Сканирование и форматирование: Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || yanko_slava@yahoo.com || http://yanko.lib.ru || Icq# 75088656 || Библиотека: http://yanko.lib.ru/gum.html ||
update 21.10.04 Номер страниц вверху
JEAN BAUDRILLARD
POUR UNE CRITIQUE DE L'ECONOMIE POLITIQUE DU SIGNE
ЖАН БОДРИЙЯР
К КРИТИКЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ ЗНАКА
Бодрийяр Ж. К критике политической экономии знака. - М.: Библион-Русская книга, 2003. - 272 с.
ISBN 5-902005-02-7
Jean Baudrillard. Pour une critique di l'économie politique du signe Editions Gallimard, 1972
Одна из важнейших программных книг ярчайшего современного мыслителя представляет собой сборник статей, последовательно выстраивающих оригинальную концепцию, с позиций которой разворачивается радикальная критика современного общества, исполненная с неподражаемым изяществом и блеском. Столкновение подходов политэкономии и семиотики, социологии и искусствоведения, антропологии и теории коммуникации позволяет достичь не только разнообразия стилистики, но и неожиданно парадоксального изменения ракурсов восприятия всех актуальных проблем.
© Д. Кролечкин - перевод, послесловие, 2003 © В. Кузнецов - предисловие, 2003 © Библион, 2003
ISBN 5-902005-02-7
К КРИТИКЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ ЗНАКА
ФУНКЦИЯ-ЗНАК И КЛАССОВАЯ ЛОГИКА
СОЦИАЛЬНАЯ ФУНКЦИЯ ПРЕДМЕТА-ЗНАКА I
Эмпиристская гипотеза: потребности и потребительная стоимость
Символический обмен: кула и потлач*
Синтаксический анализ и риторика окружения
Стратегический анализ практики предметов
Специфичен ли дискурс предметов?
Формальный код и социальная практика
РАЗЛИЧАЮЩАЯ ПРАКТИКА ПРЕДМЕТОВ III
Социальная мобильность и инертность
Домашний порядок и общественный вердикт
Двусмысленная риторика: преуспевание и покорность
Моральный фанатизм домашнего хозяйства
Формальное новшество и социальное различение
Прилив и отлив различительных знаков
Предметная практика и практика ритуальная: TV-предмет
Демократическое алиби: универсум потребления
ИДЕОЛОГИЧЕСКИЙ ГЕНЕЗИС ПОТРЕБНОСТЕЙ
СИСТЕМА ПОТРЕБНОСТЕЙ И ПОТРЕБЛЕНИЯ КАК СИСТЕМА
I ПОТРЕБЛЕНИЕ КАК ЛОГИКА ЗНАЧЕНИЙ
О символической меновой стоимости
От символического обмена к стоимости/знаку
Порядок знаков и социальный порядок
Общее имя, собственное имя и мета
II ПОТРЕБЛЕНИЕ КАК СТРУКТУРА ОБМЕНА И ДИФФЕРЕНЦИАЦИИ
О недействительности понятия предмета и потребности
Интердисциплинарный неогуманизм или психосоциоэкономика
Логика обмена знаков: производство различий
Закон отличительной ценности и его парадокс
III СИСТЕМА ПОТРЕБНОСТЕЙ И ПОТРЕБЛЕНИЯ КАК СИСТЕМА ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫХ СИЛ
Возникновение потребительности. Потребность / производительная сила
Обобщенный обмен/знак и сумерки 'ценностей'
ФЕТИШИЗМ И ИДЕОЛОГИЯ: СЕМИОЛОГИЧЕСКАЯ РЕДУКЦИЯ
ЖЕСТЫ И ПОДПИСЬ. Семиургия современного искусства
АУКЦИОН ПРОИЗВЕДЕНИЙ ИСКУССТВ. Обмен/знак и избыточная стоимость
I ДРУГОЕ НАПРАВЛЕНИЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ
II ОТЛИЧИЕ ОТ ЭКОНОМИЧЕСКОГО ОБМЕНА
III ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ВЛАСТЬ И ГОСПОДСТВО..
IV. СИМВОЛИЧЕСКАЯ СТОИМОСТЬ И ЭСТЕТИЧЕСКАЯ ФУНКЦИЯ
ОБЩАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ/СИМВОЛИЧЕСКИЙ
ОБЩАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ/СИМВОЛИЧЕСКИЙ ОБМЕН
3. Теория символического обмена*
ПО ТУ СТОРОНУ ПОТРЕБИТЕЛЬНОЙ СТОИМОСТИ
К КРИТИКЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ ЗНАКА
I МАГИЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ ИДЕОЛОГИИ
V ПО ТУ СТОРОНУ ЗНАКА. СИМВОЛИЧЕСКОЕ
ЭНЦЕНСБЕРГЕР: 'СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ' СТРАТЕГИЯ
ЭНЦЕНСБЕРГЕР: 'СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ' СТРАТЕГИЯ
ПОДРЫВНАЯ СТРАТЕГИЯ И 'СИМВОЛИЧЕСКАЯ АКЦИЯ'
ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ КОММУНИКАЦИИ
ДИЗАЙН И ОКРУЖЕНИЕ, ИЛИ ЭСКАЛАЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ
ОКРУЖЕНИЕ И КИБЕРНЕТИКА: КОНЕЧНАЯ СТАДИЯ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ
ОБ ОСУЩЕСТВЛЕНИИ ЖЕЛАНИЯ В МЕНОВОЙ СТОИМОСТИ
Две или три вещи, которые я зною о симулякрах. Дмитрий Кралечкин
Бодрийяр и симулякры
Творчество некоторых мыслителей часто ассоциируется с каким-нибудь сюжетом или концептом, который становится в таком случае привычной визитной карточкой или фирменным лейблом, этикеткой или даже торговой маркой. Конечно, не Бодрийяр придумал симулякры - ни в смысле создания, ни в смысле описания, не он первый дал им такое название, не он один пользуется этим термином. Но именно с именем Бодрийяра симулякры теперь неразрывно связаны, поскольку ему удалось не только подробнейшим образом разработать соответствующую теоретическую конструкцию, но, кроме того, наглядно, ясно - и, главное, - понятно показать, как все это действует.
Состоящие из небольших, мозаично смонтированных фрагментов, книги Бодрийяра примыкают друг к другу и вырастают друг из друга, складываясь в причудливый голографический узор. При этом они постоянно остаются открытыми для взаимодействия - продолжания и состязания - с книгами Делёза, Батая, Лиотара, Деррида, Бланшо, Кристевой, Мосса, Леви-Стросса, Лакана, Маклюэна, Маркузе, Бурдье... С двуглавым монстром политэкономии (привет Марксу) сращивается семантически-синтаксический (привет де Соссюру) анализ бессознательного (привет Фрейду), открывая возможность для критического и революционного переосмысления отдельности и отдаленности любых инстанций. Переходы от кибернетических моделей к информационным потокам, от биологических метафор к образам идеологии, от концепций языка к маркетинговым исследованиям, от синкретизма мифологий к валоризации неценного искусством, от циркуляции даров к отсрочке смерти, от метафизики кодов к ускользающему эротизму поверхности, и т.д., и т.п. -такие переходы от чего угодно к чему угодно восстанавливают бесконечные хитросплетения и ризоматическое устройство символического пространства, демонстрируя заодно широкие возможности симуляции. Эволюция и трансформация порождения и превращения символов - от подделки через производство к симуляции, а затем и к фрактальной стадии ценности - ставится Бодрийяром в соответствие модификациям общественного организма, но отображает некоторым образом и восприятие его собственных текстов. Начав с любой книги, с любого сюжета или концепта, мы неизбежно вынуждены сдвигаться ко всем другим, пока не обойдем все размеченное поле и не выйдем - если выйдем - за его пределы.
Однако книга 'К критике политической экономии знака' (1972) в творчестве Жана Бодрийяра (р. 1929), социолога по образованию и формальной дисциплине преподавания, занимает особое место, знаменуя начало постепенно-
6
го перехода исследования от вещей как вещей к вещам как знакам, реализуя радикальное заострение теорий предшественников и современников, воплощая ключевой поворот к созданию фундаментальной и всеобъемлющей философской концепции. Буйная поросль вещей, стремительно размножающихся и все больше окружающих нас, захватывает и завлекает - стандарты потребления постоянно расширяются, формируются целые системы манипулирования вещами как знаками. Виртуальная целостность всех предметов и их отношений составляет более или менее связный дискурс. Полифункциональность вещи позволяет обладанию закрывать использование и обуславливает появление предметов, воплощающих функционирование как таковое - какой-нибудь волнующе фасцинирующий, красиво вращающий свои зубчатые колесики и заманчиво переливающийся гаджет. Аналогично, сама реклама становится скорее особой разновидностью потребления - телезрителя, читателя газет и даже пешехода, пассажира, водителя, а комментарий к тексту неизбежно образует еще один текст. Конечно, и книга о вещах будет еще одной вещью, а концепция идеологичности любой потребности не может не быть идеологичной.
Бодрийяра можно читать как еще одного социолога, ставящего (неутешительный) диагноз нашей эпохе; можно прочитать как пародию сразу на все модные течения - структурализм, фрейдизм, марксизм и все остальные; можно вычитать из него прикладной этнографическо-антропологический взгляд на современную культуру, а можно - совершенно абстрактную модель семиотики; в конце концов, его можно вообще не читать, считая обычным постмодерновым симулянтом. Можно соблазняться им, получая удовольствие от вкусного текста, насыщенного языковыми играми, культурными аллюзиями, литературными и художественными реминисценциями, а можно разгадывать как бесконечную цепь загадок, сокращенную или надставленную переводчиками и комментаторами. Самодовольство знака, тотальная симуляция и засилье гиперреального, обретя благодаря Бодрийяру (это ведь совсем не какой-нибудь заумный, зубодробительный и неудобопонятный Деррида!) отчетливое обозначение и прямое наименование, отплатили ему репутацией теоретического террориста и интеллектуального провокатора, заслонив и заместив его самого (в той степени, конечно, в какой он - сам по себе - существует) саморепрезентирующейся искрометной завесой. Но если попытаться возжелать все-таки заглянуть за эту завесу, то лучше, наверное, обратиться к истокам его концепций...
Василий Кузнецов
К КРИТИКЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ ЗНАКА
ФУНКЦИЯ-ЗНАК И КЛАССОВАЯ ЛОГИКА
ИДЕОЛОГИЧЕСКИЙ ГЕНЕЗИС ПОТРЕБНОСТЕЙ
ФЕТИШИЗМ И ИДЕОЛОГИЯ: СЕМИОЛОГИЧЕСКАЯ РЕДУКЦИЯ
ЖЕСТЫ И ПОДПИСЬ АУКЦИОН ПРОИЗВЕДЕНИЙ ИСКУССТВА
К ОБЩЕЙ ТЕОРИИ
ПО ТУ СТОРОНУ ПОТРЕБИТЕЛЬНОЙ СТОИМОСТИ К КРИТИКЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ ЗНАКА
РЕКВИЕМ ПО МЕДИА
ДИЗАЙН И ОКРУЖЕНИЕ, ИЛИ ЭСКАЛАЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ
ОБ ОСУЩЕСТВЛЕНИИ ЖЕЛАНИЯ В МЕНОВОЙ СТОИМОСТИ
ФУНКЦИЯ-ЗНАК И КЛАССОВАЯ ЛОГИКА
СОЦИАЛЬНАЯ ФУНКЦИЯ ПРЕДМЕТА-ЗНАКА
СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ПЕРСПЕКТИВЫ
РАЗЛИЧАЮЩАЯ ПРАКТИКА ПРЕДМЕТОВ
ЛОГИКА СЕГРЕГАЦИИ
СОЦИАЛЬНАЯ ФУНКЦИЯ ПРЕДМЕТА-ЗНАКА I
Эмпиристская гипотеза: потребности и потребительная стоимость
Анализ социальной логики, которая упорядочивает практику предметов, распределяя их по различным классам или категориям, должен в то же самое время являться критическим анализом идеологии 'потребления', которая в настоящее время подкрепляет любую относящуюся к предметам практику. Этот двойной анализ - анализ различающей социальной функции предметов и анализ политической функции идеологии, которая с ней связана, - должен исходить из одной абсолютной предпосылки: из отмены само собой разумеющегося рассмотрения предметов в терминах потребностей, отмены гипотезы первичности потребительной стоимости.
Эта гипотеза, поддерживаемая очевидностью обыденной жизни, приписывает предметам функциональный статус, статус утвари, связанный с техническими операциями, относящимися к миру, и даже - тем самым - статус опосредования антропологических 'природных' потребностей индивида. В такой перспективе предметы в первую очередь зависят от потребностей, приобретая смысл в экономическом отношении человека к окружающей среде.
Эта эмпиристская гипотеза неверна. Дело обстоит совсем не так, словно бы первичным статусом предмета был прагматический статус, на который лишь затем накладывалась бы социальная знаковая стоимость*, - наоборот, фундаментальным является знаковая меновая стоимость, так что потребительная стоимость подчас оказывается просто ее практическим приложением (или даже простой рационализацией): только в такой парадоксальной форме социологическая гипотеза оказывается верной. В своей несомненной очевидности потребности и функции описывают, в сущности, лишь некий абстрактный уровень, явный дискурс предметов, по отношению к которому фундаментальным является социальный дискурс, остающийся по большей части бессознательным. Истинная теория предметов и потребления должна основываться не на теории потребностей и их удовлетворения, а на теории социальной демонстрации и значения.
* La valeur y Бодрийяра часто имеет сразу несколько значений - 'стоимости', 'ценности' и собственно 'значения', 'значимости'. В зависимости от контекста дается различный перевод этого термина. - Прим. пер.
10
Символический обмен: кула и потлач*
Демонстративное потребление
Отзвук этой изначальной функции предметов приобретает более общий характер в исследованиях Торнстейна Веблена1 под видом понятия conspi-
11
cuous waste (демонстративная расточительность, престижная трата или престижное потребление). Веблен показывает, что даже если первоначальной функцией подчиненных классов является работа и производство, одновременно они выполняют функцию утверждения standing'a** Хозяина (каковая функция становится единственной, если эти классы содержатся в праздности). Женщины, 'люди', челядь также являются показателями статуса. Эти категории людей тоже могут что-то потреблять, но лишь во имя Хозяина (vicarious consumption - 'потребление по доверенности'), свидетельствуя посредством своей праздности и избыточности в пользу его величия и богатства. Их функция, следовательно, не более относится к экономике, нежели функция предметов в кула или в потлаче, являясь на деле функцией института или сохранения иерархического порядка ценностей. В той же перспективе Веблен анализирует существование женщины в патриархальном обществе: точно так же, как раба кормят не для того, чтобы он ел, а для того, чтобы он работал, женщину стараются роскошно одеть не для того, чтобы она была красивой, а для того, чтобы своим великолепием она свидетельствовала о легитимности или социальном превосходстве своего хозяина (таким же образом обстоят дела с 'культурой', которая, особенно часто для женщин, функционирует в качестве социального атрибута: преимущественно в богатых классах культура женщины относится к наследству той группы, к которой она принадлежит). Это понятие vicarious consumption, 'потребления по доверенности', является самым главным: оно приводит нас к фундаментальной теореме потребления, которая гласит, что потребление не имеет ничего общего с личным наслаждением (хотя женщине может и нравиться быть красивой), что оно является принудительным социальным институтом, который детерминирует типы поведения еще до того, как он будет воспринят сознанием социальных актантов.
А это, в свою очередь, ведет нас к тому, чтобы рассматривать потребление не в качестве того, за что оно себя выдает - обобщенного индивидуального вознаграждения, - а в качестве социальной судьбы, которая в большей степени касается каких-то определенных групп или классов, затрагивает их, противопоставляя друг другу. И даже если сегодня в современном демокра-
* Потлач - традиционный праздник индейцев Северной Америки, во время которого было принято уничтожать большое количество материальных ценностей. - Прим пер
1 Veblen, Th. The Theory of the Leisure Class, 1899, фр. пер.: La Theorie de la classe de loisir; Paris, Gallimard, 1969 (Рус. пер.: Веблен Т. Теория праздного класса. М., 1984. - Прим. пер.).
** Положение, ранг, репутация, статус (англ.). - Прим. пер.
12
тическом обществе не существует категорий людей, по праву предназначенных для демонстративного потребления по доверенности, можно задаться вопросом, не остались ли за видимой генерализацией социального процесса классы, фактически предназначенные для осуществления этих механизмов расточительности, - классы, которые под кажущейся полной свободой индивидуального поведения возрождают, тем самым, ту вечную функцию института ценности и социального различения, бывшую функцией потребления в доиндустриальных обществах.
Согласно Веблену, одним из главных показателей престижа, помимо богатства и расточительности (wasteful expenditure), является праздность (waste of time), осуществляемая непосредственно или по поручительству. Мир предметов также не ускользает от этого правила, этого принуждения избыточности: отдельные категории предметов (безделушки, игрушки, аксессуары) всегда задаются согласно тому, что в них есть бесполезного, пустякового, избыточного, декоративного, нефункционального, а в каждом объекте то же самое правило выполняется во всех коннотациях и круговерти форм, в игре моды и т.д. - короче говоря, предметы никогда не исчерпываются тем, для чего они служат, и в этом-то избытке присутствия они и наделяются значением престижа, 'отсылая' уже не к миру, а к бытию и социальному рангу их обладателя.
Функциональный симулякр
Однако это принуждение праздности и неприменимости как источник значения сегодня повсюду сталкивается с антагонистичным императивом, так что современный статус предмета повседневной жизни рождается из конфликта или компромисса между двумя противоположными формами морали: аристократической морали otium'a* и пуританской морали труда. Когда из функции предметов делают имманентный им самим смысл их существования, совершенно забывается о том, насколько само это функциональное значение управляемо некоей социальной моралью, которая ныне требует, чтобы предмет - так же, как и индивид - не был праздным. Он обязан 'работать', 'функционировать', тем самым как бы искупая демократически свою вину, состоящую в том, что ранее он обладал аристократическим статусом чистого знака престижа. Этот прежний статус, основанный на демонстративности и трате, никуда не исчезает, но, будучи ограничен эффектами моды или украшения, он часто - в различных пропорциях - воспроизводит себя неким
13
СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ПЕРСПЕКТИВЫ
Чэпин: шкала living-room*
Различные авторы пытались связывать предметы как элементы некоторой социальной логики. Как правило, впрочем, их роль в социологических исследованиях сводится к роли простых фигурантов. У аналитиков 'потребления' предметы являются одной из предпочтительных тем социологической паралитературы, составляющей эквивалент рекламного дискурса. Стоит, однако, выделить одну попытку систематизации - попытку Чэпина5. Он определяет статус как 'положение, которое занимает индивид или семья в соответствии с доминирующими стандартами культурных благ, действительных доходов, материальных благ и способов участия в групповых формах деятельности данного коллектива'. Таким образом, есть четыре шкалы. Затем было замечено, что эти четыре показателя находятся в настолько тесной связи с независимой переменной мебели из гостиной, что этой последней оказалось вполне достаточно для того, чтобы произвести оценку класса с точки зрения статистики. Эта 'шкала living-room' вводит в план исследования 23 пункта, среди которых перечисляются и упорядочиваются различные предметы (так же, как и некоторые характеристики, относящиеся к определенному ансамблю предметов: чистота, порядок, ухоженность). Очевидно, что это первое исследование, преследующее социологические цели, характеризуется наивным эмпиризмом: социальные страты в нем индексируются просто по списку предметов. Такая процедура может быть выполнена со всей строгостью (хотя ее выводы в любом случае остаются достаточно грубыми) лишь в относительно бедном обществе, в котором покупательная способность сама по себе ясно разделяет классы. Точно так же она значима лишь для крайних, а не для средних категорий. Кроме того, подобные жесткие корреляции не могли бы вычленить ни логику, ни динамику стратификации.
* Столовая, гостиная, общая комната (англ.). - Прим. пер.
5 Chapin, F. Stuart. Contemporary American Institutions. New York, 1935, chap. XIX: A measurement of social status. См. также: Chapman, Dennis. The Home and Social Status, London, 1955.
16
Синтаксический анализ и риторика окружения
Сказанное выше свидетельствует в пользу того, что шкала Чэпина, если бы она основывалась на более тонком анализе, учитывающем качество предметов, их материал, форму, стилистические нюансы и т.п., могла бы все же каким-то образом использоваться, - ведь обычно бросаемый ей упрек, состоящий в том, что сегодня все якобы могут обладать одними и теми же вещами, неверен. Изучение моделей и серий6 показывает сложную гамму различий, нюансов, которые обуславливают, что одна и та же категория предметов (кресла, шкаф, машина и т.д.) все еще в силах воссоздать все социальные различения. Но так же очевидно и то, что сегодня вместе с повышением уровня жизни различение перешло от простого обладания к практике предметов. Поэтому-то социальная классификация должна была бы - по всей вероятности - основываться на более тонкой семиологии окружения и повседневных практик. Исследования интерьеров и пространств дома, основанные не на переписи, а на распределении предметов (центр/периферия - симметрия /асимметрия - порядок/ отклонение - близость /удаленность), на формальных или функциональных синтагмах, - короче говоря, исследование синтаксиса предметов, пытающееся извлечь константы организации в соответствии с типом жилья и социальной категорией, выяснить связность и противоречивость дискурса, - таким должен был бы быть уровень исследования, предваряющего истолкование в терминах социальной логики, при условии, что 'горизонтальный' топоанализ удваивается 'вертикальной' семиологией, которая, направляясь от серии к модели, проходя через все значимые различия, изучала бы иерархическую шкалу каждой категории предметов7.
Проблема тогда заключалась бы в том, чтобы выявить связь между, с одной стороны, положением определенного предмета или группы предметов на вертикальной шкале и, с другой стороны, тем типом организации контекста, в котором данный предмет обнаруживается, или тем типом практик, которые с ним соотносятся. Гипотеза связи не обязательно должна подтверждаться, ведь существуют варваризмы и ляпсусы не только в формальном дискурсе, но и в социальном дискурсе предметов. И речь тогда будет идти не только о том, чтобы повторить их в структурном анализе, но и о том, чтобы истолковать их в терминах социальной логики и социальных противоречий.
Итак, на что может быть направлен социальный анализ в этой области? Если речь о том, чтобы выявить некую механическую или зеркальную связь между такой-то конфигурацией предметов и таким-то положением на социальной лестнице, как это делает Чэпин, то это лишено всякого интереса.
17
Хорошо известно, что предметы многое говорят о статусе их владельца, но в таком рассуждении содержится порочный круг: в предметах мы обнаруживаем ту социальную категорию, которую мы в сущности уже определили, исходя из этих предметов (взятых вкупе с другими критериями). Рекуррентная индукция скрывает круговую дедукцию. Собственно социальная практика и, следовательно, настоящий предмет социологии не могут быть выделены в подобной операции.
Стратегический анализ практики предметов
20
ствительный социальный анализ должен поэтому осуществляться именно в реальном синтаксисе множеств предметов - синтаксисе, эквивалентном некоему рассказу и истолковываемом в терминах социального предназначения, так же как рассказ сновидения истолковывается в терминах бессознательных конфликтов - то есть в ляпсусах, промахах, противоречиях этого дискурса, который не может примириться с самим собой (поскольку тогда он выражал бы идеально стабильный социальный статус, что в обществах нашего типа невозможно), всегда, напротив, в том же самом синтаксисе высказывая невроз мобильности, инертности или социальной регрессии; иначе говоря, такой социальный анализ должен выполняться на отношении - в некоторых случаях разбитом или противоречивом - данного дискурса предметов к другим формам социального поведения (профессионального, экономического, культурного). То есть социологический анализ должен избегать как 'феноменологического' прочтения ('таблицы' предметов, соотнесенных с социальными характеристиками или типами), так и простого воспроизведения формального кода предметов, который в любом случае, пусть он и заключает в себе некую строгую социальную логику, никогда не озвучивается в речи сам по себе, всегда подвергаясь определенной обработке и преобразованию согласно логике, свойственной каждой ситуации.
Таким образом, предметы, их синтаксис и их риторика отсылают к определенным социальным целям и социальной логике. Поэтому они говорят не столько об их пользователе и технических практиках, сколько о социальных претензиях и покорности, социальной мобильности и инертности, о привыкании к новой культуре и погруженности в старую, о стратификации и социальной классификации. Каждый индивид и каждая группа посредством предметов ищут свое место в некоем порядке, пытаясь при этом своим личным движением поколебать этот порядок. Посредством предметов обретает свой голос стратифицированное общество12, и если кажется, что предметы - подобно массмедиа - говорят со всеми (ведь больше нет права на какое-то кастовое обладание предметами), то разговор этот они ведут лишь затем, чтобы поставить каждого на свое место. Короче говоря, под знаком предметов, под печатью частной собственности осуществляется постоянный социальный процесс наделения значением. А предметы, по ту сторону своей простой применимости, везде и всегда являются терминами и выражениями этого социального процесса означивания.
12 Являющееся, как мы увидим в дальнейшем, несомненно, классовым обществом.
РАЗЛИЧАЮЩАЯ ПРАКТИКА ПРЕДМЕТОВ III
В силу всех вышеперечисленных причин - раз уж социальная стратификация, мобильность и стремления являются ключами к социологическому исследованию 'мира' предметов - именно конфигурация предметов в поднимающихся, подвижных или 'продвигаемых' классах, имеющих нечеткий и критический статус, то есть в так называемых средних классах, в этом подвижном стыке стратифицированного общества, в классах, находящихся на пути к объединению или образованию новой культуры, иначе говоря, - в классах, ускользающих от судьбы общественного исключения промышленного пролетариата или судьбы деревенской изолированности и, однако же, не имеющих возможности наслаждаться наследством уже достигнутого положения, именно практика предметов (и психологические аспекты, ее закрепляющие), характерная для таких социальных категорий, будет интересовать нас в первую очередь.
Социальная мобильность и инертность
Известно, что в подвижных социальных слоях главной проблемой является рассогласование между подразумеваемой мобильностью (стремлениями) и реальной мобильностью (объективными шансами социального продвижения). Известно также, что эти стремления не являются свободными, что они зависят от социальной наследственности и от уже достигнутого положения". Дойдя до определенного порога мобильности, они вообще исчезают - такова абсолютная покорность. В общем, они относительно нереалистичны: мы надеемся на большее, чем объективно в состоянии достичь, и, в то же самое время, относительно реалистичны: мы не даем разыграться нашему излишне честолюбивому воображению (за исключением патологических случаев). Эта сложная психологическая картина сама покоится на неявной интерпретации социальными актантами объективных социологических данных; индустриальные общества предоставляют средним категориям населения определенные шансы на продвижение, но шансы сравнительно небольшие; социальная траектория, за исключением отдельных случаев, оказы-
13 Так, в процентном соотношении число рабочих, которые хотят, чтобы их дети получили высшее образование, намного меньше, чем число индивидов, принадлежащих к высшим классам, которые желают того же самого для своих детей.
22
вается достаточно короткой, социальная инертность весьма ощутима, всегда остается возможность для регресса. В таких условиях создается впечатление, что:
- мотивация к восхождению по социальной лестнице выражает интериоризацию общих норм и схем общества постоянного роста;
- избыток стремлений по отношению к реальным возможностям выдает разбалансировку, глубокое противоречие общества, в котором 'демократическая' идеология социального прогресса при случае вмешивается для того, чтобы компенсировать и переопределить относительную инертность социальных механизмов. Скажем иначе: индивиды надеются, потому что 'знают', что могут надеяться, - они не надеются слишком, поскольку 'знают', что это общество накладывает непроходимые препятствия на свободное восхождение, - и при этом они все-таки надеются чересчур, поскольку сами живут размытой идеологией мобильности и роста. Уровень их стремлений вытекает, следовательно, из компромисса между реализмом, питаемом фактами, и ирреализмом, поддерживаемым окружающей их идеологией, - то есть из компромисса, который, в свою очередь, отражает внутреннее противоречие всего общества.
Сам этот компромисс, реализующийся социальными актантами в их проектах на будущее и в планах, которые они строят по отношению к своим детям, выражается также и в их предметах.
Домашний порядок и общественный вердикт
Здесь сразу же необходимо устранить возможное возражение, заключающееся в том, будто бы частная собственность на предметы создает для них особую область юрисдикции, которая абсолютно различает поведение, относящееся к частным предметам, от всех остальных форм поведения, руководимых социальными ограничениями. 'Частное' и 'общественное' исключают друг друга только в обыденном сознании, - ведь, хотя предметы как будто бы и относятся лишь к домашнему порядку, мы видели, что их смысл проясняется только в их отношении к социальным директивам соответствия и мобильности. На более глубоком уровне рассмотрения обнаруживается, что инстанция системы социальных ценностей имманентна домашнему порядку. Частное отношение скрывает глубокое признание общественного вердикта и согласие с ним. Каждый в глубине души знает - а может быть, и чувствует, -что его ценят в соответствии с его предметами, и каждый подчиняется такой
23
оценке, пусть и в форме ее отвержения. Речь здесь идет не только об императиве соответствия, берущем свое начало в некоей замкнутой группе, или же об императиве нарастающей мобильности, приходящем из всего общества в целом, но и о том порядке, согласно которому только и может выстраиваться индивид или группа, - в том самом движении, которое задает их социальное существование. В 'частном' или 'домашнем' пространстве (и, следовательно, во всем окружении предметов), испытываемом в качестве некоторого убежища, располагающегося по ту или по эту сторону от социальных форм принуждения, в качестве автономного поля потребностей и удовлетворения, индивид, тем не менее, все время продолжает свидетельствовать о некоей легитимности, претендовать на нее и утверждать ее знаками, - выдавая в мельчайшей черте своего поведения, в самом ничтожном из своих предметов присутствие той судящей его инстанции, которую он как будто бы отвергает.
Двусмысленная риторика: преуспевание и покорность
По отношению к тем социальным категориям, которые нас интересуют, заключение такого вердикта никогда не является положительным: их продвижение по социальной лестнице всегда остается относительным, порой смехотворным, главное же - в том, что от них ускользает легитимность, то есть возможность обосновать в качестве безусловной ценности достигнутое положение. Именно эта оспоренная легитимность (оспоренная в плане культуры, политики, профессии) и обусловливает то, что средние классы с таким ожесточением делают вложения в частный универсум, в частную собственность и накопление предметов, создавая некую ущербную автономию, в которой они могли бы отпраздновать свою победу, получить действительное социальное признание, которое от них ускользает.
Вот что придает предметам в этой 'среде' фундаментально двусмысленный статус: внешне демонстрируя собой знаки успешного социального продвижения, втайне они показывают (или выдают) социальное поражение. Умножение предметов, их 'стилизация' и организация коренится именно здесь, в риторике, которая, если воспользоваться термином П. Бурдье, является настоящей 'риторикой безнадежности'.
Тот образ, в котором предметы пытаются предстать перед нами, тот способ, каким они как бы предупреждают ценностные возражения и подчи-
24
няются скрытой юрисдикции социальной иерархии, заранее уклоняясь от нее, - все это, создавая живую драму частной собственности, описывает также некую социальную страсть и питает социальную патетику такого дискурса предметов. Не будем забывать, mutatis mutandis", что демонстрация собранного урожая в садах жителей Тробриандских островов всегда является провокацией, соревнованием, вызовом, оставаясь при этом ритуалом, нацеленным на создание некоего порядка ценностей, правилом игры, необходимым, чтобы присоединиться к этому порядку. В потлаче 'доказательство дается' неуемным разрушением предметов и богатств. В тех формах собственности и потребления, которые нам известны и которые якобы основываются на индивидуальном порядке, этот социальный антагонистический аспект демонстрации как будто бы отклонен, уничтожен. Но в действительности - ничего подобного, дело может обернуться таким образом, что процессы, идущие внутри общества 'потребления', с новой силой воссоздадут функцию 'антагонистических' показателей, присущую предметам. Как бы то ни было, что-то, оставшееся от древних практик, все еще преследует современные предметы, так что их присутствие никогда не бывает нейтральным, но всегда страстным.
Стилистические модальности
На уровне предметов многие стилистические модальности отсылают к подобной 'риторике безнадежности'. Все они берут начало в некоей логике (или эстетике) симуляции - симуляции буржуазных моделей домашней организации. Нужно, впрочем, отметить, что референтными моделями в таком случае оказываются не модели современных высших классов, поскольку эти последние требуют гораздо большей изобретательности. Для 'продвигающихся' классов референтной областью оказывается традиционный буржуазный порядок, который был сформирован в период от Империи до Реставрации в процессе усвоения прежних аристократических моделей.
Этот риторический 'мелкобуржуазный' порядок управляется двумя главными принципами: с одной стороны, насыщенностью и избыточностью, а с другой - симметрией и иерархией. Очевидно, что возможны многочисленные наложения этих принципов (так, симметрия является одновременно и избыточностью, включая при этом идею центра). Тем не менее, сами по себе они вполне различны: один - насыщенность/избыточность - выра-
25
жает неорганическую, тогда как другой - симметрия/иерархия - органическую структуру этого порядка. Отметим также, что эти способы организации по своей сущности не связаны только лишь с буржуазным или мелкобуржуазным порядком, поскольку их можно выявить и в более обширном антропологическом или эстетическом анализе. Но в данном случае они интересуют нас лишь в силу своего социального определения, то есть как специфическая риторика данной социальной категории.
Насыщенность: известно, что буржуазный дом закрыт сам на себя, будучи полным, как яйцо. Наследство, накопление являются знаками 'статуса' и благосостояния. Точно таким же образом мелкобуржуазный интерьер характеризуется особой теснотой. Верно, иногда ему не хватает пространства, но эта пространственная нищета вызывает реакцию компенсации: чем меньше пространства, тем больше надо накапливать вещей (примерно таким же образом в радиоиграх, за отсутствием 'благородных' культурных мотиваций, главную роль играет критерий объема памяти). Иногда, впрочем, 'полными' оказываются только некоторые комнаты, отдельные уголки дома. Следовательно, при анализе необходимо прежде всего обращать внимание на различные аспекты игры с полнотой и пустотой, на некую логистику, которая задает определенные места хранения, складирования, сбережения - некогда аналогичная функция принадлежала погребам и подвалам. Простое нагромождение или же агрегаты предметов, частичные или остаточные синтагмы, синтаксические концепции ансамблей предметов: в таком виде дом или комнату можно анализировать с точки зрения топографии. Но, повторимся, подобный способ изучения лишен всякого интереса, если он не дополняется социальной логикой: у каждого класса есть свои способы организации, распространяющиеся от накопления предметов, к которому приводит нищета, до обдуманной и взвешенной архитектуры.
Тактика горшка и кашпо
Избыточность - это вся система театрального и барочного обертывания домашней собственности: стол покрыт скатертью, а она сама предохраняется другой пластиковой скатертью. Занавеси и двойные занавеси на окнах. Ковры, чехлы, войлок, панели, абажур. Каждая безделушка покоится на
* Здесь: внеся соответствующие изменения (лат). - Прим. пер.
26
маленькой скатерти. У каждого цветка свой горшок, а у каждого горшка -кашпо. Все предохранено и заключено в рамку. Даже в саду каждый участок окружен изгородью, каждая аллея подчеркнута кирпичами, мозаикой и т.п. Все это можно анализировать как тревожное влечение к подразделению, как навязчивую символику: не просто обладать, но подчеркнуть два, три раза то, чем ты обладаешь - таково наваждение владельца загородного особняка, какого-нибудь мелкого собственника. Бессознательное здесь, как и повсюду, проговаривается в избыточности знаков, в их коннотациях и в их нагруженности.
Но во всем этом проговаривается что-то другое, требующее извлечения ряда иных следствий:
1. Нагруженность знаками обладания, играющими здесь демонстративную роль, может анализироваться не только как интенция на обладание, но также и как стремление показать, насколько хорошо мы чем-то владеем14. Эта демонстрация, эта 'стилистическая' сверхопределенность всегда соотносима с некоторой группой: она выполняет не только психологическую функцию удостоверения владельца в его собственности, но и социологическую функцию присоединения его ко всему классу индивидов, которые владеют подобным же образом. То есть сами знаки частного работают в качестве знаков социальной принадлежности. Поэтому через то или иное символическое поведение подает свой голос классовый культурный императив (который, естественно, не имеет ничего общего с политическим классовым сознанием).
2. Интересно было бы, отправляясь от этого пункта, соотнести тревожный и одновременно триумфальный характер таких форм обладания с особой позицией среднего класса (или классов) на социальной лестнице. Как определить эту позицию? Эго класс, который пошел достаточно далеко, чтобы интериоризировать модели социального успеха, но не настолько, чтобы не интериоризировать одновременно и провал этих моделей. От пролетариата этот класс отличается коннотациями того, чем он владеет, переоценкой своего относительного положения, некоторой избыточностью. Но в то же время он негативно отличается от высших классов, подчеркивая пределы достигнутого им, то есть он отличается скрытым сознанием того, что это все, чего он когда бы то ни было сможет достичь. Отсюда и проистекает двойное движение триумфа и покорности, оформляющееся в виде черной полосы, очерчивающей все предметы как будто бы для того, чтобы взять их в рамку, облагородить их, движение, оказывающееся тягостным вызовом недостижимым формам обладания. В стратифицированном обществе средний класс прошел через некий компромисс, который является подлинной участью этого
27
класса как социального образования, - тот же компромисс, подлежащей социологическому определению, отражается в победном и одновременно пораженческом ритуале, которым средний класс окружает свои предметы.
'Вкус' к древнему
Можно построить целую психологию или даже психоанализ древнего предмета (наваждение подлинности, мистика прошлого, начала, 'символическая' плотность и другие более или менее осознанные моменты опыта). Но нас в нем интересует социальная различительная функция, неотделимая на всех уровнях от живой психологической 'субстанции' 'древнего'.
Древний предмет относится к порядку культурного барокко. Его 'эстетическая' ценность всегда является производной: в нем стираются стигматы промышленного производства и первоначальные функции. В силу всех этих причин вкус к древнему характеризуется желанием трансцендировать измерение экономического успеха, прославить в символическом, присвоенном культурой избыточном знаке социальный успех или привилегированное положение. Древнее - это, кроме всего прочего, тот социальный успех, который ищет себе законное обоснование, свою наследственность, 'благородное' удостоверение.
Итак, древний предмет принадлежит привилегированным классам, которым важно преобразовать экономический статус в наследственное благо. Но он также принадлежит и средним оплачиваемым слоям населения, которые посредством покупки мебели в стиле рустики* - пусть и промышленного производства - пытаются освятить свой относительный статус в качестве абсолютного достижения (если сравнивать его с низшими классами). Также этот предмет принадлежит и маргинальным слоям - интеллектуалам и художникам, - среди которых вкус к древнему выдает, скорее, отказ от экономического статуса (или же стыдливое согласие с ним), отказ от социального измерения как такового, желание оказаться вне класса, что требует обращения к
14 Ср. поведение официанта кафе у Сартра, перегруженная значениями игра которого нацелена не только на то, чтобы сделать что-то, но и на то, чтобы показать, как хорошо он все делает.
* От rustique - сельский, деревенский (фр.) -стиль дизайна интерьеров, мебели; архитектурный стиль. - Прим. пер.
28
хранилищу эмблематичных знаков прошлого, предшествующего промышшленному производству15.
Следовательно, не имеет никакого смысла констатировать, что такой-то класс питает пристрастие к средневековью, такой-то - к промышленной рустике, такой-то - к подлинной деревенской мебели XVIII века, для того, чтобы описать социальную стратификацию в терминах вкуса: все эти различия не отражают ничего, кроме культурных ограничений и законов рынка. Важно на каждом уровне увидеть особое социальное провозглашение, которое выражается вкусом к древнему: от какого класса мы пытаемся в нем отличиться? Какая социальная позиция получает санкцию? К какому классу или классовой модели мы стремимся? По ту сторону описательных отношений, которые просто-напросто связывают социальный уровень и тип предметов или форм поведения, необходимо схватывать саму культурную логику мобильности16.
Блестящее и лакированное
Другие аспекты на уровне окружения также подтверждают этот культурный компромисс класса. Это настоящий триумф кондиционирования, обертывания всего всемогущей пуританской моралью, триумф ритуальной гигиены. Это триумф блестящего, полированного, накладного, навощенного, натертого, лакированного, лощеного, остекленного, затянутого пластиком. Целая этика защиты, заботы, чистоты, совмещающаяся с дисциплинарным ритуалом заключения в рамку, о котором речь уже шла (концентрические круги собственности: ставни, занавеси, двойные занавеси; панели, плинтусы, обои; скатерти, маленькие скатерти для отдельных предметов, покрывала, бювары и т.д.). К тому же самому порядку относится симметричное расположение, когда вещи удваиваются, чтобы отражать самих себя, - это все та же избыточность. Предмет существует в буквальном смысле этого слова лишь постольку, поскольку он повторяется в самом себе и поскольку мы можем прочесть в этом зеркальном удвоении фундаментальное уравнение, являющееся уравнением собственности: А есть А. Экономический принцип, санкционированный символическим присвоением (стёкла и зеркала): такова '(мелко)буржуазная' формальная логика окружения17. Это формальное упорядочивание имеет, естественно, идеологическое значение: будучи евклидовой, аристотелевской логикой, оно стремится заклясть социальное становление посредством некоего порядка, уничтожить противоречия в тавтологическом ритуале.
29
Симметрия (вместе с гигиеной и моральностью) является тем 'самопроизвольным' представлением культуры, которое есть у средних классов. Игра с асимметрией лишь укрепляет это представление.
III СИСТЕМА ПОТРЕБНОСТЕЙ И ПОТРЕБЛЕНИЯ КАК СИСТЕМА ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫХ СИЛ
Мы видим, что 'теория потребностей' не имеет смысла - в ней может содержаться лишь теория идеологического понятия потребности. Отсюда же следует, что размышление о 'генезисе потребностей' столь же мало обосновано, как, к примеру, история юли. Существуют ложные проблемы, которые нужно уметь обходить и радикальным образом переопределять. Такой проблемой была ложная диалектика бытия и видимости, души и тела, - и точно такой же проблемой является ложная диалектика субъекта и объекта в потребности. Спекуляция определяется именно этой 'диалектической' игрой беспрерывного зеркального взаимодействия: когда в анализе невозможно установить, какой из двух терминов порождает другой и когда мы приходим к тому, что заставляем их отражаться друг в друге и друг друга производить, - это верный признак необходимости смены самих терминов проблемы.
Итак, необходимо посмотреть, как экономическая наука - а позади нее политический порядок - обращается с понятием потребности.
Миф первичных потребностей
Законность этого понятия основывается на существовании некоего прожиточного антропологического минимума, который должен быть минимумом 'первичных потребностей' - неуничтожимой территорией, на которой индивид определял бы самого себя, поскольку здесь он якобы знает, чего хочет: есть, пить, спать, заниматься любовью, где-то жить и т.д. На этом уровне он вроде бы не может быть отчужден от самой потребности, которая у него имеется, он может быть только лишен средств ее удовлетворения.
Этот биоантропологический постулат тотчас ведет к неразрешимой дихотомии первичных потребностей и вторичных: по ту сторону порога выживания Человек больше не знает, чего он хочет, - так он становится для экономиста собственно 'социальным', то есть отчуждаемым, подверженным манипуляциям и мистификациям. По ту сторону он оказывается жертвой социального и культурного, а по эту - автономной неотчуждаемой сущностью. Мы видим, как это различение, уводя всю область социокультурного во вторичные потребности, позволяет - позади функционального алиби потребности-выживания - восстановить уровень индивидуальной сущности, некую человекосущность, имеющую основание в природе. Впрочем, это
75
довольно зыбкая идеология, поскольку иногда (спиритуалистская версия) первичные потребности отделяют от вторичных, чтобы отослать первые к животности, а вторые - к нематериальному (Ruyer, La Nutrition psychique), иногда же (рационалистическая версия) одни потребности определяются как единственно объективно обоснованные (то есть рациональные), а другие -как субъективно переменчивые (и, следовательно, иррациональные). Такая идеология, впрочем, внутренне согласована потому, что и в том, и в другом случае человек первоначально определяется как некая сущность или рациональность, которую социальность лишь затемняет.
В действительности же 'прожиточный антропологический минимум' не существует: во всех обществах он определяется по остаточному принципу в соотношении с фундаментальной необходимостью некоего избытка - доли Бога, доли жертвы, излишней траты, экономической прибыли. Именно эти отчисления на роскошь негативно определяют уровень выживания, а не наоборот (идеалистическая фикция). Повсюду в определении социального богатства наличествует предшествование прибыли, выручки, жертвы, предшествование 'бесполезной' траты по отношению к функциональной экономии и минимуму выживания.
Никогда не существовало ни 'обществ нужды', ни 'обществ изобилия', поскольку затраты общества выстраиваются - каков бы ни был объективный объем ресурсов - в зависимости от структурного избытка и столь же структурного недостатка. Огромный избыток может сосуществовать с самой страшной нуждой. В любом случае некоторый избыток сосуществует с некоторой нуждой. И в любом случае именно производство этого избытка управляет целым: уровень выживания никогда не определен снизу, но всегда сверху. Есть вероятность, что, если того потребуют социальные императивы, никакого выживания вообще не будет: будут уничтожаться новорожденные (или военнопленные - прежде чем раб станет рентабельным в новом контексте производственных сил). Сианы с Новой Гвинеи, обогатившись в контакте с европейцами, все просаживают на праздниках, продолжая жить ниже 'прожиточного минимума'. Невозможно выделить некую абстрактную 'природную' стадию нужды и абсолютным образом зафиксировать 'то, что нужно людям, чтобы жить'. Кому-то может нравиться проигрывать все в покер и оставлять свою семью помирать с голоду. Известно, что самые большие неудачники растрачивают все самым иррациональным образом. Известно, что эта игра расцветает в прямой зависимости от недоразвития. Существует та же самая жесткая корреляция между недоразвитием, избытком бедных классов и
76
щупальцевидным развитием религии, военщины, увеличением числа домашней прислуги и расширением сектора бесполезных трат.
И обратно: так же, как выживание может пасть ниже прожиточного уровня, если производство избытка того потребует, порог обязательного потребления может установиться намного выше строго необходимого, всегда находясь в зависимости от производства прибавочной стоимости: это случай нашего общества, в котором никто не волен жить сырыми корнями и свежей водой. Отсюда становится ясной абсурдность понятия 'избыточного дохода', являющегося дополнением понятия 'прожиточного минимума': это 'часть дохода, которую индивид волен потратить по своему усмотрению'! Как я мог бы быть более свободным, покупая одежду или машину, а не свою еду (которая ведь тоже весьма изысканна!)? В чем моя свобода не выбирать? И является ли покупка машины или одежды 'произвольной', когда она оказывается бессознательным заместителем неисполнимого желания купить квартиру? Прожиточный минимум сегодня - это standard package*, минимум навязанного потребления. По ту сторону от него вы оказываетесь асоциальным, а что более серьезно - потеря статуса, социальное ничтожество или голод?
В действительности 'избыточный доход' является понятием, рационализированным 'по поручению' предпринимателей и рыночных аналитиков. Оно позволяет им манипулировать 'вторичными потребностями', поскольку 'это не касается существенного'. Эта демаркационная линия между существенным и несущественным имеет вполне определенную двойную функцию:
1. Обосновывать и сохранять сферу индивидуальной человеческой сущности - краеугольный камень системы идеологических ценностей.
2. Скрывать за антропологическим постулатом истинное продуктивистское определение 'выживания': на стадии накопления существенным является то, что действительно необходимо для воспроизводства рабочей силы, а на фазе роста - то, что необходимо для поддержания процента роста и прибавочной стоимости.
Возникновение потребительности. Потребность / производительная сила
Такое заключение можно обобщить, определив потребности - какими бы они ни были - не так, как требует натуралистический/идеалистический тезис (то есть как врожденную, распыленную силу, спонтанное влечение, антропо-
77
логическую возможность), а как функцию, наведенную в индивидах внутренней логикой системы; иначе говоря, если быть более точным, не как потребительскую силу, 'освобожденную' обществом изобилия, а как производительную силу, затребованную функционированием самой системы, ее процессом воспроизводства и выживания. Иначе говоря, потребности существуют лишь постольку, поскольку система имеет в них потребность.
Капитал-потребность, вкладываемый сегодня каждым частным потребителем, сегодня столь же существенен для порядка производства, как и капиталы, вкладываемые капиталистическим предпринимателем, или капитал-сила, вкладываемая оплачиваемым работником.
Итак, существует принуждение потребности, принуждение потребления. Можно представить себе, что однажды это принуждение будет санкционировано законом (обязанность менять машину каждые два года)39.
Естественно, это систематическое принуждение расположено под знаком выбора и 'свободы' и, таким образом, как будто бы целиком и полностью противопоставляется процессу труда как принцип удовольствия принципу реальности. В действительности же со свободой 'потребителя' дела обстоят так же, как со свободой труда. Система капитала утверждается на свободе, на формальной эмансипации рабочей силы (а не на конкретной автономии труда, которую она уничтожает): точно так же потребление существует лишь в абстракции некоей системы, которая основывается на 'свободе' потребителя. Необходимо, чтобы пользователь обладал выбором и посредством своего выбора получал в конечном счете 'свободу' вступить в качестве производственной силы в исчисление производства - точно так же в капиталистической системе рабочий в конце концов получает свободу продавать свою рабочую силу.
И точно так же, как, строго говоря, фундаментальным понятием этой системы является понятие не производства, а производительности (труд и производство отделяются от всех ритуальных, религиозных, субъективных и иных коннотаций, дабы вступить в исторический процесс рационализации), следовало бы говорить не о потреблении, а о потребительности: даже если этот процесс далек от той степени рационализации, которая присуща производству, довольно легко перейти от частного, случайного и субъективного
* Стандартный пакет (англ). - Прим пер.
39 То, что потребление является производительной силой, верно настолько, что посредством многозначительной аналогии оно часто размещается под знаком прибыли: 'Кто платит долги, обогащается', 'Покупайте, и вы станете богата'. Потребление превозносится не в качестве траты, а как инвестирование и рентабельность.
78
удовольствия к безграничному исчислению роста, основанному на абстракции 'потребностей', которым система внушает свою собственную когерентность, производимую ею в качестве субпродукта своей производительности40.
Так же как конкретный труд подвергается абстрагированию в рабочей силе, дабы сделать его гомогенным средствам производства (машины, энергетические силы и т.д.) и таким образом получить возможность умножать одни факторы другими, стремясь к растущей производительности, желание подвергается абстрагированию и расщеплению, дабы сделать его гомогенным средствам удовлетворения (продукты, образы, предметы-знаки и т.д.) и таким образом умножить потребительность. Налицо тот же самый процесс рационализации (расщепление и безграничное абстрагирование), в котором, однако, главную идеологическую роль играет понятие потребности, причем потребность-наслаждение всеми своими гедонистскими преимуществами маскирует объективную реальность потребности-производительной силы. Таким образом, потребность и труд41 обнаруживаются в качестве двух модальностей одной и той же эксплуатации42 производительных сил. Пресыщенный потребитель является чем-то вроде заколдованного воплощения оплачиваемого производителя.
Поэтому-то не следует, дабы избежать бессмыслицы, говорить, что 'потребление полностью зависимо от производства': потребительность как раз и является структурным модусом производительности. В этом пункте ничего не меняется с переходом от 'жизненных' потребностей к 'культурным', от 'первичных' ко 'вторичным'. Для раба единственная гарантия получения еды состоит в том, что система для своей работы имеет потребность в рабах. Для современного гражданина единственный шанс увидеть, как удовлетворяются его 'культурные' потребности, состоит в том, что система имеет потребность в этих потребностях, и в том, что индивид больше не довольствуется одной едой. Иначе говоря, если бы для порядка производства существовало какое-нибудь средство обеспечить выживание индивида в предыдущей форме, то есть форме грубой эксплуатации, никогда никакие потребности не появились бы43. Пока это возможно, потребности подавляются. Когда же это необходимо, потребности возбуждаются в качестве средства подавления44.
79
Направленная десублимация
Капиталистическая система никогда не прекращала в границах возможного эксплуатировать женщин и детей. 'Открытие' великих гуманистических и демократических принципов было для нее абсолютно вынужден-
ным шагом. Постепенно уделяется место школьному образованию, но оно, как и всеобщее голосование, получает общий характер только тогда, когда навязывается в качестве средства социального контроля и эффективной интеграции (или в качестве средства приучения к индустриальному обществу). На стадии индустриализации рабочая сила вымогается за наименьшее вознаграждение, безо всякого управления: для извлечения прибавочной стоимости нет потребности в активации потребностей. Затем капитал, столкнувшись со своими противоречиями (перепроизводство, тенденция к понижению процента прибыли), вначале попытался преодолеть их, активизируя
** Ничтожная вещь, пустяк (лат.). - Прим. пер.
Две или три вещи, которые я зною о симулякрах. Дмитрий Кралечкин
Смешанная теория
Обращение к теории (теориям) Бодрийяра таит в себе множество неожиданностей. Эти теории неудобны, что-то в них как будто всегда не сходится и не подходит нам. Если они и способны удивить, то, скорее, неприятно. Среди упомянутых неожиданностей выделяют неоднозначность этих теорий, постоянство которых заключается в постоянном их преобразовании; их жесткую привязку к сингулярным и потому негенерализуемым событиям недавней истории (поэтому само существование таких теорий может быть легко оспорено); наконец, разнородность теоретических 'источников', смешивание которых как будто бы не может дать органического, живого в смысле 'zoon' учения1 (в этом смысле в теориях Бодрийяра повторяется проблема любой смеси - актуально скрытые свойства элементов всегда могут выйти наружу, так что смесь предстанет в виде всего лишь смеси). Но кроме всех этих препятствий, ставящих под сомнение научную целесообразность рассмотрения теоретических положений Бодрийяра (и обрекающих, таким образом, их на равенство, эквивалентность собственной истории: теория распыляется из-за слишком тесной, невротической привязанности к своему отцу, отцам, матерям и прочим родственникам с разных линий - генеалогических, исторических, партийных и т.п.), есть одно чисто логическое препятствие, имеющее, казалось бы, тривиальный характер. Бодрийяр открыто заявляет (в частности, в 'Символическом обмене и смерти'), что современные научные теории не имеют какого бы то ни было реального референта, они ничего не 'описывают' - ведь не могут же они уклониться от тотальной системы знаковой симуляции, в которой каждый знак находится в подвижном соотношении со всеми иными знаками. Иначе говоря, теории лишь повторяют поведение 'плавающих курсов' валют, которые так же не привязаны к золотому стандарту, задача которого ранее состояла в том, чтобы гарантировать их ценность и само их обращение. Естественно, описание Бодрийяра является именно описанием, то есть оно изображает референциальную структуру, но в самом изображении такая структура отменяется. Такой элементарный парадокс не представляет каких-то особых проблем для дальнейшего исследования именно потому, что ценность той или иной теории не может быть установлена по ее референциальному значению. Заявление Бодрийяра, если бы не его конкретный контекст 'описания' 'теоретического как такового',
241
Дмитрий Кралечкин
УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
А
Агамбен (Agamben), Жорж 249
Альтюссер (Althusser), Луи Пьер 181
Б
Барт (Barthes), Ролан 73, 171-173, 187
Батай (Bataille), Жорж 5, 70, 95, 119
Бенвенист (Benveniste), Эмиль 161, 164-165, 168
Беньямин (Benjamin), Вальтер 192,193
Бланшо (Blanchot), Морис 5
Бодлер (Baudelaire), Шарль 92
Бодрийяр (Baudrillard), Жан 5, 6, 9, 17, 29, 91, 151, 240-254, 256-258
Борхес (Borges), Хорхе Луис 62, 63, 64
Брайнс (Breines), Поль 206
Брехт (Brecht), Бертольд 184, 185, 192
Бросс (Brosses), Шарль де 85
Бурдье (Bourdieu), Пьер 5, 23, 183
В
Ван Лиер (Van Lier) 224
Вебер (Weber), Макс 14, 215
Веблен (Veblen), Торнстейн Бунд 10-12, 69, 71, 117, 122, 223, 237
Гваттари (Guattari), Феликс 256
Гегель (Hegel), Георг Вильгельм Фридрих 245
Гобло (Goblot), Эдмонд 73, 117, 124, 127
Гэлбрейт (Galbraith), Джон Кеннет 207
Делез (Deleuze), Жиль 5, 256
Деррида (Derrida), Жак 5, 6, 170, 174, 253, 257
Дард (Dard) 119, 121
Е 176
Ельмслев (Hjemslcv), Луи
Ж
Журдан (Jurdant), Бодуэн 191
К
Кандинский, Василий Васильевич 218
Кант (Kant), Иммануил 244
Карелман (Carelman), Жак 216
Катона (Katona), Георг 19, 66
Клее (Klee), Пауль 218
Кристева (Kristeva), Юлия 5
Кроче (Croce), Бенедетто 211
Кэрролл (Carroll), Льюис 218
Л
Лазарсфельд (Lazarsfeld), Пол Феликс 67, 191
Лакан (Lacan), Жак 5, 177
Леви-Стросс (Lévi-Strauss), Клод 5, 5-7, 63, 88, 92
Лефевр (Lefebvre), Ж.-М. 169
Лиотар (Lyotard), Жан-Франсуа 5
Лоран (Laurent), Ален 97
M
Магритт (Magritte), Рене 217
Маклюэн (McLuhan), Герберт Маршалл 5, 179, 188, 189, 193, 196, 225, 228
Малиновский (Malinowski), Бронислав Каспер 10
Маркс (Marx), Карл 5, 85, 113-116, 127, 133, 137, 139, 140-141; 144, 147, 150-151, 153, 157, 160, 161, 163, 171, 179, 180, 244, 245, 249
Маркузе (Marcuse), Герберт 5, 80, 183, 213
Мертон (Merton), Роберт Кинг 66
Микнер (Miсner) 191,121
Милль (Mill), Стюарт 40-41
Митчерлих (Mitscherlich), Александр 228
Моль (Moles), Абраам 206, 219, 222
Мондриан (Mondrian), Пит 33, 218
Мосс (Mauss), Марсель 5,41,63
H
Нанси (Nancy), Жан-Люк 249
О
Оруэлл (Orwell), Джордж 188, 189, 200
П
Пиатье (Piatier), Андре 45
Платон 241
Поллок (Pollock), Джексон 218
P
Раушенберг (Rauschenberg), Роберт 106, 109'
Рубин (Rubin), Джерри 190, 195
Руйер (Ruyer), Раймонд 75
Руссо (Rousseau), Жан-Жак 256, 257
С
Сартр (Sartre), Жан-Поль 27
Соссюр (Saussure), Фердинанд де 5, 161, 164-166
Сулаж (Soulages), Пьер 104, 105
У
Уорхол (Warhol), Энди 109
Ф
Фотрие (Fautrier), Жан 105
Фрейд (Freud), Зигмунд 5, 6, 53, 93, 230
Фуко (Foucault), Мишель 103
X
Хайдеггер (Heidegger), Мартин 247, 249, 251
Хан (Hahn), Отто 106
Хоффман (Hoffman), Эбби 190
Ч
Чэпин (Chapin), Стюарт 15, 16, 47
Чэпман (Chapman), Деннис 15
Ш
Шапиро (Schapiro), Мейер 207, 213
Лов (Lauwe), Шомбар де 66
Шоффер (Schoeffer), Питер 218
Э
Эко (Eco), Умберто 191, 203
Энценсбергер (Enzensberger), Ханс Магнус 178-185, 187-189, 192, 196, 200-203
Эргман (Ergmann), Рауль 191
Я
Якобсон, Роман Осипович
СОДЕРЖАНИЕ
|
КУЗНЕЦОВ В БОДРИЙЯР И СИМУЛЯКРЫ К КРИТИКЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ ЗНАКА 8 ФУНКЦИЯ-ЗНАК И КЛАССОВАЯ ЛОГИКА 9 СОЦИАЛЬНАЯ ФУНКЦИЯ ПРЕДМЕТА-ЗНАКА 15 СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ПЕРСПЕКТИВЫ 21 РАЗЛИЧАЮЩАЯ ПРАКТИКА ПРЕДМЕТОВ 39 ЛОГИКА СЕГРЕГАЦИИ 52 ИДЕОЛОГИЧЕСКИЙ ГЕНЕЗИС ПОТРЕБНОСТЕЙ 54 ПОТРЕБЛЕНИЕ КАК ЛОГИКА ЗНАЧЕНИЙ 62 ПОТРЕБЛЕНИЕ КАК СТРУКТУРА ОБМЕНА И ДИФФЕРЕНЦИАЦИИ СИСТЕМА ПОТРЕБНОСТЕЙ И ПОТРЕБЛЕНИЯ КАК СИСТЕМА 74 ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫХ СИЛ 84 ФЕТИШИЗМ И ИДЕОЛОГИЯ: СЕМИОЛОГИЧЕСКАЯ РЕДУКЦИЯ 101 ЖЕСТЫ И ПОДПИСЬ 112 АУКЦИОН ПРОИЗВЕДЕНИЙ ИСКУССТВА 114 ДРУГОЕ НАПРАВЛЕНИЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ 118 ОТЛИЧИЕ ОТ ЭКОНОМИЧЕСКОГО ОБМЕНА 122 ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ВЛАСТЬ И ГОСПОДСТВО 124 СИМВОЛИЧЕСКАЯ СТОИМОСТЬ И ЭСТЕТИЧЕСКАЯ ФУНКЦИЯ 127 ЗАКЛЮЧЕНИЕ 128 К ОБЩЕЙ ТЕОРИИ 129 I 133 II 135 III 137 ОБЩАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ / СИМВОЛИЧЕСКИЙ ОБМЕН |
ПО ТУ СТОРОНУ ПОТРЕБИТЕЛЬНОЙ СТОИМОСТИ 138 МАРКС И РОБИНЗОН 151 К КРИТИКЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ ЗНАКА 154 МАГИЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ ИДЕОЛОГИИ 156 МЕТАФИЗИКА ЗНАКА 161 МИРАЖ РЕФЕРЕНТА 164 ДЕНОТАЦИЯ И КОННОТАЦИЯ 171 ПО ТУ СТОРОНУ ЗНАКА СИМВОЛИЧЕСКОЕ 174 РЕКВИЕМ ПО МЕДИА 178 INTROIT 179
ЭНЦЕНСБЕРГЕР 'СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ' СТРАТЕГИЯ 182 СЛОВО БЕЗ ОТВЕТА 186 ПОДРЫВНАЯ СТРАТЕГИЯ И 'СИМВОЛИЧЕСКАЯ АКЦИЯ' 190 ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ КОММУНИКАЦИИ 196 КИБЕРНЕТИЧЕСКАЯ ИЛЛЮЗИЯ 200 ДИЗАЙН И ОКРУЖЕНИЕ, ИЛИ ЭСКАЛАЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ 205 ДЕЙСТВИЕ ЗНАКА 209 КРИЗИС ФУНКЦИОНАЛИЗМА 216 ОКРУЖЕНИЕ И КИБЕРНЕТИКА КОНЕЧНАЯ СТАДИЯ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ 224 ОБ ОСУЩЕСТВЛЕНИИ ЖЕЛАНИЯ В МЕНОВОЙ СТОИМОСТИ 229 КРАЛЕЧКИН Д ДВЕ ИЛИ ТРИ ВЕЩИ, КОТОРЫЕ Я ЗНАЮ О СИМУЛЯКРАХ 240 УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН 260
|
ЖАН БОДРИЙЯР
К КРИТИКЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ ЗНАКА
Научный редактор В. Кузнецов
Художник Е. Ефим
Дизайн Е. Ефим, О. Куц, Д. Один
Верстка О. Куц
Корректор Е. Вольская
ЗАО "Библион - Русская книга"
119435, Москва,
М. Пироговская, д. 13
e-mail: books@biblion.ru
Издательская лицензия
серия ИД ?04139
от 27 февраля 2001 г.
Подписано в печать 25 июля 2003 года
Формат 60 х 84/16. Объем 17 печ. л.
Гарнитура: Times New Roman,
FuturaLight
Печать офсетная. Тираж 1500 экз.
Заказ ? 8537
Получить подробную информацию о нас и наших книгах вы можете, посетив сайт в сети Интернет: http://www.biblion.ru
Охраняется законом РФ об авторском праве. Воспроизведение всей книги или любой ее части запрещается без письменного разрешения издателя.
Попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.
Электронный вывод и печать в ППП 'Типография 'Наука'. 121099, г. Москва, Шубинский пер., 6
КНИЖНЫЙ ИНТЕРНЕТ-МАГАЗИН
В нашем магазине широко представлена:
- деловая и юридическая литература
- художественная литература
- научные издания
- учебники
- альбомы по искусству
- книги на иностранных языках
- плакаты
Наши координаты:
www.biblion.ru; e-mail: books@biblion.ra
Наши телефоны:
(095) 775-8030, (095) 775-8031
Наш адрес:
ул. Малая Пироговская, д. 13, под. 1, 1 этаж.