Естественный контраргумент защитника Серлеанского интенционализма: Интенциональность физических сущностей есть необходимое условие успешности языкового общения. 115

Аргумент против Интенциональности физических сущностей как необходимого условия успешности языкового общения. 116

Ситуация Sit₁ 116

Тезис о коллективной вере в Интенциональность. 122

Об одном следствии из SBI: 123

Странности свойств, необходимых для успешного языкового общения. 123

3.2. Из огнЯ да в полымЯ: 130

Парадокс бессмысленных звуков и.. 130

Парадокс нерационального успеха.. 130

Парадокс бессмысленных звуков. 130

Парадокс нерационального успеха. 132

Гл.4/ ПРИТВОРНОЕ [ИГРОВОЕ] ПОЛАГАНИЕ: РАЗРЕШЕНИЕ ПАРАДОКСОВ ИНТЕНЦИОНАЛЬНОСТИ... 133

4.1. Понятие притворного [игрового] полагания: 133

Разрешение всех парадоксов.. 133

и реабилитация raison d'être. 133

Сёрлевой Интенциональности физических сущностей.. 133

Отсутствие парадокса нерационального успеха в случае постороннего наблюдателя. 134

Перемещение ложного полагания от слушающего к говорящему. 136

Перемещение ложности на ступень "выше": 136

Случай успешного общения двух анти-Интенционалистов. 136

Попытка апеллировать к языковой конвенции: 136

Разбор Серлева случа предварительного уславливания. 137

Третье употребление слова "условиться": 139

Игра в куклы: 139

Квази-доксастическая конвенция. 139

Отступление 1: 141

О странности [некорректности] понятия доксастической конвенции. 141

Отступление 2: 142

Чуть подробнее о понятии притворного [игрового] полагания. 142

Задействование притворного [игрового] полагания в языковом общении. 145

Как с помощью понятия.'притворного [игрового] полагания' разрешается Парадокс нерационального успеха. 145

4.2. О незаменимости понятия притворного [игрового] полаганиЯ (1): 157

Притворное полагание vs. 157 Бромбергерова концепция типов и экземпляров.. 157

В чем состоит контраргумент от типов?. 157

Бромбергерова теория языковых типов и экземпляров. 159

Квази-натуральные роды... 159

1) Условие моделирования. 159

2) Условие объяснимых различий. 162

3) Условие индивидуации. 163

Определение квази-натурального рода. 164

Архетип квази-натурального рода.. 164

Экземпляры и типы... 167

О вопросе (4.2.25) "Каково его значение истинности?": 172

Проецируемый это вопрос или w-проецируемый?. 172

Перенос свойства 'быть истинным' на предложения-типы.. 174

не устраняет Парадокса истинных стаканов. 174

Обзор абстрактных возможностей, имеющихся в той ситуации, в которой мы оказались. 174

Возможность N1: Принять Интенциональность физических медиаторов общения. 175

Возможность N2: Согласиться с тем, что рациональность людей, общающихся с помощью физических медиаторов, дефектна. 177

Возможность N3: Согласиться с тем, что рациональность людей, общающихся с помощью физических медиаторов, в принципе не может быть бездефектной. 177

Возможность N5: Ввести в рассмотрение дополнительную семантическую абстрактную сущность, связанную с предложением-экземпляром отношением выражения. 178

Возможность N6: Задействовать притворные (игровые) полагания участников общения. 179

4.3. О незаменимости понятия притворного [игрового] полагания (2): 180

Притворное полагание. vs. понятие знаковой конвенции.. 180

Виртуальная знаковая конвенция. 186

Гл.5/ ПРИТВОРНОЕ [ИГРОВОЕ] ПОЛАГАНИЕ: следствия для анализа языкового общения ... 190

5.1. Языковое общение. как психологический автоматизм... 193

5.2. о степенях рациональности.. 195

Фундирующая игра. 196

Комментарии к определению..рациональности в n-й степени. 198

5.3. Языковое общение как опирающеесЯ на миф.. 200

FSC как достаточное условие языкового общения. 202

FSC как необходимое условие языкового общения. 202

Сравнение с мифом.. 203

Теория мифа Платона. 203

Элементы мифа в смысле Платона. в коллективной вере в Интенциональность медиаторов. 206

5.4. Языковое общение как опирающееся на концептуальную путаницу.. 208

5.5. ЯЗЫКОВОЕ ОБЩЕНИЕ. 213

КАК ОПИРАЮЩЕЕСЯ НА ОБЕССМЫСЛИВАНИЕ СЛОВА "СМЫСЛ". 213

5.6. ЯЗЫКОВОЕ ОБЩЕНИЕ КАК МАНИПУЛЯЦИЯ С ТЕХНИЧЕСКИМ УСТРОЙСТВОМ: 218

УТОЧНЕНИЕ ГИПОТЕЗЫ HLR.. 218

Возможность бездефектной рациональности. исследования-обоснования, основанного на автоматном подходе. 223

Макроописания vs. микроописания. 226

5.7. КОМПОЗИЦИОНАЛЬНОСТЬ АВТОМАТА ЯЗЫКОВОГО ОБЩЕНИЯ: 231

"АВТОМАТНОЕ" ИССЛЕДОВАНИЕ. КАК ИСТОЧНИК ТЕОРЕТИЧЕСКИХ ОБЪЯСНЕНИЙ.. 231

Частичное объяснение незадействования притворных полаганий. от рациональности макроописаний. 231

Композициональность функции, сопоставляющей входы автомата языкового общения с его выходами. 231

Микроописания и алгоритмы.. 233

Экстраполяция композициональности на простые предложения. 236

Об особом статусе промежуточных результатов работы автомата. 238

Приложение тезиса об особом статусе промежуточных результатов. к работе автомата языкового общения. 242

Следствия из приложения тезиса SSIR к работе алгоритма, 243

реализующего макрофункцию естественного языка. 243

Об "автоматной" интерпретации тезиса. 247

об Интенциональности физических медиаторов языкового общения. 247

О границах класса входов и класса выходов. автомата языкового общения. 248

5.8. СМЕСЬ.РАЦИОНАЛЬНОСТИ, АВТОМАТИЗМА, МИФА, КОНЦЕПТУАЛЬНОЙ ПУТАНИЦЫ, ТАБУ И ИГРЫ В РЕАЛЬНЫХ ПРОЦЕССАХ ЯЗЫКОВОГО ОБЩЕНИЯ.. 251

Сводка полученных частичных объяснений. 251

Невозможность "однофакторного" объяснения. 252

ЗАКЛЮЧЕНИЕ... 255

Гл.2/ ПРИНЦИП РАЦИОНАЛЬНОСТИ

ЯЗЫКОВОГО ОБЩЕНИЯ............................77

Гл.3/ Парадоксы необходимого условиЯ

успешности рационального

Языкового общения..........................133

Гл.4/ ПРИТВОРНОЕ [ИГРОВОЕ] ПОЛАГАНИЕ:

ИЗБАВЛЕНИЕ

ОТ ПАРАДОКСОВ

ИНТЕНЦИОНАЛЬНОСТИ.........................169

Гл.5/ ПРИТВОРНОЕ [ИГРОВОЕ] ПОЛАГАНИЕ:

следствия для анализа

Языкового общения...........................245

ЗАКЛЮЧЕНИЕ .........................336

БОЛЕЕ ПОДРОБНОЕ СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ..............................1

Гл.1/ ИНТЕНЦИОНАЛИЗМ КАК НАПРАВЛЕНИЕ

В АНАЛИТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ ЯЗЫКА.........7

1.1. Интенционализм Пола Грайса ......................7

1.2. ИНТЕНЦИОНАЛИЗМ СЁРЛЯ:

ТЕОРИЯ РЕЧЕВЫХ АКТОВ...........................27

1.3. ИНТЕНЦИОНАЛИЗМ СЁРЛЯ:

НАМЕРЕНИЕ ПОДРАЗУМЕВАНИЯ.......................38

1.4. О ВЕРСИЯХ СООТНОШЕНИЯ

ИНТЕНЦИОНАЛИЗМА И РЕПРЕЗЕНТАЦИОНИЗМА...........65

Гл.2/ ПРИНЦИП РАЦИОНАЛЬНОСТИ

ЯЗЫКОВОГО ОБЩЕНИЯ...................77

2.1. РАЦИОНАЛЬНОСТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ДЕЙСТВИЯ...........77

2.2. РАЦИОНАЛЬНОСТЬ ЯЗЫКОВОГО ОБЩЕНИЯ...............128

Гл.3/ Парадоксы необходимого условиЯ

успешности рационального

Языкового общения...................133

3.1. ПАРАДОКС ИСТИННЫХ СТАКАНОВ

И ИЗБАВЛЕНИЕ ОТ НЕГО..........................136

3.2. Из огня да в полымя:

Парадокс бессмысленных звуков и

Парадокс нерационального успеха..............164

Гл.4/ ПРИТВОРНОЕ [ИГРОВОЕ] ПОЛАГАНИЕ:

ИЗБАВЛЕНИЕ

ОТ ПАРАДОКСОВ ИНТЕНЦИОНАЛЬНОСТИ...169

4.1. ПонЯтие притворного [игрового] ПолаганиЯ:

Разрешение всех парадоксов

и реабилитация raison d'Кtre

Серлевой Интенциональности

физических сущностей........................169

4.2. О незаменимости понЯтиЯ

притворного [игрового] полаганиЯ (1):

Притворное полагание

vs.

Бромбергерова концепция

типов и экземпляров..........................202

4.3. О незаменимости понЯтиЯ

притворного [игрового] полагания(2):

Притворное полагание

vs.

понятие знаковой конвенции....................233

Гл.5/ ПРИТВОРНОЕ [ИГРОВОЕ] ПОЛАГАНИЕ:

следствия для анализа

Языкового общения.....................245

5.1. Языковое общение

как психологиЧеский автоматизм...............249

5.2. о степенЯх рациональности......................253

5.3. Языковое общение как опирающеесЯ на миф.........259

5.4. Языковое общение как опирающеесЯ

на концептуальную путаницу..................270

5.5. ЯЗЫКОВОЕ ОБЩЕНИЕ КАК ОПИРАЮЩЕЕСЯ НА

ОБЕССМЫСЛИВАНИЕ СЛОВА "СМЫСЛ".................278

5.6. ЯЗЫКОВОЕ ОБЩЕНИЕ КАК МАНИПУЛЯЦИЯ С

ТЕХНИЧЕСКИМ УСТРОЙСТВОМ:

УТОЧНЕНИЕ ГИПОТЕЗЫ HLR.......................286

5.7. КОМПОЗИЦИОНАЛЬНОСТЬ

АВТОМАТА ЯЗЫКОВОГО ОБЩЕНИЯ:

"АВТОМАТНОЕ" ИССЛЕДОВАНИЕ

КАК ИСТОЧНИК ТЕОРЕТИЧЕСКИХ ОБЪЯСНЕНИЙ........304

5.8. СМЕСЬ РАЦИОНАЛЬНОСТИ, АВТОМАТИЗМА, МИФА,

КОНЦЕПТУАЛЬНОЙ ПУТАНИЦЫ, ТАБУ И ИГРЫ

В РЕАЛЬНЫХ ПРОЦЕССАХ ЯЗЫКОВОГО ОБЩЕНИЯ.......332

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.......................................336

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ..............................1

Гл.1/ ИНТЕНЦИОНАЛИЗМ КАК НАПРАВЛЕНИЕ

В АНАЛИТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ ЯЗЫКА 6

Гл.2/ ПРИНЦИП РАЦИОНАЛЬНОСТИ

ЯЗЫКОВОГО ОБЩЕНИЯ..............59

Гл.3/ Парадоксы необходимого условиЯ

успешности рационального

Языкового общения............121

Гл.4/ ПРИТВОРНОЕ [ИГРОВОЕ] ПОЛАГАНИЕ:

ИЗБАВЛЕНИЕ

ОТ ПАРАДОКСОВ

ИНТЕНЦИОНАЛЬНОСТИ...........149

Гл.5/ ПРИТВОРНОЕ [ИГРОВОЕ] ПОЛАГАНИЕ:

следствия для анализа

Языкового общения............208

ЗАКЛЮЧЕНИЕ .........................296

ВВЕДЕНИЕ

Суть диссертации в двух словах

Интенционализм - это одно из двух крупных направлений в современной аналитической философии языка. Основная претензия интенционализма - доказать, что концептуально первичным и ключевым для философии языка является понятие намерения подразумевания (meaning intention), так что в его терминах можно определить другое центральное понятие философии языка - понятие значения (meaning) языковых выражений.

В одном из вариантов интенционализма, принадлежащем перу Джона Серля, намерение подразумевания рассматривается, кроме того, и в качестве фактора, наделяющего физические сущности, которые опосредуют общение между людьми, - звуки речи, следы чернил на бумаге, и т. д., - семантическими свойствами: смыслом (осмысленностью), значением или, как выражается Серль, интенциональностью.

---

Мои цели в работе таковы:

1) показать, что только что упомянутый тезис Серля некорректен, ибо ложна его пресуппозиция - утверждение о том, будто бы физические сущности могут обладать осмысленностью (смыслом), или интенциональностью;

2) показать, при каких допущениях может иметь место успешное языковое общение при посредстве физических сущностей, лишенных свойства осмысленности или интенциональности, между людьми, наделенными достаточными ресурсами рациональности и использующими ее по ходу общения;

3) показать, при каких дополнительных допущениях рациональность людей, успешно общающихся при помощи безынтенциональных физических сущностей, может быть бездефектной (совершенной);

4) выявить причины, по которым дополнительные допущения, о которых идет речь в п.3, не имеют места в обыденных процессах языкового общения;

5) показать, наконец, что интенционализм способен, в принципе, выполнить свою задачу и в отсутствии утверждения об интенциональности физических медиаторов общения.

Постановка проблемы и основные идеи

Основную проблему, которая будет интересовать нас в этой работе, - если очистить ее, эту проблему, от всяческих осложнений и связей с такими привходящими обстоятельствами, как интенционализм или принцип рациональности языкового общения, - можно сформулировать так:

MP-1	Правда ли, что звуки речи и другие физические сущности, используемые людьми для опосредования общения, наделены такими семантическими свойствами, как осмысленность или интенциональность (т. е. направленность на некие объекты или положения вещей в мире)?

Но поскольку эта проблема интересует нас не только - и, может быть, не столько - сама по себе, сколько в связи с претензиями интенционализма, а так же в связи с усилиями и требованиями, вытекающими из допущения бездефектной рациональности участников языкового общения, постольку мы должны осложнить нашу исходную простую формулировку MP-1 этими связями. В результате мы получим следующие постановки:

MP-2	Правда ли, что намерение подразумевания ^[1] человека, совершающего речевой акт, обладает такой чудесной силой, что способно наделить произносимые им звуки или производимые им чернильные закорючки на листе бумаги смыслом (осмысленностью) и интенциональностью?

MP-3	Правда ли, что интенционализм не способен осуществить заявленные им претензии в отсутствии утверждения об интенциональности физических медиаторов общения?

MP-4	Правда ли, что интенциональность (осмысленность) звуков и следов чернил на бумаге является необходимым условием успешного общения между рациональными агентами? Иными словами, правда ли, что не обладай акустические колебания и следы чернил, продуцируемые людьми, свойством интенциональности, успешное общение между рациональными агентами было бы невозможно?

Наконец, пятая постановка исходит из допущения, что ошибки крупных философов, каким несомненно является Джон Серль, редко бывают лишены интереса и поучительности. В частности, нередко оказывается так, что ошибочный тезис крупного философа превращается в истинный после небольших по форме, но решающих по содержанию исправлений. И вот пятая - и последняя - постановка такова:

MP-5	Если окажется, что Серлев тезис об интенциональности физических медиаторов ложен, то нельзя ли каким-либо теоретически интересным образом "поправить" его, превратив в истинный?

---

Бессмысленно, видимо, подробно рассказывать во Введении, как именно автор этой работы отвечает на поставленные выше вопросы. Для того, чтобы понять эти ответы, надо прочитать всю работу. Но, быть может, полезно было бы заранее выделить несколько ведущих идей, которые автор использовал, вырабатывая искомые ответы.

Эти идеи таковы:

MI-1	Коллективная и согласованная ошибочная вера всех участников общения в интенциональность (или осмысленность) физических медиаторов общения с успехом заменяет само отсутствующее свойство интенциональности (осмысленности). Иными словами, для успеха общения, например, с помощью звуков важно не столько то, осмысленны ли (интенциональны ли) произносимые людьми звуки на самом деле, сколько то, верят ли участники общения в то, что эти звуки имеют смысл, и если верят, то согласованны ли их ответы на вопрос о том, какой именно смысл эти звуки имеют.

MI-2	Одно достаточное - а, возможно, и достаточное, и необходимое - условие бездефектной рациональности участников общения, использующих физические медиаторы, состоит в том, что эти участники притворно и согласованно (в игровом порядке) полагают, что физические медиаторы их общения наделены интенциональностью.

MI-3	В реальных процессах обыденного языкового общения только что сформулированное (в п.2) достаточное условие не выполняется, но зато реальные процессы обыденного языкового общения отягощены целым рядом дефектов рациональности их участников.

MI-4	Ближе всего участники обыденного языкового общения к бездефектной рациональности тогда, когда они опираются в своих речевых действиях и интерпретациях речевых действий партнера на представление о языковом общении как манипулировании неким языковым автоматом, "встроенным" в сознание - или подсознание? - носителя языка. Это "автоматное" представление о природе языкового общения может служить источником ряда интересных теоретических объяснений.

Краткий путеводитель по диссертации

Диссертация состоит из пяти глав.

В Главах 1 и 2 я подготавливаю сцену.

В Главе 1 рассказываю о Грейсовом и Серлевом вариантах интенционализма, а также о том, как интенционализм соотносится со вторым - а вернее, исторически первым - крупным направлением в аналитической философии языка: с репрезентационизмом (или "формальной семантикой", или условие-истинностной семантикой).

В Главе 2 я ввожу и обсуждаю принцип рациональности языкового общения.

Глава 3 занята, в основном, поисками ответа на вопрос MP-4 (см. выше): Правда ли, что интенциональность (осмысленность) звуков и других физических медиаторов общения является необходимым условием успешного общения между рациональными агентами? Обсуждаются некоторые парадоксы, вытекающие из Серлева тезиса об интенциональности физических медиаторов, и ищутся выходы из этих парадоксов.

Главе 4 принадлежит, пожалуй, центральное место в работе. В ней предлагается и аргументируется идея об одном достаточном условии бездефектно рационального успешного общения, опосредованного физическими медиаторами (см. MI-2 выше), - условии, состоящем в том, что общающиеся притворно и согласованно (в игровом порядке) полагают, что физические медиаторы, используемые ими, наделены интенциональностью.

Наконец, в Главе 5 автор пытается найти ответ на вопрос о том, почему в реальных процессах обыденного языкового общения найденное в предыдущей главе достаточное условие очевидным образом не выполняется. В частности, обсуждается "автоматное" представление о природе языкового общения; автор пытается использовать его для построения некоторых теоретических объяснений.

^[1] Что это за штука, будет объяснено в 1.1.

Гл.1. ИНТЕНЦИОНАЛИЗМ КАК НАПРАВЛЕНИЕ В АНАЛИТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ ЯЗЫКА

Сократ. [...] Или ты называешь привычкой что-то иное, не то, что я, то есть не то, что, произнося какое-то слово, я подразумеваю нечто определенное, ты же из моих слов узнаёшь, что я подразумеваю именно это? Не так ли?

Кратил. Так.

Сократ. И если ты узнаёшь это тогда, когда я произношу какое-то слово, то можно сказать, что я как бы сообщаю тебе что-то?

Кратил. Да.

1.1. Интенционализм Пола Грайса

(Узкий) интенционализм в современной аналитической философии языка начался со статьи "Meaning" британского философа Пола Грайса, написанной в 1948 году.

Название статьи должно быть переведено на русский язык вовсе не как "Значение" (в смысле значения языковых выражений), как можно было бы подумать, а как "Подразумевание" - то, что подразумевает (имеет в виду) человек, инициирующий акт языкового или какого-либо иного общения.

Фундаментальный замысел Грайса состоит в том, что именно понятие подразумевания (meaning) должно пролить свет на центральное понятие философии языка - понятие значения (meaning) языкового выражения.^[1]

Этот замысел естественным образом разбивается на две части: (1) сначала мы должны проанализировать само понятие подразумевания, ибо мы, по-видимому, не вправе считать это понятие ни вполне ясным с философской точки зрения, ни базовым, не поддающимся дальнейшему анализу; (2) затем нам останется дать анализ понятия значения в терминах уже проясненного (проанализированного) понятия подразумевания.

Грайсова статья "Meaning" посвящена выполнению первой половины замысла.

***

Первая часть замысла: Анализ-толкование понятия подразумевания

Итак, проблема анализа (толкования) понятия подразумевания ставится так: [Хотя стоит отметить, что именно в связи с обсуждением идей Грайса Джон Серль в своей статье "Подразумевание, общение и репрезентация" (в посвященном Грайсу сборнике Philosophical Grounds of Rationality: Intentions, Categories, Ends, ed. by R.Grandy and R.Warner. Clarendon Press, Oxford, pp.209-226) делает следующую ремарку: "Хорошо известно, что [английский] глагол 'mean' ('подразумевать', 'значить') и соответствующее существительное 'meaning' ('значение', 'подразумевание') суть источники путаницы [...]. Заметьте, кстати, что 'mean' нельзя вполне точно перевести ни на французский, ни на немецкий язык. Ни один из следующих глаголов: 'meinen' [нем.:'подразумевать'], 'bedeuten' [нем.: 'значить'], 'voiloir dire' [фр.: 'хотеть сказать', в перен. смысле 'означать'], 'signifier' [фр.: 'значить, означать'], - ни один из этих глаголов не является точным эквивалентом английского 'mean'."]

GQ	Предположим, что человек S подразумевает (имеет в виду; хочет сказать; намеревается сообщить) нечто, произнося x ^[2]. Что это значит? Как это можно растолковать (прояснить)?

1-я попытка анализа-толкования:

Ограничимся пока что для простоты только информационными или дескриптивными (или, говоря терминами грамматики, повествовательными, или изъявительными) подразумеваниями, оставив в стороне повелительные (императивные) и прочие.

Предположим, что некий человек, S, обращаясь к сыщику, произносит: "Преступник, которого Вы разыскиваете, - Иванов." Каково было намерение S, когда он произносил это? По-видимому, S намеревался внушить сыщику некую мысль - т.е. намеревался сделать так, чтобы сыщик стал полагать (думать, считать) нечто. А что подразумевал S, произнося то, что он произнёс? По-видимому, ту самую мысль, которую он намеревался внушить сыщику, именно: что преступник, которого тот разыскивает, - Иванов.

Не можем ли мы извлечь из этого примера общий анализ (толкование, прояснение) понятия подразумевания? Например, так:

S подразумевает (имеет в виду; хочет сказать; намеревается сообщить) нечто, произнося x, если

S намеревается своим произнесением х сделать так, чтобы его реципиент (т.е. тот, к кому обращено действие S) начал полагать нечто.

В таком случае содержание полагания, которое S намеревается внушить реципиенту, и есть то, что подразумевает (имееет в виду, хочет сказать) S, произнося х.

- Контрпример:

На самом деле, G1 не годится - вот почему:

Предположим, что S подложил близ места преступления принадлежащий Иванову платок с целью внушить сыщику мысль, что преступление совершил Иванов. Этот случай подходит под толкование G1: S намеревался своим подкладыванием платка сделать так, чтобы сыщик начал полагать нечто. Но ясно, что мы не готовы сказать, что, подкладывая платок, S подразумевал (в рассматриваемом нами смысле подразумевания), что преступление совершил Иванов.

Намерения внушить мысль недостаточно, чтобы мы имели дело с подразумеванием (имением в виду).

Не всякий случай внушения мысли есть случай общения (коммуникации) между людьми.

2-я попытка анализа-толкования:

Чего же не хватает намерению внушить мысль, чтобы стать намерением подразумевать нечто (намерением совершить акт коммуникации)?

Почему, например, мы не готовы сказать, что, подкладывая платок, S подразумевал (в рассматриваемом нами смысле подразумевания; или: намеревался сообщить сыщику), что преступление совершил Иванов?

По-видимому, первое, что приходит в голову: Акт общения (сообщения) предполагает открытость намерений. Человек, сообщающий другому нечто, намеревается не только внушить ему нечто, но и открыть ему своё намерение внушить ему это нечто. Мы могли бы сказать, что человек, сообщающий нечто, "на самом деле" сообщает больше этого, именно: он еще с необходимостью сообщает, что он хочет внушить своему реципиенту это нечто. Если S говорит сыщику: "Преступление совершил Иванов", то он как бы "на самом деле" говорит: "Я хочу внушить тебе мысль, что преступление совершил Иванов".

Эти соображения могли бы привести нас (и на самом деле приводят Грайса) к следующей попытке анализа-толкования:

G2	S подразумевает (имеет в виду, хочет сказать) нечто, произнося x, если (i) S намеревается своим произнесением х сделать так, чтобы его реципиент начал полагать, что р; и (ii) S намеревается (посредством своего произнесения х) сделать так, чтобы его реципиент распознал его намерение (i).

- Контрпримеры:

1. В Евангелиях от Матфея и Марка ^[3] рассказывается о гибели Иоанна Крестителя: Царь Галилеи Ирод по просьбе угодившей ему Саломеи, дочери Иродиады, велел отсечь Иоанну, сидевшему в темнице, голову и поднести её на блюде Саломее, что и было сделано.

Итак, Ирод поднес на блюде голову Иоанна Саломее. Ясно, что он намеревался посредством этого поднесения сделать так, чтобы Саломея полагала, что её просьба исполнена - Иоанн обезглавлен. Ясно также, что Ирод кроме того намеревался (посредством этого поднесения) сделать так, чтобы Саломея поняла (распознала), что Ирод хочет внушить (показать) ей, что её просьба исполнена.

2. Моя дочь разбила фарфоровый сервиз. Я, вместо того, чтобы собрать и выбросить осколки, оставляю их разбросанными по полу, чтобы жена смогла сама увидеть, что наделала дочка.

Я намереваюсь сделать тем самым так, чтобы жена полагала, что дочь разбила сервиз. Я кроме того намереваюсь сделать тем самым так, чтобы жена поняла (распознала), что я хочу сделать так, чтобы она полагала, что дочь разбила сервиз.

Готовы ли мы сказать, что

- Ирод, поднося Саломее голову Иоанна, подразумевал (намеревался сообщить ей), что Иоанн обезглавлен;

- я, оставив осколки валяться на полу, подразумевал (намеревался сообщить жене), что дочь разбила сервиз?

Автор этих строк, к примеру, поначалу не видел, что помешало бы ответить на этот вопрос положительно, но Грайс приводит следующее противопоставление: Видоизменим, - говорит он, - контрпример 2 ^[4]. Представим себе, что вместо того, чтобы оставить осколки сервиза на полу, я убрал их, но затем нарисовал картинку, на которой эти осколки лежат разбросанными по полу, и показал картинку жене, - по-прежнему имея в виду (i) сделать тем самым так, чтобы жена полагала, что дочь разбила сервиз, и кроме того (ii) сделать тем самым так, чтобы жена поняла (распознала), что я хочу сделать так, чтобы она полагала, что дочь разбила сервиз.

Чем отличается этот модифицированный случай от исходного? А вот чем. В исходном примере я в принципе мог бы осуществить свое первое намерение, не осуществив второго. То есть могло бы случиться так, что жена, увидев осколки, поняла, что дочь разбила сервиз, но не догадалась бы (не распознала бы), что я, оставив осколки на полу, намеревался тем самым сделать так, чтобы она поняла (узнала, стала полагать), что дочь разбила сервиз.

В модифицированном же примере успех первого моего намерения зависит от второго: увидев мою картинку, жена только в том случае, возможно, стала полагать, что дочь разбила сервиз, если бы она поняла (догадалась, распознала), что я нарисовал и показываю ей эту картинку с намерением дать ей понять (сделать так, чтобы она полагала), что дочь разбила сервиз. Если бы ей не пришла в голову эта вторая мысль (если бы она, скажем, истолковала мою картинку просто как невинное упражнение в рисовании), то не могла бы прийти и первая. В том-то, стало быть, и дело, что второе свое намерение я питаю не "кроме того", а в качестве необходимого условия успешного осуществления первого намерения.

Успех сообщения зависит от успешного распознания самого намерения сообщить. Нельзя понять само сообщение, если вы предварительно не поняли, что вам хотят сообщить нечто.

В этом, по Грайсу, тонкое различие между понятиями "намеренно и открыто позволить вам узнать, что ..." (или: "сделать так, чтобы вы думали, что ...") и "сообщить вам, что ...".

3-я попытка анализа-толкования:

Мы могли бы обобщить эти соображения следующим образом:

S подразумевает (имеет в виду, хочет сказать) нечто, произнося x, если

(i) S намеревается своим произнесением х сделать так, чтобы его реципиент начал полагать, что р; и

(ii) S намеревается (посредством своего произнесения х) сделать так, чтобы его реципиент распознал его намерение (i);

(iii) S намеревается (посредством своего произнесения х) сделать так, чтобы осуществление его намерения (ii) было необходимым условием осуществления его намерения (i).

- (Мнимый) контрпример 1:

(А) Представим себе, что S нахмурил брови. Возможны два варианта этой ситуации: (1) S нахмурил брови рефлексивно, в порядке инстинктивной реакции неудовольствия; (2) S нахмурил брови намеренно - чтобы сообщить вам, что он недоволен.

Готовы ли мы во втором случае сказать, что нахмурив брови, S подразумевал (намеревался сообщить), что он недоволен? Ну да, конечно, - ответили бы мы, памятуя об анализе-толковании G3, - ведь вроде бы здесь соблюдены все три пункта: во-первых, своим нахмуриванием бровей S намеревался довести до вашего сознания мысль, что он недоволен; во-вторых, он своим нахмуриванием бровей намеревался дать вам понять, что он хочет довести до вашего сознания эту мысль; и в-третьих, своим нахмуриванием бровей он намеревался сделать так, чтобы мысль о его неудовольствии появилась бы в вашем сознании лишь в том случае, если бы вы догадались (распознали), что он хочет довести её до вашего сознания. Разве не так?

Но соль примера вот в чем: Предположим, что вам не пришло в голову, что S намерен дать вам знать, что он недоволен (вы не распознали этого его намерения). Разве, даже при этом условии, вам не может прийти в голову мысль, что S недоволен?^[5] Ведь вы же видите его нахмуренные брови - "натуральный знак" недовольства, и этого достаточно - вам вовсе не нужно знать что-то еще о его намерениях, чтобы догадаться, что он недоволен. Но если это так, то - в соответствии с G3 - мы не вправе сказать, что при всех этих обстоятельствах S подразумевал (намеревался сообщить нам), что он недоволен.

Этот контрпример, однако, на самом деле не является контрпримером, - говорит Грайс. По одним только нахмуренным бровям S вы поймете, что он недоволен, лишь в том случае, если вы толкуете его нахмуренные брови как инстинктивную реакцию ("натуральный знак") недовольства, а не как сознательное действие. Но если S нахмурил брови сознательно, чтобы дать вам знать, что он недоволен, то вы, стало быть, неправильно толкуете саму природу его нахмуривания бровей, - и (парадоксальным образом!) лишь эта ошибка позволяет вам прийти к правильной мысли о том, что S недоволен. Вы, так сказать, пришли к правильной мысли неправильным путем.

Если же вы правильно толкуете саму природу его нахмуривания бровей - т.е. если вы правильно считаете, что S нахмурил брови сознательно, но при этом не усматриваете, что S тем самым намеревается внушить вам мысль, что он недоволен, то вы и не начнете полагать, что S недоволен. Вы будете просто озадачены его сознательным нахмуриванием бровей, будучи не в состоянии понять, зачем он это сделал. Стало быть, пункт (iii) о том, чтобы распознание намерения внушить мысль было необходимым условием того, что мысль внушена, и в этом примере сохраняет свою значимость для анализа-толкования понятия подразумевания (хотения сообщить).^[6]

(Б) Внесем одно изменение в условия случая (А): Представим себе, что S - вместо того, чтобы нахмурить брови, - произнёс, обращаясь к вам и имея при этом намерения вида (i)-(iii): "Я недоволен".

Предположим вновь, что вам не пришло в голову, что S намерен дать вам знать, что он недоволен (т.е. вы не распознали его намерения (ii)). Разве, даже при этом условии, его намерение (i) не может осуществиться - разве вам в голову не может прийти (и притом на хороших основаниях) мысль, что S недоволен? Ведь вы же слышите, как он произнес фразу "Я недоволен"; разве самого факта произнесения этой фразы, своего рода "натурального (или точнее: конвенционального, условного) знака" недовольства, недостаточно? Разве вам нужно знать что-то еще о его намерениях, чтобы догадаться, что он недоволен?. Но если это так, то - в соответствии с G3 - мы не вправе сказать, что при всех этих обстоятельствах S подразумевал (намеревался сообщить нам), что он недоволен.

Здесь ответ - в том же роде, что и в примере (А), но только еще легче.

По одному только факту произнесения S слов "Я недоволен" вы поймете, что он недоволен, лишь в том случае, если вы толкуете этот факт как акт выражения, со стороны S, его действительного внутреннего состояния, а не как, к примеру, репетирование им реплики, которую он должен произносить в любительском спектакле, в котором он участвует. Стало быть, чтобы сделать из S-ого произнесения вывод, что S недоволен, вы должны приписать ему некоторое намерение - причем намерение, подобное намерению (ii), если уж не само (ii): либо вы считаете, что S намеревался дать вам знать, что он недоволен (намерение (ii)), либо вы считаете, что S имел намерение выразить свое внутреннее состояние (даже если он не намеревался сообщить о своем состоянии вам) (намерение, подобное (ii)).

Если же вы не усматриваете за произнесением S ни намерения (ii), ни намерения, подобного (ii), - т.е. если вы правильно считаете, что S произнес "Я недоволен" сознательно, но при этом не усматриваете, что S тем самым намеревался внушить вам мысль, что он недоволен, или просто выразить свое внутреннее состояние, то вы и не начнете полагать, что S недоволен. Вы будете просто озадачены тем фактом, что он произнес эту фразу, будучи не в состоянии понять, зачем он это сделал.

Стало быть, пункт (iii) о том, чтобы распознание намерения внушить мысль было необходимым условием того, что мысль внушена, и в этом примере сохраняет свою значимость - правда, с существенной оговоркой о возможном задействовании не самого (ii), а лишь некоего намерения, подобного (ii).

- (Настоящий) контрпример 2:

Напомним пункт (iii):

'S намеревается (посредством своего произнесения х) сделать так, чтобы осуществление его намерения (ii) было необходимым условием осуществления его намерения (i)'.

Не слишком ли сильно говорить о "необходимом условии'?

Представим себе такой случай: S обнаружил человека, Т, мозг и нервная система которого устроены следующим примечательным образом: Если кто-то скажет Т: "Всякий раз, как я подмигну левым глазом, я хочу, чтобы ты думал, что я недоволен", то после этого всякий раз, как этот сказавший подмигнет левым глазом, а Т увидит это подмигивание и распознает стоящее за ним намерение сделать так, чтобы Т думал, что подмигнувший недоволен, - всякий раз в таких обстоятельствах Т с железной необходимостью начинает думать (полагать, считать), что Т недоволен. "С железной необходимостью" - то есть с необходимостью причинно-следственной связи; мозг Т устроен так, что описанные выше обстоятельства каждый раз становятся причиной возникновения у Т полагания, что подмигивавший недоволен. Т, возможно, и хотел бы не полагать, что подмигнувший недоволен, но ничего не может поделать со своим мозгом: распознавание соответствующего намерения подмигнувшего в буквальном смысле заставляет полагать, что тот недоволен.

И вот S сказал Т это заклинание: "Всякий раз, как я подмигну левым глазом, я хочу, чтобы ты думал, что я недоволен", причинно-следственный механизм уникального мозга Т включился, и после этого S подмигнул Т левым глазом, имея при этом все три намерения, требуемые анализом G3:

(i) S намеревался своим подмигиванием сделать так, чтобы T начал полагать, что S недоволен; и

(ii) S намеревался (посредством своего подмигивания) сделать так, чтобы Т распознал, что S намеревается сделать так, чтобы T начал полагать, что S недоволен;

(iii) S намеревался (посредством своего подмигивания) сделать так, чтобы осуществление его намерения (ii) было необходимым условием (в смысле железной необходимости - благодаря уникальным особенностям мозга Т) осуществления его намерения (i).

Готовы ли мы сказать, что благодаря наличию у S этих трех намерений вида (i)-(iii) S, подмигивая левым глазом, подразумевал (намеревался собщить Т), что он недоволен?

Скорее всего, нет. Что-то не в порядке здесь с "железной", причинно-следственной необходимостью. Когда человек, произнося нечто, подразумевает (хочет сообщить реципиенту) что-то, то он имеет в виду (намеревается) сделать распознавание реципиентом его намерений не причиной, а резоном для того, чтобы реципиент полагал (считал, думал) то-то и то-то. Реципиент остается в конечном счете хозяином своих мыслей и полаганий - он лишь получает от своего распознавания намерений сообщавшего субъективное основание (резон) для того, чтобы начать полагать то мыслительное содержание, которое подразумевал сообщавший, произнося то, что он произнес.

***

4-я и окончательная попытка анализа-толкования:

Итак, эти соображения приводят нас к следующей поправке в пункте (iii):

S подразумевает (имеет в виду; хочет сказать; намеревается сообщить), что p, произнося x, если

(i) S намеревается своим произнесением х сделать так, чтобы его реципиент начал полагать, что р; и

(iii) S намеревается (посредством своего произнесения х) сделать так, чтобы распознание реципиентом его намерения (i) стало для реципиента резоном (субъективным основанием) для того, чтобы начать полагать, что p.

И этот вариант, G4, становится в статье Грайса "Meaning" окончательным анализом-толкованием понятия подразумевания.

***

Вторая часть замысла: Анализ-толкование понятия значения языкового выражения в терминах подразумевания:

По сравнению с изощренными и претерпевшими ряд усовершенствований формулировками первой части, осуществление второй части Грайсова замысла выглядит обескураживающе упрощенным и "неинтересным". Оно, это осуществление, сводится к следующему анализу-толкованию понятия языкового значения ^[7]:

Анализ-толкование понятия 'значение выражения Х для отдельного человека S'

G6	Выражение (или: родовое произнесение) X имеет для человека S значение (meaning) "d" ттт Х имеет обыкновение произносить X, когда он совершает произнесение, под которым он подразумевает (means; имеет в виду; хочет сообщить), что d.

Анализ-толкование понятия 'значение выражения Х для группы людей (языкового сообщества)'

Выражение (или: родовое произнесение) X имеет для группы людей (языкового сообщества) G значение (meaning) "d"

ттт

по крайней мере некоторые (многие) члены группы Х имеют обыкновение произносить X, когда они совершают произнесение, под которым они подразумевает, что d; и при этом для каждого из имеющих это обыкновение оно покоится на его допущении, что по крайней мере некоторые (другие) члены группы G имеют это обыкновение.

Таким образом, в соответствии с анализами-толкованиями G6-G7, понятие языкового значения концептуально зависит не только от понятия подразумевания, но также и от непроанализированного, обыденного, достаточно расплывчатого понятия "иметь обыкновение". Сам Грайс отмечает,^[8] что эти его анализы-толкования должны восприниматься как всего лишь "попытка дать предварительный набросок того, что могло бы, я надеюсь, оказаться жизнеспособной теорией".

***

Грайсов "миф о происхождении языка"

В интенционалистской философии языка Грайса есть еще один компонент, который помещает его замысел редукции понятия значения в более широкую перспективу.

Этот замысел редукции представляет собой попытку концептуального сведения понятия языкового значения к понятию подразумевания (и также, как мы видели, к понятию "обыкновения"). Компонент же, который я имею в виду, можно рассматривать как попытку дать глобальную и во многом, как признает сам Грайс, мифологическую картину генетического сведения понятия языка и языкового значения к понятию подразумевания, а этого последнего, в свою очередь, - к хорошо известному в англосаксонской философии понятию "натурального знака"; - то есть мифологическую картину происхождения языка и языкового значения из подразумевания, а этого последнего - из поведенческих "натуральных знаков".

Это Грайсов "миф" интересен как сам по себе, так и в особенности потому, что он проясняет мотивацию первого Грайсова замысла концептуальной редукции: Концептуальная редукция должна быть правдоподобной отчасти потому, что ее, возможно, подстилает соответствующее историческое развитие.

Но почему миф? Потому что нарисовав свой генезис языка, Грайс обращается к читателю со следующим замечанием: Нарисованная картина "конечно, не мыслится мной как историческое или генетическое объяснение развития коммуникации и языка; это - миф, одно из предназначений которого - показать концептуальную связь между натуральным и ненатуральным значением. Но как такую связь можно объяснить с помошью мифа? Это вопрос, быть может, параллелен [...] вопросу о том, как природу и действенность политического обязательства (а возможно, даже и морального обязательства) можно объяснить с помощью мифического общественного договора. Эта параллель, возможно, и плодотворна и полезна, - и все же не грех поинтересоваться: Делает ли она что-нибудь еще (и что именно), кроме как приводит нас от одной тайны к другой? Но эту проблему мы оставим до другого раза."^[9]

Итак, вот Грайсов "миф" о происхождении языка.^[10]

Появление языка явилось результатом многостадийного исторического развития и преобразования феномена "натуральных знаков" в человеческом поведении в феномен подразумевания (которое можно толковать как своего рода "ненатуральный знак") и, наконец, в феномен конвенционального, общепринятого в данном сообществе людей, стабильного значения определенных типов произнесений.

Нулевая стадия

Скажем, как черные тучи суть "натуральный знак" того, что будет дождь, так издаваемый человеком стон есть "натуральный знак" его внутреннего состояния - того, что он испытывает боль.

На этой нулевой стадии человек продуцирует такие "натуральные знаки" непроизвольно.

Первая стадия

Представим себе, что человек (или "существо", как выражается Грайс ввиду того, что эти человекоподобные еще не обладают языком) издал звуки, похожие на стон, произвольно, - т.е. произвольно продуцировал такое поведение, которое - будь оно продуцировано непроизвольно - служило бы свидетельством того, что данный человек испытывает боль.

Произвольное поведение делает осмысленным вопрос "зачем?". Зачем понадобилось бы этому существу издавать звуки, похожие на стон? Скорее всего, чтобы притвориться, что он испытывает боль, и ввести кого-то в заблуждение на этот счет. Почему окружающие подумают, что издающий такие звуки испытывает боль? Потому что эти звуки похожи на стон - "натуральный знак" боли.

Итак,

Стадия No1 - это сознательная симуляция ("подделка") "натурального знака"

с целью ввести в заблуждение окружающих

Вторая стадия

На второй стадии существо Х не только произвольно ("сознательно") продуцирует поведение, подобное некоему "натуральному знаку", но и хочет, чтобы некое другое существо Y, находящееся поблизости, разгадало, что то, что происходит с Х, - не "натуральный знак", а сознательная симуляция "натурального знака" (скажем, знака боли), и с этой целью Х придает своим звукам характерные оттенки, отличающие их от настоящего стона.

Зачем это может быть нужно Х-у? Чтобы Y из распознания сознательной симуляции умозаключил, что X на самом деле испытывает боль.

Но такая постановка цели со стороны Х-а выглядит парадоксальной, если не просто нелепой. Действительно, как можно из знания того, что Х симулирует внешние проявления боли, сделать вывод, что Х на самом деле испытывает боль?

Чтобы объяснить это, мы должны перейти к следующей стадии, а пока что заметим себе, что:

Стадия No2 - это открытое заявление

о сознательной симуляции

"натурального знака"

Третья стадия

Предположим, что Y распознал не только то, что Х издает стонущие звуки сознательно (а не "на самом деле" непроизвольно стонет от боли), но и то, что Х хочет, чтобы Y распознал, что перед ним подделка, а не настоящий стон.

Поначалу это может озадачить Y-а: Находящееся перед ним существо, с одной стороны, вроде бы симулирует боль; а с другой стороны, оно как бы (характерными искусственными оттенками звука) объявляет во всеуслышание, что оно занимается симуляцией! Зачем бы это ему?

"Мне кажется, - пишет Грайс, - что если Y и в самом деле задаст себе вопрос, зачем бы Х-у делать это, то сначала ему может прийти в голову мысль, что Х занимается чем-то вроде игры, в которой он "понарошку" (make-believe) воображает себя кем-то или каким-то, - игры, в которой (как ожидается или подразумевается) должен принять соответствующее участие и Y, поскольку поведение Х-а, как кажется, обращено к Y-у."^[11]

Такова третья стадия:

Стадия No3 - это воспроизведение

"натурального знака" "понарошку" -

с целью совместной игры

Четвёртая стадия

Но, - продолжает Грайс, - можно себе представить и такие случаи, которые не поддаются игровому толкованию. Представим себе, что хотя на первый взгляд Y-у кажется, что Х приглашает его поучаствовать в своей игре, но когда Y делает ему одолжение и пытается внести в игру свой вклад, Х вместо того чтобы продолжать игру, начинает сердиться и повторяет свои ненатуральные стоны.

Тогда Y-у может прийти в голову предположение, что Х не играет, а пытается внушить Y-у мысль, что он, Х, на самом деле испытывает боль. Это похоже на то, что происходило на стадии No1, - т.е. на сознательную симуляцию внешних признаков боли с целью ввести в заблуждение окружающих. Но здесь нужно вдуматься в радикальное различие между двумя способами "сознательного внушения мысли" другому человеку: Первый способ - это как раз и есть симуляция "натурального знака", т.е. попытка внушить мысль путем обмана, "мошенничества"; это способ Первой стадии. Второй же способ совсем иной; он состоит в том, чтобы (i) сознательно симулировать "натуральный знак"; но при этом (ii) не скрывать, а напротив подчеркнуть, что это - симуляция; и при этом еще (iii) намереваться (хотеть, надеяться) сделать так, чтобы тот, на кого рассчитано это представление, увидел для себя в этой открыто заявленной симуляции "натурального знака" резон полагать, что на самом деле имеет место то положение вещей, знаком которого является симулируемый "натуральный знак", когда он не симулируется, а продуцируется естественным, непроизвольным путем; и наконец, (и это самый хитроумно-рефлексивный элемент всего трюка) (iv)иметь в виду, чтобы именно распознание реципиентом намерения (iii) и послужило для него резоном полагать, что то положение вещей, знаком которого является симулируемый "натуральный знак", имеет место на самом деле.^[12] [Грайс проницательно замечает, что, конечно, в реальной жизни распознание реципиентом какого бы то ни было намерения другого человека может служить для этого реципиента рациональным резоном для какого бы то ни было полагания о внешнем мире только в том случае (и это при наличии соответствующей связи между рассматриваемыми намерением и положением дел во внешнем мире), если реципиент исходит из допущения, что этот другой человек "заслуживает доверия" (или: "надежен").]

Итак,

Стадия No4 - это открытая симуляция "натурального знака"

с целью сообщить другому о соответствующем положении дел

Пятая стадия

От четвертой стадии симуляции до полноценного языка - всего три шага.

Первый из них состоит в том, чтобы отказаться использовать в целях сообщения (коммуникации) симуляцию соответствующего "натурального знака" - и продуцировать вместо этого некое более или менее произвольное демонстративное поведение, связанное с тем положением дел, о котором ты хочешь сообщить неким хотя бы отдаленным, но распознаваемым сходством: например, издавать членораздельные звуки или рисовать закорючки на бумаге или на скале.

Итак, мы достигли стадии, на которой орудия-носители коммуникации не обязаны быть непосредственными симуляциями "натуральных знаков"; и - как замечает Грайс - чем отдаленнее связи между этими орудиями-носителями коммуникации и теми положениями дел, о которых они должны коммуницировать, тем больше свобода общения у общающихся людей, - поскольку тем менее они связаны необходимостью опираться на "натуральные" связи между своими знаками и предметами мира.

Стадия No5 - это использование для сообщения о некоем положении дел

произвольного поведения, лишь отдаленно напоминающего этого положение дел

Шестая стадия

Предела свободы общающиеся достигают тогда, когда используют в целях общения такие физические сущности (фрагменты своего поведения или предметы), которые "по природе" вообще никак не связаны с содержанием сообщений, а связь между такой физической сущностью и тем, что "она сообщает", абсолютно искусственна и распознается общающимися лишь в силу наличия у них предварительного знания о ней.

Стадия No6 - это использование

для сообщения о некоем положении дел

физической сущности заранее фиксированного рода,

связь которой с содержанием сообщения

абсолютно искусственна

Седьмая стадия

Наконец, последний шаг к полноценному языку состоит в установлении некоего конечного набора фундаментальных "устройств" (= слов) и некоего конечного набора способа их комбинирования (= правил грамматики). В этом вершинном случае общающиеся получают способность генерировать потенционально бесконечное число предложений (и сложных выражений вообще), - а стало быть, и способность коммуницировать потенциально бесконечное число мыслей.

Эта характеристика свойственна всем современным развитым языкам.

***

Как видим, если бы оказалось, что Грайсов миф исторически правдив, то он послужил бы хорошим подкреплением основной мысли интенционализма:

коммуникационное намерение (= подразумевание) концептуально первично, а (стабильное конвенциональное) значение языковых выражений - вторично;

- при том, конечно, дополнительном допущении, что историческая "первичность" каким-то образом связана с концептуальной.

***

Отношения между ключевыми понятиями

Грайсовой доктрины

Подведем некоторые итоги.

В первой части Грайсова замысла его ключевые понятия суть: подразумевание, намерение и полагание. В результате его анализа оказывается, что понятие подразумевания концептуально зависит от (= определяется в терминах) понятий намерения и полагания.

Кроме того, во многих местах своих писаний Грайс делает ремарки, из которых следует, что термин подразумевать есть просто удобное сокращение для оборота хотеть [или: намереваться] сообщить. Таким образом, можно сказать, что результат анализа таков: понятие хотеть [или: намереваться] сообщить концептуально зависит от (= определяется в терминах) понятий намереваться и полагать. Эта зависимость графически представлена на Рис.1.

Во второй части Грайсова замысла ключевые понятия таковы: значение (языкового выражения), подразумевать (= хотеть сообщить), обыкновение. В результате его анализа оказывается, что понятие значение (языкового выражения) концептуально зависит от (= определяется в терминах) понятий подразумевать (= хотеть сообщить) и обыкновение .

В свою очередь, как мы увидим далее (см. 3.4), Грайсово понятие обыкновения может быть эксплицировано в терминах проанализированного Дэвидом Льюисом понятия конвенция. Таким образом, можно сказать, что результат Грайсова анализа во второй части его замысла таков: понятие значение (языкового выражения) концептуально зависит от (= определяется в терминах) понятий подразумевать (= хотеть сообщить) и конвенция.

Отношения между всеми ключевыми понятиями Грайсовой доктрины графически представлены на Рис.2.

1.2. ИНТЕНЦИОНАЛИЗМ СЁРЛЯ: ТЕОРИЯ РЕЧЕВЫХ АКТОВ

Еще одна версия интенционализма в философии языка принадлежит американскому философу Джону Серлю.

Путь Серля к анализу понятия подразумевания и его роли в философской семантике был достаточно долог.

Серль начал с тезисов о природе языка, которые можно резюмировать так:

'- Язык есть разновидность правилосообразной (т.е. подчиненной правилам) деятельности.

- Соответственно, философское исследование языка есть исследование правил деятельности по употреблению языковых выражений.

- Вообще, философия языка есть часть философии действия.'

В русле этих тезисов Серль продолжил дело своего учителя, британца Джона Остина: он развил инициированную Остином теорию речевых актов.^[13] Уже на этой стадии Серль использовал и усовершенствовал элементы Грайсова интенционализма.

Затем Серль задался вопросом о философском фундировании самого понятия действия: Что существенно, с философской точки зрения, для нашего представления о человеческих действиях? Серлев ответ был (приблизительно) таков: Существенно то, что любое действие человека берет начало в его сознании - в его намерениях, желаниях, полаганиях и т.д.

Обобщая этот вывод, Серль приходит к следующим тезисам:

'- Философия действий есть часть философии сознания (mind).

- Следовательно, в конечном счете философия языка есть часть философии сознания или, по крайней мере, может и должна основываться на философии сознания.

- В частности,

(i) концептуальные характеристики речевых актов (акта утверждения, просьбы и т.д.) подобны концептуальным характеристикам соответствующих ментальных состояний (полагания, намерения и т.д.);

(ii) центральное для аналитической философии языка понятие значения (meaning) языковых выражений вообще теряет смысл - по крайней мере, в том виде, как оно обычно рассматривается, т.е. в качестве "абсолютного" значения, взятого в отрыве от его реальной соотнесенности с различными сторонами сознания индивида - носителя языка;^[14]

(iii) в центр философского внимания должно быть поставлено понятие подразумевания (meaning), связанное с внутренней интенциональностью ментальных состояний (полагания, намерения и т.д.);

(iv) то, что осталось от утерявшего смысл понятия ("абсолютного", или буквального) значения (meaning) языковых выражений, (ср.(ii)) сводится к феномену интенциональности материальной оболочки языкового знака - или еще точнее: интенциональности тех физических сущностей (звуков, чернильных закорючек и т.д.), которые опосредуют общение между людьми;

(v) интенциональность этих физических сущностей вторична - она "выводится" из первичной, внутренней, интенциональности соответствующих ментальных состояний.'

Поскольку дальнейшие наши рассмотрения интенционализма и критика его притязаний будут связаны именно с Серлевым вариантом, его необходимо изложить детально. Это изложение займет два параграфа: в данном параграфе мы изложим основы Серлевой теории речевых актов - в тех ее аспектах, которые представляют интерес для общих интенционалистских взглядов Серля; в следующем параграфе будет изложена Серлева концепция подразумевания и интенциональности физических сущностей.

***

Пролегомены Серлевой теории речевых актов

Итак, по Серлю, говорение на том или ином языке есть (чрезвычайно сложная) форма правилосообразного поведения. В овладение языком входит овладение правилами этого поведения.

Имеется ряд аналитических связей между следующими понятиями:

- речевые акты;

- то, что подразумевает говорящий;

- значение языкового выражения;

- намерения говорящего;

- то, что понимает слушающий;

- правила, управляющие элементами языка.

Исследование этих аналитических связей есть одна из центральных задач теории речевых актов.

При совершении типичного иллокутивного акта (т.е. акта утверждения, задания вопроса, приказания, обещания и т.д.) человек, как правило, совершает акты по меньшей мере трех различных сортов:

(a) он произносит слова (морфемы, предложения) - т.е. совершает акты произнесения;

(b) он указывает (refers) и предицирует - т.е. совершает пропозициональные акты;

(c) он утверждает нечто, или задает некий вопрос, или отдает некий приказ, или обещает нечто и т.д. - т.е. совершает иллокутивный акт.

Акты произнесения стоят к пропозициональным и иллокутивным актам в том же отношении, в каком, к примеру, акт изображения крестика на бюллетене для голосования стоит к акту голосования.

Основание для различения актов произнесения, пропозициональных актов и иллокутивных актов состоит в том, что у всех этих актов различные критерии тождества:

- различным иллокутивным актам может соответствовать один и тот же пропозициональный акт;

- можно совершить акт произнесения, не совершая при этом никакого пропозиционального или иллокутивного акта;

- совершая различные акты произнесения, говорящий может совершать при этом одни и те же пропозициональные и иллокутивные акты.

Акты произнесения состоят в произнесении цепочек слов.

Иллокутивные же и пропозициональные акты, как правило, состоят в произнесении слов в предложениях

в определенных контекстах,

при определенных обстоятельствах

и с определенными намерениями.

Языки по природе конвенциональны. Но их конвенциональность как бы двухэтажна. Первый, фундаментальный, этаж языковой конвенции общ для всех языков мира. Он содержит общие (конститутивные) правила совершения речевых актов.

Второй, надстроечный, этаж у каждого национального языка свой. Он содержит - также конвенциональные - конкретизации-"реализации" конститутивных правил нижнего этажа. Эти конвенции-"реализации" разнятся от языка к языку.

Для разъяснения этой мысли можно провести следующую аналогию:

В уголовном кодексе любой страны есть Общая часть и Специальная часть. Обе конвенциональны.

Представьте себе, что Общая часть одна и та же у уголовных кодексов всех стран мира (что на самом деле, конечно, не так), а Специальные части у каждой страны свои.

Тогда пункты этой единой Общей части будут аналогичны конститутивным правилам нижнего этажа, общим для всех языков мира, а пункты Специальной части некоторого конкретного Уголовного кодекса, являющиеся конкретизациями принципов единой Общей части, будут аналогичны второэтажным конвенциям-"реализациям" того или иного конкретного национального языка.

Человек в своем поведении может следовать некоему правилу, не сознавая этого. Однако объяснить его поведение можно, лишь допустив, что он следует некоему правилу. Открытие и предъявление этого правила и будет служить объяснением его поведения.

Именно таково в большинстве случаев языковое поведение людей.

***

Выше уже упоминалось, что уже в своей теории речевых актов Серль использовал и усовершенствовал элементы Грайсовой концепции подразумевания. Вот эти элементы:

Понятия подразумевания (meaning) и значения (meaning) языковых выражений в составе Серлевой теории речевых актов

Между случаем, когда человек просто произносит какие-то звуки или просто рисует какие-то закорючки на бумаге, и случаем, когда человек совершает иллокутивный акт, имеется по меньшей мере два существенных различия:

(1) звуки или закорючки, производимые по ходу совершения иллокутивного акта, как правило, обладают неким значением (meaning);

(2) когда человек производит звуки или закорючки по ходу совершения иллокутивного акта, он, производя их, подразумевает нечто (means something)

под ними.

Феномен подразумевания чего-то под произнесением звуков или рисованием закорючек связан с намерениями подразумевающего человека.

С другой стороны, феномен подразумевания чего-то под произнесением звуков или рисованием закорючек связан с языковым значением (meaning) произносимых звуков или рисуемых закорючек - т.е. с тем, что данные звуки или закорючки на самом деле значат в данном языке в силу правил и конвенций данного языка.

То, что мы можем подразумевать, есть - по меньшей мере, в некоторых случаях - функция того, что мы говорим.

Подразумевание есть нечто большее, чем просто вопрос намерений подразумевающего; оно есть также - по меньшей мере, в некоторых случаях - вопрос языковой конвенции.

Итак, в совершении и в восприятии иллокутивного акта имеются и интенциональные (связанные с намерениями) и конвенциональные (связанные с правилами языка) аспекты.

Когда говорящий говорит нечто и подразумевает буквально то, что говорит, - этот феномен тесно связан с намерением говорящего произвести определённое воздействие на слушающего. Когда слушающий слушает то, что произносит говорящий, и понимает произносимое, - этот феномен тесно связан с распознаванием слушающим намерения говорящего произвести на него определённое воздействие.

В случаях буквального произнесения мост между стороной говорящего и стороной слушающего обеспечивается общим для них языком, с помощью которого говорящий совершает свой иллокутивный акт.

Вот как работает этот мост:

1. Понимать предложение - значит, знать его значение.

2. Значение предложения детерминировано правилами данного языка,

и эти правила специфицируют как условия произнесения данного предложения, так и то, совершением какого именно иллокутивного акта считается произнесение данного предложения в данных условиях.

3. Произнести некое предложение и подразумевать то, что сказал, - равносильно вот чему:

произнести данное предложение и при этом

(а) иметь намерение I сделать так, чтобы слушатель узнал (распознал, осознал), что имеет место некое положение дел - именно: то положение дел, которое специфицировано соответствующими правилами данного языка;

(b) иметь намерение I' осуществить намерение I следующими средствами: сделать так, чтобы слушающий распознал намерение I;

(c) иметь намерение I'' осуществить намерение I' следующими средствами: сделать так, чтобы слушающий распознал намерение I в силу знания им языковых правил, относящихся к произнесённому предложению.^[15]

4. Предложение, стало быть, предоставляет говорящему конвенциональное средство осуществления намерения I.

Если говорящий произносит предложение и подразумевает его, то он будет при этом иметь намерения I, I' и I''.

Понимание этого произнесения слушателем попросту равносильно тому, что все эти три намерения осуществились.

И в общем случае эти три намерения осуществятся, если слушающий понимает данное предложение, т.е. знает его значение, т.е. знает языковые правила, управляющие элементами данного предложения.

О содержании и функции речевых актов

Анализируя речевые акты, следует различать между содержанием и функцией.

Содержание целостного иллокутивного акта - пропозиция; функция - иллокутивная сила, с которой предъявляется данная пропозиция.

Содержание акта референции - смысл произносимого выражения; функция - та роль идентифицирования некоего объекта, в которой предъявлен данный смысл.

Содержание акта предикации - смысл произносимого предикатного выражения; самостоятельной же функции у акта предикации нет - его функция-роль полностью детерминируется иллокутивной силой данного речевого акта.

Иными словами, иллокутивный акт, совершаемый посредством произнесения предложения, есть функция языкового значения данного предложения.

Ещё иными словами: Имеются систематические взаимосвязи между языковыми значениями произносимых нами выражений и иллокутивными актами, которые мы совершаем, произнося эти выражения.

Таксономия иллокутивных актов

Иллокутивные акты суть часть Языка как единого общечеловеческого института, а не часть того или иного конкретного национального языка. Иными словами, понятия об акте обещания, акте утверждения, акте вопрошания и т.п. совпадают в своих основных, конституирующих характеристиках у носителей всех национальных языков.

Имеется в точности пять категорий иллокутивных актов:

I. Ассертивы - т.е. акты, суть которых в том, что говорящий посредством речевого акта принимает на себя обязательство ручаться за истинность выраженной в акте пропозиции.

[Глаголы - названия типичных ассертивов:

утверждать, отрицать, ответить, возразить и т.д.]

II. Директивы - т.е. акты, суть которых в том, что говорящий посредством речевого акта пытается побудить слушающего сделать нечто.

[Глаголы - названия типичных директивов:

попросить, приказать, скомандовать, умолять, разрешить, пригласить, посоветовать и т.д.]

III. Комиссивы - т.е. акты, суть которых в том, что говорящий посредством речевого акта принимает на себя обязательство сделать нечто в будущем.

[Глаголы - названия типичных комиссивов:

обещать, давать зарок, давать обет, давать клятву, давать слово, ручаться, брать на себя обязательства по договору (соглашению, контракту, сделке), принять тот или иной план [программу] действий и т.д.]

IV. Экспрессивы - т.е. акты, суть которых в том, что говорящий посредством речевого акта выражает своё психологическое состояние [специфицированное в условии искренности данного экспрессива] по поводу некоего положения дел [специфицированного в пропозициональном содержании данного экспрессива].

[Глаголы - названия типичных экспрессивов:

благодарить, поздравлять, извиняться, соболезновать, выражать одобрение, выражать неодобрение и т.д.]

V. Декларации - т.е. акты, суть которых в том, что говорящий посредством речевого акта делает так, что начинает иметь место положение дел, специфицированное в пропозициональном содержании данной декларации.

[Глаголы - названия типичных деклараций:

давать имя, крестить, объявлять кого-либо мужем и женой, объявлять войну, издавать указ (закон, декрет), подавать в отставку и т.д.]

Основания этой пятичленной классификации

Первое и фундаментальное основание: цель (purpose; point) совершения акта, или иллокутивная цель.

Для каждой из пяти категорий актов это основание выражено в соответствующем определении-разъяснении данной категории.

Второе, сопутствующее, основание: направление соответствия (direction of fit) между словами и миром. Понятие направление соответствия легче всего пояснить на примерах:

Когда человек утверждает, что Михаил закрыл дверь, то предполагается, что его слова должны соответствовать действительности. На Сёрлевом жаргоне это означает, что в этом акте направление соответствия - от слов к миру.

Если же человек просит Михаила, чтобы тот закрыл дверь, то предполагается, что Михаил должен сделать так, чтобы действительность соответствовала словам просящего. Выражаясь терминами Серля, в этом акте направление соответствия - от мира к словам.

У ассертивов направление соответствия - от слов к миру. У директивов направление соответствия - от мира к словам. У комиссивов направление соответствия - от мира к словам. У экспрессивов нет направления соответствия.

Это последнее обстоятельство объясняется это следующим:

Если я говорю: "Извините, что я наступил вам на ногу", то я не имею в виду, что своим речевым актом я принимаю на себя обязательство ручаться за истинность того, что я наступил вам на ногу. Скорее, истинность этой пропозиции в данных обстоятельствах не требует никаких ручательств - она заранее предполагается истинной как говорящим, так и слушающим. Таким образом, этот мой речевой акт не создаёт никакого долженствования насчет соответствия моих слов фактам.^[16]

У деклараций двойное направление соответствия: и от мира к словам и от слов к миру. Если начальник при соответствующих обстоятельствах говорит подчиненному: "Вы уволены", то предполагается, что он тем самым делает так, что подчиненный действительно становится уволенным, - стало быть, у акта начальника имеется соответствие направления от мира к словам, как у директивов. Но с другой стороны, если начальник говорит это, то - в отличие от директивов или комиссивов - никто не становится обязанным делать что-либо, чтобы привести мир в соответствие со словами начальника; сам речевой акт начальника, выражая некое положение дел, тем самым осуществляет это положение дел - сами слова (будучи произнесенными) начинают соответствовать действительности (что делает декларацию похожей на ассертив). Учитывая эту особенность деклараций, Сёрль говорит, что у них имеется и второе направления соответствия - от слов к миру.

Речевые акты и лингвистическая теория

О двух пониманиях "сопоставительной" задачи лингвистики

По меньшей мере к Хомскому восходит следующая постановка общей задачи лингвистики: сформулировать множество правил, сопоставляющих друг с другом звуки и значения (sounds and meanings).

Каждый язык даёт нам некое, предположительно бесконечное, множество возможных звуковых последовательностей и ещё одно, предположительно бесконечное, множество возможных значений.

Предполагается, что фонологические, синтаксические и семантические компоненты грамматики дают нам конечные множества правил, которые знает говорящий и которые дают ему возможность переходить от звуков к значениям и обратно.

Серль противопоставляет этой, более или менее общепринятой, постановке свою. "Я не думаю, - пишет он в статье "Речевые акты и лингвистика последних лет"^[17], - что эта картина ложна - скорее она способна сильнейшим образом ввести в заблуждение, причем так, что это плачевным образом отразилось на [лингвистических - А.Б.] исследованиях. Более точной мне представляется вот какая картина: Назначение языка - общение, коммуникация. Единица языковой коммуникации людей - речевой акт. Проблема (или, по крайней мере, одна из важных проблем) теории языка - описать, как мы переходим от звуков к иллокутивным актам. Что, так сказать, должно быть добавлено к звукам, испускаемым моим ртом, чтобы их испускание было совершением акта задавания вопроса, или акта утверждения, или акта отдавания приказа и т.д.?"

Итак, одна из центральных задач линвгистической теории, по Серлю, также имеет "сопоставительный" характер. Но только теперь требуется сопоставить звукам не значения (meanings), а иллокутивные акты; и от лингвистов и философов требуется отыскать и сформулировать правила, которые дают говорящим и слушающим возможность переходить от произнесения звуков к совершению полного речевого акта - т.е. иллокутивного акта, и обратно.

***

Cоотношение между интенционализмом и репрезентационизмом

в Серлевой теории речевых актов

Напомним, что ключевые понятия интенционализма суть подразумевание (= хотение сообщить); намерения говорящего; то, что понимает (распознаёт) слушающий, в то время как ключевые понятия репрезентационизма суть значение (языкового выражения); смысл (языкового выражения); языковая конвенция.

Как видно из изложенного выше, на этапе построения им теории речевых актов Серль в полной мере признает роль репрезентационистских понятий и стоящих за ними сущностей (значение (языкового выражения), языковая конвенция) в феномене языкового общения людей. Более того, он даже не повторяет попытки Грайса доказать концептуальную и/или генетическую зависимость значения (языковых выражений) от подразумевания (намерения) говорящего.

Серль исходит на этом этапе из общего положения (о котором подробнее ниже, в 1.4), согласно которому интенционализм и репрезентационизм суть два равноправных, дополняющих друг друга направления в философии языка.

1.3. ИНТЕНЦИОНАЛИЗМ СЁРЛЯ: НАМЕРЕНИЕ ПОДРАЗУМЕВАНИЯ

Сёрлева критика теории бесконтекстности буквального значения

Что такое теория бесконтекстности (или: абсолютности) значения языковых выражений? Строго говоря, у этой "теории" нет автора. Это - набор обычных, по большей части имплицитных, допущений, из которых исходят авторы самых разнообразных теорий значения. Вот этот набор, как его реконструирует Серль:

Теория бесконтекстности (абсолютности) значения

Предложения имеют буквальное значение.

Буквальное значение предложения полностью детерминировано буквальными значениями составляющих его слов (или морфем) и синтаксическими правилами, в соответствии с которыми комбинированы эти элементы.

Предложение может иметь больше одного буквального значения (случаи неоднозначности, или двусмысленности).

Буквальное значение предложения может быть дефективным и не поддающимся интерпретации (случаи бессмысленности, нелепицы).

Буквальное значение предложение следует строго отличать от того, что подразумевает (хочет сообщить) произносящий это предложение, когда совершает некоторый иллокутивный акт.

То, что подразумевает произносящий, может многими способами расходиться с буквальным значением произносимого предложения.

В предельном случае буквальное значение предложения может в точности совпадать с тем, что подразумевает произносящий.

Например, при определенных обстоятельствах говорящий мог бы произнести предложение "Кошка - на коврике" и подразумевать в точности и буквально, что кошка - на коврике.

Для предложений в изъявительном наклонении буквальное значение предложения детерминирует условия истинности этого предложения.

В соответствии с некоторыми вариантами этой условие-истинностной концепции значения, знать значение (повествовательного) предложения - значит, попросту знать его условия истинности.

Иногда буквальное значение предложения таково, что условия истинности будут систематическим образом варьировать вместе с обстоятельствами его произнесения (при том, что буквальное значение предложения, конечно, останется неизменным при всех обстоятельствах). Такие предложения называются индексикальными.

Таково, например, предложение "Я голоден". Один человек может произнести его и совершить тем самым акт истинного утверждения, а другой - может произнести это же предложение и совершить тем самым акт ложного утверждения.

Не все предложения индексикальны. Например, предложение "Снег бел" не индексикально - его условия истинности не изменяются с изменением контекста произнесения.

Понятие (буквального) значения предложения абсолютно контекстно-свободно, то есть для любого предложения его (буквальное) значение константно, неизменно; оно не меняется в зависимости от того, в каких именно обстоятельствах ("контексте") произнесено данное предложение.

Даже в случае индексикального предложения его значение не меняется в зависимости от обстоятельств произнесений. Меняются - условия истинности. Но значение, будучи функцией из обстоятельств произнесения в условия истинности, остаётся неизменным.

***

Такова мишень критики Серля. А вот, вкратце, и само содержание критики:

На самом же деле, понятие буквального значения предложения в большинстве случаев имеет приложение только относительно некоего набора фоновых допущений об обстоятельствах, в которых данное предложение могло бы быть успешно произнесено.

Понятие фоновых допущений лучше всего пояснить на примере. Возьмем предложение "Кошка - на коврике". Буквальное значение этого предложения детерминирует, что условия истинности этого предложения суть такое положение дел, когда кошка, о которой идет речь, находится на коврике, о котором идет речь в предложении.

Предположим теперь, что и наша кошка и ее коврик находятся где-то далеко в открытом космическом пространстве, где нет никакого (достачно сильного) гравитационного поля - т.е. и кошка и коврик находятся в состоянии невесомости.

Пусть при этом кошка занимает в точности такое же положение в пространстве по отношению к коврику, которое она занимала на Земле - в условиях того положения дел, которое мы характеризовали (на Земле!) как: Кошка - на коврике.

При таких обстоятельствах невесомости скажем ли мы, что наше предложение "Кошка - на коврике" истинно? Непонятно. Тогда скажем ли мы, что оно ложно? Также непонятно.

Эта "непонятность" и означает, что буквальное значение этого предложения приложимо к проблеме распознавания условий истинности только при допущении, что выполняется некий трудно эксплицируемый набор "привычных" для нас условий (напр., что налицо обычное гравитационное поле Земли или подобное ему; что кошка не удерживается в своем положении относительно коврика некоей сложной системой скрытых подвесок, а давит на коврик своим весом; ... и т.д.

Вот все такого рода допущения - в данном случае допущения о кошках, ковриках и отношениях между ними - Серль и называет фоновыми допущениями данного предложения.

Фоновые допущения не являются частью семантического содержания предложения.

Они и в принципе не могли бы быть все реализованы в семантической структуре предложения так, как реализованы в ней пресуппозиции и индексикальные элементы условий истинности данного предложения.

===

Что именно имелось в виду под "приложением", когда выше мы (Серль!) говорили, что буквальное значение предложения имеет "приложение" только относительно некоторого множества фоновых допущений?

Вот что:

Мы хотим, чтобы понятие значения выполняло для нас различные службы; оно связано всяческими систематическими способами с нашей теорией языка и с нашими дотеоретическими представлениями о языке.

Значение связано с нашими представлениями об условиях истинности, следовании, противоречивости, понимании и с многими другими семантическими и психологическими понятиями.

Так вот Тезис о контекстной относительности буквального значения предложения равносилен утверждению, что человек может делать эти связи только относительно некоторой координатной системы фоновых допущений.

Например, в случае условий истинности (или, для императивных предложений, в случае условий выполнения) из Тезиса об относительности значения следует, что предложение может детерминировать одни условия истинности относительно одного набора фоновых допущений - и совершенно другие условия истинности относительно некоторого другого набора фоновых допущений, при том что это предложение не двусмысленно и не индексикально.

Безотносительно же к какому-то набору фоновых допущений предложение вообще не детерминирует какое-то определенное множество условий истинности.

Проведем очевидную аналогию между понятием значения и понятием движения:

Когда мы говорим, что понятие движения тела имеет приложение только относительно некоторой системы координат, мы не отрицаем существования движения. Движение, хотя и относительное, - всё-таки движение.

Точно так же, когда мы говорим, что буквальное значение предложения имеет приложение только относительно некоторой координатной системы наших фоновых допущений, мы не отрицаем, что предложения имеют буквальное значение. Буквальное значение, хотя и относительное, - всё-таки буквальное значение.

Далее: Подобно тому, как предложение может детерминировать одни условия истинности относительно одного набора фоновых допущений - и совершенно другие условия истинности относительно некоторого другого набора фоновых допущений, при том что это предложение не двусмысленно и не индексикально, - точно так же и материальное тело в одно и то же время может двигаться по-одному относительно одной системы координат - и совершенно по-иному относительно некоей другой системы координат, при том что это тело не движется двумя разными способами.

Но почему всё же мы не можем согласиться с тем, что значение даже таких простеньких предложений, как "Кошка на коврике" абсолютно не зависимо от контекста (от обстоятельств произнесения)?

В конце концов, значения - вопрос языковых конвенций, и если до сих пор такие конвенции зависели от фоновых допущений, то почему бы не положить конец этой зависимости, введя для этого еще одну новую конвенцию, гласящую, что впредь такая зависимость не будет иметь место?

"Я, - пишет Сёрль ^[18], - не знаю, как ответить на эти вопросы. Могу разве что сказать, что от контекста (от обстоятельств) зависит не только значение предложения, но и другие - неконвенциональные - формы Интенциональности, и нет способа устранить эту зависимость в случае буквального значения - такого способа, который не нарушил бы связи с другими формами Интенциональности и который не устранил бы поэтому вообще Интенциональность буквального значения."

Под Интенциональными состояниями понимаются такие ментальные состояния, как полагания, желания и др., направленные на те или иные объекты и положения дел в мире. Их следует отличать от таких внутренних состояний, как боль, ощущение щекотки и др., не направленных ни на какие объекты внешнего мира.

Всё, что сказано выше о контекстной зависимости буквального значения предложений, приложимо также и к Интенциональным состояниям: Человек имеет некоторое полагание, некоторое желание только относительно некоторого фона (неявных для него самого) допущений. Например, если человек имеет желание выставить свою кандидатуру на выборах в президенты США, то он может иметь это желание лишь в том случае, если он (хотя бы неявно для самого себя) принимает следующие допущения: США - республика; в США имеются периодические выборы; на этих выборах кандидаты от двух самых крупных партий соревнуются за пост президента США; ... и т.д.

Подобно тому, как буквальное значение предложения детерминирует различные условия истинности относительно различных наборов допущений, так и полагание будет иметь различные условия истинности относительно различных наборов допущений.

Не удивительно, что между буквальным значением и Интенциональными состояниями имеется только что охарактеризованный параллелизм, ибо "представление о буквальном значении - это, в некотором смысле, представление о конвенциональной и, стало быть, определяемой родовыми признаками ("заменимой" - fungible) Интенциональности: оно, буквальное значение, есть то, что даёт возможность предложению выполнять функцию репрезентации, так сказать, публично, во внешнем мире; тогда как мои полагания, желания и ожидания просто репрезентируют свои условия полагания и всё тут - независимо от того, получают ли они какую-то помощь от того, что имеют публичные формы выражения."^[19]

===

Можно ли, для каждого предложения того или иного языка, эксплицитным образом выписать все связанные с ним фоновые допущения?

Пусть даже это невозможно, если мы будем рассматривать предложение за предложением и пытаться для каждого из них по очереди выписывать связанные с ним фоновые допущения. Но тогда можем ли мы эксплицитным образом выписать все фоновые допущения - т.е. всё то, что мы принимаем как само собой разумеющееся, - для нашего языка в целом?

Иными словами, можем ли мы полностью эксплицировать весь наш способ понимания в целом?

"Мне кажется, что аргументы в этой моей статье не детерминируют ответ на это вопрос ни в ту ни в другую сторону.

Тот факт, что для каждого предложения из некоторого крупного корпуса их фоновые допущения изменчивы и неопределённы и спецификация одного допущения потянет за собой другие, - этот факт сам по себе не показывает, что мы не могли бы специфицировать всё множество допущений, которое было бы независимо от семантического анализа отдельных предложений, но взятое в целом, позволило бы нам осуществлять приложение буквального значения предложений.

Практические трудности любой такой спецификации были бы, конечно, огромны, - но есть ли какое-нибудь теоретическое препятствие для решения такой задачи?

Чтобы показать, что есть, мы должны были бы показать, что условия, при которых наши предложения способны выполнять функцию репрезентации, сами не поддаются полной репрезентации с помощью предложений."^[20]

И еще: "Будучи пред-условием Интенциональности, Фон так же невидим для Интенциональности [т.е. для нашей вербально выраженной рефлексии - А.Б.], как глаз невидим для самого себя."^[21]

===

То, что человек понимает в предложении, выходит за пределы буквального значения предложения, ибо включает в себя еще и фоновые допущения, связанные с данным предложением.

Таким образом, можно понимать все компоненты буквального значения предложения, но всё же не понимать самого предложения.

Рассмотрим, например, предложение: "Маша распахнула траву". Нам понятны все компоненты буквального значения этого предложения - но понимаем ли мы само предложение? Скорее всего, нет - ибо мы не можем сообразить, какой именно набор фоновых допущений связан (или может быть связан) с этим предложением.

Это-то и свидетельствует, что понимание предложения - это нечто большее, что просто схватывание его буквального значения.

***

С понятием фоновых допущений связано интереснейшее (для нас) рассуждение Серля о том, что текст, даже грамматически и семантически правильный, но взятый как автономный предмет, в отрыве от фоновых допущений его автора и его (потенциального) читателя лишен Интенциональности. Поскольку далее, в Главе 3, в центре нашего интереса окажутся вопросы Интенциональности физических сущностей, мы приведем это рассуждение целиком:

"Предположим, вы выписали на огромном рулоне бумаги все имеющиеся у вас полагания. [...] И вот об этом списке [ваших полаганий] я хочу сказать, что если всё, что мы имеем, - это словесное выражение содержания ваших полаганий, то пока что мы вообще не имеем никакой Интенциональности.

И не потому, что написанное вами на бумаге - "безжизненные", лишенные значимости закорючки, а потому, что даже если мы истолкуем их как значки, которые выражают Фрегеанские семантические сущности, т.е. как пропозициональные содержания, всё равно эти пропозиции не приложимы сами по себе.

Вам нужно сперва знать, что делать с этими семантическими элементами, прежде чем они смогут функционировать; чтобы эти семантические содержания детерминировали некие условия удовлетворения, вы должны ещё уметь прилагать их.

И вот я говорю, что именно эта способность прилагать или интерпретировать Интенциональные содержания и есть характеристическая функция Фона."^[22]

I,153

***

Серлева Теория Интенциональности: Интенциональные состояния. Природа Интенциональных состояний

Интенциональность - это то свойство многих ментальных состояний и событий, в силу которого они направлены на объекты и положения дел в мире (или в силу которого они суть об объектах и положениях дел в мире).

Интенция (намерение) - это просто одна из многочисленных форм Интенциональности. Чтобы подчеркнуть, что понятие 'Интенциональность' не имеет никакой существенной связи с понятием 'интенция', будем писать слово "Интенциональность" (в смысле только что данного определения) с большой буквы.

===

Что представляет собой связь между Интенциональным состоянием и тем объектом или положением дел, на которое оно направлено?

Интенциональные состояния репрезентируют объекты и положения дел - в том же самом смысле слова "репрезентировать", в каком речевые акты репрезентируют объекты и положения дел.

Природу Интенциональных состояний можно предварительно пояснить в терминах речевых актов, ибо мы уже интутивно представляем себе, что такое репрезентация объектов и положений дел речевыми актами.

При этом, "объясняя Интенциональность в терминах языка, я не имею в виду, что из этого следует, что Интенциональность имеет существенно и по необходимости языковой характер. [...] Стремясь объяснить Интенциональность в терминах языка, я использую наше предварительное знание языка в качестве эвристического источника в объяснительных целях. Как только я завершу попытку прояснить природу Интенциональности, я буду аргументировать [...], что отношение логической зависимости - в точности обратно. Язык выводится из Интенциональности, а не наоборот. Направление дидактического изложения материала - объяснение Интенциональности в терминах языка; направление логического анализа - объяснение языка в терминах Интенциональности."^[23]

***

Существует ряд сходств между Интенциональными состояниями и речевыми актами.

Первое сходство:

И к речевым актам, и к Интенциональным состояниям приложима дистинкция между пропозициональным содержанием и иллокутивной силой.

Точно так же, как я могу приказать вам выйти из комнаты, предсказать, что вы выйдете из комнаты, и предположить, что вы выйдете из комнаты, - я могу полагать, что вы выйдете из комнаты, бояться, что вы выйдете из комнаты, хотеть, чтобы вы вышли из комнаты, и надеяться, что вы выйдете из комнаты.

В первом классе случаев, т.е. в случаях речевых актов, имеется очевидная дистинкция между пропозициональным содержанием что вы выйдете из комнаты и иллокутивной силой, с которой предъявляется это пропозициональное содержание в речевом акте.

Но точно так же и во втором классе случаев, т.е. в случаях Интенциональных состояний, имеется дистинкция между репрезентативным содержанием что вы выйдете из комнаты и психологическим модусом, - будь то полагание, или страх, или надежда, или что угодно ещё, - в котором человек обладает этим репрезентативным содержанием.

Аналог пропозиционального содержания речевого акта - репрезентативное содержание Интенционального состояния. Аналог иллокутивной силы речевого акта - психологический модус Интенционального состояния.

У некоторых разновидностей Интенциональных состояний (например, у любви и ненависти) репрезентативное содержание не обязано выражаться в форме законченной пропозиции. Иными словами, Александр может любить Ирину или ненавидеть Михаила - и в этих случаях репрезентативное содержание его любви и ненависти выражается не в форме пропозиции, а форме (индивидного) концепта, т.е. такое Интенциональное состояние направлено не на некое положение вещей, а на некий объект.

Второе сходство:

И к речевым актам, и к Интенциональным состояниям приложима дистинкция между различными направлениями соответствия.

Так, предполагается, что утверждения, описания и т.д. так или иначе соответствуют независимо существующему миру; и постольку, поскольку они соответствуют ему или не соответствуют, мы говорим, что они истинны или ложны.

Но насчет приказаний, комманд, просьб и т.д. не предполагается, что они соответствуют некоей независимо существующей действительности, а предполагается, что они приносят изменения в мир, - так чтобы мир соответствовал пропозициональному содержанию речевого акта; и постольку, поскольку они приносят эти изменения или не приносят, мы не говорим, что они истинны или ложны, а говорим, что они выполнены или не выполнены.

Серль говорит об этой дистинкции так: ассертивный класс имеет направление соответствия 'от слова к миру', а комиссивный и директивный классы - 'от мира к слову'.

И вот нечто очень похожее на эти дистинкции можно перенести на Интенциональные состояния.

Полагания, подобно утверждениям, могут быть истинными или ложными, и мы могли бы сказать, что им присуще направление соответствия 'от сознания к миру'. Желания же и намерения не могут быть истинными или ложными, но могут быть исполнившимися или выполненными, и мы могли бы сказать, что им присуще направление соответствия 'от мира к сознанию'.

Третье сходство:

И к речевым актам, и к Интенциональным состояниям приложимо понятие условий удовлетворения.

Мы говорим, например, что утверждение истинно или ложно, что приказ выполнен или невыполнен, что обещание сдержано или нарушено. В каждом из этих случаев мы приписываем иллокутивному акту успех или неудачу в деле сответстви действительности - в том направлении соответствия, которое предписано данным иллокутивным пунктом ("сутью", "целью" акта - 'point').

Чтобы иметь какой-то определенный термин, Серль называет все эти условия "условиями удовлетворения" или "условиями успеха".

Так, мы скажем, что утверждение удовлетворено в том и только в том случае, если оно истинно; приказ удовлетворен в том и только в том случае, если он выполнен и т.д.

И вот это понятие удовлетворения оказывается приложимым также и к Интенциональным состояниям.

Мое полагание будет удовлетворено в том и только в том случае, если дела обстоят так, как я полагаю, что они обстоят. Мои желания будут удовлетворены в том и только в том случае, если они исполнятся. Мои намерения будут удовлетворены в том и только в том случае, если они осуществятся.

То есть понятие удовлетворения, по-видимому, интуитивно естественно как для речевых актов, так и для Интенциональных состояний, и приложимо вполне общим образом всякий раз, как налицо то или иное направление соответствия.

Важно понять, что для каждого речевого акта, имеющего направление соответствия,

данный речевой акт будет удовлетворён в том и только в том случае, если будет удовлетворено выраженное в данном акте психологическое состояние, то есть

условия удовлетворения речевого акта и выраженного в нём психологического состояния тождественны.

Так, например, мое утверждение будет истинным в том и только в том случае. если выраженное в нем полагание верно; мой приказ будет исполнен в том и только в том случае, если выраженная в нем воля или желание будет исполнено; мое обещание будет сдержано в том и только в том случае, если будет осуществлено выраженное в нем намерение.

===

Совершая произвольный иллокутивный акт с пропозициональным содержанием, мы выражаем некоторое Интенциональное состояние с тем же пропозициональным содержанием.

Выражаемое Интенциональное состояние есть условие искренности речевого акта данного типа.

Так, если человек делает утверждение, что р, он выражает полагание, что р. Если человек обещает сделать А, он выражает намерение сделать А. Если человек отдает другому приказ сделать А, он выражает волю или желание, чтобы этот другой сделал А. Если человек извиняется за то, что сделал что-то, он выражает сожаление о том, что сделал это. И так далее. Одним словом, совершение речевого акта есть eo ipso выражение соответствуюещго Интенционального состояния.

Но сказать, что Интенциональное состояние, являющееся условием искренности, выражается при совершении речевого акта, - не значит сказать, что человек всегда обязан иметь то Интенциональное состояние, которое он выражает. Всегда есть возможность солгать или по-иному совершить неискренний речевой акт. Однако ложь или иной неискренний речевой акт состоит в совершении некоего речевого акта, и стало быть в выражении тем самым некоего Интенционального состояния, когда человек не имеет того Интенционального состояния, которое он выражает.

***

Подведем некоторые итоги. Общая картина Интенциональности по Серлю такова:

Каждое Интенциональное состояние из репрезентативного (или: Интенционального) содержания в некотором психологическом модусе.

Интенциональные состояния репрезентируют объекты и положения дел - в том же самом смысле, в каком речевые акты репрезентируют объекты и положения дел. То есть, Интенциональные состояния репрезентируют свои условия удовлетворения в том же самом смысле, в каком речевые акты репрезентируют свои условия удовлетворения.

Однако Интенциональные состояния делают это иными средствами и иным образом, чем речевые акты.

В тех случаях, когда Интенциональное содержание Интенционального состояния есть законченная пропозиция и имеется направление соответствия, Интенциональное содержание детерминирует условия удовлетворения.

Условия удовлетворения - это условия, которые должны наличествовать (в том виде, в каком они детерминированы Интенциональным содержанием), чтобы было удовлетворено данное состояние.

Поскольку всякая репрезентация - осуществлена ли она посредством сознания (mind), языка, картинок или чего-то другого - есть всегда репрезентация под такими-то, а не под иными аспектами, Интенциональное состояние репрезентирует свои условия удовлетворения под определёнными аспектами.

Итак, ключ к пониманию репрезентации - условия удовлетворения. Каждое Интенциональное состояние, имеющее направление соответствия, есть репрезентация условий своего удовлетворения.

***

Представление о каузальной самореференциальности содержания Интенционального состояния

Это представление важно для нашего дальнейшего обсуждения намерений репрезентации и коммуникации. Проще всего его понять на примере Интенционального состояния (зрительного) восприятия. Кроме того, Серлев анализ зрительного восприятия интересен и важен и сам по себе.

Когда я вижу какой-нибудь предмет, - например, автомобиль, - я имею зрительную экспериенцию определенного рода. Понятие экспериенции отличается от понятия восприятия тем, что в понятии восприятия задействовано представление об успехе - а в понятии экспериенции оно не задействовано.

Экспериенция обязана детерминировать, что именно считается успехом, однако человек может иметь некую экспериенцию - без успеха, т.е. без действительного восприятия.

Зрительные экспериенции обладают Интенциональностью. Интенциональное содержание зрительных экспериенций пропозиционально по форме. Это значит, что - строго говоря - человек имеет зрительную экспериенцию не просто, скажем, машины, а что вон там, перед гаражом - машина.

Зрительные экспериенции имеют направление соответствия 'от сознания к миру'.

Интенциональное содержание (зрительной) экспериенции самореференциально: это значит, что в его условия удовлетворения входит требование, чтобы данная экспериенция была причинена тем положением дел, которое (зрительно) воспринимается.

Пример:

Когда человек видит, к примеру, что вон там стоит желтый фургон, то Интенциональное содержание его зрительной экспериенции можно эксплицировать так:

Я имею зрительную экспериенцию (что [1] вон там стоит желтый фургон; и что [2] то обстоятельство, что вон там стоит желтый фургон, причиняет эту мою зрительную экспериенцию).

На этом примере можно наглядно видеть, в чём состоит самореференциальность зрительной экспериенции: В содержание экспериенции (которое в приведенной выше экспликации взято в круглые скобки) входит ссылка на саму эту экспериенцию (для наглядности эта ссылка в приведенной выше экспликации набрана курсивом).

Самореференциальность содержания (зрительной) экспериенции, так сказать, принудительна. То есть не может быть так, чтобы какая-либо зрительная экспериенция имела, к примеру, следующее содержание:

Я имею зрительную экспериенцию (что вон там стоит желтый фургон).

Такое содержание исключается самой природой зрительной экспериенции, предполагающей включение идеи причинения в свое Интенциональное содержание.

Но, с другой стороны, отсутствие самореференциальной каузальной клаузы вполне допустимо (и обычно), например, для содержаний таких Интенциональных состояний, как полагания.

Ср.:

Я имею полагание (что вон там стоит желтый фургон).

***

Серлева теория Интенциональности действия

Намерение репрезентации и коммуникации, к анализу которого мы шаг за шагом продвигаемся, есть намерение сделать нечто, совершить некое действие. Поэтому наш следующий шаг - изложение основных идей Серлевой теории Интенциональности действия.

Каузальная самореференциальность намерения

Содержания намерений каузально самореференциальны - в том же смысле, в каком каузально самореференциальны содержания зрительных (и вообще любых перцептуальных экспериенций).

Предположим, я намереваюсь поднять руку. Содержание моего намерения не может состоять только в том, чтобы моя рука поднималась, ибо моя рука может подниматься без того, чтобы я поднимал руку. Интенциональное содержание моего намерения должно быть по меньшей мере таким:

(чтобы я совершил действие поднимания руки в порядке осуществления этого намерения)

Поднятие руки, подобно видению стола, образом состоит из двух компонентов: экспериенции поднимания руки и физического движения руки, но эти два компонента не независимы друг от друга, ибо точно так же, как зрительная экспериенция стола обладает Интенциональностью, так и экспериенция поднимания руки обладает Интенциональностью; она имеет условия удовлетворения.

Если бы у меня имелась в точности такая же экспериенция, но рука при этом не поднималась бы, то я был бы в ситуации, аналогичной той, когда я имею в точности эту зрительную экспериенцию, но передо мной нет никакого стола. То есть: в обоих случаях я имел бы экспериенцию, Интенциональность которой такова, что её содержание не удовлетворено.

***

Сложное намерение

Намерение способно иметь дополнительные условия удовлетворения помимо телесного движения.

Сложное намерение - это такое намерение, условия удовлетворения которого включают не просто некое телесное движение а, но также и некие дополнительные компоненты действия, b,c,d,..., которые мы намереваемся осуществить в порядке (или посредством, или тем что и т.д.) совершения a,b,c,..., и репрезентация как компонентов a,b,c,..., так и отношений между ними включается в содержание данного сложного намерения.

Пример сложного намерения:

"Рассмотрим Гаврило Принципа и убийство им кронпринца Франца Фердинанда в Сараево.

Мы можем сказать о Принципе, что он:

- нажал на курок

- выстрелил из винтовки

- выстрелил в кронпринца

- убил кронпринца

- нанёс удар против Австрии

- отомстил за Сербию. [...]

Каждый элемент этого списка систематическим образом связан и с предшествующим и с последующим элементом:

Например, Принцип выстрелил из винтовки посредством того, что нажал на курок, - и он выстрелил в кронпринца посредством того, что выстрелил из винтовки.

Некоторые из этих отношений (но не все) носят причинный характер. Нажатие на курок было причиной того, что винтовка выстрелила; но убийство кронпринца не было причиной того, что был нанесён удар против Австрии, - в данных условиях оно, это убийство попросту и есть нанесение удара против Австрии.

Элементы этого перечня, вместе с причинными (и иными) отношениями между ними составляют условия удовлетворения единого сложного намерения-в-действии, имевшегося у Принципа. [...]

===

Это - замечательный, но мало отмечавшийся факт человеческой и животной эволюции, что мы обладаем способностью делать намеренные телесные движения, и при этом условия удовлетворения наших намерений могут выходить далеко за пределы этих телесных движений.

Гаврило Принцип всего лишь пошевелил пальцем, но его Интенциональность накрыла Австро-Венгерскую империю."^[24]

***

Серлева теория подразумевания

Теперь мы можем изложить Серлеву теорию подразумевания.

***

Интенциональны, т.е. направлены на нечто иное, чем они сами, и Интенциональные состояния, и речевые акты. Но Интенциональность Интенциональных состояний внутрення, первична; Интенциональность речевых актов производна, вторична.

И вот на первый взгляд непонятно, каким образом речевые акты, которые - с некоторой точки зрения - суть всего лишь физические события (т.е. физические сущности некоторого рода) вообще могут обладать Интенциональностью - будь то первичной или вторичной. В этой непонятности состоит проблема подразумевания:

"[П]роблема подразумевания в своей самой общей форме - это проблема того, как мы переходим от физики к семантике; то есть как мы переходим (например) от звуков, исходящих из моего рта, к иллокутивному акту? [...] [П]роблему подразумевания можно поставить так: Каким образом сознание (mind) навязывает Интенциональность сущностям, не являющимся внутренне Интенциональными, - таким сущностям, как звуки или закорючки на бумаге, которые ведь - при одном возможном их толковании - суть не более, чем физические феномены в мире, как и любые другие физические феномены?

Произнесение может обладать Интенциональностью - подобно тому, как ею может обладать полагание, но Интенциональность полагания внутренне присуща ему, а Интенциональность произнесения производна.

И вот наш вопрос таков: Каким образом произнесение получает свою Интенциональность?"^[25]

***

Вот из каких общих предпосылок исходит Серль, приступая к решению этой проблемы.

Феномен подразумевания есть результат долгого и специфического развития некоторых биологически-эволюционно более примитивных форм Интенциональности.

Но если это так, то подразумевание говорящего должно поддаваться исчерпывающему определению в терминах этих более примитивных форм Интенциональности.^[26]

И такое определение было бы нетривиальным - вот в каком смысле: мы определяем подразумевание говорящего в терминах таких форм Интенциональности, которые не являются языковыми по своей природе.

Если, к примеру, мы сможем определить подразумевание в терминах намерений, то мы тем самым определим языковое понятие в терминах неязыкового понятия (хотя справедливости ради следует отметить, что многие человеческие намерения, - если не бульшая часть их, - на самом деле осознаются их обладателями в языковой форме).

А это, в сущности, означает, что такое фундаментальное, базовое семантическое понятие, как подразумевание, поддается анализу в терминах ещё более фундаментальных психологических понятий, как полагание, желание и намерение.

Очевидно, что при таком подходе философия языка становится разделом философии сознания (mind).

===

Впрочем, проблема подразумевания встала бы даже для людей, общающихся друг с другом без употребления какого-то общего языка. "Мне, - замечает Серль,^[27] - к примеру, иногда случается - когда я бываю за рубежом - пытаться общаться с людьми, с которыми у меня нет общего языка. В такой ситуации проблема подразумевания встаёт в острой форме, и вот я спрашиваю:

Что такого имеется в моих намерениях в такой ситуации, что делает их именно намерениями подразумевания?

В такой ситуации я подразумеваю нечто под своими жестами, - а в другой ситуации, делая те же самые жесты, я мог бы ничего не подразумевать под ними.

И вот как же это срабатывает в случаях подразумевания?"

===

Вот, в главных чертах, предлагаемый Серлем ответ на этот вопрос.

Чтобы понять,

- "как это срабатывает?",

- как мы переходим от физики к семантике?,

- как мы переходим от звуков, исходящих от говорящего, к иллокутивному акту?,

- каким образом произнесение получает свою Интенциональность?,

[это всё различные варианты формулировки одной и той же Серлевой проблемы подразумевания] -

чтобы понять это, мы должны принять во внимание следующее:

- Намерение подразумевание есть сложное намерение (см. выше пример с намерением Гаврило Принципа); для него характерно наличие дополнительных (но не каузальных!) условий удовлетворения.

---

- Ключ к проблеме подразумевания состоит в том, что совершая речевой акт, сознание (mind) намеренно навязывает некоей физической сущности (звукам или чернильным закорючкам) те же самые условия удовлетворения, которые имеет выражаемое в данном речевом акте ментальное состояние.

То есть: Сознание навязывает Интенциональность произнесению звуков, производству закорючек на бумаге и т.д., навязывая условия удовлетворения данного ментального состояния производству физических феноменов.

---

- В совершении речевого акта имеется двойной уровень Интенциональности.

Во-первых, в данном речевом акте выражается нкое Интенциональное состояние.

Во-вторых, акт произнесения, входящий в состав полного речевого акта, совершается с некоторым намерением, а намерение есть также разновидность Интенционального состояния.

---

- И вот именно эта вторая ступень Интенциональности - т.е. намерение, с которым совершается акт произнесения, - сообщает Интенциональность физическим феноменам.

---

- Но как это происходит?

Говоря коротко, так: Сознание навязывает Интенциональность физическим сущностям, не являющимся внутренне Интенциональными, намеренно сообщая данной физической сущности условия удовлетворения выражаемого психологического состояния.

---

- Двойной уровень Интенциональности в речевом акте можно описать так:

Если я намеренно произнес нечто, с намерением сообщить этому нечто условия удовлетворения того рода, который свойствен данной категории речевых актов, то я сделал тем самым данное произнесение Интенциональным, и, таким образом, с необходимостью выразил соответствующее психологическое состояние.

Я не смог бы сделать некое утверждение, не выразив при этом некоего полагания, или дать некое обещание, не выразив при этом некоего намерения, потому что речевой акт успешен лишь в том случае, если выполнены условия удовлетворения выражаемого им Интенционального состояния.

Таким образом, я навязываю Интенциональность своим произнесениям, намеренно сообщая им определённые условия удовлетворения, являющиеся условиями удовлетворения определённых психологических состояний.

---

- Ключ к проблеме подразумевания состоит попросту в том, что когда я подразумеваю нечто под своим произнесением, то моё намерение может успешно осуществиться лишь в том случае, если произносимые мной звуки (физическая сущность!) сама обладает - подобно моему ментальному состоянию! - некоторыми условиями удосвлетворения.

Отсюда и двойной уровень Интенциональности.

***

Серлев анализ конкретного примера подразумевания:

Разберем вышеизложенные общие положения на каком-нибудь конкретном примере.

Возьмём случай, когда человек совершает речевой акт посредством совершения какого-нибудь простого базового действия - например, посредством поднятия руки.

Предположим, вы и я заранее договорились, что если я подниму руку, то это действие будет считаться сигналом, что имеет место то-то и то-то. Предположим ради конкретности, что в обстановке боевых действий я, стоя на холме, сигналю вам, стоящему на другом холме, что противник отступил, и в соответствии с нашей предварительной договорённостью я сигналю об этом поднятием руки.

Как же это срабатывает?

А вот как:

===

Экспликация намерения репрезентировать

Во-первых, я при этом имею намерение репрезентировать, - т.е. имею намерение, чтобы поднятие моей руки репрезентировало, что противник отступил.

И вот в том, что касается репрезентации, моё (сложное) намерение имеет следующее содержание:

[ (i) Моя рука поднимается в результате этого намерения-в-действии, и

(ii) поднимание моей руки имеет в качестве условий удовлетворения с направлением соответствия 'от сознания (или: от произнесения) к миру', что противник отступил]

---

Серлев комментарий

Ключевой элемент в этом анализе намерения подразумевания вот каков:

Для большинства типов речевых актов намерение подразумевания - это (по меньшей мере, отчасти) намерение репрезентировать, а намерение репрезентировать - это намерение сделать так, чтобы те физические сущности, которые говорящий намеревается продуцировать, сами обладали бы некоторыми условиями удовлетворения.

В рассмотренном выше примере условия удовлетворения моего намерения вот каковы:

Во-первых, чтобы моя рука поднялась [событие поднимания руки есть та физическая сущность, которую я намереваюсь продуцировать], и

во-вторых, чтобы её поднятие само имело условия удовлетворения, - в нашем случае, условия истинности.

===

Экспликация коммуникационного намерения

Но подразумевание, как правило, связано с общением (с хотением сообщить то, что репрезентируешь), а поэтому намерением репрезнетировать дело не ограничивается. Вторая часть подразумевания - это коммуникационное намерение, т.е. намерение сообщить.

Шаг от намерения репрезентировать к коммуникационному намерению достаточно прост. Коммуникационное намерение состоит попросту в намерении сделать так, чтобы слушатель распознал, что данный акт совершён с намерением репрезентировать.

Так, в рассматриваемом нами примере мое намерение, когда я сигналю вам поднятием руки, состоит в том, чтобы вы распознали, что я сигналю, что противник отступил.

Стало быть, в используемом Серлем формате полное содержание рассматриваемого намерения подразумевания может быть выражено так:

[ (i) Это намерение есть причина того, что моя рука поднялась, и

(ii) поднятие моей руки имеет в качестве условий удовлетворения [с направлением соответствия 'от сознания (или: от произнесения) к миру'], что противник отступает, и

(iii) тот, к кому я обращаюсь, распознал и то, что моя рука поднялась, и то, что ее поднятие имеет данные условия удовлетворения]

***

Как Серль комментирует

свой анализ подразумевания -

в сравнении с Грайсовым анализом?

1. Разведение двух элементов подразумевания

В данном выше анализе подразумевания - в отличие от анализа Грайса! - явным образом разведены тот элемент подразумевания, который относится к репрезентации, и тот элемент, который относится к коммуникации.

2. Отличение намерения сделать утверждения

от намерения породить некоторое полагание в реципиенте

Это разведение приводит к еще одному выгодному отличию Серлева анализа подразумевания от Грайсова.

Как мы помним, у Грайса одним (решающим!) элементом сложного намерения подразумевания было намерение сделать так, чтобы реципиент начал полагать, что p, - т.е. намерение породить в реципиенте некоторое полагание.

Но это нереалистично, если наша цель - дать вполне общий анализ подразумевания. Во многих реальных случаях общения говорящий вовсе не намерен убеждать в чем-то слушающего - т.е. не намерен порождать в его сознании какие-то новые полагания. Но во всех случаях попыток общения говорящий, конечно, намерен воздействовать на сознание слушающего, как минимум, следующим образом: он намерен сделать так, чтобы слушающий понял, что именно хотел сообщить ему говорящий.

Вот комментарий Серля по этому поводу:

"[Моя характеризация подразумевания] не имеет недостатка смешения намерения сделать утверждение с намерением сделать истинное утверждение, а также не имеет недостатка смешения намерения сделать утверждение с намерением произвести определённое воздействие на адресата (напр., породить у него полагание или убеждение).

Как правило, когда мы делаем утверждение, мы намереваемся сделать истинное утверждение и намереваемся породить у нашего адресата определенные полагания, однако намерение сделать утверждение отлично и от намерения породить убеждение, и от намерения говорить правду.

Любая общая характеризация языка обязана принять в расчет тот факт, что есть возможность лгать и можно успешно сделать утверждение - и при этом солгать.

И любая общая характеризация языка обязана принять в расчет тот факт, что можно полностью преуспеть в совершении утверждения - и при этом потерпеть неудачу в совершении истинного утверждения.

Далее, любая общая характеризация языка обязана принять в расчет тот факт, что человек может делать утверждение - и при этом быть абсолютно безразличным к тому, верит ли ему его адресат(-ы), и даже к тому, понимает ли его его адресат(-ы)^[28].

Данная выше общая характеризация [подразумевания] принимает в расчет все эти условия, потому что в соответствии с этой характеризацией сущность делания утверждения состоит в репрезентировании чего-либо как имеющего место, а не в коммуницировании своих репрезентаций своим слушателям.

Человек может репрезентировать нечто как имеющее место

- даже когда он полагает, что это нечто не имеет места (ложь);

- даже когда он полагает, что это нечто имеет место, а на самом деле оно не имеет места (ошибка);

- и даже когда он не заинтересован убеждать кого-либо, что это нечто имеет место, или не заинтересован вообще в том, чтобы сделать так, чтобы они распознали, что он репрезентирует это нечто как имеющее место.

Намерение репрезентации не зависит от коммуникационного намерения, и намерение репрезентации есть вопрос навязывания условий удовлетворения некоего Интенционального состояния некоему внешнему (overt) акту и выражения тем самым данного Интенционального состояния."^[29]

***

Итоги

Подведем некоторые общие итоги рассмотрения Серлевой теории подразумевания, имея в виду в первую очередь вытекающие из нее выводы в отношении ключевых понятий интенционализма и репрезентационизма: подразумевание, хотение собщить, намерение, полагание, значение языкового выражения, конвенция, смысл языкового выражения и аналитических взаимосвязей между этими понятиями.

1. Серль принимает традиционный тезис о том, что значение языкового выражения есть вопрос конвенции.

2. Серль - в отличие от Грайса - не пытается вытолковать понятие значения в терминах намерения и конвенции.

3. И отчасти понятно, почему он не делает этой попытки - ведь его доктрина о неабсолютности значения, т.е. о релятивности значения к фоновым допущениям носителей языка, по-видимому, осложнила бы всякий эксплицитный анализ понятия значения.

4. Серль выделяет в феномене подразумевания самостоятельное намерение репрезентировать - и заявляет, что оно есть ключевой момент подразумевания.

5. В связи с постулированием самостоятельного намерения репрезентировать Серль видит себя вынужденным заявить, что те физические сущности, которые продуцирует говорящий,^[30] обладают тем же свойством, что и ментальные состояния человека, именно: свойством Интенциональности, направленности на нечто отличное от них самих.

6. Источник Интенциональности физических сущностей, опосредующих общение, - по Серлю - исключительно прост: Достаточно человеку, продуцирующему звуки, намереваться сделать их Интенциональными, - и они станут Интенциональными.

7. Смысл - во Фрегевом толковании этого понятия - есть то, что позволяет языковому выражению обладать Интенциональностью, указывать на некий предмет.

8. Смыслом - в том толковании этого термина, который представлен в п.7 - обладают не только языковые выражения, но и (некоторые) Интенциональные состояния.^[31]

9. Судя по всему, термины значение и смысл для Серля синонимичны.

***

В общем и целом, соотношение между интенционализмом и репрезентационизмом в Серлевой версии интенционализма далеко не так просто и очевидно, как это было у Грайса.

Сам Серль исходит из того, что эти два направления не конкурируют, а дополняют друг друга. О возможной концептуальной зависимости одного от другого Серль ничего не говорит.

Мы будем настаивать на том (и в этом основная цель нашей работы), что - при одном важном дополнительном допущении, именно: при допущении принципа рациональности языкового общения - ключевое для Серля понятие Интенциональности физических сущностей, опосредующих языковое общение, может быть адекватно истолковано только как зависящее от двух ключевых понятий репрезентационизма, понятий конвенция и смысл (который мы будем отличать от значения). Таким образом, если наш анализ правилен, интенционализм Серля оказывается концептуально зависимым от одной из версий репрезентационизма.

Но прежде чем приступить к этому анализу, мы должны еще (i) обозреть основные имеющиеся в литературе версии соотношения интенционализма и репрезентационизма (1.4) и (ii) ввести и обсудить сам принцип рациональности языкового общения (Гл.II).

1.4. О ВЕРСИЯХ СООТНОШЕНИЯ ИНТЕНЦИОНАЛИЗМА И РЕПРЕЗЕНТАЦИОНИЗМА

Интенционализм, как уже отмечалось в вводных замечаниях, - это одно из двух крупных направлений в современной аналитической философии языка, и притом исторически более позднее.

Для того, чтобы представить себе место интенционализма в философии языка, нужно понять, как он соотносится с другим крупным направлением - репрезентационизмом.

---

Во-первых, о терминах "репрезентационизм" и "интенционализм". Эти термины условны и в значительной степени несовершенны. Но мне кажется, что терминологические варианты, используемые другими авторами, еще более несовершенны.

Так, Стросон ^[32] называет первое направление "формальной семантикой", а второе - "теорией [или: теориями] коммуникационного намерения". Однако термин "формальная семантика" крайне неточен; дело не в "формальности", а в чем-то другом - и теорию коммуникационного намерения можно эксплицировать и представить в формальном виде. Что до "теории [или: концепции] коммуникационного намерения", это - хороший и точный термин, но слишком длинный; только (или почти только) ради краткости я предпочел "интенционализм".

Серль в своих "Speech Acts"^[33] говорит о двух направлениях в современной философии языка - "направлении, которое концентрируется на употреблении выражений в речевых ситуациях, и направлении, которое концентрируется на значении (meaning) предложений". Это опять же, по-моему, длинно и не вполне точно. С одной стороны, не всякую философско-семантическую теорию, концентрирующуюся на употреблении выражений в речевых ситуациях, я бы отнес к интенционализму, ибо последний концентрируется именно на понятии коммуникационного намерения, а не просто на употреблении выражений. Так, вряд ли поздний Витгенштейн может быть отнесен к интенционализму в моем узком понимании его.^[34] C другой стороны, характеризацию того, что я называю репрезентационизмом, как направления, которое "концентрируется на значении предложений", не назовешь неверной, но она столь безбрежно широка, что нуждается в разъяснениях и оговорках.

Итак, за неимением лучших, я выбрал для двух достаточно чётко различимых концепций в современной аналитической философии языка термины "репрезентационизм" и "интенционализм" - и буду понимать их следующим образом:

Под репрезентационизмом я буду понимать всякую философско-семантическую концепцию, которая

(i) исходит из явного или неявного допущения о том, что для любого естественного языка его выражения имеют значения (meanings), не зависящие от того или иного носителя языка, от его намерений или от каких-либо других характеристик его внутреннего мира, а также от конкретной ситуации употребления;

(ii) явно или неявно полагает, что эти значения, присущие языковым выражениям, детерминированы языковой конвенцией, часто находящей свое выражение в более или менее эксплицитных семантических правилах;

(iii) явно или неявно полагает, что исследование значений языковых выражений может успешно проводиться без существенного задействования понятий, относящихся к ментальным состояниям субъектов языкового общения - например, к коммуникационным (и всяким прочим) намерениям говорящего (и/или слушающего);

(iv) считает своей основной задачей (или одной из своих задач) исследование так понимаемых значений языковых выражений.

Под интенционализмом же в узком смысле я буду понимать всякую философско-семантическую концепцию, которая исходит из явного или неявного допущения о том, что базовым понятием адекватной теории семантики естественного языка должно быть понятие коммуникационного намерения говорящего, - никакое другое ключевое понятие, относящееся к семантической стороне языка, (например, понятие значения (meaning) языкового выражения, - если таковое понятие вообще имет смысл) не может быть определено без задействования понятия коммуникационного намерения.

Кроме того, я буду иногда говорить об интенционализме в широком смысле, понимая под этим всякую философско-семантическую концепцию, которая явно или не явно отвергает пункты (i) и/или (iii) репрезентационизма.

Если понимать термины "репрезентационизм" и "интенционализм" так, как это только что было определено, то к репрезентационистам нужно будет отнести безоговорочно (по меньшей мере) Фреге, Хомского, раннего Витгенштейна ^[35], Монтегю, Хинтикку; с некоторыми серьезными оговорками - Дональда Дэвидсона. Куайн с его понятием стимульного значения нарушает пункт (iii) репрезентационизма и поэтому должен (?) быть причислен к интенционалистам в широком смысле. Классические же интенционалисты в узком смысле - Пол Грайс, Стивен Шиффер и Джон Сёрль. Что касается позднего Витгенштейна, то он, как кажется, вообще не укладывается в прокрустово ложе этой дихотомии: он не репрезентационист, потому что его концепция языковых игр, по-видимому, не поддерживает пункт (ii) репрезентационизма. Он не узкий интенционалист, ибо наверняка не делает понятие коммуникационной интенции базисом своих "Философских исследований". Но он также и не широкий интенционалист, ибо, по-видимому, не отвергает ни пункта (i), ни пункта (iii) репрезентационизма (что он, как кажется, отвергает - так это пункт (ii), но это несущественно для нашего определения широкого интенционализма!). Таким образом, как ни парадоксально, поздний Витгенштейн оказывается ближе всего к репрезентационизму - но это в конечном счете не должно казаться столь уж неожиданным в свете дискуссий последнего десятилетия, настаивающих на глубинном идейном единстве "Трактата" и "Философских исследований"^[36]...

***

Характер отношений между репрезентационизмом и интенционализмом проблематичен, и эта проблематичность широко документирована в литературе. Существует несколько версий, характеризующих природу этих отношений.

===

Версия No1. Эти направления соперничают.

Однако только что выписанное утверждение требует уточнений. В каком смысле и в каком отношении они соперничают?

Уточнять его можно по меньшей мере четырьмя способами. Рассмотрим все их по очереди.

---

Версия No1/1. Эти два направления соперничают в том смысле, что каждое из них претендует на лучшее объяснение одной и той же области явлений, и эти объяснения несовместимы друг с другом.

Классический пример такого соперничества - соотношение между теориями Птолемея и Коперника, каждая из которых на свой лад объясняет один и тот же феномен: видимое движение небесных светил.

Имеет ли место нечто подобное в случае интенционализма и репрезентационизма?

На первый взгляд, ответ должен быть отрицательным, ибо они исследуют различные (хотя и, несомненно, связанные один с другим) феномены: интенционализм - феномен языкового общения, а репрезентационизм - феномен (буквальных) значений языковых выражений.

Но с другой стороны, можно утверждать, что оба направления претендуют на объяснение одного и того же феномена. Но какого именно?

Тут, вообще говоря, можно представить себе по меньшей мере два ответа.

...

Первый ответ: Оба претендуют на объяснение феномена языкового общения; при этом интенционализм объясняет этот феномен на основе понятия подразумевания, а репрезентационизм - на основе своего ключевого понятия - смысла языкового выражения.

При таком понимании дела интенционализм и репрезентационизм, похоже, действительно соперничают за лучшее объяснение (если только их объяснения несовместимы).

Утверждение, что возможность языкового общения можно объяснить (только) на основе понятия смысла языкового выражения, приписывается некоторыми авторами Готлобу Фреге. Так, Бернард Харрисон, обосновывая это утверждение, пишет следующее ^[37]:

Для Фрегевой позиции важно, что процедуры, с помощью которых мы переходим от ухватывания смысла выражения к ухватыванию его референта [= денотата - А.Б.], должны быть публичными - то есть общими (common) для всех говорящих на данном языке. Он отличает 'представления'^[38], которые могут связывать со знаком 'Буцефал' художник, жокей или зоолог и которые будут в каждом из этих случаев разными, от смысла этого знака, который 'может быть общим достоянием многих людей и поэтому не является частью или модусом сознания того или иного отдельного человека'. И страницей ниже [в своей статье "О смысле и денотате" - А.Б.] он говорит: "Референт имени есть сам тот объект, который мы обозначаем с помощью этого имени; представление, которое имеется у нас в этом случае, полностью субъективно; посередине между ними находится смысл, который - в отличие от представления - на самом деле уже не субъективен, но который еще не есть сам объект."

Однако резоны, которые он предъявляет в статье 'О смысле и денотате' для своего требования, чтобы смыслы были публичными и чтобы они были общим достоянием всех носителей данного языка, неясны. Они сводятся к лаконичному замечанию о том, что 'вряд ли можно отрицать, что человечество обладает неким общим запасом мыслей, который передается от поколения к поколению'.

К счастью, мы можем получить прояснение силы этого краткого афоризма , если обратимся к [...] [Фрегевой] статье [..] 'Мысль'. [...]

Мысль есть смысл предложения, 'с помощью которого [предложения] мы сообщаем или утверждаем нечто'.

Связь, которую намечает здесь Фреге между понятием мысли и понятием общения, есть, думается мне, нечто большее, чем просто оборот речи. Мысли - смыслы предложений - суть то, что мы утверждаем или отрицаем в споре. Существенно то, что разные говорящие связывают одну и ту же мысль с одним и тем же сентенциальным знаком, в противном случае было бы неверно, что они спорят об истинности или ложности одних и тех же пропозиций, и никакой спор, никакой общий поиск истины оказался бы невозможным. Мысль - в отличие от деревьев, камней и домов - не является частью материальной обстановки мира. Но тем не менее, она - подобно дереву - должна обладать способностью 'быть предъявляемой людям в качестве одной и той же'.

Таким образом, публичность смысла - статус смыслов как публичных объектов, общих, обще-доступных всем говорящим на данном языке, - является для Фреге необходимым предварительным условием возможности спора и совместного поиска истины. Ибо, если мы должны приписать такой статус той специальной категории смыслов, которые Фреге называет мыслями, то ясно, что мы должны приписать его всем смыслам, поскольку смысл предложения - мысль - есть результирующее смыслов тех выражений, которые являются составными частями данного предложения.

Итак, если позиция Фреге изложена Харрисоном адекватно, то репрезентационизм действительно претендует на свое собственное объяснение феномена языкового общения, - и вопрос лишь в том, несовместимо ли это объяснение с тем, что предлагает интенционализм.

Второй ответ: Оба направления претендуют на объяснение феномена выражения мысли посредством языка.

Здесь нужно сделать пару замечаний.

Во-первых, не нужно думать, что различие между двумя этими предметами исследования и объяснения - языковым общением и выражением мысли - несущественно, ибо, мол, оба предмета неразрывно связаны друг с другом. Так не думает, например, Ноам Хомский:

[Серль] утверждает, что у языка имеется некое 'существенное назначение', именно: коммуникация, общение, и он считает, что мое отвержение этого тезиса неправдоподобно и противоречит здравому смыслу.

Трудно спорить о здравом смысле. На самом деле, есть одна очень респектабельная традиция, ... которая считает грубым искажением 'инструментальный взгляд' на язык как на, 'в своём существе', средство коммуникации или как некое средство достижения неких данных целей. Язык, - аргументируется [в этой традиции - А.Б.], - есть 'в своём существе система выражения мысли'.

Я в основном согласен с этим взглядом.^[39]

Во-вторых, хотя интенционализм, казалось бы, исследует не выражение мысли посредством языка, а общение посредством языка, но Серлев вариант интенционализма, обсуждавшийся нами в 1.3, выделяет и анализирует самостоятельный феномен намерения репрезентации, который в точности и есть феномен намерения выразить мысль (совсем точно: не мысль, а Интенциональное состояние полагания) посредством языка.

Если понимать дело таким образом, то опять же приходится признать, что интенционализм и репрезентационизм соперничают за лучшее объяснение - опять же если их объяснения несовместимы.

---

Версия No1/2. Эти два направления соперничают в том смысле, что хотя области явлений, на объяснение которых они претендуют, могут и не совпадать, однако утверждения - или следствия из утверждений - одного из них приходят в противоречие (несовместимы) с утверждениями - или следствиями из утверждений -второго.

Точнее было бы в этом случае говорить не о соперничестве, а о конфликте двух направлений (или об их (логической) несовместимости).

Опять же согласно Бернарду Харрисону, репрезентационизм и интенционализм соперничают (или конфликтуют) в этом смысле:

Репрезентационизм, в частности, утверждает, что

R1	значения языковых выражений не могут быть ментальными сущностями;

R2	предложения языка (и языковые выражения вообще) обладают значениями независимо от того, кто и в какой ситуации их произносит и какие намерения имеет произносящий.

Некоторые же тезисы интенционализма - или следствия из них - приходят, де, в противоречие с утверждениями (i) и (ii).^[40]

---

Версия No1/3. Эти два направления соперничают в том смысле, что сторонники одного из них стремятся доказать концептуальную зависимость второго направления от своего ^[41], и наоборот.

Эту версию поддерживает, в первую очередь, Питер Стросон. Вот решающий фрагмент (мы уже приводили его во Введении)^[42]:

Я хочу ... обсудить некий конфликт, или кажущийся конфликт, более или менее смутно различимый в нынешних подходах к этим вопросам. Чтобы не оставить его без ярлыка, мы могли бы назвать его конфликтом между теоретиками коммуникационного намерения и теоретиками формальной семантики. Согласно первым, невозможно дать адекватное описание понятия значения (meaning), не обращаясь к факту наличия у говорящих некоего сложного рода намерений, обращенных к слушающим ... Оппонирующий взгляд, по меньшей мере в его негативном аспекте, состоит в том, что эта доктрина переворачивает все с ног на голову или принимает случайное за существенное. Конечно, можно ожидать определенной регулярности в отношениях между тем, что люди намереваются сообщить посредством произнесения определенных предложений, и тем, что эти предложения конвенционально означают. Однако система семантических и синтаксических правил, во владении которыми состоит знание языка, - правил, детерминирующих значения предложений, - вовсе не является системой правил для коммуникации... Абсолютно возможно, чтобы человек полностью понимал тот или иной язык, ... не имея никаких, даже неявных, мыслей, о его коммуникативной функции...

Тут нужно заметить, что если в конечном счете выяснится, что репрезентационизм в самом деле концептуально зависит от интенционализма (или наоборот), то это вовсе не означает, что эти два направления несовместимы. Образно это можно представить так: Если в первых двух версиях соперничество состояло в том, чтобы изгнать конкурента с оспариваемой территории, ибо вдвоем конкуренты не могут пребывать на ней, то в обсуждаемой нами третьей версии соперничество состоит в том, чтобы колонизовать территорию конкурента, никуда его не изгоняя, а увидев в нем не самостоятельную сущность, а часть самого себя.

Так, по интерпретации Стросона, интенционализм хочет осознать репрезентационизм как часть интенционализма, как нечто вытекшее из интенционалистских истоков.

---

Версия No1/4. Эти два направления соперничают в том смысле, что сторонники каждого из них стремятся доказать, что те проблемы, исследованием которых занято их направление, суть единственно интересные проблемы философии языка.

Это, так сказать, соперничество за интерес. Оно действительно имеет место и выражается, в частности, в следующей более или менее явно выраженной установке многих работающих представителей репрезентационизма: "Прежде чем ставить вопрос о том, что способен сделать интенционализм, следует задаться вопросом: А есть ли вообще какая-нибудь из действительно представляющих интерес проблем в философии языка, с которой не мог бы справиться репрезентационизм?"^[43]

Ясно, что наличие этого варианта соперничества совместимо как с наличием, так и с отсутствием любого из первых трех вариантов.

***

Версия No2. Эти направления (не соперничают, а) дополняют друг друга.

Джон Сёрль - наиболее заметный сторонник этой версии:

В современных исследованиях по философии языка можно различить по меньшей мере два направления - то, что сосредоточивается на употреблении выражений в речевых ситуациях, и то, что сосредоточивается на значении предложений.

Исследователи, работающие в этих двух направлениях, иногда выражаются так, как если бы они, эти направления, были несовместимы друг с другом, и взгляд, согласно которому они несовместимы друг с другом, хотя бы отчасти подкрепляется тем обстоятельством, что исторически они ассоциируются с несовместимыми друг с другом взглядами на понятие значения.

Так, например, у раннего Витгенштейна, попадающего во второе направление, имеются такие взгляды на понятие значения, которые отвергаются в его поздних работах, попадающих в первое направление.

Но хотя исторически имеются резкие расхождения между исследователями, работающими в этих двух подходах, важно ясно осознавать, что два эти подхода - если их понимать не как теории, а как подходы к исследованию - дополняют друг друга, а не соперничают.

Типичный вопрос второго подхода: "Каким образом значения элементов предложения детерминируют значение целого предложения?"

Типичный вопрос первого подхода: "Что представляют собой те разнообразные речевые акты, которые носители языка совершают, когда они произносят языковые выражения?"

Чтобы философия языка была полна, она должна содержать ответы на оба вопроса, и, что еще важнее, эти два вопроса связаны необходимой связью.

Они взаимосвязаны, потому что для каждого возможного речевого акта имеется некое возможное предложение или множество предложений, произнесение которых в буквальном смысле в некотором конкретном контексте составляет совершение данного речевого акта.^[44]

***

Версия No3. Эти направления несоизмеримы (, а поэтому и не могут соперничать).

Единственный известный мне пропонент этой версии - финский философ языка Эса Сааринен:

Современные дискуссии в семантике, как правило, исходят из ошибочного допущения, будто существующие семантические теории соперничают друг с другом , стало быть, являются взаимно соизмеримыми. Однако ... это верно лишь в немногих случаях.^[45]

Что касается соотношения между интенционалистской семантикой и теоретико-модельной семантикой (которую можно рассматривать как наиболее мощное воплощение принципов репрезентационизма в реальном семантическом исследовании), Сааринен замечает:

В интенционалистской семантике значение (meaning) выражения редуцируется к подразумеванию (meaning) говорящего. Подразумевание говорящего, в свою очередь, анализируется в терминах намерения говорящего сообщить нечто. Заметим, что, поскольку для теоретико-модельной семантики интерес представляет только значение выражения, уже сам исходный пункт интенционалистской семантики апеллирует к параметрам, недоступным для теоретико-модельного анализа.^[46]

И далее:

[...] Следует особо подчеркнуть, что попытки дать на метатеоретическом уровне сравнительную оценку интенционалистской семантики и, скажем, теоретико-модельной семантики наталкиваются на серьезнейшие трудности.

В самом деле, что могло бы служить свидетельством превосходства одной из них над другой, если каждая из них исходит из принципиально различных представлений о том, что такое язык? Различны уровни абстракции - и соответственно этому различны те "дотеоретические" данные, на систематизацию которых направлен каждый из этих подходов.^[47]

***

Таковы все известные автору этих строк бытующие в литературе версии отношений между интенционализмом и репрезентационизмом.

Какая же из этих версий - или какая из их совместимых комбинаций - имеет место на самом деле? Иными словами: Какова (исчерпывающая) характеристика природы отношений между интенционализмом и репрезентационизмом?

- Не знаю; исчерпывающим образом охарактеризовать эти отношения - трудная задача.

Моя гипотеза состоит в том, что ближе всех к истине Серль со своей версией о взаимодополнении. Но это - хотя, быть может, и верный, но не исчерпывающий ответ, ибо, например, взаимодополнение может сочетаться, - а может и не сочетаться, - с концептуальной зависимостью, и т.д.

---

Рассматривать жизнеспособность Серлева интенционализма я намерен с позиций принципа рациональности языкового общения; поэтому прежде всего - в Гл.II - я введу и обсужу этот принцип.

^[1] Позволительно предположить, что эта двузначность слова "meaning" (омонимия?) (наличествующая, по-видимому, только в английском языке): "meaning" в смысле "значение" / "meaning" в смысле "подразумевание, имение в виду" - могла сыграть некоторую роль в рождении Грайсова замысла.

Факты истории английского языка таковы: исторически исходным значением слова "meaning" было, конечно, "подразумевание": 'What does he mean by doing those gestures?' ('Что он хочет сказать (подразумевает, имеет в виду под) этими жестами?').

Из этой исходной конструкции, в порядке самой обыденной и поэтому почти не замечаемой метонимии (замены слова другим словом, имеющим причинную связь с первым), родилась следующая парафраза: 'What do his gestures mean?', т.е. буквально: 'Что хотят сказать (подразумевают, имеют в виду) его жесты?', но "на самом деле": 'Что значат его жесты?'

Следующий, также вполне обыденный и безобидный, шаг: 'What is the meaning of his gestures?' - 'Каково значение его жестов?'

И наконец: 'What is the meaning of that word?' - теперь уже буквально:'Каково значение этого слова?', но если оживить уже умершую здесь метонимию:'Что хочет сказать (подразумевает, имеет в виду) это слово?'

Я не собираюсь утверждать (и у меня нет никаких фактических оснований утверждать), что эта историческая цепочка парафраз действительно была одним из резонов для Грайса, когда он выдвигал свой замысел.

Я только хочу сказать, что если бы Грайс на самом деле имел в виду подобный резон, то в этом не было бы ничего неправомерного. В самом деле, почему бы, вообще говоря, этимологическая история терминов не могла бы послужить резоном для выдвижения гипотезы о связи соответствующих понятий? Если слово, выражающее понятие значения, исторически сводится к слову, выражающему понятие подразумевания, то почему бы это не могло быть поводом для предположения, что понятие значения концептуально сводится к понятию подразумевания (т.е. что первое может быть проанализировано в терминах второго)? Это может быть поводом для выдвижения гипотезы, но, конечно, не аргументом в пользу гипотезы (или против нее).

^[2] Оборот "произнося х" в этой формулировке требует комментария. Грайс ("Meaning", p.216) предупреждает, что ради общности и удобства рассмотрения будет понимать его в расширительном смысле, именно: "произнося х" = "совершая любое - возможно, неязыковое - действие х".

^[3] Мат. 14.1-11. Мар. 6.14-29.

^[4] Я изменил материал Грайсовых примеров, противопоставляемых друг другу.

^[5] Такова нить рассуждения Грайса при рассмотрении им этого (мнимого) контрпримера, но, строго говоря, вопрос о том, что могло вам прийти в голову, а что нет, - не относится к делу, если мы хотим решить вопрос:

(1) Достаточно ли в данном случае наличия у S намерений (i)-(iii) для того, чтобы утверждать, что, нахмурив брови, он подразумевал, что он недоволен?

Зато соображения о том, что могло прийти в голову реципиенту, а что нет, были бы уместны, если бы мы занимались рассмотрением любого из двух следующих вопросов: (2) Могло ли намерение S сообщить вам, что он недоволен, посредством нахмуривания бровей успешно осуществиться? или (3) Можем ли мы квалифицировать намерение S сообщить вам, что он недоволен, посредством нахмуривания бровей как рациональное намерение?

Если Грайс смешивает вопросы (1) и (2), то он, в сущности, путает понятие попытки совершения с понятием успешного совершения действия. Если же он вместо вопроса (1) занимается обсуждением вопроса (2), то, стало быть, он неявно исходит из того самого принципа рациональности актов общения, который мы явным образом введем и обсудим в Главе 2.

^[6] Опять же приходится сказать, что в этой аргументации смешивается вопрос о намерении подразумевания (или: намерении сообщить) с вопросом об успехе действия сообщения...

^[7] См. Grice, 1989, pp.124-129. Я несколько изменил окончательные формулировки Грайса, отдав - в интересах ясности изложения - предпочтение его предварительным (неокончательным) формулировкам.

^[8] Грайс, 1989, с.117.

^[9] См. Грайс, 1989, сс.296-297. Насколько мне известно, "другого раза" так и не наступило - Грайс больше нигде не обращался к обозначенной им методологической проблеме.

^[10] См. Грайс, 1989, сс.290-297. Кое-где я изменил границы между стадиями по сравнению с Грайсовыми.

^[11] Грайс, 1989, с.293.

^[12] Не требуется большого напряжения, чтобы заметить в этом хитроумном способе "передачи мысли" концептуальное родство с финальной версией, G4, Грайсова анализа-толкования понятия подразумевания (хотения сообщить); и именно это родство, конечно, и имел в виду Грайс, сочиняя свой миф.

^[13] См. книги Серля Speech Acts (1969) и Expression and Meaning (1979).

^[14] См. в особенности Серлеву статью "Literal meaning" в сборнике его статей Expresiion and Meaning, сс.117-136.

^[15] Нетрудно видеть, что Пункт 3 представляет собой модификацию анализа понятия подразумевания, представленного в знаменитой статье Meaning (1948) Пола Грайса.

^[16] Быть может, было бы оправданно сказать, что у экспрессивов всё же имеется своеобразное направление соответствия, именно: от слов к внутреннему миру говорящего. Однако я не уверен, что Сёрль согласился бы с этой моей ремаркой.

^[17] См. с.178 в сборнике статей Серля "Expression and Meaning".

^[18] Cf. Searle Expression and Meaning, p.135.

^[19] Ibid., p.131.

^[20] Ibid., p.130.

^[21]Cf. Searle Intentionality, p.157.

^[22] Ibid, p.153.

^[23] Ibid, p.5.

^[24] Ibid., p.99.

^[25] Ibid., p.27.

^[26] Позвольте мне сразу выразить свое несогласие и даже недоумение по поводу этого Серлева утверждения, которое можно было бы, клички ради, назвать Тезисом о параллелизме генетической и концептуальной зависимости, ибо это утверждение, в сущности, гласит, что если один феномен исторически развился из некоторых других, - т.е. генетически зависит от них, - то и понятие, выражающее этот феномен, может быть исчерпывающим образом определено в терминах понятий, выражающих эти другие феномены, - т.е. концептуально зависит от них.

Но мне представляется, что этот Тезис о параллелизме явным образом неверен. Если пятое поколение компьютеров развилось из первых четырех поколений, то это вовсе не значит, что представление о пятом поколении можно исчерпывающем образом cформулировать, используя только понятия, относящиеся к первым четырем поколениям. Или: Если человек произошел от обезьяны, которая, в свою очередь произошла от более низких биологических видов, то разве это означает, что понятие человек можно определить в терминах понятий обезьяна, ..., змея, рыба, моллюск, и т.д.?

^[27] Cf. Searle Intentionality, p.162.

^[28] Как видно из только что сделанного мной замечания, я не согласен с этим последним утверждением Серля.

^[29] Cf. Searle Intentionality, pp.168-169.

^[30] Иногда Серль говорит в этой связи о самих физических сущностях (звуках, следах чернил и т.п.), а иногда - о событии продуцирования говорящим этих физических сущностей. В связи с этим затруднен определенный ответ на вопрос, что именно Серль считает обладающим Интенциональностью - сами звуки или событие производства звуков. Мы, для определенности, будем считать, что, по Серлю, обладают Интенциональностью сами физические сущности, а вопрос об Интенциональности событий их производства оставим открытым.

Но, в конечном счете, любой выбор - звуки или производство звуков - сгодился бы для моей дальнейшей аргументации.

^[31] Пункты 7 и 8 не обсуждались и даже не излагались мной выше, потому что они у Серля стоят особняком, не связаны непосредственно с его собственным первоначальным изложением концепции Интенциональности.

Приведу решающий по этому вопросу фрагмент из Серля:

"При одном из возможных толкований Фреге, мой общий подход к Интенциональности есть вопрос пересмотра Фрегевой концепции "Sinn"-а и расширения этой концепции на Интенциональность в целом, включая сюда и восприятие ... [...]

Говоря конкретней, во Фрегевой концепции отношений между языковыми выражениями и объектами можно различить по меньшей мере две независящих друг от друга нити.

Во-первых, согласно его толкованию Sinn'а и Bedeutung'а имён [Eigennamen] выражение указывает [refers] на объект потому, что этот объект удовлетворяет тому Sinn'у, который связан с данным выражением.

Во-вторых, в своей борьбе против психологизма Фреге чувствовал необходимость постулировать существование некоего "третьего царства" абстрактных сущностей: смыслов, пропозиций и т.д. Коммуникация посредством произнесения того или иного выражения возможна лишь потому, что и говорящий и слушающий способны ухватить некий общий абстрактный смысл, ассоциированный с данным выражением.

Моя собственная концепция - Фрегеанская в том, что принимаю первую из этих нитей, однако вторую нить я отвергаю.

Языковая референция [т.е. указание на объект посредством языкового выражения - А.Б.] есть частный случай Интенциональной референции [т.е. указания на объект посредством некоторого ментального состояния - А.Б.], а Интенциональная референция всегда осуществляется с помощью отношения удовлетворения.

Однако для того, чтобы объяснить коммуникацию и общую для многих людей Интенциональность, нет нужды постулировать какие-то особые метафизические царства.

Если вы думаете о Вечерней звезде под презентационным модусом "Вечерняя звезда" и я думаю о той же самой планете под тем же самым презентационным модусом, то для нас с вами оказывается общей некая абстрактная сущность - в том же самом абсолютно тривиальном смысле, в каком если я отправляюсь на прогулку по Берклийским холмам и вы отправляетесь в точности на ту же самую прогулку, то для нас оказывается общей некая абстрактная сущность - одна и та же прогулка." (Intentionality, pp.197-198)

^[32] Cf. Harrison, p.64.

^[33] Searle, p.18.

^[34] Но с этим, как ни странно, не согласился бы Стросон. См. Harrison, p.64

^[35] Но см. примечание 5 ниже.

^[36] Ради справедливости следует заметить, что и ранний Витгенштейн, по-видимому, не вполне укладывается полностью в прокрустово ложе репрезентационизма, как он определен выше. В самом деле, в "Трактате" не ни слова о конвенции как об источнике значения языковых выражений. По Витгенштейну, предложение имеет значение, значит нечто, если оно есть картинка (ein Bild) некоторого факта. О том, как представлял себе Витгенштейн роль конвенции в наличии этого изоморфизма между предложением и фактом, мы можем только гадать...

^[37] См. Bernard Harrison An Introduction to the Philosophy of Language London a.o.: The MacMillan Press Ltd., 1979, pp.56-65.

^[38] Или: 'образы' - А.Б.

^[39] Noam Chomsky Reflections on Language. New York, London: Temple Smith/Fontana, 1976, pp.56-57.

Цитируем по Bernard Harrison An Introduction to the Philosophy of Language, p.63.

^[40] Bernard Harrison An Introduction to the Philosophy of Language, pp.199-202.

^[41] Т.е. стремятся доказать, что некоторые ключевые понятия, скажем, направления B должны быть определены (анализированы, истолкованы) в терминах, в том числе, некоторых ключевых понятий направления A.

^[42] P.F.Strawson Meaning and Truth, 1969. Перепечатано в P.F.Strawson Logico-Linguistic Papers. London: Methuen & CO LTD, 1971, pp.170-189.

Приведенный отрывок см. на сс.171-172.

^[43] С примерно такой ремаркой-вопросом обратился к автору этих строк Даг Правиц в 1993 г. в связи с темой и содержанием одного моего публичного выступления.

^[44] John Searle Speech Acts: An Essay in the Philosophy of Language. Cambridge: Cambridge University Press, 1969, pp.18-19.

^[45] Эса Сааринен "О метатеории и методологии семантики". - Статья впервые опубликована в русском переводе в сб. Новое в зарубежной лингвистике, Вып.XVIII:Логический анализ естественного языка. М.: Прогресс, 1986. Под ред.В.В.Петрова. Сс.121-138. Приведенный отрывок - на с.136.

^[46] Там же, с.130.

^[47] Там же, с.131.

содержание

Гл.2. ПРИНЦИП РАЦИОНАЛЬНОСТИ ЯЗЫКОВОГО ОБЩЕНИЯ

	Человек есть животное, логически обосновывающее свои действия.
	ОШО

	Мы способны достигать желаемой цели благодаря наличию в нас некоего автоматического механизма, а вовсе не усилием воли или в результате логического мышления.
	Максуэлл МОЛЬЦ

2.1. РАЦИОНАЛЬНОСТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ДЕЙСТВИЯ

Совсем коротко можно было бы сказать, что рациональность человеческого действия состоит в том, чтобы подбирать подходящие средства для достижения поставленных целей:

RA₁	Действование человека рационально, если оно целесообразно - т.е. если действующий человек подбирает подходящие средства для достижения поставленных целей.

Пытаться включить настольную лампу, поднеся к ней зажженую спичку, - нерационально. Пытаться включить настольную лампу, нажав на кнопку выключателя, - рационально.

---

Я сейчас постараюсь показать, почему такое представление о рациональности действия слишком упрощенно, чтобы всерьез пользоваться им. Но прежде сделаю несколько уточняющих замечаний.

---

Вместо того, чтобы говорить о средствах и целях, можно - с таким же успехом - говорить об одних действиях как способах, или методах, совершения других.

Так, в нашем примере с лампой можно различить три действия: (1) включить настольную лампу; (2) поднести к лампе зажженую спичку; (3) нажать на кнопку выключателя. Мы можем перефразировать сказанное выше в терминах способов:

Действие (2) есть неподходящий (нерациональный) способ совершения действия (1), а действие (3) - подходящий (рациональный).

---

Вместо того, чтобы говорить о рациональности действий, можно с таким же - и даже с бóльшим -успехом говорить о рациональности намерения совершить то или иное действие. Например, в соответствии со сформулированным выше предварительным представлением о рациональности, намерение включить настольную лампу посредством поднесения к ней зажженой спички есть - при нормальных обстоятельствах - нерациональное намерение, в то время как намерение включить настольную лампу посредством нажатия кнопки выключателя есть - при подходящих обстоятельствах - рациональное намерение.

Содержание этих и им подобных намерений можно переформулировать в формате Серля, который мы приводили в 1.3, когда обсуждали такие сложные намерения, как намерение Гаврила Принципа отомстить за Сербию, а также намерение репрезентации и коммуникационное намерение:

[ (i) заженная спичка подносится к лампе в результате этого моего

намерения, и

(ii) настольная лампа включается]

[ (i) кнопка выключателя нажимается в результате этого моего

намерения, и

(ii) настольная лампа включается]

Итак, оба эти намерения, которые можно оценивать с точки зрения их рациональности/нерациональности, суть сложные намерения в Серлевом смысле этого термина, т.е. их содержание таково, что помимо основных (первичных, базовых) условий удовлетворения ([ (i) заженная спичка подносится к лампе в результате этого моего намерения] в первом случае и [ (i) кнопка выключателя нажимается в результате этого моего намерения]), каждое из них обладает еще и некоторыми дополнительными условиями удовлетворения (в обоих случаях это условие [(ii) настольная лампа включается]).

Вообще говоря, любое намерение совершить одно действие посредством совершения другого (или намерение выбрать одно действие как способ, или метод, совершения другого действия) в Серлевом формате будет описываться как сложное намерение (т.е. намерение, обладающее дополнительными условиями удовлетворения), - и наоборот.

---

Я обещал показать, почему приведенная выше формулировка рациональности действия слишком упрощенна, чтобы всерьез пользоваться ею. Чтобы понять это, рассмотрим два примера.

Представим себе, что человек стоит перед каменной стеной (или перед тем, что, как он полагает, является каменной стеной). И вот он формирует намерение проткнуть эту каменную стену пальцем. Он делает соответствующее движение пальцем - и действительно протыкает стену. Разгадка этого в том, что в том самом месте, куда он ткнул пальцем, место кирпича занимал кусок раскрашенных под кирпич бумажных обоев, - но он заранее не знал об этом, его палец ткнулся в кусок обоев совершенно случайно!

Итак, намерение человека проткнуть стену пальцем успешно осуществилось; выбранное средство для осуществления цели оказалось подходящим. Можем ли мы сказать тем не менее, что это было рациональное намерение? До-теоретическая интуиция подсказывает отрицательный ответ: человек достиг успеха совершенно случайно; он не имел оснований рассчитывать на успешный исход дела; все его полагания были против вероятности успеха; с точки зрения его собственных полаганий его намерение было необоснованно, безумно - нерационально.

С другой стороны, представим себе, что человек, сидя за своим письменным столом, сформировал намерение включить свою письменную лампу, нажав на кнопку ее выключателя, - но лампа тем не менее не загорелась. Причина этого (неизвестная, разумеется, агенту) состояла в том, что за момент до нажатия им кнопки выключателя в здание подстанции попал метеорит, нарушив нормальную работу подстанции и обесточив тем самым дом, в котором живет агент.

Таким образом, намерение агента включить лампу нажатием на кнопку привело к неудаче. Тем не менее, было ли это намерение нерационально? Опять же до-теоретическая интуиция подсказывает отрицательный ответ - и по аналогичной причине: рассматриваемое сложное намерение основывалось, в частности, на полагании агента о нормальной подаче электроэнергии в его дом; это полагание, в свою очередь, не было безосновательным - оно подстилалось предыдущим опытом агента и отсутствием известий о внезапном перебое с подачей электроэнергии. Стало быть, формируя свое сложное намерение, человек имел все основания рассчитывать на успех дела; его намерение основывалось на его полагании, которое также основывалось на другом полагании и т.д. Стало быть, его намерение можно назвать рациональным - несмотря на неуспех действия.

---

Итак, нетерпимое упрощение первоначальной формулировки состояло в том, что она не учитывает, кто (сам деятель или сторонний наблюдатель), когда (перед совершением действия или после) и на каком основании оценивает выбранное средство как подходящее для достижения данной цели.

Рассмотренные примеры подсказывают, что мы должны исправить первоначальную формулировку примерно так:

RA₂	Рационально то действие (или намерение), выбор средств в котором обоснован с точки зрения деятеля.

Но чтобы работать с этой идеей обоснованности выбора средств, нужно ее так или иначе конкретизировать. Мы выберем здесь следующую конкретизацию:

RA₃	Выбор средств для достижения цели (или выбор способа действования) обоснован, - а значит и действие (соответственно: намерение) агента рационально, - если этот выбор опирается на предварительно проведенное агентом рациональное исследование о соответствии средств цели.

Для того, чтобы развить это представление о рациональном действовании, нам понадобится подробно обсудить следующие его компоненты:

А. Представление о рациональном исследовании понадобится нам потому, что оно заложено в нашу идею рационального действования;

Б. Представление об уровневом порождении действий понадобится нам для того, чтобы построить подходящий формат основного вопроса рационального иследования, связанного с выбором способа действования;

В. Наконец, с той же целью - для построения подходяшего формата вопроса исследования - нам понадобится обсудить два или три сюжета из логической теории вопросов.

Мы начнем с развития теории уровневого порождения действий.

***

Голдманова теория уровневого порождения действий

Наилучший фундамент для построения подходящего формата основного вопроса рационального иследования, связанного с выбором способа действования - это, на мой взгляд, теория уровневого порождения действий, развитая американским философом Алвином Голдманом в его книге "Теория человеческого действия".^[1] Я изложу здесь основные ее моменты, чтобы далее построить на их основе искомый формат основного вопроса.

===

Будем различать родовые и индивидные действия.

Родовое действие есть попросту особого рода свойство, выказываемое (экземплифицируемое) предметом в определенный момент или промежуток времени. Подобно тому, как некий человек в определенный промежуток времени может выказывать (экземплифицировать) свойство 'быть лысым' или 'быть румяным' или 'быть голодным', так он же может в определенный промежуток времени выказывать свойство 'косить траву' или 'зажигать свет' или 'читать книгу'. Свойства первого рода можно назвать статичными, свойства второго рода - акциональными.

Итак, совершить(-ать) некоторое действие - значит, выказывать некоторое акциональное свойство. Например, совершать действие читания лекции студентам - значит, выказывать (акциональное) свойство 'читать лекцию студентам'.

Индивидное же действие состоит в выказывании таким-то агентом в такое-то время (или: в такой-то промежуток времени) такого-то акционального свойства. Индивидные действия - это, например, кошение Иваном травы (в такое-то время), зажигание Марьей света (в такое-то время), чтение Натальей книги (в такое-то время), чтение Николаем лекции студентам (в такое-то время).

Итак, индивидное действие детерминируется тремя факторами: (i) агентом; (ii) акциональным свойством; (iii) моментом (или: промежутком) времени. Поэтому два индивидных действия тождественны в том и только в том случае, если в них задействованы один и тот же агент, одно и то же акциональное свойство и один и тот же момент (или: промежуток) времени. Например, чтение лекции Максимом не тождественно чтению лекции Макаром. Кошение травы Марьей вчера не тождественно кошению ей же травы сегодня. И если Игорь (в такой-то момент времени) нажал на кнопку выключателя и тем самым включил настольную лампу, то мы имеем дело не с одним а с двумя разными индивидными действиями: (1) нажимание Игорем кнопки выключателя в момент t, и (2) включение Игорем настольной лампы в тот же самый момент t, - потому что в этих индивидных действиях задействованы различные акциональные свойства: 'нажать кнопку выключателя' в действии (1) и 'включить настольную лампу' в (2).

Будем говорить, что, к примеру, чтение Николаем лекции студентам в промежуток времени I есть один из инстансов родового действия 'читать лекцию студентам'.

===

Нас далее будет интересовать одно специфическое отношение, имеющее место между некоторыми индивидными действиями, именно: то самое отношение, с обсуждения которого мы начали данный параграф, - отношение, в котором индивидное действие А стоит к индивидному действию В, когда А является для агента способом совершения В.

Представим себе, что играя с Петром в шахматы, Иван (1) сделал определенное движение рукой, и тем самым (2) переставил своего ферзя на поле Н7, и тем самым (3) поставил Петру мат, и тем самым (4) довел Петра до сердечного приступа. Отношение, которые мы собираемся исследовать, имеет место в этой сценке между действиями (1) и (2); (2) и (3); и (3) и (4), соответственно. В обыденном языке оно, как мы видим, может выражаться с помощью оборота "и тем самым", а также с помощью предлога "посредством".

Голдман называет это отношение уровневым порождением одним индивидным действием другого: индивидное действие (1) уровнево порождает индивидное действие (2), и т.д. Мотивация этого термина, как увидим ниже, состоит в том, что эти индивидные действия можно изобразить стоящими одно над другим - на различных уровнях, стало быть, - в диаграмме уровневого порождения.

Наша до-аналитическая интуиция, по-видимому, подсказывает. что отношение уровневого порождения антирефлексивно (т.е. нелепо сказать, что Иван поставил Петру мат, и тем самым поставил Петру мат), антисимметрично (если Иван переставил своего ферзя на Н7, и тем самым поставил Петру мат, то не может быть так, что Иван поставил Петру мат, и тем самым переставил своего ферзя на Н7) и транзитивно (если, во-первых, Иван сделал определенное движение рукой, и тем самым переставил своего ферзя на поле Н7, а кроме того, во-вторых, он переставил своего ферзя на поле Н7, и тем самым поставил Петру мат, то мы можем сказать, что Иван сделал определенное движение рукой, и тем самым поставил Петру мат).

===

Голдмановы разновидности уровневого порождения

Все случаи уровневого порождения Голдман подразделяет на четыре разновидности: (1) каузальное порождение; (2) конвенциональное порождение; (3) простое порождение, и (4) уточняющее порождение.

Каузальное порождение

Каузальная разновидность порождения концептуально проще других. Она имеет место, к примеру, в ситуации, когда агент а (А) нажимает на курок ружья, и тем самым (В) стреляет из ружья.

Что здесь произошло? Во-первых, тот факт (или: то событие), что а нажал на курок, стало причиной другого факта (или: события), именно: что ружье выстрелило. И кроме того, второе индивидное действие есть инстанс акционального свойства 'причинить (или: сделать так), что ружье выстрелило' (ибо 'выстрелить из ружья' = 'причинить (или: сделать так), что ружье выстрелило').

Этот же узор анализа повторяется во всех случаях уровневого порождения, в которых задействована причинно-следственная связь между двумя событиями.

Рассмотрим еще пару примеров.

(А) Петр закрыл дверь, и тем самым не дал мухе влететь в комнату.

Здесь: Во-первых, то событие, что Петр закрыл дверь, стало причиной другого события, именно: что муха не влетела в комнату. И кроме того, второе индивидное действие есть инстанс акционального свойства 'причинить (или: сделать так), что муха не влетела в комнату' (ибо 'не дать мухе влететь в комнату' = 'причинить (или: сделать так), что муха не влетела в комнату').

(Б) Красная шапочка дернула за веревочку, и тем самым открыла дверь.

То событие, что Красная шапочка дернула за веревочку, стало причиной другого события, именно: что дверь открылась. И кроме того, второе индивидное действие есть инстанс акционального свойства 'причинить (или: сделать так), что дверь открылась' (ибо 'открыть дверь' = 'причинить (или: сделать так), что дверь открылась').

Мы можем сформулировать теперь общую характеризацию каузального порождения:

CaG

Индивидное действие А агента S каузально порождает индивидное действие В того же агента, совершенное в тот же момент (или: промежуток) времени , если

(а) индивидное действие А есть причина некоего события Е;

(в) акциональное свойство, инстансом которого является В, есть то же самое свойство, что и 'причинить Е'.

Заметим, что не при всяких обстоятельствах нажимание на курок ружья порождает стреляние из ружья и т.д., ибо всякая причина предполагает наличие некоторой каузальной закономерности (закона), для действия которого требуется выполнение некоторого набора исходных условий. Так, в случае стреляния из ружья в этот набор условий входят: наличие патрона в ружье, исправность спускового механизма, ... и т.д.

===

Конвенциональное порождение

Рассмотрим следующие ситуации:

(А) Николай высунул руку из окна машины, и тем самым дал сигнал о повороте.

(В) Иван походил ферзем на Н7, и тем самым поставил Петру мат.

(С) Дмитрий [дежуря в качестве спасателя на пляже] попытался спасти Евгению жизнь, и тем самым выполнил свой долг.

(D) Настасья нарушила свое обещание, и тем самым совершила проступок.

В каждом из этих случаев имеется некое правило, R, в силу которого совершение агентом первого действия оправдывает приписывание агенту совершения второго действия. В ситуации (А) имеется правило "высовывание водителем руки из окна машины считается сигналом о повороте". В ситуации (В) имеются соответствующие правила шахматной игры. В ситуации (С) правило таково: "Спасатель во время своего дежурства обязан пытаться спасти жизнь всякого тонущего". В ситуации (D) правило (морали) таково: "Не дóлжно нарушать данное слово".

Все эти (и подобные им) правила можно разделить на два класса: нормативные и ненормативные. Нормативные правила специфицируют, какие действия обязательны или запрещены. Таковы правила в ситуациях (С) и (D). Ненормативные правила чаще всего указывают, какую роль играет или какое значение имеет такое-то действие в рамках такой-то игры или такого-то общественного института. Таковы правила в ситуациях (А) и (В).

Как это было и для каузального порождения, в случаях конвенционального порождения требуется наличие определенных обстоятельств, чтобы порождение состоялось. В ситуации (А) к таким обстоятельствам относится требование, чтобы в момент высовывания руки машина находилась бы на проезжей части улицы, а не стояла, скажем, в гараже. В ситуации (В) к набору требуемых обстоятельств относится наличие на доске позиции определенного рода. В ситуации (С) требумые обстоятельства включают в себя тот факт, что Дмитрий работает спасателем и находился в данный момент на дежурстве. В ситуации (D) никаких особых обстоятельств не требуется, ибо нарушение данного слова есть проступок при любых обстоятельствах.

Мы можем теперь сформулировать общую характеризацию каузального порождения:

CоG

Индивидное действие А агента S конвенционально порождает индивидное действие В того же агента, совершенное в тот же момент (или: промежуток) времени , если

(а) в данном обществе имеется некая конвенци или правило, специфицирующее, в частности, набор обстоятельств С, при которых совершение родового действия, инстансом которого является А, считается совершением родового действия, инстансом которого является В;

(в) в ситуации индивидных действий А и В имеют место все обстоятельства из С.

===

Простое порождение

Рассмотрим следующие ситуации.

(А) Валерий прыгнул на 3,5 метра, и тем самым прыгнул дальше, чем Евгений.

(В) Ольга утверждала, что р, и тем самым противоречила своим прежним утверждениям.

(С) Владимир пришел домой за полночь, и тем самым нарушил данное им слово.

(D) Федор утверждал, что р, и тем самым лгал.

(E) Нина держала в руках удочку, опущенную в реку, и тем самым удила рыбу.

В каждой из этих ситуаций не задействованы ни причинная закономерность, ни общественная конвенция, между тем в них явно описывается уровневое порождение: человек совершает действие А, и тем самым совершает другое действие, В.

Заметим, что - подобно каузальному и конвенциональному порождению - в каждой из только что описанных ситуаций так же требуется выполнение некоторого набора обстоятельств.

В ситуации (А) это то, что (i) Евгений прыгнул на 3,4 метра, и (ii) 3,5 больше, чем 3,4. В ситуации (В) это тот факт, что Ольга раньше утверждала, что не-р. В ситуации (С) это тот факт, что Владимир дал обещение не приходить домой за полночь. В ситуациях (D) и (Е) требуемые обстоятельства своеобразны: они касаются ментальных состояний агентов. В (D) это тот факт, что Федор полагал, что не-р. В (Е) мы скажем, что Нина удит рыбу, только если у нее наличествует желание, или надежда, или намерение поймать рыбу. Если же Нина держит в руках удочку, опущенную в реку, без соответствующего намерения, или желания, или надежды, то мы не опишем ее поведение как ужение рыбы.^[2]

===

Уточняющее порождение

Рассмотрим следующие ситуации.

(А) Георгий намазал маслом гренок, и тем самым намазал маслом гренок в ванной, в полночь, с помощью ножа.

(В) Елена сказала "Здравствуйте!", и тем самым громко сказала "Здравствуйте!".

(С) Ирина бежит, и тем самым Ирина юежит со скоростью 6 км/час.

Отметим сразу, что предложения, с помощью которых мы описали ситуации (А)-(С), звучат крайне неестественно, ибо употребление в них оборота "и тем самым" выглядит неуместным. Причина этого в том, что отношение между первым и вторым действием каждой из этих ситуаций, - в отличие от описанных выше, в случаях каузального, конвенционального и простого порождения, не есть отношение 'действие 1 есть способ совершения действия 2'; оно есть скорее отношение 'действие 2 есть манера, или конкретизация, исполнения действия 1'.

Голдман приводит свои резоны для зачисления таких ситуаций в разряд уровневого порождения действий. Я, со своей стороны, привел бы такой довод, который представляется мне решающим: ситуации (А)-(В)и им подобные имеют право считаться ситуациями уровневого порождения потому, что соответствующее каждой из них намерение агента обладает решающей для уровневого порождения особенностью - для удовлетворения этого намерения требуется выполнение дополнительных условий. Это видно, если, например, выписать намерение Елены из ситуации (В) в Серлевом формате:

[ (i) я говорю "Здравствуйте!" в результате этого моего

намерения, и

(ii) я говорю "Здравствуйте!" громко]

Впрочем, можно найти весомые аргументы и против включения "уточняющего порождения" в разряд уровневого порождения действий. Мы не будем здесь углубляться в детали этого спорного вопроса, поскольку никакие тезисы нашего дальнейшего исследования не зависят от того или иного решения этого вопроса.^[3]

***

Изображение уровневого порождения действий в виде диаграммы

Отношение уровневого порождения на множестве всех индивидных действий, которые совершает агент в конкретной ситуации действия, можно изобразить графически - в виде диаграммы; например, такой:

===

Изображение сложного намерения в виде диаграммы

Диаграмма Рисунка 2.1.1 сообщает нам нечто о действиях, совершенных агентом в данной ситуации; но она не сообщает нам ничего - или очень мало - о намерениях данного агента. Агент данного сложного действия, - назовем его для определенности Петровым, - возможно, намеревался проголосовать, но не имел намерений будить спящего соседа. А может быть, он разбудил его намеренно и также намеренно проголосовал, но не имел намерений голосовать против Иванова - он сделал это по ошибке, не расслышав, что сказал председательстсвующий. И так далее.

Спецификацию сложного намерения агента можно также представить в виде диаграммы. Вот несколько вариантов сложного намерения Петрова, каждый из которых мог бы относиться к его действию, представленному на Рисунке 2.1.2:

Вариант 1

В этом варианте все, что намеревался сделать Петров, - это проголосовать против Иванова поднятием руки. Кроме того, случилось так, что он не просто поднял руку, но поднял ее резко и разбудил тем самым соседа; удивил сослуживцев; сделал то, о чем просил его Сидоров. Но все это - в отличие от поднимания руки и голосования против Иванова - он сделал ненамеренно.

Вариант 2

В этом варианте Иванов решил одним действием убить двух зайцев: и проголосовать против Иванова, и, резко подняв руку, разбудить спящего соседа - а чего он спит на собрании, в самом деле?

Вариант 3

Вариант 3 несколько экстравагантен: Петров просто собирался разбудить соседа резким поднятием руки, но это поднятие засчитали в качестве его голосования против Иванова - с вытекающими отсюда следствиями (удивлением сослуживцев и невольным исполнением просьбы Сидорова).

Вариант 4.

В каждом из первых трех вариантов Петров совершил все, что он намеревался совершить, - и еще кое-что сверх того. Но - как мы слишком хорошо знаем по собственному опыту - вовсе необязательно, чтобы все намерения агента осуществлялись на самом деле. Вот пример "неисполнения желаний":

Сравнивая Рис.2.1.5 с Рис.2.1.1, видим, что из пяти намерений Петрова осуществились только два намерения "нижних уровней" - 'поднять руку' и 'проголосовать'.

***

О рациональном исследовании

Обратимся теперь к пункту А нашего перечня предварительных обсуждений - к обсуждению представления о рациональном исследовании. Для наших целей очень удобна концепция рационального исследования, развитая финским логиком Яакко
Хинтиккой^[4]^, и мы сейчас изложим вкратце те ее особенности, которые интересны для нас.

Исследованием мы обычно называем многошаговый, многоэтапный процесс поиска ответа на поставленный вопрос.

Научное исследование - это самый типичный образец многоэтапного, регламентированного определенными правилами процесса поиска истины - поиска ответа на поставленный вопрос.^[5]

Кроме того, научное исследование есть типичный образец рационального исследования, - то есть исследования, (i) которое осуществляется в соответствии с некоторыми правилами и (ii) в котором уделяется должное внимание эффективным стратегиям рассуждения.

Нас, в связи с нашими задачами, интересуют в основном самые общие черты структуры всякого рационального исследования, и в первом приближении эти черты таковы: Всякое исследование состоит из (1) основного вопроса исследования; (2) шагов, приближающих
нас к ответу на основной вопрос; и наконец, (3) ответа на основной вопрос исследования:

В свою очередь, шаги, ведущие к ответу на основной вопрос, не одинаковы по своей природе и роли в исследовании; в соответствии с концепцией Хинтикки, их можно подразделить ровно на два класса: (i) интеррогативные шаги, состоящие в задавании вопроса и получении ответа, и (ii) инференционные шаги, состоящие в построении рассуждения (умозаключения, логического вывода). Чтобы прояснить идею классификации на интеррогативные и инференционные шаги, рассмотрим пример самого простого исследования.

---

С пяти-шестилетними детьми можно играть вот в такую игру:

Воспитатель загадывает одну из 30-и фигурок, отличающихся друг от друга по форме, цвету, высоте и ширине.

Дети должны, задавая воспитателю да-нет-вопросы^[6], отгадать, какая фигурка загадана.

Итак, вот одно исследование-диалог из практики этой игры:

/Воспитатель загадал желтую широкую низкую пирамиду. Знаком * помечены реплики воспитателя, знаком - реплики детей./

- Это кубик?

* Нет.

- Это пирамида?

* Да.

- Она красная?

* Нет.

- Синяя?

* Нет.

- Раз не красная и не синяя, значит желтая.^[7]

- Она широкая?

* Да.

- Она высокая?

* Нет.

- Раз не высокая, значит, низкая.

- Это желтая широкая низкая пирамида!

---

Это исследование, как и всякое другое, состоит из трех стадий: (1) постановки основного вопроса; (2) осуществления шагов, продвигающих исследователя(-ей) к ответу на основной вопрос; (3) получение ответа на основной вопрос. В явном виде структура этого мини-исследования представлена на таблице 2.1.1:

Таблица 2.1.1

(1) Постановка основного вопроса		- Какую фигурку загадал ведущий?

	1-й шаг	- Это кубик? * Нет.

	2-й шаг	- Это пирамида? * Да.

	3-й шаг	- Она красная? * Нет.

(2) Шаги исследования	4-й шаг	- Синяя? * Нет.

	5-й шаг	- Раз не красная и не синяя, значит желтая.

	6-й шаг	- Она широкая? * Да.

	7-й шаг	- Она высокая? * Нет.

	8-й шаг	- Раз не высокая, значит, низкая.


(3) Получение ответа на основной вопрос		- Ведущий загадал желтую широкую низкую пирамиду.

Итак, это исследование состоит из 8-и шагов. На некоторых шагах исследователь получал из некоторого внешнего источника (в данном случае, от ведущего) новую информацию, которой он не обладал ранее: таковы шаги 1-4, 6-7. На других шагах исследователь рассуждал, и с помощью рассуждения делал явной ту информацию, которая неявно содержалась в уже добытом знании: таковы шаги 5 и 8.

И вот шаги первого рода мы вслед за Хинтиккой будем называть интеррогативными, а шаги второго рода - инференционными.

Нужно иметь в виду условность названия 'интеррогативный шаг': такой шаг вовсе не обязательно состоит в задавании вопроса какому-то человеку и получении от него ответа. Суть дела здесь в получении информации из любого внешнего исследователю источника (а не из уже добытого исследователем знания). Стало быть, интеррогативный шаг может состоять просто в наблюдении некоторого факта (например, посмотрев на часы и увидев который час, исследователь совершил интеррогативный шаг) или в проведении эксперимента или в том, чтобы посмотреть в справочник, и т.д.

Что касается инференционных шагов, Хинтикка допускает в качестве таковых лишь дедуктивные рассуждения, но мы - в соответствии с нашими целями - допустим также и индуктивные, и аналогические рассуждения в качестве инференционных шагов рационального исследования.

---

Один из существенных аспектов рациональности рационального исследования заключается в том, что критерий успешности исследования (т.е. критерий успешности нахождения верного ответа на основной вопрос исследования) базируется на правилах и законах логики.

Предположим, что в рассмотренном выше мини-исследовании после проделанных ими шагов дети пришли к ответу: 'Ведущий загадал синий узкий высокий кубик':

Таблица 2.1.2

(1) Постановка основного вопроса		- Какую фигурку загадал ведущий?

	1-й шаг	- Это кубик? * Нет.

	2-й шаг	- Это пирамида? * Да.

	3-й шаг	- Она красная? * Нет.

(2) Шаги исследования	4-й шаг	- Синяя? * Нет.

	5-й шаг	- Раз не красная и не синяя, значит, синяя.

	6-й шаг	- Она широкая? * Да.

	7-й шаг	- Она высокая? * Нет.

	8-й шаг	- Раз не высокая, значит, высокая.


(3) Получение ответа на основной вопрос		- Ведущий загадал синий узкий высокий кубик.

Мы, разумеется, расценили бы этот ответ как неверный, а все исследование как неуспешное. Но почему? На чем основывается такая оценка?

На том, что мы расцениваем рассуждения, проделанные исследователем на 5-м и 8-м шагах (а также и "скрытые рассуждения", не вошедшие в таблицу, но на самом деле участвующие в опосредовании переходов от одных данных к другим) как логически неправильные, или логически неприемлемые.

Мы, стало быть, исходим из допущения, что есть некая связь между логической приемлемостью задействованных в исследовании рассуждений и успешностью всего исследования в целом. На самом деле эта связь имеет место, и она такова: В успешно проведенном рациональном исследовании полученный на последней стадии ответ на основной вопрос исследования играет роль заключения некоего логически приемлемого (дедуктивного, индуктивного или аналогического) рассуждения, в котором в котором все или некоторые данные, полученные на интеррогативных шагах, играют роль посылок (или допущений). Однако, чтобы рассуждение, о котором идет речь в этой характеризации, было полным (т.е. чтобы в нем не были пропущены некоторые посылки (допущения)), следует учесть, что некоторые данные, используемые исследователем в качестве посылок (допущений) его рассуждений, как бы разумеются им сами собой, не входят в явно совершаемые им интеррогативные шаги. Иными словами можно сказать, что некоторые интеррогативные шаги исследователь делает неявно.

Так, в рассматриваемом нами мини-исследовании дети получили следующую информацию с помощью явных интеррогативных шагов:

Явные интеррогативные шаги ^[8]:

1) Неверно, что а - кубик.

2) а - пирамида.

3) Неверно, что а красная.

4) Неверно, что а синяя.

5) а широкая.

6) Неверно, что а высокая.

Но кроме того, в своих рассуждениях дети использовали следующие данные, имевшиеся у них предварительно, до игры, или, как мы условились выражаться, полученные ими с помощью неявных интеррогативных шагов:

Неявные интеррогативные шаги:

1) а - фигурка из игрового набора

2) Любая фигурка из игрового набора либо красная, либо синяя, либо желтая.

3) Любая фигурка из игрового набора либо кубик, либо пирамида, либо коробка.

4) Любая фигурка из игрового набора либо широкая, либо узкая.

5) Любая фигурка из игрового набора либо высокая, либо низкая.

Теперь мы можем представить себе все наше мини-исследование как логически приемлемое (в данном случае дедуктивное) рассуждение:

Таблица 2.1.3

01	а - фигурка из игрового набора	посылка
02	Любая фигурка из игрового набора либо красная, либо синяя, либо желтая	посылка
03	Любая фигурка из игрового набора либо кубик, либо пирамида, либо коробка	посылка
04	Любая фигурка из игрового набора либо широкая, либо узкая	посылка
05	Любая фигурка из игрового набора либо высокая, либо низкая	посылка
06	Неверно, что а - кубик	посылка
07	а - пирамида	посылка
08	Неверно, что а красная	посылка
09	Неверно, что а синяя	посылка
10	а широкая	посылка
11	Неверно, что а высокая	посылка
12	Если а - фигурка из игрового набора, то а либо красная, либо синяя, либо желтая	02
13	Если а - фигурка из игрового набора, то а либо кубик, либо пирамида, либо коробка	03
14	Если а - фигурка из игрового набора, то а либо широкая, либо узкая	04
15	Если а - фигурка из игрового набора, то а либо высокая, либо низкая	05
16	а либо красная, либо синяя, либо желтая	01, 12
17	а либо кубик, либо пирамида, либо коробка	01, 13
18	а либо широкая, либо узкая	01, 14
19	а либо высокая, либо низкая	01, 15
20	а - желтая	16, 08, 09
21	а - низкая	19, 11
22	а - желтая широкая низкая пирамида	07, 10, 20, 21

В третьем столбце Таблицы 2.1.3 указан статус соответствующего утверждения: является ли оно посылкой или получено с помощью некоторого правила логического вывода из соответствующих строк. Как видно, в том случае, когда мы, рассматривая некоторое рациональное исследование, имеем дело с дедуктивным рассуждением, мы можем довести его представление до стандартного представления натурального вывода. Например, в нашем случае осталось восстановить некоторые промежуточные шаги вывода (подвыводы) и указать в третьем столбце используемые правила вывода (скажем, в строках 12-15 таким правилом будет удаление квантора всеобшности).

Теперь мы можно точно выразить, почему мы считаем рассматриваемое мини-исследование в его первом варианте проведенным успешно, а в его втором варианте - проведенным неуспешно, именно: потому что первый вариант этого мини-исследования мы в состоянии реконструировать до логически приемлемого (в данном случае дедуктивного) рассуждения, а второй вариант - не в состоянии.

***

О разновидностях дефектности рационального исследования

Исследование, как рациональное исследование, может оказаться дефектным по меньшей мере следующими семью способами:

1. Во-первых, может оказаться так, что в результате исследования на заключительной его стадии будет получено утверждение, которое вообще не является ответом на основной вопрос исследования, поставленный на его первой стадии.

Так, мини-исследование детей страдало бы дефектом этого рода, если бы они в конечном счете пришли к следующему утверждению: "В этом игровом наборе всего 30 фигурок" или "Сегодня на обед будет гречневая каша". Каждое из этих двух утверждений не является ни истинным, ни ложным ответом на вопрос "Какую фигурку загадал ведущий?".

Чтобы дать этому дефекту какое-то имя, будем называть его потерей релевантности, а страдающее этим дефектом исследование будем, соответственно, называть утерявшим релевантность, или короче: нерелевантным.

Потеря релевантности является настолько серьезным пороком исследования, разрушающим его суть, как целесообразного человеческого предприятия, что мы далее будем рассматривать только исследования, свободные от этого дефекта^[9]: остальные шесть разновидностей дефектности относятся только к релевантным исследованиям.

---

Чтобы привести в систему остальные шесть разновидностей дефектности, примем во внимание следующее соображение: Если оставить временно в стороне первую стадию исследования - постановку основного вопроса, то любое исследование состоит из трех компонентов: (1) интеррогативных шагов; (2) инференционных шагов; (3) ответа на основной вопрос. Соответственно, дефект дефектного исследования может корениться в одном из этих трех компонентов: дефектным может оказаться либо какой-либо интеррогативный шаг, либо какой-либо инференционный шаг, либо ответ на основной вопрос.

Дефектность интеррогативного шага состоит в ложности полученной на этом шаге информации. Например, если ведущий загадал пирамиду, а на вопрос детей "Это пирамида?" ответил "Нет, не пирамида", то этот интеррогативный шаг детей-исследователей дефектен. Если дети исходили из допущения, что любая фигурка из игрового набора либо красная, либо синяя, либо желтая, либо зеленая, то этот их неявный интеррогативный шаг был дефектен, потому что это допущение ложно. Если исследователь-дальтоник, захотев узнать, какого цвета данный предмет, взглянул на него и увидел его зеленым, когда на самом деле предмет - красного цвета, то этот интеррогативный шаг исследователя дефектен. И так далее.

Дефектность инференционного шага состоит в логической неприемлемости проводимого на этом шаге рассуждения. Например, если ребенок на некотором шаге своего исследования рассудил так: "Фигурка может быть или красной, или синей, или желтой. Но я знаю, что задуманная фигурка не красная. Значит, она синяя", то этот инференционный шаг дефектен, ибо проведенное ребенком дедуктивное рассуждение логически неправильно.

Дефектность ответа на основной вопрос исследования состоит, конечно, в его ложности.

Любая из возможных комбинаций этих трех размещений дефектов дает одну из разновидностей дефектности рационального исследования. Сведем всевозможные комбинации в единую таблицу:

Таблица 2.1.4

No	Полученный ответ на основной вопрос	Явные и неявные инферен-ционные шаги	Явные и неявные интерогатив-ные шаги	Характерис-тика исследова-ния в целом

1	истинен	логически приемлемы	дали истинные утверждения	бездефектно (полностью успешно)
2	истинен	логически приемлемы	дали утверждения, по меньшей мере некоторые из которых ложны	интеррога-тивно дефектно, случайно успешно
3	истинен	по меньшей мере некоторые из них логически неприем-лемы	дали истинные утверждения	инференцион-но дефектно, случайно успешно
4	истинен	по меньшей мере некоторые из них логически неприем-лемы	дали утверждения, по меньшей мере некоторые из которых ложны	интеррога-тивно и инференцион-но дефектно, случайно успешно
5	ложен	логически приемлемы	дали истинные утверждения	этот вариант невозможен^[10]
6	ложен	логически приемлемы	дали утверждения, по меньшей мере некоторые из которых ложны	интеррога-тивно дефектно и неуспешно
7	ложен	по меньшей мере некоторые из них логически неприемлемы	дали истинные утверждения	инференцион-но дефектно и неуспешно
8	ложен	по меньшей мере некоторые из них логически неприемлемы	дали утверждения, по меньшей мере некоторые из которых ложны	интеррога-тивно и инференцион-но дефектно и неуспешно

Итак, остальные шесть разновидностей дефектности рационального исследования таковы:

2. Исследование интеррогативно дефектно, и при этом случайно успешно (т.е. случайным образом привело к истинному ответу на основной вопрос).

3. Исследование инференционно дефектно, но случайно успешно.

4. Исследование и интеррогативно и инференционно дефектно, и при этом случайно успешно.

5. Исследование интеррогативно дефектно и неуспешно.

6. Исследование инференционно дефектно и неуспешно.

7. Исследование и интеррогативно и инференционно дефектно и неуспешно.

В любом из рассмотренных семи случаев рациональности исследования нанесен тот или иной ущерб.

***

Таковы вкратце основные черты и характеристики рационального исследования.

Теперь мы могли бы продвинуться в нашей характеризации рациональности человеческого действия и заявить следующее:

RA₄

Действие (соответственно: намерение) человека бездефектно рационально, - если оно опирается на предварительно проведенное человеком бездефектное рациональное исследование, основной вопрос которого звучит так: "Что нужно сделать, чтобы достичь такой-то цели?".

Если же рациональность проведенного человеком предварительного исследования дефектна (ущербна) в том или ином отношении (или: одним из перечисленных выше семи способов), то в том же отношении (или соответственно: тем же способом) ущербна и рациональность последующего действия человека.

Однако формулировкой RA₄мы не можем окончательно удовлетвориться: нам нужно, чтобы основной вопрос исследования, фундирующего рациональное действие, имел достаточно прозрачную стандартную логическую форму, которая была бы удобна в употреблении. Обратимся поэтому к некоторым сюжетам из логической теории вопросов.

***

Несколько сюжетов из логической те ории вопросов:

Общие и специальные вопросы^[11] Общим называется вопрос, на который можно ответить "да" или "нет"; например: "Есть ли жизнь на Марсе?", "Не хотите ли отведать ухи?".

Специальным называется вопрос, в формулировке которого имеется вопросительное местоимение 'кто', 'что', 'где', 'когда' и т.п.; например: "Кто виноват?", "Что делать?", "Камо грядеши?", "Который час?" и т.п.

Сведение вопросов к предложениям о стремлении к знанию

Каждый вопрос есть выражение некоторого желания задающего его человека, именно: желания нечто узнать. Таким образом, каждому вопросу соответствует некое состояние, которого стремится достичь вопрошающий человек. Это состояние в общем случае можно выразить с помощью предложения вида "Я знаю, что ...".

Например, вопрошающий "Есть ли жизнь на Марсе?" хочет достичь состояния, выраженного в предложении "Я знаю, что на Марсе есть жизнь, или я знаю, что на Марсе нет жизни". Спрашивающий "Который час?" хочет достичь состояния, выраженного в предложении "Имеется такой момент времени х, что я знаю, что сейчас имеет место х".

В общем случае общему вопросу соответствует предложение вида "Я знаю, что А, или я знаю, что не-А", где 'А' - некое повествовательное предложение. Специальному вопросу соответствует предложение вида "($х) я знаю, что A[x]", где A[x] - произвольное открытое предложение, содержащее хотя бы одно вхождение переменной х.

Таким образом, каждый вопрос можно свести к соответствующему предложению о стремлении к знанию - в том смысле, что каждый вопрос можно переформулировать к виду "Я стремлюсь к состоянию 'Я знаю, что А, или я знаю, что не-А'" или к виду "Я стремлюсь к состоянию '($х) я знаю, что A[x]'".

Эта редукция крайне полезна, если иметь в виду логический анализ содержания вопросов. Мы сейчас будем иметь случай убедиться в ее полезности.

Двусмысленность специальных вопросов

Сравним два специальных вопроса:

(2.1.1)

Который час?

(2.1.2)

Кто из больных, лежащих в этом отделении, болен пневмонией?

Редуцируем каждый из этих вопросов к соответствующим предложениям о стремлении к знанию:

(2.1.1')

Я стремлюсь к состоянию '($х) я знаю, что х есть момент времени, который имеет место сейчас'

(2.1.2')

Я стремлюсь к состоянию '($х) я знаю, что х есть один из больных, лежащих в этой палате, и х болен пневмонией'

Нетрудно видеть, что (2.1.2') не отражает содержания вопроса (2.1.2) с той же степенью адекватности, с какой (2.1.1') отражает содержание вопроса (2.1.1). В самом деле, (2.1.2') говорит по существу следующее: "Я хочу узнать хотя бы об одном из больных этой палаты, что он болен пневомонией". Но смысл вопроса (2.1.2) явно шире; его можно передать так: "Я хочу знать о любом больном из этой палаты, болен он пневмонией или нет". Формально эту мысль можно передать так:

(2.1.2'')

Я стремлюсь к состоянию '("х)[если х есть один из больных, лежащих в этой палате, и х болен пневмонией, то я знаю, что х есть один из больных, лежащих в этой палате, и х болен пневмонией]'

Итак, любой специальный вопрос может в принципе иметь два смысла, или два толкования: узкое, соответствующее стремлению узнать хотя бы об одном предмете, что он обладает неким свойством, и широкое, соответствующее стремлению, для каждого из предметов некоторого класса, знать, обладает ли этот предмет неким данным свойством или нет.

Узкое толкование репрезентируется посредством записи с квантором существования [см. (2.1.1'), (2.1.2')], а широкое толкование репрезентируется записью с квантором всеобщности [см. (2.1.2'')].

Чаще всего контекст отсеивает одно из двух толкований, делая вопрос недвусмысленным, но если мы обсуждаем некий специальный вопрос вне определенного контекста, то следует позаботиться о том, чтобы явным образом сказать, какое из двух его возможных толкований мы имеем в виду - узкое или широкое.^[12]

Каноническая запись вопросо

Рассматривавшиеся выше редукционные записи общих и специальных вопросов удобны для точной репрезентации содержания вопросов, и мы впредь будем считать такого вида запись канонической для любого вопроса, рассматриваемого нами в связи с тем или иным рациональным исследованием.

Следует заметить, что подкванторная переменная, входящая в каноническую запись специальных вопросов, не обязана быть переменной первого порядка. В зависимости от содержания рассматриваемого вопроса она может пробегать, скажем, по свойствам - т.е. быть переменной второго порядка. Нас, в связи с рациональностью действия, будут, в частности, интересовать такие специальные вопросы, в канонической записи которых переменная пробегает по акциональным свойствам.

Множественные специальные вопросы ^[13]

Следует, наконец, отметить, что специальный вопрос может быть множественным, т.е. таким, что в его естественной формулировке встречается больше одного вопросительного местоимения, например: "Кто на ком женился в четвертом томе "Войны и мира"?", "Кто что собирается покупать в этом универсаме?", "Кто в какой институт собирается поступать из учеников твоего класса?" и т.д.

Человек, задающий множественный специальный вопрос чаще всего имеет в виду его широкое толкование. Например, широкое толкование наиболее естественно для первого из трех только что упомянутых вопросов:

(2.1.3)

Кто на ком женился в четвертом томе "Войны и мира"?

Вот каноническая запись его широкого толкования:

(2.1.3')

Я стремлюсь к состоянию

'("х)("у)[если х есть один из мужчин-героев "Войны и мира" и у есть одна из женщин-героинь "Войны и мира" и х женился на у в конце четвертого тома "Войны и мира", то я знаю, что х есть один из мужчин-героев "Войны и мира" и у есть одна из женщин-героинь "Войны и мира" и х женился на у в конце четвертого тома "Войны и мира"]'

Но в принципе человек может задать множественный специальный вопрос, имея в виду и его узкое толкование. Вот, к примеру, каноническая запись узкого толкования вопроса (2.1.3):

(2.1.3'')

Я стремлюсь к состоянию

'($х)($у)[я знаю, что х есть один из мужчин-героев "Войны и мира" и у есть одна из женщин-героинь "Войны и мира" и х женился на у в конце четвертого тома "Войны и мира"]'

***

Окончательная характеризация представления о рациональности действия

Мы исчерпали перечень предварительных представлений, и теперь можем дать окончательную формулировку нашего представления о рациональности человеческого действия (или соответственно: о рациональности сложного намерения).

Для того, чтобы построить эту формулировку, нам нужно сначала четко понять, что представляет собой тот вопрос, ответ на который агенту следует найти с помощью рационального исследования, прежде чем формировать сложное намерение.

Предварительно, в RA₄, мы сформулировали этот вопрос так: "Что нужно сделать, чтобы достичь такой-то цели?", но тогда же предупредили читателя, что эта форма вопроса лишена логической ясности. Теперь, владея канонической записью специальных вопросов, мы можем придать этому содержанию логически ясную форму.

---

Вопрос, который исследует рациональный агент перед тем, как действовать, исследуется им для того, чтобы получить на него верный ответ. Ответ же нужен агенту для формирования сложного намерения.

Итак, в феномене рационального действования прослеживается следующая временнбя последовательность активностей, каждая из которых обосновывает, оправдывает и детерминирует следующую за ней:

Поэтому если мы хотим хорошо сформулировать вопрос, который должен поставить рациональный агент на первой стадии, то имеет смысл начать с рассмотрения содержания того сложного намерения, формирование которого опосредованно детерминируется этим вопросом.

Как мы установили при рассмотрении Серлева интенционализма, стандартный формат содержания сложного намерения имеет следующий вид:

CI₁	[ (i) Выполняется действие А₁ в результате этого моего намерения, и (ii) выполняется действие A₂]

Кроме того, в содержание сложного намерения входит спецификация связи между выполнением действия А₁ и выполнением действия А₂:

CI₂	[ (i) Выполняется действие А₁ в результате этого моего намерения, и (ii) выполняется действие A₂, и связь между выполнением А₁ и выполнением А₂ имеет такую-то природу ]

Если мы примем теорию Голдмана об уровневом порождении действия, то мы можем сказать, что в общем случае связь между выполнением действия А₁ и выполнением действия А₂ имеет природу уровневого порождения второго первым:

CI₃	[ (i) Выполняется действие А₁ в результате этого моего намерения, и (ii) тем самым выполняется действие A₂ ]

Если же мы, кроме того, принимаем Голдманову классификацию разновидностей уровневого порождения (каузальная, конвенциональная и прочие разновидности), - и считаем правдоподобным предположить, что и агент рассматриваемого нами намерения принимает ее, - то мы можем добавить к CI₃ и сведения об имеющейся в виду разновидности порождения:

CI₄	[ (i) Выполняется действие А₁ в результате этого моего намерения, и (ii) тем самым выполняется действие A₂ - в силу такой-то разновидности уровневого порождения]

Мы, однако. в дальнейших рассмотрениях ограничимся вариантом CI₃.

Следует заметить, что в вариантах CI₁- CI₄ рассматривается сложное намерение, мера сложности которого - два уровня: совершение действия А-₁ и совершение действия А₂. В принципе мы можем рассматривать сложное намерение любой конечной меры сложности - намерение, которому соответствует любая из мыслимых Голдмановых диаграмм, сколь угодно сложная и разветвленная.

Приведем пример Серлева формата для содержания сложного намерения, в котором наличествует n уровней и при этом Голдманова диаграмма которого не ветвится, а представляет собой цепь:

CI₅	[ (i) Выполняется действие А₁ в результате этого моего намерения, и (ii) тем самым выполняется действие A₂, и ... (n) тем самым выполняется действие A_n]

Наконец, если агент сознаёт, что отношение уровневого порождения транзитивно, он получает возможность пропустить в своем сложном намерении некоторые промежуточные уровни, спецификация которых ему безразлична или недоступна (в связи с ограниченностью его знания), например так:

CI₆	[ Выполняется действие А в результате этого моего намерения, и тем самым, в силу транзитивного отношения уровневого порождения, выполняется некоторая последовательность действий, заключительным звеном которой является действие B ]

---

Теперь нам нужно перейти на одну ступеньку вспять - от формирования сложного намерения к обосновывающему и детерминирующему это сложное намерение результату предварительного исследования, проведенного рациональным агентом, т.е. к ответу на основной вопрос этого исследования.

Какой должна быть связь между этим ответом и формируемым на его основе сложным намерением? Ответ, о котором идет речь, должен оправдывать в глазах агента данное сложное намерение, т.е. содержать такую информацию, которая позволяла бы агенту полагать, что данное сложное намерение имеет шансы на успешное осуществление.

Такую функцию для, скажем, сложного намерения вида CI₃ выполняет утверждение следующего вида:

Ans₃	'Достоверно или в достаточной степени вероятно, что если я, агент S, сейчас совершу действие А₁, то я тем самым совершу действие А₂'^[14]

Аналогичного вида утверждения обосновывают и другие рассматривавшиеся выше варианты сложных намерений. Например, для CI₆ имеем:

Ans₆	'Достоверно или в достаточной степени вероятно, что если я, агент S, сейчас совершу действие А, то я тем самым, в силу транзитивного отношения уровневого порождения, совершу некоторую последовательность действий, заключительным звеном которой является действие B'

И так далее.

---

Теперь мы должны еще раз продвинуться вспять и на основе полученных нами форматов Ans₃, Ans₆ (и им подобных) ответа на основной вопрос исследования реконструировать сам основной вопрос в его канонической форме.

Начнем с Ans₃. Утверждение Ans₃ представляет собой ответ на самые разные вопросы. Но нас интересует вопрос, наиболее близкий к тому, что мы заявили в предварительной формулировке представления о рациональном действии (намерении) - в RA₄: "Что нужно сделать, чтобы достичь такой-то цели?"

Искомый вопрос в его канонической форме таков:

MQ₃	Я стремлюсь к состоянию '($х) я знаю, что достоверно или в достаточной степени вероятно, что если я, агент S, сейчас совершу действие х, то я тем самым совершу действие А₂'

Точно так же мы можем реконструировать каноническую форму основного вопроса исследования, соответствующего, скажем, ответу вида Ans₆:

MQ₆

Я стремлюсь к состоянию '($х) я знаю, что достоверно или в достаточной степени вероятно, что если я, агент S, сейчас совершу действие х, то я тем самым, в силу транзитивного отношения уровневого порождения, совершу некоторую последовательность действий, заключительным звеном которой является действие B'

Вот, наконец, каноническая форма основного вопроса исследования, соответствующего ответу вида Ans₅:

MQ₅	Я стремлюсь к состоянию '($х) я знаю, что достоверно или в достаточной степени вероятно, что если я, агент S, сейчас совершу действие х, то я тем самым совершу действие А₂, ... , и тем самым совершу действие А_n'

---

Теперь мы можем сформулировать окончательную характеризацию нашего представления о рациональности человеческого действия (намерения):

RA₅

Действие (соответственно: сложное намерение) человека бездефектно рационально, - если оно опирается на предварительно проведенное человеком бездефектное рациональное исследование, основной вопрос которого в канонической форме имеет вид MQ₃, MQ₅, MQ₆ и им подобные.

Если же рациональность проведенного человеком предварительного исследования дефектна (ущербна) в том или ином отношении, то в том же отношении ущербна и рациональность основывающегося на этом исследовании действия человека.

***

Принцип рациональности человеческого действия

Формулировку RA₅ можно толковать по меньшей мере трояко:

А) Во-первых, можно понимать ее как определение вновь вводимого термина, именно: термина 'рациональность человеческого действия'. В таком случае RA₅, как и всякое определение вновь вводимого термина, будет представлять собой аналитическое утверждение, и говорить о соответствии RA₅ реальным фактам человеческого поведения не имеет смысла.

Но в таком случае естественно задаться следующим вопросом:

Q₁

В какой мере и в каких отношениях задаваемый определением RA₅ смысл вновь введенного термина 'рациональность человеческого действия' соответствует смыслу обыденного оборота 'разумность того или иного действия', а также смыслу уже бытующего в различных философских, психологических и других теориях 'рациональность человеческого действия'?

В) Во-вторых, можно понимать RA₅ как экспликацию, т.е. логическую формализацию, уточняющую смысл уже имеющихся обыденного оборота 'разумность того или иного действия' и/или философского (психологического и т.д.) термина 'рациональность человеческого действия'.

В таком случае естественен вопрос:

Q₂	Насколько методологически оправданно эксплицировать смысл данных оборотов именно таким, а не другим образом?

С) В-третьих, можно толковать RA₅ как обычное не-аналитическое утверждение, в котором участвует философский (или психологический, или обыденный) термин 'рациональность человеческого действия' с заранее заданным и считающимся известным смыслом.

В таком случае законен вопрос:

Q₃	Насколько RA₅ соответствует фактам? Или попросту говоря: Истинно ли утверждение RA₅?

---

Интересно и важно то, что положительные ответы на Q₁иQ₃ приводят к одному и тому же следствию, именно:

PRA	Действие А человека S рационально (разумно)^[15] в том и только в том случае, если обстоятельства его совершения человеком S удовлетворяют условиям, зафиксированным в формулировке RA₅.

Будем впредь называть утверждение PRA Принципом рациональности человеческого действия.

О психологической реальности условий, оговоренных в RA₅

Принцип рациональности действия есть обычное не-аналитическое утверждение, поэтому мы вправе поставить вопрос о его соответствии фактам, т.е. попросту говоря, о его истинности или ложности.

К вопросу об истинности PRA имеют прямое отношение следующие вопросы:

Правда ли, что если человек хочет действовать рационально (разумно), то он обязан предварительно провести некое исследование, и лишь на основе результатов этого исследования совершить задуманное действие? Иными словами: Правда ли, что всякий, кто действует, не осуществив сперва соответствующего исследования, поступает нерационально (неразумно)? Поставим вопрос ребром: Правда ли, что если я, к примеру, хочу открыть дверь в своей комнате, и открываю ее, не проведя сперва соответствующего исследования, то я поступаю неразумно (хотя бы я и открыл дверь успешно)? И реалистично ли ожидать, чтобы всякий человек всякое свое действие предварял специальным исследованием, - а если он этого не делает, то он поступает неразумно? Повернем вопрос еще одной стороной: Какова психологическая реальность того предварительного исследования, проведения которого требует наш Принцип рациональности действия? Иными словами, отражает ли PRA некие психологические (эмпирические) реалии?

Всё это - непростые вопросы. Степень их теоретической трудности видна хотя бы из того, что некоторые из них, очевидно, сродни знаменитой (и знаменитой, в частности, именно своей трудностью) проблеме Хомского о психологической реальности знания человеком - носителем того или иного языка порождающей (или, на худой конец, любой теоретической) грамматики данного языка.

Я не собираюсь в рамках этой работы сколько-нибудь исчерпывающе исследовать вопрос об истинности Принципа рациональности человеческого действия. Несколько позже я поясню, почему такое исчерпывающее исследование и не является необходимым для целей данной работы. Но всё же уместно, видимо, дать некоторые комментарии к вопросу об истинности PRA.

---

Рассмотрим, в связи с вопросом об истинности PRA, некоторые реальные разновидности человеческого действования.

Начнем с эмпирических свидетельств, подкрепляющих PRA.

---

Отчетливо проблемные ситуации действования

Самые выразительные свидетельства в пользу истинности PRA просматриваются в области таких случаев, когда подбор адекватного средства для достижения некоей практической цели представляет собой достаточно сложную интеллектуальную проблему.

Таковы, например, ситуации нахождения ходов, ведущих в выигрышу, в интеллектуальных играх (таких, как шахматы); действий, ведущих к излечению больного, в медицине; действий, приводящих к победе, в военном деле - и т.д., и т.п. Во всех ситуациях такого рода рациональность (разумность) совершенно явным образом понимается так, что рациональным (разумным) действием считается то, которое опирается на заранее проведенный поиск (исследование) адекватного шахматного хода, способа лечения, выигрывающего военного действия и т.д.

Иными словами: Эмпирические факты таковы, что во всех отчетливо проблемных ситуациях действования, рациональный (разумный) деятель сначала проводит поиск (исследование) адекватного действия и лишь затем действует, а нерациональный (неразумный) деятель действует, не опираясь на данные предварительного поиска ("наобум", опрометчиво или, к примеру, основываясь на некоторых мистических, а не связанных с рациональным исследованием, соображениях).

---

Об эмпирических контрпримерах к PRA

Контрпримерами, опровергающими PRA, могли бы послужить такие реальные случаи, в которых (i) либо действие, опирающееся на заранее проведенное рациональное исследование, все-таки должно быть расценено как нерациональное (неразумное); (ii) либо некоторое действие не опирается на предварительно проведенное рациональное исследование, и тем не менее это действие должно быть расценено как рациональное (разумное).

Наличие контрпримеров первого рода доказывало бы, что предварительное проведение рационального исследования не является достаточным условием рациональности действия; наличие контрпримеров второго рода доказывло бы, что предварительное проведение рационального исследования не является необходимым условием рациональности действия.

Что касается эмпирических контрпримеров первого рода, я не могу придумать или увидеть ни одного. Похоже, что очень правдоподобно, что зафиксированное в PRA условие предварительного проведения рационального исследования есть по меньшей мере достаточное условие рациональности действия.

Гораздо сложнее обстоит дело с демонстрацией того, что это условие является необходимым. Здесь - по меньшей мере, на первый взгляд, как будто можно привести примеры рациональных (разумных) действий, не опирающихся на предварительное рациональное исследование. Вот некоторые разновидности таких prima facie контрпримеров: (1) бывают рациональные действия, опирающиеся не на специальное проводимое для данного случая исследование, а на готовое знание; (2) некоторые - по-видимому, рациональные - действия сами являются частью проводимого исследования; таковы действия-эксперименты; (3) в свете результатов математической теории игр об оптимальных смешанных стратегий можно построить такую ситуацию, в которой самым разумным (и следовательно, рациональным) будет опереть планируемое действие на то, какой стороной выпадет подброшенная монетка или игральная кость; (4) чрезвычайные обстоятельства требуют срочных действий - и срочное действие (безо всякого предварительного исследования) и будет рациональным в таких обстоятельствах; (5) мастер-горнолыжник, спускаясь на лыжах с крутого склона, оптимально (а следовательно, рационально) реагирует на все изменения в параметрах своего спуска - изменения скорости, центра равновесия своего тела, рельефа, крутизны склона, степени скользкости снега и т.д., - но, конечно же, он не проводит никакого исследования перед каждой своей рациональной реакцией, а действует "автоматически-интуитивно"; (6) действия, скажем, хорошего скульптора, ваяющего статую, целесообразны, а значит рациональны в интересующем нас смысле этого слова, - но он не предваряет каждый удар своего резца специальным исследованием, а действует опять-таки полагаясь на свою художественную интуицию.

Что нам делать со всеми этими prima facie контрпримерами против нашего Принципа рациональности действия?

Я покажу ниже, что по крайней мере некоторые из них не являются настоящими контрпримерами. Но я не знаю, все ли эти prima facie контрпримеры мнимы; некоторые из них ставят перед нами очень нелегкие проблемы, прояснение которых потребовало бы специальных исследований. Я не буду здесь проводить таких исследований - и руководствуюсь при этом следующими двумя резонами:

Во-первых, с точки зрения целей, которые я ставлю в этой работе, достаточно того, что предварительное проведение рационального исследования было достаточным (если уж не необходимым) условием рациональности действия; а против достаточности этого условия, как я сказал выше, контрпримеров не видно.

Во-вторых, если бы вдруг выяснилось, что PRA не является истинным даже в ограничительном смысле достаточного условия рационального действия, то результат этой работы стал бы условным по форме (и следовательно, более слабым с логической точки зрения), но он при этом не потерял бы ни философской значимости, ни интереса.

Я имею в виду вот что: Рассуждение, которое приведет меня к основному результату этой работы в случае истинности PRA, будет иметь следующий вид:

(1)	Если PRA истинен, то имеет место MR.

(2)	Но PRA истинен.

(3)	Следовательно, имеет место MR.

где MR - условное обозначение основного результата работы, каков бы он ни был (не будем сейчас предвосхищать его содержания).

Предположим теперь, что PRA не является истинным во всей своей полноте. Тогда проваливается посылка (2), а с ней и заключение (3) - то есть проваливается результат MR. Но важно то, что от этих провалов никак не меняется эпистемологический статус посылки (1). Если у меня будут иметься убедительные соображения в пользу истинности (1), то она и останется подкрепляемой этими сообраджениями, и будет играть роль основного результата работы.

Этот результат, как я говорил, будет тогда условен и логически более слаб, чем (безусловное) утверждение "Имеет место MR", но он также будет философски интересен, ибо утверждение, что MR имеет место в условиях истинности PRA, несомненно проливает свет на природу самого тезиса MR.

***

А теперь, выполняя данное выше обещание, я приведу некоторые соображения в пользу того, что контраргументы рановидности (1) не являются настоящими контраргументами.

Действие, опирающееся на готовое знание

Повседневная жизнь полна случаев, когда действие человека не остается необоснованным, но оно основывается не на предварительно проведенном деятелем исследовании, а на, так сказать, "готовом знании", имеющемся у деятеля задолго до рассматриваемого действия.

Например, когда я прихожу домой с работы, и хочу отпереть запертую дверь своей квартиры, то я - в обычных обстоятельствах - не провожу никакого предварительного исследования насчет того, каким способом я мог бы отпереть запертую дверь. Я не делаю этого потому, что я и без исследования знаю этот способ: он состоит в том, чтобы вынуть из кармана связку ключей, выбрать в ней ключ от данной двери, всунуть его в прорезь замка и повернуть против часовой стрелки на один оборот.

Значит ли это, что я нерационален (неразумен) в своем действии отпирании двери? Конечно, не значит. Совершенно очевидно, что я действую разумно.

Тогда значит ли это, что PRA проваливается в этом конкретном эмпирическом случае? Опять-таки: Конечно, нет - не значит.

Эти два ответа вовсе не противоречат один другому, как может показаться на поверхностный взгляд.

Всё дело в том, чтобы верно понять, что это значит, что я знаю способ отпирания своей двери. Со времен Платона и Аристотеля один из укоренившихся в философии способов определять знание состоит в противопоставлении знания "просто" истинному полаганию: знание, согласно этому способу определения, есть обоснованное истинное полагание (а justified true belief, в англосаксонской традиции).

Стало быть, если я знаю, - а не просто полагаю, и это полагание по счастливому стечению обстоятельств оказывается истинным, - если я знаю, что (1) такая-то последовательность действий есть способ отпирания двери моей квартиры, то я обладаю некими основаниями для этого своего истинного полагания, то есть некими дальнейшими полаганиями, которые обосновывают моё полагание (1), - то есть находятся к нему в таком отношении, что из них, как из посылок, можно построить логически приемлемое дедуктивное, индуктивное или аналогическое рассуждение, заключением которого будет являться полагание (1).

Второе существенное соображение заключается в том, что я наверняка не родился со знанием того, что такая-то конкретная последовательность действий есть способ отпирания такой-то конкретной двери. Стало быть, было время, когда я не знал, что имеет место (1). И был, стало быть, в моей жизни такой интервал времени, в который я перешел от незнания, что (1), к знанию, что (1).

Этот переход заключался в том, что, во-первых, я стал иметь (обладать, поддерживать, питать) полагание (1); во-вторых, я либо стал иметь (обладать, поддерживать, питать), либо задействовал (активировал) уже имевшийся у меня заранее набор тех полаганий, которые обосновывают полагание (1); и наконец, в-третьих, я с той или иной степенью эксплицитности (явности) овладел логически приемлемым рассуждением, ведущим от обосновывающих полаганий к обосновываемому полаганию (1).

Но все это в точности означает, что переход, о котором идет речь, и представлял собой проведение некоего (в оптимальном случае бездефектно рационального; в менее благоприятных случаях - с теми или иными дефектами рациональности) исследования, в котором интеррогативные шаги привели меня к обладанию обосновывающими полаганиями, а инференционные шаги - к овладению тем самым рассуждением, которое представляет собой обоснование полагания (1).

В приложении к нашей конкретной ситуации с отпиранием двери моей квартиры, всё это означает попросту следующее: Во-первых, было время, когда я не знал, что такая-то последовательность действий представляет собой способ отпирания этой двери. Во-вторых, знание этого, которое появилось у меня в один прекрасный день, не свалилось мне на голову само собой: это я сам проявил некоторую активность с целью узнать то, что я хотел узнать. Я должен был с той или иной степенью эксплицитности (явности) усмотреть нечто (=интеррогативные шаги) и рассудить (= инференционные шаги), что раз я купил набор, состоящий из этого замка вместе с этим ключом, в магазине, то в высшей степени вероятно, что этот ключ должен отпирать этот замок. По предыдущему опыту я знаю, что чаще всего замки купленной мной разновидности отпираются поворотом ключа против часовой стрелки. Чтобы проверить это, я совершаю эксперимент (= интеррогативный шаг!): я вставляю ключ в запертый замок и поворачиваю его против часовой стрелки; замок отпирается. После всей этой серии познавательных действий (как ментальных, так и практически-экспериментальных) я прихожу к выводу, что мой новый замок отпирается так: нужно взять именно этот, а не какой-либо иной ключ, всунуть его в прорезь замка и повернуть против часовой стрелки на один оборот.

Это знание, приобретенное мной в результате проведенного однажды исследования, может и в дальнейшем служить мне в качестве основания для рационального действия - в ситуациях, которые инвариантны ситуации приобретения знания в отношениях, существенных для совершения данного действия - действия отпирания двери.^[16]

Стало быть, если приведенные выше соображения - при всей их предварительности и неполноте - все же ведут в правильном направлении, то они подкрепляют выдвинутое выше предположение, что случаи готового знания на самом деле не могут служить контрпримерами против истинности PRA.

***

Ввиду важности этого параграфа в структуре всей работы, подведем в явном виде некоторые итоги:

Резюме параграфа 2.1

Предварительная характеризация рационального действия (или рационального сложного намерения) как целесообразного ведет в правильном направлении, но непозволительно упрощает дело, ибо она не учитывает, кто (сам деятель или сторонний наблюдатель), когда (перед совершением действия или после) и на каком основании оценивает выбранное средство как целесообразное.

Мы поэтому переходим к более квалифицированной характеризации:

RA₃	Выбор средства для достижения цели обоснован, - а значит и действие (соответственно: сложное намерение) рационально, - если этот выбор опирается на предварительно проведенное деятелем рациональное исследование о целесообразности рассматриваемого средства.

Мы затем развиваем представление о рациональном исследовании, опираясь на концепцию Я.Хинтикки.

После этого нам требуется специфицировать подходящий формат основного вопроса рационального иследования, связанного с выбором целесобразного средства. Для этой цели мы используем теоретическое представление об уровневом порождении действий, развиваемое Алвином Голдманом, и приходим к следующей окончательной характеризации рациональности действия:

RA₅

"Я стремлюсь к состоянию '($х) я знаю, что достоверно или в достаточной степени вероятно, что если я, агент S, сейчас совершу действие х, то я тем самым совершу действие А₂'"

или вид, подобный этому.

Если же рациональность проведенного человеком предварительного исследования ущербна в том или ином отношении, то в том же отношении ущербна и рациональность основывающегося на этом исследовании действия человека.

Как бы ни толковать RA₅ - как определение или как обычное не-аналитическое утверждение, из него вытекает следующее утверждение

PRA	Действие А человека S рационально (разумно) в том и только в том случае, если обстоятельства его совершения человеком S удовлетворяют условиям, зафиксированным в формулировке RA₅.

PRA и есть искомый Принцип рациональности человеческого действия.

В рамках этой работы мы не собираемся сколько-нибудь исчерпывающе исследовать вопрос об истинности Принципа рациональности человеческого действия, поскольку стремимся прежде всего получить условный результат, имеющий вид:

Если PRA истинен, то имеет место MR.

Результат такого вида не зависит от истинности или ложности PRA и при этом обладает самостоятельным философским интересом, ибо утверждение, что MR имеет место в условиях истинности PRA, несомненно проливает свет на природу самого тезиса MR.

2.2. РАЦИОНАЛЬНОСТЬ ЯЗЫКОВОГО ОБЩЕНИЯ

В парадигме языкового общения задействованы две фигуры: говорящий и слушающий.^[17]

Каждый из этих двух героев языкового общения может вести себя рационально или нерационально.

---

О рациональности слушающего

Роль слушающего не связана с совершением каких-либо внешних (телесных и/или уровнево порождаемых телесными) действий.

Однако его роль не сводится к пассивному сенсорному восприятию тех физических сущностей (акустических волн, следов чернил на бумаге и т.п.), которые продуцирует говорящий. Активность слушающего состоит, во-первых, в квалитативной оценке, и во-вторых, в интерпретации поведения говорящего.

Квалитативная оценка поведения говорящего заключается в постановке вопроса:

QA	Является ли наблюдаемое мной поведение говорящего (обращенной ко мне) попыткой языкового общения?^[18]

и ответе на него.

Если на поставленный выше вопрос слушающий дал положительный ответ, то перед ним встает задача интерпретации поведения говорящего как попытки языкового общения, т.е. - выражаясь в терминах Серля - задача распознания содержания репрезентативного и коммуникационного намерений говорящего. Еще иными словами: Активность интерпретации состоит в постановке слушающим вопроса

LI	Чту именно хочет сказать (мне) говорящий?^[19]

и в ответе на него.

Мы будем считать, что слушающий рационален в этих двух видах активности, если ответы, которые он дает на оба сформулированные выше вопроса, суть результаты осуществленных им двух соответствующих рациональных исследований (с оговорками, обсуждавшимися нами в разделе "Готовое знание" параграфа 2.1).

---

О рациональности говорящего

Говорящий, в отличие от слушающего, совершает внешние действия.

Чтобы применить к этому частному случаю действования полученный нами в предыдущем параграфе Принцип рациональности человеческого действия, нужно предварительно понять, какой общий вид (формат) имеет сложное намерение говорящего.

Обсуждению вопроса о формате намерения говорящего была посвящена, в сущности, вся первая глава нашей работы. Мы подробно рассмотрели две наиболее влиятельные в интенционалистской литературе реконструкции этого формата: Грайсову и Серлеву, но в данном случае не воспольземся ни одной из них, а разовьем третью, свою собственную, реконструкцию, в которой используем только что изложенные представления о рациональности слушающего.

Предположим, что говорящий хочет сообщить слушающему, что Земля шарообразна. Нам, конечно, не стоит никакого труда представить формат (точнее, "полуфабрикат" формата) сложного намерения говорящего следующим образом:

SI₁	Я совершаю действие х в результате этого моего намерения, и тем самым сообщаю слушающему, что Земля шарообразна.^[20]

Однако, как мы могли видеть из обсуждавшихся в Главе 1 разработок Грайса и Серля, одна из существенных черт всего проекта интенционализма заключается в том, чтобы не оставлять без анализа само понятие действия 'сообщить, что А'. Мы здесь воспримем эту особенность интенционализма и в нашей характеризации формата сложного намерения говорящего дадим анализ понятия действия 'сообщить, что А', опирающийся на изложенное выше представление о рациональности слушающего:

SI₂

Я совершаю действие х в результате этого моего намерения,

и тем самым создаю такие обстоятельства, при которых слушающий, (i) поставив вопрос: "Является ли наблюдаемое мной поведение говорящего обращенной ко мне попыткой языкового общения?", должен будет придти (или: имеется достаточно большая вероятность, что придет) в результате рационального исследования к положительному ответу на него, и (ii) поставив затем вопрос: "Чту именно хочет сказать мне говорящий?", должен будет придти (или: имеется достаточно большая вероятность, что придет) в результате рационального исследования к ответу: "Говорящий хочет сообщить мне, что Земля шарообразна".

В общем случае речевого акта сообщения (а не, скажем, вопроса или приказания), когда говорящий хочет сообщить слушающему, что А, получаем следующий "полуфабрикат" формата сложного намерения говорящего:

SI₃

Я совершаю действие х в результате этого моего намерения,

---

Теперь, применив к речевому акту сообщения, совершаемому говорящим, как частному случаю человеческого действия, Принцип рациональности человеческого действия, сформулированный нами в предыдущем параграфе, мы можем получить общую характеризацию рациональности действования говорящего:

RAS

Действие (соответственно: сложное намерение) говорящего бездефектно рационально, - если оно опирается на предварительно проведенное им бездефектное рациональное исследование,^[21] основной вопрос которого в канонической форме имеет вид

"Я стремлюсь к состоянию

'($х) я знаю, что достоверно или в достаточной степени вероятно, что если я, агент S, сейчас совершу действие х, то я тем самым совершу действие, состоящее в создании таких обстоятельств, при которых слушающий,

(i) поставив вопрос: "Является ли наблюдаемое мной поведение говорящего обращенной ко мне попыткой языкового общения?", должен будет придти (или: имеется достаточно большая вероятность, что придет) в результате рационального исследования к положительному ответу на него, и

(ii) поставив затем вопрос: "Чту именно хочет сказать мне говорящий?", должен будет придти (или: имеется достаточно большая вероятность, что придет) в результате рационального исследования к ответу: "Говорящий хочет сообщить мне, что А"'".

Если же рациональность проведенного говорящим предварительного исследования ущербна в том или ином отношении, то в том же отношении ущербна и рациональность основывающегося на этом исследовании действия (соответственно: сложного намерения) говорящего.

Таким образом, рациональность говорящего представляет собой, в некотором смысле, более сложный феномен, чем рациональность слушающего: первая отчасти состоит в том, чтобы принять в расчет вторую.

***

Сформулированные только что характеризации рациональности слушающего и рациональности говорящего вместе составляют характеризацию рациональности языкового общения, основанную на общем Принципе рациональности человеческого действия (PRA).

^[1] Alvin I.Goldman A Theory of Human Action. Prentice-Hall Inc., Englewood Cliffs, New Jersey, 1970.

Я излагал и обсуждал эту теорию, а также приводил аргументы против некоторых ее положений, в книге: А.Л.Блинов, В.В.Петров Элементы логики действий М.: Наука, 1991, сс.184-203.

^[2] Несколько более подробную характеризацию простого порождения см. в книге: А.Л.Блинов, В.В.Петров Элементы логики действий, сс.191-192.

^[3] Аргументацию за включение уточняющего порождения в разряд уровневого порождения действий см. в книге Alvin I.Goldman A Theory of Human Action, pp.28-30; аргумент в пользу некоторой модификации Голдманова понимания уточняющего порождения см в книге А.Л.Блинов, В.В.Петров Элементы логики действий, с.203.

^[4] См. книгу Jaakko Hintikka and James Bachman What if...?: Toward Excellence in Reasoning. Mayfield Publishing Company: Mountain View, California a.o., 1991. См., в особенности, ее первую часть, сс.1-80.

^[5] Однако процессы исследования, конечно, можно встретить не только в науке.

Следователь, а затем и суд, проводят расследование совершенного преступления; это расследование развертывается в длинную цепь отдельных следственных действий.

Геологи ищут ответ на вопрос: 'Где залегает нефть?'. Их поиск растягивается на много этапов: предварительный анализ возможных районов залегания и оценка предварительный вероятностей; экспедиционный поиск; оценка результатов работы экспедиции и т.д. и т.п. Поиск геологов - это также типичное исследование.

Школьник, решая арифметическую задачу, ищет ее ответа, совершая одно за другим несколько арифметических действий. Это - также маленькое исследование.

Когда дети играют в прятки, тот кто ищет, занимается типичным исследованием, - он ищет ответа на вопрос: 'Где спрятались остальные участники игры?'

Девушка, собираясь купить туфли, заходит в разные магазины и примеряет разные образцы, оценивая их внешние качества, прочность, цвет, цену и т.д. В сущности, она ищет ответа на вопрос: 'Какие туфли мне лучше всего купить?', и процесс поиска ответа - это также исследование.

Итак, мы вынуждены заниматься исследованием каждый раз, когда сталкиваемся с практической или теоретической проблемой, решение которой связано с добыванием первоначально отсутствующей у нас информации.

^[6] Т.е. вопросы, на которые можно ответить "да" или "нет".

^[7] Фигурки в этом комплекте окрашены в один из трех цветов: желтый, синий или красный.

^[8] Здесь и далее символом 'а' мы обозначаем фигурку, задуманную ведущим.

^[9] Эта оценка на самом деле не вступает в противоречие с тем фактом, что проводя одно исследование, исследователь может "случайно наткнуться" на открытие, являющееся ответом на вопрос, не имеющий никакого отношения к основному вопросу проводимого им исследования. Случаи такого рода нередки в истории науки, но суть дела в том, что здравомыслящий исследователь никогда не объявит такое "случайное" открытие ответом на тот вопрос, с которого он начинал свое исследование.

^[10] Для дедуктивного рассуждения это ясно: Если дедуктивное рассуждение логически правильно, и его посылки истинны, то заключение не может не быть истинным. Не столь очевидно это для индуктивных и аналогических рассуждений; но и здесь можно сделать 6-й вариант невозможным, если снабдить заключение пробабилистской модальностью вроде: "Вероятно, что ...".

^[11] Англо-саксонская традиция использует остроумные и меткие термины "yes-no-questions" и "what-questions", соответственно.

^[12] Подробнее о двух толкованиях специальных вопросов см. J.Hintikka The Semantics of Questions and the Questions of Semantics. Amsterdam, 1976, pp.68 a.ff. и А.Л.Блинов "Теоретико-игровой подход к семантике естественного языка" / Логика и онтология. М.: Наука, 1978, сс.34-52; см в особенности сс.43-44.

^[13] Подробно множественные специальные вопросы рассматриваются в J.Hintikka The Semantics of Questions and the Questions of Semantics. См. также А.Л.Блинов "Теоретико-игровой подход к семантике естественного языка", в особенности сс.44-52.

^[14] Составными частями этого сложного утверждения являются утверждения о случайном будушем событии, именно: о совершении действия. О теоретико-игровой семантике таких утверждений см. A.Blinov, "Semantic Games with Chance Moves"// Synthese, vol.99, No3, June 1994, pp.311-327.

^[15] В обыденном и/или одном из философских, и/или одном из психологических, смыслов термина 'рациональность (разумность)'.

^[16] Но и то - каждый раз, как я хочу отпереть дверь своей квартиры, я все-таки должен с той или иной (чаще очень низкой) степенью эксплицитности провести мини-исследование, которое дало бы ответ на вопрос: Осталась ли ситуация инвариантной в нужных мне отношениях? То есть: Не сменили ли за время моего отсутствия замок? Тот ли самый ключ я выбрал или ошибся и выбрал похожий? И т.д.

^[17] Мы - вслед за традицией, восходящей по меньшей мере к Хомскому, - будем понимать термины "говорящий" и "слушающий" в предельно широком смысле, как обобщение двух соответствующих ролей любой из форм языкового общения: например, в соответствующей ситуации под словами "говорящий" и "слушающий" могут пониматься пишущий и читающий и т.д.

^[18] Другие возможные формы того же интеррогативного содержания: "Хочет ли говорящий нечто сказать мне своими действиями (или: производимыми им физическими сущностями)?", "Является ли поведение говорящего неким речевым актом, обращенным ко мне?", "Подразумевает ли говорящий нечто под своими действиями (и намерен ли он при этом сообщить мне это подразумеваемое)?" и т.п.

^[19] Другие возможные формы того же интеррогативного содержания: "Каково содержание репрезентативного и коммуникационного намерений говорящего?", "Что именно подразумевает говорящий под своими действиями?" и т.п.

^[20] Мы назвали эту характеризацию "полуфабрикатом" формата сложного намерения потому, что в ней вместо конкретного совершаемого говорящим действия говорится без уточнения о некотором "действии х".

^[21] Учитывая оговорки насчет возможности использования готового знания, рассмотренные нами в 2.1.

Конец формы

Гл.3. Парадоксы необходимого условия успешности рационального языкового общения

Сейчас он войдет, и между нами произойдет самая обыкновенная и самая непонятная вещь в мире: мы начнем разговаривать. Гость, издавая звуки разной высоты и силы, будет выражать свои мысли, а я буду слушать эти звуковые колебания воздуха и разгадывать, что они значат... и его мысли станут моими мыслями...

О, как таинственны, как странны, как непонятны для нас самые простые жизненные явления!

А.И.Куприн. "Вечерний гость"

В оставшейся части нашей работы мы собираемся показать

- во-первых, что из основной идеи интенционализма - идеи, состоящей в том, что концептуально первичным и ключевым для философии языка и языкового общения является понятие намерения подразумевания (meaning intention) и, соответственно, ключевой задачей философии языка и языкового общения является задача анализа (экспликации) этого понятия и прослеживания его фундирующей связи с другими понятиями философии языка, - а также из основополагающего для интенционализма Грайса анализа (экспликации) понятия намерения подразумевания

никаким образом не следует Серлев тезис о том, что звуки речи и другие физические сущности, опосредующие общение, наделены Интенциональностью;

- и во-вторых, что интенционализм способен, в принципе, выполнить свою задачу и в отсутствии тезиса об Интенциональности физических сущностей, опосредующих общение.

Принцип рациональности языкового общения мы собираемся при этом использовать в качестве основного инструмента в нашей аргументации.

---

В этой главе мы сделаем следующие шаги по направлению к нашей цели:

Во-первых, мы покажем [3.1], что из Серлева интенционализма - именно: из Серлева утверждения-пресуппозиции, что физические сущности, с помощью которых происходит (в том числе языковое) общение между людьми, обладают Интенциональностью - вывод'им следующий парадокс: звуковые волны, следы чернил на бумаге, телесные движения человека, а даже и столы, стаканы и т.п. при соответствующих условиях могут быть истинными (или ложными).

Во-вторых, мы сделаем некоторые шаги к построению такого варианта интенционализма, который был бы избавлен от этого вывода, бросающего вызов здравому смыслу:

(а) Мы покажем [3.1], что при некоторых существенных допущениях возможно успешное общение между людьми с помощью физических сущностей, лишенных Интенциональности.

(б) Обобщая этот результат, мы выдвинем [3.1] Тезис о коллективной вере в Интенциональность, - тезис, который, на наш взгляд, является ключевым в структуре объяснения возможности самого феномена общения между людьми.

(в) Однако результат шага (а) также обладает парадоксальностью, и притом в двух отношениях [3.2]:

(i) С некоторой точки зрения, наличие Интенциональности у физической сущности равносильно наличию у нее семантики, т.е. смысла или языкового значения, а также соотнесенности с миром (с теми или иными предметами - денотатами соответствующих языковых выражений). Стало быть, с этой точки зрения, утверждение, что возможно успешное общение между людьми с помощью физических сущностей, лишенных Интенциональности, равносильно утверждению, что можно успешно общаться с помощью, скажем, звуков, лишенных смысла, языкового значения, соотнесенности с предметами внешнего мира, - а это последнее утверждение, по-видимому, парадоксально.

(ii) Ситуация, на примере которой мы показали возможность успешного общения с помощью лишенных Интенциональности (так сказать, "бессмысленных") звуков, неудовлетворительна с точки зрения выбранного нами идеала рациональности - Принципа рациональности человеческого действия. Рациональность участников общения в этой ситуации дефектна в том отношении, что они оба считают истинным то, что на самом деле ложно, - то есть оба заблуждаются, и притом по ключевому для общения вопросу об Интенциональности издаваемых говорящим звуков.

Более того, оказывается, что именно их заблуждение делает возможным их успешное общение; если бы они не заблуждались, они не могли бы успешно общаться. Эта особенность рассматриваемой ситуации также, несомненно, парадоксальна, и кроме того она подрывает роль Принципа рациональности действия в общении людей, ибо выходит, что успешное общение между людьми в принципе не может быть бездефектно рациональным.

---

Таким образом, за избавление от Парадокса истинных стаканов, вытекающего из Серлева интенционализма, мы заплатили дорогую цену: оказались в ситуации, нагруженной Парадоксом бессмысленных звуков и Парадоксом успеха, основанного на заблуждении.

В следующей, четвертой, главе мы рассмотрим один конкретный способ избавления от двух последних парадоксов.

3.1. ПАРАДОКС ИСТИННЫХ СТАКАНОВ И ИЗБАВЛЕНИЕ ОТ НЕГО

Серлев интенционализм неадекватен, по моему мнению, потому, что несостоятелен один из его центральных тезисов, именно тезис о том, что физические сущности, опосредующие человеческое общение (в том числе, языковое), - т.е. такие сущности, как испускаемые человеком при говорении звуковые волны (звуки) или продуцируемые им при писании следы графита или чернил на бумаге, - что эти сущности обладают Интенциональностью.

Документирование Серлева тезиса об Интенциональности физических сущностей

Серлев тезис об Интенциональности физических сущностей, опосредующих общение, исключительно важен для его версии интенционализма; поэтому я хочу предварительно показать, где и в какой форме этот тезис появляется в Серлевой книге "Интенциональность".

Собственно говоря, с предварительной формулировки этого тезиса начинается книга Серля:

Поскольку предложения - звуки, исходящие изо рта человека, или закорючки, процируемые им на бумаге, - суть, если их рассматривать с некоторой точки зрения, просто такие же объекты мира, как все прочие объекты, их способность репрезентировать не присуща им по их природе (is not intrinsic), но вторична, выводима (is derived) из Интенциональности сознания. Интенциональность же ментальных состояний не выводима из каких-либо более ранних, более первичных форм Интенциональности, но внутренне присуща самим состояниям. [...] Предложение есть синтаксический объект, которому навязаны (imposed) способности репрезентирования [...]. Всё это совместимо с тем фактом, что язык есть в своей сущности социальный феномен и формы Интенциональности, подстилающие язык, суть социальные формы.

Эта книга поначалу задумывалась как исследование той части проблемы подразумевания [или значения - meaning], которая касается вопроса о том, как люди навязывают (impose) Интенциональность сущностям, которые не являются Интенциональными по своей природе; как они заставляют простые объекты выполнять функции репрезентации.^[1]

И затем, приступая в шестой главе своей книги^[2] к анализу феномена подразумевания, Серль формулирует свой основной вопрос в связи с подразумеванием так:

Когда говорящий совершает произнесение, он продуцирует некое физическое событие; говоря приблизительно, вопрос состоит в следующем: Что добавляет к этому физическому событию его намерение такого, что делает это физическое событие случаем подразумевания говорящим чего-то под данным физическим событием? Каким образом, так сказать, мы переходим от физики к семантике?^[3]

И далее:

Проблема состоит в следующем: Каковы условия удовлетворения тех намерений [...] произнесений, которые придают этим произнесениям семантические свойства? Я издаю своим ртом звуки и шумы или оставляю на бумаге следы чернил. Какова природа того сложного намерения [...], которое делает продуцирование этих закорючек или шумов чем-то большим, чем просто продуцированием закорючек или шумов? Коротко говоря, ответ состоит в том, что я намереваюсь сделать их продуцирование совершением речевого акта.^[4]

И еще дальше:

Проблема подразумевания (meaning) состоит вот в чем: Каким образом сознание (mind) навязывает Интенциональность сущностям, не являющимся по природе Интенциональными? Как это возможно, чтобы просто вещи, предметы (things) репрезентировали что-то?^[5]

Напомним, как Серль решает эту поставленную им проблему подразумевания:

Ответ, предлагаемый мной, таков: Всё дело в том, что акт произнесения совершается с намерением, чтобы само произнесение имело некие условия удовлетворения. Условия удовлетворения полагания, что противник отступает, переносятся посредством Интенционального акта на произнесение. Стало быть, совершение речевого акта, т.е. в данном случае поднимание руки, считается выражением полагания, что противник отступает, потому, что он, этот акт, совершается с намерением, что его условия удовлетворения в точностью совпадают с условиями удовлетворения данного полагания. В сущности, действием, имеющим языковое значение, его, этот акт, делает то обстоятельство, что он имеет эти намеренно навязанные ему условия удовлетворения. Ключевой элемент в анализе намерений подразумевания попросту таков: Для большинства типов речевых актов, намерения подразумевания суть - по меньшей мере, отчасти - намерения репрезентировать, а намерение репрезентировать есть намерение, чтобы физические события, составляющие часть условий удовлетворения (в смысле того, что требуется) данного намерения сами обладали бы некими условиями удовлетворения (в смысле требования). В нашем примере, условия удовлетворения моего намерения состоят в том, чтобы моя рука поднялась и чтобы ее поднимание обладало бы условиями удовлетворения - в данном случае, условиями истинности.^[6]

Подведем итоги. Из приведенных фрагментов Серлева текста извлекаются следующие тезисы:

S1	Ментальные состояния человека (полагания, намерения и т.д.) обладают свойством Интенциональности, т.е. направленности на нечто иное, чем они сами; они направлены на предметы и положения дел; иными словами, они имеют условия удовлетворения - условия истинности в случае полаганий, условия осуществления в случае намерений и т.д. Еще иными словами: они Интенциональны.


S2	Интенциональность ментальных состояний человека присуща им по природе (intrinsic).


S3	Физические сущности, опосредующие человеческое общение (в том числе языковое), - звуки, следы чернил на бумаге - обладают способностью репрезентировать (значить (означать) что-то, иметь условия удовлетворения, указывать на что-то, быть направленными на что-то) - то есть (так же, как и ментальные состояния человека) обладают свойством Интенциональности.


S4	В отличие от Интенциональности ментальных состояний человека, Интенциональность физических сущностей, опосредующих общение, не присуща им по природе.


S5	Физические сущности приобретают свойство Интенциональности оттого, что человек делает их Интенциональными, именно: он продуцирует их с намерением, чтобы они были Интенциональны, - и от этого они становятся Интенциональными.


S6	Язык есть в своей сущности социальный феномен.


S7	Тезисы S1-S5 совместимы с тем фактом, что язык есть в своей сущности социальный феномен.

Роль Серлева тезиса об Интенциональности физических сущностей в его интенционалистской концепции языка и языкового общения

Тезис S3 и есть Серлев тезис об Интенциональности физических сущностей.

Роль этого тезиса во всём Серлевом интенционализме трудно переоценить. Не было бы этого тезиса, не было бы и проблемы подразумевания, как ее понимает Серль (см. выше). А проблема подразумевания, по Серлю, есть основная метафизическая проблема теории речевых актов - т.е. вообще языка и языкового общения; стало быть, она есть центральная проблема, которую призван решить Серлев интенционализм.

Тезис S3 играет в общей Серлевой концепции языка и языкового общения и еще одну очень важную - связанную с первой - роль, которая у самого Серля не сформулирована эксплицитно, именно: роль условия, в отсутствии которого невозможно языковое общение. К этой его роли мы вернемся немного позднее.

Здравый смысл против тезиса об Интенциональности физических сущностей

И вот я хочу аргументировать, что Серлев тезис S3, - тезис об Интенциональности физических сущностей, - если его понимать буквально, абсолютно несостоятелен с точки здравого смысла.

В самом деле, что утверждается в S3?

В нем утверждается, что звуковые колебания и следы чернил на бумаге обладают одним из свойств, присущих человеческому сознанию, именно: Интенциональностью, т.е. той направленностью на нечто отличное от самого себя, какой обладает, к примеру, полагание какого-нибудь человека, - скажем, Сидорова, - например, его полагание, что Москва есть столица России.

Но что такое Интенциональность полагания того или иного человека? Что такое Интенциональность полагания Сидорова, что Москва есть столица России?

Первый ответ: Интенциональность полагания есть его направленность на некое положение дел. Но этот ответ сам нуждается в разъяснении. Разъяснение его таково: Полагание направлено на некое положение дел в том смысле, что оно, это полагание, истинно в том и только в том случае, если имеет место данное положение дел.

Например, полагание Сидорова, что Москва есть столица России, направлено на положение дел 'Москва есть столица России' в том смысле, что данное полагание истинно в том и только в том случае, если Москва есть столица России.

Стало быть, тезис S3 утверждает, что если Сидоров накорябает на листке бумаги чернилами закорючки вида Москва есть столица России с намерением, чтобы эти следы чернил обладали Интенциональностью, именно: той же самой Интенциональностью, что и его полагание, то они - эти следы чернил, т.е., в сущности, некий физический предмет, - будут Интенциональны, т.е. истинны в том и только в том случае, если Москва есть столица России.

Иными словами, в результате оказывается, что некий физический предмет истинен в том и только в том случае, если Москва есть столица России.

Чтобы довести это рассмотрение до логического конца, нужно вспомнить, что Серль утверждает (тезис S5), что человек может "навязать" Интенциональность любой физической сущности; для этого ему достаточно продуцировать эту физическую сущность с намерением, чтобы она была Интенциональной. Стало быть, если Сидоров произведет с помощью соответствующего станка, скажем, стеклянный стакан с намерением, чтобы этот стакан был Интенционален, именно: чтобы он имел те же условия удовлетворения, что и его полагание, что Москва есть столица России, то произведенный им стакан и будет Интенционален, именно: он будет истинным в том и только в том случае, если Москва есть столица России.

Сделаем последний шаг в этом рассмотрении. Из утверждений

(1)	Этот стакан истинен в том и только в том случае, если Москва есть столица России.

(2)	Москва есть столица России.

следует утверждение (3):

(3)	Этот стакан истинен.

А поскольку Москва действительно есть столица России, то мы получаем, что этот стакан истинен.^[7]

Нужно ли специально доказывать, что этот результат есть нелепость с точки здравого смысла?

Спасает ли дело то, что 'физические сущности по природе не Интенциональны'?

Здесь можно представить себе, что защитник тезисов S1-S7 предъявит следующий контраргумент:

- Всё дело в том, что ментальные состояния человека Интенциональны первично, по своей природе (intrinsic) [тезис S2], а продуцируемые человеком физические сущности хотя и могут быть Интенциональными, но лишь вторично, не по своей природе; их Интенциональность навязывается человеком, который продуцирует их с особым намерением - с намерением, чтобы они были Интенциональными [тезисы S4, S5].

На мой взгляд, это контраргумент не избавляет нас от полученной нами нелепости, что сделанный Сидоровым стакан истинен.

В самом деле, что представляет собой дистинкция 'свойство, присущее данному предмету по природу' vs. 'свойство, навязанное данному предмету человеком'?

В сущности, нет дистинкции, которая была бы более практически освоена любым человеком, чем эта, ибо с некоторой точки зрения любая практическая деятельность любого человека и человечества в целом только в том и состоит, чтобы навязывать предметам свойства, которые не присущи им по природе. Пахать землю, строгать доски, плавить сталь и т.д. - значит навязывать земле, дереву, руде и т.п. свойства, которые не присущи им по природе.

Для простоты, разберем забавный пример: Женщины не имеют усов по природе. Мужчины по природе имеют усы. Но мужчина может "навязать" себе, как "физической сущности", свойство безусости, сбрив свои усы. В таком случае, жена Сидорова безуса по природе, а сам бритый Сидоров безус не по природе, а обладает этим свойством как "навязанным ему человеком", т.е. самим собой. Таким образом, происхождение безусости Сидорова отлично от происхождения безусости жены Сидорова, но сама безусость, как свойство, одинаковым образом присуще как Сидорову, так и его жене.

Иными словами, тот факт, что Сидоров сам сбрил свои усы, вовсе не противоречит тому факту, что теперь у Сидорова нет усов. Свойство, навязанное предмету человеком, присуще предмету.

Стало быть, нелепость истинного стакана не устраняется доводом от дистинкции между свойствами, присущими по природе, и свойствами, навязанными человеком.

Естественный контраргумент защитника Серлеанского интенционализма: Интенциональность физических сущностей есть необходимое условие успешности языкового общения

Нужно понять, зачем вообще Серлю понадобился тезис S3.

Заметим, что S3 нигде не появляется в качестве самостоятельно утверждаемого тезиса, а фигурирует в качестве пресуппозиции основного Серлева вопроса: Как человек навязывает Интенциональность физическим сущностям, не Интенциональным по природе?

Ясно, что если кто-либо задает такой вопрос, то он исходит из допущения (или: пресуппозиции), что человек-таки навязывает каким-то образом Интенциональность физическим сущностям. Но как вообще может теоретик интенционализма в философии языка дойти до такого допущения?

Зададимся вопросом, какие физические сущности и какие акты и намерения находятся в центре внимания Серля. Ответ прост: Серль занимается звуками, продуцируемыми человеком по ходу совершения акта произнесения. Человек произносит некие звуки, и тем самым совершает акт утверждения, или вопрошания, или просьбы и т.п. Как это получается? Вот тайна, которая мучит Серля.

Из того очевидного факта, что человек произносит звуки, и тем самым выражает свое полагание, соблазнительно сделать (ошибочный!) вывод, что произносимые им звуки и обладают теми же самыми условиями удовлетворения, что и выражаемое им полагание.

Но откуда, в свою очередь, исходит допущение, что произнося звуки, человек выражает нечто с их помощью? Вот откуда: Речевые акты совершаются, конечно, в ходе общения. Человек утверждает, спрашивает, приказывает нечто в надежде, что его утверждение, вопрос, приказ будут успешно коммуницированы, т.е. услышаны и правильно поняты адресатом. Как могут они быть услышаны и поняты адресатом, если говорящий не выразит их содержание в издаваемых им звуках? И как можно выразить их содержание в звуках, если не навязать звукам ("просто физическим сущностям") Интенциональность выражаемого полагания или желания, - то есть если не навязать им смысл, значение, семантику?

Такова суть рассуждения, приводящего к тезису S3.

Иными словами, тезис S3 мыслится защитником Серлева варианта интенционализма в качестве необходимого условия возможности успешного общения с помощью языка.

Эта мотивация введения тезиса S3 в теоретическую систему интенционализма может быть превращена в аргумент в защиту тезиса S3:

APC	Тезис S3 истинен потому, что если бы он был ложен, то было бы невозможно успешное общение с помощью языка.

Поскольку довод от дистинкции между двумя видами обладания свойством мы отвели, а других аргументов в пользу S3 на горизонте не видно, то APC остается единственным аргументом интенционализма в защиту тезиса S3, и если этот аргумент провалится, то мы должны будем отбросить S3.

Но этот единственный аргумент, APC, на самом деле очень вес'ом: действительно, если без Интенциональности звуковых волн, следов чернил и стаканов невозможно языковое общение между людьми, то мы вынуждены будем заключить, что человек и в самом деле способен проделывать такие магические трюки: силой своего намерения навязывать Интенциональность звуковым волнам, следам чернил и стаканам, - ибо невозможно отрицать, что успешное общение с помощью языка практикуется людьми ежедневно и ежечасно и, следовательно, оно возможно.

Аргумент против Интенциональности физических сущностей как необходимого условия успешности языкового общения

Я хочу опровергнуть аргумент APC.

Для этого я покажу, что можно представить себе такую ситуацию, в которой звуки, произносимые говорящим, или следы чернил, продуцируемые пишущим, не обладают Интенциональностью (т.е. смыслом, или значением, или семантикой), а успешное общение тем не менее имеет место, - при допущении Принципа рациональности языкового общения. Если такая ситуация мыслима, то Интенциональность физических сущностей не является необходимым условием успешности общения с помощью языка.

***

Ситуация Sit₁

Представим себе ситуацию, которой свойственны следующие черты:

(1) вопреки Серлеву тезису S₃, продуцируемые говорящим физические сущности - будь то звуковые волны или следы чернил на бумаге и т.п. - не обладают Интенциональностью, независимо от того, продуцирует ли их говорящий с намерением сделать их Интенциональными или нет;

(2) и говорящий и слушающий (ошибочно) полагают, что если следы чернил на бумаге или звуки человеческого голоса имеют форму некоторого выражения русского языка, - скажем, выражения А, - то эти следы или звуки наделены Интенциональностью, и содержание этой Интенциональности вытекает из семантических правил (конвенций) русского языка, касающихся входящих в А слов и синтаксических конструкций;

например, если следы чернил на бумаге имеют вот такую форму: Земля шарообразна, то эти следы наделены Интенциональностью со следующим содержанием: они истинны в том и только в том случае, если Земля шарообразна;

(3) (i) говорящий полагает, что слушающий полагает, что если следы чернил на бумаге или звуки человеческого голоса имеют форму некоторого выражения русского языка, - скажем, выражения А, - то эти следы или звуки наделены Интенциональностью, и содержание этой Интенциональности вытекает из семантических правил (конвенций) русского языка, касающихся входящих в А слов и синтаксических конструкций;

(ii) слушающий полагает, что говорящий полагает, что если следы чернил на бумаге или звуки человеческого голоса имеют форму некоторого выражения русского языка, - скажем, выражения А, - то эти следы или звуки наделены Интенциональностью, и содержание этой Интенциональности вытекает из семантических правил (конвенций) русского языка, касающихся входящих в А слов и синтаксических конструкций;

(3') (i) говорящий полагает, что слушающий полагает, что говорящий полагает, что если следы чернил на бумаге или звуки человеческого голоса имеют форму некоторого выражения русского языка, - скажем, выражения А, - то эти следы или звуки наделены Интенциональностью, и содержание этой Интенциональности вытекает из семантических правил (конвенций) русского языка, касающихся входящих в А слов и синтаксических конструкций;

(ii) слушающий полагает, что говорящий полагает, что слушающий полагает, что если следы чернил на бумаге или звуки человеческого голоса имеют форму некоторого выражения русского языка, - скажем, выражения А, - то эти следы или звуки наделены Интенциональностью, и содержание этой Интенциональности вытекает из семантических правил (конвенций) русского языка, касающихся входящих в А слов и синтаксических конструкций;

(4) и говорящий и слушающий понимают рациональность человеческого действия в соответствии с принципом PRA;

и говорящий и слушающий понимают рациональность языкового общения в соответствии с характеризацией, данной нами в 2.2;

(5) (i) говорящий полагает, что слушающий понимает рациональность человеческого действия в соответствии с принципом PRA, а рациональность языкового общения - в соответствии с характеризацией, данной в 2.2;

(ii) слушающий полагает, что говорящий понимает рациональность человеческого действия в соответствии с принципом PRA, а рациональность языкового общения - в соответствии с характеризацией, данной в 2.2;

(6) говорящий намерен вести себя в данной ситуации рационально;

слушающий намерен вести себя в данной ситуации рационально;

(7) (i) говорящий полагает, что слушающий намерен вести себя в данной ситуации рационально;

(ii) слушающий полагает, что говорящий намерен вести себя в данной ситуации рационально.

---

А. Представим себе теперь, что в ситуации, обладающей этими особенностями, слушающий видит и слышит, как говорящий поворачивается к нему лицом и с мимикой, жестами и интонацией, характерными для совершения речевого акта сообщения (утверждения), продуцирует последовательность звуков, имеющих форму звуковой реализации русского повествовательного предложения S.

---

Как должен вести себя в таком случае слушающий? Рационально [см. Условие 6]; - то есть в соответствии с характеризацией, данной в 2.2 [см. Условие 4]; - то есть он должен, во-первых, провести рациональное исследование, имеющее в качестве главного вопроса: "Является ли наблюдаемое мной поведение говорящего обращенной ко мне попыткой языкового общения?" [см. Условие 4].

Если не выделять явным и полным образом интеррогативные и инференционные шаги этого исследования слушающего, то оно может свестись примерно к такому его рассуждению:

"Говорящий повернулся ко мне лицом и с мимикой, жестами и интонацией, характерными для совершения речевого акта сообщения (утверждения), произнес звуки, имеющих форму звуковой реализации какого-то русского повествовательного предложения. Когда человек ведет себя, как я только что описал, то он чаще всего совершает попытку языкового общения. Стало быть, я могу с большой степенью вероятности ответить положительно на поставленный мной вопрос: Да, говорящий пытается общаться со мной с помощью русского языка."

Ответив на первый вопрос положительно, слушающий должен теперь провести рациональное исследование, имеющее в качестве главного вопроса: "Что именно хочет сказать мне говорящий?", или "Каково содержание репрезентативного и коммуникационного намерений говорящего?", или "Что именно подразумевает говорящий под своими действиями?"

Учитывая все перечисленные выше особенности ситуации, мы можем с большой долей вероятности реконструировать один из вариантов хода исследования слушающего примерно так:

(1) - Обладают ли продуцированные говорящим звуки Интенциональностью?

- Да, обладают, потому что они имеют форму звуковой реализации русского предложения S.

[Условие 2]

(2) - Каково содержание Интенциональности этих звуков?

- Я знаю, что содержание этой Интенциональности вытекает из семантических правил русского языка, касающихся входящих в S слов и синтаксических конструкций, и приложив свое знание семантических правил к предложению S, я прихожу к выводу, что содержание Интенциональности этих звуков есть P. [Условие 2]

(3) - Говорящий, так же как и я, полагает, что если следы чернил на бумаге или звуки человеческого голоса имеют форму некоторого выражения русского языка, - скажем, выражения А, - то эти следы или звуки наделены Интенциональностью, и содержание этой Интенциональности вытекает из семантических правил (конвенций) русского языка, касающихся входящих в А слов и синтаксических конструкций. [Условие 3(ii)]

(4) - Он, стало быть, так же как и я, полагает, что продуцированные им звуки обладают Интенциональностью с содержанием P. [Условия 3(ii) и 7(ii)]

(5) - Говорящий, как я уже выяснил, хочет сообщить мне нечто, - т.е. хочет сделать так, чтобы я знал, что у него имеется полагание, Интенциональность которого имеет содержание X. Он, то есть, производя этих звуки, намеревался сделать так, чтобы я мог узнать это содержание Х.

(6) - Итак,

(i) с одной стороны, он, производя этих звуки, намеревался сделать так, чтобы я мог узнать это содержание Х;

(ii) с другой же стороны, он намеренно (ср. шаг 4) произвел звуки, Интенциональность которых имеет содержание P.

(7) - Сравнивая эти два факта, а также принимая во внимание, что говорящий рационален в том же смысле, что и я, - т.е. в смысле PRA - я вправе с достаточно высокой степенью вероятности сделать вывод, что содержание P совпадает с содержанием X. [Условия 6, 5(ii), 7(ii)]

---

Итак, если говорящий повернется к слушающему лицом и с мимикой, жестами и интонацией, характерными для совершения речевого акта сообщения (утверждения), произнесет последовательность звуков, имеющих форму звуковой реализации русского повествовательного предложения S, то в высокой степени вероятно, что слушающий после проведения соответствующих исследований придет к следующим выводам:

(i) Говорящий пытается общаться со мной с помощью русского языка.

(ii) Говорящий хочет сообщить мне, что P.

***

Б. Перейдем теперь на сторону говорящего. Что он должен сделать в ситуации с перечисленными выше чертами говорящий, если он хочет сообщить слушающему, что P?

Чтобы выяснить это, он должен предпринять исследование с главным вопросом (в канонической форме):

"Я стремлюсь к состоянию

'($х) я знаю, что достоверно или в достаточной степени вероятно, что если я сейчас совершу действие х, то я тем самым совершу действие, состоящее в создании таких обстоятельств, при которых слушающий,

(ii) поставив затем вопрос: "Что именно хочет сказать мне говорящий?", должен будет придти (или: имеется достаточно большая вероятность, что придет) в результате рационального исследования к ответу: "Говорящий хочет сообщить мне, что Р"'".

***

Для понимания всего дальнейшего важно понять вот что: Вопрос исследования говорящего сформулирован так, что результаты этого исследования предопределены результатами двух исследований слушающего, которые мы реконструировали выше. Попросту говоря: Раз выяснено, что рассмотренное выше поведение говорящего слушающий скорее всего истолкует, как попытку сообщения, что Р, то говорящему и следует вести себя именно описанным выше образом - то есть повернуться к слушающему лицом и с мимикой, жестами и интонацией, характерными для совершения речевого акта сообщения (утверждения), произнести последовательность звуков, имеющих форму звуковой реализации русского повествовательного предложения S.

---

Само же исследование говорящего, которое - как мы сказали - должно привести к только что упомянутым результатам, с большой долей вероятности может принять, например, следующий вид:

(1) Предположим, что я сейчас повернусь лицом к слушающему и с мимикой, жестами и интонацией, характерными для совершения речевого акта сообщения (утверждения), произнесу последовательность звуков, имеющих форму звуковой реализации русского повествовательного предложения S.

(2) - Что прежде всего может (с достаточной долей вероятности) совершить в ответ на это слушающий?

- Поскольку он ведет себя рационально и понимает рациональность действий вообще и рациональность человеческого общения в частности так же как и я - то есть в соответствии с PRA и характеризацией в 2.2, соответственно, - то очень вероятно, что он в первую очередь займется исследованием вопроса "Является ли наблюдаемое мной поведение говорящего обращенной ко мне попыткой языкового общения?"

(3) - Как может скорее всего проходить это его исследование?

- Опять же учитывая рациональность слушающего и его знание того, каковы мимика, жесты и интонация, характерными для совершения речевого акта сообщения (утверждения), вполне вероятно, что его исследование-рассуждение может протекать примерно так:

(4) Стало быть, если я сейчас повернусь лицом к слушающему и с мимикой, жестами и интонацией, характерными для совершения речевого акта сообщения (утверждения), произнесу последовательность звуков, имеющих форму звуковой реализации русского повествовательного предложения "Земля шарообразна", то очень вероятно, что я тем самым создам такие обстоятельства, при которых слушающий, поставив вопрос: "Является ли наблюдаемое мной поведение говорящего обращенной ко мне попыткой языкового общения?", должен будет придти (или: имеется достаточно большая вероятность, что придет) в результате рационального исследования к положительному ответу на него.

(5) - Что, скорее всего, станет делать слушающий, ответив положительно на первый вопрос?

- Поскольку он ведет себя рационально и понимает рациональность действий вообще и рациональность человеческого общения в частности так же как и я - то есть в соответствии с PRA и характеризацией в 2.2, соответственно, - то очень вероятно, что ответив положительно на первый вопрос, слушающий займется исследованием вопроса "Чту именно хочет сказать (мне) говорящий?"

(6) - Как может скорее всего проходить это его исследование?

- Опять же учитывая рациональность слушающего и то, что он полагает (и полагает, что и я, говорящий, полагаю), что если следы чернил на бумаге или звуки человеческого голоса имеют форму некоторого выражения русского языка, - скажем, выражения А, - то эти следы или звуки наделены Интенциональностью, и содержание этой Интенциональности вытекает из семантических правил (конвенций) русского языка, касающихся входящих в А слов и синтаксических конструкций, -

учитывая всё это, вполне вероятно, что его исследование-рассуждение может протекать примерно так:

(1) - Обладают ли продуцированные говорящим звуки Интенциональностью?

- Да, обладают, потому что они имеют форму звуковой реализации русского предложения S.

[Условие 2]

(2) - Каково содержание Интенциональности этих звуков?

(6) - Итак,

(i) с одной стороны, он, производя этих звуки, намеревался сделать так, чтобы я мог узнать это содержание Х;

(ii) с другой же стороны, он намеренно (ср. шаг 4) произвел звуки, Интенциональность которых имеет содержание P.

(7) Таким образом, - возвращаясь к п.(1) моего исследования, - если я сейчас повернусь лицом к слушающему и с мимикой, жестами и интонацией, характерными для совершения речевого акта сообщения (утверждения), произнесу последовательность звуков, имеющих форму звуковой реализации русского повествовательного предложения S, то я тем самым с большой долей вероятности создам такие обстоятельства, при которых слушающий,

(8) Итак, один из возможных ответов на главный вопрос моего исследования таков:

Совершить действие х = Повернуться лицом к слушающему и с мимикой, жестами и интонацией, характерными для совершения речевого акта сообщения (утверждения), произнести последовательность звуков, имеющих форму звуковой реализации русского повествовательного предложения S.

***

Итак, если приведенные выше реконструкции исследований говорящего и слушающего правдоподобны и корректны, то мы показали, что в ситуации Sit₁ говорящий успешно сообщил слушающему, что Р.

Возможна, стало быть, - при допущении Принципа рациональности человеческого действия, PRA, и при основанной на PRA характеризации рациональности языкового общения - ситуация, в которой звуки, произносимые говорящим, не обладают Интенциональностью, а успешное общение тем не менее имеет место.

***

Тезис о коллективной вере в Интенциональность

Почему физических сущностей, лишенных Интенциональности, оказалось достаточным для успешного общения?

Потому что и говорящий и слушающий верили (думали, полагали, считали), что эти сущности были наделены Интенциональностью с таким-то содержанием. Если бы слушающий не верил (не думал), что звуки, имеющие форму звуковой реализации русского повествовательного предложения S, обладают Интенциональностью с содержанием P, то у него не было бы рациональных оснований сделать вывод, что говорящий хотел сообщить ему, что P. Если бы говорящий не верил (не думал), что, во-первых, звуки, имеющие форму звуковой реализации русского повествовательного предложения S, обладают Интенциональностью с содержанием P, и во-вторых, что слушающий верит (думает), что звуки, имеющие форму звуковой реализации русского повествовательного предложения S, обладают Интенциональностью с содержанием P, то у него не было бы рациональных оснований произносить те звуки, которые он произнес.

С другой стороны, если и говорящий и слушающий верят в то, что звуки такой-то формы обладают Интенциональностью с таким-то содержанием, и если, кроме того, каждый из них знает, что другой также как и он сам верит в то, что звуки такой-то формы обладают Интенциональностью с таким-то содержанием, то этой веры и этого знания достаточно для успешного общения - неважно, Интенциональны ли звуки на самом деле или нет.

Иными словами, мы пришли к тезису, имеющему решающее значение для понимания самого феномена человеческого общения, опосредуемого физическими сущностями:

SBI

Для того, чтобы опосредуемое некоторыми физическими сущностями общение между людьми было успешно, не обязательно, чтобы эти физические сущности обладали Интенциональностью на самом деле.

Достаточно, чтобы все участники общения

(i) полагали, что эти физические сущности обладают Интенциональностью;

(ii) придерживались одних и тех же полаганий насчет содержания этой Интенциональности;

(iii) знали о том, что истинны утверждения пунктов (i) и (ii).

Будем впредь называть тезис SBI Тезисом о коллективной вере в Интенциональность [физических сущностей].

Чтобы понять, почему Тезис о коллективной вере верен, быть может, полезно представить себе следующую ситуацию: Вообразите, что на денеженом рынке некоей страны каждая подлинная купюра заменена фальшивой, но при этом все участники товарно-денежного обмена ошибочно полагают, что все имеющие хождение купюры подлинные. Ясно, что в условиях такой ситуации товарно-денежный обмен проходил бы с такой же степенью успешности, с какой он проходил бы, если бы все купюры были подлинными.

Аналогия этой монетарной ситуации с обсуждавшейся выше ситуацией языкового общения Sit₃ состоит в том, что (i) подлинным купюрам соответствуют звуки, на самом деле наделенные Интенциональностью (смыслом); (ii) фальшивым купюрам - звуки, на самом деле лишенные Интенциональности (смысла); (iii) обстоятельству подмены подлинных купюр фальшивыми - тот факт, что все звуки в Sit₁ лишены Интенциональности; (iv) тому обстоятельству, что все участники товарно-денежного обмена ошибочно полагают, что все имеющие хождение купюры подлинные, - тот факт, что и говорящий и слушающий ошибочно полагают, что издаваемые говорящим звуки обладают Интенциональностью; (v) успеху товарно-денежного обмена посредством фальшивых купюр - успех языкового общения с помощью звуков, лишенных Интенциональности.

***

Об одном следствии из SBI: Странности свойств, необходимых для успешного языкового общения

Итак, физическим сущностям, опосредующим успешное общение людей, не обязательно быть Интенциональными. Но, быть может, они все же обязаны обладать некоторым иным свойством, которое и отвечает за успех общения? Естественно ведь предположить, что не любые попавшиеся под руку физические сущности годятся для того, чтобы успешно опосредовать общение людей.

***

Чтобы упростить рассмотрение этого вопроса, обратимся к сообщению некоего конкретного содержания. Предположим, что говорящий хочет сообщить слушающему, что Земля шарообразна. И вот допустим, что для успеха сообщения этого содержания необходимо, чтобы звуки, издаваемые говорящим, обладали свойством N.

Представим себе теперь ситуацию, которой свойственны следующие черты:

(1) никакие продуцируемые говорящим звуки не обладают свойством N;

(2) и говорящий и слушающий полагают, что для успеха сообщения содержания 'Земля шарообразна' необходимо, чтобы звуки, издаваемые говорящим, обладали свойством N;

(3) и говорящий и слушающий полагают, что для успеха сообщения содержания 'Земля шарообразна' достаточно, чтобы звуки, издаваемые говорящим, обладали свойством N;

(4) (i) говорящий полагает, что слушающий полагает, что для успеха сообщения содержания 'Земля шарообразна' достаточно, чтобы звуки, издаваемые говорящим, обладали свойством N;

(ii) слушающий полагает, что говорящий полагает, что для успеха сообщения содержания 'Земля шарообразна' достаточно, чтобы звуки, издаваемые говорящим, обладали свойством N;

(5) и говорящий и слушающий ошибочно (!) полагают, что последовательность звуков А обладает свойством N;

(6) (i) говорящий полагает, что слушающий полагает, что последовательность звуков А обладает свойством N;

(ii) слушающий полагает, что говорящий полагает, что последовательность звуков А обладает свойством N;

(7) и говорящий и слушающий понимают рациональность человеческого действия в соответствии с принципом PRA;

(8) (i) говорящий полагает, что слушающий понимает рациональность человеческого действия в соответствии с принципом PRA, а рациональность языкового общения - в соответствии с характеризацией, данной в 2.2;

(9) говорящий намерен вести себя в данной ситуации рационально;

слушающий намерен вести себя в данной ситуации рационально;

(10) (i) говорящий полагает, что слушающий намерен вести себя в данной ситуации рационально;

(ii) слушающий полагает, что говорящий намерен вести себя в данной ситуации рационально.

---

Чтобы показать, что в ситуации с такими чертами говорящий может успешно сообщить слушающему, что Земля шарообразна, нам достаточно реконструировать соответствующие рациональные исследования говорящего и слушающего.

---

А. Начнем, как обычно, со слушающего.

Предположим, что он видит и слышит, как говорящий с соответствующими мимикой, позой, жестами и интонацией произносит последовательность звуков А.

Опустим для простоты его исследование насчет того, действительно ли говорящий предпринимает попытку языкового общения, - ибо структура этого исследования стандартна.

После того, как слушающий положительно ответил на этот первый вопрос, он приступает к исследованию вопроса о том, что именно хочет сообщить ему говорящий.

С большой степенью вероятности его исследование могло бы проходить примерно так:

(1) Я знаю, что говорящий полагает, что последовательность звуков А обладает свойством N; [Условие 6 (ii)]

(2) Я знаю также, что говорящий полагает, что для успеха сообщения содержания 'Земля шарообразна' достаточно, чтобы звуки, издаваемые говорящим, обладали свойством N; [Условие 4 (ii)]

(3) Стало быть, он по меньшей мере предвидит, что произнеся звуки А, он тем самым успешно сообщит (мне), что Земля шарообразна;

(4) Из (3) я могу с большой степенью вероятности сделать вывод, что говорящий хочет сообщить мне, что Земля шарообразна.

***

Б. Перейдем теперь на сторону говорящего. Что он должен сделать в ситуации с перечисленными выше чертами говорящий, если он хочет сообщить слушающему, что Земля щарообразна?

Чтобы выяснить это, он должен предпринять исследование с главным вопросом (в канонической форме):

"Я стремлюсь к состоянию

---

Учитывая особенности ситуации, это исследование говорящего с большой долей вероятности может принять, например, следующий вид:

[Опускаем для краткости стандартное рассуждение, относящееся к первому вопросу слушающего.]

(5) - Что, скорее всего, станет делать слушающий, ответив положительно на первый вопрос?

- Поскольку он ведет себя рационально и понимает рациональность действий вообще и рациональность человеческого общения в частности так же как и я - то есть в соответствии с PRA и характеризацией в 2.2, соответственно, - то очень вероятно, что ответив положительно на первый вопрос, слушающий займется исследованием вопроса "Чту именно хочет сказать (мне) говорящий?"

(6) - Как может скорее всего проходить это его исследование?

- Опять же учитывая рациональность слушающего и то, что он полагает (и полагает, что и я, говорящий, полагаю), что (i) последовательность звуков А обладает свойством N, и (ii) для успеха сообщения содержания 'Земля шарообразна' достаточно, чтобы звуки, издаваемые говорящим, обладали свойством N

учитывая всё это, вполне вероятно, что его исследование может протекать примерно так:

(1) Я знаю, что говорящий полагает, что последовательность звуков А обладает свойством N; [Условие 6 (ii)]

(7) Таким образом, - возвращаясь к п.(1) моего исследования, - если я сейчас повернусь лицом к слушающему и с мимикой, жестами и интонацией, характерными для совершения речевого акта сообщения (утверждения), произнесу последовательность звуков А, то я тем самым с большой долей вероятности создам такие обстоятельства, при которых слушающий,

(8) Итак, один из возможных ответов на главный вопрос моего исследования таков:

***

Мы, стало быть, пришли к следующему:

Допустив, что некоторое произвольное свойство N опосредующих общение звуков необходимо для успеха сообщения некоторого опять-таки произвольно выбранного содержания, мы пришли к выводу, что при определенных условиях успех общения возможен и в отсутствии у звуков свойства N. Иными словами, мы - по меньшей мере, на первый взгляд - с помощью приема reductio ad absurdum продемонстрировали ложность нашего допущения; - продемонстрировали, то есть, что не только Интенциональность, но и никакое другое свойство участвующих в общении физических сущностей (например, звуков) не является необходимым для успеха общения: нет такого свойства звуков, без которого нельзя было бы обойтись в общении.

Заметьте, что - как и в рассмотренном перед этим случае с Интенциональностью - наша аргументация основывалась на характерных свойствах рассматриваемой ситуации, - аналогичных тем, что зафиксированы в SBI, именно:

И говорящий и слушающий

(i) полагают, что физические сущности, о которых идет речь, обладают некоторым свойством Х, которое - возможно, вкупе с некоторыми другими условиями - достаточно для успеха общения;

(ii) придерживаются одних и тех же полаганий насчет деталей этого свойства Х, соотносимых с сообщениями различных содержаний;

(iii) знают о том, что истинны утверждения пунктов (i) и (ii).

Таким образом, мы, по-видимому, пришли к следующим утверждениям:

NPN

(1) Неверно, будто бы имеется такое свойство Х, что если бы физические сущности, опосредующие общение между людьми, не обладали бы свойством Х, то общение при посредстве этих сущностей стало бы невозможным.

(2) Если же участники общения полагают, что некоторое свойство N таково, что если бы физические сущности, опосредующие общение между ними, не обладали бы свойством N, то общение при посредстве этих сущностей стало бы невозможным, то они заблуждаются.

(3) Ибо в этом случае успешное общение все же возможно в отсутствии свойства N, но при условии, что все участники общения

(i) полагают, что физические сущности, о которых идет речь, обладают свойством N;

(ii) знают, что каждый из них полагает, что физические сущности, о которых идет речь, обладают свойством N.

Для удобства будем далее называть совокупность этих утверждений - NPN.

---

Опять же здесь может быть полезным сравнение с монетарной ситуацией.

Без какого свойства денежных купюр невозможно их успешное обращение? Обсуждая SBI, мы уже выяснили, что таким свойством не является их подлинность (т.е. то обстоятельство, что они в предписанном законами порядке произведены Гознаком). Но, быть может, имеется какое-либо другое свойство, без которого не обойтись?

Допустим, что такое свойство имеется и свойство это - N. Допустим также, что все участники товарно-денежного обмена, считают, что свойство N необходимо для успеха обмена.

Предположим теперь, что (i) на самом деле купюры лишены свойства N; (ii) все участники обмена считают, что купюры обладают свойством N; (iii) налицо все остальные условия, вместе достаточные для успеха обмена. Что в такой ситуации может помешать успешному обмену купюры на товар или на другую ценную бумагу? По-видимому, ничто.

***

Одно возражение против NBN

Против NBN, однако, можно выдвинуть следующее возражение:

- Все же имеется такое свойство Х, в отсутствии которого у посредничающих физических сущностей успешное общение невозможно.

В самом деле, допустим, что участники общения считают, что таким необходимым свойством является свойство N. Вы убедительно показали, что на самом деле участники общения заблуждаются - они могут успешно общаться и без свойства N, но при условии, что все они полагают, (i) что физические сущности обладают свойством N, и (ii) что каждый из них полагает, что физические сущности обладают свойством N.

Прекрасно, - но как раз-таки из этого необходимого в данной ситуации условия и можно вывести необходимое для успеха общения в данной ситуации свойство физических сущностей, именно:

Посредующие физические сущности должны быть такими, что все участники общения полагают, (i) что эти физические сущности обладают свойством N, и (ii) что каждый из них полагает, что эти физические сущности обладают свойством N.

В формально-логической записи это свойство будет выглядеть так:

NRP

Если участники общения считают, что для успеха общения между людьми при посредстве физических сущностей из класса Е необходимо, чтобы эти сущности обладали свойством N,

то на самом деле необходимо, чтобы эти сущности обладали свойством N', которое определяется следующим образом:

N'(х) = def. {хÎЕ и ("у)(если у - участник общения, то у полагает, что [хÎЕ и N(x) и ("z)(если z - участник общения, то z полагает, что [хÎЕ и N(x)])])}^[8]

---

И вновь, как и раньше, обращение за аналогией к монетарной ситуации может облегчить понимание этого сложного определения.

Допустим, что все участники товарно-денежного обмена считают, что успешный обмен возможен лишь при посредстве таких купюр, которые в соответствии с законами данной страны произведены Национальным предприятием по выпуску денежных купюр.

В таком случае на самом деле неважно, произведены ли участвующие в обмене купюры этим Национальным предприятием или нет, но зато важно - и даже необходимо - другое, именно: чтобы участвующие в обмене купюры были таковы, что насчет них все участники обмена полагали, что они законно произведены Национальным предприятием по выпуску денежных купюр. Вот это-то их свойство и аналогично свойству N' физических сущностей, опосредующих общение между людьми.

В самом деле, если продавец не верит, что предлагаемая ему покупателем в обмен за товар купюра законно произведена Национальным предприятием по выпуску денежных купюр, то обмен не состоится.

---

Стало быть, в конечном счете NPN, т.е. тезис об отсутствии необходимых свойств, в общем случае неверен, - если участники общения верят в необходимость свойства N, то эта их коллективная вера порождает необходимость сложного реляционного свойства N', производного от N.

Однако рациональное зерно - и ограниченная истинность - тезиса NPN состоит в том, что никакое более простое свойство, чем N', - в частности, никакое нереляционное свойство, - не может быть необходимым для успеха общения, опосредуемого физическими сущностями.

3.2. Из огнЯ да в полымЯ: Парадокс бессмысленных звуков и Парадокс нерационального успеха

Подведем некоторые итоги.

Мы устранили парадокс, который портил Серлеву версию интенционализма, - Парадокс истинных стаканов: мы обнаружили, что есть возможность успешно общаться с помощью физических сущностей (например, звуков), даже если эти сущности лишены Интенциональности, - достаточно, чтобы участники общения дружно верили в то, что они, эти сущности, наделены Интенциональностью.

Оказывается однако, что на этом процесс усовершенствования Серлевой версии интенционализма не может считаться законченным, ибо ситуация, в которой мы оказались после устранения исходного парадокса, - то есть ситуация, когда люди успешно общаются с помощью безынтенциональных физических сущностей потому, что они верят в их Интенциональность, - чревата парадоксами не хуже исходной Серлеанской версии.

Мы рассмотрим по очереди два парадокса нашей новой ситуации.

Парадокс бессмысленных звуков

Что значит, что звуки, с помощью которых общаются люди, лишены Интенциональности? Это значит, что они не направлены на что-либо, отличное от них самих, - в том смысле, в каком на нечто, отличное от них самих, направлены полагания, желания, эмоциональные установки и другие Интенциональные полагания человека.

Если Вася любит Марину, то Васина любовь направлена на нечто, отличное от нее самой, - именно: на Марину. Васина любовь направлена на Марину, или другими словами: соотносится с Мариной.

С другой стороны, в нашей новой ситуации безынтенциональных звуков оказывается, что если говорящий произносит звуки русского слова "Луна", то эти звуки лишены Интенциональности, - то есть не направлены на естественный спутник нашей Земли, не указывают (refer) на него, не соотносятся с ним.

Точно так же, если говорящий произносит звуки слова "стол", то эти звуки не соотносятся с классом всех столов.

А если говорящий произносит звуки русского предложения "Земля шарообразна", то произнесенные им звуки не имеют никаких условий истинности - они не направлены ни на какое положение дел, т.е. не соотносятся с тем фактом, что Земля шарообразна. И так далее.

Иными словами, из того, что звуки, посредством которых люди общаются, лишены Интенциональности, следует, что эти звуки лишены предметной стороны языкового значения - лишены денотатов.

---

Представим себе далее, что Федор полагает, что Земля шарообразна. Это полагание Федора имеет определенный денотат - в данном случае истинностное значение "истинно". Оно не могло бы быть Интенциональным, т.е. истинным либо ложным, если бы отсутствовали критерии, на основании которых можно было бы в каждой ситуации (в каждом возможном мире, как говорят логики) решить вопрос: Истинно ли данное полагание в данной ситуации? Наличие таких критериев у Фединого полагания равносильно наличию у этого полагания смысла (примерно в том же самом смысле слова "смысл", в каком Фреге или Гуссерль употребляли термин "Sinn").

Предположим теперь, что желая поделиться этим своим полаганием с Михаилом, Федор произнес звуки русского предложения "Земля шарообразна". Звуки эти, будучи безынтенциональными, лишены денотата, т.е. не являются ни истинными, ни ложными.

Зададимся вопросом: Наделены ли эти звуки смыслом? Если бы они обладали смыслом (были бы, то есть, осмысленны), то присущий им смысл, функционируя в качестве критерия истинности/ложности, наделил бы их в каждой конкретной ситуации одним из двух истинностных значений. Скажем, если бы эти звуки имели смысл, в соответствии с которым они были бы истинны в том и только в том случае, если Земля шарообразна, то поскольку в действительности Земля шарообразна, они были бы в действительности не только осмысленными, но и истинными. А поскольку - как мы только что еще раз отметили - они лишены истинностного значения, то они не могут не быть также и лишенными смысла, то есть не могут не быть бессмысленными.

Выходит, что люди успешно общаются с помощью бессмысленных звуков. А будучи бессмысленными, эти звуки к тому же и не соотносятся с действительностью - с предметами и положениями дел.

Этот вывод противоречит по меньшей мере нашим обыденным представлениям о том, какими свойствами обладают звуки человеческой речи^[9], а кроме того трудно примириться с мыслью, что можно успешно общаться с помощью бессмысленных и не соотносящихся с действительностью звуков, - поэтому нам приходится оценить полученный вывод как парадоксальный.

---

Заметим, что на первый взгляд представляется, что нам некуда деваться от парадоксов:

Если мы решим, что физические сущности, опосредующие общение, Интенциональны, то получим Парадокс истинных стаканов. Если же мы выберем альтернативную возможность и сочтем эти сущности безынтенциональными, то получим Парадокс бессмысленных звуков. Поскольку третьей возможности вроде бы не дано, - либо физические сущности Интенциональны, либо неверно, что они Интенциональны, - то кажется, что избавления от парадоксальности.

***

Парадокс нерационального успеха

Вспомним еще раз, в какой ситуации мы находимся после устранения Парадокса истинных стаканов: Это - ситуация Sit₁, которой присущи, среди прочих, две следующие особенности:

(1) продуцируемые говорящим физические сущности - звуки, следы чернил на бумаге и т.п. - не обладают Интенциональностью;

(2) и говорящий и слушающий ошибочно полагают, что если следы чернил на бумаге или звуки человеческого голоса имеют форму некоторого выражения русского языка, - скажем, выражения А, - то эти следы или звуки наделены Интенциональностью.

То есть хотя говорящий и слушающий успешно общаются в Sit₁, - и это хорошо; но они при этом заблуждаются насчет некоторых свойств инструментов своего общения - и это, по-видимому, плохо (по меньшей мере, если исходить из общего положения, имеющего и в быту, и в науке, и в большинстве философских концепций статус аксиомы: "Всякое заблуждение плохо для того, кто заблуждается").

В том, что некоторые черты ситуации хороши, а некоторые плохи, нет еще ничего парадоксального. Парадоксальным выглядит то, что успехом своего общения общающиеся, по-видимому, обязаны именно своему заблуждению.

Нетрудно убедиться, что в Sit₁ дело обстоит именно так: Ведь мы исходили из допущения, что слушающий успешно распознаёт, что ему хочет сообщить говорящий, только потому, что он проводит рациональное исследование, посвященное этому вопросу. И в этом исследовании он существенно опирается на свое полагание, что продуцированные говорящим звуки Интенциональны и содержание их Интенциональности выводится из семантических правил русского языка. Стало быть, если бы он не полагал, что эти звуки Интенциональны, он и не ставил бы вопроса о содержании их Интенциональности, а без ответа на этот вопрос он не мог бы ответить и на вопрос о том, что хочет сообщить ему говорящий. А не ответь он на этот последний вопрос, общение, ясно, не могло бы быть успешным. Вот и выходит, что заблуждение общающихся (по меньшей мере, заблуждение слушающего) насчет наличия у звуков Интенциональности есть необходимое условие успешного общения, - и это-то как раз парадоксально.

Эту парадоксальность можно выразить иными словами - в терминах дефектности (ущербности) рациональности исследования, проводимого слушающим.

Если мы исходим из положения, что звуки, издаваемые говорящим, лишены Интенциональности, то мы, стало быть, должны признать, что слушающий в своем исследовании дал ложный ответ на вопрос: "Интенциональны ли издаваемые говорящим звуки?" А это, в свою очередь, означает, что его исследование - используя терминологию из 2.1 - интеррогативно дефектно. Поскольку оно при этом привело к верному ответу на свой основной вопрос, то дефектность его рациональности относится, по нашей классификации [см.2.1], относится ко второй разновидности - интеррогативно дефектных, но (случайно) успешных исследований.

Опять-таки, в том, что дефектное с точки зрения рациональности исследования привело к верному ответу на вопрос, - в этом нет ничего парадоксального; с подобными вещами мы сталкиваемся сплошь и рядом.

Парадоксально здесь то, что, с одной стороны, успех общения в Sit₁ возможен лишь при допущении рациональности участников общения (неразумный слушающий, - т.е. не умеющий наблюдать, видеть, слышать и делать логические выводы из своих знаний и полаганий, - во многих случаях не смог бы верно интерпретировать то, что хочет сообщить ему говорящий, на основе того, какие звуки этот говорящий произнес); с другой же стороны, дело выглядит так, что и абсолютная (бездефектная) рациональность участников общения (по меньшей мере, слушающего) была бы помехой успеху общения, - ибо абсолютно рациональный слушающий не приписал бы звукам Интенциональности, и тогда не понятно, откуда бы он вывел ответ на вопрос о том, что хочет сообщить ему говорящий.

В этом состоит парадокс, который мы для удобства будем называть Парадоксом нерационального успеха.

^[1] См. J.Searle Intentionality, pp.vii-viii.

^[2] Эта глава называется "Meaning" (т.е. подразумевание).

^[3] Ibid, p.161.

^[4] Ibid, p.163.

^[5] Ibid, p.167.

^[6] Ibid, pp.167-168.

^[7] А если бы оказалось, что Москва не есть столица России, а столица России переведена в Санкт-Петербург или Тюмень, то мы получили бы, что этот стакан ложен.

^[8] Заметим, кстати, что свойства N и N' из определения NRP должны быть отличными друг от друга, - иначе определение будет логически дефектным из-за того, что в дефиниенсе имеется вхождение дефиниендума.

^[9] Да и не только обыденным представлениям - но и теоретическим представлениям, например, Серля. Ибо Серлево утверждение-пресуппозиция об Интенциональности звуков речи равносильно утверждению об их наделенности смыслом, осмысленности.

Гл.4. ПРИТВОРНОЕ [ИГРОВОЕ] ПОЛАГАНИЕ: РАЗРЕШЕНИЕ ПАРАДОКСОВ ИНТЕНЦИОНАЛЬНОСТИ

Если хочешь быть серьезным, играй.

Аристотель. [цитируя Анахарсиса]

4.1. Понятие притворного [игрового] полагания: Разрешение всех парадоксов и реабилитация raison d'être

Сёрлевой Интенциональности физических сущностей

Отсутствие Парадокса нерационального успеха в случае постороннего наблюдателя

Удивителен и достоин внимания тот факт, что посторонний наблюдатель ситуации Sit₁, - не участник общения, - зная характерные особенности Sit₁, но при этом не разделяя с участниками общения их ошибочного полагания насчет Интенциональности звуковых волн, в состоянии провести успешное и бездефектное рациональное исследование по вопросу "Что хочет сообщить слушающему говорящий?"

Вот как оно может проходить:

---

Представим себе, что посторонний наблюдатель В видит и слышит, как говорящий S, повернувшись лицом к слушающему H, с характерными для языкового общения мимикой, позой, жестами и интонациями, произнес звуки, которые по своей форме являются звуковой реализацией русского повествовательного предложения "Земля шарообразна". Предположим теперь для простоты, что В уже выяснил, что поведение говорящего S есть попытка языкового общения, обращенная к слушающему Н.

Вот правдоподобный вариант исследования, которое мог бы далее провести В, чтобы найти ответ на вопрос "Что хочет сообщить говорящий S слушающему Н?":

(1) - Я знаю, что и говорящий S и слушающий H полагают, что если звуки, произносимые человеком, имеют форму некоторого выражения русского языка, - скажем, выражения А, - то эти звуки наделены Интенциональностью, и содержание этой Интенциональности вытекает из семантических правил (конвенций) русского языка, касающихся входящих в А слов и синтаксических конструкций. [Условие 3(ii) Ситуации Sit₁]

(2) - Стало быть, и S и Н полагают, что произнесенные говорящим звуки обладают Интенциональностью с содержанием 'Земля шарообразна'. [Условия 3(ii) и 7(ii)]

(3) - S, как я уже выяснил, хочет сообщить Н нечто, - т.е. хочет сделать так, чтобы Н знал, что у S имеется полагание, Интенциональность которого имеет содержание X. Он, то есть, производя эти звуки, намеревался сделать так, чтобы Н мог узнать это содержание Х.

(4) - Итак,

(i) с одной стороны, S, производя эти звуки, намеревался сделать так, чтобы Н мог узнать это содержание Х;

(ii) с другой же стороны, S намеренно (ср. шаг 3) произнес звуки, которые, как считают и S и Н, обладают Интенциональностью с содержанием 'Земля шарообразна'.

(5) - Сравнивая эти два факта, а также принимая во внимание, что S рационален в том же смысле, что и H, - т.е. в смысле PRA - я вправе с достаточно высокой степенью вероятности сделать вывод, что содержание 'Земля шарообразна' совпадает с содержанием X. [Условия 6, 5(ii), 7(ii)]

---

Заметьте, что нигде в своем исследовании B не опирался на ложное утверждение, что звуковые волны обладают Интенциональностью, или на ложное утверждение, что он, B, полагает, что звуковые волны обладают Интенциональностью; - для успеха его исследования ему достаточно было опираться на истинное утверждение, что и S и Н полагают, что звуковые волны обладают Интенциональностью. В остальном же его исследование в деталях повторяет соответствующее исследование слушающего H.

Почему то же самое бездефектное исследование, оторое провёл наблюдатель, не мог бы провести слушающий?

Но почему слушающий в своем исследовании вопроса "Что хотел сказать мне говорящий?" не может быть столь же бездефектно рационален, как и посторонний наблюдатель? Почему бы попросту не сказать, что то же самое успешное и бездефектное исследование, которое только что было рассмотрено и приписано наблюдателю, - почему бы не сказать, что это же исследование мог бы провести и слушающий?

Вот почему:

Если мы вложим буквально то же самое исследование, которое провел наблюдатель, в уста слушающего, то, стало быть, на первом шаге слушающий скажет себе вот что:

"(1) - Я знаю, что и говорящий S и слушающий H полагают, что если звуки, произносимые человеком, имеют форму некоторого выражения русского языка, - скажем, выражения А, - то эти звуки наделены Интенциональностью...",

то есть он скажет себе, среди прочего:

"Я знаю, что я, слушающий Н, полагаю, что если звуки, произносимые человеком, имеют форму некоторого выражения русского языка, то эти звуки наделены Интенциональностью."

Из этого непосредственно следует, что Н полагает, что если звуки, произносимые человеком, имеют форму некоторого выражения русского языка, то эти звуки наделены Интенциональностью, - следует, стало быть, что Н имеет некое ложное полагание и опирается на это ложное полагание в своем исследовании, чту и составляет дефект этого исследования с точки зрения рациональности.

Итак, различие между рассматриваемым исследованием, вложенным в уста постороннего наблюдателя, и тем же самым исследованием, вложенным в уста слушающего, состоит в том, что в первом случае исследователь опирается на свое истинное полагание, заключающееся в том, что некто другой, именно: слушающий, имеет такое-то ложное полагание. Во втором же случае выходит, что исследователю не на что опереться, кроме как на свое собственное ложное полагание. Это-то различие и ответственно за то, что текстуально одно и то же исследование рационально в устах одного человека и нерационально в устах другого.

Перемещение ложного полагания от слушающего к говорящему

Но не может ли все-таки слушающий избавиться от дефектности своего исследования - например, так:

Пусть он сам, слушающий Н, не заблуждается насчет Интенциональности звуков, но опирается на первом шаге не на свое полагание, что звуки могут быть Интенциональными, - (это полагание, понятно, было бы ложным и испортило бы его исследование), - так вот пусть он вместо этого опирается на истинное полагание, что (1) говорящий S полагает, что звуки могут быть Интенциональными; и (2) говорящий S полагает, что слушающий Н, так же как и он, полагает, что звуки могут быть Интенциональны.

Такой ход вполне возможен - и он сделает исследование слушающего бездефектно рациональным, но лишь потому, что по необходимости дефектным останется исследование говорящего, ибо если только приведенное двучленное полагание слушающего истинно, то, стало быть, описываемые в этом полагании полагания говорящего ложны, а говорящий существенно опирается на оба эти полагания в своем исследовании.

---

Итак, до сих пор мы видим, что для успеха языкового общения, основанного на рациональном поведении участников, парадоксальным образом необходимо, чтобы исследование хотя бы одного из двух участников содержало дефекты с точки зрения рациональности.

Перемещение ложности на ступень "выше": Случай успешного общения двух анти-Интенционалистов

Мы можем вообразить себе даже такой случай, в котором и говорящий и слушающий истинно полагают, что звуки не могут быть Интенциональны, и все же они успешно общаются между собой - но их общение успешно только потому, что каждый из них ошибочно полагает, что другой ошибочно полагает, что если звуки, произносимые человеком, имеют форму некоторого выражения русского языка, то эти звуки наделены Интенциональностью. Таким образом, исследования обоих дефектны из-за этих заблуждений насчет позиции другого. И prima facie эти заблуждения необходимы для успеха общения, ибо если бы не заблуждение говорящего насчет позиции слушающего, то у говорящего не было бы резона (основания) произносить звуки, которые слушающему представляются без-Интенциональными.

Попытка апеллировать к языковой конвенции: Разбор Серлева случая предварительного уславливания

Здесь читатель вполне может задать следующий вопрос: "К чему вообще вся эта возня со взаимными заблуждениями, если и говорящий и слушающий вполне могут основывать свои исследования не на ложном полагании, что звуки обладают Интенциональностью, а на истинном полагании, что в языковом сообществе людей, говорящих по-русски, имеется конвенция [соглашение], приписывающая звукам, которые произносит говорящий человек, Интенциональность с таким-то и таким-то содержанием, зависящим от формы произнесенных звуков?"

Этот вопрос, несомненно, ведет в правильном направлении, но ошибочно было бы считать, что движение в этом направлении беспроблемно.

Во-первых, ясно, что только что описанный ход - апелляция к языковой конвенции - призван устроить дело так, чтобы и волки были сыты и овцы целы, именно:

чтобы, с одной стороны, и языковое общение было успешно и полагания его участников, существенные для успеха общения, были бы истинными, а не ложными, - в частности, чтобы они не были столь наивны, чтобы ошибочно приписывать Интенциональность акустическим колебаниям;

но чтобы, с другой стороны, все же имелась бы некая инстанция ("конвенция"), которая совершала бы тот акт, который во имя рациональности запрещен самим участникам, именно: акт приписывания Интенциональности акустическим колебаниям, - ибо совершенно ясно, что без того, чтобы так или иначе апеллировать к Интенциональности звуков [т.е., в частном случае без того, чтобы так или иначе признавать, что звуки "Земля шарообразна" значат нечто, - значат, что Земля шарообразна], - без этого успешное языковое общение невозможно.

Нам при этом важно отметить, что с точки зрения концептуального анализа оборот "Конвенция приписывает звукам то-то и то-то" совершенно неудовлетворителен, ибо он метафоричен: конвенция в нем представляется неким одушевленным лицом, наделенным способностью совершать некие осмысленные действия, - приписывать что-то чему-то.

На этом основании мы вправе, я думаю, сказать, что до тех пор, пока мы не построим удовлетворительной экспликации этого метафорического оборота, упомянутая выше ссылка нашего воображаемого оппонента на языковую конвенцию есть не более чем мифологическое объяснение - апелляция к некоему мифическому существу, на которого во имя успеха рационального общения разрешено свалить грех против рациональности.

Попробуем разобраться в этом вопросе несколько подробнее.

Вообще говоря, полезно различать по меньшей мере две разновидности языковой [или шире: коммуникативной] конвенции:

1) тотальная языковая конвенция - т.е. та языковая конвенция, которая

(i) действительна для всех членов данного языкового сообщества,

(ii) действует неопределенно долгое время,

(iii) зафиксирована (воплощена) в писаных и неписаных правилах данного языка;

2) языковая (коммуникативная) конвенция ad hoc - т.е. соглашение между двумя или несколькими участниками общения о некотором специальном правиле [-ах] общения, действующее только в одной определенной заранее оговоренной участниками ситуации.

Например, за то, что слово "луч" значит в русском языке "узкая полоса света, исходящая от ярко светящегося предмета", отвечает тотальная конвенция русского языка, а за то, что в приведенном в Гл.I Серлевом эпизоде поднятие руки означает, что противник отступает, отвечает конвенция ad hoc , явным образом заключенная между двумя участниками общения.

При всем сходстве между двумя разновидностями языковой конвенции ясно, что тотальная конвенция - более сложный феномен, чем конвенция ad hoc. Мы будем специально рассматривать тотальную конвенцию в 4.3.

А сейчас, для простоты рассмотрения, мы обсудим вопрос о рациональности исследований участников общения на примере одной конвенции ad hoc, именно: на примере только что упомянутой конвенции о поднятии руки, составляющей один из эпизодов Серлевой книги "Интенциональность".

Напомню ситуацию общения. Два участника военных действий, A и B, уславливаются, что если А, который отправляется на соседний холм следить за противником, поднимет руку, то это будет означать, что противник отступает.

И вот А забрался на холм и оставшийся внизу В видит, что А поднял руку.

С большой долей вероятности исследование, проводимое участником общения В с целью ответить на вопрос "Что хочет собщить мне А?", может принять следующий вид^[1]:

(1) - Поднявший руку А, так же как и я, знает, что мы условились, что поднятие им руки будет в этой ситуации означать, что противник отступает.

(2) - Он, стало быть, так же как и я, полагает, что это наблюдаемое мной поднятие им руки означает, что противник отступает.

(3) - Поднявший руку А , как я уже выяснил, хочет сообщить мне нечто, - т.е. хочет сделать так, чтобы я знал, что у него имеется полагание, Интенциональность которого имеет некое пока что неизвестное мне содержание X. Он, то есть, поднимая руку, намеревался сделать так, чтобы я мог узнать это содержание Х.

(4) - Итак,

(i) с одной стороны, он, поднимая руку, намеревался сделать так, чтобы я мог узнать это содержание Х;

(ii) с другой же стороны, он намеренно (ср. шаг 2) сделал такое телесное движение, о котором я - как он знает - полагаю, что оно значит, что противник отступает.

(5) - Сравнивая эти два факта (i)и (ii), а также принимая во внимание, что говорящий рационален в том же смысле, что и я, - т.е. в смысле PRA - я вправе с достаточно высокой степенью вероятности сделать вывод, что искомое содержание Х его полагания есть 'противник отступает'.

---

Как видим, в этом исследовании В опирается, в частности, на следущие свои полагания:

[I] А и В условились, что в данной ситуации поднятие руки стоящим на холме А означает, что противник отступает. [шаг (1)]

[II] Поднятие руки стоящим на холме А означает, что противник отступает. [шаги (2) и (4) (ii)]

Но полагание [II] ложно, ибо если бы поднятие руки действительно означало, что противник отступает, то оно, стало быть, имело бы некие условия удовлетворения [в данном конкретном случае: условия истинности], именно: оно было бы истинно в том и только в том случае, если противник отступает. Но это значило бы, что физическая сущность (поднятие руки) обладает Интенциональностью, - чего, как мы выяснили выше, мы не можем допустить под страхом Парадокса истинного стакана. И в самом деле: чем истинность телесного движения - например, поднятия руки - лучше истинности стакана?

Но если полагание [II] ложно, то, значит, В в своем исследовании опирался на ложное полагание и его исследование дефектно с точки зрения рациональности.

Итак, как видно из этого нашего обсуждения, даже ссылка на языковую конвенцию - по меньшей мере, на ее ad hoc разновидность - не спасает участников общения от нерациональности их исследований.

Возможно, станет яснее, почему это так происходит, если мы вдумаемся в семантику слова "условиться", в терминах которого мы определили наше понятие языковой конвенции ad hoc.

Это слово имеет в русском языке по меньшей мере два употребления, которые заслуживают различения:

Употребление 1. Условиться совместно сделать что-то, например: условиться о встрече.

Такое условливание есть соглашение о совместных действиях, и его - чтобы иметь особый термин - можно назвать акциональной конвенцией.

Если я условился с вами о встрече и намерен придерживаться того, о чем мы условились, то я должен делать то, о чем условлено, - т.е. должен встретиться с вами.

Употребление 2. Условиться о значении, например: условиться, что поднятие руки значит, что противник отступает.

Такое условливание можно - опять-таки ради наличия особого термина - назвать знаковой конвенцией.

Если я условился с вами о том, что поднятие руки значит, что противник отступает, и намерен придерживаться того, о чем мы условились, то должен ли я (всерьез) полагать то, о чем условлено, - т.е. должен ли я (всерьез) полагать, что поднятие руки значит, что противник отступает?

На самом деле это - решающий вопрос. Если знаковая конвенция аналогична в этом отношении акциональной конвенции, - то есть если как акциональная конвенция требует от того, кто ее придерживается, действовать (на самом деле) так, как условлено, так и знаковая конвенция требует от того, кто ее придерживается, полагать (на самом деле, всерьез) то, что условлено, - если это так, то, стало быть, знаковая конвенция требует от придерживающегося ее придерживаться заведомо ошибочного полагания, именно: полагания Интенциональности звуков и других физических сущностей - и тогда рациональность языкового общения (в нашем понимании) оказывается заведомо дефектной, как мы это и наблюдали выше в этом параграфе при рассмотрении многочисленных вариантов языкового общения.

Но верно ли в самом деле наше предположение о том, что знаковая конвенция аналогична в данном отношении акциональной конвенции?

Третье употребление слова "условиться": Игра в куклы: Квази-доксастическая конвенция

Чтобы быть в состоянии ответить на этот вопрос, рассмотрим еще одно, третье, употребление слова "условиться" в русском языке.

Представим себе, что маленькие девочки играют в куклы. Перед началом игры они договариваются (= уславливаются): "Пусть эта кукла будет мама, эта - папа, а эта - дочка"

Иными словами, они уславливаются, что эти куклы - люди, члены одной семьи.

После этого девочки начинают играть. В ходе игры они придерживаются того, о чем условились.

Но что это значит? Значит ли это, что девочки, придерживаясь своей договоренности, всерьез считают, что эти куклы - люди?

Конечно, нет. Они считают так не всерьез, а понарошку, в порядке игры. Они притворяются, или делают вид, что считают так.

---

Назовем - ради наличия термина - эту разновидность условливания квази-доксастической конвенцией, ибо участники такого условливания договариваются о своих полаганиях (belief, doxa), но - не об искренних полаганиях, не о полаганиях всерьез, а о притворных, игровых полаганиях.

Если я условился с вами, что эти три куклы - мама, папа и дочка, и намерен придерживаться того, о чем мы условились, то я должен понарошку полагать, т.е. притворяться, что полагаю, или делать вид, что полагаю, то о чем условлено, - т.е. я должен притворяться, что полагаю, что эти три куклы - мама, папа и дочка.

Если я отступлю от этого притворного полагания, то я тем самым перестану придерживаться нашего условливания, - нашей квази-доксастической конвенции, - и игра станет невозможной.

---

Итак, квази-доксастической конвенции присущи две особенности:

(i) участники квази-доксастической конвенции договариваются о совместных, согласованных притворных полаганиях;

(ii) наличие у них согласованных притворных полаганий, - т.е. факт заключения и поддерживания соответствующей квази-доксастической конвенции, - предоставляет участникам этой конвенции возможность играть в некую соответствующую игру.

---

И вот, возвращаясь к знаковой конвенции, я собираюсь утверждать, что если мы согласимся с допущением, что в вопросе о "всамделишности" обязательств для того, кто придерживается ее, знаковая конвенция аналогична не акциональной, а квази-доксастической конвенции^[2], то это допущение позволит нам разрешить все парадоксы, с которыми мы столкнулись как при рассмотрении Серлевой версии интенционализма, так и при попытках модифицировать эту версию.

Прежде всего: Что это значит, что в вопросе о "всамделишности" обязательств для того, кто придерживается ее, знаковая конвенция аналогична не акциональной, а квази-доксастической конвенции?

Это значит попросту, что мы принимаем следующий анализ второго, связанного со значением, употребления русского слова "уславливаться" - а вместе с ним и анализ знаковой конвенции:

(Условливание такого рода мы договорилсь называть знаковой конвенцией.)

Это употребление следует анализировать так:

условиться, что поднятие руки значит, что противник отступает = [равносильно] условиться, что каждый из нас, участников этого условливания, будет впредь понарошку полагать [или: притворяться, что полагает; или: делать вид, что полагает], что поднятие руки значит, что противник отступает.

Если я условился с вами о том, что поднятие руки значит, что противник отступает, и намерен придерживаться того, о чем мы условились, то я должен впредь понарошку полагать [или: притворяться, что полагаю; или: делать вид, что полагаю] то, о чем условлено, - т.е. я должен понарошку полагать [или: притворяться, что полагаю; или: делать вид, что полагаю], что поднятие руки значит, что противник отступает.

---

Теперь я могу перейти к формулированию и обсуждению своего основного предложения - предложения анализировать феномен общения, опосредуемого физическими сущностями, на основе понятия притворного [игрового] полагания.

Но прежде чем перейти к этой теме - два небольших отступления:

Отступление 1: О странности [некорректности] понятия доксастической конвенции

Заметим, что если бы мы захотели по образцу понятия квази-доксастической конвенции построить понятие ["просто", а не "квази-"] доксастической конвенции, то хотя мы и не встретили бы prima facie никаких формальных препятствий к его построению, но это понятие выглядело бы чрезвычайно странно.

Построим его:

Доксастическая конвенция есть условливание двух или нескольких людей о согласованных полаганиях [а не притворных полаганиях!]. Заключая доксастическую конвенцию, ее участники условливаются, что будут впредь полагать (считать), что имеет место то-то и то-то. Если заключив с вами доксастическую конвенцию, я намерен придерживаться ее, я должен впредь полагать, что имеет место то-то и то-то, именно: то, о чем мы с вами условились.

---

Не правда ли, эта формулировка производит странное впечатление? Как я могу условиться, что буду впредь полагать то-то и то-то? Ведь это значит, что я должен принять решение полагать нечто. Но человек лишен способности принять решение полагать нечто, - и скорее всего это утверждение о неспособности носит аналитический характер, т.е. оно истинно в силу особенностей самого понятия 'полагать (считать, верить), что имеет место то-то и то-то'. Это понятие таково, что аналитически ложны [и, стало быть, для обыденного уха семантически аномальны] утверждения вида "Я решил больше не полагать, что Земля шарообразна", "Я принял решение верить, что этот человек говорит правду" или "Я принял решение по пятницам считать, что дела моей фирмы идут хорошо, а во все остальные дни - что она близка к краху". Человека, который всерьез утверждал бы нечто подобное, мы сочли бы не просто ошибающимся насчет фактов, но не понимающим, что значит 'полагать (считать, верить), что имеет место то-то и то-то'.

Из только что сказанного не следует, что человек вообще никаким образом не способен управлять набором своих полаганий [верований, мнений], но вытекает только то, что он не способен управлять этим набором с помощью принятия волевых решений.

Итак, понятие доксастической конвенции, как оно только что определено нами, не просто странно, но скорее всего некорректно - в том смысле, что оно исходит из допущения, противоречащего содержанию понятия 'полагать (считать, верить), что имеет место то-то и то-то'.

Если это так, то странность [некорректность] понятия доксастической конвенции представляет собой еще один, независимый, аргумент в пользу интерпретации знаковой конвенции в духе именно квази-доксастической [а не "просто" доксастической] конвенции.

Отступление 2: Чуть подробнее о понятии притворного [игрового] полагания

Я думаю, что понятие притворного [игрового] полагания вполне заслуживает самостоятельного монографического исследования - и потому, что оно философски интересно само по себе, и потому, что феномен притворного [игрового] полагания пронизывает все пласты человеческой культуры, часто оставаясь незамеченным именно оттого, что он всё время находится прямо перед глазами исследователя. Здесь однако у меня нет места для его систематического рассмотрения. Для целей этого моего исследования нам, по-видимому, достаточно взять в расчет следующее:

Понятие притворного [игрового] полагания обладает двумя примечательными чертами:

С одной стороны, оно интуитивно ясно всякому, ибо все мы знакомы с играми вроде игры в куклы.

С другой же стороны, если бы я попытался дать более или менее развернутое определение этого понятия в терминах какого-то более базового [фундаментального; интуитивно ясного] понятия, то оказалось бы, что сделать это нелегко.

Важно понять, например, что нелепо было бы пытаться определить притворное [игровое] полагание как "полагание, которое является притворным" - т.е. дать его определение в терминах рода ("полагание") и видового отличия ("притворное"). Это нелепо потому, что притворное полагание как раз-таки не является полаганием: Если я притворяюсь, что полагаю, что Петя умен, то я не полагаю, что Петя умен. Мое притворное полагание, что А, несовместимо с моим полаганием, что А. Притворное полагание, стало быть, не сводится (по меньшей мере, не сводится очевидным образом) к просто полаганию.

---

Не думаю, что термин "притворное полагание" идеально удачен, - в нем не вполне хорошо то, что он опирается на понятие притворства и, стало быть, несет в себе неуместные ассоциации негативной моральной оценки. Но более удачного русского термина мне не удалось найти. Точнее было бы говорить "полагание невсерьез", но в качестве термина это не годится, ибо от наречия "невсерьез" не придумаешь подходящего прилагательного. Оборот "игровое полагание", быть может, и хорош, но понятие игры настолько затрёпано в философской литературе, что несет в себе еще бульшую толпу нежелательных и подчас несовместимых друг с другом понятийных ассоциаций. Я остановился на уточнении слова "притворное" словом "игровое".

Замечу кстати, что в английском языке имеется превосходный готовый термин для обсуждаемого нами понятия: "make-belief". В нем, помимо прочих достоинств, очень к месту подчеркивается, что притворное [игровое] полагание - в отличие от просто полагания - можно начать иметь на основе волевого решения: to make oneself believe that so-ans-so. [Больше того: никаким другим путем притворное [игровое] полагание и нельзя приобрести.]

Чтобы противопоставить притворное [игровое] полагание просто полаганию, я далее буду иногда употреблять оборот "искреннее полагание" в качестве синонима термина "полагание".

---

Продолжим обсуждение возможностей характеризации понятия притворного [игрового] полагания.

Мы можем неформально пояснить его, дав такие парафразы оборота "притворно полагать", как "полагать понарошку", "притворяться, что полагаешь", "делать вид, что полагаешь" и т.п., но этим наши возможности не исчерпываются.

Так, более или менее ясно, каков ближайший род этого понятия: притворное полагание есть пропозициональная установка, наравне с (просто) полаганием, знанием и т.д.

Мы, далее, можем сравнить притворное полагание, как разновидность пропозициональных установок, с просто полаганием, как другой разновидностью пропозициональных установок, сформулировав их взаимосвязи и соотношения в виде аксиоматических утверждений. Для целей нашего исследования достаточно будет ограничиться четырьмя следующими наблюдениями:

I. Для искреннего полагания характерна следующая черта:

Для человека, как правило, неприемлемо иметь (в одно и то же время) два искренних полагания, одно из которых противоречит другому. Если я искренне полагаю, что Земля шарообразна, то для меня неприемлемо одновременно искренне полагать, что Земля имеет форму плоского диска, - неприемлемо как минимум в том смысле, что если я буду одновременно и искренне поддерживать оба эти полагания, то я поставлю себя тем самым в ситуацию острого интеллектуального и психологического конфликта с самим собой (в ситуацию острого интеллектуального диссонанса, если использовать терминологию одной популярной психологической теории).

Что касается притворных полаганий, то, как и в случае с искренними полаганиями, было бы неприемлемо, если бы девочки, играющие в куклы, условились бы понарошку считать одновременно: и что эта кукла - мама, и что она же, эта кукла, - не мама, а, скажем, дочка. Одновременное поддерживание двух несовместимых друг с другом притворных [игровых] полаганий привело бы к конфликту, сравнимому с интеллектуальным и психологическим конфликтом в случае несовместимых искренних полаганий. Решающее различие между этими конфликтами вот в чем: конфликт искренних полаганий не дает человеку нормально жить; конфликт притворных [игровых] полаганий не дает игрокам нормально играть.

Из этого различия вытекает еще одно, очень интересное:

Неприемлемость несовместимых искренних полаганий "абсолютна"; неприемлемость несовместимых притворных [игровых] полаганий релятивизована к той или иной затее [предприятию, активности, игре, делу] субъектов притворного полагания.

Это значит вот что: Представим себе такую не вполне обычную, но в принципе - да и на практике - вполне возможную ситуацию: Те же самые девочки, которые играют с тремя данными куклами в одну игру, в которой кукла А играет роль папы, кукла Б - роль мамы, а кукла В - роль дочки, - те же девочки одновременно играют с теми же тремя куклами в другую игру, в которой кукла А играет по-прежнему роль папы, но куклы Б и В поменялись ролями: кукла В играет роль мамы, а кукла Б - роль дочки.

В таком случае каждая из девочек одновременно имеет следующие два притворных [игровых] полагания: (1) 'Кукла Б - мама'; и (2) 'Кукла Б - не мама, а дочка'. Ясно, что (1) и (2) несовместимы друг с другом. Не менее ясно, что в описанной ситуации это одновременное поддерживание каждой из играющих девочек двух несовместимых полаганий приемлемо: не приводит ни к каким конфликтам и не мешает ни одной из двух игр.

Почему? Да потому, что девочкам и не приходится пытаться совмещать [приводить в соприкосновение] эти несовместимые притворные полагания - они из разных игр.

Ничего подобного не бывает и не может быть в случае искренних полаганий: несовместимость искренних полаганий в этом смысле абсолютна, ни к чему не релятивизована; их нельзя развести по разным жизням, подобно тому как девочки развели несовместимые игровые полагания по разным играм, ибо где взять две разные жизни?

Итак, еще раз:

Поддерживание человеком двух противоречащих друг другу притворных [игровых] полаганий неприемлемо лишь в том случае, если оба притворных полагания соотносятся с одной и той же затеей [предприятием, активностью, игрой, делом] данного человека.

II. Если субъект А притворно полагает, что Р, то он полагает искренно, что не-Р.

Если я притворно полагаю, что эта кукла - живой человек, то я не могу одновременно искренно полагать, что она - живой человек. Притворство, понятное дело, исключает искренность.

III. Если А притворно полагает, что Р, то он искренне полагает (более того: знает), что он притворно полагает, что Р.

Смысл этой аксиомы в том, что человек не может не знать о своих притворных полаганиях.

IV. Об одном следствии из истинности притворного полагания

Если (i) А притворно полагает, что Р, и (ii) Р истинно, то А поддерживает по меньшей мере одно ошибочное искреннее полагание, именно: он ошибочно и искренно полагает, что не-Р.

Это непосредственно следует из формулировки II.

Смысл этого утверждения в том, что притворное полагание не обязано быть ложным. Я могу притворно полагать, что эта кукла в человеческий рост - живой человек, и тем не менее может оказаться истинным, что эта кукла в человеческий рост - живой человек, который, в свою очередь, искусно притворился куклой. Но в этом случае я, стало быть, ошибаюсь, искренне полагая, что эта кукла не является живым человеком.

***

Перейдем теперь к обещанному выше анализу языкового общения в терминах понятия притворного [языкового] полагания.

Задействование притворного [игрового] полагания в языковом общении

Я предлагаю считать, что приведенный выше анализ знаковой конвенции ad hoc можно обобщить на всю сферу языкового общения [а не только на случаи "одноразового" условливания о знаках, как в Серлевом эпизоде], т.е. его можно приложить и к тотальной конвенции того или иного естественного языка, - скажем, русского.

Что это значит? Это значит, что в вопросе о дистинкции 'искренность/притворность задействуемых полаганий' тотальную конвенцию, скажем, русского языка можно считать аналогичной доксастической конвенции.

Что это значит в свою очередь? Это значит, что мы предлагаем анализировать понятие 'придерживаться конвенции русского языка'^[3] следующим образом:

'придерживаться конвенции русского языка' = [равносильно] 'притворно полагать [или: понарошку полагать; или: делать вид, что полагаешь], что если следы чернил на бумаге или звуки человеческого голоса имеют форму некоторого выражения русского языка, - скажем, выражения А, - то эти следы или звуки наделены Интенциональностью, и содержание этой Интенциональности вытекает из конвенции русского языка - т.е. из тех семантических правил русского языка, которые касаются входящих в А слов и синтаксических конструкций'

Как с помощью понятия 'притворного [игрового] полагания' разрешается Парадокс нерационального успеха

Понятие притворного [игрового] полагания дает возможность устранить Парадокс нерационального успеха - оно дает и говорящему и слушающему возможность опереться в своих исследованиях не на ложное полагание, что звуки или иные физические сущности Интенциональны, и не на ложное полагание, что партнер по общению полагает, что звуки и т.п. Интенциональны, а на истинное полагание, что говорящий и слушающий (или, соответственно: все члены данного коммуникативного сообщества) условились, что они будут притворно [в игровом порядке] полагать, что звуки, телесные движения и т.п. Интенциональны.

---

Вот как это действует в случае ad hoc конвенции с подниманием руки:

Итак, два участника военных действий, A и B, уславливаются, что если А, который отправляется на соседний холм следить за противником, поднимет руку, то это будет означать, что противник отступает, - и при этом они толкуют свое уславливание на основе понятия притворного [игрового] полагания: в том духе, как это мы только что предложили:

A-B-Conv

"Мы, А и В, уславливаемся, что будем впредь, в рамках данной ситуации нашего общения, притворно [в игровом порядке] полагать, что телесное движение определенного типа, именно: поднятие агентом А руки, обладает Интенциональностью со следующими условиями истинности: поднятие агентом А руки истинно в том и только в том случае, если противник отступает"

И вот А забрался на холм и оставшийся внизу В видит, что А поднял руку.

С большой долей вероятности исследование, проводимое участником общения В с целью ответить на вопрос "Что хочет собщить мне А?", может принять следующий вид^[4]:

(1) - Поднявший руку А, так же как и я, знает, что мы условились, что будем впредь притворно [в игровом порядке] полагать, что поднятие агентом А руки обладает Интенциональностью со следующими условиями истинности: поднятие агентом А руки истинно в том и только в том случае, если противник отступает.

(2) - Он, стало быть, так же как и я, притворно [в игровом порядке] полагает, что это наблюдаемое мной поднятие им руки обладает Интенциональностью со следующими условиями истинности: оно истинно в том и только в том случае, если противник отступает.

(4) - Итак,

(i) с одной стороны, он, поднимая руку, намеревался сделать так, чтобы я мог узнать это содержание Х;

(ii) с другой же стороны, он намеренно (ср. шаг 2) сделал такое телесное движение, о котором я - как он знает - притворно [в игровом порядке] полагаю, что оно истинно в том и только в том случае, если противник отступает.

---

Это исследование слушающего Б имеет прекрасные шансы быть бездефектно рациональным, ибо оно опирается не на ложное полагание

[a] Поднятие руки стоящим на холме А истинно в том и только в том случае, если противник отступает, а на истинное полагание

[b] И я, и А притворно [в игровом порядке] полагаем, что поднятие руки стоящим на холме А истинно в том и только в том случае, если противник отступает,

- и в этом всё дело.

---

Примерно таким же образом опора на притворные [игровые] полагания участников общения помогает устранять дефекты рациональности и в общем случае языкового общения:

Представим себе ситуацию Sit₂, которая отличается от рассмотренной выше Sit₁ лишь тем, что в некоторых решающих случаях там, где в Sit₁ задействуется понятие искреннего полагания, там в Sit₂ задействовано понятия притворного [игрового] полагания:

Ситуация Sit₂

Ситуация Sit₂ характеризуется следующими чертами:

(2) и говорящий и слушающий притворно [в игровом порядке] полагают, что если следы чернил на бумаге или звуки человеческого голоса имеют форму некоторого выражения русского языка, - скажем, выражения А, - то эти следы или звуки наделены Интенциональностью, и содержание этой Интенциональности вытекает из семантических правил (конвенций) русского языка, касающихся входящих в А слов и синтаксических конструкций;

например, если следы чернил на бумаге имеют вот такую форму: Земля шарообразна, то оба они притворно [в игровом порядке] полагают, что эти следы наделены Интенциональностью со следующим содержанием: они истинны в том и только в том случае, если Земля шарообразна;

(3) (i) говорящий полагает, что слушающий притворно [в игровом порядке] полагает, что если следы чернил на бумаге или звуки человеческого голоса имеют форму некоторого выражения русского языка, - скажем, выражения А, - то эти следы или звуки наделены Интенциональностью, и содержание этой Интенциональности вытекает из семантических правил (конвенций) русского языка, касающихся входящих в А слов и синтаксических конструкций;

(ii) слушающий полагает, что говорящий притворно [в игровом порядке] полагает, что если следы чернил на бумаге или звуки человеческого голоса имеют форму некоторого выражения русского языка, - скажем, выражения А, - то эти следы или звуки наделены Интенциональностью, и содержание этой Интенциональности вытекает из семантических правил (конвенций) русского языка, касающихся входящих в А слов и синтаксических конструкций;

(3') (i) говорящий полагает, что слушающий полагает, что говорящий притворно [в игровом порядке] полагает, что если следы чернил на бумаге или звуки человеческого голоса имеют форму некоторого выражения русского языка, - скажем, выражения А, - то эти следы или звуки наделены Интенциональностью, и содержание этой Интенциональности вытекает из семантических правил (конвенций) русского языка, касающихся входящих в А слов и синтаксических конструкций;

(ii) слушающий полагает, что говорящий полагает, что слушающий притворно [в игровом порядке] полагает, что если следы чернил на бумаге или звуки человеческого голоса имеют форму некоторого выражения русского языка, - скажем, выражения А, - то эти следы или звуки наделены Интенциональностью, и содержание этой Интенциональности вытекает из семантических правил (конвенций) русского языка, касающихся входящих в А слов и синтаксических конструкций;

(4) и говорящий и слушающий понимают рациональность человеческого действия в соответствии с принципом PRA;

(6) говорящий намерен вести себя в данной ситуации рационально;

слушающий намерен вести себя в данной ситуации рационально;

(7) (i) говорящий полагает, что слушающий намерен вести себя в данной ситуации рационально;

(ii) слушающий полагает, что говорящий намерен вести себя в данной ситуации рационально.

Предположим, что (а) говорящий с соответствующими характерными для инициации языкового общения манерами произнес звуки, реализующие русское предложение "Земля шарообразна", (б) слушающий уже выяснил, что это событие есть обращенная к нему попытка инициировать языковое общение.

Как могло бы протекать его исследование по вопросу "Что хочет сообщить мне говорящий?". С большой долей вероятности - примерно так:

(1) - Тот ли это случай, когда я должен притворно [в игровом порядке] полагать, что продуцированные говорящим звуки обладают Интенциональностью?

- Да, это один из таких случаев, ибо эти звуки имеют форму звуковой реализации русского предложения S.

[Условие 2]

(2) - Что именно я должен притворно [в игровом порядке] полагать о содержании Интенциональности этих звуков?

- Я знаю, что я должен притворно [в игровом порядке] полагать, что содержание этой Интенциональности вытекает из семантических правил русского языка, касающихся входящих в S слов и синтаксических конструкций, и приложив свое знание семантических правил к предложению S, я прихожу к выводу, что я должен притворно [в игровом порядке] полагать, что содержание Интенциональности этих звуков есть P. [Условие 2]

(3) - Говорящий, так же как и я, притворно [в игровом порядке] полагает, что если следы чернил на бумаге или звуки человеческого голоса имеют форму некоторого выражения русского языка, - скажем, выражения А, - то эти следы или звуки наделены Интенциональностью, и содержание этой Интенциональности вытекает из семантических правил (конвенций) русского языка, касающихся входящих в А слов и синтаксических конструкций. [Условие 3(ii)]

(4) - Он, стало быть, так же как и я, притворно [в игравом порядке] полагает, что продуцированные им звуки обладают Интенциональностью с содержанием P. [Условия 3(ii) и 7(ii)]

(6) - Итак,

(i) с одной стороны, он, производя этих звуки, намеревался сделать так, чтобы я мог узнать это содержание Х;

(ii) с другой же стороны, он намеренно (ср. шаг 4) произвел звуки, о которых мы оба притворно [в игровом порядке] полагаем, что их Интенциональность имеет содержание P.

---

Аналогичным образом, опираясь на понятие притворного [игрового] полагания и на только что представленную вниманию читателя реконструкцию исследования слушающего, способен теперь провести соответствующее бездефектно рациональное исследование и говорящий.

***

Итак, для успеха языкового общения в условиях отсутствия Интенциональности у физических сущностей (звуков и т.д.) вовсе не обязательно, чтобы участники общения на самом деле заблуждались насчет безынтенциональной природы продуцируемых ими звуков, телесных движений и чернильных закорючек.

Достаточно, чтобы они понарошку, притворно, в порядке игры считали их наделенными Интенциональностью.

Говоря более подробно, в свете нашего обсуждения правдоподобным и обоснованным выглядит следующий тезис:

Для того, чтобы опосредуемое некоторыми физическими сущностями общение между людьми было успешно,

не обязательно, чтобы эти физические сущности обладали Интенциональностью на самом деле;

и не обязательно, чтобы участники общения полагали, что эти физические сущности обладают Интенциональностью;

не обязательно также, чтобы участники общения полагали, что партнер по общению полагает, что эти сущности обладают Интенциональностью;

достаточно, чтобы все участники общения

(i) притворно [в игровом порядке] полагали, что эти физические сущности обладают Интенциональностью;

(ii) придерживались одних и тех же притворных [игровых] полаганий насчет содержания этой Интенциональности;

(iii) знали, что имеет место (i) и (ii).

Более того: как мы только что видели, при этих условиях языковое общение может быть не только успешным, но и бездефектно рациональным.

Как с помощью понятия 'притворного [игрового] полагания' реабилитируется raison d'кtre Серлевой Интенциональности физических сущностей и разрешается Парадокс бессмысленных звуков

Итак, если верно, что допущение об Интенциональности физических медиаторов общения, с одной стороны, не обязательно для успеха общения, а с другой стороны, приводит к контринтуитивным результатам (именно: к Парадоксу истинных стаканов), то пресуппозиция, на которой основан вопрос Серля, - пресуппозиция, гласящая, что физические сущности (звуки, следы чернил на бумаге и т.д.), с помощью которых общаются люди, наделены неким особым свойством: Интенциональностью, направленностью на предметы и положения дел в мире, - скорее всего, оказывается ложной.

В самом деле, Интенциональностью обладают ментальные состояния (например, полагания) человека. Полагание некоего человека, что Земля шарообразна, по природе своей направлено на то положение вещей, что Земля шарообразна. Но каким чудом этим свойством наших ментальных состояний могли бы оказаться наделёнными просто звуки, просто следы чернил и т.д.? Произносимые человеком звуки, реализующие русское предложение "Земля шарообразна", не направлены на положение дел, что Земля шарообразна, в том смысле, в каком на это положение дел направлено его полагание, что Земля шарообразна.

Значит ли это, что вопрос Серля "Каким образом физические сущности становятся Интенциональными? Каким образом мы переходим от физики к семантике?" лишен смысла?

Строго говоря, да, - ибо вопрос, имеющий ложную пресуппозицию, бессмыслен. Однако вопрос, поставленный Серлем, если и лишен буквального смысла, то не лишен права на существование - raison d'être. Всё дело в том, что звуки речи и другие физические медиаторы человеческого общения хотя и не обладают Интенциональностью, но зато наделены неким замечательным свойством, которое основывается на Интенциональности, но имеет гораздо более сложное строение, и которое по ошибке можно принять за самое Интенциональность.

Разберемся в этом подробнее.

---

Сёрлево определение Интенциональности физических сущностей совпадает по содержанию с его определением Интенциональности ментальных состояний:

SI [def]

Некая физическая сущность x Интенциональна по определению,

если она направлена на некую отличную от нее самой сущность у.^[5]

Основываясь на всём том, что было сказано выше, можно определить иное понятие, именно: понятие 'квази-доксастической Интенциональности', - следующим образом:

QDI [def]

Физическая сущность x обладает свойством квази-доксастической Интенциональности по определению,

если некие люди притворно [в игровом порядке] полагают, что х направлена на некую отличную от неё самой сущность y.^[6]

И Сёрлева Интенциональность, и наша квази-доксастическая Интенциональность суть реляционные свойства. Это значит, что они построены на основе некоторого отношения ("реляции") - в том же смысле, в каком свойство 'х есть мать' построено на основе (двуместного) отношения 'х есть мать своего ребёнка y'.

Между ними, однако, имеется серьезнейшее различие: Сёрлева Интенциональность есть свойство физической сущности, построенное на основе двуместного отношения между самой физической сущностью x и той сущностью y, на которую направлена x.

Квази-доксастическая же Интенциональность есть свойство физической сущности, построенное на основе отношения с неопределённым в общем случае числом мест между всеми участниками соответствующей квази-долксастической конвенции, самой физической сущностью x и той сущностью y, на которую направлена x.

---

Итак, оправдание (raison d'être) Серлевого вопроса о том, каким образом физические сущности приобретают свойство Интенциональности, состоит в следующем:

Физические сущности действительно способны обладать свойством, которое по ошибке можно принять за Интенциональность, - свойством квази-доксастической Интенциональности.^[7]

Возможность ошибочного принятия второго за первое основана на том обстоятельстве, что в определениях обоих свойств задействована направленность на некую сущность; однако решающее отличие между ними состоит в том, что для приписывания Интенциональности сущности х нужно, чтобы х была на самом деле направлена на некую иную сущность у, - в то время как для приписывания квази-доксастической Интенциональности нужно задействовать свойство направленности совсем иным образом: нужно, чтобы кто-то притворно полагал, что х направлена на некую иную сущность у.

---

Стало быть, вопрос Серля будет полноценно осмысленным (ибо покоящемся на истинных, а не ложных пресуппозициях) если его переформулировать следующим образом: "Каким образом физические сущности становятся квази-доксастически Интенциональными?"

Осталось выяснить, переходим ли мы при этом (и если переходим, то каким образом) от физики к семантике, - т.е. избавляемся ли мы от Парадокса бессмысленных звуков.

***

Напомним читателю рассуждение, которое привело нас к тому, что мы - ради удобства упоминания - назвали Парадоксом бессмысленных звуков:

Если мы, вслед за Серлем, согласимся, что произносимые говорящим звуки Интенциональны, то определение Интенциональности обязывает нас согласиться также с тем, что произносимые звуки - или любые другие продуцируемые говорящим физические сущности: например, стаканы - могут обладать условиями истинности. Например, если говорящий произнес звуки, реализующие русское предложение "Земля шарообразна", и Земля действительно шарообразна, то звуки, т.е. акустические колебания воздуха, продуцированные говорящим, истинны. Этот вывод неудовлетворителен, ибо мы обычно приписываем свойство быть истинным или ложным, во-первых, некоторым ментальным состояниям человека, именно: полаганиям (beliefs); во-вторых, производным от полаганий образом - некоторым абстрактным сущностям, именно: пропозициям (propositions); в-третьих, производным от пропозиций образом - некоторым языковым сущностям, именно: повествовательным предложениям (sentences), выражающим пропозиции; - но никак не физическим сущностям, вроде акустических колебаний воздуха, следов чернил на бумаге, телесных движений, стаканов и т.п. Только что упомянутый неудовлетворительный вывод мы назвали - ради наличия ярлыка - Парадоксом истинных стаканов.

Чтобы избежать этого неудовлетворительного вывода, мы, стало быть, должны исходить из допущения, что продуцируемые говорящим физические сущности (звуки и т.п.) не обладают Интенциональностью. Но тогда мы обязаны, в силу опрделения Интенциональности, согласиться с тем, что произносимые говорящим звуки не могут обладать условиями истинности. В свою очередь, условия истинности - это то, что связывает, соотносит Интенциональную сущность [определенной разновидности] с реальностью. Не обладающие условиями истинности звуки лишены этой связи с реальностью. Но мы видели, что и в таких ситуациях, как Sit₁, и в таких ситуациях, как Sit₂, люди способны успешно общаться с помощью звуков (или иных физических сущностей), лишенных Интенциональности. Из этого следует вывод: Можно успешно общаться с помощью физических сущностей, никак не связанных (не соотнесенных) с действительностью. Этот-то неудовлетворительный вывод - ради наличия ярлыка и, быть может, не вполне удачно - мы и назвали Парадоксом бессмысленных звуков.

---

Наше предложение о задействовании в языковом общении квази-доксастической Интенциональности избавляет нас от Парадокса бессмысленных звуков.

Чтобы понять, как именно происходит избавление, рассмотрим следующее рассуждение:

Допустим на минуту, что Серлев тезис S3 справедлив - произносимые говорящим звуки действительно Интенциональны.

Если, скажем, говорящий, обращаясь к слушающему, произнес звуки русского предложения "Земля шарообразна", то эти звуки Интенциональны, т.е. - в силу определения SI - эти звуки направлены на некую отличную от них самих сущность у, в данном случае: на положение дел 'Земля шарообразна'.

Положение дел 'Земля шарообразна' представляет собой денотат произнесенных говорящим звуков.

Таким образом, произнесенные звуки оказываются связанными с некоторыми внеязыковыми сущностями: положениями дел. В наилучшем случае, когда эти положения дел действительно наличествуют, произнесенные звуки оказываются связанными с действительностью - что и согласуется с нашей дотеоретической интуицией о том, как происходит языковое общение и какую роль в нем играют произносимые звуки.

---

Но аналогичное рассуждение можно провести и аналогичный вывод можно сделать и для такого случая, когда произносимые говорящим звуки "всего лишь" квази-доксастически Интенциональны.

В самом деле, предположим, что произносимые говорящим звуки действительно не Интенциональны, но зато квази-доксастически Интенциональны.

Если, скажем, говорящий, обращаясь к слушающему, произнес звуки русского предложения "Земля шарообразна", то эти звуки квази-доксастически Интенциональны, т.е. - в силу определения QDI - эти звуки таковы, что некие люди (в число которых входит - в наилучшем случае - говорящий) притворно [в игровом порядке] полагают, что они, эти звуки, направлены на некую отличную от них самих сущность у, в данном случае: на положение дел 'Земля шарообразна'.

Таким образом, - и это ключевой момент нашего рассуждения, - и в случае квази-доксастической Интенциональности произносимые звуки наделены свойством, определение которого связывает их с некоторой сущностью, отличной от них самих; в рассматриваемом нами случае - с положением дел 'Земля шарообразна'. Однако в отличие от просто Интенциональности, присущей ментальным состояниям человека, эта связь звуков с миром не пряма, а опосредована пропозициональными установками притворного [игрового] полагания соответствующих людей. В этом - суть отличия квази-доксастической Интенциональности от просто Интенциональности.

Если бы мы гнались за ярлыками, то мы могли бы назвать положение дел 'Земля шарообразна' "квази-доксастическим денотатом" произнесенных говорящим звуков.

Таким образом, произнесенные звуки опять же оказываются связанными с некоторыми внеязыковыми сущностями: положениями дел. В наилучшем случае, когда эти положения дел действительно наличествуют, произнесенные звуки оказываются хотя и опосредованно, но все же связанными с действительностью - что и реабилитирует наше предложение о задействовании в языковом общении квази-доксастической Интенциональности, избавляя нас от Парадокса бессмысленных звуков.

---

Одно замечание вдогонку

В этом месте мне могут сказать: "Ваш вывод о том, что связь звуков речи с действительностью не пряма, а опосредована ментальными состояниями носителей языка, - не обладает никакой новизной. Это - одно из общих мест семиотики и семантики."

На это я ответил бы следующее:

Разумеется, утверждение об опосредовании само по себе - общее место^[8].

Ново в моем выводе то, что связь звуков речи с действительностью опосредуется в нем не полаганиями, а притворными [игровыми] полаганиями участников языкового общения.

---

Вообще же говоря, разумеется, нет спора, что Парадокс бессмысленных звуков с таким же успехом устранялся бы и предложением о задействовании в языковом общении доксастической (а не квази-доксастической) Интенциональности. В этом случае дело решалось бы следующим рассуждением, полностью аналогичным приведенному выше рассуждению для случая квази-доксастической Интенциональности:

Предположим, что произносимые говорящим звуки на самом деле не Интенциональны, но зато доксастически Интенциональны.

Если, скажем, говорящий, обращаясь к слушающему, произнес звуки русского предложения "Земля шарообразна", то эти звуки доксастически Интенциональны, т.е. - в силу определения DI - эти звуки таковы, что некие люди (в число которых входит - в наилучшем случае - говорящий) полагают, что они, эти звуки, направлены на некую отличную от них самих сущность у, в данном случае: на положение дел 'Земля шарообразна'.

Таким образом, - и это ключевой момент нашего рассуждения, - и в случае доксастической Интенциональности произносимые звуки наделены свойством, определение которого связывает их с некоторой сущностью, отличной от них самих; в рассматриваемом нами случае - с положением дел 'Земля шарообразна'. Однако в отличие от просто Интенциональности, присущей ментальным состояниям человека, эта связь звуков с миром не пряма, а опосредована пропозициональными установками [искреннего] полагания соответствующих людей. В этом - суть отличия доксастической Интенциональности от просто Интенциональности.

Мы могли бы в этом случае - ярлыка ради - назвать положение дел 'Земля шарообразна' "доксастическим денотатом" произнесенных говорящим звуков.

Таким образом, произнесенные звуки опять же оказываются связанными с некоторыми внеязыковыми сущностями: положениями дел. В наилучшем случае, когда эти положения дел действительно наличествуют, произнесенные звуки оказываются хотя и опосредованно, но все же связанными с действительностью, что и избавляет нас от Парадокса бессмысленных звуков.

Все парадоксы Интенциональности устранены

Итак, по ходу рассмотрения вопроса об Интенциональности физических медиаторов языкового общения мы столкнулись с тремя парадоксами:

- Парадоксом истинных стаканов;

- Парадоксом нерационального успеха;

- Парадоксом бессмысленных звуков.

Наше предложение задействовать в рассмотрении языкового общения допущение о квази-доксастической Интенциональности медиаторов общения позволило нам устранить все три парадокса:

- стаканы теперь не могут оказаться истинными, а лишь в лучшем случае "квази-доксастически истинными", что было бы лишено даже и тени парадоксальности;

- с другой стороны, звуки речи остаются связанными с действительностью - хотя и не прямо, а при посредстве пропозициональных становок участников общения;

- наконец, становится возможным успешное и одновременно - бездефектно рациональное языковое общение, ибо участники общения имеют теперь возможность опираться в своих исследованиях на свои истинные (а не ложные) полагания о своих и партнера притворных полаганиях.

Заметим, что если бы мы вместо допущения о квази-доксастической Интенциональности медиаторов исходили из допущения об их доксастической Интенциональности, то мы смогли бы избавиться не ото всех парадоксов, а только от двух. Парадокс нерационального успеха остался бы с нами.

4.2. О незаменимости понЯтиЯ притворного [игрового] полаганиЯ (1): Притворное полагание vs. Бромбергерова концепциЯ типов и экземплЯров

Мне думается, что к этому моменту у читателей могли появиться соображения о том, как можно было бы избежать всех трех рассмотренных парадоксов и при этом не опираться на понятие притворного [игрового] полагания.

Я хочу в этом и следующем параграфах показать, что по меньшей мере два таких prima facie контраргумента против необходимости введения притворных [игровых] полаганий при рассмотрении феномена языкового общения на фоне Принципа рациональности - контраргументы, которые лежат на поверхности и, видимо, не могут не прийти в голову критически настроенному читателю, - на самом деле оказываются недействительными.

Ярлыка ради, я назову их (i) "контраргументом от типов" и (ii) "контраргументом от конвенции", соответственно. Первый из них будет рассмотрен в этом параграфе, а второй - в следующем.

---

В чём состоит контраргумент от типов?

Он состоит в следующей возможной реплике:

"Зачем Серлю понадобилось предполагать, а автору этой работы, соответственно, - опровергать, утверждение, что будто бы медиаторы языкового общения (звуки речи, следы чернил на бумаге и т.д.) Интенциональны, когда всем известно, что это не так?!

Когда человек произносит звуки русского предложения "Земля шарообразна", то сами звуки (акустические колебания воздуха), конечно же, не Интенциональны, не направлены ни на какое положение дел, не истинны и не ложны и не обладают смыслом. Все эти свойства суть атрибуты не звуков, а того предложения, которое этими звуками реализуется, - в данном случае, русского предложения "Земля шарообразна". Это оно, предложение, а не реализующие его акустические колебания, Интенционально, т.е. направлено на некое положение дел, обладает значением истинности и осмысленно.

И эта тривиальная истина всё расставляет на свои места. В частности, она устраняет все три "парадокса", которые предложил нашему вниманию автор данной работы:

- раз звуки лишены Интенциональности, то этим устраняется Парадокс истинных стаканов;

- раз языковые выражения, реализуемые произносимыми звуками Интенциональны, связаны с действительностью и осмысленны, то этим устраняется Парадокс бессмысленных звуков, именно: звуки речи действительно бессмысленны как акустические колебания воздуха - и в этом нет ничего парадоксального; но они, произносимые звуки, реализуют некоторые выражения языка, а выражения языка Интенциональны и наделены смыслом; таким образом, "бессмысленные" звуки реализуют осмысленные языковые выражения и так становится возможной и происходит на самом деле языковая коммуникация;

- раз участники языкового общения имеют возможность опираться в своих рациональных исследованиях на истинное полагание о том, что произнесенные говорящим звуки реализуют такое-то языковое выражение, наделенное такой-то Интенциональностью [вместо того, чтобы опираться на действительно ложное полагание о том, что произнесенные говорящим звуки наделены Интенциональностью], то, стало быть, устраняется и Парадокс нерационального успеха.

Вот и всё.

Взгляды Серля, приписывающего Интенциональность физическим сущностям, основаны на концептуальной путанице - на смешении (неразличении) двух разных вещей: акустических колебаний, с одной стороны, и реализуемых ими языковых выражений, с другой.

Автор же данной работы, вместо того, чтобы положить конец этой путанице, пошел на поводу у Серля и стал изыскивать для устранения парадоксов какие-то причудливые средства - "притворные полагания", когда дело обстоит гораздо проще..."

---

Я готов был бы согласиться с этим возражением, если бы мой воображаемый оппонент предъявил, вместе со своим возражением, хоть какую-нибудь более или менее полноценную теорию, объясняющую отношения между языковыми выражениями, с одной стороны, и их акустическими или графическими реализациями, с другой. В отсутствии таковой теории это возражение повисает в воздухе и не может быть рассмотрено всерьез - ибо понятие языкового выражения, противопоставляемого материальной реализации языкового выражения, нагружено проблемами, требующими теоретического прояснения.

Возьмем хотя бы вопрос об онтологическом статусе языкового выражения. Что представляют собой языковые выражения, если мы отличаем их от их материальных (физических) реализаций? Наверняка они не принадлежат к категории таких онтологически беспроблемных сущностей, как стабильные во времени физические вещи, воспринимаемые нашими органами чувств - столы, стулья, камни т.п. Мы можем видеть одну из физических реализаций слова "кот" - например, ту, которую видит читатель этого предложения, читая его. Но мы не можем видеть самого слова "кот" - оно не есть сущность, которую способны воспринимать наши органы чувств. Слова и предложения суть, по-видимому, абстрактные сущности. Любой случай введения в рассмотрение абстрактных сущностей нуждается в теоретических оправданиях.

---

Мне известна всего одна более или менее полноценная теория, трактующая отношение между языковыми выражениями, как абстрактными сущностями, и их единичными физическими реализациями, именно: теория языковых типов и экземпляров, развитая в статье Сильвэна Бромбергера "Типы и экземпляры в лингвистике"^[9].

Поэтому остальная часть этого параграфа будет построена следующим образом: мы сначала изложим более или менее подробно основные тезисы Бромбергеровой теории, а затем рассмотрим, помогает ли она избавиться от Парадокса истинных стаканов.

Бромбергерова теория языковых типов и экземпляров

Под экземпляром (token) языкового выражения - например, русского слова "кот" - Бромбергер понимает любую индивидную материальную (физическую) реализацию этого слова, например, любую надпись, состояющую из цепочки букв "к", "о", "т"; любые звуковые колебания, продуцированные человеком и реализующие последовательность русских фонем [к], [о], [т] с паузой перед этой последовательностью и после нее, и т.п.

В толковании вопроса о том, что такое экземпляры языковых выражений, имеется переходящая из публикации в публикации (и имеющаяся также и у Бромбергера) двусмысленность - и даже "трехсмысленность". Речь идет о том, что часто остается неуточненным, что именно мы должны считать экземпляром, скажем, слова "кот" в случае, когда некий человек написал это слово на бумаге: (1) следы чернил на бумаге; (2) событие, состоявшее в том, что его рука делала определенные движения, приведшие к написанию слова "кот" [т.е. событие "произнесения" в широком смысле]; или же (3) интенциональный акт этого человека, состоявший в написании им слова "кот" [т.е. интенциональный акт произнесения].

Смешение (1) с (3) - или (2) с (3) - теоретически пагубно, ибо мы в таком случае смешиваем намеренное действие с физической сущностью. Неразличение же между (1) и (2), хотя и нежелательно, чаще всего более или менее безвредно, ибо речь идет, в сущности, о неразличении между событием и результатом этого события, т.е. между двумя видами физических сущностей, связанных друг с другом регулярной связью.

Мы далее будем каждый раз, когда этого потребует изложение, подчеркивать различие между намеренным актом и событием/физическим предметом, но иногда - вслед за Бромбергером и другими авторами - будем оставлять без различения событие, как физический процесс, и физический предмет, явившийся "продуктом" этого события-процесса. Так, мы будем говорить о произнесении, к примеру, слова "кот", не всегда уточняя, имеем ли мы в виду нейрофизиологическое событие произнесения или же те акустические волны, которые явились результатом ("продуктом") этого нейрофизиологического события. По-видимому, это неразличение не повлияет существенным образом на выводы, которые мы сделаем в результате нашего обсуждения.

Квази-натуральные роды

Квази-натуральным родом Бромбергер называет любой класс индивидных предметов, удовлетворяющий трем условиям: 1) условию моделирования; 2) условию условию объяснимых различий, и 3) условию индивидуации.

1) Условие моделирования

Условие моделирования состоит в том, что каждый элемент квази-натурального рода должен быть моделью любого другого элемента этого рода.

Что значит в этой теории выражение "быть моделью", видно из следующего определения:

Сущность M есть модель сущности О относительно четверки <Q_m, Q_o, P, A>

в том и только в том случае, если

в этой четверке

Q_m есть непустое множество вопросов об M,

Q_o есть непустое множество вопросов об О,

Р сопоставляет элементам из Q_m элементы из Q_o

А есть алгоритм, переводящий правильный ответ на произвольный вопрос из Q_m в правильный ответ на сопоставляемый ему отображением Р вопрос из Q_o.

Заметьте, что определение MD делает отношение 'быть моделью' релятивизованным к тому или иному перечню вопросов (а также к отображению Р и алгоритму А).

В соответствии с MD, моделями приходится называть такие вещи, которые обычно мы моделями не считаем. Рассмотрим, к примеру, два индивидных образчика воды: w₁ и w₂. Истинным будет следующее утверждение:

- w₁ есть модель для w₂ относительно четверки, состоящей из

a. Q_w1, множества вопросов об w₁, включающего среди прочих вопросы "Какова температура кипения для w₁?", "Какова температура замерзания для w₁?", "Каков молекулярный вес w₁?";

b. Q_w2, множества вопросов об w₂, включающего среди прочих вопросы "Какова температура кипения для w₂?", "Какова температура замерзания для w₂?", "Каков молекулярный вес w₂?";

с. отображения Р_w, сопоставляющего произвольный вопрос из Q_w1 с тем вопросом из Q_w2, который совпадает с ним с точностью до ссылки на w₁ или w₂, соответственно;

d. алгоритма А_w, сопоставляющего каждый правильный ответ с ответом, который совпадает с ним с точностью до ссылки на w₁ или w₂, соответственно.

В этом примере с водой вопросы, ассоциируемые друг с другом посредством отображения P_w, почти совпадают друг с другом: например, вопросу "Какова температура кипения для w₁?" P_w сопоставит вопрос "Какова температура кипения для w₂?". Удобно поэтому пользоваться в дальнейшем следующим соглашением:

RQC

Соглашение о почти совпадающих вопросах

Когда Q(n₁) есть некий вопрос, относящийся к сущности n₁, а Q(n₂) - некий вопрос, относящийся к сущности n₂,

и Q(n₁) можно превратить в Q(n₂), подставив в Q(n₁) n₂ вместо n₁,

не будем впредь без необходимости различать между Q(n₁) и Q(n₂),

а будем трактовать их как один и тот же вопрос, относящийся как к n₁, так и к n₂.

И когда (правильный) ответ на вопрос Q(n-₁) можно превратить в правильный ответ на вопрос Q(n₂), опять-таки подставив в него n₂ вместо n₁,

не будем впредь без необходимости различать между этими двумя ответами,

а будем трактовать их как один и тот же ответ как на вопрос Q(n₁), так и на вопрос и Q(n₂).

Заметим теперь, что два наши индивидных образчика воды, w₁ и w₂, не только удовлетворяют определению модели MD (в том смысле, что w₁ есть модель для w₂ относительно специфицированной выше четверки <Q_w1, Q_w2, P_w, A_w> и w₂ есть модель для w₁ относительно той же четверки), но они кроме того удовлетворяют еще и трем следующим условиям:

А. Не только w₁ и w₂, но и любые два произвольных индивидных образчика воды являются моделями друга друга (в смысле MD) относительно той же самой четверки <Q_w1, Q_w2, P_w, A_w>.

B. Утверждение, только что сформулированное в условии А, есть номологическое (законоподобное) утверждение. Это означает, что истинными являются вытекающие из него контрфактуальные утверждения, например: 'Если бы ртуть, находящаяся вот в этой пробирке, которую я сейчас держу в руках, была не ртутью, а водой, то она была бы моделью для любого индивидного образчика воды относительно четверки <Q_w1, Q_w2, P_w, A_w>'.

С. Алгоритм A_w работает так, что на одинаковые вопросы он выдает одинаковые ответы.

D. Предположим, что некоторый вопрос из Q_w1(Q_w2) таков, что правильный ответ на него имеет то или иное объяснение.

Например, возьмем вопрос "Какова его (этого индивидного образчика воды) температура кипения?". Правильный ответ, конечно, будет: "100°С". Теперь можно осмысленно спросить: "Почему его температура кипения 100°С?"

И вот условие D состоит в том, что ответы на такие почему-вопросы также совпадают друг с другом, какие бы два образчика воды ни взять.

И вот все эти четыре дополнительных требования входят в определение условия моделирования для квази-натуральных родов:

MC'

Каждый элемент квази-натурального рода есть номологическая (законоподобная) модель для любого другого элемента этого рода относительно некоторого перечня вопросов,

и при этом на любой вопрос из данного перечня правильный ответ будет один и тот же для любого элемента данного квази-натурального рода,

и кроме того объяснение правильного ответа будет также одно и то же для любого элемента данного квази-натурального рода.

Будем впредь называть такие вопросы, которые имеются в виду в MC' для некоторого квази-натурального рода N, вопросами, проецируемыми для N. Тогда мы можем переформулировать MC' следующим образом:

MC	Если N есть квази-натуральный род, то имеется некое непустое множество Q_p проецируемых вопросов для N, и если по поводу ответа на какой-либо из этих вопросов можно задать новый вопрос "Почему?", то этот почему-вопрос также входит в Q_n.

2) Условие объяснимых различий

Условие объяснимых различий требует, чтобы некоторые различия между элементами квази-натурального рода носили систематический характер, т.е. вытекали бы из некоторых законов, или принципов, или теорий, вкупе с соответствующими обстоятельствами для данного единичного элемента рода.

Например, температура различных индивидных образчиков воды различна, но тот факт, что температура некоторого данного образчика воды в данный момент времени именно такова, какова она есть, - объясняется на основе соответствующих законов вкупе с релевантными обстоятельствами, в которых находится данный образчик.

Вот более полная формулировка условия объяснимых различий:

EDC

Если N есть квази-натуральный род, то имеется некое непустое множество Q_w, такое что

а. пресуппозиции этих вопросов истинны относительно любого элемента из N;

b. различным элементам из N могут соответствовать различные правильные ответы на один и тот же вопрос из N;

с. для любого вопроса q из Q_w, относительно правильного ответа на q для любого элемента из N осмысленно задать почему-вопрос;

d. для любого вопроса q из Q_w, правильный ответ на q вытекает из номологических принципов, общих для всех элементов из N, вкупе с некоторыми случайными обстоятельствами, в которых находится данный элемент из N, причем эти случайные обстоятельства принадлежат к одной и той же разновидности для всех элементов из N.

Назовем вопросы, которые имеются в виду в EDC, w-проецируемыми вопросами для N. Тогда, возвращаясь к нашему примеру с образчиками воды, вопрос "Какова была температура данного образчика воды в полдень 7 июня 1995 года?" есть w-проецируемый вопрос для соответствующего N, поскольку (а) для каждого образчика воды пресуппозиция этого вопроса истинна, т.е. каждый данный образчик воды имеет определенную температуру в определенный момент времени^[10]; (b) различные образчики воды имеют различные температуры в некоторый данный момент времени; (с) какой бы ни оказалась температура данного образчика воды в рассматриваемый момент времени, у вопроса "Почему он имеет данную температуру в рассматриваемый момент времени?" имеет правильный ответ, и этот ответ вытекает из одних и тех же общих принципов (например, из принципов кинетической теории) вкупе с некоторыми случайными обстоятельствами одной и той же разновидности для всех образчиков воды (например, с обстоятельствами, относящимися к межмолекулярным связям).

3) Условие индивидуации

Условие индивидуации требует, чтобы элементы квази-натурального рода были дифференцированы (отличимы друг от друга) в некоторых общих для них всех измерениях, но однако не с помощью проецируемых или w-проецируемых вопросов.

Так, например, различные индивидные образчики воды находятся в различных местах в пространстве в один и тот же момент времени, но эти их местоположения не являются следствием каких-то законов или принципов, общих для всех образчиков. К примеру, люди могут своими действиями рассеивать образчики воды в пространстве, перемещать их и т.д., и при этом для этих действий людей не может быть предъявлено каких-то общих объяснений, основывающихся на одном и том же для всех образчике принципе.

Итак, формулировка третьего условия такова:

IC	Если N есть квази-натуральный род, то имеется некое непустое множество Q_i, такое что а. пресуппозиции этих вопросов истинны относительно любого элемента из N; b. однако эти вопросы не являются ни проецируемыми, ни w-проецируемыми для N.

Будем называть такие вопросы индивидуирующими вопросами для N.

Так, например, вопрос "Где находился данный образчик воды 7 июня 1995 года?" есть индивидуирующий вопрос для образчиков воды.

Определение квази-натурального рода

QNK

Класс объектов составляет квази-натуральный род относительно тройки <Q_p/A_p, Q_w, Q_i>,

где Q_p, Q_w и Q_i - непустые множества вопросов, а A_p - непустое множество ответов, ассоциированных с элементами из Q_p,

в том и только в том случае, если

этот класс есть наибольший класс объектов, для которых

вопросы из Q_p суть проецируемые, вопросы из Q_w суть w-проецируемые, а вопросы из Q_i суть индивидуирующие,

и элементы из A_p суть ответы на ассоциированные с ними вопросы из Q_p.

Понятие квази-натурального класса есть относительное понятие: оно релятивизировано к некоторым перечням вопросов и ответов <Q_p/A_p, Q_w, Q_i>. Ни о каком классе предметов нельзя сказать просто, что этот класс есть квази-натуральный класс; нужно уточнить, относительно какой именно тройки он является квази-натуральным классом. Кроме того, для рассматриваемого класса предметов может иметься более одной тройки вида <Q_p/A_p, Q_w, Q_i>, относительно каждой из которых он является квази-натуральным классом.

Единичный предмет может, конечно, принадлежать более чем к одному квази-натуральному классу, некоторые из которых совпадают по объему, а некоторые не совпадают.

Архетип квази-натурального рода

Архетип квази-натурального рода - это такая сущность, которая, с одной стороны, очень схожа с каждым из элементов данного рода, но с другой стороны, она также существенно отличается от каждого из них.

Архетип схож с элементами рода потому, что он есть точная модель каждого из них относительно перечня проецируемых вопросов данного квази-натурального рода. (Под точной моделью мы понимаем такую модель, которая дает одни и те же ответы как для самой модели, так и для той сущности, моделью которой она является, - на одни и те же вопросы.)

С другой же стороны, архетип отличается от элементов квази-натурального рода в том, что касается w-проецируемых и индивидуирующих вопросов для данного квази-натурального рода: каждый из таких вопросов может быть задан относительно любого из элементов рода и на него в принципе имеется правильный ответ, - но ни один из таких вопросов вообще не может быть задан относительно архетипа.

---

Так, например, архетип образчиков воды есть некая сущность, очень схожая с любым образчиком воды: любой из следующих трех вопросов имеет одни и те же ответы как для любого индивидного образчика воды, так и для их общего архетипа:

(4.2.1)	Какова его точка кипения? Общий ответ: 100°С

(4.2.2)	Какова его точка замерзания? Общий ответ: 0°С

(4.2.3)	Каков его молекулярный вес? Общий ответ: 18,0

Иными словами, относительно вопросов такого рода (а это и есть проецируемые вопросы для квази-натурального рода образчиков воды) архетип всех индивидных образчиков воды ("просто вода", "вода как абстрактная сущность", "вода как род вещества") является точной моделью любого из индивидных образчиков.

---

С другой же стороны, этот архетип существенно отличается от любого из индивидных образчиков воды, когда дело доходит до таких вопросов, как

(4.2.4)

- Какова была его температура в полдень 7 июня 1995 года?

[w-проецируемый вопрос для квази-натурального рода образчиков воды]

(4.2.5)

- Где он находился 7 июня 1995 года?

[индивидуирующий вопрос для квази-натурального рода образчиков воды]

С индивидными образчиками воды связаны различные ответы на (4.2.4) (а также и на (4.2.5)), - ибо это не проецируемые вопросы, - но с архетипом всех образчиков воды не связано никакого ответа на (4.2.4) (и также на (4.2.5)): архетип не имел никакой температуры и нигде не находился 7 июня 1995 года.

У архетипа образиков воды есть точка кипения, есть точка замерзания, есть молекулярный вес, есть показатель электрической проводимости, но у него него нет массы, нет объема, нет истории, нет координат в пространстве, - именно потому, что архетип любого квази-натурального класса есть абстрактная (а не индивидная) сущность.

---

После этих разъяснений мы можем дать общее определение архетипа:

R есть архетип квази-натурального класса Q,

- где Q - квази-натуральный класс относительно тройки <Q_p/A_p, Q_w, Q_i>, -

в том и только в том случае. если

об R можно [осмысленно] задать любой из вопросов из множества Q_p и правильным ответом на любой такой вопрос будет ассоциируемый (в силу определения QNK) с этим вопросом ответ из A_p,

об R нельзя [осмысленно] задать ни один из вопросов из Q_w или из Q_i.

Из определения AR немедленно вытекает следующий тезис:

PRP	Если Т - архетип квази-натурального класса N относительно <Q_p/A_p, Q_w, Q_i>, то (правильным) ответом на любой вопрос из Q_n, заданный в отношении Т, будет ассоциированный с этим вопросом элемент из А_р, понимаемый как относящийся к Т.

Тезис PRP имеет решающую роль для понимания связи между индивидными предметами и их общим архетипом, - в том числе, между экземплярами языковых выражений и самими языковыми выражениями, - в частности, потому, что практика изучения некоторого естественного языка лингвистами (да и обычными людьми) состоит по большей части в том, что изучающий наблюдает экземпляры - индивидные звуки, индивидные надписи на бумаге или на скале, и из этих наблюдений он выводит существенные для знания языка свойства типов (т.е., в сущности, архетипов в смысле AR).

Будем, вслед за Бромбергером, называть PRP Принципом платонической связи, чтобы подчеркнуть, что этот тезис приводит внимание человека от "простых", "земных", индивидных предметов к абстрактным сущностям.

Каждый архетип исчерпывающим образом характеризуется посредством соответствующего набора вопросно-ответных пар, именно: набора проецируемых вопросно-ответных пар соответствующего квази-натурального рода.^[11]

Например, архетип индивидных образчиков воды характеризуется посредством набора:

	а. Какова его точка кипения?/ 100°С

(4.2.6)	b. Какова его точка замерзания?/ 0°С

	c. Каков его молекулярный вес?/ 18,0 и так далее...

Можно сказать, что архетип "не существует реально", - т.е. он не существует в том смысле, в каком существуют индивидные элементы квази-натурального рода: образчики воды, стулья, столы и т.п. Но для важно лишь то, что мы умеем указывать (или: ссылаться) на тот или иной архетип - для этого достаточно указать на соответствующий набор вопросно-ответных пар. Мы вправе даже считать, что архетипы суть не что иное, как наборы вопросно-ответных пар.

Экземпляры и типы

Основной предмет нашего, а также и Бромбергерова, интереса - не образчики воды и их архетип, а языковые выражения и их физические реализации, т.е. языковые типы и их экземпляры (tokens). Посмотрим теперь, как Бромбергер применяет свою теорию квази-натуральных родов и их архетипов к этому частному случаю.

Он исходит в этом вопросе из следующего тезиса:

LTA	Экземпляры произвольного языкового типа составляют квази-натуральный род [относительно некоторой тройки <Q_p/A_p, Q_w, Q_i>], и их тип является архетипом данного квази-натурального рода.

Иными словами: Физические реализации некоторого языкового выражения составляют квази-натуральный род, и соответствующее языковое выражение является архетипом данного квази-натурального рода.

Если первая половина LTA истинна, то, стало быть, языковые экземпляры группируются в множества, каждое из которых удовлетворяет требованиям определения QNK;

а если вторая половина LTA истинна, то каждый языковой тип, у которого имеются экземпляры, соответствует некоторому набору вопросов [именно: проецируемых вопросов], ответ на каждый из которых - один и тот же как для данного языкового типа, так и для каждого из его экземпляров.

Если же истинны обе половины LTA, то, значит, здесь действует Принцип платонической связи, которым можно пользоваться, чтобы выводить свойства типов из свойств экземпляров: свойства языкового типа - это все те и только те свойства, которыми обладает (как это видно из ответов на проецируемые вопросы) каждый экземпляр данного типа.

Трудно проверить, - продолжает Бромбергер, - истинен ли тезис LTA для каждого языкового типа, хотя бы потому, что таких типов бесконечное множество! [В самом деле, все слова и предложения данного языка, а также все выражения других синтаксических категорий являются типами данного языка.] Но нам важно, - говорит он, - не столько вопрос о действительной истинности LTA, сколько вопрос о том, исходят ли лингвисты в своих теориях и в своей полевой практике из молчаливого допущения, что LTA истинен. Да, - отвечает Бромбергер на этот последний вопрос, - несомненно, что практически все лингвисты исходят из молчаливого допущения, что LTA истинен, хотя, быть может, большинству из них и в голову не приходили Бромбергеровы определения квази-натурального рода и архетипа. Существенно в данном случае то, что лингвисты на деле пользуются Принципом платонической связи между языковыми экземплярами и языковыми типами [т.е. между языковыми выражениями и их физическими реализациями], а Принцип платонической связи между языковыми экземплярами и языковыми типами вытекает из Бромбергеровой теории вкупе с тезисом LTA - и на горизонте не видно другой теории, из которой этот принцип вытекал бы.

---

Но тогда первоначальный вопрос "Правда ли, что лингвисты исходят из молчаливого допущения, что LTA истинен?" сводится к вопросу "Правда ли, что лингвисты на деле пользуются Принципом платонической связи между языковыми экземплярами и языковыми типами?"

Бромбергер приводит три аргумента в пользу положительного ответа на этот последнйи вопрос.

---

Первый аргумент

Одно своеобразное доказательство того, что лингвисты явно или - чаще - неявно пользуются Принципом платонической связи, состоит в том, что они редко упоминают (если вообще упоминают) языковые экземпляры; - еще точнее: они на практике смешивают (не отличают друг от друга) упоминания языковых экземпляров и упоминания языковых типов.^[12]

Такое смешение находит естественное объяснение (и даже, отчасти, оправдание), если мы предположим, что лингвисты молчаливо опираются на Принцип платонической связи между типами и токенами.

В самом деле, вопросы, интересующие лингвистов, когда их чувственное восприятие сосредоточивается на некоем языковом экземпляре, а их теоретическое суждение - на типе этого экземпляра, - это вопросы, которые равным образом приложимы, как к экземпляру, так и к типу, и ответы на которые одинаковы как для экземпляра, так и для типа. Но если на самом деле их заботят языковые типы, а языковые экземпляры (например, акустические волны) суть скоротечные физические свидетельства о свойствах типов, то только педантизм мог бы побудить их подчеркивать дистинкцию между языковыми типами и языковыми экземплярами.

---

Второй аргумент

Если бы лингвисты не опирались в своих поисках свойств языковых типов на Принцип платонической связи, то трудно представить себе, на какой иной принцип они могли бы опереться, выводя информацию о типах из информации об экземплярах.

Задумаемся: На каком основании вообще мы можем получить эмпирическую информацию об абстрактных сущностях?^[13]

Эмпирическая информация об экземплярах - т.е. о физических предметах - основывается на сенсорном восприятии, а сенсорное восприятие в свою очередь основывается на причинно-следственном взаимодействии между воспринимаемыми предметами и органами восприятия (лучи света, отражаясь от предмета, падают на сетчатку глаза, ... и т.д.). Но абстрактные сущности не могут воздействовать на что бы то ни было причинно-следственным образом. Они не находятся в пространстве и времени и не могут участвовать в пространственно-временных событиях, каковыми несомненно являются причинения. Если лингвистика основывается на информации об абстрактных сущностях - языковых типах, то как эта информация может оказаться эмпирической? Каким образом сенсорное восприятие чего бы то ни было может дать человеку информацию о свойствах типов?

Языковые экземпляры можно наблюдать. Например, звуковые языковые экземпляры суть события, которые воздействуют на наши уши, порождают кинестетические ощущения и т.д. Но лингвистику-то интересуют прежде всего не экземпляры, а типы - слова, предложения и т.д. Стало быть, сосредоточивая свое сенсорное внимание на экземпляре, лингвист надеется получить информацию о типе? Но какие основания он имеет для этой надежды. Единственное основание, на которое он может опереться в своих ожиданиях, - Принцип платонической связи между языковыми типами и языковыми экземплярами.

---

Третий аргумент

Лингвисты концептуализируют языковые экземпляры так, что эта концептуализация приводят к прозрачным соответствиям между свойствами экземпляров и свойствами типов. Эти соответствия столь часты, что не могут быть случайными. Стало быть, в их основании лежит неий принцип. Трудно понять какой, если не Принцип платонической связи.

Вот два примера, которые приводят Бромбергер, иллюстрируя этот аргумент:

Лингвисты концептуализируют экземпляры английского слова-типа, орфографически репрезентируемого как "bell" таким образом, что эти экземпляры образуют квази-натуральный род относительно некоего множества вопросов, в котором проецирумые вопросы (и ответы на них) включают в себя по меньшей мере следующие:

(4.2.7)	Какова его фонологическая структура? / [bel]

(4.2.8)	Сколько в нем слогов? / Один

(4.2.9)	Какова его синтаксическая категория? / Имя существительное

(4.2.10)	Какое грамматическое число у него? / Единственное

w-проецируемые вопросы (и ответы на них) включают по меньшей мере следующие:

(4.2.11)	Роль какого члена предложения он выполняет?

(4.2.12)	Какой силы ударение было сделано на гласном звуке?

(4.2.13)	Какова разновидность речевого акта, в котором он был употреблен?

(4.2.14)	Был ли он употреблен в буквальном смысле?

(4.2.15)	Если он указывал на какой-либо предмет, то на какой именно?

и наконец, индивидуирующие вопросы (и ответы на них) включают по меньшей мере следующие:

(4.2.16)	Где он был произнесен?

(4.2.17)	Когда он был произнесен?

(4.2.18)	Если его произнесение кому-то адресовалось, то кому именно?

(4.2.19)	Кто его произнес?

И вот только что охарактеризованная концептуализация экземпляров данного английского слова приводит к следующему соответствию между свойствами экземпляров и свойствами самого слова-типа:

к слову-типу "bell" относятся те же самые ответы на вопросы (4.2.7)-(4.2.10), которые относятся к каждому из экземпляров этого слова.

Но зато к слову-типу "bell" вообще бессмыслено обращать вопросы (4.2.11)-(4.2.19), ибо пресуппозиции этих вопросов ложны, когда понимаются в отношении слова-типа, а не слов-экземпляров.

Второй пример-иллюстрация. Лингвисты концептуализируют экземпляры английского предложения-типа, орфографически репрезентируемого как

(4.2.20)

John's picture of himself is nice.

таким образом, что эти экземпляры образуют квази-натуральный род относительно некоего множества вопросов, в котором проецирумые вопросы (и ответы на них) включают в себя по меньшей мере следующие:

(4.2.21)	Какова его синтаксическая структура с точки зрения составляющих? / [_S[_NP[_NPJohn's][_NP'[_Npicture][_ppof himself]]][_VPis nice]]

(4.2.22)	Какова его фонологическая репрезентация? / [Ответ слишком длинен, чтобы приводить его здесь.]

(4.2.23)	Что является антецедентом рефлексивного местоимения? / Детерминатор существительного, выполняющего роль подлежащего

w-проецирумые вопросы (и ответы на них) включают в себя по меньшей мере следующие:

(4.2.24)	На какой объект указывает существительное, выполняющее роль подлежащего?

(4.2.25)	Каково его значение истинности?

(4.2.26)	Какого рода речевой акт был совершен посредством его продуцирования?

(4.2.27)	Какие гласные были редуцированы в ходе его продуцирования?

индивидуируюшие вопросы (и ответы на них) включают по меньшей мере следующие:

(4.2.28)	Кто произнес его?

(4.2.29)	Когда оно было произнесено?

(4.2.30)	Почему оно было произнесено?

(4.2.31)	Насколько громко оно было произнесено?

и так далее.

Опять же только что охарактеризованная концептуализация экземпляров данного английского предложения приводит к следующему соответствию между свойствами экземпляров и свойствами самого предложения-типа:

к предложению-типу "John's picture of himself is nice" относятся те же самые ответы на вопросы (4.2.21)-(4.2.23), которые относятся к каждому из экземпляров этого слова.

Но зато к предложению-типу "John's picture of himself is nice" вообще бессмыслено обращать вопросы (4.2.24)-(4.2.31), ибо пресуппозиции этих вопросов ложны, когда понимаются в отношении слова-типа, а не слов-экземпляров.

---

На этом можно закончить изложение основных тезисов Бромбергеровой теории и ее приложения к языковым типам и экземплярам.

О вопросе (4.2.25) "Каково его значение истинности?": Проецируемый это вопрос или w-проецируемый?

Как видим, Бромбергер отнес самый интересный для нас вопрос, именно: вопрос "Каково его значение истинности?", к w-проецируемым вопросам. Это означает, что этот вопрос уместно задать по отношению к любому экземпляру рассматриваемого предложения, но лишено смысла задавать его по отношению к предложению-типу, ибо в этом последнем случае пресуппозиция вопроса ложна.

А какова пресуппозиция этого вопроса? Вот какова: "У него есть некоторое значение истинности, т.е. оно либо истинно, либо ложно". В приложении к предложению-типу этот полуфабрикат превращается в законченное высказывание: "У данного предложения-типа есть некоторое значение истинности, т.е. оно либо истинно, либо ложно". И вот выходит, что Бромбергер считает, что это высказывание неверно, т.е. у предложений-типов не может быть никаких значений истинности.

Иными словами: Выходит, что Бромбергер считает, что предложения-типы не могут быть носителями истинности.

---

Этот вопрос заслуживает более подробного рассмотрения.

Я могу усмотреть только один резон, почему предложению-типу "John's picture of himself is nice" может быть отказано в обладании значением истинности, именно: оно не выражает законченную мысль, ибо из него непонятно, о каком именно Джоне и о каком именно из, возможно, нескольких его автопортретов идет речь. То есть причина отсутствия у этого предложения в точности та же самая, что и у предложения-типа "Вчера на Северном полюсе шел снег" - пока мы не уточним, какая дата имеется в виду под "вчера", мы не можем приписать этому предложению-типа какого-либо значения истинности.

---

Итак, причина отсутствия значений истинности у предложений-типов "John's picture of himself is nice" и "Вчера на Северном полюсе шел снег" в том, что у некоторых их составляющих ("John", "John's picture of himself", "вчера") денотат неопределен или недо-определен. Ситуация произнесения делает эти денотаты вполне определенными. Вот почему Бромбергер считает, что предложение-экземпляр, в отличие от предложения-типа, всегда обладает определенным значением истинности.

Но мы можем отвлечься от этого осложнения.

Действительно, предложения(-типы) любого языка можно разбить на два класса:

А. Предложения, некоторые составляющие которых имеют не вполне определенный денотат.

В. Предложения, все составляющие которых имеют вполне определенный денотат.

В класс А войдут, к примеру, все предложения, имеющие вхождения индексикальных слов, вроде "я", "ты", "он", "она", "сегодня", "вчера", "здесь", "направо", "предыдущий" и т.д. В этот класс войдут также предложения, имеющие вхождения таких квази-имен, как "Ваня", "Петров", "Москва" и т.д. С логической точки зрения, перечисленные только что слова суть не имена, потому что они не выделяют один-единственный предмет из предметной области: есть много людей, которых зовут "Ваня"; есть много людей, носящих фамилию "Петров"; и есть больше одного города с названием Москва - таких городов по меньшей мере два: один - столица России, второй - маленький городок в США.

Все предложения(-типы) из класса А лишены определенного значения истинности. Но даже после отсеивания таких "нехороших" предложений в класс А нет гарантий, что все предложения из класса В имеют определенные значения истинности.

Например, в В могут входить грамматически двусмысленные предложения, вроде "All pilots are flying planes", которые лишены одного определенного истинностного значения потому, что они выражают одновременно два смысла и каждому из смыслов соответствует свое истинностное значение.

Еще одним источником отсутствия истинностного значения может быть ложность пресуппозиции, ассоциированной с данным предложением. Например, у предложения "Воронеж перестал быть столицей России в 1959 году" имеется пресуппозиция "Перед 1959 годом Воронеж был столицей России". Эта пресуппозиция ложна, и поэтому само предложение "Воронеж перестал быть столицей России в 1959 году" лишено истинностного значения - оно не истинно и не ложно.

Короче говоря, причины отсутствия истинностного значения у предложения-типа могут быть разнобразны. Но как бы велик ни был перечень этих причин, несомненно одно: в любом естественном языке имеются предложения-типы, обладающие значением истинности. Таковы, например, русские предложения-типы "Естественный цвет снега - белый", "Естественный цвет снега - черный", "Лондон является столицей Великобритании по меньшей мере в XVIII, XIX и XX столетиях", "Все люди смертны" и т.п.

И вот мы далее сосредоточим свое внимание на классе еще более узком, чем класс В, именно: на классе таких предложений-типов, которые обладают определенным значением истинности. Резон этого решения таков: Рассматривая лишь такие предложения-типы, которые обладают определенным значением истинности, мы делаем уступку нашему воображаемому оппоненту, который заявил, что именно предложения-типы, а не предложения-токены могут быть истинными и ложными, и это обстоятельство, де, устраняет все парадоксы (см. начало этого параграфа).

Перенос свойства 'быть истинным' на предложения-типы не устраняет Парадокса истинных стаканов

Итак, представим себе, что в некоем естественном языке - например, в русском - все предложения-типы истинны или ложны. Спасает ли это нас от того парадоксального положения, что истинными (или, соответственно, ложными) являются предложения-токены - т.е. такие физические (а не абстрактные) сущности, как следы мела на доске, или следы чернил на бумаге, или акустические колебания, изданные человеком и т.д.?

Если мы примем Бромбергерову теорию языковых типов и токенов, то нет, не спасает.

В самом деле, что такое предложение-тип, по Бромбергеру?

Это такая абстрактная сущность, которая обладает всеми теми свойствами (и только ими!), которыми обладает каждое предложение-токен, входящее в данный род, т.е. проецируемыми свойствами данного квази-натурального рода.

Например, предложение-тип "Все люди смертны" - это абстрактная сущность, обладающая всеми теми свойствами (и только ими), которыми обладает каждое предложение-токен, подпадающее под предложение-тип "Все люди смертны" - т.е. каждая физическая сущность с соответствующими свойствами. Таким образом, если мы исходим из допущения, что предложение-тип "Все люди смертны" обладает истинностным значением, а именно: оно истинно, то мы обязаны признать, что свойством 'быть истинным' обладают и все те физические сущности (следы чернил, акустические волны и т.п.), которые являются предложениями-токенами соответствующего квази-натурального рода.

Стало быть, Парадокс истинных стаканов остается с нами.

Обзор абстрактных возможностей, имеющихся в той ситуации, в которой мы оказались

Название этого параграфа - "О незаменимости понятия притворного (игрового) полагания". Но пока что, возможно, не вполне понятно, каким образом все сказанное выше связано с тем, что без понятия притворного (игрового) полагания нельзя, якобы, обойтись при анализе общения, опосредованного физическими сушностями. Чтобы прояснить это, рассмотрим несколько подробнее, какие возможности выбора остаются открытыми для нас в той концептуальной ситуации, в которой мы оказались.

Возможность N1: Принять Интенциональность физических медиаторов общения

Прежде всего мы, абстрактно говоря, можем позволить себе смириться с мыслью, что физические сущности, опосредующие наше общение и являющиеся экземплярами-словами и экземплярами-предложениями, - т.е. акустические колебания воздуха, следы чернил на бумаге и т.п. - действительно обладают свойством Интенциональности наравне с нашими ментальными состояниями.

Это - позиция Серля и, по-видимому, Бромбергера.^[14]

Заметим, что и объяснение якобы имеющему место феномену Интенциональности физических сущностей Серль и Бромбергер дают, по существу, одно и то же.

В самом деле, проследите за мыслью Бромбергера в только что приведенном отрывке (сноска 6). Во-первых, Бромбергер признает некоторую парадоксальность того обстоятельства, что фонологическими, грамматическими и семантическими свойствами оказываются наделены физические сущности - акустические волны, следы мела и почему бы не стаканы. Но, во-вторых, он - подобно Серлю - объясняет и тем самым как бы устраняет этот парадокс так: Акустические волны, производимые говорящим, в корне отличаются от всех прочих акустических волн тем, что говорящий производит их с особыми - фонологическими, грамматическими и семантическими намерениями. Особые намерения говорящего суть тот фактор, который наделяет физическую сущность - акустические волны - фонологическими, грамматическими и семантическими (т.е. Интенциональными) атрибутами.

Для того, кто принимает это объяснение, все парадоксы оказываются устраненными: Парадокс истинных стаканов оказывается лишь кажущимся парадоксом, ибо возникновению парадоксальных атрибутов дано объяснение, которое как бы узаконивает эти атрибуты. Раз произносимые звуки Интенциональны, то они, стало быть, наделены смыслом - и это устраняет Парадокс бессмысленных звуков. Раз произносимые звуки Интенциональны, то исчезает и Парадокс нерационального успеха, ибо участник общения, опирающийся в своем исследовании на посылку об Интенциональности произнесенных звуков, не заблуждается.

В сущности, вся эта моя работа написана для тех, кто не принимает объяснения Серля-Бромбергера, - не принимает, например, по тем резонам, которые были приведены выше. Этих резонов, как минимум, два. Один направлен против тезиса об Интенциональности медиаторов непосредственно, а другой - косвенно.

Первый резон таков: Интенциональностью обладают прежде всего некоторые ментальные состояния человека, например, полагания. Ментальные состояния Интенциональны "по природе". Более того, Интенциональность Интенциональных ментальных состояний (например, полаганий) состоит в том, что такие ментальные состояния при некоторых условиях удовлетворяются, а при других - нет, т.е. они обладают условиями удовлетворения. Например, полагания обладают условиями истинности. Интенциональность Интенциональных ментальных состояний есть их существенное свойство - в том смысле, что, скажем, два полагания-экземпляра с различными условиями истинности не могут относиться к одному и тому же полаганию-типу. Используя Бромбергерову терминологию, вопрос "Каковы условия удовлетворения данного ментального состояния?" есть проецируемый вопрос для соответствующего квази-натурального рода.

С другой стороны, следы мела, акустические волны и другие физические медиаторы общения имеют природу, в корне отличную от природы ментальных состояний. Коренное различие в природе ментальных состояний, с одной стороны, и, к примеру, акустических волн, с другой, делает крайне сомнительным утверждение, будто некий существенный атрибут ментального состояния может быть также присущ физической сущности.

Это утверждение становится еще более сомнительным, если учесть, что природа медиатора, в сущности, безразлична: медиаторами общения могут служить акустические волны, следы мела, следы чернил, следы графита и любые физические сущности вплоть до стаканов. Может ли какое-либо свойство - в особенности, такое специфическое, как наличие условий удовлетворения - быть общим для колебаний воздуха и крошек мела?

Второй резон направлен непосредственно против объяснения Серля-Бромбергера и опосредованно против тезиса об Интенциональности медиаторов: Вообще говоря, представляется, что человеческим намерениям присуща одна общая черта, именно: любое намерение человека таково, что попытка его осуществить может, при определенных обстоятельствах, оказаться неуспешной. Для каждого намерения мы можем назвать условия его неуспеха. Возьмем, к примеру, намерение открыть дверь. Если я, имея намерение открыть дверь, которая открывается вовнутрь, толкаю ее от себя вместо того, чтобы тянуть ручку двери на себя, то мое намерение проваливается - я терплю неудачу.

С другой стороны, намерение говорящего наделить произносимые им звуки Интенциональностью представляет собой, по-видимому. странное искючение из этого общего правила. Оно обречено быть успешным при любых услових! По Серлю-Бромбергеру выходит, что если я произношу звуки, имея намерение наделить их такой-то Интенциональностью, то я в принципе не могу потерпеть неудачу в этой своей затее. Я обречен на успех. Я свободен от необходимости отличать средства, которые приведут меня к успеху, от средств, которые приведут к неудаче. Само намерение сделать нечто становится гарантией успеха! Это - крайне подозрительное свойство, и оно становится сильным аргументом против объяснения Серля-Бромбергера, а косвенно - в отсутствии какого-либо альтернативного объяснения - и против тезиса об Интенциональности медиаторов.

Какие же возможности остаются для того, кто не принимает объяснения Серля-Бромбергера, а вместе с ним и тезиса об Интенциональности намеренно произведенных звуков?

Возможность N2: Согласиться с тем, что рациональность людей, общающихся с помощью физических медиаторов, дефектна

Люди, общающиеся с помощью языка, и в самом деле могут быть не вполне рациональны. Почему бы и нет? Люди заблуждаются ежедневно. Правда, в данном случае мы, как кажется, вынуждены иметь дело с массивным, регулярно воспроизводимым и затрагивающем всех или почти всех людей заблуждением - но и это, в принципе, не является невозможным.

Дело, однако, в другом: Нас интересует в первую очередь не столько вопрос о том, заблуждаются ли общающиеся люди на самом деле, сколько вопрос, могут ли они в принципе общаться, не заблуждаясь насчет Интенциональности медиаторов - при допущении, что на самом деле медиаторы лишены Интенциональности.

Абстрактно говоря, можно допустить отрицательный ответ на этот последний вопрос.

Возможность N3: Согласиться с тем, что рациональность людей, общающихся с помощью физических медиаторов, в принципе не может быть бездефектной

Иными словами, эта возможность приглашает нас согласиться, в частности, с тем, что тот, кто пользуется в целях общения языком, в принципе не может быть вполне рационален. Это утверждение представляется странным и провоцирует на поиски возражений.

Опять же эта моя работа написана в основном для тех людей, кто отвергает одновременно Возможность N1 и Возможность N3.

Какие же аргументы остаются в распоряжении человека, который отвергает одновременно Возможность N1 и Возможность N3?

Возможность N4: Заявить, что истинными или ложными бывают не предложения-экземпляры (т.е. акустические волны и т.п.), а предложения-типы (т.е. абстрактные, а не физические сущности)

Мы только что попытались использовать именно эту возможность, обратившись к единственной имеющейся в нашем распоряжении вполне развитой теории языковых экземпляров и типов - к теории Силвэна Бромбергера. Как помнит читатель, мы потерпели неуспех: по Бромбергеру выходит, что не может быть так, что предложение-тип обладает значением истинности, а какой-либо экземпляр, относящийся к данному типу, не обладает.

Понятна причина нашего неуспеха. В теории Бромбергера тип выступает абстрактным репрезентантом (всех) существенных свойств каждого экземпляра; именно поэтому свойство, присущее типу, не может отсутствовать у какого-либо экземпляра.

---

Вообще говоря, неуспех с Бромбергеровой теории не закрывает окончательно Возможность N4: Мы можем пытаться найти или построить такую теорию языковых экземпляров и типов, в которой языковой тип играл бы не роль репрезентатора (всех) существенных свойств каждого экземпляра, а роль абстрактной сущности, ассоциируемой с каждым экземпляром и берущей на себя такие свойства, которые "не подобают" экземплярам как физическим сущностям.

Однако до тех пор, пока такой теории нет в нашем распоряжении, мы вынуждены считать Возможность N4 практически закрытой для того, кто отвергает одновременно Возможность N1 и Возможность N3.

Какие еще возможности остаются для такого человека?

Возможность N5: Ввести в рассмотрение дополнительную семантическую абстрактную сущность, связанную с предложением-экземпляром отношением выражения

Мы вольны заявить, что предложение-экземпляр (т.е. продуцированные говорящим акустические волны. следы мела на доске и т.п.) выражает некую абстрактную семантическую сущность - например, пропозицию, смысл или мысль (хотя бы во Фрегевом понимании этого термина); и вот условия истинности (и вообще условия удовлетворения любого рода) присущи не самому предложению-экземпляру, а этой абстрактной семантической сущности - пропозиции, или смыслу, или мысли.

Это, на наш взгляд, неплохой ход; по меньшей мере, он, по-видимому, устраняет Парадокс истинных стаканов.

Но если мы примем эту Возможность N5, то вместе с ней мы примем на себя обязанность объяснить природу отношения, имеющего место между физической сущностью (акустическими колебаниями) и абстрактной семантической сущностью (пропозицией, мыслью и т.д.). Иными словами, мы обязаны предъявить теорию, которая отвечала бы на вопрос: Что это значит и как это может быть, что акустические колебания или следы мела выражают ту или иную пропозицию (или мысль)?

Итак, мы не считаем Возможность N5 закрытой для того, кто отвергает одновременно Возможность N1 и Возможность N3, и подробно рассмотрим дальнейшее развитие этой возможности в следующем параграфе.

Возможность N6: Задействовать притворные (игровые) полагания участников общения

Наконец, человек, отвергающий тезис об Интенциональности медиаторов (т.е. отвергающий Возможность N1) и отвергающий утверждение, будто бы рациональность людей, общающихся с помощью физических медиаторов в принципе не может быть бездефектна (т.е. отвергающий Возможность N3) может выбрать тот путь, который выбрали мы в 4.1, - т.е. он в состоянии показать, каким образом возможно успешное и бездефектно рациональное общение с помощью лишенных Интенциональности физических медиаторов при условии, что участники общения притворно полагают, что эти медиаторы Интенциональны.

***

Похоже, что этим исчерпывается набор абстрактных возможностей - различных подходов к той концептуальной ситуации, в которой мы оказались.^[15]

И вот провал Бромбергеровой теории языковых экземпляров и типов как средства устранения Парадокса истинных стаканов действительно повысил вероятность того, что обращение к притворным полаганиям общающихся окажется в конечном счете неизбежным для человека, отвергающего одновременно Возможность N1 и Возможность N3. В этом смысле мы и озаглавили этот параграф так, как мы его озаглавили.

Но кроме Возможности N6, у нас, говоря абстрактно, еще осталась в запасе Возможность N5. К ее более подробному рассмотрению мы сейчас и приступим.

4.3. О незаменимости понЯтиЯ притворного [игрового] полаганиЯ (2): Притворное полагание vs. понЯТие знаковой конвенции

Итак, если мы хотим принять Возможность N5, т.е. если мы хотим заявить, что условия истинности присущи не акустическим колебаниям или следам мела, а некоторой соотносящейся с ними абстрактной семантической сущности - пропозиции, или смыслу, или мысли, то мы должны предложить какое-то объяснение природы отношения, имеющего место между физической сущностью (акустическими колебаниями) и абстрактной семантической сущностью (пропозицией, мыслью и т.д.). Мы должны ответить на вопрос: Что это значит и как это может быть, что акустические колебания или следы мела выражают ту или иную пропозицию (или мысль)?

***

На поверхности лежит почти самоочевидный ответ на этот вопрос, именно:

Как предложения-экземпляры, так и соответствующее им предложение-тип^[16], связаны отношением выражения с некоей пропозицией, или мыслью, в силу соответствующей языковой (знаковой) конвенции.

Однако является ли такой ответ подлинной альтернативой Возможности N6, т.е. объяснению, задействующему притворные (игровые) полагания?

Мы уже представили (в 4.1) некоторые аргументы в пользу утверждения, что адекватное объяснение феномена языковой конвенции ad hoc обязано задействовать притворные полагания участников конвенции.

Вторая, оставшаяся нерассмотренной, разновидность языковой конвенции - это тотальная языковая конвенция, т.е. - напомним - языковая конвенция, которая

(i) действительна для всех членов данного языкового сообщества,

(ii) действует неопределенно долгое время,

(iii) зафиксирована (воплощена) в писаных и/или неписаных правилах данного языка.

Опять-таки, для наших целей полезно различать две разновидности тотальной языковой конвенции:

1) актуальная тотальная языковая конвенция - действительно имевшее место событие заключения договора (в той или иной форме) между всеми членами данного языкового сообщества о введение в действие на неопределенно долгое время фиксированного перечня правил данного языка;

2) виртуальная тотальная языковая конвенция - такое положение вещей, когда (все) члены данного языкового сообщества фактически придерживаются во всех случаях общения между собой всех писаных и/или неписаных правил данного языка, хотя никакое событие заключения договора между ними по этому поводу никогда не имело места.

Ясно, что для любого естественного (национального или этнического) языка в соответствующем языковом сообществе действует именно виртуальная, а не актуальная тотальная языковая конвенция; т.е. для естественных языков дело не обстоит таким образом, что люди на самом деле когда-то собрались и договорились о правилах того языка, на котором они в дальнейшем будут общаться, - в преобладающей мере нормы употребления естественного языка складываются сами собой, стихийным образом (на то он и "естественный"); да и спрашивается, на каком языке должны были бы люди обсуждать поставленный на голосование набор языковых правил, если бы языковое сообщество действительно собралось для заключения такого фантастического общественного договора о языке?^[17]

С другой стороны, любой искусственный (т.е. изобретенный одним человеком или ограниченной группой лиц) язык если вообще вводится в действительное использование, то очень часто это происходит в силу действительно имевшего место события специального договора между будущими участниками общения. Разумеется, такое событие может принимать очень разные формы. Мы, например, можем считать, что событие, заключавшееся в том, что доктор Л.Заменгоф опубликовал в 1887 году эксплицитный свод правил выдуманного им языка эсперанто, было своего рода договором между всеми теми людьми, кто сформировал тогда или впоследствии намерение общаться друг с другом на языке эсперанто, - договором, вводящим в бессрочное действие определенный набор правил, придерживаться которых брал на себя обязательство каждый, кто считал себя участником общения на языке эсперанто.

Случаи виртуальной тотальной языковой конвенции интереснее - потому что касаются естественных языков. Случаи актуальной конвенции проще.

Мы в этом параграфе более или менее подробно рассмотрим в интересующих нас аспектах феномен актуальной тотальной языковой конвенции. Что же касается виртуальной конвенции, нам придется ограничиться несколькими ремарками.

***

В отношении актуальной тотальной языковой конвенции следует прежде всего заметить, что она отличается от языковой конвенции ad hoc (которая, в свою очередь, всегда является актуальной) скорее количественно, чем качественно.

Запишем сравнение между этими двумя видами конвенции в форме таблицы:

	Знаковая конвенция ad hoc	Актуальная тотальная языковая (знаковая) конвенция

Число участников	как правило, заранее фиксированное и ограниченное	действительна для всех членов данного языкового сообщества - т.е. для неопределенно большого числа участников
Временной интервал действия	чаще всего заранее фиксирован и ограничен	действует неопределенно долгое время
Границы выразительных средств	всегда заранее фиксированы и ограничены	объем предоставляемых выразительных средств неопределенно велик

Как видим, различие между двумя видами сводится к тому, что численный показатель каждого из трех измерений знаковой конвенции ad hoc чаще всего заранее фиксирован и ограничен, а численный показатель актуальной тотальной языковой (знаковой) конвенции заранее не ограничен - т.е. неопределенно велик.

Но сущность расматриваемого феномена в обоих случаях одинакова: Несколько людей собираются и явным образом договариваются (условливаются) о значении некоторых типов физических сущностей - звуков, надписей, телесных движений и т.д. Значит, все дело анализа в данном случае заключается в том, чтобы прояснить, что значит договориться (условиться) о значении типа физической сущности.

Мы в 4.1 (раздел "Третье употребление слова "условиться") показали, что феномен договора (условливания) о значении можно прояснить в терминах притворных полаганий участников. Теперь мы представим один аргумент в пользу того, что этот феномен необходимо интерпретировать в терминах притворных полаганий.

Аргумент, который мы собираемся представить, есть аргумент от бездефектной рациональности участников общения:

Предполагается, что участники актуальной знаковой конвенции, приняв конвенцию, затем опираются на факт ее принятия в своих рациональных исследованиях, связанных с актами совершения и интерпретации коммуникативных актов. Иными словами, в этих исследованиях задействуется посылка "Тогда-то и там-то произошло событие принятия такой-то конвенции о значении таких-то звуков (или надписей и т.д.) такими-то людьми". Но исследование не может быть бездефектно рациональным, если исследователь не понимает смысла слов, входящих в задействуемые им посылки, - он должен уметь толковать их хотя бы на достаточно элементарном уровне. Результаты этих толкований могут, в свою очередь, быть задействованы в его исследовании.

---

Попробуем воспроизвести процесс истолкования исследователем-коммуникатором слов, входящих в задействуемую им посылку "Тогда-то и там-то произошло событие принятия такой-то конвенции о значении таких-то звуков (или надписей и т.д.) такими-то людьми". Для определенности уточним содержание этой посылки так: "Тогда-то и там-то такие-то люди приняли конвенцию, в соответствии с которой цепочка звуков [з-е-м-л-я к-р-у-г-л-а-я]^[18] означает, что Земля - круглая". Предположим, кроме того, что по мере надобности исследователь прибегает к нормативным толкованиям слов, предлагаемым стандартным Толковым словарем русского языка - например, Толковым словарем Ожегова (это допущение очень естественно, ибо к каким еще толкованиям, кроме нормативных, мог бы прибегнуть исследователь, не рискуя ошибиться в толковании?).

Итак, исходная стадия толкования такова:

0	Тогда-то и там-то такие-то люди приняли конвенцию, в соответствии с которой цепочка звуков [з-е-м-л-я к-р-у-г-л-а-я]означает, что Земля - круглая.

Выделим курсивом те слова и обороты рассматриваемой посылки, которые мы хотим, чтобы исследователь истолковал:

0'	Тогда-то и там-то такие-то люди приняли конвенцию, в соответствии с которой цепочка звуков [з-е-м-л-я к-р-у-г-л-а-я]означает, что Земля - круглая.

Нормативные толкования выделенных слов и оборотов таковы:

Конвенция - договор по какому-нибудь определенному вопросу.

Означать - иметь какой-либо смысл.

Стадия N1:

1	Тогда-то и там-то такие-то люди пришли к договору, в соответствии с которым цепочка звуков [з-е-м-л-я к-р-у-г-л-а-я]имеет некий смысл, именно: 'Земля - круглая'.

Проделаем еще один цикл толкования: попытаемся, в соответствии с нормативным словарем, истолковать оборот 'прийти к договору':

1'	Тогда-то и там-то такие-то люди пришли к договору, в соответствии с которым цепочка звуков [з-е-м-л-я к-р-у-г-л-а-я]имеет некий смысл, именно: 'Земля - круглая'.

Нормативное толкование выделенного слова:

Договор - соглашение о взаимных обязательствах.

Стадия N2:

2	Тогда-то и там-то такие-то люди пришли к соглашению о взаимных обязательствах, в соответствии с которым цепочка звуков [з-е-м-л-я к-р-у-г-л-а-я]имеет некий смысл, именно: 'Земля - круглая'.

Еще одна маленькая коррективная стадия:

Прийти к соглашению о взаимных обязательствах - принять на себя взаимные обязательства

3	Тогда-то и там-то такие-то люди приняли на себя взаимные обязательства, в соответствии с которыми цепочка звуков [з-е-м-л-я к-р-у-г-л-а-я]имеет некий смысл, именно: 'Земля - круглая'.

Наконец, последняя стадия:

3'	Тогда-то и там-то такие-то люди приняли на себя взаимные обязательства, в соответствии с которыми цепочка звуков [з-е-м-л-я к-р-у-г-л-а-я]имеет некий смысл, именно: 'Земля - круглая'.

Нормативное толкование выделенного слова:

Обязательство - обещание, требующее безусловного выполнения.

Стадия N4:

4	Тогда-то и там-то такие-то люди дали друг другу требующее безусловного выполнения обещание, в соответствии с которым цепочка звуков [з-е-м-л-я к-р-у-г-л-а-я]имеет некий смысл, именно: 'Земля - круглая'.

Заметьте, что каждый шаг от стадии к стадии был принудителен - у толкователя не было выбора между двумя или несколькими вариантами толкования, во всяком случае стандартный Толковый словарь не давал в рассмотренных случаев иных приемлемых вариантов. Таким образом, посылка 0 попросту имеет тот же смысл, что и формулировка 4.

Но, конечно же, формулировка 4 - в том виде как она есть - не имеет вообще никакого смысла, она попросту семантически аномальна: нельзя обещать, что звуки имеют смысл. Оборот вида 'обещание, в соответствии с которым имеет место то-то и то-то' семантически аномален, ибо семантика слова 'обещание' требует оборота вида 'обещание, в соответствии с которым тот-то обязан сделать то-то'.

Короче говоря, если исследователь-коммуникатор не сможет реконструировать формулировку 4 так, чтобы в ней содержались ответы на два следующих вопроса:

Q1	Что сделать пообещали друг другу люди, о которых идет речь в 0 (и в 4)?

Q2	Какое отношение к действию, о котором идет речь в Q1, имеет окончание формулировки 4, т.е. "цепочка звуков [з-е-м-л-я к-р-у-г-л-а-я]имеет некий смысл, именно: 'Земля - круглая'"?

то он лишается права опираться в своем исследовании на посылку 0 - под страхом допущения ущерба в своей исследовательской рациональности.

---

Какие же в принципе могут быть ответы на вопросы Q1 и Q2?

Самые простые варианты ответа выглядят так:

А'	Тогда-то и там-то такие-то люди дали друг другу требующее безусловного выполнения обещание cделать так, что цепочка звуков [з-е-м-л-я к-р-у-г-л-а-я]имеет некий смысл, именно: 'Земля - круглая'.

А''	Тогда-то и там-то такие-то люди дали друг другу требующее безусловного выполнения обещание впредь полагать, что цепочка звуков [з-е-м-л-я к-р-у-г-л-а-я]имеет некий смысл, именно: 'Земля - круглая'.

Но вариант А' неприемлем для человека, который отвергает Возможность N1, т.е. отвергает тезис об Интенциональности медиаторов, ибо наличие у физической сущности смысла равносильна наличию у нее условий истинности, а стало быть и истинностного значения.

Вариант А'' неприемлем сразу по двум основаниям: Во-первых, он неприемлем для человека, который одновременно отвергает Возможности N1 и N3 - ибо если физическая сущность не может быть наделена Интенциональностью, - а стало быть и смыслом, то полагать, - что цепочка звуков (т.е. акустические колебания) наделена неким смыслом, значит допускать ложное утверждение и тем самым наносить ущерб своей исследовательской рациональности. Во-вторых, - и об этом уже говорилось в соответствующем разделе параграфа 4.1, - человек не в состоянии искренне и разумно обещать впредь полагать что бы то ни было, ибо человек не в состоянии непосредственным образом распоряжаться своими полаганиями.

На выручку приходит задействование притворных полаганий:

А'''	Тогда-то и там-то такие-то люди дали друг другу требующее безусловного выполнения обещание впредь делать вид (в игровом порядке), что он (они) полагает(-ют), что цепочка звуков [з-е-м-л-я к-р-у-г-л-а-я]имеет некий смысл, именно: 'Земля - круглая'.

Аргументация в пользу такого решения была подробно изложена и обсуждена в 4.1 - нет смысла повторять ее здесь.

Интересен однако следующий вопрос: Есть ли иной способ реконструкции формулировки 4, который был бы приемлем во всех существенных отношениях - в том числе для человека, отвергающего Возможности N1 и N3? Если иного способа нет, то мы доказали, что феномен договора о значении необходимо интерпретировать в терминах притворных полаганий при том допущении, что мы отвергаем Возможности N1 и N3. Если же такой способ есть, то мы всего лишь еще раз продемонстрировали возможность такой интерпретации. Автору этих строк не удалось найти другого приемлемого способа, что, разумеется, не означает, что такого способа нет в природе.

Однако до тех пор, пока в нашем распоряжении нет иных приемлемых кандитатов, мы вынуждены считать аргумент от знаковой конвенции против введения притворных полаганий не имеющим силы - во всяком случае в том, что касается случаев актуальной знаковой конвенции - будь то тотальной или ad hoc.

***

Виртуальная знаковая конвенция

Перейдем теперь к рассмотрению феномена виртуальной знаковой конвенции.

Классический анализ понятия виртуальной конвенции вообще и виртуальной знаковой конвенции в частности содержится в книге Дэвида Льюиса "Конвенция"^[19].

Основной вопрос, которым задается Дэвид Льюис: Как возможен феномен конвенции без того, чтобы участвующие в ней люди явным образом давали друг другу обещания вести себя так-то и так-то?

Ответ на этот вопрос, по сути дела, был дан 28-летним Дэвидом Юмом 250 лет тому назад:

[Конвенция есть] общее осознание общего интереса; каковое осознание все члены общества выражают друг другу, и каковое побуждает их регулировать свое поведение определенными правилами. Я замечаю [например], что в моих интересах будет не лишать другого его достояния - при условии, что он будет действовать таким же образом по отношению ко мне. Он осознает подобный же интерес в регулировании своего поведения. Когда это общее осознание интереса взаимно выражено и известно обоим, оно порождает соответствующее намерение и поведение. И это можно с достаточными основаниями назвать конвенцией или соглашением между нами - хотя и без посредничества обещаний; поскольку действия каждого из нас соотносятся с действиями другого и совершаются на основе предположения, что нечто должно быть совершено противной стороной.^[20]

Итак, ключевые моменты конвенции в смысле Юма таковы:

1) наличие общего (или взаимного) интереса;

2) общее осознание общего интереса;

3) знание всеми участниками основных черт ситуации;

4) возникновение взаимных ожиданий, заменяющих явные обещания.

Льюис, в сущности, технически развил идею Юма о конвенции без явных обещаний. Он использовал (а отчасти изобрел) такие современные технические понятия, как

1) кооперативная игра (в смысле теории игр);

2) координативная проблема;

3) общее знание;

4) рациональное обоснование действия.

Но нам для наших целей нет смысла подробно рассматривать техническую сторону Льюисового объяснения. Идейная сторона понятия виртуальной конвенции достаточно ясно изложена Юмом, и этого достаточно, чтобы увидеть, в чем основная трудность применения Юмова понятия виртуальной конвенции^[21] в анализе проблемы Интенциональности физических медиаторов общения - эта трудность параллельна уже рассмотренной выше трудности, связанной с понятием актуальной конвенции.

Напомним, что в этом последнем случае трудность состояла в том, чтобы найти приемлемую реконструкцию следующей формулировки:

4	Тогда-то и там-то такие-то люди дали друг другу требующее безусловного выполнения обещание, в соответствии с которым цепочка звуков [з-е-м-л-я к-р-у-г-л-а-я]имеет некий смысл, именно: 'Земля - круглая'.

Если же мы попытаемся объяснить феномен осмысленности цепочки звуков (акустических колебаний) [з-е-м-л-я к-р-у-г-л-а-я] ссылкой не на актуальную, а на виртуальную знаковую конвенцию в смысле Юма-Льюиса, то мы столкнемся с очень похожей трудностью - именно, с трудностью отыскания приемлемой реконструкции следующей формулировки:

VC	Такие-то люди имеют взаимные ожидания, в соответствии с которыми цепочка звуков [з-е-м-л-я к-р-у-г-л-а-я]имеет некий смысл, именно: 'Земля - круглая'.

В отношении формулировки VC можно сказать все то же самое, что было сказано нами выше в отношении формулировки 4, именно:

Формулировка VC - в том виде как она есть - семантически аномальна: нельзя иметь взаимные ожидания, что звуки имеют смысл. Оборот вида 'взаимные ожидания, в соответствии с которыми имеет место то-то и то-то' семантически аномален, ибо семантика слов 'взаимные ожидания' (как их понимает Юм и Льюис) требует оборота вида 'взаимные ожидания таких-то и таких-то действий со стороны другого партнера'.

Опять же, если исследователь-коммуникатор не сможет реконструировать формулировку VC так, чтобы в ней содержались ответы на два следующих вопроса:

Q1_VC

Каких действий друг от друга ожидают люди, о которых идет речь в VC?

Q2_VC

Какое отношение к действиям, о которых идет речь в Q1_VC, имеет окончание формулировки VC, т.е. "цепочка звуков [з-е-м-л-я к-р-у-г-л-а-я]имеет некий смысл, именно: 'Земля - круглая'"?

то он лишается права опираться в своем исследовании на посылку, ссылающуюяя на виртуальную конвенцию, - под страхом допущения ущерба в своей исследовательской рациональности.

---

И опять-таки, самые простые варианты ответа на Q1_VC и Q2_VC параллельны приводившимся выше вариантам А' и A'' - и столь же неприемлемы, как эти последние:

А'_VC

Такие-то люди ожидают друг от друга, что каждый из них сделает так, что цепочка звуков [з-е-м-л-я к-р-у-г-л-а-я]имеет некий смысл, именно: 'Земля - круглая'.

А''_VC

Такие-то люди ожидают друг от друга, что каждый из них будет впредь полагать, что цепочка звуков [з-е-м-л-я к-р-у-г-л-а-я]имеет некий смысл, именно: 'Земля - круглая'.

И опять-таки на выручку приходит задействование притворных полаганий:

А'''_VC

Такие-то люди ожидают друг от друга, что каждый из них будет делать вид (в игровом порядке), что он полагает, что цепочка звуков [з-е-м-л-я к-р-у-г-л-а-я]имеет некий смысл, именно: 'Земля - круглая'.

И точно так же, как при анализе актуальной конвенции остается в силе оговорка насчет того, что

автору этих строк не удалось найти другого приемлемого способа реконструкции формулировки VC - и стало быть до тех пор, пока в нашем распоряжении нет иных приемлемых кандитатов, мы вынуждены считать аргумент от знаковой конвенции против введения притворных полаганий не имеющим силы.

^[1] Мы, как и ранее, предполагаем, что

(i) в рассматриваемой ситуации, как и в Sit₁, оба участника общения рациональны в смысле PRA и каждый знает о рациональности другого;

(ii) В уже ответил положительно на вопрос "Является ли поведение А попыткой общения со мной?"

^[2] На самом деле я считаю, что знаковая конвенция есть попросту частный случай, разновидность квази-доксастической конвенции, но это, гораздо более сильное, утверждение мы обсудим позже.

^[3] Т.е., в сущности, 'придерживаться (писаных и неписаных) семантических и прочих правил русского языка'.

^[4] Опять же мы предполагаем, что

(ii) В уже ответил положительно на вопрос "Является ли поведение А попыткой общения со мной?"

^[5] Более формальная логическая запись определения SI такова:

SI_Expl

Интенциональна (х) = def. ($y)(y¹х и х направлена на y)

^[6] Опять же более формальная логическая запись определения QDI такова:

QDI_Expl

Квази-доксастически интенциональна (х) = def. ($y)($w)(у¹х и w есть участник соответствующей квази-доксастической конвенции и ("z)(Если z есть участник соответствующей квази-доксастической конвенции ,то z притворно полагает, что [х направлено на у]))

^[7] Вообще говоря, не только для Интенциональности можно построить иное, но связанное с ним свойство квази-доксастической Интенциональности; - но и для любого свойства F можно построить его квази-доксастический аналог F_qd.

Кроме того, для каждого свойства F можно построить - понятным образом - его доксастический аналог F_d. Так, для Интенциональности можно построить ее доксастический аналог - свойство доксастической Интенциональности. Определение доксастической Интенциональности, DI, отличается от определения квази-доксастической Интенциональности, QDI, лишь тем, что в нем вместо "притворно [в игровом порядке] полагают" стоит "искренне полагают".

К слову говоря, дистинкция между "просто" свойством F и его доксастическим аналогом F_q была замечена в иудео-христианской культуре еще на заре нашей эры. Ср. замечание Апостола Павла о ритуально нечистой пище в его Послании к римлянам: "Я знаю и уверен в Господе Иисусе, что нет ничего в себе самом нечистого; только почитающему что-либо нечистым, тому нечисто." [14 Рим. 14; курсив мой - А.Б.]

Мы могли бы перефразировать наш вывод о безынтенциональности физических сущностей примерно теми же словами: "В мире физических сущностей нет ничего в себе самом Интенционального; только [искренне или притворно] почитающему что-либо Интенциональным, тому Интенционально".

^[8] Но даже в отношении этого общего места, как ни удивительно, нет консенсуса: если я правильно понимаю Серля, из его обсуждений языкового общения - в его книге Intentionality - следует, что звуки речи Интенциональны в том же смысле, в каком Интенциональны ментальные состояния человека, и стало быть, связь звуков речи с действительностью пряма, а не опосредована чем-либо.

^[9] Sylvain Bromberger, "Types and Tokens in Linguistics" - Center for the Study of Language and Information. Stanford University. Report No. CSLI-88-125. April 1988.

^[10] Мы отвлекаемся от того возможного обстоятельства, что данный образчик воды мог попросту не существовать в данный момент времени. Это обстоятельство можно учесть, если сформулировать определение w-проецируемых вопросов более сложным образом, но мы здесь не будем усложнять изложения.

^[11] Здесь нужно сделать оговорку: Такой набор надет исчерпывающую характеризацию "существенных" атрибутов архетипа (что бы ни означало в данном случае слово "существенный"), но, конечно, он не учитывает "случайных" реляционных свойств архетипа, - к примеру, он не учитывает свойство, состоящее в том, что данный архетип был впервые в истории науки описан ученым Х.

^[12] Иногда это смешение приводит к незамечаемым, ибо примелькавшимся, парадоксам.

"Это, - говорит человек, указывая пальцем на два различных листа исписанной бумаги, - один и тот же текст."

Очевидно, что под "текстом" он имеет в виду текст-тип, а не текст-экземпляр, ибо он ведь указывает на два разных текста-экземпляра. Однако под "это" он, столь же очевидно, имеет в виду тексты-экземпляры, а не текст-тип, ибо он указывает на "это", а на текст-тип, как и на любой тип, нельзя указать пальцем.

Таким образом, из буквального смысла его слов и указательного жеста следует, что текст-экземпляр и есть текст-тип. В этом состоит обыденное, а также и теоретико-лингвистическое, смешение упоминаний о типах с упоминанием об экземплярах.

^[13] Ибо, когда, к примеру, полевой лингвист, вслушиваясь в разговоры туземцев, делает вывод, что такое-то туземное слово имеет семь, а не шесть или пять, слогов, то, конечно же, он добывает эмпирическую информацию об абстрактной сущности.

^[14] Ср. следующий фрагмент из Бромбергеровой статьи "Типы и экземпляры" в лингвистике:

"Могут возразить, что такой взгляд на соотношение между экземплярами и их типами [имеется в виду Бромбергеров тезис, что тип обладает всеми теми своцствами (и только ими), которыми обладает каждый из экземпляров - А.Б.] неправдоподобен и не может быть согласован с лингвистической практикой. Произнесенные экземпляры суть звуки, поддающиеся описанию в акустических терминах, или артикуляторные движения, поддающиеся описанию в физиологических терминах. И они воздействуют на наши органы чувств именно в качестве звуков или артикуляторных движений. Но звуки и артикуляторные движения не обладают никакой грамматической или фонологической подоплекой [Бромбергер не упоминает здесь семантики в ряду с грамматикой и фонологией, потому что - как мы комментировали выше - считает, что истинным или ложным может быть языковой экземпляр, а не языковой тип. Учитывая обсуждавшееся выше наличие в языке предложений-типов, обладающих истинностными значениями, мы смело можем добавить в этом контексте к грамматике и фонологии также семантику, именно: обладание истинностными значениями. - А.Б.]. Поэтому, - говорят возражатели, - никакой экземпляр не может удовлетворять пресуппозициям таких вопросов, как (38) ["Какова подстилающая его фонологическая структура?" - А.Б.]. Сами экземпляры не обладают никакими подстилающими структурами. [...]

Утверждение, что произнесенные экземпляры суть звуки, поддающиеся описанию в акустических терминах, или артикуляторные движения, поддающиеся описанию в физиологических терминах, и что именно в этом качестве они воздействуют на наши органы чувств, - это утверждение бесспорно. Однако этот факт не лишает экземпляры возможности быть объектом вопросов о фонологических или синтаксических атрибутах и, стало быть, не лишает их возможности принадлежать к квази-натуральным родам относительно наборов таких вопросов. В конце концов, речевые произнесения в большой мере отличаются от других звуков и артикуляторных движений. В отличие от этих других звуков, они продуцируются агентами с фонологическими, синтаксическими, семантическими и прагматическими намерениями. Они воплощают и манифестируют такие намерения. И они обладают атрибутами, в которых закодированы эти намерения. В числе таких атрибутов - их подстилающая фонологическая структура, число и структура их поверхностных фонологических сегментов, категория их составляющих, их тематическая структура, их структура составляющих, их логическая форма. Этими атрибутами произнесения наделили их создатели, то есть те, кто произнес их. Компетентные (то есть знающие язык) слушатели способны распознавать эти свойства как интенционально наличные, - более того, они должны распознать их как интенционально наличные, чтобы понять то, что произнесено. Правда, на такое распознавание способны лишь те говорящие и слушающие, кто прошел путь соответствующего ментального развития. Но это так потому, что те ментальные состояния, которые являются результатом этого развития, составляют необходимое условие определенных причинных взаимодействий между намеренно произведенными речевыми событиями и событиями ответного внимания. Это обстоятельство не делает эти атрибуты экземпляров сколько-нибудь менее реальными. Правда также, что нередко лингвисты приписывают и характеризуют такие атрибуты только с помощью теорий. Но то же самое имеет место и в большинстве случаев, когда приписываются и характеризуются атрибуты, сколько-нибудь интересные в научном отношении, - даже температура и ускорение. И из этого не вытекает, что эти атрибуты не принадлежат соответствующим токенам."

По существу, в этом фрагменте предельно сжато и выпукло сформулирована суть доктрины интенционализма (хотя я не могу ручаться, что под каждым словом Бромбергера из этого отрывка подписался бы Серль или, тем более, Грайс).

^[15] Если не считать различных комбинаций средств, заявленных в Возможностях NN4,5 и 6.

^[16] Для простоты мы здесь рассматриваем только повествовательные предложения.

^[17] С другой стороны, и здесь не обходится без исключений - или без случаев, очень похожих на исключение. Я имею в виду случай с языковым сообществом, локализованным в границах государства Израиль. В этом случае действительно имело место событие общественного договора о языке общения, который - не будь этого события - остался бы мертвым. Само обсуждение этого общественного договора проходило скорее всего не на иврите, и опять-таки скорее всего большинство норм вводимого договором языка (т.е. иврита) были оговорены более или менее эксплицитно; так что этот случай по меньшей мере приближается к тому, что мы понимаем под актуальной тотальной языковой конвенцией.

^[18] Отвлечемся для простоты от хорошо известных различий между буквами русского алфавита и звуками русского языка; например, от того очевидного факта, что букве 'я' в слове 'круглая' соответствуют в произношении е один, а два звука: [j + а] и т.п.

^[19] David K.Lewis Convention Harvard University Press, Cambridge, Massachusetts, 1969. 213 p.

^[20] Трактат о человеческой природе, III, ii, 2.

^[21] Конечно, Юм не использовал термин "виртуальная". Этот термин,кстати говоря, отсутствует и у Льюиса.

Гл.5. Притворное[игровое] полагание: следствия для анализа языкового общения

Мы не замечаем мнимого характера наших норм, ибо многие из них стали частью нас самих и превратились в инстинкты.^[1]

Андре Моруа

Предположим, что основной вывод предыдущей главы верен:

Если мы отвергаем допущение, что физические сущности могут обладать Интенциональностью, то приходится согласиться, что бездефектно рациональное успешное общение с помощью физических медиаторов возможно лишь в случае задействования общающимися притворных полаганий, являющихся предметом актуальной либо виртуальной знаковой конвенции.

Каким образом истинность тезиса MR должна сказаться на анализе феномена языкового общения?

По-видимому, перед тем, кто верит в истинность MR, прежде всего встает следующий вопрос:

Q_MR	Если тезис MR верен, то почему же никто (или почти никто) из людей, участвующих в языковом общении, никогда (или почти никогда) не осознает, что деятельность, в которой он участвует, опирается на притворные полагания ее участников - в том числе, стало быть, на его собственные?

В этой заключительной главе мы собираемся подробно исследовать возможные ответы на этот вопрос.

Суть всех рассматриваемых ниже ответов сводится к тому, что в подавляющем большинстве случаев обыденного языкового общения общающиеся не осознают, что их успешное общение опирается на их притворные полагания потому, что оно на самом деле и не опирается на их притворные полагания. Чтобы понять, как это совместимо с истинностью вывода MR, мы должны начать с рассмотрения логического строения MR.

Сформулируем явным образом следующие три утверждения:

NI	Физические сущности, опосредующие общение, не обладают Интенциональностью

PR	В реальных процессах языкового (и прочего опосредованного физическими медиаторами) общения общающиеся люди выказывают бездефектную рациональность (в смысле 2.1 и 2.2)

MB	В реальных процессах языкового (и прочего опосредованного физическими медиаторами) общения общающиеся люди опираются на притворные полагания о том, что физические сущности, опосредующие их общение обладают Интенциональностью с соответствующим содержанием.

В таком случае наш основной вывод MR равносилен следующей короткой формулировке:

MR_ls

Если NI и PR, то MB

Формулировка MR_ls хороша тем, что в ней явным образом выражена логическая структура тезиса MR.

---

И вот мы констатируем, что фактически дело обстоит так, что MB не имеет места: В подавляющем большинстве случаев обыденного языкового общения общающиеся люди на самом деле не опираются на свои притворные полагания о том, что физические сущности, опосредующие их общение обладают Интенциональностью с соответствующим содержанием, - ибо и не имеют никаких таких притворных полаганий.

Если мы хотим и далее отстаивать истинность тезиса MR, то мы должны показать, что ложен его антецедент - т.е. должны показать ложность тезиса NI, или ложность тезиса PR, или ложность их обоих.^[2]

Заподозрить в ложности тезис NI у нас, по-видимому, нет оснований (ср. нашу аргументацию в его пользу в 3.1).

Остается допустить, что ложен тезис PR: т.е. допустить, что в реальных процессах обыденного общения рациональность общающихся дефектна.

В нижеследующих параграфах мы собираемся аргументировать, что это на самом деле так - рациональность общающихся в большинстве случаев действительно дефектна, притом она может быть дефектной в разнообразных отношениях; и эти разнообразные способы дефектности - каждый по отдельности и все вместе - способны отчасти объяснить, почему в реальных процессах успешного языкового общения люди чаще всего не пользуются (и имеют возможность не пользоваться!) никакими притворными полаганиями.

5.1. Языковое общение как психологический автоматизм

Прежде всего очевидно, что языковая (речевая) деятельность нормального взрослого человека в нормальной ситуации общения в большой степени автоматична - в том смысле, что говорящий не отдает себе сколько-нибудь подробного отчета о том, почему он выбирает именно это, а не какое-либо иное действие для достижения стоящей перед ним цели.

Например, если русскоязычный человек с нормальным психическим развитием в нормальных условиях хочет сообщить другому русскоязычному человеку, что надвигается гроза, то он с соответствующими мимикой и интонацией произнесет, обращаясь к собеседнику, скажем, цепочку звуков [н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а] - и при этом между его желанием сообщить и произнесением им этой цепочки не будет находиться событие проведения им некоего развернутого рационального исследования, имеющего целью дать ответ на вопрос: "Какое действие подобает мне совершить, чтобы был достигнут результат, состоящий в том, что мой собеседник понял, что я хочу сообщить ему, что надвигается гроза?": действие произнесения совершается в качестве непосредственного (не опосредованного психологическим процессом рационального выбора средств) ответа на возникшее желание сообщить; а стало быть, в подобном случае не приходится говорить о рациональности этого действия - в том смысле рациональности, который был оговорен нами в 2.1 и 2.2.

Автоматичность в психологическом смысле слова выступает еще нагляднее, если рассмотреть, что происходит при языковом общении на стороне слушающего. Если мой собеседник в нормальной ситуации общения, обращаясь ко мне, произнес с соответствующей мимикой и интонацией цепочку звуков [н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а], то я пойму, что он хотел мне сообщить, что надвигается гроза, поистине автоматически - прежде чем я успею принять решение о каких бы то ни было умственных или физических действиях или успею осознанно обдумать то, что я услышал; если я владею русским языком и все остальные мои умственные и психические способности в порядке, то я в этой ситуации просто не в состоянии предотвратить "автоматически" возникающее во мне понимание того, что мой собеседник, произнося данную цепочку звуков, хотел сообщить мне то-то и то-то.^[3] Дело происходит таким образом, как если бы в таких ситуациях помимо моей воли срабатывал некий встроенный в меня автомат интерпретации речевых актов собеседника. Ясно, что о рациональности в нашем специальном смысле слова здесь говорить невозможно.

---

Подчеркнем, что из отсутствия рациональности в нашем специальном и точно оговоренном смысле слова вовсе не обязано следовать отсутствие рациональности в иных, менее специальных и не оговаривавшихся нами смыслах слова "рациональность".

Например, вполне возможно, что человек, который в соответствующей ситуации общения, захотев сообщить собеседнику, что надвигается гроза, "автоматически" (т.е. не раздумывая над выбором средств) произнес цепочку звуков [н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а], был рационален в другом, - не том, что мы оговаривали выше, - смысле слова "рациональность", именно: он не только посредством своего "автоматического" действия успешно осуществил свое желание, и не только он "автоматически" совершил то самое действие, которое скорее всего совершил бы человек, проведший предварительно рациональное исследование по вопросу о выборе адекватного действия, но - что важнее - в случае нужды он смог бы "де-автоматизировать" свое "автоматическое" действие: например, если бы мы спросили его, почему он для реализации своего желания сделал именно то, что он сделал, он смог бы задним числом адекватно реконструировать соответствующее рациональное исследование о выборе подходящего средства и тем самым рационально обосновать свое действие - хотя бы и задним числом.

---

Итак, если человек действует "автоматически", то в поле его сознания отсутствуют какие бы то ни было обоснования того, почему он действует так, а не иначе. Поэтому психологический автоматизм мог бы при определенных условиях служить объяснением того, почему участники реальных обыденных процессов языкового общения не задействуют при делиберации о своих речевых актах посылок, связанных с притворными полаганиями: "Потому, - гласило бы это объяснение, - что по причине психологического автоматизма они не задействуют вообще никаких посылок. Они вообще не делиберируют, а просто действуют. Их речевые действия "автоматически вытекают" из их соответствующих желаний."

Но ясно, что такое объяснение было бы приемлемо лишь в том случае, если бы мы могли показать, что участники обыденного языкового общения, столкнувшись с необходимостью "де-автоматизации" своих уже совершенных речевых актов, - например, если их попросили задним числом объяснить, почему они действовали так, а не иначе, - опирались бы на посылки о притворных полаганиях в своих рационализациях post festum. В противном случае приведенное выше объяснение бьет мимо цели, ибо оказывается, что оно способно объяснить слишком многое: например, тот факт, что общающиеся не задействуют при делиберации о своих речевых актах посылок, содержание которых касается, скажем, устройства Солнечной системы.

И вот если бы участники языкового общения хотя бы в своих рационализациях post festum опирались на посылки о притворных полаганиях - своих собственных и своих партнеров по общению, то мы могли бы сказать, что они действительно задействуют - или хотя бы когда-то в прошлом задействовали - в языковом общении притворные полагания об Интенциональности медиаторов и что только тысячекратные и ежедневные повторения речевых действий "стерли" - вроде того, как стираются от частого употребления когда-то свежие метафоры - первоначально осознававшуюся игру в осмысленность звуков и закорючек на бумаге.

Но скорее всего рядовой участник обыденного языкового общения, - "человек с улицы", - если попросить его дать объяснение, почему он, желая сообщить нечто, делает то, что он делает, отнюдь не будет ссылаться на какие-то притворные (игровые) полагания. Если это так, то объяснение от психологического автоматизма в большинстве случаев не срабатывает - во всяком случае, не срабатывает, будучи взято само по себе, в отдельности.

5.2. о степенЯх рациональности

Для того, чтобы двигаться дальше, нам нужно ввести представление о степенях рациональности - так, чтобы мы имели возможность говорить, что одно действие или исследование рационально в первой степени, а другое - рационально во второй или третьей степени и т.д.

---

Напомним, как мы в 2.1 характеризовали рациональность действия:

RA₅

или вид, подобный этому.

Как видно, характеризацией RA₅мы свели представление о рациональности действия к представлению о рациональности исследования.

Рациональное же исследование (т.е. бездефектно рациональное исследование) - это, напомним, такое исследование, в котором (1) все явные и неявные интеррогативные шаги дали истинные утверждения; (2) на основной ответ исследования получен истинный ответ; (3) все явные и неявные инференционные шаги логически приемлемы.

Будем говорить, что бездефектно рациональное исследование, как оно только что определено, рационально в 1-ой степени. Соответственно, о действии или намерении человека будем говорить, что оно рационально в 1-ой степени, если это действие совершено (соответственно: если это намерение сформировано) на основании предварительно проведенного рационального в 1-ой степени исследования.

Фундирующая игра

Определим теперь понятие фундирующей игры для исследования, о котором уже известно, что оно рационально в 1-й степени.

В фундирующей игре участвуют два игрока: сам исследователь, проводивший то рациональное в 1-й степени исследование, относительно которого разыгрывается игра, и его оппонент.

Цель исследователя - доказать, что он проводил свое исследование с пониманием дела, т.е. что он (1) знает значение каждого слова, употребленного им для формирования утверждений на промежуточных шагах исследования (а также и на заключительном шаге); (2) может предъявить обоснование истинности любого утверждения, полученного на том или ином интеррогативном шаге исследования (заметим, что утверждения, полученные на инференционных шагах, уже имеют некоторые (условные) обоснования - ибо они логически выведены из других, ранее полученных в исследовании, утверждений; так что если мы ручаемся за истинность этих последних, то истинность первых обеспечена условиями логического вывода).

Цель оппонента - доказать противное.

Начинает игру оппонент.

Его шаги могут быть двух родов: (1) запрос об истолковании; (2) запрос об обосновании.

---

Запрос об истолковании есть обращенная к исследователю просьба истолковать то или иное слово, входящее в утверждение, полученное на некотором шаге рассматриваемого исследования.

Запрос об обосновании есть просьба к исследователю представить обоснование утверждения, полученного в результате некоторого промежуточного интеррогативного шага, - т.е. просьба провести некоторое новое исследование с основным вопросом "Истинно ли А?", где А - утверждение, полученное на рассматриваемом интеррогативном шаге исходного исследования.

---

В ответ на запрос об истолковании исследователь должен (1) предъявить некоторое определение слова или словосочетания, о котором идет речь, (2) заменить каждое вхождение этого слова (или словосочетания) во всех утверждениях исходного исследования определяющей частью данного определения, (3) впредь (т.е. на дальнейших шагах данной фундирующей игры) не употреблять это предъявленное ему оппонентом слово или словосочетание.

Если определяемое слово не есть неологизм, выдуманный самим исследователем, то мы можем оценить предложенное исследователем определение как истинное или ложное (на самом деле, оно будет либо аналитически истинным, либо аналитически ложным).

Если предложенное исследователем определение истинно, то истинными окажутся и все результаты подстановки (вспомним, что поскольку исходное исследование рационально в 1-й степени, все утверждения, полученные на интеррогативных шагах, истинны).^[4]

В этом случае мы скажем, что исследователь выиграл данный шаг фундирующей игры (или: выиграл данный запрос об истолковании). В противном случае мы скажем, что исследователь проиграл его.

---

В ответ на запрос об обосновании утверждения А, полученного на некотором интеррогативном шаге исходного исследования, исследователь должен провести и предъявить оппоненту исследование с основным вопросом "А?" (или, что для наших целей то же самое: "Истинно ли А?").

Если это новое проведенное и предъявленное оппоненту исследование окажется рациональным в 1-й степени, то мы скажем, что исследователь выиграл данный шаг фундирующей игры (или: выиграл данный запрос об обосновании). В противном случае мы скажем, что исследователь проиграл его.

---

Назовем проведенное исследователем U рациональное в 1-й степени исследование I исследованием, рациональным во 2-й степени, если U способен выиграть любой первый шаг фундирующей игры, связанной с I.

---

Заметим теперь, что в результате любого первого шага оппонента и любого ответа исследователя на этот шаг мы получаем вновь некоторое законченное исследование, полученное в результате преобразования и/или дополнения из исходного исследования U. Если это вновь полученное исследование рационально в 1-й степени, то мы, в соответствии с только что данным определением, можем поставить относительно него вопрос: Является ли оно исследованием, рациональным во 2-й степени? Если ответ на этот вопрос положителен, то мы назовем исходное исследование исследованием, рациональным в 3-й степени.

Ясно, что это дает нам основание для общего индуктивного определения исследования, рационального в n-й степени, - и, соответственно, для общего индуктивного определения намерения, или действия, рационального в n-й степени, - где n - произвольное натуральное число.

---

Важно понять, что заявляя о некотором проведенном исследователем U исследовании I, что оно рационально в n-й степени (для любого n>1), мы на самом деле характеризуем не исследование само по себе, а исследование, рассматриваемое вместе с проведшим его исследователем, - ибо один и тот же запрос оппонента один исследователь может оказаться в состоянии выиграть, а другой - нет.

Иными словами, рациональность в n-й степени (для n>1) есть не "внутреннее" свойство исследования, а некое отношение, связывающее исследователя и проведенное им исследование.

Комментарии к определению рациональности в n-й степени

Ясно, что если придерживаться сформулированного нами определения рациональности в n-й степени, то - вообще говоря - чем больше n, тем маловероятнее, что исследователь окажется способным быть рациональным в n-й степени по отношению к своему исследованию.

Трудности поддержания рациональности по мере восхождения по ее ступеням связаны как с запросами об истолковании, так и с запросами об обосновании.

Начнем с трудностей истолкования. По правилам фундирующей игры оппонент может на каждом шаге требовать истолкования и последующего устранения одного слова за другим - на каждом шаге нового (вспомним, что уже истолкованные слова не могут появляться вновь на последующих шагах). Но поскольку в каждом (естественном) языке имеется лишь конечное число слов, то ясно, что оппонент в принципе способен посредством достаточно длинной серии запросов об истолковании лишить исследователя возможности употреблять какие бы то ни было слова, - а стало быть, лишить его возможности быть рациональным в достаточно высокой степени.

В том что касается запросов об обосновании, форсированной стратегии на поражение исследователя, пожалуй, не видно. Но во всяком случае должно быть ясно, что с ростом общности вновь вводимых утверждений обосновывать их должно быть все труднее. В 60-х годах в молодежных КВН-ах бытовало состязание "Десять почему". Одна команда задает другой произвольный вопрос на объяснение, например: "Почему летом день длиннее, чем зимой?". После каждого правильного ответа отвечающим задается вопрос на объяснение данного ими ответа - и так десять раз. Как правило, степень общности, абстрактности и теоретичности (если угодно, "метафизичности") правильных ответов (и следовательно, дальнейших вопросов) нарастает так стремительно, что выиграть такую игру простому "человеку с улицы", - а даже и образованному теоретику, - почти невозможно.

---

Мы могли бы разными способами модифицировать определение фундирующей игры - и, соответственно, рациональности в n-й степени - так, чтобы ослабить требования, предъявляемые к исследователю, и сделать понятие рациональности в n-й степени более реалистичным. Но для наших целей в данной работе в этом, по-видимому, нет нужды - вот почему:

Разумеется, обыденный участник реальных процессов языкового общения с восхождением по ступеням рациональности - как мы определили эти ступени - очень быстро окажется неспособным поддерживать рациональность по отношению к своим языковым действиям, т.е. по отношению к своим собственным речевым актам и к своим исследованиям, интерпретирующим речевые акты партнеров по общению. Но именно это и должно служить (частичным) объяснением того, почему в обыденном языковом общении партнеры не опираются на притворные полагания.

С другой стороны, нам должно быть интересно и то, какие именно обоснования и истолкования он сможет предъявлять до тех пор, пока он вообще будет в состоянии поддерживать свою рациональность.

Говоря более предметно, мы выдвигаем следующую гипотезу:

HLR

Чем больше n, тем выше вероятность того, что

если участник реальных процессов языкового общения способен поддерживать рациональность n-й степени по отношению к своим языковым действиям и своей интерпретации языковых действий партнеров,

то он по ходу поддержания рациональности задействует во вновь вводимых им утверждениях ссылки на притворные полагания участников общения об Интенциональности физических медиаторов.

Если мы сможем выдвинуть какие-либо аргументы в пользу HLR, то во многих случаях эти аргументы смогут одновременно служить объяснением того факта, что в реальных процессах языкового общения его участники не опираются на утверждения о притворных полаганиях. Суть этих объяснений должна быть такова: В реальных процессах общения не происходит задействования притворных полаганий потому, что условия обыденного общения не ставят его участников перед необходимостью играть в фундирующую игру - то есть восходить по ступеням рациональности. Если бы такая необходимость имела место, то скорее всего произошло бы одно из двух: либо участник общения оказался бы не в состоянии поддерживать достаточно высокую степень своей рациональности, либо он оказался бы вынужденным опираться в своих обоснованиях и/или истолкованиях на утверждения, явным образом задействующие притворные полагания.

5.3. Языковое общение как опирающеесЯ на миф

Начнем наши рассмотрения с самой низшей, первой, ступени рациональности, ибо в тех относительно редких случаях, когда действия и реакции участника реального языкового общения не автоматичны в психологическом смысле, а опираются на некоторое хотя бы мало-мальски развернутое предварительное исследование, это исследование чаще всего оказывается не рациональным даже в 1-й степени, т.е. дефектным с точки зрения рациональности.

Эта дефектность может выражаться - и чаще всего на самом деле выражается - вот в чем:

Предположим, что два человека разговаривают. Один говорит другому: "Надвигается гроза". Слушающий, если он хорошо владеет русским языком, понимает то, что сказал ему говорящий, "автоматически", безо всяких специальных исследований. Но предположим, что вы попросили слушающего ответить на вопрос: "Что хотел сообщить вам говорящий?" и обосновать свой ответ - т.е. попросили его провести-таки исследование.

Скорее всего рядовой участник обыденного языкового общения ответит вам примерно вот что: "Говорящий хотел мне сообщить, что надвигается гроза. Это так потому, что звуки, которые он произнес, - это не абы какие звуки, лишенные смысла, а членораздельные звуки, которые представляют собой (все вместе) предложение, которое и означает, что надвигается гроза."

Иными словами, он ответит вам, что произнесенные говорящим звуки значат нечто, и он, слушающий, смог распознать, что говорящий хотел сообщить то-то, - потому что говорящий произнес звуки, которые значат именно это, а не что-то другое.

---

Еще определеннее вероятность этого ответа видна в случае Серлева примера с подниманием руки. "Что хотел сообщить вам человек на холме?" - спросите вы второго участника общения, и он ответит: "Что противник отступает". "Почему вы так думаете?" - спросите вы, и скорее всего получите ответ: "Потому что поднимание руки имеет смысл - оно значит, что противник отступает".

---

Конечно, если вы будете пытать своего собеседника дальше, он - если он здравомыслящий человек - станет делать всяческие оговорки к своему первоначальному утверждению об осмысленности физических сущностей. Например, во втором случае он, видимо, скажет в порядке оговорки, что поднимание руки имеет смысл (означает что-то) не само по себе, а в силу имевшей место договоренности.

Мы в последующих параграфах рассмотрим следствия этих оговорок для феномена языкового общения. Но сейчас следует сказать, что возможные последующие оговорки не меняют того факта, что первым ответом, как правило, будет явно ложное утверждение, именно: утверждение, что физические сущности наделены смыслом (а стало быть, Интенциональностью).

---

Таким образом, при попытке деавтоматизировать языковое (шире: любое опосредованное) общение мы скорее всего должны будем убедиться, что оно непосредственно опирается на ложную посылку об Интенциональности (осмысленности) физических медиаторов.

Иными словами, первый шаг деавтоматизации скорее всего покажет нам, что успех языкового общения есть нерациональный успех - в том смысле рациональности, который мы зафиксировали в 2.1.

---

С теоретической точки зрения, самое интересное в феномене нерационального успеха общения есть сама его возможность: на поверхностный взгляд представляется удивительным, что успех некоторого человеческого действия (или даже некоторого предпринятого человеком исследования) опирается на ложное полагание данного человека - в том смысле, что если бы, скажем, слушающий не полагал, что некоторые произносимые человеком звуки наделены смыслом (а это, как мы выяснили, есть ложное полагание), и если бы он не опирался на это свое ложное полагание в своем исследовании того, что хотел сообщить ему говорящий, то он и не имел бы успеха в этом своем исследовании - он не нашел бы правильного ответа на вопрос: "Что хотел сообщить мне говорящий, произнеся звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а'?", - то есть: не будь ошибки, не было бы и успеха.

На самом деле, это удивительное на первый взгляд явление - принципиальная возможность того, что успех общения зависит от опоры на полагание, фактически оказывающееся неверным, - есть не случайность, а коренная черта феномена человеческого общения, которую во всей ее общности можно сформулировать так:

FSC

Успешное общение между людьми, обладающими в достаточной степени рациональностью и использующими ее при общении, обязано своим успехом

не столько тому, что общающиеся имеют некоторые истинные полагания и опираются на них в выборе своих речевых действий и интерпретации речевых действий партнера,

сколько тому, что они имеют некоторые одни и те же (общие для всех общающихся) полагания, - неважно истинные или ложные !, - на которые и опираются в выборе своих речевых действий и интерпретации речевых действий партнера.

Это условие предварительного наличия некоторых общих (для говорящего и слушающего) полаганий является, кажется, и достаточным и необходимым для успеха общения.^[5]

---

FSC как достаточное условие языкового общения

Достаточность условия FSC мы, собственно говоря, уже показали в 3.1, в разделе 'Аргумент против Интенциональности физических сущностей как необходимого условия успешности языкового общения'. В самом деле, в чем состоит суть только что упомянутого аргумента? В том, что никакие "внешние", не касающиеся ментальных состояний условия ситуации общения (например, наличие Интенциональности у физических медиаторов) не являются необходимыми для успешного общения - если общающиеся в достаточной степени рациональны. На какие бы свойства медиаторов ни опирались они в своих выборах речевых актов и интерпретаций речевых актов партнера, - можно вообразить себе фантастическую с точки зрения обыденной правдоподобности, но абсолютно возможную с точки зрения логических требований ситуацию, в которой сами опорные свойства у медиаторов отсутствуют, но зато у участников общения наличествуют ошибочные, но согласованные (общие всем общающимся) полагания о наличии опорных свойств у медиаторов; и наличие этих ошибочных, но общих всем полаганий есть всё, что нужно для успеха общения.

Иными словами, можно обойтись без самой Интенциональности медиаторов, но нельзя обойтись без коллективной веры в эту Интенциональность.

Еще иными словами: Можно обойтись без самой Интенциональности, но нельзя обойтись без разделяемого и поддерживаемого всеми мифа об этой Интенциональности.

Еще короче: Не обязательна сама Интенциональность, достаточно мифа о ней.

FSC как необходимое условие языкового общения

С другой стороны, наличие общих для всех общающихся полаганий не только достаточно (при определенных условиях), но и необходимо при всех и всяческих условиях.

Предположим, что есть два человека, А и В, такие, что А имеет некоторый запас полаганий, O(A), и В имеет некоторый запас полаганий, О(В). Предположим далее, что запасы О(А) и О(В) не пересекаются - нет ни одного такого полагания, которое поддерживали бы сразу оба наших чудака.

Возможно ли при таких условиях успешное общение между А и В, опирающееся на их рациональность?

Предположим, что А, желая сообщить В, что надвигается гроза, произносит перед лицом А последовательность звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а'.

Предположим далее, что А произнес именно эти звуки, потому что он полагает, что они наделены смыслом, - скажем, они выражают пропозицию 'надвигается гроза'.

Но в таком случае В не может полагать, что данные звуки наделены данным смыслом, ибо в противном случае одно и то же полагание поддерживалось бы обоими - вопреки нашему допущению.

Стало быть, пытаясь интерпретировать речевой акт А, В не может опираться на полагание, что произнесенные звуки имеют смысл 'надвигается гроза'. Но как, не опираясь на это полагание, может он успешно интерпретировать то, что сказал ему B?

Можно попытать еще одну возможность: Предположим, что А, как и прежде, полагает, что упомянутые выше звуки означают, что надвигается гроза, а В хотя и не полагает, что эти звуки означают 'надвигается гроза', но он зато полагает, что А полагает, что они означают 'надвигается гроза'.

При этом условии В, конечно, в состоянии правильно интерпретировать, чту именно хотел сообщить ему А; В в состоянии рассудить так: "Раз А полагает, что звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а' означают, что надвигается гроза, то очень вероятно, что это его полагание послужило резоном для выбора им своего действия, то есть: очень вероятно, что произнося эти звуки, он хотел сообщить мне именно то, что - как он полагает - они означают: что надвигается гроза". И этот аргумент на первый взгляд разрушает наше предположение, что люди, не имеющие ни одного общего полагания, не способны успешно общаться.

Но при ближайшем рассмотрении становится ясно, что этот аргумент бьет мимо цели - если мы примем вполне правдоподобный постулат, что всякое полагание человека поддается итерированию, т.е. если А полагает, что Р, то А полагает, что А полагает, что Р.

В таком случае, из того, что в рассмотренной выше ситуации А полагает, что звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а' означают, что надвигается гроза, следует, что А полагает, что А полагает, что звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а' означают, что надвигается гроза. С другой стороны, мы допустили, что и В полагает то же самое, т.е. он полагает, что А полагает, что звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а' означают, что надвигается гроза. Таким образом, у А и В имеется по меньшей мере одно общее полагание, и стало быть, эта ситуация не может служить контрпримером нашему предположению, что люди, не имеющие ни одного общего полагания, не способны успешно общаться.

Сравнение с мифом

Таким образом, если бы все участники общения разделяли заблуждение, состоящее в том, что физические медиаторы - например, звуки - обладают Интенциональностью и притом Интенциональностью именно с таким-то значением, то это разделяемое всеми заблуждение и обеспечивало бы успех общения между ними.

В такой ситуации эта коллективная вера в Интенциональность медиаторов заключала бы в себе некоторые функциональные особенности мифа.

Чтобы разобраться подробнее, чем именно похожа на миф коллективная вера в Интенциональность медиаторов, нам нужна некая теория мифа. Их, как известно, много - начиная с теории Платона и кончая теориями таких современных авторов, как Леви-Брюль, Леви-Строс, Лосев и многие другие.

Нас для наших целей устроит самая старая и, пожалуй, самая простая из них - Платонова теория мифа.

Теория мифа Платона

У Платона нет произведения, специально посвященного теоретическому обсуждению мифа, однако суждения о сущности и функциях мифов, разбросанные в "Протагоре", "Государстве", "Тимее", "Критии" и "Законах", собранные вместе, вполне заслуживают - быть может, всего лишь с очень небольшой долей условности - названия более или менее законченной теории.

Мы представим изложение этой теории в виде таблицы тезисов, собранных под несколькими рубриками^[6]:

		Номер фрагмента
	I. Что такое миф
1)	Миф есть вымысел, и стало быть, он ложен.	04
2)	Но в мифах есть и истина. [Миф - это простой вымысел, в котором "закодирована" сложная истина.]	04, 08
3)	Миф есть вымысел, получивший признание всего общества.	05
	II. Две функции мифа
4)	Первая функция мифа - служить суррогатной заменой разумного основания для некоторого суждения или поступка, - в тех случаях, когда истинное основание мнения или поступка недоступно в силу своей сложности.	01-03,07, 09,12,13
5)	Мифы, как суррогатную замену разумного основания суждений и поступков, следует рассказывать детям, ибо истинные, разумные основания и объяснения еще слишком сложны для детского ума.	04
6)	Но некоторые вещи и для взрослых разумных людей столь сложны и труднопостижимы, что людям приходится довольствоваться не истинным объяснением этих вещей, а всего лишь построением правдоподобных мифов, заменяющих истинное объяснение.	09,12,13
7)	Вторая функция мифа - способствовать тому, чтобы живущие совместно люди всю свою жизнь придерживались как можно более одинаковых взглядов относительно некоторых важных предметов.	11
	III. Критерий удачности мифа
8)	Мифы следует оценивать не по их истинности, а по их удачности: мифы бывают удачные и неудачные.	06
9)	Критерий же удачности мифа вот каков: Удачный миф - это такой вымысел, опираясь на который (хотя он и ложен) можно вывести утверждение, которое и истинно и полезно. Или: Удачный миф - это такой миф, отчасти опираясь на который можно дать складный и ясный ответ на некий сложный вопрос.	07,12

Содержание этой теории можно, пожалуй, коротко суммировать так:

Удачный миф есть вымысел, обладающий следующими тремя чертами:

1) он входит в некий набор посылок, опираясь на которые можно дать складный и ясный ответ на некоторый сложный вопрос;

2) он, таким образом, служит практически приемлемой заменой "настоящего" (вполне рационального) доказательства, обоснования и/или объяснения этого ответа;

3) наконец, он получил признание всего общества и поэтому способствует тому, что члены данного общества придерживаются одного и того же взгляда по данному вопросу.

Элементы мифа в смысле Платона в коллективной вере в Интенциональность медиаторов

И вот следует признать, что если бы все участники общения разделяли коллективную веру в то, что физические медиаторы обладают Интенциональностью и притом Интенциональностью именно с таким-то значением, то эта коллективная вера обладала бы всеми тремя чертами удачного мифа в смысле Платона.

---

В самом деле, во-первых, в описанной выше ситуации тезис об Интенциональности медиаторов служит опорой для формирования "складных и ясных" ответов на два сложных вопроса:

(1) вопрос о том, каким образом говорящий может с помощью физических медиаторов (например, звуков) успешно сообщить слушающему то, что он хочет ему сообщить;

(2) вопрос о том, каким образом слушающий может успешно интерпретировать, что именно хотел сообщить ему с помощью данных медиаторов говорящий.

Повторим еще раз, как именно опирается на тезис об Интенциональности медиаторов, к примеру, слушающий: "Говорящий произнес звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а'. Эти звуки обладают смыслом [а стало быть, и Интенциональностью - А.Б.]: они значат 'надвигается гроза'. Поэтому у меня есть все основания полагать, что говорящий хотел сообщить мне, что надвигается гроза."

Если говорить о степени удачности мифов, то нужно признать, что тезис об Интенциональности медиаторов, понимаемый как миф, в высшей степени удачен. Ибо этот тезис дает поистине "складные и ясные" ответы на два сформулированные выше вопроса относительно любого из неопределенно большого числа речевых актов, исполненных средствами данного языка: Что бы ни сказал говорящий А слушающему В, ответ на вопрос, что именно он хотел собщить, опирается на тезис об Интенциональности медиаторов.

---

Во-вторых, в рассматриваемой гипотетической ситуации опора на тезис об Интенциональности медиаторов действительно служит практически приемлемой заменой (суррогатом) "настоящего" (вполне рационального) обоснования ответов на два сформулированные выше вопроса: этот суррогат практически приемлем потому, что ответы, получаемые в результате опоры на него, не только "складны и ясны", но - что еще важнее - правильны. Поэтому-то коллективная вера в Интенциональность медиаторов и способна обеспечивать успешное общение между разделяющими эту веру людьми.

---

Наконец, в-третьих, в условиях рассматриваемой ситуации коллективная вера в Интенциональность медиаторов способствует тому, чтобы - как выражается Платонов афинянин в "Законах" - "все живущие совместно люди постоянно выказывали как можно более одинаковые взгляды относительно некоторых предметов"^[7], именно: относительно того, какие звуки произносить, совершая речевые акты, и как эти произнесенные звуки следует интерпретировать слушающему. Эта, униформирующая, функция тезиса об Интенциональности медиаторов вытекает из успешного выполнения этим тезисом его первой, обосновывающей, функции: Именно потому, что на основе опоры на тезис об Интенциональности медиаторов каждый может получить складные, ясные и правильные ответы на насущные вопросы языкового общения, - именно поэтому каждый верит в него, и "одинаковость взглядов всех живущих совместно людей на некоторые предметы", касающиеся средств для успешного общения, тем самым обеспечена.

---

Таким образом, в ситуации, в которой все участники общения разделяют веру в то, что физические медиаторы общения обладают Интенциональностью и притом Интенциональностью именно с таким-то значением, эта коллективная вера обладает всеми структурными и функциональными признаками мифа в смысле Платоновой теории мифов.

---

Если бы условия обыденного языкового общения были удовлетворяли требованиям только что описанной ситуации, т.е. если бы каждый участник языкового общения разделял веру в Интенциональность языкового общения и опирался на нее в своем выборе средств для совершения речевого акта и интепретации речевого акта партнера, то эта вера играла бы в данном языковом сообществе роль мифа.

А поскольку опора на миф есть всего лишь суррогат рационального обоснования, то мы могли бы объяснить незадействование участниками реального языкового общения притворных (игровых) полаганий именно этим, связанным с данным мифом, дефектом в их рациональности.

Но фактически дело обстоит не так: Мы не можем сказать, что все участники реального языкового общения всегда грешат столь наивным дефектом в своей рациональности - верят-де в то, что медиаторы общения Интенциональны, и опираются на эту веру в своих речевых актах и интерпретациях.

Стало быть, коллективная вера в Интенциональность медиаторов может служить лишь частичным объяснением незадействования притворных полаганий, и мы должны продолжить поиск других элементов искомого объяснения - элементов, связанных с менее наивными дефектами в рациональности участников реального языкового общения.

5.4. Языковое общение как опирающеесЯ на концептуальную путаницу

Просто Интенциональность vs. доксастическая Интенциональность

Физические медиаторы общения - звуки речи и т.д. - на самом деле обладают некоторым свойством, напоминающим свойство Интенциональности, но гораздо более сложным по своему логическому строению.

Свойство это вот каково. Предположим, что все члены данного языкового сообщества верят, что эти звуки Интенциональны. То есть - звуки речи обладают свойством 'быть таким, что все члены данного сообщества верят, что звуки речи Интенциональны'. Иными словами, звуки речи Интенциональны во мнении членов языкового сообщества.

Назовем это свойство доксастической Интенциональностью. Звуки речи, следы чернил на бумаге и т. д., стало быть, хотя не Интенциональны, но зато доксастически Интенциональны.

Свойство доксастической Интенциональности, как мы видели ранее, важно для успеха языкового общения, именно: его наличие есть хотя и не необходимое, но достаточное условие успеха языкового общения.

Смешение просто интенциональности с доксастической Интенциональностью

И вот одна из вероятных ошибок, допускаемых в обыденном объяснении речевых действий и их интерпретаций, может состоять в концептуальной путанице: в смешении просто Интенциональности с доксастической Интенциональностью.

Человек, принужденный объяснять, почему он произносит такие-то звуки в надежде, что его поймут, или почему он таким-то образом интерпретирует звуки, произнесенные его собеседником, ссылается в обоснование своего речевого действия или своей интерпретации на то, что эти звуки, де, обладают таким-то смыслом, - что они осмысленны (и, стало быть, Интенциональны), имея "на самом деле" в виду нечто более сложное, именно: что они осмысленны всего лишь во мнении членов данного языкового сообщества (и, стало быть, всего лишь доксастически Интенциональны), и не умея четко и явно развести эти два понятия - просто осмысленности (просто Интенциональности) и доксастической осмысленности (доксастической Интенциональности).

Выявление концептуальной путаницы по ходу фундирующей игры

Предположим, что, во-первых, мы имеем дело с языковым сообществом, каждый член которого полагает, что звуки речи (просто) осмысленны (а, стало быть, и просто Интенциональны); и, во-вторых, мы выступаем в роли оппонента одного из рядовых участников языкового общения в фундирующей игре, связанной с его исследованием - интерпретацией того, что хотел сообщить ему говорящий, произнесший некие звуки, скажем 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а'.

Предположим далее, что общающийся, которому мы оппонируем, дал на первой стадии фундирующей игры то самое обоснование своей интерпретации, которое мы уже неоднократно приводили:

"Говорящий хотел сообщить мне, что надвигается гроза. Это так потому, что звуки, которые он произнес, наделены смыслом: они означают, что надвигается гроза."

В предыдущем параграфе мы заявили, что это исследование не рационально даже в 1-й степени, поскольку задействует ложное утверждение - тезис об интенциональности медиаторов.

Но на самом деле вопрос о том, рационально ли это исследование в 1-ё степени, зависит от того, как исследователь толкует задействованную им фразу "Звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а' означают, что надвигается гроза", и входящий в нее оборот "означают, что". Здесь возможны по меньшей мере два толкования.

Первое: означают, что = (сами по себе, по своей природе) направлены на... .

Второе: означают, что = таковы, что все члены данного языкового сообщества полагают, что они (сами по себе, по своей природе) направлены на... . Первое толкование дает в результате: "Звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а' (сами по себе, по своей природе) направлены на положение дел, что надвигается гроза."

Второе дает: "Звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а' таковы, что все члены данного языкового сообщества полагают, что они, эти звуки, (сами по себе, по своей природе) направлены на положение дел, что надвигается гроза."

Понятно, что первое толкование опирается на (на самом деле отсутствующую) Интенциональность медиаторов, тогда как второе опирается на (на самом деле имеющую место) доксастическую Интенциональность медиаторов.

И вот если исследователь, которому мы оппонируем, в ответ на наш запрос об истолковании употребленного им оборота 'означает, что' приводит первое толкование, то мы, конечно, вынуждены сделать вывод, что он не рационален даже в 1-й степени, ибо так толкуемое предложение, которое он употребил, попросту ложно.

Если же наш исследователь выбрал второе толкование, то вопрос о его рациональности осложняется.

Предположим, что в языке, о котором мы ведем речь, оборот 'означает, что Х' имеет единственное значение 'быть связанным по своей природе с положением дел Х' (например, "Эти свинцовые тучи на горизонте означают, что надвигается гроза" или "Бюджет, принятый Думой, означает, что в будущем году продолжится свертывание социальных программ." В таком случае исследователь, предъявив второе толкование, проиграл первый шаг фундирующей игры, ибо дал неправильное толкование оборота, о котором его запросил оппонент. Таким образом. исследователь не рационален ни во второй (ибо неправильно истолковал), ни в первой (ибо опирался на посылку, ложную при всяком толковании) степени.

Сложившаяся ситуация делает явной концептуальную путаницу, царящую в голове нашего исследователя.

Однако она легко устранима. Для этого исследователю достаточно заменить в своих исходных формулировках оборот 'означает, что' его вторым толкованием:

"Говорящий хотел мне сообщить, что надвигается гроза. Это так потому, что произнесенные им звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а' таковы, что каждый член нашего языкового сообщества полагает, что они, эти звуки, по своей природе связаны с положением дел, что надвигается гроза."

Косвенная нерациональность

Как нам следует оценить рациональность исследования, задействующего такую формулировку? По-видимому, оно рационально в 1-й степени, ибо решающая посылка, которую мы только что привели, истинна: ведь это правда, что каждый член языкового сообщества полагает, что звуки "н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а" по своей природе связаны с положением дел, что надвигается гроза.

Более того, не видно, что бы могло помешать данному исследованию быть рациональным во 2-й, 3-й и т. д. степени, - по крайней мере и на любом втором, третьем и т. д. шаге исследователь может обойтись без привлечения решающей ложной посылки, именно: без посылки "звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а' по своей природе связаны с положением дел, что надвигается гроза."

Выходит, таким образом, что если исследователь достаточно мудр, чтобы избежать в своем исходном исследовании рассмотренной нами выше концептуальной путаницы, то он может - в принципе - поддерживать свою рациональность до сколь угодно высокой степени, не задействуя при этом утверждений о наличии у себя или у других участников общения притворных полаганий. Если этот наш вывод верен, то он опровергает выдвинутую нами в 5.2 гипотезу НLR.

Мы, однако, хотим защитить НLR, введя новое понятие косвенной нерациональности.

Полезно различать два принципиально несхожих вида нерациональности исследователя. Первый вид учтен нами в определении рациональности n-ой степени. Он состоит в том, что имеется некое утверждение А, которое, во-первых, ложно, а во-вторых, задействовано исследователем либо в исходном исследовании, либо на некотором шаге фундирующей игры. Назовем нерациональность такого рода прямой нерациональностью.

Но представим себе, что некое исследование исследователя Y не страдает прямой нерациональностью, но вместе с тем в нем имеет место следующая особенность:

II	Имеется некое утверждение А такое, что, во-первых, оно ложно, а во-вторых, из некоторого утверждения В, задействованного исследователем либо в исходном исследовании, либо на некотором шаге фундирующей игры, логически следует утверждение "Y полагает, что А".

Если имеет место II, будем говорить, что исследование I исследователя Y страдает косвенной нерациональностью.

Нужно прежде всего ясно понять, чем отличается косвенная нерациональность от прямой. Говоря совсем просто: Если ты в своем исследовании опираешься на утверждение, что дважды два пять, то ты прямо нерационален. Если же тебе нигде в твоем исследовании не приходится опираться на эту нелепость, но зато ты опираешься на утверждение, что ты полагаешь, что дважды два пять, то ты "всего лишь" косвенно нерационален.

Нужно далее понять, что косвенная нерациональность - не менее серьезный грех против рациональности, чем прямая нерациональность. Если ты опираешься на утверждение, что ты полагаешь, что дважды два пять, и если это утверждение истинно, то значит, ты полагаешь, что дважды два пять, - и ты нерационален постольку, поскольку неверно, что дважды два пять.

И вот все дело в том, что исследование насчет интерпретации звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а', приведенное нами выше (освобожденное от концептуальной путаницы), хотя и не страдает прямой нерациональностью, тем не менее нерационально косвенно, ибо исследователь задействует в нем (истинное) утверждение "Каждый член данного языкового сообщества полагает, что звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а' по своей природе связаны с положением дел, что надвигается гроза".

Это утверждение истинно, - и постольку оно не вводит исследователя в грех прямой нерациональности. Но из него (вместе с тем фактом, что исследователь сам принадлежит к данному языковому сообществу) следует, что исследователь полагает, что звуки "н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а" по своей природе связаны с положением дел, что надвигается гроза. Это последнее утверждение также истинно - и оно приписывает исследователю ошибочное (ложное) полагание, и тем самым делает его (и его исследование) повинным в грехе косвенной нерациональности.

Замечание: Позиция чужака

На этом наше исследование феномена концептуальной путаницы в языковом общении можно считать исчерпанным, однако интересно отметить следующую особенность, не имеющую прямого отношения к целям этой главы, именно:

В только что описанных условиях чужак (=не член данного языкового сообщества), в отличие от людей, принадлежащих к данному языковому сообществу, имеет возможность по ходу языкового общения полностью поддерживать свою рациональность безо всякой опоры на притворные полагания.

В самом деле, предположим, что произнесенные говорящим звуки "н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а" обращены к человеку С, который знает коллективное верование членов сообщества насчет осмысленности звуков и других физических медиаторов, но сам не разделяет их - являясь таким образом "чужаком" по отношению к тем, кто верует в эти языковые "мифы". В таком случае С имеет возможность рассудить так:

"Говорящий хотел сообщить мне, что надвигается гроза. Это так потому, что он принадлежит к данному языковому сообществу, а все члены этого языкового сообщества полагают, что звуки "н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а" по своей природе связаны с положением дел, что надвигается гроза."

Казалось бы, это исследование дословно совпадает с тем, которое мы приводили выше и которое мы оценили в конце концов как косвенно нерациональное. Но вспомним, почему мы ранее приписали этому исследованию (и его автору) грех косвенной нерациональности,- всеё дело было в том, что в первом случае сам автор исследования принадлежал к данному языковому сообществу, и, стало быть, из его утверждения "Все члены языкового сообщества полагают, что звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а' по своей природе связаны с положением дел, что надвигается гроза" следовало "Я сам полагаю, что звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а' по своей природе связаны с положением дел, что надвигается гроза".

В случае же с чужаком это вводящее в грех нерациональности следствие проваливается, ибо свойство, принадлежащее каждому члену данного сообщества, вовсе не обязано принадлежать также и человеку, который в это сообщество не входит.

Иными словами, чужак имеет возможность, используя свое знание здешних мифов об осмысленности звуков, правильно и вполне рационально совершать успешные речевые акты на данном языке и правильно и вполне рационально интерпретировать речевые акты своих партнеров по общению - членов данного языкового сообщества. Он понимает, что успех его общения со здешними людьми зиждется на их нерациональной вере в миф, он "эксплуатирует" эту их нерациональность в целях своего успешного общения с ними - но сам он не обязан верить в их мифы и разделять с ними грех нерациональности.

Было бы соблазнительно обобщить ситуацию чужака на всех членов языкового сообщества, избавив их таким образом от нерациональной веры в миф и сохранив при этом условия успешности языкового общения, - но ясно, что сделать это невозможно: представление о языковом сообществе, состоящем поголовно из чужаков, т. е. из людей, не входящих в данное языковое сообщество, представляет собой contradictio in adjecto.

---

Интересно, наконец, отметить, что по существу позицией чужака является позиция лингвиста-теоретика, - лексикографа, грамматиста, фонолога и т.д. Осуществляя свое исследование лексики, грамматики, фонетики данного языка, он не обязан причислять себя к числу членов данного языкового сообщества (а часто он и на самом деле не является таковым) - и, стало быть, имеет возможность смотреть на исследуемые им языковые феномены, связанные с мнимой Интенциональностью физических медиаторов, со стороны, не впадая в грех косвенной или прямой нерациональности.

Общие выводы

Итак, во-первых, отчасти за неиспользование общающимися притворных полаганий можно считать ответственным такую разновидность их нерациональности, как концептуальную путаницу - смешение просто Интенциональности с доксастической Интенциональностью.

Но, во-вторых, даже если бы они избавились от этой концептуальной путаницы рассмотренным выше и не задействующим притворных полаганий способом, они все-таки остались бы косвенно нерациональными.

5.5. ЯЗЫКОВОЕ ОБЩЕНИЕ КАК ОПИРАЮЩЕЕСЯ НА ОБЕССМЫСЛИВАНИЕ СЛОВА "СМЫСЛ"

Человек, как существо разумное, не способен в нормальных условиях продолжать поддерживать некоторое свое мнение, если он обнаружил, что оно ложно. Эта особенность разумного человека отражена, между прочим, в знаменитом "парадоксе Мура", который заключается в следующем: Нормальный человек в нормальных обстоятельствах не может сказать: "Идет дождь, но я не думаю, что идет дождь". Когда человек обнаруживает, что мнение, на которое он опирался в своих рассуждениях, исследованиях, и т. д., на самом деле ложно, то в его сознании возникает конфликт, который можно выразить так: "Я полагаю, что А. С другой стороны, я обнаружил, что не А".

Жить с этим конфликтом и оставаться человеком разумным невозможно - он должен быть так или иначе разрешен. Человек под страхом неразумности обязан отказаться от мнения А и заменить его мнением не-А. Но этой тривиальной заменой мнения его отрицанием в большинстве случаев конфликт не может быть исчерпан: Мнение А, в истинность которого человек верил до возникновения конфликта, служило ему опорой в каких-то его рассуждениях, объяснениях, обоснованиях, исследованиях, делиберациях и т. п. Совершенно ясно, что новое мнение не-А не может заменить А в этих его функциях: Если некоторое рассуждение опиралось на А как на одну из посылок, то он не может опираться на не-А.

Стало быть, для полного устранения последствий конфликта, человеку придется проделать нелегкую работу пересмотра всех тех выводов, рассуждений, объяснений, обоснований и т. п., в которых было задействовано мнение А в роли одной из посылок: ему придется либо найти адекватную замену для А в каждом из этих рассуждений, либо отказаться от этих рассуждений, а значит, от их выводов. Чем жизненно значимее для человека выводы рассуждений, в которых было задействовано мнение А, и чем труднее найти ему адекватную замену в этих рассуждениях, тем болезненнее для него ощущается обнаружение ложности мнения А.

В случаях особенно высокой жизненной значимости мнения А и непреодолимых препятствий в поиске адекватной замены для А, человек может попросту блокировать в своем сознании все те вопросы, рассмотрение которых способно поставить под сомнение истинность утверждения А, - сделать их табу, чтобы избежать неразрешимого для его сил и возможностей когнитивного конфликта и иметь возможность и далее считать себя разумным.

---

Эта ситуация табуирования определенных вопросов имеет прямое отношение к обыденным процессам языкового общения. Чтобы выяснить, какое именно, нам придется сделать некоторые предварительные замечания.

---

Вспомним, что в фундирующей игре оппонент имеет право делать запросы двух видов: запрос об основании и запрос об истолковании.

Любой из этих двух видов запросов может в принципе привести к возникновению когнитивного конфликта в сознании исследователя, которому противостоит оппонент.

В случае запроса об обосновании эта возможность просматривается более или менее непосредственно: Если исследователь затруднится построить адекватное обоснование для того утверждения А, которое попросил его обосновать оппонент, то у него появляются резоны усомниться в истинности А. Если утверждение А не удалось обосновать, то, быть может, его не удалось обосновать потому, что оно ложно.

Но и неудача в истолковании слова, оборота, выражения, на которое указал оппонент, равным образом способна привести к возникновению в сознании исследователя когнитивного конфликта.

В самом деле, предположим, оппонент попросил исследователя истолковать слово а, которое тот употребил в своем исходном исследовании. Потерпеть неудачу в истолковании слова а можно двояким образом:

1) исследователю вообще не удалось построить никакого толкования слова а;

2) исследователь построил некое толкование слова а, но оказалось, что это толкование неадекватно (т. е. попросту ложно) - на самом деле в данном языке слово а толкуется не так, как его истолковал исследователь. Кроме этих двух видов прямой неудачи в истолковании, имеется еще один несколько более замысловатый случай:

3) исследователю удалось построить адекватное толкование слова а, - но после подстановки этого толкования вместо слова а в формулировании исходного исследования стало ясно, что все или некоторые посылки, в которые входило слово а, ложны. Назовем случай (3) косвенной неудачей в истолковании.

Теперь должно быть ясно, что все три разновидности неудачи в истолковании дают серьезные основания для возникновения в сознании исследователя когнитивного конфликта.

Рассмотрим 1-й вид. Если исследователю не удалось построить никакого толкования употреблённого им в исходном исследовании слова а, то он, стало быть, не владеет смыслом этого слова - попросту не понимает его. Не понимая слово а, он не может понимать смысл тех утверждений, в которых он употребил и которые он считает истинными - раз он использовал их в качестве посылок своего исследования и/или его вывода. Раз он не понимает смысла утверждения, которое он считает истинным, он не может быть уверенным в его истинности. Исследователь, таким образом, находит себя в следующей ситуации: Он считает истинным некоторое утверждение А, и вместе с тем осознает, что у него нет оснований считать А истинным (раз он не вполне понимает его смысл). Это и есть ситуация, которая способна непосредственным образом породить когнитивный конфликт.

Рассмотрим 2-й вид неудачи. Предположим, что исследователь дал некоторое толкование слова а. Это толкование само по себе является некоторым утверждением - либо истинным, либо ложным. Обозначим это утверждение буквой А. В нашем случае оказалось, что А ложно - в этом и состоит неудача второго вида. Таким образом, исследователь оказывается в следующей ситуации: Он до сих пор считал А истинным, а теперь, когда оппонент указал ему на ложность утверждения А, вынужден начать считать его ложным. Это и есть ситуация когнитивного конфликта.

Рассмотрим 3-й вид неудачи в истолковании - косвенную неудачу. Исследователь считал до сих пор все утверждения, задействованные им в своем исходном исследовании, истинными, а теперь, после подстановки вместо слова а его адекватного толкования, стало ясно (в том числе исследователю), что некоторые из этих утверждений ложны. Налицо ситуация когнитивного конфликта.

Возможные ответы

на вопрос об истолковании слов

"значить", "значение", "смысл"

Попробуем теперь приложить все, что было сказано выше о неудаче в истолковании, к фундирующей игре, связанной с исследованием-интерпретацией произнесенных звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а'.

Как мы помним, исходное исследование обыденного интерпретатора формулировалось так:

"Говорящий хотел сообщить мне, что надвигается гроза. Это так потому, что звуки, которые он произнес, значат (означают), что надвигается гроза".

Предположим теперь, что оппонент предъявил исследователю запрос об истолковании слова 'значат, (что)'.

Если исследователь хочет дать правильное толкование этого слова - т. е. толкование, принятое в данном (в нашем случае: в русском) языке, то его толкование должно быть согласованным с каким-либо стандартным толковым словарем русского языка; например, со Словарем С. И. Ожегова.

Он, стало быть, должен истолковать слово 'значат' так:

"Значить - иметь какой-либо смысл."

После подстановки этого (правильного!) толкования в исходную формулировку имеем:

"Произнесенные говорящим звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а' имеют смысл 'надвигается гроза'."

Предположим, что после этого ответа оппонент вновь предъявил исследователю запрос об истолковании - на этот раз об истолковании употребленного им слова "смысл".

Исследователь вновь сверился со Словарем Ожегова и увидел, что он имеет две возможности:

1) дать толкование "Смысл - внутреннее содержание чего-либо, постигаемое разумом";

2) дать альтернативное толкование: "Смысл - значение чего-либо, постигаемое разумом."

После подстановки в рассматриваемую посылку первого толкования получаем:

"Произнесенные говорящим звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а' имеют постигаемое разумом внутреннее содержание 'надвигается гроза'."

Это утверждение ложно, ибо оно представляет собой попросту парафразу утверждения "Произнесенные говорящим звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а' по природе своей [ср. "внутреннее (!) содержание" - А. Б.] связаны с положением дел, что надвигается гроза" - а в пользу ложности этого последнего утверждения мы представляли выше (см. 3.1) подробную аргументацию.

Таким образом, если исследователь предъявит первое из двух возможных толкований слова "смысл", то он впадет в грех косвенной нерациональности и окажется тем самым в ситуации когнитивного конфликта, разрешить который не так легко, - ибо по существу этот когнитивный конфликт представляет собой одну из труднейших проблем философии языка, именно: проблему природы и сущности смысла языковых выражений, которая тесно связана с еще одной труднейшей проблемой - проблемой Интенциональности физических медиаторов языкового общения. Маловероятно, чтобы решение этих проблем оказалось под силу рядовому участнику языкового общения.

У исследователя остается вторая возможность - предъявить оппоненту второе толкование: "Смысл - значение чего-либо, постигаемое разумом." После подстановки этого толкования в рассматриваемую посылку получаем:

"Произнесенные говорящим звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а' имеют постигаемое разумом значение 'надвигается гроза'."

От этой формулировки до неудачи (1-го вида) в истолковании, а значит и до когнитивного конфликта, ровно один шаг - для этого оппоненту достаточно предъявить исследователю запрос об истолковании употребленного им слова "значение". Сверившись с Толковым словарем Ожегова, исследователь обнаружит, что в его распоряжении имеется единственное истолкование этого слова, именно: "Значение - смысл."

Но это толкование неприемлемо, так как после подстановки его в рассматриваемую посылку мы получим: "Произнесенные говорящим звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а' имеют постигаемый разумом смысл 'надвигается гроза'." Но слово смысл уже было истолковано на предыдущих шагах и по правилам фундирующей игры далее не может встречаться в формулировках исследования. Таким образом, со вторым из двух возможных толкований слова "смысл" исследователь оказывается в тупике и попадает в ситуацию, чреватую когнитивным конфликтом.

---

Само собой разумеется, мы не хотим сказать, что формулировки Словаря Ожегова суть единственно приемлемые толкования слов "значить", "смысл" и "значение". Вполне возможно, что в другом не менее стандартном толковом словаре русского языка можно найти более удачные формулировки этих слов. Но наличие более удачных формулировок ничего не меняет в наших рассмотрениях, ибо суть дела состоит в следующем: Чтобы избежать неудачи в истолковании этих слов и, стало быть, ситуации когнитивного конфликта при самых сильных ходах оппонента, исследователю требуется - ни много ни мало - быть в состоянии разрешить две труднейших проблемы философии языка, упомянутые выше. Успешно сделать это рядовому участнику языкового общения, мягко выражаясь, очень нелегко.

Феномен обессмысливания слов "значение", "смысл", "значить" на уровне обыденного языкового сознания

Итак, как мы только что видели, обыденное языковое сознание - сознание рядового участника языкового общения - верно отраженное в хорошем толковом словаре русского языка, расправляется со словами "смысл", "значение", "значить" ровно двумя способами.

Во-первых, оно предлагает нашему вниманию уже известный нам миф о том, что произносимые людьми звуки речи имеют "постигаемое разумом внутреннее (т. е. присущее им по природе) содержание".

Но интересно, что этим мифом дело не ограничивается. Обыденное сознание имеет в своем распоряжении и еще один своеобразный ответ на вопрос о значении (смысле) вышеупомянутых слов. Этот ответ таков: "Значить - иметь смысл", "Смысл - значение", "Значение - смысл".

Предлагая в качестве ответа столь наивный "порочный круг", обыденное языковое сознание, в сущности, говорит спрашивающему (например, оппоненту в фундирующей игре): "Отвяжись и не приставай с пустыми и праздными вопросами. Слова "смысл", "значение", "значить" ясны каждому ребенку без всяких толкований. А если тебе они не ясны, то ты глупец - и тебе уже ничем не поможешь."

Этот ответ, несомненно, заключает в себе немалый практический смысл. Действительно, на практике любой ребенок прекрасно понимает фразы с этими словами, например: "Слово "эскалатор" значит лестница в метро, которая движется сама", или "У слова "коса" два значения", или "Если хочешь узнать смысл этого немецкого слова, загляни в немецко-русский словарь", и т.п.

Он понимает их так же хорошо, как бытовые фразы со словами "деньги", "рубль" и т. п.: "Мама дала мне три тысячи рублей на хлеб" или "У нас нет денег, чтобы купить "Вольво", и т.п.

Но ясно, что если человек понимает бытовые фразы со словами "смысл" и "деньги", то это еще не значит, что он сможет продержаться хотя бы два-три хода в фундирующей игре, в которой задействованы эти слова. Ибо в фундирующей игре оппонент - если он достаточно мудр, чтобы делать сильные ходы - играет, по существу, роль Сократа, незаметно загоняющего своих, в общем, неглупых собеседников в тупик когнитивного конфликта.

Ситуация безвыходного когнитивного конфликта порождает крайне болезненные переживания. Недаром Сократ был умерщвлен теми, кому он причинял эти муки осознания собственной неразумности. Предъявление наивного порочного круга в ответ на вопросы о смысле слова "смысл" - это, в сущности, бескровный аналог физического устранения вопрошающего.

Говоря серьезно, обыденное сознание попросту блокирует вопросы о смысле слова "смысл" и тем самым "обессмысливает" это слово, ибо все, что нужно рядовым участникам языкового общения от слова "смысл",- это понимать всевозможные фразы вида "Такое-то слово имеет такой-то смысл"; но зато уж без употребления и понимания этих фраз люди не могут обойтись, ибо от их содержания (т.е. от того, какое слово имеет какой смысл) зависит успех их речевых действий и интерпретаций речевых действий партнера.

Общие выводы

Итак, отчасти за неиспользование общающимися притворных полаганий можно считать ответственной такую разновидность их нерациональности, как феномен обессмысливания слова "смысл" на уровне обыденного языкового сознания - т. е. более или менее наивное блокирование обыденным сознанием такого развития фундирующей игры, которое могло бы привести к необходимости задуматься над его действительным смыслом.

5.6. ЯЗЫКОВОЕ ОБЩЕНИЕ КАК МАНИПУЛЯЦИЯ С ТЕХНИЧЕСКИМ УСТРОЙСТВОМ:УТОЧНЕНИЕ ГИПОТЕЗЫ HLR

Представление о языке как автомате языкового общения

В трех предыдущих параграфах этой главы мы развивали различные варианты одной и той же тактики, именно: Мы брали одно и то же исходное исследование, обосновывающее речевой акт говорящего, или интерпретацию этого речевого акта слушающим, - исследование, по-видимому, наиболее вероятное в устах рядового участника языкового общения, и выискивали в этом исследовании различные дефекты рациональности: мифологичность (т. е. попросту ложность) его решающей посылки (5.3), концептуальную путаницу (5.4), блокирование в обыденном сознании опасных поворотов фундирующей игры (5.5).

Каждый из обнаруженных нами дефектов рациональности служил нам частичным объяснением того, почему участники обыденного языкового общения не опираются в своих исследованиях-обоснованиях на представление о притворных полаганиях насчет Интенциональности физических медиаторов общения. Общая схема объяснения была каждый раз одна и та же: Если бы участники языкового общения были бездефектно рациональны в своих исследованиях-обоснованиях, то они - в соответствии с нашей основной гипотезой - не могли бы избежать задействования представления о притворных полаганиях. На самом же деле они ухитряются обходиться без этого представления - именно потому, что в их исследованиях-обоснованиях обнаруживаются такие-то и такие-то дефекты рациональности.

Если бы нам вдобавок удалось показать, что, кроме рассмотренного нами исходного исследования, никаких иных обоснований своих речевых актов и их интерпретаций рядовые участники языкового общения привести не в состоянии, то на этом наше объяснение отсутствия опоры на притворные полагания можно было бы считать законченным.

Однако фактически дело обстоит не так - имеется и иная, не рассмотренная нами до сих пор разновидность исследования-обоснования, которую вполне могут задействовать участники языкового общения. В этом параграфе мы подробно рассмотрим эту новую разновидность.

---

Но прежде всего напомним читателю еще раз, как выглядит - на стороне говорящего и на стороне слушающего - та разновидность исследования-обоснования, рассмотрению которой мы посвятили три предыдущих параграфа:

На стороне говорящего:

(мы предполагаем условия все той же ситуации произнесения говорящим последовательности звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а')

"Если я, желая сообщить слушающему, что надвигается гроза, произнесу - с соответствующей мимикой и интонацией - последовательность звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а', то он поймет (распознает), что я хотел сообщить ему, что надвигается гроза. Это так потому, что звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а' наделены смыслом: они означают, что надвигается гроза."

На стороне слушающего:

"Говорящий хотел сообщить мне, что надвигается гроза. Это так потому, что звуки, которые он произнёс, наделены смыслом: они означают, что надвигается гроза."

---

Способ же обоснования-исследования, который мы собираемся рассмотреть в этом параграфе, совершенно иной. Вот он каков на стороне говорящего:

Это так потому, что слушающий знает русский язык, а русский язык устроен так, что если, обращаясь к слушающему, произнести - с соответствующей мимикой и интонацией - последовательность звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а', то в сознании слушающего, знающего русский язык, возникнет понимание, что говорящий хотел сообщить ему, что надвигается гроза."

---

По существу этот способ исследования-обоснования речевого акта опирается на представление о (русском, французском и т.д.) языке как о манипулируемом техническом устройстве, подобном калькулятору, зажигалке, автомату по продаже газированной воды и т. п. Во всех этих технических устройствах есть одна общая особенность: Каждое из них устроено так, что если совершить с ним манипуляцию строго определенного вида (набрать на дисплее калькулятора знаки "2х2="; крутнуть колесико зажигалки; опустить в щель автомата по продаже газированной воды монету соответствующей конфигурации и веса), то устройство - если оно исправно - выдаст также строго определенный, соответствующий данной конфигурации результат (на дисплее калькулятора появится цифра "4"; из отверстия зажигалки вспыхнет язычок пламени; из соответствующего отверстия автомата по продаже газированной воды выльется порция газированной воды).

Язык - вернее, сознание человека, знающего данный (например, русский) язык, - подобно такому техническому устройству потому, что оно также устроено так, что если совершить с ним манипуляцию строго определенного вида (произнести, обращаясь к слушающему с соответствующей мимикой и интонацией - последовательность звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а', (или 'в-о-й-д-и-т-е', или 'к-о-т-о-р-ы-й ч-а-с'), то оно, сознание, - если оно в нормальном (бодрствующем и т. п.) состоянии - выдаст строго определённый результат: в нём возникнет понимание того, что (распознание того, что; полагание, что) говорящий хотел сообщить ему, что надвигается гроза (соответственно: хотел попросить его войти; хотел попросить его сообщить говорящему, который час).

Таким образом, рассматриваемое нами исследование-обоснование говорящим своего речевого акта подходит к языку - вернее: к сознанию слушающего, владеющего данным языком, - как к своеобразному автомату языкового общения.

О кибернетическом понятии автомата

Интересующее нас понятие технического устройства развито в теории (дискретных) автоматов, являющейся составной частью теоретической кибернетики. Мы охарактеризуем здесь это понятие в самом популярном виде, вполне достаточном для наших целей^[8].

В теории автоматов под термином "(дискретный) автомат" имеется в виду не какое-то конкретное техническое устройство, вроде калькулятора или автомата по продаже газированной воды, а вполне общее абстрактное понятие, именно: модель, обладающая следующими особенностями:

а) на входы модели в каждый из дискретных моментов времени t₁, t₂... поступают m входных величин х₁, х₂, ... х_m, каждая из которых может принимать конечное число фиксированных значений из входного алфавита Х;

б) на выходах модели можно наблюдать n выходных величин у₁, у₂, ...у_n, каждая из которых может принимать конечное число фиксированных значений из выходного алфавита Y;

в) в каждый момент времени модель может находиться в одном из состояний z₁, z₂, ... , z_N;

г) состояние модели в каждый момент времени определяется входной величиной х в этот момент времени и состоянием z в предыдущий момент времени;

д) модель осуществляет преобразование ситуации на входе х = {x₁, x₂, ..., x_m} в ситуацию на выходе у = {y₁, y₂, ..., y_n} в зависимости от ее состояния в предыдущий момент времени.

Рис.5.1 Дискретный автомат

Такая модель очень удобна для описания многих реально существующих технических устройств и кибернетических систем.

Автоматы, у которых ситуация у на выходах однозначно определяется ситуацией х на входах, будем называть автоматами без памяти. Автоматы, у которых у зависит не только от значения х в данный момент, но и от состояния модели z, определяемого значениями х в предыдущие моменты времени, относятся к классу автоматов с конечной памятью.

---

Поведение автомата без памяти исчерпывающим образом описывается функцией из его входов х в его выходы у:

F: X R Y

---

С точки зрения приведенного выше "автоматного" исследования-обоснования говорящим своего речевого акта, сознание слушающего, знающего данный язык, может быть уподоблено автомату без памяти, функционирование которого исчерпывающим образом характеризуется его функцией из входов в выходы, где класс входных величин есть класс всевозможных законченных предложений русского языка (если речь идет о сознании человека, знающего русский язык)^[9], а класс входов - всевозможные ментальные состояния этого человека.

На Таблице 5.6.1 представлен маленький фрагмент этой функции:

	ВХОДНАЯ ВЕЛИЧИНА	ВЫХОДНАЯ ВЕЛИЧИНА
1.	произнесение говорящим звуков: 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а'	понимание слушающим, что говорящий хотел сообщить ему, что надвигается гроза
2.	произнесение говорящим звуков: 'з-а-й-м-и м-н-е д-в-а р-у-б-л-я'	понимание слушающим, что говорящий хотел попросить слушающего занять ему два рубля
3.	произнесение говорящим звуков: 'н-е м-о-г-л-и б-ы в-ы з-а-н-я-т-ь м-н-е д-в-а р-у-б-л-я ?'	понимание слушающим, что говорящий хотел попросить слушающего занять ему два рубля
4.	произнесение говорящим звуков: 'к-о-т-о-р-ы-й ч-а-с ?'	понимание слушающим, что говорящий хотел попросить слушающего сообщить ему, который час
	.....	.....

Таблица 5.6.1

Замечание 1. Конечно, при более точном описании входов нужно еще специфицировать мимику, жесты и интонацию говорящего (ср. наш вопросительный знак в описании входов).

Замечание 2. Представив автомат языкового общения так, как мы представили его, мы допустили по меньшей мере два упрощения, каждое из которых очень серьезно и, может быть, даже принципиально само по себе, но вполне допустимо для наших целей в этой главе.

Упрощение 1: Вообще говоря, на входе автомата языкового общения нужно указывать не только произносимую последовательность звуков, но и некоторые релевантные особенности ситуации произнесения.

Например, если говорящий говорит слушающему: "Подай мне вон тот кирпич!", то для того, чтобы слушающий понял, что именно говорящий хотел попросить его сделать, на вход его автомата языкового общения (т.е. попросту в его сознание) должны поступить не только произнесенная говорящим последовательность звуков, но и его указующий жест, а также тот предмет, на который он указал:

Упрощение 2: Если мы хотим рассматривать не только короткие речевые акты, состоящие из произнесения ровно одного предложения, но также и произнесения достаточно длинных текстов, состоящих из нескольких предложений, нам придется рассматривать автомат языкового общения как автомат с (конечной) памятью.

Вот пример. Предположим, что говорящий. рассказывая слушающему некую историю, произнес, по ходу рассказывания, последовательность звуков 'о-н б-ы-л в-д-р-ы-з-г п-ь-я-н'. Какое ментальное состояние слушающего будет выходом такого входа?

Понятно, что это зависит от того, что было скзаано рассказчиком прежде. Только помня о предыдущих произнесениях, автомат языкового общения слушающего правильно поймет, кого именно подразумевает говорящий под местоимением "он". Например, если на предыдущем такте входом было произнесение звуков 'и-з-з-а у-г-л-а п-о-к-а-з-а-л-с-я и-в-а-н и-в-а-н-о-в-и-ч с-и-д-о-р-о-в', то на выходе автомата языкового общения - на рассматриваемом такте - будет ментальное состояние понимания того, что говорящий хотел сообщить, что Иван Иванович Сидоров был вдрызг пьян, - и т.д.

---

Мы, однако, как было сказано выше. отвлечемся от этих усложнений и будем рассматривать автомат языкового общения как автомат без памяти, поведение которого вполне исчерпывающим образом может быт охарактеризовано функцией из входов в выходы, небольшой фрагмент которой - для автомата русского языка - представлен на Таблице 5.6.1.

Возможность бездефектной рациональности исследования-обоснования, основанного на автоматном подходе

И вот оказывается, что приведенное нами несколькими страницами выше исследование обоснование говорящим своего речевого акта, основанное на автоматном подходе к языку, вполне может оказаться бездефектно рациональным, - т.е. исследователь вполне в состоянии поддерживать свою рациональность на протяжении неопределенно большого числа ходов фундирующей игры.

---

В самом деле, напомним читателю пример такого "автоматного" исследования-обоснования; говорящий рассуждал так:

"Если я, желая сообщить слушающему, что надвигается гроза, произнесу - с соответствующей мимикой и интонацией - последовательность звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а', то слушающий поймет (распознает), что я хотел сообщить ему, что надвигается гроза.

Это так потому, что слушающий знает русский язык, а русский язык или точнее: сознание человека, знающего русский язык) устроен(-о) так, что если обращаясь к слушающему произнести - с соответствующей интонацией и мимикой - последовательность звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а', то в сознании слушающего, знающего русский язык, возникнет понимание, что говорящий хотел сообщить ему, что надвигается гроза."

Решающую посылку в этом исследовании можно, слегка (и вполне безобидно) упростив исходную формулировку, выразить так:

"Если обращаясь к человеку, знающему русский язык, произнести - с соответствующей мимикой и интонацией - последовательность звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а', то этот человек - если он в нормальном состоянии (не спит и т.д.) - поймет, что говорящий хотел сообщить ему, что надвигается гроза."

Эта посылка несомненно истинна, - и стало быть, если истинны остальные - частные - утверждения этого исследования, то оно рационально в 1-й степени.

Что могло бы помешать ему быть рациональным во 2-й и последующих степенях? В нем нет "коварных" для исследователя слов "смысл", "значение", "конвенция", "условливание" и т.д., которые проваливали рациональность исследователя в рассматривавшихся выше вариантах.

Положим, что трудность для толкования мог бы представить оборот "знать русский язык", но в крайнем случае можно было бы заменить в исходной формулировке фразу "человек, знающий русский язык" более безобидными с точки зрения толкования фразами "человек, умеющий говорить по-русски" или даже "человек, который был неоднократно замечен в том, что он правильно строит свои речевые акты на русском языке и правильно реагирует на русские речевые акты собеседников" и т.п.

Остаются, стало быть, запросы об обосновании, - и понятно, что основную трудность здесь могут представить запросы об обосновании только что приведенной общей посылки.

В самом деле, как мог бы обосновать исследователь это общее утверждение?

Представим себе, что аналогичное "автоматное" исследование касается не автомата языкового общения (т.е. сознания человека, знающего - скажем - русский язык), а более простого технического устройства: например, зажигалки:

"Если я крутну колесико зажигалки, то из отверстия зажигалки вспыхнет язычок пламени.

Это так потому, что любая зажигалка устроена так, что если крутнуть ее колесико, то из отверстия зажигалки - если она в нормальном состоянии (т.е. заправлена бензином и т.д.) - вспыхивает язычок пламени."

Представим далее, что по ходу фундирующей игры, связанной с этим последним исследованием оппонент предъявляет исследователю запрос об обосновании общей посылки ("Если крутнуть колесико любой зажигалки, ..."). Самый естественный и, если можно так выразиться, самый сильный ответ на такой запрос имел бы примерно такой вид:

"В (любой) зажигалке имеется баллончик с бензином с очень узким отверстием-щелкой в верхней части. Это узкое отверстие выложено специальной тканью, легко впитывающей в себя бензин и его пары, - так что в заправленной зажигалке эта ткань всегда насыщена бензином и его парами. Около этого узкого отверстия крепится кремень. Когда пользователь крутанет колесико, то оно задевает кремень и высекает из него искру в непосредственной близости от узкого отверстия баллончика. Поскольку воздух в непосредственной близости от отверстия баллончика насыщен парами бензина, эти пары возгораются от искры, и если в баллончике есть бензин, то огонь поддерживается вследствие пстоянных испарений бензина."

Этот ответ истинен и логически уместен - и таким образом он поддерживает рациональность исследователя во 2-й степени. Если же оппонент потребует дальнейших обоснований различных частей этого ответа, то исследователю придется обосновывать их соответствующими законами физики, химии и механики, а сами эти законы - либо еще более общими законами, либо индукцией - ссылкой на многократно наблюдавшиеся опыты.

И вот решающее различие между зажигалкой и сознанием человека, знающего русский язык, с точки зрения фундирующей игры состоит в том. что в случае сознания исследователь лишен возможности построить свое обоснование исходной общей посылки "автоматного" исследования по образцу обоснования общей посылки случае с зажигалкой. Он то есть лишен возможности заявить нечто вроде:

"В сознании каждого человека, знающего русский язык, имеется ряд деталей-элементов e₁, e₂, ... ,e_n, - таких, что если произнести, обращаясь к этому человеку - с соответствующими мимикой и интонацией - последовательность звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а', то детали-элементы e₂, ... ,e_n будут взаимодействовать между собой таким-то образом [здесь должна следовать не менее детальная и четкая спецификация этого взаимодействия, чем та, что была дана в исследовании о зажигалке насчет взаимодействия между крутящимся колесиком, куском кремния, бензином в баллончике и тканью, которой покрыты края отверстия].

И вот именно в результате этого взаимодействия и возникает в сознании этого человека ментальное состояние понимания (распознавания) того, что говорящий хотел ему сообщить, что надвигается гроза."

(Заметим в скобках, что если бы такое обоснование с адекватно подробной спецификацией было возможно, то исследователь должен был бы быть готов к дальнейшему обоснованию его частей соответствующими общими законами - по-видимому. законами когнитивной психологии, нейрофизиологии, химии и физики мозга и т.д.)

Ясно, однако, что обоснование такого рода, какое приведено выше, в настоящее время невозможно, ибо современная наука не обладает достаточными знаниями устройства и функционирования мозга и человеческого сознания.

Значит ли это, что "автоматное" исследование-обоснование речевого акта обречено на провал на первом же шаге фундирующей игры? Нет, никоим образом не значит.

Вспомним, что формулируя (в 2.1) наши представления о рациональности, мы явным образом допустили использование индуктивных и аналогических рассуждений. Именно это допущение меняет все дело.

В ответ на запрос об обосновании исходной общей посылки исследователь имеет возможность опереться не на (неизвестные ему) детали устройства мозга и сознания собеседника, а на индукцию - примерно таким образом:

"Я многие сотни и тысячи раз обращался к людям, которые - как мне было заранее известно - знали русский язык и которые - как я мог судить по видимым признакам - находились в нормальном состоянии, с последовательностью звуков (произносимых с соответствующей мимикой и интонацией) 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а'.

Каждый раз - как я имел возможность убедиться по ходу дальнейшего общения с ними - человек, к которому я обращался, понимал в результате моего произнесения этих звуков, что я хотел сообщить ему, что надвигается гроза.

Поэтому общепринятые стандарты индуктивного рассуждения дают мне право сделать вывод, сформулированный в моей исходной общей посылке: Имеется достаточно высокая степень вероятности, что если обращаясь к человеку, знающему русский язык, произнести - с соответствующей мимикой и интонацией - последовательность звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а', то этот человек - если в нормальном состоянии (не спит, не пьян и т.д.) - поймет, что говорящий хотел сообщить ему, что надвигается гроза."

Это индуктивное обоснование обеспечивает исследователю рациональность в 3-й степени - и не видно при таком повороте игры, что могло бы воспрепятствовать нашему исследователю поддерживать свою рациональность еще неопределенно большое число шагов игры.

---

Примерно в таком же духе исследователь мог бы обратиться и к услугам аналогического рассуждения. Поскольку аналогическое рассуждение, как правило, движется от частного (сингулярного, единичного) утверждения к частному же, а не общему, то исследователю пришлось бы задействовать аналогию уже в исходной формулировке, примерно так:

"Если я, желая сообщить слушающему, что надвигается гроза, произнесу - с соответствующей мимикой и интонацией - последовательность звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а', то очень вероятно, что слушающий поймет (распознает), что я хотел сообщить ему, что надвигается гроза.

Это так вот почему: Я сам знаю русский язык. Стало быть, мое сознание есть сознание человека, знающего русский язык.

Слушающий, насколько мне известно предварительно, также знает русский язык; его сознание также есть сознание человека, знающего русский язык.

В этом отношении между мной и слушающим имеется, стало быть, сходство.

И вот если бы кто-то, обращаясь ко мне, произнес - с соответствующей мимикой и интонацией последовательность звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а', то мой автомат языкового общения - мое сознание - сработал(-о) бы так, что у меня возникло бы ментальное состояние понимания (распознавания), что говорящий хотел сообщить мне, что надвигается гроза.

На основании всего вышесказанного я имею право опереться на общепринятые стандарты аналогического рассуждения и сделать тот вывод, с которого я начал это мое исследование-обоснование своего речевого акта."

---

Макроописания vs. микроописания

В теории автоматов часто делают различие между макроописанием и микроописанием автомата и его работы.

С точки зрения макроописания исследуемый автомат представляет собой черный ящик, т.е. исследователю известно только соответствие между входами автомата и его выходами, но совершенно неизвестно внутреннее устрйоство автомата.

Микроописание же исследуемого автомата есть описание внутреннего устройства автомата. например. его блок-схема или описание его деталей и принципов взаимодействия между ними.

Макро- и микроописания одного и того же автомата дополняют друг друга: микроописание, как правило, способно служить объяснением того, почему автомат имеет такое, а не иное макроописание: например, зажигалка работает так, как она работает потому, что она устроена так-то и так-то.

Важно заметить, что два автомата могут иметь одно и то же макроописание, но совершенно различные микроописания. Например, два компьютера могут абсолютно одинаково рагировать на нажатие клавиш на клавиатуре, будучи устроены совершенно различно - как на уровне программного обеспечения, так и на уровне аппаратного устройства.

И вот в терминах макро- и микроописаний мы можем удобно и коротко подвести итог нашим рассмотрениям в этом параграфе:

Исследователь обречен на скорый проигрыш в фундирующей игре, связанной с "автоматным" исследованием-обоснованием речевого акта. если он пойдет по пути микроописаний,

но зато он способен неопределенно долго поддерживать в этой же самой фундирующей игре свою рациональность. если он будет использовать макроописание автомата языкового общения (т.е. сознания человека, знающего данный язык), опираясь на логические стандарты индукции и аналогии.

---

Заметим далее, что в ходе этого успешного поддержания своей рациональности в терминах макроописаний, исследователь нигде не задействовал представления о притворных полаганиях.

В свете этих результатов мы обязаны уточнить выдвинутую выше (в 5.2) гипотезу HLR пимерно так:

HLR'

Чем больше n, тем выше вероятность того, что если участник реальных процессов языкового общения способен поддерживать рациональность n-й степени по отношению к своим языковым действиям и своей интерпретации языковых действий партнеров по общению - не опираясь на "автоматные" обоснования в терминах макроописаний,

то он по ходу поддержания рациональности такого вида задействует во вновь вводимых им утверждениях ссылки на притворные полагания участников общения об Интенциональности физических медиаторов.

---

Чтобы сразу прийти к окончательному варианту нашей гипотезы, вспомним, что в 5.4 мы рассмотрели возможность поддержания бездефектной рациональности с позиции чужака для данного языкового сообщества. Включив эту оговорку в формулировку нашей гипотезы, получаем ее окончательный вариант:

HLR''

то он по ходу поддержания рациональности такого вида либо задействует во вновь вводимых им утверждениях ссылки на притворные полагания участников общения об Интенциональности физических медиаторов, либо вынужден будет занять позицию чужака по отношению к своему языковому сообществу.

---

Иногда нам будет удобнее пользоваться следующей синонимичной переформулировкой нашей уточненной гипотезы:

	Чем больше n, тем выше вероятность того, что если участник реальных процессов языкового общения способен поддерживать рациональность n-й степени по отношению к своим языковым действиям и своей интерпретации языковых действий партнеров по общению,
HLR'''	то он по ходу поддержания cвоей рациональности оказывается вынужденным прибегнуть к одной из следующих трех возможностей:
	(1) задействовать во вновь вводимых им утверждениях ссылки на притворные полагания участников общения об Интенциональности физических медиаторов;
	(2) задействовать "автоматные" обоснования в терминах макроописаний; (3) занять позицию чужака по отношению к своему языковому сообществу.

---

Выше мы посвятили целых два параграфа (см. 4.2 и 4.3) аргументации в пользу "незаменимости" представления о притворных полаганиях с точки зрения бездефектно рациональных исследований-обоснований речевых актов и их интерпретаций. Не значит ли теперь наше допущение еще двух возможностей поддерживать рациональность, что мы по существу отказались от идеи "незаменимости" представления о притворных полаганиях?

В некотором смысле, нет, не значит. Вот в каком именно смысле. Дело в том, что хотя обе возможности, о которых идет речь, бездефектно рациональны в смысле нашего определения рациональности, однако те две разновидности рациональности, которые они воплощают, не вполне полноценны.

Начнем с третьей возможности - позиции чужака. Мы уже неоднократно говорили, в чем девиантность этого выхода из положения: соответствующее этой возможности исследование-обоснование рационально лишь в том случае, если его автор не принадлежит к данному языковому сообществу; стало быть, эту разновидность рациональности не могут использовать сами члены сообщества, составляющие большинство участников реального языкового общения.

Что же касается второй возможности - "автоматного" исследования-обоснования в терминах макроописания, - то, во-первых, она воплощает в себе методологию "черного ящика", которая хотя вполне рациональна с формальной точки зрения и нередко оказывается плодотворной на первых этапах изучения той или иной системы, внутреннее устройство которой "либо неизвестно, либо слишком сложно для того, чтобы можно было вывести ее поведение из свойств составных частей этих систем и структуры связей между ними"^[10], - однако эта методология обладает принципиальной ограниченностью: она отказывается от задачи выяснения внутреннего устройства исследуемого объекта, - стало быть, отказывается от изучения структурных причин того, что объект ведет себя так, а не иначе. Методология "черного ящика", взятая сама по себе, в изоляции от других методов, - временный маневр познания, удовлетворительный и приемлемый до тех пор, пока не оказываются познанными детали внутреннего устройства изучаемой системы - а вместе с ними и каузальные законы, управляющие поведением системы.

Но и есть и еще одна особенность "автоматного" исследования-обоснования в терминах макроописаний, которая делает его рациональность не вполне полноценной - именно в случае языкового общения. Она состоит вот в чем.

Представим себе, что мы имеем дело с языковым сообществом, каждый член которого полагает, что звуки речи осмысленны (и стало быть Интенциональны). Предположим далее, что один из членов данного сообщества (который, стало быть, сам полагает. что звуки речи наделены смыслом) выступает в роли говорящего и обосновывает свой речевой акт бездефектно рациональным "автоматным" исследованием-обоснованием в терминах макроописаний:

"Если я, желая сообщить слушающему, что надвигается гроза, произнесу сейчас - с соответствующей мимикой и интонацией - последовательность звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а', то он поймет (распознает), что я хотел сообщить ему, что надвигается гроза.

Эта так потому, что слушающий знает русский язык, а если обращаясь к любому человеку, знающему русский язык, произнести - с соответствующей мимикой и интонацией - последовательность звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а', то в его сознании - если он не спит, не пьян и т.п. - возникнет ментальное состояние понимания, что говорящий хотел сообщить ему, что надвигается гроза."

Выходит, таким образом, что, с одной стороны, наш говорящий бездефектно рационален в своем обосновании своего речевого акта, но при этом, с другой стороны, он ошибочно полагает, что звуки речи наделены смыслом (и стало быть, Интенциональны). Правда, он не опирается на это ошибочное полагание, обосновывая свой речевой акт (в отличие от того, как это имело бы место, если бы он использовал обычное "наивное" обоснование), - именно поэтому-то само его "автоматное" обоснование способно остаться бездефектно рациональным, но зато, как мы видим, это бездефектно рациональное исследование-обоснование совместимо с тем фактом, что его автор имеет ошибочное полагание насчет Интенциональности физических медиаторов.

Заметим, что если бы мы имели дело с языковым сообществом, опирающимся в своем языковом общении на представление о притворных полаганиях насчет осмысленности звуков, и если бы наш говорящий предъявил исследование-обоснование, задействующее это представление, то такое исследование выгодно отличалось бы от "автоматного" тем, что оно не только было бы бездефектно рациональным, но и - в отличие от "автоматного" - явеым образом исключало бы возможность того, что его автор, говорящий, имеет ошибочное полагание, что звуки речи Интенциональны.

Это так потому, что исследование, о котором мы ведем речь, содержало бы общую посылку, которая утверждает - или из которой следует, - что все члены данного языкового сообщества притворно (в игровом порядке) полагают, что звуки речи осмысленны. Из этого следовало бы, что сам говорящий как один из членов данного языкового сообщества, притворно (в игровом порядке) полагает, что звуки речи осмысленны. Из этого же последнего утверждения свою очередь следует, что говорящий не полагает, что звуки речи осмысленны на самом деле, - ибо невозможно одновременно полагать в игровом порядке, что, скажем, эта кукла - человек, и полагать всереьез, что она - человек. Иными словами, в силу смысла оборота "полагать притворно (в игровом порядке)" два утверждения вида "S полагает, что А" и "S притворно (в игровом порядке) полагает, что А" несовместимы, т.е. не могут быть оба истинными.

---

Все вышесказанное подводит нас к следующему выводу, реабилитирующему уникальность ("незаменимость") представления о притворных полаганиях с точки зрения полноценной рациональности участников языкового общения:

Только в языковом сообществе, опирающемся в своем языковом общении на притворные полагания его членов об осмысленности физических медиаторов общения,

и только задействуя в своем исследовании-обосновании своего речевого акта представление о притворных полаганиях,

URMB

имеет участник языкового общения возможность предъявить такое бездефектно рациональное исследование-обоснование своего речевого акта, из истинности посылок которого логически следует отсутствие у него, говорящего, ошибочных полаганий об Интенциональности физических медиаторов общения.

5.7. КОМПОЗИЦИОНАЛЬНОСТЬ АВТОМАТА ЯЗЫКОВОГО ОБЩЕНИЯ: "АВТОМАТНОЕ" ИССЛЕДОВАНИЕ КАК ИСТОЧНИК ТЕОРЕТИЧЕСКИХ ОБЪЯСНЕНИЙ

Частичное объяснение незадействования притворных полаганий от рациональности макроописаний

Языковое cообщество, члены которого всерьез полагают, что физические медиаторы языкового общения осмысленны и Интенциональны, способно предоставить своим членам возможность общаться, поддерживая рациональность общения с помощью "автоматных" обоснований в терминах макроописаний, - и это обстоятельство служит одним из частичных объяснений того, почему в реальных процессах языкового общения люди (по-видимому) не опираются на представление о притворных полаганиях.

Это объяснение построено по той же схеме и стоит в одном ряду с частичными объяснениями, венчающими каждый из нескольких предыдущих параграфов. Однако представление об "автоматном" исследовании-обосновании речевых актов участниками общения таит в себе дополнительный экспланаторный потенциал, который мы собираемся раскрыть в этом параграфе.

Композициональность функции, сопоставляющей входы автомата языкового общения с его выходами

Нам нужно начать с представления о композициональности функции, сопоставляющей входы автомата языкового общения с его выходами. Один из фрагментов этой функции был представлен на Таблице 5.6.1. Мы сейчас рассмотрим другой фрагмент той же самой функции, которая является, по сути дела, макроописанием функционирования сознания человека, знающего русский язык:

Таблица 5.7.1

	входная величина	выходная величина

1.	произнесение говорящим звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а'	понимание слушающим, что говорящий хотел сообщить ему, что надвигается гроза
2.	произнесение говорящим звуков 'с-м-о-л-к щ-е-б-е-т п-т-и-ц'	понимание слушающим, что говорящий хотел сообщить ему, что смолк щебет птиц
3.	произнесение говорящим звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а и с-м-о-л-к щ-е-б-е-т п-т-и-ц'	понимание слушающим, что говорящий хотел сообщить ему, что надвигается гроза и смолк щебет птиц

Фрагмент, представленный на Таблице 5.7.1, показывает одну замечательную особенность работы автомата языкового общения, состоящую вот в чем: Если на входе этого автомата появляется сложная последовательность звуков. в которую в качестве составных частей входят последовательности, представляющие собой самостоятельные входные величины (т.е. попросту говоря, последовательности звуков, реализующие законченные предложения русского языка), то на входе появляется ментальное состояние слушающего, состоящее в понимании того, что слушающий хотел сообщить ему, что имеет место некое сложное положение вещей, в которое в качестве составных частей входят те положения вещеей, которые служат выходами для последовательностей звуков. входящих в качестве составных частей в исходный сложный вход.

Иными словами: Строение выхода от сложного входа некоторым образом зависит от строения выходов от составных частей этого сложного входа.

Эта особенность функции. представляющей собой макроописание автомата, называется ее композициональностью.

Композициональность работы наших автоматов языкового общения есть для нас нечто до такой степени само собой разумеющееся, что свежему человеку бывает трудно сразу оценить фундаментальную роль этой особенности человеческого языка. Чтобы лучше оценить роль композициональности языка, попытаемся представить на минуту, что русский язык развивался по-иному, чем он развивался на самом деле, и в результате этого воображаемого развития автоматная функция русского языка также отличается от той, что мы имеем на самом деле.

В частности, этой воображаемой автоматной функции русского языка принадлежит следующий фрагмент:

Таблица 5.7.2

	входная величина	выходная величина

1.	произнесение говорящим звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а'	понимание слушающим, что говорящий хотел сообщить ему, что надвигается гроза
2.	произнесение говорящим звуков 'с-м-о-л-к щ-е-б-е-т п-т-и-ц'	понимание слушающим, что говорящий хотел сообщить ему, что смолк щебет птиц
3.	произнесение говорящим звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а и с-м-о-л-к щ-е-б-е-т п-т-и-ц'	понимание слушающим, что говорящий хотел сообщить ему, что взошла луна

Представьте себе, то есть, что - используя вводящую в заблуждение нашу обыденную терминологию - сложное предложение "Надвигается гроза и смолк щебет птиц" стало в результате нашего воображаемого развития синонимом нынешнего действительного предложения "Взошла луна" - при том, что его составные части (т.е. предложения "Надвигается гроза" и "Смолк щебет птиц" (сохранили свои прежние смыслы).

По-видимому, языковая интуиция (скажем, та ее часть, которая отвечает за оценку всяких контрфактуальных состояний языка) подсказывает нам, что такое развитие русского языка, которое мы на мгновение вообразили, в принципе невозможно.

Но почему? Да потому, что это воображаемое развитие нарушило бы фундаментальный для любого человеческого языка принцип композициональности. Если использовать вводящую в заблуждение обыденную человеческую терминологию, то этот принцип можно выразить еще и так:

Смысл сложного предложения есть функция смыслов входящих в него простых предложений.

Микроописания и алгоритмы

Если речь идет не о зажигалке или блюминге, а об автомате по переработке информации, то его микроописание т.е. описание его внутреннего устройства) можно представить в виде описания алгоритма его работы.

Мы отметили в свое время, что с одним и тем же макроописанием автомата совместимы несколько (больше одного) его микроописаний, - т.е. по внешнему поведению автомата в принципе невозможно однозначно установить, каково его внутреннее устройство. В применении к информационным автоматам мы можем сказать, что с одной и той же макрофункцией совместимо несколько (больше одного) алгоритма работы автомата, - т.е. если мы знаем только макрофункцию, мы в принципе не способны однозначно определить, каким именно способом (посредством какого именно алгоритма - посредством какой именно последовательности элементарных операций) данный автомат реализует (вычисляет) эту макрофункцию.

Это относится и к нашим автоматам языкового общения: если мы знаем русский язык, то мы знаем макрофункцию автомата общения на русском языке, - т.е. знаем, как именно отреагирует (в нормальных условиях) сознание носителя русского языка на произнесения таких-то и таких-то звуковых последовательностей. Но мы не знаем - по меньшей мере, не знаем в достаточной степени, - каким именно образом мозг (психика, сознание, когнитивные способности) данного человека перерабатывают слуховые восприятия данных звуковых последовательностей в конечный результат - в ментальное состояние понимания того, что хотел сообщить слушающему говорящий.

Именно потому, что мы не знаем - или не знаем в достаточной степени, - как именно происходит в мозгу слушающего процесс понимания того, что хотел сообщить ему говорящий, мы имеем в современной теоретической лингвистике и философии не одно, а несколько частичных микроописаний наших автоматов языкового общения, - ибо, в сущности, всевозможные варианты формальных грамматик и семантик естественного языка (начиная с порождающих грамматик Хомского и кончая, скажем, формальными семантиками Монтегю и теоретико-игровой семантикой Хинтикки) можно рассматривать в качестве (конечно же, частичных) микроописаний наших автоматов языкового общения на том или ином естественном языке.

С другой же стороны, дело не обстоит, к счастью, и таким образом, что наши знания об автоматах языкового общения исчерпываются знанием его макрофункции. Это, конечно, не так. Кроме макрофункции, мы знаем кое-что о внутреннем устройстве и об алгоритме работы нашего автомата языкового общения. По меньшей мере, мы знаем - или может узнать - следующее:

(1) мы знаем, что именно мозг человека ответственен за работу его автомата языкового общения и что мозг устроен так, что может перерабатывать - по крайней мере, когда он функционирует в качестве автомата языкового общения - не более чем конечное количество информации за конечный промежуток времени;

(2) иногда мы можем непосредственно наблюдать за деталями работы своего собственного автомата языкового общения, - так сказать, частично "де-автоматизировать" его. Это происходит, в частности, тогда, когда нам приходится воспринимать и пытаться понять текст (в том числе, устную речь) на языке, который малознаком или вовсе не знаком для нас.^[11]

---

Именно из пункта (1) многие современные линвгисты и философы языка - в первую очередь, Дональд Дэвидсон - делают вывод о принципиальной композициональности любого человеческого языка. Рассуждение примерно таково: В каждом естественном языке имеется (потенциально) бесконечно много правильно построенных и осмысленных предложений. Мозг же - устройство конечное с точки зрения его когнитивной способности. И вот это информационно конечное устройство способно реализовать (вычислять) макрофункцию языкового общения, область определения которой (т.е. множество всех правильно построенных и осмысленных предложений) - как мы только что отметили - бесконечна. Это возможно лишь в том случае, если мозг так или иначе владеет некоторым конечным описанием макрофункции. Конечное же описание функция, заданная на бесконечной области, может иметь, например, если она обладает свойством композициональности, - т.е. если зная ее значения на простых входах, мозг способен - опираясь на это знание - вычислить ее значение на всех и всяческих сложных входах, построенных конечным числом способов из этих простых.

---

Свидетельства о композициональности макрофункции языкового общения можно почерпнуть и из пункта (2). В самом деле, представим себе, что мы мало знаем некий язык, - пусть это будет, примера ради, узбекский язык, - так что понимание того, что нам говорят на этом языке, возникает в нашем сознании не совсем автоматически, и мы должны помогать нашему автомату общения на узбекском языке некими рассуждениями.

Представим теперь, что говорящий произнес, обращаясь к нам, - с соответствующей мимикой и интонацией - следующую последовательность звуков 'б-у-г-у-н к-у-н с-о-в-у-к в-а е-м-г-и-р е-г-я-п-т-и'. Вы, восприняв эти звуки и поняв, по меньшей мере, что человек хочет сообщить вам нечто, начинаете рассуждать - скажем, так:

"Что он хотел сказать, произнеся 'б-у-г-у-н к-у-н с-о-в-у-к', я знаю - до такой- то степени я знаю узбекский язык; он хотел сообщить мне, что сегодня холодно. Далее, что он хотел сказать, произнеся 'е-м-г-и-р е-г-я-п-т-и', тоже понятно: что идет дождь. Вернее, и то и другое было бы понятно по отдельности, если бы он произнес только то, или только другое. Но он произнес и то и другое, а между этими звуками вставит еще звуки 'в-а'. Из всего этого я могу построить конечный результат: он хотел сообщить мне, что сегодня холодно и идет дождь."

Примерно такими рассуждениями вы помогаете своему автомату общения на узбекском языке, когда он сам по малоопытности не справляется с вычислением выхода. Но что это значит? Это значит в точности, что ваша помощь - т.е. ваше рассуждение - основывается на композициональности автомата узбекского языка, когда он работает сам по себе - без обращения к вашей сознательной помощи.

Иными словами, вы опираетесь в своем рассуждении на тот факт, что вы знаете не только узбекскую макрофункцию, но отчасти и алгоритм ее реализации; еще точнее: вы только потому и знаете узбекскую макрофункцию на ее некоторых (именно: на сложных, построенных из простых предложений) входах, что знаете (отчасти) действительный, на самом деле действующий в реальных автоматах общения на узбекском языке алгоритм вычисления этой макрофункции. Еще иными словами: Вы не столько знаете эту макрофункцию в ее табличном виде, - т.е. не столько знаете заранее все соответствия между входами и выходами, - сколько знаете, каким способом можно вычислить ее значение (выход) в данном сложном входе (т.е. отчасти владеете алгоритмом ее вычисления).

Та часть реального алгоритма вычисления узбекской макрофункции, знанием которой вы воспользовались в приведенном выше рассуждении, явным образом может быть представлена примерно так:

1. Проверь, не имеет ли произнесенная говорящим звуковая последовательность вид '[A]-в-а-[B]', где А и В суть звуковые последовательности, способные быть самостоятельным входом узбекской макрофункции.

2. Если да, то вычисли макрофункцию на входе "произнесение говорящим - с соответствующей мимикой и интонацией - звуковой последовательности А". Обозначим результат - А', а положение дел, о котором говорится в А' - A''.

3. Вычисли макрофункцию на входе "произнесение говорящим - с соответствующей мимикой и интонацией - звуковой последовательности В". Обозначим результат В', а положение дел, о котором говорится в B' - B''.

4. Будь уверен, что произнеся '[A]-в-а-[B]', говорящий хотел сообщить тебе, что А'' и B''.

---

Разумеется, приведенное выше рассуждение - не единственный способ, каким человек может сознательно помочь своему автомату общения на узбекском языке, если тот не справляется со своей задачей. Самый известный способ состоит попросту в том, чтобы прибегнуть к помощи разговорника. В этом случае алгоритм будет особенно прост:

1. Услышав обращенную к тебе узбекскую речь, возьми в руки узбекско-русский разговорник.

2. Открой страницу 1.

3. Ищи на левой стороне этой страницы буквенную запись той звуковой последовательности, которую ты услышал.

4. Если нашел искомую буквенную запись, посмотри, что написано на русском языке напротив этой записи на правой стороне страницы. Обозначим то. что там написано, буквой Х.

5. Будь уверен, что говорящий хотел сообщить тебе, что Х.

6. Если не нашел искомой записи на стр.1, открой страницу 3 и повтори цикл шагов 3 - 5.

7. Если ты дошел до последней страницы разговорника и не нашел искомой записи, то оставь свои попытки и скажи своему собеседнику 'г-а-п-и-п-г-и-з-г-а т-у-ш-у-н-м-а-я-п-м-а-н' - и будь уверен, что он по крайней мере поймет, что ты не понял, что он хотел тебе сообщить.

---

Этот алгоритм разговорника отличается от показанного выше композиционального алгоритма по меньшей мере двумя частями:

(1) Алгоритм разговорника принципиально не полон: в разговорнике в принципе нельзя репрезентировать полностью узбекскую макрофункцию, ибо - как и было сказано выше - ее область определения бесконечна.

(2) Алгоритм разговорника принципиально не опирается на композициональность макрофункции: он попросту перечисляет всевозможные (вернее: некоторые из возможных) входы узбекской макрофункции и выписывает русские описания выходов.

И вот реальные автоматы языкового общения, встроенные в наши мозги, работают примерно так, как это показано в нашем первом частичном алгоритме, а не так, как это показано во втором - алгоритме разговорника, - хотя бы потому, что реальный узбек (или автомат языкового общения реального узбека) знает весь узбекский язык, всю узбекскую макрофункцию на всей ее бесконченой области определения, а это возможно лишь в том случае, если его автомат использует в своем алгоритме свойство композициональности этой функции.

Экстраполяция композициональности на простые предложения

Однако с точки зрения наших интересов в этой главе, самое интересное в языковой композициональности то, что она не ограничивается входами, представляющими собой сложные предложения, но распространяется также и на простые предложения.

В самом деле, рассмотрим более подробно обсуждавшийся выше пример с узбекским предложением "Бугун кун совук ва емгир егяпти".

Если вы знаете узбекский еще несколько хежу, чем было предположено в первый раз, то вам придется - прежде чем вы поймете, что говорящий хотел сообщить вам, - разобрать услышанную вами звуковую последовательность не только на две большие части (на два простых предложения), но и на гораздо более мелкие части - на отдельные слова.

Вот примерно как придется вам рассуждать с узбекско-русским словарем:

"Судя по интонации, с которой говорящий произнес то, что он произнес, по количеству ударений в его звуковом потоке и по коротким паузам, звуковая последовательность, произнесенная говорящим. состоит из нескольких - именно: шести - слов. И для того, чтобы понять, что он хотел мне сказать, я должен прежде выяснить, что значит в узбекском языке каждое из этих шести слов." Здесь вы смотрите в словарь и узнаете, что "бугун" по узбекски - "сегодня", "кун" - "день", "совук" - "холод", а также "холодно", а также "холодный", "ва" - "и", "емгир" - "дождь", "егяпти" - "сейчас, в данный момент, падает (идет) [о дожде]". После этого вы пробуете в этой последовательности из шести слов заменить каждое узбекское слово соответствующим ему русским и после, быть может, некоторых проб и ошибок в вас возникает ментальное состояние понимания того, что говорящий хотел сообщить вам, что сегодня холодно и идет дождь.

Вы действовали при этом так, как если бы принцип композициональности заключается не только в разложении сложных предложений на простые предложения, но и в разложении простых предложений на их составные части - на слова.

Иначе говоря: Вы действовали так, как если бы принцип композициональности состоял не только в том, что смысл сложного предложения есть функция смыслов входящих в него простых предложений, но кроме того и в том, что смысл простого предложения есть функция входящих в него слов.

"Ну, конечно же, - скажете вы, - что же в этом удивительного, ведь так оно и есть на самом деле: смысл предложения (да и любого словосочетания) складывается из смыслов входящих в него слов."

Однако в этом распространении принципа композициональности на простые предложения и слова кроется трудность, которая станет явной, если вы попробуете репрезентировать эту новую композициональность так же, как мы репрезентировали старую, именно: в виде соответствующего фрагмента макрофункции узбекского языка ср. Таблицу 5.7.1):

	входная величина	выходная величина

1.	произнесение говорящим звуков 'c-н-е-г'	понимание слушающим, что говорящий хотел сообщить ему, что ... /?/
2.	произнесение говорящим звуков 'б-е-л-ы-й'	понимание слушающим, что говорящий хотел сообщить ему, что ... /?/
3.	произнесение говорящим звуков 'с-н-е-г б-е-л-ы-й'	понимание слушающим, что говорящий хотел сообщить ему, что снег белый

Звуковая последовательность 'с-н-е-г' (а также и звуковая последовательность 'б-е-л-ы-й') вообще не является законченной входной величиной для нашего автомата языкового общения. Если вы - в нормальных условиях (т.е. в частности, не в качестве акта ответа на вопрос "Что вы предпочитаете - снег или дождь?" и т.п.) произнесете, обращаясь к слушающему: "с-н-е-г", то в нем не возникнет ментального состояния того, что вы хотели ему сообщить нечто. Еще точнее: Не существует такого положения дел Х, что по произнесении этой звуковой последовательности в слушающем возникнет ментальное состояние понимания того, что говорящий хотел сообщить ему, что имеет место Х.

Иными словами: Произнесение звуковой последовательности 'с-н-е-г' (или 'б-е-л-ы-й') не является стандартным входом автомата общения на русском языке. Еще иными словами: Произнесение любой из этих двух последовательностей не входит в область определения русской макрофункции. Именно в этом и состоит трудность, на которую мы хотим указать: С одной стороны, композициональность языковой макрофункции есть ее свойство, состоящее в том, что значение макрофункции на сложных входах можно построить по ее значениям на простых входах, являющихся составными частями данного сложного. Но с другой стороны, в случае простого предложения и входящих в него слов, слова сами по себе вообще не являются входами нашей макрофункции, - поэтому становится бессмысленным утверждать, что значение макрофункции на простом предложении можно построить по значениям этой макрофункции на еще более простых входах - именно, на отдельных словах, входящих в этое простое предложение. Это утверждение бессмысленно потому, что предел простоты входа языковой макрофункции - законченное предложение. На более простых входах - например, на отдельных словах - макрофункция не определена.

"Что это значит? - спросит читатель, - Значит ли это, что отдельные слова лишены смысла, а смысл имеют лишь законченные предложения?" Не будем торопиться с ответом на этот законный вопрос - прежде чем отвечать на него, нам понадобится обсудить статус промежуточных результатов работы автомата.

Об особом статусе промежуточных результатов работы автомата

Мы отметили выше, что микроописанием информационного автомата может служить описание алгоритма его работы - алгоритма, вычисляющего его макрофункцию.

И наоборот: Если нам дан произвольный алгоритм переработки информации - например, алгоритм вычисления наибольшего общего делителя двух чисел и т.п., - то мы можем рассматривать его как микроописание некоего информационного автомата, например, кмпьютера, работающего по соответствующей программе, или человека, сознательно реализующего данный алгоритм с карандашом и бумагой в руках и т.п. Скажем, на некоего конкретного школьника, который в своей тетрадке по математике вычисляет шаг за шагом наибольший общий делитель чисел 350 и 700, следуя алгоритму, рассказанному учителем на уроке математики, можно - если угодно - смотреть как на информационный автомат с соответствующими макрофункцией и алгоритмом ее реализации.

И вот вообразим, что два школьника, действуя как информационные автоматы, заняты решением одного и того же арифметического примера, именно:

(2х6 + 3):5

Вот шаги решения этого примера первым учеником:

1. (2х6 + 3):5 = (12 + 3):5

2. (12 +3):5 = 15:5

3. 15:5 = 3

4. Ответ: 3

А вот шаги решения того же примера вторым учеником:

1. (2х6 + 3)6% = (12 + 3):5

2. (12 + 3)6% = (12 +3):5 = 15:5

3. (12 + 3)6% = (12 +3):5 = 15:5 = 3

4. Ответ: 3

Понятно, что оба реализовали, в сущности, один и тот же алгоритм вычисления с легкими ном\тационными вариациями: первый школьник на каждом шаге переписывал вновь полученный на последнем шаге результат преобразования исходного примера, а второй (ради экономии времени) - просто на каждом шаге добавлял справа к уже полученному на предыдущем шаге равенству или цепочке равенств новый знак равенства и записывал справа от него результат нового преобразования. Строго говоря, - с точностью до деталей нотации, - алгоритмы двух мальчиков были все же слегка разными, а результаты, конечно, получились одни и те же. Мы можем явным образом выписать алгоритм вычислений, которым пользовался первый школьник, и алгоритм вычислений, которым пользовался второй школьник, - но не будем этого делать. Ясно, что для любого примера на четыре арифметические операции результаты работы этих двух алгоритмов совпадут: оба алгоритма реализуют одну и ту же макрофункцию.

Нам в этих алгоритмах интересно вот что: У первого школьника на каждом из четырех шагов работы записано некое правильно построенное арифметическое утверждение. Например, утверждение, записанное на втором шаге, можно перевести на обычный русский язык так: "Число (12 + 3):5 равно числу 15:5".

У второго же школьника записи, сделанные им на втором и третьем шагах работы, не выражают никакого арифметического утверждения, ибо они нарушают правила стандартного синтаксиса языка арифметики. Если бы мы попробовали перевести запись, сделанную им на 2-м шагу, на обычный русский язык, то мы также получили бы сложное выражение, нарушающее правила синтаксиса русского языка: "Число (2х6 + 3):5 равно числу (12 +3):5 равно числу 15:5".

"Ну, и что, - скажете вы. - Ведь паренек записывал так только для экономии времени. Важно то, что он получил правильный результат."

Вот именно это мы и хотим сказать:

Промежуточные результаты работы любого алгоритма нельзя оценивать по тем же меркам, по которым вы оцениваете исходное выражение, поступающее на его вход, или конечный результат.

Например, в данном случае исходное выражение и конечный результат обязаны быть правильно построенными арифметическими выражениями определенной категории, именно: записями числа. Промежуточные же результаты нельзя оценивать с точки зрения их соответствия грамматическим стандартам языка арифметики.

Для них, - для промежуточных результатов, - уместна только одна оценка:

Получены ли они правильным образом в результате применения правильного - т.е. гарантирующего правильный конечный результат - алгоритма,

и стало быть, ведут ли они в конечном счете к правильному конечному результату.

Всякие другие критерии их оценки неуместны.

Неуместно, к примеру, - или не всегда уместно, - оценивать конечные результаты работы алгоритма с точки зрения их истинности или ложности, - даже если они не отличимы от правильно построенных (повествовательных) предложений некоторого языка. Вот пример такой неуместности.

Предположим, что рассматривавшийся выше пример решал еще и третий школьник, который использовал для этого придуманную им самим вариацию общего арифметического алгоритма. Вот шаги его решения:

1. (2х6 + 3):5 = ((12 + 3):5 + 117

2. (12 +3):5 = (15:5) + 117

3. 15:5 = 3

4. Ответ: 3

Ясно, в чем состояла его вариация алгоритма: на всех промежуточных шагах он приписывал в крайней правой позиции записи '+117', прочие же вычисления делались им как обычно, и приписывание лишнего числа со знаком сложения никак не мешало вычислениям; оно просто не участвовало в них.

Посмотрим на промежуточные результаты его работы. Скажем, первая строчка представляет собой грамматически правильно построенное арифметическое утверждение. В переводе на обычный русский язык оно гласит:

"Число (2х6 +3):5 равно числу ((12 + 3):5) + 117".

Конечно же, это утверждение ложно - первое из чисел не равно второму. Но что же из этого следует? Должны ли мы сказать, что третий школьник неправильно решил пример? Нет, этого сказать нельзя - он получил правильный ответ: число 3. Но, может быть, мы должны сказать, что он получил правильный ответ случайно, а использованный им метод (алгоритм) был ошибочен? Нет, и этого сказать нельзя. Алгоритм, которым он пользовался, дает правильный результат во всех случаях арифметических вычислений? он реализует ту же самую макрофункцию, что и алгоритм, использовавшийся первым школьником. Конечно, если бы мы стали оценивать алгоритмы по их быстродействию, или сложности, то пришлось бы сказать, что первый алгоритм экономнее, в нем не тратится времени на совершенно бесполезные априписывания символов '+117', которые по сути дела не участвуют в вычислениях. Иными словами: Третий алгоритм представляет собой паразитическую вариацию первого, - но во всех иных отношениях он является полноценным алгоритмом, верно вычисляющим функцию, которую он предназначен вычислять. Мораль этого примера состоит в том, что вполне возможен такой алгоритм, который полноценно делает свое дело, но на промежуточных шагах которого появляются записи, которые - если интерпретировать их, взятые сами по себе, - выражают ложные утверждения.

Можно возразить, что наш пример чрезвычайно искусственен и поэтому мало что доказывает. Рассмотрим поэтому еще один пример, относящийся на этот раз к алгоритму сложения чисел столбиком.

Предположим, что нам надо сложить два числа: 21741 и 115. Алгоритм, о котором идет речь, предписывает, предписывает нам, как поступать - шаг за шагом. Вот что получается на каждом из шагов действия этого алгоритма, если на его входе - пара чисел 21741 и 115:

1.	21741 + 115	2.	21741 + 115 6	3.	21741 + 115 56


4.	21741 + 115 856	5.	21741 + 115 1856	6.	21741 + 115 21856


7.	Ответ: 21856

Заметьте, что записи, получающиеся на шагах 2-6, с формальной точки зрения ничем не отличаются от синтаксически правильно построенных арифметических утверждений. Например, запись шага 6, будучи переведенной на обычный русский язык, гласит: "В результате сложения чисел 21741 и 115 получается 21856". Это - истинное утверждение арифметики. Но что получится, если мы таким же манером - то есть по обычным правилам арифметического синтаксиса - будем интерпретировать запись, полученную на 2-м шагу? Мы получим утверждение: "В результате сложения чисел 21741 и 115 получается 6". Это, конечно же, ложное утверждение. "Но эти промежуточные записи, - скажете вы, - не предназначены для того, чтобы так их интерпретировать." Вот и мы говорим то же самое:

Промежуточные результаты работы алгоритма зачастую нельзя интерпретировать и оценивать по тем же правилам и критериям, по каким мы интерпретируем и оцениваем конечный результат работы алгоритма.

Или, иными словами:

SSIR

Записи, получающиеся на промежуточных шагах работы алгоритма, нельзя - в общем случае - рассматривать и интерпретировать как правильно построенные выражения того языка, на котором выражен конечный результат работы алгоритма, - хотя бы эти промежуточные записи и были по своей форме неотличимы от правильно построенных выражений данного языка.

Приложение тезиса об особом статусе промежуточных результатов к работе автомата языкового общения

Попытаемся приложить тезис SSIR к работе алгоритма, реализующего макрофункцию автомата языкового общения.

Предположим для определенности, что мы имеем дело с узбекским языком, именно: предположим, что человек, очень плохо знающий узбекский язык, со словарем в руках пытается понять, что хотел ему сообщить человек, который произнес, обращаясь к нему, последовательность звуков "б-у-г-у-н к-у-н с-о-в-у-к". Невозможно сказать с опредоленностью, каков действительный алгоритм, реализуемый действительным автоматом языкового общения - человеческим мозгом, ибо многие детали работы этого алгоритма проходят незамечанными для сознания человека, но поскольку в нашем крайнем случае плохого знания языка некоторые особенности работы алгоритма "де-автоматизируются", можно попытаться с некоторой долей уверенности восстановить работу алгоратма хотя бы на уровне более или менее крупных блоков. Записи 1-6 в Таблице 5.7.3 репрезентируют промежуточные результаты работы рассматриваемого алгоритма, а запись 7 - конечный результат его работы:

Таблица 5.7.3

1.	произнесенная последовательность звуков состоит из трех слов "бугун", "кун" и "совук"
2.	слово "бугун" означает "сегодня" (или: узбекское слово "бугун" имеет тот же смысл, что и русское слово "сегодня")
3.	слово "кун" означает "день" (или: узбекское слово "кун" имеет тот же смысл, что и русское слово "день")
4.	слово "совук" означает "холодный" (или: узбекское слово "совук" имеет тот же смысл, что и русское слово "холодный")
5.	если заменить входную последовательность узбекских слов русскими словами, имеющими тот же смысл, что исходные узбекские, получим: "сегодня день холодный"
6.	узбекское предложение "бугун кун совук" имеет тот же смысл, что и русское предложение "Сегодня холодно"
7.	Конечный результат: Говорящий хотел сообщить мне, что сегодня холодно.

Заметим, что на некоторых промежуточных шагах - именно: на шагах 2-6 имеют место записи, в которых, - если интерпретировать их, как обычные предложения русского языка, - идет речь о смысле языковых выражений: "Узбекское слово "бугун" имеет тот же смысл, что и русское слово "сегодня"" и т.д. В конечном же результате работы алгоритма нет речи ни о каких семантических понятиях - смысле, значении, осмысленности, интенциональности и т.п. Конечным результатом является возникновении у слушащего ментльного состояния понимания, что говорящий хотел сообщить ему, что сегодня холодно; - а вовсе не, скажем, ментального состояния понимания того, что последовательность звуков 'б-у-г-у-н к-у-н с-о-в-у-к' означает, что сегодня холодно; - или что эта звуковая поеследовательность имеет тот же смысл, что и русское предложение "Сегодня холодно"; или что эта последовательность звуков обладает Интенциональностью с пропозициональным содержанием 'что сегодня холодно'; - или что она, эта последовательность, направлена на положение дел, что сегодня холодно; - или что она по своей природе связана с этим положением дел - и т.д. Ничего этого нет в содержании того ментального состояния слушающего, которое является конечным результатом работы алгоритма, реализующего автомат общения на узбекском языке - или узбекскую макрофункцию (да и макрофункцию любого другого естественного языка): содержание этого ментального состояния слушающего касается вовсе не смысла произнесенных звуков, а некоторого ментального состояния говорящего - его желания сообщить нечто; говорящий распознал это желание слушающего, в этом и состоит конечный результат общения. Посредниками были звуки. Об их посреднической роли и идет речь в промежуточных ("средниих") результатах работы алгоритма. Но они сыграли свою роль - и отброшены (как приставная лестница, когда человек с ее помощью уже взобрался на крышу).

И так обстоит дело с любым конкретным процессом распознания слушающим того, что хотел сообщить ему говорящий. Конечная цель слушающего - правильно определить, в чем состояло коммуникативное желание (намерение) говорящего, а вовсе не в том, чтобы определить, какой смысл имеют произнесенные звуки в данном языке. Эта вторая цель промежуточна, она является "всего лишь" средством для достижения конечной цели общения.

Следствия из приложения тезиса SSIR к работе алгоритма, реализующего макрофункцию естественного языка

Следствие 1. Если тезис SSIR верен, то из него - когда он приложен к случаю языкового общения - следует, что такие утверждения, как "Узбекское слово "бугун" имеет тот же смысл, что и русское слово "сегодня"" и подобные ему утверждения о смысле, осмысленности, значении, Интенциональности и т.д. слов, других языковых выражений (включая законченные предложения), а также о смысле, осмысленности, Интенциональности всяческих физических медиаторов общения (звуковых последовательностей, следов чернил соответствующей формы и т.д., и т.п.), - все эти утверждения, которые, как мы видели на примере, задействованы только на промежуточных стадиях работы алгоритма - но не в его конечном результате, нельзя без каких-то дополнительных оснований рассматривать и интерпретировать как правильно построенные и допускающие самостоятельную стандартную интерпретацию предложения русского (в нашем случае) языка и оценивать их как истинные или ложные.

Здесь нужно понять следующую тонкость: В тезисе SSIR не говорится, - и из него не следует, - что если некая запись получается на промежуточном шаге рассматриваемого алгоритма. то выражаемое этой записью утверждение с необходимостью является ложным.

В тезисе SSIR говорится иное: Тот факт, что запись Х, получающаяся на одном из промежуточных шагов алгоритма, корректно вычисляющего некую макрофункцию, неотличима по своей форме от правильно построенного предложения S (языка, на котором выражен конечный результат работы алгоритма), - этот факт, взятый сам по себе, не является основанием для того, чтобы полагать. что предложение S выражает истинное утверждение, или даже для того, чтобы полагать, что предложение S, хотя и грамматически правильное, является вообще осмысленным, т.е. выражает некое утверждение U.

Применительно к языковому общению это означает следующее: Если единственным основанием веры в истинность (или даже осмысленность) утверждений об осмысленности (и Интенциональности) языковых выражений и соответствующих физических медиаторов является тот факт, что по ходу работы имеющегося внутри каждого из нас алгоритма вычисления макрофункции нашего естественного (например, русского) языка на некоторых промежуточных шагах появляются "записи", неотличимые по форме от русских (в нашем случае) предложений, выражающих эти утверждения, то у нас нет вообще никаких оснований считать, что эти самые утверждения, о которых идет речь, - т.е. утверждения об осмысленности (и Интенциональности) языковых выражений и физических медиаторов общения, - истинны.

Стало быть, - если наши рассуждения верны, - дело теперь сводится к тому, чтобы ответить на вопрос: Есть ли у нас какие-то иные (дополнительные, особые, самостоятельные) основания для того, чтобы верить в истинность (или даже в осмысленность) утверждений об осмысленности (и, сталоы быть, Интенциональности) языковых выражений и физических медиаторов?

Мы аргументировали (в 3.1), что таких оснований не существует. Если эта аргументация верна, то следует отказаться от всяких разговоров о том, что физические медиаторы могут обладать смыслом и/или Интенциональностью. ( не станем начинать здесь большого и отдельного разговора об осмысленности и/или Интенциональности языковых выражений, ибо такой разговор потребовал бы предварительного решения очень нелегкой проблемы об онтологическом статусе языковых выражений.)

Следствие 2. Объяснение того, откуда у философов появляется искушение утверждать, что звуки речи и другие физические медиаторы Интенциональны

Приложение тезиса SSIR к работе алгоритма, реализующего макрофункцию естественного языка, дает нам правдоподобное объяснение того, откуда у философов (например, у Серля и Бромбергера) появляется соблазн утверждать, что звуки речи и другие физические медиаторы Интенциональны.

Язык в этом случае устраивает одну из самых мощных и хитрых ловушек. Ловушка состоит в том, что очень легко не заметить тонкого, но важного различия между двумя следующими видами оценочных суждений:

5.7.1

Запись Х, встречающаяся на таком-то шагу работы алгоритма языкового общения, адекватна в качестве (составной части) промежуточного результата работы алгоритма, ибо представляет собой правильное промежуточное звено на пути к получению правильного конечного результата - возникновения у слушающего ментального состояния верного понимания, что именно хотел сообщить говорящий слушающему.

5.7.2

Запись Х, встречающаяся на таком-то шагу работы алгоритма языкового общения, истинна, - говоря более подробно, Х может быть с полным правом истолкована как запись грамматически правильного предложения соответствующего языка, которое выражает истинное утверждение.

Но в том-то все и дело, - если верен тезис SSIR, - что запись, адекватная в качестве промежуточного результата работы алгоритма, может вовсе не быть такой записью, которую можно (позволено, разрешено, дано право, имеются основания) толковать в качестве осмысленного и тем более истинного предложения того языка, на котором сформулирован конечный результат.

Относительно одной из рассматривавшихся выше конкретных записей рассуждение философа, попадающего в эту ловушку. может быть примерно таково:

1.	Утверждение "Узбекское предложение "Бугун куг совук" имеет тот же смысл, что и русское предложение "Сегодня холодно"" не может быть ошибочным, ибо то, что это утверждение не ошибочно, подтверждается узбекско-русскими словарями и справочниками по грамматике узбекского и русского языков.
2.	Если некое утверждение не является ошибочным, то оно верно, или - другими словами - истинно.
3.	Стало быть, истинно, что узбекское предложение "Бугун кун совук" имеет тот же смысл, что и русское предложение "Сегодня холодно".
4.	Из (3) следует, что русское предложение "Сегодня холодно" (а равно и узбекское предложение "Бугун кун совук") имеет смысл, т.е. осмысленно.
5.	Стало быть, когда говорящий, обращаясь к слушающему и имея намерение сообщить ему нечто, произносит предложение "Сегодня холодно", он произносит нечто такое, что обладает смыслом.
6.	Но то, что произносит в этом случае говорящий, может быть описано как последовательность звуков 'с-е-г-о-д-н-я х-о-л-о-д-н-о'.
7.	Стало быть, - это следует из (5) и (6), вместе взятых, - произнесенная в данном случае последовательность звуков обладает смыслом.
8.	Из того, что некая сущность обладает смыслом (в нашем смысле слова "смысл"), следует, что эта сущность направлена на некий отличный от нее самой объект, т.е. Интенциональна.
9.	Стало быть, произнесенная в рассматриваемом случае говорящим последовательность звуков Интенциональна.

В этом рассуждении решающую роль играет посылка (1). И именно в этой посылке - а также в посылке (2) - делается решающая ошибка. "Не ошибочно" - не значит "истинно". То, что есть верного в посылке (1), сводится к следующему: Если выбирать из двух оценок рассматриваемого в (1) утверждения - позитивной и негативной, то следует выбрать не негативную, а позитивную оценку. То же, что есть в (1) не верного, можно выразить так: Есть разные измерения оценок с негативным и позитивным полюсами, и в (1)-(2) выбрано ошибочное, неуместное в данном случае измерение 'истинность/ложность' - вместо единственно адекватного в данном случае оценочного измерения 'адекватность в качестве промежуточного результата / неадекватность в этом качестве'. Утверждение, о котором идет речь в посылке (1), действительно не является ошибочным в качестве одного из промежуточных результатов работы алгоритма, реализующего соответствующую макрофункцию. Но из этого неправомерно делать тот вывод, который сделан на 2-ом шаге приведенного выше рассуждения: этоутверждение неправомерно оценивать с точки зрения его истинности или ложности, - если только не имеется каких-то дополнительных, самостоятельных оснований для такой оценки.

Мы не собираемся утверждать, что философы, которые поддерживают тезис об Интенциональности физических медиаторов, (например, Серль или Бромбергер) пришли к вере в этот тезис с помощью в точности такого рассуждения, которое приведено нами выше. Например, его шаги 5-7 слишком наивны для тех обоснований тезиса об Интенциональности, которые развивает в своей теории Серль. Нам представляется, однако, что в подоплеке любой теории, поддерживающей тезис об Интенциональности, лежит та же самая ошибка - та же понятийная путаница, -которую демонстрируют первые два шага приведенного нами рассуждения: смешивание двух различных измерений оценок.

Следствие 3. О композициольности алгоритма, реализующего макрофункцию автомата языкового общения

В разделе Экстраполяция композициональности на простые предложения этого параграфа мы привели аргументы в пользу утверждения о том, что попытка экстраполировать свойство композициональности макрофункции естественного языка со сложных предложений на простые наталкивается на серьезную трудность, состоящую в том, что составные части простого предложения - слова и словосочетания - вообще не являются стандартными входами этой макрофункции, и стало быть, невозможно (некорректно) говорить о том. что значение макрофункции на входе, соответствующем простому предложению, может быть построено из ее значений, соответствующих составным частям данного простого предложения, ибо эти последние попросту не принадлежит области определения макрофункции.

Как же в таком случае относиться к одному из самых фундаментальных тезисов современной философии - тезису CL о композициональности языка?

СL	В любом (естественном) языке смысл сложного выражения функционально зависит от смысла входящих в него простых выражений.

Этот тезис не терет своей значимости, если соответствующим образом интерпретировать его. По сути дела, он ухватывает одну решающую особенность работы алгоритма, реализующего макрофункцию автомата языкового общения. Эта особенность состоит вот в чем: Как мы видели выше (см. Таблицу 5.7.3 и ее обсуждение), вычисляя выход, этот алгоритм начинает с того, что расчленяет произнесенную последовательность звуков на части, соответствующие словам и словосочетаниям, и затем занимается вычислением роли каждого отдельного слова в построении искомого выхода (шаги 2-6 в Таблице 5.7.3). Таким образом, тезис о композициональности языка ухватывает некий действительно имеющий место феномен: алгоритм, реализующий макрофункцию естественного языка не есть алгоритм разговорника; он, по ходу вычисления значения макрофункции на данном входе посвящает отдельные шаги своей работы обработке отдельных составных частей выхода - слов и словасочетаний; от промежуточных результатов, полученных на этих шагах, зависит конечный результат работы алгоритма - возникновения у слушающего ментального состояния понимания (распознавания) того, что хотел сообщить ему слушающий.

Об "автоматной" интерпретации тезиса об Интенциональности физических медиаторов языкового общения

"Автоматные" представления о феномене языкового общения, развитые нами в этом и предыдущем параграфах, позволяют сделать еще один интересный вывод.

Произносимые говорящим звуки действительно "указывают на некую сущность, отличную от них самих", или - выражаясь несколько более простым языком - они действительно связаны с некоей сущностью, отличной от них самих, и таким образом, по определению Интенциональности, они действительно-таки Интенциональны.

Именно: они связаны с соответствующим ментальным состоянием слушающего - состоянием понимания того, что хотел сообщить ему говорящий. эта связь есть связь входов автомата языкового общения с его выходами, или - что то же самое - связь элементов области определения макрофункции языка с соответствующими элементами из области значений данной макрофункции.

Но это, конечно, не та Интенциональность звуков, которую имеют в виду Серль и Бромбергер. Покажем на конкретном примере два основных пункта расхождений:

Предположем вновь, что говорящий, обращаясь к слушающему, произносит последовательность звуков: 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а'.

Первый пункт расхождений состоит в следующем. Серль и Бромбергер считают, произнесенная последовательность звуков связана с некоей отличной от нее самой сущностью - именно, с положением дел, что надвигается гроза.

Согласно же "автоматной" интерпретации, произнесенная в данном случае последовательность звуков действительно связана с некоей отличной от нее самой сущностью - но не с положением дел, что надвигается гроза, а с возникающим у слушающего ментальным состоянием понимания, что говорящий хотел сообщить ему, что надвигается гроза.

Во-вторых, Серль и Бромбергер считают, что эта связь произносимых звуков с той сущностью, с которой они связаны, имеет место в силу особого намерения подразумевания (meaning intention), с которым произносит звуки говорящий.

В соответствии с "автоматной" интерпретацией, связь, о которой идет речь, имеет место не в силу того или иного намерения говорящего, а в силу макросвойств автомата языкового общения: макрофункция, реализуемого этим автоматом такова, что она связывает данные входы - произнесения звуков - с данными выходами - соответствующими ментальными состояниями слушающего.

Этот пункт заслуживает комментария. Когда Серль и Бромбергер говорят об особом намерении говорящего как о факторе, сообщающем Интенциональность звукам, они не так далеки от истины, как может показаться на первый взгляд. Решающая тонкость в этом вопросе заключается в том, что, строго говоря, в спецификацию входа автомата языкового общения входят и такие особенности поведения говорящего, которые свидетельствовали бы о его намерении коммуницировать с собеседником. Представьте себе, что говорящий произносит те же самые звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а' с таким видом (жестикуляцией, позой, мимикой и т.п.), которые не характерны для наличия намерения общаться - скажем, он отвернулся от слушающего и произносит эти звуки как бы тренируясь в произношении русских слов и т.п. Произнесенные в такой манере те же самые звуки при прочих равных условиях не дадут на выходе того же самого ментального состояния - понимания слуающим, что говорящий хотел сообщить ему, что надвигается гроза.

Таким образом, намерение коммуницировать релевантно для получения на выходе автомата языкового общения желаемого ментального состояния. Но дело все же обстоит таким образом - и это решающий момент, - что в отличие от того, что утверждают Серль и Бромбергер, важно не то, каковы действительные намерения говорящего, а то, каковы внешние характеристики его поведения, сопутствующие произнесению звуков. Представим себе. к примеру, что в действительности говорящий вовсе не имеет намерения общаться со слушающим (сообщать ему, что надвигается гроза), а его действительное намерение состоит в том, чтобы поставить психологический эксперимент - проверить, как отреагирует слушающий на произнесение им, говорящим, таких-то звуков в такой-то манере. Для этого говорящий произносит звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а' с такими мимикой, жестикуляцией, интонацией и т.д., которые, как он знает, характерны для случая, когда говорящий действительно произносит эти звуки с намерением сообщить слушающему, что надвигается гроза.

Как сработает в этой ситуации автомат языкового общения, встроенный в сознание слушающего? Если имитация, подстроенная говорящим, достаточно искусна, то автомат сработает так, как ему и положено - в сознании говорящего возникнет полагание (ошибочное на этот раз), что говорящий хотел сообщить ему, что надвигается гроза. Эта возможность подать на вход автомата "фальшивую монету" с похожими на настоящие параметрами абсолютно фундаментальна для феномена общения между людьми: в частности, только благодаря ей возможно такое, увы, распространенное явление, как ложь и обман.

Человек, который намеревается обмануть другого. сказав ему, что надвигается гроза, вовсе не имеет намерения сообщить ему, что надвигается гроза; - вместо этого он имеет намерение произвести такие манипуляции с автоматом языкового общения слушающего, которые привели бы к возникновению у слушающего ментального состояния полагания, что говорящий хотел сообщить ему, слушающему, что надвигается гроза, - хотя на самом деле он не намеревался сообщить ему, что надвигается гроза.

Для этого он, так сказать, опускает в щель автомата фальшивую монету, которую автомат не способен отличить от настоящей.

---

Мы видим, таким образом, что "автоматное" представление об автомате языкового общения дает нам возможность построить еще одно объяснение - объяснение того, в каком отношении близки к истине авторы тезиса об Интенциональности физических медиаторов и где именно они отходят от нее.

О границах класса входов и класса выходов автомата языкового общения

В заключение этого параграфа рассмотрим вкратце вопрос о том, насколько точно мы можем провести границы классов входов и выходов автомата языкового общения.

В предыдущем параграфе мы, в частности, сказали, что область значения макрофункции естественного языка есть класс всех ментальных состояний слушающего.

Нельзя ли каким- либо естественным образом сузить этот класс - определить область значений нашей макрофункции более ограничительным образом? По-видимому, можно: К области значений языковой макрофункции относятся не все и всяческие ( абстрактно возможно) ментальные состояния слушающего, а лишь те его ментальные состояния, которые могут быть описаны как состояния полагания, что говорящий хочет сообщить, что X (где Х - некоторое положение дел). Таким образом, описав произвольный выход языкового автомата как состояние пологания, мы выбросили из области все ментальные состояния, иных разновидностей (желания, намерения, сенсорные восприятия и т.д.), а кроме того, выбросили и те полагания, которые не являются полаганиями, что говорящий хотел сообщить Х.

Казалось бы еще беспроблемней естественней границы области определения языковой макрофункции - что то же самое, - класса входов автомата языкового общения: Он, этот класс, вроде бы должен совпадать с классом произнесений говорящим всевозможных последовательностей звуков, соответствующих грамматически правильным предложениям того естественного языка, о котором идет речь.

Однако, если вдуматься, такие границы могут быть поставлены под вопрос - и притом несколькими способами :

1. Мы уже говорили выше, что во многих случаях необходимо задавать и дополнительные параметры - релевантные особенности указуещего жеста говорящего и внеязыковой ситуации произнесения. Стало быть, для общности рассмотрения нужно предусмотреть описание входа как тройки этих входных параметров: 1) произнесения последовательности звуков; 2) указующего жеста; 3) релевантных характеристок ситуации произнесения.

2. Тривиальным образом, не для каждого грамматически правельного предложения данного язка произнесение соответствующих ему звуков способно породить в слушающем понимание того, что говорящий хотел сообщить ему Х (где Х - некоторое положение дел). Есть ли такое Х, что если говорящий произнесет, обращаясь к вам, звуковую последовательность 'з-е-л-е-н-ы-е и-д-е-и я-р-о-с-т-н-о с-п-я-т', то вы поймете, что говорящий хотел сообщить вам, что Х. Между тем, соответствующее этим звукам предложение "Зеленые идеи яростно спят" есть грамматически правильное предложение русского языка. Но это наблюдение, как мы только что заметили, сравнительно тривиально (ср. подробные обсуждения этой темы Хомским) и находится в стороне от наших интересов в этом разделе.

3. Для нас интереснее всего, что в некоторых обстоятельствах говорящий способен породить в слушающем понимание того, что именно он хотел сообщить слушающему, не произнося при этом ни единного звука, а совершив, вместо этого, действие совершенно иного рода.

Представьте себе, что вы спрашиваете у прохожего:"Который час?". Он же, вместо словесного ответа, подносит свои наручные часы к вашим глазам. Должны ли мы сказать, что этот прохожий задействовал своим действием поднесения часов к вашим глазам ваш автомат языкового общения?

Некоторые соображения, относящиеся к случаям подобных "внеязыковых" коммуникативных действий, читатель может найти в публикациях автора этих строк.^[12]

Во всяком случае должно быть ясно, что если мы собираемся всерьез задействовать автоматные представления о языковом общении, то вопрос о границах класса входов и класса выходов автомата языкового общения заслуживает самостоятельного исследования.

5.8. СМЕСЬ РАЦИОНАЛЬНОСТИ, АВТОМАТИЗМА, МИФА, КОНЦЕПТУАЛЬНОЙ ПУТАНИЦЫ, ТАБУ И ИГРЫ В РЕАЛЬНЫХ ПРОЦЕССАХ ЯЗЫКОВОГО ОБЩЕНИЯ

В этом параграфе мы подведем итог наших рассмотрений в Главе 5. Начнем с того, что сведем вместе те частичные объяснения, которые были получены в предыдущих параграфах.

Сводка полученных частичных объяснений

PE-1	Участники реальных процессов языкового общения имеют возможность не задействовать при делиберации о своих речевых актах посылок, связанных с притворными (игровыми) полаганиями отчасти по причине психологического автоматизма речевых действий. Очень часто они вообще не делиберируют, а просто действуют. Их речевые действия "автоматически" вытекают из их соответствующих желаний и намерений.

PE-2	Участники реальных процессов языкового общения имеют возможность не задействовать при делиберации о своих речевых актах посылок, связанных с притворными (игровыми) полаганиями отчасти потому, что нередко они опираются вместо этого на коллективную веру (миф) об осмысленности (и стало быть, Интенциональности) произносимых звуков и других физических медиаторов общения.

PE-3	Участники реальных процессов языкового общения имеют возможность не задействовать при делиберации о своих речевых актах посылок, связанных с притворными (игровыми) полаганиями отчасти потому, что нередко рациональность их делибераций (исследований-обоснований речевых актов) страдает следующим дефектом - смешением двух понятий: просто Интенциональности и доксастической Интенциональности.

PE-4	Участники реальных процессов языкового общения имеют возможность не задействовать при делиберации о своих речевых актах посылок, связанных с притворными (игровыми) полаганиями отчасти потому, что нередко их исследования-обоснования речевых действий оказываются косвенно нерациональными - т.е. задействующими такие (истинные) посылки, из которых логически вытекает наличие некоего ложного полагания у автора исследования-обоснования .

PE-5	Участники реальных процессов языкового общения имеют возможность не задействовать при делиберации о своих речевых актах посылок, связанных с притворными (игровыми) полаганиями отчасти потому, что нередко их исследования-обоснования речевых действий оказываются менее чем рациональными вследствие блокирования в обыденном сознании членов языкового сообщества таких возможных поворотов обоснования, которые могли бы привести к необходимости задуматься над действительным смыслом слова "смысл".

PE-6	Участники реальных процессов языкового общения имеют возможность не задействовать при делиберации о своих речевых актах посылок, связанных с притворными (игровыми) полаганиями отчасти потому, что могут поддерживать (не вполне полноценную) рациональность своего общения с помощью "автоматных" обоснований в терминах макроописаний.

Невозможность "однофакторного" объяснения

Мы в принципе не можем ограничиться каким-либо одним из объяснений РЕ1 - РЕ6, потому что в различных конкретных эпизодах реального языкового общения задействованы различные факторы из числа тех, что служат объяснениями в РЕ1 - РЕ6. Однако можно надеяться, что какой бы конкретный эпизод ни взять, мы всегда сможем выбрать, для отсутствия в этом эпизоде опоры участников общения на притворные (игровые) полагания, подходящее объяснение среди РЕ1 - РЕ6.

Таким образом, если рассматривать феномен языкового общения в некоем реальном языковом сообществе в целом - если рассматривать этот феномен с точки зрения рациональности участников общения, - то оказывается, что этот феномен представляет собой, так сказать, смесь ограниченной рациональности, психологического автоматизма, задействования мифа, концептуальной путаницы, табу на определенные "опасные" повороты рационального исследования и "автоматных" представлений о языковом общении (в смысле 5.6).

Ограниченная рациональность и ее роль в языковом общении

Второй важный вывод, который мы вправе сделать из рассмотрений этой главы, состоит в том, что рациональность участников обыденного языкового общения - если она вообще присутствует - в принципе ограничена, и мы можем выделить наиболее интересные разновидности этой ограниченности:

1) мифологичность некоторых ключевых посылок;

2) смешение "простых" (монадических) понятий и их реляционных аналогов;

3) косвенная нерациональность;

4) блокирование таких поворотов исследования, которые могут привести к когнитивному конфликту;

5) опора на "автоматные" макроописания, в принципе совместимые с ложными представлениями об Интенциональности медиаторов и позволяющие не углубляться в рассмотрение внутреннего устройства "автомата языкового общения".

Все эти разновидности ограничений на рациональность участников реальных процессов языкового общения позволяют им поддерживать - в случаях, вынуждающих их заняться исследованием-обоснованием своего речевого действия, - внешнюю видимость ("форму") рациональности, успешно при этом выбирая свои речевые действия и интерпретации речевых действий партнера и не опираясь на представления о притворных (игровых) полаганиях об Интенциональности медиаторов общения.

Игра и рациональность языкового общения

В соответствии с нашей гипотезой HLR (или ее окончательным вариантом HLR''), бездефектная рациональность участников общения - если бы она наличествовала - была бы связана с притворными (игровыми) полаганиями членов языкового сообщества об Интенциональности звуков речи и других физических медиаторов - то есть с игрой в осмысленность звуков.

И хотя в подавляющем большинстве случаев обыденного языкового (и вообще знакового, опосредованного физическими медиаторами) общения до бездефектной (совершенной, не связанной перечисленными выше ограниченностями) рациональности дело не доходит, - все же в принципе возможность такого бездефектно рационального общения, опирающегося на осознаваемую участниками общения игру в осмысленность используемых ими медиаторов, абсолютно реальна.

Поэтому, учитывая эту крайне редко осуществляемую, но вполне реальную возможность, мы можем в заключение этой главы охарактеризовать феномен языкового общения - с точки зрения принципа рациональности - как смесь бездефектно рациональной игры в осмысленность (Интенциональность) медиаторов и различных видов ограниченной рациональности: психологического автоматизма, задействования мифа, концептуальной путаницы, табу и "автоматных" макропредставлений о языковом общении.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, мы попытались показать, каким образом можно выбить почву из-под ног (лишить оснований) одного из центральных тезисов одной из наиболее развитых версий интенционализма в философии языка - Серлева тезиса об Интенциональности физических медиаторов общения, приводящего к парадоксальному выводу о том, что физические сущности - звуки, следы чернил, камни, стулья, стаканы - могут быть истинными и ложными.

Это выбивание почвы было проделано в два этапа:

- во-первых, мы аргументировали в пользу тезиса о коллективной вере в Интенциональность медиаторов как достаточном условии успешного общения (3.1), показав тем самым, что успешно общаться можно и при посредстве лишенных Интенциональности медиаторов;

- во-вторых, мы показали (Гл.4), что коллективную веру в Интенциональность медиаторов можно заменить иным, не ведущим к дефектам рациональности достаточным условием успешного общения - разделяемыми всеми членами языкового сообщества притворными (игровыми) полаганиями насчет Интенциональности медиаторов.

Мы далее выдвинули гипотезу HLR о росте вероятности опоры на притворные (игровые) полагания по мере восхождения участника общения по ступеням рациональности (5.2) и попытались подкрепить эту гипотезу серией частичных объяснений того, почему в реальных процессах языкового общения мы не наблюдаем задействования участниками общения притворных (игровых) полаганий насчет Интенциональности медиаторов. При этом мы, в частности, развили представление об одной особенной разновидности исследования-обоснования речевых актов - "автоматном" иследовании, и это представление послужило нам источником дополнительных теоретических объяснений - в частности, объяснения того, каким образом становится возможной ошибка, состоящая в утверждении об Интенциональности физических медиаторов.

Напоследок естественно поставить следующий вопрос:

Если наши аргументы против тезиса об Интенциональности физических медиаторов верны, то каковы могут быть последствия этого для интенционализма?

Грубо говоря, способен ли интенционализм пережить падение тезиса об Интенциональности медиаторов?

Суть ответа, на наш взгляд, такова:

Тезис об Интенциональности медиаторов общения - не главный в интенционализме. Он не является главным даже в Серлевой версии интенционализма, не говоря уже о Грайсовой версии, в которой он вообще отсутствует.

Главный же тезис интенционализма, без которого тот теряет свой raison d'кtre, можно сформулировать примерно так:

MTI

Концептуально первичным и ключевым для философии языка и языкового общения является понятие намерения подразумевания (meaning intention).

Соответственно, ключевой задачей философии языка и языкового общения является задача анализа (экспликации) этого понятия и прослеживания его фундирующей связи с другими понятиями философии языка

Все рассмотрения и выводы в нашей работе, на наш взгляд, свидетельствуют о том, что интенционализм способен, в принципе, выполнить эту задачу и в отсутствии тезиса об Интенциональности медиаторов - опираясь на "автоматные" представления о языковом общении и/или на представления о притворных (игровых) полаганиях насчет Интенциональности медиаторов.

^[1] А.Моруа. Поль Валери. - В кн.: А.Моруа. Литературные портреты. М.: Прогресс, 1970, с.274.

^[2] Фактически дело обстоит сложнее: логическую структуру тезиса MR следовало бы передать не формулировкой

MR_ls

Если NI и PR, то MB

а контрфактуальным кондиционалом MR_clr:

MR_cls

Если бы были истинны NI и PR, то было бы истинно MB

Мы фактически и исходили из логической формы MR_cls в наших рассмотрениях проблемы Интенциональности медиаторов в главах III и IV. Однако для рассмотрения интересующего нас сейчас вопроса Q_MR мы можем позволить себе руководствоваться и более простой логической формой, именно: MR_ls , ибо Q_MR интересуется тем, как обстоят дела в действительном мире.

^[3] Это не значит, что я не в состоянии в любой момент осознанно поставить перед собой вопрос о том, правильно ли я понял собеседника, - если я усмотрю основания для постановки такого вопроса. Это не значит также, что "автоматическое" понимание возникает в любой ситуации общения: я могу плохо владеть языком собеседника; выраженная собеседником мысль (и/или форма ее выражения) может оказаться слишком сложной для того, чтобы понимание сработало "автоматически"; "автоматически" интерпретированное сообщение может оказаться слишком невероятным по содержанию, чтобы с ним без дополнительной проверки согласилось сознание слушающего (например, если собеседник с серьезным видом и интонаией произнесет следующую цепочку звуков [з-а-в-т-р-а я у-л-е-т-а-ю в к-о-м-а-н-д-и-р-о-в-к-у н-а о-д-и-н и-з с-п-у-т-н-и-к-о-в ю-п-и-т-е-р-а]) - во всех этих случаях я должен провести более или менее развернутое осознанное исследование, чтобы успешно понять, что хотел сообщить мне собеседник.

^[4] Оставим пока в стороне проблему взаимоподставимости коэкстенсиональных терминов в интенсиональных контекстах.

^[5] При этом, конечно, не всякий набор общих для каждого участника полаганий представляет собой достаточное и необходимое условие успешного общения.

^[6] В правом столбце таблицы для каждого тезиса указан номер(-а) фрагмента(-ов) одного из произведений Платона, в котором развивается данный тезис. Эти номера относятся к следующему перечню фрагментов:

01	ПРОТАГОР, 320е4-5; I,430
02	ПРОТАГОР, 324d8; I, 434
03	ПРОТАГОР, 328c3; I, 438
04	ГОСУДАРСТВО, 377a1-5; III, 140
05	ГОСУДАРСТВО, 377c2-3; III, 140
06	ГОСУДАРСТВО, 377d5-8; III, 141
07	ГОСУДАРСТВО, 378d8-379d1; III, 142-3
08	ТИМЕЙ, 22с9; III, 426-7
09	ТИМЕЙ, 29b1-d2; III, 432-3
10	КРИТИЙ, 110a2; III, 504
11	ЗАКОНЫ, 663d6-664a6; IV, 113
12	ЗАКОНЫ, 713a7-9; IV, 164
13	ЗАКОНЫ, 927a4-5; IV, 391

В каждой строке перечня после точки с запятой дан номер соответствующего тома и страница по Собранию сочинений Платона в четырех томах, РАН, Институт философии, Издательство "Мысль", Москва, 1990-1994.

^[7] "Законы", 664a4-8.

^[8] Мы опираемся в нашем описании в основном на популярную книжку А.Я.Лернера "Начала кибернетики", М.: Наука, 1967.

^[9] Точнее: класс соответствующих этим предложениям последовательностей звуков; а еще точнее: класс речевых актов, состоящих из произнесения этих последовательностей звуков.

^[10] А.Я.Лернер. Начала кибернетики, с.43.

^[11] Разумеется, этими двумя пунктами не исчерпывается все то, что знает о внутреннем устройстве и алгоритме работы наших автоматов языкового общения современная нейрофизиология, когнитивная психология, психолингвистика и т.д.

Кроме достоверных знаний, в этйо области имеются и более или менее правдоподобные гипотезы. Самая интригующая из них принадлежит Ноэму Хомскому; она предполагает, что мозгу любого представителя Homo sapiens, к какой бы расе и нации он ни принадлежал, врождено внутреннее ("подсознательное") знание некоей универсальной грамматики - т.е. абстрактной грамматики, по отношению к которой конкретная грамматика любого человеческого языка представляет собой тот или иной вариант ее конкретизации.

^[12] См., прежде всего, обсуждения дискурсивного статуса хождения Диогена в известном эпизоде спора о движении в А.Л.Блинов, В.В.Петров. Элементы логики действий. М.: Наука, 1991, сс.214-217.

В дальнейшем автор развил трактовку этого эпизода в свете теоретико-игровой семантики: см.А.Л.Блинов. Соизмеримы ли интенционалистская и теоретико-игровая семантики? (текст выступления на сессии Международного института философии (ЮНЕСКО), Москва, август 1993, рукопись).

Теоретико-игровые представления, подстилающие трактовку, о которой идет речь, см. в книге А.Л.Блинов. Семантика и теория игр. Новосибирск: Наука, 1983.

Еще позднее автор использовал эту трактовку в терминах теоретико-игровой семантики для объяснения более тонких эпизодов внеязыковых дискурсивных действий (актов опровержения): см. А.Л.Блинов Семантические игры со случайными ходами - В сб. Логические исследования, вып.3, М.: Наука (в печати, 1996), и A.Blinov Semantic Games with Chance Moves - Synthese, v.99, N3, June 1994, pp.311-326.

Текст взят здесь: http://www.philosophy.ru/library/blinov/index.html

update 03.07.05

ВВЕДЕНИЕ

Серлева Теория Интенциональности: Интенциональные состояния. Природа Интенциональных состояний

1.4. О ВЕРСИЯХ СООТНОШЕНИЯ ИНТЕНЦИОНАЛИЗМА И РЕПРЕЗЕНТАЦИОНИЗМА

Явные интеррогативные шаги[8]:

Несколько сюжетов из логической теории вопросов:

2.2. РАЦИОНАЛЬНОСТЬ ЯЗЫКОВОГО ОБЩЕНИЯ

3.2. Из огнЯ да в полымЯ: Парадокс бессмысленных звуков и Парадокс нерационального успеха

4.1. Понятие притворного [игрового] полагания: Разрешение всех парадоксов и реабилитация raison d'être

Достаточно, чтобы они понарошку, притворно, в порядке игры считали их наделенными Интенциональностью.

4.2. О незаменимости понЯтиЯ притворного [игрового] полаганиЯ (1): Притворное полагание vs. Бромбергерова концепциЯ типов и экземплЯров

Обзор абстрактных возможностей, имеющихся в той ситуации, в которой мы оказались

4.3. О незаменимости понЯтиЯ притворного [игрового] полаганиЯ (2): Притворное полагание vs. понЯТие знаковой конвенции

5.1. Языковое общение как психологический автоматизм

5.2. о степенЯх рациональности

5.3. Языковое общение как опирающеесЯ на миф

5.4. Языковое общение как опирающеесЯ на концептуальную путаницу

5.5. ЯЗЫКОВОЕ ОБЩЕНИЕ КАК ОПИРАЮЩЕЕСЯ НА ОБЕССМЫСЛИВАНИЕ СЛОВА "СМЫСЛ"

5.6. ЯЗЫКОВОЕ ОБЩЕНИЕ КАК МАНИПУЛЯЦИЯ С ТЕХНИЧЕСКИМ УСТРОЙСТВОМ:УТОЧНЕНИЕ ГИПОТЕЗЫ HLR

Макроописания vs. микроописания

5.7. КОМПОЗИЦИОНАЛЬНОСТЬ АВТОМАТА ЯЗЫКОВОГО ОБЩЕНИЯ: "АВТОМАТНОЕ" ИССЛЕДОВАНИЕ КАК ИСТОЧНИК ТЕОРЕТИЧЕСКИХ ОБЪЯСНЕНИЙ

5.8. СМЕСЬ РАЦИОНАЛЬНОСТИ, АВТОМАТИЗМА, МИФА, КОНЦЕПТУАЛЬНОЙ ПУТАНИЦЫ, ТАБУ И ИГРЫ В РЕАЛЬНЫХ ПРОЦЕССАХ ЯЗЫКОВОГО ОБЩЕНИЯ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

1.4. О ВЕРСИЯХ СООТНОШЕНИЯ ИНТЕНЦИОНАЛИЗМА И РЕПРЕЗЕНТАЦИОНИЗМА

Явные интеррогативные шаги ^[8]:

Несколько сюжетов из логической те ории вопросов:

2.2. РАЦИОНАЛЬНОСТЬ ЯЗЫКОВОГО ОБЩЕНИЯ

3.2. Из огнЯ да в полымЯ: Парадокс бессмысленных звуков и Парадокс нерационального успеха

4.1. Понятие притворного [игрового] полагания: Разрешение всех парадоксов и реабилитация raison d'être

4.2. О незаменимости понЯтиЯ притворного [игрового] полаганиЯ (1): Притворное полагание vs. Бромбергерова концепциЯ типов и экземплЯров

4.3. О незаменимости понЯтиЯ притворного [игрового] полаганиЯ (2): Притворное полагание vs. понЯТие знаковой конвенции

5.1. Языковое общение как психологический автоматизм

5.2. о степенЯх рациональности

5.3. Языковое общение как опирающеесЯ на миф

5.4. Языковое общение как опирающеесЯ на концептуальную путаницу

5.5. ЯЗЫКОВОЕ ОБЩЕНИЕ КАК ОПИРАЮЩЕЕСЯ НА ОБЕССМЫСЛИВАНИЕ СЛОВА "СМЫСЛ"

5.6. ЯЗЫКОВОЕ ОБЩЕНИЕ КАК МАНИПУЛЯЦИЯ С ТЕХНИЧЕСКИМ УСТРОЙСТВОМ:УТОЧНЕНИЕ ГИПОТЕЗЫ HLR

5.7. КОМПОЗИЦИОНАЛЬНОСТЬ АВТОМАТА ЯЗЫКОВОГО ОБЩЕНИЯ: "АВТОМАТНОЕ" ИССЛЕДОВАНИЕ КАК ИСТОЧНИК ТЕОРЕТИЧЕСКИХ ОБЪЯСНЕНИЙ

5.8. СМЕСЬ РАЦИОНАЛЬНОСТИ, АВТОМАТИЗМА, МИФА, КОНЦЕПТУАЛЬНОЙ ПУТАНИЦЫ, ТАБУ И ИГРЫ В РЕАЛЬНЫХ ПРОЦЕССАХ ЯЗЫКОВОГО ОБЩЕНИЯ