Сканирование: Янко Слава (библиотека Fort/Da) yanko_slava@yahoo.com | | http://yanko.lib.ru || зеркало: http://members.fortunecity.com/slavaaa/ya.html
|| http://yankos.chat.ru/ya.html | Icq# 75088656

update 23.07.02

Haruki Murakami

The Wind-up Bird Chronicle

novel

SHINCHOSHA LTD.

Харуки Мураками

Хроники заводной птицы

роман

ИЗДАТЕЛЬСТВО НЕЗАВИСИМАЯ ГАЗЕТА

ББК 84(5Япо)6-44 М91

Haruki Murakami NEJIMAKI-DORI KURONIKURI

Художник А. Бондаренко Редактор М. Немцов

Харуки Мураками

М91 Хроники Заводной Птицы: Роман / Пер. с японского Ивана и Сергея Логачевых. - М.: Издательство Незави-симая Газета, 2002. - 768 с. - (Серия 'Беллетристика').

ISBN 5-86712-135-6

Харуки Мураками - самый популярный писатель современной Японии, лауреат литературной премии 'Иомиури', присуждавшей-ся таким прославленным авторам, как Юкио Мисима, Кэндзабуро Оэ, Кобо Абэ, - широко известен в России. Роман 'Хроники Завод-ной Птицы' на русском языке выходит впервые. Это произведение поистине джойсовского масштаба: воспоминания, сны, письма, га-зетные вырезки, обращения к Интернету. И сколь невероятными ни казались бы описываемые события, повествование не теряет от это-го убедительности и притягательной силы.

ББК 84(5Япо)6-44

ISBN 5-86712-135-6

Книга первая. Сорока-воровка. 2

1. Заводная Птица во вторник Шесть пальцев и четыре груди. 2

2. Полнолуние и затмение солнца О лошадях, умирающих в конюшнях. 10

3. Шляпа Мальты Кано Цвет шербета, Аллен Гинзберг и крестоносцы. 13

4. Высокие башни и глубокие колодцы (или Вдали от Номонхана) 18

5. Страсть к лимонным карамелькам Птица, которая не могла летать, и высохший колодец. 21

6. Кумико Окада и Нобору Ватая. 26

7. Счастливая химчистка На сцену выходит Крита Кано. 30

8. Длинная история Криты Кано Размышления о природе боли. 32

9. Острая потребность в электричестве и подземные водостоки Соображения Мэй Касахары по поводу париков 37

10. Легкая рука Смерть в ванне Посланец с прощальным подарком. 42

11. Лейтенант Мамия Что получается из теплой грязи Туалетная вода. 46

12. Долгий рассказ лейтенанта Мамия (часть 1) 49

13. Долгий рассказ лейтенанта Мамия (часть 2) 54

Книга вторая. ВЕЩАЯ ПТИЦА.. 61

1. Максимально конкретный факт Тема аппетита в литературе. 61

2. Глава, в которой совсем нет хороших новостей. 65

3. Слово берет Нобору Ватая История про обезьян с дерьмового острова. 69

4. Необретенная благодать Проститутка в мыслях. 72

5. Как выглядят далекие города Вечный месяц Лестница закреплена. 74

6. Дело о наследстве Изучение медуз Нечто вроде отчужденности. 77

7. Воспоминания и разговоры о беременности Эмпирическое исследование боли. 80

8. Истоки желания В номере Как проходят сквозь стену. 84

9. Колодец и звезды Куда исчезла лестница. 86

10. Мэй Касахара о смерти и эволюции Не от мира сего. 88

11. Муки голода Длинное письмо от Кумико Вещая птица. 91

12. Что я обнаружил, когда брился Что я обнаружил, когда проснулся. 96

13. Продолжение истории Криты Кано. 100

14. Новое 'я' Криты Кано. 104

15. Подходящее имя Что сгорело летним утром на растительном масле Неточная метафора. 107

16. Единственная неприятность в доме Мэй Касахары Размышления о желеобразном источнике тепла. 112

17. Самое простое дело Утонченная месть Что оказалось в чехле от гитары. 116

18. Весточка с Крита На краю мира Добрые вести дают о себе знать тихо. 121

Книга третья. Птицелов (Октябрь 1984 - декабрь 1985 г.) 126

1. Рассуждения Мэй Касахары. 126

2. Тайна дома с повешенными. 127

3. Заводная Птица зимой. 128

4. Пробуждение от спячки Еще одна визитная карточка Анонимность денег. 131

5. Что было ночью.. 133

6. Я покупаю новую обувь Возвращение блудного кота. 135

7. Напряги извилины - и догадаешься (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 2) 138

8. Мускатный Орех и Корица. 139

9. В колодце. 143

10. Операция 'Зоопарк' (или Палачи поневоле) 144

11. А теперь следующий вопрос (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 3) 150

12. Эта лопата настоящая или нет? (Что было ночью. Часть 2) 151

13. Тайна исцеления госпожи М. 152

14. Коротышка заждался 'Так просто вы от меня не отделаетесь' Человек - не остров в океане. 153

15. Корица и его удивительный язык жестов Музыкальное приношение. 157

16. Может статься, что дороги дальше нет (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 4) 160

17. Тяготы и невзгоды бренной жизни Волшебная лампа. 161

18. 'Примерочная' Замена. 163

19. Глупая дочь жабообразных родителей (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 5) 164

20. Подземный лабиринт Две двери Корицы. 165

21. История Мускатного Ореха. 167

22. Тайна дома с повешенными. Часть 2. 171

23. Медузы со всего света Трансформация. 172

24. Как считали овец В центре замкнутого круга. 174

25. С желтого на красный Длинная рука из невидимой дали. 177

26. Вредоносная личность Созревший плод. 179

27. Треугольные уши Сани с колокольчиками. 181

28. Хроники Заводной Птицы ? 8 (или Опять палачи поневоле) 181

29. Корица: недостающие звенья. 186

30. Разве можно доверять такому дому? (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 6) 188

31. Опустевший дом Смена лошадей. 189

32. Хвост Мальты Кано Борис Живодер. 192

33. Исчезнувшая бита Возвращение 'Сороки-воровки'. 197

34. Оставь фантазии другим (Продолжение рассказа о Борисе Живодере) 200

35. Опасное место Люди перед телевизором Человек Пустое Место. 203

36. 'Дружба прежних дней' Как развеять злые чары Мир, где по утрам звенят будильники. 206

37. Всего-навсего настоящий нож Давнее пророчество. 209

38. Рассказ об утиной братии Тень и слезы (Рассуждения Мэй Касахары. Часть 7) 212

39. Два вида новостей Исчезнувшее без следа. 213

40. Хроники Заводной Птицы ? 17 (Письмо Кумико) 215

41. До свидания. 216

Содержание. 217

Книга первая. Сорока-воровка

Июнь-июль 1984г.

1. Заводная Птица во вторник Шесть пальцев и четыре груди

Когда зазвонил телефон, я варил на кухне спагетти, насвис-тывая увертюру из 'Сороки-воровки' Россини, которую пе-редавали по радио. Идеальная музыка для спагетти.

Я подумал, не послать ли звонок к черту: спагетти почти сварились и Клаудио Аббадо подводил Лондонский симфо-нический оркестр к музыкальному апогею. Впрочем, пришлось сдаться: кто-нибудь из приятелей мог предлагать работу. Я уба-вил огонь на плите, зашел в гостиную и снял трубку.

- Удели мне десять минут, - сказала трубка женским го-лосом.

На голоса у меня память неплохая, но этот был незнаком.

- Извините? Кого вам нужно? - вежливо осведомился я.

- Тебя, конечно. Дай мне десять минут, и мы сможем по-нять друг друга. - Голос звучал низко, мягко - и в то же вре-мя тускло.

- Понять друг друга?

- Я имею в виду чувства.

Я заглянул на кухню. Спагетти кипели вовсю - из кастрюли валил пар. Аббадо продолжал командовать 'Сорокой-воровкой'.

- Извините, но я как раз готовлю спагетти. Не могли бы вы перезвонить позже?

- Спагетти?! - изумленно проговорила женщина. - Ты в пол-одиннадцатого утра варишь спагетти?

- Ну, тебя это не касается. - Я слегка обозлился и пере-шел на 'ты'. - Когда хочу - тогда и завтракаю.

- Пожалуй, верно. Хорошо, перезвоню, - сказала она. Прозвучало невыразительно и сухо. Удивительно, как легкая смена настроения влияет на оттенки человеческого голоса.

- Минуточку, - сказал я, не дав ей положить трубку. - Если ты что-нибудь продаешь, то сюда звонить бесполезно. Я сижу без работы, и мне не до покупок.

- Не беспокойся. Я знаю.

- Знаешь? Что ты знаешь?

- Что ты без работы. Мне это известно. Беги скорее, дова-ривай свои драгоценные спагетти.

- Послушай! Ты вообще... - Связь оборвалась на полусло-ве - как-то слишком резко.

Я обалдело смотрел на зажатую в руке трубку, пока не вспомнил про спагетти. Вернувшись на кухню, выключил газ и вывалил содержимое кастрюли в дуршлаг. Из-за этого звонка спагетти немного разварились, но это не смертельно. Я стал есть - и думать.

Понять друг друга? - повторял я, поглощая спагетти. По-нять чувства друг друга за десять минут? О чем она? Может, просто кто-то решил пошутить? Или какой-нибудь новый трюк торговых агентов? В любом случае это не ко мне.

Вернувшись в гостиную, я устроился на диване с библио-течной книжкой, время от времени поглядывая на телефон. Что мы должны были понять друг о друге за десять минут? Что вообще два человека могут узнать друг о друге за десять ми-нут? Подумать только: женщина, похоже, была чертовски уве-рена в этих десяти минутах - ведь это первым слетело у нее с языка. Будто девять минут - слишком мало, а одиннадцать - уже чересчур. Какая точность! Похоже на спагетти.

Читать расхотелось, и я решил погладить рубашки. Я все-гда этим занимаюсь, когда в голове каша. Старая привычка.

Операцию эту я строго разбиваю на двенадцать этапов - начи-наю с внутренней стороны воротничка (? 1) и заканчиваю ман-жетой на левом рукаве (? 12). Порядок всегда один и тот же, и за глажкой я веду отсчет операций. Иначе толку не будет.

Выгладив три штуки, я проверил, не осталось ли складок, и развесил рубашки. Едва я выключил утюг и убрал его в шкаф вместе с гладильной доской, в голове прояснилось.

Только я зашел на кухню выпить воды, как опять зазвонил телефон. Чуть помедлив, я все-таки решил поднять трубку. Если это та же самая женщина, скажу, что глажу, и на этом конец.

Но это была Кумико. Часы показывали полдвенадцатого.

- Как дела? - спросила она.

- Прекрасно.

- Чем занимаешься?

- Вот гладить закончил.

- Что-нибудь не так? - В ее голосе слышалось чуть замет-ное напряжение: она знала, в каком состоянии я обычно при-нимаюсь гладить.

- Да нет. Просто выгладил несколько рубашек. - Я уселся на стул и переложил трубку в другую руку. - Чего звонишь?

- Ты стихи умеешь писать?

- Стихи? - удивился я и подумал: стихи? Какие еще стихи?

- У меня знакомая в одном журнале... Это журнал для де-вушек. Им нужен человек - отбирать и править стихи, кото-рые присылают в редакцию читательницы. Еще он должен каждый месяц писать короткое стихотворение на титул. За та-кую, ерунду неплохо платят. И занят, конечно, не весь день. Могут подбрасывать еще что-нибудь на редактуру, если...

- Ерунда? - перебил ее я. - Погоди-ка. Мне нужно что-ни-будь юридическое. С чего ты взяла, что я умею править стихи?

- Я думала, ты что-то писал, когда учился в школе.

- Писал, конечно. В стенгазету - какой класс выиграл в футбол или как физик свалился с лестницы и попал в больни-цу. В общем, всякую фигню. Но не стихи. Я не умею писать стихи.

- Но я ведь не о настоящих стихах говорю. Какие-нибудь бредни для школьниц. Никто не требует, чтоб они вошли в

литературу. Ты их сможешь сочинять с закрытыми глазами. Понятно?

- Послушай! Я просто не умею писать стихи - ни с откры-тыми глазами, ни с закрытыми. Никогда этим не занимался и не собираюсь, - отрезал я.

- Ладно, - вздохнула жена. - Но ведь по юридической части работу найти трудно.

- Знаю. Потому я и раскинул щупальца во все стороны. Скоро кто-нибудь должен ответить. Если не получится, снова буду соображать.

- Ну, как знаешь. Кстати, какой сегодня день? Я задумался.

- Вторник?

- Тогда, может, сходишь в банк - заплатишь за газ и теле-фон?

- Схожу. Все равно идти надо. Собирался купить что-ни-будь к ужину.

- Что хочешь готовить?

- Еще не знаю. В магазине что-нибудь придумаю.

- Ты подумай хорошенько, - сказала она серьезно. - Не-чего так уж торопиться с работой. Таких слов я никак не ожидал.

- Это почему? - Что сегодня за день такой? Все женщины мира взялись удивлять меня по телефону? - Страховка по без-работице рано или поздно кончится. Не могу же я всю жизнь сидеть без дела.

- Правильно, но мне же повысили зарплату плюс разные подработки, сбережения... Вполне проживем, если не будем транжирить. Тебе надоело сидеть дома и заниматься хозяй-ством? Тебе не нравится?

- Не знаю, - честно ответил я. Я на самом деле не знал.

- Тогда сядь и как следует подумай, - сказала жена. - Кстати, кот вернулся?

Кот. Я совсем забыл про кота.

- Нет. Пока.

- Может, поищешь? Его уже неделю как нет.

Я уклончиво промычал и снова переложил трубку в другую руку.

- Почти наверняка шляется где-нибудь у пустого дома в конце дорожки. Там, где во дворе птица стоит. Я его там не-сколько раз видела.

- На дорожке? Когда это ты туда ходила? Раньше ты не говорила...

- Ой-ой! Надо бежать. Много работы. Не забудь про кота.

Раздались короткие гудки. Я снова посмотрел на трубку и положил ее на рычаг.

Интересно, зачем Кумико туда понесло? Наш дом от до-рожки отгораживала стена из бетонных блоков. Лазить через нее не было никакого смысла.

Я сходил на кухню за водой, вышел на веранду - посмот-реть, осталась ли в кошачьей миске еда. Кучка сардин лежала нетронутой с прошлого вечера. Кот не приходил. Я стоял на веранде и глядел на наш маленький сад в лучах раннего лета. Садик не из тех, что успокаивают душу. Солнце задержива-лось там совсем ненадолго, поэтому земля всегда была черной и влажной. Из растений в углу водились лишь два-три кусти-ка блеклых гортензий, а я не очень люблю эти цветы. По со-седству торчало несколько деревьев, и оттуда раздавался ме-ханический крик какой-то птицы, напоминавший скрежет заводимой пружины. Бог знает, что это была за птица и как она выглядела, но Кумико прозвала ее Заводной Птицей. Каж-дый день Заводная Птица прилетала сюда и заводила пружину нашего тихого мирка.

Нужно было идти искать кота. Я всегда любил этих живот-ных - и нашего кота тоже. Но коты живут своей, кошачьей жизнью и притом весьма неглупы. Если кот пропал, значит, решил куда-то наведаться. Устанет, есть захочет и вернется домой. И все же надо пойти поискать его, чтобы Кумико была довольна. Все равно заняться больше нечем.

В начале апреля я ушел из юридической фирмы, где прорабо-тал довольно долго. Без особых причин - просто взял и ушел. Нельзя сказать, что работа мне не нравилась. Так, ничего осо-бенного, но платили хорошо, и коллектив нормальный.

По правде сказать, в конторе я исполнял роль профессио-нального мальчика на побегушках. Получалось, по-моему, здо-рово. Надо сказать, у меня настоящий талант для выполнения практических обязанностей. Я схватываю все на лету, действую энергично, никогда не жалуюсь. Кроме того, я - реалист. Вот почему, когда я объявил, что хочу уйти, старший компаньон (это было адвокатское бюро типа 'Отец и Сын', и он им управ-лял) даже предложил мне небольшую прибавку к жалованью.

Но я все-таки уволился - и не потому, что у меня были какие-то особые надежды или планы. Меньше всего мне хоте-лось, к примеру, снова запереться дома и готовиться к экзаме-ну в коллегию адвокатов. Но оставаться в конторе и продол-жать заниматься тем, чем занимался, я тоже не хотел. Если увольняться, то сейчас, решил я. Останься я на месте, это было бы на всю жизнь. В конце концов, мне уже тридцать.

За ужином я сказал Кумико, что собираюсь уйти с работы.

- Ясно, - только и ответила она и на какое-то время за-молчала, хотя ясно совсем ничего не было. Я тоже помалкивал, пока Кумико не добавила:

- Если ты решил уволиться, значит, так и надо. Это твоя жизнь, и можешь поступать так, как тебе хочется. - Сказав это, она стала выбирать палочками кости из рыбы и склады-вать их на край тарелки.

Жена прилично зарабатывала в журнале о здоровом питании, где была редактором. Кроме того, друзья из других журналов время от времени подбрасывали ей заказы по оформлению - тоже совсем не лишний доход. (В колледже она занималась дизайном и мечтала стать свободным художником-иллюстра-тором.) Вдобавок, уйди я из фирмы, у меня тоже какое-то вре-мя оставались бы деньги из страховки по безработице. То есть, даже если бы я сидел дома на хозяйстве, нам все равно хвати-ло бы на еду, химчистку и другие траты, и наша жизнь мало бы изменилась.

Так я бросил работу.

Я загружал в холодильник купленные продукты, когда раздал-ся звонок. На этот раз аппарат трезвонил нетерпеливо и раз-

драженно. Я как раз открывал пластиковую упаковку тофу*. Положил ее на стол, зашел в гостиную и снял трубку.

- Ну как? Доел спагетти? - сказала женщина.

- Доел. Но сейчас мне надо идти искать кота.

- Десять минут подождет, я уверена. Это не спагетти ва-рить.

Я почему-то не мог прервать разговор - что-то в голосе женщины меня притягивало.

- Ну хорошо. Но только десять минут.

- Теперь мы сможем понять друг друга, - тихо произнесла она. Я почувствовал, как она удобнее устроилась на стуле и положила ногу на ногу.

- Интересно, - сказал я, - почему именно десять минут?

- Десять минут... это может оказаться дольше, чем ты ду-маешь.

- Ты уверена, что мы знакомы?

- Конечно. Мы много раз встречались.

- Когда? Где?

- Неважно. Если в это углубляться, десяти минут не хва-тит. Важно время, в котором мы сейчас. Настоящее. Ты не согласен?

- Может, и так. Но я хотел бы убедиться, что ты меня знаешь.

- Какие доказательства тебе нужны?

- Например, сколько мне лет?

- Тридцать, - сразу отозвалась она. - Тридцать лет и два месяца. Хватит?

Поразительно - она действительно меня знает, но я совер-шенно не помню ее голоса.

- Теперь твоя очередь, - произнесла она вкрадчиво. - Попробуй вообразить меня. По голосу. Представь, какая я. Сколько мне лет. Где я сейчас. Как одета. Ну, давай?

- Понятия не имею.

- Давай же. Напрягись.

Я взглянул на часы. Прошла только минута и пять секунд.

* Соевый творог, широко применяемый в кухне Японии, Китая и дру-гих дальневосточных стран (здесь и далее - примечания переводчиков).

- Абсолютно не представляю, - снова сказал я.

- Давай я тебе помогу. Я - в постели. Только что из душа, и на мне ничего нет.

Блеск! Секс по телефону.

- Или ты предпочитаешь, чтобы я что-нибудь надела? Кружева? Или чулки? На тебя это подействует?

- Да какая мне разница? Делай что хочешь. Можешь надеть что-нибудь, а хочешь - валяй голышом. Извини, но такие те-лефонные игры меня не интересуют. У меня масса дел и...

- Десять минут. Ты же не умрешь, если потратишь на меня десять минут? Только ответь на мой вопрос: ты хочешь, чтобы я была голая, или мне что-нибудь надеть? У меня много раз-ных вещей. Черное кружевное белье...

- Давай голышом. Согласен. - Прошло четыре минуты.

- Волосы у меня на лобке еще мокрые, - продолжала она. - Я еще не обсохла как следует. О-о! Как у меня там влаж-но! Тепло и очень влажно. Волоски такие мягкие. Черные и изумительно мягкие. Хочешь погладить?

- Послушай, ты, конечно, извини, но...

- И ниже. Еще ниже. Там тоже тепло - совсем как подо-гретый крем. Очень тепло. М-м-м. В какой я сейчас позе, как ты думаешь? Правое колено приподнято, левая нога в сторо-ну. Как стрелки часов, когда показывают десять ноль пять.

По ее голосу я понимал, что она не притворятся. Она дей-ствительно раскинула ноги на 10.05; ее влагалище было мяг-ким и сочным.

- Потрогай губки. М-е-едленно. А теперь раскрой их. Вот так. М-е-едленно, м-е-едлен-н-но. Пусть твои пальцы ласкают их. Вот так! 0-о-очень медленно. А теперь коснись другой рукой моей левой груди. Поиграй с ней. Поласкай. Веди руку выше. Сожми легонько сосок. Еще раз. Еще. И еще. Я сейчас кончу.

Ни слова не говоря, я положил трубку. Вытянувшись на диване, уставился на часы и глубоко вздохнул. Разговор занял минут пять-шесть.

Через десять минут телефон зазвонил снова, но я не при-тронулся к трубке. Прозвонив пятнадцать раз, аппарат смолк, и в комнате наступила глубокая, холодная тишина.

Без чего-то два я перелез через стену в нашем дворе и оказался на дорожке. Мы так называли ее, хотя это не была дорожка в прямом смысле. Наверное, нет слова, которым можно обо-значить, что это такое. К дорогам оно точно не имеет отноше-ния: у дороги есть начало и конец, она приведет вас куда надо, если вы по ней пойдете. А у нашей дорожки не было ни нача-ла, ни конца, ни входа, ни выхода. С обеих сторон она закан-чивалась тупиками. Но даже тупиком ее нельзя было назвать: у тупика имеется хотя бы вход. Соседи для удобства называли ее просто дорожкой. Длиною метров в триста, она разделяла задние дворы стоявших вдоль нее домов. Шириной около мет-ра, а в нескольких местах вообще завалена хламом и перего-рожена заборами.

Мой дядя, почти задаром сдавший нам этот дом, рассказы-вал, что когда-то дорожка имела два конца и служила переул-ком, соединявшим улицы. Но в годы экономического бума на свободных участках выросли новые дома и стиснули этот проход так, что он превратился в неширокую дорожку. Людям не нравилось, что посторонние ходят прямо у них под окнами или на заднем дворе, поэтому один конец скоро заблокирова-ли или, скорее, перегородили скромным заборчиком. А через какое-то время некий житель решил расширить свой сад и наглухо запечатал этот конец стеной из блоков. Как будто в ответ, на другом конце вырос барьер из колючей проволоки, через который не могли пробраться даже собаки. Соседи не жаловались - уже никто не пользовался этим проходом, и они радовались, что появилась дополнительная защита от зло-умышленников. В конце концов проходом, напоминавшим заброшенный канал, перестали пользоваться, и он превратил-ся в ничейную полосу между двумя рядами домов. В разрос-шихся сорняках свою клейкую паутину развесили пауки.

И что это вдруг жена туда зачастила? Я сам наведывался на эту дорожку от силы раза два, да и Кумико пауков боялась. Но какого черта? Если она сказала, что надо поискать кота на до-рожке, значит, надо идти. В любом случае гораздо лучше про-гуляться, чем сидеть дома и ждать, когда зазвонит телефон.

Яркое солнце первых дней лета испещрило дорожку тем-ными пятнами теней от распростертых над головой ветвей, замерших в полном безветрии. Казалось, теням суждено наве-ки впечататься в дорожку. Сюда не проникал ни один звук. Чудилось, что я слышу, как под лучами солнца дышат травин-ки. По небу дрейфовала кучка мелких облаков. Их четкие и аккуратные контуры напоминали облака со средневековых гравюр. Мир вокруг воспринимался с такой пугающей ясно-стью, что мое собственное тело казалось зыбким, безгранич-ным, текучим. И очень горячим.

На мне была футболка, тонкие брюки и теннисные тапоч-ки, но я чувствовал, как на солнцепеке под мышками и на груди выступил пот. Как раз в то утро я достал футболку и брюки из коробки с летними вещами, поэтому в нос еще бил резкий запах нафталина.

Соседские дома четко делились на две категории: более ста-рые и построенные не так давно. Новые, как правило, были меньше, их участки - скромнее. Концы длинных палок, на которых сушилось белье, торчали поперек дорожки, и време-нами мне приходилось прокладывать себе дорогу через завесы полотенец, рубашек и простыней. Откуда-то отчетливо слы-шались звуки телевизора, где-то спускали в туалете воду, пах-ло карри.

Старые дома, напротив, почти не подавали признаков жиз-ни. От дорожки их отделяли живые изгороди из ухоженных кустарников, словно ставни, сквозь которые виднелись при-чесанные сады. В углу одного сада стояла бурая и высохшая новогодняя елка. Другой участок превратили в свалку всех мыслимых игрушек: похоже, их оставили несколько поколе-ний детей. Там валялись трехколесные велосипеды и накид-ные кольца, пластмассовые мечи и резиновые мячики, кук-лы-черепашки и маленькие бейсбольные биты. В третьем саду висело баскетбольное кольцо, в четвертом на газоне стояли замечательные дачные стулья и керамический столик. Стулья, первоначально белого цвета, были покрыты таким слоем гря-зи, будто ими не пользовались несколько месяцев, а может быть, и лет. К столу прилипли лиловые лепестки магнолии.

Сквозь одну стеклянную дверь в алюминиевой раме хоро-шо просматривалась обстановка комнаты. Кожаный диван и кресла, большой телевизор, буфет (на котором расположились аквариум с тропическими рыбками и два каких-то кубка) и торшер. Комната выглядела декорацией к телеспектаклю. Еще в одном саду стояла огромная собачья конура с дверцей на-стежь - собаки в ней не было. Металлическая сетка на дверце вздулась, будто обитатель конуры несколько месяцев навали-вался на нее изнутри всем телом.

Пустой дом, о котором говорила Кумико, стоял как раз за участком с конурой. Что там никто не живет - причем уже довольно давно, - было видно сразу. Сравнительно новое двух-этажное здание, однако закрытые деревянные ставни сильно обветшали, а металлические наличники окон второго этажа покрылись ржавчиной. В аккуратном садике действительно стояла каменная статуя птицы. Она возвышалась на величе-ственном постаменте, окруженная буйными сорняками. Длин-ные ветки золотарника* почти касались ее ног. Птица - я по-нятия не имел, к какому виду пернатых она относилась, - расправила крылья, будто хотела поскорее вырваться из этого малоприятного местечка. Кроме статуи, никаких украшений в саду не была У стены дома один на другом громоздились не-сколько видавших виды пластмассовых стульев. Рядом неесте-ственно яркими красными цветами распустился куст азалии.

Bce остальное пространство в этой картине занимали сорняки.

Я оперся о сетку забора, доходившего мне до груди, и неко-торое время рассматривал сад. Райское, наверное, место для кошек, но их тут что-то не видно. Сцену оживляло только монотонное воркование одинокого голубя, сидевшего на те-левизионной антенне. Тень от каменной птицы, разломившись пополам, лежала на зелени вокруг статуи.

Я достал из кармана лимонную карамельку и, развернув, бросил ее в рот. Уволившись, я бросил курить и вот теперь вместо сигарет не расставался с пачкой лимонных карамелек. Жена предупреждала, что я могу испортить себе зубы, но обой-

* Кустарник, вид акации.

тись без карамелек я не мог. Пока я разглядывал сад, голубь на антенне ворковал без остановки - он походил на клерка, штампующего номера на стопке счетов. Не знаю, сколько я простоял там, но помню, что выплюнул карамельку на землю, почувствовав, как она, наполовину растворившись, наполнила рот липкой сладостью. Затем опять перевел взгляд на тень камен-ной птицы - и только теперь сообразил, что кто-то меня зовет. Я обернулся и в саду напротив увидел девчонку. Маленького роста, волосы собраны в конский хвост. На ней были темные очки в янтарного цвета оправе и светло-голубая майка без ру-кавов. Хотя сезон дождей еще не кончился, на тонких руках девчонки лежал приятный мягкий загар. Одну руку она засуну-ла в карман шорт, а другой опиралась на бамбуковую калитку, которая была ей по пояс. Между нами было не больше метра.

- Жарко, - сказала девчонка.

- Да, жарковато, - отозвался я.

Краткий обмен мнениями состоялся, а она все стояла и смотрела на меня. Затем достала из кармана пачку 'Хоупа', вынула сигарету и зажала ее во рту. Верхняя губка у нее была чуть приподнята. Девчонка привычно чиркнула спичкой, за-курила и наклонила голову. Из-под волос показалось гладкое ухо великолепной формы - словно только что вылепленное. По его тонким краям серебрился нежный пушок.

Она бросила спичку на землю и, вытянув губы, выдохнула дым. Затем повернулась так, словно вспомнила о моем при-сутствии. За темными зеркальными стеклами ее глаз не было видно.

- Вы где-то здесь живете? - спросила она.

- Угу. - Я собирался вернуться домой, но по дороге сюда совершил столько маневров, что перестал ориентироваться. Придется выбираться наугад. - Ищу нашего кота, - сказал я, будто оправдываясь, и вытер о брюки влажную от пота ладонь. - Уже неделю как пропал. Его где-то здесь видели.

- Какой он из себя?

- Здоровый такой. С коричневыми полосками. Кончик хво-ста немного загнут.

- Как зовут?

- Нобору. Нобору Ватая.

- Ничего себе имечко!

- Вообще-то так зовут моего свояка. Кот на него чем-то похож. Вот мы и назвали его так, смеху ради.

- Чем же кот на него похож?

- Да не знаю. Так, в общем. Походкой. И глаза такие же шкодливые.

Девчонка впервые улыбнулась и от этого стала еще больше походить на ребенка, чем показалось мне сначала. Ей лет пят-надцать-шестнадцать, не больше. Верхняя губа как-то необыч-но приподнялась в легкой усмешке. Показалось, будто я слы-шу голос: 'Потрогай меня', - голос женщины в телефоне. Тыльной стороной ладони я вытер со лба пот.

- Кот c коричневыми полосками и загнутым кончиком хво-ста, - повторила девчонка, как бы стараясь запомнить. - Ага! У него есть какой-нибудь ошейник?

- Черный ошейник от блох.

Она подумала секунд десять - пятнадцать. Ее рука все еще опиралась на калитку. Потом бросила окурок и придавила его сандалией.

- Кажется, я видела похожего. Не знаю, как насчет загну-того хвоста, но это был здоровый котище тигрового окраса и, по-моему, с ошейником.

- Когда ты его видела?

- Когда? Хм-м. Дня три-четыре назад. Наш сад - как на-стоящий проходной двор для всех соседских котов и кошек. Они здесь шастают от Такитани к Мияваки.

И она показала рукой на пустой дом, где каменная птица по-прежнему простирала крылья, высокий куст золотарника притягивал к себе летнее солнце, а голубь не переставал вор-ковать со своей антенны.

- У меня идея, - сказала девчонка. - Почему бы вам не подождать у нас в саду? Все кошки рано или поздно пролеза-ют здесь по пути к Мияваки. А то кто-нибудь надумает в по-лицию настучать, если увидит, как вы тут бродите. Такое уже случалось.

Я не знал, что и ответить.

- Да вы не беспокойтесь. Я тут одна. Посидим на солныш-ке, подождем, пока не покажется ваш кот. Я вам помогу. У ме-ня зрение - единица.

Я взглянул на часы. 14.36. Всех дел на сегодня до темноты у меня было выстирать белье да приготовить ужин.

Я вошел в калитку и двинулся следом за девчонкой через лужайку. Она слегка приволакивала правую ногу. Пройдя не-сколько шагов, остановилась и повернулась ко мне.

- Я свалилась с мотоцикла. С заднего сиденья, - сказала она как бы между прочим. - Не так давно.

На краю лужайки рос большой дуб. Под ним - два брезенто-вых шезлонга, на одном разложено голубое пляжное полотенце. На другом лежали нераспечатанная пачка 'Хоупа', пепельница с зажигалкой, какой-то журнал и большая магнитола, которая ти-хонько мурлыкала хард-рок. Девчонка выключила музыку и ос-вободила мне место, переложив все на траву. С шезлонга вид-нелся пустой дом по другую сторону дорожки - каменная птица, золотарник, металлическая сетка забора. Наверное, девчонка на-блюдала за мной все время, что я там простоял.

Участок оказался немаленьким. Здесь имелась просторная пологая лужайка с раскиданными по ней деревьями. Слева от шезлонгов находился большой пруд за низким бетонным бор-дюром: он подставил солнцу пересохшее дно. Судя по зеле-новатому налету, в пруд уже давно не наливали воду. За дере-вьями стоял старый дом в европейском стиле, довольно миниатюрный. С точки зрения архитектуры - ничего особен-ного. Внушительно выглядел только ухоженный сад.

- Большой участок, - сказал я, оглядываясь. - Должно быть, следить за ним - мучение.

- Наверное.

- Когда-то мне приходилось подрабатывать стрижкой газонов.

- Правда? - Было ясно, что до газонов ей нет никакого дела.

- Ты все время здесь одна? - спросил я.

- Да. Днем всегда одна. Только утром и вечером заходит женщина, которая делает уборку. Все остальное время больше никого. Выпьете чего-нибудь холодного? У нас есть пиво.

- Да нет, спасибо.

- Не стесняйтесь. Я покачал головой.

- А в школу что - не ходишь?

- А вы что - на работу не ходите?

- Я не работаю.

- Что, безработный?

- Типа того. Уволился несколько недель назад.

- А кем работали?

- В адвокатской конторе, по разным делам. Ездил по уч-реждениям за документами, наводил порядок в бумагах, про-верял судебные прецеденты, занимался судопроизводством... в таком роде.

- И уволились?

- Ага.

- А жена ваша работает?

- Работает.

Голубь напротив закончил ворковать и, похоже, куда-то провалился. Я вдруг заметил, что вокруг повисла мертвая ти-шина.

- Вон там как раз и есть кошачий проход, - сказала дев-чонка, ткнув пальцем в дальний край лужайки. - Видите му-соросжигатель во дворе у Такитани? Там они вылезают, пере-ходят по газону, ныряют под калитку и перебегают в сад на той стороне. Маршрут все время один и тот же.

Она сдвинула очки на лоб, прищурившись посмотрела вок-руг, водрузила их на место и выпустила "изо рта облачко дыма. За это время я успел заметить у ее левого глаза ссадину санти-метра в два - рана глубокая, из тех, что оставляют шрам на всю жизнь. Черные очки, видно, должны были ее прикрывать. Лицо девчонки особой красотой не отличалось, но что-то в нем при-влекало: может быть, живые глаза или необычной формы губы.

- Вы слыхали про Мияваки? - спросила она.

- Нет, а что?

- Они жили в том доме. Очень приличные люди. Две доче-ри, обе ходили в крутую частную школу. У Мияваки было не-сколько семейных ресторанов.

- А что ж уехали?

Девчонка поджала губы, словно хотела сказать: а я почем знаю?

- Может, в долгах запутался. В одну ночь исчезли - будто сбежали. Наверно, год тому назад. Теперь все зарастает сор-няками, кошки вот развелись. Мать все время жалуется.

- Неужели так много кошек?

Не выпуская изо рта сигарету, девчонка посмотрела на небо.

- Причем всех видов. Некоторые линяют, попадаются од-ноглазые... вместо глаза какой-то комок мяса. Бр-р-р! Я кивнул.

- У меня есть родственница - у нее на каждой руке по шесть пальцев. Чуть постарше меня. Рядом с мизинцем - еще один палец, маленький, как у младенца. Она так научилась его подгибать, что большинство людей ничего не замечают. А вообще она очень хорошенькая.

Я снова кивнул.

- Это что-то наследственное, да? Как это называется... пе-редается с генами.

Я сказал, что не очень разбираюсь в генетике.

Девчонка помолчала. Я сосал карамельку и таращился на кошачью тропу. Никто не появлялся.

- Вы в самом деле не хотите пить? - спросила она. - Пойду принесу колы.

- Мне ничего не надо, - ответил я.

Она встала с шезлонга и исчезла в тени деревьев, чуть воло-ча поврежденную ногу. Я поднял с травы ее журнал и поли-стал его. Совсем не ожидал, что он окажется журналом для мужчин, таким... ежемесячным. На развороте красовалась женщина в тонких трусиках, через которые просвечивали все ее прелести: восседала верхом на стуле в нелепой позе, широ-ко расставив ноги. Я положил журнал на место, сложил руки на груди и снова сосредоточился на кошачьей тропе.

Прошло немало времени, прежде чем девушка вернулась со стаканом колы в руках. Послеполуденная жара донимала. Дол-

го просидев на солнце, я чувствовал, как заплывают мозги. Меньше всего мне хотелось думать.

- Скажите, - сказала она, возвращаясь к прежней теме, - если бы вам нравилась девушка, а у нее оказалось шесть паль-цев, что бы вы сделали?

- Продал бы ее в цирк, - ответил я.

- Что, серьезно?

- Нет, конечно, - сказал я. - Шучу. Думаю, меня бы это не очень волновало.

- Даже если бы это могло передаться вашим детям? Я немного подумал.

- Нет, для меня это, правда, не важно. Что плохого в лиш-нем пальце?

- А если бы у нее было четыре груди? Я снова задумался.

- Не знаю.

Четыре груди? Этот разговор может продолжаться до бес-конечности. Я решил сменить тему.

- Сколько тебе лет?

- Шестнадцать, - ответила она. - Только что исполни-лось. Перешла в повышенную школу*.

- Давно на занятия не ходишь?

- Нога еще болит, если много ходить. Потом эта ссадина у глаза. В школе все уже достали. Если узнают, что я грохнулась с мотоцикла, начнут болтать: то да се. Поэтому считается, что я 'отсутствую по болезни'. Можно год пропустить, ничего страшного. В следующий класс я не тороплюсь.

- Понятно.

- Ну, так что? Вы вот говорили, что женились бы на де-вушке с шестью пальцами, но четыре груди вам не подходит...

- Я не говорил, что не подходит. Я сказал: не знаю.

- Чего не знаете?

* Завершающий этап школьного обучения в Японии, так называемой системы 'шесть-три-три' (шесть лет начальной школы, три года средней школы первой ступени и три года повышенной средней школы, в которой школьники готовятся к поступлению в университет).

- Не знаю... мне трудно такое представить.

- А с шестью пальцами можете представить?

- Конечно. Думаю, да.

- Какая разница? Шесть пальцев или четыре груди?

Я подумал еще немного, но вразумительного ответа не нашел.

- Я задаю слишком много вопросов?

- А что, тебе такое говорят?

- Случается.

Я снова стал смотреть на кошачью тропу. Какого черта я здесь делаю? За все время не показалось ни одной кошки. Не отнимая от груди рук, я на полминуты закрыл глаза. Я истекал потом. Все тело обливали солнечные лучи, наполненные необыкновенной тяжестью. Кусочки льда в стакане девчонки при каждом ее дви-жении позвякивали, как колокольчик на шее коровы.

- Можете поспать, если хотите, - прошептала она. - Как только кот появится, я вас разбужу.

Не открывая глаз, я кивнул.

Воздух был неподвижен, вокруг стояла полная тишина. Го-лубь уже улетел куда-то за тридевять земель. Я раздумывал о женщине, что позвонила мне. Неужели мы знакомы? Ее голос и манера говорить даже отдаленно никого не напоминают. Но меня она точно знает. Мне казалось, что я вижу перед собой сцену, написанную Де Кирико: длинная тень женской фигу-ры тянется ко мне через пустую улицу, а сама женщина задви-нута далеко за пределы моего сознания. У моего уха, не смол-кая, тренькал колокольчик..

- Вы спите? - спросила девчонка; ее голос звучал еле-еле: я даже не был уверен, действительно ли слышу его.

- Нет, не сплю, - ответил я.

- Можно мне поближе? Мне... легче говорить тихо.

- Не возражаю, - сказал я, по-прежнему не открывая глаз.

Она двигала свой шезлонг, пока тот сухо и деревянно не стукнулся о мой.

Странно, но голос девушки звучал по-разному - в зависи-мости от того, открыты у меня глаза или закрыты.

- Можно говорить? Совсем тихонько, и вам не надо ниче-го отвечать. Можете даже спать.

- Ладно.

- Здорово, когда люди умирают.

Губы девчонки были теперь совсем рядом с моим ухом, и ее слова проникали в меня вместе с теплым влажным дыханием.

- Почему? - спросил я.

Она прикоснулась пальцем к моим губам, будто хотела за-печатать их.

- Никаких вопросов, - сказала она. - И не открывайте глаза. Хорошо?

Мой кивок был таким же слабым, как ее голос. Она убрала палец и дотронулась до моего запястья.

- Был бы у меня скальпель. Я резанула бы здесь, чтобы за-глянуть внутрь. Там... не мертвая плоть. Там что-то похожее на саму смерть. Что-то темное и мягкое, как мячик для софтбо-ла, - из омертвевших нервов. Хочется достать его из мертвого тела, разрезать и посмотреть, что внутри. Я все время думаю, на что это похоже. Может, оно все твердое, как засохшая зуб-ная паста в тюбике. Как вы думаете? Только не отвечайте. Снаружи мягкое, дряблое, но чем глубже, тем тверже становит-ся. Я вскрою кожу и вытащу эту дряблую штуковину, скальпе-лем и какой-нибудь лопаточкой полезу внутрь - чем дальше, тем больше твердеет эта слизь, - пока не доберусь до крошеч-ной сердцевины. Она такая крошечная, как малюсенький ша-рик от подшипника, и очень твердая. Вам так не кажется?

Она кашлянула.

- В последнее время я только об этом и думаю. Потому, наверное, что у меня каждый день столько свободного време-ни. Когда нечего делать, мысли убегают далеко-далеко - так далеко, что не уследишь.

Девушка убрала палец с моего запястья и допила колу. Льдышки звякнули на дне стакана.

- За кота не переживайте - я скажу, если Нобору Ватая покажется. Не открывайте глаза. Сейчас он, конечно, бродит где-то тут. Может появиться в любую минуту. Нобору Ватая приближается. Я знаю: он идет - пробирается в траве, проле-зает под калиткой, останавливается понюхать цветочки. Он все ближе и ближе, шаг за шагом. Представьте себе его.

Я попробовал вообразить кота, но у меня получалось лишь очень расплывчатое темное изображение, как на контурной фотографии. Проникая сквозь веки, солнечный свет расшаты-вал и рассеивал тьму внутри меня, и нарисовать в уме четкий образ кота было невозможно. Вместо этого выходил неудач-ный портрет, искаженная неестественная картина: некоторые черты имели сходство с оригиналом, но самого главного не хватало. Я даже не мог припомнить, как он ходит.

Девчонка вновь коснулась моего запястья, рисуя на нем кончиком пальца непонятный знак. Будто отозвавшись на него, в мое сознание стала пробираться какая-то другая тем-нота - она отличалась от той, что я ощущал прежде. Вероят-но, я засыпал. Не хотел, но все происходило вопреки моей воле. Тело казалось мертвым - чужим трупом, утопающим в брезентовом покрытии шезлонга.

В этой темноте я увидел только четыре лапы Нобору Ватая, четыре бесшумные коричневые лапы на мягких, словно резино-вых, подушечках, и они беззвучно прокладывали где-то дорогу.

Но где?

'Всего десять минут', - говорила та женщина по телефону. Нет, она была неправа. Иногда десять минут - это не десять минут. Они могут растягиваться и сжиматься. Это я знал точно.

Когда я проснулся, вокруг никого не было. Девчонка испари-лась, ее шезлонг по-прежнему стоял впритык к моему. Поло-тенце, сигареты и журнал лежали на месте, но стакан и магни-тола исчезли.

Солнце понемногу клонилось к западу, тень одной ветви дуба забралась мне на колени. Часы показывали четверть пя-того. Я выпрямился и огляделся. Просторная лужайка, высох-ший пруд, забор, каменная птица, кусты золотарника, телеви-зионная антенна. И никаких следов кота. Или девчонки.

Не вставая с шезлонга, я взглянул на кошачью тропу и стал ждать, когда она вернется. Прошло десять минут, но ни кот, ни она не появились. Ничто вокруг не шевелилось. Такое чув-ство, будто я страшно состарился, пока спал.

Поднявшись, я посмотрел на дом: он тоже не подавал при-знаков жизни. Ослепительный блеск заходящего солнца отра-жался в стеклах. Мне надоело ждать, я пересек лужайку и, выйдя на дорожку, направился домой. Кота я не нашел, но

старался изо всех сил.

Вернувшись домой, я постирал белье и приготовил все для простого ужина. В половине шестого задребезжал телефон, выдал двенадцать звонков, но я не подошел. Даже после того, как он смолк, звон висел в сгущавшемся мраке, будто застыв-шая в воздухе пыль. Твердые зубчики шестеренок постукива-ли в прозрачном корпусе настольных часов, зависших в про-странстве.

А что, если написать стихотворение про Заводную Птицу? - осенило меня, но первые строки никак не приходили в голо-ву. Да и понравятся ли такие стихи школьницам? Вот в чем вопрос.

Кумико вернулась домой в полвосьмого. Последний месяц она приходила все позже и позже - нередко возвращалась после восьми, а бывало - и после десяти. Теперь, когда я си-дел дома и взял на себя кухонные хлопоты, ей уже не надо было торопиться. Она рассказывала, что у них в редакции не хватает людей, вдобавок недавно заболела одна из сотрудниц.

- Извини, - сказала Кумико, - столько работы, а от де-вочки, которую взяли на полставки, никакого толку.

Я направился на кухню и принялся готовить: жаренная в масле рыба, салат и суп мисо*. Жена, расслабившись, сидела за кухонным столом.

- Где ты был в полшестого? - спросила она. - Я звонила сказать, что немного задержусь.

- Масло кончилось. Ходил в магазин, - соврал я.

- А в банке был?

* Постоянно присутствует в рационе японцев. Готовится на основе гус-той массы из перебродивших соевых бобов.

- Конечно.

- А кот?

- Не нашел. Ходил по дорожке к заброшенному дому, как ты сказала, но его там нет. Наверняка забрел куда-то подальше.

Кумико не ответила.

Когда после ужина я вышел из ванной, Кумико потерянно сидела в гостиной, не зажигая света. В серой блузке, в темно-те, на корточках она напомнила поставленный не на свое ме-сто чемодан.

Вытирая волосы полотенцем, я сел на диван напротив жены.

- Кот умер, я уверена, - проговорила она еле слышно.

- Да ну, глупости, - ответил я. - Я думаю, он где-то здо-рово развлекается. Есть захочет и вернется. Помнишь, один раз уже так было? Когда мы жили в Коэндзи*...

- Сейчас - другое дело, - промолвила она. - Сейчас все не так. Я знаю. Кот умер. И гниет где-нибудь в траве. Ты ис-кал в траве у пустого дома?

- Нет. Дом, может быть, и пустой, но он ведь кому-то при-надлежит. Я не могу просто так там лазить.

- Где же ты тогда искал? Могу поспорить, ты даже не пы-тался. Потому и не нашел.

Я вздохнул и снова стал вытирать волосы полотенцем. Хо-тел что-то сказать, но осекся: Кумико плакала. Ее можно по-нять, она любила кота. Он появился у нас вскоре после свадь-бы. Я бросил полотенце в плетеную корзину в ванной и пошел на кухню за холодным пивом. Дурацкий выдался день. Дурац-кий день дурацкого месяца дурацкого года.

Где же ты, Нобору Ватая? Неужели Заводная Птица забыла завести твою пружину?

Слова возникли в голове снова, как строчки стихов:

Где же ты, Нобору Ватая? Неужели Заводная Птица Забыла завести твою пружину?

* Район в Токио.

Когда от пива осталась половина, зазвонил телефон.

- Ты возьмешь? - крикнул я в темноту гостиной.

- Нет, - откликнулась Кумико. - Бери ты.

- Не хочется.

Телефон трезвонил, взбалтывая пыль, плывшую в темноте. Никто не говорил ни слова. Я пил пиво, а Кумико не переста-вала беззвучно плакать. Я насчитал двадцать звонков и сдал-ся. Считать дальше не было никакого смысла.

2. Полнолуние и затмение солнца О лошадях, умирающих в конюшнях

Способен ли один человек до конца понять другого?

Мы можем потратить массу времени и усилий, пытаясь узнать другого человека, а как близко удается нам в результате подо-браться к его сущности? Мы убеждаем себя, что разбираемся в людях, но известно ли нам о них что-нибудь поистине важное?

Я принялся серьезно размышлять о таких вещах спустя не-делю после того, как ушел из юридической фирмы. Никогда до этого - ни разу в жизни - я не ставил перед собой подоб-ных вопросов. Интересно, почему? Вполне возможно, меня переполняло одно то, что я живу. Я просто-напросто был слишком занят, чтобы думать о самом себе.

Толчком для раздумий послужило одно малозначительное событие, но часто случается, что именно с пустяка начинают-ся самые важные в мире вещи. Однажды утром, после того как Кумико проглотила завтрак и отправилась на работу, я загру-зил белье в стиральную машину, убрал постель, помыл посуду и пропылесосил пол. Потом уселся с котом на веранде и при-нялся изучать объявления о приеме на работу и распродажах. В полдень закусил и отправился в супермаркет, где купил про-

дуктов на ужин и на распродаже запасся моющими средства-ми, бумажными салфетками и туалетной бумагой. Вернувшись домой, приготовился к ужину и улегся на диван с книжкой - дожидаться возвращения Кумико.

Безработным я стал недавно, и такая жизнь пока была в новинку. Больше не надо добираться до работы в переполнен-ных электричках, встречаться с людьми, которых не хочется видеть. А лучше всего - я получил возможность в любое вре-мя читать все, что захочу. Я понятия не имел, сколько про-длится моя привольная жизнь, но, по крайней мере, спустя неделю она мне продолжала нравиться, и я изо всех сил ста-рался не думать о будущем. В моей жизни наступили большие каникулы. Когда-нибудь они кончатся, но до тех пор я был намерен ими наслаждаться.

Впрочем, в тот вечер мне не удалось получить от чтения полного удовольствия: Кумико задерживалась с работы. Обыч-но она возвращалась не позже половины седьмого и всегда предупреждала, если опаздывала даже на десять минут. Такая у нее натура - может быть, даже чересчур пунктуальная. Но тот день стал исключением. Минуло семь часов, а Кумико все не приходила и не звонила. Я заранее все подготовил, чтобы начать стряпать, как только она вернется. Пир устраивать не собирался: просто хотел обжарить вместе тонкие ломтики го-вядины, лук, зеленый перец и пророщенные бобы, добавить немного соли, перца, соевый соус и сбрызнуть это пивом. Этот рецепт я захватил из своей холостяцкой жизни. Рис был готов, мисо подогрет, овощи, как я это обычно делал, порезаны и разложены на большом блюде. Не хватало только Кумико. Я проголодался и подумывал, не приготовить ли и съесть свою порцию одному, но не мог решиться. Мне казалось, это будет несправедливо.

Я сидел за столом на кухне, потягивая пиво и грызя чуть отсыревшие содовые крекеры, завалявшиеся в кухонном шка-фу. Маленькая стрелка часов приблизилась к половине восьмо-го - и медленно переползла за нее.

Кумико пришла после девяти. Выглядела измученной. Глаза покраснели и воспалились - плохой признак. Когда у жены

красные глаза, всегда происходит что-то неприятное. 'Ладно, - сказал я себе, - сохраняй спокойствие и не говори лишнего. Все должно быть тихо и естественно. Не надо возбуждаться'.

- Извини, пожалуйста, - сказала Кумико. - С этой рабо-той никак не получается. Я все хотела тебе позвонить, но так и не собралась.

- Да ерунда. Все нормально, не обращай внимания, - про-изнес я как можно более обыденно. Я и правда не собирался делать из этого случая трагедию. Со мной самим так много раз бывало. Ходить на работу - занятие не из легких, не то что сорвать в саду самую красивую розу и доставить ее за два квар-тала от своего дома к постели схватившей насморк бабушки. Иногда приходится заниматься скучными вещами, иметь дело с неприятными людьми и просто нет возможности позвонить домой. Нужно всего полминуты, чтобы сказать: 'Сегодня буду поздно'. Кругом полно телефонов, но все равно не получается.

Я принялся готовить: включил газ, налил масла в сковоро-ду. Кумико достала из холодильника пиво, взяла из буфета стакан. Оглядев провизию, села за стол, ни слова не говоря, и налила себе пива. Судя по выражению лица, напиток не дос-тавлял ей удовольствия.

- Ел бы без меня, - вымолвила она.

- Не бери в голову. Я не так уж и проголодался.

Пока я жарил мясо и овощи, Кумико пошла в ванную. Я слышал, как она умывалась и чистила зубы. Чуть погодя она вышла, держа что-то в руках. Это была туалетная бумага и сал-фетки, которые я купил в супермаркете.

- Зачем ты это купил? - спросила она усталым голосом.

Не выпуская из рук сковороды, я посмотрел на жену. Пере-вел взгляд на коробку с салфетками и рулон туалетной бумаги. Я никак не мог понять, что она имеет в виду.

- Это просто салфетки и туалетная бумага. Нам все это нужно. Конечно, кое-какой запас еще есть, но они не сгниют, если полежат немного.

- Я ничего не имею против салфеток и туалетной бумаги. Но зачем тебе понадобилось покупать голубые салфетки и бу-магу в цветочек?

- Не понял? - ответил я, стараясь сдержаться. - Я на са-мом деле купил голубые салфетки и бумагу в цветочек. На рас-продаже, по дешевке. Нос же у тебя не посинеет от голубых салфеток. Стоит ли об этом говорить?

- Стоит. Я терпеть не могу голубые салфетки и туалетную бумагу с рисунком. Ты разве не знал?

- Не знал, - сказал я. - А почему ты их терпеть не мо-жешь?

- Откуда мне знать? Не могу - и все. Вот ты терпеть не можешь чехлы на телефон, термосы в цветочек, расклешен-ные джинсы с заклепками, а я люблю делать маникюр. Объяс-нить это невозможно. Просто дело вкуса.

На самом деле я мог бы объяснить причины всего, что она перечислила, но делать этого, конечно, не стал.

- Хорошо, - сказал я, - пусть это дело вкуса. Я все по-нял. Но неужели за шесть лет, что мы женаты, ты ни разу не покупала голубые салфетки и туалетную бумагу с рисунком?

- Никогда. Ни разу, - отрезала Кумико.

- В самом деле?

- Да, в самом деле. Если я покупаю салфетки, то только белые, желтые или розовые. И конечно, никогда не беру туа-летную бумагу с каким-нибудь рисунком. Поражаюсь, как ты прожил со мной все это время и не знал этого.

Меня тоже поразило, что за шесть лет, оказывается, ни разу не пользовался голубыми салфетками или туалетной бумагой с рисунком.

- И уж если на то пошло, скажу еще, - продолжала Куми-ко. - Я ненавижу говядину, жаренную с зеленым перцем. Это ты знал?

- Нет, не знал.

- Терпеть не могу. И не надо спрашивать, почему. Просто не выношу запах, когда их вместе жарят на одной сковородке.

- Ты хочешь сказать, что за шесть лет ни разу не готовила говядину вместе с зеленым перцем? Она покачала головой.

- Я могу есть зеленый перец в салате. А говядину жарю с луком. Но никогда не делаю мясо и перец вместе.

Я вздохнул.

- Тебе никогда не казалось это странным? - спросила она.

- Странным? Я просто никогда этого не замечал, - отве-тил я, задумавшись на мгновение: неужели за все время, что мы живем вместе, мне действительно ни разу не довелось по-есть жареной говядины с зеленым перцем. Разумеется, при-помнить этого не удалось.

- Ты живешь со мной, - продолжала Кумико, - но при этом почти не обращаешь на меня внимания. Ты думаешь толь-ко о себе.

- А вот теперь сделай паузу, - сказал я, выключив газ и поставив сковородку на плиту. - Давай не будем отходить от темы. Допустим, я без должного внимания отнесся к таким вещам, как салфетки и туалетная бумага или говядина и зеле-ный перец. Признаю. Но это не значит, что я не уделяю вни-мания тебе. Мне наплевать, какими салфетками я пользуюсь. Ладно, если бы на стол положили черные, я, может, и удивил-ся бы. Но белые, голубые... для меня это не имеет никакого значения. То же самое - говядина и зеленый перец. Вместе, по отдельности - какое мне дело? Даже если бы сам процесс жарки говядины с зеленым перцем вообще исчез с лица зем-ли, меня бы это нисколько не задело. Это не имеет никакого отношения к тебе, к твоей сущности. Разве я не прав?

Вместо ответа Кумико двумя большими глотками покон-чила с пивом и уставилась на пустую бутылку.

Я отправил содержимое сковороды в мусорное ведро. К чер-ту говядину, зеленый перец, а заодно и лук с пророщенными бобами. Странно: только что была еда, а теперь - просто му-сор. Я открыл пиво и стал пить прямо из бутылки.

- Зачем ты это? - спросила Кумико.

- Тебе ведь противно было.

- Сам бы съел.

- Мне вдруг расхотелось говядины с зеленым перцем. Жена пожала плечами.

- Как хочешь.

Она положила руки на стол, опустила на них лицо и долго сидела в такой позе. Видно было, что она не плачет и не спит.

Я взглянул на пустую сковороду на плите, взглянул на Куми-ко и залпом допил пиво. Сумасшедший дом! Стоило подни-мать шум из-за салфеток, туалетной бумаги и зеленого перца? Я подошел к жене и положил руку ей на плечо.

- Ну хорошо. Я все понял. Никогда больше не буду поку-пать голубые салфетки или туалетную бумагу в цветочек. Обещаю. Завтра я отнесу все обратно в супермаркет и обменяю. Боли не поменяют, сожгу их во дворе. А пепел выброшу в море. И больше никакой говядины и зеленого перца. Никогда. Запах скоро улетучится, и нам больше никогда не надо будет об этом думать. О'кей?

Кумико по-прежнему молчала. Хорошо бы выйти прогуляться на часок, а потом вернуться и увидеть, что она повесе-лела, но я знал, что такого не случится. Ситуацию надо ула-дить самому.

- Послушай, ты устала, - сказал я. - Отдохни немного, и пойдем куда-нибудь съедим пиццу. Когда в последний раз мы ели пиццу? С анчоусами и луком. Закажем одну на двоих. Мы ведь можем себе позволить изредка сходить куда-нибудь пе-рекусить.

Это тоже не помогло. Кумико по-прежнему сидела, вжав-шись лицом в руки.

Я не знал, что еще сказать, сел напротив и стал смотреть на нее через стол. Из-под ее коротких черных волос выглядывало ухо. На нем была сережка, которую я никогда раньше не ви-дел, - маленькая золотая рыбка. Где и когда она могла купить такую штуку? Хотелось курить. С тех пор как я бросил, не про-шло и месяца. Я представил, как достаю из кармана пачку и зажигалку, беру сигарету с фильтром и закуриваю. Я набрал полные легкие воздуха и вдруг почувствовал сильный запах жареной говядины и овощей. Откровенно говоря, есть хоте-лось страшно.

Взгляд вдруг остановился на календаре со значками лун-ных фаз. Приближалось полнолуние. Ну конечно - у Кумико наступали критические дни.

Только став женатым человеком, я по-настоящему осознал, что являюсь жителем Земли, третьей планеты Солнечной сис-

темы. Я жил на Земле, Земля обращалась вокруг Солнца, а вокруг Земли вращалась Луна. Нравится мне это или нет, но так будет продолжаться вечность (или то, что можно назвать вечностью в сравнении с моей жизнью). Я стал смотреть на вещи подобным образом под влиянием почти абсолютной точ-ности 29-дневных менструальных циклов своей жены, кото-рые полностью совпадали с фазами Луны. Критические дни Кумико всегда переживала тяжело. За несколько дней до на-чала становилась неуравновешенной, даже подавленной. По-этому, хоть это и касалось меня лишь косвенно, ее циклы ста-ли и моими. Каждый месяц приходилось быть внимательным, чтобы не создавать ненужных проблем. До женитьбы я почти не замечал фаз Луны. Может, она и попадалась мне на глаза, когда я смотрел на небо, но ее форме в тот или иной отрезок времени я не придавал никакого значения. А после свадьбы я стал следить за тем, что творится с Луной.

До Кумико у меня было несколько девушек, и, конечно, у каждой был свой период. У одних он проходил трудно, у дру-гих - легко, у некоторых заканчивался за три дня, у некото-рых продолжался неделю. Бывало, все проходило регулярно, а то случались задержки дней на десять, что пугало меня до смер-ти; у одних женщин от этого портилось настроение, на других почти не влияло. Хотя до женитьбы на Кумико я никогда не жил с женщиной, и природные циклы значили для меня лишь смену сезонов. Зимой я надевал пальто, летом наступало вре-мя сандалий. И только. Женившись, я обзавелся не только сожительницей, но и новыми представлениями о цикличнос-ти. Только раз в ее циклах произошел сбой на несколько ме-сяцев. Это случилось, когда она была беременна.

- Извини, - сказала Кумико, поднимая на меня взгляд. - Я не думала на тебя набрасываться. Просто устала, да и на-строение плохое.

- Все в порядке. Не думай об этом. Когда устанешь, надо выпустить пар на кого-нибудь. Потом легче.

Кумико сделала глубокий и медленный вдох, задержала дыхание и выдохнула.

- А ты? - спросила она.

- Что я?

- Ты, если устаешь, никогда ни на кого не выпускаешь пар. А я вот выпускаю. Почему так получается? Я покачал головой.

- Никогда не замечал. Странно.

- Наверное, у тебя внутри - глубокий колодец. Ты крик-нешь в него: 'У короля - ослиные уши!' - и все в порядке.

- Может, и так, - не сразу откликнулся я, задумавшись. Кумико вновь обратилась к пустой бутылке. Рассмотрела этикетку, заглянула в горлышко, повертела в пальцах.

- У меня скоро месячные, - сказала она. - Поэтому, на-верное, такое плохое настроение.

- Знаю. Ты не переживай. Не у тебя одной проблемы. В пол-нолуние умирает масса лошадей.

Она отняла руку от бутылки, открыла рот и посмотрела на меня.

- Послушай, откуда вдруг ты это взял? Ни с того ни с сего - о лошадях.

- На днях прочитал в газете. Всё собирался рассказать тебе, да забыл. Интервью с каким-то ветеринаром. Оказывается, фазы Луны ужасно влияют на лошадей - и физически, и эмо-ционально. Когда приближается полнолуние, их мозговые колебания идут вразнос, и у них возникают разные физичес-кие проблемы. А в саму ночь полнолуния многие заболевают и даже умирают. Никто толком не знает, в чем причина, но это подтверждено статистикой. Ветеринары в полнолуние ни-когда не высыпаются - очень много работы.

- Интересно, - сказала жена.

- Впрочем, затмение солнца еще хуже. Для лошадей это настоящая трагедия. Ты не представляешь, как много их по-гибает во время полного затмения. Я просто хочу сказать, что как раз сейчас где-то умирают лошади. Вымещать свое раз-дражение на ком-то - пустяк по сравнению с этим. Так что не надо расстраиваться. Подумай о несчастных лошадях. Пред-ставь, как они лежат в полнолуние на сене в какой-нибудь конюшне, в агонии хватая воздух вспененными ртами.

Казалось, Кумико на минуту задумалась об умирающих ло-шадях.

- Ну, я должна признать, - произнесла она с ноткой по-корности, - ты способен убедить кого угодно.

- Тогда переодевайся - и пойдем есть пиццу.

Лежа в ту ночь рядом с Кумико в темной спальне, я глядел в потолок и спрашивал себя, что мне на самом деле известно об этой женщине. На часах - два часа ночи. Она крепко спит. Я думал о голубых салфетках, цветастой туалетной бумаге, го-вядине и зеленом перце. Все это время я прожил с Кумико, не подозревая, какое отвращение она испытывает к этим вещам. Сами по себе они не имеют никакого значения. Так, глупость. Пошутили и забыли. Какие проблемы? Через пару дней мы бы об этом и не вспомнили.

Но тут штука в другом. Что-то здесь не так - эта мысль бередила меня, мешая, как застрявшая в горле мелкая рыбья кость. Все это может иметь куда более важное значение, чем казалось, думал я. Вполне возможно, даже роковое. Или даже начало чего-то более серьезного и трагического. Может, я стою перед входом в некий мир, принадлежащий одной лишь Ку-мико, огромный мир, которого я еще не знаю. Мир этот пред-ставлялся мне огромной темной комнатой. Я стою в ней, дер-жа в руках зажигалку, и ее крошечное пламя освещает лишь самую малую часть помещения.

Смогу ли я когда-нибудь увидеть остальное? Или мне суж-дено состариться и умереть, так и не узнав по-настоящему эту женщину? Если это все, что у меня в запасе, - в чем заключа-ется смысл моей супружеской жизни? В чем вообще смысл жизни, если я провожу ее в постели с чужой женщиной?

Вот о чем я думал в ту ночь и о чем продолжал размышлять потом время от времени. Лишь много позже мне пришло в голову, что я отыскал подход к существу проблемы.

3. Шляпа Мальты Кано Цвет шербета, Аллен Гинзберг и крестоносцы

Я готовил ленч, когда вновь зазвонил телефон.

Отрезав два куска хлеба, я намазал их маслом и горчицей, поместил между ними ломтики помидора и сыра, положил на кухонную доску и только собирался разделить ножом на две части, как начался трезвон.

После трех звонков я разрезал сандвич пополам. Перело-жил его на тарелку, вытер и сунул в ящик нож, налил себе чашку кофе.

Телефон продолжал надрываться. Наверное, еще звонков пятнадцать. Пришлось сдаться и поднять трубку. Я предпочел бы не отвечать, но это могла быть Кумико.

- Алло? - произнес женский голос, которого я раньше не слышал. Не жена и не та странная женщина, что звонила на днях, когда я готовил спагетти, - какая-то совершенно не-знакомая особа.

- Скажите, пожалуйста, не могу ли я поговорить с господи-ном Тору Окада? - сказал голос таким тоном, будто его обла-дательница читала по бумажке заранее заготовленный текст.

- Можете, - ответил я.

- Вы супруг госпожи Кумико Окада?

- Да. Кумико Окада - моя жена.

- А Нобору Ватая - старший брат госпожи Окада?

- Вы правы, - отвечал я, демонстрируя великолепное уме-ние владеть собой. - Нобору Ватая - действительно старший брат моей жены.

- Мое имя - Кано.

Я ждал, что последует дальше. Неожиданное упоминание имени старшего брата Кумико настораживало. Я почесал шею тупым концом карандаша, лежавшего возле телефонного ап-парата. Прошло пять секунд, а то и больше - женщина мол-чала. Из трубки вообще не раздавалось никаких звуков, будто женщина закрыла ее рукой и разговаривала с кем-то рядом.

- Алло? - озабоченно сказал я.

- Извините, пожалуйста, - вдруг выпалил голос. - Я дол-жна просить вашего разрешения перезвонить вам позже.

- Но подождите минуту, - сказал я. - Это...

Связь оборвалась. Я уставился на трубку, снова приложил ее к уху. Сомнений не было: разговор окончен.

С чувством смутной неудовлетворенности я вернулся за ку-хонный стол, выпил кофе и съел сандвич. Перед тем как раз-дался звонок, я о чем-то думал, но сейчас никак не мог вспом-нить, о чем именно. Держа нож в правой руке, я собирался разрезать сандвич и в тот момент совершенно точно думал о чем-то. О чем-то важном, что долго, безуспешно пытался вспомнить. Это пришло мне в голову в ту самую минуту, когда я хотел разделить сандвич пополам, но теперь снова испари-лось. Жуя сандвич, я изо всех сил старался снова вызвать это чувство, но ничего не получалось. Оно уже вернулось в тем-ные задворки моего сознания, где жило до того момента.

Закончив еду, я убирал посуду - и тут опять раздался звонок. На этот раз я взял трубку сразу.

- Алло, - вновь послышался женский голос, но на сей раз это оказалась Кумико. - Как дела? - спросила она. - Ты уже поел?

- Так точно. А ты?

- Нет. С самого утра очень много работы. Может быть, куп-лю бутерброд попозже. А ты что ел?

Я описал ей свой сандвич.

- - Понятно, - откликнулась она без всякой зависти. - Кстати, утром я забыла сказать тебе одну вещь. Тебе сегодня должна позвонить женщина по имени Кано. Уже звонила, - сказал я. - Только что. Она лишь назвала Наши имена - мое, твое и твоего брата - и отключилась. И ни слова о том, что ей нужно. Что это значит?

- Она повесила трубку?

- Сказала, что перезвонит.

- Послушай! Когда позвонит, я хочу, чтобы ты сделал все, как она скажет. Это в самом деле очень важно. Думаю, тебе придется с ней встретиться.

- Встретиться? Сегодня?

- А что такого? У тебя были какие-то планы? Собирался увидеться с кем-нибудь?

- Нет. - У меня не было никаких планов. Ни вчера, ни сегодня, ни завтра. - Но кто она такая, эта Кано? И что ей от меня надо, объясни, пожалуйста. Хотелось бы что-то знать. Если это о работе, то с твоим братом я никаких дел иметь не хочу. Ты же знаешь.

- К работе это не имеет отношения, - раздраженно сказа-ла она. - Это о нашем коте.

- О коте?

- Ой, извини. Надо бежать. Меня ждут. Мне правда не надо было тебе звонить в это время. Я же сказала: даже поесть не успеваю. Я снова позвоню, как только освобожусь.

- Погоди, я знаю, как ты занята, но нельзя же на меня, в самом деле, ни с того ни с сего навешивать не пойми что. Я хо-чу знать, в чем дело. При чем здесь кот? Что, эта Кано...

- Просто сделай, что она скажет. Пожалуйста. Ты понял? Это серьезное дело. Побудь дома и подожди ее звонка. Ну, я побежала.

Разговор был закончен.

Когда в половине третьего раздался звонок, я дремал на дива-не. Сначала мне показалось, что это будильник. Я протянул руку, чтобы нажать на кнопку, но будильника не обнаружил. Я спал не на кровати, а на диване, и было не утро, а день. Я поднялся и подошел к телефону.

- Алло.

- Алло, - прозвучал женский голос. То была звонившая утром. - Это господин Тору Окада?

- Да. Это я. Тору Окада.

- Меня зовут Кано.

- Это вы звонили недавно?

- Да. Боюсь, я была ужасно невежлива. Однако скажите мне, господин Окада, вы сегодня не заняты?

- Да вроде нет.

- Я понимаю, что это все так неожиданно, но не могли бы мы встретиться?

- Сегодня? Прямо сейчас?

- Да.

Я взглянул на часы. Вообще-то необходимости не было - полминуты назад я уже проделывал такую операцию. Просто захотелось еще раз убедиться. По-прежнему было полтретьего.

- Это надолго? - спросил я.

- Думаю, у вас это не займет много времени. Впрочем, я могу и ошибаться. Сейчас я не могу сказать точно. Извините, пожалуйста.

Сколько бы времени это ни заняло, выбора у меня не было. Я вспомнил, что говорила по телефону Кумико: поступай, как скажет эта женщина, дело серьезное. Так что ничего не оста-валось - только выполнять сказанное. Если Кумико сказала, что дело серьезное, - значит, так оно и есть.

- Понятно. В таком случае где нам лучше встретиться? - спросил я.

- Вы знаете отель 'Пасифик' рядом со станцией Синагава?

- Знаю.

- На первом этаже есть кафе. Я буду ждать там в четыре, если это вас устроит.

- Хорошо.

- Мне тридцать один год. Я буду в красной клеенчатой шляпе.

Поразительно! - подумал я. В ее манере говорить было что-то странное, что-то сразу повергло меня в смятение. Но я был не в состоянии объяснить самому себе, что необычного прозвучало в её словах. Да и нет никаких оснований запрещать женщине тридцати одного года носить красную шляпу из клеенки.

- Bсe понятно. Я вас узнаю.

- Окада-сан, не будете ли вы так добры назвать мне отличительные признаки своей внешности?

Я попытался представить себе 'отличительные признаки' своей внешности. Какие, собственно, 'признаки' у меня есть? - Мне тридцать лет. Рост - 172 сантиметра, вес - 63 кило-грамма, короткая прическа. Очков не ношу. - Перечисляя, я подумал, что это вряд ли можно назвать отличительными при-знаками. В кафе отеля 'Пасифик' на Синагаве может оказаться полсотни людей с такой внешностью. Я как-то заходил туда - заведение очень большое. Нужно то, что привлекает внимание по-настоящему. Но в голову ничего не приходило. Конечно, нельзя сказать, что у меня нет никаких отличительных особен-ностей. Сейчас я сижу без работы, помню имена всех братьев Карамазовых. Однако на наружности это не отражается.

- Как вы будете одеты? - спросила женщина.

- Вы знаете... - Об этом я как-то не подумал. - Не знаю. Я еще не решил. Это так неожиданно.

- Тогда наденьте, пожалуйста, галстук в горошек, - реши-тельно заявила она. - У вас есть галстук в горошек?

- Думаю, есть, - ответил я. У меня был галстук с мелкими кремовыми пятнышками на темно-синем фоне. Два-три года назад жена подарила мне его на день рождения.

- Будьте добры, наденьте его. До встречи в четыре, - про-изнесла женщина и повесила трубку.

Я открыл гардероб и стал искать галстук в горошек. На вешал-ке его не оказалось. Тогда я проверил все ящики и коробки с

одеждой в стенном шкафу. Галстука в горошек нигде не было. Если он дома, обязательно попадется на глаза. Кумико очень тщательно следила за порядком в нашем гардеробе, и галстук мог быть только там, где положено.

Держась рукой за дверцу, я старался вспомнить, когда наде-вал этот галстук в последний раз. Но ничего не получилось. Гал-стук был стильный, однако для офиса юридической фирмы был чересчур шикарен. Если бы я появился в таком галстуке в кон-торе, кто-нибудь обязательно подошел бы в обеденный пере-рыв и начал жужжать о том, какой он замечательный, какой у него хороший цвет и все в таком роде. И это было бы своего рода предупреждением. В фирме, где я служил, не было при-нято хвалить за галстук. Поэтому на работу я его не надевал и носил только по личным и сравнительно официальным пово-дам: на концерт или ужин в хорошем ресторане - словом, в те дни, когда жена говорила: 'Сегодня тебе надо быть в форме'. (Впрочем, подобных случаев было не так много.) Тогда я и повязывал галстук в горошек - он очень подходил к моему темно-синему костюму, да и Кумико нравился. Но я совсем не помнил, когда надевал его в последний раз.

Еще раз проверив содержимое гардероба, я сдался. Галстук в горошек по неведомой причине куда-то исчез. Пришлось надевать синий костюм с голубой сорочкой и полосатым гал-стуком. Ну ничего. Если она меня не узнает, мне самому нуж-но будет отыскать дамочку в красной шляпе.

После ухода с работы мне ни разу не приходилось влезать в костюм. Надев его, я почувствовал, будто тело охватила ка-кая-то инородная субстанция - тяжелая, жесткая, казалось, она не совпадает с очертаниями тела. Я немного прошелся по комнате, одернул перед зеркалом рукава и полы пиджака, что-бы лучше сидело. Вытянул руки, сделал глубокий вдох, на-гнулся вперед, проверяя, не изменилась ли за эти два месяца моя фигура. Снова уселся на диван, но по-прежнему чувство-вал себя не в своей тарелке.

До весны я каждый день ездил на работу в костюме и не ощущал никакого дискомфорта. В моей фирме к одежде со-трудников предъявлялись довольно жесткие требования, и

даже такие незначительные клерки, как я, были обязаны но-сить костюмы. Поэтому хождение на работу в униформе я вос-принимал как должное.

Однако сейчас я сидел в костюме на диване с чувством, будто совершил какой-то неправильный, аморальный поступок - то ли с неблаговидной целью подделал свою анкету, то ли тай-нам переоделся женщиной. Мне даже стало стыдно, а дышать становилось все тяжелее и тяжелее.

Я вышел в прихожую, извлек из шкафа коричневые туфли и влез в них, помогая себе рожком. На туфлях лежал тонкий слой белой пыли.

Разыскивать дамочку не понадобилось - она сама меня на-шла. Войдя в кафе, я огляделся, надеясь обнаружить красную шляпу. Однако женщин в таком головном уборе внутри не оказалось. На моих часах до четырех оставалось еще десять минут. Я сел за столик и, отпив принесенной официанткой воды, заказал кофе. И тут у меня за спиной женский голос произнес: 'Господин Тору Окада?' Я с удивлением обернул-ся. После того как я оглядел кафе и сел на свое место, не прошло и трех минут.

На женщине был белый жакет и желтая шелковая блуза, на голове - красная клеенчатая шляпа. Подчиняясь рефлексу, я встал со стула и оказался с этой женщиной лицом к лицу. Ее, безусловно, можно было назвать красавицей. Во всяком слу-чае, она была гораздо красивее, чем я представлял, когда ус-лышал по телефону ее голос. Стройная фигура, умеренный макияж. Она умела одеваться - жакет и блуза были сшиты прекрасно; на воротнике жакета сверкала золотая брошь в виде птичьего пера. Ее можно было принять за референта какой-нибудь крупной компании. Лишь красная шляпа явно была не к месту. Непонятно, почему, уделяя такое внимание одеж-де, она надела эту нелепую красную клеенчатую шляпу. Мо-жет быть, при встречах она всегда носит ее как опознаватель-ный знак? Если так, то идея неплохая. На общем фоне действительно выделяется.

Госпожа Кано села за столик напротив меня, и я снова за-нял свое место.

- Как вы меня узнали? - полюбопытствовал я. - Галстука в горошек я не нашел, поэтому надел в полоску. Собирался вас искать. Как же вы поняли, что это я?

- Это само собой разумеется, - ответила женщина, поло-жив на стол белую лакированную сумочку, которую держала в руках. Затем сняла красную клеенчатую шляпу и накрыла ею сумочку. У меня было чувство, что она собирается показать мне фокус: поднимет шляпу - а сумочки под ней не окажется.

- Но ведь галстук на мне другой, - возразил я.

- Галстук? - Женщина недоуменно посмотрела на мой гал-стук, будто хотела спросить: 'О чем говорит этот человек?' Потом пожала плечами: - Это не имеет значения. Пожалуй-ста, не обращайте внимания.

Ее глаза вызывали странное чувство. В них удивительным образом не хватало глубины. Глаза были красивые, но, каза-лось, ни на что не смотрели. Какие-то плоские, словно стек-лянные. Хотя, конечно, в них было не стекло. Глаза, как и положено, двигались, моргали.

Как она смогла узнать незнакомого человека в переполнен-ном кафе, совершенно непонятно. Почти все места в зале за-няты, среди посетителей - много мужчин моего возраста. Я хотел поинтересоваться, как она умудрилась моментально отыскать меня среди них, но, похоже, лучше было не болтать лишнего.

Женщина поманила пробегавшего с деловым видом офи-цианта и попросила 'перье'. Официант сообщил, что 'перье' нет, и предложил тоник. Чуть подумав, женщина согласилась. Дожидаясь, пока принесут тоник, она не проронила ни слова. Я тоже молчал.

В конце концов, женщина приподняла красную шляпу, от-крыла застежку сумочки и достала футляр для визитных кар-точек из блестящей черной кожи, размером чуть меньше маг-нитофонной кассеты. На нем тоже оказалась застежка. Я впервые видел футляр для визиток с застежкой. Женщина бережно извлекла оттуда карточку и вручила ее мне. Я соби-

рался проделать то же самое и уже опустил было руку в кар-ман пиджака, но тут вспомнил, что визиток у меня нет.

Ее карточка была сделана из тонкого пластика, и мне пока-залось, что от нее пахнет благовониями. Я поднес визитку бли-же к носу- запах стал отчетливее. Точно - ладан. На карточ-ке имелась всего одна строчка, мелко набранная черным жирным шрифтом.

Мальта Кано

Мальта?

Я взглянул на оборотную сторону.

Но там больше ничего не было.

Пока я раздумывал о смысле, заключенном в этой карточке, появился официант. Он поставил перед моей собеседницей ста-кан со льдом и наполовину налил в него тоника. В стакане пла-вала вырезанная клинышком долька лимона. Тут же явилась официантка с серебристым кофейником на подносе. Постави-ла передо мной чашку и налила кофе. Затем, как-то украдкой, совсем как человек, навязывающий посетителям храма несчас-тливые 'омикудзи'*, подвинула мне счет и удалилась.

- Там ничего не написано, - сообщила мне Мальта Кано. Я все еще рассеянно разглядывал оборотную сторону ее ви-зитки. - Только имя. В телефоне и адресе нет необходимос-ти. Мне никто не звонит. Я всегда звоню сама.

- Разумеется, - откликнулся я. Это невразумительное за-мечание на какое-то время повисло над столом, подобно плы-вущему в небе острову из 'Путешествий Гулливера'.

Держа стакан обеими руками, она сделала глоток через со-ломинку. Чуть нахмурилась и отодвинула стакан в сторону, будто потеряла к нему всякий интерес.

* Записочки с предсказаниями судьбы, распространяемые в японских синтоистских и буддистских храмах. По традиции многие японцы обраща-ются к богам через 'омикудзи' по таким важным поводам, как женитьба, рождение детей, отъезд в путешествие и так далее.

- Мальта - не настоящее имя, - сказала Мальта Кано. - Кано - настоящее, а Мальта- рабочий псевдоним. От ост-рова Мальта. Вам приходилось бывать на Мальте, господин Окада?

- Нет. - Я никогда не был на Мальте и в ближайшее вре-мя туда не собирался. Мне даже в голову не приходило ничего подобного. Я знал об этом месте одно - совершенно ужасную джазовую композицию Херба Альперта, которая называлась 'Пески Мальты'.

- А я была на Мальте. Прожила там три года. На Мальте вода очень плохая. Малопригодная для питья. Впечатление такое, будто пьешь опресненную морскую воду. И хлеб пере-соленный. Не потому, что в него кладут соль, просто в воде, которую используют при выпечке, ее слишком много. Хотя хлеб получается неплохой. Мне нравится мальтийский хлеб.

Я кивал и пил кофе маленькими глотками.

- Так вот, вода на Мальте - просто ужасная, но там есть особенный родник, его вода благотворно влияет на структуру организма. Это особая, можно даже сказать - мистическая вода, которая доступна на острове только в одном месте. Ис-точник находится в горах, и подъем к нему из деревни у под-ножия занимает несколько часов, - продолжала Мальта Кано. - От родника воду уносить нельзя - она сразу теряет свою силу. Чтобы выпить этой воды, надо идти к самому ис-точнику. Упоминания о ней сохранились в хрониках времен крестовых походов. Тогда ее называли живой водой. Пить ее приезжал Аллен Гинзберг. И Кит Ричарде тоже. Я три года жила там, в маленькой деревушке у подножия горы. Выращи-вала овощи, училась ткать. И каждый день ходила к источни-ку пить эту воду. С 1976 по 1979 год. Мне довелось даже целую неделю пить только воду и ничего не есть. Неделю ничего нельзя брать в рот, кроме этой воды. Такое испытание необ-ходимо пройти. Наверное, это можно назвать аскезой. Так очищается тело. Это было просто замечательно. Поэтому, вер-нувшись в Японию, для своей профессиональной деятельнос-ти я выбрала имя Мальта.

- А могу я поинтересоваться: какая у вас профессия?

Она покачала головой.

- Строго говоря, это не профессия. Я не беру денег за то, что делаю. Моя функция - консультации. Я беседую с людь-ми о структуре организма. Кроме того, занимаюсь исследова-ниями воды, оказывающей положительное воздействие на структуру организма. С деньгами у меня проблем нет. Я рас-полагаю необходимыми средствами. Мой отец - врач, он вы-делил мне и младшей сестре акции и недвижимость в виде пожизненной ренты. Этими делами ведает мой налоговый бухгалтер. Годовой доход у меня вполне приличный. Кроме того, я написала несколько книг, от которых тоже получила неко-торую сумму. Что же касается моей деятельности, связанной со структурой организма, то я занимаюсь ею совершенно бес-платно. Поэтому на карточке нет ни моего телефона, ни адре-са. Я звоню людям сама.

Я кивнул. Впрочем, движение головы было рефлектор-ным - я абсолютно не представлял, о чем идет речь. По от-дельности слова этой женщины были понятны, однако их об-щий смысл оставался недоступным.

Структура организма?

Аллен Гинзберг?

Я все больше ощущал себя не в своей тарелке. Я не отно-шусь к типу людей, обладающих интуитивным даром, но по-чувствовал, что в воздухе запахло новыми проблемами.

- Извините, пожалуйста, - прервал я ее, - но не могли бы вы объяснить все по порядку? Некоторое время назад я говорил со своей женой. Она сказала только, что мне нужно встретиться с вами по поводу кота. Поэтому, честно говоря, я не совсем понимаю, о чем идет речь. Разве это имеет отноше-ние к нашему коту?

- Имеет. Но прежде, господин Окада, я хотела бы кое-что сообщить вам.

Мальта Кано снова щелкнула замком сумочки и достала белый конверт. В нем оказалась фотография, которую она про-тянула мне со словами: 'Моя сестра'. То был цветной снимок Двух женщин. Одна - Мальта Кано, опять в шляпе, на сей раз - вязаной, желтого цвета. И шляпа снова ужасающе не

гармонировала с остальной одеждой. Ее младшая сестра - а из нашего разговора можно было сделать вывод, что это она, - была в пастельном костюме, похожем на те, что вошли в моду в начале 60-х годов, и подходящей по цвету шляпке. Помнится, раньше такую гамму называли 'тоном шербета'. Одно можно было сказать наверняка: сестрам нравилось носить шляпы. При-ческа у младшей в точности напоминала ту, что носила Жаклин Кеннеди, когда была женой президента. Лака для волос на нее извели немало. Несмотря на избыток косметики, ее лицо мож-но было назвать красивым. Ей было лет двадцать - двадцать пять. Я вернул фотографию Мальте Кано, она поместила ее об-ратно в конверт, положила в сумочку и защелкнула замок.

- Сестра моложе меня на пять лет, - произнесла она. - Ее обесчестил Нобору Ватая. Овладел насильно.

Ого! Мне захотелось встать и, ни слова не говоря, уйти. Но поступить так было нельзя. Я вытащил из кармана носовой платок, вытер рот и положил обратно. Откашлялся.

- Мне об этом ничего не известно. Я очень сожалею, если ваша сестра была изнасилована, - начал я. - Однако хочу сказать, что с братом моей жены мы совершенно чужие люди. Поэтому, если в связи с этим...

- Вас я ни в чем не упрекаю, господин Окада, - твердо заявила Мальта Кано. - Если кого-то и надо обвинять в слу-чившемся, то в первую очередь - меня. За то, что была недо-статочно внимательна. За то, что, по правде говоря, не защи-тила ее, хотя и обязана была защитить. Такие вещи случаются, господин Окада. Вы же знаете, мы живем в жестоком и хао-тичном мире. И внутри этого мира есть места, где жестокости и хаоса еще больше. Вы понимаете меня? Что случилось, то слу-чилось. Моя сестра поправится от полученной травмы, очис-тится от этой грязи. Она должна это сделать. Слава богу, это не смертельно. Могло быть и хуже. То же самое я сказала сестре. Больше всего в этом меня тревожит структура ее организма.

- Структура организма, - повторил я за ней. Похоже, 'структура организма' была ее постоянной темой.

- Я не могу сейчас объяснить вам все подробности. Это был бы очень долгий и сложный разговор. Извините меня, госпо-

дин Окада, но я думаю, что на нынешней стадии вам будет трудно вникнуть в его истинный смысл. Он касается мира, к которому мы подходим как профессионалы. Я пригласила вас сюда не для того, чтобы предъявлять какие-то претензии. И ко-нечно, вы не несете никакой ответственности за то, что про-изошло. Об этом нет и речи. Я только хотела сообщить вам, что господин Ватая осквернил - пусть лишь только на вре-мя - структуру организма моей сестры. И еще - скоро у вас, возможно, в какой-то форме установится контакт с моей сестрой. Как я уже говорила, она помогает мне в работе. Навер-ное, вам лучше быть в курсе того, что произошло между нею и господином Ватая. И мне хочется, чтобы вы знали: такие вещи случаются.

Наступила короткая пауза. Мальта Кано погрузилась в мол-чание, а выражение ее лица будто говорило: 'Задумайтесь, пожалуйста, над тем, что я сказала'. Я задумался. О том, что Нобору Ватая изнасиловал сестру Мальты Кано. О связи между этим случаем и структурой организма. И о связи всего этого с исчезновением нашего кота.

- То есть вы хотите сказать, - начал я робко, - что ни вы, ни ваша сестра не собираетесь предавать это дело огласке или обращаться в полицию?

- Разумеется, нет, - бесстрастно ответила Мальта Кано. - Точнее говоря, мы никого не будем призывать к ответу. Мы лишь хотим как следует разобраться в причинах того, что про-изошло. Пока ответ на этот вопрос не будет найден, может случиться нечто еще более страшное.

Услышав эти слова, я немного успокоился. Я ничуть бы не расстроился, если бы Нобору Ватая арестовали за изнасило-вание, осудили и посадили в тюрьму. Он вполне это заслужил. Однако брат моей жены был довольно заметной фигурой, и такая новость обязательно стала бы бомбой для газетчиков. И конечно, жестоким ударом для Кумико. Что касается меня, то по соображениям моральной чистоплотности мне не хоте-лось бы такого развития событий.

- Сегодня мы встречаемся с вами исключительно ради кота, - продолжала Мальта Кано. - Господин Ватая попро-

сил моего совета в этом деле. Ваша супруга, госпожа Окада, обратилась к своему старшему брату, господину Ватая, по по-воду пропавшего кота, а он, в свою очередь, попросил кон-сультации у меня.

Вот оно что! Ситуация прояснялась. Эта женщина была яс-новидящей или вроде того, и с нею стали консультироваться о том, куда подевался кот. Семейство Ватая уже давно увлека-лось предсказаниями будущего, местами с 'чистым биополем' и тому подобными штуками. Конечно, личное дело каждого - верить во что хочется. Но зачем нужно было насиловать сестру своего партнера по этим делам? К чему создавать дополнитель-ные трудности?

- Значит, вы на этом специализируетесь? Ищете пропав-шее? - спросил я.

Мальта Кано пристально взглянула на меня своими лишен-ными глубины глазами. Казалось, на меня посмотрели окна пустого дома. Судя по их выражению, женщина никак не мог-ла уловить смысла моего вопроса.

Оставив его без ответа, Мальта Кано проговорила:

- Вы живете в очень странном месте.

- Неужели? В каком смысле - странном? Вместо ответа она отодвинула стакан с тоником, к которо-му почти не притронулась, еще сантиметров на десять.

- Кошки ведь очень чувствительные создания. На какое-то время вновь повисло молчание.

- Итак, место, где мы живем, - странное, а кошки - жи-вотные с хорошим чутьем, - сказал я. - Это понятно. Одна-ко мы живем там уже довольно давно - вдвоем, и еще кот. Из-за чего вдруг он пропал именно сейчас? Почему не ушел раньше?

- Точно я не могу ничего сказать. Может быть, течение изменилось. Что-то нарушило течение.

- Течение...

- Не знаю, жив ваш кот или нет. Но наверняка в окрестно-стях вашего дома его нет. Можете не искать - это бесполезно.

Я поднял чашку и сделал глоток уже остывшего кофе. За окнами накрапывал мелкий дождик. Небо затянули темные

низкие тучи. Люди, прикрываясь зонтиками, с унылым видом перемещались вверх-вниз по пешеходному мостику.

- Дайте, пожалуйста, вашу руку, - попросила Мальта Кано.

Я положил на стол правую руку ладонью кверху, полагая, что она хочет погадать по линиям судьбы. Но Мальту Кано, похоже, совсем не интересовали мои линии. Вытянув руку, она накрыла мою ладонь своей. Закрыла глаза и застыла в этой позе, похожая на женщину, которая тихонько упрекает в не-верности любовника. Появилась официантка и снова налила мне в чашку кофе, делая вид, что не замечает, как мы сидим, соединив руки на столе. Посетители за соседними столиками украдкой посматривали в нашу сторону. Я все время думал о том, не оказалось ли в кафе кого-нибудь из знакомых.

- Мне бы хотелось, чтобы вы мысленно представили ка-кую-нибудь вещь, которую видели перед тем, как прийти сюда, - сказала Мальта Кано.

- Одну?

- Да, только одну.

Я стал вспоминать короткое цветастое платье, что видел в коробке с нарядами Кумико. С чего это вдруг именно оно при-шло мне в голову?

Мы посидели, касаясь друг друга руками, минут пять, и они показались мне вечностью. И не только потому, что я ловил на себе пристальные взгляды окружающих: в прикосновении руки Мальты Кано было нечто такое, что не давало успоко-иться. Рука была очень маленькой, ни горячей, ни холодной. То было ни теплое прикосновение любовницы, ни професси-ональное касание врача. Оно действовало на меня так же, как ее взгляд. И то, и другое как бы превращало меня в опустев-ший дом - без мебели, без гардин, без ковров. В некую пус-тую емкость. В конце концов Мальта Кано убрала свою руку и глубоко вздохнула. Затем несколько раз кивнула.

- Господин Окада, - проговорила она. - Я думаю, скоро в вашей жизни произойдет много разных событий. Исчезно-вение кота - это только начало.

- Разных событий? - переспросил я. - Хороших или плохих? Задумавшись, она чуть склонила голову набок.

- Будет хорошее, будет и плохое. Плохое, кажущееся вна-чале хорошим, и хорошее, которое на первый взгляд выглядит плохим.

- Все это, как бы вам сказать, звучит для меня несколько абстрактно. Не могли бы сообщить что-нибудь поконкретнее?

- Да, наверное, то, что я говорю, действительно восприни-мается как общие рассуждения. Но, господин Окада, когда речь заходит о сути вещей, часто бывает, что выразить это можно только общими словами. Поймите это, пожалуйста. Мы не гадалки и не прорицательницы. И можем говорить только очень неопределенно. Часто это само собой разумеющиеся, а иногда даже - банальные вещи. Однако скажу откровенно: по-другому продвигаться вперед нельзя. Конечно, конкретика привлекает внимание. Но в большинстве случаев это не более чем второстепенные явления. Так сказать, ненужные боковые дорожки. Чем глубже стараешься заглянуть, тем более общий характер приобретают явления.

Я молча кивнул, хотя совершенно не понимал, о чем толку-ет эта женщина.

- Вы позволите позвонить вам еще раз? - спросила она.

- Конечно. - По правде говоря, мне больше не хотелось, чтобы мне звонили, но ничего другого, кроме 'конечно', я ответить не мог.

Мальта Кано резким движением сняла со стола свою шляпу из красной клеенки и, взяв укрытую под ней сумочку, подня-лась с места. Не зная, как на это реагировать, я остался сидеть.

- Могу сообщить вам только одну пустяковую деталь, - объявила Мальта Кано, надев шляпу и посмотрев на меня сверху вниз. - Ваш галстук в горошек отыщется. Только не в вашем доме.

4. Высокие башни и глубокие колодцы (или Вдали от Номонхана)

Кумико пришла с работы в хорошем настроении. Можно ска-зать, даже в очень хорошем. Когда я вернулся домой после встречи с Мальтой Кано, было уже почти шесть часов, и у меня не оставалось времени, чтобы к приходу жены пригото-вить достойный ужин. Пришлось ограничиться тем, что было в морозилке. Мы поужинали, запивая еду пивом. Кумико го-ворила о работе. Она всегда о ней говорила, когда была в хо-рошем настроении. С кем встречалась в этот день в офисе, что делала, кто из ее коллег способный, а кто - нет. И прочее в этом роде.

Я слушал и поддакивал. До меня доходило не больше поло-вины того, что она говорила. И дело не в том, что мне не нра-вилось слушать Кумико. Просто независимо от содержания ее рассказов, я любил наблюдать, как она с увлечением рассуж-дает о своих делах за обеденным столом. Это, говорил я себе, и есть 'дом'. Здесь каждый выполняет свои обязанности. Жена говорит о своей работе, а я, приготовив ужин, слушаю ее. Эта картина сильно отличалась от того образа, который рисовался в моем воображении до женитьбы. Но как бы то ни было, это был дом, который я сам выбрал. Конечно, в детстве у меня

тоже был дом. Но я его не выбирал. Я в нем родился, моего мнения никто не спрашивал, он достался мне как свершив-шийся факт. А теперь я жил в мире, приобретенном по соб-ственной воле. Это мой дом. Разумеется, идеальным его не назовешь, но мой принцип таков: принимай на себя все, ка-кие бы проблемы ни возникали. В конце концов, это мой вы-бор, и если проблемы появляются, их корни почти наверняка надо искать во мне самом.

- Ну а что с котом? - спросила Кумико.

Я вкратце рассказал ей о встрече с Мальтой Кано в отеле на Синагаве. О галстуке в горошек: что его почему-то не оказа-лось в шкафу. О том, что, несмотря на пропажу галстука, Маль-та Кано сразу узнала меня в переполненном кафе. Описал ее вид и манеру разговаривать. Кумико с удовольствием послу-шала про красную клеенчатую шляпу, но была сильно разоча-рована, узнав, что четкого ответа на вопрос о пропавшем без вести коте мне получить не удалось.

- Выходит, она тоже не знает, что с ним? - требовательно спросила жена. - Сказала только, что в нашей округе его боль-ше нет?

- В общем, да, - ответил я, решив умолчать о словах Маль-ты Кано насчет места, где мы живем: как она сказала, что-то помешало течению, и это имеет какое-то отношение к пропа-же кота. Кумико, боюсь, приняла бы такое близко к сердцу, а у нас достаточно причин для беспокойства. Узнав, что это ме-сто плохое, жена стала бы настаивать на немедленном переез-де. Только этого еще не хватало. Не с нашими деньгами об этом думать.

- Так она и сказала: 'Кота поблизости больше нет'.

- Это значит, что он не вернется домой?

- Не знаю. Она так туманно выражалась... одни намеки. Сказала, что сообщит, если выяснит еще что-нибудь.

- Ты ей веришь?

- Как тебе сказать?.. Я в таких делах полный профан.

Подлив себе в стакан пива, я стал наблюдать, как оседает пена. Кумико поставила локоть на стол и подперла рукой под-бородок.

- Эта женщина ничего не берет за свои услуги.

- Это плюс, - сказал я. - Тогда в чем вопрос? Денег она не возьмет, душу у нас не заберет, принцесса останется в зам-ке. Мы ничего не теряем.

- Да пойми ты. Кот мне дорог. Я бы сказала: он нам дорог. Ведь мы с тобой нашли его через неделю после свадьбы. По-мнишь, как мы его подобрали?

- Помню, конечно.

- Он был еще котенком. Насквозь промок под дождем. В тот день был проливной дождь. Я пошла встречать тебя на стан-цию. С зонтиком. Мы нашли малыша у винной лавки в ящике из-под пива, когда шли домой. Это первый кот в моей жизни. Для меня он как символ. Я не могу его потерять.

- Я все понимаю, - откликнулся я.

- Где же он? Ты ведь столько его искал, и все без толку! Уже десять дней как он пропал, поэтому я и позвонила брату. Спросила, не знает ли он гадалки или экстрасенса, которые могли бы его отыскать. Я знаю, ты терпеть не можешь о чем-нибудь просить моего брата, но он пошел по стопам отца и много знает о таких вещах.

- Ах да, ваша семейная традиция, - сказал я холодно, точ-но в проливе подул вечерний ветер. - Но какая связь у Нобору Ватая с этой женщиной?

Жена пожала плечами.

- Похоже, они где-то случайно познакомились. В послед-нее время брат со многими общается.

- Не сомневаюсь.

- Он говорит, что эта женщина обладает поразительными способностями, но она с большими странностями. - Кумико механически ковыряла вилкой запеканку из макарон. - Как, ты сказал, ее зовут?

- Мальта Кано. Мальта с острова Мальта. Она там духовно самосовершенствовалась.

- Да, да. Госпожа Мальта Кано. Как она тебе показалась?

- Трудно сказать. - Я посмотрел на свои руки на столе. - Во всяком случае, с ней не соскучишься. Уже неплохо. В мире полно непонятного, и кто-то должен заполнять этот вакуум.

Пусть уж лучше этим занимаются те, с кем не скучно. Так ведь? Например, такие, как Хонда-сан. Кумико весело рассмеялась.

- Да уж. Правда, замечательный старик? Мне он так нра-вился.

- Мне тоже, - сказал я.

Примерно через год после свадьбы мы с Кумико стали раз в месяц посещать старика по фамилии Хонда. Семейство Ватая очень ценило его как обладателя 'духовного наития', но при этом он был совершенно глух и даже при помощи слухового аппарата почти ничего не слышал. Нам приходилось кричать так громко, что, казалось, вот-вот лопнет бумага, которой ок-леены сёдзи*. Интересно, как при этом он мог разобрать, что ему говорили духи? А может, наоборот: слова духов лучше до-ходят до глухих? Хонда оглох, получив контузию на войне. В 1939 году он служил унтер-офицером в Квантунской армии, и во время боев с советско-монгольскими войсками у Номон-хана** на границе Маньчжурии и Монголии от разрыва сна-ряда или гранаты у него лопнули барабанные перепонки.

Мы ходили к нему вовсе не потому, что верили в его спири-тические способности. Я лично не питая к этому интереса, а у Кумико стремление к сверхъестественному было куда мень-шим, чем у ее родителей и брата. Будучи немного суеверной, она приходила в расстройство от плохих предсказаний, но сама в такие дела не влезала.

На наших встречах с Хондой настаивал отец Кумико. Вер-нее, таким было условие, которое он поставил, прежде чем

* Раздвижные перегородки в японском доме.

** Поселок (полное название - Номон-Хан-Бурд-Обо), близ которого в 30-40-е гг. XX в. проходила граница между Монголией и марионеточным государством Маньчжоу-го, за спиной которого стояла Япония. Летом 1939 г. в этом районе произошел крупный вооруженный конфликт между группировкой советско-монгольских войск и частями расквартированной в Маньчжоу-го японской Квантунской армии. В японской и западной исто-риографии он получил название 'инцидент у Номонхана', а в российской - 'война на Халхин-Голе'.

дать согласие на наш брак. Условие довольно странное, но мы с ним согласились, чтобы избежать ненужных проблем. От-кровенно говоря, мы с Кумико не думали, что будет легко до-биться согласия ее родителей. Отец Кумико был госчиновни-ком. Младший сын в небогатой семье фермера из Ниигаты, он со стипендией был зачислен в Токийский университет, с отличием окончил его и устроился на престижную работу в министерство транспорта. На мой взгляд, само по себе это за-мечательно. Но, как часто бывает с людьми, прошедшими та-кой путь, он оказался человеком высокомерным и самодоволь-ным. Привыкнув приказывать, он ни капли не сомневался в ценностях того мира, к которому принадлежал. Иерархия зна-чила для него все. Он легко склонялся перед любым началь-ством и без малейших колебаний давил тех, кто был ниже его по чину. Ни я, ни Кумико не верили, что такой человек при-мет женихом своей дочери двадцатичетырехлетнего студента без гроша в кармане, без положения и приличного происхож-дения, который не может похвастаться особыми достижения-ми в учебе и почти не имеет перспектив. Если родители отка-жут, мы все равно собирались пожениться и жить сами по себе, не общаясь с ними. Мы были молоды, любили друг друга и считали, что и без денег, и без родителей будем счастливы.

Тем не менее я направился в дом Кумико просить ее руки. Встретили меня более чем прохладно. Такое чувство, будто одновременно распахнулись двери всех холодильников в мире. Тогда я работал в юридической фирме. Меня спросили, соби-раюсь ли я сдавать экзамен в коллегию адвокатов. Я сказал, что собираюсь. Я и в самом деле тогда еще думал поднапрячь-ся и попробовать силы на экзамене, хотя у меня и оставались большие сомнения. Однако по моим баллам в университете легко было догадаться, сколь мало шансов я имел. Короче го-воря, выходило, что их дочери я не пара.

Но в конце концов родители Кумико пусть неохотно, но бла-гословили нас. Это действительно было похоже на чудо, и обяза-ны мы были именно Хонде-сан. Услышав, что я за человек, он решительно заявил, что если они хотят выдать свою дочь замуж, лучшего жениха, чем я, не найти. И уж коли Кумико остановила на мне свой выбор, они ни в коем случае не должны противиться

этому, иначе всех ждут ужасные последствия. Родители Кумико тогда всецело доверяли Хонде и не посмели ему перечить: ничего не оставалось, как признать меня мужем их дочери.

Однако я так и остался для них чужаком, незваным гостем. Первое время после свадьбы мы с Кумико два раза в месяц в обязательном порядке приходили к ним на семейные обеды. Без преувеличения тошнотворные мероприятия - нечто сред-нее между бессмысленным смирением плоти и жестокой пыт-кой. Весь обед меня не покидало чувство, что стол, за кото-рым мы сидим, по длине не уступит платформе на вокзале Синдзюку*. Они ели и разговаривали о чем-то на одном конце стола, я же пребывал от них в бесконечном далеке. Спустя год после свадьбы у нас с отцом Кумико случился такой ожесто-ченный спор, что мы перестали встречаться вообще. Наконец я смог вздохнуть с огромным облегчением. Ничто так не из-матывает человека, как бессмысленные и бесполезные усилия.

Некоторое время после свадьбы я изо всех сил старался поддерживать нормальные отношения с семьей жены. Ежеме-сячные встречи с Хондой-сан, несомненно, были наименее болезненным звеном в череде этих усилий.

Все связанные с Хондой расходы оплачивал отец Кумико. Нам надо было раз в месяц только посещать дом Хонды-сан в Мэгуро**, захватив большую бутылку сакэ, слушать его рас-сказы и возвращаться к себе. Все очень просто.

Хонда-сан нам сразу понравился. Если забыть его невыно-симую привычку из-за глухоты включать телевизор на пол-ную громкость, он был очень славный старик. Хонда любил выпить, и наше появление с бутылкой сакэ встречал лучезар-ной улыбкой.

Мы всегда приходили к нему до обеда. И летом, и зимой он встречал нас, сидя в гостиной, опустив ноги в углубление для котацу***. Зимой для тепла он накрывал ноги и очаг с горячи-ми углями одеялом, летом же в одеяле и углях нужды не было. Он считался очень известным прорицателем, но жил весьма

* Один из крупнейших транспортных узлов Токио.

** Район в Токио. *** Вделанная в пол жаровня в традиционном японском доме.

скромно, можно даже сказать - отшельником. Дом был ма-ленький, с крошечной прихожей, где одному человеку едва хватало места, чтобы снять или надеть ботинки. Циновки на полу протерлись, трещины на оконных стеклах заклеены лип-кой лентой. Напротив дома располагалась авторемонтная ма-стерская, откуда все время раздавались какие-то душеразди-рающие крики. Хонда-сан носил нечто среднее между ночным халатом и рабочей курткой. На вид одеяние было довольно нестиранным. Он жил один, каждый день к нему приходила женщина убирать и готовить. Но по неизвестным мне причи-нам стирать свое кимоно Хонда-сан ей не разрешал. Его впа-лые щеки неизменно покрывала короткая седая щетина.

Из обстановки дома Хонды-сан примечательным был толь-ко невероятных размеров цветной телевизор, постоянно вклю-ченный на канал 'Эн-эйч-кей'*. То ли Хонда-сан питал осо-бую любовь к программам 'Эн-эйч-кей', то ли не желал утруждать себя переключением каналов, то ли это был осо-бенный телевизор, который принимал только 'Эн-эйч-кей', - ответа на этот вопрос я так и не получил.

Когда мы приходили, Хонда-сан всегда сидел лицом к теле-визору, который занимал место в токонома**, перебирая на крышке котацу палочки для гадания, а 'Эн-эйч-кей' без отды-ха и на предельной громкости транслировала кулинарные шоу, наставления по бонсай***, новости, политические дебаты...

- Эти законы, сынок, - занятие не для тебя, - сказал как-то Хонда-сан, обращаясь ко мне. Впрочем, по его виду можно было подумать, что он говорит с кем-то, кто стоит у меня за спиной метрах в двадцати.

- Что вы говорите?

- Да-да. В конечном счете закон управляет всем в этом мире. Здесь тень есть тень, свет есть свет. Инь - это инь, а ян - это ян. Я - это я, он - это он.

* Японская государственная телерадиокорпорация, ведущая вещание, в частности, на первом телеканале.

** Стенная декоративная ниша в японском доме, где обычно устанавли-вают икэбану или вешают свитки с каллиграфическими надписями. *** Имеющее многовековую историю искусство выращивания карликовых деревьев.

Я - это я, Он - это он. Канун осени.

Но ты не принадлежишь к этому миру, сынок. То, к чему принадлежишь ты, лежит над или под этим миром.

- А что лучше? - Мне было просто любопытно. - Верх или низ?

- Дело не в том, что лучше, - отвечал Хонда-сан. Откаш-лявшись, он сплюнул на салфетку комочек мокроты и тща-тельно изучил его, прежде чем скомкать салфетку и бросить в мусорную корзину. - Это не вопрос: лучше или хуже. Не идти против течения - вот что главное. Надо идти вверх - поды-майся, надо идти вниз - опускайся. Когда нужно будет поды-маться, найди самую высокую башню и заберись на верхушку. А когда нужно будет двигаться вниз, отыщи самый глубокий колодец и опустись на дно. Нет течения - ничего не делай. Станешь мешать течению - все высохнет. А коли все высох-нет - в этом мире наступит хаос.

Я - это он, А он - это я. Весенние сумерки.

Откажешься от себя, тогда ты - это ты.

- А сейчас как раз такое время, когда нет течения? - спро-сила Кумико.

- Что?

- А СЕЙЧАС КАК РАЗ ТАКОЕ ВРЕМЯ, КОГДА НЕТ ТЕЧЕ-НИЯ? - прокричала она.

- Да, - отвечал Хонда-сан, кивая самому себе. - Поэтому сидите спокойно. Ничего не делайте. Только будьте осторож-ны с водой. Впереди тебя, возможно, ждут тяжелые времена, и это связано с водой. Воды не окажется там, где она должна быть, зато она будет там, где не надо. Но что бы ни случилось, будь с водой очень осторожен.

Кумико, сидя рядом со мной, кивала с самым серьезным видом, но я видел, что она еле сдерживает смех.

- Какую воду вы имеете в виду? - поинтересовался я.

- Этого я не знаю. Просто вода, - ответил Хонда-сан. - Сказать по правде, мне тоже пришлось пострадать из-за воды, - продолжил он. - У Номонхана совсем не было воды. На пере-довой - неразбериха, снабжение отрезано. Ни воды. Ни про-довольствия. Ни бинтов. Ни боеприпасов. В общем - кошмар. Шишек, сидевших в тылу, интересовало только одно: поскорее захватить территорию. О снабжении никто и не думал. Три дня я почти не пил. Расстилал полотенце, утром оно немного напи-тывалось росой, и из него можно было выжать несколько ка-пель влаги. Вот и все. Другой воды не было. Было так плохо, что хотелось умереть. В мире нет ничего страшнее жажды. От нее хотелось броситься под пули. Раненные в живот кричали и просили пить. Некоторые даже сходили с ума. Живой ад, да и только. Прямо перед нами текла река, в которой воды было сколько угодно. Но подойти к ней не подойдешь. Между нами и рекой - громадные советские танки с огнеметами в линию. Позиции утыканы пулеметами, как подушечки для иголок. На высотках окопались снайперы, и по ночам они палили освети-тельными ракетами. А у нас только пехотные винтовки-тридцать-восьмерки* и по двадцать пять патронов на брата. И несмотря на это, многие мои товарищи пытались пробраться к реке, воды набрать. Терпения больше не было. Ни один не вернулся. Все погибли. Поэтому я и говорю: сидишь на месте - вот и хорошо.

Хонда-сан вытащил салфетку и громко высморкался. Изу-чив полученный результат, смял ее и выбросил.

- Конечно, ждать, пока течение возобновится, - дело тя-желое. Но раз надо ждать - значит, надо. А пока делай вид, что умер.

- То есть вы хотите сказать, что мне лучше какое-то время побыть мертвым? - спросил я.

- Что?

- ТО ЕСТЬ ВЫ ХОТИТЕ СКАЗАТЬ, ЧТО МНЕ ЛУЧШЕ КА-КОЕ-ТО ВРЕМЯ ПОБЫТЬ МЕРТВЫМ?

- Вот-вот, - был ответ.

* Винтовки модели ? 38, находившиеся на вооружении регулярной японской армии.

Смерть - единственный путь Для тебя плыть свободно. Номонхан.

После этого Хонда-сан еще целый час рассказывал нам про Номонхан, а мы только сидели и слушали. Год ходили к нему каждый месяц, чтобы 'получать от него указания', но ника-ких указаний он нам не давал. Гаданием при нас он занимался редко. Почти все его рассказы были о номонханском инци-денте. О том, как лейтенанту, который был с ним рядом, снес-ло снарядом полчерепа; как он бросился на советский танк и поджег его бутылкой с зажигательной смесью; как они окру-жили и расстреляли советского летчика, совершившего вы-нужденную посадку в пустыне. Эти истории были интересны-ми и захватывающими, но каким бы увлекательным рассказ ни был, он неизбежно теряет свою прелесть, если его повто-рять по семь-восемь раз. Вдобавок голос, каким Хонда-сан излагал свои истории, по громкости явно не соответствовал понятию рассказа. Ощущение было такое, будто в ветреный день он с одного края пропасти изо всех сил старается докри-чаться до людей, стоящих на другой стороне. Казалось, что сидишь в первом ряду захудалого кинотеатра на каком-ни-будь старом фильме Куросавы. Выйдя из дома старика, мы чувствовали себя оглушенными.

И тем не менее мы - или, по крайней мере, я - слушали Хонду-сан с удовольствием. Мы и представить себе такого не могли. Большинство его историй пахло кровью, но в устах доживавшего свой век старика в нестираной одежде подроб-ности боев утрачивали реальность и звучали волшебными сказ-ками. Почти полвека назад отряд Хонды жестоко сражался на бесплодном участке дикой земли на границе Маньчжурии и Монголии. Я почти ничего не знал о войне у Номонхана, пока не услышал рассказы старика. И все же это была невообрази-мо героическая битва. Практически безоружными они всту-пили в противоборство с отборными механизированными вой-сками Советской армии и были раздавлены. Многие части оказались разгромлены и уничтожены. Командиров, которые

без приказа отвели своих солдат с передовой, чтобы спасти их от неминуемой смерти, генералы заставили покончить с со-бой, и гибель их была напрасной. Многие солдаты, оказавши-еся на советской территории, после войны, когда начали об-менивать пленных, отказались возвращаться на родину, боясь, что их обвинят в дезертирстве. Они оставили свои кости в монгольской земле. А Хонду из-за потери слуха комиссовали, и он сделался хиромантом.

- В конце концов, все к лучшему, - говорил старик. - Если бы я не потерял слух, меня скорее всего послали бы на смерть куда-нибудь на южные острова. Так случилось с боль-шинством оставшихся в живых у Номонхана. Номонхан для императорской армии - позор, поэтому всех, кто пережил его, посылали в самые жестокие бои. Им просто говорили: поез-жайте туда и умрите! Штабные крысы, устроившие у Номон-хана бойню, потом дослужились до больших чинов. Некото-рые типы после войны даже стали политиками. А парни, которые по их приказу шли в бой, почти все полегли.

- А почему армия так стыдилась Номонхана? - поинтере-совался я. - Войска сражались с таким мужеством, многие погибли. Зачем тогда к оставшимся в живых надо было так бездушно относиться?

Но Хонда-сан, казалось, не расслышал моего вопроса. Еще раз со стуком перемешал гадальные палочки.

- Будь осторожнее с водой, - только и сказал он. На этом наш разговор тогда завершился.

После ссоры с отцом Кумико мы перестали ходить к Хонде-сан. Посещать его, как раньше, зная, что услуги старика опла-чиваются из кармана тестя, я не мог. Платить самим (а сколь-ко это стоило, я так и не выяснил) не позволял наш семейный бюджет. Тогда, после свадьбы, в материальном отношении мы еле-еле держались на плаву. Так мы и потеряли связь с Хон-дой-сан - как обычно забывает стариков занятая собою мо-лодежь.

Даже лежа в постели, я продолжал думать о Хонде-сан. Про-бовал сопоставить то, что он говорил о воде, с рассказом Маль-ты Кано. Хонда предупреждал меня об осторожности. Мальта Кано повышала свой духовный уровень на Мальте, чтобы ис-следовать воду. Совпадение, может, и случайное, но обоих вода как-то очень волновала. Этот факт начинал меня трево-жить. Я представил картину боев у Номонхана: советские тан-ки и пулеметные гнезда, текущую за ними реку. И неперено-симую жажду. В темноте мне отчетливо слышался шум реки.

- Тору! - тихо позвала меня Кумико. - Ты не спишь?

- Не сплю.

- Я про галстук. Только что вспомнила. Тот самый, в горо-шек. Я сдала его в декабре в чистку. Он весь как-то замялся, надо было отгладить. А забрать забыла.

- В декабре? Это ж полгода назад!

- Ты же знаешь, со мной такого не бывает. Я ничего не забываю. Что вдруг произошло? Такой замечательный гал-стук. - Кумико положила руку мне на плечо. - Это чистка, что у станции. Как ты думаешь, он еще у них?

- Завтра схожу. Думаю, что там.

- Почему? Уже полгода прошло. Обычно в химчистках не-востребованные вещи списывают через три месяца. После это-го за них никто больше не отвечает. Почему ты думаешь, что галстук сохранился?

- Мальта Кано сказала, что он отыщется. Причем где-то вне нашего дома.

В темноте я почувствовал на себе взгляд Кумико.

- То есть ты ей веришь?

- Начинаю верить.

- Так скоро ты и с моим братом начнешь разговаривать, - довольно произнесла жена.

- Все может быть, - отозвался я.

Кумико заснула, а я продолжал думать о Номонхане. Все солдаты спали. Небо над головой было усеяно звездами, громко стрекотали армии сверчков. Шумела река. Слушая ее течение, я заснул.

5. Страсть к лимонным карамелькам Птица, которая не могла летать, и высохший колодец

Покончив с завтраком, я сел на велосипед и направился к станции, в химчистку. Хозяин - тощий человек лет пятидеся-ти, с глубокими морщинами на лбу - слушал оркестр Перси Фэйта, что звучал из стоявшего на полке музыкального цент-ра. Это был большой 'Джей-ви-си' с дополнительными вы-носными динамиками. Рядом высилась целая гора кассет. Оркестр во всем блеске звучания струнных выводил 'Тему Тары'. Хозяин, насвистывая под музыку, в глубине заведения энергично разглаживал сорочку паровым утюгом. Я подошел к прилавку и, извинившись, объяснил, что в конце прошлого года мы сдали в чистку галстук и забыли получить его. Мое появление в полдесятого утра в этом спокойном мирке было равносильно прибытию гонца с дурными вестями в греческой трагедии.

- Квитанции, конечно, у вас нет? - произнес хозяин ка-ким-то бестелесным голосом, обращаясь не ко мне, а к кален-дарю, висевшему рядом с прилавком. На июньском листе ка-лендаря красовался альпийский пейзаж - зеленая долина с

привольно пасущимся стадом коров и контрастные белые об-лака, плывущие на фоне Монблана, Матгерхорна или какой-то другой вершины. Затем хозяин перевел взгляд на меня. При этом на его лице будто было написано: 'Лучше бы ты не вспо-минал о своем чертовом галстуке!' Взгляд был очень прямой и красноречивый.

- Говорите, в конце года? Ну и ну! Ведь полгода уже про-шло. Ладно, пойду поищу, но за результат не отвечаю.

Он выключил утюг, водрузил его на подставку и, насвисты-вая мелодию из фильма 'Лето в местечке', зашуршал чем-то в подсобке.

'Лето в местечке' я смотрел в школе вместе с подружкой. Там играли Трой Донахью и Сандра Ди. Был сеанс повторных фильмов - вместе с 'Летом в местечке' показывали 'Погоню за мальчишками' с Конни Фрэнсис. Фильм был так себе, но, услышав тринадцать лет спустя в химчистке эту музыку, я по-нял, что вспоминаю то время с удовольствием.

- Так вы говорите: синий в горошек? - спросил хозяин химчистки. - Фамилия - Окада?

- Да-да, - ответил я.

- Вам повезло.

Вернувшись домой, я сразу позвонил на работу Кумико.

- Галстук нашелся.

- С ума сойти! Вот молодец! - послышалось в ответ.

Прозвучало ненатурально - как у матери, расхваливающей сына за хорошие отметки, - и оставило какой-то неприятный осадок. Надо было позвонить во время обеда.

- Я очень рада. Ты извини, но у меня сейчас на линии один человек. Позвони попозже, в обед.

- Хорошо, - сказал я.

Положив трубку, я взял газету и вышел на веранду. Как обычно, улегся на живот, развернул страницу с объявлениями о работе и не торопясь прочел от корки до корки столбцы, сопровождавшиеся непонятными кодами и значками. Каких только профессий в мире нет! Все в аккуратных рамочках рас-

ставлены по своим местам - как могилы на схеме нового клад-бища. Но, как мне показалось, отыскать там подходящую ра-боту практически невозможно. В рамочки заключены сведе-ния и факты, правда, отрывочные. Насколько то, что там написано, не противоречит вашим представлениям? Ряды фа-милий, знаков и цифр мелко рассыпались по страницам и на-поминали развалившийся скелет неизвестного животного, уже не подлежащий восстановлению.

Всякий раз, когда я долго рассматривал страницы с объяв-лениями, на меня нападало какое-то оцепенение. Что, соб-ственно говоря, мне нужно, куда теперь идти или куда не идти? Ответы на эти вопросы давались все труднее и труднее.

По обыкновению, с верхушки какого-то дерева раздался крик Заводной Птицы. Кр-р-р-ри-и-и... Я отложил газету, поднялся и, облокотившись на перила веранды, посмотрел в сад. Спустя какое-то время птица вновь подала свой скрипучий голос с вер-хушки соседской сосны. Я всматривался в ветви дерева, стара-ясь обнаружить птицу, но разглядеть ее так и не смог. На ее присутствие намекали только крики. Это повторялось из раза в раз. Пружина жизни на новый день была заведена.

Еще не было десяти часов, когда начался дождь. Такой мел-кий, что понять, есть дождь или нет, можно было, только как следует присмотревшись. Мир существует в двух состояниях: когда идет дождь и когда нет. Где-то между ними пролегает гра-ница. Я еще немного посидел на веранде, настойчиво пытаясь разглядеть эту линию, - она должна проходить где-то здесь.

Непонятно, чем занять время, оставшееся до ленча: то ли пойти поплавать в наш муниципальный бассейн, то ли отпра-виться на дорожку искать кота. Глядя на моросящий в саду дождь, я раздумывал, какой из вариантов выбрать.

Бассейн или кот?

В итоге победил кот. Мальта Кано заявила, что в наших местах его больше нет. Но в то утро у меня возникло непре-одолимое желание отправиться на поиски снова. Охота за ко-том уже стала частью моей повседневной жизни. Кроме того, если Кумико узнает, что я опять его разыскивал, она будет довольна. Я надел тонкий плащ, решив обойтись без зонтика.

Влез в теннисные тапочки, положил в карман плаща ключи от дома и горсть лимонных карамелек и вышел на улицу. Пройдя через сад, я уже положил руку на стену, собираясь перелезть, как услышал телефонный звонок. Застыв в этой позе, прислу-шался, но не смог разобрать, где звонят - у нас или у соседей. По моим наблюдениям, стоит выйти из дома, как все телефо-ны начинают звучать одинаково. Я махнул рукой, перебрался через преграду из блоков и очутился на дорожке.

Через тонкие подошвы теннисных тапочек я чувствовал, какая мягкая под ногами трава. Стояла необычная тишина. Я замер, сдерживая дыхание и прислушиваясь, - но никаких звуков не доносилось. Телефонные звонки прекратились. Ни птичьего крика, ни шума улицы. Небо сплошь затянуто серым цветом. В такие дни облака, казалось, поглощают звуки на поверхности земли. И не только звуки, но и многое другое. Например, чувства и ощущения.

Засунув руки в карманы плаща, я по узкой дорожке добрал-ся до заброшенного дома. Он по-прежнему стоял на месте, вокруг было тихо. Двухэтажный дом с наглухо заколоченны-ми ставнями мрачно возвышался под нависавшими серыми тучами. Он напоминал грузовое судно, наскочившее в бурю на скалы и брошенное экипажем. Если б не подросшая со вре-мени моего последнего визита трава, можно было бы предпо-ложить, что время остановилось здесь по какой-то неведомой причине. Трава ярко зеленела после лившего несколько дней дождя, источая первобытные запахи, роднящие все, что пус-кает в землю корни. В самой середине этого травяного моря в той же позе, что и в прошлый раз, стояла каменная птица, раскинув готовые к полету крылья. Но в воздух ей, конечно, не подняться. Это было ясно и мне, и ей. Птица обречена сто-ять тут и ждать, пока ее не увезут куда-нибудь или не разобьют на куски. Другой возможности покинуть сад у нее нет. Здесь лишь порхала над травой маленькая белая бабочка, появив-шаяся на свет с опозданием, когда сезон бабочек уже прошел. Своими неуверенными движениями она напоминала челове-ка, забывшего, что ищет. После пяти минут бесплодных поис-ков бабочка куда-то сгинула.

Посасывая лимонную карамельку, я оперся о проволочную сетку и поглядел в сад. Никаких признаков кота. Вообще ни-каких признаков чьего бы то ни было присутствия. Место на-поминало застоявшийся водоем, течение в котором останови-ла какая-то могучая сила.

Вдруг показалось, что за спиной у меня кто-то есть. Я обер-нулся, но никого не обнаружил. На другой стороне дорожки виднелась лишь ограда и маленькая калитка, у которой в прошлый раз стояла девушка. Но теперь калитка оказалась закры-той, и участок за забором был пуст. Сыро и тихо, пахнет травой и дождем. А еще - моим плащом. Под языком перекатывалась наполовину растаявшая лимонная карамелька. Я глубоко вздох-нул, и все запахи соединились в один. Еще раз огляделся - во-круг по-прежнему никого. Хорошенько прислушавшись, я ра-зобрал доносившийся издалека глухой рокот вертолета. Кто-то летал над облаками. Звук удалялся, и скоро над округой снова повисла тишина.

В проволочную сетку, окружавшую участок опустевшего дома, была вделана калитка, тоже из сетки. Я толкнул ее, и она легко отворилась, словно приглашая войти. 'Ничего страшного, все очень просто, заходи - и все', - зазывала ка-литка. Однако вторжение на чужой участок, даже если на нем стоит лишь пустой дом, - нарушение закона. Чтобы понять это, нет нужды обращаться к познаниям в юриспруденции, которые я накопил за восемь лет. Если кто-нибудь из соседей заметит меня в заброшенном доме и, заподозрив в нехороших намерениях, сообщит в полицию, те тут же примчатся и учи-нят мне допрос. Я скажу, что разыскиваю кота; он пропал, и за ним приходится рыскать по всей округе. Полицейские ста-нут выяснять мой адрес, чем я занимаюсь. Придется признать-ся, что я безработный. Это наверняка вызовет у них подозре-ния. В последнее время полицейские стали страшно нервными из-за террористов-леваков. Они втемяшили себе в голову, что по всему Токио разбросаны подпольные склады, где леваки прячут винтовки и самодельные бомбы. Может статься, нач-нут звонить на работу жене, чтобы проверить мои слова. Если Дойдет до этого, Кумико, боюсь, страшно расстроится.

И все-таки я вошел в калитку. Вошел и быстро затворил ее за собой. Была не была! Будь что будет. Если что-то хочет про-изойти, пусть произойдет. Мне все равно.

Я пересек участок, внимательно оглядываясь по сторонам. Мои теннисные туфли неслышно ступали по траве. В саду рос-ло несколько невысоких фруктовых деревьев, названий кото-рых я не знал, и был разбит довольно большой газон. Но сей-час здесь все так заросло травой, что ничего нельзя было разобрать. Уродливый плющ мертвой хваткой заключил в свои объятия пару чахлых фруктовых деревьев, казалось, скончав-шихся от удушья. Кусты османтуса* вдоль забора сплошь по-крывала какая-то отвратительная белесая плесень. У самого моего уха назойливо зудела крошечная мушка.

Пройдя мимо каменного изваяния, я подошел к белым пла-стиковым стульям, составленным под карнизом. Самый верх-ний в этой пирамиде был покрыт толстым слоем пыли, но сто-явший под ним оказался не таким запачканным. Я вытер его рукой и сел. Место, где я обосновался, укрывали от дорожки буйно разросшиеся сорняки, и увидеть меня оттуда было нельзя. От дождя защищал козырек крыши. Я сидел, смотрел на учас-ток, впитывавший в себя мелкий дождь, тихонько насвистывал и не сразу сообразил, что вывожу увертюру из 'Сороки-воров-ки' - ту самую, что слушал, когда странная женщина своим телефонным звонком помешала мне варить спагетти.

Я сидел в саду, где кругом не было ни души, глядел на траву и каменную птицу, свистел, безбожно фальшивя, и мне каза-лось, будто снова наступило детство. Никто не знал о моем укрытии и не мог меня здесь увидеть. Убедившись в этом, я совершенно успокоился.

Поставив ноги на перекладину стула и подтянув к груди колени, я облокотился на них и подпер щеки ладонями. Зак-рыл на минуту глаза. Вокруг по-прежнему стояла тишина. Тем-нота под закрытыми веками напоминала затянутое тучами небо, только серый цвет был немного темнее. Время от време-ни словно кто-то невидимый накладывал на этот фон новый

* Вид кустарника.

оттенок, чуть отличавшийся от предыдущего. Серый с приме-сью золота, с добавками зеленого, красного. Я даже обалдел от такого обилия оттенков серого цвета. Странное создание человек: стоит минут десять посидеть с закрытыми глазами, и открывается поразительное многоцветие.

Бездумно перебирая в голове образцы серого цвета, я опять начал насвистывать.

- Эй! - раздался вдруг чей-то голос.

Я испуганно открыл глаза. Наклонившись и вытянувшись вперед, посмотрел поверх сорняков на калитку. Она была от-крыта. Распахнута настежь. Ясно, что следом за мной в нее кто-то вошел. Сердце сильно забилось.

- Эй! - послышалось снова, и из-за статуи появилась дев-чонка, загоравшая в прошлый раз в саду напротив. На ней была та же бледно-голубая майка 'адидас' и шорты. Она по-прежне-му слегка прихрамывала. Не было только солнечных очков.

- Что вы здесь делаете? - спросила она.

- Веду поиски кота, - ответил я.

- Правда? Что-то непохоже. Вы просто сидите и свистите с закрытыми глазами. Так котов не ищут. Я почувствовал, что краснею.

- Мне лично все равно, - продолжала девчонка. - Но вдруг вас увидит кто-нибудь незнакомый. Подумает, что вы извращенец. А вы правда не извращенец?

- Думаю, что нет.

Девчонка подошла ко мне и после тщательного осмотра выбрала из составленных под карнизом стульев тот, что почи-ще. Учинив ему еще одну строгую проверку, она поставила его на землю и села.

- Что это вы свистели? Совсем никакой мелодии. Вы слу-чайно не педик?

- Да вроде нет. А почему ты так подумала?

- Я слышала, что педики свистеть не умеют. Это правда?

- Понятия не имею.

- Мне вообще-то без разницы - педик, извращенец или еще кто, - заявила девчонка. - Вас, кстати, как зовут? Труд-но разговаривать, когда имени не знаешь.

- Тору Окада.

Девушка несколько раз повторила мое имя.

- Так себе имечко, да?

- Как сказать, - ответил я. - Мне всегда казалось, до вой-ны был такой министр иностранных дел - Окада*.

- Я в этом ничего не понимаю. История мне не дается. Ну ладно. А может, у вас какое-нибудь прозвище есть? Что-ни-будь попроще, чем Тору Окада.

Я тщетно пытался вспомнить, было ли у меня когда-нибудь прозвище. Ничего похожего. Интересно, почему?

- Нет у меня прозвища.

- Ну, например, Медведь? Или Лягушка?

- Нет.

- Ну давайте же, - настаивала она. - Придумайте что-ни-будь.

- Заводная Птица, - произнес я.

- Заводная Птица? - переспросила девчонка и уставилась на меня, раскрыв рот. - Это еще что такое?

- Заводная Птица, - сказал я. - По утрам, сидя на дереве, она подкручивает пружину нашей жизни.

Девчонка опять пристально посмотрела на меня.

- Я только что это придумал, - вздохнул я. - Эта птица каждый день прилетает к нам и кричит с соседнего дерева: Кр-р-р-ри-и-и... Но ее пока никто не видел.

- Хм! Ладно. Раз так - буду звать тебя Заводной Птицей. Тоже язык сломаешь, но все же гораздо лучше, чем Тору Окада.

- Спасибо.

Девчонка изменила позу: уселась на стул с ногами и уткну-лась подбородком в колени.

- А тебя как зовут? - поинтересовался я.

- Мэй Касахара. Мэй... это от месяца май.

- Ты родилась в мае?

- Чего спрашивать? Вот было бы смеху, если б я родилась в июне, а меня вдруг назвали Мэй.

* Герой Мураками путается в государственных деятелях - видимо, он имеет в виду Окаду Кэйсукэ (1868-1952), возглавлявшего японское пра-вительстро в середине 30-х гг.

- И то правда. Как я понимаю, в школу ты так и не хо-дишь?

- Я долго за тобой наблюдала, Заводная Птица, - проигно-рировала мой вопрос Мэй. - Из комнаты в бинокль видела, как ты вошел через калитку. У меня всегда под рукой малень-кий бинокль, чтобы наблюдать за дорожкой. Ты, наверное, не знаешь: здесь разные люди ходят. И не только люди. Животные тоже. А что ты здесь делал все это время, пока сидел один?

- Да ничего особенного, - сказал я. - Думал о прошед-ших днях, свистел.

- Ты какой-то чудной, - заявила Мэй Касахара, грызя ногти.

- Вовсе нет. Все люди так поступают.

- Может быть. Но кроме тебя, никто не ходит специально для этого к соседям, в пустой дом. Если делать нечего, то ду-мать о прошедших днях и свистеть можно и в своем саду.

В ее рассуждениях была железная логика.

- Ну как? Нобору Ватая еще не вернулся домой? - спро-сила Мэй.

Я покачал головой:

- А тебе после нашей встречи он на глаза не попадался?

- Коричневый, полосатый, кончик хвоста чуть изогнут? С тех пор я тоже его ищу, но что-то не видно.

Мэй вытянула из кармана шорт пачку 'Хоупа', прикурила от спички. Сделав несколько затяжек, посмотрела мне в лицо:

- Слушай, у тебя волосы не выпадают? Я непроизвольно провел рукой по волосам.

- Да не здесь, - сказала девушка. - У лба. Тебе не кажет-ся, что они растут чересчур высоко?

- Как-то не замечал.

- Зато я заметила. Вот здесь ты и начнешь лысеть. Волосы будут отступать все выше и выше. Вот так. - Мэй крепко схва-тила себя за волосы, оттянула назад и показала мне открыв-шийся белый лоб. - Обрати на это внимание.

Я дотронулся до волос на лбу. Вроде их действительно по-убавилось. А может, только воображение. Мне стало немного не по себе.

- Ты говоришь: обрати внимание. А что, по-твоему, надо делать?

- Здесь ничего не поделаешь, - сказала Мэй. - Против облысения нет средств. Человек, которому судьба облысеть, все равно облысеет, когда придет его время. И ничем это не остановишь. Вот говорят: чтобы не было лысины, волосам нужен хороший уход. Но это все неправда. Самое настоящее вранье. Сходи на вокзал Синдзюку и посмотри на бродяг, которые там спят. Ни одного лысого не найдешь. Думаешь, они каждый день моют голову шампунем 'Клиник' или 'Ви-дал Сэссон'? Или втирают какой-нибудь лосьон? Космети-ческие фирмы что хочешь скажут, чтобы выкачать деньги из таких, как ты.

Ее слова произвели на меня впечатление.

- Твоя правда, - сказал я. - И откуда ты столько знаешь о лысинах?

- Я уже довольно долго подрабатываю тут по соседству в одной фирме, где делают парики. В школу я не хожу, свобод-ного времени - навалом. Заниматься приходится анкетами, опросами и прочей ерундой. Поэтому я все про лысых знаю. У меня полно об этом всякой информации.

- Хм!

- Но знаешь, - продолжала девчонка, бросив на землю оку-рок и наступив на него, - в этой фирме строго запрещено го-ворить 'лысый' или 'плешивый'. Вместо этого нужно сказать 'у человека фолликулярные проблемы'. 'Лысый' - это диск-риминационный термин. Каково, а? Я как-то ляпнула 'чело-век без растительности на голове', так они там чуть с ума не посходили. 'Шутки здесь неуместны, девушка'. Они все такие серье-е-езные. Во как. Люди вообще ужасно серьезные.

Я достал из кармана карамельку, бросил ее в рот и предло-жил такую же Мэй. Она покачала головой и вынула из пачки новую сигарету.

- Послушай, Заводная Птица! Ты ведь безработный? Ни-чего еще не нашел?

- Нет пока.

- Хочешь заняться серьезным делом?

- Конечно, - ответил я и тут же засомневался, хочу или нет. - Впрочем, не знаю. Наверное, надо подумать. Я сам тол-ком не знаю. Понимаешь, это трудно объяснить.

Покусывая ногти, Мэй Касахара пристально посмотрела на меня и сказала:

- Знаешь, Заводная Птица, давай как-нибудь вместе схо-дим в эту фирму. Платят так себе, зато работа простая и гра-фик свободный. Ну как? Да ты не думай! Просто попробуй. Может, после этого легче будет разобраться в своих делах. Попробуй, хоть для смены обстановки.

'А что? Наверное, было бы неплохо', - подумал я.

- Вообще-то неплохая мысль.

- Здорово! В следующий раз я за тобой зайду. Где твой дом?

- Объяснить непросто. Надо идти по дорожке, повернуть несколько раз, пока слева не окажется дом, где припаркована красная 'хонда-сивик'. У нее на бампере наклейка с надпи-сью: 'За мир для всего человечества'. Наш дом - рядом, но нет выхода на дорожку, поэтому надо перелезть через блоч-ную стенку высотой пониже меня.

- Нормально. Такая высота для меня не проблема.

- Нога больше не болит?

Девушка вздохнула и выпустила струю табачного дыма.

- Ничего. Все в порядке. Я нарочно хромаю, чтобы в шко-лу не ходить. Притворяюсь перед предками. Так и привыкла. Теперь хромаю, даже если никто не видит, когда я одна в ком-нате. Я вообще педантка. Как говорится, если хочешь обма-нуть кого-нибудь - сначала обманись сам. Ну да ладно. А ты смелый, Заводная Птица?

- По-моему, не очень, - ответил я.

- А как насчет любопытства?

- Любопытство - другое дело. Есть немного.

- А ты не думаешь, что смелость и любопытство имеют много общего? - спросила Мэй. - Где смелость, там и любо-пытство, где любопытство, там смелость. Скажешь, не так?

- Хм! Действительно, сходство имеется. Бывает, пожалуй, что смелость и любопытство сливаются вместе, как ты ска-зала.

- Например, когда тайком забираешься в чужой дом?

- Вот-вот, - сказал я, перекатывая под языком карамель-ку. - Похоже, что в такие минуты любопытство и смелость идут вместе. Иногда любопытство вытаскивает за собой сме-лость и подгоняет ее. Но обычно любопытство скоротечно и быстро проходит - в отличие от смелости. Любопытство - что-то вроде приятеля, которому не можешь полностью дове-риться. Лишь зажигает тебя и в какой-то момент бросает. И после этого приходится действовать в одиночку, собрав все свое мужество.

Мэй чуть задумалась.

- Да... Можно, наверное, и так сказать. - Она поднялась со стула, отряхнула шорты и посмотрела на меня сверху вниз.

- Послушай, Заводная Птица, ты не хочешь посмотреть колодец?

- Колодец? - поинтересовался я. Какой еще колодец?

- Тут есть высохший колодец. Он мне нравится. В какой-то степени. Хочешь взглянуть?

Мы прошли через сад и, обойдя дом сбоку, оказались у колод-ца. Метра полтора в диаметре, он закрывался круглой крыш-кой из толстых досок. Сверху крышка была придавлена парой бетонных блоков. Возле колодца, стенки которого возвыша-лись над землей примерно на метр, как часовой на посту, сто-яло старое дерево. Как оно называлось, я не знал. Колодец, как и все, что принадлежало этому дому, казалось, уже давно был заброшен. Здесь ощущалось нечто такое, что я бы назвал 'полной потерей чувствительности'. Складывалось впечатле-ние, что стоит человеку отвести взгляд от этой картины, как изображенные на ней неодушевленные предметы станут еще неодушевленнее.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что колодец го-раздо старше остальных построек. Похоже, его выкопали за-долго до того, как возвели дом. Даже деревянная крышка вы-

глядела очень старой. Стенки колодца были зацементирова-ны, но, очевидно, цементный раствор для прочности положи-ли на прежнюю конструкцию. Даже дерево рядом с колодцем всем своим обликом подчеркивало, что появилось на этом месте гораздо раньше соседей.

Я опустил на землю бетонный блок, снял одну из полови-нок дощатой крышки и, опершись руками о край, перегнулся и заглянул внутрь. Дна, однако, видно не было. Колодец, по-хоже, был глубокий - его нижняя часть утопала в темноте. Я принюхался - изнутри шел слабый запах плесени.

- Воды нет, - сказала Мэй. - Колодец высох.

'Птица, которая не умеет летать, колодец без воды, - ду-мал я. - Дорожка, которая кончается тупиком. И еще...'

Девчонка подняла валявшийся под ногами обломок кир-пича, бросила его в колодец. Чуть погодя оттуда донесся сла-бый сухой звук. И больше ничего. Звук был такой хрупкий, что его, казалось, можно искрошить в руках. Выпрямившись, я взглянул на Мэй и спросил:

- Почему здесь нет воды? Сама высохла? Или кто-то спе-циально засыпал?

Девчонка пожала плечами:

- Если его засыпали, то должны были завалить до самого верха. Какой смысл оставлять дырку в земле? Это опасно - кто-нибудь может туда свалиться. Так ведь?

- Пожалуй, что так, - признал я. - Скорее всего колодец просто почему-то высох.

Мне вдруг вспомнились давнишние слова Хонды: 'Когда нужно будет подыматься, найди самую высокую башню и за-берись на верхушку. А когда нужно будет двигаться вниз, оты-щи самый глубокий колодец и опустись на дно'. Выходит, колодец я уже нашел.

Я снова наклонился и просто так, ни о чем не думая, по-смотрел в темноту. Надо же! В таком месте, в такой день суще-ствует такая глубокая тьма. Я откашлялся и сглотнул. Мне почудилось, что прозвучавший во тьме колодца кашель исхо-дит от кого-то другого. Во рту еще оставался привкус лимон-ных карамелек.

Я накрыл колодец крышкой и положил на место блок. Взглянул на часы. Почти полдвенадцатого. В обеденный пе-рерыв надо позвонить Кумико.

- Мне нужно идти.

Мэй скорчила недовольную гримасу:

- Иди, иди, Заводная Птица. Лети домой.

Мы пересекли участок; каменная птица все так же смотре-ла в небо своими высохшими глазами. Небо же по-прежнему было затянуто пеленой серых туч без единого просвета, но дождь уже кончился. Мэй выдернула из земли пучок травы и подбросила вверх. Ветра не было, и травинки, рассыпавшись в воздухе, упали к ее ногам.

- До заката еще полно времени, - сказала девчонка, не глядя на меня.

- В самом деле, - откликнулся я.

6. Кумико Окада и Нобору Ватая

Я рос единственным ребенком в семье, и мне трудно предста-вить, какие чувства испытывают друг к другу братья и сестры и как общаются между собой, став взрослыми и начав само-стоятельную жизнь. У Кумико, к примеру, когда речь заходи-ла о Нобору Ватая, на лице всегда появлялось какое-то стран-ное выражение - будто она по ошибке взяла в рот что-то не то. Но что скрывалось за этим выражением, мне было неизве-стно. К ее старшему брату я не испытывал ни малейшего рас-положения. Кумико об этом знала и понимала, что у меня есть основания так к нему относиться. Да она и сама не была в восторге от старшего брата. Если бы Кумико и Нобору не были братом и сестрой, представить их за дружеской беседой было очень нелегко. Но они находились в кровном родстве, что, конечно же, все осложняло.

Теперь Кумико почти не встречалась с Нобору Ватая, а я совсем перестал ходить в дом ее родителей. Как я уже гово-рил, у меня произошло бурное выяснение отношений с ее от-цом, закончившееся полным разрывом. Можно пересчитать по пальцам людей, с которыми у меня были ссоры, но уж если до этого доходит, я завожусь на всю катушку и на полпути остановиться не могу. Однако стоило мне выложить тестю начистоту все, что накопилось, как весь мой гнев странным

образом куда-то испарился. Не осталось ни ненависти, ни зло-бы - только облегчение от той тяжести, что приходилось дол-гое время носить в себе. Я даже подумал, что на долю этого человека выпала по-своему нелегкая жизнь, какой бы непри-глядной и глупой она мне ни казалась. Я объявил Кумико, что встречаться с ее родителями больше никогда не буду. Она же может делать это когда захочет. Меня это никак не заденет. Но жена тоже не горела особым желанием с ними видеться.

Нобору Ватая жил тогда вместе с родителями, но в конфликт между мною и отцом вмешиваться не стал, предпочтя остаться в сторонке. Это не особенно меня удивило - я его совершенно не интересовал, и он любым путем старался избегать контактов со мной, если только не было вынужденной необходимости. По-этому после разрыва с родителями жены у меня не осталось ос-нований и для встреч с ее братом. Впрочем, и у Кумико не было особых причин с ним видеться. И он, и она были людьми заня-тыми. Кроме того, они никогда не были по-настоящему близки.

Тем не менее время от времени Кумико звонила брату в университетскую лабораторию, а он ей - на работу (но ни-когда - к нам домой). Жена рассказывала об этих звонках, но о чем именно они говорили, мне было неизвестно. Сам я не интересовался, а жена без необходимости не делилась со мной подробностями. Содержание их разговоров было мне безраз-лично. Не сказал бы, что это мне было неприятно. Просто я не мог понять, о чем могут говорить такие разные люди, как Кумико и Нобору Ватая. Или темы для разговора возникают благодаря особому фильтру кровного родства?

У моей жены с Нобору Ватая разница в возрасте была девять лет. Не добавляло им близости и то, что в детстве Кумико не-сколько лет жила у бабушки. Кроме Кумико и Нобору, в семье Ватая был еще один ребенок - девочка, на пять лет старше Кумико. В три года Кумико увезли из Токио в Ниигату*, в от-

* Одна из 47 префектур Японии; расположена в центральной части ост-рова Хонсю на побережье Японского моря.

чий дом, где ее воспитанием занялась бабушка. Родители по-том объясняли Кумико, что в детстве она часто болела, поэтому они решили, что ей лучше расти в деревне, на свежем воздухе, но Кумико никогда по-настоящему не верила в это. Она не была хилым ребенком, ничем серьезным не болела и не помни-ла, чтобы кто-нибудь из взрослых в Ниигате обращал особое внимание на ее здоровье.

- Скорее всего это была просто отговорка, - как-то сказа-ла мне Кумико.

Много позже от одного родственника она услышала, что ее бабушка и мать долгое время враждовали, и решение привез-ти девочку в Ниигату было результатом временного переми-рия. Отдав на время дочь, родители Кумико надеялись убла-жить бабушку, которая в свою очередь, воспитывая внучку, как бы подтверждала связь с сыном, отцом Кумико. Девочка была у нее вроде заложницы.

- У родителей уже было двое детей, и они не боялись ли-шиться меня, - рассказывала мне жена. - Конечно, они не собирались меня бросать, но подумали, наверное, что я еще ма-ленькая и ничего страшного не случится, если отослать меня из дома. Просто всерьез они об этом не задумывались. В об-щем, ты не поверишь, но такое решение оказалось удобным для всех. Не знаю почему, но никто из них не понимал, как тяжело оно могло повлиять на маленького ребенка.

Кумико жила в Ниигате у бабушки до шести лет. Конечно, назвать эти годы несчастливыми или исковерканными нельзя. Бабушка не чаяла души во внучке, да и той самой было гораз-до интереснее играть со сверстниками, двоюродными братья-ми и сестрами, чем с родными много старше ее. Кумико при-везли обратно в Токио, когда пришло время идти в школу. Долгая разлука с дочерью стала беспокоить родителей, и, бо-ясь, как бы не было поздно, они настояли на том, чтобы она вернулась домой. Но в каком-то смысле уже было поздно. За несколько недель до отъезда Кумико в Токио на бабушку на-пало страшное волнение. Она перестала есть, почти не спала. То вдруг начинала плакать, то выходила из себя, то погружа-лась в молчание. Она крепко обнимала Кумико, а в следую-

щую минуту начинала бить ее по рукам линейкой с такой си-лой, что оставались рубцы. Ругая самыми последними слова-ми мать Кумико, бабушка говорила внучке, что не отпустит ее и умрет, если она уедет, и тут же заявляла, что не хочет ее боль-ше видеть и что она может убираться куда пожелает. Бабушка даже пыталась вскрыть себе вены ножницами. Кумико никак не могла понять, что творится.

И тогда она отгородилась на время от внешнего мира. Пе-рестала думать, перестала желать. Реальность, в которой она оказалась, была за гранью ее тогдашнего понимания. Кумико закрыла глаза, заткнула уши, перестала думать. Несколько месяцев практически выпали из ее памяти. Она не запомнила ничего из того, что происходило тогда, а пришла в себя уже дома. Там, где ей предстояло жить. С родителями, братом и сестрой. Но это был не ее дом. Просто новая обстановка, но-вая среда обитания.

Кумико не знала, из-за чего ее разлучили с бабушкой и как привезли на новое место, но инстинктивно понимала, что воз-врата к той жизни, которая была у нее в Ниигате, уже не будет. Мир, где она оказалась, не укладывался в понимание шестилет-ней девочки. Ее прежний мир не имел ничего общего с этим и, несмотря на кажущееся сходство, жил по совсем другим зако-нам. Кумико не понимала, на чем стоит этот мир, и даже не мог-ла участвовать в разговорах, которые велись в ее новой семье.

В новой для себя обстановке Кумико росла молчаливой и трудной девочкой. Она не знала, кому верить, на кого поло-житься. Даже на коленях у родителей она не чувствовала себя спокойной. Девочка не помнила запаха их тел, и эта неизвес-тность вызывала у нее большую тревогу. Временами она даже ненавидела этот незнакомый запах. Единственным человеком в семье, перед кем Кумико понемногу стала открывать свое сердце, была старшая сестра. Родителям не удавалось найти подхода к дочери, брат еще с тех времен почти не замечал су-ществования Кумико. Одна лишь сестра понимала, какой хаос и одиночество царят в душе Кумико, и терпеливо заботилась о ней: спала с ней в одной комнате, старалась понемногу разго-

ворить, читала книги, вместе ходила с ней в школу, помогала с уроками. Когда Кумико часами плакала в уголке у себя в комнате, сестра сидела рядом, крепко обняв ее. Она изо всех сил старалась найти дорогу к сердцу Кумико. И если бы через год после возвращения Кумико домой сестра не умерла от пищевого отравления, многое могло бы сложиться иначе.

- Была бы сестра жива, все бы у нас в доме было лучше, - говорила Кумико. - Она училась только в шестом классе, но уже тогда на ней как бы держалось все наше семейство. Если бы она не умерла, все мы, наверное, были бы людьми достой-нее, чем сейчас. Я, во всяком случае, не была бы таким безна-дежным экземпляром. Понимаешь? С тех пор я не могу изба-виться от вины. Почему не умерла вместо сестры? Почему осталась жить я, от которой никому нет ни пользы, ни радос-ти? Родители и брат знали, что я чувствую, но не сказали мне ни одного теплого слова. Больше того - они всякий раз заво-дили разговор о сестре: какая красивая, умная и отзывчивая она была, как все ее любили, как хорошо она играла на пиа-нино. Меня тоже заставляли учиться на пианино! После смер-ти сестры, видишь ли, осталось пианино. Но мне это было совсем неинтересно! Я понимала, что не смогу играть так, как она, и мне не хотелось раз за разом убеждаться в том, насколь-ко я ниже ее во всем. Я не могла никого заменить и не желала становиться кем-то другим. Но никто меня не слушал. Никто даже не собирался меня слушать! Поэтому я до сих пор не могу смотреть на пианино. А вид людей, играющих на этом инст-рументе, вызывает у меня отвращение.

Слушая историю Кумико, я кипел от возмущения. Что тво-рила эта семейка! Я помню, это было еще до свадьбы. Со вре-мени нашего знакомства прошло всего два с небольшим меся-ца. Стояло тихое воскресное утро, мы лежали в постели. Словно разматывая запутавшуюся веревку, Кумико терпеливо вспоми-нала о своем детстве. В первый раз она рассказывала о себе так долго. До того утра о ее семье и жизни мне почти ничего не было известно. Я знал только, что она неразговорчива, любит рисовать, что у нее красивые прямые волосы и две родинки на правой лопатке. И что я у нее - первый мужчина.

Рассказывая, Кумико не могла удержаться от слез. И я по-нимал, почему она плачет. Я обнял ее и погладил по волосам.

- Будь сестра жива, она бы тебе понравилась. Она всем нравилась с первого взгляда.

- Может быть. Однако мне понравилась ты. Слышишь? Все очень просто. Ты и я. И твоя сестра тут ни при чем, - ответил я.

Кумико замолчала и задумалась. В полвосьмого утра в вос-кресенье все звуки были невесомыми и приглушенными. Я слышал, как по крыше стучат лапками голуби, как вдалеке кто-то зовет собаку. Кумико, выбрав на потолке точку, долго не сводила с нее взгляда.

- Ты любишь кошек? - прервала она молчание.

- Люблю. Очень. В детстве у нас все время жили кошки. Я всегда с ними играл и даже спал.

- Как здорово! Я тоже с детства мечтала завести кошку или кота. Но мне не разрешали. Мать их не выносит. Я вообще ни разу в жизни не получала того, что очень хотелось. Ни разу. Не веришь? Тебе не понять, что это значит. У тебя не будет того, что тебе хочется... Ты свыкаешься с этой мыслью и по-степенно перестаешь даже понимать, что же тебе нужно.

Я взял ее руку в свою.

- Может быть, раньше так и было. Но ты больше не ребе-нок и имеешь право жить так, как тебе хочется. Хочешь заве-сти кошку - выбери такую жизнь, где у тебя будет кошка. Это проще простого. Ты имеешь на это право. Так ведь?

Кумико пристально посмотрела на меня.

- Так, - сказала она. Спустя несколько месяцев мы реши-ли пожениться.

Детские годы Кумико, прошедшие в этом доме, выдались из-ломанными и тяжелыми, но по-своему искореженным оказа-лось и детство Нобору Ватая. Единственного сына родители буквально боготворили; они не просто любили мальчика, но и многого требовали от него. Отец твердо верил, что обеспечить себе достойную жизнь в японском обществе можно, лишь имея самые высокие оценки и отталкивая по пути наверх всех и

каждого, кто встает на дороге. Он был абсолютно убежден в правоте такой философии.

Эти же слова я услышал от него вскоре после нашей с Ку-мико свадьбы. Никто не создает людей равными друг другу, заявил он. О принципе равенства говорят учителя в школе, но это полный вздор. Япония - демократическое государство по своему устройству, но в то же время это классовое общество, где действует 'закон джунглей' - кто смел, тот и съел. Если не пробьешься в элиту, жить в этой стране нет никакого смыс-ла. Жить лишь для того, чтобы попасть между жерновами и быть перемолотым в прах? Человек должен бороться за каждую ступеньку лестницы и подниматься по ней все выше и выше. Это абсолютно здоровые амбиции. Стоит людям их лишить-ся - и страна погибнет. Я никак не реагировал на мнение тес-тя. Впрочем, он не нуждался в моих оценках. Он излагал свою концепцию в полной уверенности, что она переживет века.

Мать Кумико была дочерью высокопоставленного чинов-ника. Она выросла в Токио, в районе Яманотэ*, никогда ни в чем не нуждалась и не обладала ни собственными взглядами, ни характером, который позволял бы ей в чем-то перечить мужу. Насколько я смог понять, теща не имела никакого мне-ния о явлениях или предметах, не попадавших в поле ее зре-ния (она, кстати сказать, была еще и страшно близорука). А когда необходимость обозначить свой взгляд на что-то, от-носившееся к иным, более широким сферам, все-таки возни-кала, она неизменно обходилась мнением, заимствованным у супруга. Возможно, от тещи никому не было бы вреда, если бы не один недостаток: как нередко бывает с женщинами та-кого типа, она была невыносимо претенциозна. Не имея за душой ничего своего, такие люди могут удерживаться в обще-стве, лишь взяв напрокат чужие взгляды и принципы. Их по-стоянно гложет один и тот же вопрос: 'Как я выгляжу в глазах других?' Так мать Кумико стала недалекой, психически не-

* Исторически сложившаяся часть японской столицы, где расположены жилые кварталы, заселенные в основном хорошо обеспеченными людьми, а также крупные универмаги и торговые центры.

уравновешенной особой, озабоченной только служебным по-ложением мужа и успехами сына в учебе. Все, что не уклады-валось в эти узкие рамки, потеряло для нее всякий смысл. Она настояла, чтобы сын поступил в самую престижную школу, затем - в самый престижный университет. А счастливое ли у него детство? Какие взгляды на жизнь у него складываются? Эти вопросы были далеко за гранью ее понимания. И если бы кто-то высказал по этому поводу пусть даже самые легкие со-мнения, она, вероятно, восприняла бы это как незаслуженное личное оскорбление.

Вот так родители упрямо вбивали в голову маленькому Нобору свою сомнительную философию и искаженное мировоз-зрение. Сын занимал все их внимание. Они были категори-чески против того, чтобы Нобору Ватая довольствовался в жизни вторыми ролями. Как говорил отец, если человек не-способен стать лучшим в таком маленьком коллективе, как класс и школа, как он может рассчитывать на большее в суро-вом взрослом мире? Родители приглашали к нему лучших учи-телей и заставляли его учиться изо всех сил. В награду за успе-хи ему покупали все, чего бы он ни захотел, поэтому в материальном отношении детство Нобору Ватая было абсо-лютно безоблачным. Но когда наступило время чувств и ду-шевных потрясений, у него не оказалось времени ни на деву-шек, ни на загулы с друзьями. Все силы приходилось тратить на то, чтобы удерживать за собой первое место. Не знаю, нра-вилась ли Нобору Ватая такая жизнь. Не знала этого и Кумико. Он был не из тех, кто поверяет свои чувства другим - будь то сестра, родители или кто-то еще. Впрочем, выбора у него все равно не было. По-моему, некоторым системам взглядов - из-за их поверхностности и простоты - невозможно ничего противопоставить. В общем, из элитной частной школы Но-бору Ватая поступил на экономический факультет Токийско-го университета и окончил его с высшими баллами почти по всем предметам.

Отец надеялся, что, прослушав курс в университете, сын поступит на государственную службу или в какую-нибудь круп-ную компанию, но тот решил остаться в университете, чтобы

пойти по научной части. Нобору Ватая был не дурак. Он по-нимал, что сфера, в которой требуются систематические зна-ния и определенный интеллектуальный уровень, подходит ему больше, чем мир, где придется заниматься практическими де-лами вместе с другими людьми. Проучившись два года в Йеле, Нобору вернулся в Токио и поступил в аспирантуру. Женился по совету родителей, но через два года этот брак закончился разводом, и он вернулся под родительский кров. Когда я впер-вые с ним встретился, это была весьма странная и малоприят-ная личность.

Три года назад, когда ему было 34 года, Нобору Ватая на-писал толстую книгу - специализированное исследование по экономике. Я попробовал было ее читать, но, честно говоря, ничего не понял. Ни одной страницы. Несмотря на все уси-лия, текст оказался мне не по зубам. Даже непонятно, поче-му - то ли из-за содержания, то ли потому, что она просто была плохо написана. Хотя среди специалистов этот труд стал настоящим хитом. Один рецензент пришел от книги в восторг и объявил, что в ней 'с абсолютно новых позиций изложена абсолютно новая экономическая теория'. Но и в этой рецен-зии я ничего не смог понять. Скоро средства массовой ин-формации стали превозносить автора как 'героя нового века'. Появились даже книжки с комментариями и толкованием книги Нобору Ватая. Дошло до того, что пошла мода на изоб-ретенные им словечки - 'сексуальная экономика' и 'экскре-торная экономика'. Газеты и журналы посвящали Нобору Ватая целые разделы, называя его одним из высоких интел-лектуалов нового века. Трудно поверить, что кто-нибудь из авторов этих статей понимал, о чем была его книга. У меня даже есть большие сомнения в том, открывали они ее или нет. Но это их совершенно не волновало. В глазах этих людей Но-бору Ватая был молодым холостым парнем, светлой головой, человеком, которому было под силу написать такое, в чем ра-зобраться невозможно.

В общем, книга его прославила. Он начал писать статьи для журналов, комментировать экономические и политические проблемы по телевидению и скоро стал постоянным участни-

ком телевизионного дискуссионного клуба. Знавшие Нобору Ватая (включая меня и Кумико) и представить не могли, что он подходит для такого рода эффектных зрелищ. Он не умел свободно держаться и воспринимался как человек научного склада, ничем, кроме своей специальности, не интересующий-ся. Но, получив выход на широкую аудиторию, он так здорово освоился в новой роли, что, казалось, просто наслаждался ею. Он совсем не тушевался перед телекамерами. Под их объекти-вами, казалось, он вел себя даже раскованнее, чем в настоящей жизни. Все мы с изумлением наблюдали за этой неожиданной метаморфозой. На телеэкране Нобору Ватая появлялся в доро-гих, хорошо сшитых костюмах, со вкусом подобранных галсту-ках и модных очках в черепаховой оправе. Прическа у него тоже была по последней моде. Видно было, что над ней поработал профессионал. Прежде мне ни разу не доводилось видеть его шикарно одетым. Даже если что-то из этой униформы ему вы-давали на студии, все равно она сидела на нем как влитая - будто он давным-давно привык к таким костюмам. 'Что же это за человек? - подумал я тогда. - В чем его сущность?'

Перед камерами он разыгрывал роль немногословного уче-ного. Когда кто-нибудь из участников передачи интересовал-ся его мнением, он простыми, понятными всем словами, чет-ко и логично высказывал свою точку зрения. Когда страсти накалялись и собравшиеся в студии переходили на крик, Но-бору Ватая неизменно сохранял спокойствие. На провокаци-онные вопросы не поддавался, не мешал высказаться оппо-ненту и под конец одной фразой разбивал все его аргументы. Овладел искусством наносить в спину противнику роковой удар тихим, спокойным голосом, с улыбкой на лице. Не знаю почему, но на экране он выглядел куда более умным и заслу-живающим доверия, чем в жизни. Он был не особенно кра-сив, зато высок, строен и имел хорошие манеры. Короче гово-ря, на телевидении и в других массмедиа Нобору Ватая нашел свое место. В этом мире его приняли с распростертыми объя-тиями, а он отвечал ему взаимностью.

Мне же его писанина и физиономия на телеэкране были невыносимы. Он, конечно, был одаренным, способным чело-

веком, отрицать я этого не мог. Он знал, как можно быстро, всего несколькими словами, повергнуть оппонента, и обладал звериным чутьем, позволявшим улавливать, куда дует ветер. Но, повнимательнее вслушавшись в его рассуждения и почи-тав, что он писал, я чувствовал отсутствие последовательнос-ти. Его взгляды не основывались на глубоких убеждениях и представляли собой простую компиляцию нескольких одно-мерных идейных концепций. При этом Нобору Ватая при не-обходимости моментально перетасовывал свои искусно выст-роенные идеологические конструкции. Он проделывал это даже с каким-то артистизмом. Но для меня все эти маневры были не более чем игрой. Если в его взглядах и было что-то последовательное - так это отсутствие всякой последователь-ности, если и было какое-то мировоззрение, то его можно было выразить словами: 'Мировоззрение у меня отсутствует'. Как ни парадоксально, именно отсутствие убеждений и составля-ло его интеллектуальный багаж. Последовательность и твер-дое мировоззрение не требовались в коротких и быстрых ин-теллектуальных схватках, проходящих в массмедиа. Поэтому отсутствие у Нобору Ватая этих качеств было его большим преимуществом.

Ему ничего не требовалось защищать, поэтому он мог все внимание сосредоточить на 'боевых действиях'. От него жда-ли только нападения. Только нокаутирующего удара по со-пернику. Это был интеллектуальный хамелеон. Он менял свой цвет в зависимости от оппонента, выстраивал наиболее эф-фективные для того или иного момента логические аргумен-ты и подкреплял их необходимой риторикой. В основном она была заимствованной, а в некоторых случаях - и совершенно бессодержательной, но несмотря на это, Нобору Ватая, слов-но искусный фокусник, моментально извлекал из воздуха нуж-ные доказательства, опровергнуть которые было почти невоз-можно. Даже если люди обращали вдруг внимание на его дутые логические построения, она все равно выглядела гораздо све-жее и привлекательнее, чем приводимые большинством здра-вые доводы (возможно, и верные, но требовавшие времени для раскрытия сути и зачастую казавшиеся зрителям и слушате-

лям банальными). Не знаю, как он овладел умением напря-мую воздействовать на массовую аудиторию, но у него дей-ствительно имелось великолепное понимание того, какой подход лучше действует на большинство. Истинные логичес-кие построения не обязательны, достаточно, если они только кажутся таковыми. Главное - привлекать к себе массы.

Другим коньком Нобору Ватая было щеголять технически-ми терминами. Большинство, конечно, не знало, что они оз-начают, а он умел преподносить их с таким видом, что окру-жающим оставалось пенять лишь на свою непонятливость. И еще он постоянно пользовался разной статистикой. Все эти цифры Нобору держал в голове, и они придавали его речам еще большую убедительность. Однако спустя какое-то время ты понимал, что никто ни разу не поставил под сомнение ис-точники и обоснованность этих цифр. Все знают, что цифра-ми можно манипулировать как угодно. Однако тактика Нобо-ру Ватая была столь изощренной, что люди в большинстве своем просто не могли разглядеть этой опасности.

Его ловкие приемы выводили меня из себя, но я был не в состоянии четко объяснить другим, что меня не устраивало, привести свои аргументы. Это напоминало боксерский поеди-нок с бестелесным призраком: все удары, не находя веществен-ной цели, лишь рассекают воздух. Меня изумляло и необык-новенно раздражало то, что на агитацию Нобору Ватая поддавались даже искушенные интеллектуалы.

Так Нобору Ватая завоевал репутацию одного из наиболее ярких представителей мыслящей элиты. Последовательность, похоже, никого больше не волновала. Всех интересовали толь-ко разворачивающиеся на телеэкране бои интеллектуальных гладиаторов, и чем краснее была проливаемая ими кровь, тем лучше. А если один и тот же человек в понедельник говорит одно, а в четверг - прямо противоположное, это не имеет ни-какого значения.

Нобору Ватая я впервые увидел, когда мы с Кумико решили пожениться. Я думал поговорить с ним до встречи с будущим

тестем. Все-таки мы с ним почти одного возраста, и у меня была надежда, что такой разговор поможет делу.

- Думаю, тебе не следует на него рассчитывать, - почему-то сконфузившись, проговорила Кумико. - Как бы тебе ска-зать... Просто он не тот человек.

- Но ведь рано или поздно все равно придется с ним встре-чаться.

- Да, конечно.

- Тогда надо попробовать. Это как в любом деле - толком не поймешь, пока не попробуешь.

- Ну хорошо.

Я позвонил Нобору Ватая, и он принял мое предложение о встрече без особого энтузиазма. Но если вы настаиваете, ска-зал он, могу уделить вам полчаса. Мы договорились встретить-ся в кафе у станции Отяномидзу. Тогда он был всего лишь ассистентом в университете, его книга еще не написана, и выглядел он весьма скромно. Карманы его куртки оттопыри-вались, наверное, из-за привычки подолгу держать в них руки; волосы не мешало бы постричь еще пару недель назад. Гор-чичного цвета тенниска совсем не шла к сине-серому твидо-вому пиджаку. Он имел вид типичного молодого безденежно-го ассистента, каких можно встретить в каждом университете. У него были сонные глаза человека, который только что выб-рался из библиотеки после целого дня занятий; однако, при-смотревшись, в глубине этих глаз можно было увидеть прони-зывающий холодный свет.

Представившись, я сказал, что в ближайшее время собира-юсь жениться на Кумико, и попытался объяснить все честно. Что работаю сейчас в юридической фирме, но это дело не по мне. Что пока ищу себя. Может быть, для такого человека, как я, женитьба и выглядит безрассудством, но я люблю его сест-ру и думаю, что смогу сделать ее счастливой. Что мы с Кумико будем поддерживать и придавать силы друг другу.

Однако мои слова, похоже, не встретили у него понимания. Он сидел, сложив руки, и безмолвно выслушивал мои открове-ния. Даже когда я кончил говорить, он еще какое-то время ос-тавался неподвижен и, казалось, размышлял о чем-то другом.

С самого начала мне было страшно неловко в его присут-ствии. Сперва я пытался объяснить этот дискомфорт деликат-ностью момента. Правда, когда видишь человека впервые и вдруг говоришь ему, что хочешь жениться на его сестре, поне-воле почувствуешь себя не в своей тарелке. Но в случае с Нобору Ватая, пока мы сидели друг против друга, неловкость испод-воль переросла в неприязнь. Чувство было такое, будто на самом дне желудка постепенно вызревает и воняет кислятиной какое-то чужеродное тело. Меня раздражали в нем не слова, не пове-дение, а лицо. Я сразу почувствовал, что лицо этого человека скрыто за какой-то маской. Что-то здесь не так. Я не мог изба-виться от ощущения, что это не настоящее его лицо.

Мне хотелось встать и поскорее уйти куда подальше. Но разговор был начат, и не годилось обрывать его таким обра-зом. Я остался сидеть и, прихлебывая остывший кофе, ждал, когда он что-нибудь скажет.

- По правде говоря, - начал он слабым и тихим голосом, будто хотел сэкономить энергию, - то, что ты сейчас гово-рил, мне непонятно и совершенно неинтересно. Меня зани-мают совсем другие вещи, которые, по всей вероятности, не-понятны и неинтересны тебе. Короче, если ты хочешь жениться на Кумико, а она собирается за тебя замуж, у меня нет ни права, ни причин становиться у вас на пути. Поэтому я не буду этого делать. Даже в мыслях. Но большего от меня не жди. И самое главное: не отнимай у меня время.

Закончив свою тираду, Нобору Ватая взглянул на часы и под-нялся с места. Дословно я его речь не запомнил и, может быть, не совсем точно изложил, но смысл, без сомнения, передал вер-но. В общем, она была очень лаконичной и, что называется, по существу. Не было ничего лишнего, недоговоренностей тоже не оставалось. Я прекрасно понял, что он хотел сказать, и дога-дывался, какое впечатление от меня у него осталось.

На том мы тогда и расстались.

Мы с Кумико поженились, и Нобору Ватая стал моим шу-рином. В силу этого нам иногда приходилось встречаться. Однако сопровождавший встречи обмен фразами нельзя было назвать разговором. У нас, как он правильно выразился, не

было общих интересов. Поэтому сколько бы слов мы ни про-износили, беседы из этого все равно не получалось. Это все равно что говорить на двух разных языках. Если бы далай-лама лежал на смертном одре, а Эрик Долфи объяснял ему, какое значение имеет смена оттенков звучания бас-кларнета при выборе масла для автомобиля, эффекта и пользы от этого было бы, наверное, больше, чем от моих диалогов с Нобору Ватая.

Общение с другими людьми почти не вызывает у меня дли-тельных эмоциональных стрессов. Конечно, я могу к кому-то испытывать неприязнь или раздражение, на кого-то могу рас-сердиться. Но обычно это продолжается недолго. Я умею ви-деть различия между собой и другими людьми как субъекта-ми, принадлежащими к совершенно разным сферам. (Думаю, такую способность можно в каком-то смысле считать талан-том. Я не хвастаюсь, но это в самом деле очень непростое дело.) Иначе говоря, когда кто-то начинает действовать мне на не-рвы, я перемещаю объект своей неприязни в зону, существу-ющую обособленно от меня и не имеющую ко мне никакого отношения. Я говорю самому себе: 'Хорошо! Пусть мне не-приятно, пусть я раздражен, но источника этих чувств здесь уже нет, он перенесен в другие сферы, и я смогу разобраться с ним там позже'. То есть на какое-то время на чувства ставит-ся некий блокиратор. Бывало, душевный покой не восстанав-ливался и после того, как я снимал блокировку и тщательно анализировал свое эмоциональное состояние. Но такое слу-чалось крайне редко. Обычно время нейтрализует и обезвре-живает злобу, в результате рано или поздно забываешь о том, что стало ее причиной.

Благодаря этой системе контроля над эмоциями мне удава-лось избегать множества ненужных проблем и сохранять в своем внутреннем мире относительную стабильность и спо-койствие. А то, что все это время она надежно действовала, составляло предмет моей гордости.

Однако в случае с Нобору Ватая моя система отказывала. У меня никак не получалось отодвинуть его куда-нибудь по-дальше, за пределы сознания. Скорее наоборот - он смог про-делать такой маневр со мной. Меня это просто бесило. Отец

Кумико, конечно, был высокомерным и неприятным типом. Но, в конце концов, он представлял собой образчик мелкого человека с узким кругозором, упрямо цепляющегося за свои примитивные убеждения. Поэтому его я смог совершенно за-быть. Другое дело - Нобору Ватая. Он прекрасно осознавал все свои человеческие возможности и совершенно правильно разобрался в том, что за человек я. При желании он мог бы стереть меня в порошок. И если не делал этого, то лишь пото-му, что я был ему абсолютно неинтересен и не стоил времени и энергии, которые ему пришлось бы потратить, чтобы разде-латься со мной. Именно из-за этого я так на него злился. Низ-кая личность, бессердечный эгоист! И вместе с тем куда спо-собнее меня.

От нашей первой встречи у меня надолго остался неприят-ный осадок. Такое чувство, будто в рот мне запихали целый выводок вонючих жуков. Выплюнуть-то я их выплюнул, но ощущение сохранилось. День проходил за днем, а Нобору Ва-тая никак не выходил у меня из головы, Я пробовал думать о чем-нибудь другом, но ничего не получалось. Ходил на кон-церты, в кино. Даже отправился с коллегами по работе на бейс-бол. Выпивал, читал книги, которые давно хотел прочесть, как только появится свободное время. Но Нобору Ватая все время стоял передо мной, скрестив руки, и смотрел злобно, будто засасывая, подобно бездонному болоту. Это меня бесило, вы-бивало почву из-под ног.

Когда мы встретились с Кумико, она спросила, какое впе-чатление произвел на меня ее брат. Я не смог ответить честно. Мне хотелось расспросить ее о маске, которую носит Нобору Ватая, и о том противоестественно скрученном нечто, кото-рое скрывается за ней. Хотелось откровенно поделиться не-приязнью и смятением, охватившими меня. Но я так ничего ей и не сказал. Сколько ни объясняй, все равно передать свои впечатления как следует я вряд ли сумею. А в таком случае лучше вообще ничего не говорить.

- Он и вправду оригинал, - сказал я. Хотел что-нибудь добавить, но подходящих слов не нашел. Кумико тоже больше ничего спрашивала. Просто молча кивнула.

С тех пор мое отношение к Нобору Ватая почти не измени-лось. Брат Кумико по-прежнему вызывал у меня раздражение, и оно привязалось словно легкая простуда и никак не хотело отпускать меня. Дома у нас нет телевизора, но всякий раз, когда мне попадается на глаза включенный телеэкран, по странно-му стечению обстоятельств на нем оказывается Нобору Ва-тая - что-то втолковывает зрителям. Стоит где-нибудь взять в руки журнал и начать его листать, как тут же обнаруживает-ся его фото и какая-нибудь его статья. Казалось, Нобору Ва-тая подстерегает меня за каждым углом по всему миру.

Ну что же. Надо честно признать: я ненавидел этого типа.

7. Счастливая химчистка На сцену выходит Крита Кано

Я взял блузку и юбку Кумико и отправился на станцию, в химчистку. Обычно я сдавал вещи в чистку прямо за углом от нашего дома. Нельзя сказать, чтобы это место мне особенно нравилось; просто оно ближе. В химчистку у станции иногда заходила жена. Она заносила туда что-нибудь по дороге на работу, а на обратном пути забирала. Там чуть дороже, но Кумико говорила, что чистят лучше, чем по соседству. Поэто-му свои самые красивые вещи она сдавала на станции, хотя это и было немного неудобно. Вот и я в тот день сел на вело-сипед и поехал туда, подумав, что Кумико, наверное, пред-почла бы почистить юбку и блузку в той химчистке.

Я вышел из дому в зеленых хлопчатобумажных брюках, не-изменных теннисных тапочках и желтой майке, выпущенной какой-то фирмой звукозаписи для поклонников Ван Халена. Ее в свое время где-то раздобыла Кумико. Этим утром, как и в прошлый раз, из 'Джей-ви-си' хозяина химчистки громко зву-чала музыка - запись Энди Уильямса. Когда я вошел, 'Гавай-скую свадебную песню' как раз сменял 'Канадский закат'. Весело насвистывая в такт мелодии, хозяин что-то старатель-но записывал в тетрадь шариковой ручкой. Среди множества

аудиокассет на полке я заметил Серхио Мендеса, Берта Кэмпферта и '101 Стрингс'. Похоже, хозяин был любителем легко-го жанра. Я вдруг подумал: а мог бы стать владельцем пристанционной химчистки приверженец 'тяжелого' джаза - Альберта Эйлера, Дона Черри, Сесила Тэйлора? Пожалуй, мог бы. Но это вряд ли была бы счастливая химчистка. Когда я выложил на прилавок зеленую в цветочек блузку и юбку цвета шалфея, хозяин развернул вещи, быстро осмотрел их и написал на квитанции: 'блузка и юбка'. У него был раз-борчивый и красивый почерк. Мне нравилось, когда в химчи-стке писали четко. А если в придачу здесь еще любят Энди Уильямса - тем лучше.

- Господин Окада? Правильно? - спросил он. Я подтвер-дил. Хозяин записал мою фамилию, отделил копию квитан-ции и протянул мне. - Будет готово в следующий вторник. Не забудьте получить. Это вещи вашей супруги?

- Угу.

- Очень милый цвет.

Небо затянули хмурые облака. По прогнозу обещали дождь. Уже перевалило за половину десятого, но люди с портфелями и зонтиками в руках все еще спешили к лестнице на платфор-му. Служащие опаздывали на работу. Утро выдалось душным и влажным, но это никак не отразилось на их внешнем виде: все, как положено, в аккуратных костюмах, аккуратных гал-стуках, аккуратных черных туфлях. Среди них было много мужчин моего возраста, но ни на ком больше не красовалась майка с Ван Халеном. У каждого на лацкане значок его фир-мы, под мышкой - газета 'Нихон кэйдзай симбун'*. На плат-форме прозвенел звонок, и несколько человек бросились вверх по ступенькам. Людей этой категории я не видел уже довольно давно. Всю эту неделю я курсировал исключительно между на-шим домом, супермаркетом, библиотекой и близлежащим му-ниципальным бассейном, встречался только с домохозяйками, стариками, детьми и лавочниками. Какое-то время я стоял и рассеянно взирал на обладателей костюмов и галстуков.

* Ведущая в Японии экономическая газета.

100

Затем мне в голову пришла мысль: а не выпить ли кофе в баре на станции, коли я здесь оказался. Тем более что в утрен-ние часы его подавали дешевле. Но, подумав, я решил не раз-водить канитель. Не так уж мне и хотелось кофе. Я оглядел себя в витрине цветочного магазинчика. На майке красова-лось неизвестно откуда взявшееся пятно от томатного соуса.

По дороге домой, крутя педали, я поймал себя на том, что насвистываю 'Канадский закат'.

В одиннадцать часов позвонила Мальта Кано.

- Алло! - сказал я в трубку.

- Вы слушаете? Это дом господина Тору Окада?

- Совершенно верно. Тору Окада у телефона. - Я с пер-вых слов узнал ее голос.

- Говорит Мальта Кано. На днях вы оказали мне любез-ность, согласившись встретиться. Извините, пожалуйста, но нет ли у вас каких-нибудь срочных дел сегодня после обеда?

- Нет, - ответил я. - Свободен, как перелетная птица.

- В таком случае сегодня вас посетит моя младшая сестра Крита Кано.

- Крита Кано? - переспросил я сухо.

- Да. Мне кажется, я показывала вам ее фотографию.

- Конечно, я помню. Только вот...

- Крита Кано - так зовут мою сестру. Она мой замести-тель. В час дня вас устроит?

- Вполне.

- Тогда разрешите откланяться, - сказала Мальта Кано и положила трубку.

Крита Кано?

Я пропылесосил пол и прибрал в доме. Разобрал газеты, связал их веревкой и забросил на шкаф, разложил по футля-рам разбросанные аудиокассеты, перемыл на кухне посуду. Потом принял душ, вымыл голову, переоделся в чистое. При-готовил свежий кофе, съел сандвич с ветчиной и вареное яйцо. Затем уселся на диван с журналом по домашнему хозяйству, раздумывая, что бы приготовить на ужин. Отметив страницу с

101

рецептом салата из морской капусты и тофу, выписал нужные для приготовления продукты. Включил радио и услышал 'Бил-ли Джин' Майкла Джексона. Я стал думать о Мальте и Крите Кано. Ну и имена у этих сестричек! Дуэт комиков - да и толь-ко. Мальта Кано. Крита Кано.

В моей жизни и впрямь происходило нечто странное. Бег-ство кота. Загадочный звонок этой сумасбродки. Познако-мился со странной девчонкой, начал ходить к заброшенному дому у дорожки. Нобору Ватая обесчестил Криту Кано. Мальта Кано напророчила, что отыщется мой галстук. Жена заяви-ла, что я могу не работать.

Я выключил радио, положил журнал на книжную полку и выпил еще кофе.

Крита Кано позвонила в дверь ровно в час. Ее внешность в точности соответствовала фотографии: невысокая, тихая на вид женщина не старше двадцати пяти. Ее облик замечатель-но передавал стиль начала 60-х годов. Если бы 'Американ-ские граффити' снимался в Японии, Криту Кано можно было б отправить на съемочную площадку вообще без грима. Та же прическа, что на фото: легко взбитые волосы с завитыми кверху концами. Со лба они были туго стянуты назад и сколоты бле-стящей заколкой. Черные брови красиво подведены каранда-шом, накладные ресницы таинственно оттеняют глаза, губная помада тоже подобрана по тогдашней моде. Кажется, дай ей в руки микрофон - и она запоет 'Ангелочек Джонни'.

По сравнению с макияжем ее одежда была куда проще и непримечательней. Обычно в такой ходят на службу: простая белая блузка, обтягивающая юбка зеленого цвета. Никаких украшений. Она прижимала к себе белую лакированную сум-ку, на ногах - остроносые белые лодочки. На тонких и ост-рых, как грифель карандаша, каблуках ее крошечные ножки выглядели игрушечными. Я поразился, как ей удалось на них добраться до нашего дома.

Я пригласил ее войти, усадил на диван, подогрел кофе и предложил ей чашку. Вид у нее был какой-то голодный, по-

102

этому я поинтересовался, не хочет ли она что-нибудь съесть. Она сказала, что еще не обедала.

- Но вы не беспокойтесь, - поспешила добавить она. - Я на обед обычно почти ничего не ем.

- Да что вы? Не стесняйтесь. Сандвич не проблема. У меня большой опыт в таких делах. Крита Кано покачала головой:

- Очень любезно с вашей стороны. Но, в самом деле, не утруждайте себя. Кофе вполне достаточно.

На всякий случай я принес тарелку с шоколадным печень-ем. Крита Кано тут же с удовольствием съела четыре штуки. Я ограничился двумя и выпил кофе.

Покончив с печеньем и кофе, она, похоже, немного успо-коилась.

- Я пришла сегодня по поручению моей старшей сестры, Мальты. Меня зовут Крита Кано. Конечно, это не настоящее имя. Настоящее - Сэцуко. Я взяла имя Крита, когда стала по-могать сестре. Это, так сказать, рабочий псевдоним. К острову Крит я вообще-то отношения не имею и никогда там не была. Это сестра решила назвать меня Критой, чтобы подходило к ее имени. Вам приходилось бывать на Крите, господин Окада?

Я ответил, что, к сожалению, не имел такой возможности и в ближайшее время туда не собираюсь.

- А я бы хотела когда-нибудь съездить на Крит, - продол-жала Крита Кано, кивая с самым серьезным видом. - Крит - самый близкий к побережью Африки греческий остров. Он довольно большой, и в древности там была развитая цивили-зация. Мальта бывала там и говорит, что это замечательное место. Там сильные ветры и очень вкусный мед. Я обожаю мед.

Я тоже кивнул, хотя мне мед не очень нравился.

- Сегодня у меня к вам одна просьба, - сказала младшая Кано. - Мне надо взять в вашем доме пробы воды.

- Воды? - изумился я. - Какой? Из водопровода?

- Это бы меня вполне устроило. И если тут есть поблизос-ти колодец, хотелось бы взять воду и оттуда.

- Боюсь, с колодцем ничего не выйдет. Тут у нас есть один. Но он на чужом участке и воды в нем давно нет.

103

Крита Кано как-то странно посмотрела на меня.

- Там в самом деле нет воды? Точно?

Я вспомнил глухой звук, с которым брошенный Мэй Касахарой камень ударился о дно колодца в саду заброшенного дома.

- Колодец действительно высох. Это точно. - Hy, хорошо. Тогда позвольте, я наберу водопроводной. Я проводил ее на кухню. Она достала из белой сумочки две маленькие бутылочки, похожие на пузырьки от лекарств, наполняла одну водопроводной водой и аккуратно завернула крышку. Потом сказала, что ей надо в ванную, и я проводил ее. В ванной сушились белье и чулки Кумико. Не обращая на них никакого внимания, Крита Кано открыла кран и набрала воду в другую бутылочку. Закупорив, перевернула ее вверх до-нышком, чтобы убедиться, не протекает ли. Крышка каждой бутылочки имела свой цвет: синяя для воды из ванной, зеле-ная - из кухни.

Вернувшись в гостиную, она поместила бутылочки в ма-ленький пластмассовый контейнер-холодильник, застегнула на нем молнию и бережно опустила в свою белую лакирован-ную сумку. Застежка закрылась с сухим щелчком. По движе-ниям ее рук можно было понять, что такие манипуляции она проделывала неоднократно.

- Большое вам спасибо, - сказала Крита Кано.

- Больше ничего не надо? - спросил я.

- Нет. Пока этого достаточно. - Одернув подол юбки, она взяла сумку и хотела было подняться.

- Подождите. - Я никак не ожидал, что она так вдруг засобирается, и слегка растерялся. - Не могли бы вы задержаться на минутку? Моя жена хотела бы знать, что все-таки случи-лось с нашим котом. Уже скоро две недели как он исчез. Не знаете ли вы о нем хоть что-нибудь?

Бережно держа сумку под мышкой, Крита Кано посмотре-ла на меня и несколько раз быстро кивнула. При этом ее за-витки мягко заколыхались. Когда она моргала, ее накладные ресницы медленно опускались и поднимались, подобно опа-халам в руках рабов-нефов.

104

- Сказать по правде, сестра говорит, что эта история мо-жет оказаться длиннее, чем казалось на первый взгляд.

- Длиннее, чем на первый взгляд?

При этих словах у меня в воображении возник высокий столб, одиноко стоящий в пустыне, где, насколько хватало глаз, больше ничего не было. Солнце клонилось к закату, и тень от столба становилась все длиннее и длиннее, пока его верхушка не отодвинулась так далеко, что ее уже нельзя было различить простым глазом.

- Да. А может статься, дело не ограничится только исчез-новением кота. Я слегка оторопел.

- Но мы просим вас помочь найти кота. Только и всего. Замечательно, если он отыщется. А если умер, мы хотим точ-но это знать. Почему же история может оказаться длиннее? Не понимаю.

- Я тоже, - проговорила Крита Кано, подняв руку к воло-сам, чтобы чуть сдвинуть назад сверкающую заколку. - И все-таки, прошу вас, поверьте моей сестре. Конечно, я не хочу сказать, что ей известно все на свете. Но уж если она говорит: 'Это будет долгая история', - значит, так и получится.

Я молча кивнул. Говорить больше было нечего.

- У вас есть сейчас время, господин Окада? Может быть, у вас какие-то дела? - спросила она официальным тоном. Я ответил, что никаких дел у меня нет.

- Тогда, если позволите, я немного расскажу вам о себе. - Она устроила на диване сумку и сложила руки на обтянутых зеленой юбкой коленях. На ногтях был красивый розовый маникюр. И ни одного кольца на пальцах.

- Конечно. Пожалуйста. - Так моя жизнь стала поворачи-вать в каком-то загадочном направлении. Что, впрочем, мож-но было предугадать с того момента, когда в прихожей раздал-ся звонок Криты Кано.

8. Длинная история Криты Кано Размышления о природе боли

- Я родилась 29 мая, - начала свой рассказ Крита Кано, - и вечером того дня, когда мне исполнилось двадцать лет, реши-ла свести счеты с жизнью.

Я поставил перед ней чашку со свежим кофе. Она добавила в нее сливок, отказалась от сахара и медленно перемешала ложечкой. Я, как обычно, пил черный кофе - не признаю сливки и сахар. Часы на столе сухо отсчитывали секунду за секундой.

Пристально посмотрев мне в глаза, Крита Кано спросила:

- Можно я буду рассказывать по порядку, с самого начала? Где родилась, про нашу семью...

- Пожалуйста, не стесняйтесь. Делайте, как вам удобнее.

- Нас у родителей трое, я - самая младшая. Еще есть брат - старше Мальты. У отца - собственная больница в пре-фектуре Канагава. Никаких проблем в семье не было: самая обыкновенная семья, каких много. Родители, очень серьезные люди, с большим уважением относились к труду. Воспитывали нас в строгости, но и позволяли быть самостоятельными, если это не мешало взрослым. Материально мы ни в чем не

106

нуждались, но роскоши дома не было. Родители считали, что нельзя баловать детей лишними деньгами. В общем, жили мы скорее скромно.

Мальта - старше меня на пять лет. С раннего детства мы видели, что она не совсем такая, как другие дети: у нее был дар угадывать разные вещи. Например, она знала, что в та-кой-то палате больницы только что умер пациент, или могла сказать, где искать пропавший кошелек. Сначала все интере-совались способностями Мальты, думали, что у нее ценный дар, но скоро это стало вызывать тревогу. Родители запретили сестре говорить на людях о 'вещах, не имеющих под собой твердого основания'. Отец заботился о своей репутации глав-ного врача и не хотел, чтобы посторонние знали о сверхъесте-ственных способностях его дочери. Вот Мальта и закрыла рот на замок. Она не только перестала рассуждать о 'вещах, не имеющих под собой твердого основания', но и старалась из-бегать обычных повседневных разговоров.

Только со мной Мальта откровенничала. Мы с ней очень близки. Предупредив, чтобы я больше никому не говорила, она потихоньку рассказывала, что скоро по соседству произой-дет пожар или что самочувствие нашей тети, что живет в Сэтагая*, ухудшится. Ее слова всегда сбывались. Для меня, еще маленькой, это было ужасно интересно. Ничего страшного и неприятного я в этом не видела. Помню, как я все время хо-дила за Мальтой по пятам и слушала ее 'прорицания'.

Чем старше становилась Мальта, тем сильнее проявлялись ее особые способности. Но она не понимала, как можно ими пользоваться или развивать, и очень страдала от этого. Посо-ветоваться было не с кем, рассчитывать, что кто-то подскажет ей, что делать, не приходилось. Еще подростком Мальта по-няла, что такое одиночество. Ей нужно было все решать са-мой, на все искать собственные ответы. Конечно, в нашем доме она не была счастлива. Сестре приходилось подавлять свои способности, скрывать их от чужих глаз, поэтому она никогда не могла расслабиться, отдохнуть душой. Она чувствовала себя

* Район в Токио.

107

большим сильным растением, которое посадили в маленький горшочек. Это было противоестественно, неправильно. И Мальта знала только одно: ей надо как можно скорее поки-нуть этот дом. Она верила, что где-то на земле существует мир, в котором она сможет жить своей жизнью. Однако пришлось набраться терпения до окончания школы.

Учиться дальше Мальта не стала и в поисках новой жизни решила одна уехать за границу. Но наши родители - люди благоразумные и не могли так просто отпустить ее. Сестра накопила денег и, ничего им не сказав, убежала из дома. Сна-чала поехала на Гавайи и прожила два года на острове Кауаи. Мальта где-то читала, что на его северном побережье есть ис-точники с чудесной водой. С тех пор у нее возник очень боль-шой интерес к воде. Сестра пришла к выводу, что человечес-кая жизнь во многом зависит от состава воды, и поэтому решила временно остаться на Кауаи. Тогда на острове еще жили коммуной хиппи, и Мальта поселилась с ними. Местная вода очень повлияла на ее экстрасенсорные способности. Бла-годаря ей она смогла достичь 'полноценной гармонии' между своим телом и своими способностями. Мальта писала мне, как это замечательно, и, читая ее письма, я тоже была счастлива. Но скоро сестру перестала удовлетворять эта земля. Остров действительно был прекрасным и мирным, а жившие там люди, далекие от мирских страстей, искали только душевного спокойствия. Однако они слишком зависели от наркотиков и секса. А моя сестра в этом не нуждалась, поэтому, проведя на Кауаи два года, она уехала оттуда.

Потом Мальта перебралась в Канаду, путешествовала по северу Соединенных Штатов, а затем переехала в Европу. Куда бы Мальта ни приезжала, везде она брала воду на пробу. Ей удалось найти несколько мест с замечательной водой, но ниг-де она не была идеальной. И Мальта продолжала ездить по свету. Когда кончались деньги, она занималась гаданием - помогала находить пропавшие вещи или людей. За это ей пла-тили, хотя сестра не любит брать с людей деньги. Не годится обменивать дар неба на материальные блага. Но тогда Мальта просто зарабатывала, чтобы выжить. Ее дар ценили повсюду,

108

где бы она ни жила, поэтому, чтобы получить деньги, много времени не требовалось. В Англии она даже помогла полицей-скому расследованию. Пропала маленькая девочка, Мальта указала место, где был спрятан ее труп, и неподалеку нашла оброненную убийцей перчатку. Его арестовали, и он сразу же сознался. Об этом деле писали в газетах. Когда-нибудь я по-кажу вам вырезки. Так сестра кочевала по Европе, пока нако-нец не оказалась на Мальте. К тому времени прошло почти пять лет, как она уехала из Японии. Этот остров стал конеч-ным пунктом в поисках воды. Впрочем, об этом вы, верно, слышали от самой Мальты? Я кивнул.

- Странствуя по свету, Мальта постоянно писала мне. Ко-нечно, иногда мешали обстоятельства, но, как правило, каж-дую неделю я получала от нее большое письмо. Она сообща-ла, где находится, чем занимается. Нас разделяло много километров, но мы очень дружили и могли в письмах делить-ся чувствами. Что это были за письма! Если бы вы их прочита-ли, вам стало бы понятно, какой замечательный человек моя сестра. Благодаря этим весточкам я смогла открыть для себя столько миров, узнать о многих интересных людях. Ее письма меня подбадривали, помогали расти - я всегда буду очень бла-годарна за них сестре и никогда этого не забуду. Но письма - это только письма. В самые трудные подростковые годы, ког-да я больше всего нуждалась в старшей сестре, она находилась где-то далеко. Ее не было рядом, и в семье мне было очень одиноко. Одна во всем свете. Тогда я очень мучилась от боли - дальше я расскажу об этом подробно. Не к кому было обра-титься за советом. В этом смысле я была такой же одинокой, как Мальта. Если б тогда она была рядом со мной, моя жизнь, может быть, сложилась бы немного иначе. Она могла мне что-то посоветовать, помочь. Но говорить сейчас об этом нет смыс-ла. Так же как и Мальте, мне пришлось прокладывать в жизни дорогу самой. И когда мне исполнилось двадцать, я твердо решила покончить с собой.

Крита Кано взяла чашку и допила кофе.

- У вас замечательный кофе, - сказала она.

109

- Спасибо. Может быть, хотите перекусить? Я только что сварил яйца.

Чуть подумав, она сказала, что съела бы одно. Я принес из кухни яйца и соль. Налил ей еще кофе. Мы не спеша очисти-ли и съели яйца, выпили кофе. Зазвонил телефон, но отвечать я не стал. После пятнадцати-шестнадцати звонков аппарат смолк. На Криту Кано звонки не произвели никакого впечат-ления. Она их будто не слышала.

Съев яйцо, она достала из сумки маленький носовой платок и вытерла губы. Одернула юбку.

- Решившись на самоубийство, я собралась написать пред-смертную записку. Просидела за столом целый час, пытаясь объяснить, почему ухожу из жизни. Хотела написать, что в моей смерти никто не виноват, что ее причины кроются во мне самой. Я не хотела, чтобы потом кто-нибудь по ошибке винил себя в случившемся.

Но написать записку я так и не смогла. Переписывала ее раз за разом, но каждый новый вариант казался глупее и неле-пее предыдущего. Чем серьезнее мне хотелось написать, тем несуразнее получалось. Наконец я решила отказаться от этой затеи.

Все очень просто. У меня наступило разочарование жизнью. Я больше не могла выносить всю ту боль, которая сидела во мне. Я ее терпела двадцать лет. Все это время в жизни не было ничего, кроме непрекращающейся боли. Я изо всех сил стара-лась ее выдержать и абсолютно уверена, что сделала все, что могла. Могу с гордостью заявить: я не собиралась уступать, сдаваться без боя. Но к своему двадцатому дню рождения при-шла к выводу, что жизнь не стоит того, чтобы тратить на нее столько сил.

Крита Кано замолчала и только разглаживала пальцами уголки лежавшего на коленях носового платка. Когда она опус-кала глаза, ее длинные накладные ресницы отбрасывали на лицо мягкие тени.

Я откашлялся. Наверное, надо было что-то сказать, но в голову не приходило ничего путного, и я промолчал. Издале-ка донесся крик Заводной Птицы.

110

- Боль привела меня к решению умереть. Боль, - продол-жала она. - Это не метафора. Я имею в виду не душевные стра-дания, а чисто физическую боль. Простую, обыкновенную, яв-ную, физическую - и от этого еще более острую - боль. Головная, зубная боль, мучения от месячных, боли в пояснице и плечах, жар, ноющие мышцы, ожоги, обморожения, вывихи, переломы, ушибы и так далее. Я страдала от боли гораздо чаще других, да и болело у меня во много раз сильнее. Возьмем, к примеру, зубы. Похоже, в них от рождения был какой-то де-фект. Они болели круглый год. Как бы тщательно я их ни чис-тила по нескольку раз в день, сколько бы ни воздерживалась от сладкого, все напрасно. Зубы болели несмотря ни на что. Вдо-бавок на меня почти не действовала анестезия. Поэтому визи-ты к зубному врачу превращалось для меня в кошмар. Боль была неописуемая. Ужасная. Потом эти муки с менструальными цик-лами. Месячные проходили у меня очень тяжело, и целую не-делю нижняя часть живота болела невыносимо. При этом меня еще жутко мучили мигрени. Наверное, вам трудно это предста-вить, но от боли нельзя было сдержать слез. Эта пытка повторя-лась каждый месяц и длилась целую неделю.

Когда приходилось летать на самолете, голова от перемены давления, казалось, готова была лопнуть. Врачи говорили, что это как-то связано с устройством моего вестибулярного аппа-рата. Говорят, так бывает, когда у человека повышенная чув-ствительность на перепады давления. То же самое я часто ощу-щала в лифте. Поэтому мне нельзя пользоваться лифтом в высотных зданиях. Кажется, голова треснет от боли и оттуда хлынет кровь. А что было с желудком! Минимум раз в неделю меня скручивали такие острые приступы, что невозможно было подняться утром с постели. Несколько раз я проходила обсле-дование, но причину врачи так и не нашли. Может быть, это имело отношение к психике. Какие уж тому причины - не знаю, но боли не прекращались, а ведь еще надо было ходить в школу. Если бы я пропускала занятия всякий раз, когда у меня что-то болело, в школе бы меня почти не видели.

Стоило мне обо что-то удариться, как на теле обязательно появлялся кровоподтек. Глядя на себя в зеркало ванной, я го-

111

това была разрыдаться. Все тело покрывали черные синяки - оно напоминало гнилое яблоко. Появляться на людях в ку-пальнике было для меня пыткой, поэтому, сколько себя по-мню, я почти никогда не плавала. Была и еще одна проблема: из-за того, что правая и левая нога у меня чуть различаются по размеру, мне страшно натирала новая обувь. Из-за всего этого я почти не занималась спортом. Как-то в школе приятели насильно вытащили меня на каток. Там я упала и так сильно ушибла поясницу, что с тех пор, как только наступала зима, у меня это место начинало страшно болеть. Казалось, будто в меня изо всей силы загоняют толстую иглу. Бывало, я не могла удержаться на ногах, пытаясь подняться со стула. Меня также по три-четыре дня мучили запоры, и чтобы схо-дить в туалет, опять надо было терпеть боль. Страшно ломило плечи. Мышцы сводило так, что они становились как камень. Боль не позволяла долго стоять, но даже когда я ложилась, облегчения не наступало. Когда-то в Китае людей наказыва-ли, сажая на несколько лет в тесные деревянные ящики. Я дав-но читала об этом в какой-то книжке. Наверное, этим несчас-тным было так же больно, как и мне. Временами от боли я едва дышала.

Можно еще долго рассказывать о боли, которую мне при-шлось испытать, но боюсь вас утомить. И так достаточно. Я хо-тела только, чтобы вы поняли, что мое тело было средоточием огромного количества болячек. Я стала думать, что меня кто-то проклял, жизнь оказалась несправедлива ко мне. Боль еще можно было бы терпеть, если бы и другие люди в мире несли такой же крест. Но это было не так. Боль ужасно несправед-лива. Я многих о ней расспрашивала, но никто, оказывается, не представляет, что такое настоящая боль. Подавляющее большинство людей живет на свете, почти не зная боли, - во всяком случае, не чувствует ее каждый день. Когда я это поня-ла (все стало ясно после перехода в среднюю школу), мне ста-ло обидно до слез. Почему только я? Почему мне надо жить, неся такой тяжкий груз? И тут же захотелось умереть.

Но в то же время мне пришла в голову и другая мысль: 'Не может же это продолжаться вечно? Однажды утром я про-

112

снусь - и боли не будет, она исчезнет неожиданно, без всяких объяснений - и передо мной откроется новая, спокойная жизнь, в которой ей не будет места'. Но уверенности, что это произойдет, у меня не было.

Я откровенно рассказала все Мальте: 'Жить с такими му-ками я больше не хочу. Что мне делать?' Через некоторое вре-мя она ответила. 'С тобой действительно что-то не так, - пи-сала сестра. - Но я не понимаю, в чем дело и что нужно предпринять. Моих возможностей пока недостаточно, чтобы судить о таких делах. Подожди, пока тебе исполнится 20 лет, - вот единственное, что я могу тебе сказать. Потерпи до этого времени и потом уже что-то решай. Так, думаю, будет лучше'.

Так я решила пожить до двадцати. Однако время шло, а из-менений к лучшему не наблюдалось. Больше того - боль ста-новилась все сильнее и сильнее. Из всего этого я поняла лишь одно: боль обостряется пропорционально росту тела. Но я тер-пела ее восемь лет и все это время старалась обращать внима-ние только на хорошие стороны жизни. Никому не жаловалась. Всегда старалась улыбаться, как бы тяжело ни приходилось. Научилась сохранять невозмутимый вид, даже когда от боли еле держалась на ногах. Слезы и жалобы боль не снимают, от них становишься еще несчастней. Я очень старалась, и многие люди стали относиться ко мне с любовью и симпатией. Они считали меня тихой и приятной девушкой. Я вызывала доверие у стар-ших, подружилась со многими сверстниками. Если б не боль, мне, наверное, нечего было бы жаловаться на жизнь, на свою юность. Но боль преследовала меня все время, она как будто стала моей тенью. Стоило позабыть о ней хотя бы на минуту, как она наносила новый удар по моему телу.

В университете я познакомилась с одним парнем и на пер-вом курсе, летом, лишилась девственности. Но и это - что, впрочем, можно было предположить - принесло мне только боль. 'Потерпи немного, привыкнешь, и боль пройдет', - говорили опытные в таких делах подруги, однако она не про-ходила. Каждый раз, когда я спала с этим парнем, от боли у меня текли слезы из глаз. Наконец я объявила, что с меня хва-тит: 'Ты мне нравишься, но не могу больше выносить этой

113

боли'. Удивившись, он назвал мои слова полным бредом. 'Тут наверняка дело в психологии, - заявил он. - Расслабься. Тог-да боль пройдет и тебе будет приятно. Этим же все занимают-ся, и у тебя тоже получится. Постарайся, и будет результат. И нечего из себя девочку строить, на боль все сваливать. Хва-тит ныть, в конце концов'.

Когда я это услышала, моему многолетнему терпению при-шел конец и меня в буквальном смысле слова прорвало: 'Что ты можешь знать о боли?! То, что испытываю я, - не просто боль. У меня болит все, что только можно. И если я на что-то жалуюсь, значит, мне правда больно'. Я попробовала объяс-нить ему свое состояние, перечисляя все болячки, доставшие-ся на мою долю, но он так ничего и не понял. Человек, кото-рый не испытывал настоящей боли, не в состоянии понять, что это такое. На этом наш роман кончился. Вскоре подошел мой двадцатый день рождения. Я переносила боль долгих двад-цать лет, надеясь, что придет светлый момент и наступит пе-релом. Но этого не случилось. Борьба лишила меня последних сил. Надо было умереть раньше. А я пошла в обход и лишь затянула свои муки.

Крита Кано прервала рассказ и глубоко вздохнула. На сто-ле перед ней стояли блюдечко с яичной скорлупой и пустая чашка. На коленях лежал аккуратно сложенный носовой пла-ток. Она вдруг будто вспомнила о времени и поглядела на стоявшие на полке часы.

- Извините меня, - тихо произнесла Крита лишенным эмоций голосом. - Я что-то заговорилась. Отняла у вас столько времени. Не буду больше задерживать. Мне, право, очень неудобно. - С этими словами она сжала в руке реме-шок белой лакированной сумки и поднялась с дивана.

- Погодите минуту, - растерялся я. Мне совсем не хоте-лось, чтобы она останавливалась посередине. - О моем вре-мени не беспокойтесь, прошу вас. Я все равно весь день сво-боден. Может быть, расскажете до конца? Ведь ваша история, наверное, на этом не кончилась?

- Вы правы, - проговорила Крита Кано. Она продолжала стоять и смотрела на меня сверху вниз, крепко сжимая обеи-

114

ми руками ремешок сумки. - То, что я вам рассказала, - это скорее предисловие.

Попросив ее подождать, я вышел на кухню. Стоя у ракови-ны, сделал два глубоких вдоха, потом достал с полки два ста-кана, положил в них лед и наполнил апельсиновым соком из холодильника. Поставил стаканы на маленький поднос и вер-нулся с ним в гостиную. Я намеренно проделывал эти опера-ции не спеша, но, войдя в комнату, увидел, что Крита Кано стоит все в той же позе. Когда я поставил перед ней стакан с соком, она, словно передумав, снова присела на диван, при-жимая к себе сумочку.

- Вы в самом деле хотите, чтобы я рассказала до конца? - недоверчиво спросила она.

- Конечно.

Выпив полстакана сока, Крита продолжила:

- Думаю, вы уже догадались, что покончить с собой я так и не сумела. Иначе не сидела бы здесь с вами и не пила бы сок. - Она пристально посмотрела мне в глаза. Согласившись с этим, я слегка улыбнулся. - Если бы я умерла, как планировала, это решило бы все проблемы. Смерть повлекла бы потерю созна-ния, и, соответственно, боль ушла бы навсегда. Вот что мне было нужно. Но, к несчастью, я выбрала не тот способ умереть.

В девять часов вечера 29 мая я вошла к брату в комнату и попросила у него машину. Машина была совсем новая, толь-ко недавно купленная - 'тойота MR2', - и он, конечно, со-строил недовольную гримасу, но я не обратила на это внима-ния. Отказать мне брат не мог: ведь когда он ее покупал, я дала ему взаймы недостающую сумму. Я получила ключи и минут тридцать просто каталась на этой блестящей красави-це. На спидометре у нее было всего 1800 километров. Она была легкой и мгновенно набирала скорость, стоило чуть надавить на газ. Машина идеально подходила для того, что я задумала. На Тамагаве*, недалеко от дамбы, я подыскала массивную на вид каменную стену, которой был отгорожен большой жилой дом. В нее очень удачно упиралась неширокая улочка. Я отъ-

* Река в центральной части о-ва Хонсю; впадает в Токийский залив.

115

ехала подальше, чтобы было место для разгона, и решительно вдавила педаль газа. Машина врезалась в стену на скорости километров сто пятьдесят, и я потеряла сознание.

Однако стена, к несчастью, оказалась совсем не такой проч-ной, как выглядела. Строители схалтурили и не закрепили ее как следует. Она просто рассыпалась, а передняя часть маши-ны смялась в лепешку. И все. Стена смягчила удар. Вдобавок ко всему в голове все смешалось, и я позабыла отстегнуть ре-мень безопасности.

Так я избежала смерти и даже почти не пострадала. И что странно - я практически не ощущала боли. Меня отвезли в больницу, починили единственное сломанное ребро. Приез-жала полиция, задавали разные вопросы, но я отвечала, что ничего не помню. Наверное, перепутала педали и вместо тор-моза нажала на газ. Полиция поверила. Ведь мне только что исполнилось двадцать, права я получила всего полгода назад, да и на самоубийцу, кажется, не похожа, И потом: кто станет кончать с собой, пристегнувшись ремнем безопасности?

Но, выписавшись из больницы, я столкнулась с кое-каки-ми проблемами практического свойства. Прежде всего надо было расплачиваться за кредит на 'MR2', которая преврати-лась в груду металлолома. К несчастью, в свое время при офор-млении страховки вышла какая-то ошибка, и страховая ком-пания платить за разбитую машину отказалась.

Надо было взять машину напрокат, с нормальной страхов-кой, но кто знал, что так получится. Тогда я меньше всего дума-ла об этом. Как-то не приходило в голову, что брат не застрахо-вал эту дурацкую машину как следует или что самоубийство не получится. Ведь произошло невероятное: я врезалась в стену на скорости 150 километров и осталась жива.

Через некоторое время пришел счет от домоуправителя за восстановление стены. С меня причиталось 1364294 иен*. Платить надо было наличными и немедленно. Пришлось за-нимать деньги у отца. Он знал им счет и согласился дать тре-буемую сумму в долг, но сказал, что я, как виновница случив-

* Около 11 тысяч долларов.

116

шегося, должна буду вернуть все до последней иены. Как раз в то время отец расширял больницу, и у него было довольно туго с деньгами.

Я опять стала думать о самоубийстве и придумала надеж-ный способ: прыгнуть с пятнадцатого этажа главного универ-ситетского корпуса. Уж тут-то смерть точно гарантирована. Я сделала несколько прикидок, выбрала окно, из которого со-биралась выброситься. Еще немного - и я осуществила бы свой план. Но что-то вдруг меня остановило. Появилось ка-кое-то странное, непривычное чувство. В самый последний момент это 'что-то' буквально подхватило меня сзади и убе-регло от прыжка. Но пока я поняла, что такое это 'что-то', прошло порядком времени.

Боль исчезла.

С того момента как я пришла в себя в больнице после слу-чившегося, боль почти перестала напоминать о себе. За всеми событиями я не сразу заметила, что она оставила мое тело в покое. Не стало проблем с кишечником, ничего не мучило в критические дни, не болели ни голова, ни желудок. Даже сло-манное ребро почти не причиняло беспокойства. Почему это произошло? Об этом я не имею ни малейшего представления. Но факт остается фактом: боль ушла.

Тогда я решила пожить еще немного. У меня появился ка-кой-то интерес, захотелось хоть немного попробовать, что та-кое жизнь без боли. 'Умереть всегда успею', - подумала я.

Но продление жизни означало, что придется платить по долгам. А их было больше трех миллионов иен. И чтобы рас-платиться, я стала проституткой.

- Проституткой? - переспросил я изумленно.

- Да,- совершенно спокойно ответила Крита Кано, как будто в том, что она сказала, не было ничего особенного. - Мне как можно скорее нужны были деньги, а других способов зара-ботать я не знала. Я пошла на это без всяких колебаний. Дело в том, что я твердо решила умереть, а раньше или позже - какая разница! Тогда мною двигало только любопытство: интересно было какое-то время пожить, не испытывая боли. А торговля телом по сравнению со смертью - в общем-то пустяк.

117

- Да, конечно, - откликнулся я.

Лед в ее стакане растаял, и перед тем как отпить немного, она перемешала сок соломинкой.

- Можно задать вам один вопрос? - поинтересовался я.

- Конечно, спрашивайте.

- Вы советовались с сестрой о своем решении?

- Она в то время постигала мудрость на Мальте и не хоте-ла, чтобы ее отвлекали, поэтому не дала мне своего адреса. Мои письма мешали бы ей сосредоточиться. Три года, что она там жила, я почти ей не писала.

- Понятно, - сказал я. - Хотите еще кофе?

- С удовольствием.

Я вышел на кухню подогреть кофе. Посмотрел, как крутит-ся вентилятор, сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Когда кофе был готов, я разлил его по чистым чашкам и вме-сте с тарелкой шоколадного печенья отнес в гостиную.

- Когда вы пытались покончить с собой? - спросил я.

- Мне тогда было двадцать. Шесть лет назад, в мае семьде-сят восьмого.

В мае 1978 года мы поженились с Кумико. Как раз в это время Крита Кано задумала самоубийство, а ее сестра занима-лась на Мальте духовным самосовершенствованием.

- Я отправилась в увеселительный квартал, окликнула пер-вого мужчину, показавшегося мне подходящим. Мы догово-рились о цене и пошли в ближайший отель, - продолжала Крита. - Секс больше не причинял мне физической боли. Впрочем, и удовольствия от него я тоже не получала. Для меня это были просто телодвижения, не более. Поэтому я не чув-ствовала никакой вины от того, что занималась сексом за день-ги. Меня окружала завеса бесчувственности, настолько плот-ная, что ничто не могло пробиться сквозь нее.

Это занятие приносило очень хорошие деньги. В первый месяц я получила почти миллион иен. Такими темпами мож-но было рассчитаться с долгами за три-четыре месяца. После занятий в университете я отправлялась по своим делам и не позже десяти вечера уже была дома. Родителям говорила, что подрабатываю официанткой в ресторане, поэтому мои отлуч-

118

ки подозрений не вызывали. Я решила возвращать отцу по сто тысяч иен в месяц, а остальные деньги клала в банк. Отдай я сразу много, это наверняка показалось бы подозрительным.

И вот однажды вечером, когда я по обыкновению загова-ривала у вокзала с мужчинами, меня вдруг схватили сзади за руки. 'Полиция!' - подумала было я, но быстро поняла, что столкнулась с местными якудза. Двое затащили меня в зако-улок, пригрозили штуковиной, похожей на нож, и отвели в какое-то помещение неподалеку. Втолкнули в заднюю комна-ту, раздели, связали и долго насиловали, снимая эту сцену на видео. Все это время я не открывала глаз и старалась ни о чем не думать. Это оказалось нетрудно, потому что я ничего не ощущала - ни боли, ни удовольствия. Потом они показали мне пленку и сказали, что я должна буду работать на них, если не хочу, чтобы ее увидели другие люди. Достав из моего ко-шелька студенческий билет, якудза пригрозили отослать ко-пию кассеты моим родителям и вытянуть из них все деньги, если я вздумаю отказаться. Выбора не было, и я сказала, что согласна на все и буду делать, что мне скажут. Тогда мне в самом деле было абсолютно все равно, что бы ни случилось. Они сказали, что при работе на их 'фирме' мой заработок ско-рее всего уменьшится, поскольку они будут забирать семьде-сят процентов того, что мне достанется от клиентов. Но зато мне не придется больше тратить время на их поиски, да и с полицией проблем не будет. Клиенты будут высший сорт. Ну а если я вздумаю заниматься самодеятельностью, в один пре-красный день меня найдут задушенной в каком-нибудь отеле.

После этой встречи отпала нужда поджидать клиентов на улице. По вечерам я приходила в 'контору' к своим новым знакомым и получала указания, в какой отель надо ехать. Свое обещание они выполняли и поставляли мне хороших клиен-тов. Не знаю почему, но ко мне было особое отношение. Внеш-не я производила впечатление неопытного, невинного суще-ства, с хорошим воспитанием, чего не хватало другим девушкам. Такой тип, мне кажется, нравится многим мужчи-нам. Обычно девушка обслуживает в день минимум трех кли-ентов, мне же позволяли ограничиться одним или двумя. Дру-

119

гие девушки всегда носили в сумочках пейджеры, и если из 'конторы' поступал сигнал, им приходилось спешить в ка-кую-нибудь захудалую гостиницу, чтобы переспать с совер-шенно незнакомым типом. На меня, как правило, заявки по-ступали заранее, и встречи с клиентами почти всегда проходили в первоклассных отелях, а то и на квартирах. Парт-нерами обычно были мужчины средних лет, молодые попада-лись реже.

Раз в неделю в 'конторе' я получала деньги. Не такие, как раньше, но с учетом чаевых от клиентов все равно вполне при-личные. Встречались, конечно, и люди, прямо скажем, со странными фантазиями, но меня это не смущало. Чем ориги-нальнее фантазия, тем большим выходило мое вознагражде-ние. У меня появились постоянные клиенты, которые чаевых не жалели. Для своих заработков я открыла несколько счетов в разных банках. Но деньги меня тогда уже не интересовали. Так, колонки цифр... Весь смысл моего существования сво-дился к одному: проверить, неужели мои чувства атрофирова-лись совсем.

Просыпаясь утром, я какое-то время лежала в постели, при-слушиваясь к своему телу. Ничего похожего на боль! Откры-вала глаза, медленно собирала свои мысли и проверяла ощу-щения на каждом участке тела - с головы до кончиков пальцев на ногах. Нигде ничего не болело. Я не могла понять: то ли боли действительно не было, то ли я ее просто не чувствовала. Так или иначе, ушла не только боль, но и вообще всякие чув-ства. Потом я вставала и шла в ванную чистить зубы. Снимала пижаму и принимала горячий душ. Тело наполняла необык-новенная легкость. Оно было таким легким и воздушным, что казалось чужим. Казалось, мой дух вселился в не принадлежа-щее мне тело. Глядя на себя в зеркало, я чувствовала огромное расстояние, отделяющее меня от моего тела.

Жизнь без боли... Я мечтала о ней столько лет, но когда мечта сбылась, я никак не могла отыскать в ней свое место. Между этой жизнью и мною пролегала четкая грань, и это приводило меня в смятение. Я ничем не была связана с этим миром. Миром, который прежде ненавидела и продолжала

120

ненавидеть за нечестность и несправедливость. Но там, по крайней мере, было понятно, кто я есть. Теперь же мир пере-стал быть миром, а я перестала быть сама собой.

Я стала часто плакать. Приходила днем в парк Синдзюку или Иоиоги, садилась на траву и заливалась слезами. Плакала час или два. Рыдала в голос. Проходившие мимо пристально смотрели на меня, но я их не замечала. Как было бы хорошо, если бы я умерла тогда, вечером 29 мая! Но после того что случилось, я уже не могла умереть. Вместе с чувствами ушли и силы, которые все-таки нужны, чтобы лишить себя жизни. Не было ни боли, ни радости. Не осталось ничего, кроме опусто-шенности. Я перестала быть собой.

Крита Кано глубоко вздохнула и на какое-то время задер-жала дыхание. Затем взяла чашку из-под кофе, заглянула в нее, чуть покачала головой и поставила обратно на блюдце.

- Тогда-то я и встретила Нобору Ватая.

- Кого? Нобору Ватая? Он что же - был вашим клиен-том? - Я был поражен. Она молча кивнула.

- Но ведь... - начал было я, но остановился, чтобы подыс-кать нужные слова. - Вы понимаете... Ваша сестра сказала мне, что Нобору Ватая вас изнасиловал. Это имеет отношение к тому, что вы рассказали?

Крита Кано взяла лежавший на коленях платок, приложи-ла его к губам. Затем посмотрела мне прямо в глаза. Что-то в ее взгляде меня тревожило.

- Извините меня, пожалуйста. Нельзя ли попросить еще чашечку кофе?

- Разумеется. - Я взял ее чашку со стола, поставил на под-нос и вышел с ним на кухню. Дожидаясь, пока согреется кофе, я засунул руки в карманы брюк и прислонился к сушилке. Когда я вошел в гостиную с чашкой в руках, Криты Кано на диване не было. Вместе с ней исчезли и сумка, и платок. Я за-глянул в прихожую. Ее туфель там тоже не оказалось.

9. Острая потребность в электричестве и подземные водостоки Соображения Мэй Касахары по поводу париков

Утром, проводив Кумико на работу, я пошел поплавать в бас-сейн. По утрам там меньше народа. Вернувшись домой, при-готовил кофе и сел пить его на кухне, обдумывая оборвав-шийся на середине странный рассказ Криты Кано и стараясь вспомнить все по порядку. Чем больше я думал, тем более удивительной казалась вся эта история, но голова работала все медленнее, и страшно хотелось спать. Я прилег на диван, закрыл глаза и тут же отключился. И мне приснился сон.

Приснилась Крита Кано. Точнее, сначала появилась Мальта в тирольской шляпе с большим ярким пером. Вокруг было много людей (место напоминало просторный зал), но я сразу узнал ее по этой шикарной шляпе. Она одиноко сидела за стойкой бара. . Перед ней стоял большой стакан с каким-то тропическим кок-тейлем. Но пила из него Мальта или нет, я не запомнил.

На мне был костюм и тот самый галстук в горошек. Увидев Мальту Кано, я сразу же двинулся к ней, но не сразу смог про-биться сквозь толпу. Когда же наконец добрался до стойки, ее там уже не было. Остался только стакан с коктейлем. Я уселся

122

на соседний табурет и попросил виски со льдом. На вопрос бармена, какой сорт я предпочитаю, заказал 'Катти Сарк'. Вообще-то мне было все равно, просто 'Катти Сарк' - пер-вое, что пришло в голову.

Не успел я получить свое виски, как сзади кто-то тронул меня за руку. Прикосновение было таким мягким, будто чело-век имел дело с какой-то чрезвычайно хрупкой вещицей, спо-собной распасться на куски в любой момент. Я обернулся и увидел перед собой мужчину без лица. Был он в самом деле безликим или нет - я не разобрал. Но то место, где полагает-ся находиться лицу, покрывала густая тень, и разглядеть, что за ней скрывалось, было невозможно.

'Пожалуйте сюда, господин Окада', - произнес мужчина. Я хотел что-то спросить, но он не дал мне сказать ни слова. 'Пойдемте со мной. У нас не так много времени. Скорее'. Держа меня за руку, он быстро проложил дорогу через пере-полненный зал, и мы выбрались в коридор. Я не сопротив-лялся и следовал за незнакомцем. Ему, по крайней мере, было известно мое имя. Значит, все это происходит отнюдь не слу-чайно, имеет свою причину и цель.

Пройдя по коридору еще немного, человек без лица оста-новился перед дверью, на которой висела табличка с номе-ром 208. 'Дверь не заперта. Открывайте'. Я подчинился. За дверью находилась большая комната, напоминавшая апарта-менты старомодного отеля. Под высоким потолком висела ста-ринная люстра, которая, однако, не горела. Помещение слабо освещала лишь маленькая лампа на стене. Гардины на окнах были плотно задернуты.

'Хотите виски? Предпочитаете "Катти Сарк"? Не стесняй-тесь!' - Безликий указал на шкаф и, оставив меня одного, бесшумно затворил за собой дверь. Я долго стоял посреди ком-наты, не зная, что делать.

На стене висела большая картина маслом. Чтобы прийти в себя, я стал разглядывать реку на ней: противоположный бе-рег освещала луна, но свет был таким тусклым, что разобрать можно было лишь размытые туманные очертания. Мне вдруг очень захотелось виски. Я решил последовать совету челове-ка без лица и попробовал открыть шкаф, но из этого ничего

123

не вышло. Дверцы оказались не настоящими, а искусно вы-полненной имитацией. Я и так и эдак нажимал на выступав-шие детали шкафа, пробовал тянуть их на себя, однако от-крыть все же не сумел.

'Это не так просто, господин Окада', - раздался голос Криты Кано. Тут только я понял, что она стоит возле меня в своем наряде из начала 60-х. 'Должно пройти какое-то время, прежде чем он откроется. Сегодня уже ничего не выйдет. Со-ветую больше не возиться'.

Без всяких предисловий и объяснений она сбросила с себя одежду - с легкостью, словно лущат горох, - и предстала пере-до мной обнаженной. 'Окада-сан, у нас совсем мало времени. Давайте поскорее с этим покончим. Извините за спешку, но на это есть свои причины. Даже прийти сюда мне было непросто'. С этими словами она подошла ко мне, расстегнула молнию на брюках и с самым невозмутимым видом извлекла наружу мой пенис. Опустив глаза с наклеенными черными ресницами, Кри-та целиком взяла его в рот, который оказался гораздо больше, чем я думал. Мой член тут же напрягся. Когда она задвигала язы-ком, завитки ее волос стали вздрагивать, как при легком ветерке, щекоча мои бедра. Мне были видны только ее волосы и наклеен-ные ресницы. Я сел на кровать, а она, опустившись на колени, ткнулась лицом мне между ног. 'Перестаньте! - сказал я. - Сюда сейчас может прийти Нобору Ватая. Еще не хватало мне с ним встретиться. Это совсем ни к чему'.

'Не волнуйтесь, - ответила Крита Кано, оторвавшись от своего занятия. - Уж на это нам времени хватит. Будьте спо-койны'.

Она снова скользнула кончиком языка по моему члену. Я кре-пился из последних сил. Было чувство, будто меня кто-то за-сасывает в себя. Губы и язык Криты, словно скользкие живые существа, крепко обвили мою плоть. Больше сдерживаться я не мог. И проснулся.

'Вот это да!' - подумал я и отправился в ванную. Там я засти-рал трусы и долго простоял под горячим душем, чтобы смыть какое-то липкое ощущение, оставшееся от сна. Сколько же

124

лет у меня не было поллюций во сне? Я попробовал вспом-нить, но безуспешно. Очень давно.

Я вышел из ванной, обтираясь полотенцем, и тут зазвонил телефон. Кумико. После такой сцены с другой женщиной, которую я пережил во сне, сразу переключиться на разговор с женой было трудно.

- У тебя голос какой-то странный. Что-нибудь случи-лось? - спросила Кумико. Ее поразительное чутье на такие вещи меня просто пугало.

- Все в порядке. Я задремал, а ты меня разбудила.

- Вот как? - В ее голосе звучало недоверие. Даже через трубку я чувствовал, что она сомневается в моих словах, и от этого мне стало еще более неловко.

- Ладно! Я только хотела сказать, что, наверное, задержусь сегодня. Часов до девяти. Поем где-нибудь в городе.

- Хорошо. Поужинаю один.

- Извини, - сказала она, будто о чем-то вспомнив, и пос-ле короткой паузы положила трубку.

Я несколько секунд смотрел на трубку, потом пошел на кух-ню, очистил яблоко и съел его.

За шесть лет с нашей свадьбы я ни разу ни с кем не переспал. Это не значит, что у меня никогда не возникало желания при виде других женщин или что для этого не было случая. Просто я не задавался такой целью. Не могу объяснить почему, но, наверное, секс не относится к моим жизненным приоритетам.

Впрочем, однажды мне случилось провести ночь в доме у женщины. Я питал к ней определенную симпатию и знал, что она не отказалась бы переспать со мной. Однако до этого дело не дошло.

Несколько лет мы с ней вместе работали в юридической конторе. Она была моложе меня на два-три года. Отвечала на телефонные звонки, составляла рабочие графики сотрудников. У нее это здорово получалось. Она отличалась сообразительно-стью и прекрасной памятью и могла дать ответ на любой воп-рос: кто, где и чем занимается, какая папка в каком ящике ле-

125

жит. Она назначала все деловые встречи. Сотрудники к ней хо-рошо относились. У нас были достаточно близкие отношения, мы даже несколько раз ходили вместе в бар. Ее вряд ли можно было назвать красавицей, но лицо ее мне нравилось.

Когда она собралась замуж и решила уволиться из конторы (ее будущего мужа переводили работать на Кюсю), мы с не-сколькими коллегами пригласили ее вечером выпить на про-щание. Обратно нам было по пути. Мы сели вместе в элект-ричку, было уже поздно, и я проводил ее до дома. На пороге она предложила зайти выпить кофе. Я боялся опоздать на пос-ледний поезд, но все-таки решил не отказываться. Может, мы больше никогда не увидимся, да и кофе не помешал бы - не-много протрезветь. Квартира оказалась типичным жилищем одинокой девушки. Маленькая магнитола в коробке. Холодиль-ник, правда, был великоват и слишком шикарен для одного человека - он достался ей бесплатно от подруги. В соседней комнате она переоделась в домашнее, затем приготовила кофе. Мы уселись на полу и разговорились.

Когда в беседе наступила пауза, она вдруг спросила:

- Послушай, а ты чего-нибудь особенно боишься?

- Вроде бы нет, - ответил я, чуть подумав. Вообще-то в жизни меня многое пугает, но выделить что-то особенное я бы не смог. - А ты?

- Я боюсь подземных водостоков. - Она крепко обхвати-ла колени обеими руками. - Знаешь, наверное? Их закрыва-ют крышками, и по ним под землей течет, вода. Она стекает туда и шумит в темноте.

- Понятно. По-моему, это называется дренажная система.

- Я родилась в Фукусиме*. Рядом с нашим домом была речушка. Текла откуда-то с полей, а на полпути уходила в тру-бы, под землю. Кажется, это случилось, когда я играла там со старшими ребятами. Мне тогда было года два-три. Меня по-садили в лодочку и пустили по течению. Обычная детская за-бава, но тогда как раз прошли дожди, уровень воды поднялся. Лодку понесло прямо к трубе. Если бы там случайно не про-

* Префектура на северо-востоке Японии.

126

ходил какой-то старик, лодку обязательно затянуло бы внутрь, и тогда меня точно никогда бы не нашли.

Она провела пальцами по губам, будто еще раз хотела убе-диться, что осталась жива.

- До сих пор все это стоит у меня перед глазами. Я лежу на спине, и поток несет меня. Река громоздится с двух сторон, окружая меня словно каменными стенами, а надо мной про-стирается ясное голубое небо. А течение все быстрее. Оно уно-сит меня все дальше и дальше. Что же будет? И вдруг я пони-маю, что впереди открывается мрак. Настоящий мрак. Он приближается с каждым мгновением и хочет поглотить меня. Я чувствую, что меня вот-вот накроет холодная тень. Эти ощу-щения - первое, что я запомнила в жизни.

Она сделала глоток кофе.

- Мне страшно, Окада-сан. Невыносимо страшно. Как тог-да, в детстве. Меня снова уносит туда, откуда никогда не выб-раться.

Она достала из сумочки сигарету, прикурила от спички и медленно выпустила дым. Я первый раз видел, как она курит.

- Ты говоришь о замужестве? Она согласно кивнула:

- Да. О замужестве.

- А что, есть какие-то проблемы? Что-нибудь не так?

- Вроде бы ничего особенного. Так, мелочи всякие... - покачала она головой.

Я не знал, как реагировать на ее слова, но надо было что-то сказать.

- Мне кажется, перед свадьбой все так или иначе пережи-вают такие чувства. Думают: 'А вдруг я совершаю большую ошибку?' Это же естественно. Ведь выбираешь человека, с которым вместе жить. Не надо так бояться.

- Легко тебе говорить: 'Все люди одинаковые... У всех та-кие же проблемы...'

Минуло одиннадцать. Надо было как-то сворачивать раз-говор и выбираться домой. Но не успел я и рта открыть, как она попросила, чтобы я ее обнял.

Это застало меня врасплох.

- Что с тобой? - спросил я.

127

- Мне надо подзарядиться, - сказала она.

- Подзарядиться?

- Электричества не хватает. Знаешь, в последнее время я почти не сплю. Стоит на минуту задремать, сразу же просыпа-юсь и больше не могу уснуть. И думать ни о чем не могу. Со мной такое бывает. Поэтому нужно подзарядиться от кого-нибудь, а то у меня завод кончится. Честное слово!

'Она что, еще не протрезвела?' - подумал я и заглянул ей в глаза. Они были совершенно трезвыми: разумными и спокой-ными, как обычно.

- Послушай, на следующей неделе ты уже будешь замужем, и муж будет тебя обнимать, сколько захочешь. Хоть каждый вечер. Для этого люди и женятся. И с электричеством проблем больше не будет.

Она ничего не ответила. Сжав губы, разглядывала свои ступ-ни. Маленькие, белые, с красивыми ноготками.

- Но мне это требуется сейчас, - проговорила она. - Не завтра, не на следующей неделе, не через месяц, а сейчас.

'Ну, если ты действительно так хочешь...' - подумал я и обнял ее. Все это выглядело ужасно глупо. Для меня она была коллегой по работе, очень толковой и симпатичной девуш-кой. В конторе мы сидели в одной комнате, перешучивались, иногда вместе выпивали. Но здесь, не на работе, сидя в об-нимку в ее квартире, мы представляли собой всего-навсего два комка теплой плоти. В офисе каждый из нас играл свою роль, но стоило покинуть эту сцену, снять с себя маски условнос-тей, как мы превращались в нелепую, неуклюжую плоть, в куски живого мяса, укомплектованные костями, органами пищеварения, сердцами, мозгами и детородными органами. Я сидел на полу, прислонившись спиной к стене, и обнимал ее за плечи, а она крепко прижималась ко мне грудью. Грудь у нее оказалась больше и мягче, чем я думал. В такой позе, не говоря ни слова, мы просидели друг у друга в объятиях до-вольно долго.

- Ну как? - поинтересовался я и не узнал своего голоса. Казалось, за меня говорил кто-то другой. Я почувствовал, как она кивнула.

128

Хотя на ней был трикотажный спортивный свитер и тонкая юбка до колен, я скоро понял, что под одеждой на ней ничего нет. И тут же, как по команде, почувствовал эрекцию. Похо-же, она это заметила. Я ощущал у себя на шее ее теплое дыха-ние...

Короче, я так с ней и не переспал, хоть и 'заряжал' до двух часов ночи. Она просила не оставлять ее одну, обнимать, пока она не заснет. Я довел ее до кровати и уложил. Она переоде-лась в пижаму, но никак не могла заснуть, и я еще долго дер-жал ее на 'подзарядке'. Щеки ее потеплели, сердце билось учащенно. Я не знал, правильно поступаю или нет, но не пред-ставлял, как еще можно действовать в такой ситуации. Проще всего - улечься вместе с ней в постель, но я с самого начала гнал от себя эту мысль. Что-то мне подсказывало, что не стоит.

- Не сердись на меня. Просто у меня совсем кончилось электричество.

- Конечно, - сказал я. - Я все понимаю.

Нужно было позвонить домой, но что бы я сказал Кумико? Врать не хотелось, а моих объяснений она бы не поняла. И по-том, это уже не имело никакого значения. Будь что будет. Я ушел от нее в два часа, дома был только в три. Никак не мог поймать такси.

Кумико, конечно, страшно разозлилась. Она не спала, си-дела за столом на кухне и ждала меня. Я сказал, что выпил с товарищами, а потом мы пошли играть в маджонг*. 'Почему же ты не позвонил?' - спросила она. 'Как-то в голову не при-шло', - ответил я. Мои объяснения ее не убедили, и вранье сразу было разоблачено. В маджонг я не играл уже несколько лет, а врать как следует не научился. Поэтому я во всем при-знался и рассказал от начала до конца, за исключением, есте-ственно, эпизода с эрекцией, напирая на то, что с этой девуш-кой у меня ничего не было.

После этого Кумико три дня со мной не разговаривала. Совсем. Спала в другой комнате, садилась за стол одна, без

* Популярная в Японии игра в кости, пришедшая из Китая.

129

меня. Мы переживали, можно сказать, самый серьезный кри-зис в нашей совместной жизни. Она по-настоящему обиде-лась на меня, и я ее хорошо понимал.

- Что бы ты подумал на моем месте? - обратилась ко мне жена, прервав молчание: ее первые слова за три дня. - Если бы я явилась домой в воскресенье, в три часа утра, даже не предупредив тебя по телефону, и стала говорить, что все это время провела в постели с мужчиной, но между нами ничего не было? 'Поверь мне. Я его "подзаряжала", только и всего. Так что давай позавтракаем и ляжем спать'. Если бы я тебе такого наговорила, разве ты не вышел бы из себя? Поверил бы мне?

Я молчал.

- А ты сделал еще хуже, - продолжала Кумико. - Солгал сначала, что с кем-то там пил, играл в маджонг... Какое вра-нье! Почему же я должна верить, что ты с ней не спал?

- Соврал я зря, конечно. Извини, пожалуйста. Мне пока-залось, что объяснить правду будет очень трудно. Прошу, по-верь: я действительно не сделал ничего плохого.

Кумико положила голову на стол. У меня было такое чув-ство, что воздух в доме становится разреженным.

- Я не знаю, что еще сказать. Ну можешь ты мне поверить?!

- Хорошо, поверю, раз тебе так хочется. Но запомни: очень может быть, и я когда-нибудь поступлю так же. И тогда уж ты тоже мне поверь. У меня есть на это право.

Пока Кумико свое право не использовала. Временами я пробовал представить, что будет, если она им все-таки вос-пользуется. Скорее всего я бы ей поверил, но пережить такое было бы очень трудно. 'Зачем же так поступать?' Именно так думала в тот день обо мне Кумико.

- Заводная Птица! - послышался со двора чей-то голос. Это была Мэй Касахара.

Вытирая на ходу волосы полотенцем, я вышел на веранду. Она сидела на перилах и грызла ноготь на большом пальце. На ней были те же темные очки, что и во время нашей первой

130

встречи, кремовые хлопчатые брюки и черная майка навыпуск. В руках она держала папку для бумаг.

- Вот я и перелезла, - сказала она, показывая на стену из блоков, и стряхнула приставшие к брюкам соринки. - Я при-мерно прикинула и решила перелезть тут. Хорошо, что угада-ла. Вот крику было бы, если б куда-нибудь не туда попала!

Мэй достала из кармана пачку 'Хоупа' и закурила.

- Как дела, Заводная Птица?

- Помаленьку.

- Между прочим, я - на работу. Пойдем вместе, а? Мы работаем по двое, и мне, конечно, на-а-амного лучше со зна-комым человеком. Новички все время суют нос не в свои дела, вопросы разные задают: 'Сколько тебе лет?' да 'Почему в школу не ходишь?' В общем, достают. А то еще какой-нибудь извращенец попадется, всякое бывает. Ну пожалуйста, Завод-ная Птица! Будь человеком! Пойдем со мной.

- Это то, о чем ты говорила? Исследование для изготови-телей париков?

- Угу, - сказала она. - С часу до четырех считаем лысых на Гиндзе. Только и всего. Тебе тоже это будет полезно. Ты ведь когда-нибудь облысеешь, и тебе уже сейчас не повредит кое-что об этом узнать.

- А вдруг кто-нибудь увидит тебя на Гиндзе за этим заня-тием в учебное время? Не попадет?

- Не-а. Скажу: у нас, мол, внеклассные занятия по социо-логии. Я сколько раз так выкручивалась.

Делать мне было нечего, поэтому я решил поехать с ней. Мэй позвонила в фирму предупредить, что мы скоро появим-ся. По телефону она разговаривала вполне нормально: 'Да... я хотела бы поработать с ним... хорошо... вы правы... большое спасибо... да... все будет сделано, как вы говорите... мы будем после двенадцати...' На случай, если Кумико вернется рано, я оставил ей записку, что буду домой к шести, и вышел на улицу вместе с Мэй.

Фирма по изготовлению париков находилась на Симбаси. В метро девчонка вкратце объяснила, в чем будет заключаться наша работа. Мы должны встать на углу и считать проходя-щих по улице обладателей лысины (и людей с редеющими во-

131

лосами). Их также нужно делить по трем категориям в зависи-мости от степени облысения: В - легкое поредение; Б - зна-чительная потеря волос; А - настоящая лысина. Мэй откры-ла папку, достала оттуда специальный буклет и показала мне все стадии на наглядных примерах.

- Главное, какая голова к какой категории относится, - ты, наверное, понял. В детали вдаваться не будем - на это уйдет куча времени. Представление, надеюсь, теперь имеешь? Этого достаточно.

- Ну так, в общем... - протянул я без особой уверенности.

Рядом с Мэй восседал весьма упитанный мужчина, судя по виду, служащий какой-то компании, ярко выраженный тип Б. Он явно чувствовал себя неуютно и беспокойно косился на буклет, но Мэй не обращала на него никакого внимания.

- Я делю их по категориям, а ты стоишь рядом и вписыва-ешь в анкету, что я буду говорить. Просто, правда?

- В общем, да, - сказал я. - А какой смысл во всем этом?

- Понятия не имею. Они везде составляют такую статис-тику - в Синдзюку, в Сибуе, на Аояме*. Может, хотят знать, где больше всего лысых. Или выясняют процент лысых по типам среди населения. Не знают, куда деньги девать, вот и все. На париках такие бабки гребут! Премии в этих фирмах гораздо выше, чем в торговых компаниях. Знаешь почему? - Ну-ка скажи.

- Могу поспорить, не знаешь. Парики долго не служат. От силы года два-три. В последнее время их очень здорово стали де-лать, но чем лучше качество, тем скорее их надо менять и поку-пать новые. Парик так плотно прилегает к голове, что волосы под ним как бы вытираются и становятся тоньше, чем были. Поэтому скоро приходится менять его, подбирать другой. Вот если бы ты носил парик и через два года он пришел в негодность, что бы ты стал делать? 'Ну вот. Парик совсем износился. Но по-купать новый - слишком дорого. Поэтому с завтрашнего дня буду ходить на работу без парика'. Подумал бы так?

* Симбаси, Синдзюку, Сибуя, Аояма - районы в центральной части Токио.

132

Я покачал головой:

- Вряд ли.

- Конечно, не подумал бы. Уж если человек надел парик, значит, будет носить всю жизнь. Это судьба. Вот почему изго-товители париков так наживаются. Хоть и не хочется так го-ворить, но они - как торговцы наркотиками. Попадешь к ним на крючок - будешь клиентом до самой смерти. Ты когда-нибудь слышал, чтобы у лысого вдруг выросли волосы? Сред-ний паричок стоит полмиллиона, а самые шикарные бывают и по миллиону. А менять нужно раз в два года. С ума сойти! На машине и то четыре-пять лет можно ездить, и еще скидку дадут, когда покупать будешь. А с париками даже не надейся!

- Ничего себе, - прокомментировал я ее монолог.

- Кроме того, у них есть специальные салоны, где клиен-там моют парики и стригут настоящие волосы. Только пред-ставь: ты уже не можешь прийти к обыкновенному парикма-херу, сесть перед зеркалом, скинуть с себя парик и попросить, чтобы тебя подстригли! С одних этих салонов они столько в карман кладут!

- Ты прямо эксперт в этих делах, - сказал я с восхищением. Сосед Мэй - тип Б - слушал нас с величайшим вниманием.

- Ничего удивительного. Народ в конторе меня любит, обо всем мне рассказывают. Это в самом деле жутко прибыльный бизнес. Парики делают в Юго-Восточной Азии или каких-ни-будь других странах, где труд дешевле. И волосы тоже там поку-пают. В Таиланде или на Филиппинах. Местные женщины про-дают волосы этим фирмам, чтобы таким способом собрать себе на приданое. Бог знает что в мире творится! Сидит здесь какой-нибудь дядя, а волосы у него от индонезийской девушки.

После этих слов я и фирмач (тип Б), повинуясь рефлексу, внимательно оглядели вагон.

На Симбаси мы зашли в офис и получили по конверту, где были анкетные листы и карандаши. Фирма вроде бы занима-ла среди изготовителей париков второе место, но у входа было необычайно тихо. На дверях не было даже вывески, чтобы

133

клиенты не испытывали неудобства при посещении. На кон-вертах и анкетах название фирмы тоже не значилось. Я запол-нил регистрационную карточку, вписав в нее свое имя, адрес, данные об образовании и возраст, и сдал ее в опросный отдел. Вот уж действительно тихое местечко. Никто не кричал в те-лефон, истово не барабанил по клавиатуре компьютера, засу-чив рукава. Все сотрудники были аккуратно одеты, и каждый спокойно занимался своим делом. Как и должно быть в фир-ме такого профиля, среди персонала не было ни одного лысо-го. Возможно, некоторые носили продукцию своей компа-нии, но отличить их от тех, у кого на голове были собственные волосы, мне не удалось. В общем, из всех компаний, где мне приходилось бывать, это была самая удивительная.

Оттуда мы поехали на Гиндзу. У нас оставалось немного времени, и мы решили съесть по гамбургеру в кафе 'Дэйри Куин'.

- Послушай, Заводная Птица! А ты будешь носить парик, если облысеешь? - спросила Мэй.

- Интересный вопрос. Вообще-то я не люблю лишней воз-ни. Taк что скорее всего оставил бы лысину в покое. - И правильно! - сказала она, вытирая салфеткой испачканные в кетчупе губы. - Подумаешь, лысина! Ничего страшного. Она того не стоит, чтобы из-за нее переживать. В ответ я только хмыкнул.

Потом мы три часа просидели у выхода из метро рядом с офи-сом 'Вако'*, считая проходивших мимо плешивцев. Наша позиция, с которой мы могли видеть головы людей, подни-мавшихся и спускавшихся по ступеням лестницы в подземку, позволяла точно определять степень облысения. Мэй называ-ла мне категории: А, Б, В, а я записывал все это в анкетные диеты. Было видно, что эту операцию она проделывала уже

* Одна из ведущих японских компаний, производящих женское белье. Здание ее токийского офиса находится прямо на Гиндзе.

134

много раз, - ни разу не запнулась и не поправилась. Девушка быстро и уверенно разделяла прохожих на категории и ти-хонько, чтобы не привлекать внимания прохожих, называла их мне. Когда мимо проходили сразу несколько лысых, она начинала тарахтеть как пулемет: - А, А, Б, В, Б, А. Один по-жилой мужчина элегантного вида (у него была замечательная седая шевелюра), понаблюдав за нами, спросил:

- Позвольте полюбопытствовать: что это вы делаете?

- Собираем данные, - бросил я.

- А для чего? - не отставал он.

- Для социологии.

- А, В, А, - не останавливалась Мэй.

Мужчину мои слова явно не убедили. Он еще какое-то вре-мя продолжал смотреть на нас, но в конце концов махнул ру-кой и ушел.

Часы на здании универмага 'Мицукоси' на другой стороне улицы пробили четыре. Мы закрыли папки и снова направи-лись в 'Дэйри Куин' выпить кофе. Хотя работа и не требовала особых затрат энергии, у меня как-то странно затекли плечи и шея. Может, оттого, что мы производили наши подсчеты тай-ком. От этого я испытывал нечто похожее на угрызения сове-сти. В метро, по пути в офис на Симбаси, я поймал себя на том, что автоматически распределяю всех попадавшихся на глаза лысых по категориям: Б, В... Я чувствовал, что в бук-вальном смысле дурею от этого, пробовал остановиться, но бороться с инерцией оказалось не под силу. Мы сдали листы в опросный отдел и получили причитавшиеся деньги, кстати, вполне приличные для потраченных времени и сил. Я распи-сался в ведомости и спрятал деньги в карман. Мы снова во-шли в метро, доехали до Синдзюку, пересели там на ветку Одакю и отправились домой. Уже начался час пик, и народу в вагоне было много. Я давно не ездил в переполненной элект-ричке, но особой ностальгии не почувствовал.

- Ничего работенка, правда? - спросила Мэй, стоя рядом со мной в вагоне. - Легкая, и платят нормально.

135

- Ничего, - согласился я, посасывая лимонный леденец.

- В следующий раз поедем? Туда раз в неделю можно ез-дить.

- Почему бы и нет?

- Послушай, Заводная Птица, - сказала Мэй после неболь-шой паузы - с таким видом, будто это только что пришло ей в голову. - Интересно, почему люди так боятся облысеть? Ду-мают, наверное: раз появилась лысина - значит, скоро жизни конец. Вылезают волосы у человека - ему начинает казаться, что вместе с ними и жизнь уходит, что он все быстрее прибли-жается к смерти, к последнему звонку.

Я на минуту задумался над ее словами:

- Да, наверное, кое-кто так считает.

- Ты знаешь, иногда я думаю: что человек чувствует, когда постепенно, понемножку умирает и это тянется долго-долго?

Интересно, что она хотела сказать? Не отпуская поручня, я повернулся и вопросительно посмотрел на нее:

- Постепенно, понемножку умирать... Это как? Что ты имеешь в виду?

- Ну, например... сажают человека в полную темноту од-ного, есть-пить не дают. Вот он постепенно там и умирает.

- Это жестокая и мучительная смерть! Не хотел бы я так.

- Ну а жизнь сама по себе разве не то же самое, а, Заводная Птица? Ведь мы все заперты где-то во мраке, нас лишают еды и питья, и мы медленно, постепенно умираем. Шаг за шагом... я все; ближе к смерти.

- У тебя временами слишком пессимистичные мысли для твоего возраста, - рассмеялся я.

- Песси... какие-какие?

- Пессимистичные. - Я произнес это слово по-английс-ки. - Это когда видишь в жизни только мрачные стороны.

- Пессимистичные, пессимистичные... - Девушка не-сколько раз повторила это слово, а потом пристально и серди-то взглянула на меня: - Мне еще только шестнадцать, и жиз-ни я как следует не знаю. Но могу точно сказать одно: если у меня пессимистичные мысли, тогда непессимистичные взрос-лые - просто идиоты.

10. Легкая рука Смерть в ванне Посланец с прощальным подарком

В этот дом мы перебрались на второй год совместной жизни, осенью. Прежнее наше жилье в Коэндзи должны были пере-страивать, и нам пришлось съезжать. Мы принялись искать дешевую и удобную квартиру, но найти что-нибудь подходя-щее с нашими деньгами было нелегко. Когда мой дядя узнал об этом, он предложил нам пожить в принадлежавшем ему доме в Сэтагая. Он приобрел его еще в молодые годы и про-жил там десять лет. Дом был старый, и дядя хотел снести его и построить на этом месте что-то более функциональное, но дядины планы вошли в противоречие с нормами застройки. Ходили разговоры, что законы скоро должны смягчить. Дядя готов был ждать, но оставь он дом пустовать, пришлось бы платить налог на имущество, сдай каким-то незнакомым лю-дям - могли возникнуть проблемы, когда потребовалось бы освободить его. Поэтому он предложил поселиться здесь нам (и за ту же самую плату, только для покрытия налогов). За это

137

мы брали обязательство освободить дом в течение трех меся-цев, если он попросит об этом. Мы не возражали. Не совсем, правда, ясна была ситуация с налогами, но мы все равно были очень благодарны за возможность пожить какое-то время в отдельном доме. До ближайшей станции по линии Одакю было далековато, зато дом находился в тихом жилом районе и даже имел маленький сад. И хотя дом нам не принадлежал, стоило туда переехать, как мы ощутили себя почти настоящими до-мовладельцами.

Дядя, младший брат моей матери, ничем нам не докучал. Человек прямой и открытый, но в чем-то непредсказуемый, он всегда действовал без лишних слов. Из всей нашей родни я любил его больше всего. Он окончил университет в Токио и устроился диктором на радио, но через десять лет сказал: 'Хва-тит!' - и открыл бар на Гиндзе. В этом скромном маленьком заведении готовили замечательные, настоящие коктейли. Оно стало популярным, и через несколько лет дядя уже владел не-сколькими барами и ресторанами. Все они процветали - у дяди определенно был коммерческий талант. Как-то, еще в студенческие годы, я поинтересовался, как ему удается так здорово вести дела во всех своих 'точках'. Почему на той же Гиндзе, в одном и том же месте, одно заведение процветает, а другое прогорает? Мне это было совершенно непонятно. Дядя вытянул передо мной руки ладонями кверху. 'У меня легкая рука', - только и сказал он. Судя по его серьезному виду, это была не шутка.

Может, у него и впрямь легкая рука. Но кроме этого, он обладал даром собирать вокруг себя способных людей. Дядя назначал им высокую зарплату и хорошо к ним относился, а они уважали его и отдавали работе все силы. 'Если мне попа-дается подходящий человек, я без колебаний даю ему шанс и плачу хорошие деньги, - говорил он мне как-то. - Деньги надо тратить, не думая при этом, приобретешь ты или потеря-ешь. А энергию - беречь на то, чего нельзя купить за деньги'.

Дядя женился поздно. Остепенился уже за сорок, когда до-бился успеха в бизнесе. Его жена была разведенная, на три-четыре года моложе, и тоже имела неплохое состояние. Дядя

138

никогда не рассказывал, где и как с ней познакомился. Тихая женщина, похоже, из хорошей семьи. Ее первый брак тоже был бездетным и, может быть, поэтому оказался неудачным. Как бы там ни было, дядя в свои сорок с лишним хоть и не стал богачом, но мог позволить себе не работать больше как вол, чтобы обеспечивать себя. Кроме дохода от баров и ресто-ранов, он имел годовую ренту с принадлежавших ему домов и квартир, которые сдавал внаем, плюс стабильные дивиденды с вложенного капитала. Наш семейный клан, с уважением от-носившийся к серьезному бизнесу и отличавшийся скромным образом жизни, смотрел на дядю с его ресторанами как на бе-лую ворону, да и он сам как-то с самого начала не очень лю-бил общаться с родней. Но обо мне, своем единственном пле-мяннике, он всегда заботился. С особым вниманием он стал относиться ко мне после смерти матери - она умерла в тот год, когда я поступил в университет. Отношения с отцом, после того как он женился вторично, у меня не складывались. Во времена моей бедной и одинокой студенческой жизни в То-кио дядя часто бесплатно кормил меня в своих ресторанчиках на Гиндзе.

Сам дядя считал житье в отдельном доме слишком хлопот-ным делом и потому жил с женой в квартире в районе Адзабу. Он не был любителем роскоши, но одну прихоть все-таки имел - редкие автомобили. В гараже у него стояли почти ан-тикварные модели 'ягуара' и 'альфа-ромео': обе машины были в прекрасном состоянии и сверкали первозданной чистотой.

Говоря как-то с дядей по телефону по делу, я решил спро-сить о семье Мэй Касахары.

- Касахара, говоришь? - Он задумался на несколько се-кунд. - Не помню таких. Я ведь был холостяком, когда жил там, и с соседями почти не общался.

- Вообще-то меня интересует дом напротив Касахары, тот, где никто не живет, на другой стороне дорожки, - сказал я. - Раньше там вроде бы жили какие-то Мияваки, а сейчас он сто-ит пустой, ставни досками заколочены.

139

- Ах, Мияваки? Ну, его-то я знаю хорошо, - ответил дядя. - Он держал несколько ресторанов, один из них на Гин-дзе. Мы несколько раз встречались по делам. Рестораны у него, честно сказать, были так себе, ничего особенного, но распо-лагались в хороших местах, и дела шли, по-моему, нормально. Мияваки был весьма симпатичным человеком, но каким-то инфантильным. То ли ему не приходилось много работать, то ли он к такой работе не привык, то ли еще что, но с годами он почему-то не взрослел. Знаешь, есть такой тип людей. Кто-то ему насоветовал, и он решил сыграть на фондовом рынке. Купил какие-то сомнительные акции и лишился всего - и денег, и земли, и дома, и ресторанов. Вообще всего! В довер-шение оказалось, что он как раз заложил дом и землю, чтобы открыть новый ресторан. Короче, убрал от забора подпорки - а тут как раз боковой ветер налетел. Все и рухнуло. У него, по-моему, две дочери-невесты.

- И с тех пор в их доме никто не живет.

- Что ты говоришь? Неужели? Значит, ему заблокировали права на распоряжение домом и имуществом. Но я бы тебе не советовал покупать его, даже если будут дешево предлагать.

- Кому? Мне? Мне он никак не по карману. Но почему ты это сказал?

- Когда я собирался там обосноваться, разузнал и об этом доме. С ним что-то не так.

- Там что, привидения водятся?

- Ну, о привидениях не знаю, но ничего хорошего об этом месте я не слышал, - сказал дядя. - До конца войны там жил один довольно известный военный, полковник из армейской элиты. Командовал нашими частями в Северном Китае и здо-рово отличился, но в то же время они там таких дел натвори-ли - ликвидировали пятьсот пленных, посылали на принуди-тельные работы десятки тысяч крестьян. Больше половины из них умерли. Вот такие разговоры ходили. Не знаю, правда это или нет. Перед самым концом войны его отозвали из Китая, и капитуляцию он встретил в Токио. А дело шло к тому, что его должны были отдать под суд за военные преступления. Аме-риканская военная полиция одного за другим забирала гене-

140

ралов и офицеров, которые бесчинствовали в Китае. Он суда дожидаться не собирался, не хотел, чтобы его выставили на позор и затем повесили. Решил покончить с собой, если толь-ко за ним придут. И вот однажды у его дома остановился во-енный джип, из которого вышел американский солдат. Пол-ковник это увидел и без колебаний прострелил себе голову. Он предпочел бы распороть живот на манер самураев, но вре-мени не хватило. Из пистолета, ясное дело, быстрее. Жена полковника последовала за мужем, повесившись на кухне.

- Вот это да!

- Потом оказалось, что это был обыкновенный солдат, ко-торый поехал к своей подружке и заблудился. Остановился дорогу спросить. Сам знаешь, как там у вас легко запутаться. Да, угадать непросто, когда пришло время умирать.

- Это точно.

- Дом какое-то время стоял пустой, но вскоре его купила одна киноактриса. Ты ее, наверное, не знаешь - она играла довольно давно и не была особо знаменитой. Сколько же она там прожила? Лет десять. Она была не замужем и жила лишь с прислугой. Спустя некоторое время у нее развилась какая-то болезнь глаз. Даже вблизи она видела все как в тумане. Но нельзя же актрисе все время играть в очках. Контактные лин-зы тогда только-только появились, были не очень хорошими, и ими мало кто пользовался. Поэтому ей приходилось всегда тщательно изучать съемочную площадку, чтобы запомнить, сколько шагов надо сделать здесь и там, сколько пройти от стены до двери. В общем, она справлялась, ведь это были ста-рые фильмы 'Сётику'* - простенькие семейные драмы. И вот как-то раз она, как обычно, осмотрела место съемок, убеди-лась, что все в порядке, и вернулась к себе в гримерную. А в это время молодой оператор, который был не в курсе дела, слегка передвинул декорации.

- Ой-ё-ёй!

- Короче, она оступилась, упала и после этого не смогла больше ходить. Потом, наверное из-за этого случая, стала еще

* Одна из крупнейших японских кинокомпаний.

141

быстрее терять зрение и почти ослепла. Так жалко ее - ведь была еще и молода, и красива. Ни о каких съемках, конечно, больше не могло быть и речи. Ей оставалось только сидеть дома. А тут еще служанка, которой она полностью доверяла, убежала с каким-то парнем, прихватив ее деньги. Выгребла все подчистую: банковские сбережения, акции. Всё! Ужасная история. И что, ты думаешь, она сделала?

- Судя по всему, все кончилось плохо.

- Еще бы, - сказал дядя. - Она налила в ванну воды, су-нула в нее голову и захлебнулась. Сам понимаешь, какую волю надо иметь, чтобы так умереть.

- Мрачная история.

- Уж куда мрачнее. Вскоре после этого дом купил Мияваки. Место ведь очень хорошее: окрестности замечательные, много солнца, участок большой. Он всем нравился, кто бы его ни смотрел. Но Мияваки тоже слыхал мрачные истории о пре-жних обитателях. Он снес его вместе с фундаментом и поста-вил на том месте новый. Приходили даже синтоистские свя-щенники изгонять злых духов. Но, похоже, все без толку. Кто бы там ни жил, ничего путного не получается. Бывают на зем-ле такие места. Так что мне и задаром этого дома не надо.

Вернувшись с покупками из супермаркета, я подготовил все к ужину. Сложил белье для стирки, убрал его в корзину. Приготовил кофе. День выдался тихий - телефон молчал. Я растя-нулся на диване и читал какую-то книжку. Никто мне не ме-шал. Время от времени в саду раздавался крик Заводной Пти-цы. Больше ничто не нарушало тишину.

В четыре часа позвонили в дверь. Почтальон со словами: 'Вам заказное письмо' вручил мне толстый конверт. Я распи-сался в получении.

На конверте из великолепной рисовой бумаги черными иероглифами, причем кистью, были выведены мои фамилия и адрес. На оборотной стороне значился отправитель - Токутаро Мамия, префектура Хиросима, ну и так далее. Ни имя, ни адрес мне абсолютно ничего не говорили. Судя по тому, как он вла-дел кистью, господин Мамия был человеком в возрасте.

142

Присев на диван, я вскрыл конверт ножницами. Само пись-мо тоже было написано кистью, на старой рисовой бумаге, великолепным легким почерком образованного и воспитан-ного человека. Мне явно недоставало этих качеств, поэтому я с трудом разобрал содержание послания. Его стиль соответ-ствовал почерку - был старомодным и почтительным. Через некоторое время мне все-таки удалось расшифровать напи-санное. Автор письма извещал меня о том, что две недели назад в своем доме в Мэгуро от сердечного приступа скончался про-рицатель Хонда-сан, с которым мы с Кумико когда-то были зна-комы. Он жил один и, по словам врачей, умер быстро и не осо-бенно мучился. Хоть в этом несчастному повезло. Утром его обнаружила прислуга, которая пришла прибрать в доме. Хон-да-сан сидел, уткнувшись лицом в низенький столик, под кото-рым был устроен котацу. Токутаро Мамия служил лейтенантом в Маньчжурии, и случайно ему довелось делить тяготы войны с унтер-офицером Оиси Хондой. От имени родственников по-койного, во исполнение его последней воли, он взял на себя раздачу прощальных подарков*. Хонда-сан оставил инструк-ции, расписанные до мельчайших деталей.

'Судя по его подробному и обстоятельному завещанию, он предчувствовал скорую кончину. В завещании сказано, что он счел бы за счастье, если бы Вы, господин Окада, приняли одну вещь в память о нем, - писал Мамия. - Могу представить, как Вы заняты, господин Окада. Но, согласившись в соответ-ствии с волей покойного принять скромный подарок, что бу-дет напоминать Вам о нем, Вы доставите огромную радость мне, его товарищу по оружию, которому осталось жить совсем немного'. В конце письма стоял адрес, по которому его автор остановился в Токио: район Бункё, Хонго, 2-й квартал. Он жил еще у какого-то Мамия - видимо, родственника.

Я сел писать ответ за столом в кухне, решив изложить его на открытке - коротко и по существу. Однако стоило взять ручку, как оказалось, что нужные слова выходят из-под пера с

* У японцев после смерти человека принято дарить на память его друзь-ям и знакомым принадлежавшие покойному вещи.

143

большим трудом. 'Я имел счастье быть знакомым с господи-ном Хондой и многим ему обязан. Когда я получил от Вас из-вестие о том, что его больше нет, на меня нахлынули воспо-минания. У нас была очень большая разница в возрасте, и знакомство наше продолжалось всего один год, но было в этом человеке что-то, глубоко трогавшее сердца людей. Откровен-но говоря, я никак не ожидал, что господин Хонда вспомнит обо мне и оставит для меня прощальный подарок. Не уверен, что я достоин этой чести, но если такова его воля, я, конечно же, с почтением приму этот дар. Буду рад, если Вы свяжетесь со мной в любое удобное для Вас время'.

Написав это, я опустил открытку в ближайший почтовый ящик и произнес вслух:

Смерть - единственный путь Для тебя плыть свободно. Номонхан.

Кумико вернулась домой почти в десять вечера. Она позво-нила около шести предупредить, что снова задержится и пере-кусит где-нибудь в городе. Предложила, чтобы я ужинал один. Прекрасно, сказал я и приготовил себе что-то на скорую руку. После еды опять взялся за книгу. Потом пришла Кумико, ей захотелось пива, и мы вместе выпили бутылочку. Вид у нее был измученный. Жена уселась за кухонный стол, подперев щеку рукой, и слушала меня, почти не отвечая. Казалось, она думает о чем-то своем. Я сказал, что умер Хонда-сан.

- Неужели? - откликнулась Кумико со вздохом. - Впро-чем, он был уже старый и почти совсем глухой. - Но услышав, что Хонда оставил мне подарок, она так удивилась, будто что-то вдруг свалилось на нас с неба. - Он тебе что-то оставил?

- Именно. Никак не могу понять, почему. Нахмурив брови, Кумико задумалась.

- Видно, ты ему понравился.

- Да мы с ним по-настоящему даже не разговаривали. По крайней мере, я почти ничего не говорил. А если бы и попро-

144

бовал, он все равно ничего бы не услышал. Раз в месяц мы с тобой сидели у него и слушали его истории. Почти все они были о войне, о Номонхане. Как они бросали в танки бутыл-ки с зажигательной смесью, и танки загорались или не загора-лись. Вот и все.

- Не знаю, не знаю. Но что-то в тебе ему понравилось. Это точно. А вообще, я понятия не имею, что у него было на уме.

Кумико опять погрузилась в молчание. Наступила какая-то гнетущая тишина. Я взглянул на календарь: до критических дней было еще далеко. Может, какие-то неприятности на работе?

- С работой напряженка, да? - спросил я.

- Да так, есть немного, - ответила Кумико, сделав глоток и посмотрев на остававшееся в стакане пиво. Я уловил в ее голосе почти вызывающие нотки. - Извини, что задержалась, но ты же знаешь, у нас на работе случается горячка. Я же не каждый день прихожу поздно, правда? Я попросила, чтобы меня особенно не перегружали. Я ведь все-таки замужем.

Я кивнул:

- Работа есть работа. Бывает, что и задержаться надо. Тут уж ничего не поделаешь. Я просто боюсь, что ты очень устаешь.

Кумико долго мылась под душем. А я пил пиво и листал какой-то еженедельник, принесенный ею.

Случайно сунув руку в карман, я обнаружил там деньги от изготовителей париков: они так и лежали в конверте. Об этом заработке я ничего Кумико не сказал - и не потому, что хотел его скрыть. Просто я как-то упустил возможность сразу рас-сказать об этом, а делать это сейчас уже не хотелось. Чем боль-ше проходило времени, тем почему-то труднее было предста-вить, как я буду об этом говорить. Что я познакомился с шестнадцатилетней девчонкой со странностями, живущей по соседству, и мы отправились вместе с ней собирать статисти-ку для фирмы каких-то париков? Заплатили, мол, не так пло-хо, как я думал. Вот и все объяснения. Возможно, Кумико ска-зала бы: 'Правда? Замечательно!' - и на этом бы все кончилось. А может быть, и нет. Вдруг она захотела бы по-больше узнать о Мэй Касахаре? Вдруг ее взволновало бы мое знакомство с девушкой шестнадцати лет? Тогда пришлось бы

145

рассказывать все с самого начала: когда, где и как мы повстре-чались. А я не мастер таких историй.

Я достал деньги из конверта и переложил в бумажник, кон-верт скомкал и выбросил в корзину для бумаг. Вот так у людей заводятся секреты, подумал я. Все происходит не сразу, посте-пенно. Я не собирался что-либо нарочно скрывать от Кумико. В конце концов, дело не настолько серьезное. Сказал бы я о Мэй или нет - не имело большого значения. Но стоило мино-вать некую деликатную стадию, как независимо от моих перво-начальных намерений это стало превращаться в непроницае-мую тайну. То же самое - с Критой Кано. Я рассказал Кумико, что к нам приходила младшая сестра Мальты по имени Крита. Что она была одета по моде начала 60-х. Что взяла у нас из-под крана образцы воды. Но промолчал о том, что после этого она вдруг ни с того ни с сего разоткровенничалась и посреди своего рассказа исчезла, не сказав ни слова. Промолчал потому, что никогда не смог бы воспроизвести и точно передать Кумико все детали этой совершенно дикой истории. Кроме того, жена вряд ли обрадовалась бы, узнав, что Крита Кано, закончив свои дела, еще долго сидела у нас и поверяла мне свои личные тай-ны. Вот так у меня появился еще один маленький секрет.

Может, у Кумико тоже есть от меня секреты. Если и так, я со всеми своими тайнами не мог упрекать ее за это. Боюсь, их у меня больше, чем у жены. Как ни крути, но у Кумико что на уме, то и на языке. Она из того типа людей, которые говорят и думают одновременно. А я совсем другой человек.

От этих размышлений сделалось как-то тревожно. Я напра-вился в ванную и встал в дверях. Кумико переоделась в голу-бую пижаму и сушила волосы полотенцем перед зеркалом, спиной ко мне.

- Я все о работе думаю. Попросил приятелей поискать что-нибудь, да и сам сходил в несколько мест. Работа вообще-то есть, и начинать можно в любое время. Хоть завтра, если нуж-но. Но я все никак не решусь, вот в чем дело. Просто нет уве-ренности, надо мне это или нет. Работу разве так выбирают?

- Поэтому-то я тебе и говорю: делай так, как считаешь нуж-ным, - заговорила Кумико, глядя на мое отражение в зерка-

146

ле. - Никто ведь не гонит тебя на работу. Если тебя матери-альная сторона волнует, то напрасно. Другое дело, если тут психология: то есть тебе без работы тяжело и ты чувствуешь себя не в своей тарелке оттого, что я одна работаю, а ты си-дишь дома на хозяйстве. Тогда, может, тебе действительно куда-нибудь устроиться. Меня и то, и другое устраивает. Так что решай сам.

- Конечно, в конце концов я должен найти работу. Это факт. Нельзя же всю жизнь болтаться без дела. И рано или поздно найду. Но, откровенно говоря, сейчас просто не знаю, куда пойти. Когда я уволился с прошлой работы, какое-то вре-мя казалось, что стоит опять заняться чем-нибудь по юриди-ческой части. Есть кое-какие связи. Но сейчас такого настроя уже нет. Чем дальше, тем меньше мне это интересно.

Жена опять посмотрела на меня в зеркало.

- Выходит, я знаю, что делать не хочу, но вот что хочу де-лать - понятия не имею. Сказали бы мне: 'Давай, действуй!' - кажется, все бы сделал. А так... прямо не знаю.

- Ну, в таком случае, - сказала она, опустив руку с поло-тенцем и обернувшись ко мне, - раз надоели законы - бро-сай это дело совсем. И про экзамены на адвоката забудь. Не-чего спешить с работой. Не знаешь, что тебе нужно, - подожди. Так ведь?

Я кивнул:

- Просто захотелось объяснить тебе, что я об этом думаю.

- Понятно, - сказала Кумико.

Я пошел на кухню и принялся мыть стаканы. Кумико вы-шла из ванной и присела за кухонным столом.

- Ты знаешь, кто мне звонил сегодня днем? Брат.

- Да неужели?

- Похоже, он всерьез собрался участвовать в выборах. Мож-но сказать, это уже почти решено.

- В выборах?! - От удивления я на несколько секунд даже потерял голос. - Ты имеешь в виду... в парламент?

- Именно. Говорят, его просят выставить свою кандидату-ру в округе в Ниигате, где всегда баллотировался дядя.

147

- Но разве округ не переходит по наследству дядиному сыну, твоему двоюродному брату*? Он ведь собирался бросить свое директорство в 'Дэнцу'** и вернуться в Ниигату.

Кумико достала ватные палочки и принялась чистить уши.

- Действительно, был такой план, но двоюродный брат от этого отказался. У него семья в Токио, хорошая работа, и он совсем не хочет перебираться в Ниигату, чтобы стать депута-том. Потом, его жена категорически против. Короче, он не собирается ради этого жертвовать семьей.

Старшего брата отца Кумико четыре или пять раз выбирали в том округе депутатом нижней палаты от Ниигаты. Полити-ческим тяжеловесом назвать его было нельзя, и тем не менее он сделал вполне приличную карьеру - был даже один раз мини-стром, правда, на второстепенном посту. Однако из-за преклон-ного возраста и проблем с сердцем снова идти на выборы ему было трудно. Надо было подыскивать замену. Из двух дядиных сыновей старший с самого начала не проявлял к политике ни-какого интереса, поэтому, естественно, оставался младший.

- В общем, народ в округе спит и видит, чтобы на выборы пошел брат. Они хотят молодого, дельного и энергичного. Такого, кто мог бы несколько сроков депутатствовать и стать влиятельной фигурой в Токио. У брата есть имя, да и моло-дежь за него проголосует, тут и говорить нечего. Конечно, на-ладить контакт с местными ему будет нелегко, но у него силь-ная группа поддержки. Они этим и займутся, а брат вполне может жить в Токио, если захочет. Единственное, что от него требуется, - появиться в своем округе во время выборов.

Я не мог представить Нобору Ватая депутатом парламента.

- И что ты об этом думаешь? - обратился я к Кумико.

- Ты же знаешь: я не имею никакого отношения к его де-лам. Пусть будет хоть депутатом, хоть космонавтом. Мне все равно.

* Ситуация, когда престарелый политик перед уходом на покой 'пристра-ивает' сына или племянника, готовя почву для его избрания в их 'семей-ном' округе вместо себя, - весьма распространенное явление в японской политике.

** Крупнейшая в Японии рекламная компания.

148

- А зачем ему тогда с тобой советоваться?

- Ну что ты говоришь? - сухо ответила жена. - И не ду-мал он со мной советоваться. Ему мое мнение ни к чему. Он всего-навсего поставил меня в известность. Я все-таки счита-юсь членом семьи.

- Хорошо, - сказал я. - А как ты думаешь, не будет у него проблем из-за того, что он в разводе и сейчас не женат?

- Не знаю. Я в политике и выборах мало разбираюсь. Мне это совсем неинтересно. Но в любом случае второй раз он не женится. Ни за что. Ему и в первый раз не надо было женить-ся. Ему нужно другое. Совершенно другое, не то, что тебе или мне. Это точно.

- Интересно!

Кумико завернула в бумажную салфетку две использован-ные палочки и выбросила в мусорное ведро. Подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза:

- Как-то давным-давно я случайно увидела, как он мас-турбировал. Я подумала, что в комнате никого нет, открыла дверь и застала его.

- Ну и что же? С кем не бывает.

- Да погоди, - вздохнула она. - Это было года через три после смерти сестры. Наверное, он уже был студентом, а я учи-лась в четвертом классе. Мать долго колебалась, что делать с одеждой, оставшейся после сестры, - избавиться от нее или сохранить. В конце концов решила оставить: что-то могло по-дойти мне, когда подрасту. Все это положили в картонную коробку и убрали в шкаф. Так вот, брат достал ее одежду и мастурбировал, вдыхая ее запах.

Я молчал.

- Я тогда была еще маленькая и ничего не знала о сексе, поэтому толком не поняла, что он делает. И все-таки сообра-зила: это что-то непристойное, извращенное, нечто гораздо более серьезное, чем казалось, - покачала головой Кумико.

- А он знает, что ты его тогда застала?

- Конечно. Он меня видел.

- А что стало с одеждой сестры? Ты ее потом носила?

- Ну уж нет!

149

- Что же получается? Он что, был влюблен в сестру?

- Не знаю, было у него к ней влечение или нет. Но что-то, конечно, было, и мне кажется, он до сих пор не может этого забыть. Поэтому я и говорю: не надо было ему жениться.

Кумико замолчала. Мы долго сидели, не говоря ни слова.

- У брата на этой почве какие-то психологические пробле-мы. Они, разумеется, в той или иной степени есть у каждого. Но его проблемы - совсем не то, что мои или твои. Намного глубже, гораздо серьезнее. И он ни за что не будет выставлять перед другими людьми эти свои отклонения и слабости. По-нимаешь, о чем я говорю? Еще эти выборы... Я что-то беспо-коюсь.

- Беспокоишься? О чем?

- Сама не знаю. Просто есть что-то такое... - сказала она. - Ну ладно. Что-то я устала. Хватит на сегодня. Давай спать.

Чистя зубы в ванной, я рассматривал в зеркале свое лицо. За три месяца после ухода с работы я редко выбирался на люди. Перемещался между соседними магазинами, нашим бассей-ном и домом. Если не считать походов на Гиндзу и гостиницу на Синагаве, дальше химчистки на станции я от дома не уда-лялся. За эти месяцы не виделся почти ни с кем - кроме Ку-мико, только с сестрами Кано и Мэй Касахарой. Очень тес-ный, почти неподвижный мирок. Но чем теснее и покойнее становился этот мой мир, тем больше, казалось, он наполня-ется странными вещами и людьми. Они точно прятались в ожидании, когда я остановлюсь. И с каждым разом, когда За-водная Птица прилетала к нам в сад и заводила свою пружи-ну, мир все глубже и глубже погружался в хаос.

Я прополоскал рот и еще какое-то время любовался на себя в зеркало.

'Понятия не имею', - сказал я, обращаясь к самому себе. Мне уже тридцать лет, а я остановился на дороге и ни о чем не имею понятия.

Войдя в спальню, я обнаружил, что Кумико уже спит.

11. Лейтенант Мамия Что получается из теплой грязи Туалетная вода

Через три дня позвонил Токутаро Мамия. Звонок раздался в полвосьмого утра, когда мы с женой завтракали.

- Простите великодушно за ранний звонок. Надеюсь, я не разбудил вас. - Судя по голосу, Мамия-сан искренне боялся причинить нам неудобство.

Я успокоил его, сказав, что всегда поднимаюсь рано - сра-зу после шести.

Он поблагодарил меня за открытку и сказал, что хотел обя-зательно связаться со мной до того, как я уйду на работу. И до-бавил, что будет очень признателен, если мы сможем встре-титься сегодня на несколько минут во время моего обеденного перерыва. Дело в том, что вечером он хотел вернуться на 'син-кансэне'* в Хиросиму. Поначалу Мамия-сан планировал про-

* Скоростные железнодорожные экспрессы, связывающие многие рай-оны и крупные города Японии.

151

быть в Токио подольше, но появились неотложные дела, и вот теперь надо срочно уезжать.

Я сообщил, что временно сижу без работы и целый день свободен, поэтому мы можем увидеться, когда ему удобно - утром, днем или вечером.

- Но, может быть, у вас какие-то дела сегодня? - поинте-ресовался он, демонстрируя хорошие манеры. Я ответил, что никаких дел у меня нет.

- В таком случае, если позволите, я загляну к вам в десять утра.

- Прекрасно! Жду вас.

- Ну тогда до скорой встречи, - сказал он и положил трубку.

Положив трубку, я сообразил, что забыл объяснить Мамия-сан дорогу до нашего дома от станции. А впрочем, раз он зна-ет адрес, как-нибудь доберется - было бы желание.

- Кто это? - поинтересовалась Кумико.

- Тот самый человек, что раздает подарки на память о Хонде-сан. Обещал зайти сегодня до обеда.

- Правда? - Жена сделала глоток кофе и стала намазывать масло на тост. - Очень любезно с его стороны.

- Вот уж действительно.

- Кстати, может, надо помянуть Хонду-сан, хотя бы тебе? Сходить к нему домой, поставить поминальные свечи?

- Пожалуй. Я спрошу у Мамия-сан.

Собираясь на работу, Кумико попросила застегнуть у нее на спине молнию. Она надела облегающее платье, и с молнией пришлось повозиться. Я уловил очень приятный запах, заме-чательно подходивший летнему утру.

- У тебя новая туалетная вода? - спросил я. Кумико ничего не ответила, лишь взглянула на часы и по-правила рукой волосы.

- Я побежала. - И с этими словами она взяла со стола су-мочку.

Я заканчивал уборку в маленькой - площадью четыре с поло-виной татами* - комнатке, служившей Кумико рабочим каби-

* Татами - единица измерения площади в японском доме; равна 1,5 кв. м.

152

нетом, и, вытряхивая мусор из корзины, заметил желтую лен-точку. Она торчала из-под исписанного листка и рекламных конвертов. Яркая, блестящая, она сразу бросилась мне в глаза. Такими лентами украшают подарочные упаковки. Я потянул ленту из корзины. Вместе с ней лежала оберточная бумага из универмага 'Мацуя', а под ней обнаружилась коробочка с эм-блемой 'Кристиан Диор'. Внутри коробочки имелось углубле-ние в форме флакона. По одному виду можно было догадаться, что там лежала довольно дорогая вещь. Я взял коробочку, за-шел с ней в ванную и открыл шкафчик, где Кумико хранила свою косметику. Там стоял едва начатый флакончик туалетной воды 'Кристиан Диор', точно такой же формы, как углубление в коробочке. Я открутил золоченую пробку и понюхал. Запах был тот же, что я уловил утром, застегивая Кумико платье.

Усевшись на диван, я попробовал собраться с мыслями. Ясно, что туалетную воду Кумико подарили. Ничего себе по-дарочек - недешевый. Кто-то купил в 'Мацуя' и ленточку нацепил. Если мужчина, значит, он с Кумико в довольно близ-ких отношениях, потому что просто так женщинам (тем более замужним) туалетную воду не дарят. Если же это какая-нибудь ее подруга... а разве женщины дарят друг другу туалетную воду? Этого я не знал. Мне было известно одно: у Кумико в это время нет никакого повода получать такие подарки. День рождения у нее в мае. Годовщина нашей свадьбы - тоже в мае. Может быть, она сама купила туалетную воду, попросив в магазине прикре-пить на упаковку красивую ленточку? Но зачем?

Я вздохнул и посмотрел в потолок.

Что, если спросить у Кумико напрямую: 'Кто купил тебе эту воду?' А она возьмет и ответит: 'Ах, эту! У одной девочки с работы личные проблемы, и я кое-что для нее сделала. В об-щем, долго объяснять. Она попала в серьезную передрягу, а я ей помогла по доброте душевной. Замечательный запах, оце-ни! И стоит ого-го!'

Что ж, звучит вполне убедительно. И разговору конец. То-гда нечего и задавать такие вопросы. Нечего волноваться.

Но что-то не давало мне покоя. Кумико должна была рас-сказать мне об этой воде. Если у нее было время прийти до-

153

мой, войти к себе, развязать ленточку, снять упаковку, открыть коробочку, выбросить все в мусорную корзину и еще поста-вить флакон в шкаф в ванной, то уж сказать: 'Посмотри, что мне подарила одна девушка с работы!' - она могла бы впол-не. Но промолчала. Возможно, посчитала это темой, не заслу-живающей внимания. Но даже если так, теперь эта история приобрела ореол тайны. Вот что меня тревожило.

Я долго в задумчивости смотрел в потолок. Пробовал ду-мать о чем-нибудь другом, но голова работать отказывалась. Я вспоминал, как застегивал на Кумико платье: ее гладкую бе-лую спину, аромат туалетной воды. Впервые за несколько ме-сяцев меня потянуло курить. Взять сигарету, поднести огонь, вдохнуть полные легкие дыма. Это бы как-то успокоило. Но сигарет не было. За неимением лучшего я принялся сосать лимонный леденец.

Без десяти десять зазвонил телефон. 'Лейтенант Мамия', - подумал было я. Отыскать дорогу к нашему дому действитель-но нелегко, и даже не раз бывавшим у нас людям иногда при-ходилось плутать. Но это был не он. Из трубки донесся голос той самой таинственной дамочки, что донимала меня на днях своими бессмысленными звонками.

- Привет! Давненько тебя не слышала! Ну как? Понрави-лось в прошлый раз? Немножко расшевелился, правда? Что же ты трубку-то бросил? На самом интересном месте!

В какой-то момент мне показалось, что она говорит о том моем сне, в котором Крита Кано довела меня до оргазма. Но речь шла о ее звонке в день, когда я варил спагетти.

- У меня сейчас совершенно нет времени, - сказал я. - Через десять минут ко мне придет один человек, а мне надо еще кое-что сделать.

- Что-то ты слишком деловой для безработного, - насмеш-ливо сказала она. Как и в прошлый раз, ее интонации меня-лись, как картинки в калейдоскопе. - То варишь спагетти, то гостей поджидаешь. Впрочем, десяти минут нам хватит. Давай поболтаем десять минут. А придет твой гость - можешь труб-ку положить.

154

Мне тут же захотелось, ни слова не говоря, послушаться ее совета, но я не смог. Я еще не разобрался с туалетной водой, и мне хотелось поговорить, все равно с кем.

- Послушай, ты кто все-таки такая? - Задав этот вопрос, я взял лежавший рядом с телефоном карандаш и начал крутить его. - Ты уверена, что я в самом деле тебя знаю?

- Само собой. И я тебя знаю, и ты меня знаешь. С такими вещами не шутят. У меня не так много времени, чтобы назва-нивать совершенно незнакомым людям. Я ведь уже тебе это говорила. У тебя что - провалы в памяти?

- Я никак не пойму. Знаешь...

- Хватит! - резко оборвала она меня. - Не ломай себе го-лову. Еще раз говорю: я знаю тебя, а ты - меня. Послушай! Я буду с тобой очень ласкова. А тебе делать ничего не надо. Классно, правда? Ничего не делаешь, ни за что не отвечаешь. Все делаю я. Всё. Это же полный кайф! Брось себе загадки загадывать. Не усложняй жизнь и выбрось все из головы. Пред-ставь, что теплым весенним днем ты лежишь после полудня в мягкой грязи.

Я ничего не отвечал.

- Представь: ты спишь, тебе снится сон, ты ничком лежишь в теплой грязи. Забудь о жене. Забудь, что у тебя нет работы. Не думай о будущем. Обо всем забудь. Все мы вышли из теп-лой грязи и когда-нибудь вернемся в нее. В конце концов... Эй, Окада-сан! Когда ты последний раз трахался с женой? Помнишь? Давно, наверное? Недели две назад?

- Ну довольно! Ко мне уже пришли, - прервал я ее.

- Ах, еще больше? Я по твоему голосу понимаю. Три недели? Я молчал.

- Ладно, ке обращай внимания. - Ее голос напомнил мне шуршание щеточки, которой сметают скопившуюся в склад-ках оконных штор пыль. - Вообще это ваша проблема - твоя и твоей жены. А я тебе сделаю все, что захочешь. И никакой ответственности. Стоит только повернуть за угол - и ты ока-жешься там. В мире, который ты никогда не видел. У тебя есть 'белые пятна', ты еще не понял?

155

Я по-прежнему молчал, крепко сжав в руке телефонную трубку.

- Оглянись вокруг, - продолжала женщина. - Оглянись и скажи: что ты видишь?

Тут в прихожей раздался звонок. Я с облегчением вздохнул и без слов положил трубку на рычаг.

Лейтенант Мамия оказался высоким стариком с красиво по-саженной лысеющей головой и в очках в золотой оправе. У не-го была смуглая кожа и здоровый вид человека, привыкшего к физическому труду. Ни грамма лишнего веса. Уголки глаз про-резали глубокие морщинки - симметрично, по три с каждой стороны. Из-за этого казалось, что он вот-вот зажмурится от яркого света. Сказать, сколько ему лет, было трудно, хотя, конечно, уже за семьдесят. Похоже, в молодости мой гость отличался отменным здоровьем. Об этом говорили прямая осанка и четкие экономные движения. Он держался почти-тельно и в разговоре производил впечатление настоящей, не-показной основательности. В нем чувствовался человек, ко-торый привык принимать решения самостоятельно и отве-чать за них. На Мамия-сан был неприметный строгий светло-серый костюм, белая рубашка и галстук в серую и черную полоску. Для душного и влажного июльского утра костюм был слишком плотным, но испарины на его лице я не заметил. Левую руку ему заменял протез с тонкой перчаткой одинако-вого с костюмом светло-серого цвета. По сравнению с загоре-лой, поросшей волосами правой рукой затянутый в серую пер-чатку протез казался холодным и неестественным.

Я усадил гостя на диван в гостиной и предложил зеленого чая.

Мамия-сан извинился, что пришел без визитной карточки:

- В Хиросиме я преподавал в сельской школе, потом вы-шел на пенсию. Теперь вот бездельничаю. Есть участок земли, я кое-что на нем выращиваю - так, больше для интереса. Потому и карточек нет. Не обессудьте.

У меня карточек тоже не было.

156

- Извините, Окада-сан, можно поинтересоваться, сколько вам лет?

- Тридцать, - ответил я.

Он кивнул, сделал глоток чая. Интересно, что он подумал, узнав, сколько мне лет?

- Какое у вас тихое место, - проговорил Мамия-сан, что-бы сменить тему.

Я рассказал, как почти задаром снял дом у дяди, добавив, что если бы не это, мы с нашими доходами не могли бы себе позво-лить и вполовину меньшее жилье. Кивая, гость осторожно, бо-ясь показаться нескромным, оглядел нашу обитель. Я тоже ос-мотрелся. 'Оглянись вокруг', - послышался мне голос той женщины. Снова бросив взгляд вокруг себя, я почувствовал, будто воздух наполняется каким-то холодом и безучастием.

- В этот раз я пробыл в Токио пару недель, - сказал лейте-нант Мамия, - и вы последний, кому мне нужно оставить память о Хонде-сан. Теперь я могу спокойно возвращаться в Хиросиму.

- Мне хотелось бы побывать дома у Хонды-сан и хотя бы поставить свечи.

- Это очень благородно с вашей стороны, но Хонда-сан родом с Хоккайдо, из Асахикавы*, и его могила там. Родствен-ники приезжали, чтобы разобрать вещи у него в доме в Мэгуро, и уже вернулись к себе.

- Вот как? Выходит, у Хонды-сан была семья, а он жил в Токио один?

- Совершенно верно. Его сын, он живет в Асахикаве, очень беспокоился из-за этого, да и люди могли бог знает что поду-мать. Вроде бы он звал старика переехать к нему, но тот все отказывался.

- У него есть сын? - Слова Мамия меня удивили. Я поче-му-то думал, что Хонда-сан остался совсем один. - А его жена? Она еще раньше умерла?

- Тут довольно запутанная история. Его жена вскоре после войны связалась с другим мужчиной, и они вместе покончи-

* Город в центральной части Хоккайдо.

157

ли жизнь самоубийством. Когда же это было? Году в пятиде-сятом или пятьдесят первом. Подробностей я не знаю. Хон-да-сан об этом не распространялся, а мне было неловко спра-шивать. Я кивнул.

- После этого он один растил детей - сына и дочку, а ког-да у них началась своя жизнь, перебрался в Токио и, как вам известно, занялся прорицательством.

- А в Асахикаве чем он занимался?

- У них на пару с братом была типография.

Я попробовал представить Хонду-сан в комбинезоне у ти-пографского станка за проверкой каких-нибудь пробных от-тисков, однако мне он запомнился немного неряшливым ста-риком в грязноватом кимоно с поясом, который больше подходит для ночного халата. Старик и летом, и зимой сидел за котацу и перебирал палочки для гадания.

Тем временем лейтенант Мамия ловко развязал фуросики* и достал какой-то предмет, по форме напоминавший неболь-шую коробку со сладостями. Он был завернут в грубую обер-точную бумагу и несколько раз туго перевязан шнурком. Ма-мия положил сверток на стол и подвинул ко мне.

- Это та самая вещь, которую Хонда-сан просил передать вам на память.

Я взял сверток в руки. Он почти ничего не весил, а о содер-жимом можно было только догадываться.

- Можно посмотреть, что там? Лейтенант Мамия покачал головой:

- Извините, но Хонда-сан просил, чтобы вы развернули сверток, когда будете один.

Я кивнул и положил подарок Хонды-сан на стол.

- По правде говоря, - продолжал Мамия, - я получил от него письмо всего за день до его смерти. Он писал, что, навер-ное, скоро умрет. 'Смерти я совсем не боюсь. Такова воля неба, и остается только ей подчиниться. Не выполнено, правда, одно

* Большой цветной платок, в котором японцы часто носят книги и дру-гие небольшие предметы.

158

дело. В шкафу у меня дома лежат кое-какие вещи, которые я думал оставить разным людям. Но, похоже, самому мне с этим уже не справиться. Поэтому хочу попросить тебя раздать их; список я составил на отдельном листе. Прекрасно понимаю, какое это нахальство с моей стороны, но это моя последняя просьба перед смертью, и надеюсь, ты мне в ней не откажешь'. Надо сказать, письмо Хонды-сан было для меня большой нео-жиданностью - наша переписка оборвалась несколько лет назад - наверное, уже шесть-семь... Я тут же написал ему от-вет, но почта прислала мое письмо обратно с извещением от его сына, что Хонда-сан скончался. Он отхлебнул чай из чашки.

- Хонда-сан знал, когда умрет. Должно быть, он достиг такого состояния духа, какого мне, например, никогда не до-биться. Вы правильно написали в своей открытке: в нем было нечто, глубоко трогавшее других людей. Я почувствовал это еще весной 38-го, когда встретился с ним в первый раз.

- Вы были с ним в одной части у Номонхана?

- Нет-нет, - отвечал Мамия, покусывая губы. - Мы слу-жили в разных частях, даже в разных дивизиях. Судьба свела нас как раз перед Номонханом, мы вместе участвовали в од-ной небольшой операции. Потом капрала Хонду ранило у Номонхана, и его отправили обратно в Японию. А я у Номон-хана не был. Вот... - Лейтенант Мамия приподнял левую руку в перчатке. - Потерял руку в августе 45-го во время наступле-ния Советской армии. Мы отбивали танковую атаку, и мне в плечо попала пуля из станкового пулемета. Я потерял созна-ние, и советский танк раздавил мне руку гусеницей. Попал в плен, меня лечили в госпитале в Чите, а потом отправили в Сибирь, в лагерь, где я просидел до 1949 года. Как отправили меня в 37-м в Маньчжурию, так я и провел на материке две-надцать лет, ни разу не ступив на японскую землю. Родствен-ники решили, что я погиб в боях с русскими, устроили мне могилу на нашем кладбище. До отъезда из Японии мы вроде бы объяснились с одной девушкой, а когда я вернулся, она уже была замужем за другим. Что ж поделаешь? Двенадцать лет прошло. Это большой срок.

159

Я кивнул.

- Извините меня, Окада-сан, - сказал он. - Молодому человеку, как вы, наверное, скучно слушать разговоры о про-шлом. Но мне хочется сказать еще одну вещь: мы в те годы были самыми обычными парнями - такими же, как вы. Я со-бирался стать учителем и никогда не думал служить в армии. Но после университета меня сразу призвали, не спрашивая моего мнения, направили на офицерские курсы, и дело кон-чилось тем, что я на все эти годы засел на чужбине. И моя жизнь стала похожа на сон.

Проговорив это, лейтенант Мамия умолк.

- Не могли бы вы рассказать, как познакомились с Хондой-сан? - поинтересовался я после некоторой паузы. Мне в самом деле хотелось знать, что он был за человек раньше, до нашей с ним встречи.

Мой гость размышлял о чем-то, спокойно положив руки на колени. Он не выглядел растерянным, просто задумался.

- Боюсь, это будет длинная история.

- Ничего-ничего, - сказал я.

- Об этом я никогда никому не рассказывал. И Хонда-сан, уверен, тоже. Дело в том, что мы с ним... решили молчать. Но Хонда-сан умер. Остался я один. Так что если и расскажу вам, это уже никому не повредит.

И лейтенант Мамия начал свой рассказ.

12. Долгий рассказ лейтенанта Мамия (часть 1)

Меня перевели в Маньчжурию в начале 1937 года. Я был тогда младшим лейтенантом и прибыл в распоряжение Генераль-ного штаба Квантунской армии в Синьцзине*. В университете моей специальностью была география, поэтому меня опреде-лили в команду топографов, которая занималась составлени-ем карт. С этим мне сильно повезло. Для армии, надо прямо сказать, мои обязанности были не из тяжелых.

В Маньчжурии тогда было относительно спокойно - во всяком случае, стабильно. После 'китайского инцидента'** военные действия переместились из Маньчжурии на китайс-кую территорию, и воевать приходилось не Квантунской ар-мии, а нашему экспедиционному корпусу в Китае. Конечно, операции по ликвидации партизан, нападавших на наши час-ти, еще продолжались, но они проходили больше в отдален-ных районах, в глубине китайской территории, и, в общем, их вылазки пошли на спад. А мощная Квантунская армия оста-

* Ныне Чанчунь, город в Севере-Восточном Китае, административный центр провинции Гирин.

** Или 'инцидент у Лугоуцяо' ('инцидент на мосту Марко Поло'). Воо-руженное столкновение, происшедшее 7 июля 1937 г. между японскими и китайскими войсками недалеко от Пекина и переросшее в войну между двумя странами.

161

валась в Маньчжурии для поддержания порядка и безопасно-сти в новоиспеченном 'независимом' государстве Маньчжоуго и поглядывала на север.

Несмотря на царившее вокруг спокойствие, все-таки шла вой-на, поэтому маневры и учения продолжались непрерывно. К сча-стью, я мог в них не участвовать. Учения проходили в жуткий холод, в сорок - пятьдесят градусов мороза, когда один невер-ный шаг мог стоить человеку жизни. Каждый раз после манев-ров сотни солдат получали обморожения и отправлялись на ле-чение в госпитали или на горячие источники. Синьцзинь, конечно, нельзя было назвать большим городом, и все же это было экзотическое и интересное место, где при желании мы мог-ли недурно развлекаться. Мы, вновь приписанные офицеры-хо-лостяки, жили все вместе, но не в казарме, а в некоем подобии пансиона. Это больше походило на продолжение вольной сту-денческой жизни, и я беззаботно подумывал о том, что не имел бы ничего против, если бы время и дальше мирно тянулось день за днем и моя служба закончилась без всяких происшествий.

Но это было зыбкое благополучие. За пределами нашего солнечного мирка не прекращались ожесточенные бои. Боль-шинство японцев, во всяком случае те, кто имел голову на плечах, понимали, что война в Китае - непролазная трясина, из которой невозможно выбраться. Сколько бы сражений ме-стного значения мы ни выиграли, надолго оккупировать и взять под контроль такую огромную страну невозможно. Это становилось ясно при трезвом размышлении. Как и следовало думать, чем дольше шла война, тем больше становилось уби-тых и раненых. К тому же стремительно ухудшались отноше-ния с Америкой. Военные тучи сгущались с каждым днем, это ощущалось даже в Японии. Шли мрачные годы: 37-й, 38-й... Но беззаботное офицерское житье в Синьцзине, по правде говоря, поневоле наводило на мысль: 'Война? Какая еще вой-на?' Ведь мы развлекались каждый вечер: подогревали себя выпивкой и болтовней, ходили в кафе, где проводили время с девушками из семей русских белоэмигрантов.

И вот как-то в конце апреля 1938 года меня вызвал офицер Генштаба и представил одетому в штатское человеку по фа-

162

милии Ямамото. Он был невысокого роста, коротко стрижен-ный, с усами. На вид лет тридцать пять. Сзади на шее у него был шрам, оставленный, наверное, каким-то холодным ору-жием. Вызвавший меня офицер сказал:

- Ямамото-сан - гражданское лицо. По поручению коман-дования он изучает жизнь и обычаи монголов, живущих в Маньчжоу-го. На этот раз ему предстоит отправиться на гра-ницу с Монголией, в степь Хулунбуир, и мы выделяем ему несколько человек для охраны. Вы включены в состав этой группы.

Его словам я не поверил. Хотя этот Ямамото и был одет в цивильную одежду, сразу было видно, что он профессиональ-ный военный. Об этом говорили взгляд, манера говорить, осан-ка. Старший офицер и, возможно, с разведывательным зада-нием, подумал я, поэтому и скрывает свою принадлежность к армии. Все это вызывало какие-то дурные предчувствия.

Ямамото в сопровождающие выделили, кроме меня, еще двух человек. Для охраны количество явно недостаточное, но более многочисленная группа привлекла бы внимание мон-гольских войск, развернутых вдоль границы. Наверное, вы подумаете, что мы представляли горстку отборных людей, но на самом деле было не так. Хотя бы потому, что единствен-ным офицером в этой группе числился я, человек, не имев-ший абсолютно никакого боевого опыта. Боеспособной еди-ницей можно было считать только унтера Хамано. Я его хорошо знал - он был приписан к штабу. Жесткий парень, выбившийся в унтеры из самых низов и отличившийся в боях в Китае. Высокий, крепкий и бесстрашный - одним словом, из тех, на кого можно положиться в трудную минуту. Но я никак не мог понять, зачем в нашу группу включили капрала по имени Хонда. Его, как и меня, совсем недавно перевели из Японии, и ему, конечно, еще не довелось понюхать пороху. Казалось, этот тихий, неразговорчивый человек в бою ничем не мог быть полезен. Но он был приписан к 7-й дивизии, а это значило, что Генштаб специально перевел его к нам для учас-тия в готовившейся экспедиции. Лишь много позже мне стало понятно, в чем состояла ценность этого человека.

163

Меня назначили старшим группы охраны потому, что я от-вечал за топографическое описание местности на западной границе Маньчжоу-го, в течении реки Халхин-Гол. Моя глав-ная задача состояла в проверке точности и полноты карт этого района. Несколько раз я даже облетал его на самолете. Пред-полагалось, что мое присутствие как-то поможет делу. Вместе с тем передо мной поставили еще одну задачу - собрать под-робные данные о местности для составления более точных карт. Короче, одним ударом хотели убить двух зайцев. Надо признать, что карты Хулунбуирской степи на границе с Монго-лией, которые мы тогда имели, оставляли желать много лучше-го и мало отличались от тех, что рисовали в Китае во времена Цинской династии*. После создания Маньчжоу-го Квантунская армия несколько раз проводила топографические съемки, чтобы уточнить карты, но территория была слишком велика. Кроме того, западная часть Маньчжурии представляла собой дикую пустынную местность без конца и края, и границы на этих необъятных просторах не имели большого значения. Ты-сячи лет на этой земле жили кочевники-монголы, которые в границах не нуждались, да и не знали, что это такое.

Составлению точных карт мешала и политическая обста-новка. То есть если бы мы провели на официальной карте по-граничную линию по собственному усмотрению, это сразу вызвало бы крупномасштабный конфликт. Советский Союз и Монголия, граничившие с Маньчжоу-го, крайне нервно реа-гировали на нарушения границы, и из-за этого уже произош-ло несколько ожесточенных вооруженных столкновений. В то время наши военные не хотели войны с СССР. Не хотели по-тому, что главные силы были направлены против Китая, и на крупные операции против Советов уже ничего не оставалось. Не хватало ни дивизий, ни танков, ни артиллерии, ни самоле-тов. Главной задачей было обеспечить стабильность в новом государстве Маньчжоу-го. А определение границ на севере и северо-западе, по мнению командования, могло и подождать.

* Императорская маньчжурская династия, правившая Китаем в 1644- 1911 гг.

164

Военные надеялись выиграть время, сохраняя неясную ситуа-цию. Мощная Квантунская армия, в общем, соблюдала эту стратегию и наблюдала за происходившим как бы со стороны. Из-за всего этого вокруг царила полная неопределенность.

Но если бы вдруг вопреки этим замыслам командования война все-таки началась (что на самом деле произошло на сле-дующий год у Номонхана), без карт вести боевые действия было нельзя. Нужны не обычные карты, а специальные, воен-ные. На войне требуются очень подробные карты, глядя на которые становится ясно, как лучше расположить лагерь, где установить орудия, чтобы от них было больше толку, сколько дней понадобится пехоте для марш-броска, где находятся ис-точники воды, сколько фуража надо запасти лошадям. Без это-го современная война невозможна. Выходило так, что наши функции во многом пересекались с задачами разведки, поэто-му мы все время обменивались сведениями с разведотделом Квантунской армии и особым отделом в Хайларе*. Так что мы друг друга, в общем, знали, но этого Ямамото мне раньше ви-деть не доводилось.

Через пять дней, которые ушли на подготовку, мы поездом выехали из Синьцзиня в Хайлар. Там пересели на грузовик, проехали ламаистский монастырь Хандур и прибыли на на-блюдательный пункт армии Маньчжоу-го на границе в райо-не Халхин-Гола. Не помню точно, сколько мы проехали, - наверное, километров триста - триста пятьдесят. Вокруг, на-сколько хватало глаз, лежала однообразная безлюдная степь. На маршруте я должен был все время сличать карту с рельефом местности, по которой мы ехали, но сверяться было не с чем - по пути не встречалось ничего, что можно было бы назвать ори-ентиром. Лишь тянулись чередой невысокие, заросшие сухой травой холмы, простирался бескрайний горизонт и плыли по небу облака. Точно показать наше местонахождение на карте я не мог. Его можно было определить только приблизительно, из расчета времени, которое мы провели в дороге.

* Город на северо-востоке Китая недалеко от границ с Россией и Мон-голией.

165

Человека, безмолвно перемещающегося по этой необъят-ной пустыне, подчас охватывает чувство, будто он сам, его человеческая сущность теряет очертания и постепенно раство-ряется в окружающем пространстве, столь огромном, что ста-новится трудно определить, где начинается и где кончается твое собственное 'я'. Вы понимаете, что я имею в виду? Со-знание разрастается, распространяется вширь, сливаясь с про-стирающимися вокруг просторами, пока не теряет связи со своей физической оболочкой. Вот что я чувствовал посреди монгольской степи. Какая же она огромная! Пейзаж больше напоминал море, чем пустынную сушу. Солнце вставало на во-стоке, не спеша проходило свой путь по небосклону и скрыва-лось за горизонтом на западе. Эти перемещения светила были единственным заметным глазу изменением вокруг нас и рож-дали, я бы сказал, чувство громадной, космической любви.

На наблюдательном пункте мы сменили грузовик на лоша-дей. Все было подготовлено заранее: четыре верховые лошади и еще две - с продовольствием, водой, снаряжением и ору-жием. Вооружение у нас оказалось довольно легкое. У меня и этого человека, которого звали Ямамото, были только писто-леты, а у Хамано и Хонды - кроме пистолетов, еще винтовки-'тридцативосьмерки' и по паре ручных фанат. Фактичес-ки командиром нашего маленького отряда был Ямамото. Он принимал все решения, отдавал распоряжения. По военным законам командовать полагалось мне - ведь формально Яма-мото был штатским, но его права распоряжаться нами под со-мнение не ставил никто. Каждый понимал, что он был просто создан для того, чтобы повелевать другими. А я, несмотря на чин младшего лейтенанта, оставался всего-навсего бумажным червем и понятия не имел о том, что такое настоящая война. Военные люди безошибочно угадывают такие способности в других и непроизвольно им подчиняются. Вдобавок перед от-правкой я получил команду беспрекословно вы поднять указа-ния Ямамото. Короче, исполнение его приказов выходило за рамки уставов.

Мы вышли к Халхин-Голу и двинулись вдоль берега на юг. Река взбухла от растаявшего снега. В воде плескалась крупная

166

рыба. Временами в степи вдалеке показывались волки. Мо-жет, это были не чистокровные волки, а какая-нибудь помесь с бродячими собаками. Но все-таки они представляли опас-ность, и чтобы охранять от них лошадей, приходилось по но-чам выставлять часовых. Мы видели множество птиц - боль-шинство из них, наверное, возвращались к себе домой, в Сибирь. Мы с Ямамото обсуждали особенности местности и, сверяя с картой наш маршрут, заносили в тетради все заме-ченные особенности. Но кроме этой специальной темы, ни о чем другом Ямамото со мной почти не разговаривал. Он мол-ча гнал вперед лошадь, усаживался есть отдельно от осталь-ных и, опять-таки не говоря ни слова, устраивался на ночлег. Мне казалось, что Ямамото уже бывал в этих краях. Он удиви-тельно ориентировался на местности, точно зная, куда дви-гаться дальше.

После двух дней пути на юг, которые прошли без происше-ствий, Ямамото отозвал меня в сторону и сказал, что завтра на рассвете мы будем переправляться на ту сторону Халхин-Гола. Я был ошеломлен: ведь на противоположном берегу уже начи-налась территория Монголии. Даже берег, на котором мы на-ходились, считался опасной зоной, предметом пограничных споров. Монголы настаивали, что это их земля, Маньчжоу-го предъявляло на этот район свои претензии, и из-за этого часто возникали вооруженные столкновения. Если какой-нибудь мон-гольский отряд захватит нас на этом берегу, такие разногласия могли бы нас как-то оправдать. Хотя сейчас, когда таял снег, монголы почти не переходили через реку, опасность столкнуться с ними была невелика. Но случись такое на левом берегу Хал-хин-Гола, это была бы совсем другая история. Уж там точно бродили монгольские патрули. Окажись мы у них в руках - не помогли бы никакие объяснения. Тут уж нарушение границы налицо, и попадись мы - это вызвало бы политические ослож-нения. Нас могли пристрелить на месте, и никакие протесты бы не помогли. К тому же я не получал от своего командира распоряжений о переходе границы. Предписание выполнять приказы Ямамото я в самом деле имел, но никак не мог ре-шить, распространяется оно на такой серьезный шаг, как нару-

167

шение границы, или нет. Во-вторых, как я уже говорил, Хал-хин-Гол разлился, для переправы течение было слишком силь-ным, да и вода ледяная. Реку в такое время года не переходили даже кочевники. Они обычно делали это по льду или летом, когда течение становилось спокойнее, а вода - теплее.

Я выложил все это Ямамото, и он пристально посмотрел на меня. Потом покачал головой и заговорил как-то поучающе:

- Я понимаю: вы волнуетесь, как мы перейдем границу. Это естественно для офицера, под началом которого люди, - по-мнить о своей ответственности. Вы не хотите подвергать бес-смысленной опасности жизни подчиненных. Но позвольте разбираться с этим делом мне. Я за все отвечаю. Всего объяс-нить там я не могу - такова ситуация, но уверяю, что это дело одобрено командованием на самом высоком уровне. О пе-реправе не беспокойтесь: есть место - о нем мало кто зна-ет, - где можно перебраться на ту сторону. Монгольские вой-ска соорудили для себя несколько таких переправ. Вы, наверное, тоже об этом слышали. Я уже несколько раз пере-ходил реку в этом месте, например, в прошлом году, в это же самое время. Вам нечего беспокоиться.

Монгольская армия те места действительно знала хорошо и даже в половодье посылала на правый берег Халхин-Гола воо-руженные группы, хотя и не так много. Так что места для пе-реправы были, и отряд мог перейти реку - при желании. А уж коли переправлялись монголы, мог переправиться и этот Яма-мото, да и нам, наверное, это было по силам.

Мы оказались у одной такой переправы, построенной, как мы предполагали, монгольской армией. Ее тщательно замас-кировали, так что заметить с первого взгляда было трудно. Между двумя перекатами прямо в воде перекинули мост из досок, закрепленный натянутыми канатами, чтобы его не смы-ло стремительным течением. Если бы воды в реке было по-меньше, по нему спокойно могли бы проехать грузовики с солдатами, бронемашины и танки. Поскольку мост покрыва-ла вода, с самолета он не просматривался. Хватаясь за канаты, мы пересекли поток. Первым перешел Ямамото. Он убедился

168

в отсутствии монгольских патрулей, и за ним последовали все остальные. В ледяной воде ноги немели, но все-таки мы вме-сте с лошадьми перебрались на левый берег. Он был гораздо выше, и с него открывался вид на уходившую вдаль бескрай-нюю степь. И поэтому в том числе Советская армия во время боев у Номонхана все время была в более выгодном положе-нии. Разница в высоте сильно влияет на точность артилле-рийской стрельбы. Помню, меня поразило, как сильно отли-чаются два берега друг от друга. Я так окоченел, что долго не чувствовал собственного тела и на какое-то время у меня даже голос пропал. Но стоило подумать, что мы находимся на вра-жеской территории, как, скажу откровенно, я сразу забыл о холоде.

Мы двинулись вдоль Халхин-Гола на юг. Река, извиваясь как змея, текла внизу, слева от нас. Спустя некоторое время Ямамото сказал, что нам лучше снять знаки отличия, и мы последовали его совету. Попади мы в плен, подумал я, нам пришлось бы плохо из-за этих значков. Поэтому я снял еще и свои офицерские сапоги и натянул вместо них краги.

В тот же день вечером, когда мы занимались устройством лагеря, к нам подъехал какой-то монгол. Монголы ездят в нео-бычно высоких седлах, поэтому всадника можно заметить из-далека. Увидев приближавшегося человека, Хамано схватился за винтовку, но его остановил возглас Ямамото:

- Не стрелять!

Унтер, не говоря ни слова, медленно опустил винтовку. Мы все вчетвером стояли на месте и ждали, когда подъедет всад-ник. За спиной у него была винтовка советского производ-ства, на поясе висел маузер. Заросшее лицо, на голове шапка с висячими ушами. Монгол носил такую же замусоленную одеж-ду, что и скотоводы, но по его посадке сразу можно было по-нять, что он профессиональный военный.

Неизвестный спешился и заговорил с Ямамото, как мне показалось, на монгольском языке. Я немного понимал по-русски и по-китайски, но то была совсем другая речь. Ямамо-то отвечал на том же языке, и это еще больше убедило меня в том, что он офицер разведки.

169

- Лейтенант Мамия! - обратился ко мне Ямамото. - Сей-час мы с этим человеком уедем. Надолго ли - не знаю, но хочу, чтобы вы ждали меня здесь. И обязательно все время выставляйте часовых. Если я не вернусь через тридцать шесть часов, доложите об этом в штаб. Пошлете кого-нибудь на ту сторону, на наблюдательный пункт армии Маньчжоу-го.

Я сказал, что все понял, и Ямамото, сев на лошадь, напра-вился вместе с монголом на запад.

Оставшись втроем, мы разбили лагерь и кое-как поужина-ли. Приготовить что-нибудь основательное или разжечь кос-тер было нельзя. Вокруг, насколько хватало глаз, лежала ди-кая степь, где, кроме низких песчаных холмов, не видно ничего, за чем можно укрыться. Мы могли оказаться в руках противника из-за любого дымка. Поэтому палатку поставили пониже, укрыв ее за холмом, и подкрепились сухарями и хо-лодными мясными консервами. Солнце утонуло за горизон-том, и все вокруг сразу погрузилось во мрак, на небе зажглось бесчисленное множество звезд. Где-то завыли волки, и голоса их слились с шумом реки. Мы лежали на песке, отходя от на-копившейся за день усталости.

- В опасное дело мы ввязались, господин лейтенант! - произнес Хамано.

- Похоже на то, - сказал я в ответ.

К тому времени мы - я, унтер Хамано и капрал Хонда - уже хорошо узнали друг друга. Я - неопытный новоиспеченный офицер. Обычно долго прослужившие сержанты и унтера, вро-де Хамано, держались от таких подальше и насмехались над ними, но у нас с Хамано такого не было. Он испытывал ко мне что-то вроде уважения за то, что я окончил университет, а я не придавал значения чинам и старался относиться с вниманием к его военному опыту и практической сметке. Вдобавок он ро-дился в Ямагути, да и я недалеко оттуда - в Хиросиме. Поэто-му мы как-то само собой нашли общий язык и сблизились. Он рассказывал мне о войне в Китае. У Хамано, прирожденного солдата с несколькими классами начальной школы за плечами, имелись свои сомнения по поводу этой нескончаемой, тягост-ной войны, и он откровенно делился ими со мной.

170

- Я человек военный, и война для меня - в самый раз, - говорил унтер. - За родину я готов умереть - такая у меня работа. Но эта война, господин лейтенант, из-за которой мы с вами тут сидим, - она нечестная, что ни говори. Неправиль-ная какая-то... Линии фронта нет, с противником лицом к лицу не сойдешься. Наши идут вперед, а они почти не сопротивля-ются и отходят. Отступают, а потом снимают форму и смеши-ваются с гражданскими. Выходит, никак не поймешь, кто враг. Из-за этого многих невиновных убивают, а называют это 'охо-той за бандитами' или 'остатками войск противника'. Рекви-зируют провиант у китайцев. Ну продовольствие, положим, приходится отбирать, потому что фронт движется вперед так быстро, что тылам за войсками никак не угнаться. Пленных держать негде, кормить нечем - остается только убивать. Это разве правильно? Что мы в Нанкине* натворили! Наша часть там тоже 'отличилась'. Людей бросали в колодцы десятками и забрасывали гранатами. Язык не поворачивается рассказы-вать, что там наделали. Я вот что думаю: нет у этой войны ни-какой 'великой идеи', господин лейтенант! Самая настоящая резня, вот и все. А страдают, выходит, бедные крестьяне, ко-торым до всех этих идей никакого дела нет. Наплевать им и на Гоминьдан, и на маршала Чжана**, и на 8-ю армию***, и на нас. Для них - была бы еда, и слава богу. Я сам из семьи бед-ного рыбака и хорошо знаю, чем бедняки живут. Работают как каторжные с утра до ночи, и все равно еле-еле на хлеб хватает. Неужто Японии польза от того, что мы их тут колотим без смысла, без разбора. Сомневаюсь я, господин лейтенант.

Капрал Хонда, в отличие от Хамано, много о себе не рас-сказывал. Он вообще был человек молчаливый и всегда про-сто внимательно слушал наши разговоры. Но немногослов-

* В этом городе и его окрестностях в декабре 1937 - январе 1938 г. япон-ская армия учинила массовую расправу над мирным населением, жертва-ми которой стали более 140 тысяч человек.

** Имеется в виду Чжан Сюелян, китайский маршал, военный правитель Маньчжурии до вторжения в нее японцев.

*** Одно из наиболее боеспособных соединений Коммунистической партии Китая в период войны с Японией.

171

ность в его случае не означала замкнутости или угрюмости характера. Просто Хонда по своей инициативе редко откры-вал рот. Из-за этого, правда, мне иногда приходило в голову, что я толком не знаю, о чем думает этот парень, но неприязни он у меня не вызывал. Скорее даже его спокойствие как-то смягчало людские сердца. Что бы ни случилось, он сохранял на лице одно и то же невозмутимое выражение. Хонда родил-ся в Асахикаве, где его отец заведовал маленькой типографи-ей, и был моложе меня на два года. После школы стал вместе со старшими братьями помогать отцу в работе. Всего их было три брата, самого старшего за два года перед тем убили в Ки-тае. Хонда любил читать и, как только у него выдавалась сво-бодная минута, тут же укладывался с какой-нибудь книжкой о буддизме в руках.

Я уже говорил, что Хонда не имел никакого боевого опы-та - только год военной подготовки в Японии. И тем не ме-нее это был замечательный солдат. В каждом взводе обязатель-но есть один-два таких человека, выносливых и выполняющих свой долг беспрекословно, без лишних жалоб. Физически крепкие, с отличной реакцией, эти люди моментально схва-тывают то, чему их учат, и очень хорошо пользуются этим на практике. Хонда был из их числа. Он проходил подготовку в кавалерии, поэтому лучше всех разбирался в лошадях и взял на себя заботу о наших животных, которых в отряде было шесть. Впрочем, он не просто заботился о них. Нам даже ка-залось, что Хонда до самой последней мелочи понимает ло-шадиное настроение. Хамано сразу признал способности кап-рала и со спокойным сердцем стал ему многое поручать.

Так что, несмотря на разношерстный состав нашего отря-да, мы здорово понимали друг друга. Всех этих формальнос-тей, обязательных в регулярных частях, мы не соблюдали. Как бы это сказать... Наверное, нас всех свела судьба. Поэтому Хамано и мог вести со мной откровенные разговоры, немыс-лимые между нижними чинами и офицерами.

- Что вы думаете об этом Ямамото, господин лейтенант? - спросил унтер.

- Похоже, он из спецслужб, - ответил я.- Настоящий

172

спец, раз так чешет по-монгольски. Знает эти места как свои пять пальцев.

- Точно. Я подумал сначала, что он из тех бандитов-выс-кочек, которые втерлись в доверие к нашим тузам в армии. Но это не тот случай. Те типы мне хорошо знакомы. Только и делают, что болтают без остановки - чего было и чего не было. И чуть что - сразу за пистолет. А наш Ямамото - серьезный субъект. Большой мастер. Не последний чин там у них - сра-зу видно. У меня на таких чутье. Наши, похоже, хотят создать диверсионные группы из монголов, служивших на Хингане*. Говорят, для этого вызвали несколько спецов по диверсион-ным операциям. Может, Ямамото связан с этим делом.

Хонда стоял с винтовкой на карауле в некотором отдале-нии от нас. Я положил браунинг рядом на землю, чтобы иметь оружие наготове. Хамано, сняв гетры, массировал ноги.

- А может, и не так, - продолжал он. - Может, тот мон-гол - на самом деле офицер Монгольской армии, из тех, кто против Советов и хочет установить секретные контакты с на-шими.

- Такое тоже возможно, - сказал я. - Но послушай! Не говорил бы ты лишнего при посторонних. А то они тебе голо-ву снимут.

- Ну, не такой уж я дурак. Это ж я только здесь так гово-рю, - ухмыльнулся Хамано и сразу сделал серьезное лицо. - Но если это так, тогда Ямамото - опасный тип. Так и до вой-ны недалеко.

Я кивнул. Монголия формально считалась независимой, но на самом деле была сателлитом Советов. Они полностью дер-жали ее в руках. В этом смысле Монголия мало чем отлича-лась от Маньчжоу-го, где всем заправляла японская армия. Но все знали, что в Монголии действовали подпольные антисо-ветские группы, имевшие тесные связи с нашими военными в Маньчжоу-го и организовавшие к тому времени несколько мятежей. Ядро этих групп составляли военные, у которых про-извол Советской армии вызывал внутренний протест, земле-

Горная гряда на северо-востоке Китая и востоке Монголии.

173

владельцы, сопротивлявшиеся насильственной коллективиза-ции, и ламаистские монахи - их набиралось больше ста ты-сяч. За пределами страны эти группы могли рассчитывать толь-ко на расквартированные в Маньчжурии японские войска. И вообще мы - такие же азиаты, как они сами, - были им бли-же русских. В 1937 году раскрыли заговор, участники которого готовили большие беспорядки в Улан-Баторе, и пошли массо-вые чистки. Несколько тысяч человек - военных и монахов - казнили как контрреволюционеров за связь с японской арми-ей. Но с антисоветскими настроениями покончить не удалось - то тут, то там они давали о себе знать. И в том, что офицеры японской разведки переходят Халхин-Гол и тайно встречаются с монгольскими офицерами из числа заговорщиков, ничего необычного не было. Чтобы помешать этому, монгольские сто-рожевые отряды все время патрулировали границу с Маньчжоу-го и объявили запретной зоной прилегающую к ней террито-рию шириной десять - двадцать километров. Но уследить за таким огромным районом было невозможно.

Окажись мятеж успешным, Советская армия сразу бы влез-ла в это дело, чтобы подавить контрреволюцию. Случись та-кое, мятежники обратились бы за помощью к Японии, и у Квантунской армии появились бы основания для военного вмешательства. Отхватить Монголию - все равно что всадить нож в бок Советам в Сибири. Верховная ставка в Токио пыта-лась сдержать эти настроения, но штаб Квантунской армии был переполнен амбициозными личностями и такой шанс не упустил бы. А это уже грозило не просто пограничным конф-ликтом, а настоящей войной с Советами. И если бы она нача-лась на маньчжуро-советской границе, Гитлер, очень может быть, вторгся бы в Польшу и Чехословакию. Вот что имел в виду Хамано, говоря о войне.

Уже рассвело, а Ямамото не возвращался. Последние ноч-ные часы я провел в карауле - сидел с винтовкой, взятой у Хамано, на невысоком песчаном холме и глядел на небо на востоке. Восход солнца в Монголии - картина замечательная. На горизонте вдруг возникла плывущая во мраке размытая

174

полоса. Она начала расширяться, вырастая все выше и выше. Казалось, что с неба протянулась гигантская рука и не спеша стала поднимать ночной покров с лика Земли. Потрясающее зрелище! Я уже говорил: величие окружавшего нас мира мно-гократно превосходило мои способности к постижению его. Я смотрел, и меня охватывало чувство, будто сама моя жизнь как-то истончается и медленно уходит в небытие, туда, где совсем нет места таким мелочам, как дела и заботы человечес-кие. Открывавшаяся передо мною картина повторялась уже сотни миллионов... миллиарды раз, с незапамятных времен, когда на Земле не существовало даже признаков жизни. Я за-был про караул и как завороженный смотрел на рождение но-вого дня.

Дождавшись, когда солнечный диск целиком показался из-за горизонта, я закурил, отпил воды из фляжки и помочился. Как там сейчас, в Японии? Я представил наш город в начале мая - аромат цветов, лепет реки, облака в небе. Вспомнил старых друзей. Семью. Сладкий вкус нежных рисовых лепе-шек, завернутых в дубовый лист. Я вообще-то не большой любитель сладостей, но тогда мне до смерти захотелось лепе-шек. За это я отдал бы половину своего годового денежного довольствия. Подумав о Японии, я почувствовал себя на краю света. Ну почему мы должны, рискуя жизнью, биться за эту необъятную бесплодную землю, не имеющую почти никакой ценности ни для военных, ни для промышленников, где нет ничего, кроме грязной травы и клопов? Я готов был сражать-ся и умереть за родные места, но отдать единственную жизнь, подаренную человеку, за голую пустыню, не способную ро-дить ни зернышка, - полная нелепость.

Ямамото вернулся на следующий день на рассвете. В то утро я опять стоял в карауле и рассеянно смотрел на реку, когда по-зади послышались звуки, напоминающие лошадиное ржание. Я быстро обернулся, но ничего не увидел. Выставил винтовку и стал пристально вглядываться в ту сторону, откуда донесся шум. Сглотнул слюну - так громко, что сам вздрогнул. Палец

175

дрожал на спусковом крючке - до сих пор мне ни разу не приходилось ни в кого стрелять.

Спустя несколько секунд через гребень песчаного холма перевалила лошадь, на которой сидел Ямамото. Не снимая пальца со спуска, я огляделся, но больше никого не увидел - ни приезжавшего к Ямамото монгола, ни вражеских солдат. В небе на востоке зловещей каменной глыбой висела большая белая луна. Ямамото, похоже, был ранен в левую руку - на ней была повязка из пропитавшегося кровью носового плат-ка. Я растолкал Хонду, чтобы он приглядел за лошадью. Вид-но, она пробежала долгий путь - тяжело дышала и была вся в поту. Хамано встал вместо меня на часы, а я взял аптечку и занялся рукой Ямамото.

- Пуля прошла навылет, кровотечение прекратилось, - сказал Ямамото.

Он оказался прав: пуля, к счастью, и правда пробила толь-ко мягкие ткани, не задев кость. Я снял его повязку из носо-вого платка, продезинфицировал рану спиртом и перевязал. Пока я проделывал это, Ямамото даже не поморщился. Толь-ко над верхней губой выступили еле заметные капельки пота. Промочив горло водой из фляги, он закурил и глубоко, с удо-вольствием затянулся. Потом достал браунинг, зажал его под мышкой и, вынув обойму, ловко, одной рукой, снарядил ее тремя патронами.

- Лейтенант, немедленно уходим отсюда. Перейдем на ту сторону и двинемся на наблюдательный пункт Маньчжурской армии.

Быстро, без лишних слов, мы свернули лагерь, сели на ло-шадей и двинулись к переправе. Я не спрашивал у Ямамото, что с ним произошло и кто в него стрелял. По своему положе-нию я не мог задавать таких вопросов, но если бы даже мог, он вряд ли бы мне ответил. Тогда у меня в голове сидела толь-ко одна мысль: как можно скорее выбраться с территории про-тивника, перейти на правый берег Халхин-Гола, где можно чувствовать себя в относительной безопасности.

Мы погоняли лошадей по травянистой равнине. Все мол-чали, но думали об одном: удастся ли нам благополучно пере-

176

браться на ту сторону. Если монгольский патрульный отряд доберется до моста раньше нас - тогда конец. Шансов вы-браться из этой заварухи не оставалось никаких. Помню, под-мышки стали мокрыми от пота.

- Лейтенант, в вас когда-нибудь стреляли? - обратился ко мне Ямамото после долгого молчания.

- Нет, - ответил я.

- А самому приходилось стрелять в кого-нибудь?

- Нет, - повторил я снова.

Какое впечатление произвел на него мой ответ? Зачем он задавал эти вопросы? Я так и не узнал этого.

- Вот здесь документы, которые нужно доставить в штаб, - проговорил Ямамото, положив руку на седельную сумку. - Если это будет невозможно сделать, их надо уничтожить - сжечь, закопать в землю... Но что бы ни случилось - они не должны попасть в руки врага. Что бы ни случилось. Это наша самая главная задача. Хочу, чтобы вы это поняли. Это очень, очень важно.

- Я все понял.

Ямамото пристально посмотрел мне в глаза.

- Если мы окажемся в безвыходном положении, первым делом пристрелите меня. И без всяких колебаний. Я застре-люсь сам, если смогу. Но если из-за руки не сумею покончить с собой, тогда стреляйте вы. И наверняка, чтобы насмерть.

Я молча кивнул.

До переправы мы добрались еще засветло, и стало ясно, что мучившие меня дорогой опасения имели под собой основа-ния. Там уже расположился небольшой отряд монгольской армии. Мы с Ямамото взобрались на невысокий холм и стали по очереди наблюдать в бинокль. Восемь человек - не так уж много, но вооружение они имели чересчур внушительное для пограничного дозора. У одного был автомат. На небольшом возвышении стоял станковый пулемет, обложенный мешка-ми с песком и повернутый дулом к реке. Понятно, они обо-сновались на этом месте, чтобы не дать нам перейти на тот

177

берег. У реки разбили палатки, в землю вбили столбы, к кото-рым были привязаны десять лошадей. Судя по всему, монго-лы не собирались уходить, пока не поймают нас.

- А нет ли какой-нибудь другой переправы? - поинтере-совался я.

Оторвавшись от бинокля, Ямамото посмотрел на меня и покачал головой.

- Есть, но слишком далеко. Верхом понадобится два дня, но у нас нет столько времени. Так что остается переправлять-ся только здесь.

- Вы имеете в виду ночью?

- Именно. Ничего другого не остается. Лошадей оставим здесь. Уберем часового, а остальные, наверное, будут крепко спать. Не волнуйтесь - из-за шума реки почти ничего не будет слышно. Часового я беру на себя. Ну, пока нам делать нечего, так что лучше поспать сейчас, чтобы отдохнуть как следует.

Переправляться решили в три часа утра. Капрал Хонда снял с лошадей все снаряжение, отвел подальше и отпустил. Выры-ли глубокую яму, закопали лишние боеприпасы и провиант. Оставили только фляжки с водой, еды на один день, оружие и немного патронов. Если бы монгольские солдаты захвати-ли нас, мы все равно бы не отбились, сколько бы ни имели патронов: по огневой мощи они были сильнее во много раз. Покончив с делами, решили отсыпаться до назначенного часа. Следовало воспользоваться вынужденным отдыхом: прорвись мы через переправу, времени на сон, наверное, не нашлось бы. На часы первым стал Хонда, его должен был сменить Хамано.

Ямамото лег в палатке и тут же заснул. Похоже, все это вре-мя он вообще не спал. У изголовья лежала кожаная сумка, куда Ямамото положил свои важные бумаги. Скоро отключился и Хамано. Усталость одолевала, но нервное напряжение никак не давало уснуть. Спать хотелось смертельно, но я ничего не мог поделать. Представлялось, как мы убиваем монгольского часового, как пулемет поливает нас огнем на переправе... Нер-вы напряглись до предела. Ладони стали мокрыми от пота, ломило в висках. Сумею ли я в случае чего действовать, как

178

подобает офицеру? Я не был уверен. Выбравшись из палатки, направился к стоявшему на часах Хонде и присел рядом.

- Ну что, Хонда? Может, нам здесь умереть придется?

- Все может быть, - отозвался капрал.

Мы помолчали. Что-то мне не понравилось в этом его 'все может быть'. Был здесь оттенок какой-то неопределенности. С интуицией у меня не очень хорошо, но я все-таки понял, что за расплывчатым ответом Хонды что-то кроется, и решил выведать, что он имел в виду.

- Если тебе есть что сказать - выкладывай, не стесняйся, - сказал я. - Может, мы вообще в последний раз разговарива-ем. Отведи душу!

Плотно сжав губы, Хонда некоторое время поглаживал паль-цами песок у себя под ногами. Я видел, что в душе у него идет какая-то борьба.

- Господин лейтенант, - наконец заговорил он, глядя мне прямо в глаза. - Из нас четверых дольше всех проживете вы - и умрете в Японии. Жизнь ваша будет гораздо длиннее, чем сами думаете.

Теперь пришла моя очередь пристально посмотреть на кап-рала.

- Вы, наверное, сомневаетесь: откуда это может быть мне известно. Я и сам не могу объяснить. Просто знаю - и все.

- Это что же, наитие?

- Может, и так. Хотя это слово не совсем передает то, что я чувствую. Это слишком сильно сказано. Ведь я уже говорил: просто знаю. Вот так.

- У тебя давно такие способности?

- Давно, - четко проговорил Хонда. - Но с тех пор как себя помню, я скрывал это от других. А сейчас... это дело жиз-ни и смерти. Потом оно вас касается, вот я и сказал.

- А о других ты тоже знаешь? Он покачал головой.

- О чем-то догадываюсь, а о чем-то - нет. Однако вам, гос-подин лейтенант, наверное, лучше не знать об этом. Может, я слишком много на себя беру, рассуждая перед вами о таких важных вещах. Вы ведь университет окончили. Но на челове-

179

ческую судьбу надо оглядываться, когда жизнь прожита. Не надо забегать вперед. Я уже к этому в какой-то степени при-вык, а вы - нет.

- Ну, во всяком случае, я здесь не погибну? Хонда зачерпнул горсть песка под ногами и смотрел, как он с шуршанием сыплется между пальцами.

- Это я могу вам сказать. Здесь, в Китае, на материке, вы не умрете, господин лейтенант.

Мне хотелось продолжить разговор, но Хонда внезапно умолк. Казалось, он отключился, погрузившись в свои мыс-ли. Держа винтовку в руках, капрал вглядывался в дикую степь. Моих слов он больше не слышал.

Я вернулся в палатку за гребнем холма и лег рядом с Хамано. Закрыл глаза. Теперь сон пришел сразу. Глубокий сон, который, кажется, утянул меня за ноги на дно океана.

13. Долгий рассказ лейтенанта Мамия (часть 2)

Я проснулся от металлического клацанья предохранителя. Ни один солдат на войне не пропустит этот звук мимо ушей, даже если крепко спит. Это особый звук, тяжелый и холодный, как сама смерть. Почти инстинктивно я протянул руку к браунин-гу, лежавшему у изголовья, и тут же получил удар сапогом в висок, от которого у меня на миг потемнело в глазах. Переведя дух, я чуть приоткрыл глаза и разглядел человека, который, судя по всему, меня ударил. Он нагнулся и взял мой браунинг. Я мед-ленно приподнял голову - прямо в лицо уставились дула двух винтовок. За ними маячили фигуры двух солдат-монголов.

Заснул я в палатке, но теперь она исчезла, будто по манове-нию волшебной палочки, и над головой было развернуто усы-панное звездами небо. Еще один солдат наставил автомат в го-лову лежавшего рядом со мной Ямамото. Тот лежал тихо - может быть, думал, что сопротивляться не имеет смысла, или берег силы. На солдатах были длинные полушубки и военные шапки-шлемы. Двое светили на нас большими карманными фонарями. В первые минуты я толком не мог понять, что слу-чилось. Наверное, потому, что спал очень крепко и шок от того, что увидел, оказался слишком сильным. Но, посмотрев на мон-голов и лицо Ямамото, я наконец осознал: нашу палатку обна-ружили раньше, чем мы стали переправляться через реку.

181

Следующей мыслью было: что с Хондой и Хамано? Я осто-рожно повернул голову, чтобы оглядеться вокруг, но больше никого не увидел. Или монголы их уже убили, или им удалось бежать.

Похоже, это были солдаты из того самого дозора, что мы заметили на переправе. Несколько человек, вооруженных руч-ным пулеметом и винтовками. Командовал ими дюжий сер-жант, у него одного на ногах были настоящие сапоги. Как раз этот тип и заехал мне по голове. Наклонившись, он поднял лежавшую около Ямамото кожаную сумку, открыл ее и загля-нул внутрь. Потом перевернул и стал трясти. К моему удивле-нию, на землю выпала лишь пачка сигарет, хотя я своими гла-зами видел, как Ямамото клал туда бумаги: достал из седельного мешка, переложил в сумку и бросил ее у изголо-вья. Ямамото, как всегда, старался сохранять хладнокровие, однако я заметил, что выражение его лица вдруг изменилось. Видно, он тоже понятия не имел, куда исчезли документы. Но в любом случае для Ямамото это было то, что нужно. Ведь, как он сам говорил, наша наиглавнейшая задача заключалась в том, чтобы эти документы не попали к врагу.

Солдаты перевернули вверх дном все наши вещи и обша-рили их самым тщательным образом. Но ничего стоящего не нашли. Тогда нас заставили снять всю одежду и проверили содержимое карманов - одного за другим. Тыкали штыками в одежду и вещевые мешки, однако документов нигде не было. Выгребли сигареты, авторучки, кошельки, блокноты, часы, распихали добычу по карманам. Забрали нашу обувь, переме-рив предварительно по очереди и выбрав, что подходило по размеру. Дележ сопровождался довольно громкой перебран-кой. Сержант взирал на все это с отсутствующим видом. Ви-димо, в Монголии присвоение личных вещей пленных или погибших солдат противника было в порядке вещей.. Сам сер-жант взял только часы Ямамото, предоставив солдатам раз-бираться с остальным имуществом. Наше снаряжение - пи-столеты, боеприпасы, карты, компасы и бинокли - сложили в матерчатый мешок, наверное, чтобы отправить в Улан-Ба-тор, в штаб.

182

После этого нас, раздетых догола, крепко связали тонкими и прочными веревками. От монгольских солдат несло, как с долго не чищенного скотного двора. Форма на них обноси-лась и была вся в грязи, пыли и пятнах от еды - нельзя было даже установить ее первоначальный цвет. Ботинки рваные, в дырах, казалось, того и гляди развалятся. Понятно, что они позарились на нашу обувь. Лица почти у всех были грубые, какие-то неотесанные и заросшие, зубы черные. На вид они больше походили на бандитов с большой дороги, чем на сол-дат, но советское оружие и знаки отличия в виде звездочек говорили, что это регулярная армия Монгольской Народной Республики. На мой взгляд, организация и боевой дух в их отряде были не на очень высоком уровне. Вообще из монго-лов выходят выносливые и стойкие солдаты, но для современ-ной войны, в которой действуют боевыми группами, они не сильно подходят.

Ночной холод пронизывал до костей. Я смотрел на монго-лов, на то, как в полумраке появляются и исчезают облачка пара от их дыхания, и казалось, что меня по ошибке заброси-ло в какой-то кошмарный сон. Я никак не мог поверить, что все происходящее - реальность. Это действительно был страшный сон, но, как я потом понял, кошмар только начи-нался.

Тем временем из темноты возник солдат, что-то волочив-ший по земле. Ухмыляясь,.он с глухим звуком опустил рядом с нами свою ношу - труп Хамано. Убитый капрал был бос - кто-то уже успел снять с него ботинки. Монголы стянули с него одежду, предварительно обшарив карманы. Взяли наруч-ные часы, бумажник и сигареты, которые тут же поделили, и задымили, роясь в бумажнике. Там оказалось несколько бан-кнот Маньчжоу-го и фотокарточка женщины - наверное, ма-тери Хамано. Сержант что-то сказал и забрал деньги себе. Фотография упала на землю.

По-видимому, кто-то из монгольских солдат подкрался сза-ди к Хамано, когда тот стоял на часах, и перерезал ему горло. Они опередили нас: сделали то, что мы хотели сделать с ними. Из зияющей раны растекалась ярко-красная кровь. Ее было

183

не так много для раны такого размера - наверное, уже почти вся вытекла. Один из солдат вытащил нож с изогнутым лезви-ем сантиметров в пятнадцать длиной и помахал им передо мною. Ножей такой необычной формы мне раньше видеть не приходилось. Этот был какой-то особый. Солдат взмахнул им, будто собираясь чиркнуть мне по горлу, и свистнул. Несколь-ко человек захохотали. Нож явно не из армейского снаряже-ния: видно, эта штука была его собственностью. У всех на по-ясе закреплены длинные штыки, и только у этого солдата - кривой нож. Им он, похоже, и перерезал горло Хамано. Ловко повертев нож в руке, солдат запихал его обратно в ножны.

Ямамото, не говоря ни слова, чуть повел глазами в мою сторону. Движение было мимолетным, но я сразу же понял, что он пытался сказать мне этим взглядом: 'Смогли бежать Хонда?' Охваченный смятением и страхом, я думал о том же: 'Куда подевался капрал Хонда?' Если ему действительно уда-лось скрыться во время внезапного налета монгольских сол-дат, тогда у нас еще остается надежда, пусть и призрачная. 'Что Хонда может сделать в одиночку?' От этой мысли по-неволе становилось тошно. Но лучше хоть какой-то шанс, чем вообще никакого.

Мы пролежали связанными на песке до рассвета. Сторожить нас оставили двух солдат: одного с ручным пулеметом, друго-го - с винтовкой, а остальные собрались в стороне: курили, разговаривали, смеялись - расслаблялись после того, как пой-мали нас. Мы с Ямамото молчали. Хотя стоял май, температура в рассветные часы опускалась ниже нуля, и я боялся, что разде-тыми мы замерзнем до смерти. Но что такое холод по сравне-нию с ужасом, сковавшим меня? Что с нами будет? Эти монго-лы - обычная дозорная группа, и наверняка они не могли сами решать нашу судьбу. Для этого нужен приказ сверху. Так что какое-то время нас, наверное, убивать не будут. Но что потом? Полная неизвестность. Ямамото, ясное дело, - шпион, меня поймали вместе с ним, значит, я его сообщник. В любом случае так просто нам из этой передряги не выбраться.

Рассвело, и откуда-то с неба донесся звук, напоминавший гул моторов. Скоро показался серебристый контур советского

184

самолета-разведчика с опознавательными знаками Монголии, который стал кружить над нами. Солдаты замахали руками, аэроплан в ответ несколько раз покачал крыльями и сел по-близости, подняв тучи песка. Почва вокруг была твердая и ровная, поэтому и без специальной полосы там можно взле-тать и приземляться довольно легко. А может, они уже несколь-ко раз использовали это место под аэродром. Один солдат вско-чил на коня и поскакал к самолету, держа на поводу еще двух лошадей.

Обратно с ним вместе подъехали двое - по виду офицеры в высоком звании. Один - русский, другой - монгол. Скорее всего сержант сообщил в штаб по радио о нашей поимке, и офицеры специально прилетели из Улан-Батора, чтобы до-просить нас. Конечно, они были из разведки. Я слышал, что за прошлогодними массовыми арестами и чистками антипра-вительственных элементов стояло ГПУ.

Оба офицера были одеты с иголочки и чисто выбриты. На русском была теплая шинель с портупеей, из-под нее видне-лись до блеска начищенные, без единого пятнышка сапоги. Для русского он был невысок ростом, худощав, лет тридца-ти - тридцати пяти. Высокий лоб, тонкий нос, бледно-розо-вая кожа, очки в металлической оправе. В общем, лицо как лицо, ничего особенного. Монгольский.офицер - коренас-тый чернявый коротышка - рядом с русским казался медве-жонком.

Монгол подозвал сержанта, и, стоя поодаль, они втроем о чем-то заговорили. 'Наверное, подробно докладывает о том, что произошло', - гадал я. Сержант показал мешок с ото-бранным у нас имуществом. Русский внимательно осмотрел каждую вещь и сложил все обратно. Сказал что-то монголу, а тот обратился к сержанту. Потом русский достал из нагруд-ного кармана портсигар и протянул офицеру и сержанту. За-тягиваясь сигаретами, они продолжали разговаривать. Рус-ский несколько раз ударил кулаком правой руки по левой ладони - было видно, что он немного раздражен. Монголь-ский офицер стоял с хмурым видом, скрестив на груди руки, а сержант все кивал.

185

Наконец, русский офицер не торопясь направился к месту, где лежали мы, и остановился рядом.

- Закурить не желаете? - обратился он к нам по-русски. Я учил русский в университете и уже упоминал, что разговор-ную речь разбирал вполне прилично, но во избежание лиш-них проблем сделал вид, что ничего не понимаю.

- Спасибо, не надо, - ответил Ямамото на вполне прилич-ном русском языке.

- Замечательно, - сказал советский офицер. - Будем го-ворить по-русски. Значит, разговор много времени не займет.

Он снял перчатки, сунул их в карман шинели. На безымян-ном пальце левой руки сверкнуло небольшое золотое кольцо.

- Думаю, вы в курсе дела. Мы тут кое-что разыскиваем. Прямо с ног сбились. И знаем, что эта вещица у вас. Обой-демся без лишних вопросов: откуда, мол, вам это известно. Просто известно, и все. Однако при вас этой вещицы не ока-залось. А раз так, значит, рассуждая логически, до того как вас поймали, вы ее куда-то спрятали. Туда, - он указал в сторону Халхин-Гола, - вы это не переправили. Реку никто перейти не успел. Так что письмо спрятано где-то на этом берегу. Я по-нятно говорю?

Ямамото кивнул:

- Понятно. Но мы ничего не знаем ни о каком письме.

- Хорошо, - бесстрастно проговорил русский. - В таком случае у меня есть один маленький вопрос. Чем вы здесь за-нимаетесь? Ведь вам хорошо известно, что это территория Монгольской Народной Республики. Зачем же вы проникли на чужую землю? Не могли бы рассказать?

Ямамото объяснил, что мы занимались составлением карт:

- Я штатский, работаю в картографической фирме. Вот этот человек и тот, кого убили... их мне выделили для охраны. Этот берег ваш, мы знаем и просим извинения за то, что перешли границу. Но вторгаться на чужую территорию мы не собира-лись. Просто хотели осмотреть рельеф местности отсюда, с возвышенности.

Русский офицер скривил тонкие губы в усмешке, как будто ему рассказывали что-то малоинтересное.

186

- Просите извинения, - с расстановкой повторил он сло-ва Ямамото. - Так-так. Хотели с возвышенности осмотреть рельеф местности? Понятно. С высоты всегда лучше видно, правильно. Вполне резонно.

Он умолк и некоторое время молча рассматривал облака на небе. Потом снова перевел взгляд на Ямамото и, спокойно покачав головой, вздохнул:

- Как бы я хотел тебе поверить! Это было бы замечательно! Похлопал бы тебя по плечу и сказал: 'Хорошо, хорошо! Ну, теперь давайте на тот берег и домой. В следующий раз смот-рите, будьте осторожней'. И всем будет хорошо. Честное сло-во, я хотел бы так поступить. Но, к сожалению, не могу. А все потому, что знаю, кто ты такой на самом деле. И знаю, что ты здесь делаешь. У нас есть кое-какие друзья в Хайларе, так же как у вас в Улан-Баторе.

Русский достал из кармана перчатки, сложил их по-друго-му и засунул обратно.

- Скажу откровенно: у меня лично нет никакого интереса вас мучить или убивать. Отдайте письмо - и никаких других дел у меня к вам нет. Я распоряжусь, и вас тут же отпустят. Вы сможете спокойно перейти на ту сторону. Гарантия - моя честь. Все остальное - наши проблемы. Вас это не касается.

Лучи взошедшего на востоке солнца начали наконец согре-вать кожу. Ветра не было, по небу плыло несколько плотных белых облаков.

Повисло долгое-долгое молчание. Безмолвствовали все - русский, монгольский офицер, солдаты из дозора, Ямамото. Оказавшись в плену, Ямамото, похоже, уже приготовился к смерти. Его лицо совершенно ничего не выражало.

- В противном случае вы оба... примете здесь... смерть, - медленно, с расстановкой, как будто разговаривая с детьми, проговорил русский. - Ужасную смерть. Вот они... - Он по-смотрел в сторону монгольских солдат. Верзила с ручным пу-леметом пялился на меня, выставив в ухмылке почерневшие зубы. - Они обожают убивать - и делают это изощренно и со вкусом. Мастера своего дела, так скажем. Монголы еще со времен Чингисхана страшно охочи до всяких зверств. Тут они

187

настоящие знатоки! Мы, русские, натерпелись от них так, что дальше некуда. У нас этому даже в школе учат. На уроках ис-тории рассказывают, что монголы творили, когда вторглись на Русь. Миллионы людей убивали. Без всякого смысла. Слы-шали историю, как в Киеве они захватили несколько сотен русских из знатных семей и всех перебили? Соорудили боль-шой помост из толстых досок, поставили его прямо на плен-ных и устроили на нем пир. Люди умирали, раздавленные этой тяжестью. Разве обыкновенному человеку придет такое в го-лову? А? Сколько времени потратили! Как готовились! Кто бы еще захотел с этим возиться? А они захотели. Почему? Пото-му что для них это удовольствие и развлечение. Они и сейчас такое творят! Мне как-то довелось наблюдать своими глаза-ми. Я считал, что видел в своей жизни страшные вещи, но в ту ночь, помню, лишился аппетита начисто. Я понятно говорю? Может, слишком быстро? Ямамото покачал головой.

- Замечательно! - заговорил снова русский, но, закашляв-шись, прервался. - Ну что ж! Для меня это будет уже второй раз, и, может, к вечеру аппетит вернется, если все пройдет глад-ко. Но лучше б нам обойтись без лишнего смертоубийства.

Заложив руки за спину, русский некоторое время смотрел на небо. Потом достал перчатки и бросил взгляд в сторону са-молета.

- Отличная погода! - сказал он. - Весна. Прохладно еще, но как раз то, что надо. Станет жарко - комары появятся. Ужасно неприятные твари, Да... Весна здесь намного лучше лета. - Офицер снова вытащил портсигар, достал сигарету и прикурил от спички. Медленно затянулся и так же медленно выдохнул дым. - Спрашиваю последний раз: ты в самом деле не знаешь о письме?

- Нет, - только и сказал Ямамото.

- Ну что ж, - проговорил русский. - Хорошо.

Обернувшись к офицеру, он сказал ему несколько слов по-монгольски. Тот кивнул и что-то приказал солдатам. Те прита-щили откуда-то бревна и ловко стали обтесывать их штыками. Получилось четыре кола. Отмерив шагами нужное расстоя-

188

ние, они камнями забили колья глубоко в землю так, что они оказались вершинами четырехугольника. На все эти приготов-ления, как мне показалось, ушло минут двадцать. Но что бу-дет дальше, я понять никак не мог.

- Для них расправиться с кем-нибудь - все равно что вкус-но поесть, - сказал русский. - Чем дольше подготовка, тем больше радости. Если уж надо просто кого-нибудь шлепнуть, достаточно одного выстрела - бах! и готово. Секундное дело. Но это... - он задумчиво провел кончиками пальцев по глад-кому подбородку, - неинтересно.

Солдаты сняли с Ямамото веревки и отвели к тому месту, где поставили колья. Привязали к ним за руки и ноги. Он ле-жал, как распятый, на спине, и на его обнаженном теле вид-нелось несколько свежих ран.

- Как вы знаете, монголы - народ кочевой, - продолжал офицер. - Они разводят овец: едят их мясо, стригут шерсть, снимают шкуру. В общем, овца для них - идеальное живот-ное. Они с ними живут - вся жизнь проходит с овцами. А как ловко они снимают шкуры! Потом делают из них палатки, шьют одежду. Ты когда-нибудь видел, как монголы снимают шкуру?

- Хотите меня убить? Тогда кончайте скорее, - сказал Ямамото.

Русский кивал, медленно потирая ладони.

- Так-так. Не надо спешить. За нами дело не станет. Не беспокойся. Правда, время придется потратить, но зато все будет с гарантией, не переживай. Торопиться некуда. Тут кру-гом степь без конца, без края, и времени у нас сколько угодно. К тому же я хотел бы кое-что тебе рассказать. Итак, что каса-ется снятия шкур: у монголов обязательно имеется свой спе-циалист по этому делу. Профессионал, мастер. Можно даже сказать, настоящий виртуоз. То, что он делает, - уже искусст-во. Глазом не успеешь моргнуть, как все готово. В один миг! Можно даже подумать, что существо, с которого живьем сни-мают кожу, даже не успевает ничего почувствовать. Впро-чем... - он опять извлек из нагрудного кармана портсигар и, держа в руке, забарабанил по нему пальцами, - это, конечно,

189

не так. На самом деле тот, кого обдирают заживо, испытывает жуткую боль. Просто невообразимую боль. Но смерть все не приходит и не приходит... В конце концов она наступает от огромной потери крови, но как долго все это тянется!

Он щелкнул пальцами. Монгольский офицер, прилетевший вместе с ним, выступил вперед и достал из кармана шинели нож в ножнах - такой же, что был у солдата, грозившего пе-ререзать мне горло. Он вытащил его из ножен и поднял над головой. Стальное лезвие тускло блеснуло молочным отливом в лучах утреннего солнца.

- Вот этот человек как раз из таких умельцев, - объявил русский. - Ну-ка, посмотри получше на его нож. Это специ-альное изделие, как раз чтобы снимать шкуру. Замечательная вещица! Лезвие тонкое и острое, как бритва. Какая техника у этих мастеров! Ведь они тысячи лет свежуют животных. А с человека им кожу содрать - все равно что персик почистить. Аккуратно, красиво, без единого разрыва! Я не очень быстро говорю?

Ямамото молчал.

- Делается это постепенно,- продолжал русский офи-цер. - Чтобы содрать кожу чисто, без разрывов, самое глав-ное - не спешить. Если по ходу дела вдруг пожелаешь что-нибудь сказать, не стесняйся. Мы сразу все это остановим. И не надо будет умирать. Он уже не раз проделывал такие опера-ции, и до конца ни один человек не выдержал - у всех язык развязывался. Так что имей это в виду. Чем раньше мы это прекратим, тем лучше для нас обоих.

Держа нож, похожий на медведя офицер взглянул на Яма-мото и ухмыльнулся. Я помню эту ухмылку до сих пор. Вижу ее во сне. Ее нельзя забыть. Монгол приступил к делу. Сол-даты навалились на руки и колени Ямамото, и офицер, орудуя ножом, усердно стал сдирать с него кожу. Он и вправду рас-правлялся с ним, как с персиком. Смотреть на это было не-возможно, я зажмурился и тут же получил прикладом от одно-го из солдат. Удары сыпались один за другим, пока я не открыл глаза. Но от этого ничего не изменилось: с открытыми или закрытыми глазами я все равно слышал голос Ямамото. Ка-

190

кое-то время он стойко терпел пытку, но потом начал кри-чать. Этот крик, казалось, доносился из какого-то другого мира. Сначала монгол быстрым движением сделал ножом над-рез на правом плече Ямамото и стал сверху стягивать кожу с руки. Он проделывал это медленно, осторожно, почти с лю-бовью. Русский офицер был прав: его мастерство граничило с искусством. Если бы не крик, можно было бы, наверное, даже подумать: а может, боли никакой и нет? Но судя по этим воп-лям, боль была чудовищная.

И вот живодер уже стянул с правой руки Ямамото всю кожу одним тонким листом и передал стоявшему рядом солдату. Тот принял ее кончиками пальцев, расправил и стал поворачивать в руках, чтобы всем было видно. Кожа капля за каплей сочи-лась кровью. А офицер принялся за левую руку и проделал с ней то же самое. Потом снял кожу с обеих ног, оскопил жерт-ву, отрезал уши. Ободрал голову, лицо, и на Ямамото не оста-лось ни кусочка кожи. Он терял сознание, приходил в себя и снова впадал в беспамятство. Сознание уходило - Ямамото замолкал, возвращалось - и крик начинался снова. Но голос становился все слабее и слабее, и наконец наступила тишина. Все это время русский офицер каблуком сапога чертил на земле бессмысленные фигуры. Монгольские солдаты наблюдали за происходившим, не говоря ни слова; на их лицах не было ни отвращения, ни волнения, ни испуга - вообще ничего. С Яма-мото лоскут за лоскутом сдирали кожу, а они взирали на это, как будто вышли на прогулку и остановились поглазеть на ка-кую-то стройку.

Меня все это время выворачивало наизнанку. Внутри уже ничего не осталось, но рвотные спазмы не прекращались. Под конец похожий на медведя офицер монгол развернул кожу, которую содрал с торса Ямамото. Содрал аккуратно, даже со-ски не повредил. Ни до, ни после того дня мне не приходи-лось видеть более жуткого зрелища. Кто-то взял кожу из рук офицера и повесил сушиться, как какую-нибудь простыню. Остался лишь распростертый труп Ямамото - окровавленный кусок мяса, без единого лоскутка кожи. Самым страшным было его лицо, ставшее кровавой маской, на которой выделялись

191

выкатившиеся огромные белые глазные яблоки. Широко ос-каленный рот будто застыл в крике. На месте отрезанного носа виднелись только маленькие отверстия. На земле было море крови.

Русский офицер сплюнул на землю и посмотрел мне в лицо. Достал платок из кармана, вытер губы.

- Похоже, он действительно ничего не знал,- прогово-рил он, убирая платок обратно. Его голос звучал теперь как-то сухо и невыразительно. - Знал бы - обязательно раскололся. Жаль, что так вышло. Но он ведь был профессионал и все рав-но когда-нибудь сдох бы как собака. Тут уж ничего не подела-ешь. Что ж, если он был не в курсе, то ты и подавно.

Офицер снова вытянул сигарету и чиркнул спичкой.

- Выходит, ты нам больше не нужен. Пытать тебя, чтобы что-то узнать, - смысла нет. В живых оставить как пленно-го - тоже. Мы хотим сохранить в тайне все, что здесь про-изошло. Не болтать об этом. А если отвезти тебя в Улан-Ба-тор, пойдут ненужные разговоры. Лучше всего, конечно, прострелить тебе сейчас башку и закопать где-нибудь или сжечь и кости бросить в Халхин-Гол. И все дела. Ну как? - Русский пристально посмотрел мне в глаза. Я по-прежнему делал вид, что совсем его не понимаю. - Русского ты, верно, не знаешь, так что распространяться дальше - только время терять. Ну да ладно. Будем считать, это мысли вслух. Так что слушай. Хочу тебя порадовать. Я решил тебя не убивать. Счи-тай, я слегка виноват и извиняюсь, что зря отправил на тот свет твоего приятеля. Хватит нам мертвецов на сегодня. Од-ного в день вполне достаточно. Так что убивать я тебя не буду. Дам шанс выжить. Повезет - останешься живой. Правда, шан-сов у тебя маловато. Можно даже сказать - почти никаких. Но шанс - это все-таки шанс. Все же лучше, чем остаться без кожи. Так ведь?

Подняв руку, он позвал монгольского офицера. Тот с боль-шим тщанием отмывал водой из фляги нож, которым сдирал с Ямамото кожу, закончив точить его о маленький брусок. Сол-даты разложили куски кожи и о чем-то спорили перед ними. Наверное, обменивались мнениями о тонкостях живодерского

192

мастерства. Офицер-монгол сунул орудие труда в ножны, за-пихал в карман шинели и подошел к нам. Взглянул на меня и повернулся к русскому, который бросил ему несколько слов по-монгольски. Монгол бесстрастно кивнул в ответ. Солдаты подвели к ним двух лошадей.

- Мы улетаем обратно в Улан-Батор, - сказал мне рус-ский. - Жаль возвращаться с пустыми руками, но что подела-ешь. Бывают дела удачные, а бывает, что-то не получается. Вернулся бы к ужину аппетит, но что-то я сомневаюсь.

Они сели на лошадей и поскакали. Самолет взлетел, пре-вратился в крохотную серебристую точку и растворился в небе на западе, оставив меня наедине с монгольскими солдатами и лошадьми.

Меня крепко привязали к седлу, и отряд, выстроившись в це-почку, двинулся на север. Ехавший передо мной монгол еле слышно затянул какую-то монотонную мелодию. Кроме его унылой песни, висевшую над нами тишину нарушало только шуршание песка под конскими копытами. Я понятия не имел, куда меня везут и что они решили со мной делать. Одно знал четко: для этих людей я был абсолютно ненужной, лишней обузой. В голове крутились слова русского офицера: 'Я тебя убивать не буду'. Не буду... 'Но шансов выжить - почти ни-каких'. Что же он имел в виду? Может, собираются использо-вать меня в какой-нибудь идиотской игре? Решили не просто убить, а еще и удовольствие получить?

Но по крайней мере сразу не убили и кожу живьем не со-драли. И на том спасибо. А придется умереть, так только бы не такой жуткой смертью. Но все-таки я еще жив, дышу. Если верить этому русскому, сразу убивать меня не собираются. Есть еще время до смерти - значит, есть и возможность выжить. Остается только цепляться за эту возможность, какой бы ми-зерной она ни была.

Вдруг откуда-то из закоулков сознания всплыли слова кап-рала Хонды: его загадочное пророчество, что мне не суждено умереть здесь, на материке, в Китае. Накрепко привязанный к

193

конскому седлу, под лучами степного солнца, обжигавшими голую спину, я раз за разом повторял каждое сказанное им слово. Вспоминал выражение его лица, интонации. Надо по-верить Хонде, всей душой поверить в его предсказание! Нет! Безропотно умирать здесь я не собираюсь. Обязательно выбе-русь отсюда живым и вернусь домой!

Прошло два, а то и три часа. Мы все ехали на север. Оста-новились у каменного знака. Такие камни ставили ламаисты; назывались они 'обо' и считались божествами, охранявшими путников, а заодно служили дорожными знаками, имевшими большую ценность в пустыне. У этого камня мои конвоиры спешились и распутали на мне веревки. Двое отвели меня в сторону, поддерживая под руки. И я подумал: вот тут-то мне и конец. Мы стояли у колодца. Он был обложен камнями при-мерно на метр высотой. Солдаты поставили меня у края на колени, схватили сзади за шею и нагнули голову, чтобы я за-глянул внутрь. Колодец, похоже, был глубокий - внизу сто-яла густая тьма, и разглядеть ничего я не смог. Сержант - об-ладатель сапог - поднял камень величиной с кулак и бросил его в колодец. Через какое-то время послышался глухой удар. Воды в колодце скорее всего не было. Когда-то тут был насто-ящий колодец в пустыне, но вода из подземной жилы ушла, и он давно высох. Судя по тому, сколько камень летел до дна, глубина была порядочная.

Сержант взглянул на меня и захохотал. Достал из кожаной кобуры на поясе большой автоматический пистолет, снял с предохранителя и с громким щелчком дослал патрон в пат-ронник. Дуло пистолета уперлось мне в голову. Монгол очень долго держал палец на курке, но так и не спустил его. Медлен-но опустил ствол и, подняв левую руку, указал на колодец. Облизывая языком пересохшие губы, я не отводил глаз от пи-столета. Так вот оно что! Мне давали право выбирать свою судьбу - одно из двух: или сейчас я получу пулю, и тогда все кончено, или прыгаю вниз. Колодец глубокий, не повезет с приземлением - смерть. Повезет - тогда умирать придется медленно, на дне этой черной дыры. Вот о каком шансе го-ворил русский офицер! Сержант вынул часы, которые ото-

194

брал у Ямамото, и показал мне пять пальцев. На раздумье мне было отпущено пять секунд. Когда он досчитал до трех, я вскочил на край колодца и прыгнул как в омут. Другого не оставалось. Надеялся зацепиться за стенку, чтобы спустить-ся по ней, но не получилось - руки лишь скользнули по сте-не, и я сорвался вниз.

Колодец действительно оказался глубокий, и времени про-шло изрядно, прежде чем я ударился о землю. Во всяком слу-чае, мне так показалось. Хотя на самом деле, конечно, паде-ние заняло от силы несколько секунд. Но помню, что за время полета во мраке я успел о многом подумать. О нашем остав-шемся где-то далеко городке. О девушке, с которой до отправ-ки на фронт я только раз поцеловался. Вспомнил о родителях и поблагодарил бога за то, что у меня не брат, а младшая сес-тра. Пусть даже я здесь умру, она все равно останется с ними, и не надо будет бояться мобилизации. Вспомнил рисовые ле-пешки, завернутые в листья дуба. И тут с такой силой ударил-ся о высохшую землю, что на миг потерял сознание, почув-ствовав в последний момент, будто весь воздух вырвался наружу из моего тела. Оно грохнулось на дно колодца, как ме-шок с песком.

Шок от удара и в самом деле продолжался всего несколько мгновений. Когда я пришел в себя, сверху падали какие-то брызги. 'Неужели дождь?' - подумал я. Нет, сверху лилась моча. Я лежал на дне колодца, а монгольские солдаты, один за другим, мочились на меня. Высоко вверху маячили мелкие силуэты людей, которые подходили к круглому отверстию в земле и по очереди справляли нужду. Происходило что-то чу-довищно нереальное, похожее на бред человека, накачавше-гося наркотиками. Однако это была явь. Я действительно ва-лялся на дне колодца, и на меня лилась настоящая моча. Когда все наконец иссякли, кто-то посветил на меня фонарем. По-слышался хохот, и фигуры, стоявшие у края колодца, исчезли. И всё сразу поглотила глухая, вязкая тишина.

Я решил полежать пока лицом вниз и подождать, не вер-нутся ли они. Но прошло двадцать минут, потом тридцать (ко-нечно, часов у меня не было, и я говорю только приблизи-

195

тельно) - солдаты не возвращались. Похоже, они ушли на-всегда, оставив меня одного на дне колодца, посреди пусты-ни. Если монголы больше не придут, подумал я, сначала надо проверить, все ли у меня цело. Сделать это в темноте было весьма нелегко. Ведь я даже тела своего не видел и не мог соб-ственными глазами проверить, что со мной. Пришлось поло-житься только на ощущения, которые в таком мраке вполне могли подвести. Почему-то казалось, что меня обманули, об-вели вокруг пальца. Очень странное было чувство.

И все-таки медленно и осторожно я начал разбираться в ситу-ации, в которую попал. Первое, что я понял, - мне страшно по-везло. Дно колодца покрывал песок, и оно оказалось довольно мягким. Если бы не это, при падении с такой высоты мне пере-ломало бы все кости. Я глубоко вдохнул и попробовал пошеве-литься. Для начала - подвигать пальцами. Они повиновались, хотя и с некоторым трудом. Потом попытался приподняться, но не сумел. Тело, казалось, совсем ничего не чувствовало. С созна-нием был полный порядок, но вступать в контакт с телом оно никак не хотело. Как я ни пробовал заставить мышцы подчи-ниться мысленным командам, ничего не получалось. Я плюнул на все и на некоторое время застыл в темноте.

Сколько я так пролежал - не знаю. Наконец мало-помалу чувствительность стала возвращаться, а вместе с ней, конеч-но, пришла и боль. Очень сильная боль. Скорее всего я сло-мал ноги. Еще, похоже, вывихнул, а то и сломал плечо.

Я лежал в той же позе, пытаясь перетерпеть боль. По ще-кам сами собой текли слезы. Я плакал от боли, а еще боль-ше - от безысходности. Вам, наверное, трудно представить, что это такое - оказаться одному в пустыне где-то на краю света, на дне глубокого колодца, в кромешной тьме, наедине с пронзительной болью. Какое одиночество, какое отчаяние меня охватило! Я начал даже жалеть о том, что тот сержант меня не пристрелил. Тогда хотя бы монголы знали о моей смер-ти. Атак придется пропадать здесь в полном одиночестве, и никому до этого не будет дела. Такая вот тихая смерть.

Время от времени до меня доносился шум ветра. Когда он пролетал над землей, в колодец проникал странный, загадоч-

196

ный звук - казалось, где-то далеко-далеко женщина оплаки-вала кого-то. То неведомое далекое пространство соединялось с моим миром узким коридором, через который время от вре-мени и доходил до меня этот голос. А я оставался один на один с могильной тишиной и мраком.

Пересиливая боль, я осторожно ощупал вокруг себя землю. Дно было ровное и неширокое - примерно метр шестьдесят - метр семьдесят в окружности. Скользившая по земле рука вдруг наткнулась на что-то острое и твердое. Инстинктивно отдер-нув руку, я еще раз медленно и осторожно потянулся к тому месту, и пальцы снова коснулись этого твердого предмета. Сначала я подумал, что это ветка, но оказалось - кости. Не человеческие, а какого-то небольшого зверька. Они были раз-бросаны по земле - может, уже долго здесь лежали, а может, разлетелись в стороны, когда я на них свалился. Больше ниче-го, кроме сухого и мелкого песка, в колодце не нашлось.

Я провел рукой по стенке. Ее сложили из небольших плос-ких камней. Днем земля в степи сильно нагревалась, но в это подземелье жара не проникала, и камни были холодны как лед. Приложив руку к стенке, я стал ощупывать щели между камнями в надежде выбраться, если удастся отыскать, куда можно поставить ногу. Но щели были слишком узкие, и в моем плачевном состоянии нечего было и мечтать о том, чтобы вы-лезти наружу. Напрягая силы, я приподнялся, волоча тело, и прислонился к стенке. При каждом движении в плечо и ногу, казалось, впивались десятки толстых шипов. А при вдохе было ощущение, что тело вот-вот разорвется на части. Дотронулся до плеча - оно распухло и горело.

Сколько времени прошло после этого - не знаю. И тут вдруг случилось нечто совершенно необыкновенное. Колодец оза-рило солнце, посетившее его словно откровение. В тот же миг я сразу увидел все вокруг. Ослепительный свет заливал коло-дец. Водопад света. От его сверкающей белизны перехватыва-ло дыхание - я едва слышал. Тьма и холод моментально ра-створились, и мое голое тело ласкали теплые нежные лучи.

197

Казалось, своим сиянием солнце благословило даже скрутив-шую меня боль, озарило теплом разбросанные рядом кости, и на эти зловещие останки я уже был готов смотреть как на товарища по несчастью. Я смог как следует разглядеть свой каменный мешок и на свету успел даже забыть об ужасе слу-чившегося, о боли и отчаянии. Ошеломленный, я сидел, по-грузившись в сияние. Но чудо продолжалось недолго. Свет пропал в один миг - так же неожиданно, как и появился, и тьма вновь заполнила все вокруг. Все длилось всего несколько мгновений. Наверное, секунд десять - пятнадцать. Угол, вид-но, был такой, что в колодец сразу падала вся дневная порция солнечных лучей, достигавших дна этой глубокой ямы. Водо-пад света иссяк, не дав мне толком понять, что произошло.

Свет пропал, навалившаяся темнота стала еще чернее и словно сковала меня, так что я едва мог пошевелиться. Ни воды, ни еды, ни клочка одежды, чтобы хоть как-то укрыться. Закончился длинный день, пришла ночь, а вместе с ней и хо-лод. Заснуть никак не удавалось. Тело требовало сна, но холод впивался в него тысячами шипов, забирался в самую глубину души, которая, не в силах сопротивляться, казалось, все боль-ше твердела и медленно умирала. Звезды вверху словно вмер-зли в небо. Пугающее, великое множество звезд. Не отводя глаз, я наблюдал, как они медленно вершат свой путь, и их перемещение по небосводу убеждало, что время не останови-лось. Я чуть задремал, пробудился от холода и боли, снова провалился в сон на короткое время и опять проснулся.

Наконец наступило утро. Звезды, ясно сиявшие в круглом отверстии колодца, таяли понемногу, но так и не исчезли со-всем, несмотря на разлившийся бледный рассвет. Стали едва различимы, но остались. Чтобы смочить пересохшее горло, я слизывал с каменной стенки капли осевшей на ней утренней росы. Конечно, влаги было ничтожно мало, но и это было как божья милость. Мне пришло в голову, что целый день я ниче-го не пил и не ел, однако о еде не хотелось и вспоминать.

Я сидел на дне этой ямы и ничего не мог предпринять. Бе-зысходность и одиночество так придавили меня, что даже ду-мать стало не под силу. Я просто сидел, ничего не делая, ни о

198

чем не думая. Однако в глубине подсознания я ждал эту поло-су света, ждал, когда слепящие лучи солнца вновь озарят дно глубокого колодца, пусть хоть на несколько мгновений за весь день. В принципе, лучи падают на землю под прямым углом, когда солнце находится в зените. Значит, это происходило где-то близко к полудню. Я ждал только этого света. Ведь больше ждать было нечего.

Кажется, времени прошло очень много. Незаметно я задре-мал. Но тут меня как будто что-то толкнуло, я очнулся, от-крыл глаза и... свет уже был здесь. Его потоки снова захлест-нули меня. Почти непроизвольно я широко расставил руки, повернув их ладонями к солнцу. На этот раз его лучи были гораздо ярче и дольше оставались со мной. По крайней мере мне так показалось. На свету из глаз полились слезы. Все соки моего тела, похоже, превратились в слезы, разом хлынувшие по лицу. Казалось, само тело вот-вот растает, расплывется лу-жей. Под этими благословенными лучами смерть не страшна, подумал я. И мне захотелось умереть. Я ощутил, как все окру-жавшее слилось воедино. Меня целиком захватило ощущение общности, единства. 'Вот оно! - мелькнула мысль. - Вот в чем подлинный смысл человеческого существования: жить вместе с этим светом, которому отпущены какие-то секунды. А теперь я должен здесь умереть'.

Свет, однако, быстро погас, и, придя в себя, я обнаружил, что по-прежнему сижу на дне этого несчастного колодца. Мрак и холод так крепко вцепились в меня, будто никакого света не было и в помине. Скрючившись, я надолго затих с мокрым от слез лицом. Точно некая огромная сила сшибла меня с ног, лишив возможности соображать и действовать, отобрав даже чувство собственного тела. Остался лишь высохший остов, пустая скорлупа, тень. Но опять в голове, ставшей похожей на комнату, из которой вывезли всю мебель, всплыло предсказа-ние капрала Хонды: 'Тебе не суждено умереть здесь, на мате-рике'. Когда появился и исчез этот свет, я по-настоящему поверил в его пророческие слова. Я не просто не умер, я не мог умереть. Значит, мне на роду так написано. Вы понимаете, Окада-сан? Так я лишился уготованной богом милости.

199

Здесь лейтенант Мамия прервал рассказ и взглянул на часы.

- И вот, как вы можете видеть, я здесь, - проговорил он тихо и слегка покачал головой, словно отводя невидимые па-утинки воспоминаний. - Как сказал Хонда-сан, так и вы-шло - я не умер в Китае. И вдобавок прожил дольше всех из нас четверых.

Я кивнул в ответ.

- Вы уж меня извините. Длинная получилась история. На-верное, я наскучил вам своими бесполезными стариковскими россказнями. - Мамия выпрямился. - Однако я на поезд опоздаю, если еще задержусь у вас.

- Подождите, - растерялся я. - А как же ваш рассказ? Что же было дальше? Очень хочется услышать до конца. Лейтенант Мамия взглянул на меня.

- Знаете, я в самом деле опаздываю. Проводите меня до автобусной остановки? По пути, думаю, я успею вкратце рас-сказать, чем дело кончилось.

Мы вместе вышли из дому и направились к остановке.

- На третий день утром меня спас капрал Хонда. Он дога-дался, что в ту ночь монголы нападут на нас, выскользнул из палатки и долго прятался. Тогда-то он и забрал тайком доку-менты из сумки Ямамото. Ведь наша важнейшая задача зак-лючалась в том, чтобы сохранить эти бумаги, любой ценой не допустить, чтобы они попали к врагу. Вы, верно, спросите: раз Хонда знал о нападении монгольских солдат, почему он скрылся один, а не разбудил остальных, чтобы все могли спа-стись? Поймите, у нас в любом случае не было никаких шан-сов. О нашем местонахождении монголы знали. Они были на своей территории, имели численный перевес и преимущество в вооружении. Им ничего не стоило бы выследить наш отряд, прикончить всех и забрать документы. То есть в той ситуации Хонде нужно было спасаться в одиночку. На войне его посту-пок считался бы настоящим дезертирством, но при выполне-нии таких спецзаданий самое главное - действовать по об-становке.

Хонда-сан видел все, что произошло: как сдирали кожу с Ямамото, как меня увез монгольский отряд. Он остался без

200

лошади и не мог сразу поехать за ними. Ничего не оставалось, как идти пешком. Капрал достал припасы, которые мы зары-ли в степи, закопал там же документы и тронулся в путь. Но чего ему стоило добраться до колодца! Ведь он даже не знал, в какую сторону поехали монголы.

- Как же все-таки Хонда-сан нашел колодец? - поинтере-совался я.

- Понятия не имею. Сам он об этом почти ничего не рас-сказывал. Я бы так сказал: он просто знал, куда идти. Вот и все. Отыскав меня, он порвал на полосы свою одежду, связал из них веревку и вытянул меня. Я к тому времени уже почти потерял сознание, и можно представить, сколько сил ему при-шлось потратить. Потом, раздобыв где-то лошадь, Хонда-сан усадил меня на нее и через песчаные холмы, через Халхин-Гол доставил на наблюдательный пункт армии Маньчжоу-го. Там меня подлечили и на грузовике, который прислали из штаба, отправили в Хайлар, в госпиталь.

- А что же стало с теми документами - письмом или что это было?

- Наверное, до сих пор лежат где-нибудь в земле у реки. Вер-нуться туда, чтобы выкопать их, мы с Хондой не могли, да и причин, которые толкнули бы нас на этот бессмысленный под-виг, не было. Мы пришли к выводу, что лучше бы этих бумаг вообще не существовало, и сговорились на все вопросы коман-дования отвечать, что ничего не слышали ни о каких докумен-тах. Иначе нас запросто могли обвинить в том, что мы не вы-полнили приказ, не доставив их. Под предлогом лечения нас держали в разных палатах под строгим надзором и допрашива-ли каждый день. Приходили офицеры в больших чинах и зас-тавляли повторять одно и то же по многу раз. Хитро выспраши-вали все самым подробным образом. Но в конце концов нам, похоже, поверили. Я во всех подробностях рассказал, что мне пришлось пережить, тщательно избегая только одной темы - документов. Записав мои показания, они предупредили, что все это - секретные сведения, которых не будет в официальных архивах армии, и я ни в коем случае не должен их разглашать. Если же я все-таки это сделаю - понесу самое строгое наказа-

201

ние. Через две недели меня вернули в прежнее подразделение. Думаю, что Хонда тоже вернулся в свою часть.

- Мне вот что непонятно: почему Хонду-сан специально отозвали из части на это дело? - спросил я.

- На эту тему он тоже не распространялся. Скорее всего, ему запретили говорить об этом, и он считал, что мне лучше ничего не знать. Но из наших разговоров выходило, что у Хон-ды были какие-то свои отношения с тем человеком, которого мы называли Ямамото. Очевидно, из-за необыкновенного дара Хонды-сан. Мне не раз приходилось слышать, что в армии есть специальное подразделение, занимающееся изучением таких сверхъестественных явлений. Собирали по всей стране людей с экстрасенсорными способностями и сверхсильной волей и проводили с ними разные эксперименты. Может, и Хонда-сан так познакомился с Ямамото. А ведь и правда: не было бы у него таких способностей - он бы никогда не узнал, где я нахожусь, и мы бы не вышли точно к наблюдательному пункту Маньчжурской армии. Он шел без карты, без компа-са- прямиком, без всяких колебаний. Сточки зрения здра-вого смысла это невозможно. Я по профессии картограф и в общих чертах разбирался в местной географии, но я ни за что не справился бы с тем, что сделал Хонда-сан. Видимо, Яма-мото рассчитывал на эти его способности.

Мы подошли к остановке и стали ждать автобус.

- Конечно, загадки и сейчас остаются загадками, - про-должал лейтенант Мамия. - Я до сих пор многого не пони-маю. Например, кем был тот монгольский офицер, который дожидался нас в степи? Что было бы, если бы мы доставили эти документы в штаб? Почему Ямамото не оставил нас на правом берегу Халхин-Гола и не переправился один? Тогда он был бы куда свободнее в своих действиях. Или он хотел ис-пользовать нас как приманку для монгольской армии, чтобы скрыться в одиночку? Вполне возможно. А может, Хонда-сан с самого начала знал о его намерениях и потому ничего не предпринял, когда Ямамото убивали.

Как бы там ни было, после этого мы очень долго не виде-лись с капралом Хондой. Нас изолировали друг от друга, как

202

только привезли в Хайлар, запретили встречаться и разгова-ривать. Мне даже не дали поблагодарить его напоследок. По-том его ранило у Номонхана, и его отправили в Японию, а я оставался в Маньчжурии до окончания войны и оказался в Сибири. Отыскал его я только через несколько лет после того, как вернулся из плена. С тех пор мы несколько раз встреча-лись, изредка переписывались. Похоже, он избегал разгово-ров о том, что случилось тогда на Халхин-Голе, мне тоже не очень хотелось вспоминать прошлое. Оно было чересчур важ-но для нас обоих, и мы вместе переживали те события, не го-воря о них ни слова. Вы понимаете меня?

Вот такая длинная история. Я хочу сказать: наверное, моя настоящая жизнь кончилась там, в монгольской степи, в глу-боком колодце. Мне кажется, будто в тех ярких лучах, что все-го на десять - пятнадцать секунд освещали дно колодца, я спалил свою душу дотла. Каким мистическим оказался этот свет! Не знаю, как объяснить, но, по правде говоря, с чем бы я ни сталкивался после этого, что бы ни испытывал, это уже не вызывало в глубине сердца никаких эмоций. Даже перед ог-ромными советскими танками, даже потеряв левую руку, даже в похожем на ад сибирском лагере я был в каком-то анабиозе. Странно, но все это для меня уже не имело значения. Что-то внутри уже умерло. Верно, мне надо было погибнуть тогда, раствориться в этом свете. То было время смерти. Но, как пред-сказал Хонда-сан, там я не умер. Или, может, точнее сказать - не мог умереть.

Я вернулся в Японию без руки, потеряв двенадцать драго-ценных лет. Когда я приехал в Хиросиму, родителей и сестры уже не было в живых. Сестра работала по мобилизации в го-роде на заводе и погибла во время атомной бомбардировки. Отец как раз поехал навестить ее и тоже погиб. Мать от этого кошмара слегла и умерла в 1947 году. Девушка, с которой, как я вам говорил, мы тайно обручились, вышла замуж за другого и родила двоих детей. На кладбище я обнаружил свою могилу. У меня ничего не осталось. Только оглушающая пустота внут-ри. Мне не следовало возвращаться. Как я жил после этого - помню довольно смутно. Преподавай в школе общественные

203

науки - географию и историю, но, по сути, по-настоящему не жил. Только раз за разом выполнял свои мирские функ-ции. У меня нет никого, кого можно было бы назвать другом, с учениками каких-то человеческих связей тоже не было. Я ни-кого не любил и перестал понимать, что это значит - любить. Стоило закрыть глаза, как передо мной вставал Ямамото, с которого живьем сдирают кожу. Я видел во сне эту сцену мно-жество раз. Ямамото обдирали снова и снова, и он превра-щался в красный кусок мяса. Я слышал его душераздирающие крики. Снилось мне и как я остался заживо гнить на дне ко-лодца. Временами мне казалось, что это и есть реальность, а моя нынешняя жизнь просто видится во сне.

Когда на берегу Халхин-Гола Хонда-сан сказал, что в Ки-тае мне погибнуть не суждено, я страшно обрадовался. Дело не в том, поверил я ему или нет. Просто тогда мне надо было за что-то зацепиться. Хонда-сан, похоже, почувствовал мое настроение и сказал это, чтобы поддержать меня. Но оказа-лось, что радоваться нечему. В Японию вернулся не я, а моя пустая оболочка. В таком качестве можно существовать сколь-ко угодно, но это - не настоящая жизнь. Из сердца и плоти пустышки может появиться только пустышка. Вот что мне хотелось, чтобы вы поняли, Окада-сан.

- Выходит, вернувшись домой, вы так и не женились? - поинтересовался я.

- Нет, конечно. У меня ни жены, ни родственников. Ни-кого на свете.

- А вы никогда не жалели о том, что услышали от Хонды-сан это пророчество? - спросил я после некоторого колеба-ния.

Лейтенант Мамия задумался. Помолчав немного, присталь-но взглянул на меня.

- Кто знает. Может быть, ему не следовало об этом гово-рить. Может, я не должен был этого слышать. Хонда-сан тогда сказал: на судьбу человеческую оглядываются потом, зара-нее знать ее нельзя. Но сейчас я думаю: какая теперь разни-ца? Теперь я только выполняю свою обязанность - продол-жаю жить.

204

Подошел автобус. Лейтенант Мамия низко поклонился и извинился, что отнял у меня время.

- Что ж, давайте прощаться. Большое спасибо за все. Я очень рад, что смог передать вам эту вещь от Хонды-сан Миссия моя выполнена, и я спокойно могу возвращаться домой. - Ловко орудуя протезом и правой рукой, он достал мелочь и опустил в кассу.

Я стоял и смотрел вслед автобусу, пока тот не скрылся за углом. Осталась странная смутная опустошенность в душе -безутешность ребенка, брошенного в неизвестном городе Дома, сидя на диване в гостиной, я стал распаковывать сверток, который оставил Хонда-сан в память о себе. Пришлось изрядно потрудиться, разворачивая слой за слоем оберточную бумагу, прежде чем я добрался до твердой картонной коробки. Подарочная коробка виски 'Катти Сарк'. Однако, судя по ее весу, бутылки внутри не было. Я открыл коробку - и ничего не обнаружил. Она была совершенно пуста. Хонда-сан оставил мне просто пустую коробку.

Книга вторая. ВЕЩАЯ ПТИЦА

Июль - октябрь 1984 г.

1. Максимально конкретный факт Тема аппетита в литературе

В тот день, когда я провожал лейтенанта Мамия до автобусной остановки, Кумико не пришла ночевать. Я прождал ее до две-надцати, читая книгу и слушая музыку, потом махнул на все рукой и лег спать. Заснул с невыключенным светом. Проснул-ся - еще не было и шести. За окном уже совсем рассвело. За тонкими шторами щебетали птицы. Жены рядом не оказалось. Взбитая белая подушка лежала ровно - понятно, ночью на ней никто не спал. На тумбочке у кровати - аккуратно сложенная чистая летняя пижама Кумико. Это я выстирал и сложил ее. Выключив лампу у изголовья, я сделал один глубокий вдох, точно хотел таким способом отрегулировать бег времени.

Не переодев пижаму, я обследовал наше жилье. Зашел сна-чала на кухню, осмотрел гостиную и комнату Кумико. Прове-рил ванную и туалет, заглянул для верности в шкафы. Нигде никого. В доме было как-то необычно пусто и тихо, и каза-лось, мои перемещения не имеют никакого смысла и лишь нарушают эту безмолвную гармонию.

Делать нечего. Я пошел на кухню, налил в чайник воды и поставил на газ. Когда он вскипел, приготовил кофе и сел с

208

чашкой за стол. Сделал тост, закусил картофельным салатом из холодильника. Давненько не приходилось мне завтракать в одиночестве. Вообще, как поженились, мы всегда завтракали вместе. Обедали часто по отдельности, иногда и поужинать вместе не удавалось, но завтрак мы не пропускали, что бы ни происходило. Существовало что-то вроде негласной догово-ренности, почти ритуал. Как бы поздно мы ни ложились, все-гда вставали пораньше, чтобы успеть приготовить нормаль-ную еду и со вкусом позавтракать.

Но в то утро Кумико дома не было. В одиночестве я молча выпил кофе, съел хлеб и стал смотреть на пустой стул напро-тив, думая о туалетной воде - той, что жена надушилась вче-ра утром. Попробовал вообразить мужчину, который, навер-ное, сделал Кумико этот подарок. Представил, как она лежит с ним в обнимку в постели, как его руки ласкают ее обнажен-ное тело. Перед глазами возникла гладкая, словно фарфоро-вая, спина, когда я застегивал ей молнию на платье.

Кофе почему-то отдавал мылом. После первого же глотка во рту остался какой-то неприятный привкус. Я подумал сна-чала, что мне показалось, но и у второго глотка вкус оказал-ся таким же. Выплеснув остатки в раковину, налил кофе в чистую чашку. Опять мыло! Что такое? Кофейник я вымыл хорошо, вода тоже нормальная. Кофе, однако, точно имел какой-то оттенок - то ли мыла, то ли лосьона. Я вылил весь кофейник и собрался заново вскипятить воду, но решил не суетиться. Налил воды из-под крана и выпил. Кофе больше не хотелось.

Дождавшись половины десятого, я позвонил Кумико на рабо-ту. К телефону подошла женщина. Я попросил Кумико Ока-да. 'Вы знаете, по-моему, она еще не пришла', - последовал ответ. Я сказал 'спасибо' и повесил трубку. Потом, как это обычно бывает, когда я не нахожу себе места, принялся за уборку. Разобрал старые газеты и журналы и перевязал их ве-ревкой, до блеска вычистил на кухне раковину, вытер полки, вымыл туалет и ванну. Специальной жидкостью протер зерка-

209

ла и оконные стекла, открутил и вымыл плафон лампы. Снял и выстирал простыни и постелил вместо них чистые.

В одиннадцать опять позвонил Кумико и получил тот же ответ той же женщины: 'Окада-сан еще не пришла'.

- Она что, не вышла сегодня на работу? - спросил я.

- М-м-м... Ничего не могу сказать. - Голос женщины зву-чал совершенно безразлично. Она просто констатировала факт.

Если Кумико в одиннадцать не появилась в офисе, значит, что-то не так. Конечно, графика работы в издательстве нормаль-ному человеку никогда не понять-, но у Кумико в конторе все было не так, как у других. Они делали журналы о здоровом об-разе жизни и натуральных продуктах питания, и все, кто с ними сотрудничал, - все эти фирмачи, фермеры, медработники, - поднимались с утра пораньше, и к вечеру их рабочий процесс уже заканчивался. Поэтому Кумико и ее коллеги, подстраива-ясь под этот режим, как один являлись на работу в девять утра и к шести уходили, если только не было неотложных дел.

Положив трубку, я направился в спальню и учинил в шка-фу проверку платьям, блузкам и юбкам Кумико. Если она ушла из дома, значит, должна была взять свою одежду. Всего ее гар-дероба я, разумеется, не помнил. Я и собственных вещей не помнил как следует, поэтому составить список того, что носят другие люди, мне, конечно, не по силам. Но мне часто прихо-дилось сдавать и забирать из химчистки вещи Кумико, поэто-му то, что она любила и носила часто, я, в общем, знал. И все вроде было на месте.

К тому же она просто не могла взять с собой никакой одеж-ды. Я еще раз постарался точнее припомнить, как накануне утром Кумико уходила из дому. Что на ней было, с какой сум-кой она пошла? Только сумочка через плечо, которую она все-гда носила на работу. В ней еле помещались записная книж-ка, косметика, кошелек, ручка, носовой платок, салфетки. Запихать смену одежды в такую сумку? Абсолютно нереально.

Открыл ящики комода. Бижутерия, колготки, солнечные очки, трусики, спортивные майки... Все лежало на своих мес-тах. Даже если что-то и исчезло, я все равно бы не определил. Хотя трусики и колготки, может, и поместились бы в ту су-

210

мочку. Но стоило ли брать с собой эту ерунду, которую на каж-дом углу купить можно?

Затем я отправился в ванную и снова осмотрел ящички с туалетными принадлежностями Кумико. Там тоже ничего не изменилось: полно разной косметической мелочи и бижуте-рии. Открыв флакон 'Кристиан Диор', вдохнул тот самый аромат - так пахнут летним утром белые цветы - и опять представил ее матовую спину.

Вернулся в гостиную и растянулся на диване. Закрыл глаза и прислушался, но кроме тиканья часов, ничего не услышал. Ни шума проезжавших автомобилей, ни птичьих голосов. Я никак не мог сообразить, что делать дальше. Решил в оче-редной раз позвонить на работу жене и уже начал было наби-рать номер, но от того, что опять ответит та же женщина, ста-ло как-то нехорошо, и я повесил трубку на рычаг. Что еще я мог сделать? Только сидеть и ждать. Может, Кумико и правда меня бросила? Но почему? Хотя почему бы и нет? Но даже если так, не такой она человек, чтобы уйти, не сказав ни сло-ва. Она бы четко и ясно сказала, почему решила расстаться со мной. В этом я был уверен почти наверняка.

А может, с ней что-нибудь случилось? Кумико могла по-пасть под машину и очутиться в больнице. Может, она лежит сейчас без сознания и ей делают переливание крови? От этой мысли сердце в груди заколотилось. Правда, Кумико всегда носила в сумочке водительские права, кредитную карточку и записную книжку с нашим адресом. Так что если бы произо-шел несчастный случай, со мной уже связались бы из больни-цы или полиции.

Я перебрался на веранду и сел. Уставившись невидящим взглядом в сад, попробовал собраться с мыслями, но сосредо-точиться так и не сумел. В голову лезло только одно - спина Кумико, когда я застегиваю ей платье, и запах туалетной воды у нее за ушами.

Шел уже второй час, когда зазвонил телефон. Я встал с ди-вана, поднял трубку.

- Простите, дом господина Окада? - Это был голос Маль-ты Кано.

211

- Да.

- Говорит Мальта Кано. Я насчет вашего кота.

- Кота? - произнес я растерянно. Я и думать забыл про кота, хотя, конечно, сразу же вспомнил, о чем речь. Казалось, все это было сто лет назад.

- Ну да, кота, которого разыскивает ваша супруга, - пояс-нила Мальта.

- Да-да. Конечно, - ответил я.

На том конце трубки замолчали. Мальта как будто взвеши-вала ситуацию, возможно почувствовав что-то по моему тону. Я кашлянул и взял трубку в другую руку.

Пауза была короткой.

- Должна сказать, господин Окада, скорее всего вы боль-ше не увидите вашего кота. Очень жаль, но вам, наверное, луч-ше смириться с этой потерей. Кот ушел и больше не вернется, если не произойдет что-то особенное.

- Что-то особенное? - повторил я слова Мальты Кано, но ответа не получил.

Молчание продолжалось долго. Я ждал, когда она загово-рит снова, но на другом конце провода было тихо - даже ды-хания не слышно. 'Телефон испортился, что ли?' - подумал я, и тут опять раздался ее голос:

- Извините, что я так говорю, господин Окада, но, может быть, кроме кота есть еще проблема, в которой я могу вам по-мочь?

Сразу ей ответить я не смог. Держа трубку в руке, присло-нился к стене, собираясь с мыслями.

- Мне пока еще многое не ясно. Точно не могу сказать, что к чему, только пытаюсь разобраться. Но, кажется, от меня ушла жена. - И я рассказал Мальте Кано, что Кумико вчера вечером не вернулась домой, а сегодня утром не вышла на работу.

Мальта, похоже, обдумывала услышанное.

- Вы, должно быть, очень переживаете. Сейчас мне нечего вам сказать, но скоро многое начнет проясняться. А пока при-дется подождать. Конечно, это тяжело, но всему свое время. Это как отлив и прилив. Никто не в силах изменить их. Когда надо ждать - ничего другого не остается.

212

- Послушайте, Кано-сан! Благодарю вас за хлопоты из-за нашего кота, но сейчас, извините, у меня не совсем подходя-щее настроение, чтобы выслушивать успокаивающие общие рассуждения. У меня голова кругом идет. В буквальном смыс-ле слова. И дурные предчувствия. Я понятия не имею, с чего начать, за что зацепиться. Вот мы сейчас с вами поговорим, и что мне прикажете делать? Мне нужны конкретные факты, пусть даже самые мелкие и незначительные. Понимаете? Что-то, что можно увидеть, потрогать руками.

В трубке послышалось, как что-то упало на пол. Что-то лег-кое, судя по звуку - бусина, покатившаяся по деревянному полу. Затем донеслось шуршание - кто-то мял в пальцах каль-ку, а потом резко рванул ее. Все это происходило не далеко, но и не очень близко от телефона, однако Мальта, похоже, не обращала на эти звуки особого внимания.

- Понятно. Вы хотите что-то конкретное, - проговорила она равнодушно, без всяких эмоций в голосе.

- Именно. Максимально конкретное.

- Ждите, когда вам позвонят.

- Я целый день жду, когда мне позвонят.

- Вам скоро должен позвонить один человек, фамилия ко-торого начинается на 'О'.

- Этот человек знает что-то о Кумико?

- Такие подробности мне не известны. Вы сказали, что хотите конкретных фактов, все равно каких. Вот вам, пожа-луйста: скоро на небе на несколько дней появится месяц.

- Какой месяц? - спросил я. - Вы имеете в виду луну? Ту, что в небе?

- Да-да. Но в любом случае, господин Окада, нужно ждать. Ожидание - это все. Всего хорошего. - Мальта Кано поло-жила трубку.

Я принес со стола телефонную книжку и открыл страницу на букву 'о'. На ней мелким аккуратным почерком Кумико были записаны четыре фамилии с адресами и телефонами. Первым стоял мой отец - Тадао Окада. За ним - Онода, мой товарищ по университету, зубной врач Оцука и еще Омура, хозяин расположенной по соседству винной лавки.

213

Винную лавку можно исключить сразу. Она находилась в десяти минутах ходьбы от нашего дома, и, за исключением редких случаев, когда мы заказывали по телефону ящик пива на дом, нас с ее хозяином ничего не связывало. С дантистом - тоже никаких отношений. Я как-то лечил у него коренной зуб, но это было года два назад, а Кумико и подавно не была у него ни разу. Она вообще не ходила к зубным врачам - по крайней мере с тех пор, как вышла за меня замуж. Своего приятеля Оноду я не видел уже несколько лет. После университета он устроился в банк, через год его перевели в филиал в Саппоро, и он постоянно жил на Хоккайдо: Мы лишь обменивались новогодними открытками. Я даже не мог вспомнить, видел он когда-нибудь Кумико или нет.

Оставался отец. Однако у Кумико с ним не могло быть ника-ких особых отношений. После смерти матери он женился вто-рично, и с тех пор я с ним не виделся, не переписывался и не разговаривал по телефону. Кумико была с ним даже незнакома. Листая телефонную книжку, я подумал, как мало мы с женой общались с другими людьми. Не считая кое-каких нужных свя-зей на работе, за шесть лет, что прошли с нашей свадьбы, мы почти ни с кем не поддерживали отношений и вели замкнутый образ жизни, в которой находилось место только нам двоим.

На обед я снова решил приготовить спагетти. Есть совсем не хотелось, но сидеть до бесконечности на диване и ждать теле-фонного звонка было уже невмоготу. Надо срочно заняться чем-нибудь, заставить себя шевелиться. Я налил в кастрюлю воды, зажег газ и, слушая радио, принялся готовить томат-ный соус. Передавали скрипичную сонату Баха. Исполнение было отличным, но как-то раздражало. То ли скрипач вино-ват, то ли мое душевное состояние - не знаю. Я выключил приемник и продолжал готовить в тишине. Подогрел оливко-вое масло, стал обжаривать в нем чеснок и мелко искрошен-ный лук. Когда лук подрумянился, добавил заранее нарезан-ные помидоры. Занятие оказалось в самый раз. Я резал и жа-рил, и это давало конкретный результат - звуки, запахи...

214

Вода закипела, я бросил в кастрюлю щепотку соли, поло-жил спагетти. Поставил таймер на десять минут, а тем вре-менем перемыл посуду в раковине. Но аппетит так и не по-явился, даже когда тарелка с готовыми спагетти стояла передо мной. Я кое-как одолел половину, остатки выбросил. Соус перелил в банку и убрал в холодильник. Ну нет аппетита, что поделаешь?

Тут я вспомнил, что читал где-то про человека, на которого в момент напряженного ожидания нападало обжорство. Под-напрягся и вспомнил - это у Хемингуэя, в 'Прощай, оружие!'. Главный герой (забыл, как его звали) ухитрился бежать на лод-ке из Италии в Швейцарию и остался там в маленьком город-ке ждать, пока его жена родит. И все это время он сидел в кафе напротив и что-то пил и ел. Не помню, какой там был сюжет, в голове остался только один эпизод, ближе к концу книги: герой в чужой стране ждет родов жены и все ест, ест, ест... Эта сцена потому так здорово запомнилась, что показалась мне страшно правдоподобной. Я подумал, что с точки зрения ли-тературы человек выглядит куда реалистичнее, если в минуты беспокойства не мучается от того, что у него кусок в горло не лезет, а наоборот - на него нападает зверский аппетит.

Однако в жизни получилось иначе: я сидел в притихшем доме, глядел на стрелки часов, дожидаясь, когда что-нибудь произойдет, и в отличие от героя 'Прощай, оружие!' и думать не мог о еде. Мне вдруг пришло в голову, не вызвано ли отсут-ствие аппетита тем, что я не вписываюсь в литературную ре-альность? Я почувствовал себя персонажем какой-то плохо написанной повести. Мне даже послышался чей-то осуждаю-щий голос: 'Кто это такой? Совершенно нереальный персо-наж'. А может, так оно и есть на самом деле?

Без чего-то два затрещал телефон. Я схватил трубку.

- Здесь проживает господин Окада? - спросил незнако-мый мужчина. Голос был молодой, низкий и не лишенный приятности.

- Да, - ответил я, собравшись с духом.

215

- Ваш адрес: квартал 2, дом 26?

- Совершенно верно.

- Вас беспокоят из винной лавки Омура. Мы очень ценим, что вы наш постоянный покупатель. Я собирался заехать к вам за деньгами. Вам удобно в это время?

- За деньгами?

- Ну да. За два ящика пива и упаковку сока.

- Да, пожалуйста. Я пока еще буду дома, - сказал я. На этом разговор окончился.

Положив трубку, я попытался сообразить, имеет ли этот разговор какое-то отношение к Кумико. Нет, самый обыкно-венный короткий деловой звонок из винной лавки, где хотят получить свои деньги. Я действительно заказывал у них пиво и сок, и они все это привозили. Через полчаса явился парень из лавки, я расплатился с ним.

Парень изображал любезность и, сияя улыбкой, выписал квитанцию.

- Слыхали, Окада-сан, какой несчастный случай произошел сегодня утром у нас на станции? Примерно в полдесятого.

- Какой несчастный случай? - спросил я испуганно. - С кем?

- Маленькую девочку придавило. Фургон подавал назад и... Говорят, она в тяжелом состоянии. Я проезжал там сразу после того, как это случилось. Сутра насмотришься такого... Жуть! Ужасно боюсь этой малышни. Их ведь в зеркало не видно, ког-да сдаешь задом. Вы знаете химчистку у станции? Так вот, он наехал на нее как раз напротив химчистки. Народ там оставляет велосипеды, коробки наставлены - вообще ничего не видно.

Парень ушел, и мне вдруг стало невтерпеж дальше оста-ваться дома. Сделалось душно, темно и тесно. Я обулся и вышел на улицу, не заперев дверь, не закрыв окна, не вык-лючив свет на кухне. Посасывая лимонный леденец, принял-ся бесцельно бродить по округе и, прокручивая в голове раз-говор с посланцем из винной лавки, вспомнил, что надо забрать из химчистки вещи - блузку и юбку Кумико. Кви-танция осталась дома, но я решил за ней не заходить, наде-ясь, что вещи и так отдадут.

216

Я почувствовал, что все вокруг выглядит как-то не так. По-падавшиеся навстречу люди казались неестественными, по-хожими на роботов. Вглядываясь в лица прохожих, я пытался угадать, что это за люди. В каких домах живут? Какие у них семьи? Изменяют ли они друг другу? Счастливы ли они? До-гадываются ли, как ненатурально выглядят?

Перед химчисткой еще оставались следы утреннего проис-шествия: линии, начерченные полицией мелом на асфальте; тут же несколько человек, направлявшихся за покупками, с серьезным видом обсуждали случившееся. Но внутри все было как всегда. Все так же играла черная магнитола, в глубине над-рывался старый кондиционер, из-под утюга поднимались об-лака густого пара. Роберт Максвелл исполнял на арфе 'Морс-кой отлив'. Здорово было бы съездить на океан! Я представил запах песка, шорох разбивающихся о берег волн. Чайки. Бан-ка ледяного пива.

Хозяину химчистки я сказал, что забыл квитанцию.

- Я заходил к вам на прошлой неделе - в пятницу или суб-боту. Сдавал блузку и юбку.

- Окада... Окада... - бормотал он, перелистывая школьную тетрадку. - Ага. Вот, нашел. Блузка и юбка. Но ведь ваша жена их уже получила, Окада-сан.

- Получила? - опешил я.

- Да, вчера утром. Я точно помню - сам выдавал ей вещи. Я так понял, что она шла на работу и по пути заглянула сюда. У нее и квитанция была.

Я потерял дар речи и молча уставился на хозяина.

- Вы бы спросили у жены. Я ей все выдал. Тут никакой ошибки нет, - уверял меня он. Потом достал сигарету из пач-ки, лежавшей на журнале для записи клиентов, и щелкнул за-жигалкой.

- Вы говорите, вчера утром? - спросил я. - А не вечером?

- Утром-утром. Рано, часов в восемь. Ваша жена зашла раньше всех, так что я хорошо ее запомнил. Приятно, когда первым клиентом с утра оказывается молодая женщина.

В ответ я не смог выдавить из себя даже подобия улыбки, собственный голос показался мне чужим.

217

- Ну, тогда понятно. Я просто не знал, что она уже была у вас.

Хозяин кивнул, мельком взглянул на меня и потушил сига-рету, хотя сделал всего несколько затяжек. Потом снова взял-ся за утюг. Похоже, чем-то я его заинтересовал и он собрался было что-то сказать, но передумал. Мне тоже хотелось задать ему пару вопросов. Как выглядела Кумико, когда приходила за своими вещами? Что у нее было в руках? Но в голове у меня все перепуталось, к тому же страшно пересохло в горле. Захо-телось присесть где-нибудь и выпить чего-нибудь холодного, чтобы привести мысли в порядок.

Выйдя из химчистки, я отворил дверь соседнего кафе и за-казал чаю со льдом. В прохладном помещении не было ни души. Из маленьких динамиков на стене звучала оркестровка битловской 'Восемь дней в неделю'. Я снова подумал об оке-ане. Представил, как иду босиком по песчаному пляжу к ли-нии прибоя. Обжигающе горячий песок, ветер, насквозь про-питанный запахом морской воды. Я глубоко, всей грудью вдыхаю и смотрю на небо. Поднимаю вверх руки и ощущаю на них тепло красок летнего солнца. Холодная волна добира-ется до моих ног...

А все-таки странно, что Кумико забрала свою одежду из химчистки по дороге на работу. Лезть с выглаженными веща-ми в переполненную электричку, а потом так же возвращать-ся... Руки все время заняты, да и вещи, отутюженные в химчи-стке, помнутся. Я представить не мог, чтобы Кумико, которой любая складка или пятнышко на одежде действовали на не-рвы, совершила такой бессмысленный поступок. Ведь могла зайти в химчистку и по пути с работы. Или меня попросить, если задерживалась. Оставалось только одно возможное объяс-нение: возвращаться домой Кумико не собиралась. Взяла блузку и юбку и куда-то уехала. Если так, смена одежды у нее есть, а все остальное можно купить. Кредитные карточки всегда при ней, а кроме того, у нее собственный счет в банке. Так что могла отправиться куда угодно.

И потом, скорее всего Кумико была не одна, а с мужчиной. Иначе зачем ей уходить из дома?

218

Дело, похоже, принимало серьезный оборот. Кумико ис-чезла, бросив весь свой гардероб. Она очень любила покупать себе одежду и придавала ей большое значение. Оставить все и уйти, не взяв с собой почти ничего... На это действительно надо было решиться. И все-таки Кумико без колебаний - так мне, по крайней мере, казалось - ушла с одной блузкой и юбкой. Об одежде, видно, она думала меньше всего.

Откинувшись на спинку, я вполуха слушал тягомотную, будто выхолощенную приглушенную музыку и представлял Кумико: в битком набитой электричке держит в руках целло-фановые чехлы с одеждой на проволочных плечиках. Вспом-нил цвет ее платья, аромат туалетной воды за ушами, ее глад-кую безупречную спину - и вдруг почувствовал страшную усталость. Было ощущение, что стоит на минуту закрыть гла-за - и меня медленно перенесет из этого кафе в какое-то со-вершенно другое место.

2. Глава, в которой совсем нет хороших новостей

Выйдя из кафе, я снова принялся бессмысленно бродить по улицам. Этот поход кончился тем, что от полуденной жары меня страшно разморило - даже озноб заколотил. Но домой возвращаться не хотелось. Сидеть в опустевшей квартире и ждать просто так, не зазвонит ли телефон? От этой мысли я судорожно сглотнул, будто мне не хватало воздуха.

Единственное, что мне пришло в голову, - отправиться к Мэй Касахаре. Я вернулся к себе, перелез через стену и, прой-дя по дорожке, подошел к ее дому с тыла. Прислонившись к забору Пустого Дома напротив, стал смотреть в сад с камен-ной птицей. 'Постою здесь, - подумал я, - может, Мэй меня заметит'. Кроме тех дней, когда она подрабатывала, вычисляя потенциальных покупателей париков, девчонка постоянно была дома - принимала солнечные ванны в саду или сидела у себя в комнате - и все время поглядывала на дорожку.

Но Мэй не показывалась. На небе не было ни облачка. Лет-нее солнце все сильнее жарило в затылок. От земли поднимал-ся пряный запах травы. Не отрывая глаз от каменной птицы, я старался вспомнить историю, которую недавно рассказал мне дядя о судьбе обитателей этого дома. Но в голову почему-то лез только океан, холодный и синий. Я сделал несколько глубоких вдохов, посмотрел на часы - видно, не судьба сегодня встре-

220

титься - и уже собрался уходить, как наконец в саду появилась Мэй Касахара и не торопясь направилась ко мне. На ней были хлопчатобумажные шорты, голубая гавайская рубашка и крас-ные резиновые шлепанцы. Подойдя, девчонка взглянула на меня сквозь солнечные очки и улыбнулась.

- Приветствую тебя в наших краях, Заводная Птица! Отыс-кался ли твой кот Нобору Ватая?

- Нет. Поиски пока результата не принесли, - сказал я. - А можно поинтересоваться, что вас так сегодня задержало?

Мэй, засунув руки в карманы, с комичным видом огляну-лась.

- Понимаешь, Заводная Птица, свободного времени у меня, конечно, много, но это не значит, что я с утра до вечера таращусь на дорожку, как часовой. У меня и свои дела есть. Ну ладно, извини. Долго ждал?

- Да не очень. Вот только жарковато тут.

Мэй пристально посмотрела на меня, чуть нахмурила брови.

- Что случилось, Заводная Птица? У тебя такое лицо... Будто тебя только что из могилы выкопали. Иди сюда в тень, отдохни.

Она взяла меня за руку и повела в сад. Усадила в шезлонг, передвинув его под дуб. Густо разросшиеся зеленые ветви от-брасывали прохладную тень.

- Все хорошо. Дома, как всегда, никого нет. Не беспокой-ся ни о чем. Отдохни немножко, ни о чем не думай.

- Послушай, у меня к тебе одна просьба, - сказал я.

- Говори.

- Ты не могла бы позвонить в одно место? Вместо меня?

Вытянув из кармана записную книжку и ручку, я написал номер офиса Кумико. Вырвал страницу и протянул девчонке. Пластиковая обложка записной книжки была теплой и влаж-ной от пота.

- Вот телефон. Спроси: Кумико Окада вышла сегодня на работу? Если нет: была ли она вчера? Вот и все.

Мэй Касахара взяла листок и посмотрела на него, поджав губы. Потом перевела взгляд на меня.

- Ладно. Будет исполнено. А ты выбрось все из головы и прими горизонтальное положение. Я сейчас вернусь.

221

Она ушла, а я, последовав совету, вытянулся в шезлонге и закрыл глаза. Пот сочился из каждой клеточки моего тела. Только попытался сосредоточиться, как в голове начала пуль-сировать кровь, а где-то под ложечкой закопошился стран-ный колючий комок. К горлу подкатила тошнота. Вокруг было тихо. Мне вдруг пришло в голову, что я давно не слыхал За-водной Птицы. Наверное, дня четыре или пять. Нет, память меня подводила. Про птицу я вспомнил, когда ее уже не было слышно. Может, она из перелетных? Впервые я ее услышал с месяц назад. И с тех пор эта неведомая птаха каждый день за-водила пружину маленького мирка, в котором мы жили. Это был сезон Заводной Птицы.

Мэй вернулась минут через десять с большим стаканом. Протянула его мне, и плававшие в стакане кубики льда тихо звякнули. Показалось, что эти звуки родились в другом, очень далеком мире, отгороженном от нас несколькими воротами. Я уловил их, потому что как раз в тот момент ворота оказа-лись открытыми. Но только на время - стоит закрыться во-ротам между двумя мирами, и меня отрежет от этих звуков.

- Пей, - приказала Мэй. - Это вода с лимонным соком. Голове легче станет.

Я выпил половину и вернул стакан. Холодная вода прока-тилась по горлу и стала медленно опускаться вниз. Тут же под-катил спазм тошноты. Образовавшийся в желудке волокнис-тый комок начал разматываться и подступил к самому горлу. Зажмурившись, я пытался перебороть тошноту. Представил, как Кумико садится в поезд, держа в руках блузку и юбку... 'Уж лучше бы вырвало. Может, полегчает', - подумал я, но сдержался. Сделал несколько глубоких вдохов - и тошнота постепенно отступила.

- Ну, как ты? - поинтересовалась Мэй.

- Порядок, - ответил я.

- Я позвонила. Назвалась родственницей. Правильно?

- Угу.

- Заводная Птица, она кто? Твоя жена?

- Да.

222

- Мне сказали, что вчера ее тоже не было. На работе она никого не предупредила. Не пришла - и все. Они тоже не зна-ют, что и думать. Говорят, это совсем на нее не похоже.

- Да... Вот так никому ничего не сказать и просто не вый-ти... Это и правда на нее не похоже.

- Значит, она пропала со вчерашнего дня? Я кивнул в ответ.

- Бедная Заводная Птица! - сказала Мэй. Видно, ей было искренне жаль меня. Она положила руку мне на лоб. - Мо-жет, я чем могу помочь?

- Сейчас, наверное, нет. Спасибо тебе.

- Послушай, можно я еще спрошу? Или мне помолчать?

- Спрашивай, чего уж там. Хотя не знаю, смогу ли отве-тить.

- Она что, с мужчиной сбежала?

- Не знаю, - ответил я. - Не исключено. Все может быть.

- Подожди! Но вы же столько вместе прожили. Как же можно таких вещей не знать?

'В самом деле, - подумал я. - Как же случилось, что я этого не знаю?'

- Бедная Заводная Птица! - повторила Мэй. - Как мне хочется тебе помочь. Но я, к сожалению, ничего не понимаю в семейной жизни.

Я поднялся с шезлонга. Для этого понадобилось гораздо больше усилий, чем я думал.

- Спасибо тебе за все. Ты мне очень помогла. Но мне надо идти. Посижу дома - подожду новостей. Может, позвонит кто-нибудь.

- Придешь домой - сразу становись под душ. Душ прежде всего. Понимаешь? Потом переоденься в чистое и побрейся.

- Побриться? - переспросил я, проведя рукой по подбо-родку. Побриться я действительно забыл и не вспоминал об этом с самого утра.

- Такие мелочи имеют большое значение, Заводная Пти-ца, - сказала Мэй, глядя мне прямо в глаза. - Придешь до-мой - хорошенько погляди на себя в зеркало.

- Хорошо.

223

- Можно я загляну к тебе попозже?

- Заходи, конечно, - сказал я и добавил: - Мне будет легче. Мэй Касахара молча кивнула.

Дома я посмотрел на себя в зеркало. Вид и в самом деле не дай бог. Я разделся, принял душ, как следует вымыл шампунем голову, побрился, почистил зубы, протер лицо лосьоном и после всех этих операций еще раз внимательно оглядел себя. Вроде легче стало. Тошнота прошла. Остался только легкий туман в голове.

Я надел шорты и свежую тенниску. Сел на веранде, при-слонившись к столбу, и, глядя в сад, стал ждать, когда высох-нут волосы. 'Попробуем разобраться, что же произошло за эти дни', - сказал я себе. Началось со звонка лейтенанта Мамии. Когда он позвонил? Вчера утром? Да, именно так. После это-го ушла Кумико. Я застегнул ей молнию на платье, и она ушла. Потом я нашел коробочку от туалетной воды. Приходил Мамия-сан, рассказал эту необыкновенную историю про войну: как его захватили монгольские солдаты и бросили в колодец. Принес прощальный подарок от Хонды-сан. Оказалось, прав-да, что это только пустая коробка. Потом Кумико не пришла домой. Забрала утром свои вещи в химчистке на станции и пропала неизвестно куда. На работе у нее никто ничего не зна-ет. И все это произошло вчера.

Просто не верится, что за один-единственный день столько всего случилось. Многовато для одного дня.

Беспрерывно размышляя об этом, я почувствовал, что страшно хочу спать. Не просто клонило ко сну, а навалилась невыносимая, какая-то чудовищная сонливость. Она срывала с меня покровы сознания, подобно тому как сбрасывают одеж-ду с бесчувственного тела. Как сомнамбула, я прошел в спаль-ню, разделся и повалился на кровать. Попробовал взглянуть на часы, стоявшие на столике у изголовья, но не смог даже повернуть головы. Глаза сами собой закрылись, и я тут же про-валился в глубокий бездонный сон.

224

Во сне я застегивал молнию на платье Кумико. Видел ее белую гладкую спину. Но, подтянув застежку кверху, я понял, что пе-редо мной не Кумико, а Крита Кано. В комнате мы были одни.

В той же комнате, что приснилась мне в прошлый раз, - в том же гостиничном номере. На столе - бутылка 'Катти Сарк' и два стакана. Ведерко из нержавеющей стали с кубиками льда. Из коридора доносились громкие голоса - кто-то проходил мимо. Слов не разобрать, но говорили, похоже, по-английс-ки. С потолка свешивалась люстра, но она не горела. Комнату освещали лишь тусклые настенные бра. Окна наглухо закры-ты тяжелыми гардинами.

Крита возникла в летнем платье Кумико - бледно-голубом, с ришелье в виде птичек, чуть выше колена. И, как обычно, с макияжем Жаклин Кеннеди. На левом запястье -два браслета.

- Откуда у тебя это платье? Оно твое? - спросил я. Крита посмотрела на меня и покачала головой. При этом завитые кончики ее волос мило дрогнули.

- Нет. Платье не мое. Я взяла его поносить на время. Но вы не беспокойтесь, господин Окада. От этого никому хуже не будет.

- Где мы находимся? - поинтересовался я. Девушка не ответила. Как и в прошлый раз, я сидел на кро-вати. В костюме и галстуке в горошек.

- Не надо ни о чем думать, господин Окада, - сказала Крита Кано. - Вам не о чем волноваться. Все хорошо. Все будет замечательно.

С этими словами она, как тогда, расстегнула мне брюки, до-стала пенис и взяла его в рот. Разница состояла лишь в том, что теперь она не снимала с себя одежду и так и осталась в платье Кумико. Я попробовал пошевелиться, но тело будто опутали невидимые нити. Во рту у Криты член тут же стал твердым.

Я видел, как подрагивают ее накладные ресницы и завитки волос. Браслеты сухо и металлически позвякивали друг о друга. Длинный и мягкий язык, казалось, обвивался вокруг моей пло-ти, точно опутывал ее. Она почти довела меня до оргазма, но вдруг отстранилась и начала медленно раздевать. Сняла с меня пиджак, развязала галстук, потом стянула брюки, рубашку, тру-

225

сы, и когда я остался без одежды, повалила на постель. Сама же раздеваться не стала, а села на кровать, взяла мою руку и потя-нула ее себе под платье. Трусиков на ней не оказалось. Рука ощутила тепло у нее между ног, двинулась дальше. Там было очень влажно. Пальцы проникали все глубже, не встречая ни-какого сопротивления; их словно засасывало внутрь.

- Постой! Ведь сейчас Нобору Ватая явится. Разве не его ты здесь ждала?

Вместо ответа Крита Кано коснулась моего лба.

- Не думайте ни о чем, господин Окада. Мы обо всем по-заботимся. Положитесь на нас.

- На кого это - на вас?

Ответа не последовало.

Девушка уселась на меня верхом и рукой помогла войти в нее. Как только я проник к ней внутрь, она начала медленно вращать бедрами. Подол бледно-голубого платья касался мое-го живота и бедер в такт с ее движениями. В такой позе, в пла-тье, накрывавшем меня широкими складками, Крита Кано напоминала гигантский мягкий гриб, который бесшумно про-бился на свет божий сквозь опавшую листву и раскрылся под покровом ночи. Ее влагалище было теплым - и в то же время холодным. Оно обволакивало, засасывало в себя и в то же вре-мя было готово вытолкнуть меня наружу. Слившаяся с ним часть моей плоти становилась все тверже и больше. Я был го-тов взорваться в любую секунду: фантастическое ощущение - за пределами сексуального порыва и наслаждения от физи-ческой близости, через которую в меня медленно вливалось Нечто изнутри нее.

Закрыв глаза и приподняв подбородок, Крита Кано тихо раскачивалась взад и вперед будто в забытьи. Я видел, как ее грудь при каждом вдохе поднимается под платьем. Несколько волосков выбились из прически на лоб. Я представил, что ка-чаюсь в одиночестве на волнах посреди бескрайнего моря; зак-рыл глаза и напряг слух, приготовившись услышать шум лег-ких волн, плещущих мне в лицо. Теплая морская вода омывала тело, течение медленно несло куда-то. Я решил послушаться Криту Кано и не думать ни о чем. Не разжимая век, расслабил мышцы и отдался течению.

226

Вдруг в комнате потемнело. Я попробовал оглядеться, но почти ничего не увидел. Бра на стенах погасли все разом, точно по мановению волшебной палочки. Я различал только расплыв-чатые контуры колыхавшегося надо мной голубого платья.

- Забудь, - послышался женский голос. Но то была не Крита. - Забудь обо всем... Ты спишь и видишь сон, раски-нувшись в теплой грязи. Все мы вышли из теплой грязи, все в нее и вернемся.

Я узнал голос той таинственной женщины, с которой гово-рил по телефону. Это она сидела на мне, соединяя вместе наши тела. На ней тоже было платье Кумико. Незаметно она поме-нялась местами с Критой Кано. Я собрался что-то сказать; не знаю, что именно, но я был в полном раздрае: голос осип, и изо рта вырвался только горячий выдох. Раскрыв глаза, я хо-тел рассмотреть лицо оседлавшей меня женщины, но в ком-нате было слишком темно.

Ничего больше не говоря, женщина призывно задвигала бедрами. Ее мягкая плоть напоминала мне организм, живу-щий сам по себе: он охватывал и потихоньку втягивал меня в себя. Я услышал - или мне лишь показалось? - как у нее за спиной повернулась дверная ручка. Что-то ярко сверкнуло во мраке. Похоже, луч света из коридора ударил в стоявшее на столе ведерко со льдом. А может, это блеснуло лезвие клинка? Но до всего этого мне уже не было дела.

Я как следует вымылся под душем, застирал мокрое пятно на трусах. Что же это такое? Откуда вдруг сейчас, когда все вок-руг так запуталось, как нарочно, вся эта эротика во сне?

Поменяв белье, я снова уселся на веранде и стал смотреть в сад, где затеяли пляску пробивавшиеся сквозь густую зеленую листву ослепительные солнечные зайчики. От шедших не-сколько дней кряду дождей по всему саду поднялась свежая ярко-изумрудная зелень. Из-за этого сад выглядел слегка за-пущенным.

Опять Крита Кано. Уже дважды за короткое время я дохо-дил во сне до оргазма, и оба раза - из-за нее, хотя до сих пор

227

у меня не возникало желания с ней переспать. Даже в голову такое не приходило. И все-таки я оказывался с ней в этой ком-нате. Но почему? И кто была та телефонная незнакомка, за-нявшая место Криты Кано? Она говорила, что мы друг друга знаем. Я перебрал в голове женщин, которые у меня были, но похожей не вспомнил. Что-то засело в голове и упорно не от-пускало, заставляло нервничать.

Казалось, будто какое-то воспоминание пытается вырвать-ся наружу из тесной коробки, в которую его упрятали. Я чув-ствовал, как оно неловко, но настойчиво тычется в стенки в поисках выхода. Достаточно слабого намека, чтобы потянуть за ниточку и без труда распутать весь этот клубок. Загадка ждет решения, но отыскать эту тонкую ниточку никак не удается.

В конце концов я прервал эти мучительные размышления. 'Забудь обо всем... Ты спишь и видишь сон, раскинувшись в теп-лой грязи. Все мы вышли из теплой грязи, все в нее и вернемся'.

Было уже шесть, но по-прежнему никто не звонил. Явилась только Мэй Касахара и попросила глоток пива. Я достал из холодильника банку и разлил на двоих. Захотелось есть, и я сделал себе бутерброд - два ломтика хлеба, между ними вет-чина и лист салата - и стал жевать. Мэй посмотрела и заяви-ла, что тоже хочет. Мы молча жевали и пили пиво, а я время от времени еще посматривал на часы на стене.

- У вас что, телевизора нет? - спросила Мэй.

- Нет.

Она чуть прикусила губу.

- Я так и думала. Значит, ты не любишь телевизор?

- Да нет, я бы не сказал. Просто обхожусь как-то без него. Немного подумав, девчонка поинтересовалась:

- А сколько лет ты женат, Заводная Птица?

- Шесть, - ответил я.

- И все шесть лет жили без телевизора?

- Ага. Сначала денег не было. А потом привыкли. И без него хорошо. Тихо.

- Вы, наверное, были счастливы.

228

- Почему ты так думаешь? Мэй скорчила гримасу:

- Понимаешь, я без телевизора и дня бы не прожила.

- Из-за того, что ты несчастливая? Проигнорировав мой вопрос, она сказала:

- А теперь Кумико-сан не пришла домой. Так что ты уже не такой счастливый, Заводная Птица. Я кивнул и отхлебнул пива.

- Получается, что так. - И в самом деле получается, что так. Девчонка сунула в рот сигарету, привычным движением за-жгла спичку.

- Послушай, скажи мне, только откровенно: я уродка, да?

Я поставил стакан с пивом и снова посмотрел на нее. Пока мы разговаривали, мои мысли блуждали где-то далеко. Чер-ная с бретельками майка Мэй была ей немного великовата, и, чуть опустив глаза, я хорошо разглядел в вырезе маленькую девчоночью грудь.

- Никакая ты не уродка. Что это тебе взбрело в голову?

- Так все время говорил парень, с которым я встречалась. Ты, мол, некрасивая, и груди у тебя маленькие.

- Это тот, что тебя на мотоцикле разбил?

- Вот-вот.

Я наблюдал, как Мэй медленно выпускает изо рта дым.

- Молодые люди часто болтают подобные глупости. Не умеют выразить как следует то, что чувствуют, и потому на-рочно говорят все наоборот, раня этим других людей, да и себя тоже. Так что про уродину - это все чушь. Ты очень симпа-тичная. Правда!

Задумавшись над моими словами, Мэй стряхнула пепел в пустую банку из-под пива.

- А твоя жена красивая, Заводная Птица?

- Ну, как сказать. Даже не знаю. Кто-то скажет 'да', кто-то, может, - 'нет'. Дело вкуса.

- Хм-м! - Девчонка со скучающей миной постучала ног-тями по стакану.

- А как твой приятель с мотоциклом? Ты с ним больше не встречаешься? - поинтересовался я.

229

- Нет, - ответила Мэй и коснулась пальцем шрама у лево-го глаза. - Больше я с ним встречаться не буду. Это уж точно. На двести процентов. Даю палец на отрез. Но сейчас мне что-то неохота об этом говорить. Иногда заведешь о чем-нибудь разговор, а выходит одно вранье. Правильно? Понятно тебе, Заводная Птица?

- Вроде понятно, - сказал я. Тут мой взгляд упал на теле-фон в гостиной. Он стоял на столе, погруженный в тишину, напоминая тварь из глубоководного мира - притворившись безжизненной, она притаилась в ожидании добычи.

- Когда-нибудь я тебе про него расскажу, Заводная Птица. Когда будет настроение. Но только не сейчас. Сегодня совсем не хочется.

Мэй посмотрела на часы.

- Ну, я пойду. Спасибо за пиво.

Я проводил ее до стены в нашем саду. Луна в небе была по-чти полной и заливала землю крупнозернистым светом. По-смотрев на луну, я вспомнил, что у Кумико скоро месячные. Впрочем, ко мне это, вероятно, уже не имеет отношения. От этой мысли тело будто налилось непонятной тяжестью. Стран-ное ощущение чем-то напоминало грусть.

Положив руку на стену, Мэй взглянула на меня.

- Скажи мне, Заводная Птица, ты ведь любишь свою Ку-мико?

- Да, наверное.

- Даже если у нее любовник и она с ним сбежала? А вдруг она захочет вернуться? Ты ее примешь? Я вздохнул.

- Сложный вопрос. Случится такое - тогда и буду думать.

- Может, я лишнее болтаю, - предположила Мэй, слегка прищелкнув языком. - Ты не сердись. Просто интересно. Что это такое, когда жена уходит из дома? Я вообще многого не понимаю.

- Конечно, не сержусь, - ответил я и снова поглядел на луну.

- Тогда будь здоров, Заводная Птица. Бог даст, вернется твоя жена и все образуется. - С этими словами она на удивле-ние легко перемахнула через стену и исчезла в летней ночи.

230

Оставшись один, я уселся на веранде и принялся размышлять над вопросами, которые мне задавала Мэй. Предположим, у Кумико есть любовник и она с ним куда-то уехала. Смогу ли я ее принять, если она пожелает вернуться? Ответа на этот воп-рос я не знал. В самом деле не знал. Я вообще не знал многого. Вдруг зазвонил телефон. Рука, как бы подчиняясь условно-му рефлексу, потянулась к аппарату и подняла трубку.

- Алло! - раздался голос Мальты Кано. - Это говорит Мальта Кано. Извините, что я вас часто беспокою, господин Окада, но позвольте спросить: есть у вас какие-нибудь планы на завтра?

Я заверил ее, что никаких планов у меня нет. Какие у меня могут быть планы?

- В таком случае не могли бы мы встретиться завтра днем?

- Это как-то связано с Кумико?

- Надеюсь, что да, - осторожно подбирая слова, прогово-рила Мальта Кано. - Скорее всего к нам присоединится и Нобору Ватая.

Услышав эти слова, я чуть не уронил трубку.

- Вы хотите сказать, что мы будем беседовать втроем?

- Думаю, что да, - продолжала Мальта. - Это необходи-мо в нынешней ситуации. К сожалению, я не могу по телефо-ну говорить подробнее...

- Понятно. Я согласен.

- Тогда в час дня там, где мы уже встречались: в кафе отеля 'Синагава Пасифик'.

'Час дня, кафе в "Синагава Пасифик"', - повторил я про себя и положил трубку.

Вечером, около десяти, позвонила Мэй Касахара. Просто так, захотелось с кем-нибудь поговорить. Мы поболтали не-много о разных пустяках, и под конец она спросила:

- Ну что? Есть какие-нибудь хорошие новости?

- Ничего хорошего, - отозвался я. - Вообще ничего.

3. Слово берет Нобору Ватая История про обезьян с дерьмового острова

Я вошел в кафе, когда до назначенного времени оставалось еще десять с лишним минут, но Нобору Ватая и Мальта Кано уже ждали меня за столиком. В обеденное время народу было полно, и все же Мальту я увидел сразу. Мало кто в солнечный летний день носит красные клеенчатые шляпы. Это наверня-ка был тот же головной убор, в котором она явилась на пер-вую нашу встречу, если только она не коллекционирует кле-енчатые шляпы одинаковой формы и цвета. Как и в прошлый раз, одежда ее отличалась большим вкусом - полотняный жакет с короткими рукавами, под ним хлопчатобумажная блуз-ка с круглым вырезом. И жакет, и блузка белоснежные, без единой складочки. Никаких украшений, ни грамма космети-ки. И только эта красная шляпа абсолютно не сочеталась с костюмом. Как только я подошел к ним, Мальта сняла шляпу, как будто специально ждала моего прихода, и положила на стол. Рядом лежала маленькая сумочка из желтой кожи. Она заказала какой-то напиток, что-то вроде тоника, но так к нему и не притронулась, и он сиротливо томился в высоком стака-не, бессмысленно пуская маленькие пузырьки.

232

Нобору Ватая был в зеленых солнечных очках. Когда я сел за столик, он снял их и стал рассматривать стекла, а потом опять нацепил на нос. Под синим спортивным блейзером из хлопка виднелась новая белая тенниска. Похоже, он впервые надел ее по этому случаю. Перед ним стоял стакан, наполнен-ный чаем со льдом, тоже почти не тронутый.

Заказав кофе, я отпил ледяной воды, которую поставил пе-редо мной официант.

Какое-то время мы молчали. Нобору Ватая точно не заме-чал меня вообще. 'Может, я вдруг стал невидимым?' Поло-жив ладонь на стол, повернул ее вверх-вниз, чтобы убедиться, что со мной все в порядке. Подошедший официант принес мне кофе. Когда он удалился, Мальта Кано несколько раз ти-хонько кашлянула, как будто решила проверить микрофон, но так ничего и не сказала.

Первым открыл рот Нобору Ватая:

- У меня очень мало времени, так что поговорим макси-мально кратко и откровенно.

Можно было подумать, что человек обращается к стоявшей посреди стола сахарнице из нержавеющей стали, но на самом деле, конечно, свои слова он адресовал мне. Просто сахарни-ца занимала удобное положение, находясь как раз между нами.

- О чем же ты хочешь говорить кратко и откровенно? - спросил я без лишних церемоний.

Нобору Ватая снял наконец очки и положил на стол; потом посмотрел мне прямо в глаза. С нашей последней встречи про-шло больше трех лет, но ощущения, что мы давно не виде-лись, у меня не было. Потому, наверное, что его лицо часто мелькало по телевизору и на страницах журналов. Есть такие вещи, которые как дым: лезут людям в голову и в глаза неза-висимо от того, нравится им это или нет.

Но увидев его так близко, я сразу заметил, как сильно из-менилось его лицо за эти три года. Бегающий взгляд, от кото-рого оставалось такое неприятное ощущение, нырнул куда-то вглубь, уступив место некоему отшлифованному и искусст-венному выражению. Одним словом, Нобору Ватая обзавелся новой, искусно сделанной маской, а может быть - новой ко-

233

жей. Но что бы это ни было, маска или кожа, мне - даже мне - пришлось признать, что это новое нечто обладало определен-ной привлекательной силой. И вдруг я подумал: его облик - это же телевизионная картинка! Он говорил и двигался так же, как это делают люди в телевизоре. Нас все время отделяло друг от друга стекло, по одну сторону которого находился я, а по другую - он.

- Думаю, ты понимаешь, что разговор будет о Кумико, - начал Нобору Ватая. - О том, что теперь вы будете делать. Ты и Кумико.

- Что делать? - спросил я, взяв чашку и сделав глоток. - А нельзя ли поконкретнее?

Нобору Ватая как-то странно, без всякого выражения уста-вился на меня.

- Если конкретнее, то такое положение не может продол-жаться бесконечно. Кумико нашла себе другого мужчину, а тебя бросила. И от этого всем плохо.

- Нашла мужчину? - переспросил я.

- Нет-нет. Подождите! - вмешалась Мальта Кано. - Да-вайте все по порядку. Ватая-сан, Окада-сан! По очереди, по-жалуйста.

- Ну что вы говорите? Нет здесь никакого порядка, - зая-вил Нобору Ватая безжизненным голосом. - Какая может быть очередь?

- Пусть он первым выскажется, - обратился я к Мальте. - А очередь потом установим, если получится.

Мальта посмотрела на меня, слегка поджав губы, и кивну-ла.

- Ну хорошо. Ватая-сан, прошу вас.

- Кроме тебя, у Кумико есть еще мужчина. Она ушла с ним. С этим все ясно. Поэтому ваш брак не имеет больше смысла. Детей, к счастью, у вас нет, и, с учетом всех обстоятельств, до-говариваться о компенсации, видимо, не придется. Значит, дело можно решить быстро. Надо только оформить развод. Ты подпишешь бумаги, которые подготовит адвокат, поставишь печать - и все. И запомни: это окончательное решение всей нашей семьи.

234

Я сложил руки на груди и, подумав немного над его слова-ми, сказал:

- Я хотел бы кое-что спросить. Во-первых, откуда ты зна-ешь, что у Кумико кто-то есть?

- Она сама мне сказала, - ответил Нобору Ватая.

Не понимая, о чем говорить дальше, я положил руки на стол и молчал. Чтобы Кумико так откровенничала со своим бра-том! Такое с трудом можно представить.

- Кумико позвонила мне неделю назад и сказала, что хо-чет встретиться, - продолжал Нобору Ватая. - Мы увиделись, и она прямо сказала, что встречается с другим мужчиной...

Мне захотелось курить. Сигарет, конечно, не было, взамен я хлебнул кофе и с громким стуком поставил чашку на блюд-це.

- ...и после этого ушла от тебя.

- Понятно, - отозвался я. - Наверное, все так и есть, как ты говоришь. Значит, у Кумико любовник, и она обратилась к тебе за советом. Не очень верится, но не врешь же ты, в самом деле.

- Разумеется, не вру, - заявил Нобору Ватая, и на его гу-бах мелькнула улыбка.

- Это все, что ты хотел сказать? Кумико сбежала от меня с другим, и я должен дать ей развод?

Точно экономя силы, Нобору Ватая едва заметно кивнул в ответ.

- Тебе, наверное, известно, что я всегда был против того, чтобы Кумико выходила за тебя. Но я считал, что это не мое дело, и потому особенно не возражал, а теперь жалею: зря тог-да не вмешался. - Он сделал глоток воды, осторожно поста-вил стакан на стол и продолжил: - С самой первой нашей встречи мне стало ясно, что из тебя ничего не выйдет. Ты не обладаешь ничем, что нужно человеку, чтобы в жизни чего-то добиться и стать достойной личностью. Никакой искры, ни-какого огонька. Я понял: за что бы ты ни взялся - до конца ничего не доведешь и толком у тебя ничего не получится. Так оно и оказалось. Вы шесть лет женаты, и что ты делал все это время? Ничего! Только уволился из своей фирмы да испортил

235

Кумико жизнь. За шесть лет! Сейчас у тебя ни работы, ни пла-нов на будущее, а в голове - если называть вещи своими име-нами - один мусор.

Никак не пойму, что Кумико в тебе нашла. Может, надея-лась обнаружить что-то интересное в твоей замусоренной голо-ве. Но что ни говори, мусор есть мусор. В общем, она с самого начала ошиблась с выбором. Конечно, Кумико тоже хороша. С ней бывают... такие заскоки, еще с детства. Вот она и увлек-лась тобой на какое-то время. Но теперь все. В любом случае надо поскорее кончать с этим делом. Мы с родителями позабо-тимся обо всем, что касается Кумико. А ты больше в это не лезь. И не пытайся искать ее. Тебя это уже не касается - только лиш-ние проблемы наживешь. Начни новую жизнь, где-нибудь в другом месте, и живи как хочешь. Так будет лучше для всех.

Чтобы показать, что он высказался до конца, Нобору Ватая разом выпил оставшуюся в стакане воду, подозвал официанта и заказал еще.

- Может, еще что-нибудь добавишь? - спросил я. Нобору Ватая еле-еле покачал головой.

- Ну что? - обратился я к Мальте Кано. - В каком поряд-ке пойдет разговор?

Достав из сумочки крошечный белый носовой платок, Мальта приложила его к губам. Потом приподняла со стола красную клеенчатую шляпу и накрыла ею сумку.

- Наверное, это потрясение для вас, господин Окада, - начала она. - Но поймите, я правда очень сожалею, что при-ходится говорить вам в лицо такие вещи.

Нобору Ватая посмотрел на часы, чтобы убедиться, что Зем-ля по-прежнему вертится и его драгоценное время тратится на пустяки.

- Хорошо, - продолжала Мальта. - Буду говорить откро-венно и коротко. Начнем с того, что ваша жена пришла ко мне за советом.

- По моей рекомендации, - встрял Нобору Ватая. - Куми-ко явилась ко мне поговорить насчет кота, и я вас познакомил.

- Когда это было: до нашей с вами встречи или после? - спросил я у Мальты.

236

- До, - отозвалась та.

- Тогда, если расставить все по порядку, получается при-мерно такая картина, - продолжал я, обращаясь к ней. - Кумико узнала о вашем существовании через Нобору Ватая и пришла выяснить, что случилось с котом. Потом, скрыв по неизвестной причине, что виделась с вами, направила к вам меня, и мы встретились, в этом самом месте. Так было дело?

- Примерно так, - замявшись, ответила Мальта Кано. - В первый раз мы с вашей женой говорили только о том, как отыскать вашего кота. Но мне показалось, что в этом деле есть какой-то более глубокий смысл, поэтому я решила встретить-ся и побеседовать с вами. После этого возникла необходимость еще раз увидеться с госпожой Окада, чтобы выяснить кое-ка-кие личные обстоятельства интимного свойства.

- И тогда она вам рассказала, что у нее есть любовник?

- В общем, да. Мое положение не позволяет сообщить вам больше, - ответила Мальта.

Я вздохнул. Конечно, толку от моего вздоха не было ника-кого, но ничего другого не оставалось.

- Выходит, Кумико уже давно встречается с этим мужчиной?

- Думаю, месяца два с половиной.

- Два с половиной месяца... - повторил я. - Как же я за это время ничего не заметил?

- Это потому, господин Окада, что вы абсолютно не со-мневались в своей жене. Я кивнул:

- Точно. Такое мне в голову ни разу не приходило. Я и подумать не мог, что Кумико меня обманывает. И сейчас ни-как поверить не могу.

- При всем при том способность безраздельно доверять ближнему - одно из самых прекрасных человеческих ка-честв, - заметила Мальта.

- И весьма редко встречающихся, - добавил Нобору Ватая. Подошел официант и снова наполнил мою чашку кофе. Девушка за соседним столом громко смеялась.

- Так о чем наш разговор? - спросил я у Нобору Ватая. - Зачем мы втроем здесь собрались? Чтобы я дал Кумико раз-

237

вод? Или есть какая-то другая цель, более глубокая? В том, что ты сказал, вроде бы есть логика, но самое важное остается в полном тумане. Ты говоришь: Кумико ушла с другим муж-чиной. Куда? Куда она ушла и что теперь делает? Одна или с ним? Почему она со мной не свяжется? Если у нее есть кто-то, тогда все, ничего не поделаешь. Но я ни во что не поверю, пока не услышу этого от Кумико. В конце концов, это касает-ся только нас двоих. Мы должны поговорить друг с другом и принять решение. Это не ваше дело.

Нобору Ватая отодвинул свой чай со льдом, к которому так и не притронулся.

- Мы пришли сюда известить тебя. Я подумал, что лучше бы при нашем разговоре присутствовало третье лицо, и по-просил Кано-сан. Кто любовник Кумико - не знаю, где она сейчас - тоже. Она совершеннолетняя и может делать все, что хочет. Но даже если бы я знал, где она находится, все равно бы тебе не сказал. А не звонит Кумико потому, что не желает с тобой разговаривать.

- Но с тобой-то она беседовала! Интересно, что, собствен-но, она тебе сказала? Ведь между вами вроде особой близости не замечалось.

- Ну, а если уж ты был с Кумико так близок, почему она спала с другим?

Мальта Кано кашлянула.

Однако Нобору Ватая не унимался:

- Кумико заявила, что у нее роман с другим человеком и она хочет разобраться со всем этим раз и навсегда. Я посове-товал развестись с тобой, и она обещала подумать.

- И все?

- А что тебе еще надо?

- Это невозможно. Поверить не могу, чтобы Кумико при-шла с таким делом к тебе. Уж с кем с кем, а с тобой она вряд ли стала бы советоваться. Сама бы все решила или поговорила начистоту со мной. Речь наверняка шла о чем-то другом. Есть нечто - и для этого вам надо было встретиться.

На лице Нобору Ватая мелькнула улыбка - тонкая и хо-лодная, как молодой месяц на предрассветном небе.

238

- Так вот ты куда клонишь! - произнес он тихо, но отчет-ливо - так, чтобы услышали.

- Клонишь?.. - повторил я за ним, точно хотел попробо-вать это слово на вкус.

- Вот-вот. Тебе жена наставила рога, да еще ушла из дома, а ты хочешь свалить вину на других. Полная чушь! Знаешь, я ведь сюда пришел не ради удовольствия, а по необходимости. Для меня это только трата времени. Причем совершенно бес-полезная.

Он умолк, и за нашим столиком стало совсем тихо.

- Ты слышал историю про обезьян с дерьмового острова? - спросил я у Нобору Ватая. Тот без всякого интереса покачал головой. - Где-то далеко-далеко, за тридевять земель, есть дерьмовый остров. У этого острова нет названия. Просто он не стоит того, чтобы его как-то называли. Дерьмовый остров очень дерьмовой формы. На нем растут дерьмового вида ко-косовые пальмы, приносящие дерьмово пахнущие кокосы. Там живут дерьмовые обезьяны, которые любят эти дерьмовые кокосы. Дерьмо этих обезьян падает на землю и превращается в дерьмовый грунт, из которого вырастают еще более дерьмо-вые пальмы. Получается такой замкнутый цикл.

Я допил кофе и продолжил:

- Глядя на тебя, я вдруг вспомнил эту историю. И вот что хочу сказать: всякая зараза, всякая гниль и мрак имеют свой-ство расти и размножаться сами по себе, подчиняясь своему внутреннему циклу. И как только процесс минует некую оп-ределенную стадию, остановить его невозможно. Даже если человек сам того захочет.

Лицо Нобору Ватая ничего не выражало. Улыбка исчезла, но и признаков раздражения я не заметил. Лишь между бро-вями залегла маленькая складка, и я не мог вспомнить, была она там раньше или нет.

Между тем я продолжал:

- Понятно тебе? Мне прекрасно известно, что ты за тип на самом деле. Говоришь, у меня мусор в голове? Думаешь, мо-жешь раздавить меня, когда захочешь? Однако не все так про-сто. Может, я для тебя действительно что-то вроде мусора. Но

239

я не такой лопух, как ты думаешь. Я хорошо знаю, что у тебя под маской, которую ты надеваешь для телевидения, для лю-дей; знаю твою тайну. И Кумико тоже знает. Захочу - расска-жу об этом всем. Чтобы и они знали. Я сумею, хотя на это, наверное, потребуется много времени. Может быть, я и нич-тожество, но не мешок с песком. Я живой человек, и если меня кто-нибудь ударит - получит сдачи. Советую это запомнить.

Ничего не говоря, Нобору Ватая не отводил от меня бес-страстного взгляда. Его лицо походило на путешествующую в космосе каменную глыбу. Почти все, что я ему выложил, было блефом. Никакой его тайны я не знал. Был в этом человеке какой-то крупный изъян. Я догадывался, но конкретно ниче-го не знал. Однако моя тирада, похоже, что-то глубоко в нем задела - это ясно читалось на его лице. Он не пускал в ход приемы, которые использовал против своих оппонентов в теле-дебатах: не насмехался надо мной, не придирался к словам, не пытался поймать врасплох, а сидел молча, не шевелясь.

Вдруг с лицом Нобору Ватая стало происходить что-то странное. Оно постепенно начало наливаться краской, при-обретая какой-то неестественный цвет. На мертвенно-блед-ном фоне выступили ярко-красные неровные пятна. Картина напомнила мне осенний лес, разукрашенный цветными маз-ками беспорядочно растущих лиственных и вечнозеленых де-ревьев.

Так и не сказав ни слова, Нобору Ватая поднялся, достал из кармана солнечные очки и нацепил на нос. Необычная пест-рая раскраска не сходила с лица и, казалось, останется теперь на нем навсегда. Мальта Кано тоже ничего не говорила и буд-то застыла на своем стуле. Я сделал вид, что мне все безраз-лично. Нобору Ватая хотел что-то произнести, но в конечном итоге передумал, отодвинулся от столика и вышел из кафе.

Когда он ушел, мы с Мальтой Кано какое-то время молчали. Я чувствовал страшную усталость. Подошедший в очередной раз официант поинтересовался, не хочу ли я еще кофе. Я ска-зал: не надо, - и он удалился. Мальта взяла со стола свою

240

красную шляпу и принялась рассматривать ее не отрываясь, а затем положила на стул рядом.

Во рту появилась какая-то горечь. Чтобы избавиться от нее, я сделал несколько глотков воды, но горечь осталась.

Через некоторое время Мальта открыла рот:

- Надо иногда давать выход чувствам. В противном случае они застаиваются. Вот вы высказались и, верно, чувствуете себя лучше?

- В какой-то мере, - отозвался я. - Но ведь ничего так и не решилось. Ничего еще не кончено.

- Вы не любите Ватая-сан?

- Когда я с ним разговариваю, вокруг как бы возникает вакуум, окружающие предметы лишаются всякой сути, все выглядит пустым и бессодержательным. Почему это происхо-дит? Дать этому вразумительное объяснение не могу, но пото-му иногда говорю и делаю то, что мне совершенно не свой-ственно. А после чувствую себя ужасно. Я был бы рад никогда его больше не видеть!

Мальта Кано покачала головой:

- К сожалению, вам еще не раз придется с ним встречать-ся. Избежать этого невозможно.

'Да, скорее всего она права, - подумал я. - Развязаться с этим типом будет нелегко'.

Взяв со стола стакан, я отпил еще глоток воды. Откуда этот гадкий привкус?

- Хочу спросить вас. На чьей вы стороне в этом деле? На его или на моей?

Мальта Кано поставила локти на стол и поднесла к лицу ладони.

- Ни на чьей. В этом деле нет сторон. Их просто не суще-ствует, господин Окада. Здесь нет верха и низа, правой и ле-вой стороны, лица и изнанки.

- Настоящий дзэн получается. Как система взглядов пред-ставляет интерес, конечно, но мало что объясняет.

Женщина кивнула и раздвинула сантиметров на пять зак-рывавшие лицо ладони, держа их чуть под углом и повернув в мою сторону..Ладони у нее были маленькие, красивой формы.

241

- Я знаю, мои слова не имеют никакого смысла. И вы со-вершенно правильно сердитесь. Однако даже если я дам вам какие-то наставления, от них в самом деле не будет никакой пользы. Больше того - это принесет вред. Вы сами должны одержать верх, своими силами.

- Получается как у первобытных людей, - проговорил я с улыбкой. - Получил удар - отвечай.

- Совершенно верно, - сказала Мальта Кано. - Именно так.

С этими словами она осторожно, точно забирала вещи, ос-тавшиеся после покойника, взяла сумку и водрузила на голо-ву свою красную клеенчатую шляпу. В ту же минуту меня ох-ватило какое-то неясное, но реально осязаемое чувство, будто в этот миг время закончило свой отсчет.

Мальта Кано распрощалась, и я остался в одиночестве. В го-лове звенела пустота - я понятия не имел, куда пойду и что буду делать, когда поднимусь из-за столика. Но не вечно же торчать в этом кафе? Просидев минут двадцать, я расплатился за троих и ушел. Эта парочка за себя так и не заплатила.

4. Необретенная благодать Проститутка в мыслях

Дома я обнаружил в почтовом ящике толстый конверт с пись-мом от лейтенанта Мамия. На нем знакомым мне каллигра-фическим почерком черной тушью были выведены мое имя и адрес. Переодевшись и умывшись, я пошел на кухню. Выпив два стакана воды, перевел дух и распечатал письмо.

В конверте был десяток мелко исписанных авторучкой ли-стков тонкой почтовой бумаги. Я быстро перелистал их и за-сунул обратно. Прочесть такое длинное письмо мне было не под силу - я слишком устал и не мог сосредоточиться. Строч-ки сливались, составлявшие их иероглифы казались роем странных синих жучков. А в голове едва слышно звучал голос Нобору Ватая.

Я растянулся на диване и, отключившись, закрыл глаза. В мо-ем состоянии отключиться было совсем не трудно. Чтобы ни о чем не думать, надо размышлять обо всем понемножку. Чуть подумаешь о чем-нибудь - и сразу выбрасывай из головы.

Было уже пять часов вечера, когда я наконец решил прочи-тать письмо Мамия-сан. Сел на веранде, прислонившись спи-ной к столбу, и достал листки из конверта. Вся первая страница была исписана дежурными фразами: многословными пожела-

243

ниями хорошей погоды, благодарностями 'за оказанный ему прием', проникновенными извинениями 'за то, что утомил своим длинным и неинтересным рассказом'. По части прили-чий Мамия-сан был большой мастер. Реликт, оставшийся с того времени, когда этикет был важной частью повседневной жиз-ни. Я пробежал глазами страницу и перешел к следующей.

'Извините за такое длинное предисловие, - писал лейте-нант Мамия. - Я позволил себе причинить Вам беспокойство этим письмом, чтобы Вы знали: все, что я рассказал Вам во время нашей недавней встречи, - не небылицы и не стари-ковские выдумки, а истинная правда, до самого последнего слова. Как Вы знаете, с тех пор как окончилась война, прошло уже много времени, а вместе с ним, само собой, меняется и человеческая память. Память и мысли стареют так же, как и люди. Однако есть воспоминания, которые никогда не старе-ют, и есть вещи, память о которых остается навсегда.

До нашей с Вами встречи я не рассказывал эту историю никому. Большинству людей она, наверное, покажется вздо-ром. Многие считают, что вещи, лежащие за пределами их понимания, - абсурд, на который не стоит обращать внима-ния. Как бы мне хотелось, чтобы моя история действительно была нелепым вымыслом! Все эти годы я жил надеждой на то, что она сотрется из памяти, как бред или сон. Сколько раз пытался убедить себя: это все фантазии, ничего на самом деле не было. Но как я ни старался задвинуть свои воспоминания подальше, они неизменно возвращались, становясь все более выпуклыми и четкими. Словно раковые клетки, они пустили корни в моем сознании, вгрызлись в мою плоть.

И сейчас я могу до мельчайших подробностей вспомнить все, что тогда произошло, как будто это было вчера. Мои руки сжи-мают песок и траву; я чувствую их запах. Помню очертания об-лаков, плывущих по небу. Ощущаю даже сухой, перемешанный с песчинками ветер на щеках. Нереальной фантазией, лежащей где-то на грани сна и яви, скорее стало казаться то, что случи-лось со мной потом, после тех страшных событий.

В монгольской степи, где, насколько хватало глаз, взгляду не на чем было остановиться, омертвела и сгорела дотла серд-

244

цевина моей жизни - то, что можно назвать человеческим "я". Потом в жестоком сражении с вторгшимися через границу советскими танками я потерял руку, натерпелся горя в лагере в жуткие сибирские морозы, вернулся на родину и тридцать лет, о которых нечего вспомнить, учительствовал в деревне и теперь живу один, копаюсь на своем участке. Но все эти годы прошли для меня как сон. Вроде были, а вроде и не были. Моя память мгновенно перескакивает через этот бесполезный ог-рызок времени и возвращается обратно, в степь Хулунбуир.

Из-за чего моя жизнь пошла наперекосяк? Почему от нее остался один пустой, высохший остов? Мне кажется, всему виной свет, который я увидел со дна того самого колодца. Поток яркого солнечного света, заливавший колодец на ка-кие-то десять - двадцать секунд. Каждый раз он обрушивался на меня внезапно и так же неожиданно исчезал. Но в этом стремительном и коротком, всего в несколько мгновений, по-токе я увидел нечто такое, чего не видел больше никогда. И увидев, изменился, стал совершенно другим человеком - совсем не таким, как прежде.

До сих пор, спустя сорок с лишним лет, я не в состоянии понять, что произошло тогда на дне колодца, что это было. Поэтому то, что я скажу дальше, - всего лишь мои догадки, одно из предположений, которое не имеет под собой никаких логических оснований. И все же я считаю, что моя гипотеза сейчас ближе всего к истинному значению того, что мне при-шлось пережить.

Монгольские солдаты бросили меня в глубокий темный колодец посреди степи; я повредил ногу и плечо, остался без еды и воды и просто ждал смерти. А до этого я видел, как сди-рают кожу с живого человека. В этой экстремальной ситуации мое сознание чрезвычайно сконцентрировалось, и когда ос-лепительный свет залил колодец на несколько секунд, мне почудилось, что я могу проникнуть в самую сердцевину свое-го сознания. И тут я увидел это. Представьте себе: все вокруг меня залито слепящими лучами, и я - в самом сердце этого потока. Глаза ничего не видят. Свет - со всех сторон, я купа-юсь в его лучах Но в ослепших на несколько мгновений гла-

245

зах начинает вырисовываться, приобретать форму нечто. Не-что живое. Как при солнечном затмении, оно надвигается на свет своей черной тенью. Однако мне никак не удается опре-делить его форму. Оно движется ко мне, чтобы передать что-то вроде благодати свыше. Я с трепетом жду, но нечто так и не добирается до меня - то ли потому, что передумало, то ли времени уже не хватает. За миг до того, как обрести наконец форму, нечто растворяется и исчезает в этом свете, который через несколько мгновений тоже гаснет. Его время истекло.

Так продолжалось два дня. Повторялось одно и то же. Что-то возникало из затоплявшего все вокруг водопада света и, не сформировавшись до конца, пропадало. Я изнывал в колодце от голода и жажды. Муки пришлось пережить ужасные, но в итоге главным оказалось не это. Больше всего в том колодце я мучился от того, что был не в состоянии четко различить в потоках света, что же представляло собой это нечто. В прямом смысле: это был голод от неспособности видеть то, что нужно видеть, жажда понять то, что нужно понять. Я согласился бы умереть, лишь бы разглядеть это как следует. В самом деле! Был готов на любую жертву.

Однако это покинуло меня навсегда. Все кончилось: я так и не обрел высшую благодать. И, как я уже говорил, после того как я выбрался из колодца, от моей жизни осталась лишь блед-ная тень. Поэтому, когда перед самым концом войны в Мань-чжурию ворвались советские танки, я попросился доброволь-цем на передовую. В Сибири, в лагере, тоже нарочно лез в самое пекло, но так и не умер. Пророчество капрала Хонды сбылось: я вернулся в Японию и прожил на удивление долгую жизнь. Помню, как я тогда обрадовался, услышав его слова. Но предсказание оказалось скорее заклятьем. Я не просто не умер - оказалось, что я не способен умереть. Прав был Хон-да: лучше бы мне этого не знать.

Откровения и благодати я не познал, и жизнь была потеря-на. Все, что было во мне живого и потому имело какую-то ценность, умерло без остатка, без следа сгорело в неистовом свете. Излучаемый этим откровением или благодатью жар ис-пепелил во мне все сущее, дотла выжег то, что делало меня

246

самим собой. Нет сил терпеть этот жар, и потому я не боюсь смерти. Скажу больше: физическая смерть стала бы для меня спасением, избавила бы от муки быть собой, навсегда освобо-див из заточения, откуда нет выхода.

Опять я утомляю Вас своим многословием. Простите вели-кодушно. Но я вот что хочу сказать Вам, господин Окада: так случилось, что в один из моментов своей жизни я ее лишился и... прожил с этой потерей сорок с лишним лет. Конечно, я говорю как человек, который пережил такое... но у жизни куда более жесткие законы и рамки, чем думают люди, затянутые в ее водоворот. Свет проливается на человека лишь на короткое время - быть может, всего на несколько секунд. И все! Это проходит, и, если не успел уловить заключенное в его лучах откровение, второй попытки не будет. Может случиться, что остаток жизни придется провести в глухом, беспросветном одиночестве, в муках раскаяния. В этом сумеречном мире че-ловек уже не способен к чему-либо стремиться, чего-то ждать. Он несет в себе только высохшие призрачные останки того, что было.

А вообще я рад, что смог встретиться с Вами и рассказать эту историю. Не знаю, пригодится ли Вам мой рассказ, но, выговорившись, я почувствовал облегчение. Хоть и немного, но легче. Это чувство, пусть и слабое, чрезвычайно дорого мне. Я вижу знак судьбы в том, что Хонда-сан привел меня к это-му. Желаю, чтобы бог послал Вам счастья в жизни'.

Я внимательно перечитал письмо с самого начала и положил обратно в конверт.

Послание лейтенанта Мамия странно тронуло меня, хотя и вызвало в воображении только далекие и смутные образы. Я ве-рил Мамия-сан и тому, что он мне рассказал, и принимал за правду то, что он считал фактами. Но сейчас эти слова - 'фак-ты', 'правда' - сами по себе не слишком меня убеждали. Больше всего в письме меня взволновало его нетерпение и раздражение тем, что он не может описать и объяснить все так, как ему хочется.

247

Я пошел на кухню выпить воды, побродил немного по дому. В спальне сел на кровать и стал рассматривать развешанную в шкафу одежду Кумико. Как я жил все это время? Теперь по-нятно, что имел в виду Нобору Ватая. Я разозлился на его сло-ва, но, если подумать, он был прав.

'Вы шесть лет женаты, и что ты делал все это время? Ниче-го! Только уволился из своей фирмы да испортил Кумико жизнь. Сейчас у тебя ни работы, ни планов на будущее, а в голове - если называть вещи своими именами - один му-сор', - сказал он. Приходится признать: так оно и есть. Если быть объективным, за эти шесть лет я в самом деле не сделал ничего стоящего, а в голове, похоже, и впрямь шлак один. Короче, ноль без палочки. Всё как он сказал.

Но неужели я действительно испортил Кумико жизнь?

Я долго смотрел на ее платья, блузки и юбки в шкафу. Тени, оставшиеся от Кумико. Лишившись хозяйки, они бессильно повисли на плечиках. В ванной я достал из ящика флакончик 'Кристиан Диор', подаренный ей неведомо кем, снял крыш-ку и вдохнул запах - тот самый аромат, что уловил утром, когда Кумико уходила из дома. Медленно вытряс флакон в ракови-ну. Духи пролились в слив, и ванная наполнилась резким аро-матом цветов, до предела обострившим память. Умывшись и почистив зубы в этом пахучем облаке, я решил навестить Мэй Касахару.

Как обычно, я дожидался Мэй на дорожке, на задворках дома Мияваки, но она так и не появилась. Прислонившись к забо-ру, я сосал лимонный леденец, поглядывал на каменную пти-цу и думал о письме лейтенанта Мамия. Скоро стало темнеть, и, прождав без толку почти полчаса, я махнул рукой. Мэй, похоже, не было дома.

Я вернулся по дорожке к нашему дому, перелез через стену. В доме висел тихий голубой полумрак летних сумерек и... си-дела Крита Кано. Мне показалось, что я сплю. Но нет, все происходило наяву. В воздухе еще стоял запах пролитой туа-летной воды, Крита Кано сидела на диване, положив руки на

248

колени. Я подошел, но она даже не шелохнулась, будто время остановилось внутри ее. Включив свет в комнате, я устроился на стуле напротив.

- Дверь была открыта, - сказала наконец Крита. - Вот я и вошла.

- Ничего страшного. Я обычно не запираю дверь на ключ, когда выхожу куда-нибудь.

На девушке была белая кружевная блузка, пышная лиловая юбка; в ушах - большие серьги, на левой руке - пара брасле-тов, при виде которых мне стало не по себе - такие же брас-леты были на ней, когда я видел ее во сне. Прическа и маки-яж - как обычно. Волосы красиво уложены и зафиксированы лаком, точно Крита только что вышла из парикмахерской.

- У меня совсем нет времени, - проговорила девушка. - Уже пора идти. Но прежде нам нужно поговорить. Вы встре-чались сегодня с моей сестрой и господином Ватая?

- Было дело. И надо сказать: большого удовольствия от этого разговора я не получил.

- И вы ничего не хотите у меня спросить? 'Что же это такое? Все задают мне какие-то вопросы', - подумал я.

- Хотелось бы узнать побольше о Нобору Ватая. Я просто должен больше знать о нем. Крита кивнула.

- Мне тоже хочется узнать о господине Ватая побольше. Сестра, наверное, уже рассказывала вам: когда-то этот чело-век меня обесчестил. Я не могу говорить здесь об этом сейчас, может, потом когда-нибудь... В любом случае, это произошло против моей воли. Получилось так, что мы стали встречаться, поэтому нельзя говорить об изнасиловании в прямом смысле слова. Но он меня обесчестил. Это многое изменило во мне, хотя я все же сумела пережить случившееся. Но в то же время из-за этого и, конечно, с помощью Мальты мне удалось даже подняться на более высокий уровень. Хотя факт остается фак-том: Нобору Ватая изнасиловал меня и обесчестил. Это был неправильный и очень опасный поступок. Ведь я могла уйти навсегда. Вы понимаете?

249

Я, естественно, ничего не понимал.

- У меня и с вами была связь, Окада-сан. Но у нас все было правильно - и цель, и способ. Такая связь меня не оскорбляет. Я вытаращился на нее, точно наткнулся взглядом на разма-леванную разноцветными пятнами стенку:

- Со мной? Связь?

- Да, - отозвалась она. - Сначала я делала это только ртом, а потом все происходило по-настоящему. Оба раза в одной и той же комнате. Помните? В первый раз было очень мало вре-мени и пришлось торопиться. Во второй времени уже было побольше.

Ничего толкового ответить на это я не смог.

- Во второй раз я надела платье вашей жены. Голубое. И у меня были такие же браслеты на левой руке. Разве нет? - Кри-та протянула мне левую руку, на которой звякнула пара брас-летов.

Я кивнул.

- Конечно, того, что произошло между нами, в реальности не было, - продолжала она. - И извергались вы не в меня, это случилось в ваших мыслях. Понимаете? Выдуманное со-знание. Хотя мы с вами знаем, что это между нами было.

- Для чего все это нужно?

- Чтобы знать, - отвечала Крита. - Знать больше и глубже.

Я вздохнул. Не разговор, а дичь какая-то! Но Крита Кано описала мой сон абсолютно точно. Не отрываясь я смотрел на ее браслеты, водя пальцем по губам.

- Может, у меня с головой не все в порядке, но я до конца так и не понял, что вы хотели сказать, - сказал я сухо.

- В вашем втором сне, Окада-сан, в момент нашей близос-ти вместо меня появилась другая женщина. Кто она такая - мне неизвестно. Но это, может быть, какой-то намек для вас. Вот что я хотела сказать.

Я молчал.

- Не надо винить себя, что вы имели со мною связь, - проговорила девушка. - Я же проститутка, Окада-сан. Рань-ше занималась проституцией во плоти, а теперь проститутка в мыслях. Я пропускаю все это через себя.

250

С этими словами Крита Кано поднялась с дивана, опусти-лась рядом со мной на колени и взяла мои руки в свои. Руки у нее были мягкие, теплые и маленькие.

- Обнимите меня, Окада-сан. Пожалуйста.

Обняв ее, я понял, что совершенно не представляю, как нужно вести себя в такой ситуации, хотя мне казалось, я все делаю правильно. Почему я так подумал - не знаю, просто появилось такое чувство - и все. Я обвил руками ее тонкую фигурку, словно собрался танцевать. Крита была намного ниже - голова едва доходила мне до подбородка, а грудь при-жималась к животу. Она припала щекой к моей груди и без-звучно плакала. Я чувствовал сквозь тенниску тепло ее слез. Тщательно уложенные волосы девушки подрагивали. Все про-исходило как в настоящем сне. Только это был не сон.

Мы долго, не шевелясь, сидели обнявшись, как вдруг Кри-та Кано отстранилась от меня, точно вспомнила о чем-то.

- Большое спасибо, Окада-сан. Мне надо идти. - Хотя только что она заливалась слезами, ее макияж совсем не рас-плылся. Ощущение реальности происходящего пропало.

- Ты еще придешь когда-нибудь во сне? - спросил я.

- Не знаю, - ответила она, чуть покачав головой. - Я не знаю ответа на этот вопрос, но хочу, чтобы вы мне довери-лись. Не бойтесь и не подозревайте меня, что бы ни случи-лось. Хорошо?

Я кивнул.

И Крита ушла.

Ночь выдалась темная, как никогда. Тенниска на груди про-мокла насквозь. Я не спал до самого рассвета. Сон не прихо-дил, да я и боялся уснуть. Казалось, стоит закрыть глаза, как меня тут же поглотит зыбучий песок и затянет в какой-то иной мир, откуда нет возврата. Я просидел на диване до утра, потя-гивая бренди и размышляя о словах Криты. Даже когда рас-свело, ее дух и аромат туалетной воды от 'Диора' витали в доме, как попавшие в заточение тени.

5. Как выглядят далекие города Вечный месяц Лестница закреплена

Только я начал засыпать, как зазвонил телефон. Я решил не подходить и попытаться уснуть, но тот, словно угадав мои мыс-ли, упрямо продолжал трезвонить - десять, двадцать раз... От-крыв потихоньку один глаз, я посмотрел на часы у изголовья. Начало седьмого. За окном было уже совсем светло. А вдруг это Кумико? Я поднялся, доплелся до гостиной и снял трубку.

- Алло! - Ни звука. На том конце провода явно кто-то был, но вступать в разговор не собирался. Я тоже замолк и, при-слушавшись, уловил в трубке чье-то тихое дыхание.

- Кто это?

По-прежнему никакого ответа.

- Если вы та, кто звонит все время, сделайте милость, по-звоните позже. До завтрака никаких разговоров о сексе.

- А кто это - 'та, кто звонит все время'? - вдруг раздался в трубке голос Мэй Касахары. - Интересно, с кем это ты раз-говариваешь о сексе?

252

- Так, ни с кем.

- С женщиной, с которой вчера вечером обнимался на ве-ранде? Ты с ней по телефону секс обсуждаешь?

- Да нет. Это совсем другая.

- Заводная Птица! Сколько же вокруг тебя женщин? Не считая жены. А?

- Долго рассказывать, - ответил я. - Между прочим, сей-час шесть часов утра, а ночью я совсем не спал. А ты что? При-ходила сюда вчера вечером?

- И видела, как вы обнимались.

- Это ничего не значит. Как бы это сказать... Это было что-то вроде маленькой церемонии...

- Что ты передо мной оправдываешься, Заводная Птица! - оборвала меня Мэй. - Будто я твоя жена. Я тебе вот что ска-жу: по-моему, ты влип в какую-то историю.

- Может быть, - сказал я.

- У тебя сейчас черная полоса в жизни. Мрак, в общем. Но мне кажется, ты сам тянешь на себя эту чернуху. Есть что-то такое... главное. Оно как магнит притягивает всякие беды. Поэтому любая более или менее сообразительная женщина смотала бы от тебя удочки.

- Возможно, и так.

Мэй Касахара помолчала, потом кашлянула, прочищая гор-ло, и продолжала рассуждать:

- Ты ведь приходил вчера на дорожку? Долго стоял у на-шей задней калитки... прямо как вор-любитель. Не сомневай-ся, я все видела.

- Видела и не вышла?

- А ты думаешь, как? Чуть что, и все девчонки сразу выс-какивают из дома? Иногда найдет упрямство - и все. А вы, мужчины, если хотите ждать - ждите сколько угодно.

Я буркнул что-то в ответ.

- Но потом меня стала грызть совесть, и я как дура пота-щилась к тебе.

- А я тут обнимаюсь, да?

- Вот именно. Послушай! А она случайно не с приветом? - поинтересовалась Мэй. - Сейчас уже никто так не одевается

253

и не красится. Ее как из другого времени принесло. Ей бы к врачу сходить, голову проверить.

- Не беспокойся. С головой у нее все в порядке. Просто вкус у всех разный.

- Это точно. Кто что хочет - то и носит. Но вкус вкусом, а нормальный человек до такого не додумается. Вся она с голо-вы до ног... как бы это сказать?., ну, как с фотографии из ста-рого журнала.

Я молчал.

- Ты с ней спал, Заводная Птица?

- Не спал, - отвечал я, замявшись.

- Правда?

- Правда. У меня с ней ничего нет.

- А что ж ты тогда с ней обнимаешься?

- Ну, женщинам иногда хочется, чтобы их кто-то обнял.

- Может, и так. Но вообще эта мысль опасная, я тебе скажу.

- Наверное, - согласился я.

- А как ее зовут?

- Крита Кано.

Мэй Касахара опять замолчала.

- Ты что, шутишь? - послышалось наконец в трубке.

- И не собираюсь. А ее старшая сестра - Мальта Кано.

- Но это же не настоящее имя.

- Точно. Рабочий псевдоним.

- У них что, дуэт клоунов? А может, они со Средиземным морем как-то связаны?

- Угадала. Они действительно имеют кое-какое отношение к Средиземному морю.

- А ее сестра нормально одевается?

- В общем, да. Во всяком случае, гораздо нормальнее, чем Крита. Вот только всегда носит красную клеенчатую шляпу.

- Думаю, она тоже с приветом. Ты нарочно со сдвинутыми связываешься, не пойму?

- Это очень долгая история. Вот все утрясется, и я, может, тебе расскажу. Только не сегодня. Сейчас у меня в голове пол-ная каша, никак не пойму, что вокруг творится.

254

- Ладно, - сказала Мэй подозрительно. - Как, жена еще не вернулась?

- Пока нет, - ответил я.

- Послушай меня, Заводная Птица! Ты уже взрослый че-ловек, а голова у тебя совсем не работает. Вот передумала бы твоя жена и вернулась вчера вечером домой. Увидела бы, как ты тискаешь эту дамочку. И что было бы?

- Да, могло так получиться.

- А если бы тебе сейчас не я позвонила, а она? А ты в от-вет - про секс по телефону. Что бы она тогда подумала?

- Ты права.

- Ну, я же говорю: с тобой не все в порядке, - заключила Мэй и вздохнула.

- Это точно, - вынужден был признать я.

- Ну что ты со всем соглашаешься? Думаешь, признаешь свои ошибки, покаешься - и больше нет вопросов? Ничего подобного. Признавай не признавай, а ошибка есть ошибка, и никуда от нее не денешься.

- Согласен. - Она была права на сто процентов.

- Ладно, хватит! - Мэй разошлась не на шутку. - А зачем ты приходил ко мне вчера вечером? Что тебе было надо?

- Да все уже. Проехали.

- Проехали?

- Ага. Короче говоря... В общем, проехали.

- Хочешь сказать, что пообнимался с ней, и я стала не нуж-на?

- Да нет, что ты! Тут совсем другое. Мне просто показа-лось...

Мэй Касахара бросила трубку. Я вздохнул. Мэй, Мальта Кано, Крита Кано, 'телефонная дамочка', да еще Кумико... Правильно сказала Мэй: многовато женщин вокруг меня кру-тится в последнее время. И каждая со своими непонятными проблемами.

Однако дальше ломать над всем этим голову я не мог - жутко хотелось спать. А проснусь - надо будет сделать одно дело.

Я опять завалился в постель и уснул.

255

Проснувшись, достал из шкафа рюкзак, который мы держали на случай чрезвычайных ситуаций - если вдруг понадобится срочно эвакуироваться из дома. В нем лежали фляга для воды, галеты, карманный фонарь и зажигалка. Когда мы переехали в этот дом, Кумико боялась сильного землетрясения и где-то купила готовый набор. Воды во фляжке, правда, не было, га-леты отсырели и размякли, а батарейки в фонаре сели. Я на-лил воды, галеты выбросил, вставил в фонарь новые батарей-ки. Потом сходил в хозяйственную лавку поблизости и купил веревочную лестницу, какие продают на случай пожара. По-думал, что еще может понадобиться, но кроме лимонных ле-денцов, в голову больше ничего не пришло. Обойдя дом, зак-рыл все окна, выключил свет. Запер входную дверь на ключ, но затем передумал: вдруг кто-нибудь зайдет. Может, Кумико вернется. И потом, в нашем доме для воров не было ничего стоящего. На столе в кухне я оставил записку:

'Ненадолго вышел. Скоро буду. Т.'.

Я представил, как Кумико, вернувшись, увидит мое посла-ние. Что она подумает? Порвал записку и написал новую:

'Ушел ненадолго по важному делу. Скоро вернусь. Жди. Т.'.

В легких брюках и тенниске с короткими рукавами, с рюк-заком, я спустился с веранды в сад, где меня встретило лето - настоящее, какое и должно быть. Сияние солнца, аромат ве-терка, цвет неба, форма облаков, пиликанье цикад - все воз-вещало о наступлении замечательной летней поры. Закинув рюкзак на спину, я перелез через стену в саду и двинулся по дорожке.

Как-то в детстве таким же ясным летним утром я убежал из дома. Из-за чего - не помню, наверное, обиделся на родите-лей. Ушел с рюкзаком за плечами, захватив все деньги из ко-пилки. Соврал матери, что иду в поход с приятелями, и по-просил ее приготовить мне бэнто*. Недалеко от нашего дома были холмы - отличное место для прогулок и турпоходов,

* Завтрак или обед в специальной коробке, которую японцы берут с со-бой на работу, в дорогу и т. п.

256

ребятня постоянно там лазила, и все к этому привыкли. Я сел в автобус, который выбрал заранее, и проехал до самого конца маршрута. Городок, где я сошел, показался тогда чужим и да-леким. Там я пересел на другой автобус и оказался в другом городке, еще более чужом и далеком. Я даже не знал, куда при-ехал, и стал просто так бродить по улицам. Город был самый заурядный. Немного оживленнее нашего местечка, но и погрязнее. Торговая улица с рядами лавок и магазинчиков, же-лезнодорожная станция, несколько заводиков... Речка, лицом к которой стоял кинотеатр с каким-то вестерном на афише. В полдень я уселся на скамейку в парке, съел бэнто. Я пробыл там до вечера, а когда стало смеркаться, почувствовал себя ужасно одиноким. 'У тебя последний шанс вернуться, - ска-зал я себе. - Стемнеет, и тогда отсюда уже не выбраться'. Я до-ехал до дома на тех же автобусах, на которых уезжал. Еще не было семи, и никто так и не заметил, что я убегал из дома. Родители подумали, что я лазил с ребятами по холмам.

Этот эпизод совсем стерся из моей памяти. Но в тот мо-мент, когда я с рюкзаком за плечами собирался перелезть че-рез стену, вдруг вернулось ощущение небывалого одиночества, охватившего меня, когда я стоял один на незнакомой улице среди незнакомых людей и домов и смотрел, как медленно угасает вечернее солнце. Тут я подумал о Кумико, которая пропала куда-то, захватив с собой только сумочку и блузку с юбкой из химчистки. Она упустила последнюю возможность вернуться и, может быть, стоит сейчас одна посреди какого-нибудь чужого и далекого города. От этой мысли мне сдела-лось не по себе.

Ерунда! Одна она быть не может. Наверняка с мужчиной.

И я перестал о ней думать.

Я шагал по дорожке.

Трава под ногами уже лишилась сочного аромата зелени, которым ее напитали весенние дожди, и выглядела жесткой и поникшей, как обычно бывает летом. В ней скакали жизнера-достные кузнечики, иногда на дорожку выпрыгивали лягуша-

257

та. Здесь был мир этих маленьких существ, и вторгшись сюда, я нарушил установленный порядок.

Дойдя до пустого дома Мияваки, я распахнул калитку и ре-шительно двинулся через бурьян вглубь сада, мимо потемнев-шей от грязи статуи птицы, которая, как всегда, не сводила с неба каменных глаз. 'Только бы Мэй не увидела меня здесь', - подумал я, обходя дом.

Подойдя к колодцу, я снял блоки с крышки, убрал одну из ее деревянных половинок и бросил вниз камешек, чтобы убе-диться, что там по-прежнему нет воды. Как и в прошлый раз, камешек глухо стукнулся о дно. Сухо. Я снял рюкзак, достал веревочную лестницу и прикрепил ее к стволу дерева рядом. Потом несколько раз сильно дернул лестницу, чтобы убедить-ся, что она меня выдержит. Осторожность не помешает. Если лестница отвяжется или оборвется, на поверхность можно и не выбраться.

Держа лестницу обеими руками, я начал постепенно опус-кать ее в колодец. Скоро вся она исчезла в темноте, но я так и не почувствовал, что лестница достала дна. Вряд ли ее не хва-тило - длина была очень приличная. Но колодец оказался глубоким, и сколько я ни светил вниз фонариком, так и не разглядел, опустилась лестница до самого конца или нет. Луч света, как бы выдыхаясь, растворялся и исчезал во мраке.

Я присел на край колодца и прислушался. Компания цикад устроила на деревьях настоящий концерт, участники которо-го словно соревновались, кто кого перекричит и у кого доль-ше хватит духа. Зато птиц слышно не было. Я вспомнил о ми-лой Заводной Птице. Ей, верно, не понравилось состязаться с цикадами, и она куда-нибудь улетела.

Я повернул руки ладонями к солнцу. Они сразу стали теп-лыми - казалось, солнечные лучи проникли в каждую склад-ку и линию. Здесь было настоящее царство света - он разук-расил все вокруг яркими красками лета. Летнее солнце благословляло даже то, что нельзя было потрогать рукой, - время и память. Я сидел на краю колодца и сосал леденец, пока он не растаял во рту. Потом еще раз на всякий случай посиль-нее дернул лестницу, проверив, надежно ли она закреплена.

258

Лезть в колодец по свободно свисавшей лестнице оказалось труднее, чем я думал. Сама лестница была что надо: перепле-тенные хлопчатобумажные и нейлоновые нити - очень проч-ные, но при спуске она сильно раскачивалась во все стороны. Всякий раз, когда я переносил ногу, чтобы найти для нее но-вую опору, резиновые подошвы моих теннисных тапочек скользили, поэтому приходилось так крепко цепляться за каж-дую перекладину, что заболели ладони. Я спускался медленно и осторожно, перебираясь со ступеньки на ступеньку, а дна все не было. Казалось, спуск будет продолжаться вечно. 'Но есть же у него дно!' - подумал я, вспомнив, как ударился о землю брошенный в колодец камешек. Просто дело в этой дурацкой лестнице - из-за нее я спускаюсь так долго.

Когда я отсчитал двадцатую ступеньку, меня охватил страх. Он накатил неожиданно, будто я получил удар током, сразу па-рализовавший тело. Все мышцы окаменели. Тело покрылось потом, выступившим из каждой поры, ноги задрожали. Разве бывают такие глубокие колодцы? Да еще в центре Токио? Да еще рядом с моим домом? Я затаил дыхание и напряг слух. Ни звука. Даже цикад не слышно. Только в ушах отдавались гром-кие толчки колотившегося в груди сердца. Глубоко вздохнув, я понял, что застрял на этой двадцатой ступеньке, не в силах дви-нуться ни вниз, ни вверх. Воздух в колодце был прохладный, пахло землей. Особый мир, отрезанный от поверхности, кото-рую летнее солнце щедро заливало своими лучами. Высоко над головой маячил маленький просвет. Половина деревянной крышки, оставленной на круглом отверстии, делила его строго пополам. Снизу это походило на плывущий в ночном небе ме-сяц. 'На небе некоторое время будет виден месяц', - сказала Мальта Кано. Она предсказала это по телефону.

'Ну и дела!' - мелькнуло в голове. И сразу тело как-то обмякло: расслабились мышцы, отпустило перехваченное ды-хание.

Собравшись, я снова стад спускаться. 'Еще немного, - ска-зал я себе. - Всего ничего осталось. Спокойно! Вот оно, дно, сейчас будет'. Двадцать третья ступенька... и нога наконец коснулась земли.

259

Первое, что я сделал в окружавшей темноте, - принялся ощу-пывать дно ногой, держась при этом руками за перекладину лестницы, чтобы можно было удрать, если что не так. Убедив-шись, что воды или какой-нибудь подозрительной дряни в колодце нет, я ступил на дно. Сбросил рюкзак; нащупав зажи-галку, зажег ее и вытащил фонарь. Луч высветил из темноты место, где я оказался. На дне колодца - ни жестком, ни мяг-ком - к счастью, было сухо. Валялись несколько камней - наверное, люди набросали - и старый пакет от картофельных чипсов. Освещенное фонарем дно напомнило мне поверхность Луны, которую когда-то показывали по телевизору.

Стены колодца были из самого обыкновенного бетона, ме-стами поросшего мхом. Пучки мха торчали прямо вверх, как трубы, а далеко наверху маячил маленький полумесяц света. Глядя туда, я смог по-настоящему оценить глубину колодца. Еще раз сильно дернул лестницу - она держалась прочно. Порядок. Пока она здесь, на поверхность всегда можно выб-раться. Потом я сделал глубокий вдох. Слегка отдавало плесе-нью, но вообще воздух был нормальный. Именно из-за возду-ха я больше всего беспокоился. В высохших колодцах часто скапливается ядовитый газ, который просачивается из-под земли. Мне как-то попалась заметка в газете о том, как один человек до смерти отравился в колодце метаном. Вздохнув, я уселся на дно, прислонившись спиной к стенке. Закрыл глаза, чтобы дать телу освоиться на новом месте. 'Так, - подумал я, - вот я и в колодце'.

6. Дело о наследстве Изучение медуз Нечто вроде отчужденности

Я сидел в темноте. Высоко надо мной, как знамение, по-пре-жнему висела полоска света, из которой крышка колодца вы-резала половинку луны. Но ко мне, на дно, не пробивался ни один луч.

Время шло, и глаза постепенно привыкали к мраку. Вскоре уже можно было поднести руку к глазам и различить некие неясные контуры. Окружающие предметы стали смутно выс-тупать из разлитой вокруг черноты - совсем как маленькие робкие зверушки, постепенно забывшие об осторожности. Но сколько глаз ни приноравливался, темнота оставалась темно-той. Стоило попробовать сосредоточить взгляд на чем-нибудь, как очертания тут же расплывались и беззвучно растворялись во мраке. Это был, если можно так выразиться, 'проницае-мый' мрак, но со своей особой плотностью; он действовал на меня даже сильнее, чем кромешная тьма. В нем как будто мож-но было что-то разглядеть и в то же время - нельзя.

261

В этой наполненной скрытым смыслом темноте на меня внезапно нахлынули воспоминания. Высветили осколки са-мых разных образов, загадочно ярких, четких до мельчайших деталей и поразительно живых - настолько, что, казалось, их можно схватить рукой. Я закрыл глаза и представил, как по-чти восемь лет назад впервые повстречался с Кумико.

Это произошло в университетской клинике на Канде*, в при-емном покое, где собирались родственники лежавших в боль-нице. Мне приходилось бывать там почти каждый день и встре-чаться по делу о наследстве с оказавшимся на больничной койке клиентом. У него за плечами было 68 лет и огромное состояние - большие участки леса в горах и земли, главным образом в префектуре Тиба. Его фамилия мелькала в газетах среди крупных налогоплательщиков. Был у этого клиента один пунктик, что-то вроде хобби: он любил периодически перепи-сывать свое завещание. У нас в конторе все слегка побаивались его характера и странноватых манер, но он был очень богат, и за переделку завещания фирме каждый раз доставались внуши-тельные комиссионные. Да и работа сама по себе была неслож-ная, так что жаловаться никому в голову не приходило. Меня, как новичка в конторе, сразу посадили на это дело.

Адвокатского свидетельства я не имел, поэтому, конечно, только считалось, что клиент закреплен за мной, а на самом деле я был вроде стажера на побегушках. Пожелания клиента по поводу завещания выслушивал специальный адвокат, он же давал рекомендации и советы по юридической части (заве-щания составляют по строго установленной форме, для этого есть особые правила, и если они не соблюдены, никто такой документ не признает), вырабатывал план и печатал черно-вик. А я отвозил завещание клиенту, чтобы тот его прочитал. Если никаких вопросов не было, он переписывал завещание от руки, подписывал и заверял личной печатью. На языке юри-стов это называется 'собственноручно составленное завеща-

* Район в Токио.

262

ние' - соответственно, от начала до конца оно должно быть написано от руки самим завещателем.

Готовое завещание запечатывалось в конверт, который я, как сокровище, отвозил в контору, и там его запирали в сейф. Обычно на этом все и заканчивалось, но с тем клиентом дело обстояло не так просто. У него ведь был постельный режим, и он никак не мог написать все за один раз. Завещание было длинное, и на него ушла целая неделя. Я ездил в больницу каж-дый день и отвечал на вопросы нашего подопечного (я ведь тоже изучал право и в общих чертах мог объяснить, что к чему). Если не знал чего-то, звонил в контору и спрашивал. Все эти тонкости - страшная.тягомотина, и приходилось думать над каждым словом. И все же дело мало-помалу двигалось, а раз так - можно было надеяться, что этой тоске когда-нибудь наступит конец. Но когда, казалось, оставалось уже совсем немного, клиент вдруг вспоминал, что забыл что-то, или нео-жиданно изменял завещание. Мелочи еще можно было офор-мить дополнительным пунктом, но если изменения были се-рьезные, все надо было переделывать заново.

В общем, конца этой истории не было видно. Вдобавок кли-енту все время назначали то процедуры, то осмотр, то еще что-нибудь, и, явившись в больницу, я не всегда мог сразу встре-титься и переговорить с ним. Бывало, он вызывал меня к такому-то часу, а потом говорил, чтобы я явился позже, пото-му что он неважно себя чувствует. Нередко приходилось ждать по два-три часа. Из-за этого я в течение нескольких недель чуть не ежедневно подолгу просиживал на стуле в приемном покое, бездарно тратя время.

Приемный покой - совсем не такое благостное местечко, как кто-то может подумать. Клеенка, которой обтянуты дива-ны, - жесткая и твердая, как застывший труп, а воздух в поме-щении такой, что вдохнешь разок - и сразу заболеешь. По те-левизору все время муть показывают, кофе в автомате на вкус - настоящая вареная газета. Все люди сидят с печальными, мрач-ными лицами. Короче, местечко прямо в духе иллюстраций Мунка к романам Кафки. Кумико тоже бывала в больнице каждый день - в перерывах между лекциями в университете

263

она навещала мать, которую положили с язвой двенадцати-перстной кишки. Девушка ходила в джинсах или аккуратной короткой юбочке и свитере, волосы завязывала в конский хво-стик. Начался ноябрь, поэтому иногда Кумико надевала паль-то. На плече у нее болталась сумка, где неизменно лежало не-сколько книжек, скорее всего - учебников, и что-то вроде тетради для черновиков.

Когда я первый раз появился в приемном покое - это было днем, - Кумико уже сидела на диване, скрестив ноги в чер-ных туфлях, и с увлечением что-то читала. Я сел напротив и стал дожидаться свидания с клиентом, каждые пять минут посматривая на часы. Кумико не отрывала от книги глаз. По-мню, я тогда подумал, что у нее красивые ноги. От ее вида на душе слегка полегчало. Интересно, что должна чувствовать симпатичная девушка, да еще с таким умным личиком и чуд-ными ножками?

Встречаясь в приемном покое, мы постепенно разговори-лись, стали обмениваться прочитанными журналами, ели фрукты: ее матери их приносили так много, что она не могла все съесть сама. Нам было ужасно скучно там, и потому мы тянулись друг к другу.

Мы с Кумико с самого начала поняли, что у нас есть что-то общее. То была не импульсивная яркая вспышка, поражаю-щая двух людей при встрече, как удар электротока, а более сдержанное и мягкое чувство - будто два крошечных огонь-ка, плывущих в бескрайнем мраке параллельно друг другу, неведомым образом начинают постепенно сближаться. Мы встречались все чаще, и я заметил, что перестал относиться к поездкам в больницу как к нудной обязанности. Удивитель-ное дело: вроде случайно встретил хорошую подругу, а не чу-жого человека.

Скоро мне стало не хватать отрывочных встреч с Кумико в больнице в промежутках между делами. Хотелось встретиться где-нибудь в другом месте и поговорить как следует, никуда не торопясь. И наконец я решился назначить ей свидание.

264

- Знаешь, мне кажется, нам надо немножко развеяться, - сказал я. - Давай сходим куда-нибудь? Ведь есть же места, где нет ни больных, ни клиентов!

Кумико задумалась на секунду и предложила:

- Может, в аквариум?

Вот так и состоялось наше первое свидание. В воскресенье утром Кумико принесла матери в больницу смену белья; мы встретились в приемном покое. День выдался ясный и теп-лый. На Кумико было простое белое платье, поверх него - длинный бледно-голубой жакет. С того дня я не переставал поражаться, как здорово она умеет одеваться. Кумико могла надеть что-то самое простое, но достаточно было какой-ни-будь мелочи - подвернутого рукава или стоячего воротнич-ка, - чтобы ее наряд смотрелся привлекательно и эффектно. Она относилась к своей одежде очень бережно, даже с любо-вью. Каждый раз, идя рядом с Кумико, я с восхищением по-сматривал на ее наряд. На блузке - ни складочки, юбка оту-тюжена безукоризненно. Если на ней было что-нибудь белое, то ослепительно белое; обувь - без единого пятнышка и на-чищена до блеска. Глядя на Кумико, я представлял аккуратно сложенные и рассортированные по полкам комода блузки и кофточки, развешанные в шкафу юбки и платья в пластико-вых чехлах (после того как мы поженились, я смог увидеть все это воочию).

В тот день после обеда мы поехали в зоопарк Уэно. Погода была как на заказ; я подумал, что приятнее было бы просто побродить по зоопарку, и намекнул на это Кумико, пока мы добирались до Уэно на электричке. Но она, похоже, про себя уже решила идти в аквариум. Ну, захотела - пожалуйста, я не возражал. В аквариуме как раз проходила выставка медуз, и мы стали по порядку обходить собранных со всего света ред-ких желеобразных. Все они - от мягких комочков размером с ноготь до похожих на зонтики чудищ больше метра в диамет-ре - студенисто покачивались в своих отсеках. Несмотря на воскресный день, посетители в аквариум не рвались - залы были почти пусты. В такую замечательную погоду народ пред-почитал смотреть не на медуз, а на слонов и жирафов.

265

Сказать по правде, медуз я ненавидел, но Кумико ничего не сказал. Когда я мальчишкой купался в море, они меня час-то жалили. Как-то я заплыл далеко и оказался один в самой гуще медуз. Когда я их заметил, было уже поздно - они окру-жили меня со всех сторон. До сих пор отчетливо помню их скользкие холодные прикосновения. Меня тогда охватил жи-вотный страх - почудилось, что водоворот из медуз затягива-ет в мрачную бездну. Почему-то они меня не изжалили, зато я от испуга как следует нахлебался воды. Поэтому, будь моя воля, я бы на этих медуз смотреть не стал. Куда лучше обыкновен-ные рыбы - тунцы или камбала.

А Кумико медузы как околдовали. Она останавливалась перед каждым аквариумом и, подавшись вперед, застывала на месте, позабыв о времени.

- Посмотри сюда, - обращалась она ко мне. - Я и не зна-ла, что бывают такие замечательные розовые медузы. Гляди, как красиво они плавают. Так всю жизнь и скитаются по мо-рям. Нравится тебе?

- Да-да, конечно, - отзывался я, но чем больше мы раз-глядывали медуз, тем тяжелее мне становилось дышать. Я за-молчал и стал пересчитывать мелочь в карманах, часто выти-рая рот платком. Я молил бога, чтобы мы поскорее дошли до последнего аквариума с этими чертовыми медузами, но им не было конца. Сколько же их развелось в Мировом океане! Я мужественно терпел полчаса, но в конце концов от напря-жения голову заволокло туманом, стоять стало трудно, и я, отстав от Кумико, присел на оказавшуюся рядом лавочку. Она подошла и с тревогой спросила, что случилось. Ничего не оставалось, как честно признаться, что от вида медуз у меня закружилась голова.

Кумико внимательно посмотрела на меня:

- Так и есть. По глазам вижу. Подумать только, что с чело-веком стало из-за каких-то медуз! - ошеломленно прогово-рила она и, взяв меня за руку, вытащила из сырого и сумрач-ного аквариума на свет божий.

Посидев минут десять в скверике перед аквариумом и сде-лав несколько медленных глубоких вдохов, я потихоньку вер-

266

нулся в норму. Ярко светило мягкое осеннее солнце, сухие листья гинкго с тихим шелестом трепетали на легком ветру.

- Ну как? Тебе лучше? - подождав немного, спросила Кумико. - Какой же ты чудак! Если медузы так тебе неприятны, надо было сразу сказать. Зачем же ты дотянул до того, что плохо стало? - рассмеялась она.

Небо казалось таким высоким, дул ласковый ветерок, и лица людей, выбравшихся отдохнуть в выходной день, светились радостью. Тоненькая красивая девушка выгуливала большую лохматую собаку. Старик в мягкой шляпе не сводил глаз с внуч-ки, качавшейся на качелях. Несколько парочек сидели на ска-мейках, как мы с Кумико. Вдалеке кто-то упражнялся на сак-софоне.

- Почему ты так любишь медуз? - поинтересовался я.

- Не знаю. Просто они милые. А знаешь, что мне пришло в голову, пока я их рассматривала? То, что мы видим перед собой, - только небольшая часть мира. Все по привычке ду-мают: 'Вот он, наш мир!' А на самом деле все совсем не так. Настоящий мир - в глубине, окруженный мраком, и там хо-зяйничают такие вот медузы и им подобные существа. Мы просто об этом забываем. Разве не так? Ведь две трети земной поверхности - океан, и невооруженным глазом можно видеть только то, что на самом верху, кожу, так сказать. А что под кожей - об этом мы не знаем почти ничего.

Потом мы долго гуляли. В пять часов Кумико сказала, что ей надо возвращаться в больницу, и я проводил ее.

- Спасибо тебе за сегодняшний день, - сказала она, про-щаясь, и в ее улыбке мелькнул мягкий теплый лучик, которо-го раньше я не замечал. Увидев его, я понял, что за этот день мы стали чуть ближе друг другу. Благодаря медузам.

Мы продолжали встречаться. Мать Кумико благополучно про-оперировали, суета вокруг завещания моего клиента улеглась, и мне больше не нужно было к нему ходить. Мы виделись с Куми-ко раз в неделю, шли в кино, на концерт или просто гуляли. Каждая встреча сближала нас все больше. Мне было хорошо с

267

ней, и когда мы нечаянно касались друг друга, сердце начинало биться сильнее. Чем ближе выходные, тем труднее мне было справляться с работой. Я нравился Кумико, это точно. Иначе разве стала бы она встречаться со мной каждую неделю?

Форсировать наши отношения я, однако, не спешил, заме-тив в Кумико непонятную неуверенность. Не знаю, в чем кон-кретно было дело, но в ее словах и поступках то и дело про-скальзывало замешательство. Спросишь у нее что-нибудь, и на мгновение повиснет пауза - Кумико на один вдох запаз-дывала с ответом. В этот момент мне всегда казалось, будто между нами мелькает какая-то тень.

Пришла зима, за ней - новый год. Мы по-прежнему встре-чались каждую неделю. Я не задавал Кумико никаких вопро-сов, она тоже ничего не говорила. Свидания продолжались: мы ходили куда-нибудь, сидели в кафе, болтали о разных пустяках.

Как-то я набрался смелости и спросил:

- У тебя, наверное, кто-нибудь есть? Какой-нибудь парень? Кумико посмотрела на меня:

- Почему ты так думаешь?

- Не знаю. Просто интуиция.

Мы гуляли по безлюдному зимнему парку 'Синдзюку гёэн'.

- Интуиция?

- Мне кажется, ты хочешь мне что-то сказать. Если так - не стесняйся, говори прямо.

Кумико на секунду замялась, почти незаметно. Но с самого начала было ясно, что она ответит.

- Спасибо, конечно, но ничего такого нет. Правда!

- Ты не ответила на мой вопрос.

- Это ты про бойфренда?

- Ага.

Кумико остановилась, сняла перчатки, спрятала их в кар-ман пальто и взяла меня за руку. У нее была теплая и мягкая ладонь. Я сжал ее, и мне показалось, что облачко пара от ды-хания Кумико побелело и стало меньше.

- Мы можем поехать к тебе? - спросила Кумико.

- Конечно, - сказал я, слегка удивившись. - Едем, конеч-но, хотя сразу скажу: похвастаться мне особо нечем.

268

Я жил тогда в Асагая, в однокомнатной квартирке с кухней, туалетом и душевой кабинкой размером с телефонную будку. На втором этаже, с окнами на южную сторону - правда, пря-мо на склад какой-то строительной фирмы. В общем, так себе квартира, единственный плюс - много солнца. Мы долго си-дели под его лучами, прислонясь к стене.

В тот день мы впервые стали по-настоящему близки. Впро-чем, она сама захотела - я и сейчас в этом уверен. В каком-то смысле она меня соблазнила. Не хочу сказать, что она говори-ла или делала что-то... Но, лаская ее тело, мягкое и податли-вое, я сразу понял: Кумико хочет, чтобы это произошло.

Оказалось, что до меня у нее никого не было. Потом она долго молчала. Я пытался заговорить с ней, но без толку - никакой реакции. Кумико пошла в душ, оделась и снова села в полосу заливавшего комнату солнечного света. Я не знал, что сказать, сидел рядом и молчал. Солнце ползло по стене, и мы медленно перемещались по полу вслед за ним. Наступил вечер, Кумико сказала, что ей надо идти. Я проводил ее до дома.

- Ты правда ничего не хочешь мне сказать? - спросил я снова в электричке.

Кумико покачала головой и проговорила едва слышно:

- Не надо. Не думай об этом.

Больше на эту тему я с ней не заговаривал. В конце концов, подумал я, Кумико сама решила, спать ей со мной или нет, и если даже есть что-то, о чем она не может мне сказать, со вре-менем все как-нибудь само уладится.

Наши еженедельные свидания продолжались. Обычно мы шли ко мне и занимались любовью. Когда мы лежали рядом и я обнимал ее, Кумико понемногу рассказывала о себе - о том, что было в ее жизни, о своих мыслях и чувствах, - и я мало-помалу начал понимать, как она смотрит на мир, и сам объяснял, как я его воспринимаю. Я по-настоящему полю-бил Кумико. Она тоже говорила, что не хочет со мной рас-ставаться. Мы подождали, пока она закончит университет, и поженились.

Нам было очень хорошо вместе, жили мы дружно. Хотя вре-менами я не мог избавиться от ощущения, что в душе у Куми-

269

Книга первая. Сорока-воровка

1. Заводная Птица во вторник  Шесть пальцев и четыре груди

2. Полнолуние и затмение солнца  О лошадях, умирающих в конюшнях

3. Шляпа Мальты Кано  Цвет шербета, Аллен Гинзберг и крестоносцы

4. Высокие башни и глубокие колодцы (или Вдали от Номонхана)

5. Страсть к лимонным карамелькам  Птица, которая не могла летать, и высохший колодец

6. Кумико Окада и Нобору Ватая

7. Счастливая химчистка  На сцену выходит Крита Кано

8. Длинная история Криты Кано  Размышления о природе боли

9. Острая потребность в электричестве и подземные водостоки  Соображения Мэй Касахары по поводу париков

10. Легкая рука  Смерть в ванне  Посланец с прощальным подарком

11. Лейтенант Мамия  Что получается из теплой грязи  Туалетная вода

12. Долгий рассказ лейтенанта Мамия (часть 1)

13. Долгий рассказ лейтенанта Мамия (часть 2)

Книга вторая. ВЕЩАЯ ПТИЦА

1. Максимально конкретный факт  Тема аппетита в литературе

2. Глава, в которой совсем нет хороших новостей

3. Слово берет Нобору Ватая  История про обезьян с дерьмового острова

4. Необретенная благодать  Проститутка в мыслях

5. Как выглядят далекие города  Вечный месяц  Лестница закреплена

6. Дело о наследстве  Изучение медуз  Нечто вроде отчужденности

1. Заводная Птица во вторник Шесть пальцев и четыре груди

2. Полнолуние и затмение солнца О лошадях, умирающих в конюшнях

3. Шляпа Мальты Кано Цвет шербета, Аллен Гинзберг и крестоносцы

5. Страсть к лимонным карамелькам Птица, которая не могла летать, и высохший колодец

7. Счастливая химчистка На сцену выходит Крита Кано

8. Длинная история Криты Кано Размышления о природе боли

9. Острая потребность в электричестве и подземные водостоки Соображения Мэй Касахары по поводу париков

10. Легкая рука Смерть в ванне Посланец с прощальным подарком

11. Лейтенант Мамия Что получается из теплой грязи Туалетная вода

1. Максимально конкретный факт Тема аппетита в литературе

3. Слово берет Нобору Ватая История про обезьян с дерьмового острова

4. Необретенная благодать Проститутка в мыслях

5. Как выглядят далекие города Вечный месяц Лестница закреплена

6. Дело о наследстве Изучение медуз Нечто вроде отчужденности