руками ее тонкую фигурку, словно собрался танцевать. Крита была намного ниже - голова едва доходила мне до подбородка, а грудь при-жималась к животу. Она припала щекой к моей груди и без-звучно плакала. Я чувствовал сквозь тенниску тепло ее слез. Тщательно уложенные волосы девушки подрагивали. Все про-исходило как в настоящем сне. Только это был не сон.

Мы долго, не шевелясь, сидели обнявшись, как вдруг Кри-та Кано отстранилась от меня, точно вспомнила о чем-то.

- Большое спасибо, Окада-сан. Мне надо идти. - Хотя только что она заливалась слезами, ее макияж совсем не рас-плылся. Ощущение реальности происходящего пропало.

- Ты еще придешь когда-нибудь во сне? - спросил я.

- Не знаю, - ответила она, чуть покачав головой. - Я не знаю ответа на этот вопрос, но хочу, чтобы вы мне довери-лись. Не бойтесь и не подозревайте меня, что бы ни случи-лось. Хорошо?

Я кивнул.

И Крита ушла.

Ночь выдалась темная, как никогда. Тенниска на груди про-мокла насквозь. Я не спал до самого рассвета. Сон не прихо-дил, да я и боялся уснуть. Казалось, стоит закрыть глаза, как меня тут же поглотит зыбучий песок и затянет в какой-то иной мир, откуда нет возврата. Я просидел на диване до утра, потя-гивая бренди и размышляя о словах Криты. Даже когда рас-свело, ее дух и аромат туалетной воды от 'Диора' витали в доме, как попавшие в заточение тени.

5. Как выглядят далекие города Вечный месяц Лестница закреплена

Только я начал засыпать, как зазвонил телефон. Я решил не подходить и попытаться уснуть, но тот, словно угадав мои мыс-ли, упрямо продолжал трезвонить - десять, двадцать раз... От-крыв потихоньку один глаз, я посмотрел на часы у изголовья. Начало седьмого. За окном было уже совсем светло. А вдруг это Кумико? Я поднялся, доплелся до гостиной и снял трубку.

- Алло! - Ни звука. На том конце провода явно кто-то был, но вступать в разговор не собирался. Я тоже замолк и, при-слушавшись, уловил в трубке чье-то тихое дыхание.

- Кто это?

По-прежнему никакого ответа.

- Если вы та, кто звонит все время, сделайте милость, по-звоните позже. До завтрака никаких разговоров о сексе.

- А кто это - 'та, кто звонит все время'? - вдруг раздался в трубке голос Мэй Касахары. - Интересно, с кем это ты раз-говариваешь о сексе?

252

- Так, ни с кем.

- С женщиной, с которой вчера вечером обнимался на ве-ранде? Ты с ней по телефону секс обсуждаешь?

- Да нет. Это совсем другая.

- Заводная Птица! Сколько же вокруг тебя женщин? Не считая жены. А?

- Долго рассказывать, - ответил я. - Между прочим, сей-час шесть часов утра, а ночью я совсем не спал. А ты что? При-ходила сюда вчера вечером?

- И видела, как вы обнимались.

- Это ничего не значит. Как бы это сказать... Это было что-то вроде маленькой церемонии...

- Что ты передо мной оправдываешься, Заводная Птица! - оборвала меня Мэй. - Будто я твоя жена. Я тебе вот что ска-жу: по-моему, ты влип в какую-то историю.

- Может быть, - сказал я.

- У тебя сейчас черная полоса в жизни. Мрак, в общем. Но мне кажется, ты сам тянешь на себя эту чернуху. Есть что-то такое... главное. Оно как магнит притягивает всякие беды. Поэтому любая более или менее сообразительная женщина смотала бы от тебя удочки.

- Возможно, и так.

Мэй Касахара помолчала, потом кашлянула, прочищая гор-ло, и продолжала рассуждать:

- Ты ведь приходил вчера на дорожку? Долго стоял у на-шей задней калитки... прямо как вор-любитель. Не сомневай-ся, я все видела.

- Видела и не вышла?

- А ты думаешь, как? Чуть что, и все девчонки сразу выс-какивают из дома? Иногда найдет упрямство - и все. А вы, мужчины, если хотите ждать - ждите сколько угодно.

Я буркнул что-то в ответ.

- Но потом меня стала грызть совесть, и я как дура пота-щилась к тебе.

- А я тут обнимаюсь, да?

- Вот именно. Послушай! А она случайно не с приветом? - поинтересовалась Мэй. - Сейчас уже никто так не одевается

253

и не красится. Ее как из другого времени принесло. Ей бы к врачу сходить, голову проверить.

- Не беспокойся. С головой у нее все в порядке. Просто вкус у всех разный.

- Это точно. Кто что хочет - то и носит. Но вкус вкусом, а нормальный человек до такого не додумается. Вся она с голо-вы до ног... как бы это сказать?., ну, как с фотографии из ста-рого журнала.

Я молчал.

- Ты с ней спал, Заводная Птица?

- Не спал, - отвечал я, замявшись.

- Правда?

- Правда. У меня с ней ничего нет.

- А что ж ты тогда с ней обнимаешься?

- Ну, женщинам иногда хочется, чтобы их кто-то обнял.

- Может, и так. Но вообще эта мысль опасная, я тебе скажу.

- Наверное, - согласился я.

- А как ее зовут?

- Крита Кано.

Мэй Касахара опять замолчала.

- Ты что, шутишь? - послышалось наконец в трубке.

- И не собираюсь. А ее старшая сестра - Мальта Кано.

- Но это же не настоящее имя.

- Точно. Рабочий псевдоним.

- У них что, дуэт клоунов? А может, они со Средиземным морем как-то связаны?

- Угадала. Они действительно имеют кое-какое отношение к Средиземному морю.

- А ее сестра нормально одевается?

- В общем, да. Во всяком случае, гораздо нормальнее, чем Крита. Вот только всегда носит красную клеенчатую шляпу.

- Думаю, она тоже с приветом. Ты нарочно со сдвинутыми связываешься, не пойму?

- Это очень долгая история. Вот все утрясется, и я, может, тебе расскажу. Только не сегодня. Сейчас у меня в голове пол-ная каша, никак не пойму, что вокруг творится.

254

- Ладно, - сказала Мэй подозрительно. - Как, жена еще не вернулась?

- Пока нет, - ответил я.

- Послушай меня, Заводная Птица! Ты уже взрослый че-ловек, а голова у тебя совсем не работает. Вот передумала бы твоя жена и вернулась вчера вечером домой. Увидела бы, как ты тискаешь эту дамочку. И что было бы?

- Да, могло так получиться.

- А если бы тебе сейчас не я позвонила, а она? А ты в от-вет - про секс по телефону. Что бы она тогда подумала?

- Ты права.

- Ну, я же говорю: с тобой не все в порядке, - заключила Мэй и вздохнула.

- Это точно, - вынужден был признать я.

- Ну что ты со всем соглашаешься? Думаешь, признаешь свои ошибки, покаешься - и больше нет вопросов? Ничего подобного. Признавай не признавай, а ошибка есть ошибка, и никуда от нее не денешься.

- Согласен. - Она была права на сто процентов.

- Ладно, хватит! - Мэй разошлась не на шутку. - А зачем ты приходил ко мне вчера вечером? Что тебе было надо?

- Да все уже. Проехали.

- Проехали?

- Ага. Короче говоря... В общем, проехали.

- Хочешь сказать, что пообнимался с ней, и я стала не нуж-на?

- Да нет, что ты! Тут совсем другое. Мне просто показа-лось...

Мэй Касахара бросила трубку. Я вздохнул. Мэй, Мальта Кано, Крита Кано, 'телефонная дамочка', да еще Кумико... Правильно сказала Мэй: многовато женщин вокруг меня кру-тится в последнее время. И каждая со своими непонятными проблемами.

Однако дальше ломать над всем этим голову я не мог - жутко хотелось спать. А проснусь - надо будет сделать одно дело.

Я опять завалился в постель и уснул.

255

Проснувшись, достал из шкафа рюкзак, который мы держали на случай чрезвычайных ситуаций - если вдруг понадобится срочно эвакуироваться из дома. В нем лежали фляга для воды, галеты, карманный фонарь и зажигалка. Когда мы переехали в этот дом, Кумико боялась сильного землетрясения и где-то купила готовый набор. Воды во фляжке, правда, не было, га-леты отсырели и размякли, а батарейки в фонаре сели. Я на-лил воды, галеты выбросил, вставил в фонарь новые батарей-ки. Потом сходил в хозяйственную лавку поблизости и купил веревочную лестницу, какие продают на случай пожара. По-думал, что еще может понадобиться, но кроме лимонных ле-денцов, в голову больше ничего не пришло. Обойдя дом, зак-рыл все окна, выключил свет. Запер входную дверь на ключ, но затем передумал: вдруг кто-нибудь зайдет. Может, Кумико вернется. И потом, в нашем доме для воров не было ничего стоящего. На столе в кухне я оставил записку:

'Ненадолго вышел. Скоро буду. Т.'.

Я представил, как Кумико, вернувшись, увидит мое посла-ние. Что она подумает? Порвал записку и написал новую:

'Ушел ненадолго по важному делу. Скоро вернусь. Жди. Т.'.

В легких брюках и тенниске с короткими рукавами, с рюк-заком, я спустился с веранды в сад, где меня встретило лето - настоящее, какое и должно быть. Сияние солнца, аромат ве-терка, цвет неба, форма облаков, пиликанье цикад - все воз-вещало о наступлении замечательной летней поры. Закинув рюкзак на спину, я перелез через стену в саду и двинулся по дорожке.

Как-то в детстве таким же ясным летним утром я убежал из дома. Из-за чего - не помню, наверное, обиделся на родите-лей. Ушел с рюкзаком за плечами, захватив все деньги из ко-пилки. Соврал матери, что иду в поход с приятелями, и по-просил ее приготовить мне бэнто*. Недалеко от нашего дома были холмы - отличное место для прогулок и турпоходов,

* Завтрак или обед в специальной коробке, которую японцы берут с со-бой на работу, в дорогу и т. п.

256

ребятня постоянно там лазила, и все к этому привыкли. Я сел в автобус, который выбрал заранее, и проехал до самого конца маршрута. Городок, где я сошел, показался тогда чужим и да-леким. Там я пересел на другой автобус и оказался в другом городке, еще более чужом и далеком. Я даже не знал, куда при-ехал, и стал просто так бродить по улицам. Город был самый заурядный. Немного оживленнее нашего местечка, но и погрязнее. Торговая улица с рядами лавок и магазинчиков, же-лезнодорожная станция, несколько заводиков... Речка, лицом к которой стоял кинотеатр с каким-то вестерном на афише. В полдень я уселся на скамейку в парке, съел бэнто. Я пробыл там до вечера, а когда стало смеркаться, почувствовал себя ужасно одиноким. 'У тебя последний шанс вернуться, - ска-зал я себе. - Стемнеет, и тогда отсюда уже не выбраться'. Я до-ехал до дома на тех же автобусах, на которых уезжал. Еще не было семи, и никто так и не заметил, что я убегал из дома. Родители подумали, что я лазил с ребятами по холмам.

Этот эпизод совсем стерся из моей памяти. Но в тот мо-мент, когда я с рюкзаком за плечами собирался перелезть че-рез стену, вдруг вернулось ощущение небывалого одиночества, охватившего меня, когда я стоял один на незнакомой улице среди незнакомых людей и домов и смотрел, как медленно угасает вечернее солнце. Тут я подумал о Кумико, которая пропала куда-то, захватив с собой только сумочку и блузку с юбкой из химчистки. Она упустила последнюю возможность вернуться и, может быть, стоит сейчас одна посреди какого-нибудь чужого и далекого города. От этой мысли мне сдела-лось не по себе.

Ерунда! Одна она быть не может. Наверняка с мужчиной.

И я перестал о ней думать.

Я шагал по дорожке.

Трава под ногами уже лишилась сочного аромата зелени, которым ее напитали весенние дожди, и выглядела жесткой и поникшей, как обычно бывает летом. В ней скакали жизнера-достные кузнечики, иногда на дорожку выпрыгивали лягуша-

257

та. Здесь был мир этих маленьких существ, и вторгшись сюда, я нарушил установленный порядок.

Дойдя до пустого дома Мияваки, я распахнул калитку и ре-шительно двинулся через бурьян вглубь сада, мимо потемнев-шей от грязи статуи птицы, которая, как всегда, не сводила с неба каменных глаз. 'Только бы Мэй не увидела меня здесь', - подумал я, обходя дом.

Подойдя к колодцу, я снял блоки с крышки, убрал одну из ее деревянных половинок и бросил вниз камешек, чтобы убе-диться, что там по-прежнему нет воды. Как и в прошлый раз, камешек глухо стукнулся о дно. Сухо. Я снял рюкзак, достал веревочную лестницу и прикрепил ее к стволу дерева рядом. Потом несколько раз сильно дернул лестницу, чтобы убедить-ся, что она меня выдержит. Осторожность не помешает. Если лестница отвяжется или оборвется, на поверхность можно и не выбраться.

Держа лестницу обеими руками, я начал постепенно опус-кать ее в колодец. Скоро вся она исчезла в темноте, но я так и не почувствовал, что лестница достала дна. Вряд ли ее не хва-тило - длина была очень приличная. Но колодец оказался глубоким, и сколько я ни светил вниз фонариком, так и не разглядел, опустилась лестница до самого конца или нет. Луч света, как бы выдыхаясь, растворялся и исчезал во мраке.

Я присел на край колодца и прислушался. Компания цикад устроила на деревьях настоящий концерт, участники которо-го словно соревновались, кто кого перекричит и у кого доль-ше хватит духа. Зато птиц слышно не было. Я вспомнил о ми-лой Заводной Птице. Ей, верно, не понравилось состязаться с цикадами, и она куда-нибудь улетела.

Я повернул руки ладонями к солнцу. Они сразу стали теп-лыми - казалось, солнечные лучи проникли в каждую склад-ку и линию. Здесь было настоящее царство света - он разук-расил все вокруг яркими красками лета. Летнее солнце благословляло даже то, что нельзя было потрогать рукой, - время и память. Я сидел на краю колодца и сосал леденец, пока он не растаял во рту. Потом еще раз на всякий случай посиль-нее дернул лестницу, проверив, надежно ли она закреплена.

258

Лезть в колодец по свободно свисавшей лестнице оказалось труднее, чем я думал. Сама лестница была что надо: перепле-тенные хлопчатобумажные и нейлоновые нити - очень проч-ные, но при спуске она сильно раскачивалась во все стороны. Всякий раз, когда я переносил ногу, чтобы найти для нее но-вую опору, резиновые подошвы моих теннисных тапочек скользили, поэтому приходилось так крепко цепляться за каж-дую перекладину, что заболели ладони. Я спускался медленно и осторожно, перебираясь со ступеньки на ступеньку, а дна все не было. Казалось, спуск будет продолжаться вечно. 'Но есть же у него дно!' - подумал я, вспомнив, как ударился о землю брошенный в колодец камешек. Просто дело в этой дурацкой лестнице - из-за нее я спускаюсь так долго.

Когда я отсчитал двадцатую ступеньку, меня охватил страх. Он накатил неожиданно, будто я получил удар током, сразу па-рализовавший тело. Все мышцы окаменели. Тело покрылось потом, выступившим из каждой поры, ноги задрожали. Разве бывают такие глубокие колодцы? Да еще в центре Токио? Да еще рядом с моим домом? Я затаил дыхание и напряг слух. Ни звука. Даже цикад не слышно. Только в ушах отдавались гром-кие толчки колотившегося в груди сердца. Глубоко вздохнув, я понял, что застрял на этой двадцатой ступеньке, не в силах дви-нуться ни вниз, ни вверх. Воздух в колодце был прохладный, пахло землей. Особый мир, отрезанный от поверхности, кото-рую летнее солнце щедро заливало своими лучами. Высоко над головой маячил маленький просвет. Половина деревянной крышки, оставленной на круглом отверстии, делила его строго пополам. Снизу это походило на плывущий в ночном небе ме-сяц. 'На небе некоторое время будет виден месяц', - сказала Мальта Кано. Она предсказала это по телефону.

'Ну и дела!' - мелькнуло в голове. И сразу тело как-то обмякло: расслабились мышцы, отпустило перехваченное ды-хание.

Собравшись, я снова стад спускаться. 'Еще немного, - ска-зал я себе. - Всего ничего осталось. Спокойно! Вот оно, дно, сейчас будет'. Двадцать третья ступенька... и нога наконец коснулась земли.

259

Первое, что я сделал в окружавшей темноте, - принялся ощу-пывать дно ногой, держась при этом руками за перекладину лестницы, чтобы можно было удрать, если что не так. Убедив-шись, что воды или какой-нибудь подозрительной дряни в колодце нет, я ступил на дно. Сбросил рюкзак; нащупав зажи-галку, зажег ее и вытащил фонарь. Луч высветил из темноты место, где я оказался. На дне колодца - ни жестком, ни мяг-ком - к счастью, было сухо. Валялись несколько камней - наверное, люди набросали - и старый пакет от картофельных чипсов. Освещенное фонарем дно напомнило мне поверхность Луны, которую когда-то показывали по телевизору.

Стены колодца были из самого обыкновенного бетона, ме-стами поросшего мхом. Пучки мха торчали прямо вверх, как трубы, а далеко наверху маячил маленький полумесяц света. Глядя туда, я смог по-настоящему оценить глубину колодца. Еще раз сильно дернул лестницу - она держалась прочно. Порядок. Пока она здесь, на поверхность всегда можно выб-раться. Потом я сделал глубокий вдох. Слегка отдавало плесе-нью, но вообще воздух был нормальный. Именно из-за возду-ха я больше всего беспокоился. В высохших колодцах часто скапливается ядовитый газ, который просачивается из-под земли. Мне как-то попалась заметка в газете о том, как один человек до смерти отравился в колодце метаном. Вздохнув, я уселся на дно, прислонившись спиной к стенке. Закрыл глаза, чтобы дать телу освоиться на новом месте. 'Так, - подумал я, - вот я и в колодце'.

6. Дело о наследстве Изучение медуз Нечто вроде отчужденности

Я сидел в темноте. Высоко надо мной, как знамение, по-пре-жнему висела полоска света, из которой крышка колодца вы-резала половинку луны. Но ко мне, на дно, не пробивался ни один луч.

Время шло, и глаза постепенно привыкали к мраку. Вскоре уже можно было поднести руку к глазам и различить некие неясные контуры. Окружающие предметы стали смутно выс-тупать из разлитой вокруг черноты - совсем как маленькие робкие зверушки, постепенно забывшие об осторожности. Но сколько глаз ни приноравливался, темнота оставалась темно-той. Стоило попробовать сосредоточить взгляд на чем-нибудь, как очертания тут же расплывались и беззвучно растворялись во мраке. Это был, если можно так выразиться, 'проницае-мый' мрак, но со своей особой плотностью; он действовал на меня даже сильнее, чем кромешная тьма. В нем как будто мож-но было что-то разглядеть и в то же время - нельзя.

261

В этой наполненной скрытым смыслом темноте на меня внезапно нахлынули воспоминания. Высветили осколки са-мых разных образов, загадочно ярких, четких до мельчайших деталей и поразительно живых - настолько, что, казалось, их можно схватить рукой. Я закрыл глаза и представил, как по-чти восемь лет назад впервые повстречался с Кумико.

Это произошло в университетской клинике на Канде*, в при-емном покое, где собирались родственники лежавших в боль-нице. Мне приходилось бывать там почти каждый день и встре-чаться по делу о наследстве с оказавшимся на больничной койке клиентом. У него за плечами было 68 лет и огромное состояние - большие участки леса в горах и земли, главным образом в префектуре Тиба. Его фамилия мелькала в газетах среди крупных налогоплательщиков. Был у этого клиента один пунктик, что-то вроде хобби: он любил периодически перепи-сывать свое завещание. У нас в конторе все слегка побаивались его характера и странноватых манер, но он был очень богат, и за переделку завещания фирме каждый раз доставались внуши-тельные комиссионные. Да и работа сама по себе была неслож-ная, так что жаловаться никому в голову не приходило. Меня, как новичка в конторе, сразу посадили на это дело.

Адвокатского свидетельства я не имел, поэтому, конечно, только считалось, что клиент закреплен за мной, а на самом деле я был вроде стажера на побегушках. Пожелания клиента по поводу завещания выслушивал специальный адвокат, он же давал рекомендации и советы по юридической части (заве-щания составляют по строго установленной форме, для этого есть особые правила, и если они не соблюдены, никто такой документ не признает), вырабатывал план и печатал черно-вик. А я отвозил завещание клиенту, чтобы тот его прочитал. Если никаких вопросов не было, он переписывал завещание от руки, подписывал и заверял личной печатью. На языке юри-стов это называется 'собственноручно составленное завеща-

* Район в Токио.

262

ние' - соответственно, от начала до конца оно должно быть написано от руки самим завещателем.

Готовое завещание запечатывалось в конверт, который я, как сокровище, отвозил в контору, и там его запирали в сейф. Обычно на этом все и заканчивалось, но с тем клиентом дело обстояло не так просто. У него ведь был постельный режим, и он никак не мог написать все за один раз. Завещание было длинное, и на него ушла целая неделя. Я ездил в больницу каж-дый день и отвечал на вопросы нашего подопечного (я ведь тоже изучал право и в общих чертах мог объяснить, что к чему). Если не знал чего-то, звонил в контору и спрашивал. Все эти тонкости - страшная.тягомотина, и приходилось думать над каждым словом. И все же дело мало-помалу двигалось, а раз так - можно было надеяться, что этой тоске когда-нибудь наступит конец. Но когда, казалось, оставалось уже совсем немного, клиент вдруг вспоминал, что забыл что-то, или нео-жиданно изменял завещание. Мелочи еще можно было офор-мить дополнительным пунктом, но если изменения были се-рьезные, все надо было переделывать заново.

В общем, конца этой истории не было видно. Вдобавок кли-енту все время назначали то процедуры, то осмотр, то еще что-нибудь, и, явившись в больницу, я не всегда мог сразу встре-титься и переговорить с ним. Бывало, он вызывал меня к такому-то часу, а потом говорил, чтобы я явился позже, пото-му что он неважно себя чувствует. Нередко приходилось ждать по два-три часа. Из-за этого я в течение нескольких недель чуть не ежедневно подолгу просиживал на стуле в приемном покое, бездарно тратя время.

Приемный покой - совсем не такое благостное местечко, как кто-то может подумать. Клеенка, которой обтянуты дива-ны, - жесткая и твердая, как застывший труп, а воздух в поме-щении такой, что вдохнешь разок - и сразу заболеешь. По те-левизору все время муть показывают, кофе в автомате на вкус - настоящая вареная газета. Все люди сидят с печальными, мрач-ными лицами. Короче, местечко прямо в духе иллюстраций Мунка к романам Кафки. Кумико тоже бывала в больнице каждый день - в перерывах между лекциями в университете

263

она навещала мать, которую положили с язвой двенадцати-перстной кишки. Девушка ходила в джинсах или аккуратной короткой юбочке и свитере, волосы завязывала в конский хво-стик. Начался ноябрь, поэтому иногда Кумико надевала паль-то. На плече у нее болталась сумка, где неизменно лежало не-сколько книжек, скорее всего - учебников, и что-то вроде тетради для черновиков.

Когда я первый раз появился в приемном покое - это было днем, - Кумико уже сидела на диване, скрестив ноги в чер-ных туфлях, и с увлечением что-то читала. Я сел напротив и стал дожидаться свидания с клиентом, каждые пять минут посматривая на часы. Кумико не отрывала от книги глаз. По-мню, я тогда подумал, что у нее красивые ноги. От ее вида на душе слегка полегчало. Интересно, что должна чувствовать симпатичная девушка, да еще с таким умным личиком и чуд-ными ножками?

Встречаясь в приемном покое, мы постепенно разговори-лись, стали обмениваться прочитанными журналами, ели фрукты: ее матери их приносили так много, что она не могла все съесть сама. Нам было ужасно скучно там, и потому мы тянулись друг к другу.

Мы с Кумико с самого начала поняли, что у нас есть что-то общее. То была не импульсивная яркая вспышка, поражаю-щая двух людей при встрече, как удар электротока, а более сдержанное и мягкое чувство - будто два крошечных огонь-ка, плывущих в бескрайнем мраке параллельно друг другу, неведомым образом начинают постепенно сближаться. Мы встречались все чаще, и я заметил, что перестал относиться к поездкам в больницу как к нудной обязанности. Удивитель-ное дело: вроде случайно встретил хорошую подругу, а не чу-жого человека.

Скоро мне стало не хватать отрывочных встреч с Кумико в больнице в промежутках между делами. Хотелось встретиться где-нибудь в другом месте и поговорить как следует, никуда не торопясь. И наконец я решился назначить ей свидание.

264

- Знаешь, мне кажется, нам надо немножко развеяться, - сказал я. - Давай сходим куда-нибудь? Ведь есть же места, где нет ни больных, ни клиентов!

Кумико задумалась на секунду и предложила:

- Может, в аквариум?

Вот так и состоялось наше первое свидание. В воскресенье утром Кумико принесла матери в больницу смену белья; мы встретились в приемном покое. День выдался ясный и теп-лый. На Кумико было простое белое платье, поверх него - длинный бледно-голубой жакет. С того дня я не переставал поражаться, как здорово она умеет одеваться. Кумико могла надеть что-то самое простое, но достаточно было какой-ни-будь мелочи - подвернутого рукава или стоячего воротнич-ка, - чтобы ее наряд смотрелся привлекательно и эффектно. Она относилась к своей одежде очень бережно, даже с любо-вью. Каждый раз, идя рядом с Кумико, я с восхищением по-сматривал на ее наряд. На блузке - ни складочки, юбка оту-тюжена безукоризненно. Если на ней было что-нибудь белое, то ослепительно белое; обувь - без единого пятнышка и на-чищена до блеска. Глядя на Кумико, я представлял аккуратно сложенные и рассортированные по полкам комода блузки и кофточки, развешанные в шкафу юбки и платья в пластико-вых чехлах (после того как мы поженились, я смог увидеть все это воочию).

В тот день после обеда мы поехали в зоопарк Уэно. Погода была как на заказ; я подумал, что приятнее было бы просто побродить по зоопарку, и намекнул на это Кумико, пока мы добирались до Уэно на электричке. Но она, похоже, про себя уже решила идти в аквариум. Ну, захотела - пожалуйста, я не возражал. В аквариуме как раз проходила выставка медуз, и мы стали по порядку обходить собранных со всего света ред-ких желеобразных. Все они - от мягких комочков размером с ноготь до похожих на зонтики чудищ больше метра в диамет-ре - студенисто покачивались в своих отсеках. Несмотря на воскресный день, посетители в аквариум не рвались - залы были почти пусты. В такую замечательную погоду народ пред-почитал смотреть не на медуз, а на слонов и жирафов.

265

Сказать по правде, медуз я ненавидел, но Кумико ничего не сказал. Когда я мальчишкой купался в море, они меня час-то жалили. Как-то я заплыл далеко и оказался один в самой гуще медуз. Когда я их заметил, было уже поздно - они окру-жили меня со всех сторон. До сих пор отчетливо помню их скользкие холодные прикосновения. Меня тогда охватил жи-вотный страх - почудилось, что водоворот из медуз затягива-ет в мрачную бездну. Почему-то они меня не изжалили, зато я от испуга как следует нахлебался воды. Поэтому, будь моя воля, я бы на этих медуз смотреть не стал. Куда лучше обыкновен-ные рыбы - тунцы или камбала.

А Кумико медузы как околдовали. Она останавливалась перед каждым аквариумом и, подавшись вперед, застывала на месте, позабыв о времени.

- Посмотри сюда, - обращалась она ко мне. - Я и не зна-ла, что бывают такие замечательные розовые медузы. Гляди, как красиво они плавают. Так всю жизнь и скитаются по мо-рям. Нравится тебе?

- Да-да, конечно, - отзывался я, но чем больше мы раз-глядывали медуз, тем тяжелее мне становилось дышать. Я за-молчал и стал пересчитывать мелочь в карманах, часто выти-рая рот платком. Я молил бога, чтобы мы поскорее дошли до последнего аквариума с этими чертовыми медузами, но им не было конца. Сколько же их развелось в Мировом океане! Я мужественно терпел полчаса, но в конце концов от напря-жения голову заволокло туманом, стоять стало трудно, и я, отстав от Кумико, присел на оказавшуюся рядом лавочку. Она подошла и с тревогой спросила, что случилось. Ничего не оставалось, как честно признаться, что от вида медуз у меня закружилась голова.

Кумико внимательно посмотрела на меня:

- Так и есть. По глазам вижу. Подумать только, что с чело-веком стало из-за каких-то медуз! - ошеломленно прогово-рила она и, взяв меня за руку, вытащила из сырого и сумрач-ного аквариума на свет божий.

Посидев минут десять в скверике перед аквариумом и сде-лав несколько медленных глубоких вдохов, я потихоньку вер-

266

нулся в норму. Ярко светило мягкое осеннее солнце, сухие листья гинкго с тихим шелестом трепетали на легком ветру.

- Ну как? Тебе лучше? - подождав немного, спросила Кумико. - Какой же ты чудак! Если медузы так тебе неприятны, надо было сразу сказать. Зачем же ты дотянул до того, что плохо стало? - рассмеялась она.

Небо казалось таким высоким, дул ласковый ветерок, и лица людей, выбравшихся отдохнуть в выходной день, светились радостью. Тоненькая красивая девушка выгуливала большую лохматую собаку. Старик в мягкой шляпе не сводил глаз с внуч-ки, качавшейся на качелях. Несколько парочек сидели на ска-мейках, как мы с Кумико. Вдалеке кто-то упражнялся на сак-софоне.

- Почему ты так любишь медуз? - поинтересовался я.

- Не знаю. Просто они милые. А знаешь, что мне пришло в голову, пока я их рассматривала? То, что мы видим перед собой, - только небольшая часть мира. Все по привычке ду-мают: 'Вот он, наш мир!' А на самом деле все совсем не так. Настоящий мир - в глубине, окруженный мраком, и там хо-зяйничают такие вот медузы и им подобные существа. Мы просто об этом забываем. Разве не так? Ведь две трети земной поверхности - океан, и невооруженным глазом можно видеть только то, что на самом верху, кожу, так сказать. А что под кожей - об этом мы не знаем почти ничего.

Потом мы долго гуляли. В пять часов Кумико сказала, что ей надо возвращаться в больницу, и я проводил ее.

- Спасибо тебе за сегодняшний день, - сказала она, про-щаясь, и в ее улыбке мелькнул мягкий теплый лучик, которо-го раньше я не замечал. Увидев его, я понял, что за этот день мы стали чуть ближе друг другу. Благодаря медузам.

Мы продолжали встречаться. Мать Кумико благополучно про-оперировали, суета вокруг завещания моего клиента улеглась, и мне больше не нужно было к нему ходить. Мы виделись с Куми-ко раз в неделю, шли в кино, на концерт или просто гуляли. Каждая встреча сближала нас все больше. Мне было хорошо с

267

ней, и когда мы нечаянно касались друг друга, сердце начинало биться сильнее. Чем ближе выходные, тем труднее мне было справляться с работой. Я нравился Кумико, это точно. Иначе разве стала бы она встречаться со мной каждую неделю?

Форсировать наши отношения я, однако, не спешил, заме-тив в Кумико непонятную неуверенность. Не знаю, в чем кон-кретно было дело, но в ее словах и поступках то и дело про-скальзывало замешательство. Спросишь у нее что-нибудь, и на мгновение повиснет пауза - Кумико на один вдох запаз-дывала с ответом. В этот момент мне всегда казалось, будто между нами мелькает какая-то тень.

Пришла зима, за ней - новый год. Мы по-прежнему встре-чались каждую неделю. Я не задавал Кумико никаких вопро-сов, она тоже ничего не говорила. Свидания продолжались: мы ходили куда-нибудь, сидели в кафе, болтали о разных пустяках.

Как-то я набрался смелости и спросил:

- У тебя, наверное, кто-нибудь есть? Какой-нибудь парень? Кумико посмотрела на меня:

- Почему ты так думаешь?

- Не знаю. Просто интуиция.

Мы гуляли по безлюдному зимнему парку 'Синдзюку гёэн'.

- Интуиция?

- Мне кажется, ты хочешь мне что-то сказать. Если так - не стесняйся, говори прямо.

Кумико на секунду замялась, почти незаметно. Но с самого начала было ясно, что она ответит.

- Спасибо, конечно, но ничего такого нет. Правда!

- Ты не ответила на мой вопрос.

- Это ты про бойфренда?

- Ага.

Кумико остановилась, сняла перчатки, спрятала их в кар-ман пальто и взяла меня за руку. У нее была теплая и мягкая ладонь. Я сжал ее, и мне показалось, что облачко пара от ды-хания Кумико побелело и стало меньше.

- Мы можем поехать к тебе? - спросила Кумико.

- Конечно, - сказал я, слегка удивившись. - Едем, конеч-но, хотя сразу скажу: похвастаться мне особо нечем.

268

Я жил тогда в Асагая, в однокомнатной квартирке с кухней, туалетом и душевой кабинкой размером с телефонную будку. На втором этаже, с окнами на южную сторону - правда, пря-мо на склад какой-то строительной фирмы. В общем, так себе квартира, единственный плюс - много солнца. Мы долго си-дели под его лучами, прислонясь к стене.

В тот день мы впервые стали по-настоящему близки. Впро-чем, она сама захотела - я и сейчас в этом уверен. В каком-то смысле она меня соблазнила. Не хочу сказать, что она говори-ла или делала что-то... Но, лаская ее тело, мягкое и податли-вое, я сразу понял: Кумико хочет, чтобы это произошло.

Оказалось, что до меня у нее никого не было. Потом она долго молчала. Я пытался заговорить с ней, но без толку - никакой реакции. Кумико пошла в душ, оделась и снова села в полосу заливавшего комнату солнечного света. Я не знал, что сказать, сидел рядом и молчал. Солнце ползло по стене, и мы медленно перемещались по полу вслед за ним. Наступил вечер, Кумико сказала, что ей надо идти. Я проводил ее до дома.

- Ты правда ничего не хочешь мне сказать? - спросил я снова в электричке.

Кумико покачала головой и проговорила едва слышно:

- Не надо. Не думай об этом.

Больше на эту тему я с ней не заговаривал. В конце концов, подумал я, Кумико сама решила, спать ей со мной или нет, и если даже есть что-то, о чем она не может мне сказать, со вре-менем все как-нибудь само уладится.

Наши еженедельные свидания продолжались. Обычно мы шли ко мне и занимались любовью. Когда мы лежали рядом и я обнимал ее, Кумико понемногу рассказывала о себе - о том, что было в ее жизни, о своих мыслях и чувствах, - и я мало-помалу начал понимать, как она смотрит на мир, и сам объяснял, как я его воспринимаю. Я по-настоящему полю-бил Кумико. Она тоже говорила, что не хочет со мной рас-ставаться. Мы подождали, пока она закончит университет, и поженились.

Нам было очень хорошо вместе, жили мы дружно. Хотя вре-менами я не мог избавиться от ощущения, что в душе у Куми-

269

ко есть уголок, куда ход мне закрыт. Случалось, посреди како-го-нибудь разговора - самого обычного или же, наоборот, серьезного - Кумико вдруг замолкала и точно уходила в себя. Без всяких причин (может, они и были, но я о них не догады-вался) и совершенно неожиданно. Будто идешь-идешь и - бах! - проваливаешься в яму. Такие паузы продолжались не-долго, но и потом еще казалось, что мыслями она остается где-то далеко. Проходило порядочно времени, прежде чем она опять становилась собой. На мои слова Кумико реагировала рассеянно: 'ага', 'точно', 'да-да'. Ясно, что голова у нее за-нята чем-то другим. Еще до женитьбы, всякий раз, когда она уходила в себя, я спрашивал, что случилось, и очень терялся, боясь, как бы мои слова не причинили ей боль. Но Кумико только говорила с улыбкой: 'Так, ничего особенного' и спус-тя какое-то время возвращалась обратно.

Помню, похожее ощущение странной неуверенности я ис-пытал в минуты нашей первой близости. Скорее всего Куми-ко не чувствовала тогда ничего, кроме боли, от которой на-пряглось ее тело, но я не только от этого растерялся. Было здесь нечто такое, что трудно передать словами, - непонят-ное просветление, осознание какой-то отчужденности и отда-ленности. Я поймал себя на невероятной мысли: тело, кото-рое я обнимаю, принадлежит вовсе не той женщине, с которой мы только что, прижавшись друг к другу, беседовали; ее как будто незаметно подменили, подставив мне кого-то другого. Я гладил ладонями хрупкую гладкую спину, и эти прикосно-вения гипнотизировали меня. Одновременно казалось, что Кумико от меня страшно далеко, что пока я ее обнимаю, она - где-то совсем в другом месте и думает о чем-то совершенно ином, а я на самом деле обнимаю чужое, случайно оказавшее-ся рядом тело. Может быть, поэтому, несмотря на возбужде-ние, я долго не мог кончить.

Но такие ощущения остались только после первого раза. Потом возникла близость, Кумико стала острее отзываться на мои ласки. А тогда все было для нее впервые. Потому, на-верное, у меня и появилось то необъяснимое чувство отчуж-денности.

270

Прокручивая в памяти то время, я то и дело протягивал руку к стенке и сильно дергал за лестницу, чтобы проверить, как она держится. Казалось, она может исчезнуть в любую минуту, и мне никак не удавалось перебороть страх. Эта мысль мучила меня там, в темноте, не давала покоя. Я слышал, как в груди колотится сердце. Проверив так лестницу раз двадцать или тридцать, я постепенно успокоился. К дереву она привязана крепко и просто так не отвяжется.

Я посмотрел на часы. Фосфоресцирующие стрелки пока-зывали без чего-то три. Три пополудни. Высоко над головой все еще маячил светлый полумесяц. Наверху ослепительно сияло летнее солнце. Я представил сверкающую быструю реч-ку, зеленую листву, трепещущую под порывами ветерка. Там господствовал свет, а здесь, прямо под ногами, лежало цар-ство мрака. Достаточно немного спуститься по веревочной лестнице - и очутишься в кромешной темноте.

Я снова потянул за лестницу и удостоверился, что она дер-жится крепко. Прислонил голову к стенке, закрыл глаза и по-грузился в сон, как в волны медленного прилива.

7. Воспоминания и разговоры о беременности Эмпирическое исследование боли

Когда я проснулся, полумесяц отверстия колодца уже затянуло густыми голубыми сумерками. На часах - полвосьмого. Пол-восьмого вечера. Значит, я проспал четыре с половиной часа.

Б колодце стало прохладно. Спускаясь сюда, я так волно-вался, что не обратил внимания на температуру. Но теперь стало холодно. Растирая ладони, чтобы согреться, я подумал: надо было бросить в рюкзак что-нибудь теплое, натянул бы сейчас на майку. Мне и в голову не приходило, что климат на дне колодца может оказаться не таким, как снаружи.

Непроглядная тьма навалилась на меня со всех сторон. Я ни-чего не мог разглядеть, как ни старался. Даже собственной руки. Шаря по стенке, нащупал лестницу, потянул на себя. Наверху все в порядке - лестницу я закрепил как надо. Пока-залось, что рука вызвала слабое движение в окружавшем меня мраке. Впрочем, возможно, это просто обман зрения.

Странно, что я не могу видеть собственное тело. Чем дольше я сидел в темноте, тем меньше оставалось уверенности, что я

272

существую на самом деле. Чтобы справиться с этим ощущени-ем, я время от времени покашливал или проводил ладонью по лицу. Так уши подтверждали, что у меня еще есть голос, руки - что лицо никуда не делось, а лицо - что руки тоже на месте.

Несмотря на все мои усилия, тело будто медленно раство-рялось и становилось легче. Так водный поток вымывает и уносит с собой песок. Чувство было такое, словно внутри у меня идет ожесточенная борьба, что-то вроде перетягивания каната, - сознание постепенно, понемногу побеждало мое физическое, материальное 'я'. Темнота нарушила прежнее равновесие между этими двумя силами. Мне вдруг пришло в голову, что тело в конечном счете - лишь временная оболоч-ка, готовая к тому, чтобы ее поглотило сознание. Стоит вы-строить в другом порядке хромосомы, составляющие мое тело, и я окажусь совсем в другом физическом облике. Крита Кано назвала себя 'проституткой в мыслях'. Теперь ее слова стали мне понятны. Это в самом деле возможно: заниматься любо-вью - в мыслях, а кончать - в реальности. В настоящем не-проглядном мраке может случиться все, что угодно.

Я потряс головой, чтобы загнать сознание обратно в тело.

В темноте я соединил пальцы рук - большой с большим, указательный с указательным. Пальцы правой руки убедились, что пальцы левой - все еще там, где должны быть, а пальцы левой получили доказательство, что с правой рукой тоже все в порядке. Я глубоко вздохнул. Всё! О сознании больше не думаем. Переключаемся на действительность. На реальный мир, в ко-тором живет мое тело. Вот для чего я здесь. Чтобы подумать о реальной жизни. Для этого лучше находиться от нее как можно дальше, например - на дне глубокого колодца. 'Когда нужно будет двигаться вниз, отыщи самый глубокий колодец и спус-тись на дно'. Так говорил Хонда-сан. Прислонившись к стен-ке, я медленно вдыхал отдающий плесенью воздух.

Свадьбы у нас с Кумико не было. Мы просто не могли себе ее позволить, а просить помощи у родителей не хотелось. Реши-ли с самого начала жить вдвоем, по-своему, как умеем. Это

273

важнее всяких церемоний. Воскресным утром мы явились в районную управу, разбудили дежурного клерка, нажав на кноп-ку звонка у приемного окошка, и подали заявление. А вече-ром решили шикануть и пошли в классный французский рес-торан - заказали бутылку вина и поужинали по полной про-грамме. Вот и вся свадьба.

Когда мы поженились, у нас почти не было накоплений (мать, умирая, оставила мне немного денег, но я решил их не трогать, если только не будет крайней нужды), мебели как та-ковой - тоже. Виды на будущее -. самые неопределенные. Хоть я и числился в юридической фирме, без адвокатского свидетельства мне ничего не светило. Кумико работала в ма-леньком, никому не известном издательстве. По окончании университета она могла бы, если б захотела, за счет связей отца устроиться куда лучше, но мысль эта была ей противна, и жена нашла работу сама. Несмотря на все это, жизнь нас устраивала. Оказалось, жить вдвоем, самостоятельно, можно, и мы были вполне довольны.

И все-таки начинать с нуля было нелегко. Я по натуре зам-кнутый - так часто бывает в семьях с одним ребенком. Серь-езные дела люблю делать сам. Чем что-то объяснять, тратя вре-мя и силы, легче молча сделать самому. Кумико после смерти сестры тоже замкнулась и росла как бы сама по себе. Она ни-когда не обращалась к родне за советом - что бы ни случи-лось. В этом смысле мы походили друг на друга.

Мы постепенно учились настраивать себя, свое существо, свои мысли на волну появившегося нового понятия: 'наш дом'. Учились думать и чувствовать вместе. Старались относиться к тому, что происходит с нами, как к общему делу. Иногда удава-лось, иногда нет. И все же это было ново и необычно: делать ошибки и самим их исправлять. Любые ссоры, даже самые бур-ные, забывались, стоило нам прижаться друг к другу.

Через два года Кумико забеременела. Для нас - для меня, во всяком случае, - это было как снег на голову. Еще бы, ведь мы предохранялись! Бог знает, как это вышло, но факт оставался

274

фактом. Однако наши финансы не позволяли заводить ребен-ка. Кумико только обосновалась у себя в издательстве и соби-ралась, если получится, закрепиться там как следует. Изда-тельство маленькое, поэтому на такую роскошь, как отпуск по беременности, нечего было и надеяться. Кто хотел иметь ре-бенка, те увольнялись, - другого выхода не оставалось. Ре-шись мы на такое, пришлось бы какое-то время жить на одну мою зарплату, но это было практически нереально.

- Видно, о ребенке придется пока забыть, - с каким-то безразличием в голосе сказала Кумико, когда в больнице ей сообщили результаты обследования.

'Похоже, и правда нет другого выхода', - подумал я тогда. Что ни говори, а это самое разумное решение. Мы были моло-ды и совсем не готовы растить детей. Хотелось пожить для себя, устроить как-то жизнь. Тогда это было для нас главное. А с ребенком, казалось, успеем всегда.

Сказать по правде, я не хотел, чтобы Кумико делала аборт. Когда я учился на втором курсе, одна моя подружка - мы с ней познакомились, подрабатывая после лекций, - забереме-нела от меня. Очень милая девчонка, на год моложе. Мы от-лично ладили и, конечно, нравились друг другу, но ничего се-рьезного между нами не было, да и быть не могло. Встречались просто так, чтобы не чувствовать себя одинокими; просто ну-жен был кто-то рядом.

Как это могло получиться? Да очень просто. Когда мы за-нимались любовью, я все время пользовался презервативами, а в тот день вдруг ни одного не оказалось. Запас вышел. Я ска-зал ей об этом, а она, замявшись на секунду, ответила:

- Ну, ничего. Сегодня, мне кажется, можно и так. - В тот раз мы и влипли.

Я поверить не мог, что от меня кто-нибудь может забереме-неть, но верь не верь, а кроме аборта, другого выхода из поло-жения мы не видели. Я раздобыл денег и поехал в больницу вместе с ней. Мы сели на электричку и добрались до неболь-шого городка в префектуре Тиба. Там была больница, куда посоветовала обратиться ее подруга. Сойдя на станции, о ко-торой раньше я никогда не слышал, мы увидели множество

275

домиков-скворечников, теснившихся по отлогим холмам до самого горизонта. Огромный жилой массив в последние годы выстроили там для 'сарариманов'*, которые не могли позво-лить себе покупать жилье в Токио. Станция новая, и прямо у выхода начинались большие, залитые водой рисовые поля. До этой поездки мне не приходилось видеть полей таких размеров. Улицы пестрели рекламой фирм, торгующих недвижимостью.

Коридор больницы был буквально набит молодыми жен-щинами с огромными животами. Большинство уже прожили со своими мужьями по четыре-пять лет и наконец, получив кредит в банке, обзавелись маленькими домишками в приго-роде, на этом успокоились и решили подумать о продолжении рода. Я оказался единственным парнем, в разгар рабочего дня затесавшимся в эту компанию в приемном покое родильного отделения. Беременные гражданки, все как одна, погляды-вали на меня недобро и в то же время с неподдельным инте-ресом. Потому что сразу было ясно: студент-мальчишка (по виду больше, чем на второкурсника, я не тянул) опростово-лосился - сделал девочке ребенка и теперь притащился с ней на аборт.

После операции мы на электричке вернулись в Токио. В ва-гоне почти никого не было - в конце дня мало кто ехал в сто-лицу. Я попросил прощения за то, что она так натерпелась из-за моей неосторожности.

- Ладно. Не переживай. Ты ведь и в больницу со мной по-ехал, и заплатил за все.

Вскоре - само собой так получилось - мы перестали встре-чаться. Я не знаю, что с нею стало, где она теперь и чем зани-мается. Но все-таки после этого случая, даже когда наши встре-чи прекратились, на душе у меня было довольно паршиво. Стоило вспомнить тот день, как в голове тут же всплывали молодые мамаши с пытливыми глазами, заполнившие боль-ничный коридор. Я снова и снова ругал себя за то, что так вышло.

* От английского 'salaryman' - 'человек, живущий на зарплату'. Так в Японии называют служащих частных компаний.

276

В электричке, по дороге домой, она же еще и утешала меня, подробно рассказывая, что процедура оказалась не такой страшной:

- Это не так ужасно, как ты думаешь. Быстро и почти со-всем не больно. Просто раздеваешься, ложишься... Стыдно, конечно, но ничего... врач был хороший и сестры такие душев-ные. Поругали немножко, сказали, что надо лучше предохра-няться. Так что не принимай близко к сердцу. Я сама винова-та - сказала, что можно. Разве нет? Ну, хватит, встряхнись!

Но, несмотря на уговоры, пока мы добирались на элект-ричке до этого городка в Тибе и ехали обратно, во мне что-то изменилось. Проводив ее домой и вернувшись к себе, я упал на кровать и уставился в потолок, понимая, что я - уже не тот, что прежде. Появился какой-то 'новый я', и возврата на-зад быть не могло. Я как будто запачкал себя этой историей.

Как только я узнал, что Кумико беременна, мне сразу предста-вились те женщины с животами в коридоре больницы. И еще - какой-то особый запах. Понятия не имел, чем там пахло. Да и пахло ли вообще? А может, мне просто показалось? Когда сест-ра вызвала тогда мою подружку в кабинет, та медленно встала с жесткого дерматинового стула и направилась прямо к двери. Перед тем как подняться, она взглянула на меня, и на губах у нее, как тень, промелькнуло что-то похожее на улыбку - будто она хотела улыбнуться и вдруг передумала.

Конечно, заводить сейчас детей нам с Кумико было нельзя. Я это хорошо понимал и все-таки сказал жене, что хотел бы избежать аборта.

- Послушай, ведь мы столько уже об этом говорили. Если будет ребенок, моей работе - конец, и тебе придется искать место, где лучше платят, чтобы нас содержать. Денег ни на что хватать не будет, мы ничего не сможем себе позволить. Ниче-го, понимаешь? Смог бы ты так?

- Мне кажется, смог бы, - ответил я.

- Ты серьезно?

277

- Работу при желании найти можно. Например, у дяди - ему нужны помощники. Он хочет открыть новый ресторан, но никак не подберет человека, которому можно его доверить. У него бы я зарабатывал гораздо больше, чем сейчас. Это, ко-нечно, не юридическая контора, ну и что? Честно говоря, то, чем я занимаюсь, мне не больно нравится.

- Значит, будешь заведовать рестораном?

- А что такого? Думаю, у меня получится. В крайнем слу-чае кое-какие средства остались от моей матери. С голоду не умрем.

Кумико надолго замолчала, погрузившись в раздумья. У глаз залегли крошечные морщинки, и на лице появилось выраже-ние, которое мне так нравилось.

- Ты что, хочешь ребенка?

- Не знаю, - отвечал я. - Конечно, нам с тобой нужно много времени на себя, но ведь с ребенком новый мир откро-ется. Не знаю, что лучше. Но мне не хочется, чтобы ты делала аборт. У меня нет никаких гарантий, уверенности тоже. Не представляю, как вывернуться из этой ситуации. Просто та-кое чувство...

Кумико задумалась, положив руку на живот.

- А как вообще получилось, что я забеременела? Тебе это не приходило в голову? Я пожал плечами.

- Мы же всегда были осторожны, чтобы не дай бог не воз-никли эти самые проблемы. Как так получилось? Ума не при-ложу.

- А вдруг у меня от кого-нибудь другого? Ты не думал?

- Никогда.

- А почему?

- Ну, может, у меня интуиция и не сильна, но уж в этом-то я уверен.

Мы сидели за столом на кухне и пили вино. Было уже по-здно, стояла полная тишина. Сощурив глаза, Кумико рассмат-ривала оставшееся в стакане вино. Она почти не пила - лишь иногда, если не могла уснуть, наливала вина. Ей хватало од-ного стакана - действовало безотказно. Я в таких случаях со-

278

ставлял ей компанию. В нашем хозяйстве такой роскоши, как бокалы для вина, не водилось, поэтому мы пили из маленьких пивных стаканчиков, которые дарили покупателям в сосед-ней винной лавке.

- У тебя с кем-то был роман? - решил поинтересоваться я, Кумико рассмеялась и покачала головой.

- Вот еще! Ты же знаешь, это не в моем стиле. Это я так... теоретически. - Она подперла голову руками, лицо стало се-рьезным. - Хотя иногда, скажу честно, я многого не пони-маю. Что правда, а что нет?.. Что на самом деле произошло, а чего не было? Временами...

- И сейчас как раз такое время?

- Как сказать... А у тебя так не бывает? Я чуть задумался.

- Да нет вроде... Не могу такого припомнить.

- Как бы это объяснить... Между тем, что мне кажется ре-альным, и настоящей реальностью есть какой-то разрыв. У ме-ня ощущение, будто во мне, где-то внутри, скрывается что-то маленькое... точно в дом забрался вор и прячется в шкафу. Время от времени оно выбирается наружу и расстраивает, на-рушает весь порядок, всю логику. Так магнит действует на механизмы, сводя их с ума.

Я внимательно посмотрел на Кумико.

- Ты хочешь сказать, что между твоей беременностью и этим маленьким нечто есть какая-то связь? Она покачала головой:

- Не в том дело, есть тут связь или нет. Просто иногда я перестаю ощущать действительный порядок вещей. Вот что я имею в виду.

Судя по голосу, Кумико потихоньку начинала закипать. Был уже второй час ночи. Самое время заканчивать разговор, по-думал я и, потянувшись через узенький столик, взял ее за руку.

- Давай я сама разберусь с этим, - снова заговорила Ку-мико. - Понимаю, дело серьезное и касается нас обоих. Мы как следует все обсудили, и твое мнение мне ясно. Дай мне подумать. У нас, наверное, есть еще месяц в запасе. Так что закроем на время эту тему.

279

Я был на Хоккайдо, когда Кумико сделала аборт. Мелких со-шек, вроде меня, в командировки не посылали, но в тот мо-мент оказалось, что больше ехать некому. Надо было отвезти портфель с бумагами, дать краткие объяснения нашим парт-нерам, взять у них документы и вернуться. Документы счита-лись очень важными, поэтому их не доверили ни почте, ни постороннему курьеру. Обратного билета на самолет в Токио сразу достать не удалось, и я переночевал в Саппоро, в биз-нес-отеле. А Кумико в это время поехала одна в больницу, избавилась от ребенка, а потом вечером, в одиннадцатом часу, позвонила мне в отель:

- Я сегодня сделала аборт. Извини, что звоню, когда все уже кончено. Просто мне неожиданно назначили время, вот я и подумала: решу все сама, пока тебя нет, нам обоим лучше будет.

- Не беспокойся, - сказал я. - Раз решила, значит, так тому и быть.

- Хочется тебе все рассказать, но пока не могу. Хотя надо, конечно.

- Хорошо, вернусь домой - тогда и поговорим обо всем.

Положив трубку, я надел пальто и без всякой цели отпра-вился бродить по улицам. Март только начался, и на обочи-нах лежали высокие сугробы. Было ужасно холодно, белые облачка пара от дыхания поднимались и тут же исчезали. Люди в теплых пальто и перчатках, закутанные шарфами до самого подбородка, осторожно передвигались по обледеневшим тро-туарам. Проезжали такси, громко шурша по асфальту шипо-ванными шинами. Когда от холода стало уже невмоготу, я за-глянул в первый попавшийся бар, принял несколько доз неразбавленного виски и снова вышел на улицу.

Бродил я долго. Мелкий зыбкий снег то падал, то прекра-щался, напоминая чем-то тускнеющие в памяти воспомина-ния. Второе заведение, куда я заглянул, находилось в подвале. Бар оказался гораздо просторнее, чем можно было подумать, стоя у входа. Сбоку от стойки располагалась небольшая сце-на, где худой человек в очках что-то пел под гитару. Он сидел

280

на металлическом стуле, положив ногу на ногу. Рядом на полу лежал чехол от гитары.

Я сидел за стойкой, пил и слушал музыку. Певец в переры-вах рассказывал, что все песни пишет сам. Ему было около тридцати - самое обыкновенное лицо, очки в коричневой пластмассовой оправе. В джинсах, высоких шнурованных бо-тинках, в клетчатой фланелевой рубахе навыпуск. Что это были за песни? Сразу и не скажешь, так, ничего особенного - мо-нотонные аккорды, простой мотив, самые обычные слова.

В другое время я бы на такую музыку внимания не обратил, выпил бы стаканчик, расплатился и отправился восвояси. Но в тот вечер я продрог до костей и не собирался уходить, пока не согреюсь как следует. Выпил виски и тут же заказал еще. Пальто и шарф снимать не стал. Бармен поинтересовался, не принести ли чего-нибудь на закуску; я попросил сыра, съел кусочек. Попытался собраться с мыслями, но голова работать отказывалась. Да и о чем думать? Я будто превратился в пус-тую комнату, где музыка звучала гулким полым эхом.

Человек кончил петь, раздались редкие хлопки - не скажу, что восторженные, но и не совсем равнодушные. Посетителей в заведении было не густо: десять - пятнадцать, не больше. Певец встал со стула и поклонился. Отпустил какую-то шут-ку, несколько человек засмеялись. Я подозвал бармена и по-просил третью порцию виски. Потом наконец снял шарф и пальто.

- На этом сегодняшняя программа закончена, - объявил певец, сделал паузу и огляделся. - Но здесь, наверное, сидят люди, которым мои песни не понравились. Для таких у меня есть маленький аттракцион. Обычно я его не показываю, так что можете считать, что вам очень повезло.

Он положил к ногам гитару и достал из чехла толстую бе-лую свечу. Чиркнув спичкой, зажег ее и установил на тарелку, накапав туда воска. Потом с видом греческого философа под-нял тарелку над головой.

- Нельзя ли убавить свет? - попросил певец. Официант повернул выключатель, и в баре повис полумрак. - Еще, по-жалуйста. - Стало темно, пламя свечи, которую он держал в

281

руках, было очень ярким. Согревая в ладонях стакан с виски, я не сводил глаз с певца и его свечи.

- Как вы знаете, - продолжал он, не повышая голоса, но так, что было слышно каждое его слово, - в жизни человеку приходится испытывать разную боль. Физическую, душев-ную... Мне доводилось сталкиваться с болью в самых разных проявлениях, да и вам, думаю, тоже. Хотя часто чувство боли очень трудно передать или объяснить словами. Люди говорят, что их боль никто, кроме них самих, понять не в состоянии. Но так ли это на самом деле? Я лично иного мнения. Если прямо у нас на глазах человек по-настоящему страдает, мы подчас воспринимаем его мучения и боль как свои. Здесь дей-ствует фактор сострадания. Вы понимаете, что я имею в виду?

Он сделал паузу и снова окинул взглядом помещение.

- И песни люди поют, чтобы испытать это ощущение, что-бы выбраться из своей тесной раковины и разделить с други-ми боль и радость. Но дается это, конечно же, нелегко. Я хо-чу, чтобы сегодня в порядке эксперимента вы пережили такое чувство на более низком, физическом уровне.

Все, кто оказался в тот вечер в этом баре, затаили дыхание в ожидании того, что произойдет, и не сводили глаз со сцены. В полном молчании певец глядел в пространство перед собой, точно хотел зафиксировать паузу или сконцентрировать волю. Потом молча поднес левую ладонь к пламени и медленно стал опускать ее ниже и ниже, к самому огню. У кого-то вырвался странный звук - то ли стон, то ли вздох. Было видно, как язы-чок пламени лижет ладонь. Мне даже почудилось, что я слы-шу, как с шипением поджаривается на огне плоть. Какая-то женщина тихо и отрывисто вскрикнула. Остальные наблюда-ли эту сцену словно в оцепенении. Певец терпел боль. Его лицо перекосилось. 'Что здесь происходит? - мелькнуло в голове. - К чему весь этот дурацкий, бессмысленный спектакль?' Я по-чувствовал, что у меня пересохло во рту. Секунд через пять-шесть он так же медленно убрал руку от пламени, поставил тарелку со свечой и плотно сжал ладони.

- Господа, только что вы видели, как боль в буквальном смысле сжигает человеческую плоть, - сказал певец. Его го-

282

лос звучал спокойно и твердо, как и прежде. На лице - ника-ких следов боли, даже слабая улыбка. - Вы смогли ощутить присутствовавшую здесь только что боль как свою собствен-ную. В этом и заключается сострадание.

Он не спеша развел ладони. Между ними оказался тонкий красный платок. Певец развернул его и показал публике, по-том протянул в нашу сторону обе руки. Никаких следов ожо-га! На несколько секунд в баре повисла тишина, которую пре-рвали жаркие аплодисменты. Напряжение отпустило, и люди хлопали изо всех сил. Зажегся свет, и посетители заговорили наперебой. Певец как ни в чем не бывало уложил гитару в че-хол, спустился со сцены и исчез.

Расплачиваясь по счету, я поинтересовался у девушки за кассой, часто ли выступает этот человек в их заведении, да еще с такими номерами.

- Я точно не знаю, - отвечала она, - но, насколько мне известно, он вообще у нас сегодня впервые. Раньше я о нем и не слышала. И про его фокусы тоже. А здорово он, правда? Интересно, как это у него получается? Вот бы его на телевиде-ние.

- Действительно, - отозвался я. - Такое впечатление, что он и правда себя поджаривал.

Стоило, вернувшись в гостиницу, лечь в постель, как на меня сразу навалился сон; казалось, он только и ждал моего возвращения. Засыпая, я вспомнил о Кумико, но она маячила где-то очень далеко, а сил на дальнейшие раздумья уже не ос-талось. Неожиданно в мозгу всплыло лицо человека, который жег свою ладонь. Похоже, он проделывал этот трюк на самом деле, мелькнуло в голове. Через мгновение я уже спал.

203

8. Истоки желания В номере Как проходят сквозь стену

На дне колодца перед самым рассветом мне приснился сон. Нет, не сон. Это было что-то другое - нечто, случайно при-нявшее форму сна.

Я шел один по просторному вестибюлю, в центре которого стоял большой телемонитор, а в нем красовался Нобору Ватая. В твидовом костюме, рубашке в полоску и темно-синем галстуке, он только-только начал выступление: вещал что-то, глядя в камеру и сложив руки на столе. У него за спиной, на стене, висела большая карта мира. В вестибюле толпились, наверное, человек сто, а то и больше, и все как один, замерев, слушали с серьезным видом. Впечатление было такое, что с минуты на минуту должно прозвучать важное объявление, от которого зависит судьба человечества.

Я тоже остановился и посмотрел на экран. Хорошо отрепе-тированным и в то же время очень искренним тоном Нобору Ватая обращался к миллионам людей, не видя их. То, что я не

284

выносил в нем и ощущал всякий раз, как мы оказывались ли-цом к лицу, сейчас пряталось где-то глубоко, за пределами видимости. Он говорил со свойственной ему особой убеди-тельностью - делал небольшие, хорошо выверенные паузы, играл голосом, мимикой - и добивался поразительного эф-фекта. Было видно, что его ораторский талант растет день ото дня. Пришлось это признать, что поделаешь.

- Итак, все на свете сложно и в то же время очень просто. Таков фундаментальный закон, правящий миром, - говорил он. - Следует всегда помнить об этом. Вещи, кажущиеся слож-ными и таковые на самом деле, очень просты по сути своей, если понять, какие мотивы за ними стоят. Все зависит от того, чего вы добиваетесь. Мотив - это, так сказать, исток жела-ния. Важно отыскать этот исток. Докопаться до него сквозь лежащие на поверхности хитросплетения реальности. Копать и копать, пока не доберетесь до самого начала. Тогда, - Нобору Ватая указал на карту у себя за спиной, - все в конце концов станет ясно. Так устроен мир. Глупцы не способны преодолеть эту кажущуюся сложность. Блуждая в потемках в поисках выхода, они умирают, так ничего и не поняв в уст-ройстве мира. Они будто в лесной чаще или на дне глубокого колодца - в тупике, откуда нет выхода. Потому что не пони-мают сути вещей. В голове у них один мусор. Они ничего не соображают. Они не в состоянии даже уяснить, где верх, а где низ, где север, а где юг. Вот почему они не могут выбраться из этих сумерек.

Нобору Ватая сделал паузу, чтобы его слова как следует от-ложились в головах тех, кто его слушал, и продолжал:

- Впрочем, забудем о таких людях. Не будем мешать, если им угодно сбиться с дороги. У нас есть дела поважнее.

Чем больше я слушал, тем сильнее злился. У меня даже ды-хание перехватило от злости. Он делал вид, что вещает для всего мира, а на самом деле обращался только ко мне. Конеч-но, за этим что-то стояло. Какой-то каверзный, извращенный замысел. Кроме меня, никто не знал об этом. Нобору Ватая сумел воспользоваться телевидением - этой гигантской и мощной системой, - чтобы передать мне какое-то закодиро-

285

ванное послание. Я не мог дать выход злости, разделить ее с кем-то. Только сжимал в карманах кулаки, чувствуя себя в полном одиночестве.

Толпившаяся публика слушала Нобору Ватая не отрываясь, боясь слово пропустить, а я пересек вестибюль и направился прямо по коридору, который вел к номерам. Там стоял уже знакомый мне человек без лица. Когда я подошел ближе, он повернул ко мне свою безликую маску и бесшумно загородил дорогу.

- Сейчас не время. Вам сейчас нельзя здесь находиться.

Но острая, режущая боль, которую причинил мне Нобору Ватая, словно подстегивала меня. Вытянув руку, я оттолкнул человека без лица. Он закачался, как тень, и посторонился.

- О вас же беспокоюсь, - раздался позади его голос. Каж-дое слово вонзалось мне в спину, как острый осколок шрап-нели. - Если вы сделаете еще несколько шагов, обратного пути уже не будет. Неужели не понятно?

Не обращая на него внимания, я быстро двинулся дальше. Я должен знать. Нельзя же до бесконечности бродить, не видя перед собой выхода.

Я шел по знакомому коридору, боясь, как бы человек без лица не пустился за мной следом, но, оглянувшись, никого позади не обнаружил. По обе стороны длинного извилистого коридора тянулись одинаковые двери. Все были пронумеро-ваны, но в какой номер меня провели в прошлый раз, я вспом-нить не мог. Тогда знал это точно, а теперь - будто память отшибло. Не открывать же все двери подряд.

Я бродил по коридору туда-сюда, пока не встретил шедшего навстречу коридорного с подносом в руках. На подносе стояла полная бутылка 'Катти Сарк', ведерко со льдом и два стакана. Я посторонился и незаметно повернул за ним. Серебристый полированный поднос поблескивал отраженным светом пла-фонов. Коридорный ни разу не обернулся. Выставив подборо-док, он шагал прямо ровной, уверенной походкой, что-то на-свистывая. Я прислушался - увертюра из 'Сороки-воровки', то место в самом начале, где вступают ударные. Коридорный оказался просто мастером художественного свиста.

286

Коридор был длинный, но больше мне никто не встретил-ся. Наконец парень остановился у одного из номеров и три раза тихонько постучал. Через несколько секунд кто-то отво-рил дверь, впустив его. Я вжался в стену, стараясь укрыться за стоявшей в коридоре большой китайской вазой, и стал ждать, когда он выйдет. Это был номер 208. Ну конечно, 208! Как я до сих пор не вспомнил!

Парень все не выходил. Я взглянул на часы - стрелки не двигались, время словно остановилось - и принялся изучать цветы в вазе. Удивительно свежие, они сохраняли аромат, будто их только что срезали. Скорее всего цветы еще не заметили, что их навсегда оторвали от корней. Малюсенькая крылатая букашка забралась в сердцевину бутона красной розы с плот-ными толстыми лепестками.

Минут через пять коридорный вышел. В руках у него ничего не было, подбородок по-прежнему торчал вперед. Он удалился тем же путем, что и пришел, и стоило ему скрыться за углом, как я уже стоял у двери. Затаив дыхание, напряг слух: не услы-шу ли чего. Но из номера не доносилось ни звука, будто там никого не было. Собравшись с духом, я постучал. Так же, как коридорный: тихо, три раза. Никто не отозвался. Немного по-дождав, стукнул сильнее, опять три раза - снова без ответа.

Осторожно взявшись за ручку, я повернул ее, и дверь бесшум-но отворилась. В комнате стояла кромешная тьма, но узкая по-лоска света все-таки проникала через щелку в плотных занавес-ках, и, присмотревшись как следует, можно было различить очертания окна, стола и дивана. Да, в этом самом номере я ока-зался тогда с Критой Кано. Люкс: передняя, гостиная, за ней - спальня. На столике в гостиной смутно виднелись бутылка 'Кат-ти Сарк', стаканы и ведерко со льдом. Когда я открыл дверь, пучок света из коридора ударил в серебристый металл ведерка, сверкнувший, как лезвие острого ножа. Я бесшумно ступил в раз-литый по комнате мрак. В номере было тепло, в воздухе висел густой цветочный аромат. Я прислушался, продолжая держаться за ручку двери, чтобы в случае чего сразу открыть себе путь к отступлению. Кто-то должен быть в номере. Кто-то попросил принести виски, лед, стаканы и открыл дверь коридорному.

287

- Не надо включать свет, - послышался женский голос из спальни. Я сразу узнал его. Говорила та самая таинственная женщина, которая донимала меня странными звонками. Я от-пустил дверную ручку и медленно, на ощупь двинулся на го-лос сквозь темноту. В задней комнате мрак оказался еще гуще, чем в гостиной. Остановившись в проеме между двумя комна-тами, я изо всех сил старался что-нибудь разглядеть.

Послышалось шуршание простыни, в темноте неясно мель-кнула чья-то черная тень.

- Пусть будет темно, - проговорила женщина.

- Хорошо. Не будем зажигать свет, - сказал я и крепко ухватился за дверной косяк.

- Ты один? - спросила она как-то устало.

- Конечно. Я так и думал, что встречу тебя здесь. А если не тебя, то Криту Кано. Мне надо знать, куда пропала Кумико. Ведь все началось с твоего непонятного звонка. После него будто ящик Пандоры открылся - стали происходить стран-ные вещи, одна за другой. В конце концов исчезла Кумико. Для этого я и пришел сюда. Один. Не знаю, кто ты такая, но у тебя есть какой-то ключ к происходящему. Ведь так?

- Крита Кано? - осторожно поинтересовалась женщина. - Никогда не слышала этого имени. Она что, тоже здесь?

- Не знаю. Но я не раз здесь с нею встречался.

Воздух в комнате был тягучим и спертым. Вдохнув его, я снова почувствовал густой приторный аромат. Наверное, где-то стояла ваза с цветами. Они колыхались там, во тьме. В ис-точающем удушливый запах мраке я терял связь со своим те-лом. Казалось, я превращаюсь в крошечное насекомое, прокладывающее себе путь меж гигантских лепестков. Там сладкий нектар, пыльца, нежные волоски тычинок. Они ждут моего вторжения и вмешательства, нуждаются в нем.

- Для начала хотелось бы узнать, кто ты, - начал я. - Ты говоришь, что я тебя знаю. Но я никак не могу вспомнить. Кто ты такая?

- Кто я такая? - повторила за мной женщина, однако без тени насмешки. - Знаешь, что-то выпить хочется. Налей-ка нам виски со льдом. Выпьешь со мной?

288

Выйдя в гостиную, я откупорил бутылку с виски, бросил лед в стаканы и наполнил их. В потемках эта операция заняла у меня довольно много времени. Со стаканами я вернулся в спальню. Женщина попросила поставить их на столик у изго-ловья кровати и сесть рядом на стул.

Я сделал, как было сказано: один стакан поставил на сто-лик и, держа в руке второй, уселся на обтянутый материей стул с подлокотниками, стоявший чуть в стороне. Глаза немного привыкли к отсутствию света, и я различил, как передо мной бесшумно шевельнулась тень. Женщина, похоже, приподня-лась на кровати. В стакане звякнул лед. Я понял, что она от-хлебнула виски, и сам сделал глоток.

Она долго ничего не говорила. Чем дольше длилось молча-ние, тем сильнее, мне казалось, становился аромат цветов.

- Ты в самом деле хочешь знать, кто я? - спросила жен-щина.

- Для этого я сюда и пришел. - Во мраке мой голос звучал каким-то неуютным эхом.

- Ты правда пришел узнать, как меня зовут? Вместо ответа я откашлялся. И опять заметил, что со зву-ком в этой комнате творится что-то странное.

Женщина несколько раз встряхнула кубики льда в стакане.

- Ты хочешь знать мое имя, но, к сожалению, я не могу тебе ничего сказать. Тебя я знаю очень хорошо, и ты меня тоже. Но я не знаю, кто я.

В темноте я покачал головой.

- Не понимаю, о чем ты. Хватит загадок. Говори проще, мне нужно что-то конкретное - то, за что можно ухватиться, потрогать руками. Лом, чтобы взламывать дверь. Вот что мне надо.

Женщина тяжело вздохнула, и этот вздох, казалось, исхо-дил из самой глубины ее сердца.

- Тору Окада, отгадай, как меня зовут. Впрочем, нет. Не нужно ничего отгадывать. Ведь имя мое ты уже знаешь. Надо только вспомнить. Вспомнишь мое имя - тогда я смогу вый-ти отсюда. И сумею помочь тебе отыскать жену, твою Кумико. Если хочешь найти ее, любым путем выясни мое имя. Это

289

и будет лом, о котором ты говорил. У тебя совсем нет време-ни, чтобы сидеть и ничего не делать. С каждым упущенным днем Кумико все больше отдаляется от тебя. Я поставил стакан с виски на пол.

- Скажи, где мы хотя бы находимся. И давно ты здесь? Что ты здесь делаешь?

- Тебе пора уходить, - неожиданно заявила женщина, буд-то придя в себя. - Если он застанет тебя здесь, будет плохо. Он еще опаснее, чем ты думаешь. И может тебя убить. Правда. Он и на такое способен.

- Кто это - он?

Женщина не отвечала, а я не знал, как себя вести. Все, при-ехали. Дальше дороги нет. В комнате повисла гробовая тиши-на - такая, что стало трудно дышать. Голова горела. Может, из-за пыльцы? Ее крошечные крупинки, смешавшись с возду-хом, пробирались внутрь, душили.

- Ну что, Тору Окада? - снова заговорила женщина. Те-перь ее голос звучал иначе. Он поменялся мгновенно и теперь как бы слился с вязким воздухом комнаты. - Опять, навер-ное, хочешь меня потрогать? Тела моего хочешь? Всю зацело-вать? Ты же знаешь - со мной можно все, что только захочет-ся. Я тебе ни в чем не откажу. Жена... твоя Кумико... такого не умеет. А я все могу. Будешь на седьмом небе от счастья, на всю жизнь запомнишь... Если ты...

Внезапно раздался стук в дверь. Резкий и отчетливый, буд-то вколачивали гвоздь во что-то твердое, он зловеще прозву-чал во мраке.

Возникшая из темноты рука схватила меня за запястье.

- Сюда, быстро, - прошептала женщина. Снова постуча-ли - два раза, с одинаковой силой. Тут я вспомнил, что, вой-дя, не запер за собой дверь.

- Ну давай же. Тебе надо уходить отсюда. Есть только один выход, - шептала женщина.

Я двигался за нею, словно на буксире, ничего не видя вок-руг. Кто-то медленно поворачивал дверную ручку, - от этого звука мороз побежал у меня по коже. В тот миг, когда черноту комнаты прорезала полоса света, ворвавшаяся из коридора,

290

мы вломились прямо в стену. Она напомнила мне гигантское, холодное и вязкое желе. Чтобы эта масса не попала в рот, при-шлось крепко стиснуть зубы. И тут до меня дошло: я же иду сквозь стену! Я прохожу стену насквозь, чтобы перенестись отсюда в какое-то другое место. И это меня нисколько не удив-ляет, как будто так и надо.

Я почувствовал у себя во рту язык невидимой женщины. Теплый и мягкий, он двигался, обвивался вокруг моего языка. Я вдыхал тяжелый аромат цветочных лепестков. Внутри, где-то в паху, зародилось слабое желание. Крепко зажмурившись, я поборол его и тут же ощутил, как сильно горит правая щека. Странно! Боли не было - только жжение. Откуда этот жар? Его источник где-то вовне или он закипает внутри меня? Не знаю. Но скоро все это исчезло: и язык, и запах цветов, и вожделение, и жжение на щеке. Я прошел сквозь стену и, открыв глаза, ока-зался по другую сторону - на дне глубокого колодца.

9. Колодец и звезды Куда исчезла лестница

Перевалило за пять - небо уже посветлело, но я по-прежнему ясно различал над головой массу звезд. Все было, как говорил лейтенант Мамия: когда сидишь на дне колодца, звезды вид-ны даже днем. Они излучали слабый свет, как редкие само-цветы в красивой оправе, - кусочек неба в форме четкой по-ловинки луны.

В пятом или шестом классе мы с приятелями как-то взоб-рались на гору и разбили палатку. Тогда-то я и увидел в пер-вый раз мириады звезд. Чувство было такое, будто небосвод вот-вот не выдержит их тяжести, расколется и рухнет на зем-лю. Раньше, да и потом тоже, я никогда не видел такого по-трясающего звездного неба. Все уснули, а ко мне сон никак не приходил. Выбравшись из палатки, я лег на спину и стал раз-глядывать это великолепие. Время от времени бездонную высь ярко прочерчивали падающие звезды. Я смотрел, и постепен-но мне становилось страшно. Небо! Какое необъятное и глу-бокое! Огромное и чужое, оно давило, окружало, охватывало со всех сторон. Раньше мне казалось, что у нас под ногами прочный монолит, который всегда был и всегда будет. Вернее,

292

я никогда об этом не задумывался. А на самом деле Земля - просто-напросто каменная глыба, плавающая в каком-то за-коулке космоса, мимолетное видение в масштабах Вселенной. Случится что-нибудь с космической энергией, мгновенная световая вспышка - и завтра от этой штуки вместе со всеми нами и следа не останется. При взгляде на это усыпанное звез-дами небо захватывало дух, и я никак не мог прийти в себя от собственной ничтожности и зыбкости существования.

Глядеть на рассвете на звезды со дна колодца - совсем не то, что с вершины горы, где над тобой бескрайняя звездная сфера. Здесь я ощущал, будто все мое существо крепко связа-но с этими звездами особыми нитями, протянувшимися через тесное окошко. Между нами возникло что-то вроде интимной близости: из мрака колодца, в котором я сидел, звезды откры-вались только мне одному, и никому больше. Нечто особен-ное в них наделяло меня ответной силой и теплом.

Время шло, небо все больше насыщалось ярким светом летнего утра, и звезды одна за другой стали меркнуть. Они медленно растворялись в полной тишине, а я не отводя глаз наблюдал за ними. Но все звезды с небосвода летнее солнце так и не стерло - несколько самых ярких упорно не хотели гаснуть. К моей большой радости - ведь кроме изредка про-плывавших в вышине облаков я со своего места мог видеть только звезды.

Во сне у меня выступила испарина, и теперь капельки пота стали остывать и холодить кожу. По телу пробежала дрожь. Пот напомнил о непроглядном мраке гостиничного номера и женщине из телефона. В ушах все еще звучали ее слова - бук-вально каждое слово - и стук в дверь; оставался и густой зага-дочный цветочный аромат. И Нобору Ватая продолжал вещать с телеэкрана. Время шло, а эти ощущения не отступали и со-всем не теряли четкости. Потому что это был не сон, подска-зывала память.

Я проснулся, а правая щека по-прежнему горела. Теперь к жжению примешивалась еще и слабая боль, точно по коже провели наждачной бумагой. Я надавил на заросшую щети-ной щеку, но жжение и боль не проходили. В кромешной тем-

293

ноте колодца, конечно, невозможно было понять, что случи-лось со щекой.

Вытянув руку, я дотронулся до стенки, ощупал ее пальца-ми. Ничего особенного: обыкновенная бетонная стена. Я ле-гонько постучал по ней кулаком. Никакой реакции - стена была твердой и чуть влажной на ощупь. Мне ясно запомни-лось необычное ощущение чего-то вязкого, охватившее меня, когда я проходил сквозь нее. Как будто это в самом деле было месиво из желатина.

Я пошарил в рюкзаке, вытащил фляжку и сделал глоток. Почти сутки у меня во рту не было ни крошки. При одной только мысли об этом в животе сделались колики, но скоро чувство голода стихло, уступив место какому-то глухому оце-пенению. Снова поднеся руку к лицу, я провел по колючему подбородку. Правда, прошел целый день. Прошел, а на мое отсутствие, похоже, никто внимания не обратил. Ни одна душа, наверное, даже не заметила, что я куда-то делся. Ис-чезни я вообще с лица земли, мир бы крутился себе дальше. Все так перепуталось, и ясно было только одно: я никому больше не нужен.

Я снова поднял голову и взглянул на звезды. Они смотрели на меня, и удары сердца становились все спокойнее и спокой-нее. И вдруг я вспомнил про лестницу; протянув руку в тем-ноту, пошарил по стенке колодца там, где она должна была висеть, но ничего не обнаружил. Стал внимательно ощупы-вать стену, широко водя по ней руками. Нет лестницы. Она должна быть здесь, на этом самом месте, но ее нет. Я сделал глубокий вдох, подождал немного и, вытащив из рюкзака фо-нарь, зажег его. Лестница исчезла. Поднявшись, осветил дно колодца, потом направил фонарь вверх. Луч света взбежал по стенкам, насколько ему было под силу. Лестница пропала. Меня прошиб холодный пот. Фонарь выпал из рук и, ударив-шись о землю, погас. Это определенно какой-то знак. И в этот миг мое сознание распалось, превратилось в кучку мелкого песка, который стал сливаться с окружающим мраком, раство-ряться в нем. Я окаменел, будто мое тело разом отключили от источника энергии. Меня накрыла абсолютная пустота.

294

Это продолжалось, наверное, несколько секунд, пока я не пришел в себя. Физические ощущения мало-помалу восста-новились. Нагнувшись, я поднял фонарь, стукнул по нему раза два и снова включил. Он зажегся сразу. Надо успокоиться, собраться с мыслями. Нечего психовать и дергаться. Все рав-но не поможет. Когда последний раз я проверял лестницу? Вчера, среди ночи, как раз перед тем, как уснуть. Проверил и заснул. Точно! А пока спал, лестница исчезла. Кто-то утянул ее наверх. Прощай, моя лестница.

Выключив фонарь, я прислонился к стенке. Закрыл глаза. И тут же почувствовал, как хочется есть. Голод накатился от-куда-то издалека, как волна, беззвучно пробежал по телу и так же тихо удалился. Волна ушла, опустошив меня, как выпотро-шенное чучело. Но первая паника миновала, а с ней прошли страх и отчаяние. Странно - в этот момент я испытывал не-что вроде смирения.

Вернувшись из Саппоро, я обнял Кумико и принялся утешать ее. Она была растеряна и не могла скрыть неловкости. На работу не пошла - взяла отгул.

- Эту ночь я совсем не спала, - проговорила она. - Пони-маешь, в тот день все так совпало - прием в больнице и моя работа... Вот я и решила все сделать сама. - Кумико всхлипнула.

- Все кончилось, - сказал я. - Мы уже столько с тобой об этом говорили. Что теперь поделаешь? Давай о чем-нибудь другом, так будет лучше. Забудем об этом. Забудем - и все. Ты говорила по телефону, что хочешь мне что-то сказать.

Кумико тряхнула головой.

- Нет, ничего особенного. Ты прав. Забудем.

Мы стали жить, изо всех сил стараясь избегать разговоров об аборте. Давалось это с трудом. Сидим, говорим о чем-ни-будь совсем другом - и вдруг ни с того ни с сего замолкаем. По выходным часто ходили в кино. В темноте зала пытались сосредоточиться на фильме, но думали совсем не о кино или вообще отключались. Я знал, что у сидящей рядом Кумико - совсем другие мысли. Почти физически чувствовал.

295

После кино мы шли куда-нибудь выпить пива или переку-сить, не зная подчас, о чем говорить друг с другом. Так про-должалось полтора месяца - долгие полтора месяца, пока Кумико не сказала:

- Послушай, давай бросим дела и махнем завтра куда-ни-будь вдвоем? Сегодня четверг, отдохнем до воскресенья. Дол-жен же у людей хоть когда-нибудь быть отпуск!

- Конечно, только я не уверен, что у нас в конторе кто-нибудь знает это слово, - рассмеялся я.

- Скажи им, что заболел. Что у тебя сильный грипп или что-нибудь в этом роде. И я скажу то же самое.

Мы сели в поезд и укатили в Каруидзаву*. Кумико говорила, что ей хочется куда-нибудь в тишину, в горы, чтобы там можно было гулять сколько захочешь, - вот мы и выбрали это место. В апреле в Каруидзаве не сезон, в гостиницах пусто, большин-ство магазинов закрыто, но для нас это было то, что нужно. Мы только и делали, что гуляли с утра до вечера, каждый день.

Понадобилось полтора дня, чтобы Кумико сбросила это оцепенение. Сидя рядом со мной в гостиничном номере, она проплакала почти два часа. А я крепко обнимал ее и не гово-рил ни слова.

После этого Кумико понемножку, будто вспоминая, нача-ла рассказывать. Как проходила операция. Что она пережила. Об охватившем ее остром чувстве утраты. О том, как одиноко ей было, пока я ездил на Хоккайдо, и о том, что она не реши-лась бы на то, что сделала, если бы не это одиночество.

- Я ни о чем не жалею, - сказала она наконец. - Ведь дру-гого выхода не было. Я уверена. Знаешь, что тяжелее всего? Что я хочу все тебе рассказать, все, что чувствую, - и не могу.

Кумико приподняла рукой волосы.

- Я от тебя ничего не скрываю, поверь. Когда-нибудь рас-скажу. Ты - единственный, кому я могу это рассказать. Но только не сейчас. Пока я не могу выразить это словами.

* Знаменитое курортное место в Центральной Японии.

296

- Это как-то связано с прошлым?

- Нет-нет.

- Спешить некуда. Расскажешь, когда сможешь. Времени у нас хоть отбавляй. Теперь я с тобой, не волнуйся, - сказал я. - И запомни: все твои дела и заботы, что бы то ни было - это все мое. Можешь не беспокоиться.

- Спасибо. Как здорово, что мы вместе.

Оказалось, однако, что времени у нас не так много, как я думал. Чего же не могла выразить словами Кумико? И не свя-зано ли это как-то с ее исчезновением? Может, я не потерял бы ее, если б добился тогда, чтобы она мне все рассказала. Но, подумав немного, я сказал себе: 'Нет! Все равно ничего бы не вышло'. Ведь Кумико говорила, что никак не может подобрать нужные слова. Выходит, это было выше ее сил.

- Эй, Заводная Птица! - Меня громко звала Мэй Касахара. Сквозь дрему мне почудилось, что я слышу ее голос во сне, но это было наяву. Подняв голову, я увидел ее маленькое лицо, маячившее высоко вверху. - Эге-ге! Заводная Птица! Ну же! Я знаю, что ты там. Отзовись!

- Здесь я.

- Ну, дела! Что ты там делаешь?

- Думаю.

- Не поняла. А для этого обязательно в колодец надо лезть? Попроще ничего придумать нельзя?

- Зато здесь можно сосредоточиться. Темно, прохладно, тихо.

- Ну и как дела?

- Да не очень. Вообще-то я здесь первый раз.

- А думается как? Лучше?

- Я пока не разобрал. Эксперимент только начался.

- А ты заметил, Заводная Птица, что твоя лестница пропала?

- Как же, как же. Заметил.

- Ты знал, что это я ее вытащила?

- Нет, не знал.

- А на кого ты подумал?

297

- Да ни на кого, - откровенно сказал я. - Не знаю, как сказать, но мне это не приходило в голову - что кто-то взял лестницу. Сказать по правде, я подумал, что она просто исчез-ла-и все.

Мэй помолчала.

- Просто исчезла, - проговорила она с опаской в голосе, будто в моих словах была какая-то заумная ловушка. - Про-сто исчезла... Что это значит? Ты хочешь сказать, что она взя-ла... и пропала куда-то?

- Может быть.

- Знаешь, Заводная Птица, я уже тебе говорила, но ты прав-да странный парень. Таких чудиков еще поискать. Понял?

- Я бы не сказал.

- С чего же ты тогда взял, что лестницы могут исчезать сами по себе?

Я прижал ладони к лицу, пытаясь сосредоточиться на раз-говоре с Мэй.

- Значит, это ты ее вытащила?

- Конечно, я, - ответила Мэй. - Мог бы и догадаться. Подкралась ночью и вытянула.

- А зачем?

- Вчера я несколько раз к тебе заходила. Хотела позвать опять вместе поработать. Тебя не было. Увидела на кухне твою записку и стала ждать. Сидела-сидела, не дождалась. Тогда я подумала: может, ты снова у заброшенного дома отираешься? Прихожу - колодец наполовину открыт и в него спущена ле-стница. Мне и в голову сначала не пришло, что ты сидишь тут, на дне. Я подумала, что лестницу оставил какой-нибудь рабочий или еще кто-то. Вот и скажи: есть еще на свете люди, которые, чтобы подумать, лезут в колодец и сидят там?

- Что ж, ты права, пожалуй, - был вынужден признать я.

- Ночью тихонько смоталась из дому и опять пошла к тебе, но тебя все не было. И тут до меня дошло: а не ты ли забрался в колодец? Мне в голову не приходило, чем там можно зани-маться, но ты ведь немножко того... Я и двинула снова к ко-лодцу, вытащила лестницу. А ты сдрейфил, наверное?

- Есть немного.

298

- А что ты там пьешь и ешь?

- Воды есть немного. Еду я не брал. Вот только три лимон-ных карамельки...

- И давно сидишь?

- Со вчерашнего утра.

- Ты, наверное, голодный?

- Пожалуй.

- А с этим делом... ну, отливаешь ты как?

- Обхожусь. Я же почти не пью и не ем, так что это не про-блема.

- А знаешь, Заводная Птица, ведь ты можешь там умереть, если я захочу. Кроме меня, никто не знает, где ты. Лестницу я спрятала. Понимаешь? Стоит мне уйти отсюда - и тебе кранты. Кричи не кричи - все равно не услышат. Кому в голову придет, что ты тут сидишь? Никто даже не заметит, что ты пропал. На работу не ходишь, жена сбежала. Если кто и обра-тит внимание, что ты пропал, будет уже поздно - к тому вре-мени ты отдашь концы, и даже тела твоего не найдут.

- Все правильно. Твоя воля - и мне конец.

- Ну и как тебе это?

- Ты меня напугала, - сказал я.

- Что-то по твоему голосу не похоже. Я все тер ладонями щеки. Вот они - руки и щеки. В темно-те их не видно, но все пока на месте, мое тело еще здесь.

- Наверное, до меня еще как следует не дошло.

- Зато до меня дошло, - заявила Мэй Касахара. - Оказы-вается, человека на тот свет отправить гораздо проще, чем ка-жется.

- Ну, это еще от способа зависит.

- Проще, проще. Вот достаточно тебя здесь оставить - и все. Ничего и делать не надо. Ты только представь, Заводная Птица! Как ты будешь мучиться в темноте, постепенно заги-баться от голода и жажды. Это будет нелегкая смерть.

- Это уж точно, - отозвался я.

- Ты, похоже, мне не веришь. Думаешь, на такую жесто-кость я не способна?

299

- Не знаю. Верю или не верю - не в том дело. Все может быть. Вот что я думаю.

- 'Может быть...' Я не об этом говорю, - произнесла она ледяным тоном. - Вот что! Мне отличная мысль пришла в голову. Коли уж ты туда думать залез, может, помочь тебе еще больше сконцентрироваться?

- Как? - спросил я.

- А вот так! - С этими словами Мэй Касахара плотно зад-винула половинку крышки колодца, которая оставалась от-крытой. Наступила полная, непроглядная тьма.

10. Мэй Касахара о смерти и эволюции Не от мира сего

В кромешной тьме я скорчился на корточках на дне колодца. Со всех сторон меня окружало ничто- единственное, что можно было разглядеть. Я сделался частью этого ничто. Зак-рыв глаза, слушал, как бьется сердце, бежит по жилам кровь, как, подобно кузнечным мехам, работают легкие, как сокра-щаются в спазмах требующие пищи скользкие внутренности. В этом жутком мраке каждое движение, каждый удар пульса неестественно громко отдавались в голове. Да, это мое тело, моя плоть. Но из-за темноты все ощущалось с небывалой ост-ротой и натурализмом.

Сознание постепенно покидало свою физическую оболочку.

Мне стало казаться, что я - Заводная Птица, лечу по лет-нему небу, усаживаюсь на ветку какого-то большого дерева и начинаю заводить механизм этого мира. В самом деле, если птица куда-то девалась, должен же кто-то выполнять ее рабо-ту - крутить эту штуку. Иначе пружина ослабнет и точное, налаженное устройство в конце концов остановится. Интерес-но: кроме меня, никто, похоже, не заметил, что Заводная Птица исчезла.

301

Я попробовал издать горлом нечто похожее на крик Завод-ной Птицы, но ничего не вышло. Какой-то бессмысленный противный скрежет - такой получается, когда неровные, шер-шавые поверхности трутся друг о друга. Нет, так кричать уме-ет только Заводная Птица. Только она может заводить пружи-ну нашего мира так, как нужно.

Птица из меня получилась никудышная - безголосая и ни на что не способная. И все же я решил полетать по летнему небу. Оказалось, это совсем не трудно - поднимаешься в воз-дух, а там маши себе крылышками под нужным углом да сле-ди за курсом и высотой. Мое тело моментально приспособи-лось к полету - я парил свободно, без всякого труда, глядя на землю с высоты, привычной для Заводной Птицы. Надоедало летать - усаживался на ветку и сквозь зеленую листву разгля-дывал крыши домов и дороги, людей, снующих туда-сюда. Жизнь шла своим чередом. Жаль только, я не мог видеть со стороны самого себя - ведь мне ни разу не довелось встре-тить Заводную Птицу, да и как она выглядит, я не знал.

Я пробыл в птичьем облике довольно долго. Сколько - не знаю. Хотя толку от этого ровным счетом никакого не было. Летать, конечно, занятие приятное, но сколько можно? Ведь у меня еще остались кое-какие дела в моем темном колодце. И из Заводной Птицы я опять стал самим собой.

Мэй Касахара снова появилась у колодца днем, в четвертом часу. Когда она откинула половинку крышки, сверху хлынул поток света - лучи ослепительно яркого послеполуденного солнца. Я зажмурился и опустил голову, чтобы привыкшим к темноте глазам не было больно. Стоило только подумать о ярком свете там, наверху, как от слез защипало в носу.

- Эй, Заводная Птица! - раздался голос Мэй. - Ты живой еще, Заводная Птица? Отзовись!

- Живой, - сказал я.

- Проголодался, наверное?

- Есть немного.

- Только 'немного'? Значит, до голодной смерти тебе еще далеко. Без еды, если есть вода, люди не скоро умирают.

302

- Наверное, - ответил я. Гулко отдаваясь в колодце, мой голос звучал очень неуверенно - видно, эхо во много раз уси-ливало любую интонацию.

- Сегодня утром я разузнала кое-что в библиотеке, - про-должала Мэй. - Почитала про голод и жажду. Знаешь, Завод-ная Птица, один человек прожил совсем без еды, на одной воде, двадцать один день. Правда, это было давно, в России, во время революции.

- Да ну? - сказал я.

- Вот уж помучился.

- Да уж наверное.

- Он выжил, зато у него выпали все зубы и волосы. Все до одного. Выжить-то выжил, но вот уж кому не позавидуешь.

- Это точно.

- Хотя можно нормально жить без зубов и без волос. При-ладил приличный парик, вставил зубы - и порядок.

- Тоже верно. Тем более парики и зубные протезы сейчас гораздо лучше, чем когда была революция в России. Так что теперь, может, будет полегче.

- Послушай, Заводная Птица? - проговорила Мэй, откаш-лявшись.

- Что?

- Вот если бы люди жили вечно и никогда не умирали... ну, не теряли сил, не старели, не болели и могли жить на этом свете всегда, стали бы они так же серьезно ко всему относиться, как мы сейчас? Ведь мы все - кто больше, кто меньше - о чем толь-ко не думаем! Философия, психология, логика... Религия ка-кая-нибудь, литература... Не было бы этой самой смерти, мо-жет, не расплодилась бы вся эта заумь - мысли, идеи? То есть...

Неожиданно Мэй прервала свой монолог. Пока она молча-ла, это ее 'то есть' висело в затопившем колодец мраке, как оторвавшийся недовысказанный осколок мысли. Может, ей расхотелось продолжать или понадобилось время, чтобы об-думать сказанное. Я молча, не поднимая головы, ждал, когда Мэй снова заговорит, и тут вдруг до меня дошло, что она без труда может меня убить - было бы желание. Притащит отку-да-нибудь камень побольше и скинет на меня. Повторит эту операцию несколько раз - и привет...

303

- То есть... мне кажется, люди знают, что когда-нибудь ум-рут, и потому не могут не задумываться всерьез, зачем живут на этом свете. Ведь так? Какой смысл размышлять о жизни, когда знаешь, что будешь существовать вечно? Какая в этом необходи-мость? Да если б и была такая нужда, все бы как рассуждали? 'Времени еще навалом, потом как-нибудь подумаю'. Но 'потом' может быть поздно. Думать надо прямо сейчас, сию минуту. Может, завтра вечером меня грузовик переедет, а ты, Заводная Птица, денька через три уже будешь лежать в колодце мертвый от голода. Понятно? Никто не знает, что может случиться. По-этому смерть совершенно необходима для нашей эволюции. Вот так! Смерть - это что-то яркое и огромное, и чем оно ярче и больше, тем сильнее у народа крыша едет от всех этих мыслей.

Мэй помолчала.

- Знаешь что, Заводная Птица?

- Что?

- Ты думал там у себя, в темноте, о смерти? Как будешь умирать и все такое?

- Да нет, - ответил я, замявшись, - особенно не думал.

- Почему это? - с ноткой брезгливости в голосе, словно обращаясь к какому-то чудищу, спросила Мэй. - Почему не думал? Ты ведь уже одной ногой на том свете. Я серьезно, без шуток. Я же тебе говорила: будешь ты жить или умрешь - от меня зависит.

- Камень можешь сбросить, - сказал я.

- Камень? Какой еще камень?

- Пойди поищи камень побольше и сбрось вниз.

- Что ж, можно и так. Тоже вариант, - ответила Мэй, но, похоже, эта идея ей не очень понравилась. - Да, кстати, За-водная Птица, как там костлявая рука голода? Дальше еще хуже будет - вода ведь кончится. Как же ты можешь не думать о смерти? Странно.

- Может, и странно, зато я о другом много думал. Начнет голод донимать по-настоящему - тогда, наверное, задумаюсь и о смерти. У меня есть еще три недели, так ведь?

- Это если вода будет, - сказала Мэй. - Как у того рус-ского. Он вроде был крупным помещиком, и во время рево-люции его сбросили в заброшенную шахту. Он лизал воду,

304

которая выступала на стенах, и благодаря этому выжил. Он, как и ты, был в полной темноте. Только у тебя вода кончается.

- Правда. Совсем чуть-чуть осталось, - признался я.

- Значит, надо экономить. Пей маленькими глоточками. И думай - о смерти, о том, как будешь умирать. Времени для этого еще хватит.

- Интересно, почему ты все время хочешь заставить меня думать о смерти? Никак не пойму, тебе-то что от этого?

- Мне? - изумилась девчонка. - Ничего. Что это тебе взбрело в голову? Ты будешь думать о своей смерти, а мне это без разницы. Жизнь же твоя, и я здесь ни при чем. Просто интересно, и все.

- Любопытно, наверное? - спросил я.

- Вот-вот. Любопытно узнать, как люди умирают, как это вообще - умирать. Вот что любопытно.

Она замолчала, и сразу все окружающее меня пространство, будто специально дождавшись этого момента, заполнила гул-кая тишина. Мне хотелось поднять голову и посмотреть на-верх - там ли еще Мэй Касахара. Но свет был слишком рез-ким - я боялся, что он выжжет мне глаза.

- Послушай, я хочу тебе кое-что сказать.

- Валяй, - отозвалась Мэй.

- У моей жены был любовник. Скорее всего. Я совсем не замечал этого, но она, живя со мной, уже несколько месяцев спала с ним. Сначала я не мог в это поверить, но чем больше думал, тем больше в этом убеждался. Оглядываюсь назад, вспо-минаю разные мелочи, и все становится понятно. Она стала приходить не пойми когда, вздрагивала от моего прикосновения. Но я не обращал внимания, потому что верил ей, не думал, что она может изменить. Мне это просто в голову не приходило.

Мэй хмыкнула.

- И в один прекрасный день жена вдруг ушла и не верну-лась. В то утро мы вместе позавтракали, и она ушла на работу, одетая как обычно, с одной сумочкой - только прихватила из химчистки блузку и юбку. Ушла и не вернулась. Ни 'до свида-ния', ни записки. Исчезла... Оставила одежду и вообще все. И мне кажется, она уже не вернется. По своей воле, во всяком случае. Вот так.

305

- Ты думаешь, она с этим мужиком?

- Не знаю. - Я медленно покачал головой. При этом воз-дух вокруг показался мне не воздухом, а какой-то неосязае-мой тяжелой водой. - Кто ее знает? Может быть.

- Значит, ты, Заводная Птица, впал от этого в хандру и полез в колодец?

- Конечно, это на меня сильно подействовало. Но в ко-лодце я не поэтому. Вообще-то я от жизни не бегу и не пря-чусь. Я уже говорил: мне нужно место, чтобы побыть одному и сосредоточиться. Как и почему у нас с Кумико все пошло наперекосяк? Не понимаю. Нельзя, конечно, сказать, что до этого все было без сучка без задоринки. Два совершенно раз-ных человека, парень и девушка... Обоим не так давно испол-нилось двадцать. Встретились где-то случайно, стали жить вместе. Ни одна пара без проблем не обходится. Но мне каза-лось, что у нас действительно все нормально, а всякие мелочи со временем забудутся. Оказалось - ничего подобного. Что-то такое я упустил, что-то важное, где-то сделал ошибку, ко-торая все решила. Вот о чем мне хотелось подумать.

Мэй молчала. Я сглотнул слюну и продолжал:

- Не знаю, может, тебе не понять, но, поженившись шесть лет назад, мы с Кумико хотели вдвоем создать свой, совсем осо-бый мир. Это все равно что строить новый дом на пустом месте. Мы четко представляли, что нам нужно - не дворец, а просто место, чтобы укрыться от непогоды, место для нас двоих. Нам не надо было ничего лишнего. Поэтому все казалось так просто, легко. Тебе хотелось когда-нибудь уехать куда-нибудь, в новое место? Начать совершенно другую жизнь. Бывает у тебя так?

- Еще как бывает, - отозвалась Мэй. - У меня всю дорогу так.

- Вот чего мы хотели, когда поженились. Мне хотелось избавиться от себя прежнего. Да и Кумико тоже. В этом но-вом мире мы старались стать другими, найти в себе то, что пряталось глубоко внутри нас. Мы верили, что будем жить за-мечательно, в ладу с самими собой.

В потоке света, как показалось, Мэй пошевелилась. Я уло-вил это ее движение. Похоже, она ждала продолжения, но мне больше не хотелось говорить. В голове была пустота, и я устал

306

от собственного голоса, гулко звучавшего в бетонном мешке колодца.

- Ты понимаешь, что я имею в виду?

- Конечно.

- И что скажешь?

- Я же еще несовершеннолетняя и в семейной жизни не разбираюсь, - ответила она. - Уж не знаю, что думала твоя жена, когда стала крутить с другим, бросила тебя и сбежала. Но ты вроде с самого начала не в ту сторону поехал. Послу-шай, вот ты говоришь: 'Ага! Теперь я начну строить новый мир', - или: 'Буду делать из себя нового человека'... Что это значит? Ведь такое никому не под силу, я считаю. Можно сколько хочешь думать: какой, мол, я молодец, смог другим человеком сделаться. А поглядишь - за всем этим делом та же самая рожа; случись что - и пожалуйста: здрасьте, вот и мы! До тебя это не доходит. Ты вообще не от мира сего. И идея эта - переделать самого себя - тоже не от мира сего. Мне и то это понятно, Заводная Птица! А ты взрослый человек- и не поймешь. Вот в чем проблема-то. А теперь к тебе все это возвращается. Со всех сторон. И от мира, от которого ты из-бавиться хотел, и от твоей собственной натуры, которую со-бирался на помойку выбросить. Понял?

Я молчал, глядя в темноту, укутавшую мои ноги. Молчал, не зная, что сказать.

- Вот так, Заводная Птица! - спокойно сказала Мэй. - Давай думай. Думай. Думай.

С этими словами она снова плотно задвинула крышку ко-лодца.

Я вытянул из рюкзака фляжку, встряхнул ее - из темноты до-неслось слабое бульканье. Воды оставалось примерно с чет-верть. Я прислонил голову к стене и закрыл глаза. Права, на-верное, Мэй Касахара. Я и вправду не от мира сего. Откуда все пришло, туда все и уйдет. А я - лишь путь для самого себя, дорога, которую мне надо пройти.

'Мне и то это понятно, Заводная Птица! А ты взрослый че-ловек - и не поймешь'.

11. Муки голода Длинное письмо от Кумико Вещая птица

Я несколько раз засыпал и просыпался. Такой сон - корот-кий, отрывистый и беспокойный - бывает, когда летишь на самолете. Стоит подкрасться настоящему глубокому сну, как неожиданно вздрагиваешь и просыпаешься; а проснуться пол-ностью тоже никак не можешь - вдруг, сам того не замечая, проваливаешься в сон. Этому не было конца. В отсутствие све-та время сделалось неустойчивым, как повозка с разболтан-ными колесами. Неловкая, неестественная поза не давала по-коя телу. Просыпаясь, я всякий раз проверял время на часах. Оно текло тяжело и неровно.

От нечего делать я взял фонарь и стал водить им туда-сюда, освещая землю под ногами, стенки колодца и крышку где-то в вышине. Все было то же - и земля, и стенки, и крышка. Тени от луча корчились, то раздуваясь, то съеживаясь. Когда это занятие надоело, я принялся долго и тщательно ощупывать свое лицо, каждую складку, стараясь заново разобраться в его

308

чертах. Раньше я никогда всерьез не задумывался, какой фор-мы у меня уши. Попроси меня их нарисовать - хоть как-ни-будь, - я наверняка не сумел бы. А сейчас появилась возмож-ность во всех деталях обследовать каждый краешек, все впадинки и изгибы. К своему удивлению, я обнаружил, что правое и левое ухо здорово отличаются друг от друга. Как та-кое могло получиться и какой смысл в таком асимметричном устройстве моих ушей (а какой-то смысл, наверное, должен быть), осталось для меня тайной.

Стрелки показывали 7:28. За время, что я сижу в колодце, я, должно быть, уже две тысячи раз посмотрел на часы. Зна-чит, 7:28 вечера. На бейсболе в это время как раз заканчивают розыгрыш третьей подачи и берутся за четвертую. В детстве на стадионе я любил забираться на самую верхушку трибуны и наблюдать, как понемногу угасает уходящий день. Солнце уже скрывается на западе за горизонтом, но небо еще хранит его великолепное красочное сияние. Мачты освещения отбрасы-вают на поле длинные тени, будто намекая на что-то. Игра начинается, и постепенно, один за другим, зажигаются про-жектора. Но на стадионе еще светло, так что можно читать газету. Память о красках долгой вечерней зари стоит на пути летней ночи.

Однако искусственное освещение неторопливо, спокой-но и в то же время настойчиво одолевает свет дня, разукра-шивая все вокруг в веселые, праздничные тона. Свежая зе-лень травы на поле, покрытые симпатичным черным грунтом сектора площадок, новенькие белые линии, пересекающие их, сверкающие лаком биты игроков, ожидающих своей оче-реди нанести удар, табачный дым в потоках света (в безвет-ренную погоду он напоминал мне неприкаянные души, ма-ющиеся в поисках того, кто бы их прибрал) - все это представляется с необычайной четкостью. Пацаны, разнося-щие пиво, рассматривают на свет купюры, зажав их в паль-цах; болельщики вскакивают с мест, чтобы проследить полет высокого мяча, и трибуны в зависимости от его траектории то взрываются криком, то разочарованно вздыхают. Птицы небольшими стаями пролетают над ареной к морю, возвра-

309

щаясь в свои гнезда. Вот что можно увидеть на бейсбольном стадионе в полвосьмого вечера,

Я начал вспоминать разные бейсбольные матчи, которые мне доводилось видеть. Помню, совсем еще в детстве, в Япо-нию на товарищеские игры приезжали 'Сент-Луис Кардиналз', и мы с отцом ходили их смотреть. Перед началом игры 'Кардиналы' выстроились по периметру площадки. Вынесли корзины с теннисными мячами, подписанными игроками, и те стали быстро, как на соревнованиях, метать их на трибуны. Зрители устроили за ними настоящую охоту, отчаянно стара-ясь поймать, а я, не вставая с места, сам не заметил, как один из мячей оказался у меня на коленях. Это произошло как по волшебству - непонятно и совершенно неожиданно.

Я опять поднес часы к глазам. 7:36. Восемь минут прошло, как я последний раз сверялся с циферблатом. Всего только восемь минут. Сняв часы, приложил их к уху. Полный поря-док! Идут как положено. Я пожал плечами в темноте. Со вре-менем творится что-то странное. Я решил пока забыть о ча-сах. Конечно, ничего другого, как смотреть на них, мне не остается, но делать это каждую минуту - просто какая-то па-тология. Однако сдерживаться оказалось чрезвычайно труд-но. Примерно так же я мучился, когда бросал курить. Как толь-ко я решил перестать вспоминать о времени, ни о чем другом думать стало невозможно. Эта мысль засела во мне как зано-за, будто клин в меня забили. Чем больше я старался не ду-мать о времени, тем меньше это получалось. Глаза против воли отыскивали часы на левой руке. Всякий раз я отворачивал лицо и зажмуривал глаза, чтобы их не видеть, и в конце концов снял и запихал в рюкзак. Но и тогда меня бессознательно тянуло к часам, продолжавшим тикать в недрах рюкзака.

Лишенное бега часовых стрелок время - неделимое и не поддающееся измерению - продолжало во мраке свой ход. Из непрерывно текущего прямого потока время превратилось в потерявшую форму жидкую субстанцию, которая расширялась и сжималась по собственному усмотрению. Я был заключен внутри времени - засыпал и просыпался в нем, опять прова-ливался в сон и снова просыпался, понемногу привыкая к

310

тому, что, не глядя на часы, тоже можно жить; внушал телу, что мы больше не нуждаемся во времени. Однако скоро меня охватило сильное беспокойство. От нервной привычки смот-реть на часы каждые пять минут избавиться и в самом деле удалось, но с ней вместе бесследно исчезла ось временных координат, и мне показалось, будто меня ночью сбросили в море с палубы идущего на полном ходу корабля. Криков моих никто не слышал, и корабль уходил все дальше и дальше, пока наконец не пропал из виду.

Махнув на все рукой, я достал часы из рюкзака и вновь на-цепил на левое запястье. Теперь на стрелках было 6:15. Утра, надо думать. Последний раз я сверялся с часами после семи. В полвосьмого вечера. После этого прошло одиннадцать ча-сов. Не двадцать три же, в конце концов. Хотя наверняка ни-чего нельзя сказать. Да и какая, собственно, разница, сколько часов - одиннадцать или двадцать три? Так или иначе, а го-лод доставал все сильнее. Это ощущение совсем не походило на то, что, как мне смутно представлялось, должен испыты-вать человек, в желудке которого давно ничего не было. Я ду-мал, голод - это ощущение пустоты, но оказалось, что это очень близко к чисто физической боли - настоящей острой физической боли, режущей и душащей. Она была неровной и прерывистой, поднималась во мне как прилив до высшей точ-ки, и я чуть не терял сознание, - а потом медленно отступала.

Чтобы отвлечься от острых приступов голода, я попытался сосредоточиться на чем-нибудь другом, но ни о чем больше всерьез думать уже не мог. В голове время от времени всплы-вали обрывки мыслей и тут же без следа пропадали. Стоило ухватиться за них, как они расползались, точно мягкие сколь-зкие слизняки.

Поднявшись на ноги, я потянулся и глубоко вдохнул. Боле-ло все тело. От долгого сидения в неудобной позе ныл каждый мускул, каждый сустав. Еще раз медленно потянулся кверху, сделал несколько наклонов, но уже на десятом закружилась голова. Я присел на дно колодца, закрыл глаза. В ушах звене-ло, по лицу струился пот. Мне захотелось ухватиться за что-нибудь, но под руками ничего не было. К горлу подкатывала

311

тошнота, однако в желудке было пусто, и меня так и не вырва-ло. Я стал делать глубокие вдохи, чтобы провентилировать организм, заставить быстрее циркулировать кровь и сохранить ясным заплывавшее туманом сознание. Ничего не получа-лось - я уже здорово ослаб. Подумав об этом, я попробовал было произнести вслух: 'Похоже, я здорово ослаб', однако губы и язык отказались подчиняться. Эх, если бы хоть звезды видеть! Но звезд не было. Мэй Касахара наглухо закупорила крышку.

Я надеялся, что до полудня она придет еще раз, но она так и не появилась. Привалившись к стене, я ждал. Отвратитель-ное состояние, навалившееся на меня утром, не проходило; я ни на минуту не мог ни на чем сосредоточиться. Голод не отпускал, накатываясь волнами, и окружавшая темнота то сгущалась, то чуть рассеивалась вместе с ними. И с каждой волной закрепить на чем-то внимание становилось все труд-нее. Я напоминал себе безлюдный дом, из которого воры выносят мебель.

Миновал полдень, а Мэй все не было. Я закрыл глаза и по-пытался уснуть, надеясь увидеть во сне Криту Кано, но в ох-ватившей меня полудреме ничего присниться не могло. Как только я отказался от попыток собраться с мыслями, в голову полезли обрывки разных воспоминаний. Они приходили тихо - так вода медленно заполняет пещеру. Отчетливо вспом-нились места, где приходилось бывать, люди, с которыми встречался, царапины, ссадины, ушибы, что у меня были, раз-говоры, вещи - купленные и потерянные. На удивление ясно, во всех деталях вспомнилось все: дома и комнаты, где я жил, окна, шкафы, мебель, лампы, которые там были, учителя и пре-подаватели, у которых я учился, - от начальной школы до уни-верситета. Воспоминания по большей части были разрознен-ные, мелкие и незначительные, без всякой хронологии, и время от времени прерывались резкими спазмами голода, но все они отличались необыкновенной четкостью, и меня трясло от них, как от мощного вихря, налетевшего неизвестно откуда.

Прослеживая события в памяти, я вспомнил один случай, что произошел у меня на работе года три-четыре назад. Со-

312

вершенно глупый и бессмысленный, но чем больше я прокру-чивал его в голове, чтобы убить время, тем неприятнее стано-вился осадок от этих воспоминаний. Кончилось тем, что меня вдруг охватила злость - такая, что заглушила и усталость, и голод, и страх, вообще все. Я дрожал всем телом, часто ды-шал. Сердце громко колотилось в груди, в крови бурлил адре-налин. А вышло так, что мы поспорили из-за какого-то пустя-ка. В фирме, где я работал, один парень сказал мне что-то обидное, я тоже в долгу не остался, но потом мы поняли, что поругались из-за ерунды, и помирились. Короче, инцидент был исчерпан. Бывает такое: замотался человек, устал и сказал что-то не так. Этот случай начисто стерся из памяти, и вот в кро-мешной темноте колодца, в полном отрыве от реальности, он всплыл в памяти с поразительной четкостью, распаляя созна-ние. Я кожей ощущал этот жар, слышал, как шипит в нем моя плоть. 'С какой стати надо было это от него выслушивать? И нечего было мямлить в ответ...' - думал я, кусая губы, а в голову лезли слова, какие нужно было сказать тогда обидчику. Я шлифовал, оттачивал их, и чем острее они становились, тем сильнее я злился.

Неожиданно наваждение отступило, и все, о чем я только что думал, потеряло всякое значение. Чего теперь кипятить-ся? Парень этот, как пить дать, забыл о нашем споре. Да и я до сих пор о нем не вспоминал. Вдохнув побольше воздуха, я опустил плечи, и тело утонуло в привычной уже темноте. По-пробовал восстановить в памяти еще что-нибудь, но нелепая злость куда-то улетучилась, а вместе с ней пропали и воспо-минания. В голове стало как в желудке - шаром покати.

Немного погодя я поймал себя на том, что разговариваю сам с собой. Бессознательно бормочу разрозненные обрывки мыслей и ничего не могу с этим сделать. Я слышал это бормо-тание, но почти ничего не понимал. Губы шевелились бессоз-нательно, сами по себе, автоматически, нанизывая в темноте одно за другим слова, смысл которых до меня никак не дохо-дил. Слова выплывали из одной стены мрака и тут же погло-щались другой. Тело точно превратилось в пустой тоннель, средство транспортировки слов из одного пункта в другой. Да,

313

это были обрывки мыслей, но рождались они не у меня в го-лове, а где-то в другом месте.

Что же все-таки происходит? Нервы, что ли, начинают сда-вать? Я взглянул на часы. 3:42. Нет, верно, 15:42. Я предста-вил, как светло бывает в это время, представил себя в лучах солнца. Напряг слух, но не услышал ни звука: ни стрекота цикад, ни птичьего щебета, ни детских голосов. Может, пока я сижу тут, в колодце, Заводная Птица бросила заводить свою пружину и весь мир остановился? Пружина все ослабевала, потом завод кончился, и вдруг все замерло - течение рек, шелест травы, полет птиц в небе.

Что ж такое с Мэй? Почему она не идет? Сколько времени прошло, а ее все нет! И меня вдруг как обожгло: а если с ней что-нибудь случилось? Попала под машину, например. Коли так - никто больше на белом свете не знает, что я здесь. Тогда и вправ-ду придется загибаться в этом колодце медленной смертью.

Нет, не может такого быть. Мэй Касахара не настолько лег-комысленная особа, чтобы ее просто так переехал автомобиль. Сидит, верно, сейчас у себя в комнате, посматривает в бинокль в сад и представляет, что я делаю в колодце. Нарочно тянет, чтобы я запсиховал, подумал, что мне отсюда не выбраться. Точно-точно. А если все так, как я думаю, и Мэй умышленно затягивает время, тогда ее план удался на все сто процентов - я действительно испугался по-настоящему: меня все бросили в этой проклятой дыре. От страха, возникшего при мысли, что я запросто могу сгнить тут, в темноте, перехватило дыхание. Чем дальше, тем больше я буду слабеть, пока не умру от голо-да. А он будет становиться все сильнее и сильнее. Но перед этим я, наверное, потеряю способность двигаться, и даже если кто-то сбросит мне лестницу, уже не сумею выбраться наверх. Выпадут все волосы и зубы, все до одного...

А как же воздух? На дне этой узкой бетонной трубы я уже несколько дней, да еще под плотно закупоренной крышкой. Циркуляции воздуха почти никакой. Стоило об этом подумать, как воздух вокруг сразу сделался каким-то тяжелым - то ли из-за игры воображения, то ли в самом деле из-за недостатка кислорода. Чтобы проверить, в чем причина, я несколько раз

314

глубоко вдохнул и выдохнул. С каждым вдохом дышать стано-вилось все труднее. От страха по всему телу выступил пот. Вместе с мыслями о воздухе в голову во всей жуткой реально-сти и неотвратимости пробралась и в ней поселилась смерть. Как черная вода, она поднималась без единого звука, затоп-ляя сознание. Раньше у меня на уме была голодная смерть, до которой, впрочем, времени оставалось навалом. Все, однако, кончится гораздо быстрее, если я останусь без кислорода.

Как умирают от удушья? Это долгая мучительная агония? Или человек постепенно теряет сознание, будто засыпает? Я представил, как Мэй Касахара придет и обнаружит меня мерт-вым. Окликнет несколько раз, не дождавшись ответа, бросит в колодец горстку камешков, думая, что я заснул. Но я не про-снусь. Тут-то она и поймет, что мне каюк.

Захотелось громко заорать, позвать кого-нибудь. Кричать, что меня здесь заперли, что я хочу есть, что становится нечем дышать. Я почувствовал себя беспомощным маленьким ребен-ком, который вышел из дому и заблудился, забыл дорогу. В дет-стве мне много раз снился кошмарный сон - я потерялся и не могу найти дорогу назад. Эти кошмары давным-давно забы-лись, и вот теперь, на дне глубокого колодца, они снова ожи-вали с пугающей ясностью. Время во мраке двигалось в об-ратную сторону, поглощалось другим измерением.

Достав из рюкзака фляжку, я отвинтил крышку, осторож-но, чтобы не пролить ни капли, сделал глоток. Долго держал влагу во рту и только потом проглотил. Откуда-то из глубины горла вырвался громкий звук - точно на пол свалилась ка-кая-то твердая и тяжелая штуковина. А ведь я проглотил все-го-навсего несколько капель воды.

- Окада-сан! - Сквозь сон я услышал, как меня кто-то зо-вет. - Окада-сан! Окада-сан! Проснитесь, пожалуйста.

Голос Криты Кано. Я кое-как разлепил глаза, но вокруг по-прежнему не было видно ни зги. Граница между сном и явью оставалась размытой. Попробовал приподняться, но пальцы ослабли и совсем не слушались. Тело съежилось, сделалось

315

холодным, вялым - как завалявшийся в холодильнике огурец. В голове мутилось от истощения и бессилия. 'Ладно! Давай, если хочешь. Сейчас снова мысленно напрягусь, а кончать буду по-настоящему. Хочешь - пожалуйста'. Как в тумане я ждал, ког-да она расстегнет мне ремень на брюках. Стоп! Голос Криты доносился откуда-то издалека, сверху. 'Окада-сан! Окада-сан!' - звала она. Я поднял голову - половина крышки колод-ца была открыта и через нее на меня смотрело великолепное звездное небо. Кусочек неба, вырезанный в форме полумесяца.

- Я здесь! - Я кое-как приподнялся, встал на ноги и, гля-дя вверх, прокричал еще раз: - Здесь я!

- Окада-сан! - Это в самом деле была Крита Кано. На-яву. - Вы тут?

- Тут-тут. Это я.

- Как вы там оказались?

- Долго объяснять.

- Извините, вас плохо слышно. Громче, пожалуйста.

- Я говорю: это долгая история, - заорал я. - Выберусь отсюда - тогда расскажу. Я не могу сейчас громко говорить.

- Тут ваша лестница лежит?

- Моя.

- Как она здесь оказалась? Вы что, ее забросили сюда?

- Да нет! - 'Интересно, зачем мне лестницу из колодца выбрасывать. И потом - это ведь еще умудриться надо', - сказал я про себя. - Нет, конечно. Ничего я не выбрасывал. Ее кто-то вытащил и мне не сказал.

- Значит, вы не можете оттуда вылезти, Окада-сан?

- Именно, - отвечал я, набираясь терпения. - Совершен-но верно. Не могу вылезти. Может, сбросите лестницу? Тогда я выберусь наверх.

- Ой, конечно. Сейчас бросаю.

- Погодите! Проверьте сначала, привязана ли она к дере-ву. А то...

Ответа не последовало. Наверху, похоже, уже никого не было. Во всяком случае, в отверстии колодца я никого не раз-глядел, сколько ни напрягал зрение. Вытащив фонарь из рюк-зака, я посветил вверх, но вместо человеческого силуэта луч

316

наткнулся на веревочную лестницу. Она висела на своем мес-те, будто всегда была там. Я глубоко вобрал в себя воздух, а когда выдохнул, почувствовал, как тает и растворяется твер-дый комок в груди.

- Эй! Крита Кано! - крикнул я.

Опять никто не отозвался. На часах 1:07. Ночи, конечно, - в вышине мерцали звезды. Забросив рюкзак на плечи, я сде-лал один глубокий вдох и стал взбираться по раскачивающей-ся лестнице. Подъем давался с трудом - от любого движения все мышцы, кости и суставы скрипели, кричали от боли. Од-нако с каждой осторожно пройденной перекладиной воздух становился все теплее, смешиваясь с терпким запахом травы. Стало слышно, как стрекочут насекомые. Ухватившись рука-ми за край колодца, я собрал последние силы, перевалился через бортик и плюхнулся на мягкую землю. На воле! Не-сколько минут я лежал на спине, ни о чем не думая. Глядел в небо, глубоко набирая в легкие воздух - густой теплый воздух летней ночи, напоенный свежими ароматами жизни. Я вды-хал запахи земли, запахи травы. Одних запахов было доста-точно, чтобы ощутить ладонями мягкую землю и шелковис-тую траву. Хотелось хватать их руками и жадно поедать все без остатка.

На небе уже не осталось ни одной звездочки - их было вид-но только из колодца. Висела лишь почти полная, массивная луна. Не знаю, сколько я пролежал так, прислушиваясь к уда-рам сердца. Казалось, слушай только, как оно бьется, и все - так можно жить вечно. Но в конце концов я все-таки поднял-ся на ноги и огляделся. Никого. Только ночной сад вокруг и статуя птицы, как всегда уставившейся в небеса. Света в доме Мэй Касахары не было - только в саду горела одинокая ртут-ная лампа, отбрасывая невыразительный бледный свет на без-людную дорожку. Интересно, куда же подевалась Крита?

Как бы там ни было, надо идти домой. Прийти, попить, закусить чего-нибудь, а потом забраться под душ и как следу-ет смыть с себя все. От меня, должно быть, несет за километр, так что для начала нужно избавиться от этого духа. Второе - наполнить пустой желудок. Все остальное - потом.

317

Я зашагал к дому обычным маршрутом, но дорожка в этот раз выглядела почему-то другой, не такой, как всегда. Под живым струящимся светом луны следы запустения и разложе-ния выступили с небывалой прежде ясностью. В нос ударила вонь, будто от разложившегося трупа, отчетливо пахнуло не-чистотами. Было уже очень поздно, но во многих домах еще не спали, разговаривали, что-то ели, смотрели телевизор. Из одного окна - там что-то жарили в масле -донеслись такие ароматы, что у меня заломило в голове и закололо в желудке. Из гудящего кондиционера меня обдало струей нагретого воз-духа. Послышался шум воды из душа, за стеклянным окош-ком ванной смутно маячила чья-то тень.

С трудом перебравшись через стенку перед домом, я очу-тился в саду. Отсюда наше жилище выглядело совершенно темным; казалось, будто дом затаил дыхание. В нем не чув-ствовалось никакой теплоты, никакой близости. Дом, где день за днем проходила моя жизнь, был теперь всего-навсего пус-той, безлюдной постройкой. Но кроме нее, мне больше неку-да идти.

Поднявшись на веранду, я тихонько отворил стеклянную дверь. Ее долго не открывали, и потому воздух внутри был спертый и затхлый. Пахло перезрелыми фруктами и средством от тараканов. На столике в кухне лежала моя короткая запис-ка. В сушилке в том же порядке стояла вымытая посуда. Я взял стакан и напился, раз за разом наполняя его водой из-под кра-на. В холодильнике ничего особенного не было - так, случай-ный набор продуктов и разных остатков: яйца, ветчина, кар-тофельный салат, баклажаны, латук, помидоры, тофу, сливочный сыр. Вылил в кастрюлю банку овощного супа, по-догрел его, залил молоком кукурузные хлопья и съел. По идее я должен страшно хотеть есть, но вид еды в холодильнике по-чти не вызвал аппетита. Наоборот, я почувствовал легкую тош-ноту и все-таки сжевал еще несколько крекеров, чтобы успо-коить боль в пустом желудке.

В ванной я разделся, бросил одежду в стиральную машину. Распечатал новый кусок мыла и сантиметр за сантиметром оттер себя под горячим душем, вымыл голову. В ванной еще

318

висела нейлоновая шапочка Кумико, лежали ее шампунь, опо-ласкиватель и щетка для волос, зубная щетка, нитка для чист-ки зубов. Все в доме выглядело так же, как до ее ухода. Изме-нилось только одно - не было самой Кумико.

Встав перед зеркалом, я принялся рассматривать свое за-росшее черной щетиной лицо. Посомневавшись немного, ре-шил подождать с бритьем, боясь порезаться. Отложим до зав-трашнего дня. Встречаться ни с кем не надо. Почистив зубы и хорошенько прополоскав рот, я вышел из ванной. Открыл бан-ку пива, достал из холодильника помидоры и латук, пригото-вил самый примитивный салат. От него аппетит стал посте-пенно пробуждаться, и я опять полез в холодильник - намазал картофельный салат на кусок хлеба, накрыл другим куском и тоже съел. За это время я только раз посмотрел на часы. Сколь-ко же я просидел в колодце? На одну только мысль о времени голова отозвалась тупой болью. Нет, больше об этом думать не буду. О чем угодно, только не о времени.

Я пошел в туалет и долго-долго мочился, закрыв глаза. Ни-когда бы не подумал, что это может быть так долго; я правда чуть не отключился. Потом вытянулся на диване в гостиной и уставился в потолок. Странное состояние: тело болит от уста-лости, а голова ясная и сна - ни в одном глазу.

Тут мне пришло в голову проверить почтовый ящик. Вдруг что-нибудь прислали, пока я сидел в колодце. Поднявшись с дивана, я прошел в прихожую и действительно обнаружил в ящике письмо. Имени отправителя на конверте не было, но по тому, как написан адрес, я сразу понял: от Кумико. Ее особенный мелкий почерк. Иероглифы - один к одному: вы-писаны четко, как в прописях. Сколько времени нужно, что-бы так писать, но по-другому Кумико не умела. Первым де-лом я посмотрел на нечеткий, еле видный штемпель. Разоб-рать что-нибудь трудно, но один иероглиф - 'така' - кое-как удалось разглядеть. Похоже на 'Такамацу'. Такамацу, что в префектуре Кагава? Вроде у Кумико знакомых там не было. Мы с ней в Такамацу не ездили, да и она ни разу не говорила,

319

что бывала там. О Такамацу мы вообще никогда не говорили. Так что Такамацу, может, и ни при чем.

Как бы там ни было, я отправился с письмом на кухню, сел за стол и осторожно вскрыл конверт ножницами, стараясь не задеть листки почтовой бумаги внутри. У меня задрожали паль-цы, и чтобы успокоиться, я залпом допил оставшееся пиво.

'Ты, наверное, удивился и испугался, когда я вдруг исчез-ла, не сказав тебе ни слова', - писала Кумико своими люби-мыми 'монблановскими' чернилами. Бумага была самая обык-новенная - тонкие белые листы, что продаются повсюду.

'Я собиралась написать тебе раньше и как следует все объяс-нить, но пока ломала голову, как поточнее выразить свои чув-ства, как передать ситуацию, в которой я оказалась, время шло и шло. Я виновата, мне очень неудобно перед тобой.

Ты уже, наверное, догадываешься, что у меня другой муж-чина. Я с ним спала почти три месяца. Мы познакомились по работе; ты его совсем не знаешь, да это и не так важно. Мы все равно с ним больше не увидимся. Между нами все кончено - для меня, по крайней мере. Может, тебя это как-то утешит.

Любила ли я его? Не знаю. Такой вопрос для этого случая не подходит. Вот спросили бы, любила ли я тебя, я сразу бы ответила: да, любила. Я в самом деле была очень счастлива, что вышла за тебя. И сейчас так думаю. Ты спросишь: зачем тогда я с ним связалась да еще из дома сбежала? Я сама много раз задавала себе этот вопрос. Зачем мне это надо было?

Объяснить этого я не могу. Мне никогда не хотелось завес-ти любовника или закрутить с кем-нибудь роман. Поэтому когда мы познакомились, у меня и в мыслях ничего такого не было. Началось с того, что мы несколько раз встречались по делам. Нашли общий язык, изредка по телефону разговарива-ли на внеслужебные темы. И не больше. Он намного старше меня, женат, дети есть, да и как мужчина - ничего особенно-го. Поэтому мне и в голову не приходило, что между нами может быть что-то серьезное.

Не скажу, что мне не хотелось с тобой поквитаться. Ты ведь как-то переночевал у какой-то женщины, а у меня это не вы-ходило из головы. Ты тогда сказал, что у тебя с ней ничего не

320

было. Я хоть и поверила, но отмахнуться от этого: мол, раз не было, ну и ладно, - не смогла. Тут дело в настроении. Но я сошлась с этим человеком не для того, чтобы тебе отомстить. Помню, правда, я тогда сказала, что поступлю с тобой так же, но это была просто угроза. Я стала с ним спать только потому, что мне этого захотелось. Захотелось так, что я не могла ниче-го с собой поделать.

Через некоторое время мы встретились по какому-то делу, потом пошли пообедать, потом - немного выпить. Я совсем не пью, так что обошлась апельсиновым соком, без капли спиртного; оно тут совсем ни при чем. Мы просто сидели и разговаривали, но в какой-то миг случайно коснулись друг друга, и мне вдруг ужасно захотелось оказаться в его объятиях. При этом прикосновении я интуитивно почувствовала, что он хочет меня и, похоже, понимает, что я хочу его. Совершенно необъяснимо между нами проскочил мощный электрический разряд. Мне будто небо на голову упало. Щеки вдруг нали-лись жаром, сердце колотилось в груди, живот налился тяжес-тью. Я с трудом удерживалась на стуле у стойки бара, "Что со мной? - думала я и поняла: - Да ведь мне хочется лечь с ним". Желание было таким сильным, что у меня перехватило дыха-ние. Без лишних церемоний мы отправились в ближайшую гостиницу и набросились друг на друга как голодные.

Тебе, должно быть, больно читать все эти подробности, но мне кажется, в конечном счете лучше написать обо всем чест-но. Так что потерпи и прочти это письмо, хоть это и тяжело.

То, чем мы занимались, нельзя назвать любовью. Просто мне хотелось, чтобы он обнимал меня, хотелось чувствовать его внутри себя. Ни разу в жизни я так, до боли в груди, не хотела мужчину. Раньше мне приходилось читать в книжках слова типа: "ее охватило нестерпимое желание", но до того дня я представить не могла, что это значит.

Почему вдруг во мне это вспыхнуло? И почему не с тобой, а с другим? Понятия не имею. Знаю только, что сопротивляться этому чувству было невозможно, да я и не пыталась. Пойми: тогда мне и в голову не пришло, что я тебе изменяю. Мы слов-но сошли с ума на той гостиничной кровати. Скажу совер-

321

шенно откровенно: мне никогда не было так хорошо. Нет, не просто "хорошо". Мое тело извивалось в горячей грязи, а рас-судок впитывал и впитывал в себя наслаждение, пока, нако-нец, не грянул взрыв. Это было настоящее чудо, одно из са-мых замечательных ощущений в моей жизни.

Как ты теперь знаешь, все время я это скрывала. А ты ниче-го не замечал, ни в чем меня не подозревал, даже когда я стала поздно приходить. Верил мне по-настоящему, думал, что я никогда тебе не изменю. Я тебя обманывала, однако винова-той себя не чувствовала. Звонила из номера в гостинице и го-ворила, что задерживаюсь на работе. Ложь громоздилась на ложь, но меня это совсем не задевало - казалось, так и долж-но быть. Сердцем я хотела быть с тобой. Душа звала домой. Там был мой мир. Но тело жадно требовало этого человека. Одна моя половина была здесь, с тобой, а другая - там, с ним. Ясно было, что рано или поздно все рухнет. Но тогда мне ка-залось, что такая жизнь никогда не кончится. Двойная жизнь... Здесь я тихо-мирно жила с тобой, там - у меня была дикая страсть к нему.

Пойми одну вещь: я совсем не хочу сказать, что ты уступа-ешь ему как мужчина, что тебе не хватает сексуальности или что мне надоел секс с тобой. Дело не в этом. Просто тогда я испытывала ненасытную сексуальную жажду и ничего не мог-ла с собой поделать. Сопротивляться ей было невозможно. Понятия не имею, почему такое происходит. Так вышло, вот и все. Много раз, пока продолжалась наша с ним связь, я ду-мала о сексе с тобой. С ним я сплю, а с тобой - нет. Это же нечестно. Но с тобой я совсем перестала что-либо чувствовать. Да ты, наверное, сам это заметил. Поэтому почти два месяца я под любым предлогом старалась избегать близости с тобой.

И вот однажды он предложил, чтобы я бросила тебя и ушла к нему. "Мы друг к другу так подходим, почему же нам не быть вместе", - говорил он. Обещал, что тоже оставит свою семью. Я попросила время подумать. Но когда мы с ним рас-стались, в электричке по дороге домой я неожиданно поня-ла, что уже не испытываю к нему ничего. Не пойму почему, но как только он завел разговор о том, чтобы жить вместе, то

322

особое, что я ощущала в себе, сразу куда-то испарилось, буд-то от могучего порыва ветра. От моей страсти к нему не оста-лось и следа.

С того момента у меня появилось чувство вины перед то-бой. Я уже говорила, что пока мне безумно хотелось секса, ничего этого не было. Ты ничего не замечаешь, ну и прекрас-но, - только и было у меня в мыслях. А остальное ерунда, что бы ни случилось. Моя связь с ним и наши с тобой отноше-ния - совсем разные миры. Но когда моя страсть к нему рас-таяла, я совершенно перестала понимать, где оказалась.

Я всегда считала себя честной. Конечно, у меня полно не-достатков, но когда дело касалось чего-нибудь серьезного, я никому не лгала и себя не обманывала. От тебя никогда ниче-го не скрывала. Я этим даже немного гордилась, и вот несколь-ко месяцев я тебе безбожно врала и не испытывала ни малей-шего сожаления.

Теперь это меня мучает. Оказывается, я - ничего не сто-ящая, никчемная пустышка. Наверное, так и есть. Но еще одна вещь не дает мне покоя: почему вдруг у меня появилось такое сильное, прямо-таки ненормальное сексуальное влечение к человеку, которого я даже не любила? Никак не могу понять. Не было бы этой страсти - жили бы мы с тобой сейчас счаст-ливо, а этот человек оставался бы моим приятелем, с которым можно мило поболтать. Но это невероятное, непостижимое чувство разрушило все, что мы с тобой построили, не остави-ло от этого камня на камне. Оно безжалостно лишило меня всего, что у меня было: тебя, нашего дома, работы. Почему? Зачем все это произошло?

Помнишь, три года назад, когда я делала аборт, я говорила, что должна тебе кое-что сказать? Может быть, надо было тог-да высказать тебе все откровенно. И ничего бы не случилось. Но даже сейчас, когда уже ничего не вернешь, я вряд ли су-мею передать, что чувствовала в то время. Кажется, стоит толь-ко сказать - и вообще все развалится. Так что, наверное, луч-ше будет мне исчезнуть вместе с этим.

Прости, но с тобой я не получала настоящего удовлетворе-ния от секса - ни до свадьбы, ни после. Мне было приятно,

323

когда ты меня обнимал, но ощущения при этом были размы-тыми и отстраненными, точно их испытывала не я, а какой-то другой человек. Ты в этом нисколько не виноват. Дело только во мне - это я оказалась не способной ничего чувствовать. Внутри будто срабатывало какое-то устройство, которое сразу душило все сексуальные порывы. Но когда он стал моим лю-бовником, эту преграду, непонятно почему, как рукой сняло, и я перестала понимать, что делать дальше.

У нас с тобой с самого начала было что-то неуловимо об-щее, что нас сближало. Но теперь это потеряно навсегда. На-лаженный механизм, заключавший в себе какой-то мифоло-гический смысл, испорчен. И испортила его я. А если быть точнее, что-то заставило меня его испортить. Я страшно жа-лею об этом. Ведь не каждому в жизни выпадает такой счаст-ливый случай, как мне. Мне ненавистно то, из-за чего все это произошло. Ты представить не можешь, как ненавистно. Я хо-чу точно знать, в чем причина. Я должна ее знать. Должна ра-зобраться во всем и вынести приговор. Хватит у меня на это сил? Не уверена. Но как бы там ни было, это касается только меня и к тебе отношения не имеет.

Прошу тебя, не думай больше обо мне и не пытайся искать. Забудь меня, постарайся начать новую жизнь. Своим я напи-шу и объясню, что сама во всем виновата и ты тут ни при чем. Они тебя доставать не будут. В ближайшее время думаю по-дать на развод. Так будет лучше нам обоим. Не возражай, по-жалуйста. С одеждой и другими моими мелочами делай что хочешь, можешь поступить с ними соответствующим образом. Все это уже в прошлом. Я не имею права носить вещи, кото-рыми пользовалась, когда мы были вместе. Прощай'.

Я медленно перечитал письмо и положил обратно в конверт. Достал из холодильника еще банку пива и выпил.

Если Кумико подает на развод, значит, кончать с собой сей-час не собирается. И то хорошо. Тут мне пришло на ум, что уже почти два месяца я ни с кем не занимался любовью. Как и

324

писала Кумико, все это время она избегала спать со мной - говорила, что врач нашел у нее легкие симптомы воспаления мочевого пузыря и рекомендовал какое-то время воздержать-ся от секса. Я, конечно, поверил. А какие у меня были основа-ния не верить?

Эти два месяца я имел связь с женщинами только во сне - или в мире, который по бедности словарного запаса я называл сном, - с Критой Кано и женщиной, звонившей мне по теле-фону. Но с реальной женщиной в реальном мире я спал в по-следний раз два месяца назад. Я лежал на диване, глядел на сложенные на груди руки и вспоминал тело Кумико, когда видел его в последний раз. Мягкий изгиб спины, открывший-ся, когда я застегивал молнию на платье, аромат духов у нее за ушами. Если все, что она написала в своем письме, в самом деле правда, то выходит, что больше спать с ней мы не будем никогда. Кумико написала обо всем так прямо и откровенно, что становилось окончательно ясно: так и будет.

Чем больше я думал о том, что наши отношения с Кумико, наверное, уже в прошлом, тем сильнее одолевала меня тоска по нежному теплу ее тела, прежде принадлежавшего мне. Бли-зость с Кумико доставляла мне наслаждение. И до свадьбы, конечно, да и потом, спустя несколько лет, когда трепет и ос-трота первых ощущений ослабли, секс с Кумико всегда меня радовал. Как наяву, я видел перед собой ее стройную спину, шею под волосами, ноги, грудь. Вспоминал все, что мы дела-ли - она и я, - когда занимались любовью.

И вот Кумико связалась с кем-то, кого я совсем не знал, и затеяла с ним такие любовные игры, что и представить труд-но. Да еще заявляет, что получала от этого наслаждение, кото-рого не испытывала со мной. Стонала, наверное, так, что в соседнем номере было слышно, кровать, наверное, ходуном ходила, так она на ней извивалась и корчилась. Так, должно быть, его ублажала, что мне и не мечтать. Я поднялся, достал из холодильника пиво и стал пить. Съел картофельный салат. Захотелось послушать музыку, и я включил радио, нашел на УКВ классику и приглушил звук. 'Так устала сегодня, - го-ворила Кумико. - Что-то совсем не хочется. Извини меня,

325

правда'. - 'Ну и ладно, если не хочешь', - отвечал я. Кончи-лась струнная серенада Чайковского и зазвучало фортепьяно - похоже, Шуман. Что-то знакомое, но что за вещь - никак не мог вспомнить. Звуки смолкли, и женский голос диктора объя-вил, что передавали 'Вещую птицу' - седьмую пьесу из шу-мановских 'Лесных сцен'. Я вообразил, как Кумико двигает бедрами, лежа под любовником, задирает ноги, впивается ног-тями в его спину, оставляя пятна слюны на простыне. Дик-торша объясняла, что Шуман создавал фантастический образ леса, где живет загадочная птица, предсказывающая будущее. Что вообще я знал о Кумико? Медленно смяв в руках пустую пивную банку, я швырнул ее в мусорное ведро. Может, Кумико, которую, как мне казалось, я понимал, та Кумико, что не-сколько лет была моей женой, с которой я сливался в объяти-ях, была всего лишь внешней, ничего не значащей оболочкой настоящей Кумико? А мир, в котором мы живем, по большей части принадлежит пространству, где обитают медузы? Коли так, что же такое шесть лет, которые мы прожили вместе? Ка-кой в них смысл?

Телефон застал меня врасплох, когда я в очередной раз пере-читывал письмо Кумико. Резкий звонок буквально подбросил меня на диване. Кому я понадобился в третьем часу ночи? Неужели Кумико? Нет, она ни за что не станет сюда звонить. Скорее Мэй Касахара. Увидела, как я ухожу из заброшенного дома, и решила позвонить. Или Крита Кано захотела объяс-нить, куда она пропала. Впрочем, это могла быть и та женщи-на из телефона. Может, хочет что-то мне передать. Правильно Мэй сказала: женщин вокруг меня многовато. Я обтер оказав-шимся под рукой полотенцем выступивший на лице пот и медленно поднял трубку с рычага.

- Алло? - сказал я.

- Алло! - послышалось на другом конце провода. Голос был не Мэй Касахары. И не Криты Кано, и не той таинственной незнакомки. Это была Мальта Кано. - Алло! - проговорила она. - Господин Окада? Это Мальта Кано. Вы меня помните?

326

- Конечно-конечно. Очень хорошо помню, - отозвался я, пытаясь успокоить колотившееся в груди сердце. Как можно было ее не помнить!

- Извините, что звоню так поздно, но дело срочное. Вы, конечно, сердитесь, что я вас беспокою. Я знаю, и все же ре-шила позвонить. Простите еще раз.

Я попросил ее не переживать, сказав, что все равно не сплю, и она меня нисколько не потревожила.

12. Что я обнаружил, когда брился Что я обнаружил, когда проснулся

- Мне надо было срочно связаться с вами, поэтому я звоню так поздно, - продолжала Мальта Кано, Когда я ее слушал, у меня возникало впечатление, что она выбирает каждое слово, чтобы поставить его на свое место в строгом логическом по-рядке. - Я хотела кое-что у вас спросить, если вы не возража-ете. Вы позволите?

Я присел на диван с трубкой в руке.

- Пожалуйста. Спрашивайте, что вам угодно.

- Окада-сан, вас эти два дня не было дома? Я несколько раз пробовала дозвониться, но вы не подходили.

- Да, меня не было... какое-то время. Захотелось, понима-ете ли, побыть одному, успокоиться, подумать кое о чем. Мно-го набралось о чем подумать.

- Да-да, Окада-сан. Я вас понимаю. Хорошо сменить мес-то, когда хочешь что-то обдумать хорошенько. Однако, Ока-да-сан... конечно, я вмешиваюсь не в свое дело, но, похоже, вы были где-то очень-очень далеко.

- Ну, не сказать, чтобы уж очень далеко, - уклончиво от-ветил я и, переложив трубку из левой руки в правую, продол-

328

жил: - Как бы это выразиться? Просто место такое... изоли-рованное, что ли. Нет, я не могу сейчас об этом распростра-няться. Тут такие дела... Я только что вернулся и очень устал. Мне сейчас не до объяснений.

- Конечно! У каждого свои обстоятельства. Вам не нужно сейчас ничего объяснять. Я по голосу чувствую, как вы устали. Не беспокойтесь, пожалуйста. Не следовало донимать вас рас-спросами в такой момент. Поговорим потом, в более подходя-щее время. Извините за назойливость, просто я очень волнова-лась, не случилось ли с вами в эти дни что-нибудь плохое.

Я собирался негромко поддакнуть, но вместо этого издал что-то похожее на вздох кита, судорожно ловящего ртом воз-дух. Что-нибудь плохое, подумал я. Интересно, в том, что со мной происходит, что можно считать плохим, а что - не пло-хим? Что правильно, а что не правильно?

- Спасибо вам за заботу, но сейчас у меня все в порядке, - сказал я, справившись с голосом. - Не скажу, чтобы произош-ло что-то хорошее, но и особенно плохого тоже вроде не было.

- Прекрасно.

- Просто устал, вот и все, - добавил я. Мальта Кано тихонько откашлялась.

- Между прочим, Окада-сан, вы не заметили в себе за эти дни каких-нибудь видимых физических изменений?

- Физических изменений? Во мне?

- Да. Изменений на вашем теле.

Я поднял голову и посмотрел на свое отражение в окне, выходящем в сад. Ничего, что можно назвать 'физическим изменением', не обнаружил. Под душем я отмыл каждый сан-тиметр своего тела и тоже ничего не заметил.

- А какие, к примеру, изменения вы имеете в виду?

- Я сама не знаю, но это должна быть некая заметная пе-ремена: взглянешь - и сразу видно.

Я положил левую ладонь на стол, растопырил пальцы и вни-мательно посмотрел на них. Ничего особенного - ладонь как ладонь. На вид ничего не изменилось. Золотом не покрылась, перепонки тоже не выросли. Ни красивая, ни уродливая.

329

- Вы сказали: 'заметная перемена: взглянешь - и сразу видно'. Что это значит? Крылышки на спине должны вырас-ти? Так, что ли?

- Может быть, и так, - ровно, без малейших эмоций отве-тила Мальта Кано. - Разумеется, это только одна из возмож-ностей.

- Да, конечно, - отозвался я.

- Так вы заметили что-нибудь или нет?

- Нет. Пока, во всяком случае. Прорезались бы крылья за спиной - заметил бы, наверное, как вы думаете?

- Возможно, - согласилась она. - И все же, Окада-сан, будьте осторожнее. Улавливать свое состояние не так-то про-сто. Например, человеку не дано посмотреть своими глазами на собственное лицо. Приходится довольствоваться отраже-нием в зеркале, эмпирически верить в то, что отраженный об-раз соответствует оригиналу.

- Я буду осторожен.

- И еще один вопрос, Окада-сан. Я никак не могу связать-ся с Критой. Та же картина, что и с вами. Возможно, это чисто случайное совпадение, но вообще это странно. Не знаете ли вы о ней что-нибудь?

- О Крите Кано? - удивился я.

- Да, - сказала она. - Может, вы представляете, где она может быть?

Я сказал, что понятия не имею. Не знаю почему, но мне казалось, что какое-то время лучше не говорить Мальте, что недавно я разговаривал с Критой и она куда-то пропала сразу после этого. Интуиция, наверное.

- Крита волновалась, что не может дозвониться до вас, и пошла к вам вчера вечером, чтобы выяснить, в чем дело. Уже столько времени прошло, а ее все нет. У меня какое-то нехо-рошее предчувствие.

- Понимаю. Конечно же, я сразу попрошу ее позвонить вам, если она появится.

На том конце помолчали, потом Мальта Кано продолжила:

- Честно говоря, я переживаю за Криту. То, чем мы с ней занимаемся, - не совсем обычно, вы же знаете. Но она еще

330

не так хорошо разбирается в этих сферах, как я. Не хочу ска-зать, что у нее нет дара. Есть. Просто Крита пока к нему как следует не привыкла.

- Да-да, я понимаю.

Мальта Кано опять замолчала. На этот раз пауза оказалась длиннее. Мне показалось, что она в растерянности.

- Алло! Вы слушаете? - спросил я.

- Да, Окада-сан, - откликнулась Мальта Кано.

- Увижу Криту - обязательно передам, чтобы она связа-лась с вами, - повторил я.

- Спасибо вам. - С этими словами, извинившись за по-здний звонок, женщина положила трубку. Сделав то же са-мое, я снова взглянул на свое отражение в оконном стекле. Вдруг меня осенило: может случиться, что я говорил с Маль-той Кано в последний раз. Мы больше не увидимся. Похоже, она навсегда исчезнет из моей жизни. Почему вдруг я так по-думал? Да просто пришло в голову.

И тут я вспомнил про лестницу. Она так и осталась в колодце. Надо бы убрать ее поскорее, а то кто-нибудь увидит - могут быть неприятности. А тут еще Крита Кано исчезла. В послед-ний раз я ее именно у колодца видел.

Запихав в карман фонарь и обувшись, я вышел в сад и сно-ва перелез через стену. Прошел по дорожке к заброшенному дому. У Мэй Касахары в окнах - по-прежнему темень. Часы показывали без чего-то три. Войдя в заросший сад, я двинулся прямо к колодцу. Веревка, привязанная к стволу дерева, по-прежнему свешивалась в колодец. Крышка была наполовину открыта.

Что-то меня подтолкнуло заглянуть в колодец и негромко, почти шепотом, позвать: 'Э-эй, Крита!' Ответа не было. Я до-стал фонарь, посветил вниз. До самого дна луч не добрался, зато донесся едва слышный, похожий на стон звук. Я снова окликнул ее.

- Все в порядке. Я здесь, - послышался голос Криты Кано.

- Что ты там делаешь? - спросил я тихо.

331

- Что делаю?.. То же самое, что и вы здесь делали, Окада-сан, - ответила она каким-то странным тоном. - Думаю. Ведь здесь замечательное место для раздумий.

- Пожалуй, что так, - сказал я. - Но мне только что зво-нила твоя сестра. Очень волнуется, что ты пропала. Ночь на дворе, а тебя нет дома, и у нее нехорошее предчувствие. Она просила сказать, чтобы ты сразу дала о себе знать, если я тебя увижу.

- Понятно. Спасибо за труд.

- Тогда, может, вылезешь наверх? Мне надо поговорить с тобой.

Крита не ответила.

Я выключил фонарь и убрал его в карман.

- А может, Окада-сан, вы сюда ко мне спуститесь? Поси-дим, поговорим.

'А что, пожалуй, неплохая идея: спуститься опять в коло-дец и начать там с Критой разговоры', - подумал я, но при одной мысли о стоявшем в этой дыре затхлом мраке почув-ствовал тяжесть в желудке.

- Да нет. Мне что-то больше не хочется. И тебе лучше от-туда вылезти. А то кто-нибудь снова вытащит лестницу. Да и воздух там спертый.

- Знаю. Но я хочу посидеть здесь еще немного. Не волнуй-тесь за меня.

Ну, не хочет человек вылезать, что поделаешь...

- Когда я говорил с твоей сестрой, я ей не сказал, что тебя здесь встретил. Ничего? Мне почему-то показалось, что об этом лучше промолчать.

- Вы правы. Пожалуйста, не говорите сестре, что я здесь, - сказала Крита Кано и, чуть помолчав, добавила: - Не хочу ее расстраивать, но мне ведь тоже иногда надо подумать. Вот за-кончу - и сразу вылезу. Мне хочется побыть одной. Пожа-луйста. У вас от меня никакого беспокойства не будет.

Я решил оставить ее и пойти домой. Посмотрим, что будет утром. Пусть даже ночью явится Мэй Касахара и вытащит ле-стницу, все равно, уж как-нибудь я Криту Кано из колодца вызволю. Вернувшись домой, я разделся и завалился на кро-

332

вать. Взял лежавшую в головах книгу, открыл на заложенной странице. Казалось, возбуждение не даст заснуть, но, не успев прочесть и пары страниц, я почувствовал, что отключаюсь. Захлопнул книгу, потушил свет и через мгновение уже спал.

Проснулся я в полдесятого утра. Беспокоясь, как там Крита, быстро оделся и, даже не умывшись, поспешил по дорожке к заброшенному дому. Тучи низко стелились по небу, пропитав влагой утренний воздух, и грозили в любую минуту пролиться дождем. Лестницы в колодце не оказалось. Видно, кто-то от-вязал ее от дерева и унес. Крышка - обе ее половинки - была плотно закрыта, сверху лежал камень. Сняв одну половинку, я заглянул в колодец и окликнул Криту. Ответа не последовало. Позвал еще, всякий раз прислушиваясь. 'Спит она, что ли?' - подумал я и бросил вниз горстку мелких камешков. В колод-це, похоже, никого. Поутру Крита, должно быть, выбралась наружу, отцепила лестницу и куда-то ушла. Я опять задвинул крышку и пошел восвояси.

Выйдя со двора заброшенного дома, я постоял немного, опершись о забор и глядя на дом Мэй Касахары. Может, она, по своему обыкновению, заметит меня и выйдет. Но Мэй так и не появилась. Стояла полная тишина - ни людей, ни вооб-ще каких-либо звуков - даже пения цикад. Я стоял и ковы-рял землю носком ботинка. Появилось странное, незнакомое ощущение - точно за те дни, что я просидел в колодце, пре-жнюю реальность заменила другая, новая и поселилась здесь навсегда. Это чувство возникло в дальнем уголке сердца, как только я вылез из колодца и вернулся домой.

Вернувшись по дорожке домой, я решил почистить в ванной зубы и побриться. За эти дни все лицо заросло черной бородой, с нею я смахивал на только что спасенную жертву кораблекру-шения. В первый раз я отрастил такую бороду. Хотел было ос-тавить, но, подумав немного, все-таки решил сбрить. Пусть лицо остается таким, каким было, когда ушла Кумико.

Распарив лицо горячим полотенцем, я щедро вымазал его кремом для бритья и осторожно, не торопясь, чтобы не поре-

333

заться, стал сбривать щетину - сначала с подбородка, с левой щеки, потом с правой. Разобравшись с правой щекой, я по-вернул ее к зеркалу и... у меня невольно перехватило дыхание. На щеке красовалось какое-то иссиня-черное пятно. Прилип-ло, что ли, что-то? Я стер с лица остатки крема, как следует умылся с мылом и попробовал оттереть лицо полотенцем. Никакого эффекта - пятно оставалось на месте, точно глубоко въелось в кожу. Я провел по нему пальцем и ничего особенного не почувствовал - только в этом месте кожа вроде была чуть теплее. Родимое пятно! Эта метка появилась на том самом мес-те, где я почувствовал жжение, когда сидел в колодце.

Придвинувшись ближе к зеркалу, я внимательно рассмат-ривал пятно. Оно было как раз за скулой, размером с ладошку младенца. Темно-синее, почти черное, оно напоминало 'монблановские' чернила, которыми писала Кумико.

Первое, что пришло в голову, - аллергия на коже. Навер-ное, я чем-то отравился в колодце. Чем-то вроде лака. Но что там могло быть? Ведь я же осветил в колодце фонарем каждую трещину и ничего, кроме земли на дне и бетонных стен, не обнаружил. Да и разве может от аллергии или какой-нибудь другой заразы появиться такое четкое пятно?

Началась легкая паника: голова мгновенно пошла кругом, будто на меня обрушилась огромная волна и поволокла за собой. Полотенце выпало из рук, я опрокинул корзинку для мусора, ударился обо что-то ногой, забормотал какую-то бес-смыслицу. Немного погодя я взял себя в руки и, опершись о раковину, попытался спокойно обдумать, что мне теперь делать.

Лучше всего - просто подождать и посмотреть, что будет дальше. К врачу я всегда успею. Может быть, пятно еще сойдет, само исчезнет, как бывает с сыпью, которая выступает от лака. Вполне возможно, оно пропадет так же быстро, как и появи-лось. Я пошел на кухню и приготовил кофе. В желудке было пусто, но только я собрался что-нибудь съесть, как аппетит сразу испарился куда-то, словно вода в привидевшемся мираже.

Я прилег на диван и стал смотреть на дождь, начавшийся за окном. Периодически поднимался, шел в ванную и разгляды-

334

вал себя в зеркале, но никаких изменений с пятном не проис-ходило. Оно расплылось по щеке, живописно выделяясь сво-ей густой, насыщенной синевой.

С чего вдруг появилась эта метка? Все дело в том, похожем на сон, фантастическом видении, которое посетило меня в колодце на рассвете, когда моя телефонная знакомая за руку провела меня сквозь стену, чтобы спасти нас от опасного не-кто, открывшего дверь и вошедшего в номер. Это единствен-ное, до чего я додумался. Проходя сквозь стену в тот самый момент, я ясно почувствовал жжение на щеке - на том месте, где теперь было пятно. Но какая здесь может быть связь? Меж-ду стеной и отметиной на физиономии? Это не поддавалось никакому объяснению.

Человек без лица, встретив меня в вестибюле отеля, сказал: 'Сейчас не время. Вам нельзя здесь находиться'. Он предуп-реждал, но я махнул рукой на предупреждение и пошел даль-ше, злясь на Нобору Ватая, на охватившее меня замешатель-ство. И в результате, возможно, получил эту отметину.

Быть может, это клеймо наложил на меня тот странный полусон-полубред. 'Это был не сон, - говорили они этим пят-ном. - Все произошло на самом деле. И ты будешь вспоминать об этом всякий раз, глядя в зеркало'.

Я тряхнул головой. Во всем этом чересчур много необъяс-нимого. Ясно только одно: я ничего не понимаю. В голове снова поднялась тупая боль, и я потерял способность размыш-лять. Напрягать мозги не хотелось. Отхлебнув остывшего кофе, я опять уставился на дождь за окном.

После обеда я позвонил дяде. Мне надо было с кем-то погово-рить - все равно с кем, - чтобы как-то преодолеть в себе ощущение, будто неведомая сила вырывает меня из реальнос-ти и быстро уносит все дальше и дальше.

Дядя поинтересовался, как Кумико. Все в порядке, ответил я. Уехала ненадолго по работе. Выложить бы ему все откро-венно, но разве можно рассказать по порядку постороннему человеку о том, что произошло в последнее время? Как объяс-

335

нить то, чего и сам толком не понимаешь? Я решил пока скрыть от дяди правду.

- Дядя, ты ведь какое-то время жил в этом доме? - поин-тересовался я.

- Конечно. Лет шесть-семь, наверное. Погоди... мне было тридцать пять, когда я его купил, прожил до сорока двух... Значит, семь лет. Сюда переехал, уже когда женился. А до это-го все время жил там.

- Я хотел спросить... Тогда с тобой не происходило ничего плохого?

- Плохого? - удивился дядя.

- Ну... болезнь какая-нибудь или с женщиной пришлось расстаться...

На том конце послышался довольный дядин смех:

- Правда, был у меня такой случай с одной женщиной. Но то же самое случалось и после переезда. Ничего особенно пло-хого в этом не вижу. По правде сказать, я о них и не жалел. А вот болезни... Да нет. Ничего такого не было. Разве что сзади на шее что-то выросло. Удалили - и все. Эту штуку обнаружи-ли в парикмахерской и сказали, что ее лучше вырезать на вся-кий случай. Я пошел к врачу, но оказалось, что ничего страш-ного нет. Пока я там жил, это был первый и последний раз, когда пришлось иметь дело с медициной. Прямо хоть требуй назад медицинскую страховку, честное слово!

- И никаких дурных воспоминаний у тебя не осталось?

- Никаких, - чуть подумав, отвечал дядя. - А почему ты об этом спрашиваешь?

- Да так просто. Кумико на днях ходила к прорицателю, и он ей наговорил разного про этот дом: что он на плохом месте стоит и все такое, - соврал я. - Я-то в эту чепуху не верю, но Кумико просила узнать у тебя...

- Гм-м! Я в таких делах мало понимаю. Плохо ли, хорошо ли? Не знаю. Но я там жил, и мне кажется, с домом все в по-рядке, никаких проблем. Вон у Мияваки, может, что-то и не так, но ведь от их дома наш довольно далеко стоит.

- А кто в нем жил после того, как ты переехал?

- После меня года три жил школьный учитель с семьей,

336

потом пять лет - молодая пара. У мужа вроде какое-то дело было, но что конкретно - не помню. Уж как они жили - сча-стливо или нет, - не знаю. За домом по моему поручению смотрела одна риэлторская фирма. Я этих жильцов в глаза не видел, почему они съехали - тоже понятия не имею, но ниче-го плохого о них не слыхал. Думаю, им стало тесновато и они захотели собственный дом построить.

- Мне, было дело, один человек сказал, что у нас здесь ка-кое-то течение нарушено. Тебе это ни о чем не говорит?

- Течение? - переспросил дядя. - Какое еще течение?

- Я сам толком не пойму. Просто мне так сказали. Дядя задумался.

- Нет, ничего в голову не приходит. Но, похоже, это была не очень удачная идея - перегородить с обеих сторон нашу до-рожку. Ведь если подумать, это странно, когда у дороги нет ни начала, ни конца. И у дороги, и у реки один главный принцип - движение потока. Прегради ему путь - и все остановится.

- Правильно, - сказал я. - Тогда мне надо спросить у тебя еще одну вещь. Ты когда-нибудь слышал здесь Заводную Птицу?

- Заводную птицу? - спросил дядя. - А это еще что та-кое?

В нескольких словах я рассказал ему про Заводную Птицу: как она садилась на дерево у нас в саду и каждый день кричала таким голосом, будто заводила пружину.

- Не знаю. Никогда не видел и не слышал. Я вообще люб-лю птиц и всегда с удовольствием слушаю, как они поют, но о такой птице в первый раз слышу. Она имеет какое-то отноше-ние к дому?

- Да нет. Я бы не сказал. Просто интересно, знаешь ты про нее или нет. Вот я и спросил.

- Знаешь что? Если хочешь узнать побольше о тех, кто жил в доме после меня, сходи в ту риэлторскую контору. 'Сэтагая дайити', рядом со станцией. Найди там старика Итикаву, ска-жи, что я тебя послал, и поговори с ним. Он несколько лет присматривал за домом. Итикава сто лет живет там, у вас, и многое может рассказать. Это от него я услышал о доме Мияваки. Он поболтать любит, сходи к нему.

337

- Спасибо. Схожу, - сказал я.

- Ну а как у тебя с работой? Подыскал что-нибудь? - по-интересовался дядя.

- Нет еще. По правде говоря, я не очень-то и стараюсь. Кумико работает, я хозяйством занимаюсь. Обходимся пока.

Дядя, как мне показалось, над чем-то задумался, а потом сказал:

- Будут проблемы - дай мне знать. Может, смогу помочь чем-нибудь.

- Спасибо, дядя. Обязательно к тебе обращусь, если что. - На этом разговор окончился.

Позвонить в эту дядину риэлторскую фирму, расспросить о доме и людях, которые тут до меня жили? Ну, это уж полный маразм, подумал я и решил забыть об этом деле.

Дождь продолжал моросить так же бесшумно; все вокруг стало мокрым - крыши домов, деревья в саду, земля. На обед я съел суп из банки и тост и весь остаток дня пролежал на диване. Хотел было сходить в магазин, но вспомнил про пят-но - и охота выходить пропала. Тут я пожалел о сбритой бо-роде. В холодильнике, правда, еще оставалось немного ово-щей, а на полке - несколько банок консервов. Еще был рис и яйца. Небогато, но дня два-три протянуть можно.

Я просто лежал, ни о чем не думая, читал, слушал кассеты с классикой, рассеянно смотрел на сыпавшийся в саду дождь. Мыслительные способности деградировали до предела. Вид-но, я перетрудил мозги, просидев так долго в темном колодце. Стоило начать думать о чем-то серьезном, как голову схваты-вала тупая боль, будто ее сдавливали тисками, обернутыми во что-то мягкое. А при попытке окунуться в воспоминания все мускулы и нервы моего тела, казатось, скрипели от натуги. Прямо Железный Дровосек из 'Волшебника страны Оз', ко-торый заржавел, когда у него кончилось масло.

То и дело я вставал и шел в ванную, чтобы перед зеркалом поглядеть, что там с пятном на лице. Отметина была на месте, ничего не изменилось - ни размер, ни цвет. Еще оказалось, что я побрился не до конца - на верхней губе остались воло-сы. Я про них совсем забыл, когда, выбривая правую щеку,

338

обнаружил пятно и запаниковал. Пришлось еще раз умыться горячей водой, намазаться кремом и сбрить остатки щетины.

Вглядываясь в свое отражение, я вспомнил, что сказала по телефону Мальта Кано: 'Мы лишь эмпирически верим в то, что отраженный в зеркале образ соответствует оригиналу. Будьте осторожнее'. На всякий случай я пошел в спальню и поглядел на себя в трюмо, перед которым Кумико обычно одевалась. Пятно никуда не делось. Так что зеркало здесь ни при чем.

Кроме пятна, никаких других отклонений у себя я не на-шел. Измерил температуру - нормальная. За исключением того, что для человека, который три дня ничего не ел, у меня был слишком хилый аппетит, и подступавшей время от вре-мени легкой тошноты - скорее всего это было продолжение приступов, что одолевали меня в колодце, - мой организм был в полном порядке.

День прошел тихо. Ни телефонных звонков, ни писем. Ни одна душа не показалась на дорожке, соседей тоже не было слышно. Кошки по саду не бегали, птицы не летали и голоса не подавали. Время от времени заводили свою песню цикады, но и они, в отличие от обычных дней, особо не усердствовали.

Ближе к семи слегка засосало под ложечкой. Я приготовил ужин из консервов и овощей, послушал вечерние новости по радио, чего со мной уже давно не случалось: в мире ничего особенного не происходило. Погибли на машине молодые ре-бята. Хотели кого-то обогнать на скоростной дороге и вреза-лись в стену. Глава отделения одного крупного банка и его подчиненные подозреваются полицией в выдаче незаконных кредитов; ведется следствие. Какой-то юнец прямо на улице убил молотком тридцатишестилетнюю домохозяйку из Матиды. Но все это происходило в каком-то ином, далеком мире. А в моем только шел дождь - и больше ничего. Бесшумный, тихий дождь.

В девять часов я перебрался с дивана на кровать, дочитал главу в книжке, погасил свет и заснул.

Мне что-то снилось - и вдруг я проснулся, точно от удара. О чем был сон - вылетело из головы, но был в нем какой-то напряг, это точно. Уж больно часто колотилось сердце в гру-

339

ли когда я открыл глаза. В комнате было еще совсем темно, и я не сразу понял, где нахожусь. Изрядно времени прошло, прежде чем до меня дошло, что я у себя дома, в своей кровати. На будильнике - начало третьего. В колодце был не сон, а не пойми что, вот и получился какой-то совершенно непонят-ный цикл - то заснешь неизвестно когда, то вдруг проснешь-ся. Только я разобрался что к чему, как захотелось в туалет. Напомнило о себе выпитое на ночь пиво. Если бы я мог, то лучше бы лег и уснул снова, но делать было нечего. Смирив-шись с неизбежностью, сел на кровати, и вдруг рука косну-лась кожи кого-то, кто лежал рядом со мной. Нельзя сказать, что это было для меня неожиданностью - ведь на этом месте всегда спала Кумико, и я к этому привык. Но тут я вспомнил: Кумико уже нет! Она ушла от меня. Рядом спал кто-то другой. Я решительно потянулся вперед и включил стоявшую у из-головья лампу. И увидел Криту Кано.

13. Продолжение истории Криты Кано

Совершенно голую Криту Кано. Повернувшись в мою сторо-ну, девушка спала, и на ней совсем ничего не было - даже одеяла. Груди красивой формы, маленькие розовые соски, тем-ный треугольник волос под абсолютно плоским животом, на-поминающий заштрихованную тень на эскизе, - выставлены на обозрение. Белая-белая кожа отливала блеском, будто де-вушка только что родилась на Крите из пены морской. Ниче-го не понимая, я не сводил глаз с ее тела. Во сне колени ее были сведены вместе, ноги слегка согнуты. Рассыпавшиеся волосы закрывали пол-лица, и глаз Криты видно не было, но, судя по всему, она глубоко спала: когда я зажег лампу, она даже не шевельнулась, дыхание оставалось тихим и ровным. У меня сна уже ни в одном глазу не осталось. Вынув из шкафа легкое летнее одеяло, я укрыл им девушку. Потом потушил лампу у кровати и пошел в пижаме на кухню, решив посидеть немного за столом.

Я снова подумал о родимом пятне. Прикоснулся к щеке - это место все еще слегка горело. В зеркало смотреть не стал, и так все ясно - пятно по-прежнему никуда не делось. Эта шту-ка за ночь просто так не рассосется. Ночь пройдет, и надо бу-дет, наверное, поискать в телефонной книге ближайшего дерматолога. Но он ведь спросит, откуда оно у меня. И что

341

ему отвечать? 'Я почти три дня просидел в колодце. Нет, с работой это никак не связано. Просто мне захотелось поду-мать, и я решил, что колодец для этого - самое подходящее место. Нет, еды с собой не брал. Чей колодец? Не мой. Он на другом участке, по соседству. Там еще дом заброшенный стоит. Захотел и залез, разрешения ни у кого не спрашивал'.

Я вздохнул. Разве кому скажешь такое?

Положив локти на стол, я поймал себя на том, что в рассеян-ности, сам того не сознавая, необычайно живо представляю себе обнаженное тело Криты Кано. Она крепко спала в моей посте-ли, а я вспоминал сон, в котором она появилась в платье Кумико и занималась со мной любовью. Ощущения от прикоснове-ния к ее коже, от тяжести ее тела еще жили во мне. Где кончается реальность и начинается ирреальное? Провести четкую грани-цу, не расставив все по порядку, невозможно. Стена, разделяю-щая эти две области, начинала постепенно таять. В моей памя-ти, по крайней мере, реальное и нереальное, похоже, уживались рядом, почти одинаково весомые и четкие.

Чтобы прогнать из головы эти беспорядочные сексуальные образы, пришлось пойти к раковине и ополоснуть лицо хо-лодной водой. Потом я посмотрел на Криту. Она по-прежне-му крепко спала, одеяло сползло и закрывало тело только до поясницы. Видно было только спину - она напомнила мне спину Кумико в последний день. Теперь, когда я подумал об этом, Крита своей фигурой показалась мне поразительно по-хожей на Кумико. Раньше у нее была совершенно другая при-ческа, манера одеваться и краситься, поэтому я этого не заме-чал. Оказывается, они одного роста и, кажется, весят примерно одинаково. И размер одежды у них скорее всего тот же самый.

Прихватив свое одеяло, я перешел в гостиную, лег на диван и открыл книгу. Я взял ее недавно в библиотеке. Книжка была историческая - про то, как до войны Япония управлялась с Маньчжурией, и про военный конфликт с Советским Союзом У Номонхана. После рассказа лейтенанта Мамия мне стало интересно, что тогда происходило в Китае, вот я и взял в биб-лиотеке несколько книг на эту тему. Но уже через десять ми-нут подробных исторических описаний глаза стали слипать-

342

ся. Положив книгу на пол, я закрыл глаза, чтобы дать им не-много отдохнуть, и тут же провалился в глубокий сон, так и не выключив свет.

Разбудил меня шум из кухни. Я пошел взглянуть и увидел Криту. Она готовила завтрак. На ней были белая майка и го-лубые шорты - все из гардероба Кумико.

- Послушай, а где твоя одежда? - спросил я, стоя в дверях.

- Ой! Извините меня, пожалуйста. Вы спали, и я решилась взять на время кое-какие вещи вашей жены. Это, конечно, наглость, но мне совсем нечего было надеть, - сказала Крита, повернув голову в мою сторону. Непонятно, когда она успела опять накраситься и причесаться под 60-е годы. Не хватало только накладных ресниц.

- Ничего страшного. Но где же все-таки твоя одежда?

- Потеряла, - просто ответила она.

- Потеряла?

- Ага! Потеряла где-то.

Я вошел в кухню и, опершись о стол, стал наблюдать, как Крита готовит омлет - ловко разбила яйца, добавила специи и начала проворно сбивать.

- Ты хочешь сказать, что сюда пришла голая?

- Да, - сказала Крита так, будто это самое обычное дело - расхаживать в голом виде. - Совсем без всего. Вы же знаете, Окада-сан. Вы ведь одеялом меня накрыли.

- Действительно, - пробормотал я. - И все-таки хотелось бы знать, где и как ты умудрилась потерять одежду и как доб-ралась сюда без нее.

- Сама не пойму, - отвечала Крита, встряхивая сковород-ку, чтобы яйца как следует перемешались.

- Сама не поймешь, - повторил за ней я.

Крита разложила омлет по тарелкам, добавила гарнир - вареную брокколи. Поджарила тосты, поставила их на стол вместе с кофе. Я достал масло, соль и перец, после чего мы, как молодожены, уселись друг против друга завтракать.

Тут я опять вспомнил про пятно. Крита, глядя на меня, ни-чуть не удивилась и ничего не спрашивала. Дотронувшись до пятна, я почувствовал тепло и понял, что оно никуда не делось.

343

- Не больно, Окада-сан?

- Совсем нет.

Крита посмотрела на меня.

- Похоже на родимое пятно.

- Мне тоже так кажется. Вот думаю: идти к врачу или нет.

- У меня такое впечатление, что врач здесь не поможет.

- Может, ты и права. Но я же не могу его оставить в таком виде.

Держа вилку в руке, Крита на минуту задумалась.

- Я вместо вас могу ходить за покупками или если будут какие-то дела. Можете сидеть дома сколько хотите, если вам неудобно выходить на улицу.

- Спасибо, конечно. Но у тебя же свои дела есть, да и я не могу здесь вечно сидеть.

Крита еще немного подумала и сказала:

- Тогда, может быть, Мальта знает, что делать.

- Ты не могла бы все-таки ей позвонить?

- Мальта сама связывается с кем ей нужно и никому не позволяет вступать с ней в контакт, - сказала Крита, прогло-тив кусочек брокколи.

- Но ты ведь можешь связаться с ней?

- Разумеется. Мы же сестры.

- Значит, ты можешь спросить у нее про пятно? Или по-просить, чтобы она мне позвонила?

- Извините, но это невозможно. Я не могу ни о чем про-сить сестру за кого-то другого. У нас такое правило. Намазывая маслом тост, я вздохнул:

- Выходит, если у меня к Мальте какое-то дело, надо ждать, пока она сама со мной не свяжется?

- Совершенно верно, - кивнула Крита. - А что касается ва-шего пятна, то если оно не болит и не чешется, лучше забыть о нем на какое-то время. Вот я на такие вещи внимания не обра-щаю и вам советую не обращать. С людьми иногда такое бывает.

- Ты думаешь?

Некоторое время мы молча жевали. Я уже давно не ел в ком-пании. Все было очень вкусно. Я сказал об этом Крите, и мне показалось, что ей приятно это слышать.

344

- Что же все-таки случилось с твоей одеждой?

- Вам, наверное, неприятно, что я без разрешения надела вещи вашей жены? - встревожилась Крита.

- Да нет, нормально. Надела и надела. Все равно Кумико все оставила. И все же никак в голову не возьму, как ты могла потерять одежду.

- Не только одежду - туфли тоже.

- Как же это вышло?

- Не помню, - сказала Крита. - Знаю только, что просну-лась в вашей постели совершенно голая. А что до этого было - совсем не помню.

- Ты в колодец залезла, помнишь? А я ушел.

- Это помню. И еще - я там уснула. А что потом - никак не вспоминается.

- То есть ты совсем не помнишь, как выбралась из колодца?

- Абсолютно. У меня в памяти разрыв. Вот такой. - Крита расставила указательные пальцы сантиметров на двадцать. Сколько по времени могло значить это расстояние, я понятия не имел.

- А с лестницей что сделала? Тоже не помнишь? Лестни-ца-то пропала.

- Про лестницу я вообще ничего не знаю. Не помню даже, вылезала по ней из колодца или нет.

- Можно посмотреть твои пятки? - спросил я, вниматель-но разглядывая чашку с кофе, которую держал в руке.

- Конечно. - Крита села рядом со мной на стул и вытяну-ла ноги, демонстрируя пятки. Держа ее за лодыжки, я стал изучать их. Абсолютно чистые и очень красивой формы. Ни царапин, ни грязи.

- Ни грязи, ни царапин. Ничего нет, - сообщил я.

- Ага!

- Вчера целый день шел дождь, и если ты шла оттуда боси-ком, ноги у тебя должны быть грязные. Ты же проходила че-рез сад, значит, и на веранде должны остаться следы. Так ведь? А что мы имеем? Пятки у тебя чистые, на веранде никаких следов.

- Да.

345

- Это значит, что ты не шла босиком.

Крита с заинтересованным видом слегка наклонила голову.

- Вы очень логично рассуждаете.

- Может, и логично, но пока мы ни к чему не пришли, - сказал я. - Где же ты потеряла одежду и туфли и как оттуда пришла?

- Понятия не имею, - покачала головой Крита.

Пока Крита усердно терла в раковине посуду, я сидел за ку-хонным столом и думал обо всем этом. И конечно, ни до чего не додумался.

- С тобой такое часто случается? Ну, что ты забываешь, где была? - спросил я.

- Это уже не в первый раз. Не часто, но время от времени бывает. Куда ходила, что делала, - не могу вспомнить, и все тут. Я уже как-то забывала где-то свои вещи. Но чтобы всю одежду и туфли в придачу - такого еще не было.

Крита выключила воду, стерла со стола.

- Крита-сан, ты так и не рассказала до конца свою исто-рию. Начала тогда и вдруг исчезла куда-то на полпути. По-мнишь? Может, расскажешь? Эти бандиты тебя поймали и заставили заниматься проституцией - работать на них. Ты встретилась с Нобору Ватая, переспала с ним... А потом что было?

Облокотясь о раковину, Крита взглянула на меня. Капли воды скатывались с ее рук по пальцам и падали на пол. На груди под белой майкой остро обозначились соски. Взглянув на них, я живо представил минувшую ночь, ее обнаженное тело.

- Ладно. Расскажу все как было. Она снова уселась напротив.

- Тогда я убежала посредине нашего разговора, потому что не была еще до конца готова к тому, чтобы рассказать обо всем, что произошло. И все же, подумала я, лучше выложить вам всю правду, если получится. Начала, но не смогла закончить. Вы, наверное, удивились, что я исчезла так неожиданно?

346

Положив руки на стол, Крита говорила, глядя мне прямо в лицо.

- Конечно, удивился, но это было не самое удивительное из того, что произошло в последнее время.

- Я была проституткой, и как уже говорила, последним моим 'физическим клиентом' оказался Нобору Ватая. Когда мы встретились с ним второй раз - мне эту работу поручила Маль-та, - я его сразу узнала. Забыть его было невозможно. Вспом-нил ли он меня, не знаю. Ватая-сан не из тех, кто показывает свои чувства.

Но давайте лучше по порядку. Сначала о том, когда Нобору Ватая стал моим клиентом. Это было шесть лет назад.

Помните, я говорила, что потеряла тогда всякую чувстви-тельность к боли? И не только к боли - я вообще ничего не ощущала, не воспринимала абсолютно ничего. Нет, конечно, я не хочу сказать, что не чувствовала жара, холода, уколов... Но все эти чувства, казалось, существовали в другом, дале-ком, никак не связанном со мной мире. Поэтому ничто во мне не противилось, когда я спала с мужчинами за деньги. Что бы со мною ни делали, мне было все равно - то, что я испытыва-ла при этом, не имело ко мне отношения. Моя бесчувствен-ная плоть мне не принадлежала. К тому времени якудза уже втянули меня в проституцию по полной программе. Они зас-тавляли меня спать с мужчинами - и я спала, давали мне день-ги - я брала. На этом мы в прошлый раз остановились?

Я кивнул.

- В тот день меня послали на шестнадцатый этаж одного отеля в центре. Номер был заказан на фамилию Ватая. Имя редкое - не из тех, что все время мелькают. Постучав, я отво-рила дверь и увидела сидевшего на диване мужчину. Он пил заказанный в номер кофе и, похоже, что-то читал. На нем была зеленая тенниска и коричневые хлопчатые брюки. Волосы коротко пострижены; он носил очки в коричневой оправе. На низком столике перед диваном стоял кофейник и его чашка, лежала книга. Мне показалось, что мыслями он оставался в

347

книге - в глазах еще не угасло возбуждение. В лице ничего особенного, только глаза светились необыкновенной энерги-ей в которой чувствовалось что-то сверхъестественное, зло-вещее. Увидев эти глаза, я на какое-то мгновение подумала, что обозналась и зашла не в тот номер. Однако ошибки не было. Мужчина сказал, чтобы я вошла и закрыла дверь.

Сидя на диване и не говоря ни слова, он разглядывал меня с ног до головы. Так обычно бывает: приходишь к клиенту, и тебя начинают разглядывать со всех сторон. Извините, Окада-сан, вы когда-нибудь покупали проститутку?

- Нет, - отвечал я.

- Это как обычная покупка. К таким взглядам быстро при-выкаешь. Они же покупают тело и платят за него - естествен-но, товар надо проверить. Но этот человек смотрел как-то осо-бенно, как бы рассматривая сквозь мое тело что-то позади меня. От его взгляда мне стало не по себе: я будто сделалась полупрозрачной.

Я немного замешкалась и уронила сумочку. Она слабо стук-нулась об пол, но я так растерялась, что даже не сразу это за-метила. В конце концов я все-таки нагнулась и подняла ее. От удара она расстегнулась, и из нее высыпалась моя косметика. Подобрав карандаш для бровей, крем для губ и маленький флакончик одеколона, я положила их обратно в сумочку. Все это время он все так же смотрел на меня.

Когда я собрала в сумочку свои вещи, он велел мне раздеть-ся. 'Можно сначала принять душ? Я немного вспотела', - спросила я. День был очень жаркий, и в метро по дороге в отель я вся стала липкая от пота. Он сказал, что это его не волнует, что у него мало времени и чтобы я скорее раздева-лась.

Я разделась, и тогда он сказал, чтобы я ложилась на кро-вать лицом вниз. Я подчинилась. Он приказал лежать тихо, закрыть глаза и молчать, пока не спросят.

Одетый, он сел рядом - только сел, не коснувшись меня пальцем. Просто сидел и смотрел на мое обнаженное тело. Так продолжалось минут десять. Я до боли остро ощущала его пронзительный взгляд у себя на затылке, на спине, на ягоди-

348

цах, на ногах. Может, он импотент, подумала я. Попадаются иногда такие клиенты. Купят проститутку, заставят ее раздеть-ся и смотрят. Некоторые раздевают девушек и кончают у них на глазах. Всякие люди берут проституток, и причины у всех разные. Неужели и этот из таких?

Однако немного погодя он вытянул руки и начал меня ощу-пывать. Его пальцы что-то искали, не спеша перемещаясь от плеч к спине, от спины к пояснице. Это было не заигрывание и явно не массаж. Пальцы двигались осторожно, словно про-кладывали маршрут по карте. Прикасаясь ко мне, он, каза-лось, все время думал о чем-то. Не просто думал, а размыш-лял, сосредоточенно и серьезно.

Пальцы, только что вяло блуждавшие туда-сюда, вдруг нео-жиданно замирали и долго не шевелились. Впечатление было такое, будто они то сбивались с дороги, то снова находили ее. Вы понимаете, о чем я говорю? Мне чудилось, что каждый его палец жил и думал сам по себе, подчиняясь собственной воле. Это было очень странное ощущение, от которого становилось не по себе.

И тем не менее прикосновения его пальцев возбуждали меня. Первый раз в жизни. До того как я стала проституткой, секс причинял мне только боль. При одной мысли о нем меня охватывал страх, что опять будет больно. Но все изменилось, когда я втянулась в это занятие, - я вообще перестала что-либо чувствовать. Боли больше не было, но вместе с ней про-пали и другие ощущения. Чтобы ублажить клиента, я стонала и изображала страсть, но то был обман, профессиональный спектакль. Тогда же, под его пальцами стоны были самые настоящие. Они вырывались непроизвольно, поднимаясь от-куда-то из глубины. Я чувствовала внутри какое-то движе-ние - похоже, центр тяжести тела стал куда-то смещаться.

Наконец пальцы перестали двигаться. Держа руки у меня на талии, он, казалось, о чем-то думал и пытался выровнять дыхание. Мне это передавалось через кончики пальцев. По-том он медленно начал раздеваться. Зажмурившись, я уткну-лась лицом в подушку и ждала, что будет дальше. Оставшись без одежды, он раздвинул мне руки и ноги.

349

В комнате повисла пугающая тишина, лишь слабо гудел кондиционер. Мужчину почти не было слышно, даже его ды-хания я не могла уловить. Он положил ладони мне на спину. Его пенис коснулся моих ягодиц, но все еще оставался мяг-ким.

В этот миг у изголовья кровати зазвонил телефон. Я откры-ла глаза и взглянула в лицо клиенту, однако он словно ничего не замечал. Прозвонив восемь или девять раз, телефон затих, и в номер опять вернулась тишина.

Крита прервала рассказ и негромко вздохнула. Она смотрела на свои руки и молчала.

- Извините, - сказала она, - можно передохнуть? Вы не против?

- Конечно. - Я подлил себе кофе и сделал глоток. Крита выпила холодной воды. Минут десять мы просидели молча.

- Его пальцы снова задвигались, поглаживая каждый санти-метр моего тела, - продолжала Крита. - Не осталось места, которого бы они не коснулись. Я уже ничего не соображала. Сердце стучало в ушах, и я подумала: как странно оно бьет-ся - редко, но так громко. Я уже не могла больше себя конт-ролировать и раз за разом вскрикивала в полный голос под его руками. Пыталась сдержать крик, но кто-то другой стонал и кричал за меня моим голосом. Было ощущение, будто все вин-тики, скреплявшие мое тело, разом развинтились. Я долго ле-жала ничком в таком состоянии и вдруг почувствовала, как что-то вошло в меня сзади. И сейчас не знаю, что это было. Что-то очень твердое и огромное - и уж конечно не его пе-нис. Это точно. Я еще тогда подумала: а он в самом деле им-потент.

В общем, не представляю, что он в меня воткнул, но мне стало больно - впервые после того, как я хотела покончить с собой. Именно мне, а не кому-то другому. Боль была невооб-разимая. Ну, как сказать... Как будто что-то разрывало меня

350

изнутри надвое. Но вместе с жуткой болью нахлынуло наслаж-дение. Наслаждение и боль слились воедино. Вы понимаете? Боль вызывала наслаждение, а наслаждение - боль. Эти два чувства входили в меня как единое целое. Тело, погруженное в боль и наслаждение, быстро раскалывалось, и я ничего не могла с этим поделать. А потом произошла какая-то чертов-щина. Изнутри, из разверзшейся плоти, протискиваясь, вы-биралось нечто, чего раньше я никогда не видела и не каса-лась. Большое оно было или маленькое - не знаю, но оно было мокрым и скользким, как только что родившийся ребенок. Абсолютно не представляю, что это было. Оно жило во мне с самого начала, а я об этом не знала. И вот он вытащил это из меня наружу.

Мне хотелось знать, что это. Очень хотелось. Хотелось ви-деть собственными глазами. Ведь это же часть меня! Я имею на это право! Но я так ничего и не увидела. Поток боли и на-слаждения захлестнул меня. Превратившись в стонущую плоть, я судорожно двигала бедрами, роняя капельки слюны, и даже глаз не могла открыть.

Наконец, наступил пик экстаза. Нет, не пик. Ощущение было другое - скорее меня сбросили вниз с высокого обрыва. Я гром-ко закричала, и все, что было в комнате из стекла, мне показа-лось, разлетелось вдребезги. И не только показалось: я действи-тельно заметила, как оконные стекла, стаканы и другие стекляшки разнесло на мельчайшие осколки, которые дождем посыпались на меня. После этого накатила ужасная дурнота. Сознание уплы-вало, тело похолодело. Вам такое сравнение покажется стран-ным, но я чувствовала себя кастрюлей с остывшей кашей - клейкой, липкой, расплывшейся массой, что вяло и судорожно корчилась при каждом ударе сердца. Я вспомнила эти болез-ненные судороги - много времени не понадобилось. Ту же са-мую тупую роковую боль я ощущала тогда - перед тем как пы-талась покончить с собой. Боль, будто ломом, взламывала крышку сознания, взламывала с необыкновенной силой и про-тив моей воли вытягивала из меня превратившуюся в желе па-мять. Это странно, наверное, но я напоминала себе мертвеца, наблюдавшего за собственным вскрытием. Как вам это? Видеть

351

со стороны своими глазами, как разрезают твое тело и посте-пенно вытаскивают внутренности?

Я лежала, содрогаясь в конвульсиях, изо рта стекала струй-ка слюны. Я даже обмочилась - понимала, что надо себя кон-тролировать, но сдержаться так и не сумела. Все соединявшие мое тело винтики окончательно разболтались и выпали из своих гнезд. А в затуманенном мозгу громко стучало: до чего же я одинока, до чего слаба и беспомощна! Плоть быстро теряла свое содержание. Все внутри меня - все, что имело какую-то форму, и все бесплотное, бесформенное - растекалось и мед-ленно, по каплям, выходило из меня, как слюна или моча. 'Нет, так нельзя, - шевелилось в голове. - Ведь так и в са-мом деле все вытечет, и от меня ничего не останется'. Но ос-тановить эту течку мне было не под силу. Оставалось только бессильно смотреть на это. Сколько так продолжалось - по-нятия не имею. Я, казалось, полностью лишилась памяти и сознания. Все, что было во мне, вышло наружу. Потом на сце-ну будто опустился тяжелый занавес - темнота в один миг поглотила меня.

И когда я пришла в себя, я была уже другим человеком.

Крита Кано замолчала и взглянула на меня.

- Вот что тогда случилось, - тихо сказала она.

Я молчал и ждал, что она скажет дальше.

14. Новое 'я' Криты Кано

Крита продолжала рассказ.

- Несколько дней после этого я жила с ощущением, будто мое тело расчленили на части. Когда я шла, ноги мои земли не чувствовали, ела - не понимала, что жую, а стоило сесть и успокоиться, как на меня наваливался кошмар - я то без кон-ца проваливалась куда-то, то на чем-то вроде воздушного шара уносилась в какие-то заоблачные выси. Телодвижения и ощу-щения не совпадали больше с моей физической сущностью. Они жили как бы сами по себе, без всякого отношения к моим намерениям, без всякой системы и направления, и я не знала, как усмирить этот жуткий хаос. Оставалось только одно - ждать, пока все не восстановится. Я говорила домашним, что неважно себя чувствую, и с утра до вечера сидела, запершись в своей комнате, почти ничего не ела.

В таком смятении прошло несколько дней. Дня три-четы-ре, наверное. А потом вдруг все успокоилось, улеглось, точно после жестокой бури. Я огляделась вокруг, посмотрела на себя и поняла, что стала новым человеком - не такой, как раньше. Это было мое третье 'я'. Первое изводилось от бесконечной непереносимой боли. Второе боли не чувствовало и вообще ничего не воспринимало. Первое было моим изначальным 'я', которое никак не могло избавиться от угнетавшей меня боли.

353

Когда я все-таки попыталась сделать это - я имею в виду не-удачное самоубийство, - родилось второе 'я', так сказать, промежуточная форма. Мучившая меня физическая боль на самом деле исчезла, но вместе с ней отступили и потускнели все остальные ощущения. Ушла боль - ушло все: воля жить, физические и душевные силы. И вот этот необыкновенный переходный период кончился, и появилось новое 'я'. Должна ли я теперь быть именно такой? Я сама еще не понимала. Но было ощущение, пусть смутное, неясное, что я двигаюсь в правильном направлении.

Крита Кано подняла голову и пристально посмотрела мне в глаза, точно хотела узнать, что я думаю обо всей этой истории. Руки ее по-прежнему лежали на столе.

- То есть ты хочешь сказать, что это он сделал из тебя но-вую личность? - спросил я.

- Мне так кажется. - Крита несколько раз кивнула голо-вой. Лицо ее при этом оставалось бесстрастным, как дно пе-ресохшего пруда. - От его ласк и прикосновений я первый раз в жизни испытала невообразимое сексуальное наслажде-ние. От этого во мне произошла какая-то физическая переме-на, очень большая. Почему так случилось? И почему именно этот человек стал тому причиной? Мне этого не понять. Но как бы то ни было, в конце концов я очутилась в совершенно новой оболочке. И раз весь тот жуткий раздрай, о котором я рассказывала, прошел, мне захотелось думать, что это мое но-вое 'я' - более правильное, что ли. Ведь что ни говори, а мне удалось выбраться из тупого бесчувствия, в котором я была заперта, как в душной тюрьме.

И все же после того случая у меня надолго остался непри-ятный осадок. Случившееся мрачной тенью нависло надо мной. Стоило вспомнить его пальцы на моем теле, вспомнить, как он запихивал в меня эту непонятную штуку, как вылезал наружу (или мне только показалось) осклизлый, липкий ко-мок, - и я никак не могла успокоиться. Охватывали злость и отчаяние, я ничего не могла с собой поделать. Хотела стереть тот день из памяти - не получалось. Не получалось потому, что этот человек вскрыл что-то во мне. Это чувство жило во

354

мне постоянно и было неразрывно связано с этим человеком. И еще осталось ощущение несмываемой грязи, мерзости. Вот такое противоречие, понимаете? Метаморфоза, что произош-ла со мной... тут все правильно, нет вопросов, но вызвало ее что-то грязное, неправильное. Я долго мучилась, прямо раз-рывалась от этого противоречия.

Крита опять посмотрела на свои руки, лежавшие на столе.

- После этого я перестала торговать собой. Смысла в этом уже не было, - сказала Крита. Ее лицо по-прежнему ничего не выражало.

- Ты так просто смогла с этим завязать? - спросил я. Она кивнула.

- Бросила - и все. Никому ничего не говорила, не объяс-няла... Как-то само собой получилось. Думала, мои 'опеку-ны' хотя бы позвонят, подготовилась, но так и не дождалась. Они меня больше не трогали, хотя знали, где я живу, знали телефон. Могли угрожать, но, слава богу, до этого не дошло.

Так я снова стала нормальной девчонкой, по крайней мере - с виду. К тому времени я вернула родителям все, что у них занимала, и даже отложила кое-что. Брат на мои деньги купил новую дурацкую машину и гонял на ней. Ему, навер-ное, в голову не приходило, через что мне пришлось пройти, чтобы с ним расплатиться.

Нужно было время, чтобы привыкнуть к своей новой лич-ности, разобраться, что она собой представляет, как живет, что и как чувствует. Понять все это на опыте, запомнить, на-копить в себе. Понимаете? Ведь внутри у меня почти ничего не осталось, все словно утекло куда-то. В моем новом 'я' не было никакого содержания, и надо было мало-помалу чем-то заполнять эту пустоту. Приходилось собственными руками лепить саму себя, вернее, то, что составляет мое 'я'.

Я еще числилась студенткой, но возвращаться в универси-тет не собиралась. Утром уходила из дому, шла в парк и сиде-ла там на скамейке, ничего не делая, или бродила по дорож-кам. В дождь отправлялась в библиотеку, клала на стол перед собой какую-нибудь книжку и делала вид, что читаю. Иногда весь день сидела в кино, а то садилась в надземку и круг за

355

кругом ездила по кольцу Яманотэ*. Я будто плавала в одино-честве в кромешном космическом мраке. Даже посоветовать-ся было не с кем. Будь Мальта рядом, рассказала бы ей все без утайки, но сестра - я уже говорила - жила тогда далеко, в каком-то уединенном местечке на Мальте, медитировала. Ее адреса я не знала и связаться никак не могла. Оставалось рас-считывать только на себя. Ни в одной книжке не найти объяс-нения того, что произошло со мной. И все же, несмотря на одиночество, несчастной я себя не чувствовала. Я крепко ух-ватилась за собственное 'я'. По крайней мере, теперь у меня появилось то, за что нужно держаться.

Мое новое 'я' чувствовало боль, хотя и не с такой остро-той, как раньше. И в то же время я каким-то образом научи-лась спасаться от нее. То есть - отделяться от испытывающей боль физической оболочки. Я понятно говорю? Я умею разде-лять физическую и нефизическую сущность. Наверное, из моих слов кажется, что это трудно, но на самом деле, когда освоишься - ничего сложного. Когда боль подступает, я про-сто-напросто оставляю свое тело. Это все равно что потихоньку выйти в соседнюю комнату, если появился тот, кого не хочет-ся видеть. Все происходит очень естественно. Я понимаю, что у меня что-то болит, ощущаю это, но нахожусь в это время в другом месте. В той соседней комнате. Поэтому боль меня не достает.

- И ты в любое время можешь так... разделяться? Когда захочешь?

- Нет, - чуть подумав, ответила Крита. - Сперва так по-лучалось, только если тело испытывало физическую боль. Дру-гими словами, боль - это ключ, с помощью которого раздва-ивается сознание. А потом мне Мальта помогла, и я научилась в какой-то мере управлять этим. Но это уже много позже.

Тем временем от сестры пришло письмо. Она писала, что три года ее медитаций на Мальте наконец завершились, через неделю она возвращается в Японию, будет жить здесь и боль-ше никуда не поедет. Я страшно обрадовалась, что снова ее

* Кольцевая линия токийской надземки.

356

увижу, ведь мы не виделись лет семь или восемь. Я уже гово-рила: Мальта - единственный в мире человек, кому я могу доверить все, что угодно.

Как только она приехала, я рассказала ей обо всем. В тот же день. Мальта выслушала мою длинную странную историю до конца, не проронив ни слова. Не задала ни единого вопроса. А когда я замолчала, глубоко вздохнула и сказала: 'Конечно же, мне надо было все время быть рядом с тобой и смотреть, что творится вокруг. Как же я не заметила, что такое случи-лось! Может, это из-за того, что ты мне так дорога. Ну ладно. Надо что-то делать. Мне придется кое-куда наведаться. Од-ной. Другого выбора нет'.

Я просила ее особенно не беспокоиться. Ведь это мои про-блемы, и потом - все потихоньку налаживается. Мальта заду-малась и, помолчав, сказала:

'Все, что ты перенесла, пока меня здесь не было, - это ужас. Но ты правильно говоришь: постепенно, шаг за шагом, ты входишь в норму. Самое страшное позади и никогда не вер-нется. Ничего подобного больше не будет. Это непросто, ко-нечно, но со временем многое забудется. Хотя человек не мо-жет жить, не обретя самого себя. Это как почва под ногами. Нет ее - и ничего не построишь... Об одном, однако, надо помнить всегда - этот человек осквернил твое тело. Этого не должно было произойти. Случись самое страшное, мы поте-ряли бы тебя навсегда. Может быть, тебе пришлось бы беско-нечно блуждать в полной пустоте. К счастью, случайно выш-ло так, что в тот момент на твоем месте оказалось не настоящее твое "я", и получился обратный эффект - тебе удалось выйти из этого переходного состояния. Тебе в самом деле страшно повезло. Однако эта грязь внутри тебя остается, и от нее надо как-то избавиться. Я не могу смыть ее с тебя и не знаю, как это сделать. Тебе самой придется все решать'.

Сестра дала мне новое имя - Крита. 'Ты родилась заново, и у тебя должно быть новое имя', - сказала она. Оно понра-вилось мне с самого начала. Потом Мальта стала готовить из меня медиума. Она руководила мною, и я постепенно научи-лась управлять моим новым 'я', разделять плоть и душу. Впер-

357

вые за всю жизнь я смогла зажить тихо и спокойно. Однако мое настоящее, подлинное 'я' все еще оставалось за предела-ми досягаемости. Для этого многого не хватало. Но теперь рядом была Мальта - человек, на которого можно опереться, который понимал меня и принимал такой, какая я есть. Она стала моим поводырем и защитником.

- И потом ты опять повстречалась с Нобору Ватая? Крита кивнула.

- Да. Я опять встретилась с Нобору Ватая. Это случилось в начале марта этого года. С тех пор как я переродилась, побы-вав в его руках, и начала работать вместе с Мальтой, прошло больше пяти лет. Я с ним столкнулась, когда он пришел к нам домой на встречу с сестрой. Он со мной не заговорил, и я ему ничего не сказала. Заметила его в прихожей, и от одного вида меня как током ударило - я так и застыла на месте. Это был он - последний мой клиент.

Я отозвала Мальту и сказала, что этот самый человек меня обесчестил. 'Понятно. Предоставь это дело мне. Не волнуйся и сиди здесь, не показывайся ему на глаза', - сказала сестра. Я так и сделала и потому не знаю, что за разговор у них был тогда.

- Интересно, зачем Нобору Ватая приходил к твоей сестре? Крита пожала плечами.

- Сама не знаю, Окада-сан.

- Но ведь люди обычно к вам не просто так приходят, а зачем-то?

- Да, конечно.

- Ну и чего же им нужно?

- Да так... Кому что.

- Что значит - кому что? Крита прикусила губу и сказала:

- Поиск потерянного, судьба, будущее... все, что угодно.

- И что же - вы все об этом знаете?

- Знаем. Не все, конечно. Но многие ответы - вот здесь, - отвечала Крита, показывая пальцем себе на висок. - Вот куда бы вам заглянуть.

- Так же, как спуститься в колодец?

- Вот-вот.

358

Положив локти на стол, я медленно и глубоко вздохнул.

- Объясни мне одну вещь. Ты мне снилась несколько раз. Ты ведь специально это делала? Нарочно. Так?

- Так, - сказала она. - Это в самом деле происходило по моей воле. Я проникала в ваше сознание и сливалась с вами, Окада-сан.

- Неужели ты так можешь?

- Могу. Это одна из моих обязанностей.

- Значит, мы соединялись с тобой на подсознательном уровне. - Когда я произнес эти слова, мне почудилось, что я прибиваю к белой стене какую-то немыслимую сюрреалисти-ческую картинку. И будто отойдя в сторону, чтобы проверить, не криво ли висит, повторил снова: - Мы соединялись на подсознательном уровне. Но я же ни о чем не просил вас обе-их. И ничего не собирался у вас узнавать. Так ведь? Зачем тог-да тебе все это понадобилось?

- Мне приказала Мальта.

- Выходит, Мальта использовала тебя как медиума, чтобы копаться у меня в голове, искать ответы на что-то. Для кого? Для Нобору Ватая? Или для Кумико?

Крита какое-то время молчала. Видно было, что ей неудобно.

- Мне об этом ничего не известно. Я не знаю подробнос-тей. Медиум работает естественнее и легче, когда у него нет информации. Я - всего лишь передатчик. А Мальта уже вкла-дывает смысл в то, что я нахожу в головах. Но я хочу, чтобы вы поняли, Окада-сан: Мальта в принципе - на вашей сторо-не. Потому что я ненавижу Нобору Ватая, а Мальта прежде всего обо мне думает. Сестра, мне кажется, делала это для ва-шей же пользы.

- Крита! Не знаю, в чем тут дело, но как только вы с Маль-той появились, вокруг меня началась какая-то кутерьма. Не хочу сказать, что все это из-за вас. Может, вы действительно что-то делали для моей пользы, но, честно говоря, не похоже, чтобы я стал от этого счастливее. Скорее наоборот - я много-го лишился. От меня все ушли - сначала кот, потом жена. Кумико прислала письмо и призналась, что давно завела лю-бовника. А у меня ни друзей, ни работы, ни средств к суще-

359

ствованию. Нет перспективы - значит, и жить не для чего. Это что - тоже для моей пользы! И вообще, собственно гово-ря, что именно вы сделали для нас с Кумико?

- Конечно, я вас понимаю. Естественно, вы злитесь на нас. Как бы мне хотелось все объяснить.

Со вздохом я потрогал родимое пятно на правой щеке.

- Да ладно. Это я так, сам с собой. Не обращай внимания. Внимательно посмотрев на меня, она сказала:

- Правда, за последние месяцы с вами много всякого было. В какой-то мере, наверное, и мы здесь виноваты. Но я думаю, все равно, рано или поздно, это должно было случиться. А раз так - может, раньше и лучше? Я серьезно: у меня такое чув-ство. Иначе все могло оказаться еще хуже, Окада-сан.

Крита отправилась в ближайший супермаркет за продуктами. Я дал ей денег и предложил, уж коли она собралась на улицу, надеть что-нибудь поприличнее. Согласно кивнув, она пошла в комнату Кумико и появилась оттуда в белой блузке из хлоп-ка и юбке в зеленый цветочек.

- Ничего, что я распоряжаюсь одеждой вашей жены, Ока-да-сан?

Я покачал головой.

- Она написала, чтобы я все выбросил. Так что носи, ни-кого это не касается.

Как я и думал, все вещи Кумико были Крите в самый раз. Удивительно: даже размер обуви у них совпадал. Крита вышла из дома в сандалиях Кумико. Глядя на нее в одежде Кумико, я чувствовал, что в реальности опять происходит какой-то сдвиг. Казалось, огромный пассажирский лайнер медленно ложился на другой курс.

Крита ушла, а я улегся на диван и рассеянно смотрел в сад. Через полчаса она вернулась на такси с тремя большими бу-мажными пакетами, полными разной еды, приготовила вет-чину с яйцами и салат с сардинами.

- Окада-сан, что вы думаете о Крите? - вдруг спросила Крита после того, как мы покончили с едой.

360

- О Крите? - спросил я. - Ты имеешь в виду остров в Сре-диземном море?

- Ага.

- Как сказать... Да ничего особенного. Я как-то и не думал о Крите.

- А не хотите со мной туда поехать?

- С тобой? На Крит? - отозвался я.

- По правде говоря, мне хотелось бы на время уехать из Японии. Как раз об этом я все время думала в колодце, когда вы ушли. Я давно собираюсь съездить на Крит - с тех пор как Мальта дала мне это имя. Я уже много книг про Крит прочи-тала. Даже взялась за греческий, чтобы можно было там жить, когда время придет. Я довольно много накопила, так что ка-кое-то время можно будет жить без проблем - денег хватит. Об этом не беспокойтесь.

- А Мальта знает, что ты едешь на Крит?

- Нет. Ей я ничего еще не говорила, но она наверняка не будет против. Я думаю, Мальта скажет, что эта поездка пойдет мне на пользу. Эти пять лет сестра использовала мои спири-тические способности, но это не значит, что она смотрела на меня просто как на орудие. В каком-то смысле она так помо-гала мне восстановиться. Мальта считала, что, пропуская че-рез меня мысли и эго разных людей, она дает мне возмож-ность обрести себя. Понимаете? Для меня это своего рода чужой опыт, который дает почувствовать собственное 'я'.

Подумать только, ни разу в жизни я никому прямо не ска-зала: 'Я обязательно сделаю так-то и так-то'. Да что там 'не сказала' - даже не думала! С самого рождения все мое суще-ствование было сосредоточено на боли. Я жила с единствен-ной целью - как-то ужиться с этой невыносимой мукой. В двадцать лет я попыталась покончить с собой, и боль исчез-ла без следа, но вместе с ней почти полностью пропала чув-ствительность. Я стала точно ходячий труп. Вокруг меня по-висла плотная пелена невосприимчивости ко всему на свете, и я лишилась последних остатков того, что можно назвать во-лей. А потом, когда Нобору Ватая надругался над моим телом, взломал мою душу, я обрела третье 'я'. Но и после этого я еще

361

не стала собой, оставаясь лишь вместилищем моего настоя-щего 'я', всего лишь контейнером минимально необходимой емкости, через который под контролем Мальты мне довелось пропустить множество чужих 'я'. Так прошло двадцать шесть лет жизни. Только представьте! Двадцать шесть лет я была никем. Я вдруг поняла это, когда сидела одна в колодце и ду-мала. Я - человек - все эти годы оставалась абсолютным ну-лем. Кто я? Проститутка. Проститутка во плоти, проститутка в мыслях.

Но сейчас я пытаюсь овладеть моим новым 'я'. Я не кон-тейнер и не передатчик. Хочется утвердиться на земле, в этом мире.

- Это все понятно. Но почему все-таки ты хочешь ехать на Крит со мной?

- Да потому, что это может принести пользу нам обоим, - сказала Крита. - Какое-то время нам здесь делать нечего, и у меня предчувствие, что лучше уехать отсюда. Вы что-нибудь собираетесь делать в ближайшее время? У вас есть какие-то особенные планы, Окада-сан?

Я молча покачал головой.

- Нам с вами надо начать что-то новое в каком-то другом месте, - проговорила Крита, глядя мне в глаза. - Мне кажет-ся, было бы неплохо отправиться на Крит для начала.

- Наверное, - согласился я. - Для начала, может, и не-плохо, хотя все это так неожиданно...

Крита улыбнулась мне. В первый раз, подумал я. Улыбает-ся человек - значит, история хоть чуть-чуть, но сдвинулась в правильную сторону.

- Время еще есть, - сказала девушка. - На сборы, как ни спеши, все равно уйдет недели две. А вы пока обдумайте все хорошенько, Окада-сан. Не знаю, смогу ли я что-нибудь дать вам. Сейчас пока у меня вряд ли есть что-то за душой. Пус-тышка, одним словом. Я только начала понемногу заполнять этот вакуум. Но если надо, могу отдать вам себя, Окада-сан. Думаю, мы можем помочь друг другу.

Я кивнул.

362

- Но до этого мне нужно кое о чем подумать, кое в чем разобраться.

- Если в конце концов вы скажете, что не поедете на Крит, я не обижусь. Конечно, мне будет жаль, но я бы хотела, чтобы вы сказали честно.

В ту ночь Крита опять осталась у меня. Вечером она пред-ложила погулять в парке поблизости. Я решил плюнуть на ро-димое пятно и пойти. Что о нем все время думать? Стоял при-ятный летний вечер, мы погуляли с час, потом пришли домой и перекусили.

Во время прогулки я подробно пересказал Крите, что мне написала Кумико. Скорее всего, она больше сюда не вернет-ся. У нее любовник, она спала с ним два с лишним месяца. Они вроде уже расстались, но возвращаться ко мне она не со-бирается. Крита выслушала мой рассказ, не проронив ни сло-ва. Никаких впечатлений от нее я не услышал. Мне показа-лось, что она уже заранее знала обо всем. А я, похоже, был самым непосвященным человеком во всей округе.

После ужина Крита заявила, что хотела бы лечь со мной. Заняться сексом. Это было неожиданно... Я не знал, что де-лать, и так прямо и сказал: не знаю я, что делать, потому что никак такого не ожидал.

Пристально глядя на меня, она ответила:

- Поедете вы со мной на Крит или не поедете... Отложим это пока, Окада-сан. Я хочу побыть с вами проституткой. Всего один раз. Продаться вам. Здесь, сегодня ночью. И на этом все. Я брошу проституцию раз и навсегда - и во плоти, и в мыс-лях. Даже от имени этого - Крита - откажусь. Но нужно под-вести четкую черту, чтобы стало ясно: с этим покончено.

- Насчет черты - понятно, но зачем тебе со мной спать?

- Поймите: соединившись наяву с вами, реальным челове-ком, я хочу пройти через вас, Окада-сан, и так очиститься от прилипшей ко мне грязи. Это и будет та самая черта.

- Извини, но покупать людей не в моих правилах. Крита закусила губу.

363

- Тогда давайте сделаем вот что. Вместо денег вы дадите мне что-нибудь из одежды вашей жены, обувь какую-нибудь. Установим для проформы такую плату за мое тело. Хорошо? Тогда я буду спасена.

- Спасена? Хочешь сказать, что так ты избавишься от гря-зи, которую оставил в тебе Нобору Ватая?

- Вот именно.

Я внимательно посмотрел на нее. Без накладных ресниц лицо Криты выглядело совсем по-детски.

- Послушай, все-таки что за тип - этот Нобору Ватая? Он брат моей жены, но если подумать, я почти ничего о нем не знаю. О чем он вообще думает? Что ему надо? Понятия не имею. Знаю только одно: мы с ним друг друга терпеть не можем.

- Вы с ним принадлежите к совсем разным, противопо-ложным мирам, - ответила Крита. Сделала паузу, подыски-вая слова, и продолжила: - В мире, где у вас сплошные поте-ри, он только приобретает. Вас этот мир отвергает, а его признает. И наоборот. Вот почему он так вас ненавидит.

- Что-то я не пойму. Я же для него ничтожество, все равно что пустое место. А он - личность известная, человек с влия-нием. Я по сравнению с ним - полный нуль. Зачем ему меня ненавидеть? К чему время тратить?

Крита покачала головой.

- Ненависть - она как вытянутая темная тень, и даже тот, на кого она упала, обычно не знает, откуда эта тень наплыла. Это как обоюдоострый меч. Опускаешь его на противника - и себя рубишь. И чем сильнее достанется ему, тем сильнее - тебе самому. Даже смертельные случаи бывают. Избавиться от этого чувства очень нелегко. Вам надо быть очень осторож-ным, Окада-сан. Это в самом деле опасно. Стряхнуть с себя ненависть, если она уже пустила корни в вашем сердце, - нет ничего труднее.

- Ты ведь на себе это почувствовала? Ту самую ненависть, что была у Нобору Ватая?

- Да, - отозвалась Крита. - Эта ненависть разорвала над-вое, осквернила меня. Потому я и не хочу, чтобы он оставался моим последним клиентом. Понимаете?

364

Ночью в постели наши тела соединились. Я раздел Криту, ос-вободив ее от одежды Кумико, и вошел в нее. Медленно и осторожно. Это походило на продолжение сна, точно мы с Критой наяву повторяли то, что проделывали раньше во сне. Я обнимал ее настоящее тело, из плоти и крови. И все же чего-то не хватало: чувства реальности - того, что я действительно занимаюсь любовью с этой девушкой. Несколько раз мне даже почудилось, что рядом со мной Кумико, а не Крита Кано. Я был уверен, что тут же проснусь, как только все кончится, но извергся прямо в нее - и не проснулся. Все это - на са-мом деле... Однако чем больше я убеждался в реальности про-исходящего, тем меньше это напоминало реальность. Поне-многу, шаг за шагом, реальность отодвигалась, отдалялась. И тем не менее по-прежнему оставалась реальностью.

- Окада-сан, - заговорила Крита, обнимая меня сзади. - Едемте со мной на Крит. Нам здесь больше делать нечего. Надо ехать на Крит. Останетесь - с вами обязательно случится что-нибудь нехорошее. Я точно знаю.

- Нехорошее?

- Очень нехорошее, - повторила Крита. Голос ее, как у лес-ной вещей птицы, звучал тихо, но проникал в самое сердце.

15. Подходящее имя Что сгорело летним утром на растительном масле Неточная метафора

Пришло утро, и Крита Кано осталась без имени.

Как только рассвело, она потихоньку разбудила меня. При-открыв глаза, я увидел пробившийся сквозь занавески свет наступившего утра, потом Криту, которая стояла рядом с кро-ватью и смотрела на меня. Вместо ночной рубашки на ней была моя старая майка - и больше ничего. В лучах утреннего света я еле различал треугольник ее волос.

- Окада-сан, у меня больше нет имени, - сказала она. Больше не проститутка, не медиум и не Крита Кано - про-сто она.

- О'кей. Ты больше не Крита, - проговорил я, протирая пальцами глаза. - Поздравляю. Теперь перед нами новый че-ловек. Но как же без имени? Надо же как-то к тебе обращать-ся. Вот ты стоишь спиной, например. Как тебя окликнуть?

Девушка, которая до вчерашнего вечера оставалась Критой Кано, пожала плечами.

366

- Не знаю. Наверное, надо подыскать какое-то новое имя. Когда-то давно у меня настоящее имя было. А когда стала про-ституткой, мне дали рабочее прозвище - произносить его больше не хочу! Потом я бросила это занятие, и Мальта для моих спиритических упражнений придумала 'Криту Кано'. Но теперь со всем этим покончено, я - другой человек, и имя мне нужно абсолютно новое. Вам ничего в голову не прихо-дит, Окада-сан? Какое-нибудь имя? И чтобы мне подходило?

Я немного подумал, но так и не придумал ничего толкового.

- Мне кажется, ты сама должна выбирать. Ты же теперь человек новый, самостоятельный. Так лучше, наверное. А дол-го будешь думать - ничего страшного.

- Но как я выберу подходящее имя? Это же трудно.

- Конечно, нелегко, понятное дело. Ведь имя иногда все выражает, - сказал я. - А может, и мне вместе с тобой взять и отказаться от своего имени? Ничего идея, а?

Поднявшись с постели, сестра Мальты Кано протянула руку и кончиками пальцев дотронулась до моей правой щеки, где по-прежнему красовалось родимое пятно с ладошку младенца.

- Погодите, Окада-сан! Если вы останетесь без имени, как же я буду вас называть?

- Заводной Птицей, - ответил я. Что ж, по крайней мере у меня хоть новое имя есть.

- Заводная Птица, - повторила девушка. Она словно по-весила это имя в воздухе и какое-то время рассматривала его. - Замечательное имя. А что это за птица?

- Такая птица на самом деле есть. Правда, я ее ни разу не видел и не знаю, как она выглядит. Только слышал, как кри-чит. Она садилась на ветку какого-нибудь дерева возле наше-го дома и... кр-р-р-ри-и-и... начинала заводить пружину на-шего мира. Не будь ее - в мире прекратилось бы всякое движение. Но про это никто не знает. Все люди думают, что мир приводит в движение какое-то более достойное и слож-ное устройство, огромный механизм. Однако они ошибаются. На самом деле это все Заводная Птица. Летает туда-сюда и подкручивает то тут, то там маленькие пружинки. Вот от них-то мир и движется. Пружинки - самые простые, вроде тех,

367

что вставляют в заводные игрушки. Но их вполне достаточно. И видит их только одна Заводная Птица.

- Заводная Птица, - еще раз повторила девушка. - Завод-ная Птица, которая заводит мир.

Я поднял голову и огляделся. Привычная, давно знакомая комната, где я спал уже года четыре или пять. Но сейчас она казалась мне какой-то пустой и очень просторной.

- К сожалению, я не знаю, где найти эти пружины. На что они похожи - тоже не знаю.

Она коснулась моего плеча и стала рисовать на нем малень-кие кружки.

Лежа на спине, я долго разглядывал небольшое пятно на потолке, по форме напоминавшее желудок. Как раз над моей подушкой. Раньше я его не замечал. С каких это пор оно здесь? Скорее всего, пятно уже было до того, как мы въехали в этот дом. Мы с Кумико спали, а оно, затаившись над кроватью, прямо над головой, таращилось на нас. И вот в одно прекрас-ное утро я вдруг это пятно обнаруживаю.

Девушка, которая прежде звалась Критой, была совсем рядом. Я чувствовал тепло ее дыхания, едва уловимый аромат ее тела. Она все еще чертила кружочки на моем плече. Мне захотелось протянуть руки и снова обнять ее, но я никак не мог понять, к месту это сейчас будет или нет. Верх и низ, право и лево - все так перепуталось. Я бросил ломать голову и стал дальше молча разглядывать потолок. Тогда сестра Мальты Кано наклонилась ко мне и тихонько поцеловала в правую щеку. Когда ее мягкие губы коснулись родимого пятна, это место будто онемело.

Закрыв глаза, я вслушивался в наполнявшие мир звуки. Где-то как заведенные ворковали голуби, изливая добро на все, что их окружало. Птицы славили приход летнего утра, опове-щая людей о начале нового дня. Но одного этого мало, думал я. Ведь кто-то еще должен заводить пружину.

- Заводная Птица! - заговорила бывшая Крита. - Мне кажется, когда-нибудь ты отыщешь эту пружину. Не размыкая век, я спросил:

- Интересно, вернется ли ко мне опять нормальная жизнь, если я и вправду доберусь до пружины и смогу ее завести?

368

Она чуть пожала плечами, и в ее глазах, как облачко в небе, проплыла неясная тень печали.

- Не знаю.

- И никто не знает, - сказал я.

Как говорил лейтенант Мамия, есть на свете вещи, о кото-рых лучше не знать.

Сестре Мальты Кано захотелось в косметический салон. У нее не было ни иены, поскольку она явилась ко мне абсолютно голая, и я дал ей денег. Надев блузку Кумико, ее юбку и санда-лии, она отправилась в салон недалеко от станции. Кумико тоже всегда туда ходила.

Когда она ушла, я пропылесосил пол (давненько я этим не занимался), загрузил в стиральную машину накопившееся бе-лье. Потом выдвинул из своего стола все ящики и вывалил их содержимое в картонную коробку. Захотелось разобраться, оставить нужное, а остальное сжечь, но почти ничего ценного в бумагах не оказалось. Так, всякая ерунда: старые дневники; письма, на которые я давно собирался ответить, но так и не ответил; записные книжки с подробным перечнем всяких дел; книжка с адресами людей, с которыми меня сводила судьба; выцветшие газетные и журнальные вырезки; просроченный пропуск в бассейн; инструкция и гарантия к магнитофону; пол-дюжины до конца не исписанных шариковых ручек и каранда-шей; чьи-то телефоны, записанные на листочках (вспомнить, кому они принадлежали, было уже невозможно). Я приговорил к сожжению, отправив в коробку, все хранившиеся в ящиках старые письма. Из них почти половина - письма Кумико, До свадьбы мы много переписывались. Конверты были надписа-ны ее обычным, мелким и аккуратным почерком. За семь лет он почти не изменился. Даже чернила были того же цвета.

С коробкой в руках я вышел в сад, плеснул на нее поболь-ше растительного масла и поднес спичку. Коробка сразу заня-лась, но ждать, пока все сгорит, пришлось дольше, чем я ду-мал. День был безветренный, и белый дым поднимался от земли столбом прямо в утреннее небо, напоминая выросшее

369

до облаков гигантское дерево из сказки про Джека и бобовое дерево. Быть может, там, высоко-высоко, если вскарабкаться по тому дереву, соединилось и счастливо живет мое прошлое? Взмокнув от пота, я присел на камень и долго смотрел на дым. После обеда, обещали, еще хуже будет. Ну и жарища с утра... Напитавшаяся потом майка прилипала к телу. В каком-то ста-ром русском романе письма жгли зимним вечером, в печке. Но чтобы летом, поутру, в саду, да еще поливая растительным маслом, - такого не было. Но в нашей суровой действитель-ности человек с утра пораньше запросто может, весь в поту, жечь письма. Бывает, выбора не остается, и ждать зимы нельзя. Костер прогорал, я принес в ведре воды и залил огонь, а оставшийся пепел растер ногой.

Покончив с этим делом, я пошел в комнату Кумико, чтобы разобраться и с ее столом. С того дня как она ушла из дома, я туда не заглядывал. Казалось как-то неприлично. Но Кумико сама сказала, что больше не вернется, так что, наверное, будет не в претензии, если я загляну в ее ящики.

В столе почти ничего не было - перед тем как уйти, она сама все повыбрасывала. Какая-то мелочь: новая почтовая бумага и конверты, коробочка скрепок, ножницы, штук шесть шариковых ручек и карандашей. Заранее навела порядок, что-бы можно было сбежать в любое время. В столе не осталось ничего, что напоминало о существовании Кумико.

А что она сделала с моими письмами? Их должно быть при-мерно столько же, сколько было ее писем у меня. Должна она где-то их хранить... Однако и писем нигде не было.

Затем я направился в ванную и побросал в коробку из-под каких-то сладостей всю косметику - губную помаду, очища-ющий крем, духи, средство для укрепления волос, карандаш для бровей, прокладки, лосьон и другие штуки, о назначении которых я понятия не имел. Впрочем, набралось этого добра не так уж много. Кумико особо не увлекалась косметикой. Ее зубную щетку, нитку для чистки зубов я выбросил. Шапочку для душа - тоже.

От всего этого я почему-то совсем выбился из сил; сел на стул в кухне, выпил стакан воды. Из вещей Кумико в доме

370

осталась небольшая полка с книгами и одежда. Книжки мож-но сдать в магазин, который торгует этим добром. А одежда? Кумико пишет, что я могу 'поступить с ней соответствующим образом'. Больше носить эти вещи она не собирается. Напи-сала бы конкретно, что сие означает: 'соответствующим обра-зом'. Отнести в 'секонд-хэнд'? Сложить все в пакет и выбро-сить в мусор? Отдать кому-нибудь? Пожертвовать Армии спасения? Ни один из этих способов, как мне казалось, 'не со-ответствовал'. Ну да ладно. Торопиться некуда. Пусть вещи пока полежат. Может, Крита (точнее, бывшая Крита) будет носить. Или вдруг Кумико передумает и явится за ними. Быть такого не может? Не знаю. Кто это может утверждать? Никто не знает, что будет завтра, не говоря уже про послезавтра. Да что там: что сегодня вечером будет - и то никто понятия не имеет.

Бывшая Крита вернулась из салона красоты незадолго до полудня. Увидев ее новую прическу, я изумился. Коротко по-стриженные волосы - сантиметра три-четыре в длину, не больше - были намазаны гелем и аккуратно уложены. Кос-метику с лица она смыла, и сначала я ее даже не узнал. Во всяком случае, Жаклин Кеннеди она уже не напоминала.

- Так тебе лучше - естественней и моложе. Совсем другой человек, - похвалил я ее прическу.

- Действительно другой, - улыбнулась она. Я предложил вместе пообедать, но она покачала головой и заявила, что у нее много дел, которыми нужно заняться.

- Окада-сан... Заводная Птица, - продолжала девушка. - Вот я и сделала первый шаг как новый человек. Теперь мне надо сначала пойти домой и спокойно все обсудить с сестрой. Потом начну готовиться к поездке на Крит. Нужно получить паспорт, купить билеты на самолет, вещи собрать. У меня со-всем нет опыта в таких делах. Не знаю, как побыстрее все это сделать. Я ведь раньше никогда никуда не ездила, из Токио даже не выезжала.

- Ты по-прежнему хочешь, чтобы я с тобой поехал? - по-интересоватся я.

- Конечно. Так будет лучше всего - и мне, и вам. Поду-майте хорошенько, Окада-сан. Это очень важно.

- Хорошо. Подумаю.

371

Бывшая Крита Кано ушла, а я переоделся в чистую тенниску и брюки. Надел солнечные очки, чтобы родимое пятно не так бросалось в глаза. Прошагав под палящим солнцем до стан-ции, добрался на электричке - в вагоне после обеда было сво-бодно - до Синдзюку. Купил в книжной 'Кинокунии' двух-томный путеводитель по Греции, а в 'Исзтане'* на распрода-же - небольшой чемодан и решил с этими покупками зайти пообедать в ближайший ресторанчик. Официантка мне со-всем не обрадовалась - она была явно не в духе. Я знал, ко-нечно, что официантки всякие бывают, но такую мегеру ви-дел впервые. Ей было совершенно наплевать и на мою персо-ну, и на мой заказ. Пока я просматривал меню, соображая, что бы такое съесть, она глазела на пятно у меня на лице с таким видом, точно вытащила у гадальщика несчастливое предсказание. Я чувствовал ее взгляд у себя на щеке. Вместо маленькой бутылки пива через несколько минут она принесла большую. От претензий я воздержался. Пиво с пеной, холод-ное - и на том спасибо. Много - выпей половину, а осталь-ное оставь, никто ж не заставляет.

Потягивая пиво в ожидании заказа, я взялся за путеводи-тель. Из всех греческих островов Крит ближе всего к Африке, имеет вытянутую форму. Железных дорог на острове нет, и туристы передвигаются в основном на автобусах. Самый боль-шой город - Ираклион, недалеко от него - развалины зна-менитого дворца кносских правителей с лабиринтом. Главная отрасль хозяйства - выращивание оливковых деревьев, вина тоже знамениты. На острове сильные ветры, поэтому много ветряных мельниц. По политическим причинам Крит освобо-дился от турок позже других греческих территорий, из-за это-го обычаи и традиции на острове немного отличаются от ос-тальной Греции. Народ на Крите живет серьезный, и во время Второй мировой войны немцы столкнулись там с ожесточен-ным сопротивлением. На Крите происходит действие романа

* Названия магазинов в Токио.

372

Казандзакиса 'Грек Зорба'. Вот что удалось вычитать про Крит из путеводителя. А как там люди живут, я почти ничего не уз-нал. Хотя с путеводителя что возьмешь? Это книжка для лю-дей временных, проезжих, а не для тех, кто собирается посе-литься надолго.

Я попробовал вообразить, как мы будем жить в Греции вдво-ем с бывшей Критой Кано. Что это будет за жизнь? Какое бу-дет жилье? Какая еда? Вот просыпаемся утром - и что делать? О чем целый день говорить? Сколько месяцев, а может, и лет это будет продолжаться? Обо всем этом у меня не было ни малейшего представления.

Однако так или иначе, а я действительно могу взять и уехать на Крит. Устроиться там и жить с бывшей Критой. Я посмот-рел сначала на лежащие на столе книжки путеводителя, потом на новенький чемодан у себя в ногах. Вот конкретное матери-альное воплощение того, что такая возможность у меня есть. Чтобы возможность приобрела видимую глазу форму, я и ку-пил этот путеводитель и чемодан. И чем больше я на них смот-рел, тем заманчивей казалась такая возможность. Бросить все и уехать с одним чемоданом! Это же так просто.

Что удерживает меня в Японии? Сидеть безвылазно дома и ждать, когда вернется Кумико? Ну нет! Кумико уже не вернет-ся. Она ясно написала: не жди и не ищи. Конечно, у меня есть полное право сидеть и ждать, но я от этого только зачахну. Одиночество, тоска, бессилие будут одолевать все сильнее. Дело в том, что никому я здесь не нужен.

Значит, надо, наверное, ехать на Крит. С сестрой Мальты Кано. Как она говорит, так будет лучше всего - и ей, и мне. Я снова посмотрел на стоявший рядом чемодан и попытался представить, как мы с ней сходим с самолета в аэропорту Ираклион. Как тихо живем в какой-нибудь деревушке, едим рыбу, купаемся в лазурно-голубом море. Но пока эти похожие на открытки волшебные картинки рисовались в голове, грудь постепенно наполняло нечто, напоминавшее плотное, густое облако. Шагая по Синдзюку, запруженному спешившим за покупками народом, я чувствовал, как становится все труднее дышать, будто в гортань что-то попало. Я еле волочил ноги.

373

Выйдя из ресторана, я плелся по какой-то улице и задел чемоданом по ноге парню, быстро шагавшему навстречу. Он был высокий, в серой майке и бейсбольной кепке, в ушах - наушники от 'уокмана'. Я пробормотал 'извините', а парень, ни слова не сказав, поправил на голове кепку, выбросил впе-ред руку и без всяких колебаний заехал мне кулаком в грудь. Никак не ожидая такой реакции, я пошатнулся и упал, уда-рившись головой о стену. Парень же, убедившись, что я сва-лился на землю, с бесстрастным видом удалился. В первый миг я хотел было кинуться за ним, но передумал. Чего уж теперь дергаться... Поднявшись на ноги, вздохнул, отряхнул брюки, взял чемодан. Кто-то поднял и сунул мне в руку упавшие на землю книжки. Оказалось - старушка в круглой шляпе почти без полей. Очень чудная на ней была шляпка. Вручая мне книжки, она, ничего не говоря, слегка покачала головой. Гля-дя на ее шляпу и полное сочувствия лицо, я вдруг непонятно почему вспомнил про Заводную Птицу. Заводную Птицу, что живет где-то в лесной чаще.

Голова хоть и болела немного, но я ее не разбил, отделался небольшой шишкой на затылке. Нечего здесь больше делать. Надо быстрее ехать домой. Возвращаться на нашу тихую до-рожку.

Чтобы восстановить душевное равновесие, я купил в киос-ке на вокзале газету и лимонные леденцы. Достав из кармана кошелек и расплатившись, с газетой под мышкой двинулся к платформе и услышал за спиной громкий женский голос:

- Эй, парень! Ты, длинный, с пятном на лице! Это была продавщица из киоска. 'Что еще ей надо?' - по-думал я и повернул обратно.

- Сдачу забыл! - сказала она и протянула мне сдачу с ты-сячи иен. Поблагодарив, я взял деньги.

- Извини, что я про пятно сказала. Не знала, как тебя по-звать, вот и выскочило.

Слабо улыбнувшись, я покачал головой: не бери, мол, в го-лову.

Продавщица посмотрела на меня.

- Чего это ты так вспотел, а? Тебе что, плохо?

374

- Жарко. Шел вот и вспотел. Все в порядке. Спасибо, - сказал я.

В электричке я раскрыл газету. До сих пор как-то не прихо-дило в голову, а ведь и в самом деле - сколько времени я уже газет в руках не держал! Дома газет мы не получали. Кумико, когда было настроение, по пути на работу покупала утренние выпуски в станционном киоске и приносила домой для меня. На следующее утро я брался за вчерашние новости и прочи-тывал колонки с объявлениями о найме на работу. Но Кумико ушла, и некому стало приносить газеты.

Ничего интересного в номере я не нашел. Просмотрел весь - от первой до последней страницы. Пусто, ничего за-служивающего внимания. Свернув газету, я стал по очереди рассматривать развешанную по стенам вагона рекламу ежене-дельников, и тут взгляд наткнулся на надпись - НОБОРУ ВАТАЯ. Крупно набранный заголовок - 'Сенсация в полити-ческих кругах - Нобору Ватая баллотируется в депутаты'. Я дол-го не сводил глаз с этих иероглифов. НОБОРУ ВАТАЯ. Оказыва-ется, все серьезно. Он действительно хочет стать политиком. Одного этого, пожалуй, достаточно, чтобы уехать из Японии.

С пустым чемоданом в руках я сел на станции в автобус и доехал до дома. Он напомнил мне пустую, брошенную скорлу-пу, и все же, оказавшись в этих стенах, я вздохнул с облегчени-ем. Придя в себя, пошел в ванную принять душ. Там уже не осталось никаких следов присутствия Кумико - ни зубной щет-ки, ни шапочки для душа, ни косметики. Не сушились больше колготки и нижнее белье, не было ее фирменного шампуня.

Обтираясь полотенцем после душа, я подумал, что надо бы купить журнал со статьей про Нобору Ватая. Интересно, что там про него пишут? Хотя, покачал я головой, хочет быть по-литиком - пусть будет. Каждый на это право имеет. К тому же Кумико ушла, поэтому никаких отношений у нас с ним больше не будет, и что дальше с ним произойдет, меня не ка-сается. Так же как и он обо мне ничего знать не будет. Вот и чудесно. Так и должно было быть с самого начала.

Однако заголовок никак не шел из головы. После обеда я долго разбирался в ящиках, наводил порядок на кухне, но

375

сколько ни старался думать о другом или занять себя чем-то, все напрасно - перед глазами упорно всплывали крупные иероглифы на висевшем в вагоне рекламном листке: НОБОРУ ВАТАЯ. Ощущение было такое, точно за стеной, в соседней квартире, приглушенно звонит телефон. Никто не берет труб-ку, а он все звонит и звонит. Я пытался отогнать от себя этот звон, притвориться, что ничего не слышу. Бесполезно. В конце концов я сдался, пошел в ближайший магазин и купил журнал.

Устроившись на стуле в кухне, я стал читать, потягивая чай со льдом. Известный ученый-экономист и обозреватель Но-бору Ватая, говорилось в статье, серьезно собирается балло-тироваться в парламент на следующих выборах по округу N в префектуре Ниигата. Тут же была подробная биография Но-бору Ватая - где учился, что написал, сколько лет связан с массмедиа. Его дядя, Ёситака Ватая, депутат от того самого округа N в Ниигате, объявил, что по состоянию здоровья не будет больше участвовать в выборах. Многие считают, что если все пойдет как надо, его округ может достаться племяннику депутата, Нобору Ватая, тем более что других серьезных пре-емников, имеющих шансы на успех, не видно. А если так, пи-сал автор, прочность позиций в округе нынешнего депутата господина Ватая, а также известность и молодость Нобору Ватая практически обеспечивают последнему избрание в пар-ламент. 'Вероятность, что Нобору-сан выдвинет свою канди-датуру, составляет, пожалуй, порядка 95 процентов. Конкрет-ные условия еще будут оговариваться, но он сам, похоже, загорелся этой идеей и, наверное, не успокоится', - заявил про него какой-то 'местный авторитет'.

Еще в журнале была опубликована беседа с Нобору Ватая. Довольно длинная. Официально я пока не решил, буду вы-двигаться или нет, говорил он. Разговоры об этом действитель-но идут, но у меня свои соображения на этот счет. Это не тот случай, когда тебе предлагают, а ты в ответ берешь под козы-рек: 'Есть! Будет сделано'. Возможно, между тем, что я ищу в мире политики, и тем, что он может потребовать от меня, есть большая разница. Не нужно торопиться. Будем вести перего-воры, искать общий язык. Но уж если согласие будет достиг-

376

нуто и я в самом деле пойду на выборы, то стану добиваться победы во что бы то ни стало. Выберут - отсиживаться в пар-ламенте на задней скамье вместе с другими новичками не буду. Мне всего тридцать семь, и если я пойду в политику, времени у меня впереди еще очень много. Есть четкие планы на буду-щее, и я могу привлечь к ним людей. Далеко идущие планы. Есть долгосрочная стратегия, и я буду ею руководствоваться. Чтобы добиться цели, мне нужно пятнадцать лет. В XX веке я обязательно должен занять в политике такое место, с которого можно добиться, чтобы Япония осознала себя как государство, как нация. Вот моя первоочередная цель. Я хочу вытащить Япо-нию из нынешнего состояния, когда она стоит на политичес-ком распутье, и привести к единой политико-культурной моде-ли. Иными словами, речь идет о том, чтобы реструктурировать государственную систему. Покончить с лицемерием, утвердить логику и мораль. Нам нужны не расплывчатые словеса, не бес-смысленная риторика, а четко определенный образ, который можно продемонстрировать всем, потрогать руками. Прихо-дит время, когда мы должны с четкостью представить себе этот образ. От нынешних политиков как раз и требуется утвержде-ние такого народного, национального согласия. Наша тепереш-няя безыдейная политика - все равно что плывущая по тече-нию гигантская колышущаяся медуза. Идеалистические теории и метания меня не интересуют. Я просто говорю: 'Это надо сде-лать' - и значит, это действительно надо сделать, чего бы оно ни стоило. Для этого у меня есть реальная политическая про-грамма. О том, что она собой представляет, вы будете узнавать постепенно, по мере того как будет развиваться ситуация.

Автор относился к Нобору Ватая вполне доброжелательно. Компетентный политический и экономический обозреватель, человек с острым умом, отличающийся красноречием. Моло-дой, из известной семьи, подающий большие надежды поли-тик. Поэтому 'долгосрочная стратегия', о которой он гово-рит, - это не пустые мечты, а очень даже реальная вещь. Многие избиратели - за то, чтобы он участвовал в выборах. Впрочем, его округ относится к консервативным и кое-какие проблемы могут быть с тем, что он разводился и теперь живет

377

един, но молодость и способности Нобору Ватая с лихвой ком-пенсируют этот недостаток. Голоса женщин ему тоже обеспе-чены. В общем, 'кандидат лучше некуда', - слегка язвитель-но подытоживал журнал. 'Критикуемую господином Ватая "безыдейную политику" он, можно думать, использует, чтобы получить в наследство избирательный округ дяди и выставить свою кандидатуру на выборах. Благородные политические взгляды господина Ватая по-своему убедительны, однако толь-ко будущее позволит судить о том, насколько эффективными они окажутся в приложении к практической политической деятельности'.

Кончив читать, я швырнул журнал в стоявший на кухне ящик для мусора и начал складывать в чемодан одежду и другие вещи, которые собирался взять с собой на Крит. Я совершен-но не представлял, холодно ли там зимой. На карте Крит - совсем рядом с Африкой, но и в Африке в некоторых районах зимой довольно прохладно. Я положил в чемодан кожаную куртку, два джемпера, двое брюк. Две рубашки с длинным рукавом, три - с коротким. Твидовый пиджак. Майки и шор-ты. Носки и трусы. Кепку и солнечные очки. Плавки. Поло-тенце. Набор умывальных принадлежностей для путешествий. И все равно чемодан заполнился только наполовину. Я ума не мог приложить, что еще может мне понадобиться.

Удовлетворившись пока этим, я захлопнул крышку, и тут до меня, наконец, дошло, что я и вправду собираюсь уехать отсю-да. Из этого дома, из этой страны. Кинув в рот лимонную кара-мельку, я посмотрел на свой новенький чемодан и вспомнил, что Кумико ушла из дома даже без чемодана. В то ясное летнее утро с ней была только маленькая сумочка через плечо да блуз-ка с юбкой, которые она забрала в химчистке на станции. Вы-ходит, багаж у нее был еще меньше, чем у меня сейчас.

Потом я стал думать о медузах. 'Такая безыдейная полити-ка превратила эту страну в плывущую по течению гигантскую колышущуюся медузу', - вещал Нобору Ватая. Интересно, приходилось ли ему наблюдать настоящую медузу вблизи?

378

Скорее всего, нет. А мне приходилось. В том самом аквариу-ме, куда я зашел с Кумико против своей воли и где видел ме-дуз, собранных со всего света. Кумико переходила от одного аквариума с этими тварями к другому и, почти не проронив ни слова, как завороженная, следила за их спокойными, пла-стичными движениями. Хоть это было наше первое свидание, она, похоже, совсем забыла о моем существовании.

Каких только медуз там не было! Разных видов, форм и раз-меров. Кумико была от них без ума. После этого я даже пода-рил ей иллюстрированную энциклопедию медуз. Для Нобору Ватая это, наверное, новость, но у некоторых видов медуз, между прочим, имеются кости и мышцы. Они дышат кисло-родом и выбрасывают из себя продукты распада. У них есть молоки, икра. Медузы движутся, развернув свои зонтики и пошевеливая щупальцами, движения их красивы. Они вовсе не плывут, колыхаясь, бессмысленно по течению. Совсем не собираюсь их защищать, но у них тоже есть свои цели и жела-ния в жизни.

Вот так, господин Ватая! Хотите стать политиком - пожа-луйста, мне наплевать. Это ваше дело. Ничего не имею, про-тив. Одно только хочу сказать. Не надо оскорблять медуз не-точными метафорами.

Вечером, в десятом часу, вдруг затрещал телефон. Он звонил и звонил, а я все не брал трубку и смотрел на аппарат, зали-вавшийся трелями на столике. Кто бы это мог быть? Кому еще я понадобился?

И тут меня осенило. Это же моя телефонная знакомая. Не знаю, почему я так подумал, - но точно она. Из той загадоч-ной темной комнаты, где все еще плавает в воздухе густой, тяжелый аромат цветов, до сих пор витают ее сумасшедшие сексуальные порывы. 'Я тебе сделаю все, что захочешь. Даже от жены такого не дождешься'. Трубку я так и не снял. После десяти звонков телефон смолк, потом прозвонил еще двена-дцать раз. И стало тихо. Еще тише, чем до того, как он зазво-нил. Сердце громко стучало в груди. Уставившись, я долго

379

смотрел на кончики пальцев, представляя, как перекачивае-мая сердцем кровь постепенно приливает к ним. Потом за-крыл лицо руками и тяжело вздохнул.

Тишину комнаты нарушало лишь сухое тиканье часов. Я по-шел в спальню, уселся на пол и снова вперился в свой новый чемодан. На Крит? Извините, но я уезжаю на Крит. Утомила меня здешняя жизнь, да и имя - Тору Окада - слегка надое-ло. 'Мужчина, бывший Тору Окада, и женщина - та, кото-рую прежде звали Критой Кано, - решили отправиться на Крит', - попробовал было произнести я вслух. Однако к кому я, собственно, обращаюсь? Сам не пойму. Так к кому же? ' Тик-так, тик-так, тик-так - отбивали свой ритм часы. Ка-залось, они звучат в унисон с ударами моего сердца.

16. Единственная неприятность в доме Мэй Касахары Размышления о желеобразном источнике тепла

- Привет, Заводная Птица! - раздался женский голос. При-жав к уху трубку, я взглянул на часы. 16:00. Телефон поднял меня, всего в поту, с дивана, на котором я забылся коротким неприятным сном. Не оставляло ощущение, будто все время, пока я спал, на мне кто-то сидел. Этот неизвестный кто-то уселся на меня, дождавшись, когда я усну, а потом, за не-сколько мгновений до моего пробуждения, поднялся и уда-лился.

- Алло!- На том конце говорили тихо, почти шепотом. Звук, казалось, доходил до меня через слой разреженного воз-духа. - Это Мэй Касахара...

- Да-а? - протянул я, но губы еще плохо шевелились, и как у меня получилось это междометие - не знаю. Может, Мэй подумала, что я стону.

- Чем занимаешься? - поинтересовалась она.

- Ничем, - отозвался я и убрал трубку подальше ото рта, чтобы откашляться. - Ничем не занимаюсь. Спал.

- Я тебя разбудила, что ли?

- В общем, да. Но ничего страшного. Я просто задремал.

381

- Послушай, Заводная Птица! Ты не мог бы сейчас зайти ко мне? - спросила Мэй после небольшой заминки.

Я зажмурился. Перед глазами во мраке поплыли световые пятна разного цвета и разной формы.

- Хорошо.

- Я в саду загораю, так что заходи спокойно со двора.

- О'кей.

- Злишься на меня, Заводная Птица?

- Да я не знаю. Но так или эдак, все равно сейчас приду. Только приму душ и переоденусь. Мне с тобой поговорить надо.

Постояв немного под холодным душем, чтобы прийти в себя, я включил горячую воду, потом снова холодную. После этого проснулся окончательно, но от тяжести в теле так и не избавился. Вдруг начали дрожать ноги, и под душем несколь-ко раз пришлось хвататься за вешалку для полотенца или при-саживаться на край ванны. Устал, что ли, так? Намыливая шампунем голову, на которой еще оставалась шишка, я думал про того парня, что сбил меня с ног в Синдзюку. До меня ни-как не доходило, зачем он это сделал. Что толкает людей на такие вещи? Случилось это только вчера, а казалось - про-шла уже неделя или две.

Выйдя из ванны и вытершись полотенцем, я почистил зубы и посмотрел на себя в зеркало. Темно-синее пятно было на месте, на правой щеке, - ни темнее, ни бледнее. На белках - красная кровяная сетка, под глазами - черные круги. Щеки ввалились, волосы отросли. Прямо оживший свежий труп, только что выбравшийся из могилы.

Я переоделся в новую майку и шорты, надел кепку, солнеч-ные очки и вышел на дорожку. Жара еще не спала. Все живое вокруг- без исключения - изнывало в ожидании дождя, но на небе не было ни облачка. Все стихло, над дорожкой висела пелена неподвижного горячего воздуха. Вокруг, как всегда, - никого. В такую жару ни перед кем не хотелось светить своей жуткой физиономией.

Во дворе заброшенного дома статуя птицы, раскрыв клюв, по-прежнему сердито пялилась в небо. Мне показалось, она

382

еще больше потемнела от грязи и облезла. Взгляд ее почему-то стал напряженнее, точно наткнулся в небе на какую-то со-вершенно необыкновенную мрачную картину. Будь ее воля, птица отвела бы от нее глаза, но это было не в ее силах - глаза были прикованы к одной точке, и птице ничего не оставалось, как смотреть туда. Взявший статую в кольцо высоченный бу-рьян стоял не шелохнувшись, как хор в древнегреческой тра-гедии, который, затаив дыхание, ожидает появления оракула. Телевизионная антенна на крыше безучастно тянула свои се-ребристые щупальца в повисшее над землей удушливое пекло. Все иссыхало и изнемогало под палящим летним зноем.

Посмотрев по сторонам, я прошел во двор к Мэй Касахаре. Она расположилась на самом солнцепеке, предпочтя его про-хладе в тени дуба. Девчонка лежала на спине в шезлонге в не-мыслимо узеньком шоколадном бикини. Лишь скрепленные шнурочками крошечные полоски материи - и больше ниче-го. 'Разве может человек в таком плавать?' - засомневался я. На Мэй были те же солнечные очки, что во время нашей пер-вой встречи, лицо покрывали крупные капли пота. Под шез-лонгом лежали большое белое полотенце, лосьон для загара и несколько журналов. Тут же валялись две пустые банки из-под 'спрайта', одну из них она приспособила под пепельни-цу. На траве я заметил пластиковый поливочный шланг: кто-то пользовался им, да так, не свернув, и бросил.

Когда я подошел ближе, Мэй Касахара встала, протянула руку и выключила радио. С тех пор как мы виделись в после-дний раз, она потемнела еще сильней. Великолепный ровный загар покрывал все тело - от мочек ушей до кончиков паль-цев на ногах. Похоже, девчонка только и делает, что каждый день печется на солнце. Пока я сидел в колодце, тоже, навер-ное, этим занималась. Я огляделся - вокруг почти ничего не изменилось: та же большая ухоженная лужайка, пруд, в кото-ром по-прежнему нет воды и от одного вида которого пересы-хает в горле.

Усевшись возле Мэй в шезлонг, я вытащил из кармана ли-монные леденцы. От жары они растаяли и прилипли к бумаж-ной обертке.

383

Мэй какое-то время молча смотрела на меня и, наконец, сказала:

- Что это у тебя с лицом, Заводная Птица? Это что - ро-димое пятно?

- Наверное. А впрочем, я и сам не знаю. Как-то незаметно появилось...

Мэй привстала и опять внимательно взглянула мне в глаза. Смахнула капельки пота над верхней губой, поправила съе-хавшие с переносицы очки. Теперь ее глаз за темными стекла-ми почти не было видно.

- Как - не знаешь? Совсем?

- Совсем.

- Совсем?

- Вылез из колодца, потом посмотрел в зеркало, а око уже тут. Вот и все.

- Болит?

- Не болит, не чешется. Но какое-то теплое.

- К врачу ходил? Я покачал головой.

- Боюсь, без толку.

- Может, и так, - сказала Мэй. - Я тоже врачей терпеть не могу.

Я снял кепку и солнечные очки, промокнул платком пот на лбу. Моя серая майка потемнела под мышками от пота.

- Ничего у тебя бикини, - сказал я.

- Спасибо.

- Как будто из кусочков собирали. Использовали ограни-ченный ресурс по максимуму.

- Когда никого нет, я лифчик всегда снимаю.

- Пожалуйста.

- Прикрывать-то особенно нечего, - сказала она, словно извиняясь.

Грудь у нее под лифчиком в самом деле оказалась еще ма-ленькой и неразвитой.

- Ты в этом когда-нибудь плавала?

- Никогда. Я плавать совсем не умею. А ты, Заводная Птица?

- Умею.

- Сколько проплывешь?

384

Я перевернул языком леденец во рту.

- Сколько хочешь.

- Десять километров сможешь?

- Может, и смогу. - Я вообразил, как плаваю на Крите в море. 'Чистейший белый песок и море, густого, как виноград-ное вино, цвета', - было написано в путеводителе. Я все пы-тался представить, какое оно - море, густого, как виноградное вино, цвета. Неплохое, наверное. Я снова отер пот с лица.

- Дома никого?

- Мои укатили вчера на дачу, на Идзу*. Конец недели - все купаться уехали. Все - это родители и младший брат.

- А ты?

Мэй чуть пожала плечами. Потом вытянула из складок пляжного полотенца пачку 'Хоупа', спички и закурила.

- Ну и видок у тебя, Заводная Птица.

- Конечно. Посидишь в колодце в темноте несколько дней без еды и воды, вот и будет видок.

Мэй сняла очки и повернулась ко мне. Ссадина у нее под глазом еще не зажила.

- Злишься на меня, Заводная Птица? Скажи честно.

- Не знаю. У меня столько всяких забот- голову слома-ешь. Так что не до этого.

- А жена вернулась? Я покачал головой.

- Письмо прислала. Она больше не вернется. Раз Кумико пишет, что не вернется, - значит, так оно и есть.

- Если решила что-то - уже не перерешит?

- Нет.

- Бедный ты, бедный. - С этими словами Мэй поднялась с места и легонько коснулась рукой моего колена. - Бедная, бедная Заводная Птица. Может, ты не поверишь, но я правда хотела под конец вытащить тебя из колодца. Я просто хотела испугать тебя немножко, помучить. Напугать, чтобы ты за-кричал. Мне хотелось посмотреть, как ты выйдешь из себя и запаникуешь.

* Курортное место.

385

Я не знал, что на это сказать, и только кивнул.

- А ты поверил? Когда я сказала, что собираюсь тебя там уморить?

Я свернул обертку от леденца в шарик и покатал его в руках.

- Не знаю. Мне показалось и то, и другое: то ли ты всерьез говорила, то ли просто пугала. Когда сидишь в колодце и го-воришь с кем-то наверху, с голосом происходит что-то стран-ное: никак не уловишь тон речи. Но дело в конце концов не в том, что ты в самом деле имела в виду. У реальности как бы несколько слоев. Так что в той реальности ты, может, и вправду собиралась меня убить, а в этой - может, и нет. Все зависит от того, в какой реальности ты и в какой - я.

Я затолкал шарик от обертки в банку из-под 'спрайта'.

- Можно тебя попросить, Заводная Птица? - спросила Мэй, показывая на брошенный шланг. - Облей меня? Такая жарища! Мозги расплавятся, если не окатиться.

Встав с шезлонга, я поднял с травы синий пластиковый шланг. Он нагрелся на солнце и сделался мягким. Я повернул спрятавшийся в тени кустов кран и пустил воду. Нагретая в шланге вода была сначала почти как кипяток, но постепенно остывала, пока не потекла холодная. Тогда я направил шланг на вытянувшуюся на лужайке Мэй.

Крепко зажмурившись, она подставила тело под струю.

- Ух, классно! Какая холодная! Здорово! Давай и ты, За-водная Птица!

- Но я же не в плавках, - возразил было я, но при виде Мэй, которая, судя по всему, получала от этого душа настоя-щее удовольствие, стало ясно, что дальше терпеть эту жуткую жару невозможно. Сняв насквозь промокшую от пота майку, я нагнулся и начал поливать себе на голову, потом проглотил попавшую в рот влагу. Она оказалась холодной и вкусной.

- Эй! Это не водопроводная вода?

- Нет, конечно. Насос из-под земли качает. Холодная, классная, скажи? И пить можно. Недавно приходил дядька из департамента здравоохранения и проверял. Сказал, что все в норме. Говорят, в Токио сейчас не найдешь такую чистую воду. Тот мужик даже удивился. Но мы ее все-таки не пьем. Боим-

386

ся. Тут столько домов понастроено, что в нее может попасть, никто не знает.

- Тут что-то не так, тебе не кажется? У Мияваки в колодце сухо, как в пустыне, а у вас полно свежей воды. Всего-то и надо - через узенькую дорожку перейти. Почему же тогда та-кая разница?

- Почему, действительно? - сказала Мэй, наклонив голо-ву. - А может, грунтовые воды как-то по-другому проходят. Изменилось что-нибудь, вот у них колодец и высох, а у нас - нет. Хотя я точно не знаю.

- А у вас дома ничего плохого не случалось? - спросил я. Мэй нахмурилась и покачала головой.

- Последние десять лет плохое у нас тут одно - скука смерт-ная.

Вытершись полотенцем после такого душа, она предложила выпить пива. Я не стал отказываться. Мэй принесла из дома две банки холодного 'Хайнекена' и открыла одну; я взял другую.

- Что ты теперь собираешься делать, Заводная Птица?

- Пока не решил. Скорее всего, уеду отсюда. Может, даже из Японии уеду.

- И куда же ты собрался из Японии?

- На Крит.

- На Крит? Из-за твоей Криты... как ее там?

- Отчасти.

Мэй на минуту задумалась.

- И из колодца тебя эта самая Крита вытащила?

- Крита Кано, - проговорил я. - Да, она.

- У тебя много друзей, Заводная Птица?

- Не сказал бы. Я, как бы это выразиться, известен тем, что друзей у меня мало.

- А как эта Крита Кано узнала, что ты сидишь в колодце? Ты ведь никому не говорил, что туда полезешь. Как же она догадалась, где ты?

- Не знаю, - сказал я. - Просто не представляю.

- И все-таки едешь на Крит?

- Я еще точно не решил. Просто возможен такой вариант - вот и все.

387

Мэй достала сигарету и закурила, потом потрогала кончи-ком мизинца ссадину под глазом.

- Знаешь, Заводная Птица! Я тут загорала почти все время, что ты отсиживался в колодце. Глядела во двор заброшенного дома, жарилась на солнце и думала про тебя - как ты сидишь там, внизу. Как тебя в кромешном мраке донимает голод, как по чуть-чуть, по маленькому шажку, смерть к тебе подбирает-ся. Только я одна знала, что ты там и не можешь вылезти. Я ду-мала об этом и необычайно четко представляла, что ты чув-ствуешь... боль, растерянность, страх. Понимаешь? Казалось, из-за этого я совсем рядом с тобой. Не хотела я, чтобы ты умер, честное слово! Но мне хотелось продвинуться еще дальше - до того момента, когда ты повиснешь на ниточке, потеряешь почву под ногами, одуреешь от страха так, что не выдержишь. Думала, так будет лучше и для меня, и для тебя.

- А мне вот что кажется. Дошла бы ты до этой грани - и тут подумала: а может, шагнуть еще, до самого конца? Вдруг это гораздо проще, чем кажется? Еще чуть-чуть, а там... оста-нется только последний толчок. А потом говорила бы себе: и в самом деле так лучше - и для меня, и для него, - сказал я и глотнул пива.

Слушая меня, Мэй в задумчивости кусала губы.

- Может, ты и прав, - вымолвила она наконец. - Никто этого не знает. Даже я.

Я допил пиво и поднялся. Нацепил на нос очки, натянул через голову мокрую майку.

- Спасибо за пиво.

- Заводная Птица! Этой ночью, как все уехали на дачу, я лазила в тот колодец. Просидела там часов пять или шесть.

- Значит, это ты веревочную лестницу унесла?

- Я, - ответила Мэй, насупившись.

Я взглянул на поросший травой двор. Над впитавшей воду землей парили струйки раскаленного воздуха. Мэй потушила сигарету и опустила окурок в банку от 'спрайта'.

- Первые два-три часа я ничего особенного не чувствова-ла. Конечно, немножко не по себе было одной, в полной тем-ноте, но я не испугалась. Есть девицы, которые чуть что -

388

начинают орать от страха. Я не такая дурочка. Дело не просто в темноте. Ты там несколько дней просидел и знаешь, что бо-яться там нечего. Но прошло несколько часов, и я все меньше понимала, кто я есть на самом деле и что со мной происходит. Я сидела тихо в темноте и чувствовала, как внутри меня что-то растет, становится больше и больше. Эта штука так быстро разрасталась в моем теле, что, казалось, разорвет меня в конце концов на мелкие куски. Бывает, дерево растет-растет в горш-ке и вдруг - бах! - горшок лопается, корни его раскалывают. Пока я лежала на солнце, эта дрянь тихо сидела внутри, а в темноте будто насосалась каких-то особых питательных ве-ществ и стала расти со страшной силой. Я пыталась остано-вить ее... Бесполезно, ничего не получалось... И мне стало жутко. Так жутко мне еще никогда не было. Этот белый желе-образный сальный комок, забравшийся в мое тело, собирался сожрать меня изнутри. А сначала эта слизь была совсем ма-ленькая, Заводная Птица.

Мэй немного помолчала, глядя на свои руки, будто вспо-минала ту ночь.

- Я правда - так испугалась. Вот что ты должен был по-чувствовать. Вот чего я хотела. Чтобы ты слышал, как эта тварь вгрызается в тебя.

Я опустился в шезлонг и посмотрел на ее тело, едва при-крытое узкими полосками бикини. В шестнадцать она выгля-дела как тринадцатилетняя девчонка с неразвитыми бедрами и грудью. Тело Мэй напомнило мне рисунки, в которых ре-альность передается поразительно точно минимальным коли-чеством линий. Но в то же время в ее облике чудилось что-то старушечье.

- У тебя никогда не было чувства, будто тебя обесчести-ли? - вдруг ни с того ни с сего спросил я.

- Это как понимать? - Она, прищурившись, взглянула на меня. - В физическом смысле? Ты имеешь в виду - изнаси-ловали?

- В физическом. Или в психическом. Все равно. Опустив глаза, Мэй оглядела себя, потом опять перевела глаза на меня.

389

- В физическом смысле ничего такого не было. Я еще де-вушка, между прочим. Подпускаю одного парня, даю потро-гать. - Она показала пальцем на грудь. - Но только через

одежду. Я молча кивнул.

- А в психическом... Даже не знаю. Не представляю, что это значит.

- Я, в общем, тоже. Просто хочу знать, чувствовала ты что-нибудь такое или нет. Если нет - значит, с тобой не было ни-чего.

- А почему ты об этом спрашиваешь?

- Потому что кое-кто из моих знакомых испытывал такое. И в результате возникали серьезные проблемы. Вот что я хочу у тебя еще спросить: почему ты все время думаешь о смерти?

Она сунула в рот сигарету, ловко, одной рукой, чиркнула спичкой. Надела очки.

- А ты разве о смерти не думаешь, Заводная Птица?

- Думаю, конечно. Но не все время. Только иногда. Как все обыкновенные люди.

- Я вот что думаю, Заводная Птица, - сказала Мэй. - Все люди появляются на свет непохожими друг на друга, и это от-личие сидит у них где-то в самой глубине. Оно управляет каж-дым человеком, излучает изнутри тепло. И у меня это есть, как у всех. Но бывает, оно идет вразнос - то разбухает во мне, то сдувается, дрожь какая-то подымается. Хочется кому-нибудь передать, что чувствуешь, но никто не понимает. Наверное, я толком объяснить не могу, но ведь никто как следует и слу-шать не хочет. Только прикидываются, что слушают, а на са-мом деле - ни фига подобного. Я иногда страшно бешусь от этого и прямо с катушек слетаю.

- Как это - с катушек?

- Ну, к примеру, из колодца тебе не даю вылезти или, сидя сзади на мотике, на ходу закрываю парню глаза.

С этими словами Мэй потрогала ссадину возле глаза.

- Это тогда ты на мотоцикле разбилась? Она подозрительно взглянула на меня, будто не расслыша-ла вопроса. Хотя уверен - до нее дошло каждое мое слово.

390

Выражения ее глаз за темными стеклами очков я разобрать не сумел, однако по лицу Мэй разлилось какое-то безразличие. Напомнило масло, растекающееся по ровной глади воды.

- И что стало с тем парнем?

Не выпуская сигарету изо рта, Мэй смотрела на меня. Вер-нее, на мое родимое пятно.

- Я должна отвечать на этот вопрос?

- Не хочешь - не надо. Сама же завела этот разговор. Но раз не хочешь говорить - не говори.

Мэй молчала, точно никак не могла решить, что делать даль-ше. Глубоко затянулась, наполнив дымом легкие, и медленно выдохнула. Затем вялым движением сняла очки и, крепко за-жмурившись, повернула лицо к солнцу. Я посмотрел на нее, и мне показалось, что время постепенно замедляет свой ход. 'Точно завод кончается', - подумал я.

- Он умер, - наконец сказала она бесцветным голосом, словно смирившись с чем-то.

- Умер?

Мэй стряхнула на землю пепел. Подняла полотенце и не-сколько раз провела им по лицу, вытирая пот. Потом, будто вспомнив о важном деле, стала быстро объяснять деловым тоном.

- Мы гнали на приличной скорости. Это случилось неда-леко от Эносимы.

Я безмолвно смотрел на нее. Она держала с двух сторон за кончики свое белое пляжное полотенце и прижимала его к щекам. От зажатой между пальцами сигареты вился белый дымок. Ветра не было, и он поднимался прямо вверх, как дым от миниатюрного сигнального костра. Мэй, похоже, никак не могла решить, что ей делать дальше - плакать или смеяться. Во всяком случае, мне так показалось. Она долго балансиро-вала на этой едва различимой грани, с трудом удерживаясь на ней, пока все-таки не справилась с собой. Вернув лицу пре-жнее выражение, положила полотенце на землю, затянулась сигаретой. Было уже почти пять, но жара ничуть не спадала.

- Я убила его. Конечно, я не думала этого делать, просто хотелось подойти поближе к той самой грани. Мы и до того

391

раза все время так гоняли. Это такая игра. На полном ходу я сзади закрывала ему глаза, за бока щекотала... И ничего не было. До того самого дня... Мэй подняла на меня глаза.

- Нет, Заводная Птица. Я не чувствую, что меня кто-то обесчестил. Я только хотела подобраться поближе к этой лип-кой гадине. Выманить ее, вытащить как-нибудь наружу и раз-давить в лепешку. А чтобы вытянуть ее на свет божий, надо правда дойти до самой грани. Иначе ничего не получится. Здесь нужна вкусная приманка. - Она медленно покачала головой. - Не думаю, что меня обесчестил кто-то. Но ведь я и не спаслась. Сейчас никто не может меня спасти. Мир ка-жется совершенно пустым, Заводная Птица. Все вокруг ка-кое-то фальшивое. Настоящее - только эта тварь, что во мне засела.

Мэй долго сидела, вдыхая воздух маленькими равномерны-ми глотками. Вокруг не было слышно ни звука - ни птиц, ни цикад. Во дворе повисла гробовая тишина. Мир и впрямь буд-то вымер.

Точно вдруг что-то вспомнив, она повернулась ко мне. Ее лицо лишилось всякого выражения - с него будто смыли все краски.

- А ты спал с этой Критой Кано? Я кивнул.

- Ты будешь мне писать с Крита? - спросила она.

- Буду. Если поеду. Я еще окончательно не решил.

- Но ведь собираешься?

- Наверное, все-таки поеду.

- Иди сюда, Заводная Птица! - позвала Мэй, приподняв-шись в шезлонге.

Я встал и подошел к ней.

- Сядь сюда. Повиновавшись, я сел рядом.

- Дай я на тебя посмотрю.

Какое-то время она пристально глядела на меня, потом по-ложила одну руку на мое колено, а ладонью другой прикосну-лась к отметине на щеке.

392

- Бедная Заводная Птица, - проговорила Мэй почти ше-потом. - Ну и достанется тебе. Ты и знать ничего не будешь, и сделать ничего не сможешь. Так вдруг, ни с того ни с сего, над полем проливается дождь. А теперь закрой глаза, Завод-ная Птица. Крепко-крепко закрой. Так, будто тебе их клеем намазали.

Я крепко зажмурился.

Мэй Касахара коснулась губами моего родимого пятна. Губы у нее были тонкие и маленькие - не губы, а хорошо выпол-ненная имитация. Провела по пятну языком, медленно обли-зав каждый миллиметр кожи. Рука девушки по-прежнему ле-жала у меня на колене. Ощущение от ее влажного теплого прикосновения пришло из неведомой дали, из самых дальних мест, лежащих за самыми далекими на свете полями. Взяв меня за руку, она приложила ее к ссадине у глаза. Я легонько погла-дил сантиметровый шрам, и движение ее души, дрогнув еле заметно, передалось мне через кончики пальцев, словно про-ся о чем-то. Кто-то, наверное, должен обнять эту девчонку, крепко прижать к себе. Не я, а кто-то другой. Тот, кто может ей дать что-то.

- Заводная Птица, напиши мне, если поедешь на Крит. Я люблю длинные-предлинные письма. Только никто мне не пишет.

- Напишу, - сказал я.

17. Самое простое дело Утонченная месть Что оказалось в чехле от гитары

На следующее утро я пошел и сфотографировался на паспорт. Когда я уселся в студии на стул, фотограф долго профессио-нальным взглядом ощупывал мою физиономию, а потом, ни слова не сказав, удалился и принес пудру, которой замазал пятно у меня на правой щеке. Потом отошел назад и тщатель-но отрегулировал освещение - яркость и угол падения лучей, чтобы пятно не бросалось в глаза. Глядя в объектив, я по ука-занию фотографа изобразил на лице подобие слабой улыбки. 'Приходите послезавтра, днем будет готово', - сказал фото-граф. Вернувшись домой, я позвонил дяде и сообщил, что через несколько недель, возможно, съеду из его дома. Изви-нился, что все так неожиданно получилось, и рассказал, что Кумико, не предупредив, ушла от меня. Прислала письмо, пишет - больше не вернется, а я хочу на время уехать отсюда. На сколько? Пока не знаю. Дядя, выслушав мои объяснения, погрузился в молчание. Казалось, он что-то обдумывал.

394

- А я до сих пор думал, что у вас с Кумико все хорошо, - наконец сказал он со вздохом.

- По правде говоря, я тоже так думал, - признался я.

- Можешь не говорить, если не хочешь, но должна же быть какая-то причина. Что она вдруг ушла?

- Любовника, похоже, завела.

- Ты догадывался?

- Не то чтобы догадывался. Она сама мне написала. В письме.

- Ну, дела! - сказал дядя. - Но теперь уж, верно, ничего не поделаешь.

- Похоже на то. Дядя снова вздохнул.

- Да все нормально, - бодро утешил я его. - Просто мне захотелось уехать ненадолго. Сменить обстановку, настроение и заодно подумать не спеша, как дальше жить.

- И куда же ты собираешься?

- Скорее всего, в Грецию. У меня там приятель живет, дав-но приглашает в гости, - соврал я, и от этого стало еще тош-нее. Но ведь как ни крути, все равно сейчас дяде всего не рас-скажешь, не объяснишь, чтоб было правдиво и понятно. Уж лучше наврать что-нибудь.

- Хм! Ну как знаешь. Дом я все равно не собираюсь нико-му сдавать, так что вещи можешь оставить. Ты молодой еще, так что все еще можно переделать. Съездить куда-нибудь по-дальше пошататься - это неплохо. Греция, говоришь? Пусть будет Греция.

- Извини, - сказал я. - Если что изменится и ты все-таки надумаешь сдать кому-нибудь дом, все барахло можешь вы-бросить. Тут ничего ценного нет.

- Ладно, разберусь. Что-нибудь придумаю. Ты мне тогда по телефону говорил про 'нарушенное течение'. К Кумико это имеет отношение?

- Да, отчасти. Я тоже поволновался слегка, когда про это услышал.

Дядя задумался.

- Не будешь возражать, если я как-нибудь к тебе подъеду? Хочу своими глазами поглядеть, как дела. Давно у тебя не был.

395

- Конечно. Приезжай, когда захочешь. Мне все равно де-лать нечего.

После разговора с дядей мне вдруг все опостылело. Вон куда меня занесло это неведомое течение, по которому я плыл все эти месяцы. Между моим и дядиным миром выросла не види-мая глазу толстая и высокая стена. Стена, оторвавшая один мир от другого. Дядя остался в том мире, я оказался в этом.

Дядя явился ко мне через два дня. Поглядел на родимое пят-но, но ничего не сказал. Может, не знал, что сказать. Просто .забавно прищурился - и все. С собой он принес бутылку классного шотландского виски и коробку крекеров из камабоко*, которые купил в Одаваре. Мы уселись на веранде, по-пивая виски и закусывая крекерами.

- Хорошая вещь - веранда, - заговорил дядя, несколько раз кивнув головой. - В нашей башне веранд нет. Иногда я скучаю по этому дому. На веранде как-то по-особенному себя чувствуешь.

Дядя смотрел на висевший в небе молодой месяц. Его бе-лый серп, казалось, только-только наточили. Невероятно, как может такая штука плавать в небесах.

- Откуда у тебя это пятно? - как бы между прочим поин-тересовался дядя.

- Не знаю, - ответил я и сделал глоток виски. - Как-то само собой появилось. С неделю назад. Рад бы лучше объяс-нить, да ничего толком и не скажешь.

- К врачу ходил? Я покачал головой.

- Вот еще что непонятно: это как-то связано с уходом Кумико?

Я снова покачал головой.

- Действительно, пятно появилось после того, как она ушла. То есть порядок такой, но есть ли тут причинно-след-ственная связь - не знаю.

* Специальная паста, приготовляемая из вареной рыбы.

396

- Не слыхал, чтобы такие отметины просто так появлялись, ни с того ни с сего.

- Я тоже не слыхал, - сказал я. - Но объяснить как сле-дует не могу. Я к нему постепенно привыкаю. Поначалу, ко-нечно, испугался, в шоке был. Противно было на собствен-ную физиономию смотреть. Все думал: вдруг на всю жизнь останется. Что тогда делать? Но время идет, и я как-то мень-ше стал о нем беспокоиться. Стал даже думать, что все не так плохо. Сам не знаю почему.

Дядя хмыкнул в ответ и с каким-то подозрительным видом долго разглядывал пятно на моей правой щеке.

- Ну, коли так, то, может, и ничего страшного. Твое дело. Но если надо, могу с одним врачом познакомить.

- Спасибо. Но пока я к врачу не собираюсь. Ну, посмот-рит он... Все равно без толку.

Дядя скрестил руки и поднял взгляд на небо. Звезд, как обычно, не было видно. Единственное украшение - четко нарисованный молодой месяц.

- Давно я с тобой так не разговаривал - спокойно, без спешки. Думал, вы с Кумико нормально живете. Да и не лю-бил я никогда в чужие дела влезать.

- Понимаю, - отозвался я.

Дядя помешивал кусочки льда в стакане, которые, погро-мыхивая, ударялись друг о друга, потом сделал глоток и по-ставил стакан на пол.

- Никак не пойму, что тут вокруг тебя творится. Течение нарушилось, дом как-то не так стоит, Кумико исчезла, на лице вдруг пятно вылезло, в Грецию уезжаешь... Ну ладно. Это от тебя жена ушла, у тебя пятно появилось. Как говорится, жена не моя и пятно тоже. Так? Поэтому, не хочешь подробно рас-сказывать - не надо. Не в свое дело я лезть не собираюсь, но вот что думаю: тебе надо сесть и еще раз хорошенько поду-мать, что для тебя самое важное.

Я согласно кивнул.

- Я как раз об этом и думаю. Но все так запуталось и пере-плелось, а размотать этот клубок, отделить одно от другого - не получается. Не знаю, что делать.

397

Дядя улыбнулся.

- Для этого надо знать один секрет. Без него большинство людей на свете принимает неправильные решения. А потом, когда ошибутся, начинают ныть и жаловаться или на других сваливать. Я столько таких случаев видал - аж противно. И смотреть на это довольно тошно, по правде сказать. Расхва-стался я, конечно, но секрет вот в чем: когда хочешь в чем-то разобраться, не нужно начинать с самого главного. То есть определяешь для себя порядок - что надо делать - от А до Я и начинаешь не с А, а откуда-нибудь с конца - поближе к Я. Вот ты говоришь: все запуталось и переплелось, не могу, мол, разобраться. А не оттого это, что ты пытаешься решать свои дела с самого верха? Собрался что-то важное сделать - начи-най лучше с какой-нибудь ерунды. С пустяка, который каж-дому виден и понятен. И обязательно потопчись как следует вокруг него.

Возьми мой бизнес. Так, ничего особенного. Всего каких-то четыре-пять точек на Гиндзе. В мировом масштабе - тьфу! - и говорить не о чем. Но если прикинуть, как идут дела - хорошо или плохо, то выходит, что я ни разу не опро-стоволосился. И все потому, что этот секрет знаю и действую как надо. Другие норовят поскорее вперед вырваться. А я так не делаю. У меня на эти самые пустяки больше всего времени уходит. Потому что понимаю: чем больше на них времени по-тратишь, тем легче потом дело пойдет.

Дядя сделал еще глоток из своего стакана.

- Вот, к примеру, человек собрался открыть где-нибудь заведение. Ресторан или бар... без разницы. Представь, что тебе такая идея в голову пришла. Надо выбрать место, есть несколь-ко вариантов. Как ты будешь решать?

Я немного подумал и сказал:

- Наверное, надо просчитать каждый вариант. Сколько платить за помещение, какой взять кредит, сколько выплачи-вать каждый месяц по кредиту, сколько мест нужно для посе-тителей, какая у них будет оборачиваемость, сколько в сред-нем принесет один клиент, сколько надо платить работникам, какие убытки, какая прибыль... Так, пожалуй.

398

- Вот большинство и прогорает, потому что так делает, - рассмеялся дядя. - Слушай, как я делаю. Приглянулось мне, например, какое-то место. Приезжаю туда, становлюсь и про-сто смотрю, какие люди по этой улице ходят, какие у них лица. По три-четыре часа в день. День за днем, день за днем. Не нужно ни о чем думать, ничего считать. Смотри - что за люди идут, что у них на лицах написано - и все. Минимум неделю. За это время перед тобой пройдет три-четыре тыся-чи лиц. Бывает, и дольше стоять приходится. Но потом вдруг все становится ясно. Как туман рассеивается. Сразу понима-ешь, что это за место и что здесь людям нужно. Если их по-требности не совпадают с тем, что мне нужно, - значит, все, финиш. Надо менять дислокацию и начинать все сначала. Но уж если я почувствую, что наши желания совпадают или можно найти компромисс, тогда удача в кармане. Остается схватить ее покрепче и не отпускать. Но чтобы ее поймать, приходится как дураку стоять там и в дождь, и в снег, вгля-дываясь в лица. А посчитать и потом можно. Я вообще реа-лист. Верю только в то, что вижу своими глазами. Рассужде-ния, самореклама, вычисления, измы и теории всякие - это все в основном для тех, кто даже собственными глазами ни-чего разглядеть не может. А таких людей в мире большин-ство. Почему? Сам не пойму. Ведь по идее это каждый дол-жен уметь. Только надо попробовать.

- Дело, выходит, не только в легкой руке?

- Ну, без нее тоже не обойдешься, - улыбнулся дядя. - Но этого мало. Я думаю, чтобы разобраться в своих делах, тебе надо начать с самого простого. Встать где-нибудь на углу и день за днем смотреть на людей, которые проходят мимо. Ни-каких поспешных решений. Это не просто, наверное, но, бы-вает, надо остановиться и потратить на это время.

- То есть ты хочешь сказать, что мне надо остаться здесь?

- Ничего подобного. 'Поезжай туда', 'оставайся здесь' - я совсем не об этом. Хочешь ехать в Грецию - отправляйся на здоровье. Хочешь остаться - оставайся. Тебе определять, тебе решать, что ты хочешь. Но вот еще что. Я долго думал, что ты правильно сделал, когда женился на Кумико. Считал, что и ей

399

это на пользу. Не могу понять, почему вдруг сразу все обвали-лось. А ты сам-то понимаешь?

- Не-а.

- А коли так, пока все не прояснится, тебе лучше поучить-ся смотреть на мир своими глазами. И не бойся потратить на это время. Когда не жалеешь его на какое-то дело - это в ка-ком-то смысле самая утонченная месть.

- Месть? - удивился я. - Что ты имеешь в виду? Месть кому?

- Скоро поймешь, - проговорил дядя с улыбкой.

Мы просидели вдвоем на веранде за бутылкой виски боль-ше часа. Наконец, дядя поднялся и, объявив, что засиделся, ушел. Оставшись один, я прислонился к столбу и стал рассе-янно смотреть на сад и луну, какое-то время впитывая остав-шееся после дяди ощущение земного и реального. Впервые за много дней я смог наконец вздохнуть спокойно.

Но через несколько часов эта аура начала рассеиваться, и все окружающее вновь затянула бесцветная пелена грусти. В конце концов я очутился в своем мире, а дядя остался в своем.

Итак, дядя сказал, что сначала надо думать о самых простых делах, но мне было не под силу разобраться, что просто, а что сложно. Поэтому на следующее утро, дождавшись, когда кон-чится час пик, я вышел из дому и отправился на электричке в Синдзюку. Решил и вправду встать там где-нибудь и пона-блюдать за людьми. Будет от этого польза? Не знаю. Но, по-жалуй, это все же лучше, чем ничего не делать. Предположим, разглядывать лица людей, пока не одуреешь, - это и есть то самое простое дело. Раз так, почему бы не попробовать? Уж по крайней мере вреда не будет. А в лучшем случае, может, хоть намек получу, что для меня означает 'простое дело'.

В первый день я два часа просидел на бордюре цветочной клумбы, разбитой перед вокзалом Синдзюку, всматриваясь в лица людей, что проходили мимо. Но их было так много и шли они так быстро, что трудно было разглядеть кого-нибудь как следует. Вдобавок, пока я там сидел, подошел какой-то

400

бродяга и стал приставать с разговорами. Несколько раз мимо прошел полицейский, пристально глядя на меня. В конце кон-цов я ушел с вокзальной площади, решив поискать более под-ходящее место, чтобы спокойно понаблюдать за прохожими.

Пройдя по туннелю под железнодорожными путями, я вы-шел к западному выходу с вокзала и, побродив немного, набрел на небольшую площадь перед высотным зданием. Там оказа-лись симпатичные скамейки, так что можно было сесть и сколь-ко угодно смотреть, кто проходит мимо. Народу здесь было не так много, как у вокзала, да и бродяги с торчащими из кармана бутылками виски не попадались. Я провел там целый день, по-обедал пончиками и кофе в 'Данкин Донате' и вернулся домой до того, как начался вечерний наплыв пассажиров.

Поначалу в глаза мне бросались одни плешивцы. Чувство-валась тренировка, которую я прошел у Мэй Касахары, когда мы с ней составляли отчет для фирмы, делающей парики. Взгляд как-то сам по себе упирался в лысины, и я тут же начи-нал прикидывать, в какую категорию занести тот или иной экземпляр - А, Б или В. 'Прямо хоть звони Мэй и говори, что хорошо бы опять вместе поработать', - подумал я.

Но прошло несколько дней, и я заметил, что могу просто смотреть на лица и совсем ни о чем не думать. Большинство проходивших мимо людей были служащие, работавшие в том самом небоскребе. Мужчины в белых рубашках и галстуках, с портфелями, женщины в основном на высоких каблуках. Дру-гие шли в рестораны и магазины, которые располагались в здании. Были целые семьи, направлявшиеся на смотровую площадку на самом верхнем этаже. Попадались и такие, кто просто шел куда-то. Но все как-то не очень спешили. А я про-сто, без всякой цели, смотрел на них и иногда, когда по той или иной причине чье-нибудь лицо привлекало мое внима-ние, сосредоточивался на нем и провожал взглядом.

Так продолжалось целую неделю. Каждый день в десять утра, после того как схлынет поток людей, ехавших на работу, я доезжал на электричке до Синдзюку, устраивался на площа-ди на скамейке и сидел там, почти не шевелясь, до четырех часов, вглядываясь в лица. Только испытав это на себе, я по-

401

нял, что, провожая глазами одно лицо за другим, вытряхивая из головы все содержимое, я будто вытаскиваю пробку из бу-тылки. Я ни с кем не разговаривал, и никто не разговаривал со мной. Я ни о чем не думал и ничего не чувствовал. Стало казаться, что я слился со своей каменной скамьей.

Впрочем, один раз со мной все-таки заговорили. Хорошо одетая худая женщина средних лет. В ярко-розовом обтягива-ющем платье, темных очках в черепаховой оправе и белой шляпке; в руках - белая сумка-макраме. На красивых ногах - белоснежные кожаные босоножки, сразу видно - очень до-рогие. Сильно накрашенная, но с чувством меры. Она спро-сила, все ли у меня в порядке.

- Вполне, - ответил я. Женщина поинтересовалась, что я здесь делаю каждый день.

- Разглядываю лица.

- С какой-нибудь целью?

- Да нет, просто так.

Женщина извлекла из сумки пачку 'Вирджинии Слимз' и закурила, щелкнув маленькой золотой зажигалкой. Предло-жила сигарету мне, но я покачал головой. Потом сняла очки и, ни слова не говоря, пристально посмотрела на меня, точ-нее - на мое пятно. В ответ я посмотрел ей прямо в глаза, но не нашел в них ничего - ни чувств, ни эмоций. Лишь пару черных зрачков, которые жили и функционировали как им положено. Нос у нее был маленький, заостренный. Губы - тонкие, аккуратно подкрашенные. Сколько ей лет? Трудно сказать. Пожалуй, около сорока пяти. На первый взгляд она выглядела моложе, но в залегших у носа складках чувствова-лась какая-то особенная усталость.

- У вас есть деньги? - обратилась она ко мне.

- Деньги? - переспросил я в растерянности. - Послушай-те, а почему вы спрашиваете?

- Просто так. Может, у вас проблема с деньгами?

- Да нет. Пока нормально.

Женщина чуть скривила губы, точно хотела попробовать мои слова на вкус, продолжая сосредоточенно смотреть на меня. Кивнула головой, потом надела очки, бросила на землю

402

сигарету, легко поднялась со своего места и, не оглядываясь, удалилась. Я с удивлением смотрел, как она исчезает в толпе. Может, она немного не в себе? Хотя, судя по виду, вряд ли. Ногой я потушил брошенную ею сигарету и медленно огля-делся по сторонам. Вокруг меня был обычный реальный мир. Все спешили по своим делам. Я не знал, кто эти люди, и они не знали, кто я. Глубоко вздохнув, я опять, ни о чем не думая, принялся вглядываться в их лица.

Я просидел на этой площади одиннадцать дней. Каждый день пил кофе, ел пончики и просто смотрел на лица тысяч прохо-дивших мимо людей. Если не считать бессмысленного корот-кого разговора с подошедшей тогда хорошо одетой женщиной, за все это время я ни с кем словом не обмолвился. Ничего особенного я не делал, и ничего особенного не происходило. Однако даже после одиннадцати дней почти полного вакуума я так ни к чему и не пришел и по-прежнему блуждал в сложном, запутанном лабиринте, не умея развязать самый простой узел.

Но на одиннадцатый день, вечером, произошел странный случай. Было воскресенье, и я засиделся на своем месте, рас-сматривая людей, дольше обычного. По воскресеньям публи-ка в Синдзюку совсем не та, что в обычные дни; часа пик тоже нет. Вдруг в глаза мне бросился парень с черным чехлом от гитары. Среднего роста, в очках в черной пластмассовой оп-раве, с длинными волосами до плеч, в синих джинсах и джин-совой рубашке, много повидавших белых кроссовках. Он про-шел мимо, сосредоточенно глядя прямо перед собой. Меня как ударило, когда я его увидел. Сердце екнуло - я же знаю этого парня. Где-то его встречал. Чтобы вспомнить, понадо-билось несколько секунд. Это же певец, которого я видел в ту ночь в баре, в Саппоро. Точно, он.

Вскочив со скамейки, я поспешил за ним. Парень шел не спеша, почти лениво, так что догнать его не составило труда. Подстроившись под его походку, я зашагал за ним метрах в де-сяти позади. Мне страшно хотелось окликнуть его: 'Послушай-те! Ведь это вы пели в Саппоро три года назад? Я вас там слы-

403

шал'. 'Вот как? - сказал бы он. - Спасибо, спасибо'. А что дальше? 'В тот вечер моя жена сделала аборт. А недавно она от меня ушла. Спала с одним...' Это, что ли, говорить? Я решил просто идти за ним и посмотреть, что будет. А может, по дороге какая-нибудь идея придет в голову.

Парень уходил от вокзала все дальше. Оставив позади не-боскребы Синдзюку, он перешел шоссе Омэ и двинулся в сто-рону Иоиоги, весь глубоко в своих мыслях. Видно, дорога была ему хорошо знакома - он шел вперед без всяких колебаний, не оглядываясь. Шагал в том же темпе, глядя прямо перед со-бой. Я следовал за ним, вспоминая тот день, когда Кумико сделала аборт. Саппоро. Начало марта. Твердая промерзшая земля, в небе время от времени начинают кружиться снежные хлопья. Я снова очутился на тех улицах, вдохнул грудью сты-лый воздух. Увидел белый парок от дыхания людей.

И тут меня осенило: тогда-то и начались все эти перемены. Точно. Это был поворотный момент, когда течение происхо-дящих вокруг меня событий стало менять направление. Если подумать, аборт имел очень большое значение для нас обоих. Но тогда я этого как следует не понимал. Зациклился на са-мом аборте, а самое главное, может, - совсем в другом.

Я должна была это сделать. Думала, так лучше и для тебя, и для меня. Но есть кое-что, чего ты не знаешь. Не могу пока пере-дать это словами. Я от тебя ничего не скрываю, хотя до сих пор не знаю наверняка. Вот поэтому и не могу выразить.

Было ли это самое кое-что на самом деле? Кумико тогда не была в этом уверена. Конечно, это больше было связано не с абортом, а с беременностью, с ребенком, который жил в ней. Что же это могло быть? Что привело ее в такое смятение? Может, у нее была с кем-то связь и она не захотела от него рожать? Нет, это исключено. Ведь она сама заявила, что это невозможно. Это точно был мой ребенок. И все-таки было что-то такое, о чем она не могла мне сказать. И это что-то имело самое непосредственное отношение к решению Кумико уйти из дома. Вот с чего все началось.

Я никак не мог понять, что за всем этим скрывается, какой секрет. Меня оставили блуждать в темноте одного. Единствен-

404

ное, что я знал наверняка, - пока я не открою для себя тайну, которая стоит за этим что-то, Кумико ко мне не вернется. Я почувствовал, как внутри стала тихо закипать злость. Злость на это невидимое мне что-то. Я потянулся, сделал глубокий вдох и попробовал унять колотившееся в груди сердце. Но злость, как вода, беззвучно растекалась по всему телу. Злость вперемешку с грустью. И не было никакой возможности раз-мозжить ее обо что-нибудь, избавиться от нее навсегда.

А парень продолжал все в том же темпе отмерять шаги. Пере-шел через пути линии Одакю, миновал торговую улицу, ка-кой-то храм, прошел несколько переулков. Я преследовал его, стараясь соблюдать дистанцию, чтобы он меня не заметил. Он и не подозревал, что за ним следят. Во всяком случае, даже не обернулся ни разу. 'Чем-то он не похож на обычных людей', - подумал я. Не то что назад - он и в сторону ни разу не по-смотрел. О чем он так сосредоточенно думает? А может, и не думает ни о чем вовсе?

Скоро парень свернул с оживленных улиц в тихий квартал, где выстроились двухэтажные деревянные дома. Улочки там были узкие, извилистые; по обе стороны теснились, прижи-маясь друг к другу, ветхие строения. Меня поразило, что вок-руг - ни души. Больше половины домов пустовало. Двери за-биты досками, на них - таблички с надписями: 'Под строительство'. То здесь, то там, как выбитые зубы, зияли пу-стыри, заросшие сорняками и огороженные проволочной сет-кой. Похоже, квартал собирались скоро снести и на его месте построить новые небоскребы. Перед одним домом, где еще жили люди, стояли горшки с вьюнками и какими-то другими цветами. Валялся на боку трехколесный велосипед, а в окне на втором этаже сушились полотенце и детский купальник. Кошки, растянувшись на подоконниках и у подъезда, прово-жали меня ленивыми взглядами. Вечерело, но было еще свет-ло, хотя улица уже опустела. Я плохо представлял себе, где очутился. Не сказал бы, где север, а где юг. Где-то в треуголь-нике между Иоиоги, Сэндагая и Харадзюку. А может, и нет.

405

Так или иначе, но оказалось, что в центре города есть такое забытое место. Улочки там были настолько тесные, что едва могли проехать машины. Поэтому квартал как-то упустили из виду, и у строительных компаний долго не доходили до него руки. Когда я там очутился, мне показалось, что время верну-лось на двадцать - тридцать лет назад. Нескончаемый гул ав-томобилей вдруг стих. Пройдя сквозь лабиринт улочек, парень с гитарным чехлом подошел к деревянному дому, рассчитан-ному, похоже, на несколько жильцов. Открыл дверь, вошел внутрь и затворил ее за собой. Дверь, насколько я понял, оста-лась незапертой.

Постояв немного, я посмотрел на часы. Стрелки показыва-ли 18:20. Я прислонился к проволочной сетке, которой был обнесен незастроенный пустырь на другой стороне улицы, и принялся осматривать дом. Обыкновенный двухэтажный, ка-ких много. Это видно по входу, по расположению квартир. Студентом я какое-то время жил в таком доме. Ящик для обу-ви в прихожей, общий туалет, маленькая кухня - типичное жилье студентов и служащих-холостяков. Однако этот дом казался необитаемым. Из него не доносилось ни звука, не было заметно никакого движения. Табличку с именами жильцов с отделанной пластиком двери кто-то оторвал, и на этом месте осталась белая полоска, длинная и узкая. Послеполуденная жара еще не спала, но все окна в доме были плотно закрыты, шторы опущены.

Может, этот дом, как и соседние, скоро снесут и в нем уже никто не живет? Если так, то что парень с чехлом от гитары тут делает? Когда он вошел, я стал ждать, не откроется ли ка-кое-нибудь окно, но в доме ничего не шелохнулось.

Бродить туда-сюда по безлюдной улочке до бесконечности невозможно, поэтому я тоже подошел к двери и толкнул ее. Она действительно оказалась незапертой и легко отворилась. Я постоял в проходе, пытаясь разобраться, что к чему, но в полумраке не смог толком ничего рассмотреть. Все окна заку-порены, душно и жарко. Стоял запах плесени - похожим воз-духом я надышался в колодце. От жары рубашка под мышка-ми промокла насквозь. За ухом скатилась капля пота. Чуть

406

поколебавшись, я решился войти и тихо закрыл за собой дверь. Думал по табличкам на почтовых ящиках или ящике для обу-ви (если бы их обнаружил) определить, живет еще здесь кто-нибудь или нет. Но тут понял, что в помещении кто-то есть. И этот кто-то не сводит с меня глаз.

Справа, рядом с входом, возвышалась какая-то штуковина, похожая на ящик для обуви. Человек, похоже, скрывался в ее тени. Затаив дыхание, я вглядывался в полумрак. Это был тот самый парень с чехлом от гитары. Наверное, спрятался за этим ящиком, как только вошел в дом. Сердце стучало где-то у са-мого горла как молоток, забивающий гвоздь. Что он здесь де-лает? Ждет меня? Или...

- Привет, - выдавил из себя я. - Я хотел спросить...

В этот момент что-то со страшной силой обрушилось на мое плечо. Что это? Удар был такой сильный, что в глазах потем-нело. Я остолбенел и в следующую секунду все понял. Бита. С проворством обезьяны парень выскочил из-за ящика и вре-зал мне бейсбольной битой. Пока я стоял в полном замеша-тельстве, он снова поднял биту и ударил меня. Я хотел увер-нуться, но было поздно - на этот раз удар пришелся по левой руке. На какое-то мгновение она онемела. Боли не было. Про-сто я перестал ее чувствовать, словно рука без следов раство-рилась в воздухе.

Не успел я подумать, как моя нога почти непроизвольно поднялась и ударила парня. В школе один мой приятель, у которого был какой-то дан по каратэ, научил меня элементар-ным приемам, хотя официально ни в какой секции я не зани-мался. Изо дня в день он отрабатывал со мной удары ногами. Ничего особо эффектного - просто надо было тренироваться и бить как можно сильней, выбрасывая ногу прямо и как мож-но выше. Приятель говорил, что в критической ситуации это самый полезный прием. И он оказался прав. Пока мой про-тивник как одержимый размахивал битой, ему и в голову не приходило, что он может получить сдачи. Как и этот парень, я тоже потерял голову и не думал, куда бью. Впрочем, удар по-лучился не очень сильный, но его оказалось достаточно, что-бы умерить прыть парня. Он остановился, время замерло. Па-

407

рень посмотрел на меня пустыми глазами. Улучив момент, я врезал ему еще раз - точнее и сильнее - прямо в пах. Парень скрючился от боли, я вырвал у него биту и изо всей силы за-ехал ему в бок. Он попробовал схватить меня за ногу, но полу-чил новый удар. Еще и еще, в то же место. Потом битой по бедру. Сдавленно вскрикнув, парень повалился на пол.

Поначалу я пинал и колотил его от страха и возбуждения - чтобы защититься от ударов. Но как только парень упал, страх превратился в настоящую ярость. Тихая злость, что закипала во мне, пока я шел и думал о Кумико, никуда не делась. Те-перь она выплеснулась наружу, разлилась и вспыхнула. Это была уже не злость, а что-то близкое к дикой ненависти. Я еще раз заехал парню битой по бедру. Из уголка рта у него потекла слюна. В плече и левой руке, куда он мне попал, стала подни-маться ноющая боль. От этого я рассвирепел еще больше. Его лицо тоже исказила боль, но он все равно пытался подняться, опираясь на руку. Моя левая рука слушалась плохо, поэтому я бросил биту и, нагнувшись над парнем, ударил его в лицо пра-вой. Потом еще и еще. Молотил, пока не онемели и не заболе-ли пальцы. Мне хотелось выбить из него всю душу. Я ухватил его за шею и принялся колотить головой о деревянный пол. До этого мне никогда не приходилось драться - бить другого человека изо всех сил. Но я уже не мог остановиться - сам не знаю, почему. 'Все, хватит! - стучало в голове. - Хватит! Это уже слишком! Он же больше не поднимется!' Но остановить-ся я не мог. Понятно, у меня раздвоение личности. Этот я был не в силах остановить того, другого. От этой мысли по телу пробежал сильный озноб.

И тут я заметил, что парень улыбается. Его били, а он ух-мылялся мне в лицо. Чем сильнее я его бил, тем шире была эта ухмылка. Кровь текла у него из носа, из разбитого рта, он захлебывался собственной слюной... и вдруг он громко захи-хикал. Спятил, что ли, подумал я, бросил его и поднялся.

Оглянувшись, я увидел прислоненный к ящику черный гитарный чехол. Оставив смеющегося парня, я подошел к чехлу и, положив его на пол, открыл замок и откинул крышку. Внут-ри ничего не оказалось. Совсем ничего - ни гитары, ни све-

408

чей. Парень, глядя на меня, заходился кашлем и смехом. От стоявшей в доме непереносимой духоты стало трудно дышать. Вонь плесени, ощущение своего потного тела, запах крови и слюны, кипевшая во мне злость и ненависть - терпеть все это дальше было невозможно. Я выскочил наружу и захлопнул за собой дверь. Вокруг - по-прежнему ни души. Лишь здоровый темно-рыжий кот не спеша пробирался по пустырю, не обра-щая на меня внимания.

Мне хотелось поскорее выбраться из этого места, пока меня никто не заметил. Не зная, куда идти, двинулся наугад и ско-ро наткнулся на автобусную остановку с табличкой: 'До вок-зала Синдзюку'. Дожидаясь автобуса, попытался успокоить дыхание и навести порядок в голове, но ничего не вышло - дыхание не восстановилось, в мозгах продолжался полный сумбур. 'Я ведь только хотел посмотреть людям в лица!' - снова и снова повторял я про себя. Всего-навсего заглядывал в лица прохожих на улице, по дядиному примеру. Чтобы разобраться в самых простых обстоятельствах - больше ничего. Я вошел в автобус, и пассажиры разом повернулись в мою сторону. С изумлением посмотрели и как-то неприязненно отвели гла-за. 'Из-за родимого пятна, наверное', - подумал я. И только потом до меня дошло: моя белая рубашка была забрызгана кровью того парня (главным образом из разбитого носа), а в руках я бессознательно сжимал бейсбольную биту, которую отобрал у него.

Кончилось тем, что я притащил биту домой и забросил ее в шкаф.

В ту ночь я не засыпал до самого рассвета. Плечо и левая рука, куда мне заехали битой, распухли и разламывались от боли, а правый кулак, казалось, все колотил и колотил того парня и никак не мог остановиться. Я заметил, что кулак все еще креп-ко сжат и готов к бою. Попробовал расслабить руку, но она не слушалась. Сон не приходил не потому, что я не мог заснуть, а потому, что не хотелось. Стоит сейчас вырубиться - наверня-ка начнет сниться какая-нибудь гадость. Чтобы успокоиться,

409

я сел за стол на кухне и, прихлебывая неразбавленное виски, что принес дядя, поставил в кассетник тихую музыку. Хоте-лось поговорить с кем-нибудь. Услышать от кого-нибудь хоть слово. Поставив телефон на стол, я несколько часов не сводил с него глаз. Ну позвоните же мне! Хоть кто-нибудь! Пожалуй-ста! Пусть даже эта немыслимая телефонная особа. Кто угод-но! Готов говорить о чем угодно. Согласен на самую никчем-ную и грязную тему, на любой самый отвратительный и не-приятный разговор. Просто мне надо, чтобы кто-нибудь по-говорил со мной.

Но никто так и не позвонил. Я прикончил оставшиеся пол-бутылки скотча и завалился в постель, когда за окном было уже светло. 'Пожалуйста, не надо никаких снов. Дайте мне просто поспать, хотя бы сегодня', - успел подумать я перед тем, как отключиться.

Спастись от сна не удалось. Как я и предполагал, это ока-зался настоящий кошмар. Приснился тот самый парень с ги-тарным чехлом. Во сне я делал то же самое, что наяву, - шел за ним следом, открывал дверь в том доме, получал удар би-той, потом бил сам, бил, бил, бил... Но дальше все пошло по-другому. Когда я перестал избивать его и поднялся, парень, весь в слюне, с диким хохотом вытащил из кармана нож - маленький и острый с виду. Просочившийся сквозь занавески неясный отблеск уходящего дня сверкнул на его лезвии, отра-зившись белым костяным всполохом. Но парень не бросился с ножом на меня, а стал вместо этого срывать с себя одежду, пока не остался совсем голый. Потом он принялся сдирать с себя кожу - с такой легкостью, будто очищал яблоко. Он про-делывал это быстро, не переставая громко хохотать. Кровь лилась с него потоком, растекаясь по полу черной жуткой лу-жей. Работая правой рукой, он снял кожу с левой, а потом ободранной и кровоточащей левой конечностью принялся за правую. В конце концов парень превратился в большой кусок пунцового мяса, но даже тогда в черной дырке разверстого рта не смолкал хохот, а белки глаз бешено вращались в глазницах кровавой маски, которой стало его лицо. Наконец, как бы от-зываясь на этот неестественно громкий смех, распластавшая-

410

ся у его ног кожа зашлепала по полу ко мне. Я хотел броситься бежать, но ноги не слушались. Кожа подползла ко мне и мед-ленно начала карабкаться вверх по моему телу, ложась на него плотным покровом. Сочившаяся кровью кожа парня прили-пала к моей, образуя как бы второй слой. Все вокруг пропита-лось ее запахом. Скоро кожа тонкой оболочкой покрыла мои ноги, тело, лицо. Потом в глазах у меня потемнело, и в черной пустоте раздавался лишь громкий раскатистый хохот. Тут я проснулся.

Сон взбудоражил и напугал меня. На какой-то миг я даже перестал ощущать самого себя. Пальцы мелко дрожали. Но в то же время я понял одно.

Мне никуда не деться от всего этого. И убегать я никуда не должен. Вот что я решил. Куда бы я ни уехал, это все равно обязательно меня достанет. Где бы я ни был.

18. Весточка с Крита На краю мира Добрые вести дают о себе знать тихо

После долгих раздумий я решил не ехать на Крит. Примерно за неделю до отъезда в Грецию ко мне с полным пакетом еды явилась бывшая Крита Кано и принялась готовить ужин. За едой мы почти ни о чем не говорили, но после того как с ужином было покончено и посуда перемыта, я объявил, что не смогу поехать с ней. Для девушки, похоже, мои слова не стали неожиданностью. Скорее она восприняла их как нечто само собой разумеющееся. Зажав пальцами коротенькую чел-ку на лбу, она сказала:

- Жаль, конечно, что вы не едете со мной, Окада-сан, но что сделаешь. Ничего страшного. Я поеду на Крит одна. Не беспокойтесь обо мне.

- Ты уже собралась?

- Все, что нужно, готово. Паспорт есть, билет на самолет забронировала, дорожные чеки, чемодан... Хотя какой у меня багаж...

412

- А сестра что говорит?

- Мы с ней очень дружим. Поэтому нам обеим очень тяже-ло расставаться надолго. Но Мальта сильная и умная и хоро-шо знает, что для меня лучше. - Она взглянула на меня. На ее лице была спокойная улыбка. - А вы считаете, вам будет луч-ше здесь одному?

- Может быть. - С этими словами я встал и включил чай-ник, чтобы вскипятить воду для кофе. - Мне так кажется. Понимаешь, я вдруг понял, что могу уйти отсюда, но не убе-жать. Это просто невозможно, как бы далеко я ни уехал. Вот тебе, думаю, на Крит ехать стоит. Ты ведь, что ни говори, рас-считалась с прошлым и собираешься начать новую жизнь. А я - другое дело.

- Это, верно, из-за Кумико-сан?

- Наверное.

- Будете дожидаться здесь, пока она вернется? Облокотившись о раковину, я ждал чайник. Но вода упор-но не закипала.

- Честно сказать, не знаю, что делать. Зацепиться даже не за что. И все-таки понемножку я начинаю понимать. Надо что-то делать. Сидеть просто так и ждать Кумико - без толку. Если я хочу, чтобы она вернулась, надо во многом разобраться. Самому.

- Но что же делать? Вы и сами еще не знаете? Я кивнул.

- Кажется, окружающее мало-помалу начинает принимать очертания. Должна же быть какая-то связь, хотя еще много неясного. Так просто здесь не разобраться. Надо подождать, пока еще немного не прояснится.

Сестра Мальты Кано задумалась, ровно сложив руки на столе.

- Но это же так нелегко - ждать.

- Да уж наверное, - сказал я. - Вполне может быть, все окажется куда круче, чем я сейчас думаю. Ждать здесь непонят-но чего, когда ничего толком не понятно... По правде говоря, можно было бы... бросить все и уехать с тобою на Крит. Забыть обо всем и начать жить заново. Для этого я и чемодан купил, на паспорт сфотографировался, вещи собрал. Мне в самом деле хотелось уехать из Японии. Но я никак не могу избавиться от

413

предчувствия - или ощущения, - что от меня что-то требуется именно здесь. Вот откуда это 'не могу убежать'. Сестра Мальты Кано молча кивнула головой.

- На первый взгляд история - банальней не придумаешь. Жена завела любовника и ушла из дома. Заявляет, что хочет развестись. Как говорит Нобору Ватая, такое часто бывает. Тут без лишних раздумий и рвануть бы с тобой на Крит, забыть про все и зажить по-новому. Как бы не так! На самом-то деле история только кажется такой простой. Это и мне, и тебе по-нятно. Так ведь? И Мальте понятно. Может быть, и Нобору Ватая тоже. Во всем этом есть что-то, чего я не знаю. И мне хочется как-нибудь раскопать это, вытащить на свет.

Готовить кофе я передумал, выключил чайник, снова сел за стол напротив сестры Мальты Кано и посмотрел на нее.

- Я бы вернул Кумико - была бы возможность. Сам вер-нул бы ее обратно в этот мир. Не выйдет - что ж, значит, я и дальше буду терять себя, лишаться своего 'я'. Вот что я посте-пенно понял, хотя пока еще смутно все это представляю.

Взглянув на сложенные на столе руки, сестра Мальты Кано подняла на меня взгляд. Крепко сжала ненакрашенные губы и, помолчав, сказала:

- Вот потому-то я и хотела увезти вас с собой на Крит, Окада-сан.

- Чтобы я ничего здесь не делал? Девушка едва кивнула в ответ.

- Но почему?

- Потому, что это опасно, - проговорила она тихо. - Здесь опасное место. Сейчас еще можно перемотать назад и поехать на Крит. Там мы будем в безопасности.

Рассеянно глядя на совсем новое - без краски и наклад-ных ресниц - лицо Криты, я на какой-то миг перестал пони-мать, где нахожусь. Сознание вдруг будто плотно окуталось густым туманом. Я потерял сам себя. Не чувствовал, не ощу-щал. 'Где я? Куда я попал? - подумал я. - Что вообще я здесь делаю? Кто эта женщина?' И сразу же наваждение кончилось. Я сидел у себя на кухне за столом. Вытер пот кухонным поло-тенцем. Голова немного кружилась.

414

- Что с вами, Окада-сан? - взволнованно спросила быв-шая Крита Кано.

- Ничего. Все в порядке, - отозвался я.

- Не знаю, сможете ли вы когда-нибудь вернуть Кумико-сан. Но если даже получится, нет гарантий, что вы с ней буде-те счастливы, как прежде. Во всяком случае, так, как раньше, уже, верно, не будет. Вы думали об этом, Окада-сан?

Я уткнулся лицом в сплетенные пальцы рук, потом расце-пил их. В округе не было слышно ни звука. Я снова погрузил-ся в себя.

- Думал. Того, что произошло, уже не исправить, и того, что было, не вернешь, как ни старайся. Это вполне может быть... даже очень может быть. Но есть вещи, которые одним только возможностям и вероятностям не подчиняются.

Сестра Мальты Кано протянула руку и едва коснулась моей руки, лежавшей на столе.

- Если вы что-то знаете и хотите остаться - значит, надо оставаться. Вам решать, Окада-сан. Жаль, конечно, что вы не можете со мной поехать, но я вас понимаю. С вами, думаю, еще много чего произойдет, но вы не забывайте меня. Вспо-минайте, если что. Ладно? А я - вас.

- Хорошо. Буду тебя помнить, - пообещал я. Снова плотно сжав губы, бывшая Крита Кано долго подыс-кивала слова и сказала чуть слышно:

- Сами знаете, Окада-сан, в каком жестоком, пропахшем кровью мире мы живем. Выживает сильнейший. И в то же вре-мя важно прислушиваться к самому слабому звуку, чтобы ни-чего не упустить. Понимаете? Ведь добрые вести обычно дают о себе знать тихо. Пожалуйста, помните об этом.

Я кивнул.

- Желаю поскорей найти свою пружину, Заводная Пти-ца, - сказал бывшая Крита. - До свидания.

Когда август подходил к концу, я получил с Крита открытку. На ней была греческая марка и штемпель с греческими буква-ми. 'От бывшей Криты, наверное', - подумал я. Она одна

415

могла прислать открытку с Крита. Больше некому. Фамилии отправителя на ней, однако, не было. Видно, девушка еще не определилась с новым именем. Если у человека нет имени, что же ему писать? Но на открытке не только имени - вообще ничего не было, ни одной строчки. Только мое имя и адрес, выведенные синей шариковой ручкой. И штемпель почты Кри-та. На обороте - цветная фотография морского побережья. Уз-кая белоснежная полоса пляжа, окруженная скалами, и одино-кая загорающая девушка с обнаженной грудью. Лазурное небо, по нему плывут белые облака, как нарисованные. Плотные та-кие облака. Будто шагают под небесным куполом.

Выходит, бывшая Крита добралась-таки до Крита. Можно за нее порадоваться. Теперь она найдет там себе новое имя. А с ним - новую личность, новую жизнь. Но меня не забыва-ет - вот, прислала пустую открытку.

Чтобы убить время, я сел писать ей письмо. Девушке без адреса и имени. С самого начала понимая, что не отправлю его. Просто захотелось написать кому-нибудь.

'Давно уже ничего не слышно от Мальты, - писал я. - Она тоже как-то сразу исчезла из моей жизни. Такое ощущение, что люди из мира, окружающего меня, потихоньку пропадают куда-то один за другим. Только что были здесь, шли рядом и раз! - никого нет. Видно, где-то рядом пролегает край этого мира. В моей жизни ничего не происходит, поэтому все дни протекают как один, не отличишь. Газет я не читаю, телеви-зор не смотрю, на улицу почти не выхожу. Иногда только на-ведываюсь в бассейн поплавать. Страховка по безработице давно кончилась, так что сейчас проживаю сбережения. Впро-чем, много мне не надо (хотя жизнь здесь, наверное, подоро-же, чем на Крите), и какое-то время я вполне протяну на те небольшие деньги, что оставила мне мать. С родимым пятном все по-старому - никуда оно не делось. Хотя, сказать по прав-де, чем больше проходит времени, тем меньше я о нем думаю. Если мне с ним и дальше жить - ничего не поделаешь. Мо-

416

жет, у меня судьба такая, может, мне надо с этим жить. Поче-му эта мысль пришла в голову? Сам не знаю. Скажу только: я внимательно прислушиваюсь ко всему'.

Иногда я вспоминал ночь, проведенную с Критой. Но воспо-минания были на удивление смутными, размытыми. В ту ночь мы не выпускали друг друга из объятий. Это точно происхо-дило наяву. Но прошло несколько недель, и острота ощуще-ний начала притупляться. Я уже был не в состоянии отчетли-во представить ее тело, нашу близость. Гораздо яснее, чем реальность той ночи, я помнил ощущения от того, что про-изошло между нами тогда, раньше, в нашем сознании, в ирре-альном мире. Тот таинственный гостиничный номер, осед-лавшая меня Крита в голубом платье Кумико... Все время они всплывали у меня перед глазами. Позвякивает пара браслетов на ее левом запястье. Мой пенис напрягается, становится не-обыкновенно твердым и большим. Крита берет его в руку и легко вводит себе между ног, начинает медленно вращать бед-рами. Подол платья Кумико нежно скользит по моему телу. Но вдруг чувствую, что на месте Криты - другая, незнакомая женщина. Женщина-загадка - это она сидит верхом на мне в платье Кумико. Та самая, таинственная незнакомка, что все время звонила. И я понимаю, что слился не с Критой, а с ней. Иное тепло, иные ощущения. Будто я попал в другую комна-ту. 'Обо всем забудь, - шепчет женщина. - Ты спишь, тебе снится сон, ты ничком лежишь в теплой грязи'. Я больше не мог сдерживаться и кончил.

Ясно, что в этом - какой-то смысл. Именно поэтому вос-поминания остаются более свежими и яркими, чем реальность. Непонятно одно: что же это значит? Оживив эти картины в памяти, я закрыл глаза и вздохнул.

В начале сентября позвонили из химчистки на станции и ска-зали, что вещи готовы и я могу их забрать.

417

- Вещи? - спросил я. - Какие вещи? Кажется, я не сда-вал никаких вещей.

- Как - не сдавали? Сдавали. И деньги уже заплатили. Осталось только забрать. Так что приходите, пожалуйста. Ведь вы - господин Окада?

- Окада, - признался я. Номер телефона тоже был мой. Не зная, что думать, я пошел в химчистку. Хозяин, как всегда, крутил на здоровенном кассетнике приятные мелодии и гла-дил рубашки. В его маленьком мире ровным счетом ничего не изменилось. Никаких веяний, никаких перемен. Ни авангард, ни арьергард. Ни вперед, ни назад. Ни похвалы, ни ругани. Ничего не меняется, ничего не исчезает. Когда я вошел, зву-чала 'Дорога в Сан-Хосе' Берта Баккара.

При моем появлении хозяин, не выпуская утюга из рук, ус-тавился на меня - будто растерялся. Чего это он так вытара-щился? Родимое пятно заметил, не иначе. Тут любой бы уди-вился - ходил себе человек, ходил и вдруг, пожалуйста, - с такой отметиной заявился.

- Вот, знаете, в аварию попал, - объяснил я.

- Страшное дело эти аварии, - откликнулся хозяин. Судя по голосу, он искренне мне сочувствовал. Поглядев на утюг в руках, осторожно поставил его на подставку с таким видом, будто подозревал, что это он виноват в моей беде. - А эта штука заживет?

- Не знаю, - ответил я.

Хозяин химчистки вручил мне блузку и юбку Кумико, упа-кованные в целлофановые пакеты. Те самые, что я отдал Крите.

- Их оставила девушка с короткими волосами.

- Такими? - Я показал на пальцах сантиметра три.

- Ну нет. Такими примерно. - Он провел рукой у плеча. - Она была в коричневом костюме и красной клеенчатой шля-пе. Заплатила за стирку и дала ваш телефон.

Поблагодарив, я забрал блузку и юбку и вернулся домой. Ведь я же подарил Крите эти вещи. То была 'плата' за ее тело, да и вообще они мне не нужны. Зачем Мальта принесла их в химчистку? Не найдя ответа, я аккуратно сложил блузку и юбку и убрал в ящик, где лежала другая одежда Кумико.

418

Я написал лейтенанту Мамия, рассказав вкратце, что со мной произошло. Начал с извинений: 'Мое письмо, наверное, при-чинит Вам беспокойство, но, кроме Вас, больше не знаю, к кому обратиться'. Потом написал, что в тот самый день, когда он приходил ко мне, Кумико ушла из дома, что до того она уже несколько месяцев спала с другим, что после этого я три дня просидел в колодце, думая обо всем, что живу сейчас один и что прощальный подарок от Хонды-сан оказался всего-на-всего пустой коробкой из-под виски.

Через неделю пришел ответ.

'По правде говоря, мысли о Вас каким-то странным образом не покидали меня все это время, - писал лейтенант Мамия. - Мне кажется, нам надо было поговорить подольше, по душам, и очень жаль, что тогда это не получилось. К сожалению, в тот день у меня были неотложные дела и нужно было вечером воз-вращаться в Хиросиму. Поэтому я в каком-то смысле рад полу-чить от Вас известия. Я думаю: а не хотел ли Хонда-сан свести нас вместе? Может, он считал, что наша встреча пойдет на пользу и мне, и Вам? Потому, наверное, и послал меня к Вам под пред-логом, что нужно передать от него последний подарок. Тогда понятно, почему появилась эта пустая коробка. Хонда-сан по-слал меня к Вам, это и стало его завещанием.

Я очень удивился, узнав, что Вы спускались в колодец. Ко-лодцы до сих пор меня сильно притягивают. Памятуя о том, что пришлось пережить, можно подумать, что на колодцы я больше и смотреть не захочу. Но это не так. И сейчас, стоит мне только увидеть где-нибудь колодец, сразу же хочется в него заглянуть. Больше того, если окажется, что в колодце сухо, меня так и тянет спуститься туда. Верно, я все еще продолжаю надеяться, что с чем-то встречусь там, внизу. Может быть, если я заберусь туда и стану ждать, эта встреча состоится. Жизнь она мне не вернет. Я уже слишком стар, чтобы на это надеять-ся. Мне только хочется отыскать смысл той жизни, которую потерял. Как это вышло? Почему? Хочу докопаться до исти-ны. Пусть жизнь станет совсем пустой и потерянной, еще хуже, чем сейчас, - согласен. Лишь бы узнать ответ на эти вопросы.

419

Не знаю, сколько еще лет мне осталось, но я с радостью при-му это бремя.

От Вас ушла жена. Искренне сочувствую, но это такое дело, в котором ничего посоветовать не могу. Слишком долго я живу один, без любви и привязанности, без семьи, чтобы говорить на эти темы. Но мне кажется, если у Вас осталось хоть какое-то же-лание еще чуть-чуть подождать, не вернется ли Ваша жена до-мой, тогда, наверное, лучше оставаться здесь и продолжать ждать. Вот что я бы сказал, если бы меня спросили. Понимаю, как тя-жело оставаться и жить там, где Вас оставили одного. Очень хо-рошо понимаю. Но самое жестокое в этом мире - чувство оди-ночества, когда человеку нечего искать, не на что надеяться.

Будет возможность, я хотел бы поскорее еще раз приехать в Токио и повидаться с Вами. Но, к несчастью, у меня разболе-лась нога, и лечение потребует какого-то времени. Берегите себя и будьте здоровы'.

Мэй Касахара надолго выпала из поля моего зрения. И вот в конце августа она явилась ко мне своим обычным маршру-том - через стенку и через сад. Окликнула меня, и мы сели на веранде поговорить.

- Ты знаешь, Заводная Птица? Вчера начали разбирать за-брошенный дом. Тот, где жили Мияваки, - сообщила она.

- Его что, купил кто-нибудь?

- Бог его знает.

Мы с Мэй прошли по дорожке с тыла к заброшенному дому. Там и правда работа была в полном разгаре. Человек шесть рабочих в касках снимали ставни и окна, выносили раковины и электроприборы. Мы немного посмотрели, как они работа-ют. По их хмурому виду и методичным движениям было вид-но, что такая работа для них - дело привычное. Высоко в небе плыли вытянутые белые облака - предвестники осени. Инте-ресно, а какая осень на Крите? И облака? Такие же или нет?

- А колодец тоже разломают? - спросила Мэй.

- Наверное, - отозвался я. - Какой от него толк? Да и опасно его оставлять.

420

- А то еще кто-нибудь провалится, - с самым серьезным видом сказала Мэй. Я взглянул на ее загорелое лицо, и мне ясно представился тот немыслимо жаркий день в саду, когда я ощутил на родимом пятне касание ее языка.

- Ты так и не поехал на Крит, Заводная Птица!

- Решил вот остаться, подождать.

- Ты же говорил, Кумико больше не вернется. Говорил ведь?

- Ну, это совсем другое дело.

Мэй, прищурившись, посмотрела на меня. Когда она щу-рилась, полоска шрама возле глаза становилась глубже.

- А зачем ты спал с Критой Кано, Заводная Птица?

- Нужно было.

- Это что - тоже другое дело?

- Вот-вот. Мэй вздохнула.

- Ну, тогда до свидания. До новых встреч.

- Пока, - сказал я.

- Послушай, - чуть замявшись, словно хотела что-то доба-вить, сказала она. - Я, наверное, скоро опять в школу пойду.

- Решила вернуться все-таки? Она слегка пожала плечами.

- Только в другую школу. В старую больше ни за что не вернусь. Правда, до новой добираться далеко. Так что пока мы с тобой не сможем видеться.

Я кивнул. Потом достал из кармана лимонные леденцы и положил один в рот. Мэй, посмотрев по сторонам, сунула в губы сигарету и закурила.

- Приятно, наверное, спать с разными? А, Заводная Птица?

- Да не в этом дело.

- Это я уже слышала.

- Угу, - буркнул я. Что еще можно было сказать на это?

- Ну ладно. А вообще, Заводная Птица, это из-за тебя я решила снова пойти в школу. Правда.

- Это почему же?

- Почему? - переспросила Мэй, снова прищурилась и пе-ревела глаза на меня. - Потому что мне опять захотелось в

421

более-менее нормальную жизнь. Ты знаешь, Заводная Птица, мне с тобой жутко интересно было. Честно говорю. Вот ты весь из себя такой правильный, а ведешь себя совсем не так, как надо... ну, как бы это сказать... как-то непредсказуемо. С тобой совершенно не скучно. Кайф, в общем. Не скучно - это когда живешь и ни о чем лишнем голову не ломаешь. Раз-ве не так? Поэтому здорово, что ты появился. Хотя, врать не буду, иногда мне бывает не по себе.

- Это как понимать?

- Как бы тебе объяснить... Смотрю я на тебя и думаю иног-да: вот мучаешься ты из-за меня, изо всех сил с чем-то борешь-ся. Нянчишься со мной, беспокоишься по-серьезному. Пони-маешь? А лицо у тебя всегда безразличное и вид... как будто ни до чего дела нет. Но ведь это не так. Ты бьешься, сил не жалеешь, а другие ничего не замечают. Если не так, полез бы ты разве в колодец? Правильно? На самом-то деле ты, конеч-но, это делаешь совсем не для меня, а чтобы Кумико отыс-кать. Потому и лезешь все время черт знает куда. Так что мне можно не волноваться. Я это понимаю, но все равно кажется, что это ты все из-за меня. А может, когда ты за Кумико бьешь-ся, то и за других людей тоже, а? Из-за этого, должно быть, у тебя такой дурацкий вид бывает. Но знаешь что, Заводная Птица? Я смотрю на тебя, и мне как-то не по себе. Правда. Ведь шансов победить у тебя, похоже, нет никаких. Предло-жили бы мне на спор деньги поставить, ты уж не обижайся, поставила бы на твой проигрыш. Ты мне нравишься, Завод-ная Птица, но я не хочу из-за тебя разориться.

- Все ясно, что уж тут...

- Не хочу смотреть, как ты пропадаешь, и переживать тоже больше не хочу. Поэтому я и подумала: надо возвращаться в мир, где все более-менее нормально и не так наверчено. Хотя не встреть я тебя здесь, у этого заброшенного дома, - может, ничего бы и не было. В школу бы я точно не вернулась. Так бы и путалась во всей этой чертовщине. Выходит, ты мой благо-детель, Заводная Птица, - сказала Мэй. - Да и тебе от этого какой-то прок был, так ведь?

422

Я согласно кивнул головой. Давненько, однако, меня ни-кто не хвалил.

- Пожми мне руку, - попросила Мэй. Я пожал смуглую ладошку девчонки и еще раз отметил про себя, какая маленькая у нее рука. Почти детская.

- До свидания, Заводная Птица,- снова проговорила Мэй. - Почему же ты не поехал на Крит? Почему не сбежал отсюда?

- Но я же не ты. Не могу выбирать, на что делать ставку. Мэй убрала руку и уперлась в меня взглядом, точно рас-сматривала какую-то диковину.

- До свидания, Заводная Птица! Увидимся когда-нибудь.

Дней через десять заброшенный дом полностью разобрали - на том месте теперь красовался голый пустырь. Дом исчез как по мановению волшебной палочки. От колодца тоже следа не осталось - засыпали, сровняли с землей. Свели под корень деревья и цветы в саду, статую птицы увезли куда-то - навер-ное, на свалку. Может, для нее это и лучше. Простую изго-родь, отделявшую сад от дорожки, заменил глухой высокий деревянный забор, за которым ничего не было видно.

Как-то вечером в середине октября я пошел в муниципаль-ный бассейн поплавать. В тот час там никого не было, я ока-зался единственным посетителем. В воде, как мираж, предо мной возникла странная картина. В бассейне, как всегда, при-глушенно звучала музыка. Что-то из старых вещей Фрэнка Синатры - то ли 'Мечта', то ли 'Девчонка в голубом'. Не вслушиваясь, я медленно, раз за разом, проплывал дваддатипятиметровку туда и обратно. Тогда и явилось это видение. Или, может быть, откровение на меня сошло.

Я вдруг обнаружил, что нахожусь в огромном колодце. Пла-ваю не в бассейне, а в колодце с тяжелой и теплой водой. Я со-вершенно один, плеск воды со всех сторон кажется каким-то необычным, не таким, как всегда. Я остановился и, спокойно

423

покачиваясь на воде, не торопясь, огляделся, потом перевер-нулся на спину и посмотрел вверх. Вода держала на поверхно-сти, не требуя от меня никаких усилий. Все тонуло в густом мраке, лишь наверху, прямо надо мной, рисовался четко очер-ченный круг неба. Но, как ни странно, страха не было. 'Что ж, колодец как колодец, я тут плаваю. Само собой, ничего осо-бенного'. Скорее было удивление, которого прежде я не чув-ствовал. Мой колодец - один из множества существующих в мире, а я - один из множества живущих в этом мире людей, каждый из которых сам по себе, со своим собственным 'я'.

В круглом окошке неба ярко блестели звезды. Им не было числа: казалось, сама Вселенная взорвалась и разлетелась на мельчайшие осколки. Звездное сияние пронизывало темноту, слоившуюся в царившем вокруг безмолвии. Сверху доносился шум ветра, гулявшего над колодцем. За его порывами слышал-ся чей-то голос - он звал кого-то. Очень давно я где-то слышал этот голос. Я хотел крикнуть в ответ, но не услышал себя. Ви-димо, в мире, где я оказался, голос просто тонет в воздухе.

Колодец - ужасно глубокий. Пока я глядел вверх, верх и низ как-то незаметно поменялись в голове местами, и стало казаться, что я смотрю вниз через высоченную трубу, с самой ее верхушки. Несмотря на это, мне уже давно не было так спо-койно и мирно. Раскинув в воде руки и ноги, я дышал глубоко и размеренно. Изнутри по телу разливалось тепло. Тело стало легким, словно что-то незаметно поддерживало его снизу. Это что-то окружало меня, удерживало на воде, охраняло.

Не знаю, сколько прошло времени, но незаметно наступил рассвет. Появившаяся по краям висевшего надо мной круга тусклая лиловая каемка стала менять оттенки и медленно рас-ширяться, заставляя звезды блекнуть. Самые яркие из них еще какое-то время оставались на небе, но и они в конце концов потускнели и погасли. А я, лежа на спине в тяжелой воде, раз-глядывал показавшееся солнце. Оно не ослепляло - какая-то неведомая сила, словно надев на глаза темные очки, защища-ла их от беспощадных лучей.

Через несколько минут солнце уже висело над самым ко-лодцем, и тут огромный огненный шар стал меняться - едва

424

заметно, но совершенно отчетливо. За мгновение до этого про-изошло нечто удивительное - ось времени будто содрогнулась от мощного толчка. Затаив дыхание и напрягая зрение, я пы-тался понять, что происходит. Наконец, на краю солнечного диска, справа, возникла темная тень, напоминающая родимое пятно. Как солнце народившегося дня только что размывало ночной мрак, так и это пятнышко стало понемногу закрывать солнечный свет. 'Затмение', - подумал я. Светило меркло прямо на глазах.

Но то было не настоящее затмение. Поглотив примерно половину солнечного диска, темное пятно внезапно переста-ло расти. Кроме того, пятно не имело четких очертаний, как бывает при обычных солнечных затмениях. То, что я видел, только походило на затмение. Такое слово на самом деле здесь не подходило, и я понятия не имел, как можно назвать это явление. Я прищурился и, как в тесте Роршаха, пробовал раз-гадать смысл, скрытый в форме появившегося пятна. У него же есть форма, но в форме заключено и нечто иное; в нем есть что-то и в то же время нет ничего. Я так погрузился в созерца-ние формы пятна, что уже не был уверен, существую ли я на самом деле. Сделав несколько глубоких вдохов и утихомирив лихорадочно бьющееся сердце, медленно пошевелил в тяже-лой воде пальцами рук, чтобы снова убедиться, что существо в повисшем мраке - действительно я. Все в порядке. Это в са-мом деле я. Муниципальный бассейн - он же колодец; я на-блюдаю затмение солнца, а может, вовсе и не затмение.

Я закрыл глаза, и откуда-то издалека донесся едва различи-мый звук. Такой слабый, что поначалу трудно было понять, не показалось ли. Будто неясные людские голоса за стеной. Постепенно звук становился отчетливее - так бывает, когда настраиваешь приемник на нужную волну. 'Добрые вести при-ходят к нам очень тихо', - сказала бывшая Крита Кано. Я со-средоточился, напрягая слух, пытаясь разобрать слова. Нет, это не люди. Это конское ржание. Где-то во мраке, будто в сильном возбуждении, пронзительно ржали кони. Слышалось фырканье, стук копыт. Казалось, этим шумом и возбуждением они пытались передать мне какое-то срочное послание. Что

425

они хотят сообщить? Непонятно. Откуда взялись лошади? За-чем они здесь? Что хотят сказать мне?

Ответов не было. Не разжимая век, я пытался представить, какие они - эти лошади. На картинке, возникшей в голове, они бились в агонии, лежа на соломе в каком-то амбаре, из их ртов клочьями летела белая пена. Они страшно от чего-то мучились.

Тут же вспомнилась история о лошадях, умирающих во вре-мя солнечного затмения. Затмение их убивает. Я прочел об этом в газете и рассказал Кумико. В тот вечер она вернулась домой поздно, и я выбросил приготовленный ужин. Убываю-щее солнце повергает лошадей в смятение и страх. Может быть, кто-то из них действительно сейчас умирает.

Когда я открыл глаза, солнце уже скрылось из виду. Вокруг не было ничего. Лишь над головой плавал аккуратно вырезанный кружок неба. Теперь колодец затопила тишина. Вязкая и неодо-лимая, она, казалось, впитала в себя, поглотила все вокруг. Ста-ло трудно дышать. Я набрал в грудь побольше воздуха и почув-ствовал какой-то запах. Так пахнут цветы. Темнота была напоена чудесным ароматом множества цветов. Их эфемерный, усколь-зающий запах напоминал обрывок прерванного против воли сна. Но в следующую минуту к этому благоуханию точно примешался сильный катализатор: запах стал резким и начал быстро уси-ливаться, наполняя легкие. Пыльца крошечными иголочками впивалась в горло, забивалась в нос, проникала внутрь.

'Тот же запах, - подумал я. - В темноте 208-го номера сто-ял такой же запах'. На столе - большая ваза, в ней цветы, к благоуханию которых примешивается едва различимый аро-мат налитого в стакан скотча. 'Твои "белые пятна" тебя погу-бят', - вспомнилась загадочная телефонная незнакомка. Я ин-стинктивно огляделся по сторонам. В разлитом вокруг чер-нильном мраке ничего не разобрать. Но я чувствовал точно: она была здесь только что - а сейчас ее уже нет. Чуть побыла со мной здесь, во мраке, и исчезла, оставив цветочный аромат как доказательство своего существования.

Задержав дыхание, я легко покачивался на воде, которая держала мое тело на поверхности, будто хотела незаметно под-бодрить меня. Медленно сцепил руки на груди, снова закрыл

426

глаза и сосредоточенно прислушался к себе. Сердце так громко и отчетливо стучало в ушах, что казалось: оно чужое, принадле-жит кому-то другому. Но в том-то и дело, что это - мое сердце. Просто его удары доходят до меня откуда-то со стороны. 'Твои "белые пятна" тебя погубят', - сказала та женщина.

Да, 'белые пятна' меня погубят.

Я чего-то не понимаю, упускаю из виду.

Кто же та женщина, что так много обо мне знает?

Вдруг все будто встало на место. Я все понял. В один миг все стало ясно как божий день. Ясно и просто. Я сделал неглу-бокий вдох и медленно выдохнул. Это был не выдох, а какой-то комок, твердый и горячий, как раскаленный камень. Точ-но. Эта женщина - Кумико. Как я раньше не додумался? Я окунул голову в воду и резко встряхнул. Надо было только пошевелить мозгами - и все. Это же совершенно очевидно. Кумико, как безумная, посылала мне из той таинственной комна-ты один-единственный сигнал: 'Узнай мое имя. Прошу тебя'.

Кумико просила, чтобы ее вызволили из погруженной во мрак комнаты, где кто-то ее запер. Кроме меня, никто этого сделать не в состоянии. В этом необъятном мире только я могу ее спасти. Почему? Потому что я люблю Кумико и она меня любит. Я мог бы еще тогда выручить Кумико из мира мрака. Должен быть какой-то потайной способ, надо только узнать имя. Но я не сделал этого. Больше того - даже на звонки ее не отве-чал. Атакой шанс, может быть, больше не представится.

Скоро возбуждение, от которого дрожало все тело, тихо улег-лось, и на смену ему незаметно, без единого звука, подкрался страх. Тепло из воды куда-то улетучилось, и меня со всех сто-рон окружили скользкие фантастические существа, напоми-нающие стаю медуз. Сердце заколотилось в груди, громким эхом отдаваясь в ушах. В памяти отчетливо нарисовалась кар-тина: я в номере 208. Резкий отрывистый звук - когда кто-то постучал в дверь. От мгновенного серебристого отблеска света, проникшего из коридора, у меня и сейчас бежали по коже му-рашки. Может быть, все это таилось в самой Кумико? Что, если та темная комната - сумеречная зона в ее сознании? Я сглот-нул. Внутри громко и гулко ухнуло, будто ударили по какому-

427

то полому предмету. Я страшился этой пустоты и в то же вре-мя боялся заполнить ее.

Страх растаял так же быстро, как появился. Совладав с за-стывшим в легких дыханием, я глотнул воздуха. Вода снова понемногу теплела, и вместе с этим теплом откуда-то изнутри поднималось живое, похожее на радость чувство. 'Наверное, мы больше не увидимся', - написала Кумико. По неизвест-ной причине Кумико вдруг ушла, но это вовсе не значит, что она меня бросила. Скажу больше: я ей очень нужен, она тре-бует, зовет меня. Почему-то не смогла выразить это словами, а потом разными способами отчаянно пыталась достучаться до меня, чтобы передать какую-то важную тайну.

От этих мыслей в груди потеплело - я почувствовал, как рассыпаются и тают застывшие во мне льдинки. Воспомина-ния, мысли, ощущения слились в единый поток и смыли слип-шиеся в комок чувства и эмоции. Эта растаявшая, размытая субстанция бесшумно смешивалась с водой, легко, едва ощу-тимо обволакивала во мраке мое тело. 'Оно здесь', - подумал я. Оно здесь и ждет, чтобы я протянул руку. Не знаю, сколько понадобится времени, сколько сил придется потратить, но от своего я не отступлю. Надо найти способ и установить с тем миром контакт. Я должен это сделать. 'Раз надо ждать - зна-чит, надо', - говаривал Хонда-сан.

Послышался глухой всплеск. Кто-то легко, как рыба, под-плыл и схватил меня. Парень из персонала бассейна. До этого мы несколько раз обменивались с ним дежурными фразами.

- Вы в порядке? - спросил он.

- В порядке, - ответил я.

Огромный колодец исчез, и я снова очутился в двадцатипя-тиметровом муниципальном бассейне. Сразу же вернулся запах дезинфекции, плеск воды, эхом отражавшийся от потолка. На бортике бассейна стояли люди и с любопытством смотрели в мою сторону.

- Ногу вдруг свело, - объяснил я парню. - Вот и застрял, лег в дрейф.

Поддерживая меня, он помог мне вылезти из бассейна и посоветовал не ходить пока в воду и отдохнуть.

428

- Большое спасибо, - поблагодарил я.

Присев у бортика, я прислонился к стенке и медленно зак-рыл глаза. Видение оставило после себя легкое и радостное чувство - как освещенная солнцем поляна. Озаренный этим светом, я подумал: 'Оно здесь, со мной. Не ускользнуло из рук, не пропало во мраке, а остается здесь - что-то теплое, краси-вое, драгоценное. Оно здесь'. Я знал это.

А может, меня ждет неудача. Может быть, я сам пропаду. Не доберусь до цели. Неужели поздно - ничего не вернешь и самые отчаянные усилия не помогут? Может, я только разва-лины разгребаю и лишь сам не замечаю этого? Боюсь, не най-дется никого, кто решился бы на меня поставить. 'Ну и пусть, - проговорил я тихо, но решительно, будто обращаясь к кому-то рядом. - Вот и все, что я могу сказать. По крайней мере, есть чего ждать и кого разыскивать'.

Задержав дыхание, я напряг слух, чтобы разобрать донес-шийся откуда-то слабый голос. За плеском воды, музыкой, смехом ухо уловило другой, еле слышный отзвук. Кто-то звал, искал кого-то. Что это? Голос - не голос. Слова - не слова.

Книга третья. Птицелов (Октябрь 1984 - декабрь 1985 г.)

1. Рассуждения Мэй Касахары

'Давным-давно собиралась тебе написать, Заводная Птица, но никак не могла вспомнить, как тебя по-настоящему зовут, и из-за этого долго не писала. Попробовала бы я изобразить на конвер-те: "район Сэтагая, ***, 2-й квартал, Заводной Птице". Да ни один, даже самый разлюбезный почтальон не понес бы такое письмо. Когда мы в первый раз с тобой встретились, ты, должно быть, сказал, как тебя зовут, но я напрочь забыла (хотя что это за имя - Тору Окада! Два-три раза дождь пройдет, и забудешь). Но на днях из-за какой-то ерунды вдруг - раз! - и вспомнила. Как будто ветер подул, дверь - бах! - и открылась. Вот так, Заводная Птица! По-настоящему тебя зовут Тору Окада.

Сначала, наверное, надо бы объяснить, где я сейчас нахо-жусь и чем занимаюсь, но это не так просто. Не буду жало-ваться, что влипла, и положение у меня очень трудное. Нет, все вроде просто и понятно. В здешних порядках ничего муд-реного нет. Вот линейка, вот карандаш. Сиди и черти линии от точки до точки. Просто, правда? Но! Хочу рассказать все по порядку, а слов нет почему-то. В мозгах какое-то белое пятно образовалось. Белое, как заяц зимой. Простая вещь, а иногда, получается, никак не объяснишь, что к чему. Сколько бумаги извела с этим письмом и вдруг вспомнила имя. Прямо как Колумб - Америку открыла.

432

Нехорошо, конечно, загадки загадывать, но живу я в "неко-тором царстве". Помнишь? Давным-давно, в некотором цар-стве, некотором государстве... В общем, в том самом "неко-тором царстве". Пишу в крошечной комнатушке. В ней стол, кровать, книжная полка и стенной шкаф. Все такое малень-кое, простое, без всяких украшений. Предназначено, так ска-зать, для удовлетворения "минимально необходимых потреб-ностей". На столе лампа дневного света, чашка, бумага, на которой я пишу, словарь. Честно говоря, словарями я почти никогда не пользуюсь. Не люблю я эти словари. Вид мне их не нравится, да и содержание тоже. Когда приходится брать их в руки, скривлюсь и думаю: "Ну кому это все нужно?" Люди вроде меня со словарями не в ладу. Возьмем, к приме-ру, слово "трансформация". В словаре написано: "переход из одного состояния в другое". И что с того? Я про это знать ничего не знаю. Поэтому, когда вижу на столе словарь, у меня чувство, что я смотрю на собаку, которая как-то про-лезла к нам в сад и вздумала оправляться на лужайке. Но один словарь я все-таки купила - подумала: сяду тебе, За-водная Птица, писать, попадется какой-нибудь иероглиф незнакомый - что тогда делать?

Еще у меня лежит в рядок дюжина остро отточенных ка-рандашей. Новеньких, только что купила. Специально, чтобы тебе письмо написать, пошла в магазин канцтоваров и купи-ла. Ты мне за это не обязан, не бойся, просто приятно, когда карандаши новые, только что очиненные. Еще пепельница, сигареты и спички. Много, как раньше, я не курю. Так, иног-да, для смены настроения (сейчас вот закурила). Это то, что у меня на столе. Стол стоит у окна, на нем занавески, симпа-тичные такие, в цветочек, хотя мне без разницы. Я же их не выбирала, они с самого начала тут висели. Не считая этих шторок - простенькая комнатенка. Больше похожа не на ком-нату, где девушка живет, а на образцовую тюремную камеру, которую из лучших побуждений оборудовали для того, кто первый раз угодил за решетку.

433

Про вид из окна пока говорить не хочу. Потом как-нибудь. Не потому, что это какое-то особое значение имеет, просто надо по порядку. Сегодня рассказываю только про комнату, Заводная Птица. Такая у нас программа на сегодня.

Как мы с тобой встречаться перестали, я много про твое пятно думала. То самое, синее, что у тебя на правой щеке вдруг выс-тупило. Ты тогда украдкой, как барсук, полез в колодец у бро-шенного дома Мияваки, посидел там, а когда вылез, пожа-луйста - пятно какое-то. Сейчас вспоминаю и кажется: ерун-да какая-то, выдумки, - но ведь это у меня почти на глазах произошло. Я с самого начала, как в первый раз увидела, ду-мала, что пятно - особенный знак. То есть в нем есть какой-то глубокий смысл, которого я не понимаю. Иначе пятно бы так быстро не появилось.

Поэтому под конец я решила его поцеловать - мне ужасно захотелось его ощутить, попробовать на вкус. Не подумай, что я каждую неделю со всеми мужиками в округе целовалась. Но о том, что я почувствовала тогда и что потом было, тоже не спеша расскажу как-нибудь в другой раз. (Не знаю, правда, как тебе мои рассказы.)

В конце прошлой недели я ездила в город, в парикмахерс-кую - давно не была в этом заведении, - и мне подвернулся еженедельник, а в нем статья про тот заброшенный дом, кото-рый принадлежал семье Мияваки. Понятное дело, чуть не упа-ла от удивления. Вообще-то я такие журналы не читаю, но этот случайно оказался прямо перед носом. Открыла наугад - и пожалуйста вам: про их дом написано. Вот это да! Чудная какая-то статья; про тебя там ни словечка нет, но я, по правде сказать, вдруг подумала: "А не связана ли как-нибудь эта ста-тья с Заводной Птицей?" Возникла такая мысль в голове, и я всерьез решила: надо тебе написать. Ветер дунул, дверь рас-пахнулась, и твое настоящее имя сразу вспомнилось. "Ага! Точно! Тору Окада!"

434

Было бы время, я, может быть, махнула б, как раньше, через стенку на заднем дворе и заявилась к тебе. Может, нам надо сесть лицом к лицу за столом на твоей кухне и поговорить как следует. Самый быстрый способ. Но, к сожалению, по раз-ным обстоятельствам это невозможно. Поэтому я сижу за сто-лом и, скрипя карандашом, пишу тебе.

Заводная Птица, в последнее время я о тебе много думала. Даже во сне видела тебя несколько раз. Снился тот самый ко-лодец - и ты заодно. Ты не главный был в этом сне, а так... вроде довеска. Сам по себе сон - так, ничего особенного. Но почему-то из-за него мне ужас как не по себе сделалось. Про-сто жуть! Ну а потом... следовало ждать чего-нибудь такого... статья эта появилась - про брошенный дом Мияваки (хотя сейчас его заброшенным уже не назовешь).

Твоя Кумико, надо думать, домой еще не вернулась. Уж не затеваешь ли ты там что-то такое, чтобы ее вернуть? Интуи-ция мне говорит.

Счастливо оставаться, Заводная Птица. Будет настроение - напишу еще'.

2. Тайна дома с повешенными

СЭТАГАЯ: ТАЙНА ДОМА С ПОВЕШЕННЫМИ

Кто приобрел злосчастный земельный участок после самоубийства семьи?

Что происходит в элитном жилом районе?

[Из еженедельника '***', 7 декабря]

Местные жители называют этот дом во 2-м квартале * * * района Сэтагая 'домом с повешенны-ми'. Участок площадью всего 100 цубо* расположен на возвы-шенности в тихом жилом райо-не с видом на южную солнечную сторону. Казалось бы, идеальное место для дома, однако знающие о нем люди как один говорят, что даже задаром не взяли бы этот участок. Объясняется это тем,

* 1 цубо = 3,3кв.м.

что всех, кто им владел, без ис-ключения, постигла ужасная судь-ба. Проведенное расследование показало, что из купивших эту землю и живших там, начиная с эпохи Сёва*, семь человек по-кончили с собой; причем боль-шинство повесились или умерли от удушья.

[Подробности самоубийств опу-шены.]

* С 1926 г.

436

'Нехороший участок' приобретен фиктивной фирмой

Самым последним звеном в цепи этих трагических происшествий, которые вряд ли можно рассмат-ривать как случайное совпаде-ние, стало убийство и самоубий-ство в семье Кодзиро Мияваки (фото ? 1), владельца давно и хорошо известной сети рестора-нов 'Руфтоп гриль', главный из которых находится на Гиндзе. Дела у Мияваки шли плохо, на-копились большие долги, и два года назад он продал все ресто-раны и объявил себя банкротом, однако и после этого уже не бан-ки, а другие многочисленные кредиторы не переставали его преследовать. В конце концов в январе этого года в гостинице го-рода Такамацу Мияваки задушил собственным ремнем свою спя-щую 14-летнюю дочь Юкиэ, а потом вместе с женой Нацуко повесился на специально приго-товленной веревке. Местонахож-дение старшей дочери Мияваки, студентки, неизвестно. При по-купке участка в апреле 1972 года Мияваки было известно о ходив-ших вокруг дома зловещих слу-хах, но он только смеялся над ними, говоря: 'Все это - лишь случайные совпадения'. Купив землю, он снес выстроенный на ней дом, который давно уже пу-

стовал, разровнял участок. На всякий случай позвали синтоист-ского священника, чтобы про-гнать злых духов, и построили новый двухэтажный дом. По словам соседей, у Мияваки были прекрасные дочери, семья жила дружно. Но прошло одиннадцать лет, и неожиданно судьба этого семейства сделана страшный по-ворот.

Мияваки лишился участка и дома осенью 1983 года, заложив их, чтобы расплатиться с долга-ми. Но из-за споров между кре-диторами о порядке возврата долгов решение по этому имуще-ству задержалось и состоялось через суд прошлым летом, после чего землю выставили на прода-жу. Участок намного ниже ры-ночной стоимости приобрела крупная токийская риэлторская фирма '*** Недвижимость'. Она снесла дом, где жили Мияваки, и хотела продать участок под за-стройку. Желающих приобрести его было много: Сэтагая все-таки - район первоклассный, но все разговоры прекращались, как только потенциальные покупате-ли узнавали, насколько дурная слава у этого места. Говорит на-чальник отдела продаж '*** Не-движимость' господин М.:

437

'Да, нам тоже приходилось слы-шать об этих нехороших истори-ях. Однако место там действи-тельно замечательное, и мы с оптимизмом считали, что, уста-новив достаточно низкую цену, сможем продать участок. Прав-да, когда его выставили на про-дажу, оказалось, что дело совсем не движется. А тут еще совсем некстати в январе случилось это несчастье в семье Мияваки, и, скажу честно, мы прямо не зна-ли, что делать'.

Наконец, в апреле этого года участок продали. Господин М., извинившись, отказался назвать покупателя и цену, поэтому дета-ли этой сделки нам не известны. Но по информации из риэлторс-ких кругов, '*** Недвижимости' пришлось уступить участок по цене ниже той, что была за него заплачена. 'Покупатель, разуме-ется, был полностью в курсе дела, - сказал господин М. - Обманывать его мы не собирались и объяснили все заранее'.

Кто же решился купить этот злосчастный участок? Кому он мог понравиться? Найти ответы на эти вопросы оказалось гораз-до труднее, чем мы думали. В ре-гистре административно-юриди-ческого управления записано, что участок приобрела фирма 'Ака-сака Рисерч', офис которой на-ходится в районе Минато. Зани-мается она 'экономическими ис-следованиями и консалтингом'. Участок приобретен с целью 'строительства жилого дома для сотрудников фирмы'. Строитель-ство действительно сразу же на-чалось, но, как выяснилось, 'Акасака Рисерч' - это типично 'бу-мажная фирма'. Мы наведались по записанному в документах ад-ресу во 2-м квартале Акасака и обнаружили лишь маленькую табличку на двери комнаты в не-большом доме на несколько квар-тир. На наш звонок никто не от-крыл.

Строгая охрана и секретность

Сейчас 'бывшая резиденция Мияваки' обнесена высоким бе-тонным забором - гораздо выше соседних домов. Выкрашенные черной краской прочные метал-лические ворота устроены так, чтобы никто не мог за них заглянуть, наверху установлена видео-камера наблюдения. Как расска-зали соседи, ворота, приводимые в движение электродвигателем, время от времени открываются, чтобы пропустить 'мерседес 500 SEL' с тонированными стек-

438

лами, который въезжает и выез-жает из них по нескольку раз в день. Больше никто не входит и не выходит. Никаких звуков с участка тоже не доносится.

Стройка началась в мае, но все происходило за высоким забо-ром, поэтому даже соседи не зна-ли, что там строится. Работа за-вершилась необычайно быстро: за два с половиной месяца. Вла-делец находящейся по соседству фирмы, поставлявшей на строй-ку обеды, рассказал: 'Дом сам по себе не такой большой. С виду ничего особенного - четырех-угольная бетонная коробка. Не похож на обычный дом, где жи-вут нормальные люди. Зато при-езжали специалисты по садово-му ландшафту, засадили участок замечательными деревьями. Ду-маю, этот сад обошелся в при-личную сумму'.

Мы обзвонили в Токио все крупные фирмы, занимающиеся садовым дизайном. В одной нам сообщили, что они действитель-но работали в 'бывшей резиден-ции Мияваки'. Однако о заказ-чике хозяин фирмы ничего не знает. Он получил заказ в пись-менном виде и схему сада от стро-ителей, которыми руководил его знакомый, и только выполнил порученную его фирме работу, разместив на участке деревья.

Он также сообщил, что когда его фирма работала в саду, на участок вызвали мастеров, вы-рывших глубокий колодец.

'В углу сада мастера сооруди-ли помост, на который свалива-ли выкопанную землю. Я хорошо разглядел, как они работают, - мы как раз сажали рядом хурму. Копали на месте старого колод-ца, который раньше был засы-пан, так что работа, похоже, была нетрудной. Странно только, что воды в колодце так и нет. Ста-рый колодец давно высох, его просто восстановили, и все. А до воды не дошли. Странно это, как будто нарочно так сделали'.

К сожалению, найти фирму, которая рыла колодец, не удалось. Зато мы выяснили, что 'мерседес 500 SEL', 'приписанный' к это-му дому, принадлежит крупной лизинговой компании - ее глав-ный офис находится в районе Тиёда. В июле по трехлетнему договору его арендовала для слу-жебных целей одна фирма из района Минато. Название фир-мы посторонним сообщить отка-зались, но, судя по всему, это почти наверняка та же 'Акасака Рисерч'. Кстати, приблизитель-ная стоимость аренды машины класса 500 SEL - около 10 мил-лионов иен. Заключая договор об аренде, компания также предла-

439

гает водителя, однако неизвест-но, придан ли водитель к этому конкретному автомобилю.

Проживающие по соседству люди говорили с корреспонден-тами нашего журнала о 'доме с повешенными' без большой охо-ты. В этом районе соседи между собой общаются редко, и боль-шинство жителей, скорее всего, не хотят впутываться в эти дела. Вот что сказал нам господин А., живущий поблизости:

'Охрана там в самом деле вну-шительная, но у меня нет ника-ких оснований высказывать ка-кие-либо претензии. Соседей, думаю, это тоже особо не беспо-коит. Сейчас гораздо лучше, чем когда стоял тот заброшенный дом, обросший дикими слухами'.

И все же хочется знать, кто купил этот дом и в каких целях этот 'мистер X' его использует. Туман над этой тайной становит-ся все гуще.

3. Заводная Птица зимой

После того как кончилось то странное лето и до самой зимы в моей жизни никаких изменений не происходило. Дни начи-нались тихо, без происшествий, и так же заканчивались. В сен-тябре шли дожди, а в ноябре выдалось несколько таких теп-лых дней, что тело покрывалось испариной. Дни почти не отличались один от другого - если бы не погода. Я старался сосредоточиться на реальном и полезном - почти каждый день подолгу плавал в бассейне, гулял, три раза в день готовил еду. Несмотря на все это, временами одиночество накатывало на меня и резало по сердцу. Казалось, даже вода, которую я пил, и воздух, которым дышал, наполнены длинными остры-ми иголками; страницы книг в моих руках, словно лезвия бритв, угрожающе отливали металлическим блеском. В четы-ре часа утра в окружающем безмолвии было слышно, как оди-ночество все глубже пускает в меня свои корни.

И все же оставались люди, которые меня не забывали. Семей-ка Кумико. Они писали мне письма. О том, что Кумико жить со мной больше не будет и я должен немедленно дать ей раз-вод. Это решит все проблемы. Первые несколько писем были написаны высокомерно, в официальном тоне. Я не отвечал, и

441

тогда посыпались угрозы, сменившиеся в итоге просьбами. Но цель у всех писем была одна. В конце концов позвонил ее отец.

- Я не говорю, что категорически против развода, - ска-зал я ему. - Но сначала мне хотелось бы встретиться с Кумико и поговорить наедине. Удостоверюсь, что она в самом деле этого хочет, - дам развод. Нет - развода не будет.

Обернувшись к кухонному окну, я посмотрел на уходившее вдаль темное, сочившееся дождем небо. На той неделе дождь не переставал четыре дня подряд. Весь мир почернел и про-мок до нитки.

- Перед тем как пожениться, мы с Кумико как следует все обговорили, и я хочу, чтобы все было так же, если мы решим разойтись.

Разговор с тестем шел на параллельных курсах и ни к чему не привел. Точнее - не дал положительного результата.

Без ответа оставалось несколько вопросов. Действительно ли Кумико хочет развода? Просила ли она родителей уговаривать меня? 'Кумико говорит, что не желает тебя видеть', - объявил мне тесть. То же самое говорил Нобору Ватая во время нашей встречи. А может быть, вовсе не все в их словах неправда? Ро-дители Кумико смотрели на вещи, как им было удобно, но на-сколько я их знал, по крайней мере привычки раздувать из мухи слона они не имели. Хорошо ли, плохо ли, но они реалисты. Значит, если тесть сказал правду, они прячут ее где-то, что ли? В это поверить я никак не мог. Кумико с детства не больно любила родителей и старшего брата и изо всех сил старалась ни в чем от них не зависеть. Вполне могло случиться, что она ушла от меня, потому что завела любовника. Хотя и нелегко мне было проглотить такое объяснение, о котором она писала в своем письме, но полностью исключить эту возможность нельзя. Но я никак не мог представить, чтобы, уйдя из дома, Кумико прямиком направилась к своим или в какое-то место, которое они ей приготовили. Да еще стала бы через них связь со мной поддерживать.

442

Чем больше я об этом думал, тем меньше понимал. Может, у Кумико случился нервный срыв и она никак не может опра-виться от этого потрясения? Другая возможность: ее удержи-вают где-то насильно. Раз за разом я выстраивал и перестраи-вал цепочки из разных фактов, слов и воспоминаний, пока не отказался от мысли разгадать эту загадку. Догадки и предпо-ложения ни к чему меня не привели.

Осень подходила к концу, и в воздухе уже чувствовалось при-ближение зимы. Как всегда в это время года, я собирал в саду опавшие сухие листья и набивал ими пластиковые мешки для мусора. Приставив к крыше лестницу, очистил забитые лис-тьями желоба водостоков. У моего дома деревья не росли, но ветер срывал листву с развесистых соседских деревьев с обеих сторон и щедро усыпал ими мой маленький садик. Эта работа меня не раздражала. Я рассеянно смотрел на кружащиеся в лучах послеполуденного солнца листья, и время бежало неза-метно. На соседнем участке справа торчало здоровенное дере-во с красными ягодами. Над ним кружились, сверкая ярким оперением, птицы и кричали - будто ссорились, пронзая воз-дух резкими, отрывистыми голосами.

Я ломал голову: что мне делать с летней одеждой Кумико, как лучше ее сохранить? Думал собрать и выбросить, как она написала в письме, но вспомнил, с какой любовью она под-бирала каждую вещь. 'Место есть, пусть еще повисит', - по-думал я.

Но стоило открыть стенной шкаф, как я невольно вспоми-нал, что Кумико рядом нет. Ее наряды - пустые оболочки прежней жизни. Я прекрасно представлял Кумико в них: с некоторыми были связаны четкие воспоминания. Временами вдруг ловил себя на том, что сижу на кровати, тупо уставив-шись на висящие передо мной в ряд платья, блузки и юбки, а потом никак не мог вспомнить, сколько я так просидел. Мо-жет, десять минут, а может - час.

Глядя на ее одежду, я представлял, как чужой человек раз-девает Кумико. Как под его руками спадает с нее платье, как

443

руки скользят по ней, снимая белье. Ласкают грудь, раздвига-ют ноги. Эта картина стояла у меня перед глазами - мягкая, нежная грудь, бедра, белые как снег, и касающиеся их мужс-кие руки. Я не хотел думать об этом, но не мог ничего поде-лать. Не мог потому, что все это наверняка происходило на са-мом деле. Надо приучить себя к таким картинам - ведь от реальности никуда не денешься.

В начале октября умер дядя Нобору Ватая - депутат нижней палаты от Ниигаты. Он лежал в городской больнице, и ночью у него случился сердечный приступ. К рассвету, несмотря на все усилия врачей и сестер, он был уже мертв. Эта смерть не стала неожиданностью; поговаривали, что скоро состоятся парламен-тские выборы, поэтому сторонники покойного депутата очень энергично взялись выполнять давние планы поставить на мес-то дяди племянника. Избирательная машина, отлаженная под бывшего депутата, работала безотказно и исправно поставляла консерваторам необходимые голоса. Победе Нобору Ватая на выборах могло помешать только что-то экстраординарное. Об этих событиях я прочитал в газете, когда ходил в библиотеку, и сразу подумал, что скоро у семейства Ватая забот прибавится, им станет не до нашего с Кумико развода.

На следующий год, весной, парламент распустили, прошли выборы. Как и предсказывали, Нобору Ватая с большим от-рывом обошел выставленного оппозицией кандидата. Я читал в библиотеке газеты и был в курсе дела - как он выдвинул свою кандидатуру и как проходило голосование, но успех Но-бору Ватая почти не вызвал у меня эмоций. Все, похоже, было решено заранее, задолго до выборов, и оставалось только ак-куратно обвести нарисованную вчерне схему.

Черно-синее пятно на лице не становилось ни больше, ни меньше. Не было ни жжения, ни боли. Постепенно я начал забывать о нем, перестал надевать очки и глубоко надвигать на глаза шапку, чтобы замаскироваться. Вспоминал о нем,

444

когда, выходя днем за покупками, ловил взгляды попадавшихся навстречу людей, видел, как они отводят глаза, но, привык-нув, почти не обращал на это внимания. Мое пятно никому не мешало. Каждое утро за бритьем я внимательно его разгля-дывал, но никаких изменений не находил. И размер, и цвет, и форма оставались все теми же.

То, что на лице у меня вдруг появилось пятно, заметили всего несколько человек. А именно - четверо: хозяин химчи-стки на станции, парикмахер, у которого я стригся, продавец из винной лавки Омура да еще знакомая библиотекарша, си-девшая на выдаче книг. И все. На их вопросы я делал озабо-ченное лицо и бормотал что-то насчет пустяковой аварии. Им этого было достаточно, и они, как будто оправдываясь, начи-нали вздыхать и ахать.

Мне казалось, что с каждым днем я все больше отдаляюсь от самого себя. Разглядывал свою руку, и возникало ощуще-ние, будто смотрю сквозь нее. Почти ни с кем не разговари-вал. Писем никто мне не писал, по телефону не звонили. В поч-товом ящике я находил только счета за коммунальные услуги и всякую рекламу - по преимуществу адресованные Кумико каталоги по дизайну и моде, полные фотографий платьев, блу-зок и юбок весеннего сезона. Хотя зима выдалась холодная, я даже подчас забывал включать отопление: не мог разобрать, то ли дома и вправду холодно, то ли холод - внутри меня. Включал печку лишь после того, как, взглянув на термометр, убеждался, что погода действительно холодная, но, сколько бы комната ни нагревалась, теплее не становилось.

Иногда, как летом, я перелезал через стенку в саду и по нашей извилистой дорожке шел к месту, где прежде стоял брошен-ный дом Мияваки. В коротком пальто и намотанном до под-бородка шарфе шагал по иссохшей за зиму траве; ледяной ветер налетал порывами, нетерпеливо гудел в проводах. Дом Мияваки разобрали до последнего гвоздя, и теперь это место окружал высокий дощатый забор. Через щели я заглядывал на участок, но смотреть там было не на что. Не осталось ниче-

445

го - ни дома, ни плиток дорожки, ни колодца, ни деревьев, ни телеантенны, ни статуи птицы. Только плоский клочок холодной, черной, плотно утрамбованной гусеницами буль-дозера земли, из которой торчало несколько засохших сорня-ков. Не верилось, что раньше здесь был глубокий колодец и что меня угораздило в него забраться.

Опершись о забор, я взглянул на дом Мэй Касахары, на ее окно. Ее здесь больше нет. Больше не выйдет и не скажет: 'Привет, Заводная Птица!'

Как-то днем, в середине февраля, когда стоял жуткий холод, я решил наведаться в риэлторскую контору 'Сэтагая дайити', о которой говорил мне дядя. Она находилась рядом со станцией. Войдя, я увидел сотрудницу, женщину средних лет. У входа стояли в ряд несколько столов, но за ними никого не было - маклеры, похоже, разошлись по своим делам. Посередине стоял большой газовый обогреватель, излучавший ярко-крас-ное тепло. В крошечной приемной у задней стены в одиноче-стве сидел на диване невысокий старичок и с увлечением чи-тал газету. Когда я поинтересовался у женщины, на месте ли господин Итикава, старичок повернулся ко мне и произнес:

- Я Итикава. Чем могу?

Я назвал дядино имя и сообщил, что прихожусь ему пле-мянником и живу сейчас в принадлежащем ему доме.

- А-а, понятно. Вы племянник Цурута-сан. - С этими сло-вами старичок отложил газету и, сложив очки, засунул их в карман. Потом скользнул взглядом по моему лицу и фигуре. Какое впечатление у него осталось от этого осмотра, я так и не понял. - Проходите, проходите! Чаю выпьете?

Я попросил его не беспокоиться, но старичок то ли не рас-слышал, то ли просто проигнорировал мои слова и попросил сотрудницу приготовить чай. Много времени это не заняло, и скоро мы сидели в приемной друг против друга и пили чай. Обогреватель выключили, в комнате становилось прохладно. На стене висела подробная карта застройки района, испещ-ренная пометками карандашом и фломастером. Рядом - ка-

446

лендарь какого-то банка с репродукцией известной картины Ван Гога с мостом.

- Как Цурута-сан поживает? Как он, здоров? - глотнув чаю, поинтересовался старичок.

- По-моему, у него все в порядке. Как всегда, весь в делах. Я сам с ним редко вижусь, - ответил я.

- Рад за него, рад. Сколько же лет прошло? Кажется, так давно мы с ним в последний раз встречались, - говорил ста-ричок. Достав из кармана пиджака сигарету, он вынул спичку, примерился и решительно чиркнул о коробок. - Это я посо-ветовал вашему дяде купить дом, где вы сейчас живете, а по-том долго сдавал его жильцам по его поручению. Это замеча-тельно, что Цурута-сан не сидит без дела.

У самого старика Итикавы забот, похоже, было немного. Он, должно быть, наполовину отошел от бизнеса и появлялся в конторе только по делам старых клиентов.

- Как вам дом? Может, что-то не так?

- Нет-нет. С домом все в порядке. Старик кивнул.

- Это хорошо. Дом в самом деле хороший. Может, маловат немножко, зато удобный. Кто раньше там жил, все были до-вольны, все у них было хорошо. А у вас как?

- Да ничего, - сказал я и подумал про себя: 'Жив, по край-ней мере, и на том спасибо'. - Хочу у вас спросить кое-что, Итикава-сан. Дядя говорит, о земельных сделках в нашем рай-оне лучше вас никто не знает.

- Уж в чем в чем, а в этом я дока, - посмеиваясь, заявил старик. - Все-таки почти сорок лет вожусь здесь с недвижи-мостью.

- Я о доме Мияваки. Это тот, что стоял за нашим. Там те-перь ничего нет, пустой участок.

- Знаю, знаю, - поджав губы, сказал Итикава-сан с таким видом, словно копался где-то на задворках памяти. - Его про-дали в прошлом году, в августе. Уладили с долгами, с правом собственности, решили юридические вопросы и выставили на продажу. Возились с этими делами долго. Купила его одна

447

фирма, чтобы перепродать. Дом сломали, участок разровня-ли. В доме долго никто не жил, и если бы его оставили, то никто бы не купил. Из местных никто бы не раскошелился. Кто ж его купит? Вы про этот дом-то слыхали?

- Дядя рассказывал кое-что.

- Тогда понимаете, что я имею в виду. Знающий человек такое покупать не станет. Мы тоже не стали, хотя можно было всучить участок кому-нибудь, кто ничего не знает. Не в наших правилах наживаться на обмане клиентов. Это дурно пахнет. Мы такими вещами не занимаемся.

Я кивнул и спросил:

- А что за фирма его купила?

Старик нахмурился, покачал головой и назвал известную риэлторскую компанию.

- Они, наверное, и справок не навели. Увидали, в каком месте участок, узнали цену и сразу хапнули. Думали быстрень-ко навариться на нем, да не тут-то было.

- Что? До сих пор не продали?

- Да все никак, хотя несколько раз почти удалось, - про-говорил старик и скрестил руки на груди. - Земля стоит неде-шево - если уж покупаешь, то на всю жизнь. Поэтому перед тем, как купить, люди стараются узнать побольше. А вокруг этого участка столько разговоров... И ничего хорошего. Нор-мальный человек послушает и не станет покупать. А большин-ство - те, кто поблизости живет, - знают про эти разговоры.

- И сколько просят?

- Сколько просят?

- За участок, где был дом Мияваки? Судя по взгляду, который бросил на меня старик Итикава, определенный интерес у него я вызвал.

- Рыночная цена за один цубо - миллион пятьсот тысяч. Участок - что надо, как ни крути. Район замечательный, много солнца. Хотя на рынке недвижимости сейчас застой, все рав-но - примерно полтора миллиона. Можно, конечно, ждать, и все равно цена будет где-то в таких пределах. Но это если го-ворить об обычной земле. Обычной. А этот участок не обыч-

448

ный. С ним можно ждать сколько угодно - все равно без тол-ку. Он только дешеветь будет. Цена уже упала - сейчас они хотят миллион сто тысяч за цубо. Всего там где-то около сот-ни цубо, чуть меньше. Если поторговаться, еще скинут и по-лучится ровно сто миллионов.

- А еще больше подешевеет, как вы думаете? Старик уверенно кивнул.

- Обязательно. До девятисот тысяч скатится, без вопросов. Как раз столько они заплатили, когда покупали. С чего нача-ли, тем и кончат. Жалеют, что связались с этой землей, и бу-дут без ума от счастья, если сумеют хотя бы вернуть что потра-тили. Пойдут они еще ниже? Не знаю. Если вдруг наличные понадобятся, могут еще дешевле уступить, себе в убыток. Не будет проблем с деньгами - будут участок держать. Не знаю, как у их фирмы идут дела. Но одно можно точно сказать: сей-час они жалеют, что его купили. С этим участком вообще луч-ше не связываться. - Сказав это, Итикава-сан стряхнул пе-пел с сигареты в пепельницу.

- Слышал, на участке колодец есть. Вы что-нибудь знаете о нем, Итикава-сан? - поинтересовался я.

- Знаю, - сказал он. - Глубокий колодец. Но его вроде засыпали. Да и воды в нем не было. Высох. Какой толк от него?

- А когда высох, не знаете?

Старик, сидевший со скрещенными руками, пристально посмотрел в потолок.

- Ох, давно это было. Я и не помню точно. Но до войны вода там была. А когда высох - даже не знаю. Верно, после войны. Когда актриса туда въехала, вода уже пропала, и коло-дец засыпать собирались. Поговорили-поговорили, а делать ничего не стали. Возиться не захотели.

- А рядом, где семья Касахары живет, и сейчас вода есть - и хорошая, говорят.

- Что ж, очень может быть. В том месте всегда вода хоро-шая была, почва такая. Вообще водяные жилы не поймешь. Ведь как часто бывает? Там есть вода, а чуть отойдешь в сто-рону - нет ничего. А что вам колодец?

- Сказать по правде, я думаю купить этот участок.

449

Старик поднял глаза и уставился на меня. Взял чашку, мед-ленно сделал глоток.

- Купить этот участок?

Ничего не говоря, я лишь кивнул в ответ.

Старик вытянул из пачки новую сигарету, постучал ею по крышке стола, но закуривать не стал - только зажал между пальцами. Быстро провел кончиком языка по губам.

- Я говорил уже, что с этим участком что-то не в порядке. Из тех, кто жил там, никто еще хорошо не кончил. Вы пони-маете? Сколько бы он ни стоил, пусть дешево, все равно поку-пать его смысла нет. Это для вас не имеет значения?

- Я все знаю, конечно, и все же... Пока у меня нет денег, даже если цена намного ниже рыночной упадет. Но я постара-юсь их достать, хотя понадобится время. А пока мне нужно знать, что происходит с участком: как цена, не появились ли покупатели. Не могли бы вы держать меня в курсе?

Итикава-сан смотрел на незажженную сигарету, погружен-ный в свои мысли. Легонько кашлянул и сказал:

- Не волнуйтесь. Время есть, участок быстро не продадут. Вот если они решатся сбыть его по бросовой цене, тогда на-род зашевелится. Но произойдет это не так скоро.

Я дал старику свой телефон. Он записал номер в захватан-ную черную записную книжечку и, спрятав ее в карман пид-жака, внимательно посмотрел мне прямо в глаза, а затем за-держал взгляд на отметине у меня на щеке.

Кончился февраль, пролетела половина марта. Пронизываю-щий до костей холод постепенно отступал, подули теплые вет-ры с юга. Зазеленели деревья, в саду появились какие-то но-вые птицы, которых не было видно зимой. В погожие дни я выходил посидеть на веранду, посмотреть, что в саду. Как-то вечером позвонил Итикава-сан и сообщил, что участок Мияваки все еще не продан и цена снизилась еще немного.

- Я же говорил, так легко у них не получится, - с гордос-тью в голосе сказал он. - Можете не переживать, дальше толь-ко дешевле будет. Кстати, а как у вас дела? Собираете деньги?

450

В тот же день, вечером, часов в восемь, я пошел умыться и почувствовал легкое жжение на том месте, где пятно. Палец ощутил слабое тепло. Раньше ничего подобного не было. Цвет тоже стал ярче, насыщеннее, с фиолетовым отливом. Сдержи-вая дыхание, я долго разглядывал себя в зеркале, пока собствен-ное лицо не показалось чужим. Пятно хотело что-то сказать, ему явно что-то было от меня нужно. Я не сводил глаз с себя в зеркале, и мое отражение так же безмолвно взирало на меня.

Мне нужен этот колодец. Во что бы то ни стало.

Вот что я решил.

4. Пробуждение от спячки Еще одна визитная карточка Анонимность денег

Конечно, хотеть - это одно, а получить участок - совсем дру-гое. Сумма, которой я реально располагал, была близка к нулю. У меня еще оставалось немного от наследства матери, но от этих денег скоро ничего не останется - все на жизнь уйдет. Работы не было, других доходов - тоже. Ни один банк в мире просто так, по доброте душевной, такому человеку, как я, де-нег в долг не даст. Оставалось, как фокуснику, добывать день-ги из воздуха. Причем делать это нужно быстро.

Как-то утром я пошел на станцию и купил в киоске подряд десять лотерейных билетов. На один можно было выиграть пятьдесят миллионов иен. Дома, на кухне, прикнопил билеты к стенке и каждый день смотрел на них. Мог целый час проси-деть на стуле, уставившись на билеты, точно дожидаясь, пока откроется секретный, одному мне известный, ключ. Но через несколько дней меня словно осенило:

В лотерею я никогда не выиграю.

452

Интуиция подсказывала: надеяться тут не на что. Если бы все было так просто - прогулялся до станции, купил несколь-ко билетов, а потом сиди, жди тиража. Так не бывает. Нет, нуж-но самому, своими силами, раздобыть деньги. Порвав и выбро-сив билеты, я потом опять стоял в ванной и всматривался в зеркало над раковиной. 'Должен же быть какой-то выход?' - спрашивал я свое отражение, но ответа, разумеется, не дождался.

Устав безвылазно сидеть дома наедине со своими мыслями, я стал выбираться на прогулки по окрестностям. Бесцельные вылазки продолжались дня три-четыре, но вскоре бродить в округе надоело, я сел на электричку и поехал в Синдзюку. Проходил мимо нашей станции, и вдруг потянуло в центр. Давно я туда не выбирался. Неплохо бывает поразмышлять, сменив обстановку. Да и в электричке, если подумать, не по-мню, когда ездил. Опуская мелочь в кассу-автомат, даже по-чувствовал себя не в своей тарелке - отвык. Сколько я уже не был в центре? Получается, полгода с лишним. Последний раз - когда устроил слежку у западного вестибюля вокзала за тем парнем с чехлом от гитары.

С непривычки от давки и суеты у меня голова пошла кру-гом. От одного вида людской толпы перехватило дыхание, чаще забилось сердце. А ведь час пик уже кончился, не должно быть такой толкотни. Я с трудом пробирался через массу людей, больше напоминавшую гигантский мощный поток, сметаю-щий горы, уносящий дома. Пройдя немного в этом потоке, чтобы собраться с мыслями, я зашел в кафе и занял место у стеклянной стены, выходящей на улицу. В этот утренний час посетителей оказалось немного. Я заказал чашку какао и стал отрешенно смотреть на прохожих за окном.

Не знаю, сколько я так просидел. Минут пятнадцать - двад-цать, пожалуй. И поймал себя на том, что провожаю глазами сверкающие полировкой 'мерседесы', 'ягуары' и 'порши', что медленно прокладывали себе путь по запруженной машинами улице. В солнечных лучах свежего утра, после дождя они сия-ли ослепительным блеском сверх всякой меры, будто подавая

453

мне какой-то знак. На машинах не было ни царапинки, ни пятнышка. А у этих парней деньги есть. Такая мысль никогда не приходила мне раньше. Я взглянул на свое отражение в стек-ле и медленно покачал головой. Впервые в жизни мне отчаян-но нужны были деньги.

Подошло время обеда, кафе стали заполнять посетители, и я решил выйти на улицу. Никакой цели у меня не было - про-сто хотелось побродить по городу после долгого перерыва. Шагая по улицам, я думал только о том, как бы не налететь на кого-нибудь из шедших навстречу. Шел, подчиняясь сигна-лам светофора, куда ноги несли - направо, налево, прямо. Засунув руки в карманы, сосредоточился на ходьбе - на самом физическом процессе. С центральной улицы с рядами витрин универмагов и больших магазинов я нырнул в прятавшиеся за ней закоулки, набитые безвкусно разукрашенными 'порно-шопами', прошел шумный людный квартал, где было много кинотеатров, мимо притихшего синтоистского храма и опять выбрался на одну из центральных улиц. День стоял теплый, и, наверное, половина людей в толпе уже была без пальто и кур-ток. Набегал приятный легкий ветерок. Я не заметил, как ока-зался в знакомом месте. Увидел под ногами выложенный плит-кой тротуар, небольшую скульптуру, стеклянную стену перед собой. Я стоял посреди площади перед огромным зданием - на том самом месте, куда, послушав дядиного совета, приходил прошлым летом посмотреть на прохожих. Это продолжалось одиннадцать дней, а потом я увязался за тем чудным парнем с гитарным чехлом и в прихожей того странного дома получил от него битой по руке. И вот теперь, побродив просто так по Син-дзюку, оказался, в конце концов, на том же самом месте.

Купив, как раньше, в 'Данкин Донате' кофе и пончики, я уселся перекусить на скамейку на площади. Ел и разглядывал людей, проходивших мимо. Занятие подействовало на меня ус-покаивающе. Не знаю почему, но стало приятно и удобно, слов-но я отыскал в стене нишу, где можно спрятаться. Как давно я не смотрел на людей! Впрочем, не только на людей. За эти пол-года я вообще почти ни на что не смотрел, ничего вокруг себя не видел. Выпрямившись на скамейке, я смотрел, смотрел, смот-

454

рел... На людей, на вытянувшиеся ввысь небоскребы, на ясное весеннее небо, выглянувшее сквозь расступившиеся облака, на красочные рекламные щиты. Взял лежавшую рядом газету и посмотрел на нее. С приближением вечера к окружавшим меня предметам постепенно стали возвращаться краски.

На следующее утро я снова отправился на электричке в Синдзюку. Снова уселся на ту же скамейку и стал разглядывать лица прохожих. Днем выпил кофе, съел пончик. До вечернего часа пик сел в электричку и вернулся домой. На следующий день повторил то же самое. И ничего... Никаких открытий. Загадки так и оставались загадками, вопросы - вопросами. Но у меня появилось смутное ощущение, что я мало-помалу приближаюсь к чему-то. Стоя перед зеркалом в ванной, я собственными глаза-ми смог убедиться в этом. Родимое пятно становилось ярче, на-ливалось теплом. 'Оно живое', - сказал я себе. Живое, как я сам.

Целую неделю, каждый день, я повторял одно и то же, как летом. В десять с чем-то отправлялся на электричке в центр, садился на скамейку на площади у небоскреба и весь день, отключившись от мыслей, смотрел на сновавших мимо лю-дей. Временами, ни с того ни с сего, окружавшие меня со всех сторон звуки реальной жизни вдруг становились глуше и про-падали куда-то. Лишь откуда-то из глубины доносился шум водного потока. Вспомнилась Мальта Кано. Она говорила что-то о воде. Вода - ее главная тема. Что же она говорила? Па-мять молчала. Я и лица ее уже не помнил. Помнил только крас-ную клеенчатую шляпу. Почему она всегда надевала эту красную шляпу из клеенки?

Но постепенно звуки возвращались, и перед глазами вновь возникали лица людей.

Мои поездки в центр продолжались уже несколько дней, и вот на восьмой, ближе к вечеру, ко мне подошла женщина. Я сидел с пустым бумажным стаканчиком в руке и смотрел в другую сторону, когда услышал женский голос:

455

- Эй! Послушай!

Обернувшись, я поднял глаза и увидел женщину средних лет, с которой мы встретились летом на этом самом месте. Первый человек, кто заговорил со мной за те дни. Не то чтобы я ожидал ее здесь встретить, но, услышав ее голос, подумал: все к тому и шло.

Как и в прошлый раз, одета она была шикарно. Что назы-вается, человек умел одеваться. Темные очки в черепаховой оправе, бледно-голубой жакет с подложенными плечами, крас-ная фланелевая юбка. Блузка из шелка, на воротнике жакета поблескивает маленькая золотая брошка тонкой работы. Крас-ные туфли выглядят просто, но на деньги, которые она на них потратила, можно было бы жить несколько месяцев. Я смот-релся пугалом в сравнении с ней: спортивная куртка, куплен-ная в тот год, когда я поступил в университет, серый трико-тажный свитер с растянутым воротом, потертые синие джинсы и замызганные теннисные тапочки, некогда белые, а теперь неопределенного цвета.

Не обращая внимания на мой вид, женщина молча села рядом, заложила ногу за ногу, щелкнув замком, открыла су-мочку и достала пачку 'Вирджинии Слимз'. Опять, как в тот раз, предложила сигарету - я опять отказался. Она прикурила от миниатюрной - не больше ластика - золотой зажигалки, потом сняла очки, положила их в нагрудный карман жакета и посмотрела мне в глаза с таким видом, будто искала обронен-ную в мелкий пруд монету. Взгляды наши встретились. У нее были странные глаза - глубокие, но без всякого выражения.

Женщина чуть прищурилась и сказала:

- Вот ты и вернулся.

Я кивнул.

Дымок от ее тонкой сигареты поднимался кверху и, подго-няемый ветерком, растворялся в воздухе. Женщина огляделась по сторонам, будто хотела собственными глазами увидеть, что это я высматривал со своей скамейки. Ничего заслуживающе-го внимания, похоже, не обнаружила и снова перевела взгляд на меня. Долго рассматривала мое пятно, глаза, нос, рот, по-том снова пятно. Казалось, будь такая возможность, она при-

456

нялась бы оценивать меня, как собаку на выставке: открывать рот, чтобы проверить зубы, заглядывать в уши.

- Мне нужны деньги, - проговорил я. Женщина помолчала и спросила:

- И сколько же?

- Восемьдесят миллионов должно хватить.

Она перевела взгляд на небо, точно высчитывала в голове: если взять сначала отсюда, а это переложить туда... Я тем вре-менем изучал ее макияж - едва заметно подведенные глаза наводили на какую-то неясную мысль, мягкий изгиб ресниц будто подавал некий знак.

Женщина чуть скривила губы.

- Приличные деньги.

- Бешеные, я бы сказал.

Бросив на землю на две трети недокуренную сигарету, она аккуратно придавила ее туфлей. Потом достала из плоской сумочки кожаное портмоне для визиток и вложила мне в руку карточку.

- Завтра ровно в четыре будь по этому адресу.

На карточке черными иероглифами значился только ад-рес - район Минато, Акасака, квартал, название билдинга и номер офиса. Ни имени, ни телефона. На оборотной сторо-не - вообще ничего. Я поднес карточку к носу - никакого запаха. Обыкновенный клочок белой бумаги.

Я взглянул на нее.

- А имя?

Женщина впервые улыбнулась и мягко покачала головой.

- Тебе ведь нужны деньги. А у денег разве есть имя?

Я тоже покачал головой. Конечно, у денег нет имени. А ес-ли было бы, то это уже не деньги. Деньгами деньги делает то, что они анонимны: происхождение у них - как ночь, такое же темное. Есть у них и еще одно - небывалое, захватываю-щее дух - качество: за них можно получить все, что угодно.

Женщина поднялась со скамейки.

- Так ты придешь в четыре часа?

- И что? Вы мне денег дадите?

457

- Посмотрим, - ответила женщина, и улыбка мелькнула в уголках ее глаз, как пронесшийся над песчаной дюной порыв ветра. Еще раз окинув взглядом все вокруг, она для порядка отряхнула юбку.

Быстро шагая, женщина растворилась в толпе, а я стоял и смотрел на раздавленный окурок и оставшийся на фильтре след ярко-красной губной помады. Сразу вспомнилась клеенчатая шляпа Мальты Кано.

Терять было нечего. В этом, пожалуй, единственное мое преимущество.

5. Что было ночью

Этот резкий, отчетливый звук разбудил мальчика посреди ночи. Он нащупал выключатель настольной лампы и осмот-рел комнату. Часы на стене показывали почти два. 'Что может происходить в мире так поздно?' - удивился мальчик.

Тут звук раздался снова - точно! Он доносился с улицы. Будто кто-то заводил там большую пружину. Интересно, кому понадобилось это делать среди ночи? Хотя нет... Это только похоже на пружину, а на самом деле никто ничего не заводит. Понятно: там где-то птица кричит. Мальчик подтащил к окну стул, взобрался на него и, раздвинув занавески, приоткрыл окно. Прямо посередине неба, заливая сад ярким, почти днев-ным светом, висела огромная белая луна. Такая полная луна бывает поздней осенью. Деревья в саду показались мальчику совсем не такими, как днем. Они всегда смотрели на него при-ветливо, а теперь вдруг сделались совсем чужими. Толстые, покрытые листьями ветви дуба недовольно раскачивались под порывами налетавшего ветра и неприятно скрипели. Измени-лись и камни в саду - побелели, разгладились и бесстрастно, как лики мертвецов, взирали в небо.

Птица, издававшая эти звуки, похоже, сидела на сосне. Мальчик высунулся из окна и посмотрел наверх, но разгля-

459

деть птицу снизу, сквозь большие тяжелые ветки, не удалось. 'Что за птица такая? Вот бы посмотреть', - подумал маль-чик. Хотелось запомнить ее расцветку и как она выглядит, что-бы завтра отыскать в энциклопедии. Любопытство так разби-рало его, что спать совсем расхотелось. Больше всего мальчик любил рассматривать в энциклопедии рыб и птиц. Эти заме-чательные толстые книжки, которые ему купили родители, стояли в ряд на книжной полке в его комнате. В школу маль-чик еще не ходил, ни уже умел читать.

Прокричав несколько раз кряду, птица умолкла. Интерес-но, слышал ее кроме него еще кто-нибудь? Папа или мама? А бабушка? Если не слышали, можно будет утром им расска-зать, как ночью, в два часа, у них в саду на сосне сидела какая-то птица и кричала. 'Голос у нее такой, точно пружину заво-дят. Хоть бы разок на нее взглянуть! Тогда я бы вам сказал, как она называется'.

Птица больше не кричала. Пряталась в умытых лунным све-том ветвях сосны и молчала как рыба. Порыв неприятного холодного ветра проник в комнату, будто предупреждая маль-чика о чем-то. Он поежился и закрыл окно. Эта птица - не то что воробей или голубь - просто так людям не показывается. Мальчик читал в энциклопедии, что ночные птицы почти все - умные и осторожные. 'Она знает, наверное, что я ее высматриваю, поэтому все равно не покажется, сколько ни жди'. Мальчик раздумывал, идти ему в туалет или нет. Туда вел длинный темный коридор. Нет, лучше опять забраться в кровать и уснуть. А в туалет можно и до утра потерпеть.

Мальчик выключил свет и закрыл глаза, но сидевшая на сосне птица не давала ему покоя, и он никак не мог уснуть. Лампа не горела, но с улицы струился лунный свет, точно ма-нил куда-то. Тут заводная птица опять закричала, и мальчик сразу же выпрыгнул из кровати. На этот раз зажигать лампу он не стал - только накинул на пижаму кофту и влез на при-двинутый к окну стул. Отогнув занавеску совсем чуть-чуть, мальчик через щелку посмотрел туда, где стояла сосна. 'Уж так птица не догадается, что я за ней подсматриваю'.

460

Теперь мальчик увидел две человеческие фигуры и невольно замер, не дыша. Двое мужчин, словно темные тени, сидели на корточках под сосной. Оба были в черном. Один - с непо-крытой головой, на другом - какая-то мягкая кепка с козырь-ком. 'Зачем незнакомые люди поздно ночью забрались в наш сад? Почему на них собака не залаяла? - снова удивился маль-чик. - Может быть, надо сейчас же сказать родителям?' Но любопытство не отпускало его от окна. Очень хотелось по-смотреть, что делают в саду эти люди.

Тут, словно спохватившись, с дерева заголосила Заводная Птица. Кр-р-р-ри-и-и... Но незнакомцы не обратили никакого внимания на этот крик, повторившийся несколько раз. Не под-няли голов, не пошевелились, а продолжали тихо сидеть на кор-точках друг против друга и, похоже, едва слышно что-то обсуж-дали. Ветки заслоняли свет луны, и поэтому различить их лиц мальчик не мог. Вскоре мужчины как будто договорились и од-новременно встали. Один был сантиметров на двадцать выше другого. Оба тощие, на высоком (это на нем была кепка) - длин-ное пальто. На низеньком одежда сидела поскладнее.

Коротышка подошел к сосне и стал смотреть вверх, на ма-кушку. Потом начал поглаживать ствол, похлопывать по нему обеими руками, точно проверяя, - и вдруг обхватил и легко, без всяких усилий (во всяком случае, так показалось мальчи-ку), полез наверх. 'Прямо как циркач', - подумал мальчик. Ему было известно, как нелегко карабкаться по сосне. Ствол гладкий, скользкий, и почти до самого верха ухватиться не за что. Мальчик знал росшую в саду сосну хорошо, как друга. Зачем этому человеку понадобилось ночью лезть на дерево? Он что - хочет Заводную Птицу поймать?

Долговязый стоял под деревом и не отрываясь смотрел вверх. Наконец, коротышка исчез из виду, но по шуршанию сосновой хвои было ясно, что он продолжает подъем. Завод-ная Птица наверняка услышит его и тут же улетит. Как ни ловко коротышка лазил по деревьям, птицу так просто не пой-маешь. Хотя, если повезет, подумал мальчик, может, хоть кра-ешком глаза удастся увидеть, как она вспорхнет с сосны. Зата-

461

ив дыхание, он ждал, что сейчас услышит шум крыльев. Ждал, но так и не дождался. И птица больше не кричала.

Долго стояла полная тишина, не было заметно никакого дви-жения. Все вокруг купалось в неестественно серебристом лун-ном свете, и сад напоминал неожиданно обнажившееся сколь-зкое дно моря. Как завороженный, мальчик не шевелился и не сводил глаз с сосны и стоявшего под ней долговязого. От дыхания запотело оконное стекло. На дворе, наверное, холод-но. Долговязый, уперев руки в бока, пристально вглядывался вверх. Стоял не двигаясь, словно окоченел. Должно быть, вол-новался за коротышку, ждал, чтобы тот поскорее закончил свои дела и слез с сосны. Понятно, почему он волновался: спускаться с высокого дерева труднее, чем лезть наверх. И вдруг долговязый будто решил махнуть на все рукой - по-вернулся и скрылся в темноте.

Мальчику показалось, что все его бросили. Коротышка за-лез на сосну и пропал. Долговязый ушел куда-то. Заводная Птица молчит. Отца, что ли, разбудить? Но он ни за что не поверит. Скажет: 'Опять тебе что-то приснилось'. Мальчику действительно часто снились сны, и он иногда путал сон с явью. Но сейчас, кто бы что ни говорил, все было на самом деле - и Заводная Птица, и парочка в черном. Просто они куда-то исчезли ни с того ни с сего. 'Папа все поймет, надо только объяснить как следует'.

И тут вдруг мальчик подумал: 'А ведь тот, невысокого рос-та, очень похож на папу! Может, ростом пониже, зато фигура, движения - ну как две капли воды. Да нет! Папа так ловко не влез бы на дерево. Он не такой проворный, не такой силь-ный'. Мальчик совсем запутался и ничего не понимал.

Через несколько минут у сосны снова появился долговя-зый. На этот раз он был не с пустыми руками - принес лопату и большой холщовый мешок. Тихонько положил мешок на землю и принялся копать у самых корней дерева. Лопата вон-зилась в землю с сухим хрустом. 'Ну уж теперь все точно про-снутся'. Такой четкий и громкий был звук.

462

Никто, однако, не проснулся. Долговязый ни на что не об-ращал внимания и молча, без остановки, продолжал копать. Несмотря на хилый вид, по тому, как он обращался с лопатой, было видно, что силой его бог не обидел. Работал размеренно, без лишних движений. Вырыл яму на нужную глубину, при-слонил лопату к сосне и, стоя на краю ямы, смотрел в нее. Наверх ни разу не взглянул - забыл, что ли, про коротышку, который забрался на дерево? Сейчас в голове у него только яма, и больше ничего. Мальчику это не понравилось. 'На его месте я бы о товарище побеспокоился'.

Судя по кучке земли, выкопанной долговязым, яма была не глубокая - мальчику по колено или чуть глубже. Но долговя-зого глубина вполне устраивала. Он достал из мешка какой-то предмет, завернутый в черную материю, - что-то мягкое. Это было видно по тому, как долговязый его держит. 'А может, он собирается похоронить в яме чей-нибудь труп?' При этой мыс-ли сердце у мальчика запрыгало в груди. Величиной заверну-тый предмет был не больше кошки. 'А вдруг это не кошка, а человек? Маленький ребенок? Но зачем ему понадобилось за-капывать это в моем саду?' Мальчик проглотил слюну, кото-рая - он не заметил, как - скопилась во рту, и издал при этом такой громкий звук, что даже сам испугался: как бы дылда в саду не услышал.

Тут же, точно этот звук подстегнул ее, заголосила Заводная Птица: кр-р-р-ри-и-и... кр-р-р-ри-и-и... Похоже, пружина ста-ла туже заводиться.

Услышав крик, мальчик почувствовал, что сейчас должно произойти что-то очень важное. Он прикусил губу и незамет-но для самого себя стал скрести ногтями руки. Лучше бы ему ничего этого не видеть. Но теперь уже поздно. Мальчик не мог отвести глаз от того, что происходит в саду. Слегка приот-крыв рот и прижавшись носом к холодному стеклу, он наблю-дал странную картину и уже не надеялся, что кто-то из род-ных проснется. 'Даже если поднимется сильный шум, все равно никто не проснется, - думал мальчик. - Кроме меня, этих зву-ков никто не слышит. Так было решено с самого начала'.

463

Нагнувшись, долговязый осторожно положил черный свер-ток в яму. Выпрямился и долго глядел на него с высоты своего роста. Из-за тени от козырька лица мужчины было не разоб-рать, но, казалось, взгляд его был мрачным и даже каким-то торжественным. 'Точно - это чей-то труп', - решил маль-чик. Наконец, долговязый решительно взялся за лопату и стал забрасывать яму землей. Покончив с этим, он слегка утрамбо-вал землю, прислонил лопату к стволу дерева и не спеша уда-лился, унося холщовый мешок. Ни разу не обернулся, не по-смотрел на верхушку сосны. Заводная Птица больше не кричала.

Мальчик повернулся и посмотрел на часы. Напрягая зре-ние, с трудом разглядел стрелки - половина третьего. Еще минут десять через щелку в занавесках подсматривал за со-сной, надеясь уловить какое-нибудь движение, - и тут его будто накрыли сверху тяжелой железной крышкой: страшно потянуло в сон. Мальчику хотелось узнать, что будет дальше с коротышкой на дереве и Заводной Птицей, но глаза сами за-крывались, и он ничего не мог с ними поделать. Нетерпеливо выпутываясь на ходу из кофты, мальчик нырнул в постель, где сон сразу навалился на него и лишил сознания.

6. Я покупаю новую обувь Возвращение блудного кота

Миновав тянувшуюся от станции метро 'Акасака' оживлен-ную улицу, по обе стороны которой шли ряды ресторанов и баров, я немного поднялся по отлогому склону, где стояло шестиэтажное офисное здание ничем не примечательной на-ружности - не новое, не старое, не большое, не маленькое, не роскошное, но и не слишком скромное. На первом этаже раз-местилось туристическое агентство: в большом окне красова-лись плакаты с видами порта на острове Миконос и сан-францисского трамвая. Оба плаката выцвели и поблекли, как сон, увиденный месяц назад. Три клерка за стеклом с озабочен-ным видом переговаривались с кем-то по телефонам или сту-чали по клавишам компьютеров.

В конструкции здания не было ничего особенного. Соору-жение самое обыкновенное, каких много. Его будто построи-ли по рисунку какого-нибудь малыша школьника: попросили нарисовать дом, а потом взяли и перенесли то, что у него по-лучилось, на чертеж. Или намеренно придали зданию такой вид, чтобы оно не выделялось среди других. Поэтому, сверя-ясь с номерами домов, я даже чуть не прошел мимо. Скром-

465

ный и неприметный парадный вход располагался рядом с две-рью турагентства. Пробежав глазами таблички, я пришел к заключению, что обитают здесь в основном мелкие фирмы - юридические конторы, архитекторы, импортеры, зубные вра-чи. Некоторые таблички сверкали новизной, и в них можно было смотреться, как в зеркало. Этого нельзя было сказать о табличке с номером 602, изрядно потускневшей от времени. Видно, дама устроила здесь офис довольно давно. На таблич-ке было выгравировано: 'Akasaka Fashion Design'. Ее поблек-ший вид меня немного успокоил.

За стеклянной дверью в глубине вестибюля оказался лифт. Чтобы им воспользоваться, посетитель должен был позвонить в тот офис, куда направлялся, и подождать, пока оттуда разблоки-руют замок. Я надавил кнопку рядом с номером 602. Наверное, телекамера сейчас передает мое изображение на их монитор. Я ог-лянулся по сторонам и в углу под потолком заметил какую-то штуковину, похожую на портативную камеру. В эту минуту раз-дался звонок, и двери лифта отворились, приглашая войти.

Поднявшись в довольно убогой кабине на шестой этаж и немного поплутав по такому же убогому коридору, я обнару-жил дверь под номером 602. Убедился, что на ней тоже напи-сано 'Akasaka Fashion Design' и отрывисто позвонил один раз.

Открыл стройный, коротко стриженный парень с очень правильными чертами лица. Настоящий красавчик - таких, пожалуй, я в жизни не видел. Но еще больше, чем лицо, меня привлекла его одежда. Бьющая в глаза белизной сорочка и гал-стук сочного зеленого цвета с мелким рисунком. Галстук - сам по себе щегольской, да еще узел безупречно завязан. Каж-дая складка - как на фото из журнала мужской моды. У меня не получалось так завязывать галстуки. Как это людям удает-ся? Тут, наверное, талант от рождения - а может, тренировки нужны до седьмого пота. Еще на парне были темно-серые брю-ки и коричневые мягкие кожаные туфли, отделанные бахро-мой. Все новехонькое, будто только что из магазина.

Он был немного ниже меня ростом. На губах - радостная улыбка. Так натурально улыбаются люди, только что услышав-шие веселую шутку. Не какую-нибудь вульгарщину, а нечто

466

рафинированное, из тех историй, что уже несколько поколе-ний министры иностранных дел рассказывают на приемах наследным принцам, вызывая вежливые смешочки окружаю-щих. Я хотел представиться, но парень лишь покачал головой из стороны в сторону, давая понять, что в этом нет нужды. Придерживая открывшуюся внутрь дверь, пропустил меня в помещение и, мельком глянув в коридор, затворил ее. При этом не проронил ни слова - только смотрел на меня, чуть прищурившись и как бы извиняясь, что не может говорить, потому что рядом спит нервная черная пантера. Хотя никакой пантерой здесь, конечно, и не пахло - просто у парня поче-му-то был такой вид.

Я очутился в приемной, где стояли кожаный диван и крес-ла, весьма удобные с виду, старомодная деревянная вешалка и торшер. В дальней стене помещения была дверь, за которой, видимо, находилась еще одна комната. Рядом с дверью - по-вернутый от стены простой дубовый рабочий стол, на кото-ром громоздился большой компьютер. Еще один маленький столик - на нем еле-еле помещался телефонный справоч-ник - стоял у дивана. Пол застелен ковром приятной салатовой расцветки. Из невидимых динамиков тихо струились зву-ки квартета Гайдна. На стенах висели симпатичные гравюры с изображением цветов и птиц. Комната чистая, в идеальном порядке. Во встроенных шкафах по одной стене стояли альбо-мы с образцами тканей и журналы мод. Хотя обстановка была скромная и не новая, в этой изношенности ощущалось успо-каивающее тепло.

Парень провел меня к дивану, а сам сел за стол. Слегка раз-вел руки и повернул их ладонями ко мне, давая понять, что придется немного подождать. Вместо того чтобы сказать: 'Из-вините, надо подождать', парень чуть улыбнулся, а вместо 'со-всем немного' только поднял вверх палец. Он, похоже, был мастер изъясняться без слов. Я только головой кивнул в знак того, что все понял. Открывать рот в его присутствии было бы вульгарно и совсем не к месту.

Осторожно, словно хрупкую вазу, парень взял лежавшую возле компьютера книгу и раскрыл на заложенной странице.

467

Толстая черная книжка была без суперобложки, поэтому на-звания я не разобрал, а парень, только открыв ее, с головой погрузился в чтение и вроде даже забыл о моем существова-нии. Я бы тоже почитал что-нибудь, чтобы убить время, но иод рукой ничего не было. Оставалось только сидеть на ди-ване нога на ногу и слушать Гайдна (хотя я не был уверен, что это Гайдн). Неплохая музыка, хотя, как мне показалось, ее звуки, только родившись, тут же таяли в воздухе. У парня на столе кроме компьютера был еще обыкновенный черный те-лефон, пенал и настольный календарь.

Я был одет примерно так же, как накануне: бейсбольная куртка, джемпер с капюшоном, джинсы, теннисные тапочки. Надел то, что под руку попалось. В этой вылизанной комнате в присутствии красавчика-чистюли мои теннисные тапочки казались особенно непрезентабельными. Впрочем, что зна-чит - казались? Они такими были на самом деле - стоптан-ные, неопределенного серого цвета, протертые сбоку до дыр. Чего только они на своем веку не повидали! Ведь я целый год каждый день в них ходил. Сколько раз перелезал через стену за домом, вляпывался в собачье дерьмо на нашей дорожке, спускался в колодец. Ничего удивительного, что они вид по-теряли. С тех пор как я ушел с работы, мне ни разу не прихо-дило в голову подумать: а в чем я хожу? Посмотрев теперь на то, что у меня на ногах, я воочию убедился, как я одинок, как сильно оторвался от жизни. Надо бы новое что-нибудь купить. Нельзя больше ходить в этих тапочках.

Гайдн кончился. Финал оказался вялый - мелодия будто оборвалась на полуслове. После небольшой паузы зазвучал Бах, какая-то вещь для клавесина (впрочем, и сейчас я не дал бы стопроцентную гарантию, что не ошибаюсь). Я несколько раз клал ногу на ногу, менял их. Зазвонил телефон. Парень зало-жил страницу полоской бумаги, захлопнул книгу и, отодвинув в сторону, снял трубку. Держа ее возле уха, легонько кивнул головой, поглядел на календарь и сделал в нем пометку. Потом поднес трубку к крышке стола и два раза стукнул по дереву, как в дверь, после чего положил ее обратно на рычаг. Все продол-жалось секунд двадцать, и за это время парень не проронил ни

468

слова. Немой он, что ли? Со слухом у него все в порядке - ведь среагировал на звонок и слушал, что ему говорили в трубку.

Какое-то время парень с задумчивым видом смотрел на те-лефон, потом без единого звука встал из-за стола, подошел ко мне и уселся рядом. Ровненько положил руки на колени. Гля-дя на его лицо, можно было догадаться, что и пальцы у него - красивые и тонкие. Так и оказалось. Кожа на костяшках со-бралась в складки. Совсем без складок пальцев не бывает - иначе ими даже не пошевелишь. Но у него складок было со-всем мало - необходимый минимум, так сказать. Я тупо гла-зел на его руки и думал, что он, должно быть, - сын той са-мой женщины: форма пальцев у них очень похожа. Теперь стали заметны и другие схожие черты: такой же небольшой, слегка заостренный нос, кристально чистый взгляд. Парень снова приветливо улыбнулся. Улыбка на его лице появлялась и исчезала совершенно естественно. Так грот на морском бе-регу наполняется водой, которую приносит прилив, и спокой-но отдает ее, когда волна откатывается назад. Парень поднял-ся - так же резко, как и сел, - и, повернувшись ко мне, беззвучно зашевелил губами. По артикуляции было понятно, что он хотел сказать: 'Сюда, пожалуйста'. Я встал и пошел за ним. Отворив внутреннюю дверь, он пригласил меня войти.

За дверью обнаружилась тесная кухонька с мойкой, а за ней - еще одна комната, очень похожая на приемную, где я сидел, только поменьше. Здесь был такой же изрядно потер-тый кожаный диван, такое же окно. На полу - ковер того же цвета. В центре стоял большой специальный рабочий стол, на нем аккуратно разложены ножницы, ящички с инструмента-ми, карандаши, журналы с выкройками. Тут же - два порт-новских манекена. На окне - не жалюзи, а плотно закрытые двойные шторы, из ткани и тюля. Верхний свет не включен, поэтому в комнате темновато, как пасмурным вечером. В тор-шере возле дивана одна лампа не горела. На столике перед диваном - стеклянная ваза с чистой водой, в которой стояли белые гладиолусы, совсем свежие, словно только что срезан-ные. Музыки в этой комнате слышно не было, стены голые - ни картин, ни часов.

469

Парень жестом предложил мне сесть. Когда я устроился на диване (он оказался таким же удобным, как тот, что стоял в приемной), он достал из кармана брюк что-то вроде очков для плавания и показал мне. Это действительно были очки, самые обыкновенные - из резины и пластмассы. Почти в таких же я плавал в бассейне. Зачем здесь понадобились очки, я понятия не имел.

- Не бойтесь, - сказал парень. Точнее, не сказал, а произ-нес одними губами и чуть пошевелил пальцами. Но я все рав-но его понял и согласно кивнул.

- Наденьте это и не снимайте, пока я сам не сниму. И не двигайте их. Вы поняли меня? Я снова кивнул.

- Вам никто не причинит зла. Все будет хорошо. Не беспо-койтесь.

Я опять ответил кивком.

Парень зашел сзади и надел мне очки. Поправил сзади ре-зинку, проверил, плотно ли прилегают прокладки. От моих эти очки отличались тем, что в них ничего не было видно. Прозрачную пластмассу чем-то наглухо закрасили, и меня окружила плотная - и искусственная - пустота. Я вообще ничего не видел, не знал даже, где торшер. Была иллюзия, что меня самого замазали толстым слоем неизвестно чего.

Парень тихонько положил руки мне на плечи, точно хотел ободрить. Пальцы у него были тонкие и очень деликатные, но вовсе не слабые. Их четкие касания напоминали пальцы пиа-ниста на клавиатуре. Через них мне передавалось дружеское расположение, вернее, не расположение... но что-то очень близ-кое к тому. 'Все будет хорошо. Не беспокойтесь', - говорили мне пальцы. Я кивнул, и парень вышел из комнаты. Послыша-лись его удаляющиеся шаги. Дверь отворилась и закрылась.

После его ухода я какое-то время просидел в той же позе. Тем-нота, в которой я оказался, была какая-то странная. Такая же кромешная, как тьма, что окружала меня в колодце, но... со-всем не такая. Ни направления, ни глубины, ни веса... эта тем-

470

нота была абсолютно неосязаема. Не темнота даже - скорее небытие. Меня просто технически лишили зрения, ослепили на время. Мышцы сократились и затвердели, горло пересохло. Что же будет дальше? Тут я вспомнил, как парень прикоснулся ко мне. 'Не беспокойтесь', - говорили его пальцы. Не знаю почему, но мне показалось, что его словам можно верить.

В комнате было очень тихо, и когда я задержал дыхание, мною овладело ощущение, что мир замер и все сейчас погру-зится на дно, в неведомые вечные глубины. Нет - мир про-должал свое движение. Дверь отворилась, и в комнату на цы-почках вошла женщина.

Я понял, что это женщина, по тонкому аромату духов. От мужчины так не пахнет. Дорогие духи, наверное. Запах пока-зался знакомым - я пытался вспомнить его, но не получалось. Похоже, неожиданно лишившись зрения, я стал терять и обо-няние. И все же это был другой запах: духи той шикарно оде-той дамы, что пригласила меня сюда, пахли иначе. Послыша-лось легкое шуршание одежды: женщина пересекла комнату и мягко присела на диван справа от меня. Она сделала это тихо, невесомо - так могла только миниатюрная женщина.

Сидя рядом, она пристально смотрела на меня. Я кожей ловил на себе ее взгляд и понимал: человек может чувствовать взгляды других, и глаза для этого не нужны. Женщина, не дви-гаясь, пристально меня разглядывала. Дышала тихо, совсем неслышно. Не меняя позы, я уставился в темноту прямо перед собой. Родимое пятно на щеке, как мне показалось, начало теплеть и потемнело. Женщина протянула руку и осторожно, как какой-то дорогой и хрупкой вещи, коснулась отметины кончиками пальцев и стала легонько поглаживать.

Я не знал, как реагировать, и понятия не имел, какой реак-ции она ждет от меня. Реальность осталась где-то далеко. Во всем этом чувствовалась странная отчужденность: казалось, я хочу на ходу перепрыгнуть из своего вагона в чужой, что дви-жется с другой скоростью. Я напоминал себе дом, оставлен-ный хозяевами в пустоте отчуждения, - совсем как дом Мияваки. А эта женщина вошла в брошенный дом и зачем-то по-хозяйски ощупывает стены и столбы, на которых он дер-

471

жится. Но каковы бы ни были причины, заброшенный дом (а я - всего лишь такой дом) не в состоянии ничего сделать, да в этом и нужды нет. От такой мысли стало немного легче.

Женщина не говорила ни слова. В комнате повисла густая ти-шина, которую нарушал только шорох ее платья. Женские паль-цы скользили по моей коже, словно пытались расшифровать мелкие тайные письмена, нанесенные на нее давным-давно.

Женщина перестала гладить мое пятно, поднялась с дивана и, зайдя сзади, коснулась его языком. В следующий момент она уже облизывала его, как Мэй Касахара в саду прошлым летом. Только получалось это у нее гораздо более умело. Язык ловко, с разной силой и под разным углом, прилегал к коже, пробовал ее на вкус, обсасывал, дразнил. Ощутив влажную горячую резь внизу живота, я постарался сдержать нарастаю-щее возбуждение. Эрекции еще только не хватало. Полный бред! Но совладать с собой не смог.

Я попробовал совместить свое 'я' с заброшенным домом - представлял себя балкой, стеной, потолком, полом, крышей, ок-ном, дверью, камнем. Это казалось естественным и логичным.

Я закрыл глаза и отделился от своей телесной оболочки с ее грязными теннисными тапочками, нелепыми очками, идиотс-кой эрекцией. Оказалось, расстаться с бренным телом не так уж и трудно. Стало немного легче - по крайней мере, удалось избавиться от сковывавшей неловкости. Я - заросший сорня-ками сад, я - не умеющая летать каменная птица, я - высох-ший колодец. Я знал: женщина - внутри брошенного дома, а я и есть тот самый дом. Ее не видно, но меня это больше не вол-нует. Если она ищет что-то внутри - значит, надо дать ей это.

Ход времени смешался, утратив четкость и последовательность. Вокруг меня - множество временных измерений. В каком из них я сейчас? Я перестал понимать. Сознание медленно воз-вращалось в тело, а женщина, казалось, уходила, как бы меня-ясь с ним местами. Она покидала комнату так же тихо, как вошла. Шорох одежды, ускользающий аромат духов. Скрип распахнувшейся и закрывшейся двери. Частица моего созна-

472

ния все еще оставалась там, в заброшенном доме. И в то же время я - это я и сижу сейчас на этом диване. Что делать дальше? Я никак не мог решить: где же настоящая реальность? Слово 'здесь' мало-помалу как бы расщеплялось внутри меня. Вот он я - здесь, но и здесь тоже я. И то и другое выглядело одинаково реальным. Я сидел на диване, захваченный этой удивительной раздвоенностью.

Немного погодя дверь отворилась, и в комнату кто-то вошел. По звуку шагов я понял: тот самый парень. Мне запомнились его шаги. Он обошел меня вокруг и снял очки. В комнате было темно, горела лишь слабая лампочка в торшере. Я легонько потер ладонями глаза, чтобы скорее привыкли к реальному миру. На парне появился пиджак - темно-серый, в зеленую крапинку, прекрасно подходивший под цвет галстука. С улыб-кой он мягко взял меня за руку, помогая подняться с дивана, и подвел к двери в глубине комнаты. За дверью оказалась ван-ная. Кроме туалета там имелась маленькая душевая кабина. Усадив меня на крышку унитаза, парень открыл кран, дож-дался, пока пойдет горячая вода, и жестом предложил мне принять душ. Вручил новый кусок мыла, предварительно сняв упаковку. Потом вышел и закрыл за собой дверь. Почему я должен принимать здесь душ? С какой стати?

Разоблачившись, я понял причину. Оказывается, я сам не заметил, как кончил в трусы. Я тут же принялся отмываться под струями горячей воды куском зеленого мыла. Смыл при-липшую к волосам на лобке сперму. Выйдя из душа, вытерся большим полотенцем. Рядом с полотенцем лежали упакован-ные в целлофан трусы 'Калвин Кляйн' и майка. Размер был мой. Может, они заранее планировали, что я тут у них обкончаюсь? Я немного посмотрел на свое отражение в зеркале. Голова соображала плохо. Выбросил перепачканные трусы в корзину для мусора, надел вместо них свежие и такую же чис-тую новую белую майку. Потом - джинсы, натянул через го-лову джемпер. Надел носки, свои замызганные теннисные та-почки, спортивную куртку и вышел из комнаты.

473

Парень ждал меня и проводил в уже знакомую приемную.

Там ничего не изменилось. На столе лежала та же книга с заложенной страницей, рядом - компьютер. Из динамиков доносилась какая-то незнакомая классическая мелодия. Уса-див меня на диван, парень принес стакан в меру охлажденной минеральной воды. Я выпил половину и произнес: 'Что-то я устал'. Голос показался чужим - ничего такого говорить я не собирался. Слова взялись откуда-то сами собой, независимо от моей воли. Хотя голос, конечно, был мой.

Кивнув, парень извлек из внутреннего кармана пиджака белый конверт и сунул его в карман моей куртки - как встав-ляют в строку точное определение. Еще раз слабо кивнул. Я посмотрел в окно. Уже стемнело, город сиял неоновыми вывесками, зажженными окнами домов, уличными фонарями и фарами автомобилей. Находиться здесь дальше было невы-носимо мучительно. Я молча поднялся с дивана, пересек ком-нату, открыл дверь и вышел. Парень, стоя за столом, наблю-дал за мной, но ничего не сказал и останавливать меня не стал.

На станции 'Акасака мицукэ' бурлил разъезжавшийся по до-мам после работы народ. Лезть в душное метро не хотелось, и я решил пройтись. Мимо Дома приемов вышел у станции Ёцуя на проспект Синдзюку-дори и заглянул в небольшое мало-людное кафе. Спросил маленькую кружку бочкового пива, сделал глоток и понял, что голоден. Заказав легкую закуску, поглядел на часы: почти семь. Впрочем, время сейчас почти не имело для меня значения.

Повернувшись, я почувствовал, что во внутреннем кармане куртки что-то лежит. Ага - конверт, что передал мне парень при расставании. Я совсем забыл про него. Обыкновенный белый конверт - правда, куда тяжелее, чем кажется с виду. Не просто увесистый, а наполненный какой-то необычной тяже-стью. Будто что-то массивное сидело внутри конверта, затаив дыхание. После недолгих колебаний я вскрыл его - все равно это пришлось бы сделать рано или поздно. В конверте оказа-

474

лась пачка аккуратно сложенных купюр по десять тысяч иен, новеньких, без единого сгиба. Из-за этого они казались ненас-тоящими, хотя у меня не было причин сомневаться в их под-линности. Двадцать банкнот. Для пущей уверенности я пе-ресчитал еще раз. Все правильно, двадцать - двести тысяч иен. Я положил деньги обратно в конверт и запихал в карман. Взял со стола вилку и бессмысленно принялся рассматривать ее. Первое, что пришло в голову: куплю-ка я на них новые ботинки. Сейчас они нужны мне больше всего. Расплатившись по счету, я вышел из кафе и направился в большой обувной магазин, здесь же, на Синдзюку-дори. Не глядя на цену, вы-брал самые простые кроссовки синего цвета, сказал продавцу свой размер.

- Если подойдут, прямо в них и пойду. Средних лет продавец (а может, и хозяин магазина) ловко продел в кроссовки белые шнурки и поинтересовался:

- А что будем делать со старыми?

Я ответил, что тапочки можно выбросить, но потом пере-думал и сказал, что заберу с собой.

- Старая добрая обувь, пусть даже малость поношенная, очень даже может пригодиться, - проговорил продавец, при-ятно улыбнувшись с таким видом, точно хотел сказать, что такая рухлядь для него - картина привычная. Запихал мои теннисные тапочки в коробку из-под новых кроссовок и по-ложил в бумажный пакет с ручками. Тапочки лежали в короб-ке как два маленьких мертвых зверька. Я отдал за покупку но-венькую банкноту в десять тысяч, а на сдачу получил несколько неновых тысячеиеновых бумажек. Держа пакет со старыми тапочками, сел в поезд на линии Одакю и поехал домой. Сме-шавшись с ехавшими с работы пассажирами, я вцепился в поручень и думал о том, сколько обновок мне сегодня перепа-ло - новые трусы, новая майка, новая обувь.

Дома я, как обычно, сел в кухне за стол, поставил перед собой бутылку пива и стал слушать по радио музыку. А потом захоте-лось с кем-нибудь поговорить. О погоде, о глупости правитель-

475

ства - о чем угодно. Только бы говорить - но с кем? К сожале-нию, собеседников у меня не было. Даже кот - и тот пропал.

На следующее утро за бритьем я, как всегда, изучал в ванной в зеркале пятно на лице. Никаких изменений. Устроившись на веранде, я впервые после долгого перерыва принялся разгля-дывать наш маленький сад - и провел весь день в полном безделье. Утро стояло прекрасное, ему на смену пришел такой же замечательный день. Была ранняя весна; легкий ветерок еле слышно шелестел листьями деревьев.

Я достал из кармана куртки конверт с девятнадцатью деся-титысячными купюрами и положил его в ящик стола, ощутив в руке загадочную тяжесть, содержавшую некий непонятный мне смысл. Что-то все это напоминает. Весьма и весьма. Не сводя глаз с лежавшего в ящике конверта, я пытался вспом-нить, что же именно. Напрасно.

Задвинув ящик, я пошел на кухню, приготовил чай и стал пить, стоя перед мойкой. И тут вспомнил. То, чем я вчера зани-мался, удивительно походило на работу девушек по вызову, о кото-рой рассказывала Крита Кано. Приходишь куда тебе говорят, спишь с незнакомым человеком, получаешь вознаграждение. Правда, с той женщиной я не спал (только кончил, даже шта-нов не снимая), но, по большому счету, - то же самое. Мне нужно много денег, и чтобы получить их, я предлагаю свое тело другому человеку. Я пил чай и думал об этом. Вдалеке залаяла собака. Потом прогудел винтовой самолет. Порядка в мыслях по-прежнему не было. Я вернулся на веранду и снова стал смотреть на залитый светом дня сад. Когда это надоело, перевел взгляд на ладони. Надо же: я сделался проституткой! Кто бы мог подумать, что я буду торговать своим телом? И что в первую очередь куплю на эти деньги новые кроссовки?

Я решил подышать воздухом и сходить куда-нибудь неда-леко за покупками. Надел новые кроссовки, вышел на улицу. Казалось, обувь сделала меня новым человеком - совсем не таким, каким я был прежде. Немножко по-другому выглядели улицы, лица прохожих. В ближайшем супермаркете я купил

476

овощи, яйца, молоко, рыбу и кофе в зернах, расплатившись полученной вчера вечером в обувном магазине сдачей. Хоте-лось откровенно рассказать сидевшей за кассой круглолицей женщине средних лет, что эти деньги я заработал вчера прода-жей своего тела. И получил за это двести тысяч иен. Двести тысяч! В юридической фирме, где я раньше работал, надо каж-дый день горбатиться до полусмерти целый месяц, чтобы тебе заплатили чуть больше ста пятидесяти. Вот что хотелось ей поведать, но я, конечно, промолчал. Только отдал деньги и забрал бумажный пакет с продуктами.

Одно ясно: окружающий мир пришел в движение, говорил я себе, шагая с пакетом в руках. Теперь надо только держаться покрепче, чтобы не вылететь из седла. Удержусь - может, и смогу прийти куда-нибудь. В любом случае это будет совсем другое место - не то, где я нахожусь сейчас.

Предчувствие не обмануло. Дома меня встретил кот. Только я открыл входную дверь, как он, держа трубой слегка загнутый на кончике хвост, вышел навстречу, громко мяукая, словно жаловался на мое долгое отсутствие. Да, это был Нобору Ватая, без вести пропавший почти год назад. Я поставил пакет с продуктами и подхватил кота на руки.

7. Напряги извилины - и догадаешься (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 2)

'Привет, Заводная Птица!

Ты, наверное, думаешь, что я сижу сейчас в классе перед раскрытым учебником и что-нибудь зубрю, как обыкновен-ная школьница. Когда мы встретились с тобой в последний раз, я сама тебе сказала, что перехожу в другую школу, так что ничего удивительного нет, если ты так подумал. Я ведь и вправ-ду пошла в школу, далеко-далеко отсюда. Это такой частный пансион для девочек. Клевое местечко: комнаты как в гости-нице - чистые, в общем, что надо; буфет - ешь что хочешь, на выбор; теннисные корты, большой бассейн - все новень-кое, все сверкает. Ну и плата, конечно, по высшему разряду. Короче, местечко для богатеньких дочек. Но не для простых, а с проблемами. Понимаешь, что это такое? Лесная школа высшей категории в горах. Обнесена высоченной стеной, а на ней - колючая проволока. Здоровенные металлические воро-та - Годзилла и тот не вышибет, охранники - как роботы, караулят по сменам, круглые сутки. Главное для них - не по-сторонних не пустить, а никого наружу не выпустить.

Ты спросишь: "Но если ты знала, что это за место, зачем туда поехала? Не надо было". Все правильно. Но, сказать по

478

правде, у меня не оставалось выбора. Со мной всегда куча про-блем, и ни одна школа, кроме этой, не соглашалась взять меня к себе. Тут самые добренькие нашлись. А мне хотелось как-нибудь вырваться из дома, вот я и решила: "Ладно! Место, конечно, жуткое, но что делать? Поеду пока, а там посмот-рим". Но там такой мрак оказался! Вот говорят: "кошмар, кош-мар", но это хуже любого кошмара. Мне там все время сни-лась всякая чертовщина. Открываю глаза вся в поту и думаю: "Уж лучше не просыпаться". Потому что мои сны-ужастики во много раз лучше того, что наяву происходило. Ты меня по-нимаешь, Заводная Птица? Случалось тебе когда-нибудь по-падать в такую засаду, а?

В общем, просидела я полгода в этом хай-класс-отеле (он же тюрьма, он же лесная школа), а когда приехала весной на каникулы, так прямо предкам и объявила: если мне опять туда ехать, тогда все - я руки на себя наложу. Затолкаю себе в глотку три ватных тампона и выпью ведро воды; вены на руках пере-режу; сигану со школьной крыши вниз головой. На полном серьезе предупредила, без шуток. У моих предков на двоих воображения - как у лягушки, не больше, но жизненный опыт помог - до них дошло, что я их на испуг не беру, раз сказа-ла - значит, так и будет.

Так что в эту проклятую школу я не вернулась. Конец мар-та и весь апрель просидела дома - читала книжки, телик смот-рела или вообще ничего не делала, валяла дурака. И раз по сто на день думала: "Вот бы с Заводной Птицей повидаться". Так хотелось выйти на нашу дорожку, перелезть через стену и встретиться с тобой. Но не так-то это просто. Было б то же самое, что прошлым летом. Поэтому я просто глядела на до-рожку и думала: чем ты сейчас занимаешься? В мир медленно и тихо входит весна, а что с тобой происходит в этом мире? Вернулась ли к тебе Кумико? Что стало с этими странными гражданками - Мальтой и Критой? Что слышно про кота Нобору Ватая? Прошло ли пятно у тебя на лице?

Через месяц такая жизнь опротивела мне до предела. Не знаю, как получилось, но наши окрестности превратились для меня в "мир Заводной Птицы", и я, находясь здесь, втягива-

479

юсь в этот мир, становлюсь всего-навсего его частицей. Это происходит незаметно, как-то само собой. И это не какой-нибудь пустяк. Ты, конечно, в этом не виноват, Заводная Пти-ца, и все же... Мне надо было искать свое собственное место. Думала я, думала и, наконец, придумала.

(Подсказка)

Ты поймешь, что это за место, если хорошо-хорошо подума-ешь. Догадаешься - только извилины напрячь надо. Это не школа, не гостиница, не больница, не тюрьма и не дом. Это место - особое, и находится оно далеко-далеко. Это... секрет. Пока во всяком случае.

Место, где я живу теперь, тоже в горах и тоже огорожено сте-ной (правда, не такой крутой). Ворота опять же имеются, при них - старичок сторож, хотя вход и выход совершенно сво-бодный. Территория большая, места много - есть даже ма-ленький лесок и пруд, пойдешь гулять на рассвете - звери разные попадаются. Львы, зебры... да нет, шучу- барсуки, фазаны. Маленькие такие, просто прелесть. А еще там есть общежитие, в нем я и живу. Комната на одного, не такая, конечно, как в суперотеле-тюрьме-лесной школе, но тоже чи-стенькая. Еще... хотя погоди, о своей комнате я уже вроде в прошлый раз писала. На полке магнитола (та самая, здоровая, помнишь?). Я сейчас завела Брюса Спрингстина. Можно слу-шать на полную катушку - сегодня воскресенье, после обеда все разошлись гулять, и ябедничать никто не станет.

По уикендам выбираюсь в городок поблизости пошарить кассеты с записями в музыкальном магазине. Сейчас это - мое единственное развлечение. (Книжек почти не покупаю. Если захочется почитать что-нибудь, можно в библиотеке взять.) Подружка из соседней комнаты купила машину б/у и подвозит меня до городка. Я и сама пробовала на ней ездить. Тут такой простор, можно учиться рулить сколько хочешь. Прав еще нет, но все равно - уже здорово получается.

480

Хотя, сказать по правде, кабы не кассеты, делать в этом го-родке совершенно нечего. Развлечений никаких. Все говорят: если хоть раз в неделю туда не ездить - с ума сойдешь, а я кайф ловлю, когда все уходят, - сижу одна и любимую музы-ку слушаю. Как-то раз мы с девчонкой - той, у которой ма-шина, - поехали на свидание. Просто посмотреть, что из это-го выйдет. Она как раз из тех мест и многих там знает. Мне достался неплохой парень, студент, но... как сказать?., я все никак не разберусь со своими чувствами. Они построились там, вдали, как выставленные в тире куклы, и между мной и ними, кажется, висят прозрачные занавески в несколько рядов.

Скажу честно, Заводная Птица: когда мы с тобой встреча-лись прошлым летом - сидели вдвоем у тебя на кухне, пили пиво и разговаривали, - я все время думала: "А вдруг он сейчас меня повалит и попытается изнасиловать? Что тогда делать?" Непонятно. Конечно, я бы начала брыкаться, кричать: "Пре-крати! Не надо, Заводная Птица!" Но тут же стала бы думать: а почему, собственно, "не надо" и зачем тебе "прекращать"? В го-лове бы совсем помутилось, и пока я бы разбиралась, что к чему, ты бы уже меня изнасиловал. От таких мыслей сердце колоти-лось как бешеное. "Вот попала! За что?" - стучало в голове. Ты, верно, и не догадывался, что у меня в голове. Я дура, да? Точно, дура! Но тогда это было для меня абсолютно серьезно, ты даже не знаешь, как серьезно. Вот почему я лестницу выта-щила и закрыла тебя в колодце. "Фу-у! Заводной Птицы теперь нет, можно голову больше не ломать и жить спокойно".

Уж ты извини, Заводная Птица. Нельзя было так с тобой поступать (да и ни с кем другим тоже). Иногда ничего не могу с собой поделать. Понимаю, что творю, а остановиться - не получается. Это мое слабое место.

Вряд ли ты собирался меня насиловать. Сейчас я почему-то уверена в этом. То есть ты не то чтобы ни за что на меня не кинулся (никто ведь не знает наверняка, что может случить-ся) - просто вряд ли решился бы на такое. Не знаю, как по-нятнее сказать, но почему-то мне так кажется.

481

Ну ладно, хватит про изнасилования.

Короче, какие уж там свидания - я все равно ни на чем сосредоточиться не могу. Смеюсь, болтаю, а мысли все время витают неизвестно где, как выскользнувший из рук воздуш-ный шарик. Думаю то об одном, то о чем-нибудь совсем дру-гом. Хочется еще немного побыть одной, подумать спокойно, чтобы никто не мешал. В этом смысле я, похоже, пока только "на пути к выздоровлению".

Скоро напишу еще. В следующий раз, может, пройдем с тобой дальше.

P.S. Попробуй догадаться до следующего моего письма, где я сейчас и чем занимаюсь'.

8. Мускатный Орех и Корица

Кот весь - от морды до кончика хвоста - был заляпан засох-шей грязью, шерсть перепуталась и свалялась клочками, как будто он долго валялся где-то на помойке. Держа мурлыкав-шего в экстазе кота, я учинил ему тщательный осмотр. Бродя-га немного похудел, однако морда, тело, шерсть почти не из-менились с тех пор, как я видел его последний раз. Глаза чис-тые, ни ран, ни царапин. По виду не скажешь, что он почти целый год где-то скитался. Скорее он походил на гулящего котяру, который вернулся домой после бурной ночи.

На веранде я положил в тарелку купленные в супермаркете кусочки макрели. Кот, судя по всему, был голодный как волк и смел рыбу в один момент, давясь и срыгивая. Отыскав под раковиной специальную кошачью миску, я налил в нее довер-ху холодной воды. Кот выхлебал почти все и, передохнув не-много, принялся вылизывать свою запачканную шубу, но по-том вдруг как бы вспомнил о моем присутствии, забрался ко мне на колени и, свернувшись клубочком, уснул.

Животное спало, подвернув под себя передние лапы и утк-нувшись носом в собственный хвост. Его мурлыканье, пона-чалу громкое, становилось все тише, пока, наконец, он не рас-слабился окончательно - до желеобразного состояния - и не погрузился в сон. Я сидел на веранде на солнышке и легонько

483

поглаживал кота, стараясь не разбудить. Со мной так много всего произошло, что я, честно говоря, почти забыл о том, что он пропал. И сейчас при виде маленького мягкого существа, доверчиво дрыхнувшего на коленях, у меня потеплело в гру-ди. Я положил руку коту на грудь и ощутил еле заметные час-тые удары его сердца. Как и мое, оно без устали усердно отби-вало отведенный этому маленькому телу срок.

Где он бродяжничал все это время? Что делал? Почему вдруг вернулся сейчас домой? Если бы только можно было спросить у него: где ты шлялся целый год? Зачем? Где остались следы потерянного тобой времени?

Я принес на веранду старую подушку и уложил на нее кота. Он был вялый и какой-то измочаленный, как выстиранная тряпка. Когда я взял зверя на руки, у него чуть приподнялись веки и приоткрылся рот, но он не издал ни звука. Устроив-шись поудобнее на подушке, кот зевнул и снова отключился, а я, убедившись в этом, пошел на кухню разбирать купленные продукты. Убрал в холодильник тофу, овощи и рыбу, потом на всякий случай заглянул на веранду. Кот дрых в той же позе. Мы в шутку называли его Нобору Ватая - уж больно он напо-минал выражением глаз брата Кумико, но это было не насто-ящее имя. Мы с Кумико все собирались его как-нибудь на-звать - и так целых шесть лет прошло.

Хотя кличка 'Нобору Ватая' совсем не подходила нашему коту. Даже в шутку. Уж больно разросся за эти шесть лет на-стоящий носитель этого имени. Величать так бродягу дальше никак нельзя. Нужно что-то для него придумать, пока он опять не сбежал. Срочно. Что-нибудь попроще, поконкретнее - настоящее новое имя. Видимое, осязаемое. Такое, чтобы от клички 'Нобору Ватая' ни воспоминаний, ни отзвука, ни смысла не осталось.

Я поднял с пола тарелку, в которой лежала рыба. Посуда сверкала чистотой, будто ее вымыли и вытерли. Видно, уго-щение понравилось коту. Хорошо, что мне в голову пришло купить макрель как раз перед тем, как эта скотина заявилась

484

домой. Добрый знак - и для меня, и для кота. Назову-ка я его Макрель. Почесывая кота за ухом, я объявил ему: 'Вот так, дружище! Ты больше не Набору Ватая, Ты теперь Макрель'. Я выкрикнул бы эти слова громко, на весь свет, если б мог.

До вечера я просидел на веранде с Макрелью и с какой-то книжкой. Кот спал беспробудно- может, хотел во сне вер-нуть обратно нечто такое, что было утрачено; его бока подни-мались и опускались в такт тихому размеренному дыханию, напоминавшему шум далеких кузнечных мехов. Время от вре-мени я протягивал руку к его теплому телу, чтобы убедиться, что он в самом деле здесь, со мной. Как это замечательно: про-тянуть руку, коснуться и почувствовать чье-то тепло. Как дол-го, сам того не замечая, я жил без этих ощущений.

Утром Макрель никуда не делся. Когда я открыл глаза, он спал рядом на боку, вытянув лапы. Ночью он, похоже, просы-пался и всего себя вылизал начисто - не осталось ни грязи, ни колтунов, и он вновь сделался прежним пушистым красав-цем. Подержав немного Макрель на руках, я угостил его завт-раком, сменил воду в миске. Потом отошел подальше и по-звал: 'Макрель!' На третий раз кот повернулся в мою сторону и тихонько мяукнул в ответ.

Надо было начинать новый день. Я ополоснулся под душем, выгладил свежевыстиранную рубашку, летние брюки и новые кроссовки. Хотя небо затянули облака, было не холодно: я решил обойтись без пальто и облачился только в толстый сви-тер. Доехав на электричке до Синдзюку, прошел подземным переходом до площади у западного вестибюля вокзала и усел-ся на любимую скамейку.

Моя новая знакомая явилась сразу после трех. Увидев меня, не выказала никакого удивления. Я тоже отреагировал на ее появление спокойно. Мы будто договорились встретиться за-ранее и даже не поздоровались. Я лишь чуть поднял голову, а она едва заметно улыбнулась при виде меня.

485

Одета она была по-весеннему: оранжевый топ из хлопка и узкая юбка цвета топаза; в ушах - маленькие золотые сереж-ки. Сев рядом, как обычно, достала из сумочки 'Вирджинию Слимз', молча взяла сигарету и поднесла к ней миниатюрную золотую зажигалку. На этот раз закурить мне уже не предлага-ла. Сделав с задумчивым видом две-три неторопливые затяж-ки, она вдруг бросила сигарету на землю, как бы желая прове-рить, действует ли еще сегодня закон всемирного тяготения. Потом легонько дотронулась до моего колена и со словами: 'Пойдем со мной' встала со скамьи. Я потушил ногой бро-шенный окурок и поднялся следом. Подняв руку, она остано-вила проезжавшее мимо такси и села в машину. Я последовал за ней. Женщина четко назвала водителю адрес на Аояме и, пока мы добирались туда по запруженным улицам, не проронила ни слова. Я рассматривал в окно Токио и по дороге от западного вестибюля Синдзюку до Аоямы заметил несколько новых зда-ний, которых прежде не видел. Женщина тем временем писала что-то маленькой золотой ручкой в извлеченном из сумочки блокноте, периодически поглядывая на часы, словно проверяя. Часы - тоже золотые, с браслетом. Похоже, все эти мелочи, которые она носила и имела при себе, были из золота. А может, в золото обращалось все, к чему она прикасается?

Женщина привела меня в один бутик на Омотэ-сандо*, где продавались вещи известных модельеров, и выбрала для меня два костюма - серый с синевой и темно-зеленый, оба из тон-кого материала. Модные - в таких в юридическую контору не походишь - и стоили немало, сразу видно. Ничего объяснять она не стала, да я и не требовал объяснений, делал, что гово-рят, и все. Это напомнило мне фильмы 'интеллектуального кино', которые я смотрел в студенческую пору. В них никогда ничего не объяснялось: считалось, что объяснения помешают воспринимать реальность в том виде, как она в этих фильмах представлена. Вполне допускаю, что такой взгляд на вещи имеет право на существование, но мне как человеку живому, из плоти и крови, соприкосновение с этим миром казалось непривычным и удивительным.

* Улица в Токио, где сосредоточены модные магазины.

486

Сложения я самого обыкновенного, среднего, так что под-гонять одежду по размеру, за исключением длины рукавов и брюк, мне не нужно. Женщина подобрала три сорочки и к ним в тон - три галстука, добавив к этому пару брючных ремней и полдюжины носков. Расплатившись кредитной карточкой, попросила доставить купленные вещи ко мне домой. Видимо, в голове у нее уже сложилось четкое представление о том, ка-кую одежду и как я должен носить, поэтому выбор вещей вре-мени почти не занял. Я бы ластик в магазине канцтоваров доль-ше выбирал. При всем при том нельзя было не признать, что у нее великолепный вкус. Сорочки и галстуки, на которые она указывала, почти не задумываясь, по цвету и фасону подходи-ли идеально, словно их выбирали долго и тщательно, и соче-тания получились весьма оригинальные.

Потом она повела меня в магазин обуви, где купила под костюмы две пары туфель. На это тоже много времени не ушло. Опять кредитная карточка и распоряжение отвезти покупки ко мне. Может, и не следовало специально договариваться о доставке на дом двух пар обуви, но, похоже, такова была ее манера: быстро выбрать то, что нужно, заплатить по кредитке и попросить доставить на дом.

Потом мы пошли покупать часы. Там все повторилось. Она приобрела классные модные часы с ремешком из крокодило-вой кожи, здорово подходившие к костюмам. И на эту опера-цию времени мы почти не потратили. Стоили часы тысяч пять-десят - шестьдесят. Мои были из дешевой пластмассы и, судя по всему, не очень ее устраивали. Часы, по крайней мере, на дом доставлять она не просила. Их упаковали, и она молча вручила коробочку мне.

Следующим пунктом программы стал мужской салон красо-ты. Помещение больше напоминало танцкласс - просторное, с блестящим деревянным полом и огромными зеркалами во всю стену. В салоне было пятнадцать кресел, и мастера с ножницами и щетками для волос курсировали по залу, подобно кукловодам. Тут и там стояли горшки с растениями, из закрепленных на по-толке черных динамиков 'Боуз' тихо лилась музыка - Кит Джарретт выдавал на пианино одно из своих бессвязных замыслова-тых соло. Меня сразу проводили в кресло - наверное, женщина

487

во время нашего похода по магазинам откуда-то сделала предва-рительный заказ. Она подробно объяснила худощавому мастеру, что со мной нужно делать. Видно, они были знакомы. Мастер принялся выполнять полученные инструкции, поглядывая на меня в зеркало с таким выражением, точно видел перед собой полную миску волокнистых стеблей сельдерея, которые ему пред-стояло съесть. Лицом он походил на молодого Солженицына.

- Вернусь, когда ты закончишь, - сказал ему женщина и удалилась легкой и быстрой походкой.

Парикмахер работал молча, раскрывая рот только по необ-ходимости: 'сюда, пожалуйста', - чтобы вымыть мне голову, 'извините', - смахивая нападавшие после стрижки волосы. Когда он отходил от меня, я всякий раз трогал пятно на пра-вой щеке. Людей в салоне было много, они отражались в ви-севших по стенам зеркалах. Среди них я обнаружил и себя вместе с красовавшейся на лице ярко-синей отметиной. Она уже не казалась мне безобразной или нечистой. Пятно - часть меня, то, с чем надо смириться и жить. Время от времени я чувствовал на нем, на его отражении чьи-то глаза, но понять, кто смотрит, было невозможно: слишком много фигур мель-кало в зеркалах. Я лишь ловил на себе чужие взгляды.

Стрижка заняла полчаса. Волосы, порядком отросшие с тех пор, как я ушел с работы, снова стали короткими. Я пересел на один из стульев, предназначенных для ожидавших очереди клиентов, и, слушая музыку, принялся листать какой-то жур-нал, пока не вернулась женщина. Моей новой прической она, похоже, осталась довольна. Достала из кошелька десятитысяч-ную купюру, расплатилась, и мы вышли на улицу. Тут она ос-тановилась и оглядела меня с ног до головы - как я проделал это со своим котом. Словно хотела убедиться, не забыла ли чего. Судя по всему, ничего такого она не обнаружила. Взгля-нула на свои золотые часы и вздохнула. Было почти семь.

- Поужинаем? - спросила женщина. - Ты как? На завтрак я съел тост да днем перехватил один пончик. И все.

- Да, пожалуй.

Она повела меня в итальянский ресторан поблизости. Ее там, видимо, знали, и нас, ни слова не говоря, провели за ти-

488

хий столик в глубине зала. Когда я уселся напротив нее, жен-щина попросила вынуть из карманов брюк все, что там было. Я беспрекословно подчинился. Казалось, я разошелся с реаль-ностью, в которой жил раньше, и теперь она бродила где-то рядом. 'Хоть бы она меня отыскала', - мелькнуло в голове. В карманах ничего особенного не нашлось: я выложил на стол ключи, носовой платок, бумажник. Она посмотрела на них без большого интереса, потом взяла бумажник и заглянула внутрь. Пять с половиной тысяч иен, телефонная карточка, карточка из банка, пропуск в бассейн. Только и всего. Ничего особен-ного. Ничего такого, что можно понюхать, измерить, потряс-ти, окунуть в воду, рассмотреть на свет. С тем же выражением лица она вернула мне мои вещи.

- Завтра пойди и купи дюжину носовых платков, новый бумажник и чехол для ключей, - сказала она. - Уж это ты сам выберешь. Да, а когда ты в последний раз покупал нижнее белье?

Я задумался, но так и не вспомнил:

- Точно не помню. Довольно давно, по-моему. Но вообще я чистоту люблю, живу один, белье не накапливаю, сразу стираю...

- Это неважно. Купи еще дюжину маек и трусов, - отреза-ла она, давая понять, что не хочет больше говорить на эту тему. Я молча кивнул.

- Чеки отдашь мне, я оплачу. И покупай только самое луч-шее. За прачечную я тоже буду платить. Рубашку больше од-ного раза не надевай - сдавай в стирку. Понятно?

Я опять кивнул. Слышал бы ее хозяин химчистки у нас на станции - вот бы обрадовался. 'Но...' - сказал я про себя, и этот простой коротенький союз словно приклеился к оконно-му стеклу одним лишь поверхностным натяжением, пока мне не удалось вытянуть из него нормальную длинную фразу:

- Но зачем вам все это - покупать мне одежду, платить за парикмахерскую, прачечную?

Женщина не ответила, лишь достала из сумочки пачку 'Вир-джинии Слимз' и вынула сигарету. Появившийся как из-под земли высокий официант с правильными чертами лица при-вычным движением поднес к ее сигарете спичку. Спичка сухо чиркнула по коробку с приятным аппетитным звуком. Офи-

489

циант протянул нам меню, но женщина, даже не заглянув в него, заявила, что дежурные блюда нас не интересуют:

- Принеси мне овощной салат, рогалик и что-нибудь из белой рыбы. В салат пусть добавят дрессинг и перец - совсем чуть-чуть. Еще минеральную воду с газом. Льда не надо.

Мне в меню копаться не хотелось, и я заказал то же самое. Официант с поклоном скрылся. Реальность никак не возвра-щалась ко мне.

- Я просто так, из любопытства спрашиваю, - решился опять заговорить я. - Без всякого умысла. Вы всего мне наку-пили, я, конечно, не против, но стоит ли на это время и день-ги тратить?

Ответа по-прежнему не было.

- Мне просто интересно, - повторил я.

Молчание. Женщина с таким интересом рассматривала живописное полотно на стене, что было ясно - ей не до моих вопросов. Картина, как мне показалось, изображала итальян-ский сельский пейзаж- аккуратно подстриженные сосны, рассыпавшиеся по холмам крестьянские дома с рыжеватыми стенами. Даже не дома, а домишки- маленькие, но очень милые. Интересно, что за народ там живет? Наверное, нор-мальные люди и жизнь у них нормальная. Непонятные зага-дочные женщины не покупают им ни с того ни с сего костю-мы, туфли и часы. Им не нужно нигде искать сумасшедшие деньги, чтобы заполучить какой-то высохший колодец, Я по-настоящему завидовал тем людям, живущим в таком нормаль-ном мире. Эх, если бы только можно было прямо сейчас ока-заться в этой картине! Зайти в какой-нибудь домишко, выпить вина, забраться под одеяло и уснуть, ни о чем не думая.

В этот момент появился официант и поставил перед нами стаканы с газированной минералкой. Женщина затушила си-гарету в пепельнице.

- Почему бы тебе не спросить меня о чем-нибудь другом? - сказала она.

Пока я думал, что бы такое у нее спросить, женщина сдела-ла из стакана несколько глотков.

- Парень в офисе на Акасаке - ваш сын? - поинтересо-вался я.

490

- Да, - тут же ответила она.

- Он что, немой? Женщина кивнула.

- Он почти не говорил с самого рождения, а когда ему еще не было шести, вдруг совсем перестал. С тех пор голоса не подает.

- А почему так получилось? Была какая-то причина? Она сделала вид, что не слышит, и я решил спросить по-другому:

- Но если он не говорит, как же с делами справляется? Женщина чуть сдвинула брови. Этот вопрос она услышала, но отвечать на него явно не собиралась.

- Всю одежду, которую он носит, вы ему выбираете? Ведь так? Как и мне?

- Не люблю, когда люди одеты кое-как. Терпеть не могу. По крайней мере те, кто меня окружает, должны одеваться как можно лучше. Надо, чтобы все было в порядке, - не важно, смотрят на тебя или нет.

- Тогда вам, наверное, и моя двенадцатиперстная кишка не понравится, - попробовал пошутить я.

- У тебя с ней проблемы? - спросила она совершенно се-рьезно и взглянула на меня. Я пожалел о своей шутке.

- Да нет, пока все нормально. Я так просто сказал. Для примера.

Женщина снова вопросительно посмотрела на меня. Не-ужели о моей двенадцатиперстной кишке думает?

- Так вот. Я хочу, чтобы все выглядели как следует, хотя мне и приходится за это платить. Только и всего. Пусть тебя это не волнует. Это мое дело. Просто я физически не переношу вида грязной одежды.

- Так же как музыкант с идеальным слухом не выносит фальшивой игры?

- Вроде того.

- Неужели вы покупаете одежду всем, кто вокруг вертится?

- Да. Впрочем, таких людей не так много. А весь мир не оденешь, даже если не нравится, как он одет.

- Все имеет свои пределы, - проговорил я.

- Вот-вот, - согласилась она.

491

Наконец принесли салат, и мы принялись за еду. Дрессинга в салате действительно оказалось всего несколько капель.

- Еще вопросы есть? - спросила женщина.

- Еще хотелось бы знать, как вас зовут. Чтобы называть

как-то.

Какое-то время она молча пережевывала редиску. Между бровей появилась глубокая складка, будто по ошибке она взя-ла в рот что-то ужасно горькое.

- Зачем тебе мое имя? Ты же писем мне писать не собира-ешься. Все эти имена - пустяки, не имеют значения.

- Но если надо будет позвать, когда вы ко мне спиной? Как же без имени?

Она положила вилку на тарелку и приложила салфетку к губам.

- Понятно. Я об этом совсем не думала. Ты прав: могут быть такие ситуации.

Она задумалась, а я, ничего не говоря, занялся салатом.

- Значит, нужно какое-нибудь имя, чтобы можно было меня сзади окликнуть?

- Ну, в общем, да.

- И не обязательно настоящее? Я кивнул.

- Имя, имя... что бы придумать?

- Что-нибудь простое, легкое. Желательно конкретное, настоящее, такое, что можно руками потрогать, видеть глаза-ми. Так легче запомнить.

- Что, например?

- Ну, я своего кота зову Макрель. Вернее, только вчера его так назвал.

- Макрель, - повторила она вслух, словно желая удосто-вериться, как звучит это слово. Взгляд ее остановился на под-ставке для соли и перца, пока, наконец, она не подняла голо-ву и не проговорила:

- Мускатный Орех.

- Мускатный Орех?

- Вот, пришло вдруг в голову... Можешь так меня звать. Нет возражений?

492

- Нет, конечно. А как называть вашего сына?

- Корица.

- Петрушка, шалфей, розмарин и тимьян*, - протянул я нараспев.

- Мускатный Орех Акасака и Корица Акасака... По-мое-му, неплохо?

Мускатный Орех Акасака и Корица Акасака... Мэй Касахара была бы в шоке, узнай она о том, с какими типами я позна-комился. 'Ну ты даешь, Заводная Птица! Неужели никого по-нормальнее найти не мог? Почему?' - 'Не знаю, Мэй. Понятия не имею, почему'.

- Знаете, год назад я познакомился с двумя девушками - Мальтой и Критой, по фамилии Кано, - сказал я. - И после этого со мной начались разные чудеса. Впрочем, сейчас их уже нет.

Мои слова на Мускатный Орех впечатления не произвели, она лишь едва заметно кивнула.

- Пропали куда-то, - добавил я тихо. - Исчезли, как роса летним утром.

Растаяли, как звезды на рассвете.

Женщина наколола на вилку листок какой-то зелени, по виду напоминавшей цикорий, и отправила его в рот. Затем, будто вспомнив вдруг о давно данном обещании, взяла стакан и сделала глоток воды.

- Тебе, верно, хочется услышать о деньгах? Тех, что ты по-лучил позавчера. Так ведь?

- Еще как хочется, - отозвался я.

- Могу рассказать, но может статься, это будет долгая ис-тория.

- До десерта уложитесь?

- Вряд ли, - сказала Мускатный Орех.

* Слова из известной песни Пола Саймона и Арта Гарфанкеля 'Ярмарка Скарборо'.

9. В колодце

Спустившись по прикрепленной к стене металлической лест-нице на дно колодца, в кромешный мрак, я, как всегда, шарю руками в поисках бейсбольной биты, которая стоит здесь, при-слоненная к стенке. Эту самую биту я почти бессознательно унес из дома того парня с чехлом от гитары. В окружающей со всех сторон темноте прикосновение к старой исцарапанной бите странным образом успокаивает меня, помогает сосредо-точиться. Поэтому я все время оставляю биту в колодце. Да и лазить с ней вверх-вниз по лестнице хлопотно.

Нащупав биту, крепко, как игрок на бейсбольной площад-ке, обхватываю обеими руками рукоятку, убеждаясь, что это моя бита. Потом начинаю проверять, не изменилось ли что в этой кромешной тьме, где не видно ни зги. Напрягаю слух, набираю воздух в легкие, обследую подошвами кроссовок зем-лю под ногами, легонько постукиваю битой по стенам, прове-ряя на прочность. Этот ритуал уже вошел у меня в привычку и нужен, чтобы успокоиться. Дно колодца - как морское дно. Все застыло здесь в первозданном виде, как бы придавленное прессом: дни проходят, и ничего не меняется.

Высоко над головой плавает светлый кружок - кусочек осеннего неба. Глядя на него, я думаю об октябрьском вечере, о мире там, наверху, где живут своей жизнью люди. В неяр-

494

ком, редком свете осени они ходят по улицам, покупают что-то в магазинах, готовят еду, на электричке едут домой. И ду-мают, что это все само собой разумеется, а может, и вовсе не задумываются. Раньше и я делал то же самое - был безымян-ной частицей этого неопределенного неясного сущего, назы-ваемого 'людьми'. Они принимают друг друга, живут в лучах этого света, и независимо от того, длится это целую вечность или всего один миг, между ними должна быть какая-то окра-шенная светом близость. Но я больше не принадлежу к ним. Они - там, на поверхности, а я - тут, на дне глубокого ко-лодца. У них есть свет, я же теряю его. Иногда кажется, что мне не найти дорогу обратно в тот мир, не суждено снова об-рести покой, который дает человеку свет, я уже никогда боль-ше не возьму на руки своего мягкого кота. От этих мыслей в груди поднимается тупая, щемящая боль.

Я ковыряю рыхлую землю ногой, и возникающие там, на-верху, картины отодвигаются от меня все дальше. Чувство ре-альности слабеет, его вытесняет ощущение, что между мной и колодцем - тесная связь. Здесь, на дне, тепло и спокойно: тронешь мягкий земляной покров - и коже приятно. Боль в груди тает, как круги на воде. Это место принимает меня так же, как я принимаю его. Еще крепче сжимаю в руках биту. Зажмуриваюсь, потом открываю глаза и поднимаю их кверху.

Потянув за веревку, закрываю крышку колодца (для этого приспособлено устройство со шкивом - сообразительный Ко-рица придумал), и темнота становится непроницаемой. Коло-дец закрыт наглухо - не проникает ни единого проблеска све-та. Не слышно и ветра, порывы которого временами долетали сюда. Теперь я полностью оторван от 'людей'. У меня нет с собой даже фонаря. Это как принятие веры: я хочу показать им, что принимаю темноту полностью, такой, какова она есть.

Я опускаюсь на землю, прислоняюсь спиной к бетонной стенке и, зажав между коленей биту, закрываю глаза. Прислу-шиваюсь к ударам сердца. Конечно, закрывать глаза в абсо-лютной темноте нет необходимости - все равно ничего не видно. Но я все-таки зажмуриваюсь, и в этом есть свой смысл, как бы темно ни было вокруг. Несколько раз набираю полную

495

грудь воздуха, приучая тело к глубокому мрачному простран-ству, принимающему форму цилиндра. Здесь стоит все тот же запах, воздух все так же холодит кожу. Однажды этот колодец полностью засыпали; странно - воздух здесь остался таким же, как прежде, когда я впервые залез сюда, затхлым, он отда-ет плесенью и чуть влажен. Здесь нет времен года, и даже само время здесь не существует.

На ногах, как всегда, старые теннисные тапочки, на руке - часы в пластмассовом корпусе. Они были на мне во время пер-вого спуска в колодец. Как и бейсбольная бита, тапочки и часы успокаивают меня. Я проверяю, плотно ли они сидят, как при-легают к телу. Убеждаюсь, что неотделим от самого себя. От-крываю глаза и немного погодя закрываю снова, чтобы давле-ние мрака, сгустившегося внутри меня, постепенно сравнялось с давлением окружающей темноты. Время идет вперед, и ско-ро я опять, как это обычно бывает, перестаю различать эту грань. Я не могу даже сказать, открыты мои глаза или, наобо-рот, закрыты. Пятно на щеке начинает понемногу теплеть, и чувствуется, как оно наливается ярко-фиолетовой синевой.

В сливающейся в сплошную массу темноте я собираю на этой отметине все мысли и чувства и думаю о той комнате. Хочу отделиться от своего тела, как в минуты близости с теми женщинами, вырваться из неуклюжей, скорчившейся во мра-ке плотской оболочки. Теперь я - всего лишь опустевший дом, заброшенный колодец. Я стараюсь выбраться наружу, пере-скочить в иную, движущуюся с другой скоростью реальность и изо всех сил сжимаю обеими руками биту.

И вот только одна стена отделяет меня от той таинственной комнаты. Надо суметь проникнуть сквозь нее своими силами, используя мощь, которую несет в себе разлитая здесь густая тьма.

Если задержать дыхание и сосредоточиться, можно различить, что находится в той комнате. Меня там нет, но я ее вижу. Это двухкомнатный номер в гостинице - ? 208. Окна занавеше-

496

ны плотными шторами, и в комнате очень темно. В вазе - огромный букет цветов, наполняющих помещение соблазни-тельным ароматом. У входа стоит большой торшер, но лам-почка в нем не горит - погасла, как луна с наступлением утра. И все же стоит напрячь зрение, как через некоторое время в чуть заметном свечении, неведомо откуда проникающем в ком-нату, начинают проступать смутные очертания предметов. Так бывает в кинотеатре, когда глаза привыкают к темноте. На маленьком столике в центре комнаты - едва начатая бутылка 'Катти Сарк', лед в ведерке - его только что накололи (ку-сочки еще не успели подтаять и выделяются четко обозначив-шимися твердыми краями), здесь же - стакан, наполненный виски со льдом. Поднос из нержавеющей стали растекся по столу застывшей льдистой лужицей. Который сейчас час? Оп-ределить невозможно. Утро? Вечер? Или глубокая ночь? А мо-жет, здесь вообще не существует времени? На кровати в зад-ней комнате женщина - я слышу, как она шуршит просты-ней. Стакан чуть подрагивает в ее руке, и кусочки льда, ударя-ясь друг о друга, доносят до меня удивительно чистый, про-зрачный звук. Смешавшиеся с воздухом мельчайшие частицы цветочной пыльцы, сливаясь с этим звуком, трепещут, прихо-дя в движение при малейшем дуновении. Мрак неслышно вби-рает в себя пыльцу, и она, поглощенная тьмой, еще больше сгущает царящую вокруг мглу. Женщина подносит стакан к губам, отпивает совсем немного и проглатывает. Она собира-ется что-то сказать мне. Из-за темноты в спальне ничего не видно - можно разобрать только едва заметную движущуюся тень. Женщина хочет что-то сказать. Затаив дыхание, я жду. Жду ее слов.

И они здесь, эти слова.

Я оглядываю комнаты сверху, словно фантастическая птица, парящая в нереальных, придуманных небесах. Могу прибли-зить открывающийся вид, взглянуть на него с высоты птичье-го полета, снова приблизить. Конечно, очень важно рассмот-реть картину во всех подробностях. Я проверяю каждую де-

497

таль - форму, цвет, ощущения. Они почти никак не связаны, в них нет тепла. В данный момент я лишь провожу инвента-ризацию - механически выстраиваю эти детали в ряд. Но это вполне стоящее занятие - постепенно, мало-помалу соеди-нять реальность в единое целое. Так от трения камней или кусочков дерева друг о друга в конце концов выделяется тепло и появляется огонь. Это похоже на то, как из набора на пер-вый взгляд бессмысленных, однообразно повторяющихся раз за разом звуков складываются слоги...

Я чувствую, как в самых глубинах мрака возникает эта сла-бая, неясная связь. Замечательно... Кругом тишина, и они пока не замечают моего присутствия. Стена, отделяющая меня от того места, тает и расплывается, как желе. Я задерживаю ды-хание. Вот! Сейчас!

Но стоит мне направиться к стене, как раздается резкий стук - там будто знали, что я собираюсь сделать. Кто-то силь-но стучит кулаком в дверь комнаты. Я уже слышал этот стук раньше - резкий и отрывистый, он похож на грохот молотка, которым забивают в стену гвоздь. Тот же стук: два удара, ко-роткая пауза, еще два удара. Я слышу, как женщина вздыхает. Висящая в воздухе пыльца приходит в движение, содрогается мрак. Разрывающий тишину звук наглухо перекрывает про-ход, который только-только стал открываться передо мной.

И так происходит раз за разом.

Я опять в своей физической оболочке - сижу в глубоком ко-лодце, привалившись к стене и стиснув бейсбольную биту. Руки вновь начинают осязать здешний мир. Это напоминает изобра-жение, которое постепенно становится все четче при наведе-нии на фокус. Я чувствую, как бита повлажнела от пота моих ладоней. Сердце бешено колотится в горле, резкий, вспарыва-ющий тишину звук еще стучит в ушах. Слышно, как в темноте медленно поворачивается дверная ручка - кто-то (или что-то) с той стороны хочет отворить дверь и тихо войти в комнату, но в этот миг все образы исчезают. Передо мной - снова стена, такая же твердая, как и была, и я снова - по эту сторону.

498

В обволакивающей меня чернильной тьме колочу по стен-ке битой - передо мною все та же прочная и холодная бетон-ная стена. Я заключен в этом цилиндре из бетона. 'Остается совсем чуть-чуть', - говорю я себе. С каждым разом я все бли-же и ближе. Это совершенно точно. Когда-нибудь я преодолею эту преграду и проникну внутрь. Окажусь в комнате прежде, чем раздастся стук. Но сколько еще времени понадобится, что-бы достигнуть цели? И сколько его остается у меня в запасе?

В то же время мне становится страшно: а вдруг это действи-тельно произойдет ? Я боюсь встретиться с тем, что должно быть там, по ту сторону.

Некоторое время я сижу на корточках в темноте. Надо ус-покоиться, дождаться, когда сердце придет в нормальный ритм, отцепить руки от биты. Чтобы встать и подняться на-верх по металлической лестнице, нужно еще немного време-ни, еще немного сил.

10. Операция 'Зоопарк' (или Палачи поневоле)

Мускатный Орех Акасака поведала мне историю о тиграх, лео-пардах, волках и медведях. Знойным августовским днем 1945 го-да их расстреляли солдаты. Она излагала события так после-довательно и четко, что создавалось впечатление, будто пере-до мной на белоснежном экране крутили документальное кино. Ее рассказ не оставлял ни малейшей неясности, хотя на самом деле она ничего этого не видела. Потому что стояла тогда на палубе транспортного судна, державшего курс на Сасэбо, и наблюдала за американской подводной лодкой.

Спасаясь от духоты превратившегося в парилку трюма, Мускатный Орех вместе со многими другими пассажирами выбралась на палубу и, держась за поручни, наслаждалась лег-ким ветерком, не сводя глаз со спокойной морской глади, как вдруг из воды без всякого предупреждения, совершенно нео-жиданно, как во сне, показалась подлодка. Сначала антенна, радар, перископ, потом поверхность вспорола рубка и, нако-нец, под лучи летнего солнца подставила свои мокрые голые бока вся металлическая громадина. И хотя эта махина могла быть только подлодкой и ничем другим, она показалась Мус-катному Ореху неким символическим знаком. Или каким-то непостижимым аллегорическим существом.

500

Некоторое время подлодка шла с транспортом параллельным курсом, словно подкрадывалась к добыче. Скоро открылся люк, и на палубу, не торопясь, почти вяло, стал выбираться экипаж. Офицеры с палубы рубки наблюдали за транспортом в большие бинокли, стекла которых поблескивали на солнце. Транспорт был набит гражданскими, в большинстве - женщинами и деть-ми, семьями японских чиновников, работавших в Маньчжоу-го, и разного начальства Южно-Китайской железной дороги. Они бежали на родину, спасаясь от хаоса, который несло не-отвратимо надвигавшееся поражение Японии. Ужасам, ожи-давшим их в Китае, эти люди безропотно предпочли риск стать мишенью для американских подводных лодок в открытом море. Они считали, что так лучше, - считали, по крайней мере, до тех пор, пока такая подлодка не возникла у них перед гла-зами.

Командир подлодки убедился, что на транспорте нет воору-жения и его не сопровождает конвой. Бояться было нечего. Кроме того, американцы имели полное превосходство в воз-духе. Окинава уже пала, и на японской территории почти не осталось истребителей, способных подняться в небо. Амери-канцы не суетились - время работало на них. Вращая рукоят-ки, матросы навели палубное орудие на транспорт. Младший офицер отдал короткий приказ, и три матроса начали гото-вить орудие к бою. Еще двое открыли люк на задней палубе, вытащили тяжелые снаряды. Другая группа матросов отрабо-танными движениями подавала боеприпасы к пулемету, уста-новленному на выступе палубы возле рубки. Все готовившие-ся к стрельбе матросы напялили каски, хотя некоторые оста-вались по пояс голыми, а наверное, половина команды была в шортах. Приглядевшись как следует, Мускатный Орех увиде-ла на руках у американцев яркие татуировки. Она вообще мно-гое замечала - стоило только присмотреться.

Хотя все вооружение подлодки составляли орудие и пуле-мет, их с избытком хватило бы, чтоб отправить на дно старый потрепанный сухогруз, который переоборудовали в транспорт.

501

Запас торпед на подлодке был ограничен, и предназначались они только на случай непредвиденных встреч с боевыми ко-раблями противника, если те у Японии еще оставались. Су-ществовало такое железное правило.

Крепко ухватившись за перила, Мускатный Орех наблюда-ла, как черный орудийный ствол поворачивается в ее сторону. Только что он был мокрым, и вот летнее солнце уже высуши-ло его. Ей не приходилось видеть таких больших пушек. В Синьцзине было много японских полевых орудий, но по раз-меру они не шли ни в какое сравнение с пушкой, которую она увидела на палубе субмарины. С подлодки просигнализиро-вали прожектором: 'Немедленно остановиться! Открываем огонь на поражение! Пересадите пассажиров в спасательные шлюпки!' (Мускатный Орех, конечно, не могла тогда понять сигналов, но приказы эти четко запечатлелись у нее в памя-ти.) На транспорте, кое-как переделанном из сухогруза в са-мый разгар неразберихи военного времени, спасательных средств не хватало. Оказалось, что на пятьсот с лишним пассажиров и членов команды - всего две маленькие шлюпки. Спасательных жилетов и кругов тоже почти не было.

Сжимая руками поручень, Мускатный Орех, как заворожен-ная, не сводила глаз с обтекаемого тела субмарины. Подлодка сверкала на солнце как новенькая, на корпусе - ни пятныш-ка ржавчины. Девочка смотрела на выведенный белой крас-кой номер на рубке, на вращающуюся сверху антенну радара, на офицера в темных очках с белыми, как песок, волосами. 'Эта подлодка возникла из глубины моря, чтобы нас всех убить, - думала Мускатный Орех. - Но в этом нет ничего осо-бенного. И война тут совсем ни при чем, такое может произой-ти где угодно и с кем угодно. Люди считают, что во всем вино-вата война. Ничего подобного. На свете всякое случается, и войны бывают'.

Глядя на подлодку и нацелившуюся прямо на нее огром-ную пушку, Мускатный Орех не испытывала страха. Мать что-то кричала ей, но слов она не слышала. Потом почувствовала, как кто-то крепко схватил ее за запястья и потянул, но она не отпускала руки. Крик и шум вокруг стали постепенно отда-

502

ляться, будто кто-то убирал громкость радиоприемника. 'По-чему так хочется спать?' - промелькнуло в голове. Она за-крыла глаза - сознание тут же потухло и унеслось с палубы куда-то далеко-далеко.

На глазах у Мускатного Ореха японские солдаты прочесывали обширную территорию зоопарка и расстреливали животных, которые могли напасть на людей. Вот выпущенная по приказу офицера из 'тридцатьвосьмерки' пуля пробивает тигриную шкуру и разрывает внутренности зверя. Небо сверкает сине-вой, и с окрестных деревьев, подобно внезапному ливню, об-рушивается пронзительный стрекот цикад.

Солдаты делали свое дело молча. На их обожженных солн-цем лицах не было ни кровинки, и они напоминали изобра-жения на древних керамических сосудах. Через несколько дней, самое большее - через неделю, в Синьцзин должны были войти главные силы советской дальневосточной груп-пировки. Остановить их было невозможно. За время войны почти все отборные подразделения Квантунской армии, не-когда великолепно оснащенные, перебросили на юг, где бое-вые действия охватывали все новые районы, и теперь большая их часть лежала на морском дне или гнила в непроходимых джунглях. Были потеряны почти все противотанковые пушки и танки. Из грузовиков для перевозки войск на ходу остава-лось всего ничего. Запчасти кончились. Хотя всеобщая моби-лизация поставила под ружье достаточно солдат, не было воз-можности вооружить всех хотя бы старыми винтовками; патронов тоже не хватало. Квантунская армия, громко вели-чавшая себя 'несокрушимым оплотом Севера', превратилась в 'бумажного тигра'. Советский Союз, разгромив германскую армию, перебрасывал по железной дороге на Дальневосточ-ный фронт мощные механизированные соединения. Они были прекрасно оснащены и имели высокий моральный дух. Раз-гром Маньчжоу-го становился неизбежным.

Все это понимали, и командование Квантунской армии - в первую очередь. Поэтому оно отвело главные силы в тыл,

503

бросив, по сути дела, на произвол судьбы пограничные гарни-зоны и местных крестьян. Многие из этих безоружных людей были убиты советскими войсками, которые наступали слиш-ком быстро, чтобы позволить себе брать пленных. Многие женщины предпочли самоубийство изнасилованию - они кончали с собой целыми группами, а бывало, их к этому при-нуждали. Пограничные гарнизоны, запершись в бетонных бун-керах укрепленного объекта под названием 'Вечная крепость', ожесточенно сопротивлялись, но без тыловой поддержки, под натиском противника, многократно превосходившего их, по-легли почти целиком. Генеральный штаб и большая часть выс-шего командного состава Квантунской армии переехали в но-вую ставку в Тонхуа, у корейской границы, а император Маньчжоу-го Пу И со своим семейством спешно собрался и бежал из столицы на специальном поезде. Большинство китай-ских солдат из армии Маньчжоу-го, которые должны были обо-ронять столицу, узнав о вторжении Советской армии, тут же начали разбегаться или поднимали бунты и убивали своих япон-ских командиров. Естественно, они не собирались сражаться с превосходившими советскими силами и отдавать жизни за Япо-нию. В результате столица Маньчжоу-го, 'особый город Синь-цзин', предмет гордости Японии, возведенный в дикой степи, оказался в непонятном политическом вакууме. Чтобы избежать бессмысленного хаоса и кровопролития, высшие китайские чиновники Маньчжоу-го настаивали, что Синьцзин нужно объявить демилитаризованной зоной и сдать его без сопротив-ления, но Квантунская армия отвергла такое предложение.

Солдаты, которых послали в зоопарк, смирились с судьбой: они считали, что через несколько дней их ждет смерть в бою с советскими войсками (хотя на самом деле после того, как они сложили оружие, их отправили в Сибирь, на шахты, где троих ждала смерть). Им оставалось только молиться, чтобы смерть оказалась не такой мучительной. Никому не хотелось гибнуть под гусеницами танка, гореть в окопе в пламени огнемета, долго корчиться в агонии от ранения в живот. Умирать - так от пули в голову или сердце. Но до этого нужно было убить зверей в зоопарке.

504

Первоначально для экономии дефицитных патронов пла-нировалось ликвидировать животных с помощью яда. Молодой лейтенант, которого поставили руководить этой операци-ей, получил от начальства соответствующий приказ. Ему сказали, что необходимый яд уже доставили в зоопарк, и лей-тенант во главе восьмерых вооруженных до зубов солдат на* правился туда. От штаба до зоопарка было всего двадцать ми-нут ходьбы. С тех пор как началось наступление советских войск, зоопарк не работал - у ворот стояли два солдата с винтовками с примкнутыми штыками. Лейтенант показал им при-каз, и его команду пропустили на территорию.

Директор зоопарка подтвердил, что получил от военных рас-поряжение в экстренном случае 'ликвидировать' хищников, применив для этого яд, но, по его словам, никакого яда он так и не получил. От этого известия лейтенант растерялся. Вообще-то он служил при штабе бухгалтером, и ему ни разу не приходи-лось командовать другими людьми, пока того не потребовали чрезвычайные обстоятельства. Лейтенант уже несколько лет не держал в руках оружия и, спешно вытащив из ящика своего стола револьвер, вовсе не был уверен, исправен ли он.

- С бюрократами всегда так выходит, господин лейте-нант, - посочувствовал ему директор-китаец. - Того, что нуж-но, никогда нет.

Чтобы разобраться, что к чему, вызвали главного ветерина-ра, и он рассказал, что в последнее время зоопарк снабжается очень плохо, поэтому яда у него осталось совсем мало - мо-жет, даже на одну лошадь не хватит. Ветеринару было под со-рок. Высокий, с правильными чертами лица, на правой щеке - темно-синее родимое пятно, размером и формой напоминав-шее ладошку младенца. 'Наверное, оно у него с рождения', - предположил лейтенант и решил из директорского кабинета позвонить в штаб, чтобы начальство дало ему новые инструк-ции. Но после того как несколько дней назад Советская армия перешла границу, командование Квантунской армии ударилось в панику. Многие старшие офицеры исчезли неизвестно куда, а те, кто остался, жгли во дворе штаба кипы важных докумен-

505

тов или руководили рытьем противотанковых рвов на окраи-нах города. Майор, от которого получил приказ лейтенант, куда-то пропал, и где достать нужный яд, было совершенно непонятно. Кто мог отвечать за яды в Квантунской армии? Лейтенанта посылали по телефону от одного штабного чина к другому, пока, наконец, взявший трубку полковник медицин-ской службы не обозвал его идиотом и не стал кричать, что лейтенант лезет к нему с каким-то дурацким зоопарком, когда вея страна катится ко всем чертям.

- Откуда мне знать про ваш яд? - орал полковник.

'А мне откуда?' - подумал про себя лейтенант и, озадачен-но повесив трубку, решил бросить попытки раздобыть яд. Ос-тавалось два выхода. Можно не убивать зверей и убраться вос-вояси - или расстрелять их из винтовок. Строго говоря, и то и другое было нарушением приказа, однако лейтенант все-таки решился на вариант с расстрелом. Может, потом ему и доста-нется за то, что он потратил на это дело боеприпасы, но по крайней мере задание 'ликвидировать' хищников будет вы-полнено. А если не убить зверей, за невыполнение приказа можно и под трибунал загреметь. Лейтенант, правда, сомне-вался, что трибуналы еще действуют, однако приказ есть при-каз. Пока существует армия, приказы должны выполняться.

'Если б можно было бы, я вообще не стал бы убивать зве-рей', - говорил себе лейтенант. Он действительно так думал, хотя в зоопарке животным уже не хватало корма, а дальше могло быть только хуже - во всяком случае, на лучшее рас-считывать не приходилось, и для самих зверей смерть от пули- наверное, лучший способ избавиться от страданий. А если во время ожесточенных боев или воздушных налетов они вырвутся в город? Это же будет трагедия.

Директор вручил лейтенанту список животных, которых приказали 'ликвидировать в критический момент', а также план зоопарка. Расстрельную команду сопровождали ветери-нар с родимым пятном на щеке и двое рабочих-китайцев. Лей-тенант взглянул на список - к счастью, подлежащих уничто-жению животных оказалось не так много, как он думал. Зато в

506

нем оказались два индийских слона. 'Слоны! - скривился лейтенант. - Как, они себе думают, мы их будем убивать?'

Начинать 'ликвидацию' пришлось с тигров - они оказались на пути первыми. Хорошо хоть слоны были в самом конце маршрута. Судя по табличке перед клеткой, тигров отловили на территории Маньчжурии, в горах Большого Хингана. Их было двое, и лейтенант разделил свою группу пополам - по четыре человека на каждого зверя, приказав солдатам целить-ся точно в сердце, хотя и сам не знал, где оно бывает у тигров. Вся восьмерка одновременно передернула затворы винтовок, досылая патроны в патронники, и от их сухого зловещего ляз-га мгновенно изменилось все вокруг. Тигры встревоженно поднялись и, бросая из-за решетки на солдат злобные взгля-ды, громко и угрожающе зарычали. Лейтенант на всякий слу-чай тоже достал из кобуры автоматический пистолет и спус-тил предохранитель. Откашлялся, стараясь успокоиться. 'Ни-чего в этом особенного нет, - говорил он себе. - Все сейчас творят такое...'

Солдаты встали на одно колено, хорошенько прицелились и по приказу лейтенанта спустили курки. Отдача сильно уда-рила в плечо, вместе с залпом из голов стрелявших как будто вылетели все мысли, и на какое-то мгновение их заполнила пустота. Грохот выстрелов разнесся по зоопарку, безлюдному и заброшенному, гулкое эхо, как отдаленные раскаты грома, перелетало от здания к зданию, от стены к стене, пронеслось сквозь рощицы и над водой, терзая сердца всех, кто его слы-шал. Все звери замерли. Даже цикады - и те умолкли. Эхо растаяло вдали, и все стихло - ни звука вокруг. Тигры под-скочили, словно подброшенные мощным ударом огромной невидимой дубины, и с шумом повалились на пол. Забились в агонии - из горла хлынула кровь. Сразить зверей одним зал-пом не удалось - они беспокойно метались по клетке, мешая солдатам как следует прицелиться. Каким-то бесстрастным механическим голосом лейтенант приказал снова приготовить-

507

ся к стрельбе. Солдаты быстро пришли в себя, быстро пере-дернули затворы и еще раз навели винтовки на цель.

Лейтенант приказал одному из подчиненных войти в клетку и проверить, мертвы ли тигры. Те лежали не шевелясь, с закры-тыми глазами и оскаленными зубами, и все-таки нужно было убедиться, что с ними все кончено. Ветеринар повернул ключ в замке клетки, и молодой - ему только исполнилось двад-цать - солдат, выставив перед собой винтовку с примкнутым штыком, с опаской вошел туда. Вид у него был очень забав-ный, однако никто не засмеялся. Он легонько толкнул тифа в бок каблуком солдатского башмака. Животное не подавало признаков жизни. Солдат пнул в то же место еще раз, посиль-нее. Тигр был мертв. Другой зверь (это была тигрица) тоже не двигался. Солдат был молод, в зоопарке до этого ни разу не бывал и тигров видел впервые. Вот еще почему парень никак не мог поверить, что они только что сразили наповал настоя-щих тигров. Он думал только об одном: его притащили сюда против воли и заставляют делать то, что он делать совсем не хочет. Солдат стоял в море черной крови и как завороженный смотрел на распростертые перед ним трупы зверей. Мертвые они казались гораздо больше, чем живые. 'Интересно, поче-му это?' - удивился он.

В клетке с бетонным полом специфический запах мочи большой кошки бил в нос и смешивался с тепловатым запа-хом крови. Изрешеченные пулями тела еще кровоточили, и под ногами у солдата образовалась липкая черная лужа. Вин-товка в его руках вдруг налилась тяжестью и холодом. Захоте-лось бросить ее, нагнуться и вывернуть желудок наизнанку вместе с рвотой. Наверняка стало бы легче. Нет, блевать нельзя. Командир потом так отделает, что родная мать не узнает. (Сол-дат, конечно, не мог знать, что через семнадцать месяцев ему суждено погибнуть от руки советского охранника, который раскроит ему голову лопатой на шахте под Иркутском.) Он вытер пот со лба тыльной стороной запястья. Каска давила на него своей тяжестью. Цикады понемногу стали приходить в

508

себя - сначала заверещала одна, за ней - другая... Потом к ним присоединилась птица. Кричала она как-то странно, по-особо-му, будто заводила пружину: кр-р-р-ри-и-и... кр-р-р-ри-и-и. Мальчиком, когда ему было двенадцать лет, солдат вместе с родителями переехал в Китай из горной деревушки на Хок-кайдо и помогал им возделывать землю в деревне недалеко от Бэйана, пока год назад его не забрали в армию. Так что он знал в Маньчжурии всех птиц, но, как ни странно, такого крика ни разу не слышал. Может, это заморская птица? Сидит себе где-нибудь в клетке и орет. Нет, крик, похоже, раздавался с ближайшего дерева. Солдат обернулся и, прищурившись, посмотрел в ту сторону, но ничего не разглядел. Покрытый гус-той листвой огромный вяз лишь отбрасывал на землю про-хладную, четко очерченную тень.

Солдат взглянул на лейтенанта, ожидая распоряжений. Тот кивнул и, приказав ему выйти из клетки, снова развернул план зоопарка. Ну что ж, с тиграми как-то разобрались. Дальше - леопарды, потом, наверное, волки. Еще медведи. И напосле-док слоны, думал лейтенант. Ух и жарища! Лейтенант разре-шил солдатам передохнуть, выпить воды. Все сделали по не-сколько глотков из фляжек, взяли на плечо винтовки и, построившись в колонну, молча направились к клетке с лео-пардами. Где-то на дереве неизвестная птица настойчиво пpoдолжала заводить пружину. Гимнастерки с короткими рукава-ми почернели от пота на груди и спине. Солдаты шагали в полной амуниции, бряцая железом, и эти звуки гулко разно-сились по безлюдному зоопарку. Обезьяны, крепко вцепив-шись в прутья клеток, оглашали окрестности громкими, воп-лями, словно что-то чувствовали и отчаянно предупреждали других животных в зоопарке, которые вторили им на свой ма-нер. Волки протяжно выли, задрав кверху морды, птицы шум-но хлопали крыльями, а в какой-то клетке крупный зверь со всей силы кидался на решетку, словно желая напугать кого-то. На небе неожиданно, будто о чем-то вспомнив, возникло облако, напоминавшее по форме кулак, и на какое-то время заслонило солнце. В тот августовский день все - и люди, и

509

животные - думали о смерти. Сегодня эти люди убивали зве-рей, а завтра советские солдаты будут убивать их.

Мы всегда беседовали в одном и том же ресторане, сидя друг против друга за одним и тем же столиком. По счету все время платила она. Задний зал ресторана был разделен перегородка-ми на отдельные кабины, и сидевшие в них люди не слышали, что говорят соседи. Столики отдавались в распоряжение по-сетителей на целый вечер, поэтому мы могли говорить сколь-ко угодно, до самого закрытия ресторана, и никто нам не ме-шал - в том числе официанты, которые подходили только затем, чтобы сменить очередное блюдо. Каждый раз она зака-зывала бутылку бургундского, одного и того же года, причем половина постоянно оставалась недопитой.

- Птица заводила пружину? - Я поднял голову.

- Птица заводила пружину? - повторила за мной Мускат-ный Орех. - Не понимаю. О чем ты?

- Разве вы только что не рассказывали о птице, которая заводила пружину?

Она спокойно покачала головой:

- Хм! Не помню. Кажется, про птиц я ничего не говорила. Бесполезно. Такая у нее манера разговаривать. Про роди-мое пятно я спрашивать ничего не стал.

- Значит, вы родились в Маньчжурии? Она снова покачала головой:

- Родилась я в Иокогаме, а когда родители увезли меня в Маньчжурию, мне было три года. Отец преподавал в ветери-нарном колледже. В Синьцзине задумали устроить зоопарк, и им понадобился главный ветврач. Отец сам вызвался туда ехать. Мать не хотела бросать налаженную жизнь в Японии и отправляться на край света, в какую-то дыру, но он настоял на своем. Может, ему хотелось испытать себя в каком-то боль-шом деле, более значительном по сравнению с тем, чем он занимался в Японии. Я была еще маленькой. Япония, Маньч-журия - мне было все равно. Мне очень нравилось жить в зоопарке. От отца всегда так пахло... У каждого животного был

510

свой запах, но отец приносил с собой один, вобравший в себя множество оттенков, и каждый день от него пахло чуточку по-другому. Так по-разному, в зависимости от того, что в них намешано, пахнут духи. Когда отец приходил домой, я заби-ралась к нему на колени и вдыхала этот запах.

Однако дела на войне шли все хуже, ситуация становилась уг-рожающей, и отец решил отправить нас с матерью обратно в Японию. Таких, как мы, было много: все поехали на поезде из Синьцзиня в Корею, где погрузились на ожидавший нас паро-ход. Отец остался один. В последний раз я видела его в Синьцзине, на вокзале: он стоял и махал нам рукой. Высунувшись из окна вагона, я смотрела, как его фигура становилась все меньше и меньше, пока не растворилась в собравшейся на платформе тол-пе. Что потом с ним стало - никто не знает. По всей видимости, отца захватили оккупировавшие Маньчжурию советские войска и отправили в Сибирь, где он умер, как многие другие, на прину-дительных работах, и кости его, должно быть, лежат где-нибудь в глуши, в стылой земле, и никакого знака нет на этой могиле.

До сих пор я отлично помню каждый уголок синьцзинского зоопарка. В голове осталась каждая дорожка, все, до после-днего, его обитатели. Наш дом стоял прямо на территории, и те, кто там работал, знали меня и разрешали ходить везде, где захочется, - даже в выходные.

Мускатный Орех прикрыла глаза, восстанавливая в памяти эти картины. Ничего не говоря, я ждал продолжения.

- И все же почему-то я не уверена, что зоопарк в самом деле был таким, каким я его помню. Как бы это сказать?.. Иногда кажется, что все это представляется чересчур четко. И чем больше об этом думаю, тем больше одолевают сомнения: сколько в этой ясной, отчетливой картине правды, а на сколь-ко она - плод моего воображения? Впечатление такое, будто я в лабиринте. С тобой так бывает?

Нет. Со мной такого не бывало.

- А сейчас там, в Синьцзине, есть зоопарк?

- Точно не знаю, - сказала Мускатный Орех, прикасаясь пальцем к сережке. - Я слышала, что зоопарк после войны закрыли, а что там сейчас - понятия не имею.

511

Мускатный Орех долго оставалась моим единственным в мире собеседником. Мы встречались каждую неделю, раз или два, шли в ресторан, садились за столик друг против друга и разго-варивали. После нескольких таких встреч я обнаружил, что Мускатный Орех замечательно умеет слушать. Она сразу по-нимала, о чем речь, умело вставляла реплики и вопросы и знала, как вести разговор.

Готовясь к очередной встрече, я, чтобы не расстраивать ее, всегда старался выглядеть по возможности чистым и аккурат-ным. Рубашку надевал свежую, только что из прачечной, под-бирал в тон галстук, начищал обувь до блеска. Увидев меня, она взглядом повара, выбирающего овощи, внимательно, с головы до ног, оглядывала, как я одет. Если ей что-нибудь не нравилось, даже какая-то мелочь, она немедленно вела меня в бутик, покупала нужный предмет гардероба и, если имелась возможность, тут же заставляла меня переодеться в новое. Во всем, что касалось одежды, она была очень требовательна.

Благодаря ее стараниям мой шкаф незаметно заполнялся одеждой. Новые костюмы, пиджаки, рубашки медленно, но уверенно захватывали территорию, которую прежде занимала одежда Кумико. Когда в шкафу стало тесно, я сложил ее вещи в картонную коробку с нафталином и убрал в другое место. 'Трудно будет ей понять, что произошло, вернись она до-мой', - подумал я.

Я долго, небольшими порциями, рассказывал Мускатному Ореху о Кумико, о том, что ее надо спасать, вернуть сюда. Облокотившись о стол и подперев голову рукой, она присталь-но смотрела на меня.

- Откуда же ты собираешься вызволять свою Кумико? Как это место называется?

Я попробовал отыскать в окружающем пространстве под-ходящие слова, но так и не нашел. Их не было нигде - ни в воздухе, ни под землей.

- Это где-то далеко, - проговорил я. Мускатный Орех улыбнулась.

512

- Прямо как у Моцарта в 'Волшебной флейте'. Там прин-цессу спасают из замка, который стоит за тридевять земель, с помощью волшебной флейты и колокольчиков. Ужасно люб-лю эту оперу. Сколько раз я ее слышала! Даже либретто наи-зусть помню: 'Известный всем я птицелов...' А ты слышал?

Я покачал головой:

- Не приходилось.

- В опере принца и птицелова провожают к замку три вол-шебных мальчика, плывущие на облаке. Но главное - это борьба царства дня и царства ночи. Царство ночи все время пытается отвоевать принцессу у царства дня. По ходу действия главные герои перестают понимать, кто же прав, кого держат в заточении, а кого нет. В конце, понятное дело, принц соеди-няется с принцессой, Папагено с Папагеной, а злодеи прова-ливаются в ад.

Мускатный Орех провела пальцем по оправе очков.

- Но у тебя сейчас нет ни птицелова, ни волшебной флей-ты, ни колокольчиков.

- У меня есть колодец, - сказал я.

- Если ты сможешь его получить. - Мускатный Орех изоб-разила приветливую улыбку, будто развернула передо мной шикарный носовой платок. - Этот твой колодец. Но все име-ет свою цену.

Когда я уставал от своих историй или не мог подобрать слов, чтобы продолжать дальше, Мускатный Орех, давая мне передо-хнуть, рассказывала о своем детстве, и ее истории оказывались куда длиннее и запутаннее. Вдобавок в них не было никакого порядка - в зависимости от настроения, она то и дело переска-кивала с одного на другое, без всяких объяснений нарушала ход событий. Или вдруг в рассказе появлялся важный персонаж, о котором я прежде не слышал. Чтобы понять, к какому периоду ее жизни относился тот или иной эпизод, надо было изо всех сил шевелить мозгами, но и это не всегда помогало. Она рас-сказывала о том, что видела собственными глазами, и в то же время - о событиях, свидетельницей которых не была.

513

Они пристрелили леопардов, покончили с волками и медве-дями. Больше всего времени занял расстрел пары огромных медведей. Даже после того как в них всадили из винтовок не-сколько десятков пуль, звери яростно бросались на прутья клетки, скалили на солдат зубы и рычали, роняя слюну. Мед-веди вели себя не так, как кошачьи, как-то смирившиеся с судьбой (или, во всяком случае, так казалось со стороны), и, похоже, никак не могли понять, что их убивают. Может быть, потому потребовалось так много времени, чтобы они расста-лись с временной формой существования, называемой жиз-нью. Когда в конце концов солдаты добили медведей, они буквально валились с ног от усталости, измочаленные и вы-жатые этой экзекуцией. Лейтенант поставил пистолет на пре-дохранитель и вытер фуражкой струившийся со лба пот. Пос-ле того что произошло, кое-кто из солдат чувствовал себя очень скверно. Стараясь скрыть это, они громко плевали на землю в наступившей мертвой тишине. Рассыпанные у них под нога-ми стреляные гильзы напоминали сигаретные окурки. В ушах еще звенели выстрелы. Молоденький солдат, которого через семнадцать месяцев забьет насмерть на шахте под Иркутском советский охранник, часто и глубоко дышал, отводя глаза от медвежьих трупов, и изо всех сил боролся с подкатывавшим к горлу приступом рвоты.

Слонов они так и не убили. Просто потому, что, оказав-шись рядом с ними, поняли: те слишком велики. Перед сло-нами винтовки в руках солдат выглядели несолидными мел-кими игрушками. Лейтенант немного подумал и решил оставить их в покое. Весь отряд вздохнул с облегчением. Стран-ное дело - хотя, может быть, в этом и не было ничего стран-ного, - все подумали об одном и том же: человека в бою убить легче, чем зверя в клетке. Даже если, может статься, сам ока-жешься на месте убитого.

Только что звери были еще живы, а теперь рабочие зоопар-ка выволакивали их из клеток, грузили на тележки и свозили в пустой сарай. Там животных, разного вида и размера, свалили на пол. Проследив за этим, лейтенант зашел к директору зоо-

514

парка и попросил его подписать нужные документы. Затем солдаты выстроились в колонну и, маршируя, покинули зоо-парк, оглашая окрестности тем же металлическим лязгом, с каким шли туда. Рабочие-китайцы смыли из шлангов черные пятна крови на полу клеток, соскребли щетками со стен при-липшие тут и там клочки плоти. Покончив с этим, они напра-вились к ветеринару с синим пятном на щеке спросить, что он собирается делать с мертвыми зверями. Тот не знал, что отве-тить. В обычных обстоятельствах, когда в зоопарке умирал кто-нибудь из его обитателей, он вызывал специальную службу. Но сейчас, когда кровопролитные бои подкатывали к столице, надеяться, что по телефонному звонку кто-то приедет и заберет трупы, не приходилось. Лето было в разгаре, вокруг уже вились черные рои мух. Лучше всего было бы вырыть яму и похоро-нить в ней зверей, однако яма требовалась очень большая, и сотрудники зоопарка просто не справились бы с этой работой. Тогда рабочие сказали ветеринарному врачу: - Доктор, если вы отдадите нам убитых зверей, мы сами все решим. Вывезем их на тележках за город и уладим все луч-шим образом. У нас много друзей, которые помогут. Так что не беспокойтесь. А за это уступите нам шкуры и мясо - осо-бенно медвежье мясо. Люди его очень ценят. Да и лекарство из медведей и тигров делают, хорошую цену дают. Сейчас уж поздно говорить, но солдатам надо было только в головы це-литься. Тогда и за шкуры можно было бы порядочные деньги взять. Разве ж это дело - так стрелять? Поручили бы нам с самого начала - мы бы справились куда лучше. - Поразмыс-лив, врач согласился на эту сделку. Других вариантов не было. В конце концов, это их страна.

Через некоторое время в зоопарк явился десяток китайцев с порожними тележками. Убитых животных выволакивали из сарая, грузили и привязывали, накрывая циновками. Все это китайцы проделывали почти в полном молчании, с бесстраст-ными, ничего не выражающими лицами. Закончив погрузку, они покатили куда-то свои старые тележки, которые под тя-жестью наваленных на них туш издавали резкий, похожий на дыхание астматика, скрип. Так в тот жаркий августовский день

515

закончилась расправа над животными. Расправа, учиненная, по словам китайцев, ужасно неумело. Осталось лишь несколь-ко чисто убранных пустых клеток. А обезьяны все продолжа-ли в возбуждении выкрикивать что-то на своем непонятном языке. Лихорадочно метались по тесной клетке барсуки. Пти-цы отчаянно хлопали крыльями, разбрасывая в разные сторо-ны перья. Не переставая, верещали цикады.

После расстрела солдаты вернулись в свой штаб, последняя пара рабочих-китайцев исчезла куда-то вместе с тележкой, нагруженной трупами зверей, и зоопарк опустел, как дом, от-куда вывезли всю обстановку. Присев на бортик пересохшего фонтана, в котором уже давно не было воды, ветеринар под-нял глаза на небо и принялся рассматривать четкие очертания облаков. Прислушался к стрекоту цикад. Заводной Птицы уже не было слышно - впрочем, ветеринар этого не заметил. Да он никогда и не слышал ее раньше. Ее голос знал только молодой солдат, которого потом убили лопатой на шахте в Сибири.

Ветеринар достал из нагрудного кармана промокшую от пота пачку сигарет, вытащил одну, чиркнул спичкой и тут за-метил, что у него мелко дрожат руки. Дрожь не унималась - закурить удалось лишь с третьей спички. Нельзя сказать, что происшедшее в зоопарке стало для него таким уж сильным эмоциональным потрясением. Прямо у него на глазах почти мгновенно 'ликвидировали' столько животных, а он - непо-нятно почему - почти не испытывал ни удивления, ни печа-ли, ни гнева. Он вообще как бы ничего не чувствовал - просто был ошеломлен и потерян.

Ветеринар сидел, дымя сигаретой, и пытался разобраться, что с ним творится. Посмотрел на сложенные на коленях руки, потом снова перевел взгляд на плывущие в небе облака. От-крывавшийся перед ним мир внешне оставался таким же, как всегда. Он не замечал никаких перемен. И все же это должен быть иной мир. Он сам есть его частица, частица мира, в кото-ром 'подверглись ликвидации' медведи, тигры, леопарды и волки. Еще утром все они жили, существовали, а сейчас, в че-

516

тыре часа, их уже нет, их существование прекратилось. Сол-даты с ними расправились, и даже трупов не осталось.

Между двумя этими разными мирами пролегла непреодо-лимая глубокая трещина. 'Она должна быть, абсолютно точ-но', - думал ветеринар, но никак не мог понять, в чем заклю-чается эта разница. С виду все оставалось по-прежнему. Он был растерян: откуда в нем появилось незнакомое прежде рав-нодушие, безучастность ко всему?

Вдруг он почувствовал страшную усталость. Вспомнив, что почти не спал прошлой ночью, подумал: 'Лечь бы сейчас где-нибудь под деревом, в прохладной тени и поспать хоть немно-го, чтобы ни о чем не думать, отключиться, провалиться в без-молвную темноту'. Ветеринар взглянул на часы. Надо позабо-титься о корме для оставшихся животных, полечить бабуина, у которого поднялась температура. У него была куча дел, но сначала обязательно нужно поспасть. Все остальное - потом.

Ветеринар направился в ближнюю рощицу и вытянулся на траве в укромном месте, где его никто не видел. Накрытая те-нью трава приятно холодила и пахла милыми воспоминания-ми детства. Крупные маньчжурские кузнечики, жизнерадост-но стрекоча, скакали через его лицо. Лежа, он еще раз закурил. Дрожь в руках, к счастью, унялась. Глубоко затягиваясь ды-мом, ветеринар представил, как китайцы снимают шкуры с убитых недавно животных, кромсают мясо. Раньше ему не раз доводилось видеть, как они это делают. Получалось очень лов-ко. Зверей разделывали за считанные минуты, отделяя шкуру, мясо, внутренности, кости. Казалось, все это с самого начала существовало по отдельности и лишь по какой-то случайнос-ти соединилось вместе. 'Не успею я проснуться, - думал ве-теринар, - как мясо уже будет на рынке. Раз-два - и готово'. Он вырвал пучок травы, подержал в руке, пробуя, какая нежная она на ощупь, потом погасил сигарету и, вздохнув, выпустил из легких остатки табачного дыма. Закрыл глаза, и крылышки ска-кавших вокруг кузнечиков зашуршали гораздо громче: казалось, что эти кузнечики - никак не меньше лягушек.

'А может, мир устроен как простая вращающаяся дверь? - мелькнуло в угасавшем сознании. - Куда в этот момент сту-

517

пила твоя нога, в такой секции ты и окажешься. В одной сек-ции тигры существуют, в другой - нет. Только и всего. И ни-какой здесь нет логической последовательности, поэтому вы-бор, по большому счету, не имеет смысла. Не потому ли я никак не могу ощутить этого разрыва между мирами?' Но даль-ше этого мысли ветеринара не пошли. Углубляться в такие материи он уже был не в состоянии. Скопившаяся в теле уста-лость, тяжкая и душная, давила, как сырое одеяло. Мыслей больше не было - он просто вдыхал ароматы трав, слушал, как шуршат кузнечики, и чувствовал, как густая, плотная тень словно плотной пленкой окутывает тело.

Наконец, он погрузился в тяжелый послеполуденный сон.

Подчиняясь приказу, на транспорте остановили машины, и судно замерло посреди моря. У него не было ни единого шан-са улизнуть от новейшей быстроходной подлодки, по-прежне-му державшей транспорт под прицелом орудия и пулеметов. Команда подлодки была готова открыть огонь в любую минуту. Но несмотря на это, непонятное, необъяснимое спокой-ствие повисло в воздухе между двумя кораблями. Матросы с подлодки открыто стояли на палубе и смотрели на транспорт с таким видом, будто не знали, чем заняться. Многие даже касок не надели. Был безветренный летний день, корабли сто-яли с застопоренными машинами, и только слышно было, как лениво плещутся о борта волны. На лодку просигналили: 'Мы - транспортное судно. Перевозим гражданских лиц без оружия. Военного снаряжения, припасов, персонала на борту нет. Спасательных шлюпок почти не имеем'. С подлодки от-ветили резко: 'Это не наша проблема. Открываем огонь ровно через десять минут, независимо от того, покинете вы судно или нет'. На этом обмен сигналами закончился. Капитан транспорта решил не сообщать пассажирам о содержании пе-реговоров. Что толку? Кому-то, может, посчастливится ос-таться в живых, но большинство пойдет на дно вместе с этой несчастной здоровенной посудиной. Капитану захотелось про-пустить напоследок стаканчик виски, но бутылка скотча, ко-

518

торую он так берег, стояла в ящике стола в его каюте, и време-ни идти за ней не оставалось. Капитан снял фуражку и по-смотрел на небо, надеясь, что каким-то чудом в небесах вдруг покажется эскадрилья японских истребителей. Но этого не произошло. Капитан сделал все, что мог. Он снова подумал о виски.

Когда отпущенное время истекло, на подлодке началась непонятная суета. Стоявшие на площадке над рубкой офице-ры о чем-то торопливо разговаривали. Один из них быстро спустился на главную палубу и забегал перед матросами, гром-ко выкрикивая какие-то команды. Среди матросов на огне-вых позициях прошло легкое движение. Один решительно тряхнул головой и несколько раз стукнул кулаком по стволу пушки. Другой снял каску и посмотрел на небо. Со стороны трудно было объяснить их поведение, трудно разобрать, что это - гнев или радость, досада или возбуждение. Люди на транспорте никак не могли понять, в чем дело и к чему все идет. Они наблюдали за матросами с таким видом, будто смот-рели пантомиму, не имея перед собой сценария (но понимая, что разворачивавшееся у них на глазах действо содержит что-то очень важное для них), смотрели, затаив дыхание, в надеж-де уловить хоть какой-то намек на то, что происходит. Но скоро волнение среди команды улеглось, по приказу с мостика па-лубное орудие быстро разрядили. Вращая рукоять приводного механизма, матросы вернули в исходное положение пушку, которая держала под прицелом транспорт, - теперь ствол ору-дия был повернут прямо вперед, - и поставили заглушку на ее жуткое черное жерло. Снаряды спустили обратно вниз, ко-манда бегом бросилась к люкам. Теперь матросы двигались совсем по-другому - быстро и энергично. Четкие, экономные движения, никакой болтовни.

На подлодке низко и уверенно взвыли машины, несколько раз прогудела сирена, подавая сигнал: 'Команде покинуть па-лубу'. Лодка двинулась вперед и тут же стала погружаться, вздымая крупные клочья белой пены, словно только и дожи-далась, пока матросы покинут палубу и задраят изнутри люки. Вода накрыла узкую и длинную палубу, поглотила установ-

519

ленную на ней пушку. Рубка уходила в глубину, рассекая гус-тую синеву моря, вслед за ней, точно желая скрыть последние следы своего присутствия, из виду пропали антенна и перис-коп. Поднявшаяся было зыбь быстро улеглась, и осталось море - небывало тихое и спокойное в тот день летнее море.

Подлодка скрылась с такой же непостижимой быстротой, как появилась, а пассажиры, замерев, стояли на палубе, не сводя глаз с расстилавшейся морской глади. Никто даже не кашлянул. Капитан, придя в себя, отдал команду штурману, тот передал ее в машинное отделение, и древняя судовая ма-шина застонала, завыла протяжно, как собака, получившая пинок от хозяина.

Затаив дыхание, команда транспорта ждала торпедной ата-ки. Американцы, видно, решили, что, чем тратить время на орудийный обстрел, быстрее будет выпустить по судну торпе-ду. Транспорт стал выписывать зигзаги, капитан и штурман, с биноклями в руках, вглядывались в сверкающую поверхность моря, боясь увидеть роковой белый след торпеды. Но торпеда так и не появилась. Лишь через двадцать минут после того, как подводная лодка скрылась из виду, люди, наконец, нача-ли понимать, что избавились от смертельной угрозы. Сначала они никак не могли в это поверить, но мало-помалу до них дошло: смерть обошла их стороной. Даже капитан не мог по-нять, почему вдруг американцы решили не атаковать транс-порт. Что произошло? (Только потом он узнал, что в тот мо-мент, когда подлодка готовилась к атаке, из американского штаба пришел приказ - избегать столкновений с противни-ком, пока он не нападет первым. 14 августа японское прави-тельство сообщило союзникам, что оно принимает условия Потсдамской декларации и согласно на безоговорочную ка-питуляцию.) Когда напряжение спало, некоторые пассажиры тут же на палубе разразились рыданиями, но большинство не имело сил ни плакать, ни смеяться. Несколько часов, а то и дней пассажиры оставались как бы не в себе. Долго не отпус-кавший их запредельный кошмар острыми шипами впился в легкие, сердце, позвоночник, мозг, чрево, оставив неизглади-мый след навсегда.

520

А маленькая Мускатный Орех все это время крепко спала на руках у матери. Проспала как убитая двадцать с лишним часов. Мать громко окликала ее, хлопала по щекам. Все на-прасно - девочка не просыпалась. Она будто погрузилась на морское дно. Дыхание становилось все реже - его было еле слышно, пульс - все медленнее. Но когда судно пришло в Сасэбо, она вдруг проснулась, словно неведомая мощная сила вернула ее обратно в этот мир. Мускатный Орех не видела, как американская подлодка сначала изготовилась к атаке, а потом развернулась и ушла. О том, что произошло, она узнала от матери гораздо позже.

Транспорт кое-как добрался до Сасэбо утром на следую-щий день, 16 августа, после десяти. В порту стояла жутковатая тишина, встречающих видно не было. На зенитной батарее у входа в гавань тоже ни души. Одно лишь немое летнее солнце неистово жарило своими лучами землю. Казалось, весь мир замер, пораженный параличом, и у людей на транспорте сло-жилось ощущение, что они по ошибке вступили в царство мертвых. Спустя годы, проведенные на чужбине, пассажиры в безмолвии смотрели на родную землю. В полдень 15 августа по радио передали императорский указ об окончании войны. За семь дней до этого атомная бомба сожгла дотла Нагасаки. А через несколько дней в истории растворилось государство-призрак - Маньчжоу-го. Судьбу его разделил ветеринарный врач с родимым пятном на щеке, неожиданно оказавшийся не в той секции вращающейся двери.

11. А теперь следующий вопрос (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 3)

'Привет, Заводная Птица!

Помнишь, в конце прошлого письма я писала, чтобы ты подумал, где я нахожусь и чем занимаюсь? Ну как? Придумал что-нибудь?

Ладно, допустим, ты так ни до чего и не додумался. Это уж наверняка. Так и быть, сама расскажу.

В общем, я работаю, как бы это сказать... на одной фабри-ке. Ничего себе фабрика, большая. В городке на берегу Япон-ского моря, вернее, в горах, на окраине городка. Думаешь, наверное, это такой крутой завод, где все грохочет, вертятся здоровенные модерновые машины, ползут конвейеры, из труб дым валит? Ничего подобного. Территория здесь большая, везде светло и тихо. Дыма никакого нет. Никогда не думала, что бывают такие фабрики, где столько места. До этого я всего один раз была на фабрике - в начальной школе наш класс водили на экскурсию в одно место, где делают карамельки. Помню только шум, тесноту, все работают, молчат, лица мрач-ные. Слово "фабрика" мне напоминало картинку из учебника по теме "Промышленная революция".

На фабрике почти одни девушки. Немного в стороне, в от-дельном здании, - лаборатория, где мужики в белых халатах с

522

озабоченным видом придумывают что-нибудь новенькое, но их совсем мало. А остальные - девчонки до двадцати или чуть старше, и процентов семьдесят, как и я, живут в общежитии на территории. Устанешь каждый день таскаться из города на работу на автобусе или на машине, да и общежитие классное. Здание новое, у всех отдельные комнаты, кормежка что надо - ешь, что хочешь, на выбор, все оборудовано, и платишь не-много. Бассейн с подогревом, библиотека, хочешь - занимай-ся чайной церемонией или икэбаной (это, правда, все не по мне), хочешь - в спортивный кружок записывайся. Многие девчонки, которые сначала ездили на работу из дома, теперь перебрались в общагу. На субботу и воскресенье ездят домой, ходят в кино, с парнями встречаются. Приходит суббота - общежитие как вымирает. Таких, вроде меня, кому на выход-ные ехать некуда, почти нет. Но я люблю конец недели. Кру-гом пусто, никого нет. Я тебе уже об этом писала. Можно чи-тать, музыку слушать громко, по горам лазить или, как сейчас, сесть за стол и написать тебе что-нибудь.

Девчонки, которые тут работают, - местные, значит, - кре-стьянские дочки. Не все, конечно, но большинство - крепкие, жизнерадостные, работают здорово. Промышленности в этих местах особой нет, поэтому девчонки после школы обычно уез-жают искать работу в большие города. Молодых женщин в го-родке почти не осталось, мужчинам не на ком стало жениться, население сократилось. Тогда городские власти отрезали боль-шой участок и предложили бизнесменам построить какой-ни-будь завод или фабрику. После этого девчонкам уже не надо отсюда разбегаться. Мне кажется, совсем неплохо придумано. Теперь, наоборот, люди стали сюда приезжать. Вот я, напри-мер. А местные после школы (есть и такие, кто бросает учиться, как я) идут на фабрику, накопят денег, придет время - замуж выскакивают. Потом с работы уходят, родят пару-тройку детей и становятся все одинаковые - жирные, как тюлени. Бывают, конечно, исключения - кое-кто замуж выйдет и дальше рабо-тает. Но большинство все-таки увольняется.

Ну что? Просек, что это за место?

А теперь следующий вопрос: что делают на этой фабрике?

523

Ладно, подскажу. Мы с тобой как-то занимались одним де-лом, имеющим отношение к этой фабрике. Помнишь, на Гиндзе людей опрашивали?

Ну же? Даже ты, Заводная Птица, должен бы догадаться!

Правильно! Я работаю на фабрике, где делают парики. Уди-вился?

Я уже рассказывала, как, сбежав через полгода из той самой лесной супершколы-тюрьмы, болталась без дела дома, как подбитая собака. Тогда мне и пришла вдруг в голову мысль о фабрике по изготовлению париков. "У нас на фабрике деву-шек не хватает. Захочешь поработать - мы тебя всегда при-мем", - сказал мне как-то наполовину в шутку, наполовину всерьез мой начальник из париковой конторы. Он даже пока-зывал классный рекламный буклет этой фабрики. Помню, она мне очень понравилась, и я подумала, что, может, и неплохо было бы там поработать. По его словам, девчонки на фабрике все делают вручную, прилаживают волосы к парикам. Парик - штука тонкая, это не алюминиевые кастрюли штамповать: раз - и готово, раз - и готово... Чтобы хороший парик сде-лать, нужно волосы, по пучочку, аккуратно-аккуратно игол-кой закреплять. Окосеешь от такой работы. Тебе не кажется? Сколько, думаешь, у человека волос на голове? Сотни тысяч! И все надо прикрепить руками. Прямо как рис в поле сажа-ешь. Но девчонки не жалуются. Здесь бывает много снега, зима долгая, и девушки в деревне, чтобы подзаработать, все-гда занимаются каким-нибудь рукоделием. Так что для них такая работа не в тягость. Поэтому, говорят, фирма и выбрала это место для своей фабрики.

Сказать по правде, мне всегда нравилось что-нибудь делать своими руками. По виду, может, не скажешь, но я здорово шить умею. В школе меня все время хвалили. Что? Не веришь? Правду говорю! Вот я и подумала: поеду в горы, на фабрику,

524

буду работать с утра до вечера - займу руки делом, поживу немного так, чтобы мозги не напрягать. Школа мне надоела со страшной силой, а шататься дальше и от предков зависеть тошно стало (да и им это не нужно), а заниматься чем-нибудь всерьез не хотелось... так что ничего не оставалось, как рва-нуть на фабрику.

Предки за меня поручились, босс дал рекомендацию (ему нравилось, как я работала), я прошла у них в Токио собеседо-вание, через неделю собралась - взяла только одежду и кассетник, - прыгнула в "синкансэн" и поехала. Потом пересела на электричку и добралась до этого захудалого городка. Мне тогда показалось, что я на другой конец света приехала. Со-шла на станции - и такая меня охватила безнадега! Чего я сюда притащилась? Но в конце концов оказалось, что я не ошиб-лась. Почти полгода прошло, у меня все в порядке, никаких проблем, тихо, спокойно.

У меня к парикам интерес уже давно, а почему - сама не знаю. Нет, не интерес даже. Скорее, они меня притягивают чем-то. Ну, как некоторых парней - мотоциклы. Знаешь, раньше мне это как-то в голову не приходило, но когда я стала заниматься опросами на улицах и насмотрелась на лысых (в нашей фирме их называли "людьми с фолликулярными проблемами"), до меня дошло, как же их много. Я лично к лысым (или тем, у кого фолликулярные проблемы) никак не отношусь. Не ска-жу, что они мне нравятся, но и против я тоже ничего не имею. Вот взять, к примеру, тебя, Заводная Птица. Было бы у тебя волос меньше, чем сейчас (хотя, думаю, скоро так и будет) - и что? Я бы стала по-другому к тебе относиться? Ничего по-добного. Я уже говорила: когда я вижу типа, у которого воло-сы вылезают, у меня такое чувство, что жизнь уходит. Страш-но интересно!

Я как-то слышала, что люди растут только до какого-то воз-раста (то ли до девятнадцати, то ли до двадцати - не помню), а потом тело только изнашивается - и больше ничего. А раз так, что ж удивляться, что волосы выпадают или редеют. Это

525

просто старение организма, обычная вещь, естественный про-цесс, так сказать. Одна только проблема: некоторые лысеют еще в молодости, а другие стареют-стареют и хоть бы что - никакой лысины. Была бы я лысой - обязательно стала бы жаловаться: "Разве это справедливо?" Лысиной-то светить! Меня эти проблемы не касаются, но я таких людей очень хо-рошо понимаю.

Ну, лысеет человек. В большинстве случаев он не виноват. Сколько у него волос выпадает: больше, чем у других, или меньше? Мне мой начальник, когда я у них подрабатывала, говорил, что процентов на девяносто это от генов зависит. Получил такой ген от деда или отца - и все. Что ни делай - рано или поздно все равно лысеть начнешь. Тут уж не ска-жешь: мол, от воли человека все зависит. Придет время - этот самый ген встает и говорит: "Ну что? Поехали потихоньку?" (не знаю, правда, способен ген на такие штуки или нет), и волосам ничего не остается - только выпадать. Разве это спра-ведливо? Конечно, несправедливо.

Теперь ты знаешь, что я далеко-далеко, вкалываю на фабри-ке, каждый день, изо всех сил. Что к парикам и их производ-ству у меня большой личный интерес. В следующий раз напи-шу побольше, как работаю, как живу. Ну ладно. Пока. Бывай здоров!'

12. Эта лопата настоящая или нет? (Что было ночью. Часть 2)

Мальчик крепко уснул, и ему приснился сон, в котором все было как наяву. Он понимал, что это сон, и от этого станови-лось легче. Я знаю: это - сон, а вот до этого был не сон. Тогда все было взаправду, по-настоящему. Я запросто могу отличить, чем одно от другого отличается.

Во сне мальчик глубокой ночью оказался в саду. Вокруг ни души. Он взял лопату и принялся раскапывать ту самую яму, которую завалил землей долговязый. Лопата была прислонена к стволу дерева. Яму этот долговязый чудак засыпал только что, поэтому копать было не так трудно, но много ли надо пятилетнему мальчишке - подержал тяжелую лопату и уже запыхался. К тому же он был босиком, и ступни ужасно мерз-ли. Но мальчик пыхтел и орудовал лопатой, пока из земли не показалась та самая, закопанная верзилой тряпка.

Заводная Птица голоса больше не подавала. Взобравшийся на сосну коротышка не показывался. От висевшей в округе тишины звенело в ушах. Верзила и коротышка будто испари-лись. 'Но в конце концов это же сон', - думал мальчик. Завод-ная Птица, похожий на отца дядька, что залез на дерево, - это не сон, это все наяву было. И никакой связи между тем и этим нет. Но странное дело: выходит, он сейчас, во сне, рас-

527

капывает ту яму, которую вырыли на самом деле. Как же от-личить, где сон, а где не сон. Вот, например, эта лопата - на-стоящая она или только снится?

Чем больше мальчик думал, тем меньше понимал, что к чему. Тогда он перестал ломать голову и принялся копать изо всех сил. Наконец лопата наткнулась на тряпичный сверток.

Мальчик осторожно обкопал землю вокруг тряпки, стара-ясь не повредить то, что в нее завернуто, потом опустился на колени и вытащил сверток из ямы. С ясного, без единого об-лачка, неба, не встречая на пути никаких преград, на землю струился холодный сырой свет полной луны. Странно, но во сне мальчику почти совсем не было страшно. Ужасное любо-пытство разбирало его. Развернув сверток, он обнаружил че-ловеческое сердце. Оно оказалось такого же цвета и формы, как на рисунке в энциклопедии. Сердце еще жило и шевели-лось, напоминая только что брошенного родителями ребен-ка, - энергично пульсировало, хотя крови из перерезанных артерий видно не было. В ушах у мальчика громко стучало: бум! бум! бум! Это колотилось его сердце. Два сердца - похо-роненное и его собственное - размеренно бились в унисон, будто о чем-то разговаривая друг с другом.

Переведя дух, мальчик решительно сказал себе: 'Нечего бояться! Подумаешь, человеческое сердце. В энциклопедии такое же. У любого человека есть сердце. И у меня тоже'. Ус-покоившись, он снова завернул сердце в тряпку, положил в яму и засыпал землей. Потом утрамбовал землю босой ногой, чтобы не было заметно, что яму кто-то раскапывал, лопату прислонил к дереву там, где стояла. Ночью земля была холод-ная как лед. Покончив с делом, мальчик вскарабкался на по-доконник и залез обратно в свою теплую, хорошо знакомую комнату. Отряхнул подошвы над ведерком для мусора, чтобы не запачкать простыню, и забрался в кровать, собираясь ус-нуть, но ту заметил, что в ней уже кто-то лежит. Этот кто-то спал на его месте, накрывшись одеялом.

Рассердившись, мальчик сильно дернул за одеяло. 'Эй! Ну-ка уходи отсюда! Это моя кровать!' - хотел крикнуть он, но голос куда-то пропал. В постели мальчик увидел самого себя.

528

Он лежал на кровати и мирно посапывал носом во сне. Маль-чик замер как вкопанный, лишившись дара речи. 'Если я уже сплю здесь, то где же спать другому я?' Мальчик впервые ис-пугался по-настоящему. Страх был такой, что, казалось, про-бирал до мозга костей. Мальчик хотел закричать. Как можно громче и пронзительнее, чтобы разбудить того себя, который спал, и вообще всех в доме. Но голоса не было. Как он ни напрягался, так и не смог издать ни звука. Тогда мальчик схва-тил себя спящего за плечо и стал трясти изо всех сил. Но спя-щий не просыпался.

Делать нечего. Мальчик скинул с себя кофточку на пугови-цах, бросил ее на пол, потом, напрягая силенки, отодвинул спящего двойника и втиснулся с краешку на узкую кровать. Ведь надо же отвоевать себе место! 'Иначе, - подумал маль-чик, - меня могут выпихнуть из моего мира'. Лежать было неудобно - тесно, даже подушки не хватило, но все равно, стоило только лечь, как глаза тут же начали слипаться. Мысли путались, и через мгновение мальчик уже крепко спал.

Когда на следующее утро мальчик проснулся, выяснилось, что он лежит один посередине кровати. Подушка, как всегда, была у него под головой. Рядом никого. Он не спеша встал с посте-ли и осмотрел комнату. На первый взгляд в ней ничего не изменилось. Стол - тот же, шкафы - те же, тот же торшер. Стрелки часов на стене показывали 6:20. Но мальчик знал: что-то здесь не так. Хотя с виду вроде ничего не изменилось, это было не то место, где он уснул прошлой ночью. Воздух, свет, звуки, запахи - все стало не таким, как раньше. Разница была едва уловима, другой бы и не заметил, но мальчик ее чувствовал. Он скинул одеяло и осмотрел себя. По очереди пошевелил пальцами. Все в порядке. С ногами тоже. Ничего не болит, не зудит, не чешется. Мальчик слез с кровати и пошел в туалет. Пописав, встал у умывальника, посмотрел в зеркало. Снял пижаму, взобрался на стул и оглядел свое неза-горелое маленькое тело. Ничего необычного он не заметил.

529

И все же что-то было не так. Мальчику казалось, что его поместили в другую оболочку. Он еще не освоился как следу-ет в своем новом теле. Было в нем нечто такое, что никак не вязалось с его натурой. Мальчик вдруг почувствовал себя бес-помощным, ему захотелось крикнуть: 'Мама!' Но голос про-пал. Голосовые связки не слушались, сколько он их ни напря-гал, не вызывали ни малейшего колебания воздуха. 'Мама' - само это слово исчезло, испарилось, будто его больше не су-ществовало в природе. Скоро, однако, мальчик понял, что на самом деле исчезло вовсе не слово.

13. Тайна исцеления госпожи М.

ЭПИДЕМИЯ ОККУЛЬТИЗМА В МИРЕ ШОУ-БИЗНЕСА

[Из еженедельника '***', декабрь]

В таких явлениях, как повальная мода на экстрасенсорные мето-ды лечения, которая охватила сейчас мир шоу-бизнеса, обыч-но виновата поднимаемая вокруг них шумиха, но подчас в проис-ходящем оказываются замешан-ными и какие-то тайные органи-зации.

Речь идет о 33-летней актри-се М. Десять лет назад она сня-лась во второстепенной роли в одном телесериале, получила признание, а вместе с ним - и ведущие роли на телевидении и в кино. Шесть лет назад М. вы-шла замуж за одного 'дельца', у которого была крупная риэлторская фирма. Первые два года со-вместной жизни прошли нор-мально. Дела у ее мужа продви-гались хорошо, да и она сама на артистическом поприще кое-чего добилась. Но потом нача-лись проблемы с его побочным бизнесом - клубом на Роппонги и бутиком, открытыми на ее имя. Появились неоплаченные счета и долги, рассчитываться за которые формально должна была она. М. никогда не думала зани-маться бизнесом, но мужу очень хотелось увеличить оборот, и он чуть не насильно заставил ее войти в дело. Поговаривали, что его кто-то втянул в аферу. В при-

531

дачу ко всему у М. с самого на-чала не сложились отношения с родителями мужа.

Поползли слухи, что у супру-гов нелады. Скоро они разъеха-лись, а два года назад развелись официально, уладив сначала проблему с долгами. После это-го у М. началась депрессия; она почти перестала сниматься - ей требовалось постоянное лечение. По словам одного сотрудника студии, где работала актриса, после развода ее стали мучить тя-желые галлюцинации. Борясь с ними, М. принимала антидепрес-санты, разрушившие ее здоровье. Дошло до того, что о ней как об актрисе стали говорить в прошед-шем времени. 'Она лишилась способности сосредоточиваться, без которой на съемочной пло-щадке делать нечего. Все ее оча-рование куда-то пропало. Чело-век она по сути своей серьезный, поэтому много думала о том, что с нею происходит, и от этого ее психическое состояние станови-лось все хуже. Хорошо, что в фи-нансовом плане все более-менее уладилось, и М. какое-то время могла жить, не думая о работе'.

У М. была дальняя родствен-ница - жена известного полити-ка, бывшего министра. Эта осо-ба любила актрису как родную дочь и пару лет назад познакомила ее с одной женщиной - эк-страсенсом, у которой, как гово-рят, лечились всего несколько человек - все из высшего обще-ства. М. по рекомендации род-ственницы почти год регулярно ходила к ней на сеансы, но как та ее лечила, никто не знает. Сама М. говорить об этом кате-горически отказывается. Но как бы то ни было, от постоянного общения с этой женщиной со-стояние М. стало улучшаться, и скоро она отказалась от антидеп-рессантов. Пропала неестествен-ная отечность, волосы снова ста-ли густыми, она вновь стала привлекательной. Наладилась и психика, и М. постепенно вер-нулась к артистической карьере. Затем она посчитала, что лечение можно закончить.

Однако в этом году, в октяб-ре, когда воспоминания о пере-житом кошмаре уже рассеялись, старая болезнь вдруг ни с того ни сего вернулась. К несчастью, это случилось за несколько дней до начала серьезной работы, спра-виться с которой в таком состо-янии было невозможно. М. свя-залась с лечившей ее женщиной и попросила повторить лечение. Но та почему-то сказала, что больше этим не занимается: 'Из-вините, но я ничего не могу для вас сделать. Мне это больше не

532

по силам. Впрочем, если вы обе-щаете хранить все в секрете, могу познакомить вас с одним чело-веком. Скажете кому-нибудь хоть слово - потом пожалеете. Понимаете?'

Женщина объяснила М., как добраться до места, где ее пред-ставили мужчине лет тридцати, с синим пятном на лице. За вре-мя сеанса он не произнес ни сло-ва. Лечение оказалось 'необы-чайно эффективным'. Говорить, сколько было уплачено за сеанс, М. отказалась, но можно пред-положить, что 'гонорар за кон-сультацию' составил весьма зна-чительную сумму.

Вот что известно о загадоч-ном исцелении М. со слов ее 'очень близкой подруги', заслу-живающей доверия. Сначала ак-триса встретилась в одном отеле в центре города с юношей, ко-торый проводил ее на подзем-ный VIP-паркинг, откуда они на

'большой черной машине' от-правились на место. Что касает-ся методов лечения, то о них так и не удалось ничего узнать. М. сказала своей подруге: 'У этих людей потрясающая энергетика, и если я нарушу слово, мне точ-но не поздоровится'.

М. посетила то место всего один раз, и после этого присту-пы прекратились. Мы хотели расспросить саму М. о подроб-ностях ее исцеления и о той та-инственной женщине, но она, как и следовало ожидать, отка-залась встречаться с нами. По словам одного информирован-ного источника, эта 'организа-ция' обычно избегает контактов с людьми из шоу-бизнеса, пред-почитая иметь дело с более зак-рытыми кланами политиков и финансистов, поэтому получить какую-то дополнительную ин-формацию через наши связи в мире искусств пока не удалось...

14. Коротышка заждался 'Так просто вы от меня не отделаетесь' Человек - не остров в океане

Девятый час... Становится уже совсем темно, когда я тихонько отворяю калитку на заднем дворе и ступаю на дорожку. Калитка такая узкая и низкая, что протиснуться в нее удается с большим трудом. Высотой она не больше метра, и ее так умело замаскиро-вали в самом углу забора, что ни на взгляд, ни на ощупь не най-дешь. Дорожка выступает из темноты в холодном белом свете ртутной лампы на фонаре во дворе дома Мэй Касахары.

Быстро закрыв за собой калитку, я торопливо шагаю по дорожке. В выстроившихся вдоль нее домах, за оградами, мель-кают силуэты людей, сидящих в гостиных и столовых за ужи-ном или перед телевизором, по которому крутят какие-то се-риалы. Из кухонных окон и вытяжек плывут запахи еды. Паренек, приглушив звук, разучивает на электрогитаре какой-то быстрый пассаж. На втором этаже маленькая девочка си-дит с серьезным видом у окна за столом и делает уроки. Где-то ссорятся муж с женой. Надрывается плачем ребенок. У кого-

534

то звонит телефон. Дорожка переполняется реальностью, как сосуд - стекающей в него водой. Переполняется звуками. За-пахами, образами, призывами и отзвуками.

Чтобы заглушить шаги, я ношу свои любимые теннисные тапочки. Идти надо не очень быстро, но и не слишком мед-ленно. Важно не привлекать к себе внимания без надобности, не расслабляться и не дать затянуть себя в заполнившую все вокруг 'реальность'. Я помню здесь все уголки, все преграды и препятствия. Даже в темноте могу пройти по дорожке, ни на что не наткнувшись. Наконец подхожу к своему дому с тыла, останавливаюсь и, оглядевшись по сторонам, перемахиваю через невысокую стенку.

В темноте дом молчаливо горбится передо мной, как остов гигантской твари. Отперев черный ход на кухню, включаю свет и меняю воду в кошачьей миске. Извлекаю из буфета банку консервов, открываю. При этом звуке сразу, откуда ни возьмись, возникает Макрель. Трется головой о мою ногу и с аппетитом принимается за еду. Пока кот ест, я достаю из хо-лодильника холодное пиво. Ужинаю всегда в 'резиденции' - там еду готовит Корица, а дома хватает простого салата или куска сыра. Прихлебывая пиво, сажаю кота на колени, чтобы удостовериться, какой он теплый и мягкий. День мы провели в разлуке, и теперь оба хотим почувствовать себя дома.

Но в тот вечер, вернувшись домой и протянув, как обычно, руку, чтобы зажечь свет в кухне, я вдруг ощутил чье-то при-сутствие. Рука замерла и повисла в темноте, слух напрягся, дыхание стало едва слышным. Полная тишина, ни звука. И тут до меня донесся едва уловимый запах табака. Похоже, кроме меня в доме был еще кто-то - человек, который ждал моего возвращения, но за несколько минут до моего прихода не вы-держал и закурил. Он сделал всего несколько затяжек и потом открыл окно, чтобы дым выветрился. В доме незнакомец. Дверь я запираю на ключ, а среди моих знакомых, кроме Мус-катного Ореха, курящих нет. А уж она, если бы захотела со мной встретиться, не стала бы сидеть в потемках.

Рука инстинктивно принялась нашаривать в темноте биту. Бесполезно. Биту я оставил в колодце. Сердце забилось неес-

535

тественно громко. Как будто выскочило из груди и колотится где-то возле самого уха. Я успокоил дыхание. Да, может, бита и не понадобится. Если кто-то залез сюда по мою душу, он не будет просто сидеть и ждать. При этой мысли у меня со страш-ной силой зачесались ладони. Бита так и просилась в руки. Откуда-то появился кот и по обыкновению начал с мяукань-ем тыкаться головой в мою ногу. Но на сей раз этот вечно голодный тип не просил есть. Я по голосу догадался. Рука на-щупала выключатель, и в кухне стало светло.

- Вы уж меня извините, но я покормил вашего котика, - довольно развязным тоном начал человек, расположившийся в гостиной на диване. - Я давно вас поджидаю, Окада-сан, а он все крутился под ногами, мяукал. Вот я похозяйничал - достал ему с полки еду. По правде сказать, я с кошками как-то не очень...

Человек и не думал подниматься с дивана. Я смотрел на него и молчал.

- Удивились, наверное, когда меня увидали. Залез не пой-ми кто, расселся, как у себя дома, и чего-то дожидается. Ви-новат. Честное слово, виноват. Но если бы я зажег свет, вы почуяли бы неладное и, может, и не вошли бы. Потому я в темноте и сидел. Ничего плохого я вам не сделаю. Что ж вы так испугались? Захотелось поболтать с вами немножко, толь-ко и всего.

Говоривший оказался наряженным в костюм человечком. В сидячем положении точно определить его рост было труд-новато - наверное, метр пятьдесят с небольшим. Лет - со-рок пять, пятьдесят; пухлый, как раздувшаяся лягушка, и лысый. Экспонат категории А, по классификации Мэй Касахары. Правда, над ушами, как приклеенные, торчали пуч-ки волос, но их причудливый вид и вороненый окрас только подчеркивали лысину. Огромный нос, похоже, был зало-жен - при каждом вдохе и выдохе он с шумом сжимался и раздувался, как кузнечные мехи. На носу сидели капиталь-ного вида очки в металлической оправе. Когда коротышка говорил, его верхняя губа кривилась (причем такую реакцию вызывали только определенные слова), обнажая неровные

536

прокуренные зубы. Определенно, гнуснее типа мне встречать не доводилось. И дело даже не в том, что он был уродом. Чувствовалось в нем что-то гадкое, скользкое - даже не знаю, как словами передать. Такое мерзкое чувство бывает, когда рука в темноте натыкается на неведомую крупную гусеницу. Он больше походил на порождение давно забытого кошма-ра, чем на реального человека.

- Можно мне покурить? - спросил он. - А то я совсем из-велся. Пытка настоящая - сидеть, ждать... и ни одной сигарет-ки. Хотя это весьма вредная привычка, должен вам сказать.

Я не знал, что ответить, и просто кивнул. Странный коро-тышка вытянул из кармана пиджака пачку 'Пис' без фильтра, достал сигарету и, громко, с сухим щелчком, чиркнув спич-кой, закурил. Поднял стоявшую в ногах банку из-под кошачь-их консервов, бросил в нее спичку. Ему, видно, было не при-выкать к таким пепельницам. Со вкусом затянувшись - при этом его толстые волосатые брови вытянулись в одну линию, - коротышка не удержался и даже стал тихонько похрюкивать от удовольствия. С каждой глубокой затяжкой кончик его си-гареты вспыхивал ярко-красной точкой. Я открыл стеклянную дверь на веранду, чтобы впустить свежий воздух. На улице моросил дождь - не слышный, не видимый; его можно было почувствовать по запаху.

Коричневый костюм, белая рубашка, вызывающе красный галстук - весь его наряд отдавал дешевой платяной лавкой и, как видно, уже порядком послужил своему владельцу. Кос-тюм расцветкой напоминал кое-как перекрашенный старый драндулет. Пиджак и брюки - такие жеваные, что никаким утюгом не разгладить, - напоминали складки местности на аэрофотоснимке. Белая рубашка пожелтела, одна пуговица на груди еле держалась на нитке. Вдобавок рубашка была мала коротышке на пару размеров, верхняя пуговица, видно, давно оторвалась и воротник неряшливо загнулся. Галстук с непо-нятным рисунком, изображающим что-то вроде уродливой амебы, казалось, завязали давным-давно, где-то во времена братьев Осмонд, и с тех пор не развязывали. Одного взгляда хватило бы, чтобы понять: на одежду этот тип не обращает

537

никакого внимания. Но уж коли на людях принято на себя что-то надевать, приходится подчиняться этому дурацкому правилу, хотя по всему было видно: коротышка таких поряд-ков не одобряет. Он, похоже, настроился носить свое одеяние каждый день до тех пор, пока оно не рассыплется на нем в прах. Так крестьянин где-нибудь в горах ездит на своем осле с утра до вечера, пока тот под ним не околеет.

Засосав в легкие необходимую дозу никотина, коротышка облегченно вздохнул, то ли улыбнулся, то ли ухмыльнулся как-то странно и снова заговорил:

- Ой! Да, я же забыл представиться. Прошу прощения. Усикава. Два иероглифа: 'уси', который 'бык', и 'река'. Легко запомнить, правда? Все зовут меня Уси: 'Эй, Уси!' Интерес-ная штука: чем чаще это слышу, тем больше мне кажется, что я и вправду бык. Увижу где-нибудь быка - прямо родствен-ную душу чувствую. Чудная штука, эти имена. Вам не кажет-ся, Окада-сан? Вот у вас имечко что надо - 'холм' и 'поле'. Я иногда думаю: хорошо бы и мне что-нибудь в этом роде, поприличнее, но вот беда - имена ведь не выбирают. Родился на этот свет Усикавой - всё: нравится или не нравится - так Усикавой на всю жизнь и останешься. С самого детского сада: 'Уси, Уси...' Ну что ж поделаешь? Если человека зовут Усикава, как же его еще звать? Так ведь? Считается, что имя часто говорит о характере, а может, наоборот - кого этим именем назвали, тот все больше и больше на него походит. Так что фамилия моя Усикава. Можете Уси называть, я не против.

Я сходил на кухню, открыл холодильник и вернулся с бу-тылкой пива. Усикаве ничего предлагать не стал - я его не приглашая, в конце концов. Ничего не говоря, пил пиво пря-мо из бутылки, он тоже молчал и глубоко затягивался сигаре-той. Я не стал садиться напротив коротышки на стул - так и остался стоять, прислонившись к подпорке, и глядел на него сверху вниз. Наконец, он потушил окурок в банке от кошачь-его корма и поднял на меня глаза.

- Вы, Окада-сан, надо полагать, хотели бы знать, как я ока-зался в этом доме. Разве не так? Ведь вы же заперли дверь на ключ, когда уходили. Дверь действительно была заперта. Но

538

есть одно 'но'. У меня ключик имеется. Самый настоящий ключ. Да вот он. Смотрите.

Усикава сунул руку в карман пиджака и, вытащив висев-ший на ремешке ключ, продемонстрировал мне. Похоже, ключ в самом деле от нашего дома. Но мое внимание привлек не ключ, а ремешок. У Кумико был точно такой же. Простень-кий, кожаный, зеленый, с особым металлическим колечком.

- Настоящий. Вы же сами видите. И ремешок - вашей жены. Я хочу, чтобы не было никаких недоразумений: мне его ваша жена дала, Кумико. Сама. Не подумайте, что украл или отобрал.

- Где Кумико? - спросил я и не узнал своего голоса. Усикава снял очки, посмотрел сквозь них, будто хотел про-верить, не запотели ли стекла, и снова нацепил их на нос.

- Я знаю, где она. Вообще-то я за ней присматриваю.

- Присматриваете?

- Ой, да что вы! Я ничего такого не имел в виду. Будьте спокойны, - рассмеялся Усикава. При этом все лицо его за-ходило ходуном, очки съехали набок. - Не смотрите на меня так. Я помогаю Кумико-сан кое в чем, только и всего. Работа у меня такая. Поди-принеси, мелочи разные... Так, вроде маль-чика на побегушках. Ведь жена ваша из дома не выходит.

- Не выходит? - снова, как попугай, повторил я за ним. Чуть замявшись, человечек быстро облизал губы.

- Может, вы не в курсе. Ничего страшного. Но я не знаю: то ли она не может выходить, то ли не хочет. Вам, верно, хо-чется знать, но меня, пожалуйста, не спрашивайте. Я толком ничего не знаю. Хотя чего вам беспокоиться? Никто ее сил-ком не держит. Это вам не в кино и не в книжке какой-ни-будь. У нас такого не бывает.

Я аккуратно поставил пивную бутылку на пол.

- Ладно! Зачем вы сюда явились?

Усикава отбил ладонями барабанную дробь на коленях и решительно тряхнул головой.

- Ой, и правда! Я ж вам еще не сказал. Как это меня уго-раздило, надо же? Совсем забыл, пока представлялся. Есть у меня одна слабинка: наговорю всякой ерунды, а про главное - забуду. Поэтому у меня все время проколы. Ну, хоть поздно,

539

но скажу: вообще-то я работаю на старшего брата Кумико-сан. Зовут меня Усикава... впрочем, я это уже говорил, и про Уси тоже... У господина Нобору Ватая я что-то вроде личного секретаря. Нет, не такой секретарь, как у депутатов. У них пар-ни повыше классом работают, особая порода. Но ведь секре-тари тоже разные бывают, Окада-сан. Я из другой категории, из низов, так сказать. Предположим, на свете существуют до-мовые. Тогда я из тех, кто почумазей, кто забился куда-нибудь под ванну или в уголок шкафа. Но мне много не надо. Пред-ставьте: вылезет замухрышка вроде меня - что тогда будет со светлым образом Ватая-сэнсэя? Нет, на виду должен быть дру-гой- стройный и чтоб лицо интеллигентное. А то заявится лысый коротышка: 'Привет! Я личный секретарь господина Ватая'. Все ж со смеху умрут. Так я говорю, Окада-сан? Я молчал.

- Значит, я для сэнсэя обделываю разные делишки... ну, то, что другим видеть не положено... темные, так сказать. Всякое такое... неофициальное. Скрипач за сценой. Я в таких делах спец. Кумико-сан, к примеру. Хотя, Окада-сан, вы, бога ради, не подумайте, что приглядывать за ней мне в тягость. Ничего подобного. Жалко, если от моих слов у вас такое впечатление сложилось. На самом-то деле все совсем наоборот. Ведь у сэн-сэя, кроме Кумико-сан, другой сестры нет. Он так ею дорожит! Поэтому это поручение - присматривать за ней - такая честь для меня... Честное слово!.. Не посчитайте за наглость, Окада-сан, нельзя ли попросить бутылочку пива? От этих разговоров в горле пересохло. Я знаю где - сам возьму. Похозяйничал тут немного, пока вас дожидался, - слазил в холодильник.

Я кивнул. Усикава поднялся, сходил на кухню и достал из холодильника пиво. Вернувшись на диван, он с видимым удо-вольствием присосался к бутылке. Его крупный кадык дви-гался под кожей над узлом галстука как живой.

- Что может быть лучше под конец дня, чем бутылочка хо-рошенько охлажденного пива? А, Окада-сан? Кое-кому, есть такие - чересчур разборчивые, слишком холодное пиво не нравится. Вот уж никогда не соглашусь. Первая бутылка дол-жна быть такая холодная, чтобы даже вкус как следует нельзя было разобрать. Вторую можно так сильно не охлаждать, но

540

первая как лед должна быть, чтоб аж в висках ломило, Вот как я люблю.

Не отрываясь от подпорки, я глотнул пива из своей бутыл-ки. Усикава, плотно сжав губы, оглядел комнату.

- Должен отметить, Окада-сан, у вас здесь чистенько, даже без жены. Браво! А я, стыдно сказать, совсем свой дом запус-тил. У меня там настоящий бардак. Помойка, свинарник. Ванна больше года не мыта. Забыл сказать: моя жена тоже от меня ушла. Пять лет назад. Так что я вам сочувствую, Окада-сан. Вер-нее... может, я не точно выразился... я вас понимаю. Не-е... у меня не так, как у вас, получилось. Жена сбежала, а по-друго-му и быть не могло. Муж я никудышный оказался, хуже не придумаешь. Значит, и нечего жаловаться. Наоборот, шляпу надо перед ней снять за то, что столько лет меня терпела. Если бы вы знали, какой я отвратительный муж. Шлея под хвост попадала - бил ее часто. Никого другого пальцем не могу тро-нуть, а ее поколачивал. Каков подлец, а? Блошиная душонка! На людях я тише воды, ниже травы, меня можно и Быком на-зывать, и как угодно. Все проглочу. А стоило домой прийти - сразу вымещал зло на жене, бил. Хе-хе-хе! Кошмар! И глав-ное - понимал ведь, что делаю, а остановиться не мог. Это прямо болезнь какая-то. Так избивал, что жену потом узнать было нельзя. И не просто бил - колотил о стену, ногами пи-нал, обливал горячим чаем, бросал в нее что под руку попа-дется. Чего только не творил! Стоило детям за мать заступить-ся - и им доставалось. Малышам - семь, восемь лет им тогда было. Не жалел, бил со всей силы. Будто дьявол в меня все-лился. И хотел остановиться, и не мог. Потерял контроль над собой. Думал: 'Ну все! Хватит!' И не знал, как остановиться. Вот ведь как! И вот пять лет назад - дочери тогда пять испол-нилось - я ей руку сломал. Жена больше терпеть не стала, забрала детей и ушла. С тех пор я их ни разу не видел. И ниче-го не слышал о них. Что поделаешь? Сам во всем виноват.

Я промолчал. Откуда-то вылез кот и игриво мяукнул.

- Наговорил вам всякой ерунды. Прошу прощения. Вы хотите знать, зачем я сюда явился. Есть одно дело. Конечно, я не за тем пришел, чтобы болтать о пустяках, Окада-сан. Я здесь по поручению сэнсэя, то есть господина Ватая. Он

541

просил переговорить с вами. Послушайте, что я должен вам передать.

Во-первых, Ватая-сэнсэй не против, если вы с Кумико по-пробуете еще раз пересмотреть ваши отношения. Другими сло-вами: помиритесь - он возражать не будет. Сейчас у Кумико-сан такого желания нет, так что сразу это не получится, но уж коли вы, Окада-сан, разводиться не желаете и собираетесь ждать неизвестно сколько - на здоровье. На разводе Ватая-сэнсэй больше не настаивает. Так что захотите связаться с Кумико-сан - пожалуйте, через меня. Короче, дипломатичес-кие отношения восстанавливаются, конфронтации из-за вся-ких пустяков - конец. Это - первое. Как вам, Окада-сан?

Я опустился на пол, погладил кота по голове, но ничего не сказал. Усикава посмотрел на меня и на кота и снова заговорил:

- Конечно, конечно! Вы ничего не можете сказать, пока до конца не выслушаете. Как там дальше будет? Правда? Хоро-шо, расскажу до конца. Значит, второе дело такое. Мудреная история, однако. Тут в одном журнале статью напечатали. 'Дом с повешенными' называется. Не читали? Очень интересная статейка. Хорошо написано. 'Проклятое место в шикарном жилом квартале в Сэтагая. Долгие годы здесь не своей смер-тью умирают люди. Кто тот таинственный человек, который купил недавно этот участок? Что происходит за высоким за-бором? Сколько загадок!..'

Прочитал Ватая-сэнсэй эту статью, и ему пришло в голову: а ведь дом этот, проклятый, рядышком с вашим стоит, Окада-сан. И появилась у него мысль: а нет ли какой-нибудь связи между этим домом и вами. Он попробовал разобраться, в чем тут дело... вернее, на самом-то деле во всем разбирался ваш покорный слуга, недостойный Усикава, на своих маленьких ножках. Разбирался-разбирался - и вот результат: как и ожи-далось, выяснилось, что вы, Окада-сан, каждый день ходите к тому самому дому, по дорожке, в обход. Похоже, вы и впрямь глубоко увязли в том, что там происходит. Какая же проница-тельность у сэнсэя! Просто поразительно!

Пока об этом всего одна статейка появилась, без продолже-ния. Но кто гарантию даст, что из этого целую историю не раздуют? Уж больно интересно! Сказать по правде, все это

542

Ватая-сэнсэя слегка беспокоит. Представьте: имя его зятя всплывает вдруг в связи с таким делом. Это же скандал! Гос-подин Ватая - человек влиятельный, а тут журналисты набе-гут. У вас с сэнсэем отношения сложные - Кумико-сан и про-чее.. . тут такое раззвонят! А ведь у каждого за душой есть что-то такое... ну, не для публики. Особенно, когда касается лично-го. Сейчас у Ватая-сэнсэй важный момент в политической карьере. Ему очень нужно проскочить этот мостик, поэтому лучше подстраховаться. Давайте заключим маленькую сделку. Вы рвете все отношения с этим 'домом с повешенными', и Ватая-сэнсэй готов серьезно подумать, как вам помириться с Кумико-сан. Ну как? Уловили, что к чему?

- Да, вроде, - отозвался я.

- И что вы думаете? О том, что я сказал?

Почесывая горлышко коту, я немного подумал и сказал:

- А почему интересно, Нобору Ватая думает, что я имею ка-кое-то отношение к этому дому? Что это ему взбрело в голову?

Усикава снова рассмеялся, жутковато скривив лицо. Стран-ный у него был смех. Смеется, а глаза, если присмотреться, холодные - прямо ледяные. Он вытянул из кармана смятую пачку 'Пис', чиркнул спичкой.

- Окада-сан, ну и вопросики вы задаете! Не знаю, что и ответить. Повторяю: я же всего-навсего посыльный. Рассуж-дать - не по моей части. Глупый почтовый голубь: письмо доставил, ответ принес - и все. Понимаете? Но я вот что вам скажу: этот человек - не дурак, у него голова работает как надо. У него чутье есть, не как у обыкновенных людей. У него такая сила, Окада-сан! Куда больше, чем вы думаете. И с каждым днем она все прибывает и прибывает. Нельзя этого не видеть. Вы, похоже, его не любите. Наверное, есть причины, я не знаю, но это не страшно. Сейчас вопрос не в том, нравится или не нравится. Поймите!

- Если у Нобору Ватая такое влияние, почему он не нада-вит на этот журнал, чтобы там таких статей не печатали? Так проще будет.

Усикава хохотнул и опять глубоко затянулся сигаретой.

- Эх, Окада-сан, Окада-сан! Зачем вы противозаконные вещи говорите? Мы же с вами в Японии живем. Такая демок-

543

ратическая страна. Так? Это не какая-нибудь диктатура, где одни банановые плантации и футбольные поля. У нас зару-бить статью в журнале не так просто, сколько бы влияния у политика ни было. Слишком опасно. Даже если удастся их как-нибудь обработать, все равно недовольные останутся. Может получиться наоборот - только лишнее внимание при-влечешь. На рожон лезть не надо. В таких делах грубые мето-ды не годятся. Честное слово!

И еще. Между нами говоря, Окада-сан, здесь могут быть замешаны такие крутые типы, что вы о них и знать не знаете. Тогда это будет касаться уже не только Ватая-сэнсэя. Это уже совсем другое дело будет. Ситуация прямо как с зубным вра-чом. Сейчас еще поможет, так сказать, местная анестезия. Поэтому никто особенно не жалуется. Но скоро бормашина дойдет до живого нерва, и тогда кое-кто в кресле подпрыгнет. А кое-кто может всерьез рассердиться. Понимаете, о чем я тол-кую? Я не угрожаю, Окада-сан, не подумайте, но послушайте Усикаву: вы, сами того не ведая, влезаете в серьезную заваруху.

Он, похоже, сказал все, что хотел.

- Вы намекаете, что мне лучше уступить, пока со мной ничего не случилось? - спросил я. Усикава кивнул.

- Окада-сан, это все равно, что в мяч играть на скорост-ном шоссе. Весьма опасное занятие.

- Да и для Нобору Ватая беспокойство. Поэтому, если я выйду из игры, он свяжет меня с Кумико? Последовал еще один кивок.

- Ну, в общем так.

Я хлебнул еще пива и сказал:

- Во-первых, я собираюсь вернуть Кумико сам, своими силами и в помощи Нобору Ватая не нуждаюсь. Мне от него ничего не нужно. Я и в самом деле не люблю его. Но вы правы: проблема не в том, кто кого любит, а кто кого - нет. Все нача-лось раньше. Дело в том, что во мне все восстает против самого его существования. Сделки с ним не будет. Так и передайте. И еще одно. Прошу больше не появляться здесь без моего ве-дома. Это все-таки мой дом. Не холл гостиницы и не зал ожи-дания на вокзале.

544

Усикава прищурился и посмотрел на меня поверх очков. Глаза его смотрели в одну точку и по-прежнему не выражали никаких эмоций. Нет, какое-то выражение в них все-таки было, но его, казалось, слепили на время, специально к этому случаю. Усикава поднял кверху непропорционально большую ладонь правой руки, будто проверяя, нет ли дождя.

- Все понятно! - проговорил он. - Я с самого начала ду-мал, что это будет нелегко, поэтому ваш ответ меня не особен-но удивил. Меня вообще трудно удивить. Я вас понимаю, и хорошо, что разговор у нас вышел откровенный, без уверток, просто 'да' или 'нет'. Чем проще, тем понятнее. А то, знаете, как бывает: так с ответом закрутят, что и не поймешь - то ли белое, то ли черное. А я кто? Голубь почтовый. Язык слома-ешь, пока объяснишь, о чем разговор-то был. Сколько хочешь таких случаев! Я не жалуюсь, но разве можно человеку каж-дый день загадки загадывать? Такая работа во вред здоровью, скажу я вам. Не заметишь, как станешь занудой от такой жиз-ни. Понимаете, Окада-сан? Подозрительным делаешься, во всем видишь подвох, перестаешь верить в простые и понят-ные вещи. Страшное дело! Уж поверьте.

Ладно, Окада-сан. Значит, я передам сэнсэю ваш четкий и ясный ответ. Но вы не думайте, что разговор на этом закон-чен. Если вы, например, пожелаете с этим делом покончить, все не так просто. Очень может быть, что я опять к вам наве-даюсь. Извините, что вам приходится иметь дело с таким за-мызганным, несимпатичным типом, но я советую вам попы-таться хоть немного привыкнуть к факту моего существования. Лично против вас я ничего не имею, Окада-сан. Право слово! Но так легко вы от меня не отделаетесь, нравится вам это или нет. Вам мой совет странным может показаться, но попытай-тесь с этим смириться. Зато я не буду больше нахально зале-зать к вам в дом. Верно вы говорите: разве так можно? Ай-ай-ай! Я на коленях должен у вас прощения просить. Но в этот раз по-другому никак нельзя было, поймите. Не подумайте только, что я всегда по-хамски себя веду. Внешность обман-чива - я самый обыкновенный человек. В следующий раз, как и все, буду сначала звонить. Договорились? Два звонка, кладу

545

трубку, потом еще - дзинь! дзинь! Вы сразу поймете, что это я. Подумаете: 'Опять этот глупый Усикава!' - и возьмете труб-ку. Только обязательно берите, а то мне опять придется явить-ся сюда без спроса. Мне лично этого делать не хочется, но я же на зарплате - хочешь не хочешь, а надо хвостом вилять. Скажут 'давай!' - я из кожи должен вылезти, но сделать. По-нимаете?

Я не ответил. Усикава раздавил окурок в банке от кошачь-их консервов и, точно вдруг что-то вспомнив, посмотрел на часы.

- Бог ты мой, поздно-то как! Вы уж меня извините - залез в чужой дом без разрешения, заговорил вас совсем да еще пива напился. Прошу прощения. Я уже говорил: у меня-то дома никого, поэтому когда выпадет случай с кем-нибудь пообщать-ся, меня не остановишь. Печальный факт! Знаете что, Окада-сан? Одному жить слишком долго не годится. Как это гово-рят? 'Человек - не остров в океане...'* Грех, в общем, от людей прятаться.

Стряхивая с колен несуществующие соринки, Усикава мед-ленно поднялся.

- Не провожайте. Уж коли один сюда пришел, один и уйду. Дверь закрою. Может, я не вовремя со своими советами, но... Есть на свете вещи, о которых лучше не знать. А люди поче-му-то ими только и интересуются. Странно! Все это общие слова, конечно... Интересно, когда мы теперь с вами увидим-ся? Буду рад, если к тому времени все изменится к лучшему. Спокойной ночи!

Дождь тихо шел всю ночь и перестал только под утро, как стало светать. Но нелепый коротышка еще долго незримым липким призраком витал в доме вместе с запахом дешевых сигарет и повисшей в воздухе сыростью.

- Парафраз известной строки английского поэта-метафизика Джона Донна(1572-1631).

15. Корица и его удивительный язык жестов Музыкальное приношение

- Корица перестал разговаривать перед самым днем рожде-ния, когда ему исполнилось шесть лет, - рассказывала Мус-катный Орех. - В тот год он как раз должен был идти в шко-лу. И тут вдруг в феврале мальчик онемел. Странно, но тогда мы только к вечеру заметили, что за целый день он не сказал ни слова. Правда, он вообще был не очень разговорчив, но ведь говорил все-таки! Сообразив, что Корица молчит с само-го утра, я попробовала его разговорить. Говорила ему что-то, трясла - все напрасно. Он молчал - камень, а не человек. Случилось ли что, от чего он лишился языка, или он сам ре-шил больше не говорить? Тогда я этого не знала. Да и сейчас не знаю. С тех пор Корица не только не произнес ни единого слова - даже звука не издал. Понимаешь? Больно ему - ни разу не пикнет и никогда не засмеется, хоть защекочи.

Несколько раз Мускатный Орех водила сына к врачам-отоларингологам, но они так и не определили причину. Ска-зали только, что это не физический дефект и не болезнь. Ни-какой патологии голосовых связок. Со слухом все в порядке - только нарушение речи. Врачи пришли к выводу, что причину

547

надо искать в психологии. Мать повела Корицу к знакомому психиатру, но и тот не разобрался, почему мальчик онемел. Его проверили: оказалось, что с умственными способностями все в порядке. Больше того, выяснилось, что у Корицы очень высокий уровень умственного развития. Не нашли отклоне-ний и в эмоциональных реакциях. 'Не было ли у мальчика каких-нибудь потрясений? - поинтересовался врач у Мускат-ного Ореха. - Вспомните хорошенько. Может, он что-то странное увидел или его дома сильно наказали?' Но она так ничего и не вспомнила. Все было как обычно: сын поужинал, разговаривал с ней, потом лег в постель и спокойно уснул. А на следующее утро его поглотил мир полного молчания. Дома никаких проблем не было, Мускатный Орех со своей матерью внимательно присматривали за мальчиком, воспиты-вали его. Никто ни разу пальцем не тронул. 'Тогда остается только наблюдать, что будет дальше, - сказал врач. - Не зная причины, лечения я назначить не могу. Заходите каждую не-делю. Может быть, со временем выяснится, что же произош-ло. Или мальчик снова заговорит, как проснется. Остается набраться терпения и ждать. Он не говорит, конечно, но в ос-тальном у него все в порядке...'

Но сколько они ни ждали, Корица так и не выбрался на поверхность из глубин немого океана.

В девять утра под низкое гудение электродвигателя отворились внутрь парадные ворота, и во двор въехал 'мерседес-бенц 500 SEL' с Корицей за рулем. Антенна установленного в машине телефона торчала позади заднего стекла, как отросшее щупаль-це. Я наблюдал из окна, через щель между шторами. Машина напомнила мне огромную, приплывшую из далеких морей бес-страшную рыбу. Новехонькие угольно-черные шины бесшумно очертили дугу на бетонной площадке и остановились. Они опи-сывали одну и ту же траекторию каждый день и замирали на одном и том же месте, плюс-минус сантиметров пять, не больше. Я пил только что сваренный кофе. Дождь перестал, но небо все еще затягивали пепельные тучи, земля была черной, хо-лодной и мокрой. Птицы с резкими криками носились туда-

548

сюда, высматривая червяков. После короткой паузы водитель-ская дверь отворилась и появился Корица в темных очках. Внимательно осмотревшись и убедившись, что все в порядке, он снял очки, сунул их во внутренний карман пиджака и за-хлопнул дверцу. Звук, с которым защелкивается дверной за-мок большого 'мерседеса', не перепутать ни с какой другой машиной. Для меня этот щелчок был сигналом: в 'резиден-ции' начинается новый день.

Все утро я думал о вчерашнем визите Усикавы, ломая голо-ву над тем, стоит ли рассказывать Корице, что он явился от Нобору Ватая и потребовал, чтобы я порвал все связи с этим домом. В конце концов решил ничего ему не говорить, по край-ней мере - какое-то время. Это касается только меня и Нобо-ру Ватая, и не стоит больше никого втягивать в это дело.

Костюм на Корице как всегда выглядел превосходно. У него все костюмы были первоклассно сшиты и сидели как влитые. Одевался он консервативно и неброско, но на нем, как по вол-шебству, любая одежда приобретала молодежную стильность.

Галстук на Корице, конечно же, был новый, в тон костюму. Костюм и туфли тоже не те, что он надевал вчера. Все это, скорее всего, по обыкновению, выбрала и купила ему мать. На его одежде и обуви, как и на 'мерседесе', на котором он ездил, не было ни пятнышка. Он каждое утро восхищал меня своим видом. Нет, можно даже сказать - волновал. Интерес-но, что может скрываться за такой безупречной внешностью?

Корица достал из багажника два бумажных пакета с покупка-ми - едой и всякой всячиной и, держа их в обеих руках, во-шел в дом. В его руках даже обыкновенные пакеты из супер-маркета смотрелись элегантно и артистично. В том, как па-рень их нес, было нечто... неординарное. А может, дело в чем-то другом, более серьезном? Увидев меня, Корица прямо-таки засиял улыбкой. Улыбка у него была замечательная, будто он долго бродил по дремучему лесу и вдруг вышел на ярко осве-щенную поляну.

- Доброе утро! - произнес я.

- Доброе утро! - беззвучно шевельнулись в ответ его губы.

549

Корица доставал из пакетов продукты, ловко раскладывая их в холодильнике по полкам, как способный ученик распре-деляет по ячейкам памяти новые знания. Остальные покупки уложил в шкаф. Потом мы выпили сваренный мною кофе и сидели за столом на кухне друг против друга. Прямо как ког-да-то по утрам с Кумико.

- Вышло так, что Корица ни дня не ходил в школу, - расска-зывала Мускатный Орех. - В обычные школы детей, которые не могут говорить, не принимают, а отдавать сына туда, где учатся ребята с отклонениями в развитии, будет неправильно, подумала я. Ведь причина его немоты - в чем бы она ни зак-лючалась - совсем не та, что у других детей. Да и у Корицы никакого желания идти в школу не было. Ему больше нрави-лось сидеть одному дома, тихонько читать, слушать пластинки с классикой или играть во дворе с дворнягой, которую мы тогда держали. Иногда он выходил погулять на улицу, но без боль-шого желания - сын не любил общаться со сверстниками.

Мускатный Орех научилась разговаривать на пальцах и стала так общаться с Корицей. Когда языка жестов не хватало, они переписывались на листках из блокнота. Но однажды она за-метила, что они с сыном могут передавать друг другу свои мысли и чувства, не пользуясь окольными путями. Она пони-мала, о чем он думает, что ему нужно, по едва заметному жес-ту, смене настроения. Теперь Мускатный Орех уже не так пе-реживала из-за того, что сын не говорил. Получалось, что их общение на уровне подсознания не прерывалось. Конечно, то, что они не могли нормально, вслух, разговаривать, причиня-ло физический дискомфорт, но это был всего лишь 'диском-форт', и не более; в некотором смысле благодаря этому чув-ству связь между сыном и матерью приобретала новое, более высокое качество.

В свободную минуту, когда не было работы, мать учила Корицу чтению, письму, арифметике. Впрочем, ей не прихо-дилось особенно усердствовать. Сын любил читать и сам по-лучал из книг те знания, в которых нуждался. Функция Мус-катного Ореха скорее заключалась в том, чтобы подбирать

550

необходимые книги, а не учить мальчика. Ему очень нрави-лась музыка и хотелось научиться играть на пианино. С про-фессиональным преподавателем мальчик занимался лишь не-сколько месяцев, освоив за это время основные упражнения для пальцев. Дальше он пользовался только учебными посо-биями и магнитофонными записями и для своего юного воз-раста овладел очень хорошей исполнительской техникой. Больше всего он любил играть Баха и Моцарта - все, что было создано после 'романтиков', оставляло его равнодушным. Ис-ключение составляли Пуленк и Барток. Шесть лет интерес Ко-рицы привлекали музыка и книги, а когда его сверстники пе-решли в среднюю школу, он переключился на иностранные языки - сначала английский, потом - французский. Поза-нимавшись полгода каждым языком, мальчик уже мог читать несложные книжки. Говорить на этих языках он, конечно, не мог, но ему хотелось научиться читать книги. Еще Корица полюбил возиться с разными сложными механизмами. Наку-пив специальных инструментов, он собирал радиоприемники и ламповые усилители, разбирал и чинил часы.

Окружавшие его люди - те, с кем он был связан: мать, отец и бабушка - привыкли к тому, что он все время молчит. Мол-чание уже не казалось им противоестественным и ненормаль-ным. Прошло несколько лет, и Мускатный Орех перестала ходить с сыном к психиатру. Еженедельные походы к врачу на состояние Корицы никак не влияли, да у него, как с самого начала говорили специалисты, кроме проблем с речью, все было в порядке. В каком-то смысле он был идеальным ребен-ком. Мускатный Орех не помнила случая, чтобы ей приходи-лось заставлять его что-нибудь делать или отчитывать за ка-кой-то поступок. Он сам решал, что ему нужно, и выполнял задуманное до конца, так, как хотел. Корица настолько отли-чался от обычных детей, что сравнивать его с ними не имело смысла. Когда ему исполнилось двенадцать, умерла бабушка (когда это случилось, он беззвучно плакал несколько дней кря-ду). После этого он взял на себя домашние дела - готовил, стирал, убирал дом, пока мать была на работе. После смерти матери Мускатный Орех собиралась нанять домработницу, но Корица решительно затряс головой. Ему не хотелось, чтобы

551

дома появился посторонний человек и начал менять их уклад. Вышло так, что Корица принял на себя большую часть забот по дому и поддерживал его в идеальном порядке.

Корица разговаривал жестами. Пальцы у него были тонкие и красивые, как у матери, в меру длинные. Пальцы, как по-слушные живые существа, легко, без остановки, порхали в воздухе перед его лицом, передавая все, что он хотел сказать.

'Сегодня в два часа приедет клиент. И все. До приезда этой женщины дел у вас никаких. Я поработаю тут еще часок, по-том уеду и в два вернусь вместе с ней. Сегодня по прогнозу весь день будет пасмурно, и, пока светло, вы можете наведать-ся в колодец. Думаю, глаза не заболят'.

Мускатный Орех была права: я без труда понимал то, что Корица хотел передать мне. Языка жестов я совсем не знал, но легко улавливал смысл плавных замысловатых движений его пальцев. Вероятно, он так здорово владел этим языком, что одного зрительного восприятия было достаточно, чтобы понять суть. Ведь бывает, что задевает за живое какая-нибудь незнакомая пьеса на чужом языке. Или мне только казалось, что я наблюдаю за движениями его рук, а на самом деле ниче-го этого не было? Вдруг его пальцы - только декоративный фасад здания, а в действительности я, сам того не сознавая, вижу нечто иное, скрытое за этим фасадом? Всякий раз, когда по утрам мы оказывались с Корицей за одним столом, я пы-тался разглядеть границу между фасадом и тем, что лежит за ним, но ничего не получалось, как будто линия, что могла пролегать по этой грани, все время перемещалась и меняла свои очертания.

Поговорив со мной немного - вернее, передав мне свои мысли, - Корица снимал пиджак, вешал его на плечики, за-правлял галстук в сорочку между пуговицами на груди и при-нимался за уборку или готовил мне в кухне что-нибудь пере-кусить. За работой он включал портативный стереоплеер и слушал музыку. Одну неделю это мог быть Россини, его цер-ковная музыка, другую - концерты Вивальди для духовых

552

инструментов. Он мог слушать одно и то же раз за разом, так часто, что эти мелодии прочно застревали у меня в голове.

Работал Корица замечательно - сноровисто, без лишних движений. Поначалу я предлагал ему свою помощь, но он толь-ко улыбался и качал головой. Глядя на то, как здорово у него получается, я пришел к выводу, что, наверное, будет лучше положиться во всем на юношу, и решил ему не мешать. Пока он по утрам занимался своими делами, я сидел за книгой на диване в 'примерочной'.

Небольшой дом был обставлен лишь самым необходимым. Постоянно в нем никто не жил, поэтому откуда, собственно говоря, там было взяться пыли и беспорядку? И все же Корица каждый день тщательнейшим образом все пылесосил, прохо-дился тряпкой по мебели и полкам, протирал специальным сред-ством окна. Полировал стол, смахивал пыль с лампочек, рас-ставлял и раскладывал по местам вещи. Разбирался с посудой в буфете, сортировал по размеру кастрюли и сковороды, наводил порядок на полках, где хранились белье и полотенца. Перестав-лял кофейные чашки, следя за тем, чтобы ручки смотрели стро-го в одну сторону, поправлял кусочек мыла на полочке в ван-ной, менял полотенца, даже если никто ими не пользовался. Собирал мусор в пакет, завязывал его и уносил. Сверял настоль-ные часы по своим, наручным (а у них, об заклад могу побить-ся, отклонение от точного времени не превышало и трех се-кунд). Стоило ему заметить, что какая-то вещица стоит не там, где положено, - пусть даже это едва заметно, - как ее элеган-тными и точными движениями отправляли на свое место. В по-рядке эксперимента я как-то сдвинул стоявшие на шкафу часы на пару сантиметров влево, и на следующее утро Корица пере-двинул их вправо на те же два сантиметра.

При всем том Корица не производил впечатления человека с отклонениями. Что бы он ни делал, все выглядело естественным и правильным. Может, у него в голове запечатлелась живая кар-тина того, как должен быть устроен этот мир, или, по крайней мере, здешний мирок, и поддерживать его в таком состоянии было для него так же естественно, как дышать. Или он лишь чуть по-могал ходу вещей, когда мир охватывало страстное и непреходя-щее желание вернуться к своей первозданной форме?

553

Поместив приготовленную еду в холодильник, Корица со-общил мне, что будет на обед. Я поблагодарил. Затем, подой-дя к зеркалу, он поправил галстук, проверил сорочку и надел пиджак. Чуть улыбнувшись, шевельнул губами: 'До свидания'. Оглядевшись вокруг напоследок, вышел через парадный вход. Сел в 'мерседес', вставил в магнитофон кассету с классикой, нажал на кнопку пульта дистанционного управления. Ворота распахнулись, и машина, описав такую же дугу, как при въез-де, выехала со двора. Ворота за ней закрылись. С чашкой кофе в руке я смотрел во двор через щель в занавеске. Птицы боль-ше не кричали так громко. Ветер гнал рваные низкие тучи, небо над ними затягивал другой, плотный слой облачности.

Из кухни, сидя перед стоявшей на столе чашкой, я обводил глазами комнату, где Корица навел замечательный порядок. Она напоминала большой натюрморт в трехмерном изобра-жении. Тишину нарушало только тиканье настольных часов. Стрелки показывали двадцать минут одиннадцатого. Глядя на стул, на котором только что сидел Корица, я снова спросил себя: а верно ли я поступил, не рассказав им о визите Усикавы накануне вечером. Правильно я сделал или нет? Не подорвет ли это своего рода доверие, установившееся у меня с Корицей и Мускатным Орехом?

Но мне хотелось немного посмотреть, как будут развиваться события дальше. Узнать, что в моих действиях вызвало такое раздражение у Нобору Ватая и почему. На какой хвост я ему наступил? Какие контрмеры он собирается принять? Может, мне удастся хоть немного приблизиться к его тайне, если я най-ду ответ на эти вопросы. И к тому месту, где находится Кумико.

Стрелки часов (тех самых, что Корица вернул на место, пе-редвинув на два сантиметра вправо) уже почти подобрались к одиннадцати. Я вышел в сад, чтобы спуститься в колодец.

- Когда Корица был еще маленький, я рассказала ему о под-водной лодке и зоопарке. О том, что я видела в августе 45-го с палубы транспорта. О том, как японские солдаты расстрели-

554

вали зверей в зоопарке, где работал отец, пока американская подлодка нацеливала пушку на наше судно, чтобы его пото-пить. Я долго никому не рассказывала эту историю, держала в себе. Молча блуждала в мрачном лабиринте между иллюзией и реальностью. Но когда родился Корица, я поняла, что он единственный, кому я смогу это поведать. Он еще не понимал слов, а я уже начала ему рассказывать, снова и снова переда-вая полушепотом подробности того, что тогда произошло, и эти картины живо вставали передо мной, как будто я откры-вала крышку и выпускала их наружу.

Когда Корица стал понимать речь, он все настойчивее про-сил меня еще и еще рассказывать об этом. Я повторяла эту ис-торию сто, двести, а может, и пятьсот раз. Но не просто повто-ряла одно и то же. Корицу интересовали включенные в мой рассказ маленькие истории. Мальчик хотел знать и о других вет-вях дерева. Мы то и дело уходили в разные стороны, и я все говорила, говорила... Моя история разрасталась все больше и больше.

Так у нас родилось нечто вроде собственной мифологии. Понимаешь? Каждый день мы пускались в разговоры как одер-жимые. О чем только не говорили! Как звали зверей в зоопар-ке, как блестел у них мех, какого цвета были глаза. О напол-нявших воздух запахах. О том, как звали каждого солдата и как все они выглядели. Об их рождении и детстве. Какие у них были винтовки, какие тяжелые патроны им приходилось не-сти на себе, о страхах и жажде, которые их одолевали. Какой формы были плывшие по небу облака... Когда я обращалась к Корице, у меня перед глазами складывались четкие картины, цвета и образы. Я облекала в слова то, что видела, и передава-ла сыну. Подходящие слова тут же находились. Этому не было конца. Все время появлялись какие-то новые детали, история разрасталась и уходила в глубину...

Вспоминая о том времени, Мускатный Орех улыбнулась. Я впервые видел на ее лице такую естественную улыбку.

- Но однажды вдруг все кончилось, - проговорила она. - В то февральское утро, когда сын перестал говорить, наша об-щая история кончилась.

555

Мускатный Орех сделала паузу, чтобы закурить.

- Теперь я знаю, что произошло. Его слова поглотил лаби-ринт того мира, который жил в наших рассказах. Сына лиши-ло языка нечто такое, что вышло из этих самых рассказов. А че-рез несколько лет это нечто убило моего мужа.

Ветер задувал сильнее, чем утром, без устали унося на восток тяжелые серые тучи. Они напоминали мне безмолвных путе-шественников, стремящихся куда-то на край света. Доносив-шиеся из сада завывания ветра, гулявшего в голых, оставших-ся без единого листочка ветвях деревьев, напоминали невнят-ные короткие стоны. Я постоял немного у колодца, глядя на небо, и подумал: 'Может, и Кумико сейчас где-то смотрит на эти облака'. Эта мысль пришла в голову просто так, без при-чины. Вдруг возникла ниоткуда.

Спустившись по лестнице в колодец, я потянул за веревку и закрыл крышку. Несколько раз глубоко вдохнул, крепко сжал в руке бейсбольную биту и в навалившейся темноте медленно опустился на пол. Полный, абсолютный мрак. Вот в чем дело. Вот оно - самое главное! Ключ в этой непроглядной тьме. Смахивает на урок кулинарии по телевизору: 'Итак, главное в этом рецепте - полный мрак. Надо, чтобы он был как можно гуще'. 'А бита как можно крепче', - подумал я и чуть улыб-нулся в темноту.

Пятно на щеке понемногу стало теплеть. Оно давало знать, что разгадка всего, что происходит со мной, становится ближе с каждым шагом. Я закрыл глаза. В ушах засела мелодия, ко-торую за работой все утро слушал Корица. 'Музыкальное при-ношение' Баха. Оно звучало в голове, напоминая приглушен-ный шум голосов в зале с высокими сводами. Но вскоре все стихло, и тишина стала забираться в мозговые извилины, как насекомое, откладывающее яйца, охватывая один участок моз-га за другим. Я открыл глаза, потом опять закрыл. Тьма сме-шалась, и я начал постепенно отделяться от своей телесной оболочки.

Все было как всегда.

16. Может статься, что дороги дальше нет (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 4)

'Привет, Заводная Птица!

В прошлый раз я закончила на том, как устроилась далеко в горах на фабрику, где делают парики, и стала там работать вместе с местными девчонками, которых здесь много. Теперь слушай дальше.

Ты знаешь, у меня в последнее время внутри все закипает, когда подумаешь, что люди вот так, с утра до вечера, работают не покладая рук. И так каждый день. Чудно малость, тебе не кажется? Как бы это сказать?.. Вся моя работа здесь - делай, как начальство прикажет. Думать ни о чем не надо. Как будто перед началом рабочего дня запираешь мозги в шкафчик, а под конец достаешь обратно и идешь домой. Сидишь семь часов за столом, втыкаешь в парик волосы, потом обедаешь в столовой, моешься, потом глядишь - все уже спать ложатся. Вот и выходит: в сутках двадцать четыре часа, а на себя време-ни совсем не остается. Так устаешь от работы, что почти все "свободные часы" лежишь на койке, как в тумане. Посидеть спокойно, подумать - и не мечтай. В уикенд, конечно, не ра-ботаем, но тут стирка, уборка... сходишь куда-нибудь в город - глядь, выходные и кончились. Решила вести дневник, но что в

557

него писать? Через неделю забросила. И так день за днем, день за днем одно и то же.

Но хоть так все и вышло, я как бы приросла к этой работе и ничего против нее не имею. Не похоже, чтоб я от жизни ото-рвалась. Кажется даже, что из-за того, что я пашу здесь без роздыху, как муравей, я постепенно приближаюсь к "себе на-стоящей". Не знаю, как бы получше объяснить... но, похоже, когда о себе не думаешь, все ближе к себе становишься. Вот почему я сказала "чудно".

На работе я изо всех сил стараюсь. Не люблю хвастаться, но мне даже звание присудили - "Лучшая работница месяца". Я же тебе говорила: когда надо что-нибудь руками делать, у меня здорово получается, хотя с виду, может, и не скажешь. У нас тут несколько бригад, и куда бы меня ни поставили, вез-де показатели растут. Как закончу свою работу, тут же начи-наю отстающим девчонкам помогать. Поэтому все меня це-нят. Веришь? Меня ценят! Ну ладно! Вот что хочу тебе сказать, Заводная Птица. Как я приехала на эту фабрику, так работаю, работаю, работаю... Как муравей. Как кузнец деревенский. Понятно излагаю?

Но место, куда я каждый день хожу на работу, я тебе скажу, - довольно странного вида. Огромное, как самолетный ангар, сооружение с высоченным потолком и просторное-простор-ное. Сидят здесь рядами, наверное, полторы сотни девчонок. Ты бы видел! Зачем только построили такую громадину? Мы же не подводные лодки делаем. Лучше бы разгородили на не-сколько помещений. А может, так нам легче внушить, что у нас тут эта самая... солидарность - вот, мол, девушки, сколь-ко вас и работаете все вместе. Или начальству так проще за порядком следить, за всеми сразу. Тут это... как ее... психоло-гия. Столы расставлены так, что вместе сидят по несколько человек, как в кабинете биологии на уроке, когда вскрывают лягушку. А с краю - старшая из девчонок, вроде старосты класса. Разговаривать за работой - если не останавливаешь-ся - не запрещено (нельзя же как в рот воды набрать и мол-

558

чать целый день), но только начнешь громко говорить или смеяться, или заговоришься - тут же староста с недовольным видом подбегает: "Юмико! Руками работать надо, а не язы-ком. Смотри не отставай!" Поэтому все друг с другом шепчут-ся, как ночные воры.

Пока работаем, включают музыку. Разную, зависит от того, который час. Если ты фанат Барри Манилова или "Эйр Сапплай", тебе, наверное, тут бы понравилось.

Чтобы один парик сделать, нужно несколько дней. От ка-чества, конечно, зависит, но все равно за день не управишься. Основу парика делишь на квадраты, как на шахматной доске, и в каждый квадратик, по очереди, вшиваешь волосы. Но это не конвейер. Я видела Чарли Чаплина в кино - только одну гайку закрутит, как сразу другая подъезжает. У нас не так - весь парик я одна делаю, сама, несколько дней. Моя работа. Когда парик готов, хочется даже где-нибудь на нем написать: "Такой-то день, такой-то месяц. Мэй Касахара". Но я, конеч-но, так не делаю. Знаю: если заметят - наверняка достанется. И все-таки приятно знать, что где-нибудь на земле кто-то твой парик носит. Выходит, я теперь к делу привязана.

А вообще чудно в жизни получается. Сказали бы мне три года назад: "Через три года ты будешь с деревенскими девчон-ками работать на фабрике, в горах, - делать парики", - я бы посмеялась. Представить такого нельзя было. А сейчас? Разве кто знает, чем я буду заниматься еще года через три? Вот ты, Заводная Птица, знаешь, что с тобой будет через три года? Не знаешь, понятное дело. Могу поспорить... все, что здесь зара-ботала, ставлю - какие три года? Что через месяц случится, и то неизвестно.

Хотя девчонки, с которыми я общаюсь, в общем, знают, что с ними через три года будет. Или думают, что знают. Ду-мают: "Вот поработаем, деньжат накопим, пройдет несколько лет - подходящий парень отыщется, а там - бац! - и счаст-ливая свадьба".

Женихи у них - сынки фермеров или лавочников и еще парни из местных фирмешек. Я уже писала: здесь молодень-ких девушек хронически не хватает, идут нарасхват. Чтобы на

559

бобах остаться, уж такой невезучей быть надо! Поэтому все в конце концов кого-нибудь находят и замуж выскакивают. Это что-то! выйдут замуж и тут же работу бросают. Я про это тоже писала. Для них фабрика - такая ступенька, промежуток в несколько лет между окончанием школы и свадьбой. Как про-ходная комната - войдут, постоят немного и выходят.

Правда, фирма, которая этой фабрикой владеет, не против. Похоже, им даже лучше, что, поработав несколько лет, дев-чонки выходят замуж и увольняются. Чем с зарплатой, посо-биями, профсоюзами возиться, куда выгодней, когда рабочие все время меняются. У кого способности, кто бригадиром, может, станет - к таким получше относятся, а остальные, обычные девчонки для них - расходный материал. Фирма согласна, девчонки тоже. Ничего не обсуждают - поработают до свадьбы, и хватит. Что через три года будет? Они могут толь-ко два варианта представить: или они работают и строят пар-ням глазки, чтобы жениха найти, или выходят замуж и работу бросают. Легко и просто, правда?

Таких, как я, кто думает: "Что же со мной через три года будет?" - здесь больше нет. Все работают хорошо. Никто не халтурит, на работу не жалуется. Ну, может, в столовой кому-нибудь меню иногда не понравится. Это же работа, а работа есть работа - нельзя все время шутки шутить и веселиться. Может, и хочется кому-нибудь денек погулять как следует. Ну и что? С девяти до пяти, из них два часа перерыв, отдай без разговоров. Но все равно, большинство, мне кажется, доволь-ны. Потому, наверное, что знают: дело это временное, мостик из одного мира в другой. Вот и хотят это время провести по-лучше. Для девчонок фабрика - переходный пункт, всего-на-всего.

Но не для меня. Для меня это не временно и не переходный пункт. Понятия не имею, куда я отсюда пойду. Вдруг окажет-ся, что дороги дальше нет? Понимаешь? Поэтому, по правде сказать, удовольствия здесь, конечно, мало. Просто стараюсь принимать все, как есть. По полной программе. Делаю пари-ки - думаю только об этом, отношусь серьезно. От пота вся мокрая бываю.

560

Не знаю, как лучше сказать... но в последнее время я часто думаю о том парне, который на мотоцикле разбился. Честно говоря, раньше я редко о нем вспоминала. Может, после ава-рии у меня с памятью что-то сделалось: в голову одна ерунда лезла, чушь всякая - как у него воняло из подмышек, какой он был тупой, куда он все время норовил руками залезть... Но теперь почему-то я все больше думаю, что он был совсем не-плохой парень. Такие мысли оживают вдруг просто так, без всякой причины, особенно когда сидишь - голова пустая-пустая - и прикрепляешь волоски к парику. Да, так оно и есть. Время, похоже, течет как-то не по порядку - "а", "б", "в"... так не выходит. Вихляет туда-сюда.

Я тебе прямо скажу, Заводная Птица. Честно-честно. Иногда мне очень страшно бывает. Просыпаюсь среди ночи одна, на полтысячи километров - никого. Темнотища! И впереди мрак полный: что дальше будет - понятия не имею. Страшно так, что прямо заорала бы. У тебя так не бывает, Заводная Птица? Когда на меня такое находит, я стараюсь привязать себя к чему-то или к кому-то. Твержу в голове имена знакомых. Ты, конечно, тоже в этом списке, Заводная Птица. И наша дорож-ка, и колодец, и хурма, что у нас растет, и разное другое. И па-рики, которые я своими руками сделала. И все мелочи, кото-рые я вспоминаю про своего погибшего парня. Все эти мелочи (ты, Заводная Птица, конечно, не "мелочь", это я так, в об-щем...) помогают постепенно возвращаться "сюда". Теперь вдруг я начинаю жалеть, что не разделась перед ним, такой недотрогой была. Я ведь даже дотрагиваться до себя ему не позволяла. Думаю, может, мне так девушкой и остаться, на всю жизнь. А? Я серьезно! Как тебе идея?

Пока, Заводная Птица. Желаю, чтобы Кумико-сан верну-лась поскорее'.

17. Тяготы и невзгоды бренной жизни Волшебная лампа

Вечером, полдесятого, зазвонил телефон. После двух звонков смолк, чуть погодя снова ожил. Я вспомнил, что так должен звонить Усикава.

- Алло! - послышался в трубке его голос. - Добрый ве-чер, Окада-сан. Усикава говорит. Я тут от вас недалеко. Нельзя ли к вам сейчас заглянуть? Знаю, что поздно, но есть один личный разговорчик. Ну как? Дело касается Кумико-сан. Я по-думал, что вам, наверное, интересно...

Слушая Усикаву, я представил его лицо на другом конце линии. Довольная кривая ухмылка, как бы говорящая: 'По-пробуй только отказаться!', отвратительные оскаленные зубы. И он был прав - отказаться я не мог.

Усикава явился ровно через десять минут. На нем была та же самая одежда, что три дня назад. А может, и не та, хотя и костюм, и рубашка, и галстук - все было точно такое же. Все несвежее, жеваное, сидело кое-как. Глядя на Усикаву, каза-лось, будто на его жалкий наряд по несправедливости взвали-

562

ли все тяготы и невзгоды бренной жизни. Если бы существо-вало что-то вроде реинкарнации и в следующей жизни мне гарантировали необыкновенные почести в обмен на то, чтобы я на время принял облик его одежды, я бы отказался. Изви-нившись, Усикава открыл холодильник и извлек оттуда бу-тылку пива. Проверив, хорошо ли она охладилась, наполнил стоявший рядом стакан. Мы сели в кухне за столом друг про-тив друга.

- Для экономии времени сразу без лишних разговоров пе-рехожу к делу, - начал Усикава. - Не хотите ли с Кумико-сан пообщаться? Напрямую. Вдвоем. Ведь вам давно этого хочется. Так ведь, Окада-сан? Правильно?

Я задумался. Или взял короткую паузу, сделав вид, что ду-маю.

- Разумеется, хочу, если это возможно.

- Ничего невозможного нет, - спокойно проговорил Уси-кава, кивнув головой.

- Но если вы ставите какие-то условия...

- Никаких условий, - бросил Усикава и отхлебнул пива из стакана. - Но сегодня я к вам с новым предложением. По-слушайте, что я скажу, и подумайте хорошенько. Это не имеет никакого отношения к тому, будете вы говорить с Кумико-сан или нет.

Я смотрел на него и молчал.

- Ну что же? Начнем, пожалуй. Окада-сан, вы арендуете участок у некой фирмы. Так? Тот самый, где 'дом с повешен-ными'. Каждый месяц платите за него порядочную сумму. Но это не обычная аренда, а специальная - с возможностью пос-ледующей покупки. Так? Договор, естественно, никому не показывают, поэтому ваше имя нигде не фигурирует. В этом и хитрость. А на самом деле вы, Окада-сан, фактический владе-лец участка, и арендная плата, которую вы вносите, - то же самое, что погашение ссуды. Всего вы должны заплатить, дай бог памяти, вместе с домом что-то около восьмидесяти мил-лионов. Будете расплачиваться в нынешнем темпе - земля и дом станут вашими меньше чем через два года. Как замеча-тельно! Вот это скорость! Я восхищен!

563

Усикава взглянул на меня, словно дожидаясь подтвержде-ния своих слов.

Однако я промолчал.

- Не спрашивайте, пожалуйста, откуда мне все это извест-но. Было бы желание. Если покопаться как следует, все, что угодно, можно раскопать. Надо только знать, как это делает-ся. И я примерно представляю, кто стоит за этой подставной фирмой. Вот тут уж пришлось повозиться, изрядно порыскать. Это все равно что угнанную машину разыскивать - ее уже перекрасили, заменили шины и сиденья, перебили номер дви-гателя. Все продумано очень здорово. Сразу видно - профес-сиональная работа. Но все равно: сейчас я в общем разобрал-ся, что к чему. А вот вы скорее всего не в курсе, Окада-сан. Не знаете, верно, даже кому деньги отдаете?

- У денег нет имени, - ответил я. Усикава рассмеялся.

- Совершенно верно. Это вы хорошо сказали: 'У денег нет имени'. Золотые слова! Я, пожалуй, запишу. Однако, Окада-сан, не всегда все гладко выходит. Возьмем, к примеру, нало-говое управление. Не больно сообразительный там народ, я вам скажу. Налоги сдирают только с тех, кто у них записан. А кто не записан, того норовят насильно записать. И не про-сто записать, а еще и номер присвоить. Никаких эмоций, все тихо, спокойно. Так уж устроено в мире современного капи-тализма, где мы с вами живем. Выходит, у денег, про которые мы с вами говорим, имя есть - и очень достойное.

Усикава говорил, а я молча рассматривал его голову. Па-давший свет выделял странные неровности на его черепе.

- Не беспокойтесь! Никто из налогового управления к вам не придет, - сказал Усикава, смеясь. - Да если бы и пришли, сколько б шишек себе набили, пробираясь по этому лабирин-ту. Здоровенных шишек. Для налоговиков это - всего лишь работа, да и только. Им лишние шишки ни к чему. Надо день-ги содрать - найдут и полегче способ. Чем легче, тем лучше. Был бы результат, а откуда деньги - какая разница. А уж если начальник по доброте душевной скажет: двигай, мол, туда, там проблем меньше, - всякий нормальный человек так и сдела-

564

ет. Я раскопал это дело, потому что это я. Не буду хвастаться, но я в таких вещах ловкач. Знаю, как без шишек обойтись. Ночью ужом проползу. Я все-е-е насквозь вижу.

Но, по правде сказать, Окада-сан, - а вам я всегда как на духу - даже мне непонятно, чем вы здесь занимаетесь. Люди, которые к вам приходят, платят порядочные деньги. Это точ-но. Значит, вы для них делаете что-то такое, что стоит этих денег, что-то для них важное. Это ясно как божий день. Одна-ко что конкретно вы делаете и почему так прикипели к этому участку, никак понять не могу. Вот что самое главное в этой истории. Но оно так ловко запрятано, что ничего не разбе-решь. Точно глядишь на таблички, которые перед тобой рас-кладывает гадальщик. Это-то меня и беспокоит.

- А значит, и Нобору Ватая тоже, - сказал я. Вместо ответа Усикава принялся теребить себя за оставав-шиеся над ушами редкие клочки волос.

- Только между нами, Окада-сан, вы меня в самом деле восхищаете, - проговорил он наконец. - Правда-правда. Это не лесть. Я вот что скажу: вы, в сущности, самый обыкновен-ный человек. А уж если совсем откровенно, в вас вообще ни-чего такого нет. Извините, что так говорю, не подумайте плохого. Это же на самом деле так, в глазах общественности, так сказать, - вы никто. Но когда мы с вами встречаемся, разго-вариваем вот так по-простому, лицом к лицу, я под впечатле-нием. Это ж надо! Вы Ватая-сэнсэя до трясучки доводите. Вот меня и послали как почтового голубя - на переговоры. Да! Обычному человеку такое не под силу.

Вы мне нравитесь, Окада-сан. Честное слово! Субъект я, конечно, неприятный, что говорить. Барахло! Но в таких ве-щах врать не стану. Вы для меня - человек не посторонний. Вот я, если посмотреть, совсем никудышный тип. Куда мне до вас! Малограмотный, невоспитанный коротышка. Мой папа-ша делал татами в Фунабаси, еще тот был алкаш. Ребенком я очень хотел, чтобы он умер поскорее, что он и сделал, - уж не знаю, хорошо это или плохо. А потом была нужда, классичес-кая, так сказать, как в книжках. Мне из детства и вспомнить нечего. Хоть бы родители слово доброе сказали! Вот я с рель-

565

сов и съехал. Школу кое-как закончил, а дальше жизнь учила. Все больше темными тропками пробирался, в обход. Жил своей головой, какая ни есть. Вот почему я терпеть не могу это выс-шее общество, чиновников разных. Какое 'не люблю' - не-навижу. И дверь им в общество открыта - пожалуйста, вхо-дите, - и жены у них красавицы, и все у них замечательно. Мне нравятся такие, как вы, Окада-сан. Толковые люди, спо-собные.

Усикава чиркнул спичкой и закурил новую сигарету.

- И все же, Окада-сан, вечно это продолжаться не может. Вы ведь все равно свалитесь, рано или поздно. Нет таких, кто бы не падал. С точки зрения истории эволюции человек толь-ко-только встал на две ноги, научился ходить и сразу стал за-бивать себе голову всякой мудростью. Так что, Окада-сан, и вы споткнетесь, будьте уверены. Тем более что в мире, с кото-рым вы связались, все сгорают, как мотыльки. В нем слишком много намешано. Он весь из головоломок. Я кручусь в этом мире с того времени, когда дядюшка Ватая-сэнсэя был в са-мой силе. А теперь всем его наследством распоряжается сэн-сэй. До этого я опасными делами занимался. Продолжал бы в том же духе - сидел бы сейчас в тюрьме, а то и сдох бы где-нибудь. Я не преувеличиваю. На мое счастье, старый сэнсэй меня подобрал. Так что мои маленькие глазки всякое повида-ли. В этом мире всем крепко достается - и лохам, и тем, кто пошустрее, и сильным, и слабым. Никто на ногах удержаться не может. Поэтому все хотят подстраховаться. И мелкие со-шки, вроде меня, тоже. Хоть упадешь, но жив останешься. Но если ты сам по себе, одиночка, тогда - конец. Свалишься и все - аут! Больше не поднимешься. Кранты.

И вы, Окада-сан, - может, не надо вам это говорить - тоже скоро под откос покатитесь. Сто процентов. Так в моей книж-ке написано. Через две-три страницы, большими черными буквами: 'Тору Окаде скоро каюк'. Точно. Я не пугаю, нет. Просто у меня об этом мире информация точнее, чем в про-гнозе погоды по телевизору. Я вот что хочу сказать: пришло вам время из игры выходить.

Усикава умолк, посмотрел на меня и продолжал:

566

- Знаете что, Окада-сан? Давайте-ка бросим взаимные по-дозрения и поговорим о деле... Предисловие длинноватое по-лучилось, так что перехожу к предложению, с которым при-шел.

Усикава положил руки на стол и быстро облизал губы кон-чиком языка.

- Итак, Окада-сан, я сказал, что вам лучше развязаться с этим участком и бросить это дело. Хотя, может, вы и рады бы, да ситуация не позволяет. Может, у вас какие-то обстоятель-ства и вы ничего не можете сделать, пока долг не вернете.

Он сделал паузу и искательно заглянул мне в глаза.

- Если проблема в деньгах - пожалуйста, у нас есть. Ска-жите: 'Мне нужно восемьдесят миллионов', - и они у вас будут. Восемь тысяч бумажек по десять тысяч иен. Вы распла-чиваетесь с долгом, а остаток кладете в карман. Все шито-кры-то, и вы свободный человек. Ну как? Здорово, правда?

- Тогда участок и дом перейдут к Нобору Ватая? Так?

- Наверное. Думаю, так и получится. Хотя еще предстоят всякие мудреные формальности... Немного поразмыслив, я сказал:

- Послушайте! Что-то я не пойму. Зачем Нобору Ватая все это? Почему он хочет выжить меня с этого участка? Что с уча-стком и домом делать собирается?

Усикава осторожно провел ладонью по щеке.

- Нет-нет, Окада-сан. Об этом я абсолютно ничего не знаю. Я же с самого начала вам сказал: 'Я всего-навсего глупый по-чтовый голубок'. Что хозяин скажет, то я и делаю. А поруче-ния по большей части хлопотные, должен сказать. В детстве я читал книжку про Аладдина и волшебную лампу и очень джин-ну сочувствовал - уж так его заездили. И не думал, что выра-сту и окажусь на его месте. Тяжелый случай. Ну да ладно. У ме-ня задание - передать предложение от Ватая-сэнсэя, и я его выполнил. А там уж ваше дело. Что скажете? С каким ответом мне возвращаться?

Я не ответил.

- Конечно, вам нужно подумать. Нет проблем. У вас есть время. Прямо сейчас ничего решать не надо. Я бы с радостью

567

сказал: 'Думайте сколько хотите, не торопитесь', - но, по правде сказать, нет у нас такой возможности. Послушайте, Окада-сан, моего совета. Такие щедрые предложения на столе долго не лежат. Может статься, обернетесь на секундочку - глянь, ан и нет ничего. Испарилось, как влага на запотевшем стекле. Думайте хорошенько - и побыстрее. Неплохое же предложение. Хорошо?

Усикава вздохнул и посмотрел на часы.

- Ай-ай-ай, мне пора. Опять я у вас засиделся. Спасибо, что пивком угостили. Снова я почти все время один говорил. Ни стыда, ни совести. Не подумайте, что оправдываюсь, но у вас я себя прямо как дома чувствую. Уж очень уютно.

Усикава поднялся, поставил в мойку стакан, пивную бу-тылку и пепельницу.

- Скоро я опять позвоню, Окада-сан. Надо кое-что подго-товить, чтоб вы с Кумико-сан пообщались. Я же обещал. Же-лаю всего хорошо.

Когда Усикава убрался восвояси, я открыл окно, чтобы вы-ветрился повисший в помещении табачный дым. Налил воды в стакан, выпил и, усевшись на диван, посадил на колени Макрель. В уме нарисовалась картина: Усикава, выйдя от меня, тут же скинул свой маскарад и побежал к Нобору Ватая. Какая чушь в голову лезет!

18. 'Примерочная' Замена

Мускатный Орех ничего не знала о женщинах, которые к ней приходили. Они о себе не рассказывали, а сама она не спра-шивала. Имена, которыми женщины назывались, совершен-но очевидно были вымышленными. Однако вокруг них вита-ла особая аура - смесь денег и власти. Они совершенно этого не показывали, но по одежде и манере одеваться Мускатный Орех сразу могла сказать, к каким слоям общества они при-надлежат.

Мускатный Орех арендовала помещение в офисном здании на Акасаке. Большинство клиентов сверхчувствительно отно-сились к своей частной жизни, поэтому место и само здание она старалась выбрать как можно неприметнее. После долгих размышлений решили устроить в снятом помещении ателье мод. Раньше Мускатный Орех была модельером, и никто ничего не заподозрил бы в том, что к ней наведывается много заказчиц. Тем более что всем посетительницам было от тридцати до пя-тидесяти, а это возраст, в котором женщины шьют себе наряды у дорогих портных. Мускатный Орех развесила в ателье образ-цы одежды, разложила эскизы, выкройки, журналы мод, завела

569

портновский инструмент, столы и манекены и для пущей убе-дительности даже кое-что скроила. В другой, небольшой ком-нате устроили примерочную. Посетительниц провожали туда, и Мускатный Орех устраивала им там 'примерки'.

Список клиентов вела жена владельца одного крупного уни-вермага. Особа довольно известная, она отбирала клиентуру с повышенной осторожностью. В этот узкий круг могли войти только надежные люди. Такой 'клуб', члены которого прохо-дили тщательный отбор, был нужен, чтобы исключить возмож-ность скандала. Иначе сразу бы поползли слухи, начались раз-говоры. Женщин, ставших членами 'клуба', строго предуп-реждали, чтобы они ни в коем случае не рассказывали о 'примерках' непосвященным. Избранные умели держать язык за зубами, да и знали, что стоит нарушить обещание, как их тут же исключат из 'клуба' навсегда.

Время посетительницам назначали заранее, по телефону, и в условленный час они являлись 'на примерку'. Конфиден-циальность гарантировалась на сто процентов - клиентки никогда не встречались друг с другом. Вознаграждение вноси-ли на месте, наличными. Его сумма, которую определяла жена владельца универмага, оказывалась гораздо выше, чем могла представить Мускатный Орех. Но несмотря на это, раз побы-вав у нее 'на примерке', женщины обязательно звонили и сно-ва записывались. Все без исключения. 'Да не беспокойтесь вы о деньгах, - сказала в самом начале Мускатному Ореху ее компаньонка. - Чем больше они будут платить, тем спокой-нее будут себя чувствовать'. Мускатный Орех бывала в своем офисе три раза в неделю, и в день могла 'обслужить' одного клиента - максимум, на что была способна.

Корица стал помогать матери, когда ему исполнилось шест-надцать. Одной ей стало трудно справляться со всеми делами, а нанять в помощники незнакомого человека было нельзя. В конце концов, подумав, Мускатный Орех предложила сыну помочь ей, и он согласился, не спросив даже, чем она занима-ется. По утрам, к десяти, он приезжал на такси в офис (он терпеть не мог ездить в метро или на автобусе), убирал комна-ты, расставлял все по местам, ставил в вазы живые цветы, го-

570

товил кофе, ходил, если надо, за покупками, негромко слушал кассетник с записями классической музыки, вел бухгалтерию.

Скоро офис стало невозможно представить без Корицы. Были клиенты или нет - безразлично: он неизменно занимал свое место за столом в приемной, облаченный в костюм с галсту-ком. Никто из визитеров не жаловался, что он все время мол-чит. Никаких неудобств это не причиняло, скорее им даже нра-вилось, что юноша не говорит ни слова. Заявки по телефону тоже принимал Корица. Выслушав, в какой день и час клиент хотел бы прийти, Корица отвечал на эти пожелания стуком по столу. Один удар - 'нет', два удара - 'да'. Женщинам такая лаконичность пришлась по вкусу. С Корицы впору было бюст лепить и выставлять в музее - такое правильное было у него лицо. Кроме того, в отличие от многих других молодых людей, он не говорил ерунды, которая могла испортить впечатление от его внешности. Приходя и уходя, посетительницы заговарива-ли с ним. В ответ Корица улыбался, слушал, кивая головой. Такая 'беседа' действовала на женщин расслабляюще, снима-ла напряжение, которое они приносили с собой из мира, про-стиравшегося за стенами этой комнаты, рассеивала неловкость, остававшуюся после 'примерки'. Да и Корице, избегавшему контактов с другими людьми, общение с женщинами, посещав-шими офис, похоже, было не в тягость.

В восемнадцать Корица получил водительские права. Мус-катный Орех подыскала для немого сына подходящего авто-инструктора для индивидуальных занятий, а Корица к тому времени уже проштудировал все книги по автоделу, которые смог отыскать, и назубок выучил теорию. Получив за несколь-ко дней за рулем практические навыки, которые нельзя при-обрести по книжкам, он быстро превратился в умелого води-теля. Когда юноше выдали права, он стал рыться в журналах с объявлениями о продаже подержанных автомобилей и приоб-рел 'порш-каррера', выложив все скопленные деньги, кото-рые каждый месяц получал от матери за работу (на жизнь Ко-рица не тратил ничего). Обзаведясь машиной, он начистил до блеска двигатель, назаказывал новых деталей, почти все в ней заменил, поставил новые шины. Машина стала - хоть на гон-

571

ки выезжай. Корица каждый день ездил на ней по одному и тому же маршруту, по вечно забитой транспортом дороге от своего дома в Хироо до офиса на Акасаке и редко когда разго-нялся выше шестидесяти. Таких 'поршей-911', как у него, нашлось бы в мире немного.

Так продолжалось семь с лишним лет. За это время Мускат-ный Орех лишилась трех клиентов (одна женщина погибла в автомобильной катастрофе, другую 'исключили навсегда' за какую-то провинность, еще одна уехала куда-то далеко вместе с мужем), но приобрела четырех новых - таких же привлека-тельных женщин средних лет, дорого одевавшихся и называв-ших себя вымышленными именами. За семь лет 'работа' Мус-катного Ореха в сути своей не изменилась. Она продолжала устраивать 'примерки' клиентам, а Корица поддерживал чис-тоту в офисе, занимался бухгалтерией и ездил на своем 'порше'. Ни прогресса, ни регресса - лишь все постепенно при-бавляли в возрасте. Мускатный Орех приближалась к пятиде-сяти, Корице исполнилось двадцать. Ему, похоже, нравилось, чем он занимается, но Мускатный Орех мало-помалу охваты-вало чувство бессилия. Годами она 'примеряла', 'подгоняла' нечто, что ее клиенты несли в себе, толком не зная, что дела-ет, но продолжая тем не менее делать все, на что способна. Однако избавить их от этого она была не в состоянии. Ее целительных способностей хватало лишь на то, чтобы на вре-мя ослабить действие этого нечто. Проходило несколько дней (обычно три, самое большое - десять), и оно вновь оживало, неотступно набирало силу, то приближаясь, то отступая. Раз-расталось, как раковая клетка. Мускатный Орех чувствовала, как оно вспухает у нее под руками, как бы говоря: 'Напрасный труд! Что бы ты ни делала, все равно победа останется за мной'. И это было правдой. Мускатный Орех не имела шансов. Она могла всего лишь чуть замедлить наступление, дать клиентам небольшую передышку.

Мускатный Орех часто спрашивала себя: 'Неужели не толь-ко эти, но и все в мире женщины несут в себе это? Почему

572

все, кто приходит сюда, - женщины средних лет? Не сидит ли это и во мне тоже?'

Впрочем, ответы на эти вопросы не очень ее интересовали. Ясно, что по каким-то неведомым причинам она оказалась запертой в этой 'примерочной'. Люди нуждались в ней, и пока это так, ей оттуда не выбраться. Временами ее охватывало страшное, непереносимое бессилие, она казалась себе брошен-ной, пустой оболочкой. Она словно таяла, растворяясь во мра-ке неизвестности и пустоты. В такие минуты Мускатный Орех открывала душу своему молчаливому сыну. Корица слушал мать с увлечением, кивал головой. И хотя она не слышала от него ни слова, уже само общение с сыном действовало нео-бычно - успокаивало ее. 'Я не одинока, не беспомощна'.

'Странно, - думала Мускатный Орех. - Я исцеляю других людей. Корица исцеляет меня. А кто же исцеляет Корицу? Неужели он - вроде "черной дыры"? Один поглощает все го-рести и страдания, все одиночество?'

Только однажды Мускатный Орех попробовала понять, что творится в душе сына, положив руку ему на лоб, как она дела-ла со своими клиентами, но ладонь ничего не ощутила.

Мускатный Орех начала все чаще думать о том, чтобы оста-вить 'практику'. 'У меня уже не так много сил. Если я и даль-ше буду этим заниматься - потеряю последние. Сожгу себя без остатка'. Однако люди очень нуждались в ее 'примерках', и она не могла просто так, ради собственного удобства, бро-сить клиентов.

И вот в тот год, летом, Мускатный Орех отыскала себе замену. Она поняла это сразу, как только увидела родимое пятно на лице парня, сидевшего на скамейке перед зданием в Синдзюку.

19. Глупая дочь жабообразных родителей (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 5)

'Привет, Заводная Птица!

Сейчас полтретьего ночи. Мои соседки спят как убитые, а мне что-то не спится. Сижу и пишу. Сказать по правде, бес-сонная ночь для меня - такая же редкость, как борец сумо в беретике. Обычно подходит время - и я сразу вырубаюсь, а когда вставать надо, так же просыпаюсь, сама. Будильник есть, но я им почти не пользуюсь. Хотя иногда просыпаюсь посре-ди ночи и не могу спать - хоть тресни.

Буду сидеть за столом и писать, пока спать не захочется. Может, хоть так засну. Так что не знаю, какое письмо вый-дет - длинное, короткое... Да у меня всегда так, не только сей-час. Не знаю, что получится, пока до конца не допишу.

Я вот что подумала. Как живет большинство людей? Думают, что жизнь и мир, в котором они живут, в основном, от начала до конца, устроены логично и последовательно (или, по край-ней мере, им кажется, что так должно быть). Бывают и исклю-чения, конечно, но мне часто приходит в голову эта мысль, стоит только с соседками поболтать. Вот, например, случи-лось что-то - для общества важное или для какого-нибудь

574

человека, - люди говорят: "Это произошло потому-то и по-тому-то". И почти всегда все соглашаются: "Ах, вот оно что? Ясное дело". Ясное-то оно, может, и ясное, да вот что непо-нятно. "Было так, теперь станет этак" - это же ничего не объясняет. Разве нет? То же самое бывает, когда готовишь тяванмуси* в микроволновке. Ставишь в нее горшок, нажи-маешь кнопку, дзинь! - открываешь крышку и еда готова. А что происходит в промежутке между включением печки и этим самым "дзинь"? Что творится там, под крышкой? Никто не знает. Вдруг тяванмуси, пока никто не видит, в темноте превращается сначала в макаронную запеканку, а потом об-ратно тяванмуси получается? Мы думаем, что раз поставили в микроволновку тяванмуси, значит, само собой, прозвенит зво-ночек - и вот вам, пожалста, - тяванмуси. Но по-моему, это всего-навсего предположение. Мне, к примеру, было бы лег-че, если бы я открыла крышку, а в горшке - макаронная за-пеканка. Удивилась бы, конечно, но, наверное, и полегчало бы от этого. Во всяком случае, я б не сильно расстроилась, потому что такой вариант мне в каком-то смысле кажется го-раздо правдоподобнее.

Спросишь: почему? Трудно объяснить логикой, словами, но возьмем, например, мою жизнь, как у меня дела идут. "Пос-ледовательностью" и не пахнет. Во-первых, полная загадка, как у таких скучных, жабообразных родителей родилась такая дочь, как я. Вот уж загадка! Странно о себе такое говорить, но я честнее, чем отец и мать, вместе взятые. Я не хвастаюсь, прав-да. Не хочу сказать, что я лучше их, - просто честнее. Если б ты их видел, Заводная Птица, то обязательно бы понял, что я имею в виду. Они верят, что мир устроен логично и последо-вательно, и все в нем можно объяснить, как в плане выстав-ленного на продажу нового дорогого дома. Им кажется, что все нужно делать только логично и последовательно - и все будет замечательно. И когда я веду себя не так, у родителей голова идет кругом, они переживают и сердятся.

* Блюдо, приготовленное в горшочке на пару.

575

Почему я родилась у таких твердолобых предков? Как выш-ло, что их дочь не стала такой же древесной лягушкой, не-смотря на все их воспитание? Сколько же я об этом думала! Не знаю. Сколько себя помню. А толку никакого - ответа так и нет. Должно же быть какое-то объяснение, но я никак не могу его найти. Да и еще много чего не объяснишь логикой. Например: почему окружающие так меня не любят? Причем все. Ведь я ничего такого не делала. Жила себе обыкновенно. И вдруг в один прекрасный день заметила, что никто меня не любит. Почему? Непонятно.

Одно потянуло за собой другое, совсем с ним не связанное, и вот что вышло. Я познакомилась с тем парнем, на мотоцикле, потом эта проклятая авария... Нет! У меня в памяти, в голове то есть, так складно не получается: "Раз так, значит, будет этак". Как услышу "дзинь!" - открою крышку, и каждый раз получа-ется что-нибудь новенькое, совершенно незнакомое.

Ничего не понимая в том, что происходит вокруг, я бросила школу, без дела болталась дома и, наконец, встретила тебя, За-водная Птица. Хотя нет. До этого я начала подрабатывать на фирме, которая делает парики. Но почему парики? Еще одна загадка. Почему? Не помню. Может, когда я головой ударилась во время аварии, у меня в мозгах что-то сдвинулось. Или от психического шока я стала запихивать все, что откладывалось в памяти, неизвестно куда. Как белка, которая спрячет где-ни-будь орех, а потом найти не может. (Ты никогда такого не ви-дел, Заводная Птица? Я видела, в детстве. Еще смеялась над этой глупой белкой. Не знала, что со мной то же самое будет.) В общем, я стала готовить отчеты для этой париковой фир-мы, и это дело так мне понравилось, что поневоле подумаешь: парики - это судьба. Вот уж точно - ни с того ни с сего. По-чему парики? А не колготки? Не совочки, которыми рис из мешков насыпают? Были бы колготки или совочки, я, навер-ное, не вкалывала бы сейчас на фабрике париков. Так ведь? А если бы из-за меня не случилась эта идиотская авария, тем летом я не встретилась бы с тобой у нас на заднем дворе, на

576

дорожке. А если бы мы не встретились, ты скорее всего ни-когда бы не узнал о колодце Мияваки, значит, не было бы у тебя на лице родимого пятна и не затянуло бы тебя во все эти странные дела... Вот как могло получиться. Поневоле подума-ешь: "Где ж они, логика и последовательность?"

Не знаю... Может быть, в мире есть разные породы людей. У одних в жизни все последовательно и логично, как горшок с тяванмуси, у других все идет как попало и получается мака-ронная запеканка. Возьмем моих предков. Мне кажется, даже если они сунут разогревать в микроволновку тяванмуси, а вы-нут готовую запеканку, все равно скажут: "Надо же! Постави-ли по ошибке запеканку!" А может, и вообще начнут изо всех сил убеждать себя, что запеканка им только мерещится, а на самом деле это тяванмуси. Начни я им по-хорошему объяс-нять, что бывают иногда случаи, когда тяванмуси в запеканку превращается, они ни за что не поверят и только разозлятся. Понимаешь, о чем речь, Заводная Птица?

Я уже как-то писала, что мы еще поговорим про твое родимое пятно. Про то, как я его поцеловала. По-моему, это в самом первом письме было. Помнишь? С тех пор как мы расстались с тобой прошлым летом, я все время вспоминаю то время, думаю о том, что было, без остановки - так же, как кошка, что не отрываясь смотрит на дождь за окном. Что это было, собственно говоря? Не могу объяснить, скажу откровенно. Может, потом когда-нибудь, лет через десять или двадцать, при случае, когда повзрослею и поумнею, то смогу, а сей-час - нет. К сожалению, у меня ни способностей, ни мозгов не хватает, чтобы найти нужные слова.

Скажу честно, Заводная Птица: без пятна ты мне больше нравился. Нет, я не так выразилась. Это несправедливо. Ведь ты же не сам посадил себе эту отметину. Может, лучше ска-зать, что и без пятна ты меня вполне устраивал? Хотя все равно это ничего не объясняет.

Знаешь, что я думаю? Быть может, это пятно дает тебе что-то важное. Но оно же и чего-то тебя лишает. То есть здесь

577

какой-то обмен идет. Но если каждый будет вот так что-то у тебя забирать, от тебя же, в конце концов, ничего не останет-ся. На самом деле, я хочу сказать, что не было бы его у тебя - ну и ладно, мне без разницы.

По правде сказать, я иногда думаю, что делаю тут каждый день парики, потому что поцеловала тогда твое пятно. Из-за этого я решила уехать куда-нибудь подальше. Тебе, может, неприятно такое слышать, но, похоже, так оно и есть. Зато я нашла здесь свое место. Так что в каком-то смысле я тебе бла-годарна, Заводная Птица. Хотя, наверное, приятного мало, если тебя благодарят только "в каком-то смысле".

Что ж, кажется, написала все, что нужно. Уже скоро четыре, в полвосьмого вставать. Может, посплю еще часика три. Хоро-шо бы уснуть поскорее. В общем, я закругляюсь. Пока, Завод-ная Птица. Пожелай мне спокойной ночи'.

20. Подземный лабиринт Две двери Корицы

- В вашей 'резиденции' есть компьютер, не так ли, Окада-сан? Не знаю только, кто им пользуется, - сказал Усикава.

Было девять вечера. Я сидел за столом на кухне, прижав к уху телефонную трубку.

- Есть, - отозвался я коротко. Усикава шмыгнул носом и продолжал:

- Разведка, что ж вы хотите. Дело обыкновенное. Не поду-майте только, что я что-то против компьютеров имею. Нет-нет. В наше время головастым людям без компьютера не обой-тись. Есть, значит, есть, ничего удивительного.

Короче, Окада-сан, я подумал, что хорошо бы установить с вами связь через этот компьютер. Разузнал кое-что, и выясни-лось, что это совсем не простое дело. По обычной телефон-ной линии соединиться нельзя. Да еще специальный пароль нужен. Без пароля доступа не получишь. Тук-тук! А дверь-то и не откроется. И ничего не сделаешь.

Я молчал.

- Только поймите меня правильно. Я не собираюсь зале-зать в этот компьютер и какие-нибудь гадости делать. У меня и в мыслях такого нет. Там такая стоит защита - система до-

579

ступа к связи, - что никакой информации из него не добу-дешь, даже если захочешь. Об этом я и не мечтаю. А думаю всего-навсего о том, как устроить ваш разговор с Кумико-сан. Я же обещал, помните? Что постараюсь, чтобы вы поговори-ли напрямую. Сколько уже времени прошло, как Кумико-сан ушла из дома, и не нужно оставлять это дело незаконченным. А то вся ваша жизнь, Окада-сан, наперекосяк пойдет. Как бы ни было, всегда лучше поговорить откровенно, открыться друг другу. Без этого такая неразбериха... А людям одни несчастья... Вот что я пытался объяснить Кумико-сан, чтобы убедить ее.

Но она все никак не соглашалась. Говорила, что не хочет с вами разговаривать. Даже по телефону, не говоря уж о том, чтобы встретиться. Даже на телефон не соглашалась. Дошло до того, что я растерялся, не знал, что дальше делать. Как толь-ко я ее ни убеждал... Уперлась - и ни в какую. Прямо кре-мень, а не женщина.

Усикава подождал, что я скажу на это, но так ничего и не дождался.

- Не мог же я ей сказать по-простому: 'Ну что ж! Не хоти-те - как хотите'. Мне бы тогда от сэнсэя крепко досталось. Человек может быть как скала, как стена, и все равно надо найти с ним общий язык. Работа у меня такая - искать комп-ромиссы. Не хотят продать холодильник - надо хотя бы лед прикупить. Вот как должно быть. Я стал голову ломать, чтобы найти выход. Человек на то и человек, чтобы мозгами шеве-лить. И в моей бестолковой, темной голове одна идейка по-явилась. Будто звездочка в тучах мелькнула. А почему бы вам не пообщаться по компьютеру? Садитесь за клавиатуру, печа-тайте - и пожалуйста: все слова на экране. Вы ведь умеете на компьютере работать, Окада-сан?

В юридической фирме я пользовался компьютером для про-верки судебных прецедентов и поиска персональных данных клиентов, переписывался по электронной почте. Да и у Кумико на работе был компьютер. В журнале о здоровом питании, где она работала редактором, в базе данных хранились анали-зы калорийности продуктов и рецепты.

- Так вот. Обычный компьютер тут не подойдет, но если взять ту машину, что стоит у вас, и нашу, то можно переписы-

580

ваться с приличной скоростью. И Кумико-сан говорит, что со-гласна общаться через компьютер. Я ее уговорил. Переписка будет в реальном времени, а это почти то же самое, что разго-вор. Это максимум, что можно было сделать в порядке комп-ромисса. Мудрость победила. Ну, как вам такой вариант? Может быть, он вам не очень по душе, но знали бы вы, сколь-ко я над ним головушку ломал. А голова-то пустая. Подумай-те, чего мне это стоило.

Ничего не говоря, я переложил трубку в левую руку.

- Алло! Окада-сан! Вы слышите меня? - донесся встрево-женный голос Усикавы.

- Слышу, - откликнулся я.

- Тогда, чтобы не затягивать это дело, мне нужен пароль доступа к вашему компьютеру. Как только он у меня будет, я сразу устрою разговор с Кумико-сан. Что скажете, Окада-сан?

- Скажу, что здесь есть кое-какие загвоздки.

- Интересно! Какие же? - оживился Усикава.

- Во-первых, как я буду знать, что разговариваю в самом деле с Кумико, а не с кем-нибудь еще? При компьютерной переписке не видишь ни лица того, кому пишешь, ни голоса не слышишь. Может, на том конце за клавиатурой совсем дру-гой человек сидит.

- Ах, вот оно что! - Мои слова, похоже, произвели на Усикаву впечатление. - Об этом я и не подумал. Действительно, такую возможность отрицать нельзя. Не хочу вам льстить, но вы пра-вильно делаете, что меня подозреваете. 'Я сомневаюсь - следо-вательно, я существую'. Тогда давайте так сделаем. Вы сразу спро-сите Кумико-сан о чем-нибудь. Что-нибудь такое, чего, кроме нее, никто не знает. Если получите ответ - значит, с вами Кумико-сан разговаривает. Вы вместе столько лет прожили, должны же быть вещи, о которых, кроме вас двоих, никому не известно.

В словах Усикавы была логика.

- Хорошо. Но дело в том, что я не знаю пароля. Я к этому компьютеру не притрагивался ни разу.

Мускатный Орех говорила мне, что Корица знал стоявшую у нас компьютерную систему как свои пять пальцев. Он сам ее

581

усовершенствовал и придумал сложную базу данных, защитив доступ к ней секретным кодом и другими хитрыми штуками. Так что постороннему проникнуть в систему было непросто. Сидя за клавиатурой, Корица был полноправным хозяином этого запутанного подземного лабиринта, протянувшегося через три измерения, держал все под полным контролем. В его голове были вычерчены все ходы, все закоулки этого лаби-ринта, что давало возможность одним нажатием кнопки пере-носиться в любое место, куда бы он ни захотел. Не знающему этого компьютерному взломщику (то есть любому другому че-ловеку, кроме Корицы) пришлось бы бродить по этому лаби-ринту несколько месяцев, чтобы добраться до важной инфор-мации, минуя расставленные на пути сигнальные устройства и ловушки. Об этом мне рассказывала его мать. Нельзя ска-зать, что в 'резиденции' стоял какой-то особенный компью-тер. Нет - примерно такой же, как и в офисе на Акасаке. Но и тот и другой были соединены в сеть с главной машиной, кото-рая стояла у Мускатного Ореха и Корицы дома, благодаря чему можно было обмениваться информацией. В главном ком-пьютере Корицы, должно быть, хранились секреты их с мате-рью работы - от списка клиентов до замысловатой двойной бухгалтерии, которую они вели. Но я полагал, что в его недрах содержалось не только это.

Почему я так думал? Уж больно крепко Корица был привя-зан к этой железке. Приезжая в 'резиденцию', он обычно запи-рался в своей комнатушке, но иногда дверь оставалась откры-той, и я краем глаза видел, как он работает. При этом меня не оставляло чувство, что я подглядываю за ним. Корица будто сливался с компьютером в одно целое. Казалось, между ними существует какая-то интимная связь. Энергично отстучав что-то на клавиатуре, он переводил взгляд на экран, чтобы прове-рить написанное, и недовольно кривил губы или улыбался еле заметно. То впадал в задумчивость и не спеша нажимал на кла-виши, то вдруг его пальцы начинали порхать по клавиатуре с бурной энергией музыканта, исполняющего на фортепиано этюд Листа. Погружаясь в безмолвный диалог с компьютером, юноша точно вглядывался сквозь экран монитора в другой, важ-ный и близкий ему мир. Я не мог избавиться от мысли, что ре-

582

альность, в которой существовал Корица, лежала не в земном мире, а в том самом подземном лабиринте. Может быть, там у него был звонкий чистый голос, он мог дать выход своему крас-норечию, умел громко плакать и смеяться.

- А могу я получить доступ к вашему компьютеру отсюда? - спросил я Усикаву. - Тогда вам никакого пароля не понадо-бится.

- Ничего не получится. Ваше сообщение до нас дойдет, а отсюда к вам - ничего. Проблема в пароле - Сезам, открой-ся! Без него ничего не получится. Не откроется волку дверь, сколько голос не меняй. 'Тут-тук-тук! Это я - твой друг кро-лик!' Но раз пароль не тот - будет тебе от ворот поворот.

Но том конце провода Усикава чиркнул спичкой и закурил. Мне тут же представились его желтые кривые зубы, вялый обвисший рот.

- В пароле должно быть три знака - буквы или цифры, а может, комбинация букв и цифр. После появления надписи 'Введите пароль' у вас будет десять секунд. Если три раза под-ряд ошибетесь, доступ закроется и система поднимет тревогу. Никаких звуковых сигналов, просто сразу будет ясно: ага! за-ходил волк и наследил. Здорово придумано, а? Посчитаем чис-ло возможных комбинаций: двадцать шесть знаков алфавита и десять цифр - величина, близкая к бесконечности. Нет, тому, кто не знает пароля, эта загадка не по зубам.

Я задумался в молчании.

- Ну как? Есть какие-нибудь идеи, Окада-сан?

На следующий день после обеда, когда Корица повез домой на 'мерседесе' очередную посетительницу, я зашел в его ком-натку, уселся за стол перед компьютером и включил его. Эк-ран монитора озарило холодное голубое сияние. Появилась надпись:

Введите пароль для открытия доступа. Baм дается 10 секунд.

583

Я набрал на клавиатуре три буквы. Я заранее решил, какое это будет слово.

zoo

Раздался звуковой сигнал, система не открылась.

Пароль неправильный.

Введите правильный пароль. Baм дается 10 секунд.

На мониторе пошел отсчет времени. Я нажал клавишу 'сме-на регистра' и ввел то же слово заглавными буквами:

ZOO

Компьютер опять ответил отказом:

Пароль неправильный.

Введите правильный пароль. Ban дается 10 секунд. Если будет опять введен неправильный пароль, доступ будет автоматически закрыт.

Начался отсчет времени. Десять секунд. Я сделал первую букву заглавной, остальные две набрал строчными. Последняя попытка.

Zoo

Послышалось бодрое 'бип', и на экране высветилось сооб-щение:

Пароль правильный. Выберите программу в меню.

Открылось меню. Я сделал глубокий вдох и, справившись с дыханием, пробежал длинный перечень, пока не наткнулся на программу 'Связь'. На экране беззвучно возникло новое меню.

Выберите в меню программу связи.

Я щелкнул мышкой по строке 'Сеанс беседы'.

Введите пароль для приема сообщений. Вам дается 10 секунд.

Я подобрался к важному для Корицы элементу системы. Чтобы защититься от опытного хакера, он должен был наглу-

584

хо запечатать вход в систему. И здесь пароль должен иметь очень большое значение. Я набрал:

SUB Неудача.

Пароль неправильный.

Введите правильный пароль. Baм дается 10 секунд.

Опять пошел отсчет. 10, 9, 8... Я решил пойти испытанным путем. Сначала заглавная буква, потом маленькие...

Sub

Радостное 'бип'.

Пароль правильный. Введите телефонный номер.

Сцепив руки, я не сводил глаз с команды, отданной компь-ютером. Неплохо. Мне удалось открыть две двери в лабиринте Корицы. Совсем неплохо. 'Зоопарк' и 'подводная лодка'. Я нажал кнопку 'Выход' и вернулся в главное меню. Потом щелкнул по прямоугольнику 'Завершить работу' - и на экра-не появилась надпись:

По умолчанию ваши операции будут автоматически

занесены в регистрационный журнал.

Если в этом нет необходимости, нажмите "нет".

Я поступил так, как сказал Усикава, - щелкнул мышкой туда, где было написано 'нет'.

Операции в журнал не занесены.

Монитор тихо погас. Утерев пот со лба, я убедился, что кла-виатура и мышь остались на столе в том же положении, в ка-ком были до моего вторжения (упаси бог сдвинуть их с места хотя бы на пару сантиметров), и удалился, оставив за спиной остывающий монитор.

21. История Мускатного Ореха

Мускатный Орех рассказывала мне о своей жизни несколько месяцев. История получилась длинная, с множеством сюжет-ных ответвлений. Поэтому я излагаю здесь ее упрощенную (впрочем, не такую уж короткую) версию, хотя, по правде ска-зать, у меня нет уверенности, что мне в полной мере удалось передать суть ее рассказа. Во всяком случае, она должна со-держать изложение главных событий в ее жизни.

При бегстве из Маньчжурии в Японию Мускатный Орех Акасака и ее мать из всего имущества увезли только драгоценнос-ти, которые на них были. Из Сасэбо они перебрались в Иоко-гаму, в отчий дом матери. Ее семья давно занималась торгов-лей, главным образом - с Тайванем, и до войны пользовалась большим влиянием, но за долгие военные годы лишилась боль-шинства партнеров. Управлявший бизнесом глава семьи умер от сердечного приступа, его второй сын, главный помощник в делах, погиб во время воздушного налета перед самым окон-чанием войны. Руководство семейным бизнесом принял стар-ший сын, который ради этого бросил учительствовать, но ком-мерция была не в его характере, и наладить дело ему не уда-лось. У семьи еще оставался большой дом и участок земли, но

586

жить там нахлебниками после войны, когда всего не хватало, было не очень приятно. Мать с дочерью все время старались держаться как можно незаметнее - ели меньше других, раньше всех вставали по утрам, брали на себя больше работы по дому. Девочкой Мускатный Орех носила только обноски. Все - от перчаток и чулок до нижнего белья - доставалось ей от двою-родных сестер. Рисовать приходилось огрызками карандашей, брошенными другими детьми. Просыпаться по утрам было настоящей мукой - грудь сжимало от одной мысли, что на-чинается новый день. 'Только бы жить вдвоем, никого не стес-няя, пусть в бедности!' Но мать не могла найти в себе сил покинуть этот дом.

- Прежде она была очень энергичной и жизнерадостной, - вспоминала Мускатный Орех, - но после возвращения из Маньчжурии от нее осталась одна тень. Все жизненные силы ушли куда-то. - Мать так и не смогла больше распрямиться и только и делала, что допекала дочь рассказами о том, как за-мечательно они жили раньше. Так что Мускатному Ореху при-ходилось самой заботиться о будущем.

Нельзя сказать, что она не любила учиться. Однако школь-ные предметы ее мало интересовали. 'Какой толк забивать голову историческими датами, правилами английской грам-матики или разными формулами. Вряд ли они когда-нибудь мне пригодятся', - думала она, мечтая научиться чему-ни-будь стоящему и поскорее стать самостоятельной. С беззабот-ными одноклассницами, находившими в школьной жизни удовольствие, близости у нее не было.

Единственное, чем она тогда интересовалась по-настояще-му, - это мода. Все ее мысли с утра до вечера были заняты фасонами одежды. Жизнь лишила ее возможности наряжать-ся, поэтому оставалось лишь снова и снова рассматривать не-ведомо где раздобытые журналы мод и, подражая им, вычерчи-вать в тетрадках похожие силуэты или заполнять страницы фасонами собственного изобретения. Мускатный Орех сама не понимала, почему наряды так притягивают ее. Скорее все-го потому, что, когда их семья жила в Маньчжурии, она вечно копалась в маминых платьях. Тогда ее мать была настоящей

587

щеголихой. Шкафы с трудом вмещали бесчисленные платья и кимоно, и как только появлялась возможность, девочка до-ставала их, чтобы рассмотреть и потрогать. Однако при отъез-де большую часть одежды пришлось бросить, а то, что, уез-жая, они запихали в рюкзаки, потом обменяли на еду. Доставая очередную вещь для продажи, мать всякий раз разворачивала ее и вздыхала.

- Я выдумывала новые фасоны. Это было для меня потайной дверцей в другой мир, - рассказывала Мускатный Орех. - Я от-крывала ее, и передо мной открывался мир, который принадле-жал только мне, мне одной. Царство воображения. Фантазии позволяли уйти от реальности. Чем яснее вырисовывалась в го-лове картина, которую мне хотелось вообразить, тем дальше я отдалялась от того, что меня окружало. Больше всего я радова-лось тому, что это не стоило ничего - ни единого гроша. Пол-ный восторг! Я выдумывала великолепные наряды, переносила их из головы на бумагу. Это было не просто бегство от реальнос-ти, не просто погружение в мечты. Я не могла жить без этого. Все равно что дышать - так же естественно. Мне казалось, что такое происходит со всеми, с одними - больше, с другими - меньше, но, осознав, что это не так: не у каждого это получается, даже если очень захотеть, - я думала; 'Я не такая, как другие, поэтому и жизнь моя должна быть не такой, как у других'.

Она бросила школу и поступила на курсы кройки и шитья. Чтобы платить за них, уговорила мать продать кое-что из ос-тавшихся украшений. Денег хватило на два года. За это время девушка научилась шить, кроить и моделировать одежду. По окончании курсов сняла квартиру и стала жить одна. Подра-батывала шитьем и вязанием, по вечерам - официанткой в кафе, пока не устроилась в школу профессиональных модель-еров, после которой, как она и хотела, ее взяли в фирму, зани-мавшуюся пошивом модной женской одежды, в отдел, где со-здавались новые модели.

Талант у нее был, без всяких сомнений, причем весьма ори-гинальный. Мускатный Орех не просто великолепно переда-вала на бумаге стиль, она думала и смотрела на окружающий мир по-своему, не так, как другие люди. В голове ее возника-

588

ла совершенно четкая картина: 'Вот что я хочу сделать'. В этих образах не было ничего чужого, заимствованного, они цели-ком рождались в ней, органично складывались сами собой. Она могла отследить любую, самую мелкую деталь возникше-го образа от начала до конца так же, как идущий на нерест против течения большой реки лосось добирается до истока. Работала не покладая рук, времени на сон почти не остава-лось, но ей это нравилось, и она мечтала только о том, чтобы поскорее заняться самостоятельной работой. Развлечения ее не интересовали, да она и не знала, что это такое.

Довольно скоро руководство фирмы признало ее труд, за-интересовалось плавными и экстравагантными линиями ее силуэтов. Через несколько лет она возглавила небольшой от-дел, где все предоставили на ее усмотрение. Такой карьеры в этой фирме не делал никто.

С каждым годом успехи становились все внушительнее. Талант и энергию Мускатного Ореха оценили не только в ее фирме - на нее стали обращать внимание в кругах, связан-ных с высокой модой. Закрытый мир моды, проникнуть в ко-торый дано не каждому, в каком-то смысле устроен справед-ливо - в нем правит конкуренция. Способности модельера определяет одно - сколько заказов на свои модели он полу-чает. А это выражается в конкретных цифрах, по которым лег-ко понять, кто выиграл, а кто проиграл. Мускатный Орех ни с кем не соперничала, однако ее успехов не мог отрицать никто.

Почти до тридцати лет она работала с полной отдачей, по-знакомившись за эти годы с множеством людей. У нее было несколько романов, скоротечных и несерьезных. Ее не очень тянуло к людям, голову заполняли идеи и образы, и модели одежды вызывали у нее более живые чувства, чем сами люди.

Но в 27 лет на новогоднем вечере, куда собрался весь бо-монд мира моды, ее познакомили со странным на вид челове-ком. Правильные черты лица, но дико всклокоченные воло-сы, острый, как каменный топор, подбородок и такой же нос. Его облик больше подошел бы какому-нибудь фанатичному проповеднику, нежели кутюрье. Он был на год моложе Мус-катного Ореха - тонкий, как проволока, с глубокими, бездон-

589

ными глазами, которые так грозно косились на окружающих, будто имели цель испортить им настроение. Однако Мускат-ный Орех увидела в них свое отражение. В то время она была растущим, еще мало известным модельером, и раньше они никогда не встречались. Впрочем, кое-что о нем ей приходи-лось слышать. Говорили о его редкостном таланте, но в то же время за ним закрепилась репутация человека высокомерно-го, своенравного, готового в любой момент завязать ссору, человека, которого мало кто любил.

- Мы были с ним похожи. И он, и я родились на материке. Его, как и меня, после войны вывезли морем в Японию, толь-ко из Кореи, почти без всего. Его отец служил в армии, и их семья испытала в послевоенные годы настоящую нужду. Мать умерла от тифа, когда он был совсем маленьким, и потому, верно, у него появился такой интерес к женской одежде. Че-ловек несомненно талантливый, он совершенно не умел уст-раиваться в жизни. Даже с людьми говорить было ему в тя-гость. Создавал наряды для женщин, но в их присутствии моментально краснел и превращался в грубияна. Короче го-воря, мы с ним напоминали отбившихся от стада животных.

Через год, в 1963 году, они поженились, а еще через год (в Токио тогда проходили Олимпийские игры), весной, родился ребенок. Корица. 'Неужели Корица - его настоящее имя?' Как только он появился на свет, Мускатный Орех вызвала мать, чтобы та ухаживала за мальчиком. У нее самой не было време-ни смотреть за малышом, все съедала работа, продолжавшая-ся с утра до позднего вечера. Так что Корицу растила главным образом бабушка.

Мускатный Орех не знала, любила ли она по-настоящему мужа как мужчину. Объективно оценить этого она не могла. О муже можно было сказать то же самое. Они встретились случайно, на волне общей страсти к моде, но, несмотря на это, первые десять лет, прожитые вместе, оказались плодотворными для обоих. Сразу после свадьбы супруги ушли из фирм, где рабо-тали, и открыли собственное ателье. Помещалось оно в райо-

590

не Аояма, в стороне от главного проспекта, в тесноватой ком-натке окнами на запад, в небольшом здании в несколько эта-жей. Из-за плохой вентиляции и отсутствия кондиционера летом в ателье стояла страшная духота, даже карандаш в руках не держался, выскальзывал из мокрых от пота пальцев. Не все, конечно, получалось гладко - особенно поначалу. И Мус-катный Орех, и ее муж были почти начисто лишены деловой сметки, их легко обманывали непорядочные партнеры; из-за незнания законов, по которым жил мир моды, его обычаев, заказы уходили к другим, они делали невероятные элементар-ные ошибки и никак не могли встать на ноги. Долги росли, и однажды дело дошло до того, что супруги всерьез стали поду-мывать о том, чтобы пуститься в бега. Все переменилось, ког-да Мускатный Орех по чистой случайности встретила одного способного менеджера, оценившего их талант и поклявшего-ся им в верности. После этого дела пошли так хорошо, что все одолевавшие их прежде проблемы рассеялись, как дурной сон. Выручка удваивалась с каждым годом, и к 1970 году фирма, начатая почти с нуля, добилась поразительного успеха - тако-го, какой и не снился самонадеянным, но не знавшим жизни супругам. Они взяли новых работников, переехали в большое здание на главном проспекте, открыли свои магазины на Гиндзе, Аояме, в Синдзюку. Фирма заработала себе имя, о ней часто писали журналисты, ее марка стала очень популярна.

Фирма росла, менялся и характер работы, которой они зани-мались. Создание новых моделей одежды - процесс, конеч-но, творческий, но в то же время, в отличие от работы скульп-тора или писателя, это еще и бизнес, с которым связаны инте-ресы многих людей. В деле этом нельзя запереться и творить, что захочешь. Кому-то нужно выходить на люди, представ-лять окружающим 'лицо' фирмы. Потребность в этом растет, становится все больше по мере увеличения оборота. Кто-то должен мелькать на приемах и показах мод, говорить речи, вести светские беседы, давать интервью. Мускатный Орех со-всем не хотела брать на себя такую роль, поэтому представи-

591

тельские функции легли на мужа. Он ничуть не уступал жене в неумении налаживать контакты и поначалу очень мучился. Совсем не умея говорить в присутствии незнакомых людей, муж возвращался домой после таких мероприятий выжатый как лимон. Но через полгода он вдруг заметил, что выходить на люди - уже не такая мука, как раньше. С красноречием проблемы оставались по-прежнему, но если прежде, в моло-дости, его резкая косноязычная манера разговаривать оттал-кивала людей, то теперь, похоже, их что-то в ней привлекало. Его грубоватые, отрывистые ответы (во всем была виновата природная застенчивость) воспринимались не как отчужден-ность и заносчивость, а как проявление очаровательного ар-тистического темперамента. Мужу Мускатного Ореха даже стала нравиться та роль, которую приходилось играть, и как-то незаметно он сделался фигурой культовой.

- Тебе, наверное, приходилось слышать его имя, - гово-рила Мускатный Орех. - Хотя, сказать по правде, на две тре-ти разработкой моделей занималась я. У мужа было много сме-лых, оригинальных идей с коммерческой начинкой, даже чересчур много, и моя работа заключалась в том, чтобы разви-вать их, придавать им форму. Хотя фирма наша росла, моде-льеров со стороны мы не брали. Помощников становилось все больше, но главная работа все равно ложилась на наши плечи. Мы хотели только одного - делать то, что нам нравится, не думая, для какого класса предназначена наша одежда. Не изу-чали рынок, не высчитывали себестоимость, не проводили совещаний - ничего этого у нас не было. Задумав какую-ни-будь вещь, сразу принимались за нее, брали самое лучшее, что могли отыскать, и работали, работали, работали, не жалея вре-мени. То, что другим удавалось одним махом, мы делали вдвое дольше. У них уходило три метра ткани, у нас - четыре. Мы дотошно проверяли каждую вещь, выходившую из наших рук, выпуская в продажу только то, что нам нравилось. Что не про-давалось - выбрасывали. Никаких распродаж. Стоили наши вещи, конечно, дорого. Коллеги-конкуренты считали нас чу-даками, думали, что у нас ничего не получится, но одежда, которую мы делали, стала одним из символов того времени,

592

как картины Питера Макса и Вудсток, Твигги и фильм 'Бес-печный ездок'. Какое удовольствие мы получали от работы! Могли позволить себе все, что угодно, - что и в голову нико-му не придет, - и от клиентов отбою не было. За спиной слов-но выросли большие крылья, и можно лететь куда захочешь.

Дела шли как по маслу, а они постепенно начали отдаляться друг от друга. Даже за работой рядом с мужем Мускатный Орех подчас не могла избавиться от ощущения, что сердцем он где-то далеко-далеко. Пропал прежний голодный блеск в его глазах, перестал прорываться наружу бешеный темпера-мент, хотя раньше, придись ему что-то не по вкусу, он запро-сто мог запустить любым попавшимся под руку предметом в первого встречного. Теперь он часто сидел с отсутствующим видом, глядя куда-то вдаль, погруженный в свои мысли. Они почти перестали разговаривать, обращаясь друг к другу толь-ко на работе. Все чаще муж не ночевал дома. Мускатный Орех догадывалась, что у него появились другие женщины, но не особенно переживала. С любовницами мужа она смирилась, ведь у них уже давно не было физической близости (главным образом из-за того, что она сама потеряла интерес к сексу).

Мужа убили в конце 1975 года. Тогда ей было сорок, а Корице только исполнилось одиннадцать. Искромсанное тело нашли в номере отеля на Акасаке. Труп в 11 часов утра обнаружила горничная, открывшая дверь своим ключом, чтобы убраться в номере. Ванная была буквально залита кровью, в теле почти ни капли не осталось. Сердце, желудок, печень, почки, под-желудочная железа исчезли без следа. Похоже, убийца выре-зал внутренние органы, сложил их в пластиковый пакет или еще во что-нибудь и унес с собой. Отделенную от туловища голову поставил на крышку унитаза, повернув к двери лицом, на котором нож не оставил живого места. Преступник, види-мо, сначала отрезал и изуродовал голову, а потом принялся за внутренности.

593

Чтобы извлечь из человека органы, нужны особо острые инструменты и специальная сноровка. Добираясь до них, убий-ца вырезал пилой несколько ребер, не пожалев времени на эту кровавую операцию. Никто не понимал, зачем ему это пона-добилось.

Гостиничный портье вспомнил, что муж Мускатного Ореха зарегистрировался накануне около десяти вечера. С ним была женщина. Им дали номер на двенадцатом этаже. Из-за пред-новогодней горячки портье заметил только, что женщина, лет тридцати на вид, была красива, одета в красный плащ, невы-сока ростом, в руках держала только маленькую сумочку. На кровати обнаружили следы бурной ночи. Волоски и пятна спермы на простыне принадлежали мужу Мускатного Ореха. В номере нашли уйму отпечатков пальцев - их оказалось слишком много для того, чтобы начать серьезное расследова-ние. В миниатюрном кожаном чемоданчике убитого лежала смена белья, туалетные принадлежности, папка с деловыми бумагами и какой-то журнал. Сто тысяч иен и кредитные кар-точки в бумажнике никто не тронул, зато пропала записная книжка, которая должна была быть при нем. Следов борьбы в номере не обнаружили.

Полиция проверила всех его знакомых, но женщины с при-метами, описанными портье, среди них не оказалось. В ходе следствия всплыли имена нескольких женщин, но у всех было алиби, а оснований ненавидеть его или ревновать - никаких. Конечно, кое-кто из их круга - модельеров и дизайнеров - его не любил (такие люди имелись, все-таки мир, в котором они вращались, не отличался добротой и сердечностью), но не настолько, чтобы решиться отправить его на тот свет. Да и особой сноровкой, необходимой для того, чтобы извлечь из человека шесть важнейших органов, они не обладали.

Убили знаменитого модельера, об этом случае много писа-ли в газетах и журналах, разразился изрядный скандал, но по-лиция, не желая привлекать лишнего внимания к столь экзо-тическому убийству, под каким-то техническим предлогом утаила информацию о том, что убийца унес с собой органы своей жертвы. Поговаривали, что и отель, где все произош-

594

ло, - очень известный - приложил к этому руку, опасаясь широкой огласки и ущерба для своей репутации. В итоге объя-вили лишь о том, что муж Мускатного Ореха скончался от ран, нанесенных холодным оружием в одном из номеров отеля. Какое-то время после этого ходили слухи, что 'здесь что-то не так', но на этом все кончилось. Несмотря на тщательное рас-следование, проведенное полицией, преступника так и не на-шли, не удалось установить и мотивы убийства.

- А номер, где оно совершилось, наверное, опечатан до сих пор, - сказала Мускатный Орех.

На следующий год после убийства мужа, весной, Мускатный Орех продала их фирму одному крупному дому моделей. Про-дала все - магазины, весь товар, торговую марку. Когда адво-кат, который вел переговоры о продаже, принес ей документы, она без слов поставила на них печать, едва взглянув на сумму контракта.

Расставшись с фирмой, она обнаружила, что ее страстное увлечение модой растаяло без следа. Бурный поток желания творить, в чем раньше она видела смысл жизни, высох как-то разом - весь, до последней капли. Редко-редко, откликаясь на чью-нибудь просьбу, она бралась за дизайнерскую работу и выполняла ее первоклассно, но радости от этого не испыты-вала. Работа напоминала безвкусную жвачку. Мускатному Ореху казалось, что они добрались и до нее, вынули все ее внут-ренности. Для тех, кто знал ее прежнюю энергию и ориги-нальный изобретательный талант, она была своего рода ле-гендой. Заказы от таких людей шли непрерывно, однако Мускатный Орех почти всем отказывала. Исключение состав-ляли случаи, когда отказаться было невозможно. По совету налогового бухгалтера деньги от продажи фирмы она вложила в акции и недвижимость, и ее состояние в годы экономичес-кого бума росло как на дрожжах.

Вскоре после продажи фирмы от сердечного приступа умер-ла мать Мускатного Ореха. Жарким августовским днем полива-ла тротуар у входа в дом, и вдруг ей стало плохо. Она прилегла,

595

во сне сильно храпела - и не проснулась. Мускатный Орех и Корица остались вдвоем. После этого она год с лишним проси-дела дома, почти не выходя на улицу. День за днем проводила на диване, глядя в сад, словно хотела вернуть тишину и спокой-ствие, которых так не хватало в жизни. Она почти не ела, спала по десять часов в день. А Корица, который, будь у него все нор-мально, уже должен был ходить в средние классы, занимался вместо матери домашними делами, а в перерывах играл сонаты Моцарта и Гайдна, учил сразу несколько языков.

Этот тихий, похожий на пустое место год миновал, и Мус-катный Орех вдруг совершенно случайно обнаружила, что об-ладает некими исключительными способностями - необыкно-венным даром, о котором она и не подозревала. 'Неужели это пришло вместо моей страстной тяги к моде, испарившейся без остатка?' - гадала она. Как бы то ни было, неожиданно обре-тенный дар стал ее новой профессией, хотя она к этому вовсе не стремилась.

Первой была жена директора крупного универмага, женщина умная, энергичная, бывшая в молодости оперной певицей. Она поняла, что Мускатный Орех талантлива, еще до того, как та стала известным модельером, и внимательно наблюда-ла за ее карьерой. Если бы не поддержка этой женщины, их фирма, вполне возможно, прогорела бы в самом начале. По-этому Мускатный Орех взялась выбрать фасон и подогнать по фигуре наряды к свадьбе ее дочери, что, впрочем, не состави-ло большого труда.

Мускатный Орех и мать невесты сидели и болтали, дожи-даясь, когда девушка явится на примерку, как вдруг женщи-на ни с того ни с сего схватилась руками за голову, зашата-лась и сползла на пол. Испугавшись, Мускатный Орех подхватила ее и принялась массировать правый висок. Она делала это бессознательно, чисто рефлекторно, но с первым же прикосновением ладонь ощутила под собой нечто. Чув-ство было такое, точно ощупываешь незнакомый предмет, лежащий в матерчатой сумке.

596

Не зная, что делать дальше, Мускатный Орех закрыла глаза и постаралась думать о чем-то другом. В памяти возник зоо-парк в Синьцзине. Выходной день, ни одного посетителя, толь-ко она одна - дочь главного ветврача пускали там повсюду. Это было самое счастливое время в жизни, когда ее защища-ли, любили, утешали. Первое, что пришло в голову. Безлюд-ный зоопарк. Вспомнились запахи, ослепительно яркий свет, форма проплывавших в небе облаков. Она идет одна, от од-ной клетки к другой. Осень. Небо высокое-высокое, маньч-журские птицы собираются в стаи, перелетают с дерева на де-рево. Таков был мир ее детства, мир, во многом потерянный навсегда. Неизвестно, сколько прошло времени, пока нако-нец женщина не поднялась и не начала извиняться перед Мус-катным Орехом. Она еще не полностью пришла в себя, но страшная, раскалывавшая голову боль, похоже, отступила. Через несколько дней Мускатный Орех получила от нее за ра-боту куда больше, чем могла ожидать.

Спустя примерно месяц после того случая раздался звонок от жены хозяина универмага. Она пригласила ее на ленч, а потом к себе домой, где обратилась с просьбой:

- Не могли бы вы, как в прошлый раз, прикоснуться к моему лицу. Мне хочется кое-что проверить.

Причин для отказа не было. Мускатный Орех согласилась и, сев рядом, приложила ладонь к виску женщины и тут же почувствовала то самое нечто, с которым столкнулась в про-шлый раз. Сосредоточившись, она попыталась точнее опреде-лить его форму, и нечто тут же начало извиваться, превращаясь во что-то иное, отличное от того, чем оно только что было. Оно живое! Ее охватила легкая паника. Мускатный Орех зажмури-лась и стала думать о зоопарке в Синьцзине. Это нетрудно. Надо было просто вспомнить, что она раньше рассказывала Корице. Сознание покинуло телесную оболочку и вошло в нее обратно, поблуждав между воспоминаниями и историей, которую Мус-катный Орех рассказывала сыну. Все встало на свои места, женщина взяла ее за руку и принялась благодарить. Мускат-ный Орех не стала ничего спрашивать, женщина - объяснять. Как и в первый раз, новоявленная целительница чувствовала

597

легкую усталость, лоб покрылся испариной. 'Спасибо, что пришли', - сказала женщина при расставании и попыталась всунуть ей в руку конверт с деньгами, однако Мускатный Орех вежливо, но твердо отказалась его взять.

- Ведь это же не работа, тем более что в прошлый раз вы слишком много заплатили, - сказала она.

Женщина настаивать не стала.

Прошло несколько недель, и первая клиентка познакомила Мускатного Ореха с еще одной женщиной - лет сорока пяти, небольшого роста, с колючими, глубоко посаженными глаза-ми. Одета она была очень дорого, но украшений, кроме сереб-ряного обручального кольца, не носила. Весь ее облик гово-рил: не простой человек. Жена хозяина универмага заранее предупредила:

- Она хочет, чтобы вы повторили то, что сделали для меня. Не отказывайтесь. И ничего не говорите, когда получите го-норар. Просто возьмите - и все. В дальнейшем она нам очень пригодится.

Мускатный Орех уединилась с посетительницей в дальней комнате и, как она это делала, прижала ладонь к ее виску. В этот раз ощущение было совсем другим, не таким, как от жены владельца универмага, - нечто оказалось сильнее и про-ворнее. Закрыв глаза и сдерживая дыхание, Мускатный Орех пыталась усмирить его, успокоить. Для этого потребовалось сосредоточить всю волю, оживить всплывавшие в голове кар-тины. Забираясь в самые тесные закоулки своих воспомина-ний, она боролась с неведомой силой, излучая волны подни-мавшегося из глубин памяти тепла.

- Так незаметно это стало моей работой, - говорила Мус-катный Орех. Понятно, что ее подхватил и понес какой-то мощный поток. Корица, когда вырос, стал помогать матери.

22. Тайна дома с повешенными. Часть 2

СЭТАГАЯ:

ОБИТАТЕЛИ ДОМА С ПОВЕШЕННЫМИ

Тень известного политика - то появляется, то исчезает. Удивительная и хитроумная шапка-невидимка - какие секреты скрываются под ней?

[Из еженедельника ''**', 21 декабря]

7 декабря мы рассказали читате-лям о доме в тихом жилом квар-тале в Сэтагая, который местные жители между собой называют 'домом с повешенными'. Все, кто когда-то в нем жил, по траги-ческому стечению обстоятельств, будто сговорившись, наложили на себя руки, причем большин-ство из них повесились.

[Изложение содержания предыду-щей статьи на эту тему опущено.]

Проведенное нами расследо-вание показало только одно: все попытки выяснить что-нибудь о новом хозяине 'дома с повешен-ными', все время натыкались на прочную стену, закрывающую все подступы к дому. Мы отыскали возводившую его строительную фирму, однако разговаривать с нами в ней наотрез отказались. С подставной компанией, через которую был куплен земельный участок, юридически все в пол-ном порядке, так что получить здесь какую-либо информацию тоже невозможно. При заключе-

599

нии сделки было учтено все до мельчайших деталей, поэтому можно предположить, что для этого имелись свои основания.

Внимание также привлекла бухгалтерская фирма, участвовав-шая в создании той самой фик-тивной компании, которая при-обрела участок. Как выяснилось, ее учредили пять лет назад как те-невую субподрядную структуру одной крупной финансово-ауди-торской фирмы, хорошо изве-стной в политических кругах. У фирмы есть несколько подоб-ных 'субподрядчиков', и каждый предназначен для решения своих задач. Стоит возникнуть какой-нибудь проблеме, такому 'суб-подрядчику' сразу настает конец. Действует принцип ящерицы:

чуть что, она тут же отбрасывает хвост. Хотя прокуратура еще не добралась до этой компании, по словам сотрудника политическо-го отдела одной ведущей газеты, 'она не раз упоминалась в связи с политическими скандалами и, конечно, находится в поле зрения властей'. Поэтому естественно предположить, что новый владе-лец 'дома с повешенными' может быть каким-то образом связан с неким политическим деятелем. Высокие стены, начиненная но-вейшей электроникой система бе-зопасности, взятый в лизинг чер-ный 'мерседес', умно организо-ванная подставная фирма... такое ноу-хау наводит на мысль о при-частности ко всему этому какой-то крупной политической фигуры.

Полная секретность

Отдел расследований нашего еженедельника, заинтересовав-шись открывшимися фактами, проследил за 'мерседесом', посе-щающим 'дом с повешенными'. За десять дней автомобиль совер-шил двадцать один рейс - при-мерно по два рейса в день. У этих поездок есть определенная систе-ма. Машина въезжает в ворота в девять утра, уезжает в пол-один-надцатого. Водитель очень пунк-туален, отклонение от графика у

него - не больше пяти минут. Но точность соблюдается только по утрам, а потом регулярность на-рушается. Самая высокая актив-ность - между часом и тремя ча-сами дня, хотя время, которое 'мерседес' простаивает во дворе, очень отличается от случая к слу-чаю. Может быть двадцать минут, а может быть час.

На основе этих фактов мы мо-жем предположить следующее:

1. Регулярные рейсы по утрам.

600

Они означают, что кто-то ездит в этот дом как на работу. Все стекла у машины тонированные, поэтому личность этих людей установить невозможно.

2. Нерегулярные рейсы днем. Возможно, это визиты гостей. 'Мерседес', видимо, совершает свои рейсы так, чтобы им было удобно по времени. Сколько приезжает гостей - один или несколько, - неизвестно.

3. По ночам жизнь в доме, по-хоже, замирает. Живет ли там кто-нибудь постоянно - тоже неизвестно. Горит там свет или нет, выяснить невозможно из-за забора, которым обнесен дом.

Еще одно важное обстоятель-ство: за все десять дней, кроме чер-ного 'мерседеса', на участок не за-ехала ни одна машина, не зашел ни один человек. С точки зрения здравого смысла это довольно странно. Значит, люди, живущие в этом доме, не выходят ни за по-купками, ни на прогулки. Они пе-редвигаются только на большом 'мерседесе' с затемненными стек-лами. Другими словами, они кате-горически не желают, чтобы их лица увидели посторонние. Какие здесь могут быть причины? Зачем этим людям понадобилось тра-тить столько времени и денег, чтобы наглухо засекретить то, что у них происходит?

Надо добавить, что войти на участок и выйти можно только че-рез ворота. Позади участка проло-жена узкая дорожка, но она нику-да не выходит. Выбраться на нее можно только через чужие участ-ки. Соседи говорят, что сейчас дорожкой никто не пользуется, поэтому, наверное, выхода туда из дома нет. Там только забор, высо-кий, как крепостная стена.

Несколько раз за эти десять дней у ворот появлялись люди - с виду охотники за газетными подписчиками или уличные дис-трибьюторы, нажимали кнопку переговорного устройства на во-ротах, но ответа, судя по всему, не получали - ворота не откры-вались. Если в доме были люди, они, видимо, наблюдали за про-исходящим за воротами с помо-щью видеокамеры и без необхо-димости не отвечали. Ни почты, ни посылок в дом не доставляли.

Таким образом, в нашем рас-следовании остался лишь один путь: выяснить, куда ездит тот самый 'мерседес'. Держаться за сверкающим лимузином, мед-ленно прокладывающим себе дорогу в потоке машин, было нетрудно, однако проследить его мы смогли лишь до подземного паркинга, принадлежащего од-ной шикарной гостинице на Акасаке. У въезда стоял охран-

601

ник в униформе и никого без специальной карточки не про-пускал, так что дальше проехать мы не смогли. В этом отеле регу-лярно проводятся международ-ные конференции, а это значит; что среди постояльцев немало VIP-персон. Плюс всякие знаме-нитости из-за рубежа. Для обес-печения их безопасности и спо-койствия в отеле есть специаль-ный VIP-паркинг, устроенный отдельно от автостоянки для обычных клиентов, и несколько лифтов без всякой индикации, чтобы со стороны нельзя было уз-нать, на какой этаж поднимается посетитель. То есть особо важные гости отеля имеют возможность без посторонних глаз вселиться и так же незаметно уехать. Водитель 'мерседеса' воспользовался тем самым VIP-паркингом. В ответ на вопрос нашего еженедельника явно осторожничавший предста-витель администрации отеля ска-зал только, что места на этом паркинге 'после строгой проверки' сдаются 'обычно' по специаль-ному тарифу юридическим ли-цам, имеющим соответствующую репутацию. Получить какие-либо сведения об условиях пользова-ния стоянкой и тех, кто оставля-ет на ней автомобили, не удалось. В отеле - галерея с бутиками и магазинами, несколько кафе и

ресторанов, четыре зала для сво-бодных церемоний, три конфе-ренц-зала. Везде с утра до вечера толпится народ, и отыскать в та-ком месте людей, приехавших на черном 'мерседесе', не имея особых полномочий, невозмож-но. Они могли выйти из маши-ны, сесть в один из спецлифтов, остановиться на любом этаже и смешаться с толпой. Хочется, чтобы наши уважаемые читате-ли поняли, как тщательно в этом отеле соблюдается конфиденци-альность. Чувствуется, что за всем этим стоят очень большие деньги и власть политиков. Как следует из объяснений администрации отеля, получить право пользо-ваться VIP-паркингом очень не-легко. Вполне возможно, что 'строгая проверка', о которой упомянул служащий отеля, ка-ким-то образом связана с плана-ми спецслужб, отвечающих за бе-зопасность высокопоставленных официальных лиц зарубежных государств. Значит, в этом заме-шана политика. Одних денег здесь недостаточно, хотя смело можно сказать, что без больших денег в таких делах не обойтись.

[Опущено приведенное в заклю-чение статьи предположение, что особняк в Сэтагая использует некая религиозная организация, за спиной которой стоит один влиятельный по-литик.]

23. Медузы со всего света Трансформация

В назначенное время я сидел за компьютером Корицы. Ввел пароль для доступа к программе удаленной связи, потом теле-фонный номер, который мне дал Усикава. Соединения надо было дожидаться пять минут. Я сделал глоток приготовленно-го заранее кофе, постарался успокоить дыхание. Кофе, одна-ко, не имел вкуса, а воздух почему-то показался шершавым, как наждачная бумага.

Связь наконец установилась, компьютер подал негромкий сигнал, и на мониторе появилась надпись, что система при-ема и отправки сообщений готова к работе. Я перевел систему в режим 'оплаченного вызова', чтобы уведомление об оплате связи пришло не сюда, а к абоненту на том конце. Надо по-стараться, чтобы мои операции не остались в памяти компью-тера, - тогда Корица не узнает, что я им пользовался. (Хотя такой уверенности у меня не было, ведь это его лабиринт, и я в нем - всего лишь беспомощный чужак.)

Пауза затянулась дольше, чем я думал но в конце концов компьютер на том конце отозвался: 'Оплаченный вызов при-нят'. Где-то по ту сторону экрана, там, куда во мраке токийс-

603

кого подземелья тянулся длинный кабель, могла находиться Кумико. Должно быть, как и я, сидит у компьютера, положив руки на клавиатуру. Но здесь перед собой я видел только эк-ран монитора, от которого исходило едва слышное монотон-ное гудение. Выбрав режим 'Отправка сообщений', я начал набирать слова, которые до этого не раз прокручивал в голове:

> У меня к тебе один вопрос. Ничего особенного. Просто я хочу убедиться, что это в canon деле ты. Итак, вопрос: когда-то давно, еще до свадьбы, мы в первый раз решили сходить куда-нибудь вместе и выбрали аквариум. Скажи: что там тебя больше всего заинтересовало?(знак абзаца)

Написав вопрос ('Что там тебя больше всего заинтересова-ло?'), я нажал клавишу 'Ввод', чтобы отправить его адресату, и переключился на 'Прием сообщений'.

> Медузы. Медузы со всего света.(знак абзаца)

Я не сводил глаз со строк на экране - моего вопроса и ее ответа на него. Медузы со всего света. Да, это, без сомнения, Кумико. Но оттого, что это была она, настоящая Кумико, на душе стало, наоборот, тяжелее. Казалось, из меня вырвали все внутренности. Почему мы можем только так разговаривать друг с другом? Впрочем, других вариантов все равно не было. Я при-двинул к себе клавиатуру.

> Начну с хорошей новости. Весной совершенно неожиданно объявился наш кот. Худющий, но целый и невредимый. С тех пор он из дома ни ногой. Я дал ему новую кличку, хотя надо было, конечно, с тобой посоветоваться. Теперь его зовут Макрель. Как рыбу. Мы с ним живем душа в душу. Это что касается хороших новостей.(знак абзаца)

Наступила пауза - то ли так работала связь, то ли Кумико задерживалась с ответом.

> Я так рада, что кот жив и с ним все в порядке. Я очень из-за него переживала.(знак абзаца)

604

Я глотнул кофе из чашки, чтобы смочить пересохший рот, и снова забарабанил по клавишам.

> А теперь о плохих новостях. Собственно говоря, кроме того, что кот вернулся, в остальном все плохо. Во-первых, я до сих пор не могу разгадать ни одной загадки...

Прочитав, что получилось, я стал печатать дальше.

> Загадка первая: где ты? что ты там делаешь? почему ушла от меня? почему не хочешь меня видеть? какие тут причины? Ведь нам есть о чем поговорить. Разве не так?(знак абзаца)

Кумико ответила не сразу. Я представил, как она сидит пе-ред компьютером, кусает губы и думает. Наконец, курсор бы-стро запорхал по монитору, подчинясь движениям ее пальцев.

> Все, что мне хотелось тебе сказать, я написала в письме. Пойми, наконец: во многом я уже не та Кумико, которую ты знал. Люди меняются, для этого есть разные причины, и иногда получается, что, пройдя через такую трансформацию, человек становится ни к чему не годным. Вот почему я не хочу с тобой встречаться и возвращаться к тебе тоже не хочу...

Курсор застыл и замигал на одном месте, подбирая слова. Пятнадцать секунд, двадцать... Я не отрываясь смотрел на элек-тронное перо, дожидаясь, когда из-под него выйдут еще слова. Пройти через трансформацию и стать ни к чему не годным?

> Забудь пеня поскорее, если сможешь. Нам надо оформить развод, тогда ты начнешь совсем другую, новую жизнь. Так будет лучше для нас обоих. Где я сейчас и что делаю? Это все не имеет значения. Важно другое: мы с тобой, уж не знаю почему, относимся теперь к разным мирам. И обратно вернуться уже невозможно. Пойми, как тяжело пне общаться с тобой таким способом. Ты и представить не можешь, как это пеня терзает.(знак абзаца)

605

Я несколько раз прочел то, что она написала. В этих словах не было ни капли сомнений - я чувствовал в них полную, почти болезненную убежденность. Может быть, она много раз повто-ряла их про себя перед тем, как высказать. Но так или иначе, надо раскачать эту непроницаемую преграду - стену ее убежден-ности. Поколебать хоть немного. И я стал писать дальше.

> Мне трудно понять тебя. Ты как-то смутно выражаешься. "Стала ни к чему не годной..." Что это значит конкретно? Не понимаю, какой в этих словах смысл. Помидоры не годятся, зонтик никуда не годится... С этим все ясно. Помидоры сгнили, зонтик сломался. А это... "Стала ни к чему не годной..." Никак не могу представить, что это такое. Ты писала, что кроме пеня у тебя был еще кто-то. Может, из-за этого ты думаешь, что "никуда не годишься"? Конечно, пеня это известие шокировало, что и говорить. Но не может это сделать человека "ни к чему не годным".(знак абзаца)

Последовала затяжная пауза. Мне стало не по себе: что там с Кумико? куда она пропала? Но вот по экрану вновь побежа-ли ее строчки:

> Может, ты и прав. Но дело не только в этом...

Повисла очередная пауза. Кумико осторожно подбирала слова, словно вытаскивая их из выдвижного ящика.

> Просто я так выразилась. Heт, человек не сразу становится "ни к чему не годным". На это побольше времени требуется. Со мной все решилось без моего участия, где-то в заполненной мраком комнате, кем-то, кто не имеет ко пне никакого отношения. Когда мы познакомились и поженились, появились новые возможности, и мне показалось, что с этим можно как-то справиться. Я надеялась, что удастся быстро отыскать выход, выскользнуть из ловушки. Но в том-то и дело, что всего лишь показалось.

606

Нас окружают знаки и символы, поэтому тогда я так хотела отыскать нашего пропавшего кота...

Я долго смотрел на светившиеся на экране слова, дожида-ясь, когда появится надпись 'Сообщение отправлено'. Мой компьютер по-прежнему работал 'на прием'. Значит, Кумико хотела написать еще что-то. Чтобы 'стать ни к чему не год-ной', побольше времени требуется. Что все-таки она хотела ска-зать? Я впился глазами в монитор, но передо мной точно вы-росла невидимая стена. Наконец появились новые строчки:

> Если сможешь, представь, что я медленно умираю, что у меня какая-нибудь неизлечимая болезнь, от которой разлагаются тело и лицо. Мне бы хотелось, чтобы ты так думал. Это, конечно, метафора. С телом и лицом у меня на сапом деле все в порядке. И все же то, что я говорю, очень похоже на правду. Вот почему я не хочу показываться тебе на глаза. Вряд ли эта туманная метафора поможет тебе понять, что со мной происходит. Не думаю, что она убедит тебя. Извинил но больше сейчас я ничего сказать не могу. Придется довольствоваться этим.(знак абзаца)

Неизлечимая болезнь.

Убедившись, что компьютер переключился на 'передачу', я снова принялся печатать.

> Хорошо. Я согласен. Раз ты предлагаешь довольствоваться этой метафорой, пусть так и будет. Но я никак не могу понять одного. Предположим, ты действительно "стала ни к чему не годной" и заболела "неизлечимой болезнью". Но зачем надо было идти со всем этим к Нобору Baтaя? Почему ты не осталась здесь, со мной? Разве не для этого мы поженились?(знак абзаца)

Молчание. Казалось, его гнетущую тяжесть можно было по-трогать руками. Сплетя пальцы, я положил руки на стол и сде-лал медленный глубокий вдох. На мониторе появился ответ:

607

> Почему я здесь? Да потому, что для пеня это самое подходящее место,нравится пне оно или нет. Я должна быть здесь. У пеня нет права привередничать. Мы не можем с тобой увидеться, даже если бы я захотела. Неужели ты думаешь, что пне не хочется тебя увидеть?..

Кумико, казалось, на несколько мгновений затаила дыха-ние, и ее пальцы снова забегали по клавиатуре.

> Так что,пожалуйста, не мучай пеня больше. Если ты и можешь что-то для меня сделать - так это как можно скорее забыть о моем существовании, вычеркнуть из памяти время, которое мы прожили вместе, как будто его и не было. Так будет лучше всего для нас обоих. Я уверена.(знак абзаца)

Я ответил:

> Ты хочешь, чтобы я обо всем забыл, оставил тебя. Но в то же canoe время из какого-то уголка этого пира зовешь меня, просишь помочь. Голос твой еле слышен, но по ночам, когда тихо, мне удается его разобрать. Это твой голос, тут не может быть ошибки. Я вот что думаю. Одна Кумико и вправду стремится отдалиться от меня, и у нее, наверное, есть причины для этого. Но существует и другая Кумико, та, которая отчаянно пытается пробиться ко мне. Я в этом убежден. И что бы ты сейчас пне ни говорила, я должен верить той Кумико, которая обращается ко мне за помощью, хочет стать ко пне ближе. Какие бы слова ты ни произносила, какие бы ни приводила доводы, я никогда не смогу так просто взять и забыть тебя, стереть из памяти годы, что мы с тобой прожили Зачеркнуть это невозможно, ведь это было,в этом - моя жизнь. Это все равно что зачеркнуть самого себя. Чтобы сделать такое, я должен знать, какие для этого есть причины.(знак абзаца)

608

Наступила новая пауза. Кумико молчала, на том конце про-вода воцарилась тишина, и монитор лишь помогал мне чув-ствовать ее острее. Молчание Кумико просачивалось из угла экрана и, как тяжелый дым, низко растекалось по комнате. Я хорошо знал, как она умеет молчать. За годы совместной жизни я не раз сталкивался с этим, испытал на себе. Кумико сидела, затаив дыхание, сосредоточенно глядя на экран. Я про-тянул руку к чашке, сделал глоток остывшего кофе и, не вы-пуская пустую чашку из рук, задержал дыхание и тоже уста-вился на монитор. Молчание связывало нас крепкими узами, преодолевая стену, разделявшую два наших мира. Мы были нужны друг другу больше всего на свете. Точно.

> Я не знаю.(знак абзаца)

> Зато я знаю...

Я отставил чашку и торопливо застучал по клавишам, слов-но хотел схватить убегающее время за хвост.

> Да, я знаю. И хочу так или иначе добраться туда, где находишься ты - та Кумико, которая просит моей помощи. Пока я, к сожалению, не знаю, как туда попасть и что ждет меня там. С тех пор как ты ушла, я долго жил с чувством, будто пеня бросили в темницу, куда не в силах пробиться ни один лучик света. Но теперь понемногу, шаг за шагом, я приближаюсь к сути происходящего, к тому самому месту, где лежит начало всего. Мне хотелось сказать тебе это. Я подбираюсь все ближе к этому месту и буду идти дальше и дальше. (знак абзаца)

Не убирая пальцы с клавиатуры, я ждал ответа Кумико. > Я не понимаю, о чет ты.

Напечатав эти слова, Кумико подвела под разговором черту: > До свидания. (знак абзаца)(знак абзаца)

Компьютер выдал сообщение, что связь прервана. Разговор за-кончен. Но я по-прежнему не сводил глаз с монитора: а вдруг

609

это еще не все. Может, Кумико передумает и вернется. Может, забыла что-нибудь сказать и теперь вспомнила. Но Кумико не возвращалась. Через двадцать минут я понял, что ждать больше нечего. Сохранив фат, я встал и пошел на кухню, захотелось холодной воды. Задержался у холодильника, выравнивая дыха-ние. В голове - ни единой мысли. Вокруг пугающая тишина. Весь мир словно прислушивался, пытаясь уловить, о чем я ду-маю. Но я не мог ни о чем думать. Не думалось - и все тут.

Я вернулся к компьютеру, сел на стул и внимательно, от начала до конца, перечитал сохранившуюся на экране пере-писку: что сказал я, что - Кумико, кто что на какой вопрос ответил. Монитор хранил наш разговор, который странным образом оживал у меня на глазах. Пробегая по строчкам, я слы-шал голос Кумико, улавливал его интонации, едва ощутимые оттенки, манеру вставлять паузы между словами. Курсор, ос-тановивший свой бег в самом конце последней строки, про-должал размеренно мигать, точно хотел подстроиться под би-ение сердца, в затаенном ожидании момента, когда на экране возникнет следующее слово. Но слов больше не было.

Запомнив весь разговор (я решил, что лучше его не распе-чатывать), я нажал клавишу и вышел из программы удален-ной связи. Потом позаботился о том, чтобы не оставить сле-дов в памяти компьютера, и, убедившись, что он выполнил мою команду, выключил его. Монитор коротко пискнул и погас, по экрану разлилась мертвенная бледность. Его моно-тонное механическое жужжание растворилось в тишине, на-полнившей комнату подобно тому, как живая яркая мечта то-нет в небытии, поглощенная пустотой.

Не знаю, сколько времени прошло после этого. Очнувшись, я обнаружил, что сижу за столом, впившись глазами в свои руки. На них остались отметины от моего долгого прожигающего взгляда.

Чтобы стать ни к чему не годным, побольше времени тре-буется.

Интересно: сколько же?

24. Как считали овец В центре замкнутого круга

Спустя несколько дней после первого визита Усикавы я по-просил Корицу привозить мне каждый день газеты. Пришло время вступить в контакт с окружающей действительностью. Можно избегать ее сколько угодно, но приходит время, и ни-куда от нее не скроешься.

Корица согласно кивнул и с тех пор каждое утро привозил в 'резиденцию' три газеты.

Я стал просматривать их после завтрака. После долгого пе-рерыва газеты произвели на меня странное впечатление - без-различные и пустые. Запах типографской краски действовал на нервы, от него болела голова, мелкие черные иероглифы сбивались в кучу и враждебно косились на меня. Верстка, шрифты заголовков, сам тон газетных материалов казались мне абсолютно запредельными. Я откладывал газету, закрывал гла-за и вздыхал. Раньше со мной такого не было. Должно быть, тогда я смотрел на газеты по-другому, проще. Что в них так изменилось? Нет, газеты здесь ни при чем. Изменился я сам.

Из газет я узнал одну вещь, имевшую отношение к Нобору Ватая: его положение в обществе становилось все прочнее.

611

В палате представителей за ним закрепилась репутация расту-щего и многообещающего депутата, он занимался политикой без устали, одновременно вел колонку в журнале, излагая свои мысли и взгляды, постоянно что-то комментировал на теле-видении. Я все время натыкался на его имя и никак не мог понять, почему люди слушают его, да еще с таким увлечени-ем. Нобору Ватая возник на политической арене совсем не-давно, но его уже записали в молодые политики, от которых можно многого ждать в будущем, а один женский журнал про-вел среди читательниц опрос, и самой популярной личностью в политике они выбрали именно Нобору Ватая. Деятельный интеллигент, представитель нового типа политиков-интеллек-туалов, каких не было доныне в общественной жизни, - вот какой имидж у него сложился.

Я попросил Корицу купить журнал, в который Нобору Ва-тая пописывал свои статейки, а чтобы не привлекать внима-ния юноши, составил для него целый список, куда включил и несколько журналов, не имевших к брату Кумико никакого отношения. Корица без особого интереса пробежал его глаза-ми и сунул в карман пиджака. На следующий день журналы лежали на столе вместе с газетами, а Корица, как обычно, включил классическую музыку и принялся за уборку.

Я начал собирать досье на Нобору Ватая - вырезал из жур-налов и газет его собственные опусы и то, что писали о нем. Досье скоро распухло от бумаг. Читая собранные вырезки, я пытался разобраться, что за человек политик Нобору Ватая, и понять его, так сказать, с чистого листа - как обыкновенный читатель, забыв неприязнь, которую мы испытывали друг к другу, отбросив предубеждения.

Однако понять сущность Нобору Ватая оказалось не про-сто. Сказать по справедливости, в его 'творчестве' ничего пло-хого не было. Статьи написаны довольно хорошо, логично, а некоторые - так и просто здорово. Умело подобранный фак-тический материал и даже кое-какие выводы. По сравнению с тем, как он писал раньше - наукообразно, напыщенно, - все стало гораздо проще и откровеннее. Во всяком случае, понят-но для таких людей, как я. Но за всей простотой и доброжела-

612

тельностью его писаний нельзя было не заметить эдакой над-менности, позы человека, который видит других насквозь. От таившейся в нем злой воли по спине бежал холодок. Но это было понятно мне - я знал, что он за тип, какой у него прон-зительный ледяной взгляд, какая манера разговаривать, а обыч-ному человеку и невдомек было, что скрывается за его слова-ми. Поэтому я старайся об этом не думать и лишь стремился понять ход мыслей в оказавшихся под рукой его статьях.

Но сколько я в них ни вчитывался, сколько ни пытался быть беспристрастным, разобраться в его политических взглядах так и не сумел. Каждый его довод в отдельности, сам по себе, ка-зался по-своему логичным и осмысленным, но стоило соеди-нить их вместе и задуматься, что же он, в конце концов, хотел сказать, как я оказывался в тупике. Суммировал детали, обоб-щал подробности, но цельная картина никак не складывалась. И вовсе не потому, что у него не хватало четких и ясных выво-дов. Выводы как раз были. Но он их скрывал. Нобору Ватая казался мне человеком, который, когда ему удобно или вы-годно, приоткрывает нужную дверцу и, высунувшись наружу, громогласно о чем-то заявляет, а потом, захлопнув дверцу, прячется обратно.

В одной из своих журнальных статей он написал, что совре-менный мир не может до бесконечности использовать поли-тику и другие искусственные силы, чтобы сдерживать ту раз-рушительную энергию, которую порождают гигантские раз-личия в уровне экономического развития разных регионов. В конце концов все это обрушится на миропорядок, как снеж-ная лавина, и все переменится.

'Если сбить обручи с этой бочки, в мире все перемешается, свалится в огромную общую кучу и международный язык мо-рали (назовем его "едиными принципами"), существовавший прежде как аксиома, перестанет или почти перестанет выпол-нять свою функцию. Сколько времени понадобится, чтобы из наступившей неразберихи выросли "единые принципы" но-вого поколения? Может статься, гораздо больше, чем многие

613

думают. Короче говоря, мы стоим перед лицом хаоса таких масштабов, что дух захватывает. Как только это произойдет, Япония окажется перед необходимостью коренного передела послевоенного политического и общественного устройства, духовных основ. Многое придется начинать сначала, будет масштабная перестройка - в политике, экономике, культуре. То, что раньше было ясно каждому, ни у кого не вызывало сомнений, утратит ясность, лишится первоначального смыс-ла. Конечно, в этом есть и шанс для нас - появится возмож-ность переделать Японию, государство. Однако, по иронии судьбы, в такой исключительный момент у нас не оказывается под рукой тех самых единых принципов, которые нужны как ориентиры в этой "перестройке". Столкнувшись с этим роко-вым парадоксом, мы замрем в оцепенении. Откуда же возник-ла ситуация, когда нам так стали нужны единые принципы? Из того простого факта, что эти принципы утрачены'.

Вот к чему вкратце сводилось это довольно пространное сочинение.

Человек не в состоянии жить и работать вообще без всяких ориентиров, писал Нобору Ватая. Он нуждается по крайней мере во временной модели, заключающей в себе некие прин-ципы. Модель, которую может сейчас предложить Япония, - наверное, 'эффективность'. Если 'экономическая эффектив-ность' долгие годы била по коммунизму и привела к его кра-ху, разве не естественно теперь, когда мы переживаем хаос, подробно порассуждать о ней как о модели, как о руководстве к действию? Давайте поразмышляем: что нужно сделать, что-бы повысить эффективность? Породили ли мы, японцы, за послевоенные годы какую-нибудь другую философию или нечто подобное философии? Однако эффективность имеет силу, пока существует четкая направленность действий. Сто-ит утратить эту четкость, как эффективность в тот же момент станет беспомощной. То же самое происходит с потерпевши-ми кораблекрушение: даже тренированные гребцы, собравши-еся в одной лодке, ничего не смогут сделать, если не знают, куда грести. Двигаться с высокой эффективностью в невер-ном направлении еще хуже, чем вообще никуда не двигаться.

614

Определение верного курса - всего лишь принцип с функцией более высокого уровня. Но именно его нам сейчас и не хвата-ет. Решительно не хватает.

Логика, которую выстраивал Нобору Ватая, была по-свое-му убедительной и прозорливой. Приходилось это признать. Но сколько я его ни перечитывал, так и не смог понять, какие личные цели он преследует, чего добивается как политик. Может, поэтому он и задает вопрос: что надо сделать?

В одной из статей Нобору Ватая коснулся Маньчжурии, и я прочел ее с интересом. Он писал, что во второй половине 20-х годов, готовясь к большой войне с Советским Союзом, импе-раторская армия рассматривала возможность закупки круп-ных партий теплой одежды для личного состава. Армии еще не приходилось серьезно воевать в таких районах, как Си-бирь, где бывают страшные холода, поэтому подготовка к ве-дению боевых действий суровой зимой считалась неотложной задачей. Начнись с Советами настоящая война, которая могла вырасти из пограничного конфликта (такое тогда вполне мог-ло случиться) - и зимой армия просто бы не выстояла. По-этому при Генштабе сформировали группу подготовки к ги-потетической войне с СССР, и созданный при ней отдел ма-териального снабжения всерьез занялся спецобмундировани-ем для условий холодной зимы. Чтобы на себе ощутить холод, сотрудники отдела даже отправились на Сахалин, где стояла настоящая зима, и испытывали в действующих частях, как в таких условиях чувствуют себя солдаты в утепленной обуви, шинелях и нижнем белье. Они во всех подробностях изучили обмундирование, которое было в Советской армии, и даже форму армии Наполеона в русскую кампанию. Вывод оказал-ся такой: 'В том, во что одета японская армия, она сибирскую зиму не переживет'. По прикидкам, примерно две трети сол-дат на передовой пришлось бы комиссовать из-за обмороже-ний. Их утепленная одежда могла защитить только от более мягкой зимы Северного Китая, да и ее хватало не всем. Отдел первым делом подсчитал, сколько овец понадобится, чтобы

615

пошить теплую форму на десять дивизий (в отделе ходила шутка, что из-за подсчета этих овец даже поспать времени не остается), и составил об этом доклад, куда включили расчеты, сколько станков и другого оборудования нужно для перера-ботки овечьей шерсти.

По всей Японии не найти было такого количества овец, чтобы вести с Советами длительную войну на севере, да еще в условиях экономических санкций или фактической блокады страны. Поэтому, говорилось в докладе, совершенно необхо-димо наладить в Маньчжурии и Монголии стабильное снаб-жение шерстью (а заодно мехом кроликов и других животных) и обеспечить оборудование для переработки. В 1932 году, сра-зу после образования Маньчжоу-го, туда с инспекцией отпра-вился дядя Нобору Ватая. Ему поставили задачу подсчитать, сколько времени займет организация таких поставок на тер-ритории Маньчжоу-го. Это было первое серьезное задание для молодого технократа, окончившего армейское военное учи-лище по специальности 'тыловое обеспечение'. Взявшись за проблему утепления армии, он рассматривал ее как современ-ную модель работы тыла и сделал исчерпывающий математи-ческий анализ.

В Мукдене Ёситака Ватая познакомился с Кандзи Исиварой*, и они вдвоем пили всю ночь напролет. Исивара, иско-лесивший Китай вдоль и поперек, убедительно и горячо дока-зывал, что тотальная война с Советским Союзом неизбежна и ключ к победе лежит в укреплении тыла или, иначе говоря, в быстрой индустриализации созданного недавно Маньчжоу-го и в переводе местной экономики на самообеспечение. Чтобы организовать сельское хозяйство, животноводство, поднять их продуктивность, надо переселять в Маньчжоу-го японских крестьян. Не следует превращать Маньчжоу-го в еще одну ко-лонию на манер Кореи и Тайваня, говорил он. Маньчжоу-го должно стать прообразом азиатского государства нового типа.

* Один из идеологов японского национализма, способствовавший в 1930-е гг. распространению агрессивных устремлений среди офицеров японской армии.

616

В то же время Исивара целиком отдавал себе отчет в том, что в конечном счете Маньчжоу-го предстоит сыграть роль базы тыловой поддержки в войне против Советского Союза, а по-том - и против Англии и Америки. Он считал, что в Азии толь-ко Япония способна воевать с Западом (у Исивары был даже специальный термин - 'последняя война'), а другие страны обязаны ей помогать во имя собственного освобождения от гнета западных держав. Ни один офицер императорской ар-мии не относился с таким интересом к вопросам тылового обеспечения и не обладал такой эрудицией, как Исивара. Боль-шинство военных не воспринимали тыловую науку всерьез, считали ее 'немужественной'. Они считали, что солдат Импе-ратора должен отважно сражаться, не думая о себе, даже если он плохо одет, обут, вооружен. Настоящая воинская доб-лесть - в победе над сильным противником, который превос-ходит тебя числом и вооружением. Атаковать врага стреми-тельно и преследовать, оставляя обоз далеко позади, - только так можно заслужить славу. Высококлассному технократу, ка-ким был дядя Нобору Ватая, такая философия представлялась полной чепухой. Он считал, что начинать длительную войну без тыловой поддержки равносильно самоубийству. Сталинс-кая пятилетка интенсивного экономического развития позво-лила Советскому Союзу резко усилить и модернизировать свою военную машину. Пять кровавых лет Первой мировой войны не оставили камня на камне от ценностей старого мира, меха-низированная война в корне изменила существовавшие в Ев-ропе представления о стратегии и роли тыла. Пожив в Берли-не, где он два года проработал военным атташе, Ёситака Ватая очень хорошо это понял, однако у большей части японских военных отрезвление от победы в русско-японской войне еще не наступило.

На родину Ёситака Ватая вернулся убежденным поклонни-ком четкой логики и мировоззрения Исивары, его харизмати-ческой личности. Они продолжали дружить и после возвра-щения Ватая-старшего в Японию. Ватая даже не раз навещал Исивару в Майдзуру, куда того через несколько лет перевели из Маньчжурии командиром крепости. Приехав из Маньчжу-

617

рии, Ватая тут же представил в штаб скрупулезный отчет о разведении овец в Маньчжоу-го и переработке шерсти, кото-рый получил высокую оценку. Однако 1939 год принес болез-ненное поражение у Номонхана, американцы и англичане ужесточили экономические санкции против Японии, и воен-ное командование все чаще стало бросать взгляды на юг; груп-па, готовившая войну с СССР, сама собой распалась, но ее доклад и содержавшийся в нем вывод, что 'при нынешнем уровне оснащенности войск воевать зимой с Советской армией невозможно', сыграли свою роль в том, что военные действия у Номонхана быстро, уже в начале осени, закончились и не переросли в большую войну. Как только задули осенние вет-ры, 'дайхон'эй'*, всегда дороживший престижем армии, вдруг на удивление легко все бросил, и после дипломатических пе-реговоров Япония уступила монгольским и советским войс-кам часть бесплодной степи Хулунбуир.

В своей статье Нобору Ватая сначала привел этот эпизод, ус-лышанный от покойного дяди, а потом, вооружившись идеями о роли тыла, пустился в геополитические рассуждения о регио-нальной экономике. Но меня куда больше заинтересовало то, что его дядюшка-технократ служил в Генштабе императорской армии и имел непосредственное отношение к Маньчжоу-го и конфликту у Номонхана. После войны он попал под чистку, организованную оккупационными властями во главе с Макар-туром**, лишился права занимать государственные должности и на какое-то время уединился у себя на родине, в Ниигате. Но когда указ о чистках был отменен, Ёситака Ватая уговорили за-няться политикой. Он дважды избирался в парламент, в палату советников, а потом, сменив специализацию, стал депутатом в палате представителей. На стене в его офисе висел свиток с кал-лиграфическим экзерсисом Кандзи Исивары. Каким он был

* Высший военный совет, созывавшийся в тот период истории Японии во время ведения страной военных действий. Находился в прямом подчи-нении императору. Его членами были высшие командиры армии и флота.

** Дуглас Макартур (1880-1964) - американский генерал, с 1945 г. коман-дующий оккупационными войсками в Японии.

618

депутатом и чего добился в политике - сказать трудно. Зани-мал пост в правительстве, наверняка пользовался большим вли-янием у себя на родине, но политическим лидером националь-ного масштаба не стал. И вот теперь весь его политический капитал достался племяннику - Нобору Ватая.

Я закрыл папку с досье, убрал в ящик стола и, заложив руки за голову, рассеянно поглядел из окна на ворота. Скоро они от-ворятся, и появится 'мерседес' Корицы с очередным 'клиен-том'. Я был связан с этими людьми отметиной на щеке. Она же соединяла меня с дедом Корицы (отцом Мускатного Оре-ха). Деда Корицы с лейтенантом Мамия связывал Синьцзин, а Мамия с прорицателем Хондой - спецзадание на маньчжуро-монгольской границе. С Хондой мы с Кумико познакоми-лись через семейство Нобору Ватая. С лейтенантом Мамия меня объединяли колодцы, его - в Монголии, мой - в саду 'резиденции'. Когда-то здесь жил офицер, командовавший японскими войсками в Китае. Получился какой-то замкну-тый круг, в центре которого - довоенная Маньчжурия, Ки-тай, конфликт у Номонхана в 39-м. Как нас с Кумико угораз-дило оказаться в этой цепочке связанных между собой исто-рических событий? Непонятно. Ведь все они произошли за-долго да нашего рождения.

Я сел за стол Корицы, положил руки на клавиатуру. Паль-цы еще помнили разговор с Кумико. Наверняка Нобору Ватая известно, о чем мы говорили, и он пытался что-то узнать из наших слов. Не по доброте же душевной он организовал этот разговор. Очень может быть, что его люди, подключившись к компьютеру Корицы, хотели взломать его и выведать наши секреты. Но это меня мало беспокоило. Глубины, скрытые в этом компьютере, есть глубины души самого Корицы, а им не дано знать неизмеримость этих глубин.

Я позвонил в офис Усикавы. Он был на месте и сразу взял трубку.

619

- Это вы, Окада-сан? Как хорошо, что застали меня. Я толь-ко-только из командировки. Десять минут как вошел. Ехал из Ханэды* на такси, в такую здоровенную пробку попал, време-ни совсем нету, я забежал только бумаги забрать и сразу даль-ше. Такси даже не отпускал. Удачно позвонили. Как знали. Как зазвонил телефон, я подумал: 'Кто это такой везучий?' Так зачем вам понадобился мелкий, ничтожный Усикава?

- Нельзя ли сегодня вечером переговорить по компьютеру с Нобору Ватая? - спросил я.

- С сэнсзем? - понизив голос, осторожно уточнил Усикава.

- Да.

- Не по телефону, а через компьютер? Как с Кумико-сан?

- Именно, - сказал я. - Так будет проще обоим. Думаю, он не откажется.

- Вы уверены?

- Не уверен. Просто мне так кажется.

- Так кажется, - тихо повторил за мной Усикава. - Изви-ните за нескромный вопрос, Окада-сан. Вам часто так 'кажет-ся'?

- Что-что? - проговорил я каким-то чужим голосом.

Усикава не отвечал, думал, будто что-то быстро высчиты-вая в уме. Хороший признак. Заставить Землю вращаться в другую сторону- задачка, конечно, посложнее, но и этого типа заткнуть хоть на минуту тоже не просто.

- Ау-у? Усикава-сан? Вы здесь? - позвал я.

- Здесь. Конечно, здесь, а где же, - тут же отозвался Уси-кава. - Как солдат на часах. С поста ни на шаг. Дождь, снег... все равно. Стою, казну охраняю. - Он опять заговорил в своей обычной манере. - Я все понял. Будь по-вашему. Попробую как-нибудь надавить на сэнсэя. Но сегодня вечером точно не получится. Как насчет завтра? Завтра все организуем, лыси-ной клянусь. В десять вечера положу перед компьютером дза-бутон**, усажу сэнсэя. Подходит?

- Завтра так завтра, - сказал я, немного помолчав.

* Один из двух крупных токийских аэропортов.

** Плоская подушка для сидения на полу.

620

- Доверьте это дело хитрецу Усикаве. Я - мастер на все руки, сделаю все как надо. Хотя попробовали бы вы сами убе-дить сэнсэя что-нибудь сделать, когда он не хочет! Не поду-майте только, что жалуюсь, Окада-сан. Но это так же трудно, как остановить поезд 'синкансэн' на станции, где остановки нет. Что ни говори, а он ужас какой занятой. На телевидении записывается, все время что-то сочиняет, интервью дает, материалы разные собирает, с избирателями встречается, на за-седаниях в парламенте заседает, все время с кем-нибудь обе-дает или ужинает. Работает так, что вздохнуть некогда. Каждый день переезды, переодевания. Столько шума! Дел больше, чем у какого-нибудь министра. Вы что же думаете? Я скажу: 'Сэн-сэй! Завтра в десять вечера телефон зазвонит. Посидите у ком-пьютера, подождите'. А он мне в ответ: 'Неужели, Усикавакун? Вот здорово! Хорошо. Попью чайку, подожду'. Нет, так не получится.

- Он не откажется, - повторил я.

- Вам просто так кажется?

- Да.

- Отлично! Замечательно! Спасибо за моральную поддер-жку, - судя по голосу, Усикава был в прекрасном расположе-нии духа. - Значит, решено. До завтра, до двадцати двух ноль-ноль. Пароль не забудьте. Извините, мне надо бежать. Такси ждет. Прошу прощенья. Времени правда ни минутки нет.

Телефон умолк. Я положил трубку и снова коснулся паль-цами клавиатуры. Попробовал представить, что там - за тем-ным экраном монитора, у того компьютера. Хотелось еще раз поговорить с Кумико, но перед этим во что бы то ни стало надо пообщаться с глазу на глаз с Нобору Ватая. Прорица-тельница Мальта Кано, пропавшая неизвестно куда, напроро-чила, что нам с ним не жить друг без друга. Вообще-то до сих пор ничего плохого она мне не предсказывала. Хотя многое из того, что говорила Мальта, уже было не вспомнить. Почему-то мне казалось, что она осталась в далеком прошлом.

25. С желтого на красный Длинная рука из невидимой дали

На следующее утро, в девять, Корица приехал в 'резиденцию' не один. Рядом в машине сидела мать. Последний раз Мус-катный Орех показывалась здесь больше месяца назад - тоже явилась с сыном без предупреждения. Мы позавтракали, по-говорили с час о каких-то пустяках, и она уехала.

Сняв куртку, Корица поставил кассету с Большим концер-том Гайдна (он слушал его третий день подряд), приготовил на кухне чай и поджарил тосты для матери, которая еще не завтракала. Тосты у него получались отменные - хоть на выс-тавку. Пока он, как обычно, наводил порядок на кухне, мы с Мускатным Орехом пили чай за маленьким столиком. Она съела всего один тост, тонко намазанный маслом. Утро было промозглое, шел снег с дождем. Мы почти не разговаривали, едва обмениваясь репликами о погоде. Хотя по ее лицу и тому, как она говорила, я видел, что ей хочется мне что-то сказать. Отламывая от тоста кусочки размером с почтовую марку, Мус-катный Орех не спеша отправляла их в рот. Мы то и дело по-глядывали за окно, на дождь. Казалось, и она, и я давным-давно с ним знакомы.

622

Когда Корица закончил свои дела на кухне и принялся за уборку комнат, Мускатный Орех повела меня в 'примероч-ную'. Она была устроена точь-в-точь, как в офисе на Акасаке, - такая же по размеру, по форме. Двойные шторы на ок-нах, из-за которых даже днем в комнате стоял полумрак. Корица открывал их только на десять минут, пока убирался в 'примерочной'. Кожаный диван, стеклянная ваза с цветами на столе, высокий торшер. Посередине - широкий рабочий стол, на котором разложены ножницы, разные лоскуты, дере-вянный ящичек с нитками и иголками, карандаши, альбом (несколько страниц в нем даже были заполнены эскизами), какие-то специальные штуковины, названия и назначения которых я не знал. На стене висело большое, в рост человека, зеркало, один из углов 'примерочной' отгорожен ширмой, за которой можно переодеваться. Посетительниц 'резиденции' приводили именно в эту комнату.

Трудно сказать, зачем Мускатному Ореху и Корице понадо-билось устраивать точную копию 'примерочной', что на Акасаке. В этом доме в такой маскировке нужды не было. Не ина-че, они (да и клиенты тоже) так привыкли к той 'примерочной', что ничего другого для украшения и обстановки комнаты при-думать не сумели. А может, им такой дизайн - под 'примероч-ную' - по вкусу пришелся. Мне лично комната нравилась. Настоящая 'примерочная'. В окружении разного портновско-го инвентаря я чувствовал себя на удивление спокойно. Инте-рьер слегка сюрреалистический, но не противоестественный.

Мускатный Орех усадила меня на кожаный диван и присе-ла рядом.

- Ну, как ты себя чувствуешь?

- Нормально, - ответил я.

На ней был изумрудно-зеленый костюм. Короткая юбка, большие шестигранные пуговицы на жакете застегнуты под самое горло на манер кителя, который носил Неру, наклад-ные плечики размером с небольшую сковороду. Мне сразу вспомнился один давнишний фантастический фильм, изоб-ражавший ближайшее будущее. В нем почти все женщины в футуристическом городе щеголяли в похожих нарядах. В ушах

623

у Мускатного Ореха красовались огромные пластмассовые клипсы такого же цвета, что и костюм, - какой-то особо яр-кой зелени, словно намешанной из нескольких красок специ-ально в тон костюму. Впрочем, могло быть и наоборот: кос-тюм сшили специально под клипсы. Бывает ведь иногда, что нишу в стене устраивают так, чтобы в нее как раз поместился холодильник. Что ж, может, так и надо, подумал я. Несмотря на дождь, Мускатный Орех была в очках - конечно же, с зе-леными стеклами. Чулки тоже были зеленые. Похоже, сам день сегодня выдался зеленым.

Привычными мягкими движениями Мускатный Орех дос-тала из сумочки сигареты и, чуть скривив губы, прикурила от зажигалки. По крайней мере хоть зажигалка оказалась не зе-леной - это была ее любимая плоская золотая вещица, с виду очень дорогая, которая замечательно подходила к зеленому. Мускатный Орех положила одну ногу в плотно облегающем зеленом чулке на другую, бросила критический взгляд на свои колени и, одернув юбку, тут же перевела глаза на меня.

- Неплохо, - повторил я. - Всё так же. Она кивнула:

- Не устал? Может, отдохнуть хочешь?

- Да нет. Привык уже. Сейчас куда легче, чем раньше.

Мускатный Орех помолчала. Дым ее сигареты вертикально поднимался к потолку, напоминая веревку, которую индийс-кий факир своими заклинаниями заставляет тянуться вверх, и вытягивался в вентиляционное отверстие. Бесшумнее и мощ-нее установленного там вентилятора в мире, наверное, не было.

- А у вас как дела? - поинтересовался я.

- У меня?

- Не устали?

- Что, похоже? - Мускатный Орех посмотрела на меня. Она действительно показалась мне уставшей, когда вошла. В ответ на мои слова слабо вздохнула.

- В журнале, который сегодня утром принесли, опять про нас написано. Из серии 'Тайна дома с повешенными'. Как тебе заголовок? Фильм ужасов, право слово.

- Уже вторая статья? - спросил я.

624

- Точно, вторая, - сказала Мускатный Орех. - Хотя не так давно еще один журнал писал на ту же тему. К счастью, связи между ними никто не заметил. Во всяком случае, пока.

- Ну и как? Что-нибудь новенькое? О нас?

Она потянулась к пепельнице, аккуратно потушила сигаре-ту и слегка покачала головой. Зеленые клипсы едва качнулись, словно крылышки бабочки ранней весной.

- Ничего особенного, - ответила она и после короткой пау-зы продолжала: - Кто мы, чем занимаемся - пока никто не зна-ет. Я оставлю журнал, прочтешь потом, если интересно. Кстати, хотела тебя спросить... тут мне шепнули, что у тебя есть шурин, известный политик, из недавно выдвинувшихся. Правда?

- Правда. К сожалению. Старший брат жены.

- Той, что пропала? - уточнила Мускатный Орех.

- Той самой.

- Он в курсе, что ты здесь делаешь?

- Знает, что я каждый день сюда прихожу. Знает, что я что-то здесь делаю. У него есть человек, который меня выслежи-вал. Мне кажется, он очень переживает из-за того, что я здесь. Но больше ничего он пока знать не должен.

Мускатный Орех задумалась, потом подняла глаза и спро-сила:

- Вижу, ты не больно жалуешь своего шурина?

- Что правда, то правда.

- Он тебя тоже, наверное, недолюбливает?

- Это слабо сказано.

- И ты говоришь, он переживает из-за того, что ты дела-ешь здесь? Почему?

- Это же для него скандал - если окажется, что его род-ственник замешан в каком-нибудь сомнительном деле. Ведь он - личность влиятельная, ему положено волноваться из-за таких вещей.

- Он не может специально слить газетчикам информа-цию - я имею в виду то, что ему известно? Как думаешь?

- Бог знает, что у Нобору Ватая на уме. Но давайте рассуж-дать здраво: чего он таким образом добьется? Скорее захочет сохранить это в тайне, не привлекая внимания посторонних.

625

Мускатный Орех долго вертела в пальцах маленькую золо-тую зажигалку. Казалось, в ее руках под порывами ветерка крутится золотая мельница.

- А почему ты раньше ничего не рассказывал нам о своем шурине? - поинтересовалась она.

- Не только вам. Я вообще о нем никому не рассказываю. Между нами с самого начала как-то не заладилось, а теперь почти до ненависти дошло. Я не собирался скрывать его от вас. Просто не думал, что эта тема заслуживает внимания.

Мускатный Орех снова вздохнула, на этот раз глубже.

- Все-таки надо было о нем рассказать.

- Может быть, - согласился я.

- Надеюсь, ты понимаешь: среди наших клиентов есть люди из большой политики и бизнеса. Очень влиятельные люди. Раз-ные знаменитости. Все, что их касается, должно быть строго конфиденциально. Вот почему мы так заботимся об этом. Понимаешь?

Я кивнул.

- Сколько времени и сил Корица потратил на эту сложную систему. Благодаря ей мы можем держать наши дела в тайне. Он все продумал самым тщательным образом: лабиринт из подставных фирм, запутанная двойная, даже тройная бухгал-терия, анонимный паркинг в отеле на Акасаке, безупречная работа с клиентурой, контроль за доходами и расходами, уст-ройство этой 'резиденции'... ведь все здесь он придумал. До сих пор система работала практически безупречно - так, как он рассчитал. Конечно, денег на нее уходит много, но дело не в деньгах. Важно, чтобы женщины, которые сюда приезжают, чувствовали себя спокойно. Они должны быть уверены, что защищены самым надежным образом.

- Ты хочешь сказать, что сейчас эта система под угрозой?

- Да, к сожалению, - сказала Мускатный Орех. Она взяла ящичек, в котором лежали сигареты, достала одну, но долго не зажигала, мяла в пальцах.

- А туг еще у меня объявляется шурин, довольно извест-ный политик, и из-за этого может разразиться настоящий скандал?

626

- Совершенно верно. - Ее губы слегка дрогнули.

- И что обо всем этом думает Корица? - решил поинтере-соваться я.

- Он молчит. Как большая устрица на дне моря. Закрылся в себе, плотно затворил дверь и серьезно о чем-то размышляет.

Мускатный Орех пристально посмотрела на меня и, нако-нец, будто вспомнив о сигарете, закурила и продолжила:

- Я до сих пор часто думаю об этом. Я имею в виду убий-ство мужа. Зачем им понадобилось его убивать? Кто заставил их залить гостиничный номер кровью, вырвать внутренности и унести с собой? У меня это в голове не укладывается. Муж был не из тех, кого убивают таким изощренным способом.

Но смерть мужа - еще не все. Необъяснимые вещи, которые случались в моей жизни до сих пор, - вдруг возникшая страсть придумывать новые фасоны и желание стать дизайнером, кото-рое так же внезапно угасло; то, что Корица лишился речи, а меня затянуло в такие странные события - все это похоже на чей-то замысел, запрограммированный заранее, спланирован-ный во всех деталях с одной целью. Чтобы я оказалась здесь. Никак не могу избавиться от этой мысли. Такое ощущение, буд-то мною руководит невероятно длинная рука, она тянется ко мне из неведомой дали, а жизнь моя - лишь подходящий тран-зитный маршрут, которым следуют все эти события.

Из соседней комнаты доносился едва слышный шум - Ко-рица пылесосил пол. Как всегда, он выполнял свою работу тщательно и методично.

- У тебя никогда не было такого чувства? - обратилась ко мне Мускатный Орех.

- Я не считаю, что меня куда-то затянуло. Я здесь, потому что мне надо быть здесь.

- Чтобы дунуть в волшебную флейту и разыскать Кумико?

- Да.

- Тебе есть что искать. - Она не спеша сменила позу. Те-перь ее ноги, затянутые в зеленые чулки, лежали по-друго-му. - И все имеет свою цену.

Я слушал ее молча.

В конце концов она подвела черту.

627

- Пока клиентов приглашать сюда не будем. Корица так решил. Сначала статьи в журналах, теперь еще твой шурин... Сигнал светофора сменился с желтого на красный. Вчера мы полностью отменили прием, начиная с сегодняшнего дня.

- И сколько продлится это 'пока'?

- Пока Корица не залатает образовавшиеся в системе дыры и мы не убедимся, что кризис миновал. Извини, но мы не можем пренебрегать опасностью, какой бы незначительной она ни казалась. Корица будет приезжать сюда как обычно. Но клиентов не будет.

Когда Корица и Мускатный Орех собрались уезжать, дождь, который шел с самого утра, совсем перестал. Сгрудившиеся на парковке в стайку пять воробьев чистили в лужах перыш-ки. 'Мерседес' Корицы уехал, автоматические ворота мед-ленно затворились, а я остался сидеть у окна, глядя поверх ветвей на затянутое облаками зимнее небо. Вспомнились сло-ва Мускатного Ореха о длинной руке, которая тянется из не-ведомой дали. Я представил руку, высунувшуюся из низко висевших над землей темных туч. Ничего себе картинка... На-стоящая книжная иллюстрация - в самый раз для какой-ни-будь зловещей истории.

26. Вредоносная личность Созревший плод

Вечером, без десяти десять, я сидел за компьютером Корицы. Включил его, ввел пароли, по порядку обойдя установленные блокировки, получил доступ к удаленной связи. Подождав десять минут, набрал номер и послал запрос на 'оплаченный вызов'. Через несколько минут на экране загорелось уведом-ление, что на том конце согласны оплатить связь. Теперь мы - Нобору Ватая и я - сидели у мониторов как бы друг против друга. Последний раз я говорил с ним в прошлом году, летом, когда мы вместе с Мальтой Кано встречались в отеле на Синагаве. Разговор тогда шел о Кумико, и мы расстались, пылая взаимной ненавистью. С тех пор не обменялись ни единым словом. В то время он еще не был политиком, а у меня еще не появилась на щеке отметина. Все это, казалось, происходило так давно, словно в прошлой жизни.

Я вошел в режим 'Отправка сообщений' и, выровняв ды-хание, как теннисист перед подачей, положил пальцы на кла-виатуру.

> До меня дошли разговоры, что ты хочешь, чтобы я убрался из "резиденции". Что ты купил бы участок

629

и дом и при этом условии можно было бы поговорить о том, чтобы Кумико вернулась ко мне. Это так?(знак абзаца)

Я нажал 'Ввод', чтобы отправить написанное. Через некоторое время по экрану быстро побежали строч-ки - это был ответ.

> Сразу хочу сказать, чтобы не было недоразумений: вернется к тебе Кумико или нет - не мне решать. Она как-нибудь сама разберется. Поговорив с ней на днях, ты сам должен был в этом убедиться. Я ее в тюрьме не держу. Просто по-родственному предоставил ей место, чтобы она могла успокоиться, временное убежище. Единственное, что в моих силах, - уговорить Кумико и дать шанс вам побеседовать. Это я организовал ваш разговор через компьютер. Это я могу.(знак абзаца)

Я переключился на 'Отправку':

> У меня совершенно однозначное условие. Если Кумико вернется, я согласен: больше в "резиденции" ничего не будет. Но если нет, тогда все останется как есть, надолго. Вот мое условие - одно-единственное.(знак абзаца)

Нобору Ватая отвечал коротко и ясно:

> По-моему, я уже сказал: мы не торгуемся. Не тебе в твоем положении ставить мне условия. Мы обсуждаем возможность, только и всего. Конечно, если ты уберешься из "резиденции", я попробую убедить Кумико, но обещать, что она к тебе вернется, не могу. Она самостоятельный взрослый человек, и заставить ее что-то сделать мне не под силу. Но одно я могу гарантировать абсолютно точно: будешь и дальше там мелькать - Кумико никогда больше не увидишь.(знак абзаца)

Я ответил:

> Послушай. Не надо ничего мне гарантировать. Я все прекрасно понимаю. Ты хочешь, чтобы я

630

расстался с "резиденцией". Очень хочешь. Но Кумико ни в чем убеждать не собираешься. Даже если я и сделаю что-нибудь. Ты ведь с самого начала не думал выпускать ее из своих рук.(знак абзаца)

Ответ последовал незамедлительно:

> Разумеется, ты волен думать что угодно. Твое право. Запретить я не могу.(знак абзаца)

Вот именно. Я волен думать что угодно. Я стал печатать дальше:

> И еще. Я бы не сказал, что мое положение не позволяет мне ставить вообще никаких условий. То, что я здесь делаю, всерьез тебе не дает покоя. Чем же я все-таки занимаюсь? Ты никак до этого не доберешься. Это-то тебя и бесит, наверное.(знак абзаца)

Словно желая подразнить меня, Нобору Ватая надолго за-молчал. Похоже, ему очень хотелось козырнуть своими воз-можностями.

> Мне кажется, ты неправильно понимаешь ситуацию, в которой оказался. Точнее, слишком переоцениваешь себя. Не знаю, чем ты там занимаешься, да и не очень хочу знать. Не в этом дело. У меня такое положение в обществе, что я не имею ни малейшего желания впутываться в какие-то темные делишки. Поэтому я и решил позаботиться о Кумико. Не подходит тебе мое предложение - ладно. Меня это, в общем, не волнует. Дальше между нами ничего не будет, каждый играет за себя. Наш сегодняшний разговор - последний, да и с Кумико, боюсь, ты больше не поговоришь. Значит, так. Если тебе больше нечего добавить, давай закругляться. Мне еще с одним человеком встретиться надо.(знак абзаца)

Нет, разговор еще не окончен.

> Разговор еще не окончен. Я и Кумико уже об этом сказал: постепенно я все ближе подхожу к сути того, что происходит. Что заставило Кумико уйти

631

из дома? Все эти полтора года я не переставал думать об этом. Ты занялся политикой, быстро пошел в гopy, а я сидел в темном тихом уголке и строил догадки. Прослеживал разные возможности, громоздил гипотезы одну на другую. Вообще, я соображаю довольно медленно, но чего-чего, а времени для раздумий у меня было сколько угодно. И вот до чего я додумался. За внезапным исчезновением Кумико стоит что-то серьезное, тайна, мне недоступная. Это совершенно точно. И пока я не доберусь до этой скрытой причины, Кумико ко пне не вернется. Мне кажется, что ключ к разгадке - в твоих цепких руках. Прошлым летом я уже говорил тебе это. Что хорошо знаю, что скрывается под твоей маской. Что я выведу тебя на чистую воду, если захочу. По правде сказать, тогда я блефовал - у меня не было оснований так говорить. Просто хотелось врезать тебе хорошенько. Но я не ошибся. Скоро я докопаюсь до самой сути, разберусь, что у тебя за душоЙ, и ты это чувствуешь. Потому-то тебя и бесит то, что я делаю, ты даже денег не жалеешь - хочешь весь участок купить. Ну что? Разве не так?(знак абзаца)

Теперь заговорил Нобору Ватая. Сцепив пальцы, я следил за бежавшими по экрану монитора строчками.

> Не пойму, о чем ты. Мы как на разных языках говорим. Я уже сказал: ты Кумико опротивел, она нашла другого и в конце концов ушла из дома. Теперь хочет с тобой развестись. Тяжелый случай, но что поделаешь? Бывает. А ты накручиваешь какие-то дурацкие теории, сам запутываешь ситуацию. Но что бы ты ни выдумывал, это пустая трата времени - и для меня, и для тебя. О том, чтобы выкупить у тебя этот участок, и речи быть не может. Как это ни печально, но таких планов у меня больше нет. Знаешь, наверное, -сегодня в одном журнале напечатали вторую статью про вашу "резиденцию". Она начинает привлекать

632

внимание, и сейчас я не могу этим заниматься. По моей информации, скоро твоим делам настанет конец. Ты встречаешься там с сектантами, клиентами, уж не знаю с кем, они что-то от тебя получают и платят за это. Но больше они у вас вряд ли появятся. Это становится опасно. А не будет людей - не будет и денег. Значит, ты не сможешь больше выплачивать ежемесячные взносы в счет погашения долга, и рано или поздно содержать дом и участок станет тебе не под силу. Так что пне остается просто подождать, когда плод созреет и упадет с ветки. Разве не так?(знак абзаца)

Пришла моя очередь задуматься. Отпив воды из стакана, я несколько раз перечитал послание Нобору Ватая и медленно начал писать ответ:

> Ты прав: я действительно не знаю, сколько еще продержусь в этом доме. Но денег еще на несколько месяцев хватит, и за это время я много что смогу сделать. Ты и представить себе не можешь. Я не преувеличиваю. Хочешь пример? Тебе в последнее время кошмары не снятся?(знак абзаца)

Нобору Ватая молчал, и его молчание как магнитное поле притягивало меня к монитору. Чувства обострились до преде-ла, я не сводил глаз с экрана, пытаясь уловить в его глубине хоть какие-то эмоции моего оппонента. Все напрасно.

Наконец, на экране появились новые строчки:

> Ты уж извини, но угрозы на меня не действуют. Прибереги свою многословную бредятину для щедрых клиентов, в блокнот запиши. Как они будут холодным потом обливаться, отсчитывая тебе денежки! Правда, если только они еще заглянут к тебе когда-нибудь. Больше нам разговаривать не о чем. Давай заканчивать. У меня дела - я уже говорил.(знак абзаца)

Последовал мой ответ:

> Погоди немного и послушай хорошенько. Хуже не будет, это точно. Ладно? Я могу избавить тебя

633

от этих снов. Для этого ты и предлагал мне сделку? Так? Что касается меня, то мне вполне достаточно, если Кумико вернется. Вот какую сделку _я_ хочу предложить. Как тебе она? Я для тебя не существую. Ты так хочешь, и это понятно. И никаких сделок со мной заключать не желаешь. Тоже понять можно. Ты волен думать что угодно. Твое право. С этим я ничего поделать не могу. На твой взгляд, я ноль без палочки. Извини, но это не совсем так. Может, ты и в самом деле гораздо сильнее меня. Согласен. Но наступает ночь, приходит время ложиться спать, и тебе обязательно снится сон. Это наверняка, с гарантией. А штука в том, что выбирать сны человек не может. Так? Я вот что хотел спросить: сколько раз за ночь ты пижаму меняешь? Стирать за тобой не успевают, наверное...

Я решил дать рукам отдохнуть, вдохнул и медленно выдох-нул. Потом перечитал написанное. Поискал слова для про-должения. Во мраке, отгороженном от меня экраном монито-ра, как в мешке, кто-то бесшумно копошился. Я ощущал это подспудно, шестым чувством, и компьютер приближал меня к тому, что скрывалось в этих непроницаемых глубинах.

> Теперь я знаю и то, что ты сделал с сестрой -той, которая умерла. Это правда. Ты все время вредил людям, видно, и дальше будешь вредить. Но от своих снов тебе не убежать. Поэтому брось-ка ты все это и верни мне Кумико. Больше мне от тебя ничего не надо. Ну и, конечно, никаких козней против меня. Бесполезно. Потому что я все ближе подбираюсь к тайне, которая скрыта за твоей маской. И ты в глубине души боишься этого. Не обманывай себя, не надо.(знак абзаца)

Я нажал 'Ввод', чтобы отправить сообщение, и почти в тот же миг Нобору Ватая разорвал связь.

27. Треугольные уши Сани с колокольчиками

Домой можно было не спешить. Собираясь утром, я подумал, что могу задержаться, и насыпал Макрели сухого корма поболь-ше, дня на два. 'Может, не очень обрадуется, но хоть голодным не будет'. Тащиться по дорожке домой, лезть через стенку со-всем не хотелось. Да и сказать по правде, я не был уверен, что у меня это получится. Разговор с Нобору Ватая основательно меня вымотал. Тело налилось тяжестью, голова отказывалась как сле-дует работать. Почему я всегда так устаю от него? Захотелось прилечь. Подремлю немного, отдохну, а потом можно и домой. Достав из шкафа одеяло и подушку, я устроился на диване в 'примерочной', потушил свет. Закрыл глаза и, засыпая, ду-мал о Макрели. Мне хотелось уснуть, думая о нем. Хоть кот ко мне вернулся. Ухитрился как-то. Издалека, бог знает откуда. Своего рода благословение, не иначе. Лежа с закрытыми гла-зами, я вспоминал мягкие подушечки на кошачьих лапах, про-хладные треугольные уши, розовый язычок. Воображал, как Макрель мирно спит, свернувшись клубком. Ладонь чувство-вала его тепло, слух ловил спокойное дыхание во сне. Хотя я порядком перенервничал в тот вечер, но уснул довольно быс-тро. Глубоко и без сновидений.

635

Среди ночи я вдруг проснулся. Мне послышалось, что где-то вдалеке зазвенели колокольчики проезжавших саней, на-помнив звуки рождественских мелодий.

Откуда здесь сани с колокольчиками ?

Я сел на диване, пошарил по столику, пытаясь нащупать часы, которые снял с руки перед тем, как улечься. Светящиеся стрелки показывали полвторого. Что-то крепко я заснул - и не думал, что просплю так долго. Я сидел и напряженно прислушивался, но ничего не услышал. Только сердце напоминало о себе отры-вистыми, еле слышными толчками в груди. Показалось, навер-ное. А может, приснилось? На всякий случай я решил осмотреть дом. Натянув брюки, на цыпочках двинулся в кухню. За предела-ми комнаты звон стал отчетливее. Точно - как колокольчики на санях. Звук, похоже, шел из комнаты Корицы. Я постоял немно-го у двери, напрягая слух, потом постучал. Видно, пока я спал, Корица вернулся. На стук, однако, никто не отозвался. Чуть при-открыв дверь, я через щель заглянул в комнату.

В темноте, примерно на уровне пояса, плавал светящийся белый квадрат. Это был включенный монитор, а разбудивший меня звон колокольчиков раздавался из динамика компьюте-ра. (Какой-то новый сигнал, раньше я его не слышал.) Меня вызывал компьютер. Как сомнамбула, я сел напротив излу-чавшего сияние экрана и прочел:

Доступ к программе "Хроники Заводной Птицы" открыт.

Выберите документ (1-1Ь).

Кто-то включил компьютер и открыл доступ к докумен-там - 'Хроникам Заводной Птицы'. Кроме меня, в доме ни-кого быть не должно. Выходит, систему привели в действие извне? Если так, то это мог сделать только Корица.

'Хроники Заводной Птицы?'

Легкий, мелодичный перезвон, напоминавший переливы колокольчиков на скользящих по снегу санях, не смолкал. Утро на Рождество, да и только. Похоже, меня торопили с выбо-ром. Поколебавшись немного, я выбрал 'восьмерку' - про-сто так, без всякой причины. Компьютер тут же затих, и на экране, словно свиток, развернулся выбранный документ.

28. Хроники Заводной Птицы ? 8 (или Опять палачи поневоле)

Ветеринар поднялся, когда еще не было шести, умылся хо-лодной водой, приготовил завтрак. Летом светало рано, и боль-шинство зверей в зоопарке уже проснулись. Из окна, как все-гда, доносились их крики, ветер приносил запахи. Этих зву-ков и запахов ветеринару было достаточно, чтобы, не глядя за окно, точно сказать, какая погода на улице. Так повторялось каждое утро и вошло в привычку. Так он встречал новый день: послушает, вдохнет утренний воздух - и вперед.

Но сегодняшний день - не такой, как всегда. Он не может не быть другим. Сколько звериных голосов смолкло, сколько запахов улетучилось навсегда! Тигры, леопарды, волки, мед-веди: их всех вчера днем ликвидировали - перестреляли - солдаты. Сейчас, после того как ветеринар проспал целую ночь, происшедшее накануне казалось частью виденного дав-ным-давно, нескончаемого, кошмарного сна. Однако все про-изошло на самом деле. Винтовочные выстрелы до сих пор бо-лезненным эхом отдавались в ушах. Нет, это был не сон. Сейчас август 45-го, он в Синьцзине, и прорвавшиеся через границу советские танковые колонны с каждым часом все бли-же подходят к городу. Это почти такая же реальность, как умы-вальник или зубная щетка, которые всегда на глазах.

637

Затрубил слон, и ветеринар вздохнул с облегчением. Ах да! - слоны как-то уцелели. К счастью, командовавший солдатами молодой лейтенант оказался нормальным парнем и под свою ответственность хотя бы слонов вычеркнул из списка на лик-видацию, думал он, пока умывался. В Маньчжурии ему дове-лось встречать немало твердолобых фанатичных молодых офи-церов, и они всегда ставили его в тупик. В большинстве это были деревенские ребята, юность которых пришлась на 30-е годы, время депрессии, - пережившие нищету, с головой, за-битой дремучим национализмом. Готовые выполнить любой приказ начальства без всяких сомнений. Прикажи им от име-ни императора прорыть туннель до Бразилии - тут же схватят лопаты и примутся копать. 'Святая простота', - скажут неко-торые, но ветеринар назвал бы это другим словом. А пристре-лить из винтовки парочку слонов куда легче, чем в Бразилию туннель копать. Сыну врача, выросшему в городе и получивше-му образование в относительно либеральные 20-е годы, понять этих людей невозможно. Однако лейтенант, которого постави-ли во главе расстрельной команды, несмотря на просторечный говорок, по сравнению с другими офицерами его возраста ка-зался более нормальным, образованным и разумным. Ветери-нар понял это по разговору и по тому, как тот держал себя.

'Слонов, в любом случае, убивать не стали - уже за это надо спасибо сказать', - подумал ветеринар. Да и у солдат, должно быть, с души камень упал. А вот рабочие-китайцы, очень даже может быть, и пожалели - сколько мяса и слоновой кости досталось бы им, если бы слонов все-таки прикончили.

Ветеринар вскипятил воду в чайнике, распарил лицо горя-чим полотенцем и побрился. Потом в одиночестве позавтра-кал: выпил чай и съел тост с маслом. Нельзя сказать, что с про-довольствием в Маньчжурии проблем не было, хотя пока продуктов более-менее хватало, к счастью для ветеринара и его подопечных в зоопарке. Сокращение рациона животным, есте-ственно, не нравилось, однако по сравнению с зоопарками в самой Японии, где продовольствие подходило к концу, у них ситуация была значительно лучше. Что будет дальше - никому не известно, но пока и люди, и звери от голода не страдали.

638

Он подумал о жене и дочери. По расписанию, их поезд дол-жен подходить к Пусану. Там жил его двоюродный брат, слу-живший на железной дороге, и в ожидании транспорта, кото-рый доставит их в Японию, они поживут у него. Проснувшись и не увидев их рядом, ветеринар почувствовал, как пусто ста-ло вокруг, какая тоска без их веселых голосов на кухне, когда они готовят завтрак. Дом заполнила пустота. Это был уже дру-гой дом, не тот, который он любил, частью которого считал себя. И в то же время он испытывал какую-то странную ра-дость оттого, что его оставили в этой казенной квартире одно-го. Теперь он мог в полной мере ощутить на себе непоколеби-мую силу того, что называется судьбой.

Судьба - недуг, которым наделила ветеринара его карма. В самом раннем детстве он непостижимым образом открыл для себя, что его жизнью управляет неведомая внешняя сила. Мо-жет быть, все дело в родимом пятне, в бросающейся в глаза синей отметине на его правой щеке. Ребенком он жутко нена-видел это клеймо, отличавшее его от других. Когда приятели насмехались, а незнакомые люди пялились на пятно, ему хо-телось умереть. Если бы только можно было срезать ножом этот кусок плоти! Но время шло, он взрослел и постепенно стал относиться к родимому пятну спокойно - как к частице самого себя, избавиться от которой нельзя. Возможно, из это-го и выросла его покорность судьбе.

Обычно судьба была тиха и монотонна, она окрашивала негромкими тонами лишь самые края полотна, на котором рисовалась картина его жизни, и редко напоминала о своем существовании. Но всякий раз, когда по неведомому стече-нию обстоятельств (как это получалось, он не мог понять; най-ти здесь какую-нибудь закономерность было практически не-возможно) эта сила нарастала, его охватывало полное, почти парализующее смирение. В такие моменты ничего не остава-лось, как все бросить и довериться подхватившему его тече-нию. Он знал по опыту: что бы ни делал, что бы ни думал - изменить все равно ничего невозможно. Судьба требовала сво-его и не успокаивалась, пока не получала того, что ей положе-но. Он был убежден в этом.

639

Не сказать, чтобы он был пассивным или что ему не хвата-ло жизненных сил. Скорее наоборот: натура решительная, он привык добиваться своего, раз что-то решил. Замечательный ветврач, с увлечением учивший других своей профессии. Мо-жет, ему не хватало творческой искры, но в школе он учился превосходно и считался в классе лидером. Был на первых ро-лях и на работе, молодежь его уважала. Слово 'фаталист' в общепринятом смысле к нему не подходило, и все же за всю жизнь, с самого рождения, он ни разу не мог уверенно ска-зать: 'Это я сам, я и только я так решил'. Ему всегда казалось, что это судьба заставляла его принимать те или иные решения. Стоило только подумать: 'Как здорово я это решил!' - как че-рез некоторое время приходила мысль, что на самом-то деле все заранее решила какая-то посторонняя сила, ловко маски-ровавшаяся под его 'собственную волю'. Получается самая обыкновенная приманка, нужная для того, чтобы приручить его, сделать послушным. Самостоятельно он принимал решения только по пустякам, которые, если подумать, в общем-то ника-кого решения не требовали. Он сравнивал себя с номинальным правителем, который, подчиняясь воле регента, прибравшего к рукам реальную власть, лишь прикладывал, когда нужно, госу-дарственную печать. Что-то вроде императора Маньчжоу-го.

Ветеринар очень любил жену и дочь, считал их самым глав-ным своим богатством. Любовь к дочери граничила у него с одержимостью. За них он, не раздумывая, отдал бы жизнь. Доктор много раз представлял, как жертвует собой. Какой бы сладкой была эта смерть! И в то же время, возвращаясь домой с работы и видя жену и дочь, он думал иногда: 'В конце кон-цов, они же сами по себе. Меня с ними ничто не связывает. Они существуют где-то далеко-далеко от меня, и на самом деле я ничего о них не знаю'. Но несмотря на такие мысли, ветери-нар обожал их, отдаваясь этому чувству целиком, без малей-шего сомнения. В этом для него заключался великий парадокс, неразрешимое, как он чувствовал, внутреннее противоречие, гигантская западня, которую устроила ему жизнь.

Теперь он остался один в этом доме при зоопарке, и мир, которому он принадлежал, стал намного проще и понятнее.

640

Оставалось заботиться только о животных. Жена и дочь уеха-ли, и сейчас о них можно не думать. Ничто не могло поме-шать ветеринару остаться наедине со своей судьбой.

В августе 45-го город Синьцзин оказался во власти судьбы, ощутил на себе ее чудовищную силу. Именно судьбе - не Квантунской и не Советской армиям, не коммунистам и не Гоминьдану - принадлежала теперь самая главная роль, и дальше она будет значить еще больше. Это видно каждому. Отдельная личность не имеет почти никакого значения. Имен-но судьба похоронила накануне тигров, леопардов, волков и уберегла слонов. Кого она еще похоронит, кого сбережет? На этот вопрос никто не мог ответить.

Ветеринар вышел из дома, чтобы позаботиться об утренней кормежке. Он боялся, что на работу уже никто не выйдет, но как выяснилось, напрасно - в конторе его дожидались двое мальчишек китайцев. Раньше ему не приходилось их видеть. Лет тринадцати-четырнадцати, смуглые, худые, с бегающими, как у зверьков, глазами.

- Нам сказали прийти и помочь вам, - заявили мальчишки.

Ветеринар кивнул и спросил, как их зовут, но ответа не по-лучил. На лицах мальчишек не дрогнул ни один нерв - каза-лось, что они глухие. Ясно, что ребят послали китайцы, рабо-тавшие здесь до вчерашнего дня. Решив позаботиться о будущем, они порвали все связи с японцами, рассудив, одна-ко, что детям за это ничего не будет. С их стороны это был акт дружеского расположения. Рабочие понимали, что доктору не под силу одному ухаживать за животными.

Он дал мальчишкам по два печенья, и они вместе приня-лись кормить зверей. На запряженной мулом тележке они пе-редвигались от клетки к клетке, давая каждому животному его корм и меняя воду. Об уборке клеток речи не было. Макси-мум, что они могли сделать, - смыть из шланга экскременты. В конце концов зоопарк был закрыт, и неприятный запах вряд ли кого беспокоил.

Выяснилось, что из-за отсутствия тигров, леопардов, медве-

641

дей и волков работы значительно поубавилось. Ухаживать за крупными хищниками было очень тяжело, да и опасно. Доктор с тяжелым сердцем проходил мимо опустевших клеток и в то же время в глубине души не мог не чувствовать облегчения.

Они начали в восемь и закончили в одиннадцатом часу. Тяжелая физическая нагрузка порядком утомила ветеринара. Мальчишки тут же исчезли, не сказав ни слова, а он пошел обратно в контору, чтобы доложить директору зоопарка об окончании утренних работ.

Незадолго до полудня в зоопарк явился вчерашний лейтенант в сопровождении той же восьмерки солдат. Они пришли в полной амуниции, бряцая металлом, и этот звук было слыш-но издалека. Гимнастерки опять потемнели от пота. На дере-вьях, как и вчера, изо всех сил надрывались цикады. Но на этот раз солдаты пришли не убивать. Лейтенант козырнул ди-ректору и спросил:

- Как у вас обстоят дела с повозками и тягловой силой? Директор ответил, что в зоопарке остались только мул и тележка.

- Две недели назад мы сдали наш грузовик и двух лоша-дей, - сказал он.

Лейтенант кивнул в ответ и объявил, что по приказу коман-дования Квантунской армии и мул, и тележка подлежат не-медленной реквизиции.

- Подождите! - вмешался ветеринар. - На этом муле и тележке мы два раза в день развозим животным корм. Все ра-ботники разбежались. Без мула и тележки звери с голоду око-леют. Они и так еле ноги волочат.

- Сейчас всем очень тяжело, - сказал лейтенант. Глаза у него были красные, лицо заросло щетиной. - Самое главное - отстоять столицу. Животных можете выпустить, если нужно. С опасными хищниками мы уже разобрались, а остальные ничего никому не сделают, даже если очутятся на воле. Это приказ военного времени. Дальше вы должны действовать по обстоятельствам.

642

Больше не распространяясь на эту тему, лейтенант и солда-ты забрали мула и тележку. Когда они ушли, ветврач и дирек-тор посмотрели друг на друга. Директор отхлебнул чаю, пока-чал головой и ничего не сказал.

Часа через четыре солдаты вернулись, ведя запряженного в тележку мула. На тележке был какой-то груз, затянутый ис-пачканным армейским брезентом. От жары и тяжелой покла-жи мул дышал как загнанный, его шкура блестела от пота. Восемь солдат со штыками наголо вели четырех китайцев - молодых, лет по двадцать, одетых в бейсбольную форму. Руки у них были связаны за спиной. Судя по иссиня-черным кро-воподтекам на лицах, их жестоко били. У одного правый глаз так заплыл, что его почти не было видно, у другого сочившая-ся из разбитых губ кровь бурыми пятнами засохла на груди. Никаких надписей спереди на форме не было, остались толь-ко следы от оторванных лоскутков с именами. У каждого из четверки на спине нашит номер: один, четыре, семь и девять. Ветеринар представить не мог, как китайцы в такой критичес-кий момент оказались в бейсбольной форме и почему солдаты их так избили и привели в зоопарк. Картина словно из друго-го мира - плод творчества душевнобольного художника.

Лейтенант попросил у директора зоопарка одолжить на вре-мя кирки и лопаты. Офицер казался еще более бледным и из-мученным, чем в прошлый раз. Ветеринар отвел маленький отряд в сарай за конторой, где хранились инструменты. Лей-тенант выбрал две лопаты и две кирки и вручил их солдатам. Потом сказал, чтобы доктор следовал за ним и, оставив своих людей, направился к зарослям кустарника в стороне от доро-ги. Ветеринар двинулся следом. Из-под ног лейтенанта со стре-котом выпрыгивали большущие кузнечики. Воздух был напи-тан ароматами летних трав. Время от времени к оглушающему пиликанью цикад издалека присоединяли свой трубный рев слоны, будто желая предупредить кого-то.

Не говоря ни слова, лейтенант шагал меж деревьев, пока не вышел на открытое место. В свое время здесь собирались по-

643

строить площадку молодняка, где дети могли бы играть со зве-рушками. Однако положение на фронтах ухудшалось, нача-лись перебои со стройматериалами, и этот план отложили на неопределенный срок. Лейтенант и ветеринар стояли на очи-щенной от деревьев круглой площадке, на голой, вытоптан-ной земле, и солнце, словно выбрав в лесу именно этот учас-ток, высвечивало только его, как направленный на сцену прожектор. Остановившись в самом центре круга, лейтенант огляделся по сторонам и ковырнул землю каблуком армейс-кого ботинка.

- Мы побудем у вас в зоопарке какое-то время, - прого-ворил он, наклонившись и захватив пригоршню земли.

Ветеринар молча кивнул в ответ. 'Непонятно, что они тут делать собираются', - подумал он, но спрашивать не стал. Военным лучше вопросов не задавать. Этому правилу он научился здесь, в Синьцзине, на собственном опыте. Вопросы их толь-ко раздражают, а нормального ответа все равно не получишь.

- Для начала выроем здесь большую яму, - сказал лейте-нант, как будто про себя. Выпрямившись, достал из нагрудно-го кармана пачку сигарет, взял одну, другую предложил док-тору. Они прикурили от одной спички и стали сосредоточенно курить, чтобы чем-то заполнить наступившую паузу. Лейте-нант снова ковырнул ботинком землю, начертил каблуком какую-то фигуру и стер.

- Вы откуда родом? - наконец спросил он у ветеринара.

- Из Канагавы. Город Офуна, недалеко от моря. Лейтенант кивнул

- А вы где родились? - поинтересовался доктор.

Вместо ответа офицер прищурился и стал наблюдать за под-нимающимся сигаретным дымком. 'Бесполезное дело - во-енным вопросы задавать', - снова подумал ветврач. Сами они вопросы задавать мастера, но очень не любят на них отвечать. Спросишь, который час, - и то, наверное, не скажут.

- Там есть киностудия, - произнес лейтенант. Ветеринар не сразу сообразил, что речь идет об Офуне.

- Да-да. Большая киностудия. Впрочем, я там ни разу не бывал.

644

Лейтенант бросил окурок на землю и наступил на него.

- Хорошо бы домой вернуться. Хотя для этого еще надо море переплыть. А может, мы все здесь останемся. - Он не подни-мал глаза от земли. - Скажите, доктор, вы боитесь смерти?

- Наверное, это зависит от того, как умирать, - подумав, ответил ветеринар.

Подняв голову, лейтенант с интересом взглянул на собе-седника. Похоже, он ждал другого ответа.

- Вы правы. Дело действительно в том, как умирать.

Они снова помолчали. Лейтенант буквально засыпал на ногах от усталости. Здоровенный кузнечик перепорхнул через них, как птичка, и, громко шелестя крыльями, скрылся в гус-той траве поодаль. Офицер взглянул на часы.

- Ну что ж, надо начинать, - пробормотал он, будто обра-щаясь к кому-то, и, обернувшись к ветврачу, добавил: - Я по-просил бы вас пока не уходить. Может, у меня еще какая-ни-будь просьба будет.

Доктор кивнул.

Солдаты привели китайцев на вырубку, развязали веревки, которыми были стянуты их руки. Капрал взял в руки бейс-больную биту (для ветеринара оставалось загадкой, зачем она здесь понадобилась), начертил большой круг и по-японски приказал рыть яму такого диаметра. Взяв кирки и лопаты, четверо китайцев в бейсбольной форме принялись копать. Солдаты тем временем разделились на две четверки, чтобы отдыхать по очереди. Первая тут же растянулась в тени дере-вьев. Видно, у них был страшный недосып - они повалились на траву и тут же захрапели. Те, кто остался бодрствовать, расположились рядом и наблюдали, как продвигается работа у китайцев. Винтовки с примкнутыми штыками держали на-изготовку у пояса. Лейтенант и капрал также, сменяя друг дру-га, дремали под деревьями.

Не прошло и часа, как яма была готова. Метра четыре в диа-метре, глубиной - китайцам по шею. Один из них по-японски попросил напиться. Лейтенант кивком разрешил, и солдат при-нес ведро воды. Китайцы стали жадно пить, передавая друг другу

645

черпак. Вчетвером они выпили почти целое ведро. Форма на них почернела от крови, пота и грязи. Тем временем лейтенант при-казал двум солдатам прикатить тележку. Капрал снял с нее бре-зент, под которым лежали четыре трупа в такой же бейсбольной форме, на вид - тоже китайцы. Похоже, их застрелили, вся одеж-да была в черных кровяных пятнах. Вокруг уже роились мухи. Судя по засохшей крови, они умерли около суток назад.

Лейтенант приказал выкопавшим яму китайцам опустить в нее трупы. Ничего не говоря, с бесстрастным выражением на лицах, они стащили убитых с тележки и спихнули в яму. Тру-пы глухо стукнулись о дно. Ветеринару запомнились номера на их спинах - два, пять, шесть, восемь. После того как ки-тайцы разобрались с мертвыми, солдаты крепко привязали их к росшим поблизости деревьям.

Офицер поднял руку и с мрачным видом посмотрел на часы. Потом перевел глаза на открывавшийся над головой клочок неба, словно надеялся отыскать там что-то. Он походил на станционного смотрителя, ожидавшего безнадежно опаздыва-ющий поезд. Но в действительности ничто не привлекало его взгляд. Лейтенант просто тянул время. Наконец он повернул-ся к капралу и отдал короткий приказ: заколоть штыками тро-их пленных - с номерами один, семь и девять. Тот отобрал тройку солдат и велел каждому встать напротив своей жертвы. У солдат лица были еще бледнее, чем у китайцев, которые так измучились, что уже ни на что не надеялись. Капрал предло-жил им закурить, но китайцы отказались, и он спрятал сига-реты в нагрудный карман.

Лейтенант вместе с доктором стояли чуть в стороне.

- Хочу, чтобы вы тоже посмотрели, - сказал он. - Смерть и такая бывает.

Ветеринар кивнул, не проронив ни слова. 'Это он не мне говорит. Это он себе говорит', - мелькнуло в голове.

Лейтенант принялся спокойно объяснять:

- Легче всего и надежнее их расстрелять, но у нас приказ: беречь патроны. Беречь для русских, и на китайцев ни одного не тратить. А штыком человека заколоть - это проще сказать, чем сделать. Вас учили в армии штыковым приемам?

646

Доктор ответил, что служил ветеринаром в кавалерии и штыковому бою не обучен.

- Чтобы убить наверняка, нужно бить вот сюда - под реб-ра. - Лейтенант ткнул себя пальцем чуть выше живота. - Вон-заете глубоко и проворачиваете штык в кишках. Потом толка-ете штык кверху, чтобы попасть в сердце. Если просто пырнуть, толку не будет. Солдат все время учат этим приемчикам. Ру-копашный и штыковой бой, ночные вылазки - вот гордость императорской армии. А еще это дешевле, чем танки, самоле-ты, пушки. Впрочем, можно тренироваться сколько угодно, но на учениях колешь чучело из соломы, а не живого челове-ка. Ни крови, ни криков, ни вываливающихся кишок. Моим солдатам еще не приходилось никого убивать. Да и мне тоже.

Лейтенант взглянул на капрала и тряхнул головой. Капрал скомандовал, солдаты сначала напряженно застыли, потом, отступив на полшага, выставили вперед штыки, нацелив ору-жие на пленных. Один китаец (? 7) пробормотал что-то на своем языке - наверное, проклятие - и сплюнул. До земли плевок не долетел, бессильно повис у него на груди, на майке.

Раздалась новая команда, и солдаты с силой вонзили шты-ки китайцам под ребра. Дальше, как и говорил офицер, шты-ки в их руках, как на резьбе, провернулись во внутренностях, дернулись вверх. Китайцы закричали, но негромко. Скорее это были не крики, а всхлипы, вместе с которыми, казалось, через невидимые щели из их тел уходил последний вздох. Солдаты выдернули штыки, сделали по шагу назад. Послышалась ко-манда капрала, и они с точностью повторили все снова - удар, поворот штыка, рывок кверху, штык к себе. Ветеринар безу-частно наблюдал за происходящим, поддавшись иллюзии, что у него раздвоение личности. Он вонзал штык в человеческую плоть и в то же время сам получал удар штыком. Одновремен-но ощущал, как штык входит в жертву и как острая сталь раз-рывает его кишки, парализуя тело болью.

Китайцы умирали дольше, чем он мог представить. Их тела, исколотые штыками, с распоротыми внутренностями, поте-рявшие огромное количество крови, еще несколько минут подрагивали в конвульсиях. Капрал перерезал своим штыком

647

веревки, которыми китайцев привязали к деревьям, и вместе с солдатами, не участвовавшими в расправе, отволок рухнувшие на землю тела к яме и столкнул их вниз. Снова донеслись глу-хие удары, но, как показалось доктору, не совсем такие, когда в яму сбрасывали первые трупы. 'Наверное, потому, что кто-то еще жив', - подумал он.

Оставался последний китаец с номером четыре на спине. Трое бледных солдат принялись оттирать перепачканные кро-вью штыки пучками травы, росшей под ногами. Вместе с кро-вью к лезвиям прилипла еще какая-то жидкость странного цвета и кусочки плоти, и чтобы очистить их до блеска, при-шлось извести немало травы.

Ветеринар был озадачен ('Почему они оставили в живых пленного с номером четыре?'), но решил больше ни о чем не спрашивать. Лейтенант достал еще сигарету, закурил и пред-ложил доктору. Тот молча взял ее, сунул в рот, зажег свою спич-ку. Руки не дрожали, но словно онемели - как будто он пы-тался чиркать спичкой, не снимая толстых перчаток.

- Эти парни - из офицерского училища армии Маньчжоу-го, курсанты. Не захотели защищать Синьцзин, вчера ночью убили двух инструкторов-японцев и решили удрать. Их обна-ружили во время ночной облавы, четверых застрелили на мес-те, еще четверых поймали. Только двое ушли - темнота помог-ла. - Лейтенант потер ладонью заросшую щеку. - Бейсболис-тами нарядились. Подумали, что в военной форме их сразу схватят как дезертиров. А может, коммунистов боялись, не хо-тели попасть к ним в руки в форме Маньчжоу-ro. Короче, в казармах, кроме формы бейсбольной команды училища, боль-ше не во что было переодеться. Вот они ее и нацепили, таблич-ки с именами оторвали и пустились в бега. Между прочим, у них очень сильная команда была. Даже ездили играть на Тай-вань, в Корею. А этот, - лейтенант ткнул пальцем в сторону привязанного к дереву китайца, - капитан команды, отбиваю-щий. Думаю, что он-то и был у них заводилой, организовал побег. Уложил наповал битой двух инструкторов. Они знали, что в казармах неспокойно, и решили оружия курсантам не раздавать, ждать до последнего. А про бейсбольные биты за-

648

были. Он им раскроил голову - раз! два! - и оба на том свете. Два хоум-рана подряд! Вот этой самой битой.

Лейтенант попросил у капрала биту и передал ее ветеринару. Тот взял ее обеими руками и поднял на уровень глаз, точно при-мериваясь для удара. Обыкновенная бита, сделана так себе, в общем - грубая работа. Тяжелая, много повидавшая штуковина. Рукоятка почернела от пота. Никогда не скажешь, что совсем недавно этой штукой убили двух человек. Подержав биту в ру-ках, ощутив ее тяжесть, доктор вернул ее лейтенанту, который привычным движением сделал несколько замахов, имитируя удар.

- Вы играете в бейсбол, доктор?

- В детстве часто играл.

- А сейчас?

- Сейчас - нет. - Ветеринар чуть было не спросил: 'А вы, лейтенант?' - но спохватился и промолчал.

- У меня приказ: прикончить его этой же битой, - сухо проговорил офицер, постукивая битой по земле у себя под ногами. - Око за око, зуб за зуб. Только между нами: меня от этого приказа воротит. Ну уложим мы их всех сегодня, а что дальше? Самолетов у нас не осталось, кораблей тоже, самые лучшие части полегли. На Хиросиму сбросили какую-то спе-циальную новую бомбу, и от города вмиг ничего не осталось. Из Маньчжурии нас выпрут со дня на день или всех перебьют, и Китай опять будет китайским. Сколько уже мы китайцев на тот свет отправили, еще несколько трупов ничего не изменят. Но приказ есть приказ. Я солдат и должен подчиняться при-казам. Порешили тигров и леопардов, а сегодня настала оче-редь этих парней. Смотрите хорошенько, доктор. Вот еще как можно умереть. Вы врач, режущие инструменты, кровь, киш-ки, должно быть, вам не в диковинку. Но видели вы, как чело-века убивают бейсбольной битой? Нет, наверное.

Он приказал капралу подвести номер 4, отбивающего, к краю ямы. Ему снова связали руки за спиной, завязали глаза и поста-вили на колени. Китаец был высок и крепок, с мощными рука-ми - у обычного человека ляжка толщиной с его руку. Лейте-нант подозвал молодого солдата и вручил ему биту со словами:

- Убей его этой штукой.

649

Солдат вытянулся перед офицером, козырнул и взял биту, но так и застыл с нею в руках, как парализованный. Похоже, до него не доходило, что это такое - убить китайца битой.

- Тебе в бейсбол играть приходилось? - спросил лейте-нант солдата (того самого, кому потом надсмотрщик раскроит лопатой голову на шахте под Иркутском).

- Никак нет, - громко ответил солдат. И в деревушке на Хоккайдо, где он родился, и в Маньчжурии, в поселке, где вы-рос, была такая бедность, что ни одна семья не могла себе по-зволить такую роскошь, как мячи или биты для бейсбола. В дет-стве он носился по полям, бился на палках с другими мальчиш-ками, воображая себя самураем, ловил стрекоз. В бейсбол не только никогда не играл, но даже ни разу не видел этой игры и биту, естественно, держал в руках в первый раз в жизни.

Лейтенант показал ему правильный хват, объяснил, как надо бить, показал несколько раз.

- Понял? Самое главное - поворот поясницы, - прого-ворил он сквозь зубы. - Когда замахиваешься, отводишь кор-пус назад. Поворачиваешь таз, и корпус идет в ту же сторону. Бита пошла, пошла... вот так, из-за спины. Понимаешь? Не думай все время о замахе, если будут работать только руки, замах слабый получится. Корпусом работай, не руками.

Вряд ли солдат все понял в объяснениях лейтенанта, но все же снял, как было приказано, тяжелую амуницию и стал отра-батывать замах. Все наблюдали за ним, а лейтенант поправлял, водя, когда надо, его руками. Он оказался отличным учителем. И хотя двигался солдат довольно неуклюже, бита в его руках уже со свистом рассекала воздух. Руки у него были крепкие - недаром он с самого детства каждый день работал на ферме.

- Ладно, сойдет, - сказал лейтенант, вытирая пилоткой пот со лба. - Давай, постарайся сразу, одним ударом... Чтоб не мучился.

Ему хотелось сказать: 'У меня тоже нет никакого желания это делать. Человека битой убивать... Как такое в голову могло прий-ти!' Но разве может офицер сказать такое подчиненному?

Солдат подошел сзади к стоявшему на коленях с завязан-ными глазами китайцу и занес биту у него над головой. В этот

650

миг блеснули слепящие лучи заходящего солнца, и от биты на землю упала вытянутая раздутая тень. 'Это невероятно! - мелькнуло в голове ветврача. - Прав лейтенант: я никогда не видел, чтобы человека убивали бейсбольной битой'. Солдат долго держал биту на весу. Доктор заметил, как она дрожит в его руках.

Лейтенант кивком подал сигнал солдату. Тот замахнулся, сделал глубокий вдох и изо всех сил ударил сзади китайца по голове. Удар получился на удивление точным - солдат резко развернулся, и он пришелся позади уха, как раз тем местом биты, где стояло фабричное клеймо. Бита сделала свое дело - послушался тупой хруст раздробленных костей. Китаец даже не вскрикнул. Застыл на мгновение в какой-то странной позе и тяжело повалился вперед. Из уха хлынула кровь. Он лежал, уткнувшись щекой в землю, и не двигался. Лейтенант посмот-рел на часы. Молодой солдат, не выпуская биты из рук, с от-крытым ртом уставился в пространство.

Лейтенант был человек осторожный. Подождав минуту и убе-дившись, что китаец не шевелится, он обратился к ветеринару:

- Не сочтите за труд, доктор. Не могли бы вы проверить, мертв он или нет?

Ветеринар кивнул, подошел к китайцу и, наклонившись, снял повязку с глаз. Они были широко открыты, зрачки смот-рели куда-то вверх, из уха струилась алая кровь. Заглянув в полуоткрытый рот, доктор увидел запавший перекрученный язык. Шея от удара неестественно вывернулась, в ноздрях за-стывали сгустки крови, хлынувшей из носа и расплывшейся по высохшей земле черными пятнами. Большая, особенно ра-сторопная муха уже забралась в ноздрю, видно, собравшись отложить там яйца. На всякий случай врач взял руку китайца и пощупал пульс. Пульса не было - по крайней мере, там, где должен быть, он не прощупывался. Удар биты (первый в жиз-ни молодого солдата) - и дух вон. Такого здоровяка уложил. Взглянув на лейтенанта, ветеринар кивнул - мол, нет вопро-сов, он умер - и хотел было выпрямиться в полный рост, как внезапно почувствовал, что солнце, светившее ему в спину, вспыхнуло еще ярче.

651

В тот самый миг номер 4 вдруг приподнялся, будто стряхи-вая с себя сон, и тут же без малейшего колебания - так пока-залось всем, кто наблюдал эту сцену, - схватил доктора за руку. Все произошло в одно мгновение. Ветеринар ничего не пони-мал: этот человек был мертв, не могло быть никаких сомнений. Однако китаец на последнем выдохе уходившей из него жиз-ни словно стальными тисками сжал кисть доктора и, выпучив глаза с устремленными кверху зрачками, рухнул в яму, увле-кая его за собой. Ветеринар упал на китайца всем своим ве-сом, услышал, как у того хрустнули ребра. Однако и после этого несчастный не отпустил его руку. Все это произошло на гла-зах у солдат, но они были так поражены, что даже не успели пошевелиться. Лейтенант первым пришел в себя. Он спрыг-нул в яму, выхватил из кобуры на поясе пистолет и, приставив его к голове китайца, дважды нажал на курок. Выстрелы сли-лись в один резкий, сухой хлопок, и на месте виска у китайца образовалась большая черная дыра. Жизнь окончательно ос-тавила его, но руку доктора он так и не отпустил. Лейтенант нагнулся и, не выпуская из руки пистолета, принялся один за другим разжимать пальцы убитого. Пока он этим занимался, ветеринар сидел в яме в окружении восьми безмолвных мерт-вых китайцев, одетых в бейсбольную форму. Наверху не умол-кали цикады, в яме их непрерывное пиликание звучало по-особому, совсем иначе.

Как только ветеринару удалось освободиться от железной хватки мертвеца, солдаты вытащили их с лейтенантом из моги-лы. Доктор присел на траву, сделал несколько глубоких вдохов, потом посмотрел на свою руку. На кисти отчетливо краснели пятна, оставленные пятерней убитого. Несмотря на августовс-кий зной, его до костей пробирал жуткий озноб. 'Теперь мне никогда не избавиться от этого холода, - подумал он. - А ведь этот китаец и вправду хотел утащить меня с собой'.

Лейтенант поставил пистолет на предохранитель и осторож-но опустил его в кобуру. Сегодня он впервые выстрелил в че-ловека. 'Не надо думать об этом. Война еще не кончилась, люди и дальше будут умирать. Думать будем потом'. Он вытер потную правую ладонь о штанину и приказал солдатам, кото-

652

рые не участвовали в казни, засыпать яму с убитыми. Над ней уже по-хозяйски роились тучи мух.

А молодой солдат все стоял, вцепившись в биту, и никак не мог разжать ладони. Ни лейтенант, ни капрал не обращали на него внимания. Он как завороженный наблюдал за тем, что происходило у него на глазах, - мертвый китаец неожиданно хватает доктора за руку, они вместе падают в могилу, лейте-нант прыгает туда за ними, чтобы пристрелить китайца, по-том его товарищи берутся за лопаты и забрасывают яму зем-лей. Солдат смотрел на все это невидящим взглядом, только слышал голос Заводной Птицы. Как и вчера днем, из листвы, где она пряталась, доносилось кр-р-р-ри-и-и... кр-р-р-ри-и-и... Как будто кто-то заводил пружину. Он поднял голову и стал прислушиваться, пытаясь разобрать, откуда эти звуки, но птицы не было видно. Его замутило, хотя не так сильно, как вчера. Тошнота засела где-то глубоко в горле.

Солдат слушал, как заводят пружину, и перед ним, словно в калейдоскопе, мелькали отрывочные картины. Мелькали и пропадали... Он увидел их молодого командира-лейтенанта, которого после разоружения японских частей советскими вой-сками передадут китайцам, а те его повесят за сегодняшнюю казнь. Капрал умрет в сибирском лагере от чумы. Его помес-тят в чумной барак и бросят умирать, хотя никакой чумы у него не будет - во всяком случае до того, как он окажется в этом бараке. Он просто упадет в обморок от недоедания. Вете-ринар с родимым пятном на лице погибнет через год. Его, гражданского человека, советские власти арестуют за пособ-ничество военным, отправят в Сибирь, в лагерь и определят вместе с солдатами на принудительные работы на шахту. В глу-бокий шурф прорвется вода, и он захлебнется вместе со мно-гими другими. А он сам... нет, что будет с ним, молодой сол-дат не увидел. Да что там будущее... Почему-то он не видел даже того, что творилось прямо перед ним. Работал только слух. Закрыв глаза, он слушал Заводную Птицу.

И вдруг ему вспомнился океан. Океан, который он видел с палубы судна, когда плыл из Японии в Маньчжурию. Видел в первый и последний раз. Это было восемь лет назад. Он до

653

сих пор помнил, как пахнет напитанный солью морской воз-дух. Ничего прекраснее в своей жизни он не видел. Такой необъятный, глубокий, что представить невозможно. Океан всегда разный - меняет цвет, облик, характер. Все зависит от времени, погоды, места. Океан наполнял его душу глубокой печалью и в то же время исцелял ее, успокаивал. Увидит ли он его еще раз? При этой мысли пальцы разжались, и бита выпа-ла из рук, со стуком ударившись о землю. Выронив биту, сол-дат снова почувствовал приступ тошноты, на этот раз более сильный.

А Заводная Птица не умолкала, хотя никто больше не слы-шал ее криков.

Так заканчивались 'Хроники Заводной Птицы ? 8'.

29. Корица: недостающие звенья

Так заканчивались 'Хроники Заводной Птицы ? 8'.

Я закрыл документ, перешел в меню и выбрал из списка 'Хро-ники Заводной Птицы ? 9'. Мне хотелось знать продолже-ние этой истории. Однако файл не открывался. Вместо него на мониторе появилось следующее сообщение:

Доступ к "Хроникам Заводной Птицы ?9" закрыт.

Rод R24.

Выберите другой документ.

Я выбрал ? 10. Результат оказался тем же:

Доступ к "Хроникам Заводной Птицы ? 10" закрыт.

Код R24.

Выберите другой документ.

С ? 11 получилось то же самое. Понятно, что доступ зак-рыт ко всем документам. Что это за код R24? Похоже, он пол-ностью блокирует доступ к компьютеру. Когда открылись 'Хроники Заводной Птицы ? 8', остальные файлы тоже были доступны, но после того как я открыл к закрыл ? 8, все ходы оказались перекрыты. Или эта программа не дает постоянно-го доступа к документам?

655

Сидя перед компьютером, я размышлял, что бы такое при-думать. Нет, ничего не поделаешь. Это тщательно выверенная система, мир, что родился в голове Корицы и функционирует по его принципам. Мне не знакомы правила игры. Я сдался и выключил компьютер.

Сомневаться не приходилось: автор 'Хроник Заводной Птицы ? 8' - Корица. Он поместил в компьютер шестнадцать исто-рий под общим названием, я по чистой случайности выбрал и прочитал восьмую. Окажись они все такие длинные - если их напечатать, может получиться довольно толстая книжка.

Интересно, что означает ? 8? Судя по названию - 'Хро-ники', - история построена в хронологическом порядке. За ? 7 следует ? 8, потом идет ? 9 и так далее. Логично, хотя, может быть, и не так. Вдруг события в этой истории разворачи-ваются совсем по-другому? В обратном направлении - из на-стоящего в прошлое. А если пойти еще дальше, почему не пред-положить, что есть шестнадцать разных вариантов одной и той же истории, которые рассказываются параллельно. В любом случае ? 8, который я выбрал, - продолжение того, что рань-ше рассказывала мне Мускатный Орех об августе 1945 года и синьцзинском зоопарке, обитателей которого перестреляли солдаты. Тот же зоопарк, куда на следующий день опять при-ходят солдаты, главный герой истории - отец Мускатного Ореха или дед Корицы, безымянный ветеринарный врач.

Трудно сказать, сколь правдива эта история. Может, Кори-ца все придумал - от начала до конца, а может, что-то проис-ходило на самом деле. Мускатный Орех говорила, что после расставания ей об отце ничего не известно. Так что не все в этом рассказе правда. Но вполне возможно, что какие-то под-робности основаны на реальных исторических фактах. Когда все рушилось, всякое могло быть - и расправа над курсанта-ми офицерского училища Маньчжоу-го, и их похороны в яме, и казнь японского офицера, который этим командовал, после войны. Побеги и бунты в армии Маньчжоу-го случались не-редко, да и то, что убитые китайцы переоделись в форму бей-

656

сболистов, тоже могло быть, хотя это довольно странно. Зная о таких вещах, Корица запросто мог придумать всю историю, вставив в нее своего деда.

Но зачем это ему понадобилось? Зачем придумывать рас-сказ? Зачем называть его 'хрониками'? Я сидел на диване в 'примерочной', вертел в руках цветной карандаш и думал.

Может, чтобы ответить на эти вопросы, и не нужно читать все шестнадцать историй? Прочитав всего одну 'хронику' - ? 8, - я пусть и смутно, но представлял, чего мог добиваться Корица. Он очень хотел знать, в чем смысл его существова-ния, и, без сомнения, искал его в прошлом - в событиях, ко-торые происходили до того, как он появился на свет.

Для этого нужно было заполнить несколько пробелов в про-шлом, до которых он никак не мог дотянуться, и в своей исто-рии Корица пытался выдумать эти недостающие звенья. Из историй, которые ему много раз доводилось слышать от мате-ри, появлялись новые; в них он пробовал восстановить образ своего загадочного деда. Ничего не меняя, он перенял у мате-ри стиль ее рассказов. А суть их была в том, что факт может и не быть истиной, а истина не всегда имеет под собой факт. Для Корицы скорее всего было не так уж важно, что в его рас-сказах опиралось на факты, а что нет. Важно не то, что совер-шил его дед, а то, что он мог совершить. Юноша узнавал об этом из собственных историй.

Ключевое слово в них - 'Заводная Птица', а повествова-ние в форме хроник (или в какой-нибудь другой) почти на-верняка доходит до наших дней. Однако 'Заводную Птицу' не Корица придумал. Еще раньше в ресторане на Аояме о ней без всякого умысла упомянула Мускатный Орех. Тогда она еще не знала о моем прозвище - Заводная Птица. А это значит, что по случайному совпадению я каким-то образом оказался связан с их историей.

Хотя полной уверенности у меня не было. Могло случить-ся, что Мускатный Орех каким-то образом узнала о прозви-ще, и эти два слова подсознательно повлияли на ее (вернее, их с сыном) историю, как бы вросли в нее. Может, нет у этой истории определенной, законченной формы и она живет, ви-

657

доизменяясь и разрастаясь, как бывает, когда рассказ переда-ется из уст в уста.

По стечению обстоятельств или какой-то иной причине 'Заводная Птица' в истории Корицы обладала могучей силой. Не все, а лишь особые люди слышали ее голос, который вел их к неминуемой гибели. Воля человека ничего не значит, как и думал всегда ветеринар. Люди - как заводные куклы на сто-ле - не имеют выбора. Повернешь ключик на спине, заведешь пружинку - и они будут двигаться как положено, пойдут куда надо. Почти на всех, кто находился поблизости, когда крича-ла эта птица, наваливались разные несчастья. Кто-то пропал, многие погибли. Просто свалились со стола.

Корица наверняка знал содержание моего разговора с Нобору Ватая. Знал и о чем несколькими днями раньше мы говорили с Кумико. Компьютер был для него открытой книгой. Он по-дождал, когда мы с Нобору Ватая закончим разговаривать, и подсунул мне 'Хроники Заводной Птицы'. Ясное дело, что это не случайно. Корица запустил свой компьютер с совер-шенно очевидной целью и показал мне одну историю, а заод-но намекнул, что у него таких историй - целая куча.

Я прилег на диван и стал смотреть в потолок полутемной 'примерочной'. Глухая, гнетущая ночь обступала со всех сто-рон, тишина давила, больно сжимая грудь. Белый потолок нависал над комнатой, словно толстая ледяная шапка.

У меня и у безымянного ветврача, приходившегося Корице дедом, оказалось на удивление много общего - синяя отме-тина на лице, бейсбольная бита, крик Заводной Птицы. Еще лейтенант в истории Корицы... Он напомнил мне лейтенанта Мамия. Мамия служил в штабе Квантунской армии в Синьцзине в то же самое время. Правда, он никогда никем не ко-мандовал, а был приписан к картографическому отделу; после войны его не повесили (судьба вообще отказала ему в смер-ти) - он только потерял руку на фронте и вернулся в Японию. Но все равно я никак не мог избавиться от ощущения, что казнью китайцев командовал именно лейтенант Мамия. По

658

крайней мере, не было бы ничего удивительного, если б это в самом деле был он.

Потом еще проблема с бейсбольными битами. Корице изве-стно, что в колодце у меня есть бита. Выходит, бита, как и За-водная Птица, перекочевала в его историю, вросла в нее. Пусть так, но все равно с этими битами не все так просто. Парень с чехлом от гитары, набросившийся на меня с битой в подъезде того заброшенного дома... В баре, в Саппоро, он устроил шоу со свечой, принявшись поджаривать на ней ладонь. Потом на-летел со своей битой, ею же сдачи получил и ее лишился.

И еще. Как вышло, что у меня на лице отпечаталось такое же пятно, как у деда Корицы? Неужели я опять вклинился в их историю? След оставил? Может, на самом деле у ветерина-ра никакого пятна и не было. Хотя какая необходимость Мус-катному Ореху сказки про своего отца рассказывать? Ведь она и нашла-то меня в Синдзюку по этому пятну - точно такому, какое было у ее отца. Все переплелось и запуталось, как в сте-реоскопической головоломке, где истина не обязательно факт, а факт не всегда есть истина.

Я поднялся с дивана и снова прошел в комнату Корицы. Сел перед экраном компьютера, поставив локти на стол. Корица был здесь, рядом. Его слова, которые никто не мог слышать, превращались в истории, жили, дышали. В них бились мысль и желание, они росли, излучали тепло. Но экран, безжизнен-ный, как луна, хранил мертвое молчание, пряча словно в ла-биринте слова Корицы. Ни монитор, ни скрывавшийся за ним Корица больше ничего не хотели мне сказать.

30. Разве можно доверять такому дому? (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 6)

'Привет! Как жизнь?

В прошлом письме, в самом конце, я писала, что сказала тебе почти все, что хотела. Вполне достаточно, чтобы напи-сать: "Конец". Помнишь? Но потом подумала немножко и поняла, что надо кое-что добавить. Вот я и вскочила посреди ночи и шуршу с этим письмом за столом, как таракан.

Последние дни - не знаю почему - я часто думаю о Мияваки. Об их несчастной семье. Они жили в том самом доме, который потом опустел, и, сговорившись, покончили с собой, когда кредиторы стали их доставать. Где-то писали, что в жи-вых осталась только старшая дочь, она тоже потом куда-то пропала. Они из головы у меня не выходят, все время вспоми-наю о них - за работой, в столовой, когда музыку в комнате слушаю, книжки читаю. Не то чтобы у меня мания преследо-вания на этой почве развилась. Нет. Но чуть только место в голове освободится (вообще-то у меня там места полно), так сразу эти мысли под корочку лезут, прямо как дым в оконную щель. Уже неделю, а то и две так продолжается.

660

В нашем доме, на дорожке, я жила с самого рождения. Со-седи на той стороне все время были на виду. Мое окно прямо на их дом выходило. Когда я в школу пошла, родители выде-лили мне отдельную комнату, а Мияваки к тому времени уже новый дом построили на своем участке. Мне всегда кто-ни-будь из их семейства на глаза попадался. В хорошую погоду во дворе у них всегда белье сушилось. Две девчонки все время кричали - собаку свою звали. У них немецкая овчарка была. Здоровая такая, черная (только не могу вспомнить, какая у нее была кличка). Когда солнце садилось, в доме зажигали свет - он так тепло и уютно лился из окон. Потом, ближе к ночи, они гасли, одно за другим. Старшая дочь училась на пианино, младшая - на скрипке (первая была старше меня, вторая - младше). Отмечали дни рождения, Рождество, дру-зья приходили толпами, веселились. Кто их дом видел, когда он уже в заброшенную развалину превратился, и представить не может, как там было.

По выходным хозяин за деревьями в саду ухаживал. Боль-шой любитель был с чем-нибудь возиться, времени на это не жалел. То водостоки чистил, то собаку выгуливал, то машину чем-то натирал до блеска. Почему людям нравится такая кани-тель? Хоть убей - не пойму. Как говорится: вольному - воля, да и хорошо, когда в семье есть такой человек. А еще все они любили на лыжах кататься. Каждую зиму привязывали лыжи на крышу - у них такая здоровая машина была - и уезжали куда-то. Обожали кататься (хотя я лично лыжи терпеть не могу).

Короче, со стороны казалось: обыкновенная счастливая се-мья. И не казалось, а так оно и было на самом деле, как ни посмотри - обыкновенная счастливая семья. Знаешь, как бывает? Смотришь на кого-нибудь - вроде все в норме, чело-век как человек. И вдруг подумаешь: ну и дела! Так глаза и вытаращишь. Так вот, у Мияваки ничего такого не было.

Соседи у них за спиной говорили, что ни за какие ковриж-ки на таком жутком месте жить бы не стали. А Мияваки жили, да так тихо-мирно, как на картине в рамочке, без единой пы-линки. Счастливо. Как в сказке: "стали жить-поживать да доб-ро наживать". Во всяком случае, по сравнению с нашей се-

661

мейкой в десять раз счастливее. И дочки их мне нравились, мы иногда встречались на улице. Я всегда думала: были б у меня такие сестры. Казалось, они всегда смеются - все, даже собака. Вот какая семья была.

Мне и в голову не приходило, что наступит время и вдруг - раз! - всему конец. Но так и вышло. Пришел день, и вся се-мья (включая немецкую овчарку) пропала, будто их ветром сдуло. Один дом остался. Какое-то время - неделю, навер-ное, - никто исчезновения Мияваки не замечал. Я обратила внимание, что по вечерам в доме свет не зажигают, но поду-мала: опять, видно, уехали всей семьей. Потом мать узнала от кого-то, что Мияваки вроде бы "скрылись под покровом ночи". Помню, я спрашивала: что это значит - "скрыться под покровом ночи"? Сейчас сказали бы - "сбежали".

"Скрылись" или "сбежали" - невелика разница, но как только Мияваки пропали, их дом сразу изменился, стал ка-ким-то странным. До этого я никогда брошенных домов не видала и не представляла, как они выглядят. Мне казалось, они должны быть жалкие, несчастные, напоминать бездом-ную собаку или сброшенный цикадой панцирь. Но дом Мия-ваки совершенно по-другому выглядел. Совсем не несчастный. Как только хозяев не стало, он сразу принял безразличный вид: мол, знать не знаю ни о каких Мияваки. Или мне так показалось? Прямо неблагодарный глупый пес, да и только. Без хозяев разом превратился в Брошенный Дом Сам По Себе, которому семейное счастье Мияваки -до лампочки. Меня это взбесило. Когда Мияваки в нем жили, всем было хорошо, и дому - тоже. Его чистили, убирали. Да его вообще бы не было, если б Мияваки его не построили. Согласись? Разве можно доверять такому дому?

Ты не хуже меня знаешь, что больше в доме никто не жил, он стоял заброшенный, загаженный птицами. Несколько лет я наблюдала из окна эту картину. Сидела за столом, занима-лась или делала вид, что занимаюсь, и то и дело поглядывала на него. В ясную погоду, в дождь или снег, в сезон тайфунов дом всегда был там, за окном, - достаточно было чуть под-нять глаза - и вот он, пожалуйста. И знаешь, как странно... я

662

глаз не могла от него оторвать. Положишь локти на стол и смотришь полчаса, не отрываясь. А еще совсем недавно там громко смеялись, хлопало на ветру развешанное белоснежное белье, прямо как в рекламе стирального порошка по телику. (Не скажу, чтобы мадам Мияваки была не в себе, но со сдви-гом на почве стирки - это точно: нормальные люди столько не стирают.) И вдруг все куда-то исчезло, сад сорняками за-рос, и об их счастливых днях никто больше не вспоминает. Как странно!

Сразу скажу: я их мало знала. Мы даже почти не разговарива-ли. Встречались на улице - "здрасьте-здрасьте" - и пошли дальше. Но они так долго мелькали у меня перед глазами каж-дый день, что появилось ощущение, будто я - тоже из их сча-стливой жизни. Это как на семейных фотографиях - в уголке обязательно кто-нибудь чужой пристроится. Такое чувство иногда, что вместе с Мияваки часть меня "скрылась под по-кровом ночи" и исчезла. Дикость! Скрыться и исчезнуть с людьми, которых почти не знаешь! Как тебе?

В общем, бредятина. Но это еще не все. Сейчас я тебе такое расскажу!

Мне стало казаться, что я превратилась в Кумико. Что я - твоя жена, Заводная Птица, что я непонятно зачем от тебя сбежала и прячусь в горах, на фабрике, где делают парики. Живу под чужим именем, называюсь Мэй Касахара и прики-дываюсь, что я не Кумико. А ты сидишь на своей верандочке и ждешь, когда я вернусь... Вот что мне мерещится.

Слушай, тебя случайно так не клинит? А у меня, не вру, часто такое бывает. Всю дорогу. Когда особенно прижмет, це-лый день сидишь на работе как в тумане. Хорошо, работа не сложная, поэтому на нее не влияет, но иногда я замечаю, что люди на меня как-то странно смотрят. А может, я вслух чего-нибудь говорю. Привязалась какая-то зараза, и ничего с ней не сделаешь. Этот бред, как месячные, накатывает, время по-

663

дошло - и никуда не денешься. Его не встретишь в дверях и не скажешь: "Извините, я сейчас занята, загляните попозже". Ты не злишься, что я иногда под Кумико кошу? А, Заводная Птица? Я же не нарочно.

Ох, как я устала... Спать охота. Сейчас отрублюсь часика на три-четыре, потом подъем - и снова на работу на целый день. Буду с другими девчонками под какую-нибудь безобидную музыку возиться с париками. Обо мне можешь не беспокоить-ся. У меня все о'кей. Даже когда бред. И тебе того желаю, За-водная Птица. Чтобы Кумико вернулась и вы зажили спокой-но и счастливо, как раньше. Ну ладно, пока'.

31. Опустевший дом Смена лошадей

На следующее утро ни в полдесятого, ни в десять Корица не появился. Что-то небывалое. С тех пор как я начал здесь 'ра-ботать', он не пропустил ни дня. Каждое утро, ровно в девять, открывались ворота и появлялся сверкающий капот 'мерсе-деса'. С приезда Корицы - такого привычного и в то же вре-мя несколько театрального - для меня начинался новый день. Я привык к этому ежедневному распорядку, как люди привы-кают к силе тяжести и атмосферному давлению. В неизменно повторяющемся явлении Корицы было нечто большее, чем механическая пунктуальность, - оно успокаивало, подбадри-вало и согревало. Поэтому утро без Корицы напомнило мне посредственный пейзаж - выписан тщательно, но глазу не за что зацепиться.

Стоять так дальше не имело смысла. Я отошел от окна и вме-сто завтрака очистил и съел яблоко, после чего заглянул в ком-нату Корицы - проверить, нет ли каких-нибудь сообщений на компьютере. Но никто ничего не прислал. Оставалось последо-вать примеру Корицы и под музыку барокко начать убираться в кухне, пылесосить пол, протирать окна. Чтобы убить время, я

665

нарочно делал все медленно и аккуратно. Даже вычистил вы-тяжку на кухне. Но время все равно ползло еле-еле.

К одиннадцати я переделал все дела и, вытянувшись на ди-ване в 'примерочной', отдался вялому течению времени. В чем дело? Почему Корицы до сих пор нет? Да мало ли что может быть. Может, у него машина сломалась или попал в какую-нибудь жуткую пробку. Нет, это невозможно, могу спорить. Машина у Корицы никогда не ломалась, и он всегда выезжает заранее, зная, что может где-нибудь застрять. Даже если и слу-чилось что-то непредвиденное, он должен позвонить. Ведь у него в машине есть телефон. Нет, он не приехал, потому что так решил.

Без чего-то час я позвонил в офис Мускатного Ореха на Акасаке, но никто не отозвался. Попробовал еще раз, еще... бес-полезно. Набрал номер Усикавы и услышал записанный на пленку голос, сообщивший, что телефон отключен. Странно. Всего два дня назад я говорил с ним по этому номеру. Поняв, что дальше звонить бесполезно, вернулся на диван. За пару дней все будто сговорились держаться от меня подальше.

Я снова подошел к окну и посмотрел через неплотно при-крытые занавески. Во двор прилетели две веселые зимние птички, уселись на ветку и принялись вертеть головами, ос-матриваясь, но вдруг, будто разочаровавшись в увиденном, вспорхнули и улетели. Как только они исчезли, все вокруг словно замерло. Такое ощущение, будто дом опустел, освобо-дился от своих обитателей.

После этого я не показывался в 'резиденции' пять дней. По-чему-то сразу расхотелось лезть в колодец. Прав Нобору Ватая: скоро я лишусь своего колодца. Если клиентов больше не будет, максимум, на сколько у меня хватит денег, сколько я смогу здесь продержаться, - это пара месяцев. У меня пере-хватило дыхание. Все в этом доме показалось вдруг чужим и неестественным.

666

Я бродил по окрестностям, обходя 'резиденцию' стороной. К обеду отправлялся в Синдзюку, садился на свою скамейку на площади у западного вестибюля и тупо сидел, убивая вре-мя. Но Мускатный Орех не появлялась. Я отправился в ее офис на Акасаке. Нажал кнопку вызова рядом с лифтом и долго смотрел в глазок видеокамеры, но ответа так и не дождался. Все! Больше можно не трудиться. Мускатный Орех и Корица решили порвать со мной. Ясно, как божий день. Чудная ма-маша и ее чудной сынок сбежали с тонущего корабля, пере-брались в безопасное место. Я не ожидал, что от этого мне будет так тяжело. Как будто меня предали родные.

На пятый день после обеда я оказался в кафе в отеле 'Пасифик' на Синагаве - том самом, где в прошлом году, летом, встречался с Мальтой Кано и Нобору Ватая. Приятных воспо-минаний от той встречи у меня не осталось, да и кафе не нравилось. Но почему-то, без всякой цели и причины, почти бессознательно я сел в Синдзюку на электричку и по линии Яманотэ доехал до станции Синагава. Перейдя по галерее в здание отеля, я занял в кафе столик, у окна. Заказал бутылку пива и решил пообедать, хотя время обеда уже прошло. По-кончив с едой, я рассеянно поглядывал на сновавших туда-сюда по галерее людей: они напоминали длинные цепочки бессмысленных цифр.

Возвращаясь из туалета, я заметил в глубине заполненного посетителями зала красную шляпу. Клеенчатую и точно тако-го же цвета, как та, что всегда носила Мальта Кано. Как на-магниченный, я двинулся к тому столику, но, подойдя ближе, понял, что обознался. Обладательницей шляпы оказалась ино-странка, моложе и крупнее Мальты. Да и шляпа была не из клеенки, а из кожи. Я расплатился по счету и вышел из кафе.

Засунув руки в карманы короткого пальто, я шагал по ули-це. На голове у меня была шерстяная шапочка в тон пальто. Благодаря темным солнечным очкам мое родимое пятно не так бросалось в глаза. Стоял декабрь, в городе царило обыч-ное для этого времени оживление. В торговом центре у стан-

667

ции толпились тепло одетые покупатели. Спокойный зимний день. Улицу заливал яркий свет; мне показалось, что городс-кой шум звучит в ушах резко и отчетливо - не так, как всегда.

Усикаву я увидел, когда стоял на платформе станции Синага-ва в ожидании своей электрички. Он стоял как раз напротив меня - нас разделял железнодорожный путь - и тоже поджи-дал поезд, собираясь ехать по Яманотэ, только в противопо-ложную сторону. На нем, по обыкновению, был совершенно немыслимый наряд, кричащий галстук. Склонив набок лы-сую шишковатую голову, он с увлечением читал какой-то жур-нал. Разглядеть Усикаву в бурлившем на станции людском водовороте удалось потому, что он выделялся на общем фоне. До этого я видел его только у себя на кухне. Встречались мы один на один, и оба раза - поздно вечером. Тогда он мне казался ненастоящим, существом из иного мира. Но, как вы-яснилось, и на улице, средь бела дня, в хаотической толчее Усикава смотрелся так же противоестественно и дико, и его можно было различить в толпе издалека. Его нелепый облик напрочь выпадал из действительности, никак не хотел укла-дываться в окружающий реалистический пейзаж.

Расталкивая толпу, натыкаясь на кого-то, я с криком мет-нулся к лестнице и, сбежав по ней на противоположную плат-форму, бросился искать Усикаву. Где же он? Станция большая, платформы длинные, народу полно. Подлетела электричка, две-ри отворились, извергнув безликую людскую массу и поглотив новую порцию таких же безымянных пассажиров. Прозвучал сигнал к отправлению, а Усикавы все не было видно. Я вско-чил в поезд, следовавший через Юракутё*, и решил пройти по вагонам в надежде отыскать его. Усикава стоял у двери во вто-ром вагоне и не отрывался от своего журнала. Стараясь дышать ровно, я подошел и встал рядом, но он, похоже, ничего вокруг не видел.

- Усикава-сан! - окликнул я его.

* Крупная узловая станция в центре Токио.

668

Усикава оторвался от журнала, взглянул на меня поверх очков с толстыми линзами, и в глазах его что-то сверкнуло. При дневном свете, вблизи, он показался не таким, как в про-шлый раз, - более усталым, замученным. Усталость прямо-таки сочилась из него, как невысыхающий липкий пот на коже. В глазах, словно залитых грязной водой, плавала тусклая муть; пучки редких волос топорщились над ушами, напоминая сор-няки, что пробиваются сквозь черепицу на крыше заброшен-ного дома. Видневшиеся за вывороченными губами зубы со времени нашей последней встречи пожелтели еще больше и торчали вкривь и вкось. В одежде он был верен себе - измя-тая, вся в складках, она будто долго дремала, свернувшись клу-бочком, в дальнем уголке вещевого склада и только что про-снулась. Плечи покрывала похожая на опилки труха. Я снял свою шерстяную шапочку, запихал в карман пальто очки.

- Окада-сан? Вы? - сухо сказал Усикава, сосредоточив-шись, выпрямился, поправил очки и легонько кашлянул. - Какая встреча. В таком месте. Что же вы сегодня... э-э-э... туда не ходили?

Я молча покачал головой.

- Вот ведь как, - выдавил из себя Усикава. Судя по всему, вопросов ко мне у него не было.

В голосе Усикавы не чувствовалось знакомой мне твердо-сти. Говорил он с расстановкой, не частил, все его многосло-вие куда-то подевалось. Может, потому, что при дневном све-те из него энергия уходит? Или он и вправду устал? Мы стояли рядом, и я смотрел на Усикаву сверху вниз. Нависая над ним, я обратил внимание, что при хорошем освещении буфы на его голове становятся еще заметнее. Она напоминала мне фрукт, который перекормили удобрениями и забраковали, потому что он потерял форму. В голове промелькнула карти-на: кто-то хватает биту и одним ударом разбивает его вдребез-ги. Я вообразил, что это не плод, а череп Усикавы. Вообразил, сам того не желая, и теперь эта картинка отпечаталась в мозгу, стала четче и объемнее.

- Послушайте, у меня к вам есть разговор. Может, сойдем и посидим где-нибудь?

669

Усикава слегка нахмурился; видно было, что он колеблет-ся. Быстро поднял коротенькую толстую руку и посмотрел на часы.

- Э-э-э... Я бы тоже не прочь с вами потолковать. Не спе-ша. Честное слово. Но вот беда - мне сейчас надо в одно ме-стечко заехать. Неотложное дело, так сказать. Поэтому сегод-ня не получится. Давайте как-нибудь в другой раз. А?

Я мотнул головой.

- Совсем ненадолго, - проговорил я, пристально глядя на него. - Разговор много времени не займет. Вы очень заняты. Я понимаю. Однако 'другого раза' может и не быть. Вам не кажется?

Усикава легонько кивал головой, будто разговаривая сам с собой, потом свернул в трубку журнал и засунул его в карман пальто. Секунд тридцать он высчитывал что-то в уме и нако-нец заявил:

- Ладно. Сойдем на следующей станции, выпьем кофейку и поболтаем. Полчасика у меня есть. А со срочным делом я как-нибудь вывернусь. Это судьба, что мы с вами встретились.

Мы сошли на станции Тамати и, выйдя на улицу, заглянули в первое же попавшееся на глаза кафе.

- Сказать по правде, я не собирался с вами больше встре-чаться, - начал Усикава, когда принесли кофе. - Ведь в ка-ком-то смысле наши дела уже кончились.

- Кончились?

- Дело в том, что я больше у Ватая-сэнсэя не работаю. Уже четыре дня как не работаю. Сам ему сказал, что ухожу, и он меня отпустил. Я уже давно собирался.

Сняв шапку и пальто, я положил их рядом на стул. В кафе было жарко, однако Усикава оставался в пальто.

- Вот оно что. То-то я вчера звонил вам в офис и никого не застал, - сказал я.

- Совершенно верно. Телефон отключили, офис закрыли. Когда уходишь, надо сразу все делать. Чего уж резину тянуть? Так что теперь я человек свободный. Выведен за штат, так ска-

670

зать, или, иначе выражаясь, - безработный, - говорил Усикава, улыбаясь, как всегда, одними губами. Глаза оставались холодными. Добавив в чашку сухие сливки и сахар, он поме-шал кофе ложечкой.

- Ну что, Окада-сан? Хотите, наверное, спросить у меня о Кумико? Где она? Чем занимается? Правильно я говорю? Я кивнул:

- Но сначала хотелось бы знать, почему вы ни с того ни с сего ушли от Нобору Ватая.

- Вам в самом деле это интересно?

- Интересно.

Отпив кофе, Усикава насупился и уставился мне прямо в глаза.

- Ага. Ну ладно, расскажу, раз вы хотите. Хотя ничего ин-тересного в этом нет. Вообще-то я с самого начала не соби-рался делить судьбу с сэнсэем, бегать за ним, как нитка за игол-кой. Я уже говорил вам: когда сэнсэй решил участвовать в выборах, к нему от дяди все-все перешло, весь 'электораль-ный ресурс', как говорят. И я в той же куче оказался. Это было совсем неплохо. Если судить объективно, у Нобору-сан пер-спективы куда лучше, чем у его дядюшки, и при нем состо-ять - гораздо выгоднее. 'Из него большой человек получит-ся, коли дела и дальше так пойдут', - думал я.

Казалось бы, за таким хоть в огонь, такому человеку вер-ным надо быть. А вот и нет! Не было у меня такого чувства. Почему? Сам не знаю. Может, вы не поверите, но я верность хранить умею. Чего только старый Ватая-сэнсэй со мной не вытворял! Бил, ногами пинал, обращался как с мусором, как с дерьмом последним. Молодой по сравнению с ним - просто душка. И все же... странное дело, Окада-сан, за старым я без разговоров готов был идти куда угодно, а вот с молодым как-то не сложилось. Знаете почему?

Я пожал плечами.

- Видите, я от вас ничего не скрываю. А все дело в том, что мы с Ватая-сэнсэем по сути своей похожи, - заявил Усикава, достал из кармана сигареты, чиркнул спичкой и закурил. Не спеша затянулся и так же медленно выдохнул дым. - Разуме-

671

ется, мы с Ватая-сэнсэем с виду разные - и происхождением не схожи, и головой. Разница просто неприличная, даже если в шутку нас сравнить. И все же, все же... Стоит нас чуть-чуть поскрести - и станет ясно, что мы, в общем-то, из одного гнез-да. Я это сразу понял - прямо осенило, будто в солнечный день надо мной вдруг зонтик раскрылся. Он, конечно, интел-лигента из себя строит, а на самом деле плут еще тот. Совер-шенно ужасный тип.

Хотя нет. Нельзя сказать: раз он плут - значит, ни на что не годится. Мир политики, Окада-сан, - это алхимия своего рода. Мне не раз приходилось видеть, как совершенно несу-разные и вульгарные желания приносят великолепные резуль-таты. А есть и другие примеры: когда благородные великие цели оборачиваются продажностью и коррупцией. Политика - такая штука... В ней не рассуждают. В ней все решает резуль-тат. Но Нобору Ватая даже в моих глазах - полный подонок. Уж на что я отмороженный - и то пигмей по сравнению с ним. Мне его ни за что не одолеть. Так что я сразу понял, в момент: мы одного поля ягода. Что он, что я - один хер. Из-вините за грубое слово. Понятно?

Хочу спросить, Окада-сан. Например, человек кого-то не-навидит. Как вы думаете, от чего он бесится больше всего? Когда видит, что другой человек без всякого труда получает то, о чем он сам безумно мечтает, но не может иметь. Когда с завистью смотрит, как кто-то запросто входит туда, куда ему хода нет. И чем ближе этот счастливчик, чем лучше он зна-ком, тем сильнее к нему ненависть. Вот так. Для меня такой человек - это как раз Ватая-сэнсэй. Услышь он такое - уди-вился бы, наверное. А вы, Окада-сан, испытывали когда-ни-будь такую ненависть?

Я действительно ненавидел Нобору Ватая, но совсем не так, как говорил Усикава, поэтому лишь покачал головой.

- Что ж, вот мы и подошли к Кумико-сан. Сэнсэй вызвал меня как-то и велел приглядеть за ней. Обещал отблагодарить, но мало что рассказал о ее тяжелом положении. Только что она - его сестра, что у нее не сложилась жизнь с мужем и что живет она отдельно, одна. И что не очень хорошо себя чув-

672

ствует. Стал я делать что приказано. Каждый месяц оплачивал через банк аренду ее квартиры, подыскал подходящую домра-ботницу. В общем, ерундой всякой занимался. Других дел было полно, поэтому первое время Кумико-сан меня мало интере-совала. Ну поговоришь по телефону, когда что-то нужно, и все. Да и она большей частью помалкивала. Как бы это ска-зать... Такое было впечатление, будто она забилась в угол ком-наты и нос оттуда не показывает.

Усикава сделал паузу, чтобы глотнуть воды, мельком взгля-нул на часы и аккуратно прикурил новую сигарету.

- Но этим дело не кончилось. Тут ни с того ни с сего воз-никли вы, Окада-сан. Всплыла история про дом с повешен-ными. Когда появилась эта статья в журнале, Ватая-сэнсэй меня вызвал и попросил разобраться, нет ли какой-нибудь связи между вами и домом, о котором там говорилось. Его этот вопрос волновал, и он хорошо знал, что секретное расследо-вание лучше поручить мне. Ясное дело - пусть бедный Уси-кава отдувается. Я принялся копать изо всех сил и откопал. А дальше вы уже все знаете. Результат оказался поразитель-ный, надо сказать. Взявшись за это дело, я, конечно, нацели-вался на политиков, думал: а вдруг июни замешаны? Но даже мне в голову не приходило, какая крупная рыба на крючок попадется. Вы уж извините за такие слова, но получилось, что я на мелкую креветку окуней наловил. Правда, сэнсэю не стал об этом говорить, решил все при себе оставить.

- Выходит, собрали улики и решили лошадь поменять? - спросил я.

Усикава выпустил в потолок струйку дыма и перевел взгляд на меня. В его глазах мелькнула странная тень, которую я рань-ше не замечал.

- Как здорово вы все схватываете, Окада-сан! В общем, так оно и есть. Вот я себе и сказал: 'Эй! Усикава! Уж если менять место работы, то сейчас - самое время'. Так что я теперь - ронин*, на какое-то время, хотя уже почти решено, где даль-ше буду работать. Но сначала надо остыть немножко, передо-

* Самурай без сюзерена.

673

хнуть, ведь что ни говори, слишком резкая смена курса полу-чается.

С этими словами Усикава извлек из кармана пиджака пач-ку бумажных салфеток и высморкался. Скомкав использован-ную салфетку, запихал ее в карман.

- Ну хорошо. А что же Кумико?

- Ах да! Конечно-конечно. Мы же о Кумико-сан говори-ли, - опомнился Усикава. - Признаюсь честно: я так ни разу Кумико-сан и не видел. Так сказать, не был удостоен личной встречи. Мы с ней только по телефону общались. Кумико-сан вообще ни с кем не встречается - не только со мной. Даже с Ватая-сэнсэем видится ли... не знаю. Это для меня тайна. Но ни с кем другим не видится, даже с домработницей, которая к ней ходит. Домработница сама мне сказала. Между собой они общаются только записками - если Кумико-сан нужно что-то купить или еще какое дело, она ей пишет. Без надобности домработница к ней не ходит, они почти не разговаривают. Я как-то заглянул в ее квартиру посмотреть, как дела. Кумико-сан, должно быть, дома была, но мне показалось, что ник-то там не живет. Уж больно тихо. Другие жильцы тоже, похо-же, ни разу ее не видали. А ведь она уже давно в том доме. Больше года. Если точно - год и почти пять месяцев. А на улицу выходить не хочет. Видно, есть причины.

- Где же ее дом находится? Может, скажете? Усикава медленно покачал головой:

- Извините. Все что угодно, но только не это. Знаете, как тесен мир! Мне же верить перестанут.

- Что же произошло с Кумико? Хоть это вы знаете или нет?

Усикава, похоже, не знал, что ответить. Я молчал и не сво-дил с него глаз. Обтекавшее нас со всех сторон время, каза-лось, замедлило бег. Он еще раз громко высморкался. Поер-зал на месте, слегка приподнялся и снова утонул в кресле. Вздохнул.

- Хорошо. Но это лишь мои предположения. Так вот: мне кажется, что когда-то давно в семействе Ватая случилось что-то такое... Что это было, точно не знаю, но Кумико-сан с са-мого начала то ли знала об этом, то ли чувствовала и собира-

674

лась уйти из дома. А тут как раз возникли вы, Окада-сан. Два человека встретились, полюбили и поженились. Решили жить долго и счастливо. Но не тут-то было. Ватая-сэнсэй по какой-то причине не хотел отпускать от себя Кумико-сан. Ну как, Окада-сан? Не вспоминается вам что-нибудь в связи с этим?

- Да, есть кое-что, - сказал я.

- Что ж, тогда продолжим. Дам волю воображению. Заду-мал Ватая-сэнсэй отвоевать у вас Кумико-сан. Очень может быть, что когда она за вас выходила, он ею не очень дорожил, но время шло, и она стала ему совершенно необходима. Мо-жет такое быть? Сэнсэй твердо решил вернуть ее, не пожалел усилий и добился своего. Какими средствами - не знаю. Но пока вы с ним занимались перетягиванием каната, в Кумико-сан что-то могло сломаться. Опора, на которой в ней все дер-жалось, в каком-то месте - раз! - и треснула. Но это всего-навсего мои догадки.

Я молчал. Появилась официантка, подлила в стаканы воды и унесла пустую кофейную чашку. Усикава разглядывал стену и курил.

Я взглянул на него:

- То есть вы хотите сказать, что у Нобору Ватая с Кумико была половая связь?

- Ну что вы? Ничего такого я не говорю, - Усикава зама-хал зажженной сигаретой. - Ни на что не намекаю. Было у сэнсэя что-то с Кумико-сан или нет - об этом я ни малейшего понятия не имею. И представить не могу. Но мне кажется, есть здесь что-то... отклонения какие-то... И вот еще что. Ватая-сэнсэй совсем не жил со своей женой, с которой развелся... ну, как мужчина с женщиной. Хотя это все тоже слухи.

Он взялся было за чашку с кофе, но передумал и отпил воды из стакана. Потом погладил рукой по животу.

- Эх, желудок у меня не в порядке. Плохо дело! Что-то ко-лет, рези какие-то. Наследственное. У нас в семье все с боль-ным желудком. Из-за ДНК. И ведь передается только всякая дрянь - лысина, плохие зубы, несварение желудка, близору-кость. Не повезло так не повезло. По врачам ходить - беспо-лезно, они только гадости говорить мастера.

675

Знаете, Окада-сан? Может, я и лишнего скажу, но непрос-то вам, пожалуй, будет отобрать Кумико-сан у сэнсэя. Начнем с того, что пока она к вам возвращаться не хочет. Да еще мо-жет статься, что она не та Кумико, которую вы знали. Она ведь могла измениться. И потом... уж вы не обижайтесь, но если даже вы ее отыщете и умудритесь уговорить, ноша может оказаться вам не по плечу. Такого тоже исключать нельзя. А раз так, значит, толку от этого не будет. Может, поэтому Кумико-сан к вам и не возвращается.

Я по-прежнему хранил молчание.

- Ну, Окада-сан, несмотря ни на что, очень интересно было с вами встретиться. Вы для меня - загадочная личность. Буду писать автобиографию - посвящу вам отдельную главу. Жаль, не придется, наверное. Что ж, давайте расстанемся с добрыми чувствами.

Усикава устало откинулся на спинку кресла и медленно покачал головой:

- Заболтался я что-то. Извините, может, и за мой кофе за-платите? Что ни говори, а я все-таки безработный. Вы ведь тоже безработным были. Ну, чтобы у нас все было. Желаю сча-стья. Пожелайте мне тоже удачи, если будет настроение.

Усикава поднялся, свернул к выходу и вышел из кафе.

32. Хвост Мальты Кано Борис Живодер

Во сне (хотя, конечно, я не подозревал, что это сон) мы сиде-ли за чаем с Мальтой Кано друг против друга. Прямоугольный зал был так велик - и в ширину, и в длину, - что я не мог охватить его взглядом из конца в конец. Вокруг тянулись ров-ные ряды квадратных столиков - штук пятьсот, а то и боль-ше. Мы сидели за столом в самой середине, одни - кроме нас, в зале никого не было. По высокому, как в буддистском храме, потолку тянулось бесчисленное множество толстых де-ревянных балок, с которых наподобие растений в горшках све-шивалось нечто вроде париков. Но приглядевшись, я понял, что это совсем не парики, а настоящие человеческие скальпы. Понял, когда заметил запекшуюся на них изнутри черную кровь. Видимо, скальпы сняли совсем недавно и развесили по балкам сушиться. Я с дрожью ждал, что еще не высохшая кровь капнет мне в чай. Кап! кап! кап! - кровь сочилась с потолка, как капли дождя, и звуки этой капели наполняли гулкое про-странство зала неожиданно громким эхом. Но скальпы, ви-севшие над нашим столом, похоже, уже высохли, и на нас ничего не капало.

677

Чай был горячий, как кипяток. На блюдечках рядом с лож-ками лежало по три кубика сахара ярко-зеленого цвета. Маль-та Кано положила два кусочка в свою чашку, помешала чай ложечкой, но сахар никак не хотел растворяться. Откуда ни возьмись, появилась собака и уселась рядом с нашим столи-ком. У нее была голова Усикавы. Туловище большой черной собаки - плотное, крепкое, но от шеи начинался Усикава. Правда, на его голове и лице росла лохматая, короткая черная шерсть - такая же покрывала и туловище.

- Ой! Окада-сан! - промолвил собакоподобный Усикава. - Посмотрите, какая шерсть у меня на голове! В один момент выросла, как только я превратился в собаку. Вот здорово! Ка-кие у меня теперь большие яйца, и желудок совсем не болит. Ни очки не нужны, ни одежда. Какая радость! Как же я рань-ше об этом не думал? Давно надо было стать собакой. А что, Окада-сан? Может, и вы попробуете?

Тут Мальта схватила оставшийся зеленый кусочек и изо всех сил запустила им в голову собаке. Сахар стукнулся о голову Усикавы, из рассеченного лба пошла кровь и словно черными чернилами залила ему лицо. Впрочем, особой боли, похоже, ему это не причинило. Глумливо улыбаясь, пес поднял хвост и без слов удалился куда-то. Его кобелиное достоинство и вправ-ду оказалось непропорциональной величины.

На Мальте было теплое полупальто, и хотя она плотно за-пахнула воротник, по едва уловимому аромату обнаженного тела я понял, что под пальто у нее ничего нет. Голову, разуме-ется, венчала красная клеенчатая шляпа. Я отпил из чашки, но вкуса не почувствовал. Обычный горячий чай, и больше ничего.

- Как хорошо, что вы пришли! - приветливо начала Мальта. Я давно не слышал ее голос, и после долгого пере-рыва он показался мне более жизнерадостным. - Эти дни я столько раз вам звонила и никак не могла застать. Уже нача-ла беспокоиться, не случилось ли чего. Самое главное - что с вами все в порядке. Услышала ваш голос и успокоилась. Извините, что надолго пропала. Как я жила это время, под-робно рассказывать не стану. Длинная история получится,

678

да и не телефонный это разговор. Если коротко - я долго путешествовала. Вернулась всего неделю назад. Окада-сан! Алло! Вы слышите меня?

- Слышу! Алло? - Тут только я заметил, что держу возле уха телефонную трубку. Мальта сидела напротив за столиком тоже с трубкой в руке. Ее голос по телефону доносился как будто издалека. Так бывает,, когда говоришь с заграницей и связь не очень хорошая.

- Все это время я жила за границей, на острове Мальта в Средиземном море. В один прекрасный день мне вдруг при-шла в голову мысль: 'Да! Нужно снова ехать на Мальту и при-пасть к этому источнику. Время пришло'. Это случилось пос-ле нашего последнего телефонного разговора, Окада-сан. Помните? Я разыскивала тогда Криту и позвонила вам. Вооб-ще-то я не собиралась уезжать так надолго. Думала, вернусь недели через две, потому и не позвонила вам перед отъездом. Почти никому ничего не сказав, в чем была, села в самолет и улетела. Но приехав туда, поняла, что не могу вернуться. Вы когда-нибудь бывали на Мальте?

- Нет, - ответил я и вспомнил, что когда-то мы уже с ней об этом говорили.

- Алло? - послышался ее голос.

- Да-да, - отозвался я и подумал, что должен ей что-то ска-зать, но никак не могу вспомнить, что именно. Напряг извили-ны - и все-таки вспомнил. Я переложил трубку в другую руку. - Вот что! Давно собирался вам позвонить: кот вернулся.

Помолчав несколько секунд, Мальта спросила:

- Вернулся?

- Да. Ведь мы с вами, в общем-то, из-за него познакоми-лись. Я и подумал, что надо вам об этом сказать.

- Когда же?

- Весной. И с тех пор он все время дома.

- Внешне он все такой же? Каких-нибудь изменений вы в нем не заметили? Изменений?

- Вроде у него хвост стал немножко не такой... Я его гла-дил, когда он появился, и вдруг подумал, что хвост загнут силь-

679

нее, чем раньше. Хотя, может, просто показалось. Все-таки его почти целый год не было...

- А вы уверены, что это ваш кот?

- Естественно. Он давно у меня живет. Сложно перепутать.

- Хорошо, - сказала Мальта. - Но... вы извините меня, конечно, но настоящий хвост вашего кота здесь. Вот он.

С этими словами она положила трубку на стол и легким движением сбросила с себя плащ. Никакой одежды под ним и в самом деле не оказалось. Ее груди и треугольник волос на лобке напомнили мне Криту. Свою клеенчатую шляпу она снимать не стала. Мальта повернулась спиной и... Прямо над ягодицами у нее я увидел кошачий хвост. Гораздо больше, чем те, что бывают у обычных кошек, он соответствовал размерам обладательницы, зато по форме это была точная копия хвоста Макрели. Он так же резко загибался на кончике и куда боль-ше походил на настоящий, чем у Макрели.

- Посмотрите получше. Вот настоящий хвост того кота, который пропал. А то, что у него сейчас, - подделка. Потом приделали. С виду одинаковые, но если приглядеться, сразу заметно, что это не то.

Я собрался потрогать хвост, протянул было руку, но она, вильнув им, ускользнула от меня и, голая, вспрыгнула на один из столиков. На мою схватившую воздух ладонь с потолка кап-нула кровь - такая же алая, как шляпа Мальты Кано.

- Окада-сан! Ребенка Криты назвали Корсикой, - изрек-ла она со стола, резко махнув хвостом.

- Корсикой?

- 'Человек - не остров в океане...' Помнишь? Вот какой ребеночек! - раздался откуда-то голос черного пса Усикавы. Ребенок Криты? Я проснулся весь мокрый от пота.

Уже давно я не видел ничего подобного. Сон - яркий, как на-яву, долгий и связный. И очень странный. Даже освободив-шись от него, я долго не мог унять громко колотившееся в груди сердце. Захотелось принять горячий душ, сменить пижа-

680

му. Шел второй час ночи, но сон как рукой сняло. Чтобы ус-покоиться, я отыскал в кухонном шкафчике бутылку бренди, стоявшую там с незапамятных времен, налил в стакан и выпил.

Потом направился в спальню посмотреть, нет ли там Мак-рели. Кот, свернувшись клубком, беззаботно дрых под одея-лом. Откинув одеяло, я внимательно ощупал кошачий хвост, силясь вспомнить, как он загибался раньше. Макрель с недо-вольным видом потянулся и снова уснул. Теперь я уже не мог с уверенностью сказать, какой хвост был у него в те времена, когда его звали Нобору Ватая, - этот же самый или какой-то другой. Зато хвост, который продемонстрировала мне во сне Мальта Кано, точь-в-точь походил на тот, что был у кота по кличке Нобору Ватая. Цвет, форма... все то же. Эта картина до сих пор стояла у меня перед глазами.

'Ребенка Криты зовут Корсика', - сказала во сне Мальта Кано.

Весь следующий день я не отходил далеко от дома. С утра заку-пил продукты в супермаркете на станции, приготовил на кухне ленч. Покормил кота крупными свежими сардинами. Потом решил после долгого перерыва сходить в муниципальный бас-сейн. Народу в бассейне было мало- наверное, потому, что приближался Новый год. Из динамиков под потолком лились рождественские мелодии. Я не спеша отмерил на дорожке ты-сячу метров, но решил не увлекаться - заболела нога. К Рожде-ству бассейн украсили, развесив по стенам всякую мишуру.

Дома в почтовом ящике я обнаружил необычно толстое письмо и сразу понял, от кого оно. Не нужно было смотреть на адрес отправителя. Никто больше не способен изобразить на конверте кистью такие красивые иероглифы, кроме лейте-нанта Мамия.

Лейтенант начал с извинений за долгое молчание и, как обыч-но, был необыкновенно вежлив и учтив, из-за чего мне сразу захотелось покаяться во всех грехах.

681

'Я все время собирался рассказать Вам дальше свою исто-рию, но разные дела мешали сесть за стол и взяться за перо. Так незаметно еще один год подошел к концу. Я все старею, один бог знает, когда меня настигнет смерть, поэтому больше откладывать это дело не могу. Боюсь, письмо получится длин-ное. Буду счастлив, если оно не слишком Вас утомит.

Прошлым летом, доставив Вам прощальный подарок от Хонды-сан, я долго рассказывал о том, что делал в Монголии, и теперь хотел бы продолжить свой рассказ. Позвольте поде-литься с Вами воспоминаниями. Вы спросите: почему в про-шлом году я не рассказал все до конца? Этому есть несколько причин. Во-первых, тогда история получилась бы слишком длинной. Не знаю, помните Вы или нет, Окада-сан, но у меня были неотложные дела и просто не хватило времени. И по-том, тогда я был не готов к тому, чтобы сказать всю правду.

Однако, покинув Ваш дом, я понял, что должен отбросить повседневные дела и честно открыть вам все до конца.

13 августа 1945 года в жестоком бою под Хайларом меня заде-ло пулеметной очередью и, когда я лежал на земле, танк Т-34 гусеницей раздавил мне левую руку. Меня без сознания от-правили в советский военный госпиталь в Чите, сделали опе-рацию, в общем - спасли жизнь. Раньше я уже говорил о служ-бе в топографической команде Генштаба в Синьцзине. Нам было предписано при вступлении Советского Союза в войну немедленно передислоцироваться в тыл. Но я тогда считал, что лучше умереть, и добился, чтобы меня перевели поближе к границе, в хайларский гарнизон. Полез на передовую, бро-сился на советский танк с миной в руках. Однако пророчество Хонды-сан на берегу Халхин-Гола сбылось - умереть легкой смертью мне было не суждено. Я лишился только левой руки, но не жизни. Все, кем я тогда командовал, скорее всего, по-гибли. Конечно, мы действовали по приказу, но совершенно без толку. Это было бессмысленное самоубийство. Что могли мы сделать своими игрушечными минами против этих ма-хин - Т-34?

682

Русские расщедрились на мою операцию по одной-единственной причине - в бреду я пробормотал что-то по-русски. Об этом мне потом сказали. Я уже говорил, что знал азы рус-ского языка. Служба в Синьцзине при штабе оставляла доста-точно свободного времени, чтобы старательно его штудировать, и к концу войны я уже мог бегло говорить на нем. В Синьцзине жило много белогвардейцев; у меня были знакомые русские официантки, поэтому возможностей для языковой практики мы имели достаточно. Этим можно объяснить, почему русские сло-ва выскочили у меня, когда я лежал без сознания.

У Советской армии с самого начала был план: оккупировав Маньчжурию, отправить захваченных в плен японских солдат и офицеров в Сибирь на принудительные работы. Так посту-пили с немцами после окончания военных действий в Евро-пе. СССР одержал победу, но война поставила советскую эко-номику на грань глубокого кризиса; всюду ощущалась острая нехватка рабочих рук. Недостаток взрослого мужского насе-ления хотели компенсировать за счет военнопленных. В этом видели одну из важнейших задач. Чтобы ее решать, требова-лось много переводчиков, а их катастрофически не хватало. Когда им показалось, что я говорю по-русски, меня срочно переправили в Читу, в госпиталь, не дали умереть. Не услы-шали бы они русских слов, остался бы я лежать под Хайларом и дождался бы смерти. Закопали бы где-нибудь у реки в безы-мянной могиле - и дело с концом. Странная штука - судьба!

Потом меня долго и тщательно проверяли на предмет того, гожусь ли я в переводчики, несколько месяцев идеологически перевоспитывали и отправили в Сибирь, на шахту. Дальней-шие подробности опустим. В студенческие годы я тайком про-чел несколько работ Маркса. Нельзя сказать, чтобы я прин-ципиально был против коммунистических идей. Просто мне довелось слишком много повидать, чтобы я мог попасться на этот крючок. Благодаря связям нашей команды с разведкой, мы хорошо знали, какие кровавые порядки установили в Мон-голии Сталин и его марионеточные диктаторы. После рево-люции в концлагеря отправились десятки тысяч человек - ламаистских монахов, землевладельцев, противников нового

683

режима. Там их ожидала жестокая расправа. То же самое про-исходило в самом Советском Союзе. Так что если в идеоло-гию еще можно было поверить, то люди и система, воплощав-шие эти идеи и принципы, уж точно не вызывали у меня доверия. Равно как и то, что мы, японцы, делали в Маньчжу-рии. Вы представить не можете, сколько рабочих-китайцев было уничтожено, пока строились секретные укрепления в Хайларе, и позже, когда стройка закончилась, - чтобы затк-нуть им рот и сохранить в тайне план этих сооружений.

И еще одно. Я бы свидетелем той дьявольской сцены, ког-да русский офицер и монголы содрали кожу с живого челове-ка. После этого меня бросили в глубокий колодец в монголь-ской степи, где в потоке невиданного ослепительного света я без остатка утратил интерес К жизни. Как же после всего этого такой человек, как я, может сохранить в себе веру в идеи и политику?

Я стал переводчиком, помогая советским властям контак-тировать с работавшими на шахте пленными. Не знаю, как в других сибирских лагерях, но на шахте, куда меня определи-ли, люди гибли каждый день. От чего только не умирали: от недоедания, от непосильного труда, погибали под завалами, тонули, когда в забой прорывалась вода. Из-за жуткой анти-санитарии свирепствовала всякая зараза, зимой стояли лютые морозы. Охранники зверствовали, малейшее сопротивление жестоко подавлялось. Случалось, пленных линчевали их же соотечественники, японцы. Что поделаешь, иногда люди не-навидят, подозревают, боятся друг друга, теряют надежду и отчаиваются.

Люди умирали, рабочих рук начинало не хватать, и тогда по железной дороге доставляли новую партию военнопленных. Одетые в какое-то тряпье, изможденные... Процентов двад-цать умирали в первые недели, не выдержав кошмарных усло-вий на шахте. Трупы сбрасывали в заброшенные шурфы. Ко-пать могилы было бесполезно - земля так промерзала, что лопата ее не брала почти весь год. Так что шурфы для этого подходили лучше всего. Глубоко, темно и никакого запаха, потому что холодно. Время от времени мы подсыпали туда угля.

684

Когда шурф наполнялся, его забрасывали сверху землей и гра-вием и переходили к следующему.

В шахты сбрасывали не только мертвецов. Иногда, чтобы запугать остальных, туда отправляли и живых. Стоило японс-кому солдату хоть в чем-то не подчиниться охране, как его хватали, избивали, ломали руки и ноги, а потом бросали в чер-ную дыру. До сих пор в ушах у меня стоят жалобные стоны этих несчастных. То был настоящий ад.

Шахта считалась важным стратегическим объектом, ею ру-ководили люди, которых присылали из партийного ЦК. Она усиленно охранялась войсками. Говорили, что поставленный во главе этого дела 'член Политбюро' был земляком Сталина, человеком еще не старым, полным амбиций и вместе с тем - строгим и безжалостным. Его заботило лишь одно - увеличе-ние добычи угля на шахте, поэтому то, как расходовалась ра-бочая сила, имело для него значение. Пока добыча росла, ЦК считал шахту образцово-показательной и в качестве поощре-ния направлял туда больше рабочих, чем на другие объекты. Так что сколько бы людей ни умирало, на их место в необхо-димом количестве привозили других. Для повышения произ-водственных показателей начальство требовало вести добычу в таких местах, где в обычных условиях работа считается опас-ной. На шахте участились несчастные случаи, но директор не обращал на это внимания.

Жестокостью отличалось не только начальство. Большин-ство охранников на шахте набирали из бывших заключенных. Люди без всякого образования, злопамятные, патологические садисты, не знавшие ни сострадания, ни привязанности, ни любви. Как будто, живя здесь, на краю света, среди сибирских морозов они выродились в какую-то особую породу, не имев-шую ничего человеческого. Отсидев в тюрьмах Сибири по много лет за разные преступления, эти нелюди потеряли свои семьи. Возвращаться им было некуда, и они остались в Сиби-ри, завели новых жен, детей.

На шахте работали не только японские военнопленные, но и много русских - политзаключенные и бывшие офицеры Советской армии, попавшие под сталинские чистки. Среди

685

них встречались хорошо образованные, очень достойные люди. Было несколько женщин и детей - наверное, члены разлу-ченных семей политических преступников. Их заставляли ра-ботать на кухне, убирать мусор, стирать белье. Из молодых девушек нередко делали проституток. Кроме русских по же-лезной дороге привозили поляков, венгров, каких-то людей со смуглой кожей (может быть, армян или курдов). Лагерь де-лился на три зоны. В первой, самой большой, содержались пленные японцы, во второй - другие заключенные и плен-ные. В третьем секторе жили те, кто находился на свободе, - шахтеры, специалисты, офицеры охраны и надсмотрщики с семьями и другие русские. Недалеко от железнодорожной стан-ции стояла большая воинская часть. Пленным и заключен-ным запрещалось покидать отведенные им зоны. Сектора ла-геря разделял прочный забор из колючей проволоки, который патрулировали солдаты с автоматами.

Впрочем, мне как переводчику приходилось каждый день ходить в шахтоуправление, поэтому у меня был пропуск, и, в принципе, я мог свободно перемещаться из зоны в зону. Ди-рекция находилась рядом со станцией, к которой лепились ряды домов - несколько убогих магазинчиков, пивная, обще-житие, куда селили приезжавших из Центра чиновников и армейских начальников. На площади, где поили лошадей, раз-вевался большой красный флаг Советского Союза. Под ним стояла бронемашина, возле которой все время со скучающим видом, облокотившись о пулемет, дежурил молодой беззабот-ный солдат в полной боевой выкладке. На другом конце пло-щади стоял недавно построенный военный госпиталь. У вхо-да возвышалась большая скульптура Иосифа Сталина.

С этим человеком я случайно встретился весной 47-го года - приблизительно в начале мая, когда уже сошел снег. К тому времени прошло полтора года, как меня занесло на эту шахту. Одет он был так же, как и другие заключенные, занимавшиеся в тот день ремонтными работами на станции. Всего их было человек десять. Наполняя грохотом окрестности, они дроби-

686

ли кувалдами камни и мостили их обломками и крошкой до-рогу. Я шел мимо станции из шахтоуправления после докла-да, как вдруг меня окликнул надзиравший за работой сержант и приказал предъявить пропуск. Я вытащил его из кармана и протянул ему. Сержант, здоровенный детина, принялся с по-дозрением его рассматривать, хотя сразу было видно, что он неграмотный. Наконец, подозвал одного из ремонтировавших дорогу заключенных и приказал прочитать, что написано на пропуске. Этот заключенный выделялся из всей бригады: об-разованный человек, судя по внешности. Это был он. Увидев его, я почувствовал, как кровь отлила от лица. Перехватило дыхание, легкие жадно требовали воздуха, но вдохнуть никак не получалось. Мне показалось, что я тону.

Русский офицер, приказавший тогда монголам на берегу Халхин-Гола содрать кожу с Ямамото. Да, это был он. Исху-давший, полысевший, с дыркой на месте переднего зуба. Бе-зукоризненную офицерскую форму сменила грязная арестан-тская роба, начищенные до блеска сапоги - дырявые валенки. Исцарапанные, заляпанные стекла очков, погнутые дужки. И все же, без сомнения, это был он - тот самый офицер. Ошибиться я не мог. Он тоже пристально посмотрел на меня: видно, его удивило, что какой-то странный тип, проходя мимо, вдруг растерянно замер на месте. Девять лет прошло, и я, так же как и он, высох и состарился. В волосах появилась седина. Но, похоже, он меня тоже узнал - на его лице промелькнуло изумление. Еще бы! Человек, который, как он думал, сгнил в колодце в Монголии, - и вдруг здесь... Конечно, мне тоже и во сне не могло присниться, что я повстречаю в горняцком сибир-ском поселке этого офицера, да еще в арестантской одежде.

Он справился с замешательством в один момент и спокой-но стал зачитывать неграмотному сержанту, на шее у которого висел автомат, что было в пропуске: как меня зовут, что я пе-реводчик, что мне разрешено свободно перемещаться между лагерными зонами. Сержант отдал пропуск и мотнул подбо-родком: можешь идти. Пройдя несколько шагов, я обернулся. Офицер смотрел мне вслед, на лице его мелькнула улыбка, хотя, может, мне просто показалось. Я долго не мог унять

687

дрожь в ногах. Весь пережитый тогда, девять лет назад, кош-мар в одно мгновение снова ожил во мне.

"Как он здесь оказался? - думал я. - Наверное, не угодил начальству, вот и загремел в лагерь". В те времена в СССР та-кое случалось часто. Внутри правительства и партии, в армии шла ожесточенная борьба, и Сталин, страдавший патологи-ческой подозрительностью, безжалостно преследовал тех, кто попадал в немилость. Их лишали всех постов и званий, устра-ивали показательные судебные процессы и немедленно рас-стреливали или отправляли в лагеря. Что лучше - одному богу известно. Потому что уделом избежавших казни мог быть толь-ко рабский, каторжный труд до самой смерти. У нас, японс-ких военнопленных, оставалась хотя бы надежда выжить и когда-нибудь вернуться на родину, а у оказавшихся в лагерях русских и ее не было. Этому офицеру, скорее всего, тоже суж-дено оставить свои кости в сибирской земле.

Но одно не давало мне покоя. Теперь он знал мое имя и где меня найти. До войны я, сам того не зная, участвовал вместе с Ямамото в секретной разведывательной операции на монголь-ской территории, куда мы проникли, переправившись через Халхин-Гол. Если офицер сболтнет об этом кому-нибудь, по-ложение мое станет незавидным. Но он на меня так и не донес. Как я потом понял, он имел на меня куда более серьезные виды.

Через неделю я снова увидел его на станции. Одетый в ту же заношенную робу, со скованными цепью ногами, офицер дробил кувалдой камни и тоже меня заметил. Положил кувал-ду на землю и, вытянувшись, как будто на нем был офицерс-кий мундир, повернулся в мою сторону. Он улыбался - на этот раз сомнений быть не могло - еле заметно, но улыбался, и в этой улыбке затаилась жестокость, от которой у меня по спине пробежал холодок. И глаза... в них застыло такое же выражение, с каким он взирал на Ямамото, когда с того сди-рали кожу. Я ничего не сказал и прошел мимо.

В военном штабе при лагере был один офицер, с которым у меня установились приятельские отношения. По специально-сти тоже географ, учился в Ленинградском университете, при-мерно моих лет. Нас связывал интерес к картографии, мы со-

688

шлись на этой почве и часто вели профессиональные разгово-ры. Его интересовали оперативные карты Маньчжурии, состав-ленные Квантунской армией. Разумеется, при его начальстве мы об этом не говорили, но стоило двум картографам остать-ся одним, как нас было не остановить. Иногда он приносил мне что-нибудь поесть, показывал фото жены и детей, остав-шихся в Киеве. За все время плена среди русских это был един-ственный человек, с которым мне удалось как-то сблизиться. Однажды, как бы между прочим, я спросил у него о заклю-ченных, работавших на станции, сказав, что обратил внима-ние на одного из них:

- Что-то он на обычных заключенных не похож. Такое впе-чатление, что с порядочной высоты сюда загремел. - Когда я подробно описал его внешность, Николай - так звали моего знакомого - хмуро посмотрел на меня.

- Это, наверное, Борис, по кличке Живодер. Тебе лучше держаться от него подальше.

Я поинтересовался, почему. Николаю, судя по всему, не очень хотелось распространяться на эту тему, но я был ему нужен, поэтому он, хоть и с неохотой, но рассказал, как Бо-рис Живодер оказался на шахте.

- Только не вздумай передавать кому-нибудь, что я тебе скажу, - предупредил Николай. - Он очень опасный чело-век. Кроме шуток - я бы и близко к нему не подошел.

Вот что рассказал Николай. Настоящее имя Живодера - Борис Громов. Майор НКВД, как я и предполагал. В 1938 году, когда Чойбалсан захватил в Монголии власть, а потом стал премьер-министром, Громова послали в Улан-Батор военным советником. Там он взялся за организацию госбезопасности по образцу бериевского НКВД, отличился в подавлении контрреволюционных элементов. Он и его подручные устраи-вали облавы, бросали людей в лагеря, пытали и при малейшем подозрении без всяких колебаний отправляли на смерть.

После окончания военных действий у Номонхана, когда кри-зис на Дальнем Востоке миновал, его отозвали в Москву и на-правили в оккупированную Советским Союзом Восточную Польшу с заданием провести чистку в польской армии. Там он

689

и заработал прозвище - Живодер. Пытал своих жертв, сдирая с живых людей кожу. Для этого у него был специальный человек, вывезенный из Монголии. Понятно, что поляки смертельно его боялись. Человек, на глазах у которого сдирают кожу с другого человека, готов признаться в чем угодно. Когда немецкие войс-ка неожиданно перешли границу и между Германией и СССР началась война, он вернулся из Польши в Москву. Там уже шли массовые аресты по подозрению в тайных связях с гитлеровс-ким режимом, людям подписывали смертные приговоры, от-правляли в лагеря. Живодер стал правой рукой Берии и вовсю развернулся со своими "фирменными" пытками. Сталину и Берии, чтобы снять с себя ответственность за то, что они прозе-вали нападение нацистов, и укрепить свою власть, пришлось сфабриковать теорию внутреннего заговора. Множество людей ни за что погибли под зверскими пытками. Не знаю, правда или нет, но говорили, что Борис со своим напарником-монго-лом ободрали заживо минимум пять человек. Ходили слухи, что он похвалялся своими "подвигами", горделиво развесив по сте-нам своего кабинета человеческую кожу.

Борис был жесток, но в то же время чрезвычайно осторожен и предусмотрителен, поэтому его не брали ни интриги, ни чис-тки. Берия любил его, как сына. Однако он слегка переоценил себя и однажды перестарался. Эта ошибка оказалась для него роковой. Борис арестовал командира танкового батальона, об-винив его в том, что во время боев на Украине он тайно сотруд-ничал с одним из элитных механизированных подразделений германской армии. Комбата запытали до смерти горячим утю-гом. Сожгли уши, нос, задний проход, гениталии. Потом выяс-нилось, что этот офицер приходился племянником какому-то высокопоставленному партийному деятелю. Больше того, Ген-штаб Красной армии провел тщательное расследование этого дела: оно показало, что комбат абсолютно ни в чем не виноват. Партработник, понятно, пришел в ярость, армейское командо-вание, на которое легло пятно, тоже молчать не захотело. На этот раз даже сам Берия не смог помочь Борису. Его тут же раз-жаловали, и трибунал приговорил к смерти и его, и его замес-тителя-монгола. Но НКВД сделал все, чтобы смягчить его

690

участь, и добился своего - Бориса отправили в лагерь на ка-торжные работы (а монгола все-таки повесили). Берия тайком переслал Борису в тюрьму записку, в которой обещал вытащить из лагеря на прежнее место и просил потерпеть год, чтобы он мог разобраться с военным и партийным руководством. По крайней мере, так рассказывал Николай.

- Теперь вы все знаете, Мамия, - понизив голос, продол-жал Николай. - Здесь все думают, что Борис когда-нибудь вернется в Москву, что Берия скоро выручит его. Хотя даже Берии приходится быть осторожным - ведь в лагере всем зап-равляют партийные и военные власти. Но кто знает, что мо-жет случиться? Ветер в любую минуту может подуть в другую сторону. И уж тогда он отыграется на тех, из-за кого сейчас ему приходится туго. Дураков в мире много, но какой идиот станет самому себе смертный приговор подписывать? Поэто-му здесь все на цыпочках вокруг него ходят. Почетный гость! Конечно, слуг к нему приставить и устроить жизнь, как в гос-тинице, нельзя. Для вида ему даже кандалы надевают, дают слегка кувалдой помахать. При этом у него отдельная комна-та, водки и папирос - сколько угодно. По мне, он - не чело-век, а ядовитая змея. Таких нельзя в живых оставлять. Хоть бы ночью ему кто-нибудь горло перерезал, что ли.

Через несколько дней мне снова пришлось проходить мимо станции, и меня опять остановил тот же верзила-сержант. Я полез было за пропуском, но он тряхнул головой и сказал, чтобы я немедленно отправлялся к начальнику станции. Не понимая, в чем дело, я пошел на станцию; в комнате началь-ника меня ждал не он, а Громов. Он сидел за столом и пил чай. Я так и застыл в дверях. Кандалы с его ног исчезли. Он подал мне знак рукой, приглашая войти.

- А-а-а! Лейтенант Мамия! Сколько лет, сколько зим! - добродушно начал Громов, так и сияя улыбкой, и предложил мне папиросу. Я покачал головой.

- Девять лет прошло, бог ты мой, - продолжал он, доста-вая спички и закуривая. - Или восемь? Впрочем, какая раз-

691

ница? Главное - ты жив и здоров. Какое счастье - встретить старого друга. Тем более после такой ужасной войны. Пра-вильно? Послушай, как же ты вылез из того чертова колодца? Я молчал, точно язык прикусил.

- Ну да ладно. Выбрался - и молодец! Смотри, руку где-то потерял. И по-русски навострился. Отлично! Просто замеча-тельно! А рука? Ну что рука... Самое главное - что ты живой.

- Это не от меня зависело. Жив я не потому, что мне так захотелось, - отозвался я.

Громов рассмеялся во весь голос.

- Интересный ты малый, Мамия. Здорово у тебя получает-ся: вроде и жить не хотел, а выжил. В самом деле интересно. Но меня не проведешь, нет! Обыкновенный человек один из такого глубокого колодца никогда не вылезет. А потом надо было еще через реку переправиться, в Маньчжурию. Да ты не бойся. Я никому не скажу.

Ну, все. Хватит об этом. А меня, видишь, разжаловали, те-перь я простой заключенный. Но вечно торчать в этой дыре, камни здесь дробить не собираюсь. У меня и сейчас там, в Центре, сил хватает, за счет этого я и здесь с каждым днем вес набираю. Скажу откровенно: мне нужны хорошие отношения с японскими пленными. В конце концов, показатели шахты зависят от того, сколько вас и как вы будете выкладываться. Нет, с вашим братом нужно считаться, иначе дело не пойдет. Хочу, чтобы ты мне помог. Ты служил в Квантунской армии, в разведке. Храбрец, по-русски говоришь. Согласишься быть у меня на связи - смогу вам помочь кое в чем. По-моему, не-плохое предложение, а?

- Шпионить мне никогда не приходилось, и заниматься этим я не буду, - объявил я.

- Разве я прошу на меня шпионить? - примирительно ска-зал Борис. - Ты не так меня понял. Я говорю, что по возмож-ности постараюсь облегчить вам жизнь. Предлагаю ладить и чтобы ты помог в этом деле, стал посредником, что ли. Только и всего. Послушай, лейтенант! Я могу вышибить отсюда этого грузинского говнюка, "члена Политбюро". Правда! Вы же его лютой ненавистью ненавидите. Если мы его спихнем, вы смо-

692

жете получить частичное самоуправление, создавать комите-ты, иметь свою организацию. По крайней мере, охранники не будут издеваться над вами, как сейчас, когда они творят что хотят. Ведь вы сами этого добиваетесь. Так?

Борис был прав. Мы давно уже ставили эти требования пе-ред лагерным начальством, но неизменно получали категори-ческий отказ.

- И что для этого нужно? - спросил я.

- Почти ничего, - сказал он, широко улыбаясь и разводя руками. - Мне нужны тесные, хорошие отношения с японца-ми. Нужна их помощь, чтобы выпроводить отсюда группу то-варищей, с которыми, мне кажется, будет трудновато найти общий язык. Интересы у нас, во многом, - одни и те же. По-чему бы тогда нам не объединиться? Как американцы гово-рят? Give and take. Ты мне - я тебе. Ты мне помогаешь - я тебе ничего плохого не делаю. Жульничать никто не собира-ется. Я не прошу, чтобы ты меня любил. Были между нами недоразумения, что и говорить. Но я за свои слова отвечаю. Если что обещаю, значит, так оно и будет. А что было, то быльем поросло.

Давай-ка подумай как следует, и чтобы через несколько дней был четкий и ясный ответ. Стоит попробовать, вы же ничего не теряете. Согласен? И запомни, лейтенант: этот разговор должен оставаться между нами. Можешь рассказать о нем толь-ко тем людям, которым доверяешь на все сто. Несколько че-ловек из ваших ходят у начальства в доносчиках, стучат обо всем. Смотри, чтобы до них это не дошло. Если они узнают - плохо дело. Я здесь пока не всесилен.

Вернувшись в зону, я решил тайком переговорить кое с кем о беседе с Борисом и остановил свой выбор на одном подпол-ковнике - человеке смелом и решительном, с хорошей голо-вой. Он командовал войсками, которые заперлись в горной крепости на Хингане и до последнего, даже когда Япония уже капитулировала, отказывались поднять белый флаг. В лагере среди японских военнопленных он слыл главным авторите-том; русским тоже приходилось с ним считаться. Утаив то, что случилось на Халхин-Голе с Ямамото, я рассказал ему о Гро-

693

мове - о том, что раньше он был офицером госбезопасности и какое предложение сделал. Идея избавиться от командовав-шего шахтой и лагерем партийного начальника и добиться для японцев хоть какого-то самоуправления, похоже, его заинте-ресовала. Я предупредил, что Борис крайне опасен, настоя-щий зверь, мастер плести интриги, ему нельзя безоглядно до-верять. "Может, ты и прав, - отвечал подполковник. - Но он правильно сказал: терять нам нечего". Я не нашел, что возра-зить. Действительно, если из этой сделки что-то получится, хуже, чем сейчас, не будет. Как же я ошибался! Верно говорят: ад - все равно что бездонный омут.

Несколько дней спустя я устроил подполковнику встречу с Борисом в укромном месте и был у них переводчиком. Потол-ковав с полчаса, они договорились, условившись держать все в тайне, и пожали друг другу руки. Как дальше пошли дела - не знаю. Прямых контактов они избегали, чтобы не привле-кать внимания, вместо этого часто обменивались по-какому-то тайному каналу шифрованными посланиями. На этом моя посредническая миссия закончилась. И подполковник, и Бо-рис соблюдали строгую конспирацию, и это меня во всех от-ношениях устраивало. Будь моя воля, я бы с Громовым боль-ше никаких дел не имел. Но, как позже выяснилось, это было невозможно.

Спустя месяц, как и обещал Борис, грузинского "члена Политбюро" отстранили по распоряжению из Центра, и через пару дней вместо него прислали из Москвы другого партра-ботника. Прошло еще два дня, и за одну ночь кто-то задушил сразу трех японских пленных. Для имитации самоубийства их повесили на балках потолка, но никто не сомневался, что с ними расправились сами японцы. Скорее всего, это были те самые стукачи, о которых говорил Громов. Виновных искать не стали, спустили дело на тормозах. К тому времени власть в лагере уже почти целиком перешла в руки Бориса'.

33. Исчезнувшая бита Возвращение 'Сороки-воровки'

Надев свитер и короткое пальто, надвинув на глаза шерстя-ную вязаную шапочку, я перелез через стенку за домом и бес-шумно спрыгнул на безлюдную дорожку. Еще не рассвело, и народ вокруг спал. Неслышными шагами я двинулся по до-рожке к 'резиденции'.

В доме ничего не изменилось: все было так, как я оставил шесть дней назад. Немытая посуда по-прежнему лежала в мой-ке. Ни записок, ни посланий на автоответчике. Холодный, мертвый экран компьютера в комнате Корицы. Кондиционер поддерживал в доме установленную температуру. Я снял паль-то, перчатки, вскипятил воду и приготовил чай. Съел вместо завтрака несколько сырных крекеров, вымыл посуду и поста-вил на полку. Пошел десятый час, а Корица все не появлялся.

Выйдя в сад, я отодвинул крышку колодца, наклонился, что-бы посмотреть вниз. Оттуда на меня, как обычно, глянул гус-той мрак. Колодец я знал как свои пять пальцев, и он казался частью моего собственного тела. Пропитывавшая его темно-

695

та, запахи, гулкая тишина стали частью меня самого. В неко-тором смысле о колодце я знал больше, чем о Кумико. Конеч-но, память о ней была еще очень свежа. Стоило закрыть глаза, и я слышал ее голос, до мельчайшей черточки вспоминалось ее лицо, тело, жесты. В конце концов, мы шесть лет прожили с ней под одной крышей. Но теперь я заметил, что уже не все в ней представлялось мне таким же, как раньше. А может, про-сто пропала уверенность, что картинки не расплылись в голо-ве и память по-прежнему цепко удерживает образ Кумико. Точно так же я никак не мог вспомнить, как загибается хвост у вернувшегося домой кота.

Я сел на край колодца, засунув руки в карманы пальто, и посмотрел по сторонам. Собирался холодный дождь, а то и снег. Было тихо и очень прохладно. В небе, закладывая не-мыслимые виражи, словно вычерчивая какие-то закодирован-ные письмена, металась стайка птичек и вдруг исчезла. До слу-ха донесся низкий протяжный гул большого реактивного самолета, скрытого плотным слоем туч. В такой хмурый об-лачный день можно спокойно спускаться в колодец, не боясь, что яркий солнечный свет будет резать глаза, когда придет время выбираться.

Но я не двигался с места. Спешить было некуда. День толь-ко начался, до полудня еще далеко. Я сидел словно приклеен-ный, дав полную свободу беспорядочно теснившимся в голо-ве мыслям. Интересно, куда увезли стоявшую здесь птицу? Не красуется ли она теперь в каком-нибудь другом саду, навеки застыв в тщетном порыве взмыть в небо? Или ее отправили на свалку, когда прошлым летом сносили дом Мияваки? Доро-гие воспоминания связаны у меня с этой птицей. Казалось, без нее сад потерял свою прежнюю хрупкую гармонию.

Было начало двенадцатого, голова уже ничего не сообража-ла. Пора спускаться в колодец. Ступив на дно, я по обыкнове-нию сделал глубокий вдох, проверяя, в порядке ли воздух. Вроде все нормально, как всегда - затхлый немного, но ды-шать можно. Я пошарил рукой по стене, нащупывая бейсболь-ную биту. Бита исчезла. Ее нигде не было. Пропала. Без следа растворилась.

696

Я опустился на землю, прислонился к стене.

Несколько раз вздохнул. Вздохи напоминали капризный ветерок, бесцельно гуляющий по безымянной высохшей до-лине. Когда вздыхать надоело, я принялся с силой тереть щеки. Кто же утащил биту? Неужели Корица? Кроме него, некому. Он один знает о ее существовании, да и кто еще мог залезть в колодец? Но зачем это ему понадобилось? Я недоуменно по-качал головой. Совершенно непонятно. Еще одна загадка, на которую у меня нет ответа.

Что ж, обойдемся сегодня без биты. Ничего страшного. В конце концов, бита - всего-навсего что-то вроде талисма-на. Можно и без нее. Проникал я раньше в эту комнату и без биты. Настроившись таким образом, я потянул за веревку и задвинул крышку колодца. Мрак обнял меня со всех сторон, я обхватил руками колени и медленно закрыл глаза.

Как и в прошлый раз, никак не удается сосредоточиться. В голову лезет всякая чепуха. Чтобы избавиться от этой мути, я думаю о бассейне - том самом, двадцатипятиметровом му-ниципальном бассейне, куда хожу плавать. Воображаю, как раз за разом проплываю дорожку из конца в конец, туда и обратно. Скорость значения не имеет, просто я снова и сно-ва повторяю в воде привычные, размеренные и неторопли-вые движения. Не надо лишних звуков, лишних брызг - лок-ти, показываясь из воды, движутся плавно, руки работают бесшумно, рассекая воду. Набираю воду в рот и не спеша выпускаю, будто дышу под водой. Скоро тело свободно скользит в воде, словно подгоняемое легким ветерком. Ухо улавливает только мое размеренное дыхание. Я плыву по вет-ру, как птица в небесах, оглядывая расстилающуюся внизу землю. Вижу далекие города, крошечных человечков, теку-щие реки. Меня охватывает спокойствие, умиротворение, близкое к восторгу. Я очень люблю плавание. Одно из глав-ных моих увлечений. Правда, в смысле решения моих про-блем толку от него нет, зато и вреда никакого не причиняет. Вот что такое плавание.

697

И тут я услышал этот звук.

Из темноты слышалось низкое монотонное гудение, напо-минавшее шум крыльев насекомого. Нет, для насекомого звук чересчур искусственный, механический какой-то. Тон его едва уловимо колебался, точно кто-то подкручивал ручку микро-настройки коротковолнового приемника. Я затаил дыхание и прислушался, пытаясь понять, откуда доносится звук. Он ис-ходил из невидимой точки во мраке, но одновременно, каза-лось, рождался прямо в моей голове. Нащупать эту грань в окружавшей меня кромешной тьме нечего было и думать.

Собирая нервные импульсы в пучок, стараясь сосредото-читься на этом звуке, я не заметил, как заснул. Причем - сра-зу, даже не успев почувствовать сонливости. Отключился со-вершенно неожиданно, будто шел по коридору, шел просто так, без всякой цели, и вдруг кто-то дернул меня за руку и втянул в незнакомую комнату. Сколько времени пребывал я в этом вязком, как болотная трясина, забытьи? Не знаю. Ду-маю, недолго. Может быть, какое-то мгновение. Но когда со-знание так же неожиданно вернулось, я сразу понял, что тем-нота вокруг меня изменилась. Все стало другим - воздух, температура; темнота приобрела новое качество, получила иную насыщенность. В разлитый чернильный мрак подмеши-вался тусклый, неясный свет. Ноздри дрогнули, уловив зна-комый резкий аромат цветочной пыльцы. Я очутился в том странном гостиничном номере.

Поднял голову, огляделся, задержал дыхание.

Да, я прошел сквозь стену.

Я сидел на застеленном ковром полу, привалившись к оби-той тканью стене и положив руки на колени. Меня будто вы-толкнуло на поверхность из пугающей бездны сна, в которую я провалился. Сознание вернулось полностью, было четким и ясным. Контраст между сном и пробуждением оказался таким резким, что я не сразу вошел в новое состояние. Сердце лихо-радочно колотилось в груди, громко отдаваясь в ушах. Сомне-ний быть не могло. Та самая комната. Наконец мне удалось в нее проникнуть.

698

В полумраке, казалось, сотканном из нескольких слоев мелко-ячеистой сетки, комната выглядела такой же, какой я увидел ее в первый раз. Но привыкнув, глаза стали различать небольшие отличия. Во-первых, не на своем месте был телефон, перекоче-вавший со столика у кровати на подушку и утонувший в ней под собственной тяжестью. Заметно убавилось виски в бутыл-ке - осталось немножко, на самом донышке. Лед в ведерке растаял, превратившись в мутноватую несвежую воду. Жидкость в стакане высохла; прикоснувшись к нему, я заметил на нем белый налет пыли. Подойдя к кровати, я взял телефон и поднес трубку к уху. Линия была мертва. Похоже, комнату давным-давно забросили, забыли про нее. В ней не осталось никаких признаков человеческого присутствия. И только цветы в вазе непонятным образом сохраняли прежнюю свежесть.

До моего появления на кровати кто-то лежал - простыня, покрывало и подушки были смяты. Я откинул покрывало и убедился, что постель давно остыла. Ни запаха духов, ниче-го... все улетучилось. Судя по всему, с тех пор как здесь кто-то был, прошло немало времени. Присев на край кровати, я еще раз внимательно оглядел комнату и напряг слух в надежде ус-лышать хоть что-нибудь. Напрасно. Комната походила на древ-нюю гробницу, из которой грабители вынесли похороненное в ней тело.

В этот момент совершенно неожиданно затрещал телефон. Сердце застыло, словно сжавшаяся перед прыжком за добы-чей кошка. От резкого звука дрейфовавшие в воздухе мель-чайшие частицы цветочной пыльцы пришли в движение; еле заметно шевельнулись, устремляясь кверху, лепестки цветов. Телефон? Ведь только что он был мертв, как заваленный зем-лей камень. Уняв дыхание и справившись с сердцебиением, я убедился, что нахожусь все в той же комнате. Протянул руку к телефонной трубке, прикоснулся к ней и после секундного колебания снял с рычага. Телефон успел прозвонить три или четыре раза.

699

- Алло? - Никакой реакции. Трубка умерла, как только оказалась в моей руке. К руке будто привязали мешок с пес-ком - она налилась тяжестью, тяжестью неотвратимой смер-ти. - Алло! - повторил я - только для того, чтобы мой хрип-лый голос вернулся обратно, словно отразившись от толстой стены. Я положил трубку на место, потом снова приложил к уху. Тишина. Опустившись на край кровати, затаив дыхание, я стал ждать, когда телефон зазвонит снова. Но он молчал. Потревоженные пылинки опять впали в кому и растворились во мраке. Я попробовал воспроизвести его звон в голове. Да звонил ли он в самом деле? Уверенности в этом у меня не было. Но если я и дальше буду во всем сомневаться, конца и краю этому не будет. Где-то надо остановиться, подвести черту. Иначе и в самом моем присутствии в этой комнате можно на-чать сомневаться. Телефон звонил. Это точно. Ошибки быть не может. Позвонил и тут же отключился. Я кашлянул, но и этот звук тут же умер - растворился в воздухе.

Поднявшись с кровати, я сделал круг по комнате. Исследо-вал пол, посмотрел в потолок, присел на стол, прислонился к стене. Попробовал зачем-то покрутить дверную ручку, пощел-кал выключателем торшера. Ручка, конечно же, не поворачива-лась, лампочка не горела. Окно было заблокировано снаружи. Я прислушался, но тишина окружала меня высокой гладкой стеной, не пропускавшей ни единого звука. И все же не остав-ляло ощущение, что в комнате кто-то есть и этот кто-то (или что-то) пытается обмануть меня. Не дыша, оно (а может быть, они) старалось вжаться в стену, маскировалось, только чтобы я не заметил его. И я делал вид, что не замечаю. Мы ловко дурачили друг друга. Я опять тихонько кашлянул, приложил пальцы к губам.

Надо еще раз осмотреть комнату. Я щелкнул выключателем торшера - свет не загорелся. Открыл бутылку виски, поню-хал. Запах тот же самый. 'Катти Сарк'. Завернув пробку, по-ставил бутылку обратно на стол. На всякий случай снова снял трубку, чтобы проверить, нет ли гудка. Гробовое молчание. Потоптался на ковре, прижался ухом к стене и сосредоточил-ся, надеясь хоть что-нибудь услышать. Напрасные старания.

700

Остановился у двери и, ни на что уже не надеясь, взялся за ручку... Она без всякого усилия повернулась вправо. Я не сра-зу понял, что произошло. Ведь только что ручка не поддава-лась, будто залитая цементом. Повторим все сначала. Я отпу-стил ручку, снова взялся за нее, покрутил вправо-влево. Она вращалась абсолютно свободно. У меня появилось странное чувство - язык точно стал распухать во рту.

Дверь открыта.

Я слегка потянул за ручку и через образовавшуюся щель в комнату тут же пробилась полоска яркого света. Невольно вспомнилась бита. С ней сейчас было бы куда спокойнее. Хва-тит! Наплевать на эту биту. Я решительно распахнул дверь. Посмотрел налево, потом направо и, убедившись, что никого нет, вышел из номера в длинный, покрытый ковровой дорож-кой коридор. Чуть поодаль стояла большая ваза, полная цве-тов, - та самая, за которой я прятался, когда беззаботно на-свистывавший коридорный стучал в дверь номера. Коридор был очень длинный, с поворотами и ответвлениями. Я слу-чайно наткнулся на того свистуна, он фактически и привел меня к двери с табличкой - ? 208.

Осторожно ступая, я двинулся к вазе. Хорошо бы добраться до вестибюля отеля, где тогда показывали по телевизору Нобору Ватая и толкалось полно народу. Может, я найду там ключ ко всем загадкам. Однако бродить по отелю, не зная точно, куда нужно идти, - все равно что путешествовать без компаса по бескрайней пустыне. Может получиться, что, не найдя ве-стибюль и потеряв дорогу обратно, к номеру 208, я окажусь запертым в этом отеле-лабиринте и не смогу вернуться в реаль-ный мир. Но сейчас не время для сомнений. Скорее всего, это мой последний шанс. Полгода каждый день я спускался в ко-лодец и ждал. И наконец дождался - дверь отворилась передо мной. Да и колодца я скоро лишусь. Так что стоит сейчас осту-питься - и все мои усилия и потраченное время пропадут зря.

Я шел по коридору, куда-то поворачивал. Мои замызган-ные теннисные тапочки тихо ступали по ковру. Ни людских голосов, ни музыки, ни звуков телевизора. Не гудели конди-ционеры, не шумели вентиляторы, лифтов тоже не было слыш-

701

но. Мертвая тишина стояла в отеле, напоминавшем затерян-ные во времени руины. Поворотов становилось все больше, двери тянулись нескончаемыми рядами. Коридор разветвлял-ся, и я всякий раз забирал вправо. Захочу вернуться - буду держаться все время левее, так и выйду к номеру, от которого начал поиски. Но ориентировку я уже потерял. Предчувствие, что я приближаюсь к чему-то, отсутствовало напрочь. Нуме-рация гостиничных номеров была такой невразумительной, что рассчитывать на нее не приходилось. Цифры, не успевая от-печататься в памяти, тут же вылетали из головы. Стало казать-ся, что какие-то номера мне уже попадались. Я остановился посреди коридора передохнуть. Неужели заблудился? Хожу кругами, как в лесу, по одному и тому же месту?

Я стоял и ломал голову, что делать дальше, как вдруг вдалеке послышался хорошо знакомый звук. Коридорный. Это он - я узнал его по свисту. Свистел он замечательно, без единой фаль-шивой ноты, одно слово - виртуоз. Как и в прошлый раз, па-рень исполнял увертюру из 'Сороки-воровки' Россини. Слож-ная мелодия, но мастер справлялся с ней без труда. Я пошел по коридору на свист, становившийся все громче и чище. Похоже, он двигался в мою сторону. Я решил укрыться за колонной.

В руках коридорный опять держал серебряный поднос, на нем стояла бутылка 'Катти Сарк', ведерко со льдом и пара стака-нов. Он торопливо прошел мимо, лицо его светилось - свист доставлял ему удовольствие. В мою сторону даже не посмот-рел - так спешил, что берег каждую секунду. Все как тогда, подумал я. Выходит, мое тело перенеслось во времени назад.

Я последовал за коридорным. Серебряный поднос покачи-вался в его руках в такт мелодии, разбрасывая сверкающие блики от светильников под потолком. Коридорный повторял увертюру, как заклинание. Интересно, о чем эта опера? Я знал только название да еще эту довольно однообразную увертюру. Помню, в детстве у нас дома была пластинка, где ею дирижи-ровал Тосканини. По сравнению с модерновым исполнением Клаудио Аббадо - живым, легким - Тосканини волновал

702

кровь, переворачивал все внутри: как будто, сцепившись в смертельной схватке с могучим противником, ты прижима-ешь его к земле и начинаешь медленно душить. А сама опера-то о чем? Не о погрязшей же в воровстве сороке. Если все утрясется, надо будет сходить в библиотеку и посмотреть в музыкальной энциклопедии. А может, диск купить со всей оперой? Или не надо? Может, к тому времени мне все уже будет до лампочки.

Коридорный, не прекращая свистеть, как робот, шагал впе-ред. Я держался за ним на некотором расстоянии и уже знал, куда он направляется. Новая бутылка 'Катти Сарк', лед и ста-каны предназначались для номера 208. Я оказался прав: здесь он и остановился. Перехватил поднос в левую руку, убедился, что перед ним нужная дверь, подтянулся и по-деловому по-стучал. Три раза, потом еще столько же.

Отозвался кто-нибудь на стук или нет, не знаю - не рас-слышал. Я стоял за вазой и наблюдал за коридорным. Время шло, а он все стоял у двери, как истукан, словно решил испы-тать пределы своего терпения. Не стучал больше - лишь тихо ждал, когда ему откроют. В конце концов дверь вняла его мо-литвам и приоткрылась внутрь.

34. Оставь фантазии другим (Продолжение рассказа о Борисе Живодере)

'Борис свое слово сдержал. Японским военнопленным пре-доставили кое-какое самоуправление, разрешили выбрать из своих представителей комитет, во главе которого встал под-полковник. После этого лагерной охране запретили издевать-ся над заключенными, и отвечать за порядок в лагере стал комитет. Если все было тихо и норма выполнялась, нас не трогали. Такую линию проводило новое начальство (или, дру-гими словами, Борис). Эти на первый взгляд демократичес-кие новации мы, японцы, конечно, встретили с одобрением.

Но, как выяснилось, все оказалось не так просто. Обрадо-вавшись реформам, мы все, и я в том числе, по наивности не заметили коварную ловушку, приготовленную Громовым.

Борис, имея за собой поддержку госбезопасности, полнос-тью подмял под себя вновь назначенного "члена Политбюро" и установил в лагере и шахтерском городке свои порядки. Инт-риги и террор расцвели буйным цветом. Борис стал отбирать из заключенных и охранников самых сильных и жестоких (а таких людей там хватало), подготовил их и сколотил своего рода лич-ную гвардию. Вооруженные пистолетами, ножами, топорами, эти головорезы запугивали и избивали тех, кто отказывался под-чиняться Громову. Несколько человек по его приказу они за-

704

мучили до смерти. Вмешиваться никто не решался. Солдаты караульной роты, приставленные охранять шахту, делали вид, будто не замечают, что творит эта банда. Даже военные уже ни-чего не могли поделать с Борисом и предпочитали держаться в стороне, ограничиваясь охраной станции и своих казарм. То, что происходило на шахте и в лагере, их не интересовало.

В этой гвардии у Бориса был любимчик - заключенный-монгол, которого все звали Татарином. Он всегда и везде те-нью следовал за Громовым. Когда-то Татарин был чемпионом по борьбе. Всю его правую щеку покрывал след от ожога - ходили слухи, что он прошел через пытки. Борис арестантс-кой робы больше не носил, жил в ухоженном домике, в кото-ром убирала женщина из заключенных.

Николай рассказал мне (хотя в последнее время он стал из-бегать разговоров), что несколько его знакомых куда-то про-пали. Исчезли ночью, как сквозь землю провалились. По до-кументам они проходили как без вести пропавшие или погибшие в результате несчастного случая, но никто не со-мневался, что их убрали подручные Бориса. Стоило не подчи-ниться его воле или приказанию - и человек подвергал себя смертельной опасности. Были случаи, когда недовольные про-бовали жаловаться на творимый произвол напрямую в ЦК, и больше их никто не видел. "Я слышал, это зверье не остано-вилось даже перед убийством семилетнего ребенка, чтобы сло-мить его родителей, - шептал побледневший Николай. - За-били его насмерть у них на глазах".

Первое время Громов особенно не вмешивался в жизнь зоны, где содержались японцы. Для начала он сосредоточил усилия на том, чтобы полностью подчинить себе русских ох-ранников и взять зону под контроль, дав японцам возможность пока разбираться между собой. Так что первые месяцы после происшедших перемен стали для нас короткой передышкой, когда можно было жить спокойно. Я вспоминаю эти мирные, как штиль на море, дни. Нашему комитету удалось добиться некоторого, пусть и незначительного, смягчения режима. Не надо было больше бояться, что на тебя набросятся охранники. Впервые с тех пор, как мы оказались в лагере, у людей появи-

705

лась какая-то надежда. Они думали, что жизнь понемногу ста-ла меняться к лучшему.

Впрочем, это не означало, что, пока длился наш "медовый месяц", Борис вообще не обращал на нас внимания. Просто он медленно и уверенно готовился к игре, расставляя на доске нужные ему фигуры. Обрабатывал по очереди членов комите-та - кого запугивал, кого подкупал - и незаметно, потихонь-ку подчинял себе. Открытого насилия он избегал, действовал крайне осторожно, поэтому мы ничего не замечали. А когда заметили, было уже поздно. Разговорами о самоуправлении Борис усыплял нашу бдительность, а сам тем временем уста-навливал железный порядок. Он был дьявольски хладнокро-вен и точен в своих расчетах. Бессмысленное, ненужное наси-лие над японскими пленными действительно прекратилось, но лишь затем, чтобы уступить место новому насилию - хо-лодному и расчетливому.

Прошло примерно полгода. Теперь, когда Борис полнос-тью господствовал на доске, он сменил тактику и принялся давить на нас. Первой его жертвой стал подполковник - глав-ная фигура в комитете. Он несколько раз напрямую сталки-вался с Громовым, отстаивая интересы японских пленных, за что его и убрали. К тому времени в комитете оставалось всего несколько человек, не подчинявшихся Борису. Это были под-полковник и его сторонники. Однажды ночью на него нава-лились, заткнули рот и задушили, накинув на лицо мокрое полотенце. Расправились с подполковником, конечно же, по приказу Бориса, хотя он сам рук не запачкал. Его ликвидиро-вали руками японцев; комитет выполнил его команду - и все. Смерть подполковника списали на болезнь. Все знали, кто его убил, но говорить об этом не смели. Было известно, что среди нас есть доносчики, работавшие на Бориса; открыто высказы-вать свои мысли стало невозможно. Новый председатель ко-митета, которого выбрали после расправы над подполковни-ком, послушно плясал под громовскую дудку.

Изменился комитет - и тут же начали быстро ухудшаться условия, в которых приходилось работать японским пленным. Скоро они стали совершенно невыносимыми. В обмен на са-

706

моуправление мы обещали Борису выполнять норму, и это нам дорого обошлось. Под разными предлогами норму все время повышали, и работа превратилась в каторгу. Пошли чередой несчастные случаи, много японцев оставили кости в чужой земле, став жертвами безудержной гонки за все новыми тон-нами угля. Самоуправление в итоге обернулось тем, что вмес-то русских надзирать за работой стали японцы.

Среди пленных, естественно, зрело недовольство. В лагер-ном мирке, где прежде мы поровну делили все лишения, стала править несправедливость, прорастала глубокая ненависть и подозрительность. Прислужников Громова ставили на легкие работы, они имели привилегии; уделом остальных стала невы-носимая жизнь или даже смерть. Жаловаться было нельзя - открытый протест означал гибель. Могли бросить в карцер уми-рать от холода и голода, удушить ночью во сне мокрым поло-тенцем, раскроить в шахте череп ударом кирки и столкнуть тело в шурф. Кто будет разбираться, что делается там, под землей, в темной шахте? Подумаешь, пропал человек! Ну и что?

Меня не переставала мучить мысль, что это я свел подпол-ковника с Борисом. Конечно, не будь меня, Громов все равно каким-нибудь другим путем рано или поздно пролез бы в наши ряды - и результат был бы тот же самый. Но мне от этого легче не становилось. Я тогда жестоко просчитался.

Вдруг меня однажды вызвали в барак, где обосновался Борис. С тех пор как мы встречались последний раз, времени прошло порядочно. Он сидел за столом и пил чай, как тогда, у началь-ника станции. За его спиной по обыкновению, как шкаф, воз-вышался Татарин, и у него на поясе висел большой автомати-ческий пистолет. Когда я вошел, Борис обернулся и жестом приказал монголу покинуть помещение. Мы остались одни.

- Ну что, лейтенант? Сдержал я свое слово? Сдержал, ничего не скажешь. Выполнил все, что мне обе-щал. Я словно заключил сделку с дьяволом.

- Вы получили самоуправление, я - власть, - проговорил сияющий Борис, широко разводя руками. - Мы оба получи-

707

ли что хотели. Добыча угля растет, в Москве довольны. Что еще нужно? Ты мне очень помог, и я должен как-то тебя от-благодарить.

- В этом нет необходимости, мне ничего не нужно, - ска-зал я.

- Мы же старые знакомые, лейтенант. Не надо так, - про-должал улыбаться Борис. - Буду краток. Я хочу, чтобы ты на-ходился при мне, стал моим помощником. К сожалению, с мозгами у нас здесь плохо, соображать мало кто умеет. Я ви-жу: хоть ты и без руки, зато голова у тебя варит. Согласишься стать моим секретарем - не пожалеешь, устрою тебе жизнь полегче. Тогда наверняка выживешь и, может, вернешься в свою Японию, Держись за меня - тебе от этого одна польза.

Вообще-то нужно было сразу прекратить этот разговор. Я не собирался поступать в прислужники к Громову, продавать своих товарищей, хорошо жить за их счет. Откажись я от его пред-ложения, Борис убил бы меня. Смерть бы все решила. Но ко-гда он заговорил об этом, в голове моей родился план.

- Что я должен делать? - спросил я.

Работа, которую собирался взвалить на меня Борис, была не из легких. Дел, где требовалось навести порядок, накопилась уйма, и самое главное - надо было разобраться с накоплен-ным Громовым богатством. Он присваивал часть (порядка со-рока процентов) продовольствия, одежды, медикаментов, ко-торые присылали в лагерь из Москвы и от Международного общества Красного Креста, прятал это добро на подпольных складах и сбывал на сторону. Еще он целыми вагонами от-правлял на черный рынок уголь. Топлива хронически не хва-тало, и нужда в нем была очень большая. Подкупив железно-дорожников и начальника станции, Борис практически рас-поряжался составами как хотел и на этом наживался. Солда-ты, охранявшие железную дорогу, за продукты и деньги зак-рывали глаза на все. Благодаря своей предприимчивости Бо-рис разбогател страшно. Мне он говорил, что все деньги в конечном итоге пойдут госбезопасности. Мол, органам в их

708

работе требуются очень крупные суммы, не учтенные ни в каких официальных документах, и он здесь занимается тай-ным сбором этих средств. Но Борис лгал. Какая-то часть де-нег в Москву, конечно, уходила. Однако больше половины Громов наверняка оставлял себе. Деталей я не знал, но, по-моему, он тайными каналами переправлял деньги в банки за границу или обращал их в золото.

По каким-то непонятным причинам Борис, похоже, пол-ностью мне доверял. Кажется, ему и в голову не приходило, что я могу выдать его секреты. Странно, не правда ли? К рус-ским и вообще к белым людям он относился с крайней подо-зрительностью, а монголам и японцам верил безоглядно. Мо-жет, думал, что вреда от меня все равно не будет, даже если я кому и разболтаю о его делах. А кому мне было рассказывать? Меня окружали только подельщики и подручные Бориса, жив-шие за счет его махинаций, кормившиеся из его рук. А беспо-мощные заключенные и пленные страдали и умирали от не-достатка еды, одежды и медикаментов, которые он из корысти продавал спекулянтам. Кроме того, вся почтовая корреспон-денция проходила через цензуру, и любые контакты лагерни-ков с внешним миром были запрещены.

Как бы то ни было, став секретарем Громова, я ревностно и добросовестно занялся его делами. Заново переписал всю бух-галтерию и составил новую опись того, что было на складах. До меня в хозяйстве Бориса царила полная неразбериха. Я си-стематизировал и наладил оборот товаров и денег, завел спе-циальную тетрадь, заглянув в которую сразу можно было по-нять, сколько чего и где имеется, как колеблются цены. Я составил список всех подкупленных Борисом - он полу-чился длинным - и подсчитал "необходимые затраты" на этот контингент. Я работал на него без отдыха, с утра до вечера, и в результате лишился тех немногих друзей, что у меня были. Они стали презирать меня, считая, что я продался Борису (быть может, они до сих пор так обо мне думают, как это ни печаль-но). Да, наверное, по-другому и быть не могло. Николай пере-стал со мной разговаривать. Несколько японцев, с которыми я прежде дружил, стали обходить меня стороной. В то же вре-

709

мя были и такие, кто, увидев, что я в фаворе у Бориса, стара-лись со мной сблизиться, но с этими типами я никаких дел не имел. Получилось, что я оказался в лагере в изоляции. Не уби-ли меня только потому, что за мной стоял Громов. Кто посмел бы поднять руку на такую важную птицу? Это же означало вер-ную смерть. О жестокости Бориса знали все. В лагере ходили легенды о том, как он сдирал с людей кожу.

Чем дальше отдалялся я от остальных, тем больше Борис мне верил. Он был очень доволен моей работой, ценил со-зданную мной рациональную систему и не скупился на похва-лы.

- Что бы я без тебя делал! Если среди японцев много та-ких, как ты, ваша Япония обязательно возродится после раз-грома. А вот Союз обречен. Перспектив, к сожалению, почти никаких. При царе и то лучше было. Царям, по крайней мере, над всякими дурацкими теориями не надо было голову ломать. Ленин понял что-то у Маркса, позаимствовал и сделал из это-го то, что ему выгодно. То же самое Сталин - взял у Ленина что ему нужно (так, самую малость). Как у нас получается? Чем меньше человек понимает, тем больше власти захватыва-ет. Чем меньше понимаешь, тем лучше. Только так здесь мож-но выжить, лейтенант. И чтобы никаких фантазий. Как толь-ко начнешь что-то воображать, мозгами шевелить - все! Считай, тебе конец. Вот я начисто лишен всякого воображе-ния. Пусть другие воображают, а я им в этом деле помогаю. В этом мой хлеб. Запомни это как следует. Пока ты здесь, если вдруг на какие-нибудь фантазии потянет, сразу вспоминай меня: "Нет, ни за что! Из-за этих фантазий и жизни можно лишиться". Этот совет дорого стоит. Оставь фантазии другим.

Так незаметно пролетело полгода. К концу осени 47-го года я сделался для Бориса совершенно незаменимым. На мне лежа-ли все его дела, в то время как Татарин и созданный Громо-вым "эскадрон смерти" разбирались с неугодными. Вызова в Москву от госбезопасности Борис еще не получил, но к тому времени он, похоже, уже не горел желанием возвращаться в

710

столицу. Лагерь и шахта превратились в подчиненную ему тер-риторию; жил он со всеми удобствами под охраной личной армии и накапливал все больше богатства. Впрочем, вполне возможно, что московское начальство предпочитало не отзы-вать его в Москву, а держать в Сибири, тем самым укрепляя там свою власть. Между Москвой и Борисом шла активная переписка, не по почте, конечно, - письма доставляли по железной дороге секретные курьеры, все как на подбор высо-кие, с холодными как лед глазами. Когда такой человек вхо-дил, в комнате, казалось, тут же опускалась температура.

А заключенные, работавшие на шахте, тем временем про-должали умирать один за другим, и тела их, как и раньше, сбра-сывали в шахтные выработки. Борис всесторонне оценивал, на что способен тот или иной лагерник; физически слабых с первого же дня нещадно эксплуатировали, урезали рацион питания и, чтобы избавиться от лишних едоков, выжимали из них все соки и быстро спроваживали в могилу. Отнятые у сла-баков продукты отдавали сильным, повышая таким образом производительность труда на шахте. В лагере воцарился "за-кон джунглей": сильные забирали себе все, слабые мерли как мухи. Как только рабочих переставало хватать, в товарных ва-гонах, как скот, откуда-то привозили новую партию заклю-ченных. Бывали случаи, когда до двадцати процентов людей умирали в дороге. На это никто внимания не обращал. Боль-шинство новичков прибывали с запада - это были русские и выходцы из Восточной Европы. К счастью для Бориса, ста-линская машина насилия не сбавляла там оборотов.

Мой план был - убить Бориса. Конечно, отправив его на тот свет, никаких гарантий, что положение в лагере изменит-ся к лучшему, я бы не получил. Так или иначе, ад, наверное, продолжался бы. Просто нельзя было допустить, чтобы такой человек существовал и дальше в этом мире. Верно говорил Николай: он - как ядовитая змея. И кто-то должен отрубить ей голову.

Жизнью своей я не дорожил и был готов обменять ее на жизнь Громова. Но действовать следовало наверняка. Прихо-дилось дожидаться момента, когда я буду абсолютно уверен в

711

том, что уложу его сразу, одним выстрелом. В предвкушении удобного случая я по-прежнему продолжал разыгрывать роль преданного секретаря. Но, как я говорил, Борис был очень осторожен. И днем и ночью Татарин следовал за ним, словно тень. Но даже если мы останемся наедине, как я его убью - без оружия, да еще с одной рукой? И все же я набрался терпе-ния и ждал, когда придет мое время. Верил: если есть бог, он даст мне когда-нибудь этот шанс.

В начале 1948 года по лагерю поползли слухи, что японских военнопленных в конце концов все-таки отправят на родину. Якобы весной за ними придет судно. Я спросил у Бориса, прав-да ли это.

- Все правильно, - ответил он. - Так оно и есть. Скоро всех вас репатриируют в Японию. Мировая общественность, видите ли, недовольна. Мы не можем вас больше здесь дер-жать, заставлять работать. Но у меня есть к тебе предложение, лейтенант. Может, останешься здесь, у нас - уже не пленным, а свободным советским гражданином? На меня ты здорово работал, уедешь - где я замену найду? Тебе рядом со мной будет куда лучше, чем в Японии. Вернешься без гроша и бу-дешь мучиться... Говорят, у вас там есть нечего, народ с голода мрет. А здесь у тебя все - деньги, женщины, власть.

Серьезное предложение. Я знал слишком много секретов Бориса, и он, по всей видимости, боялся меня отпускать. Сто-ило отказаться - и он вполне мог меня ликвидировать, чтобы заткнуть рот. Но страха не было. Поблагодарив его, я сказал, что переживаю за родителей и сестру и хотел бы вернуться домой. Борис пожал плечами и больше ничего не сказал.

Исключительный шанс покончить с Громовым представил-ся однажды мартовским вечером, когда до репатриации оста-валось совсем немного. Мы оказались с ним наедине - Тата-рин, неизменно находившийся при нем, куда-то отлучился из комнаты. Еще не было девяти; я, как обычно, сидел за бухгал-терией; Борис, редко засиживавшийся в конторе так поздно, за столом писал письмо. Он потягивал из стакана коньяк, ав-

712

торучка бегала по лежавшему перед ним листу бумаги. На ве-шалке вместе с его кожаным пальто и шляпой висел пистолет в кожаной кобуре. Не тот громоздкий неудобный ствол, что имелся на вооружении Советской армии, а немецкий "вальтер-ППК". Говорили, что Борис отобрал его у эсэсовского под-полковника, взятого в плен при форсировании русскими Дуг ная. На рукоятке "вальтера", всегда начищенного до блеска, были выгравированы похожие на две маленькие молнии бук-вы - SS. Я много раз наблюдал, как Борис чистил свой писто-лет, и знал, что в обойме всегда - восемь боевых патронов*.

Раньше Борис ни разу не оставлял кобуру с оружием на ве-шалке. Никогда не терявший бдительности, работая за сто-лом, он неизменно держал пистолет под рукой, в правом ящи-ке. В тот вечер он почему-то был очень оживлен, много говорил и поэтому, наверное, забыл об осторожности. Вот он, мой шанс! Сколько раз я прокручивал в голове, как одной рукой снимаю оружие с предохранителя, быстро досылаю патрон в патронник. Наконец, решившись, я встал со своего места и прошел мимо вешалки, делая вид, что мне понадобилась ка-кая-то бумага. Борис погрузился в письмо и в мою сторону не смотрел. Не останавливаясь, я на ходу вытянул пистолет из кобуры. Небольшой, он целиком помещался в ладони, и по тому, как надежно и удобно лежал в ней, я сразу понял, какое это замечательное оружие. Встав напротив Бориса, я снял пи-столет с предохранителя, зажал его между колен и правой ру-кой взвел затвор. Патрон с негромким металлическим лязгом вошел в патронник. При этом звуке Борис поднял взгляд, и он уперся в наведенное ему в голову дуло.

Он покачал головой и вздохнул.

- Вынужден огорчить тебя, лейтенант, но пистолет не заря-жен, - проговорил Борис, надевая колпачок на авторучку. - По весу же понять можно, есть в нем патроны или нет. Доста-точно чуть-чуть рукой покачать - вот так, вверх-вниз. Восемь патронов калибра 7,65 мм, вес порядка восьмидесяти граммов.

* Неточность автора. Магазин 'вальтера-ППК' вмещает не восемь, а семь патронов.

713

Его словам я не поверил, тут же направил дуло ему в лоб и без колебаний спустил курок. Но услышал только сухой щел-чок. Борис не врал: патронов в пистолете не было. Опустив оружие, я стоял перед ним, кусая губы. Думать ни о чем не мог. Выдвинув ящик стола, Громов достал пригоршню патро-нов и на ладони показал мне. Он заранее вынул их из обоймы, поставил мне ловушку. Все было подстроено.

- Я давно догадался, что ты хочешь меня убить, - спокой-но продолжал Борис. - Все время представлял, как будешь это делать. Разве не так? А ведь я предупреждал: не надо бу-дить воображение, а то можно и жизни лишиться. Ну да бог с ним со всем. Ты просто не способен меня убить.

Борис взял пару патронов и бросил на пол. Они со стуком покатились мне под ноги.

- Настоящие, боевые, - сказал он. - Я не шучу. Ну что? Давай, заряжай и стреляй. Это твой последний шанс. Хочешь меня убить? Тогда целься хорошенько. Но если промахнешься, обещай, что никому не расскажешь о том, чем я здесь занима-юсь. Мои дела должны остаться в тайне. Как тебе сделка?

Я кивнул головой в знак согласия: "Хорошо, обещаю".

Снова зажав пистолет в коленях, я надавил рычажок, вы-нул обойму и вставил в нее два патрона. Одной рукой получа-лось не очень здорово, вдобавок меня колотила мелкая дрожь. Борис хладнокровно следил за моими движениями. На губах его даже мелькнула улыбка. Вставив обратно обойму, я навел пистолет точно между глаз Громова и, уняв дрожь в пальцах, нажал курок. Прогремел выстрел, но пуля даже не задела Бо-риса - прошла в нескольких миллиметрах от уха и застряла в стене. Мелкая пыль от штукатурки полетела во все стороны. Я не считал себя совсем никудышным стрелком, но промазал, хотя стрелял всего с двух метров. В Синьцзине я с удоволь-ствием ходил на стрельбище. С одной рукой стрелять, конеч-но, труднее, зато правая была у меня сильнее, чем у обычных людей, да и "вальтер" - пистолет надежный и хорошо откалиброванный - позволял прицелиться точно. Как можно было промахнуться? Я снова взвел курок и прицелился. Сделал

714

глубокий вдох, сказав себе: "Ты должен его убить!" Тогда мож-но будет считать, что жизнь прожита не напрасно.

- Целься лучше, лейтенант. Этот патрон - последний. - Улыбка не сходила с лица Бориса.

В этот миг на выстрел в комнату влетел Татарин с огром-ным пистолетом в руке.

- Не лезь! - рявкнул на него Громов. - Пусть стреляет. Убьет - тогда делай что хочешь.

Татарин послушно кивнул и направил на меня свой пистолет.

Я выставил вперед правую руку с зажатым в ней "вальтером" и, прицелившись прямо в надменную ледяную улыбку Бориса, с покорным равнодушием выстрелил. Пистолет дер-нулся в руке, но я держал его крепко. Хороший получился выстрел. Только пуля снова прошла мимо - буквально на во-лосок от головы, угодив в часы на стене за спиной Бориса. Часы разлетелись вдребезги. А он даже бровью не повел. От-кинувшись на спинку стула, не сводил с меня змеиных глаз. Пистолет с громким стуком упал на пол.

Несколько секунд мы молчали, никто не пошевелился. На-конец Борис встал и, не спеша наклонившись, поднял выпав-ший из моих пальцев "вальтер". Задумчиво посмотрев на пис-толет, чуть покачал головой и сунул его в висевшую на вешалке кобуру. Потом два раза легонько похлопал меня по руке, будто хотел утешить.

- Ведь говорил же я, что ты убить меня не сможешь. Гово-рил? - Борис достал из кармана пачку "Кэмел" и, щелкнув зажигалкой, закурил. - Стрелял нормально. Просто ты на это не способен. Не дано, понимаешь? Потому и упустил свой шанс. Придется тебе возвращаться домой с проклятием. Не видать тебе счастья, где бы ты ни был. Ты никого не будешь любить, и тебя никто не полюбит. Я тебя проклинаю. Убивать не буду, нет. И не потому, что такой добрый. За эти годы я порядочно народу на тот свет отправил, и, наверное, еще не-мало пойдет тем же маршрутом. Но я никого не убиваю без нужды. Прощай, лейтенант Мамия. Через неделю ты уедешь в Находку. Бон вояж, как говорят французы. Больше мы с то-бой не увидимся.

715

Это была моя последняя встреча с Борисом Живодером. Спу-стя неделю я покинул лагерь; меня вместе с другими пленными отправили поездом в Находку, где нас тоже ожидало немало зло-ключений. Наконец, в начале 1949 года я вернулся в Японию.

Сказать по правде, Окада-сан, я совершенно не представляю, имеет ли для Вас мой длинный и странный рассказ хоть ка-кое-то значение. Может быть, это сплошное старческое ны-тье. Я непременно хотел рассказать Вам эту историю. У меня было чувство, что я должен это сделать. Прочитав мое пись-мо, Вы поняли, что я все проиграл, всего лишился. Стал ни на что не способен. Сбылись предсказания и проклятия: я нико-го не люблю, меня тоже никто не любит. Ходячая тень - вот что от меня осталось. Придет время - и я просто растворюсь в темноте. Теперь, посвятив Вас в свою жизнь, я могу уйти со спокойной душой.

Живите с миром, и чтобы Вам никогда не пришлось ни о чем жалеть'.

35. Опасное место Люди перед телевизором Человек Пустое Место

Дверь приоткрылась внутрь комнаты. Коридорный с легким поклоном вошел, держа поднос двумя руками. В своем укры-тии за вазой я ждал, когда он выйдет из номера, и думал, что делать дальше. Можно войти в номер после того, как кори-дорный удалится восвояси. За этой дверью с номером 208 опре-деленно кто-то есть. Если события дальше будут развиваться так же, как в прошлый раз (а все к тому и шло), значит, дверь должна быть не заперта. Или номер подождет и лучше пойти за коридорным? Тогда, быть может, я попаду туда, откуда он появляется.

Я колебался, не зная, на чем остановиться, и в конце кон-цов решил последовать за коридорным. В номере 208 притаи-лась какая-то опасность - нечто такое, что может погубить меня. Мне хорошо запомнился тот резкий стук во мраке, ре-занувший глаз серебристый отблеск какого-то предмета, по-хожего на нож. Надо быть осторожным. Сначала поглядим,

717

куда направляется этот тип. А сюда можно вернуться потом. Только как? Пошарив в карманах брюк, я обнаружил бумаж-ник, немного мелочи, носовой платок и маленькую шарико-вую ручку. Провел линию на ладони, чтобы убедиться, что в ней есть паста. Ага! По пути можно ставить метки на стенах - тогда я смогу найти дорогу обратно. Должен найти.

Отворилась дверь, и на пороге возник коридорный. В руках у него ничего не было - поднос он оставил в номере. Затво-рив дверь, парень выпрямился и, снова принявшись насвис-тывать 'Сороку-воровку', быстрой походкой стал удаляться. Я отделился от тени вазы и пошел за ним. Там, где коридор разветвлялся, я рисовал шариковой ручкой на оклеенной бе-жевыми обоями стене маленькие синие крестики. Коридор-ный ни разу не оглянулся. У него была какая-то особая поход-ка. Он спокойно мог бы выступать на Всемирном Конкурсе Коридорных И Официантов На Лучшую Походку. Весь его облик говорил: 'Вот как надо: голова кверху, подбородок впе-ред, спина прямая, движения рук - в такт музыке из "Соро-ки-воровки", шаги большие'. Парень проходил поворот за поворотом, поднимался и спускался по ступенькам. Лампы в коридоре светили то ярче, то тусклее; их свет, преломляясь в многочисленных углублениях и нишах, отбрасывал причудли-вые тени. Чтобы остаться незамеченным, я немного приот-стал, но потерять своего проводника не боялся, даже когда он исчезал за углом, - свистел он громко и держаться за ним было совсем не сложно.

Подобно тому как рыба, поднимающаяся вверх по течению, в итоге выходит на спокойную воду, коридорный вышел в про-сторный вестибюль. Тот самый, где я когда-то видел по теле-визору Нобору Ватая. В вестибюле, который тогда был пере-полнен людьми, сейчас было тихо: у огромного телеэкрана сидели всего несколько человек и смотрели новости 'Эн-эйч-кей'. Подойдя ближе, парень оборвал свист, чтобы не мешать собравшимся перед телевизором людям, пересек вестибюль и скрылся за дверью с надписью: 'Только для персонала'.

Я стал прогуливаться по вестибюлю с видом человека, ко-торый не знает, как убить время. Пересаживался с одного ди-

718

вана на другой, разглядывал потолок, проверял мягкость ков-ра у себя под ногами. Потом подошел к телефону-автомату и опустил в него монету, но аппарат, как и телефон в номере, не подавал признаков жизни. Взял трубку внутреннего телефона отеля, набрал на всякий случай номер 208 - но с тем же ре-зультатом.

Сев на стул в стороне от собравшихся перед телевизором, я незаметно стал их изучать. В группе оказалось двенадцать че-ловек - девять мужчин и три женщины; в основном им было где-то от тридцати до сорока, и только двое выглядели за пять-десят. Мужчины в пиджаках или куртках свободного покроя, с галстуками скромных расцветок, в кожаных туфлях. Они мало отличались друг от друга, если не брать в расчет разницу в росте и весе. Женщины все выглядели на тридцать с неболь-шим, хорошо одетые и аккуратно накрашенные. Их вполне можно было принять за участниц закончившейся встречи од-ноклассников, хотя сидели они отдельно друг от друга и, види-мо, не были знакомы. И вообще все эти люди, похоже, собра-лись здесь случайно и просто внимательно и молча наблюдали за тем, что происходило на телеэкране. Никто ни разу не обме-нялся репликами, не взглянул на соседа, не кивнул.

Со своего места в отдалении я не отводил от телевизора глаз. Шли новости. Так, ничего интересного - где-то открыли но-вую дорогу, и губернатор перерезает ленточку; в поступивших в торговую сеть детских цветных карандашах нашли какие-то вредные вещества и решили изъять карандаши из продажи; в Асахикаве прошел сильный снегопад, из-за плохой видимос-ти и обледенения туристический автобус столкнулся с грузо-виком, водитель грузовика погиб, несколько туристов, ехав-ших на отдых на горячие источники, получили травмы. Диктор спокойно зачитывал эти сообщения по порядку, как будто рас-кладывал перед собой карточки с цифрами. Мне вспомнился телевизор в доме прорицателя Хонды, всегда включенный на 'Эн-эйч-кей'.

Мелькавшие в новостях кадры и образы казались необы-чайно живыми и яркими и в то же время - совершенно нере-альными. Мне жаль было тридцатисемилетнего водителя гру-

719

зовика, погибшего в этой катастрофе. Никто не пожелает себе такой смерти - в засыпанной снегом Асахикаве корчиться в агонии от невыносимой боли в разорванных внутренностях. Но я не был знаком с этим водителем, а он не знал о моем существовании, поэтому мои жалость и сострадание не отно-сились лично к нему. Я сочувствовал не ему, а просто челове-ку, которого вдруг настигла такая ужасная смерть. В этой обы-денности сочетались реальность - и в то же время полное ее отсутствие. Отвлекшись от телевизора, я еще раз оглядел про-сторный, пустынный вестибюль, однако взгляд так ни на чем и не остановился. Персонала не видно, маленький бар еще не открыт. Интерьер оживляла лишь большая картина на стене, изображавшая какую-то гору.

Снова обернувшись к телевизору, я увидел крупным пла-ном знакомое лицо. Нобору Ватая. Я выпрямился на стуле и напряг слух. С Нобору Ватая что-то случилось. Но что? Я про-пустил начало. Вместо фотографии на экране возник репор-тер. В пальто и галстуке, он стоял с микрофоном в руке перед входом в какое-то большое здание.

- ...был доставлен в больницу Токийского женского меди-цинского университета и помещен в отделение интенсивной терапии. Известно лишь, что у него проломлен череп, он на-ходится в тяжелом состоянии, без сознания. На вопрос, пред-ставляет ли полученная травма угрозу для жизни, врачи не могут сейчас сказать ничего определенного. Подробная ин-формация о его состоянии здоровья будет сообщена позже. Больница Токийского женского медицинского университета, центральный вход...

Камера вернулась в телестудию. Глядя в объектив, диктор стал зачитывать листок, который ему поднесли:

- Депутат палаты представителей Нобору Ватая стал жерт-вой хулиганского нападения и получил тяжелую травму. Со-гласно только что поступившей информации, сегодня в поло-вике двенадцатого утра в офис депутата в столичном районе Минато во время его встречи с посетителями вошел молодой мужчина. Он несколько раз сильно ударил господина Ватая по голове бейсбольной битой... - (На экране появилось фото

720

здания, где размещается офис Нобору Ватая.) - ...и нанес ему тяжелую травму. Мужчина представился посетителем и про-нес биту в офис в длинном футляре, в каких обычно носят чертежи. По свидетельству очевидцев, он набросился на гос-подина Ватая, не сказав ни слова. - (Показали помещение, где было совершено преступление. На полу валялся перевер-нутый стул, рядом - лужа черной крови.) - Все произошло так неожиданно, что ни депутат, ни находившиеся в это время в офисе люди не смогли оказать сопротивления. Убедившись, что господин Ватая потерял сознание, нападавший покинул место преступления, унеся с собой биту. Очевидцы говорят, что он был одет в темно-синее полупальто и шерстяную лыж-ную шапочку такого же цвета; на глазах темные солнечные очки. Рост - около 175 сантиметров, на лице с правой сторо-ны что-то вроде родимого пятна, возраст - порядка тридцати лет. Полиция ведет поиск преступника, которому удалось скрыться. Его местонахождение неизвестно. - (Показали ра-ботающую на месте происшествия полицию, а потом - ожив-ленные улочки Акасаки.)

'Бейсбольная бита? Родимое пятно?' - пронеслось в голо-ве. Я закусил губу.

- Нобору Ватая - известный ученый-экономист новой волны и политический обозреватель. Весной этого года он был избран депутатом палаты представителей, пойдя по стопам своего дяди, господина Ёситака Ватая, и быстро получил при-знание как влиятельный молодой политик и полемист. Ему, новичку в парламенте, прочили большое будущее. Полиция отрабатывает две версии: речь идет о возможной связи этого преступления с политикой и о личной неприязни или мести. Повторяем последнюю главную новость: сегодня, близко к полудню, совершено нападение на депутата палаты предста-вителей Нобору Ватая. Он доставлен в больницу с тяжелой травмой головы, которую ему нанес бейсбольной битой хули-ган. Никаких подробностей о его состоянии пока не сообща-ют. А теперь к другим новостям...

Телевизор будто кто-то выключил. Голос диктора прервал-ся, и в вестибюле все смолкло. Напряжение спало, люди, си-

721

девшие перед телевизором, немного расслабились. Осталось впечатление, что они специально собрались здесь, чтобы ус-лышать это сообщение о Нобору Ватая. Даже когда телевизор отключился, никто не поднялся с места. Никто не вздохнул, не кашлянул - вообще не издал ни звука.

Кто же заехал битой Нобору Ватая? По описанию, преступ-ник - вылитый я. Темно-синее полупальто, темно-синяя шер-стяная шапка, солнечные очки. Пятно на лице. Рост, возраст... И бейсбольная бита. Я все время держал свою биту в колодце, а теперь она куда-то исчезла. Если Нобору Ватая проломили голову той самой битой, значит, кто-то специально утащил ее для этого из колодца.

В этот момент одна из смотревших телевизор женщин - худая, с рыбьими скулами - вдруг обернулась и взглянула на меня. Белые сережки были продеты в самую середину длин-ных мочек. Развернувшись в мою сторону, она смотрела не отрываясь. Взгляды наши встретились, но ее глаза все про-должали меня буравить; лицо словно застыло. Сидевший ря-дом с ней лысый мужчина, ростом и фигурой напоминавший хозяина химчистки у нас на станции, будто проследив за ее взглядом, тоже вытаращился на меня. Следом один за другим уставились и остальные - словно наконец-то заметили, что я сижу тут, с ними. Под их пристальными взглядами я не мог не думать, что все сходится: темно-синее полупальто, такая же шапочка, рост - 175 см, возраст - тридцать с небольшим. И справа на лице родимое пятно. Они, наверное, откуда-то уз-нали, что я довожусь Нобору Ватая шурином и не питаю к нему теплых чувств (или даже ненавижу). По глазам было вид-но. Не зная, что дальше делать, я крепко вцепился в подло-котник. Не бил я его битой, не такой я человек, да и биты у меня больше нет. Но они мне не поверят. Они дословно верят тому, что говорят по телевизору.

Я медленно встал со стула и направился к коридору, кото-рый привел меня в вестибюль. Надо поскорее отсюда убирать-ся. На радушный прием тут явно рассчитывать не приходится. Отойдя немного, я оглянулся и заметил, что несколько чело-век поднялись и направились за мной. Я прибавил ходу, спе-

722

ша через вестибюль к коридору. Быстрее, обратно в 208-й но-мер! Во рту пересохло.

Едва я миновал вестибюль и оказался в коридоре, как во всем отеле беззвучно погас свет. Кромешная тьма свалилась без вся-кого предупреждения, словно от одного сильного удара топора откуда-то сверху обрушился тяжелый черный занавес. За спи-ной, совсем рядом, гораздо ближе, чем я мог подумать, разда-лись возгласы, в которых звенела твердокаменная ненависть.

Я продолжал путь в темноте, осторожно ощупывая стены. Надо оторваться от них, хоть немного. Подумав так, я тут же налетел на маленький столик, что-то опрокинул, похоже - вазу, которая со стуком покатилась по полу. Отскочив, при-землился на ковер на четвереньки, сразу вскочил и стал на ощупь продвигаться дальше, но тут же остановился - пола пальто резко дернулась. За гвоздь, что ли, зацепился? 'Да нет!' - осенило меня. Это же кто-то схватил меня. Я без ко-лебаний выскользнул из пальто и рванулся вперед в темноту. Повернул за угол, поднялся, оступаясь, по лестнице, еще раз повернул. Я все время обо что-то ударялся - то головой, то плечом; споткнулся о ступеньку и врезался лицом в стену, но боли не почувствовал. Только глаза изнутри залила тусклая пелена. Они не должны меня здесь схватить.

Света не было совсем. Не горело даже аварийное освеще-ние, которое должно включаться, когда прекращается подача электричества. Совершив, не помня себя, этот марш-бросок в полной темноте, когда понятия не имеешь, где право, а где лево, я остановился перевести дух и прислушался: как там, сзади? Тихо. Слышно только, как бешено бьется сердце. При-сел на корточки, чтобы передохнуть. Они, видно, решили боль-ше не гнаться за мной. Идти в темноте дальше не имело смыс-ла - только еще больше запутаешься в этом лабиринте. Я решил посидеть у стенки и немного успокоиться.

Кто же вырубил свет? Неужели это случайно? Не может быть. Свет погас, как только я, уходя от преследования, сту-пил в коридор. По всей вероятности, кто-то решил помочь мне спастись. Я снял шерстяную шапку, вытер носовым плат-ком пот с лица, опять надел. Напоминая о себе, заныли суста-

723

вы, но серьезно я вроде ничего не повредил. Светящиеся стрел-ки моих часов не двигались: я вспомнил, что они останови-лись еще в половине двенадцатого, как раз когда я спустился в колодец. В это же самое время кто-то пробрался в офис Нобору Ватая на Акасаке и заехал ему по голове битой.

А может, это и в самом деле моя работа?

В окружавшей меня непроглядно черной темноте эта мысль стала казаться не такой уж дикой, обретая форму одной из 'те-оретических возможностей'. Вдруг там, в реальном мире, я действительно изувечил битой Нобору Ватая? И только мне одному это неизвестно? Неужели скопившаяся к нему нена-висть непроизвольно толкнула меня пойти туда и пустить в ход силу? Но почему 'пойти'? Чтобы добраться до Акасаки, надо сесть на электричку на линии Одакю и в Синдзюку сде-лать пересадку на метро. Мог ли я совершить подобное, сам того не зная? Нет, это невозможно. Если только в природе не существует еще один, другой 'я'.

А что, если Нобору Ватая умрет или не сможет восстано-виться, останется инвалидом? Выходит, Усикава здорово со-риентировался, вовремя спрыгнул с корабля. Настоящее зве-риное чутье. Я словно услышал его голос: 'Не хочу хвастаться, Окада-сан, но нюх у меня хороший. Просто отменный нюх'.

- Окада-сан! - позвал меня кто-то совсем рядом.

Сердце подпрыгнуло к горлу, точно разжатая пружина. От-куда голос? Я никак не мог понять. Тело напряглось, глаза тщетно силились различить что-нибудь во мраке.

- Окада-сан! - Тот же голос. Низкий, мужской. - Не вол-нуйтесь, я на вашей стороне. Мы с вами как-то встречались. Помните?

Да, я вспомнил его. Это голос Человека Без Лица. Осто-рожничая, я решил еще подождать с ответом.

- Вам надо скорее выбираться отсюда. Как только вклю-чится свет, они явятся сюда за вами. Идите за мной, я знаю короткую дорогу.

Он включил маленький, похожий на карандаш, карманный фонарик. Лучик слабый, но все-таки под ногами можно было что-то разглядеть.

724

- Сюда, - поторопил он. Поднявшись с пола, я поспешил за ним.

- Это вы выключили свет? - спросил я его спину. Он ничего не ответил: ни да, ни нет.

- Спасибо. А то я уже не знал, что делать.

- Это очень опасные люди, - проговорил Человек Без Лица. - Гораздо опаснее, чем вы думаете.

- А что? Нобору Ватая, правда, сильно избили? - задал я следующий вопрос.

- Так по телевизору сказали, - отозвался он, осторожно выбирая слова.

- Но я здесь ни при чем. Я в это время как раз спускался в колодец.

- Ну, если вы так говорите, значит, так оно и есть. - Он отворил дверь и, светя фонариком под ноги, стал марш за мар-шем подниматься по лестнице. Я двинулся следом. Лестница оказалась такой длинной, что скоро я потерял ориентировку и даже перестал понимать, куда мы движемся - вверх или вниз. Да и лестница ли это?

- Кто-нибудь может засвидетельствовать, что вы были в это время в колодце? - спросил Человек Без Лица, не оборачи-ваясь.

Я не ответил. Не было таких людей.

- Тогда вам лучше, ничего не говоря, бежать отсюда. Для себя они уже решили, что преступник - вы.

- Кто это - они?

Достигнув верхней площадки, Человек Без Лица повернул направо и, пройдя несколько шагов, открыл дверь и вышел в коридор. Остановился и прислушался.

- Нужно торопиться. Держитесь за меня. Я послушно схватился за полу его пиджака.

- Они все время сидят у телевизора, как приклеенные, - продолжал он. - Поэтому вас здесь не любят. Зато они без ума от старшего брата вашей жены.

- Вы знаете, кто я?

- Конечно.

- Тогда, может, вам известно, где сейчас Кумико?

725

Он молчал. Мы словно играли в темноте в какую-то игру: я вцепился в его пиджак, мы повернули за угол, быстро спусти-лись вниз на несколько ступенек, прошли в маленькую по-тайную дверь и, миновав переход с низко нависшим над голо-вой потолком, оказались в очередном коридоре. Странный, запутанный маршрут, которым вел меня Человек Без Лица, напоминал бесконечное барахтанье в материнской утробе.

- Окада-сан, мне известно далеко не все, что здесь проис-ходит. Мой участок - в основном вестибюль. Я многого тут не знаю.

- А коридорного, который здорово свистеть умеет, знаете?

- Нет, - прозвучал немедленный ответ. - Здесь вообще нет никаких коридорных - ни свистунов, ни других. Если увиди-те такого, помните: это не коридорный, а нечто, маскирую-щееся под него. Да, забыл спросить: вам номер 208 нужен? Ведь так?

- Так. Мне надо встретиться там с одной женщиной.

На это Человек Без Лица ничего не сказал. Не спросил, ни кто эта женщина, ни какое у меня к ней дело. Он шагал по коридору уверенной походкой человека, которому известны здесь все входы и выходы, и тянул меня за собой, как буксир, прокладывающий сложный маршрут во мраке.

Наконец, ни слова не говоря, он резко остановился перед дверью. Я тут же врезался в него сзади, едва не сбив с ног. Его тело показалось мне на удивление легким, бесплотным, как высохшая цикада. Но он устоял и посветил фонариком на таб-личку на двери. Это был номер 208.

- Дверь не заперта, - сказал он. - Вот, возьмите фонарик. Я и в темноте доберусь. Как войдете, сразу закройтесь на ключ и никому не открывайте. Делайте поскорее свои дела и воз-вращайтесь к себе, откуда пришли. Здесь опасно находиться. Вы нарушили границу, и у вас только один союзник - я. По-мните об этом.

- Кто вы?

Человек Без Лица вложил в мою ладонь фонарик, словно передавал эстафету, и вымолвил:

- Я - Человек Пустое Место.

726

Его безликое лицо взирало на меня в темноте в ожидании ответа, но я не мог отыскать правильных слов. Не дождавшись, он исчез прямо у меня на глазах. Только что был здесь, передо мной, а в следующий миг темнота поглотила его. Я посветил туда, где он стоял мгновение назад, но луч фонаря выхватил из мрака лишь размытый кусок бежевой стены.

Человек Без Лица сказал правду - дверь в 208-й действитель-но оказалась не заперта. Ручка бесшумно повернулась под ру-кой. На всякий случай я выключил фонарик и неслышно во-шел в комнату, стараясь разглядеть что-нибудь во мраке. Здесь, как и раньше, стояла тишина, ничто не шелохнулось. Ухо улав-ливало только потрескивание таявшего в ведерке льда. Я вклю-чил фонарик и запер за собой дверь. Раздался сухой, неестест-венно громкий металлический щелчок. На столе в центре ком-наты стояла непочатая бутылка 'Катти Сарк', чистые стаканы и ведерко со свежим льдом. Прислоненный к вазе серебрис-тый поднос принялся играть лучом карманного фонарика, будто долго дожидался этой забавы. Словно принимая при-глашение присоединиться к игре, цветочная пыльца в один миг наполнила комнату ароматом. Воздух загустел; мне пока-залось, что сила тяжести вдруг выросла и придавила меня к полу. Прижавшись спиной к двери, я какое-то время наблю-дал возникшее в луче света движение.

Здесь опасно находиться. Вы нарушили границу, и у вас толь-ко один союзник - я. Помните об этом.

- Не свети на меня, - раздался из глубины комнаты женс-кий голос. - Обещаешь не светить?

- Обещаю, - сказал я.

36. 'Дружба прежних дней' Как развеять злые чары Мир, где по утрам звенят будильники

- Обещаю, - сказал я, но голос прозвучал как-то равнодуш-но и отчужденно, словно записанный на магнитофон.

- Нет, скажи, что не будешь мне в лицо светить.

- Не буду. Обещаю.

- Правда обещаешь? Не обманываешь?

- Конечно, правда, если говорю.

- Ладно. Может, тогда сделаешь нам виски со льдом? Мне льда побольше.

Голос явно принадлежал чувственной зрелой женщине, хотя звучали в нем игривые нотки девчачьего кокетства. Я положил фонарик на стол и, выровняв дыхание, стал при его свете гото-вить напиток. Открыл бутылку, положил щипцами в стаканы лед и плеснул виски. Нужно внимательно отслеживать в голове, что делают руки. На стене в такт движениям плясали большие тени.

Зажав два стакана в правой руке и освещая дорогу фонари-ком в левой, я вошел в заднюю комнату. Воздух в ней пока-

728

зался мне немного прохладнее, чем тогда, во время моего пер-вого визита в номер 208. Плутая в темноте, я вспотел, сам того не заметив, и теперь, остывая, тело ощущало холодок. Пальто я сбросил по дороге.

Помня о своем обещании, я погасил фонарь и сунул его в карман. Нащупав столик у кровати, поставил на него один ста-кан и сел чуть поодаль на стул с подлокотниками, держа свою порцию виски. В полной темноте оставалось полагаться толь-ко на память - хорошо, что я запомнил, где что стояло.

Зашуршали простыни. Женщина, не спеша, приподнялась в постели и, облокотясь о спинку кровати, взяла стакан. Легонько встряхнула, кубики льда стукнулись друг о друга, она сделала гло-ток. 'Как звуковое оформление радиоспектакля', - подумал я о наполнявших тьму звуках, понюхал виски, но пить не стал.

- Давно мы не встречались, - начал я. Теперь голос звучал более естественно, привычно.

- Разве? - сказала женщина. - Я плохо в этом ориенти-руюсь. Что значит 'давно'?

- Насколько я помню, ровно год и пять месяцев. Она безразлично хмыкнула и добавила:

- Не помню...

Я поставил стакан на пол и закинул ногу на ногу.

- Выходит, в прошлый раз тебя тут не было?

- Была. В этой самой постели. Я вообще всегда здесь.

- Но я точно был тогда в номере 208. Это ведь 208-й? Она покрутила лед в стакане и сказала со смешком:

- Точно, да не точно. Ты был в другом 208-м номере. Вот это точно.

Фразы складывались у нее как-то нетвердо, отчего мне сде-лалось немного не по себе. Может, потому, что она выпила? В темноте я снял шерстяную шапочку и положил на колени.

- Телефон не работает, - сказал я.

- Знаю, - вяло отозвалась женщина. - Они его отключи-ли. Хотя и знали, как я люблю по телефону разговаривать.

- Они что - держат тебя взаперти?

- Как сказать? Даже не знаю, - сказала она и коротко за-смеялась. В потревоженном воздухе ее голос дрогнул.

729

- Побывав здесь, я потом долго думал о тебе, - говорил я, повернувшись в ее сторону. - Хотел понять, кто ты, что тут делаешь.

- Забавно.

- О чем только ни думал... И все равно - уверенности у меня еще нет. Одни догадки.

- Хм... - Мои слова, похоже, пробудили в ней интерес. - Значит, нет уверенности? Одни догадки?

- Да, - сказал я. - И знаешь, что я тебе скажу? Я думаю, ты - Кумико. Я не догадался сначала, а теперь все больше в этом убеждаюсь.

- Вот оно что? - помолчав немного, радостно поинтере-совалась она. - Выходит, я - Кумико?

На какое-то мгновение я перестал понимать, что происхо-дит. Появилось ощущение, что все получается не так: явился не туда, куда надо, и говорю что-то не то и не тому, кому нужно. Пустая трата времени, бессмысленный обходной маневр. Сме-нив позу, я сжал в темноте обеими руками лежавшую на коле-нях шапочку, желая убедиться в реальности происходящего.

- Да. Тогда все сходится. Ты все время звонила мне отсю-да, хотела открыть какой-то секрет. Секрет, принадлежащий Кумико. Наверное, тот самый, которым настоящая Кумико в реальном мире никак не могла поделиться со мной. И ты хо-тела сделать это отсюда за нее, выразить особыми словами, как бы секретным кодом.

Женщина помолчала, потом взяла стакан, еще отпила вис-ки и сказала:

- Интересно! Ну, если ты так думаешь, может, так оно и есть. Вдруг я и в самом деле - Кумико? Хотя не знаю... Но если это правда, тогда я должна говорить с тобой ее голосом. Разве не так? Какая-то путаница получается. Извини, конечно.

- Ничего, - отозвался я и снова уловил беспокойные, не-естественные нотки в своем голосе.

Из темноты послышалось покашливание и слова:

- Ну, что же дальше? - Опять смешок. - Как-то непросто все. Ты спешишь? Можешь еще побыть?

- Не знаю. Трудно сказать.

730

- Погоди минутку. Извини. Хм... Сейчас все будет готово. Я подождал немного.

- Итак, ты пришел. Искал и пришел, чтобы меня увидеть?- раздался из темноты серьезный голос Кумико.

Последний раз я слышал его в то летнее утро, когда застегивал молнию у нее на спине. За ушами Кумико пахло незнакомыми духами, которые ей кто-то подарил. Тогда она ушла и не верну-лась. Этот прозвучавший в темноте голос - принадлежал ли он настоящей Кумико, или кто-то пытался подражать ей - вернул меня на миг в то утро. Я чувствовал аромат ее духов, видел повер-нутую ко мне спину, белую кожу. Во мраке воспоминания стано-вились насыщенными, обретали куда более яркие краски, чем в реальной жизни. Я сильнее сжал в руках шапочку.

- Точнее, я пришел не за тем, чтобы увидеть тебя. Я при-шел забрать тебя отсюда.

В темноте она еле слышно вздохнула.

- Почему ты так хочешь вернуть меня?

- Потому что люблю тебя, - сказал я. - И знаю, что ты тоже меня любишь. Я тебе нужен.

- Ты уверен? - спросила Кумико - или та, что говорила ее голосом. В нем не было насмешки, нет. Но и тепла в этих словах тоже не чувствовалось.

В соседней комнате кубики льда звякнули, ударяясь друг о друга и меняя положение в ведерке.

- Но чтобы вернуть тебя, нужно разгадать кое-какие загадки.

- Думаешь, это просто? - спросила она. - Хватит ли тебе времени?

Она была права: времени оставалось мало, а вопросов, тре-бующих ответа, больше чем достаточно. Я провел по лбу тыль-ной стороной ладони, вытирая пот. 'Скорее всего, это после-дний шанс. Давай же, думай!' - сказал я себе.

- Я хочу, чтобы ты помогла мне.

- Каким образом? - послышался голос Кумико. - Вряд ли у меня получится. Впрочем, давай попробуем.

- Первое, что мне надо знать: зачем ты ушла? Почему тебе пришлось покинуть наш дом? Я хочу знать настоящую причи-ну. У тебя был другой, ты мне писала. Я перечитывал это пись-мо много раз. Отчасти этим можно объяснить, что произош-

731

ло. Но разве в этом настоящая причина? Никак не могу пове-рить. Я не говорю, что это ложь... мне просто кажется... мо-жет, это такая метафора?

- Метафора? - Мои слова, похоже, изумили ее. - Не знаю, конечно, но спать с другим... Какая же это метафора?

- Я имею в виду... мне кажется, это объяснение во имя объяснения. Оно ни к чему не ведет... Это то, что лежит на поверхности. Чем глубже я вчитываюсь в твое письмо, тем больше склоняюсь к этой мысли. Должна быть какая-то дру-гая причина - более серьезная, настоящая. И почти наверня-ка здесь замешан Нобору Ватая.

В темноте я почувствовал на себе ее взгляд. 'А вдруг она видит меня?' - мелькнуло в голове.

- Замешан? Как же? - продолжал звучать голос Кумико.

- Понимаешь, все так запутано... появляются разные люди, все время происходит что-то непонятное. Пытаешься разоб-раться, расставить все по местам, но ничего не выходит. Но стоит отодвинуться подальше и взглянуть со стороны - и сра-зу видишь четкую связь. Все дело в том, что из моего мира ты перенеслась в мир Нобору Ватая. Этот самый переход - вот что важно. А спала ты с кем-то или нет - вторично. Внешнее про-явление, только и всего. Вот что я хотел сказать.

Не видимая во тьме, она неторопливо потянулась к своему стакану. Напрягая зрение, я вглядывался в темноту, откуда донесся шорох: глаз вроде бы уловил ее движение, но, разуме-ется, мне только показалось.

- Не всегда один человек обращается к другому только за тем, чтобы сказать правду, Окада-сан, - услышал я. Это была уже не Кумико. Голос принадлежал не ей и не той сладкозвуч-ной девушке, с которой я говорил вначале, а женщине совер-шенно незнакомой. Звучал он уверенно, и понятно было, что его обладательница - человек умный. - Точно так же далеко не всегда люди встречаются, чтобы друг другу душу открывать. Понимаешь, что я имею в виду?

- И все же Кумико пыталась передать, сообщить мне что-то. Правду или не правду - не имеет значения. Она обраща-лась ко мне. Вот что для меня правда.

732

Окружавший меня мрак, казалось, начал сгущаться, стано-вился тяжелее и тяжелее, напоминая ночной прилив, который бесшумно приближался и затапливал все вокруг. Надо торопить-ся. Времени остается не так много. Если освещение включится, они, вполне возможно, явятся сюда искать меня. Наконец, я решился облечь в слова мысли, понемногу обретавшие форму.

- То, что я сейчас скажу, не более чем предположение, но в родословной семейства Ватая есть какая-то наследственная предрасположенность. В чем она заключается - не скажу. Точ-но не знаю. Но что-то определенно есть. Нечто, что вызывает у тебя страх. Из-за этого ты и побоялась иметь ребенка. Забере-менев, испугалась, что наследственность скажется на нем, но открыть мне свою тайну не смогла. С этого все и началось.

Ничего не отвечая, она тихо поставила стакан на столик. Я продолжал:

- А твоя сестра... Она ведь не от пищевого отравления умер-ла. Нет, причина совсем в другом. В ее смерти виноват Нобору Ватая, и тебе это известно. Сестра, должно быть, что-то сказала тебе перед смертью, как-то предупредила. Вероятно, у Нобору Ватая особый дар влиять на людей, с помощью кото-рого он отыскивал наиболее восприимчивых и чего-то от них добивался. Это испытала на себе Крита Кано - он надругался над ней. Крите каким-то образом удалось оправиться после этого, а твоя сестра не смогла. Ведь она жила с братом в одном доме, и бежать ей было некуда. Жить с этим дальше она не захотела, предпочла умереть. Твои родители скрывали, что она покончила с собой. Разве не так?

Ответа я не дождался. Она молчала, словно хотела раство-риться во мраке.

- Не знаю, как ему это удалось, - говорил я, - но в ка-кой-то момент его силы выросли многократно. С помощью телевидения и других массмедиа он получил возможность вли-ять на общество и применяет сейчас свой дар для того, чтобы вытащить на поверхность нечто кроющееся в темных закоул-ках подсознания больших масс людей и использовать это в своих политических целях. Это очень опасно. То, чего он до-бивается, роковым образом связано с насилием и кровью и

733

имеет прямое отношение к самым мрачным страницам исто-рии. В результате погибнет множество людей. В темноте раздался вздох.

- Можно еще виски? - мягко попросила она.

Поднявшись, я подошел к столику у кровати и взял пустой стакан. Этот маневр я уже выполнял в темноте без особого труда. Прошел в другую комнату и при свете фонарика налил виски, положил в стакан несколько кубиков льда.

- Значит, это только предположение?

- Просто я связал, соединил вместе разрозненные мысли, - ответил я. - Доказательств у меня нет. Оснований утверждать, что все случилось, как я сказал, - тоже.

- И все же хотелось бы услышать продолжение. Если, ко-нечно, есть что добавить.

Вернувшись в спальню, я поставил стакан на столик, вы-ключил фонарь и снова уселся на стул. Сосредоточился и про-должал:

- Ты не знала точно, что произошло с сестрой. Она о чем-то предупреждала тебя перед смертью, но ты была слишком мала, чтобы все понять. И все-таки кое-что уловила. То, что Нобору Ватая каким-то образом осквернил, обесчестил сест-ру. То, что ваш род несет в себе что-то мрачное, зловещее, и это может быть и в твоей крови, и тебе вряд ли удастся спря-таться от этого. Вот почему в этом доме ты все время была одинока, жила в напряжении, в необъяснимой скрытой тре-воге. Как медуза в аквариуме.

После окончания университета и того шабаша, который подняли вокруг нас с тобой, ты, в конце концов, вышла за меня и рассталась с семейством Ватая. Жизнь наша протекала спокойно, и ты понемногу забывала о мрачном беспокойстве, мучившем тебя прежде. Появились новые знакомые, ты стала другим человеком - в общем, постепенно приходила в себя. Шло к тому, что все будет хорошо, однако, к несчастью, доб-ром это не кончилось. В какой-то момент ты инстинктивно ощутила приближение той темной силы, от которой, казалось, тебе удалось освободиться. А когда поняла, что происходит, запаниковала. Ты растерялась, не знала, что делать, и, чтобы узнать правду, решила поговорить с Нобору Ватая, встрети-

734

лась с Мальтой Кано, надеясь, что она поможет. Только мне ты не могла открыться.

Скорее всего, все началось, когда ты забеременела. У меня такое чувство. Это и перевернуло все. Первое предупреждение я получил в тот самый день, когда ты сделала аборт, вечером, в Саппоро, от гитариста. Вероятно, беременность разбудила то, что было скрыто, дремало в тебе. А Нобору Ватая как раз ждал, когда оно проснется. Наверное, он только на такую сек-суальную связь с женщиной способен. Вот почему, почувство-вав, что это нарастает в тебе, выходит на поверхность, он по-старался насильно оторвать тебя от меня и привязать к себе. Ты ему совершенно необходима. Ты должна сыграть для него ту же роль, которую сыграла твоя старшая сестра.

Я закончил, наступила тишина. Все догадки и предположе-ния высказаны. Часть из них основана на неясных и смутных мыслях, уже давно крутившихся в мозгу, остальные возникли, пока я излагал в темноте свои мысли. Возможно, заключен-ная во мраке энергия заполнила пустые клеточки в моем во-ображении. Или помогло присутствие здесь этой женщины? Но как бы то ни было, все эти догадки по-прежнему не имели под собой никаких оснований.

- Как интересно! - произнесла наконец она - снова иг-ривым тоном. Ее голос быстро переключался с одной интона-ции на другую. - Так-так. Получается, я оставила тебя; опо-зоренная, решила скрыться от посторонних глаз. Это мне напоминает туман на мосту Ватерлоо, 'дружбу прежних дней'*, Роберта Тейлора с Вивьен Ли...

- Я заберу тебя отсюда, - оборвал я ее. - Верну в наш мир, где живут коты с загнутыми на самом кончике хвостами, где маленькие садики, где по утрам звенят будильники.

- Как же ты это сделаешь? - спросила она. - Как выта-щишь меня отсюда? А, Окада-сан?

- Знаешь, как в сказках бывает? Развею злые чары.

- Вот оно что! - произнес голос. - Но погоди. Ты счита-ешь, что я Кумико, и забрать с собой хочешь Кумико. А вдруг

* Строка из песни 'Старая дружба' ('Забыть ли старую любовь') на сти-хи Роберта Бернса.

735

я - совсем не Кумико? Что тогда? Может, ты не ту вызволять собрался. Ты уверен, что все так, как ты думаешь? Может, луч-ше сесть и подумать еще раз?

Я сжал в руке лежавший в кармане фонарик. Никого, кро-ме Кумико, здесь быть не может. Но доказать я ничего не могу. В конце концов, все это - только предположения, не больше. Ладонь в кармане стала мокрой от пота.

- Я заберу тебя, - повторил я, сдерживаясь. - Для этого я сюда и пришел.

Чуть слышно зашуршали простыни - она повернулась на кровати.

- Точно? Уверен?

- Уверен. Я заберу тебя.

- Не передумаешь?

- Нет. Я твердо решил.

Она надолго замолчала, будто хотела воспользоваться пау-зой, чтобы что-то проверить. Потом глубоко вздохнула, слов-но подводя черту.

- У меня есть для тебя подарок, - сказала она. - Так, ни-чего особенного, но может пригодиться. Свет не включай. Сюда руку. Здесь, на столике. Вот, вот.

Оторвавшись от стула, я осторожно протянул во тьму пра-вую руку, как бы измеряя окружавшую меня пустоту, почув-ствовал, как покалывает в кончиках пальцев, и в следующий момент коснулся лежавшего на столе предмета. У меня пере-хватило дыхание. Бейсбольная бита!

Взявшись за рукоятку, я поднял ее над головой. Да - та самая бита, которую я отобрал у парня с чехлом от гитары. Она! Почти наверняка. Рукоятка, вес... Точно, она. Но тщательно ощупав биту, я обнаружил, что к ней прямо над фабричным клеймом что-то присохло. Пучок волос, плотный и жесткий. Пальцы не могли ошибиться - волосы человеческие. Несколько слипших-ся от запекшейся крови волосков. Что же получается? Кто-то этой битой кому-то - возможно, Нобору Ватая - заехал по голове. Я с трудом вытолкнул из себя застрявший в горле воздух.

- Это твоя бита?

- Может быть, - выдавил я, стараясь успокоиться. В не-проглядной тьме голос опять стал звучать непривычно - точно

736

вместо меня говорил другой человек, скрывающийся от моего взора. Я откашлялся и, убедившись, что голос все-таки принад-лежит мне, добавил: - Похоже, однако, что ею кого-то били.

Женщина молчала. Я опустил биту, зажал ее между ног и сказал:

- Ты знаешь, конечно... Этой битой кто-то размозжил голову Нобору Ватая. В новостях по телевизору сказали. Он сейчас в больнице в тяжелом состоянии, без сознания и может умереть.

- Не умрет, - послышался голос Кумико. Она проговори-ла эти слова с безразличием - совершенно бесстрастно, слов-но зачитывала текст из учебника истории. - Хотя сознание к нему может и не вернуться и он так и будет блуждать во мраке. А что это за мрак - не известно никому.

Я нащупал стоявший у ног стакан, вылил в рот его содер-жимое и проглотил не задумываясь. Безвкусная жидкость по-пала в горло, прошла по пищеводу. Почему-то стало холодно, и появилось неприятное ощущение - издалека, из бескрай-него мрака, на меня медленно что-то надвигалось. Сердце уча-щенно забилось в предчувствии чего-то.

- Времени мало остается. Скажи, если можешь: что это за место такое? Где мы находимся? - спросил я.

- Ты здесь уже не в первый раз и знаешь, как сюда по-пасть - живым и невредимым. Так что тебе должно быть из-вестно, что это за место. Хотя это уже не имеет большого зна-чения. Важно...

В этот самый момент раздался стук в дверь - громкий и рез-кий, будто забивали гвоздь в стену. Два удара, потом еще два. Тот же стук, что я слышал в прошлый раз. Она глотнула воздух.

- Беги! - Это точно был голос Кумико. - Еще успеешь пройти сквозь стену.

Правильно или нет, но я - здесь, и я должен победить это. Это моя война, и я должен ее выиграть...

- Никуда я не побегу, - сказал я Кумико. - Я заберу тебя отсюда.

Я поставил стакан на пол, надел шерстяную шапочку и, сжав покрепче биту, которую держал между колен, медленно на-правился к двери.

37. Всего-навсего настоящий нож Давнее пророчество

Освещая себе дорогу и стараясь двигаться бесшумно, я напра-вился к двери. Правая рука сжимала биту. И тут снова засту-чали - два удара, пауза, опять два удара - на этот раз еще сильнее и резче. Я вжался в стену возле самой двери и, затаив дыхание, стал ждать.

Стук больше не повторялся, и в номере воцарилась полная тишина, будто ничего и не было. Однако я чувствовал, что за дверью кто-то есть. Он стоял так же, как и я, не дыша и на-прягая слух, пытаясь уловить чужое дыхание, биение сердца или движение мысли. Я как мог сдерживал дыхание, чтобы не вызвать ни малейшего колебания воздуха. Меня здесь нет, го-ворил я себе. Меня здесь нет, меня вообще нигде нет.

Замок открылся. Неизвестный двигался осторожно, растя-гивая движения. Сопровождавшие их звуки как бы дробились на мелкие бессмысленные осколки. Повернулась ручка, еле слышно скрипнули дверные петли. Сердце в груди колотилось все чаще. Я попытался как-то успокоить его, но ничего не вышло.

В комнату кто-то вошел, и воздух чуть всколыхнулся. Я весь сжался - все пять чувств обострились, чтобы ощутить при-

738

сутствие чужака: инородную смесь запахов теплой одежды, сдерживаемого дыхания и возбуждения, скрытого в молчании. А вдруг у него нож? Очень может быть. Сразу вспомнился яр-кий серебристый проблеск в темноте. Почти не дыша, прита-ившись, я еще сильнее стиснул биту в руках.

Войдя, неизвестный затворил дверь и повернул замок. Встав к двери спиной, он старался разглядеть в комнате хоть что-нибудь. Мои руки, крепко державшие биту, стали мокрыми от пота. Захотелось вытереть ладони о брюки, но любое лишнее движение могло оказаться роковым. Я вспомнил скульптуру птицы в саду заброшенного дома Мияваки и, чтобы не выдать своего присутствия, слился с ней в единое целое, перенесясь туда, в залитый слепящим солнечным светом летний сад, и устремив в небо неподвижный сердитый взгляд.

У вошедшего оказался с собой фонарь, и он включил его, разрезав узким прямым лучом темноту. Светил фонарик сла-бо. Видно, маленький, похожий на мой. Я ждал, когда неизве-стный пройдет со своим фонарем мимо, но он и не думал дви-гаться с места. Луч по очереди выхватывал предметы - вазу для цветов, серебряный поднос на столе (снова призывно блес-нувший по тьме), диван, торшер... Вот он прочертил линию у самого моего носа, выхватил кусочек пола в нескольких сан-тиметрах от моих ног. Как змея языком, облизал каждый уго-лок комнаты. Казалось, ожидание будет тянуться вечно. Страх и напряжение острой болью буравили мое сознание.

Все мысли в сторону, подумал я. И фантазии туда же. Как написал в своем письме лейтенант Мамия: 'Из-за этих фанта-зий жизни можно лишиться'.

В конце концов, луч фонарика начал медленно, очень мед-ленно продвигаться вперед. Похоже, неизвестный хотел пройти в заднюю комнату. Я еще сильнее сжал биту и вдруг заметил, что ладони сразу высохли - просто пересохли.

Незнакомец шагнул в мою сторону, потом еще раз, будто проверяя пол под ногами. Я задержал дыхание. Еще пара ша-гов - и он будет рядом. Два шага - и я смогу покончить с этим кошмаром. Но в этот момент свет погас, и тьма опять поглотила все вокруг. Он выключил фонарик. Я пытался зас-тавить голову работать в темноте быстрее, однако она не хоте-

739

ла слушаться. По телу пробежал незнакомый прежде холодок. Неужели он меня заметил?

'Шевелись, - сказал я себе. - Чего замер?' Попробовал отскочить влево, однако ноги не слушались, будто приросли к полу, как у птицы, что никак не могла оторваться от своего постамента. Я нагнулся и еле успел отклонить в левую сторо-ну непослушное тело. В этот миг что-то твердое и холодное, как сосулька, ударило меня в правое плечо и уперлось в кость.

Шок словно разбудил меня - ноги тут же ожили. Я прыгнул влево, увертываясь и пытаясь достать невидимого противника. Кровь толчками пульсировала в сосудах, каждый мускул, каж-дая клеточка тела жадно требовали кислорода. Правое плечо немело, но боли пока не было. Она придет потом. Я замер. Мой противник тоже не двигался. Затаив дыхание, мы стояли друг против друга в темноте, ничего не видя и не слыша.

Неизвестный без предупреждения снова пустил в ход нож. Лезвие, как жалящая пчела, мелькнуло возле самого лица и чиркнуло острым кончиком по правой щеке, рассекая кожу, как раз на месте пятна. Рана, по всей вероятности, оказалась неглубокой. Нет, он тоже меня не видит, иначе уже давно бы прикончил. Я изо все сил размахнулся битой, норовя угодить в темноте по размахивавшему ножом противнику, и прома-зал. Бита лишь просвистела в воздухе, но от этого смачного свиста стало чуть легче. Силы пока равны. Он задел меня два раза, но раны не смертельны. Ни он, ни я друг друга не видим. У него - нож, у меня - бита.

Игра в кошки-мышки продолжалась. Мы оба пытались спра-виться с дыханием и напряженно всматривались в темноту, что-бы сразу засечь, когда противник шевельнется. По щеке текла кровь, но, к своему удивлению, страха я больше не чувствовал. 'Это всего-навсего нож, - говорил я себе. - Ну зацепил он меня. Подумаешь!' Я выжидал. Когда он снова на меня бросится? Сколько же можно ждать? Я сделал вдох и беззвучно выдохнул. Ну же, давай! Шевелись! Вот он я! Налетай! Я тебя не боюсь!

Вот он! Нож с силой полоснул ворот моего свитера. Кон-чик лезвия прочертил у самого горла, не достав совсем чуть-чуть. Я дернулся, отскочил, поспешно выпрямился и, размах-нувшись битой, ударил наугад... и попал. Удар вышел не

740

сильный - таким кости не сломаешь - и пришелся не в са-мое уязвимое место: скорее всего куда-то в ключицу, - но все равно довольно ощутимый. Я почувствовал, как он дернулся от боли, услышал, как громко хватанул ртом воздух. Сделав короткий замах, я ударил снова - примерно в то же место, только чуть выше, откуда доносилось дыхание противника.

Классный удар! Наверное, бита угодила по шее. Послышал-ся отвратительный хруст ломающихся костей. Голова! С тре-тьего раза я заехал ему по голове. Он отлетел в сторону, как-то странно коротко вскрикнул и грохнулся на пол. Прохрипел несколько раз и затих. Я зажмурился и, не раздумывая, нанес еще один, последний удар туда, откуда доносились хрипы. Ударил вопреки собственной воле - просто у меня не остава-лось другого выхода. Ненависть, страх... все это ни при чем. Ударил, потому что должен был ударить. Послышался треск. Точно арбуз раскололся. Я стоял, крепко держа биту перед собой, и меня колотила мелкая дрожь. И никак не хотела уни-маться. Сделав шаг назад, я вытащил из кармана фонарик.

- Не смотри! - остановил меня чей-то громкий возглас. Это вскрикнула из растекшегося в задней комнате мрака Кумико. Но я не выпускал фонарь из левой руки - я должен знать, что это было, должен увидеть то, что лежит сейчас в темноте. То, что я уничтожил. Где-то в глубине сознания я понимал, почему Кумико не хочет этого. Мне не надо смотреть на это. И все же рука с фонарем сама собой потянулась вперед.

- Не делай этого! Прошу! - снова воскликнула она. - Не смотри, если хочешь забрать меня отсюда!

Я стиснул зубы и медленно выпустил воздух из легких - будто затворил тяжелое окно. Дрожь в теле не проходила. Все вокруг было пропитано мерзким запахом - пахло мозгами, насилием, смертью. И все из-за меня, Я повалился на оказав-шийся рядом диван, борясь с позывами рвоты. В конце кон-цов содержимое моего желудка оказалось на ковре, а меня все продолжало выворачивать наизнанку. Рвало желудочным со-ком, скоро он кончился, но спазмы все не утихали, выжимая из меня уже только воздух и слюну. Бита выпала из рук и со стуком покатилась в темноте по полу.

Когда желудок немного успокоился, я собрался было обте-

741

реть рот платком, но не смог пошевелить рукой. Подняться с дивана тоже оказалось не под силу.

- Пора домой, - сказал я в темноту. - Все кончилось. Пойдем.

Она не ответила.

В номере уже никого не было. Утонув в мягком диване, я прикрыл глаза.

Силы покидали меня, вытекая из пальцев, плеч, шеи, ног. Вместе с ними утихала и боль в ранах. Тело неуклонно теряло вес, лишалось материальной сущности. Но я не испытывал ни беспокойства, ни страха и, не противясь, отдался во власть чего-то огромного, теплого и мягкого. Я передал ему собствен-ную плоть. Все происходило совершенно естественно. Я про-двигался сквозь ту желеобразную стену. Для этого надо лишь довериться ласковому течению. Больше я сюда не вернусь, ду-мал я, проникая все дальше. Все кончилось. Но куда же подевалась Кумико? Я должен был забрать ее. Ради этого я и убил его. Да, именно ради этого расколол ему битой череп, как ар-буз. Ради этого я... Но больше думать я не мог. Глубокое боло-то под названием Ничто засосало сознание.

Я пришел в себя в полной темноте, сидя на земле и, как обыч-но, подпирая спиной стенку. Я снова очутился в колодце.

Однако сейчас здесь было не так, как всегда. Появилось что-то новое, незнакомое мне. Сосредоточившись, я пытался ра-зобраться, в чем дело. Что-то не так. Но что? Я почти ничего не чувствовал. Меня будто парализовало, и я воспринимал окружающее не полностью, отрывочно. Казалось, меня по ошибке запихали куда-то не туда. Но прошло немного време-ни, и до меня, наконец, дошло.

Вода! Вокруг вода.

Это уже был не тот высохший колодец. Я сидел в воде по пояс. Чтобы успокоиться, сделал несколько глубоких вдохов. Что происходит? В колодец поступает вода. Не холодная - ско-рее чуть теплая, какая бывает в бассейне с подогревом. Мне пришло в голову проверить карманы: не остался ли фонарик? Вдруг я прихватил его с собой из другого мира? Существует ли

742

связь между тем, что случилось там, и этой реальностью? Но руки не двигались. Я не сумел даже пальцем пошевелить. В ногах и руках силы совсем не осталось, и я никак не мог подняться.

Надо спокойно все обдумать. Начнем с того, что вода дохо-дит только до пояса, так что можно не бояться утонуть. Прав-да, я совсем ослаб и не в состоянии шевельнуться, ну и что? Просто истратил все силы без остатка. Время пройдет - и силы вернутся. Ножевые раны, кажется, неглубокие, а то, что тело онемело, даже хорошо - по крайней мере нет боли. Кровь на щеке, похоже, остановилась и засохла.

Прижавшись головой к стенке, я говорил себе: 'Все в по-рядке. Нечего беспокоиться'. По всей вероятности, все кончи-лось. Теперь надо дать телу передышку и выбираться на по-верхность, возвращаться в свой, залитый светом мир... Но почему вдруг пошла вода? Колодец высох давным-давно, умер, воды в нем не оставалось ни капли. И вот ни с того ни с сего ожил. Имеет ли это какое-то отношение к тому, что я совершил там? Вполне возможно. Видимо, неожиданно выбило пробку, зак-рывавшую грунтовым водам путь наверх.

Немного погодя я обратил внимание на одно весьма неприят-ное обстоятельство. Поначалу мне никак не хотелось с ним мириться, и я мысленно стал искать основания, которые по-зволили бы отрицать данный факт. Пытался убедить себя, что это мне только кажется. Что это - галлюцинация, вызванная темнотой и утомлением. И все же факт пришлось признать. Сколько ни морочь себе голову, все равно никуда не денешься.

Вода прибывала.

Только что, казалось, она едва доходила до пояса, а теперь уже подобралась к согнутым коленям. Поднималась медлен-но, но уверенно. Я снова захотел двинуться с места, усилием воли стараясь найти в себе хоть каплю сил, но ничего не полу-чилось. Смог только чуть-чуть наклонить шею. Я поднял гла-за. Крышка по-прежнему наглухо закрывала колодец. Попро-бовал взглянуть на часы на левой руке - не вышло.

Вода проникала в колодец через какую-то щель, причем все быстрее и быстрее. Поначалу сочилась совсем неслышно и вот

743

уже почти хлестала, да еще с шумом. Быстро добралась до гру-ди. На сколько она еще поднимется?

'Будь осторожен с водой', - говорил мне Хонда-сан. Ни тог-да, ни потом я не обращал особого внимания на это предсказа-ние. Его слов я не забыл (они прозвучали настолько необычно, что их трудно было забыть), но и всерьез к ним не относился. Для нас с Кумико встреча с Хондой осталась 'безобидным эпи-зодом'. Я любил чуть что шутить с Кумико: 'Будь осторожна с водой'. И мы смеялись. Мы были молоды и в предсказаниях не нуждались. Жизнь сама была как предсказание. Но в конечном итоге Хонда оказался прав. Вода подступает, и дело совсем худо.

Я подумал о Мэй Касахаре. Представил - как наяву уви-дел: она снимает с колодца крышку. Картина получилась та-кая реальная и четкая, что, казалось, я могу войти в нее, стать частью этого образа. Тело не двигалось, зато воображение ра-ботало. А что еще я мог сделать?

- Эй, Заводная Птица! - гулко отразился от стенок колод-ца голос Мэй Касахары. Я не подозревал, что когда в колодце есть вода, эхо звучит гораздо громче. - Что ты там делаешь? Опять думаешь?

- Да ничего я не делаю, - проговорил я, подняв лицо квер-ху. - Долго объяснять. Я пошевелиться не могу, а тут еще от-куда-то вода пошла. Раньше ведь колодец был сухой, а теперь в нем воды полно. Так и утонуть недолго.

- Бедненький! - сказала Мэй Касахара. - Из сил выби-вался. Чтобы Кумико-сан спасти, сам высох весь. Может, ты ее и спас. Вполне возможно. А по ходу дела и многих других тоже. Только самого себя спасти не сумел. И никто другой тебя не спас. Все силы растратил, судьбу поставил на карту, чтобы их спасти. Свои семена - все до последнего зернышка - на чужом поле посеял. Ничего в сумке не осталось. Какая не-справедливость! Как я тебе сочувствую, Заводная Птица! Чест-ное слово! Но, в конце концов, ты сам сделал такой выбор. Ты меня понимаешь?

- Понимаю.

Правое плечо вдруг тупо заныло. Выходит, все происходи-ло на самом деле, подумал я. Он действительно ударил меня ножом - настоящим ножом.

744

- А тебе страшно умирать? - спросила Мэй Касахара.

- Конечно. - Я услышал, как отзывается эхом мой соб-ственный голос - мой и в то же время не мой. - Умереть здесь, в этой черной дыре... Конечно, страшно.

- Прощай, бедная Заводная Птица! Дело плохо, но я ниче-го не могу сделать. Ведь я - очень-очень далеко.

- Прощай, Мэй. Ты обалденно смотришься в бикини.

- Прощай, бедная Заводная Птица! - услышал я едва слышный голос девушки.

Крышка плотно закрылась. Картинка исчезла, но ничего не случилось. Этот образ никак не связывался с происходя-щим.

- Мэй! Где же ты? Ты мне так нужна! - выкрикнул я во все горло вверх, в невидимый зев колодца.

Вода уже поднялась к шее, стягивая ее, как веревочная петля, приготовленная для осужденного на казнь. В предчувствии конца стало трудно дышать. Вода давила на сердце, лихора-дочно отсчитывавшее время, которое мне осталось. Если она будет подниматься с такой скоростью, минут через пять заль-ет рот, нос, легкие. Тогда уже шансов не останется. Я воскре-сил этот колодец и сам стану его жертвой. 'Не такая уж пло-хая смерть', - сказал я себе. В конце концов, в мире полно возможностей загнуться еще более жутким способом.

Я закрыл глаза, готовясь принять настигавшую смерть на-столько спокойно, насколько это в моих силах. Старался пре-одолеть страх. По крайней мере, после меня что-то останется. Мелочь, а трогает. Хоть какая-то добрая весть. А добрые вести дают о себе знать тихо. Вспомнив эти слова, я попробовал улыбнуться, но без особого успеха и шепнул себе: 'А умирать все-таки страшно'. Это были мои последние слова. Прозвуча-ли они не слишком впечатляюще, но изменить уже ничего нельзя. Вода залила рот, добралась до носа. Я не мог больше дышать, а легкие отчаянно требовали воздуха. Но воздуха не было. Осталась лишь тепловатая вода.

Жизнь уходила. Такова участь всех, кто живет на этом свете.

38. Рассказ об утиной братии Тень и слезы (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 7)

'Здорово, Заводная Птица!

Доходят хоть до тебя мои письма?

То есть я уже столько писем тебе написала, а получаешь ты их или нет - не знаю. Не уверена, что точно помню твой ад-рес, а обратный и вообще не пишу. Может, валяются сейчас мои письма на почте, пылятся на полке, где написано: "Нево-стребованная корреспонденция. Адресат неизвестен", - и никому до них дела нет. До сих пор я думала: "Ну, не дойдет, так не дойдет. Подумаешь, велика важность!" Я просто писа-ла тебе, излагала свои мысли на бумаге. Когда я к тебе обра-щаюсь, у меня очень гладко, без запинки, получается. Сама не знаю, почему. Интересно, почему, а?

Но это письмо... я хочу, чтобы оно до тебя дошло. Очень-очень хочу.

Ты удивишься, но сначала я расскажу об утиной братии.

Я тебе уже писала, что у фабрики, где я работаю, - огром-ная территория; на ней и лес, и пруд, и все, что хочешь. Гулять

746

там одно удовольствие. Пруд довольно большой, и в нем жи-вут утки - штук, наверное, двенадцать. Как в их семействе все устроено - я совершенно без понятия. Может, у них свои разборки, типа "с этим дружим, а с этим - нет", но я пока ни разу не видала, чтобы они драку затеяли.

Пруд уже начинает покрываться льдом - декабрь все-таки, но ледок еще тонкий, и даже в холодную погоду пруд не весь замерзает, и уткам остается место поплавать. А в сильные, хо-лода, говорят, когда лед толстый, наши девчонки катаются там на коньках, и утиной братии (странно, наверное, я их назы-ваю, но уже так привыкла) приходится перебираться в другое место. Я сама коньки не люблю, так что, по мне, лучше бы пруд не замерзал, но так не бывает. Раз уж эти утки живут в таком холодном краю, ко всему должны быть готовы.

Под конец недели я все время хожу на пруд, чтобы понаб-людать за ними. Два, три часа могу просидеть и не заметить, как пробежит время. Одеваюсь, как на охоту на белого медве-дя - теплые колготки, шапка, шарф, сапоги, пальто с мехо-вой подстежкой; сяду на камень и одна часами гляжу на эту братию. Иногда подкармливаю их черствым хлебом. Понят-ное дело: кроме меня, ни у кого на это времени нет.

Ты не представляешь, Заводная Птица, какие эти утки сим-патичные. Можно сколько хочешь на них смотреть, и не надо-ест. Никак не пойму: почему никто на них внимания не обра-щает? Зачем надо куда-то тащиться и деньги платить, чтобы какой-нибудь дурацкий фильм посмотреть? Знаешь, они летят, хлопают крыльями, когда на лед садятся, скользят и - бац! - падают. Потеха! Прямо как в комедии по телику. Я же одна - вот и хохочу во все горло. Они, конечно, не нарочно это дела-ют, чтобы меня рассмешить. Нет, эта братия честно старается жить на полную катушку. Ну, падают иногда... Такие миляги!

Утки так забавно шлепают лапками - они у них оранже-вые, как детские резиновые сапожки, но совсем не приспо-соблены, чтобы по льду ходить. Скользят все время, шлепа-ются. Им ведь на лапки, чтобы не скользили, галоши не наденешь. Поэтому зима для утиной братии, надо думать, - не очень-то радостное время. Интересно, что они там у себя в голове думают про лед и все такое. По-моему, он у них не вы-

747

зывает особо отрицательных эмоций. Мне так кажется, когда я на них смотрю. Может, ворчат иногда: "Опять этот лед! Ну что с ним будешь делать!" А вообще, похоже, этим уткам и зимой неплохо живется. Вот еще что мне в них нравится.

Пруд находится в лесу, идти до него далеко. В такое время года, если только день не очень теплый, туда никто не ходит (кроме меня, разумеется). Иду по проложенной между деревь-ев дорожке, сапоги хрустят по льду, в который превратился выпавший недавно снег. Птички вокруг. Кутаюсь в воротник, обматываю шею шарфом, от дыхания в воздух вырываются белые струйки пара, в карманах хлеб... Шагаю по лесной до-рожке, думаю про утиный народец, и на душе тепло и радост-но становится. И тут до меня доходит, что я уже давным-дав-но не чувствовала себя такой счастливой.

Ладно, хватит об утках.

Если честно, Заводная Птица, я проснулась час назад - ты мне приснился. Села за стол и решила тебе написать. Сейчас... (по-годи, на часы посмотрю) 2:18 ночи. Легла я как обычно, без чего-то десять, пожелала спокойной ночи своим уткам и креп-ко уснула. Но тут вдруг - раз! - и очнулась. Сон это был или нет - никак не пойму. Что снилось - не помню. Может, и не снилось ничего. Но что бы это ни было, я точно слышала твой голос у самого уха. Ты громко звал меня. От этого я и вскочила.

Открыла глаза: в комнате полумрак. В окно луна светит. Огромная, похожая на серебристый поднос из нержавейки, она висела над холмом, и ее свет в окне напоминал разлившуюся по полу белую лужу. Я села на кровати и изо всех сил стала думать, что произошло. Зачем ты меня по имени звал? Твой голос я так четко слышала. Сердце лихорадочно колотилось в груди и долго не могло успокоиться. Будь я дома, тут же оде-лась бы - ночь на дворе, ну и что? - и побежала к тебе по нашей дорожке. А из этих гор, за тыщи километров, разве до-бежишь куда-нибудь?

И что, ты думаешь, я сделала?

Догола разделась. Ха-ха! Почему? Лучше не спрашивай. Сама толком не знаю. Так что молчи и слушай дальше. В об-

748

щем, все с себя сняла, встала с постели и опустилась на коле-ни на залитый серебряным лунным светом пол. Отопление не работало, и в комнате, наверное, было прохладно, но холода я не чувствовала. В окно светила луна, и в этом свете было что-то такое... особенное. Оно плотно обтягивало мое тело тон-кой защитной кожицей. Какое-то время я просто стояла, а потом стала подставлять себя лунному свету по очереди с раз-ных сторон. Как бы тебе сказать? Мне казалось, я веду себя совершенно естественно. Свет был такой красивый, необык-новенный, что я удержаться не могла. Поворачивала к свету шею, плечи, руки, груди, животик, ноги, попку, потом... ну, ты знаешь... Как будто под душем мылась.

Увидел бы меня кто-нибудь, точно бы подумал: "Совсем не-нормальная". За лунопоклонницу бы принял, у которой от лун-ного света крыша поехала. Но конечно, никто меня не видел. Хотя, может, мой парень-мотоциклист был где-нибудь рядом и глядел на меня. Ну да что об этом говорить. Умер он, но если б захотел посмотреть, я бы ему разрешила. С радостью.

Нет, никто на меня не смотрел. Я одна была в лунном све-те. Закрыла глаза и думала об утках, которые спали, должно быть, где-нибудь у пруда. Как мне было с ними тепло и радо-стно днем! Короче, утки для меня теперь - что-то вроде маги-ческого амулета.

Я еще долго стояла на коленях. Совершенно голая, одна в лунных лучах. Они выкрасили все мое тело волшебной крас-кой, и от него по полу до самой стены падала острая темная тень. Но тень была не моя. Я видела силуэт какой-то женщи-ны. Незнакомой, зрелой, а не угловатой девчонки вроде меня. С более округлыми формами, такой грудью и сосками, что мне и не снилось. И все же тень была моя - она только вытяну-лась и приобрела другую форму. Стоило мне пошевелиться - и тень повторяла мое движение. Я вертелась в разные сторо-ны - хотела понять, какая связь между мной и тенью. Откуда взялась такая разница? Но так толком и не поняла. Чем боль-ше смотрела, тем чуднее мне казалось.

А сейчас, Заводная Птица, я подошла к месту, какое трудно объяснить. Получится у меня или нет - не знаю.

749

Короче, для экономии времени скажу так: я ни с того ни с сего расплакалась. Получилось, как в каком-нибудь киносце-нарии: "Мэй Касахара: Неожиданно закрывает лицо руками и, громко рыдая, падает в слезах". Не удивляйся, я все время от тебя скрывала, но на самом деле я страшная плакса. Чуть что - сразу в слезы. Это моя тайная слабость. Так что у меня это за-просто - взять и завыть без всякой причины. Правда, долго не плачу. Сразу себе говорю: "Пора завязывать!" - и все. Тут же - стоп. Слезы у меня близко, зато так же легко остановиться могу. Ворона плаксивая! Но в эту ночь я никак не могла остановить-ся. Как будто из меня пробку вынули. Из-за чего разревелась - не пойму, поэтому и не знала, как остановиться. Слезы хлеста-ли, как кровь из большой раны. Их столько из меня вытекло - не поверишь! Я уже стала бояться, как бы в мумию не превра-титься из-за обезвоживания организма.

Кап! кап! кап! - слезы капали прямо в серебристую лужу из лунного света и растворялись в ней. Мне казалось, что слезин-ки всегда были частичками этого света. Летя к земле, они купа-лись в лучах и красиво переливались, прямо как кристаллы. Я вдруг заметила, что тень моя тоже плачет и каждая слезинка роняет свою четкую тень. Ты видел когда-нибудь тени от слез, Заводная Птица? Они не такие, как обычные тени. Ничего по-хожего. Они приходят из какого-то другого, далекого мира в наши сердца. Или нет. Мне пришло в голову: может, слезы, которые проливает моя тень, настоящие, а те, что из моих глаз льются, - просто тени? Думаю, ты ничего не понял, Заводная Птица. Что может случиться, когда глухой ночью семнадцати-летняя девчонка нагишом ревет под луной? Да ничего.

Вот что произошло час назад в этой комнате. А сейчас я сижу за столом и пишу карандашом это письмо (одетая, конечно).

Ну, пока, Заводная Птица! Как бы это сказать... Вместе с лесной утиной братией желаю тебе тепла и счастья. Если с то-бой что-нибудь случится, зови меня в следующий раз громче, не стесняйся.

Спокойной ночи'.

39. Два вида новостей Исчезнувшее без следа

- Корица притащил тебя сюда, - сказала Мускатный Орех.

Первое, что я почувствовал, придя в себя, была боль во всех ее разнообразных проявлениях, боль, которая скручивала и ломала мое тело. Болели ножевые раны, каждый сустав, каж-дая косточка, каждый мускул. Должно быть, спасаясь бегством от преследователей, в темноте я несколько раз крепко обо что-то приложился. Но то была какая-то неправильная боль - нечто очень близкое к боли, однако с уверенностью назвать это болью было нельзя.

Дальше я понял, что нахожусь в 'резиденции', лежу на ди-ване в 'примерочной', одетый в незнакомую новую темно-синюю пижаму и накрытый одеялом. Шторы раздвинуты, че-рез окно в комнату вливается яркое утреннее солнце. Наверное, часов десять. Свежий воздух, время продолжает свой ход... Как это все? В голове не укладывалось.

- Корица притащил тебя сюда, - повторила Мускатный Орех. - Раны у тебя не очень серьезные. Та, что на плече, до-вольно глубокая, но, к счастью, сосуды не задеты. А на лице - вообще пустяк, царапина. Чтобы не осталось шрамов, Корица

751

их зашил - иголка с ниткой оказались под рукой. Вполне при-лично получилось. Нитку можешь сам через несколько дней вытащить или в больницу сходи.

Я открыл было рот, но язык не слушался. Удалось только втянуть в себя воздух и выдохнуть, издав резкий, неприятный звук.

- Тебе лучше пока лежать спокойно и не разговаривать, - продолжала Мускатный Орех, сидевшая рядом на стуле, по-ложив нога на ногу. - Корица сказал, что ты слишком долго просидел в колодце, и все могло кончиться очень плохо. Меня ни о чем не спрашивай. Я толком ничего не знаю. Посреди ночи раздался звонок, я вызвала такси и примчалась сюда. А что происходило до этого, мне неизвестно. Одежда на тебе была вся мокрая и в крови. Мы ее выбросили.

Судя по ее костюму - не такому изысканному, как обыч-но, - она, похоже, в самом деле собиралась впопыхах. Кре-мовый кашемировый свитер, под ним - мужская рубашка в полоску, шерстяная юбка оливково-зеленого цвета. Никаких украшений, волосы наспех собраны сзади в пучок. Немного заспанное лицо. Но все равно вид у нее был как на фотогра-фии в каталоге. Мускатный Орех сунула в рот сигарету, при-курила, по обыкновению резко щелкнув золотой зажигалкой, и, прищурив глаза, затянулась. Услышав щелчок зажигалки, я убедился, что действительно не умер. По всей видимости, Ко-рица вызволил меня из колодца в самый последний момент.

- Корица все понимает и чувствует, - сказала она. - И в отличие от нас с тобой, всегда серьезно взвешивает разные варианты и возможности развития событий. Но даже ему не пришло в голову, что вода так неожиданно затопит колодец. Такой возможности он не предполагал. Поэтому еще немно-го - и ты бы погиб. Мальчик даже запаниковал. Я его таким никогда не видела.

Мускатный Орех едва заметно улыбнулась.

- Я уверена - он тебя любит.

Она еще что-то говорила, но я уже ничего не слышал. Зало-мило в глазах, веки, налившись страшной тяжестью, закры-лись, и я, как на лифте, стал погружаться в темноту.

752

Чтобы восстановиться, моему телу понадобилось ровно два дня. Все это время Мускатный Орех ухаживала за мной. Я не имел сил подняться, разговаривать, не мог есть - лишь вы-пил несколько глотков апельсинового сока да сжевал пару ку-сочков персика из банки. Вечером она уезжала домой, а утром возвращалась. Ночью возле меня делать было нечего, потому что я спал как убитый. Впрочем, не только ночью, но по боль-шей части и днем. Наверное, для выздоровления сон нужен был мне в первую очередь.

Корицу я так ни разу и не видел. Мне показалось, что он - не знаю почему - намеренно избегал встречи со мной. Я слышал, как въезжала в ворота его машина - через окно доноси-лось специфическое басовитое урчание мотора, какое бывает только у 'порша'. На 'мерседесе' он больше не ездил; приво-зил и увозил мать, доставлял одежду и продукты на своей ма-шине. Но в дом не входил, передавал все, что привез, Мускат-ному Ореху в прихожей и тут же уезжал.

- С 'резиденцией' мы скоро расстанемся, - заявила она. - А моими дамами опять придется заниматься мне. Значит, так тому и быть. Ничего другого не остается, буду продолжать, пока есть силы. Это судьба. А тебе с нами, наверное, делать больше нечего. Вот кончится все, поправишься, и будет лучше, если забудешь о нас поскорее. Потому что... Да, совсем забыла тебе сказать. О твоем брате - точнее, о брате твоей жены. О Нобору Ватая.

Мускатный Орех принесла из другой комнаты газету и по-ложила на стол.

- Вот, Корица привез. Вчера в Нагасаки твоего шурина хва-тил удар. Его отвезли в больницу, но он до сих пор без созна-ния. В газете пишут, что неизвестно, выздоровеет он или нет.

Нагасаки? Я с трудом понимал, что она говорит. Собрался что-то сказать, но слова где-то застряли. Удар с Нобору Ватая должен был случиться на Акасаке. При чем здесь Нагасаки?

- Ватая-сан выступал в Нагасаки с лекцией перед большой аудиторией, и после нее состоялся обед с организаторами, во время которого он неожиданно рухнул как подкошенный. Его отправили в ближайшую больницу. Что-то вроде инсульта. Го-

753

ворят, у него с рождения какие-то проблемы с сосудами голов-ного мозга. Пишут, что, наверное, какое-то время будет прико-ван к постели. Может случиться, речь у него не восстановится, даже если сознание вернется. Так что вполне возможно, что его политической карьере конец. Жаль, еще такой молодой. Я тебе газеты оставлю, станет лучше - сам почитаешь.

Сказанное дошло до меня не сразу. В сознании слишком ярко стояли кадры теленовостей, увиденные мною в вестибюле отеля: офис Нобору Ватая на Акасаке, толпа полицейских, централь-ный вход в больницу, напряженный голос диктора... Но посте-пенно я объяснил, внушил себе: 'То были новости того мира'. В реальности, в этом мире, я вовсе не бил его битой. Значит, в реальности не будет никакого полицейского расследования и арестовывать меня никто не будет. У человека случилось крово-излияние в мозг, у всех на виду. Преступлением здесь и не пах-нет. Можно вздохнуть с облегчением. Ведь человек, напавший на Нобору Ватая, о котором говорил диктор по телевизору, похо-дил на меня как две капли воды, а алиби у меня не было.

Между тем, что я забил кого-то в том мире до смерти, и ударом, свалившим Нобору Ватая, определенно должна быть взаимосвязь. Наверняка я убил нечто жившее внутри него или накрепко с ним связанное. И похоже, он предчувствовал это - его все время мучили кошмарные сны. Но то, что я совершил, не лишило его жизни. Он каким-то образом выжил, удержал-ся на самом краю. А нужно было до конца перекрыть ему кисло-род. Что же будет с Кумико? Неужели, пока он жив, она не сможет вырваться оттуда? Освободиться от его колдовских пут, протянувшихся из мрака забытья?

Вот куда увели меня мои мысли. Сознание постепенно раз-мывалось, тускнело, пока глаза не закрылись и я не погрузился в беспокойный, бессвязный сон. Приснилась Крита Кано - она прижимала к груди ребенка, лица которого видно не было. Ко-роткая прическа, никакой косметики. Крита сказала, что ребен-ка зовут Корсика и его отец состоит из двух половин. Одна поло-вина - это я, другая - лейтенант Мамия. Она не поехала на Крит и осталась в Японии, чтобы родить и воспитывать ребенка. Не-давно обрела новое имя и теперь тихо-мирно живет, выращивая овощи вместе с лейтенантом Мамия где-то в горах, в префектуре

754

Хиросима. Эти новости не вызвали у меня удивления. Все полу-чилось так, как я и предполагал, - во сне, по крайней мере.

- А как дела у Мальты? - спросил я. Крита Кано не ответила. Лишь с грустью посмотрела на меня и пропала.

На третий день утром я кое-как самостоятельно поднялся. Ходить еще было тяжело, зато я уже мог понемногу разгова-ривать. Съел кашу, приготовленную Мускатным Орехом, и немного фруктов.

- Как там мой кот? - спросил я. Этот вопрос давно не да-вал мне покоя.

- Не волнуйся. Корица о нем не забывает. Каждый день ходит к тебе его кормить, меняет воду. Тебе не о чем беспоко-иться. Думай только о себе.

- Когда вы собираетесь избавляться от 'резиденции'?

- Поскорее. Как только случай представится. В следующем месяце, пожалуй. Думаю, тебе тоже достанется небольшая сум-ма. Наверное, придется уступить ее по более низкой цене, чем мы заплатили при покупке, так что денег будет не так много. Ты получишь свою долю суммы, что выплачена в счет пога-шения ссуды, так что на какое-то время тебе хватит. Поэтому о деньгах можешь особо не волноваться. Ты заслужил их хо-рошей работой.

- А дом? Под снос?

- Видимо, так. Дом сломают, колодец снова засыпят. Жаль, конечно. Только там вода появилась - и вот вам, пожалуйста. Но в наши дни такие большие старомодные колодцы никому не нужны. Сейчас все бурят скважины, и воду качают элект-ронасосом. Удобно, и места не занимает.

- И будет опять обыкновенный участок земли, без 'дома с повешенными'. Никакой мистики, - сказал я.

- Может, и так, - отозвалась Мускатный Орех. Помолча-ла, покусывая губы. - Хотя ни ко мне, ни к тебе это уже не имеет отношения. Согласен? В любом случае, тебе сейчас луч-ше не забивать голову лишними мыслями и как следует от-дохнуть. Подожди, скоро совсем поправишься.

755

Она показала мне заметку о Нобору Ватая в утреннем но-мере газеты, которую принесла с собой. Заметка была малень-кая. В сознание он не приходил, из Нагасаки его перевезли в Токио, в больницу при медицинском университете, и поло-жили в палату интенсивной терапии. Состояние - прежнее. И все, никаких подробностей. Я тут же подумал о Кумико. Где же она? Мне надо домой! Но я не дойду, сил не хватит.

На следующее утро я добрался до ванной и впервые за три дня посмотрелся в зеркало. Вид был еще тот. Не человек замучен-ный, а хорошо сохранившийся труп. Рана на щеке, как и го-ворила Мускатный Орех, умело заштопана - белая нитка ак-куратными стежками стягивала ее края. Разрез был сантимет-ра два в длину и не очень глубокий. Я попробовал скроить гримасу, кожа на щеке натянулась, но боль уже не давала о себе знать. Почистил зубы и принялся за бритье, выбрав элек-тробритву, - уверенности, что мне удастся справиться с обыч-ной бритвой, пока не было. И тут я заметил... Рука, держав-шая бритву, опустилась, и я еще раз внимательно глянул в зеркало. Пятно исчезло. Щеку он мне рассек с правой сторо-ны. Как раз в том самом месте, где пятно. Рана была, а пятно пропало. Испарилось со щеки без следа.

На пятую ночь я снова услышал, как вдали зазвенели на санях колокольчики. Было начало третьего. Поднявшись с дивана, я накинул поверх пижамы кардиган и вышел из 'примерочной'. Миновал кухню и направился в комнатку Корицы; отворил дверь и вошел. Корица опять вызывал меня к компьютеру. Я сел на стул перед монитором и прочитал появившееся на экране сообщение:

Вы получили доступ к программе "Хроники Заводной Птицы". Выберите документ (1-17).

Я щелкнул по номеру 17, и документ открылся.

40. Хроники Заводной Птицы ? 17 (Письмо Кумико)

'Мне о многом надо тебе сказать. Хотя, чтобы выложить все, наверное, понадобится уйма времени - может быть, несколь-ко лет. Мне уже давно надо было перед тобой открыться, но, к сожалению, мужества не хватало. Надеялась: а вдруг обойдет-ся, вдруг не так страшно все окажется. И в результате - этот кошмар для нас с тобой. Это я во всем виновата. Пускаться в объяснения слишком поздно. Времени нет. Поэтому сейчас я хочу сказать тебе только самое главное.

Я должна убить своего брата, Нобору Ватая.

Пойду в палату, где он лежит, и выдерну из розетки штеп-сель системы жизнеобеспечения. Сестре разрешат подежурить ночью у постели брата вместо сиделки. Они не сразу заметят, что я его отключила. Вчера врач объяснил мне, как эта систе-ма работает. Подожду, когда он умрет, а потом сразу сдамся полиции, признаюсь, что сделала это нарочно. Объяснять ни-чего не буду. Скажу только, что считаю, что поступила пра-вильно. Надо думать, меня тут же арестуют по обвинению в убийстве и будут судить. Набегут журналисты, разговоры пой-дут разные - достойная это смерть или нет. Но я буду мол-чать. Никаких объяснений, никаких оправданий. Просто за-хотела лишить жизни одного человека - Нобору Ватая - и

757

лишила. Вот и вся правда. Может, меня посадят в тюрьму. Не страшно. Самое страшное для меня уже позади.

Если бы не ты, я бы давно сошла с ума. Отдалась бы кому-нибудь совершенно чужому и оказалась бы на таком дне, от-куда уже не возвращаются. Мой брат, Нобору Ватая, то же самое много лет назад сделал с сестрой, и она наложила на себя руки. Он обесчестил нас обеих. Не над телом надругался, нет. Он сделал еще хуже.

Я полностью лишилась свободы и безвылазно сидела одна в темной комнате. Цепью меня никто не приковывал, стражу не приставлял, но убежать оттуда мне было не по силам. У брата имелись куда более прочные цепи и строгая стража - я сама. Я была и цепью, сковывавшей мои ноги, и суровой, неусып-ной стражницей. Где-то внутри меня, конечно, жила надежда на спасение, но одновременно существовала еще одна я - малодушная, опустившаяся особа, оставившая мечты спастись бегством, и то мое я, которое хотело убежать, никак не могло перебороть то, второе я. Для этого не хватало сил: душу и тело мои растлили. Я лишилась права на спасение и возвращение к тебе. Не только потому, что меня обесчестил мой брат. Еще до этого я сама опозорила себя навсегда.

Я тебе писала, что спала с другим, но это неправда. Хочу признаться: я не с одним спала. Их было много. Так много, что не сосчитать. Не знаю, что заставило меня пойти на это. Вспоминаю сейчас и думаю: может, влияние брата виновато? Не спрашивая разрешения, он открыл во мне какой-то ящи-чек и, вытащив на свет божий что-то такое... неприятное, не-постижимое, заставил меня без конца отдаваться другим муж-чинам. Брат на это способен, и я должна признать вопреки желанию: мы связаны с ним где-то там, во мраке.

Так или иначе, когда брат пришел, я уже извалялась в грязи так, что было не отмыться. Докатилась до того, что заразилась венерической болезнью. И все же - я тебе уже писала об этом, - несмотря ни на что, тогда у меня ни разу не возникло чувство, будто я делаю гадости, причиняю тебе зло. Мои по-

758

ступки казались мне абсолютно естественными. Хотя, по всей видимости, тогда я была не я. А что еще мне остается думать? Но правда ли это? Так ли это на самом деле? Неужели все так просто? Но кто же тогда настоящая я? И где гарантия, что это письмо пишет "настоящая я"? У меня не было и нет твердой уверенности в том, что я - это я.

Ты часто мне снишься. Сон очень четкий, все в нем связано одно с другим; ты все время отчаянно меня ищешь. Мы нахо-димся в каком-то лабиринте, и ты где-то совсем рядом со мной. "Ну, еще чуть-чуть! Я здесь!" - хочу громко закричать я. Сто-ит тебе добраться до меня и крепко прижать к себе, как кош-мару придет конец и все вернется на круги своя. Но я никак не могу издать этот крик, как бы ни старалась. В темноте ты не замечаешь меня, проходишь мимо и пропадаешь куда-то. Сон всегда один и тот же, однако он поддерживает меня, под-бадривает. Я хотя бы не потеряла способность видеть сны. Брату оказалось не под силу лишить меня этой способности. Я чувствовала, как ты изо всех сил стараешься приблизиться ко мне, надеялась, что ты сумеешь отыскать меня, обнимешь крепко, стряхнешь прилипшую ко мне грязь и навсегда выз-волишь меня из этого плена. Думала: может быть, ты снимешь с меня проклятие и поставишь пломбу - чтобы настоящая я больше никуда не ушла. Благодаря этому я могла поддержи-вать в холодном, лишенном выхода мраке слабый огонек на-дежды, сохранять свой еле слышный голос.

Сегодня после обеда я получила пароль доступа к этому ком-пьютеру. Кто-то прислал его экспресс-почтой. С паролем я смогу отправить тебе это сообщение с компьютера в офисе брата. Надеюсь, оно дойдет до тебя.

Времени больше нет. Такси ждет на улице. Я еду в больницу, чтобы убить своего брата и понести наказание. Странно, но я

759

больше не испытываю к нему ненависти. Просто спокойно размышляю о том, что мне нужно вычеркнуть его из списка живущих на этом свете. Я должна это сделать - и ради него самого в том числе. Сделать во что бы то ни стало, чтобы жизнь моя приобрела смысл.

Присматривай за котом. Как я рада, что он вернулся! Мак-рель! Здорово ты его назвал. Ведь он - вроде нашего символа, знак того доброго, что было между мною и тобой. Не надо было нам терять его тогда.

Больше писать не могу. До свидания'.

41. До свидания

- Жаль, что я не могу показать тебе своих уток, Заводная Птица. - В голосе Мэй Касахары звучало неподдельное со-жаление.

Мы сидели у пруда, глядя на покрывший его толстым сло-ем белый лед. Пруд был большой, и его ледяное зеркало сплошь исчиркали лезвия коньков. Дело было после обеда, в поне-дельник. Мэй специально для меня взяла отгул. Я собирался приехать в воскресенье, но из-за аварии на железной дороге задержался на день. Мэй куталась в подбитое мехом пальто, на голове - ярко-голубая шерстяная шапочка с вышитым бе-лой шерстью геометрическим узором и круглым помпоном на макушке. Она связала ее сама и обещала к следующей зиме сделать такую же и для меня. Щеки ее раскраснелись, глаза были ясные и прозрачные, как воздух. Я порадовался за нее: девчонке семнадцать, и у нее все впереди.

- Пруд замерз, и утиная братия в полном составе переко-чевала куда-то. Тебе бы они обязательно понравились, Завод-ная Птица. Приезжай сюда опять весной. Я вас познакомлю.

Я улыбнулся. Мое байковое пальто грело слабо, шея до са-мых щек была обмотана шарфом, руки прятались в карманах. В лесу холод пробирал до костей. Земля была покрыта панци-рем из слежавшегося снега, и кроссовки забавно скользили по

761

нему. Надо было купить специальные ботинки на нескользя-щей подошве.

- Значит, ты собираешься еще здесь побыть? - спросил я.

- Да, наверное. Пройдет время, и может, меня опять в шко-лу потянет. Или нет. А то возьму и замуж за кого-нибудь вый-ду... Но это вряд ли. - Мэй рассмеялась, изо рта у нее вырва-лось облачко белого пара. - Все равно, поживу здесь еще немного. Мне надо время, чтобы подумать. О том, что хочу, куда хочу поехать. Надо не спеша все обдумать.

Я кивнул:

- Может, так и надо.

- А ты, Заводная Птица, думал в мои годы о таких вещах?

- Да как сказать? Если по правде, так серьезно - вряд ли. Разве только самую малость. А чтобы глубоко копаться... Нет, не помню. Кажется, я просто считал, что если жить обыкно-венно, то все будет нормально само собой. Но, похоже, из этого ничего не вышло. К сожалению.

Мэй спокойно посмотрела мне в глаза и положила руки в перчатках на колено.

- Выходит, под залог Кумико-сан не выпустили?

- Она отказалась выходить под залог, - объяснил я. - Бо-ится, что на нее сразу все навалятся, суета начнется, поэтому предпочитает оставаться в тюрьме, в тишине и покое. И со мной не хочет встречаться. Вообще никого видеть не желает, пока все не уляжется.

- А когда суд?

- Где-то весной. Кумико вину признает и готова принять любое решение. Суд, очевидно, надолго не затянется. Есть неплохой шанс, что приговор будет условным, а если ее и осу-дят, то срок дадут небольшой.

Мэй подняла валявшийся под ногами камень и метнула его в пруд, целя в середину. Он со стуком запрыгал по льду к про-тивоположному берегу.

- Будешь сидеть дома и ждать, когда вернется Кумико-сан? Я утвердительно мотнул головой.

- Это хорошо... Да?

От моего рта тоже поднялось большое белое облако:

762

- Не знаю. Просто в конечном счете так получилось.

'А ведь могло быть куда хуже', - подумал я.

Вдалеке, в лесу, обступившем со всех сторон пруд, закрича-ла птица. Я поднял голову, глянул по сторонам, но крик боль-ше не повторился. Никого вокруг. Только где-то сухо долбил дерево дятел.

- Если у нас с Кумико будет ребенок, я назову его Корси-ка, - проговорил я.

- Классное имя! - сказала Мэй Касахара.

Мы шли по лесу рука об руку. Мэй сняла правую перчатку и засунула руку в карман моего пальто. Она напомнила мне Кумико - та тоже часто так делала, когда зимой мы ходили с ней гулять. В холодный день делили на двоих один карман. Я по-жал в кармане руку Мэй, маленькую и теплую, как одинокая замкнутая душа.

- Заводная Птица! Все небось думают, что мы любовники.

- Может быть, - ответил я.

- А ты все мои письма читал?

- Твои письма? - не понял я. - Извини, но я ни одного письма от тебя не получал. О тебе ничего не было слышно, вот я позвонил твоей матери, и она дала этот адрес и телефон. Ради этого пришлось всякую чушь нести, врать что-то.

- Ну и дела! Куда же они все делись? Я же, наверное, штук пятьсот писем тебе написала, - закатив глаза, заявила Мэй.

Вечером она поехала провожать меня на станцию. На автобу-се мы добрались до городка, съели пиццу в ресторанчике ря-дом со станцией и стали ждать, когда появится дизель-элект-ровоз с прицепленными к нему тремя вагонами. В зале ожи-дания стояла большая, раскаленная докрасна печь, вокруг ко-торой толкались два-три человека. Но мы туда не пошли и стояли вдвоем на стылой платформе. В небе висел обледенев-ший зимний месяц, его острый, резко очерченный контур напомнил мне китайский меч. Стоя под луной, Мэй подня-

763

лась на цыпочки и едва ощутимо поцеловала меня в правую щеку. Я почувствовал ее холодные тонкие губы на том самом месте, где прежде было родимое пятно.

- До свидания, Заводная Птица! - прошептала она. - Спа-сибо, что специально приехал сюда ко мне.

Не вынимая рук из карманов, я стоял и смотрел на нее. Надо было что-то сказать, но подходящих слов не находилось.

Когда подошел поезд, Мэй стянула с головы шапочку, от-ступила на шаг и сказала:

- Если с тобой что-нибудь случится, Заводная Птица, про-сто громко позови меня. Хорошо? Меня и утиный народец.

- До свидания, Мэй Касахара.

Поезд тронулся, а молодая луна все висела над головой, то исчезая, то появляясь вновь каждый раз, когда состав повора-чивал. Как только она скрывалась из глаз, я переводил взгляд на мелькавшие за окном вагона огоньки остававшихся позади городков и поселков. Мне представилась Мэй в своей голубой шерстяной шапочке: сидит одна в автобусе, а тот везет ее в горы, обратно на фабрику. Потом - утки, дремлют где-то в тени, что падает на землю от пучков травы. Я стал думать о том мире, в который возвращался.

- До свидания, Мэй Касахара, - повторил я. До свидания, Мэй, и пусть тебя всегда кто-нибудь надежно защищает.

Я закрыл глаза и попробовал вздремнуть. Но заснуть по-настоящему мне удалось гораздо позже. Где-то далеко от все-го и всех я неслышно погрузился в мимолетный сон.

Содержание

Книга первая. СОРОКА-ВОРОВКА. Июнь-июль 1984 г.

1. Заводная Птица во вторник / Шесть пальцев и четыре груди ............................................................ 7

2. Полнолуние и затмение солнца / О лошадях, умирающих в конюшнях ............................................... 30

3. Шляпа Мальты Кано / Цвет шербета, Аллен Гинзберг и крестоносцы ................................. 39

4. Высокие башни и глубокие колодцы / (или Вдали от Номонхана)................................................................ 55

5. Страсть к лимонным карамелькам / Птица, которая не могла летать, и высохший колодец .................... 67

6. Кумико Окада и Нобору Ватая .......................................................... 81

7. Счастливая химчистка / На сцену выходит Крита Кано .......................................................... 98

8. Длинная история Криты Кано / Размышления о природе боли......................................................... 105

9. Острая потребность в электричестве и подземные водостоки Соображения Мэй Касахары по поводу париков........................... 121

10. Легкая рука Смерть в ванне Посланец с прощальным подарком ................................................ 136

11. Лейтенант Мамия / Что получается из теплой грязи / Туалетная вода ........................................ 150

12. Долгий рассказ лейтенанта Мамия (часть 1).................................. 160

13. Долгий рассказ лейтенанта Мамия (часть 2).................................. 180

Книга вторая. ВЕЩАЯ ПТИЦА. Июль-октябрь 1984 г.

1. Максимально конкретный факт Тема аппетита в литературе ............................................................. 207

2. Глава, в которой совсем нет хороших новостей ............................. 219

3. Слово берет Нобору Ватая / История про обезьян с дерьмового острова ................................... 231

4. Необретенная благодать / Проститутка в мыслях ..................................................................... 242

5. Как выглядят далекие города Вечный месяц Лестница закреплена ..................................... 251

6. Дело о наследстве Изучение медуз Нечто вроде отчужденности ........................................ 260

7. Воспоминания и разговоры о беременности / Эмпирическое исследование боли............... 271

8. Истоки желания В номере 208 Как проходят сквозь стену ............................... 283

9. Колодец и звезды / Куда исчезла лестница..................................................................... 291

10. Мэй Касахара о смерти и эволюции / Не от мира сего ................................................................................ 300

11. Муки голода / Длинное письмо от Кумико / Вещая птица..................................................................................... 307

12. Что я обнаружил, когда брился / Что я обнаружил, когда проснулся ................................................. 327

13. Продолжение истории Криты Кано ............................................... 340

14. Новое 'я' Криты Кано .................................................................... 352

15. Подходящее имя / Что сгорело летним утром на растительном масле / Неточная метафора............................... 365

16. Единственная неприятность в доме Мэй Касахары / Размышления о желеобразном источнике тепла .............. 380

17. Самое простое дело Утонченная месть Что оказалось в чехле от гитары...................................................... 393

18. Весточка с Крита На краю мира Добрые вести дают о себе знать тихо .............................................. 411

Книга третья. ПТИЦЕЛОВ. Октябрь 1984 -декабрь 1985 г.

1. Рассуждения Мэй Касахары ........................................................... 431

2. Тайна дома с повешенными ............................................................ 435

3. Заводная Птица зимой .................................................................... 440

4. Пробуждение от спячки Еще одна визитная карточка Анонимность денег....................................... 451

5. Что было ночью ............................................................................... 458

6. Я покупаю новую обувь / Возвращение блудного кота ............................................................ 464

7. Напряги извилины - и догадаешься / (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 2)........................................... 477

8. Мускатный Орех и Корица ............................................................. 482

9. В колодце ......................................................................................... 493

10. Операция 'Зоопарк' (или Палачи поневоле)................................. 499

11. А теперь следующий вопрос / (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 3)........................................... 521

12. Эта лопата настоящая или нет? / (Что было ночью. Часть 2)............................................................... 526

13. Тайна исцеления госпожи М........................................................... 530

14. Коротышка заждался / 'Так просто вы от меня не отделаетесь'

Человек - не остров в океане ......................................................... 533

15. Корица и его удивительный язык жестов / Музыкальное приношение...................... 546

16. Может статься, что дороги дальше нет / (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 4)........................................... 556

17. Тяготы и невзгоды бренной жизни / Волшебная лампа............................................................................. 561

18. 'Примерочная' / Замена .............................................................................................. 568

19. Глупая дочь жабообразных родителей / (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 5)........................................... 573

20. Подземный лабиринт / Две двери Корицы ........................................................................... 578

21. История Мускатного Ореха ............................................................ 585

22. Тайна дома с повешенными. Часть 2 .............................................. 598

23. Медузы со всего света / Трансформация................................................................................ 602

24. Как считали овец / В центре замкнутого круга .............................................................. 610

25. С желтого на красный / Длинная рука из невидимой дали ................................................... 621

26. Вредоносная личность / Созревший плод .............................................................................. 628

27. Треугольные уши / Сани с колокольчиками .................................................................. 634

28. Хроники Заводной Птицы ? 8 (или Опять палачи поневоле).......................................................... 636

29. Корица: недостающие звенья ................................................. 654

30. Разве можно доверять такому дому? (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 6)........................................... 659

31. Опустевший дом / Смена лошадей ................................................................................ 664

32. Хвост Мальты Кано / Борис Живодер ................................................................................ 676

33. Исчезнувшая бита / Возвращение 'Сороки-воровки' .................................................... 694

34. Оставь фантазии другим / (Продолжение рассказа о Борисе Живодере)................................. 703

35. Опасное место / Люди перед телевизором / Человек Пустое Место..................................................................... 716

36. 'Дружба прежних дней' Как развеять злые чары Мир, где по утрам звенят будильники ............................................ 727

37. Всего-навсего настоящий нож / Давнее пророчество ......................................................................... 737

38. Рассказ об утиной братии Тень и слезы (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 7)........................................... 745

39. Два вида новостей / Исчезнувшее без следа .................................................................... 750

40. Хроники Заводной Птицы ? 17 ..................................................... 756

(Письмо Кумико)

41. До свидания ..................................................................................... 760

Харуки МУРАКАМИ

Хроники Заводной Птицы

Директор издательства Ольга Морозова Маркетинг Татьяна Киселева

Менеджер Ольга Орлова Техническое обеспечение Александр Полторакин

Редактор Анна Райская Корректор Лидия Селютина

Художественное оформление и макет Андрей Бондаренко Компьютерная верстка Виктор Дзядко

ЛР? 071895 от 09.06.99.

Подписано в печать 07.05.02. Формат 84x108 '/32

Бум. офсет. ? 1. Гарнитура NewtonC. Печать высокая. Тираж 20000 экз. Заказ ? 0205350.

Издательство Независимая Газета. 101000, Москва, ул. Мясницкая, 13.

E-mail: ngbooks@ng.ru

Наши книги в Интернете: www.esteram.com

Отпечатано в полном соответствии с качеством предоставленного оригинал-макета в ОАО 'Ярославский полиграфкомбинат'.

150049, Ярославль, ул. Свободы, 97.

update 23.07.02

1. Заводная Птица во вторник  Шесть пальцев и четыре груди

2. Полнолуние и затмение солнца  О лошадях, умирающих в конюшнях

3. Шляпа Мальты Кано  Цвет шербета, Аллен Гинзберг и крестоносцы

5. Страсть к лимонным карамелькам  Птица, которая не могла летать, и высохший колодец

7. Счастливая химчистка  На сцену выходит Крита Кано

8. Длинная история Криты Кано  Размышления о природе боли

9. Острая потребность в электричестве и подземные водостоки  Соображения Мэй Касахары по поводу париков

10. Легкая рука  Смерть в ванне  Посланец с прощальным подарком

11. Лейтенант Мамия  Что получается из теплой грязи  Туалетная вода

1. Максимально конкретный факт  Тема аппетита в литературе

2. Глава, в которой совсем нет хороших новостей

3. Слово берет Нобору Ватая  История про обезьян с дерьмового острова

4. Необретенная благодать  Проститутка в мыслях

5. Как выглядят далекие города  Вечный месяц  Лестница закреплена

6. Дело о наследстве  Изучение медуз  Нечто вроде отчужденности

7. Воспоминания и разговоры о беременности  Эмпирическое исследование боли

8. Истоки желания  В номере  Как проходят сквозь стену

10. Мэй Касахара о смерти и эволюции  Не от мира сего

14. Новое 'я' Криты Кано

15. Подходящее имя  Что сгорело летним утром на растительном масле  Неточная метафора

16. Единственная неприятность в доме Мэй Касахары  Размышления о желеобразном источнике тепла

17. Самое простое дело  Утонченная месть  Что оказалось в чехле от гитары

18. Весточка с Крита  На краю мира  Добрые вести дают о себе знать тихо

Книга третья. Птицелов (Октябрь 1984 - декабрь 1985 г.)

1. Рассуждения Мэй Касахары

2. Тайна дома с повешенными

4. Пробуждение от спячки  Еще одна визитная карточка  Анонимность денег

5. Что было ночью

6. Я покупаю новую обувь  Возвращение блудного кота

7. Напряги извилины - и догадаешься (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 2)

8. Мускатный Орех и Корица

9. В колодце

11. А теперь следующий вопрос (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 3)

14. Коротышка заждался  'Так просто вы от меня не отделаетесь'  Человек - не остров в океане

15. Корица и его удивительный язык жестов  Музыкальное приношение

16. Может статься, что дороги дальше нет (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 4)

17. Тяготы и невзгоды бренной жизни  Волшебная лампа

18. 'Примерочная'  Замена

19. Глупая дочь жабообразных родителей (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 5)

20. Подземный лабиринт  Две двери Корицы

21. История Мускатного Ореха

22. Тайна дома с повешенными. Часть 2

23. Медузы со всего света  Трансформация

24. Как считали овец  В центре замкнутого круга

25. С желтого на красный  Длинная рука из невидимой дали

26. Вредоносная личность  Созревший плод

27. Треугольные уши  Сани с колокольчиками

28. Хроники Заводной Птицы ? 8 (или Опять палачи поневоле)

29. Корица: недостающие звенья

30. Разве можно доверять такому дому? (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 6)

31. Опустевший дом  Смена лошадей

32. Хвост Мальты Кано  Борис Живодер

33. Исчезнувшая бита  Возвращение 'Сороки-воровки'

34. Оставь фантазии другим (Продолжение рассказа о Борисе Живодере)

35. Опасное место  Люди перед телевизором  Человек Пустое Место

36. 'Дружба прежних дней'  Как развеять злые чары  Мир, где по утрам звенят будильники

37. Всего-навсего настоящий нож  Давнее пророчество

38. Рассказ об утиной братии  Тень и слезы (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 7)

39. Два вида новостей  Исчезнувшее без следа

40. Хроники Заводной Птицы ? 17 (Письмо Кумико)

41. До свидания

1. Заводная Птица во вторник Шесть пальцев и четыре груди

2. Полнолуние и затмение солнца О лошадях, умирающих в конюшнях

3. Шляпа Мальты Кано Цвет шербета, Аллен Гинзберг и крестоносцы

5. Страсть к лимонным карамелькам Птица, которая не могла летать, и высохший колодец

7. Счастливая химчистка На сцену выходит Крита Кано

8. Длинная история Криты Кано Размышления о природе боли

9. Острая потребность в электричестве и подземные водостоки Соображения Мэй Касахары по поводу париков

10. Легкая рука Смерть в ванне Посланец с прощальным подарком

11. Лейтенант Мамия Что получается из теплой грязи Туалетная вода

1. Максимально конкретный факт Тема аппетита в литературе

3. Слово берет Нобору Ватая История про обезьян с дерьмового острова

4. Необретенная благодать Проститутка в мыслях

5. Как выглядят далекие города Вечный месяц Лестница закреплена

6. Дело о наследстве Изучение медуз Нечто вроде отчужденности

7. Воспоминания и разговоры о беременности Эмпирическое исследование боли

8. Истоки желания В номере Как проходят сквозь стену

10. Мэй Касахара о смерти и эволюции Не от мира сего

15. Подходящее имя Что сгорело летним утром на растительном масле Неточная метафора

16. Единственная неприятность в доме Мэй Касахары Размышления о желеобразном источнике тепла

17. Самое простое дело Утонченная месть Что оказалось в чехле от гитары

18. Весточка с Крита На краю мира Добрые вести дают о себе знать тихо

4. Пробуждение от спячки Еще одна визитная карточка Анонимность денег

6. Я покупаю новую обувь Возвращение блудного кота

14. Коротышка заждался 'Так просто вы от меня не отделаетесь' Человек - не остров в океане

15. Корица и его удивительный язык жестов Музыкальное приношение

17. Тяготы и невзгоды бренной жизни Волшебная лампа

18. 'Примерочная' Замена

20. Подземный лабиринт Две двери Корицы

23. Медузы со всего света Трансформация

24. Как считали овец В центре замкнутого круга

25. С желтого на красный Длинная рука из невидимой дали

26. Вредоносная личность Созревший плод

27. Треугольные уши Сани с колокольчиками

31. Опустевший дом Смена лошадей

32. Хвост Мальты Кано Борис Живодер

33. Исчезнувшая бита Возвращение 'Сороки-воровки'

35. Опасное место Люди перед телевизором Человек Пустое Место

36. 'Дружба прежних дней' Как развеять злые чары Мир, где по утрам звенят будильники

37. Всего-навсего настоящий нож Давнее пророчество

38. Рассказ об утиной братии Тень и слезы (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 7)

39. Два вида новостей Исчезнувшее без следа