Сканирование и форматирование: Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || yanko_slava@yahoo.com || http://yanko.lib.ru || Icq# 75088656 || Библиотека: http://yanko.lib.ru/gum.html ||

update 24.10.04

Gilles Deleuze

Le Pli. Leibniz et le baroque

Les Éditions de Minuit Paris 1988

ecce homo

Жиль Делёз

Складка. Лейбниц и барокко

МОСКВА 'ЛОГОΣ'

ББК 87,3 - 4Фр.

Д29

Серия 'Ессе homo'

под руководством БА. Подорога

Издание осуществлено в рамках программы 'Пушкин' при поддержке Министерства Иностранных Дел Франции и посольства Франции в России

Ouvrage réalisé dans le carde du programme d'aide à la publication Pouchkine avec le soutien du Ministère des Affaires Etrangères français et de l'Ambassade de France en Russie

Данное издание выпущено в рамках программы

Центрально-Европейского Университета 'Translation Project' при поддержке Регионального издательского центра Института 'Открытое общество. Фонд содействия' (OSIAF - Moscow)

С EU

Делёз, Жиль

Д 29 Складка. Лейбниц и барокко / Общая редакция и послесл. В.А. Подороги. Пер. с франц. Б.М. Скуратова - М.: издательство 'Логос', 1997. - 264 с.

ISBN 5-8163-003-2

ББК 87,3-4Фр.

Содержание. 2

I. Складка. 2

Глава 1. Лабиринт материи. 2

Барочный дом (аллегория). 2

Глава 2. Сгибы в душе. 2

Фиг. 1. 2

Фиг. 2. 2

Фиг. 3. 2

Готическая размеренность: огива и загиб (схема Бернара Каша) 2

Глава 3. Что такое барокко?. 2

II. Включения. 2

Глава 4. Достаточное основание. 2

Глава 5. 'Несовозможность', индивидуальность, свобода. 2

Глава 6. Что такое событие?. 2

III. Иметь тело. 2

Глава 7. Перцепция в складках. 2

Глава 8. Два этажа. 2

Глава 9. Новая гармония. 2

Фьеравино по прозвищу Мальтийский Рыцарь. 2

Беттера, 'Аллегория пяти чувств' (вторая половина XVII в.) 2

Примечания переводчика. 2

Послесловие. Ж. Делёз и линия Внешнего. 2

Содержание

I. Складка

Глава 1. Лабиринт материи

Складка, устремленная в бесконечность - Барочный дом

- Нижний этаж: материя, эластичные силы, механизм пружины - Организм и пластичные силы - Органические складки - Зачем нужен второй этаж; проблемы животной души - Возвышение разумных душ и его последствия для органического и неорганического.

Глава 2. Сгибы в душе - 27

Инфлексия - Сингулярности - Барочная математика и вариация: иррациональное число, дифференциальный остаток, семейства кривых - Новый статус объекта - Перспективизм: вариация и точка зрения - Новый статус субъекта - От инфлексии к включению - 'Департамент'

- Монада, мир и условие замкнутости.

Глава 3. Что такое барокко? - 49

Комната без окон - Интерьер и экстерьер, верх и низ - Хайдеггер, Малларме и складка - Барочный режим света

- Поиски понятия - Шесть свойств эстетики барокко - Современное, или абстрактное искусство: текстуры и формы.

II. Включения

Глава 4. Достаточное основание - 71

События или предикаты - Четыре класса существ, типы предикатов, характер субъектов, способы включения, случай бесконечности, соответствующие принципы - Вещи и субстанции - Внутренние отношения - Маньеризм Лейбница - Предикат - это не атрибут - Пять критериев субстанции - Проявления и основа - Взаимодействие принципов.

Глава 5. Несовозможность, индивидуальность, свобода -103

Несовозможность или расхождение серий - Барочное повествование - Доиндивидуальные сингулярности и индивид - Индивидуация и спецификация - Игра в бароч-

ном мире - Оптимизм, нищета мира и маньеризм - Вопрос о свободе человека - Феноменология мотивов - Включенность предиката и живое настоящее - Лейбниц и Бергсон: движение в процессе его свершения - Барочное проклятие.

Глава 6. Что такое событие? -133

Уайтхед, преемник Лейбница - Экстенсивность, интенсивность, индивид - Схватывание монады - Вечные объекты - Согласованность - Современное лейбницианство: устранение условия замкнутости и необарокко.

III. Иметь тело

Глава 7. Перцепция в складках -145

Необходимость иметь тело - Первый этап дедукции: от мира к перцепции в монаде - Малые перцепции: заурядное и примечательное - Дифференциальные отношения - Краткое перечисление сингулярностей - Психический механизм галлюцинаторного восприятия - 'Прах' и сгибы в душе - Второй этап: от перцепции к органическому телу - На что 'похожа' перцепция? - Органы и вибрации: физический механизм возбуждения - Складки материи - Статус исчисления.

Глава 8. Два этажа - 171

Две половины: одни и другие, 'каждые' - Математика половин - Роль экстремумов - Виртуальное-актуальное, возможное-реальное: событие - Лейбниц и Гуссерль: теория принадлежности - Душа и тело: инвертированная и временная принадлежность - Господство и узелок - Три типа монад: господствующие, подвластные и вырожденные - 'Сообщества', организмы и скопления - Сила - Частное и публичное - Где проходит Складка?

Глава 9. Новая гармония - 210

Барочные одежды и 'одетая' материя - Складка до бесконечности: живопись, скульптура, архитектура и театр - Единство искусств - Мир как конус: эмблема, аллегория и девиз - Кончеттизм Лейбница - Музыка или высшее единство - Гармоничное: монада как число - Теория аккордов - Два аспекта гармонии: спонтанность и согласованность - Барочная гармония, мелодия и музыка.

I. Складка

Глава 1. Лабиринт материи

Понятие 'барокко' отсылает не к какой-либо сущности, а скорее к некоей оперативной функции, к характерной черте. Барокко непрестанно производит складки. Открытие это ему не принадлежит: существуют разнообразные складки, пришедшие с Востока, а также древнегреческие, римские, романские, готические, классические... Но барокко их искривляет и загибает, устремляя к бесконечности, складку за складкой, одну к другой. Основная черта барокко - направленная к бесконечности складка. И, прежде всего, барокко их дифференцирует соответственно двум направлениям, двум бесконечностям, - как если бы у бесконечности было два этажа: складки материи и сгибы в душе. Внизу - материя, поскольку ее части образуют 'органы по-разному сложенные и более или менее развернутые' ¹ - накапливается согласно первому типу складок, а затем организуется согласно второму. Вверху - душа поет славу Господу, пробегая по собственным складкам, при том, что ей не удается полностью развернуть их, 'ибо они уходят в бесконечность'.² Этимологически 'лабиринт' означает 'многосложный', так как в нем много складок. 'Многосложное' - это не только то, что

¹'Новая система Природы и сообщения между субстанциями'

²'Монадология', 61. А также 'Начала Природы и Благодати, основанные на рассудке, 13.

имеет много частей, но еще и то, что складывается множеством способов. Лабиринт как раз и соответствует каждому этажу: лабиринт непрерывности в материи и ее частях, и лабиринт свободы в душе и ее предикатах. ³ Если Декарт не сумел выбраться из этих двух лабиринтов, то объясняется это тем, что секрет непрерывности он искал в прямолинейной протяженности, а тайну свободы - в прямизне души, не принимая во внимание как 'наклонностей' души, так и искривленности материи. Необходима своего рода 'тайнопись', которая будет одновременно исчислять материю и расшифровывать душу, заглядывать в складки материи и читать в сгибах души.⁴

Два этажа, разумеется, между собой сообщаются (поэтому непрерывность возникает в душе). Существуют души, находящиеся внизу (чувственные и животные), - в душах тоже есть нижний этаж, - и их окружают и обволакивают складки материи. Выяснив, что души не могут иметь окон во внешний мир, мы должны будем представить себе это (по крайней мере, для начала), в отношении 'верхних' душ, разумных, поднявшихся до второго этажа ('возвышение'). На высшем этаже окон нет: там есть комната или темный кабинет, драпированный полотнищем, 'принимающим разнообразные формы посредством складок' и напоминающим оголенную кожу. Эти складки, струны и пружины отображают на непрозрачном полотнище врожденные знания, благодаря чему они могут активизироваться под влиянием материи. Ибо материя вызывает 'вибрации и колебания' на нижнем конце струн через посредство 'небольших отверстий', имеющихся на низшем этаже. Это великий монтаж барокко Лейбниц выстраивает в промежутке между низшим этажом со

³ 'О свободе', Fouché de Careil, Nouvelles lettres et opuscules.

⁴ 'О тайнописи, как 'искусстве нахождения ключа к сокрытой вещи', см. фрагмент 'Книга о комбинаторном искусстве'... Couturat, Opuscules. A также 'Новые опыты о человеческом разумении', IV, гл. 17, 8: лабиринт Природы и 'краткие резюме'.

сквозными окнами и этажом высшим, слепым и наглухо закрытым, но зато с хорошей акустикой, подобно музыкальному салону, где движения, видимые внизу, преобразуются в звуки. ⁵ Нам возразят, что в этом тексте выражена не мысль Лейбница, но его максимально возможный компромисс с учением Локка. И все же здесь представлен один из способов изложения того, что Лейбниц утверждал всегда: соответствие и даже сообщение между двумя этажами, двумя лабиринтами, складками материи и сгибами в душе. Сгиб между двумя складками? Как бы там ни было, но к обоим этажам при различных условиях приложим один и тот же образ - образ прожилок на мраморе. В одном случае прожилками являются складки материи, окружающие всё живое в своей неисчислимости, так что мраморная плита напоминает волнующееся озеро, полное рыб. В другом же случае прожилкам можно уподобить врожденные идеи в душе, что напоминает 'сложенные' изображения и возможные формы статуй внутри мраморной глыбы. Итак, материя и душа мраморны, но только на разный лад.

Вёльфлин отметил некоторые материальные черты стиля барокко: горизонтальное расширение низа; понижение фронтона; низкие, изогнутые и выдвинутые вперед ступени; трактовка материи как совокупности масс и агрегатов; закругление углов и избегание прямого угла; замена округленного аканта зубчатым; использование травертина для получения губчатых или пористых форм, или для образования вихреобразной формы, каковая непрерывно насыщается все новыми турбулентностями и завершается не иначе, как на манер конской гривы или буруна; материя тяготеет к переполнению пространства и совмещению с потоком, тогда как сами воды распределяются на отдельные массы.^б

⁵ 'Новые опыты', II, гл. 12, 1. В этой книге Лейбниц 'перерабатывает' 'Опыты' Локка; однако Локк упоминал темную комнату, но не складки.

⁶Ср. Wölfflin, Renaissance et le Baroque, Monfort.

Барочный дом (аллегория).

Занимающуюся кривизной барочную математическую физику создал Гюйгенс. А у Лейбница Вселенная изгибается сообразно трем фундаментальным понятиям: текучести материи, эластичности тел и принципу пружины. Прежде всего, очевидно, что сама собой материя по кривой следовать не смогла бы: она следовала бы по касательной.⁷ Но Вселенная как бы сжата некоей активной силой, которая и сообщает материи криволинейное или вихреобразное движение - по кривой, которая в пределе касательной не является. А бесконечное деление материи способствует тому, что сжимающая сила соотносит любую часть материи с ее средой, с окружающими частями, которые охватывают конкретное тело, проникают в него и детерминируют его кривую. Непрерывно делясь, части материи образуют малые вихри внутри большого, в малых - еще более малые, а также вихри в промежутках между соприкасающимися вихрями. Материя представляет собой, следовательно, бесконечно пористую, губчатую или полостную текстуру без пустот; в каждой полости нахо-

⁷ 'Новые опыты', предисловие.

дится следующая полость: в каждом теле, каким бы малым оно ни было, содержится некий мир, являющийся таковым постольку, поскольку он продырявлен нерегулярными переходами, а также окружен и проницаем непрерывно утончающимся потоком, так что вся Вселенная подобна 'пруду материи, в котором имеются разнообразные струи и волны'.⁸ Из этого, однако, не следует делать дальнейшего вывода, что материя - и даже самая тонкая - является абсолютно текучей и потому теряет текстуру, согласно тезису, который Лейбниц приписывает Декарту. Несомненно, обнаруживаемым в различных областях заблуждением Декарта является то, что он полагал, будто подлинное различие между частями влечет за собой их отделимость: абсолютную жидкость, по Декарту, как раз и определяет отсутствие связности или сцепления, т. е. отделимость частей, каковая, в действительности, подобает лишь абстрактной или пассивной материи.⁹ Согласно же Лейбницу, две действительно разные части материи могут быть и неотделимыми, что доказывается не только воздействием внешних факторов, определяющих криволинейное движение некоего тела, но еще и влиянием тех внешних факторов, что определяют его твердость (связность, сцепленность), или неотделимость его частей. Стало быть, необходимо заметить, что у любого тела имеется определенная степень твердости и определенная степень текучести, - или же, что тела, по сути своей, эластичны, так как сила эластичности тел представляет собой выражение действующей на материю активной силы сжатия. При определенной скорости движения корабля волны становятся твердыми, словно мраморная стена. Атомистическая гипотеза абсолютной твердости и картезианская гипотеза абсолютной текучести сходятся между собой тем лучше, что они сопричастны одному и тому же заблуждению, если посту-

⁸ Письмо к Де Бийету, декабрь 1б9б. Gerhardt, Philosophie, VII, p. 452.

⁹ 'Таблица определений' (С., р. 486). И 'Новые опыты', II, гл. 23, 23.

лировать разделимые минимумы, будь то в форме конечных тел, или же в бесконечности, в форме точек (картезианская линия как геометрическое место ее точек, точечное аналитическое уравнение).

Именно это поясняет Лейбниц в одном необычном тексте: гибкое или эластичное тело обладает образующими складку связанными частями, так что они делятся не на части частей, но скорее на все более мелкие складки, неизменно сохраняющие некоторую связность, и так до бесконечности. Лабиринт непрерывности - также не линия, распадающаяся на самостоятельные точки, как сыпучий песок - на крупицы, - но нечто подобное ткани или листу бумаги, складываемым до бесконечности или делимым на искривленные поверхности, каждая из которых зависит от явного или скрытого внешнего фактора. 'Разделение непрерывности следует представлять себе не как рассыпание песка, но как складывание листа бумаги, или туники, причем возможно образование бесконечного количества складок, из коих одни меньше других, - но тела никогда не распадаются на точки или минимумы'.¹⁰Итак, складка всегда внутри складки, как полость в полости. Складка - а не точка, которая всегда представляет собой не часть, а только оконечность линии - и является единицей материи, самым малым элементом лабиринта. Поэтому части материи суть массы и агрегаты, корреляты эластичной силы сжатия. И выходит, что разгибание не является противоположностью сгибания, но следует за складкой до следующей складки. 'Обращенные в складки частицы' таковы, что 'противоположно направленное усилие изменяет их вновь и вновь'. ¹¹ И вот: складки ветров, воды, огня, земли и подземные складки рудных жил в рудниках... Твердая складчатость 'естественной' географии отсылает, прежде всего, к воздействию огня, затем - вод и ветров на землю в системе сложных взаимодействий; а рудные жилы подобны коническим кривым, которые то окан-

¹⁰ 'Пацидий - Филалету', (С, р. 614-615).

¹¹ Письмо к Де Бийету, р. 453.

чиваются окружностью или эллипсом, то продлеваются гиперболой или параболой.¹² Наука о материи берет за образец 'оригами' или искусство складывания бумаги, - так говорил один японский философ.

Отсюда уже следуют два вывода, позволяющие предощутить сродство материи с жизнью и организмом. Разумеется, у органических складок есть и своя специфичность, о чем свидетельствуют ископаемые окаменелости. Но, с одной стороны, разделения частей материи не бывает без разложения криволинейного движения или сгибания: мы видим это в развитии яйцеклетки, когда ее количественное деление представляет собой только условие морфогенеза и инвагинации, как феноменов складчатости. С другой же стороны, формирование организма осталось бы невероятной тайной или чудом, если бы материя делилась на самостоятельные точки (даже бесконечно), - но оно становится все более вероятным и естественным, как только мы признаем бесконечное количество промежуточных (уже изогнутых) состояний, каждое из которых на своем уровне допускает некую связность, - что немного напоминает невероятность образования слова из букв, взятых наудачу, которое становится гораздо более вероятным при пользовании слогами или окончаниями (flexions) ¹³.

Наконец, становится очевидным, что основной механизм материи есть пружина *. Если мир является бесконечно полостным, если даже в мельчайших телах находятся миры, то дело здесь в том, что 'всюду в материи имеется нечто от пружины', что свидетельствует не только о бесконечной делимости ее частей, но и о постепенности приобретения и утраты движения, в силу

¹²'Протогея' (Dutens II; и фр. пер. Бертрана де Сен-Жермена, 1850, Ed. Langlois). О рудных жилах и конических сечениях - гл.8.

¹³Эта тема разработана Уиллардом Гиббсом. Лейбниц же полагает, что когда Бог проводит 'первые очертания еще нежной земли', уже образуется 'нечто аналогичное по структуре животному или растению' ('Протогея', гл. 8).

действия закона сохранения энергии. Теперь под материей-складкой можно понимать материю-время, чьи феномены сходны с шумными залпами из 'бесконечного количества духовых аркебуз'.¹⁴ И здесь мы опять же догадываемся о родстве материи и жизни, в той мере, в какой эта чуть ли не мускульная концепция материи, повсюду усматривает механизм пружины. Ссылаясь на распространение света и 'световую вспышку', придавая животным духам эластичную, воспламеняемую и взрывчатую субстанцию, Лейбниц поворачивается спиной к картезианству и примыкает к традиции Ван Гельмонта, вдохновляясь опытами Бойля. ¹⁵ Точнее, коль скоро складывание не противостоит разгибанию, то и другое означает 'напрягать-ослаблять', 'сужать-расширять', 'сжимать-взрывать' (а не 'сгущать-разреживать', что подразумевало бы пустоту (vide)).

Итак, нижний этаж тоже состоит из органической материи. Организму присущи эндогенные складки, тогда как неорганическая материя имеет складки экзогенные, всякий раз определяемые со стороны внешнего или же окружением. Так, в случае с живым организмом мы находим внутри него формативную складку, в ходе же эволюции, с развитием организма, она трансформируется: отсюда необходимость понятия преформации. Однако же органическая материя не является

¹⁴ Письмо к Де Бийету, и письмо к Бейлю, декабрь 1698. (GPh, III, p. 57). Ср. Gueroult, Dynamique et métaphysique leibniziennes, Les Belles Lettres, p. 32: 'Как представить себе пружину, если мы не предположим, что тело является составным, что тем самым оно может сокращаться, извергая проникающие в него частицы тонкой материи, и что тонкая материя, в свою очередь, должна быть в состоянии вытеснить через свои поры другую, еще более тонкую и т. д. до бесконечности?'

¹⁵ Об эластичности и детонации, натолкнувших Виллиса (1б21-1675) на понятие рефлекса, о различиях между этой моделью и моделью Декарта, ср. George Canguilhem, La formation du concept de réflexe aux ХVII et ХVIII siècles , PUF, p. 60-67. Мальбранш попытался примирить тему пружины и ослабления напряжения с картезианством, сразу и в неорганической материи, и в организме: Recherche de la vérité, VI, гл. 8 и 9 ('нет твердого тела без малой толики пружинящей силы...').

'иной' по отношению к неорганической (и различие между 'materia prima' и 'materia secunda' сюда не относится). Неорганическая или органическая - материя здесь одна и та же, только на нее воздействуют не одни и те же активные силы. Разумеется, это силы абсолютно материальные или механические, и пока не время вмешивать сюда души: ведь на этот момент учение о жизни представляет собой строгий органицизм. Органическая складка зависит от неких материальных сил, которые должны всего лишь отличаться от предшествующих и добавляться к ним; там, где эти силы действуют, их достаточно для творения из единой материи - материи органической. В отличие от сил сжатия или эластичных, Лейбниц называет их 'пластическими силами', которые организуют массы материи. Хотя последние благодаря принципу пружины и готовят или же делают возможным появление организмов, мы никогда не перейдем от масс к организмам, так как органы всегда предполагают преформирующие их пластические силы, которые качественно отличаются от сил масс. Действительно, ведь всякий орган рождается только из предсуществовавшего органа.¹⁶ Даже органические окаменелости в материи объясняются не нашей способностью к воображению, которая проявляет себя, когда нам видится голова Христа среди пятен на стене, - но пластическими силам, проходящими через ранее существовавшие организмы.

Если же пластические силы между собой различаются, то не потому, что живой организм выходит за рамки механизма, а из-за того, что механизмы являются не в достаточной мере машинами. 'Дефект' механизма не в том, что он слишком искусственен, и потому не может управлять организмом, а в том, что он искусственен недостаточно и машинизирован не вполне. По сути,

¹⁶ Письмо к леди Мэшем, июль 1705 (GPh, III, p. 368). А также 'Рассуждения об основах жизни и о пластических свойствах' (GPh, VI, р. 544 и 553): основы жизни нематериальны, но это не 'пластические свойства'. Об органических окаменелостях, ср. 'Протогея', гл. 18.

обычные механизмы состоят из деталей, однако те машинами не являются, тогда как организм бесконечно машинизирован, - это машина, и все части ее или детали - также машины, но только 'преобразованные посредством различных складок, которые она приобретает'. ¹⁷ Пластические силы, стало быть, суть силы машинальные в еще большей степени, нежели механические, и позволяют дать определение барочным машинам. Нам возразят, что механизмы неорганической природы уже устремлены к бесконечности, коль скоро пружина имеет состав сил, сам по себе бесконечный, или поскольку складка всегда отсылает к другим складкам. Но чтобы перейти с одного уровня на другой, всякий раз необходимы внешняя детерминация или непосредственное воздействие среды, без которых, как в наших механизмах, была бы неизбежной остановка. Живой же организм, наоборот, благодаря преформации обладает внутренней силой развития, 'передвигающей' его от складки к складке или бесконечно образующей машины из машин. На первый взгляд, между органикой и неорганикой наличествует различие в векторе, ибо вторая ориентирована в сторону непрерывно увеличивающихся масс, где работают статистические механизмы, а первая - в направлении масс, постепенно разделяющихся и поляризующихся, где действуют индивидуирующие машины, т. е. внутренняя индивидуация. Что это - предвосхищение Лейбницем многих аспектов, которые были разработаны наукой гораздо позже?¹⁸ Разумеется, внутренняя индивидуация, по

¹⁷ 'Новая система Природы', 10. 'Монадология', 64: 'Зубец латунной шестеренки имеет части или фрагменты, в коих для нас уже нет ничего искусственного и более нет ничего, что характеризует машину в отношении функции, для которой была предназначена шестеренка. Но машины природы, т. е. живые тела, суть, кроме прочего, машины в своих мельчайших частях, вплоть до бесконечности'. Письмо к леди Мэшем, р, 374: 'Пластическая сила - в машине'.

¹⁸ О технологической концепции Лейбница, ее противоположности технологической концепции Декарта и ее современном характере Michel Serres, Le système de Leibniz, PUF, II, p.

491-510,621.

Лейбницу, происходит только на уровне душ: причина здесь в том, что органическая интериорность является лишь производной и обладает не более, чем оболочкой связности или сцепленности (а не присущности или неотъемлемости ('inhésion')). Это интериорность пространства, а пока еще не понятие. Это интериоризация экстериорного, инвагинация внешнего, которая не случилась бы, если бы в других местах не имелось идеальных интериорностей. И все же интериорное, посредством которого на материю воздействует принцип индивидуации, придается материи органическим телом: отсюда ссылка на листья дерева, среди которых нет двух одинаковых благодаря их прожилкам и складкам.

'Сгибать-разгибать' означает уже не просто 'напрягать-ослаблять', 'сужать-расширять', но 'обволакивать-развертывать', 'скручивать-раскручивать'. Организм определяется способностью свертывать собственные части бесконечно, а разгибать их - не бесконечно, но до назначенной биологическому виду степени развития. Организм также развивается из семени (преформация органов), а всякое семя - из другого, до бесконечности (вложенность зародышей друг в друга, напоминающая матрешку): первая муха содержит в себе всех последующих, и каждая, в свой черед, призвана в подходящий момент развернуть собственные органы. Когда же организм умирает, он все же не исчезает, но инволюирует, и стремительно перескакивая через этапы, свертывается во вновь уснувшем зародыше. Самое простое - сказать, что 'разгибать' означает 'увеличиваться, возрастать', а 'сгибать' - 'уменьшаться, сокращаться', 'возвращаться в глубины некоего мира'. ¹⁹ Во всяком случае, простое метрическое изменение не объясняет различия между органическим и неорганическим, машиной и пружиной, - тем более, что оно способствовало бы забвению того, что мы переходим даже не от частей к частям - более или менее крупным или

¹⁹Письмо к Арно, апрель 1687 (GPh, II, p. 99).

мелким - но от складки к складке. Когда деталь машины - опять же машина, то это не то же самое, что отношение малой части и целого. Когда Лейбниц приводит в качестве примера пестроту одеяний Арлекина, то нижняя одежда у него не та же самая, что и верхняя. Вот почему не столько изменение размеров, сколько метаморфоза, или 'метасхематизм': всякое животное удвоено, но гетерогенным, гетероморфным образом, - подобно мотыльку, вылетающему из гусеницы. Удвоение может быть даже единым во времени процессом, в той мере, в какой яйцеклетка - не просто оболочка, но часть целого, другая часть которого находится в мужском элементе.²⁰ Фактически, с разницей лишь в размерах повторяется именно неорганическое, поскольку материальное тело всегда проницаемо внешней средой; организм же, напротив, служит оболочкой для внутренней среды, которая необходимо содержит другие виды организмов, а те, в свою очередь, служат оболочками для внутренних сред, содержащих еще организмы: 'члены живого тела наполнены другими существами, растениями, животными...'²¹ Стало быть, простой и непосредственной является неорганическая складка, тогда как органическая всегда будет составной, перекрестной, опосредованной (при помощи внутренней среды). ²²

Материя складывается дважды: в первый раз - под действием эластичных сил, а во второй - под действием сил пластичных, без которых переход от первых ко вторым невозможен. Следовательно, Вселенная не является громадным живым организмом, это не Животное-в-себе: Лейбниц отвергает эту гипотезу так же, как и гипотезу о Мировом Духе, и организмы сохраняют несводимую индивидуальность, а органические 'родословные' - множественность. Тем не менее, два вида

²⁰ 'Новые опыты', III, гл. 6, 23. Выходит, что Бонне (Palingénèse philosophique) несправедливо упрекает своего учителя Лейбница за то, что он 'застрял' на вариациях размеров.

²¹ 'Монадология', 67-70.

²² Ср. Serres, I, р. 371.

сил, два типа складок (массы и организмы) строго коэкстенсивны. Живых организмов наличествует не меньше, нежели частей неорганической материи.²³ Разумеется, внешняя среда организмом не является, но она - нечто вроде озера или пруда, т. е. своего рода садок для рыбы. Сравнение с озером или прудом приобретает здесь новый смысл, поскольку как пруд, так и мраморная плита отсылают теперь не к охватывающему их эластичному колебанию, что свойственно неорганическим складкам, а к образу рыб, населяющих пруд подобно складкам органическим. А в самом организме внутренние среды, которые он содержит, напоминают еще и другие садки, наполненные другими рыбами: этакое 'кишение'... Неорганические складки сред проходят в промежутках между органическими. У Лейбница, как и в барокко, принципы разума кричат во весь голос: 'Все не есть рыба, но рыба есть повсюду... Существует не универсальность, а вездесущность живого'.

Нам скажут, что теория преформации и принцип вложения (emboîtement) в том виде, как она получила свои подтверждения при использовании микроскопа, уже давно забыта. Понятия 'развиваться' и 'эволюционировать' получили обратный смысл, так как ныне этими словами обозначается эпигенез, т. е. возникновение организмов и органов, не являющихся ни преформированными, ни вложенными друг в друга, но сформированными, исходя из чего-то на них не похожего: орган объясняется не ему предшествующим, а гораздо более обобщенным и менее дифференцированным 'наброском' органа.²⁴ Развитие происходит не от малого к великому, не путем роста или увеличения, а от общего к частному, посредством дифференциации изначально сплошного поля, - будь то под воздействием

²³ Письмо к Арно, сентябрь 1687 (р. 118).

²⁴ От имени сторонников эпигенеза Дальк смог написать: 'Хвостовой отросток можно получить, исходя из системы действия и противодействия... где ничто не является априори хвостовым'. (L'œuf et son dynamisme organisateur, Albin Michel, p. 194).

окружающей среды, или же под влиянием внутренних сил, каковые указывают и сохраняют направление, не будучи конституирующими или же преформирующими. Однако же в той мере, в какой преформизм выходит за рамки простых метрических вариаций, он тяготеет к сближению с эпигенезом, притом что эпигенез тоже бывает вынужден сохранять виртуальную или потенциальную преформацию. Но суть не здесь. Дело в том, что у обеих концепций имеется общий принцип трактовки организма, как изначальной складки, 'фальцовки' или сгиба (и биология никогда не откажется от этого определения живого, о чем сегодня свидетельствует основополагающая складчатость молекул белка). Преформизм есть форма, в какой эту истину воспринимали в XVII в., в связи с первыми микроскопами. Значит, неудивительно, что как в эпигенезе, так и в преформации мы сталкиваемся с одними и теми же проблемами: являются ли все способы образования складок модификациями или степенями развития одного и того же Животного-в-себе, или же типы складок друг к другу несводимы, - как полагал Лейбниц с преформистской точки зрения, но как считали Кювье и Бэр с точки зрения эпигенетистской?²⁵ Разумеется, между

²⁵ Сторонник эпигенеза Жоффруа Сент-Илер - один из величайших философов органической складки. Он считал, что поскольку разнообразные складки являются модификациями одного и того же Животного, можно переходить от одних животных к другим опять же путем складывания (единство плана сложения). Если мы сложим позвоночное 'таким образом, что две части его позвоночника сблизятся, то голова его окажется у ступней, таз - у затылка, а кишки его будут расположены, как у головоногих'. Это вызвало несогласие Бэра от имени того же эпигенеза и даже ярость Кювье, который постулировал существование разных осей развития, или плоскостей организации (ср. Geoffroy, Principes de philosophie zoologiquè). Вопреки своему монизму, Жоффруа все же мог бы назвать себя лейбницианцем с других точек зрения: он объясняет организм через материальную силу, которая не меняет природы тел, но добавляет к ним новые формы и отношения. Это сила электрических импульсов, или сила притяжения в духе Кеплера, которая способна 'изгибать' эластичные жидкости и работает на весьма коротких дистанциях в 'мире мелочей', или в бесконечно малом, не путем суммирования гомогенных частей, а посредством сближения частей гомологичных (Notions synthétiques et historiques de philosophie naturelle).

этими двумя позициями сохраняется противостояние: согласно эпигенезу, органическая складка образуется, выдалбливается или нарастает на относительно неподвижной или ровной поверхности (как можно найти прообраз расщеплению, инвагинации, или системе трубок?). А вот согласно преформизму, органическая складка всегда происходит от другой складки - по крайней мере, в пределах одного и того же типа организации: всякая складка - из складки, 'plica ex plica'. Если можно позаимствовать здесь хайдеггерианские термины, то похоже, что складка эпигенеза есть 'Einfalt' *, или различие неразличимого, а складка преформации представляет собой 'Zwiefalt' **, - однако не складка из двух частей, поскольку любая складка неизбежно такова, но 'сгиб-между-двумя', 'промежуток' в том смысле, в каком она представляет собой различие, которое различается. Мы не уверены в правоте точки зрения, согласно которой у преформизма нет будущего. Итак, массы и организмы, скопления и живые существа заполняют нижний этаж. Зачем же тогда нужен второй этаж - ведь чувственные или животные души, неотделимые от органических тел, уже находятся на первом? И даже кажется, будто каждая душа локализуется в собственном теле - на этот раз, как 'точка' в капле, продолжающая существовать в частице этой капли, когда последняя делится или уменьшается в объеме: так, по смерти душа остается там же, где была, - в некоей части тела, какой бы крошечной та ни оказалась.^2б Точ-

²⁶ Письмо к Де Боссу, март 1706 (в: Cristiane Frémont, L'être et la relation, Vrin). A также письмо к Арно, апрель 1687 (р. 100): если насекомое разрезать на тысячу частей, то душа его останется 'в некоторой все еще живой части, каковая всегда будет столь мала, сколь ей необходимо, чтобы находиться в безопасности от действия ее мучителя...'

ка зрения находится в теле, - пишет Лейбниц.²⁷ Разумеется, в телах все происходит машинально, соответственно пластическим силам, каковые являются материальными, - однако этими силами объясняется все, кроме варьируемых степеней единства, к которым эти силы сводят организуемые ими массы (растение, червь, позвоночное...). Пластические силы материи воздействуют на массы, но подчиняют их реальным единствам, предполагаемым этими же силами. Они осуществляют органический синтез, но допускают существование души как единства синтеза, или как 'нематериального принципа жизни'. И только здесь своеобразный анимизм смыкается с органицизмом - с точки зрения чистого единства или единения и независимо от любого причинного действия. ²⁸ И все же организмы сами по себе не могли бы иметь причинного основания бесконечно складываться и продолжать существовать даже среди праха, если бы они не обладали душами - единствами, от которых неотделимы организмы и которые сами неотделимы от последних. Здесь - существенное отличие от Мальбранша: в семени наличествует не только преформация тел, но и предсуществование душ.²⁹ В материи повсюду встречаются не только организмы, но еще и души. Следовательно, когда организму надлежит развернуть собственные части, его животная или чувственная душа раскрывается навстречу прямо-таки театру, в котором она воспринимает и ощущает согласно своему единству, независимо - и все же неотделимо - от собственного организма.

Но вся проблема вот в чем: что происходит с телами, коим предназначена участь стать человеческими - начиная от служащего им оболочкой семени Адама? Говоря юридическим языком, они еще на стадии зародыша несут в себе знаменующий их судьбу 'акт, скрепленный

²⁷ Письмо к леди Мэшем, июнь 1704 (р. 357).

²⁸ 'Принципы Природы и Благодати', 4: 'бесконечное множество степеней' в душах. А также 'Новая Система Природы',

11.

²⁹ 'Монадология', 74.

печатью'. Когда же для них пробивает час развернуть их части, достичь свойственной человеку степени органического развития, или же образовать церебральные складки, - их животная душа становится в то же время разумной, обретая наивысшую степень единства, степень духа: 'Если организованное тело получает в то же время задатки тела человеческого, а его душа возвышается до разумной степени, то я не могу здесь судить, происходит ли это как действие обыкновенное, или же как сверхъестественное и божественное'.³⁰ Как бы там ни было, это становление представляет собой возвышение и облагораживание: это смена театра, царства, сценической площадки или этажа. Театр материи уступает место театру духов или Бога. В эпоху барокко душа поддерживает с телом сложные отношения: всегда неотделимая от тела, она находит в нем отупляющую ее и запутывающую ее в лабиринте материи животность, но также органическую, или рассудочную, человечность (как ступень развития), которая позволяет ей возвыситься и поднимает ее над всеми остальными складками. Так и происходит, если даже после смерти разумная душа 'опускается', а на Страшном Суде - подобно игрушке судьбы или батискафу * - возвышается вновь. По словам Лейбница, между погружением в глубины и возвышением или восхождением, кое-где проницающими организованные массы, наличествует напряжение. Это напоминает переход от надгробных фигур в базилике святого Лаврентия к плафонным изображениям в церкви святого Игнатия. Нам возразят, что физическая сила тяжести и религиозное вознесение - совершенно различные явления и не принадлежат к одному и тому же миру, И все же это два вектора, распределяющие и различающие между собой на этом основании два этажа одного и того же мира, одного и того же дома. Дело здесь в том, что сколь бы неотделимыми ни были душа и тело, они от этого не становятся менее различными в действительности (мы это уже видели относительно

³⁰ 'Дело Господне, отстаиваемое его справедливостью', 81-85. А также 'Теодицея', 91, 397.

частей материи). Коль скоро это так, локализация души в какой-либо части тела, сколь бы малой та ни была, есть скорее проекция сверху вниз, проекция души в 'точку' тела, сообразно геометрии Дезарга и барочной перспективе. Словом, первым основанием для существования высшего этажа является следующее: души находятся и на низшем этаже, но некоторые из них призваны стать разумными, а, стало быть, сменить этаж.

Но останавливаться еще рано. Обратимое суждение, вытекающее из упомянутого принципа Лейбница, верно не только для разумных душ, но даже для душ животных или чувственных: если две реально различающиеся вещи могут быть неотделимыми, то две неотделимые вещи могут быть реально различающимися, относиться к двум этажам, а локализация одной в другой может быть лишь точечной проекцией ('я не думаю, что следует полагать, будто души существуют в точках; вероятно, можно сказать... что они пребывают в некоем месте через соответствие'). Животные души, как единства определенной степени, уже находятся на втором этаже, ибо все происходит машинально, в самом животном и на нижнем этаже. Пластические или машинные силы являются частью 'сил деривативных', которые определяются отношением к организуемой ими материи. Души же, напротив, представляют собой 'изначальные силы', или нематериальные начала жизни, определяемые не иначе, как изнутри, из себя и 'по аналогии с духом'. Останавливаться рано - тем более, что эти животные души с их уменьшенными организмами содержатся в неорганической материи повсюду. Следовательно, неорганическая материя, в свою очередь, тоже имеет в виду души, чье местоположение - в иных, более возвышенных местах; они на нее только проецируются. Несомненно, сколь бы малым тело ни было, оно может следовать по кривой лишь под влиянием деривативных сил второго рода, сил, сжимающих или эластичных, каковые определяют форму кривой благодаря механическому воздействию тел внешнего окружения: само по себе тело следовало бы прямо по касательной. Но здесь механические законы, или внешний детерминизм

(толчок), опять же объясняют все, кроме единства реального движения, каким бы изменчивым и неравномерным это движение ни было. За единство движения всегда отвечает душа, а то и сознание - это вновь открыл Бергсон. Подобно тому, как вся совокупная материя имеет в виду некую уже не детерминируемую извне кривизну - так и кривая, по которой какое угодно тело следует под воздействием внешней среды, отсылает к некоему 'вышерасположенному', внутреннему и индивидуирующему единству, находящемуся на втором этаже, и содержащему в себе 'закон искривленности', закон образования складок или изменений направления. ³¹ Одно и то же движение по отношению к деривативным силам всегда определяется извне, через внешние импульсы, а по отношению к силам изначальным - как упорядоченное изнутри. С первой точки зрения искривленность вторична и является производной от прямой; однако, со второй искривленность первична. Выходит, что механизм пружины то объясняется механическим путем, через воздействие и проникновение тонкой окружающей среды, - то понимается изнутри, как интериорный телу, как 'причина движения, уже пребывающая в теле' и ожидающая от внешней среды только устранения препятствий.³²

Итак, необходимость второго этажа подтверждается повсюду, собственно говоря, метафизически. Все та же душа и образует второй этаж, или интериорность верха, - ведь там у нее уже нет окна для восприятия внешних влияний. Даже в физике мы переходим от внешних материальных складок к внутренним сгибам, - спонтанным и одушевленным. Их-то теперь - как их природу,

³¹ 'Разъяснение трудностей, обнаруженных г-ном Бейлем в новой системе' (GPh, IV, р. 544, 558). Геру показал, как внешний детерминизм и внутренняя спонтанность превосходно уживаются между собой - уже в отношении физических тел: р. 203-207 и р. 163 ('теперь эластичность рассматривается, как выражение первичной спонтанности, изначальной активной силы').

³² 'Новая система Природы', 18; 'Об усовершенствовании первой философии и о понятии субстанции.'

так и способы их разгибания - и следует рассмотреть. Все выглядит так, словно складки материи не имеют оснований в самих себе. Объясняется ли это тем, что Большая Складка всегда расположена между двумя малыми и что этот 'промежуток-между-складками', на первый взгляд, присутствует при всех переходах: между неорганическими телами и организмами, между организмами и животными душами, между душами животными и разумными, между душами и телами вообще?

Глава 2. Сгибы в душе

Генетическим и идеальным элементом переменной кривой, или сгиба, является инфлексия. Инфлексия - это подлинный атом, эластичная точка. Именно ее выделил Клее в качестве генетического элемента активной и спонтанной линии, тем самым свидетельствуя о собственной близости стилю барокко и Лейбницу и противопоставляя себя картезианцу Кандинскому, для которого углы и точка являются жесткими и приводятся в движение внешней силой. Однако для Клее точка, как 'неконцептуальный концепт непротиворечия', проходит через инфлексию. Это и есть сама точка инфлексии той, где кривую пересекает касательная, точка-сгиб. Клее начинает с последовательности из трех фигур.¹ На первой изображена инфлексия. Вторая показывает, что не бывает фигур правильных и беспримесных, - как писал Лейбниц, 'нет прямых, к которым не примешивалась бы искривленность', но как и 'нет конечных кривых определенного характера, к которым не примешивались бы какие-нибудь другие - и это как в мельчайших, так и в наиболее крупных частях'; так что 'ни одному телу вообще невозможно назначить определенную четкую поверхность, что можно было бы сделать, если бы у него были атомы'.² На третьей фигуре заштрихованы выпуклые стороны; тем самым выделяются вогнутости и центры их кривизны, находящиеся

¹ Klee, Theorie de l'art moderne, Gonthier, p. 73.

² Письмо к Арно, сентябрь 1687 (GPh, II, р. 119).

по разные стороны кривой с каждой стороны от точки инфлексии.

Бернар Каш определяет инфлексию, или точку инфлексии, как внутреннюю сингулярность. В противоположность 'экстремумам' (внешним сингулярностям, максимуму и минимуму), она не имеет координат: она не находится ни наверху, ни внизу, ни справа, ни слева; не входит ни в регрессивную, ни в прогрессивную последовательность. Скорее, точка инфлексии соответствует тому, что Лейбниц называет 'двусмысленным знаком'. Она находится в состоянии невесомости; кроме того, векторы вогнутости не имеют ничего общего с вектором силы тяжести, так как детерминируемые ими центры кривизны вибрируют по разные стороны кривой. Следовательно, инфлексия является чистым Событием линии или точки, Виртуальным, идеальностью по преимуществу. Когда-нибудь она попадет на оси координат, но пока она находится вне мира: она сама - мир, или начало мира, - писал Клее, - это 'место космогенеза', 'точка вне измерений', 'промежуток между измерениями'. Событие, представляющее собой ожидание события? Именно в этом качестве инфлексия и подвергается возможным трансформациям; по Кашу, бывает три типа трансформаций.³

Активная, так сказать, резвящаяся в свое удовольствие линия, Прогулка ради прогулки, без определенной цели. Эту линию производит точка в движении (фиг. 1).

Фиг. 1

Та же линия с сопутствующими ей формами (фиг. 2 и 3).

Bernard Cache, L'ameublement du territoire (в печати). Этот текст на географические, архитектурные и особенно меблировочные темы представляется нам обязательным для всех теорий складки.

Фиг. 2

Фиг. 3

Готическая размеренность: огива и загиб (схема Бернара Каша)

Фигуры Kлee

Трансформации первого типа - векториальные или симметричные, с ортогональной или касательной плоскостью отражения. Они происходят по оптическим законам и преобразуют инфлексию в геометрическую точку загиба складки или в огиву. Огива выражает собой форму движущегося тела, чья конфигурация сливается с линиями течения жидкости, - а загиб складки - профиль дна долины, когда воды располагаются в порядке единого течения.

Трансформации второго рода - проективные: в них выражается проекция на внешнее пространство пространств внутренних, определяемых 'скрытыми параметрами' и переменными величинами, или потенциальными сингулярностями. В этом смысле трансформации Тома открывают морфологию живого на основе семи элементарных событий-катастроф: складки, сборки, 'ласточкина хвоста', 'бабочки', а также омбилических точек: гиперболической, эллиптической и параболической.⁴

Наконец, инфлексия сама по себе неотделима от бесконечного варьирования или от бесконечно переменной кривизны. Закругляя углы сообразно требованиям барокко и приумножая их по закону гомотетии (подобия), мы получаем кривую Коха, которая проходит через бесконечное количество угловатых точек и ни в одной из этих точек не допускает касательной; служит оболочкой бесконечно губчатого или полостного мира; образует более чем одну линию и менее чем одну поверхность (фрактальное измерение Мандельброта, выражаемое дробным или иррациональным числом; нон-измерение; промежуточное измерение).⁵Вдобавок, гомотетия способствует совпадению вариации с переменой масштаба, как в случае с длиной берега в географии. Как только мы вмешиваем в дело флуктуацию, а не внутреннюю гомотетию, все меняется. Мы получаем уже не возможность определять угловатую точку между двумя другими, сколь бы близкими те ни были, - а свободу где угодно добавлять поворот, превращая всякий промежуток в место новой складчатости. Как раз здесь мы и переходим от сгиба к сгибу, а не от точки к точке, а все контуры расплываются, создавая

⁴ О связи теории катастроф с органическим морфогенезом, ср. René Thom. Morphologie et l'imaginaire, Circé, 8-9 (и изложение семи сингулярностей, или катастроф-событий, р. 130). ⁵ Mandelbrot, Les objets fractals, Flammarion (о губчатом или полостном см. цитируемый М. текст Жана Перрена, р. 4-9). Мандельброт и Том с разных точек зрения имели мощные инспирации в духе Лейбница.

разнообразные формальные потенции материала, выходящие на поверхность и проявляющиеся в виде соответствующего количества поворотов и дополнительных сгибов. Трансформация инфлексии не допускает ни симметрии, ни привилегированного плана проекции. Инфлексия становится вихреобразной и происходит не столько благодаря продлению или приумножению, сколько через запоздание и промедление: по сути, линия закручивается в спираль, чтобы отсрочить инфлексию, произведя ее в движении, 'подвешенном между небом и землей'; эта спираль неопределенным образом то удаляется от центра кривой, то приближается к нему, и в каждый миг 'либо взлетает, либо рискует обрушиться на нас'.⁶ Но вертикальная спираль задерживает и отсрочивает инфлексию не иначе, как обещая ее и делая ее неодолимой на какой-нибудь трансверсали: турбулентность никогда не бывает единственной, а ее спираль имеет фрактальное строение, сообразно чему между первичными турбулентностями всегда вставляются новые.⁷ Это и есть турбулентность, подпитывающаяся другими турбулентностями и - при стирании контура - завершающаяся не иначе, как чем-то вроде буруна или конской гривы. Здесь сама инфлексия становится вихреобразной, и в тоже время ее вариации открываются навстречу флуктуациям, сами становятся флуктуациями.

Определение барочной математики дается у Лейбница: объектом последней становится 'новое влечение' переменных величин, т. е. сама вариация. По существу, ни в дробных числах, ни даже в алгебраических формулах не подразумевается вариативность как таковая, ибо каждый из их членов имеет или должен иметь определенное значение. По-иному дела обстоят с иррациональными числами и соответствующим им исчислени-

⁶Окенгем и Шерер этими словами - на материале статуи Пермоцера 'Апофеоз принца Евгения' (1718-1721) - описывают барочную спираль: L'âme atomique, Albin Michel.

⁷ От сгиба к турбулентности, ср. Мандельброт, гл. 8, а также Каш, настойчиво выделяющий явления отсрочки.

ем рядов, а также с дифференциальными остатками и с исчислением остатков, где вариативность становится актуально бесконечной, поскольку иррациональное число является общим пределом двух конвергентных серий, из которых одна не имеет максимума, а другая - минимума; дифференциальный же остаток служит общим пределом исчезающего отношения между двумя величинами. Однако в обоих случаях можно заметить присутствие элемента искривленности, оказывающее причинное воздействие. Иррациональное число имплицирует опускание дуги окружности на прямую рациональных чисел и изобличает ее как ложную бесконечность, попросту как неопределенность, содержащую бесконечное множество лакун; поэтому континуум представляет собой лабиринт и не может быть выражен через прямую линию - прямая всегда будет перемежаться участками искривленности. Сколь бы близки ни были две точки А и В, между ними всегда возможно построить прямоугольный равнобедренный треугольник, чья гипотенуза пойдет от А к В, а вершина С укажет на окружность, которая пересечет прямую между А и В. Дуга окружности окажется чем-то подобным ветви инфлексии, элементом лабиринта, который на пересечении кривой и прямой превратит иррациональное число в точку-сгиб. Так же обстоят дела и с дифференциальным остатком, где имеется точка-сгиб А, сохраняющая отношение с/е, когда последние две величины становятся исчезающими (это также отношение между радиусом и касательной, соответствующее углу в точке С).⁸Короче говоря, всегда имеется некая инфлексия, превращающая вариацию в сгиб и устремляющая сгиб или вариацию к бесконечности. Сгиб есть степень и потенция, - как мы видим это в иррациональном числе, получаемом при извлечении корня, а также в дифференциальном остатке, выводимом из отношения каких-либо величины и степени; это и является условием ва-

⁸'Обоснование исчисления бесконечно малых исчислением ординарной алгебры', Gerhardt, Mathématiques, IV, p. 104.

риации. Само возведение в степень, потенцирование, есть действие, действие сгиба.

Когда математики принимают в качестве своего объекта вариацию, имеет тенденцию выделяться понятие функции, но понятие объекта также меняется, становясь функциональным. В некоторых особо важных математических текстах Лейбниц выдвигает идею относительно семейства кривых, зависящего от одного или нескольких параметров: 'Вместо того, чтобы искать единственную прямую, касающуюся данной кривой в единственной точке, мы ставим себе задачей найти кривую, касающуюся бесконечного множества кривых в бесконечном множестве точек; кривая не является касаемой, она - касающаяся, - касательная же перестает быть прямой, единственной и касающейся, она становится кривой, бесконечным семейством кривых, касаемой' (проблема элемента, обратного касательной).⁹

⁹ Michel Serres, I, p. 197. Два главных математических текста Лейбница таковы (GM, V): 'Об одной линии, производной от линий' и 'Новое применение дифференциального исчисления'. 'Сравнивая кривые одной серии между собой или рассматривая пересечение кривых, мы видим, что некоторые коэффициенты являются весьма постоянными или неизменными, что не ограничивается одной кривой, но распространяется на все кривые данной серии; прочие же кривые относятся к переменным. И, разумеется, чтобы вывести закон определенной серии кривых, необходимо, чтобы в коэффициентах сохранялась одна-единственная вариативность - до такой степени, что если в главном уравнении, объясняющем общую природу всех данных кривых, появляется несколько переменных для всех кривых, - то нужно дать и другие дополнительные уравнения, которые сами бы объяснили, отчего зависят переменные коэффициенты; благодаря этому из главного уравнения можно было бы устранить все переменные, кроме одной...', trad. Реуrоих, (Œuvre de Leibniz concernant le calcul infinitésimal, Librairie Blanchard).

Но почему следует исходить из мира или серии? В противном случае тема зеркала и точки зрения потеряла бы всякий смысл. Мы переходим от инфлексии мира к включениям в пределах субъектов: почему мир только и существует, что во включающих его субъектах? В первых письмах к Арно детализируются аргументы, примиряющие два существенных в этом отношении суждения. С одной стороны, мир, где согрешил Адам, только и существует, что в согрешившем Адаме (и во всех прочих субъектах, составляющих этот мир). С другой, Бог сотворил не грешника Адама, а мир, где согрешил Адам. Иными словами, если мир находится в субъекте, то субъект, тем не менее, существует для мира. Бог создал мир 'перед' тем, как сотворить души, потому что сотворил он их ради этого мира, который он в них вложил.

²⁶ Ср. Papetti, Valier, Fréminville et Fisseron, La passion des étoffes chez un neuropsychiatre G. G. de Clérambault, Solin, с репродукциями фотографий и двумя беседами о драпировках (р. 49-57). Можно полагать, что эти фотографии со сверхизобильными складками указывают на позы, избиравшиеся самим Клерамбо. Но обычные для колониальной эпохи почтовые карточки, демонстрирует аналогичные системы складок на] всех видах одежды марокканок, включая чадру: это как бы исламское барокко.

II. Включения

Глава 4. Достаточное основание

'Всему свое основание'... Уже этой тривиальной формулировки достаточно, чтобы навести на мысль о 'восклицательном' характере этого принципа, о тождественности его крику, крику Разума в полном смысле слова. 'Все' означает все, что происходит, - чего бы ни случалось. Все, что происходит, имеет основание!¹ Понятно, что искомым основанием не является причина. Причина относится к тому же порядку, что и происходящее, - либо с тем, чтобы изменить некое положение вещей, либо чтобы произвести или уничтожить некую вещь. Но этот принцип требует, чтобы у всего, происходящего с некоей вещью, в том числе, с причинно-следственной связью, имелось какое-либо основание. Если мы назовем событием происходящее с вещью, независимо от того, претерпевает ли она его или производит, мы скажем, что достаточное основание есть нечто включающее в себя событие как один из своих предикатов: это концепт вещи, или понятие. 'Предикаты, или события', - писал Лейбниц.² Поэтому мы припоминаем ранее пройденный путь - от инфлексии к включению. Инфлексия есть событие, происходящее на определенной линии или в определен-

¹ Письмо к Арно, 14 июля 1686.

² 'Рассуждение о метафизике', 14.

ной точке. Включение же есть предикация, вкладывающая инфлексию в концепт линии или точки, т. е. в иную тачку, которую мы назовем метафизической. Мы переходим от инфлексии к включению, как от события, происходящего с вещью, к предикату понятия или как от 'видения' к 'чтению': то, что мы видим в вещи, мы прочитываем в ее концепте или в понятии о ней. Концепт напоминает подпись и замкнутость. Достаточное основание есть включение, т. е. тождественность события и его предиката. Достаточное основание говорит: 'У всего есть свой концепт!' Метафизическая формулировка достаточного основания: 'Всякая предикация имеет обоснование в природе вещей', а логическая формулировка: 'Всякий предикат содержится в субъекте', так как субъект, или природа вещей, и есть понятие или концепт вещи. Хорошо известно, что барокко характеризуется своим concetto, - но лишь в той мере, в какой барочный кончетто противостоит классическому концепту. Также хорошо известно, что Лейбниц предложил новую теорию понятия, с помощью которой он преобразовал философию; но необходимо сказать, в чем эта новая теория, этот лейбницианский concetto состоит. То, что она противостоит 'классической' теории понятия, как ее замыслил Декарт, лучше всех остальных текстов доказывает переписка Лейбница с картезианцем Де Вольдером. И, прежде всего, понятие не обладает простым логическим бытием, но является как бы метафизическом существом. Это не общее понятие и не универсалия, а индивид; он определяется не через атрибут, а через предикаты-события.

И все же, верно ли это для любого включения? Здесь-то мы и встречаемся с различием между двумя основными типами включения, или анализа, ибо анализ есть операция по обнаружению предиката в понятии, мыслимом как субъект, - или субъекта для события, мыслимого как предикат. Похоже, Лейбниц утверждает, что в случае с необходимыми суждениями или сущностными истинами ('два плюс два - четыре') предикат включается в понятие эксплицитно, тогда как для случайно взятых существований ('Адам грешит', 'Цезарь перехо-

дит Рубикон') включение может быть лишь имплицитным или виртуальным. ³ Следует ли это понимать именно так, как порою предлагает Лейбниц: в одном случае анализ является конечным, а в другом - неопределенным? Но ведь кроме того, что мы пока не знаем в чем конкретно состоит концепт или субъект в каждом случае, мы еще подвергнемся опасности дважды исказить смысл, если отождествим понятие 'эксплицитное' с конечным, а понятие 'имплицитное или виртуальное' - с неопределенным. Было бы удивительно, если бы анализ сущностей оказался конечным - ведь они неотделимы от бесконечности самого Бога. Анализ же существований, в свою очередь, тоже неотделим от бесконечности мира, менее актуальной, чем любая другая бесконечность: если бы в мире существовало нечто неопределенное, Бог с этим не смирился бы, а, стало быть, узрел бы конец анализа - чего не происходит.⁴ Словом, мы уже не можем отождествлять упомянутое Лейбницем виртуальное с каким-то не актуальным неопределенным, как не можем мы и отождествить эксплицитное с конечным. Трудности приумножаются, если мы возьмем весьма важные тексты, где Лейбниц описывает имплицитное или виртуальное уже не как характерную черту включений существования, а именно как один из типов включений сущности: среди необходимых суждений имеются случаи эксплицитного включения ('два плюс два - четыре') и случаи включения виртуального ('всякое двенадцатиричное число является шестеричным').⁵ Как будто даже все виды анализа - эксплицит-

³ Ср. 'Рассуждение о метафизике', 8 и 13.

⁴ 'О свободе' (F, р. 180-181): 'Бог один видит, разумеется, не окончательное решение, ибо конца этого нет, но связь между членами серии, как свертывание предиката в субъекте, ибо он видит всякую вещь, находящуюся в серии'.

⁵ Ср. 'О свободе' (р. 183), но также и 'О принципе разума' (С, р. 11), 'Необходимые и случайные истины' (С, р. 17-18), а также Фрагмент X (GPh, VII, р. 300). В этих текстах Лейбниц ссылается на аналогичные арифметические примеры и употребляет синонимичные термины ('latebat' - 'скрывался' или 'tecte' - 'скрытно', так же, как и 'virtualiter' - 'виртуально'. Кутюра, следовательно, имел основания утверждать: 'Необходимые истины являются тождествами, одни - эксплицитно, другие - виртуально или имплицитно' (La logique de Leibniz, Olms, p. 206).

102

Глава 5. 'Несовозможность', индивидуальность, свобода.

Адам согрешил, но его противоположность, Адам безгрешный, сам по себе возможен и не противоречив (в отличие от 'два плюс два не равно четырем'). Таково свойство предложений существования. Однако необходимо понять, в чем проблема: между двумя противоположностями, Адамом-грешником и Адамом-безгрешным, в действительности, отношения противоречия существуют. Зато ради объяснения того, что Адам безгрешный сам по себе не содержит противоречий, к этим отношениям следует добавить отношения совершенно иного типа. И отношения эти - не между двумя Адамами, а между безгрешным Адамом и миром, где Адам согрешил. Разумеется, по мере того, как мир, где согрешил Адам, становится включенным в Адама, мы впадаем в противоречие. Но ведь мир этот включен и в бесконечное множество других монад. Именно в этом смысле должны существовать какие-то изначально взаимоисключающие отношения между Адамом безгрешным и миром, где Адам согрешил. Адам безгрешный включал бы в себя иной мир. Между двумя мирами существуют иные отношения, нежели противоречие (хотя локальное противоречие между составляющими их субъектами, взятыми попарно, и наличествует). Это не противоречие, а 'вице-дикция' *. То, что Бог избирает из бесконечного множества миров возможный, - достаточно расхожая идея, и мы находим ее, к примеру, У Мальбранша; особенность позиции Лейбница в том, что он утверждает глубоко своеобразное отношение

103

между возможными мирами. И это новое отношение Лейбниц называет 'несовозможностью' (incompossibilité), считая ее великой тайной, сокрытой в Божественном разуме.¹ Мы вновь оказались в ситуации поисков решения одной из лейбницианских проблем, и именно в установленных Лейбницем условиях: невозможно узнать, каковы Божественные основания и как Бог применяет их в каждом случае, - но можно показать, что таковые есть и обнаружить их принцип.

Как мы видели, мир есть бесконечное множество конвергентных серий, одни из которых - вокруг сингулярных точек - могут продлеваться в другие. К тому же, каждый индивид, каждая индивидуальная монада в целом выражает один и тот же мир, - хотя ясным образом они выражают лишь некую часть этого мира, т. е. серию или даже конечную последовательность. В итоге выходит, что когда полученные на границе серии расходятся вблизи поля сингулярностей, возникает иной мир. Назовем совозможными: 1) множество конвергентных и продлеваемых монад, составляющих некий мир; 2) множество монад, один и тот же мир выражающих (Адам-грешник, Цезарь-император, Христос-

¹ Фрагмент 'Двадцать четыре суждения', GPh, VII, р. 289-291, и фрагмент 'Абсолютно первые истины'... р. 195. Couturat, La logique de Leibniz, p. 219 и Gueroult, Dynamique et métaphysique leibniziennes, p. 170, полагают, что несовозможность влечет за собой некое отрицание или противопоставление, каких Лейбниц не мог признать за такими позитивными понятиями, как монады: потому-то он, якобы, и был вынужден объявить источник несовозможности непознаваемым. Однако нам кажется, что несовозможное у Лейбница является изначальным основанием, несводимым к какой бы то ни было форме противоречия. Это различие, а не отрицание. Поэтому ниже мы предлагаем интерпретацию, основанную только на схождении или расхождении серий: ее преимущество в том, что она 'в духе Лейбница'. Но тогда отчего же Лейбниц объявляет непознаваемым исток несовозможности? С одной стороны, оттого, что в теориях рядов XVII века дивергенция была еще малоизвестна. С другой, да и вообще на уровне несовозможных миров, мы вынуждены полагать, что серии расходятся, не понимая почему.

104

спаситель...). Будем называть несовозможными: 1) серии расходящиеся, а, стало быть, принадлежащие к двум возможным мирам, 2) монады, каждая из которых выражает мир, отличный от выражаемого другой (Цезарь-император и безгрешный Адам). Как раз эвентуальное расхождение между сериями и дает возможность определить несовозможность или отношения вице-дикции. Вот так, постулируя бесконечное количество возможных миров, Лейбниц никоим образом не вносит в них дуальность, каковая превратила бы наш относительный мир в отблеск мира абсолютного и более глубокого: напротив, наш относительный мир он делает единственно существующим и отталкивающим все другие возможные, потому что он относительно 'лучший'. Бог делает выбор между бесконечным количеством возможных миров, несовозможных друг другу, и выбирает лучший, либо тот, где больше всего возможной реальности. В то время, как Благо было критерием двух миров, Наилучшее является критерием мира единственного в своем роде и относительного. Принцип Наилучшего дает новый импульс обсуждению принципов, поскольку он являет собой первое применение к миру принципа достаточного основания.

Мир антецедентен по отношению к монадам, хотя и не существует за пределами выражающих его монад. Ведь Бог создал сначала не Адама, - пусть даже ради того, чтобы тот согрешил, или чтобы заметить, что тот согрешил: он создал именно мир, где согрешил Адам, и включил туда всех выражающих этот мир индивидов (Тарквиния Секста, насилующего Лукрецию; Цезаря, переходящего Рубикон...). Мы исходим из того, что мир есть серия инфлексий или событий: это чистое испускание сингулярностей. Вот, например, три сингулярности: быть первым человеком, жить в саду наслаждений, иметь жену, появившуюся из собственного ребра. А потом и четвертая: грешить. Такого рода сингулярности-события соотносятся с 'усредненностями' или 'регулярностями' (разница между последними неважна). Сингулярность бывает окружена облаком усредненностей или регулярностей. И можно сказать, что все

105

132

Глава 6. Что такое событие?

Уайтхед - это последователь или диадох, как платоники называли глав философских школ. Но только школа эта до некоторой степени тайная. У Уайтхеда вопрос 'что такое событие?' прозвучал в третий раз.¹Уайтхед возобновил радикальную критику атрибутивной схемы, большую игру принципов, размножение категорий, примирение универсального и случайного, преобразование понятия в субъект: бурная деятельность. На время все это стало последней великой англоамериканской философией - как раз перед тем, как ученики Витгенштейна распростерли свои туманы, самонадеянность и ужас. Событие - это не только 'человека задавили': и великая пирамида - это событие, и ее длительность в течение 1 часа, 30 минут, 5 минут..., прохождение Природы или прохождение Бога, взгляд Бога. Каковы же условия события или того, чтобы нечто стало событием? Событие рождается среди хаоса, в некоем хаотическом множестве, но при условии вмешательства своего рода сита.

Хаоса не существует, это абстракция, ведь он неотделим от сита, благодаря которому из него нечто выходит (скорее нечто, чем ничто). Хаос - это чистое Many

¹ Мы обращаемся здесь в трем основным книгам Whitehead, The Concept of Nature, Cambridge University Press - относительно первых двух составляющих события, экстенсивностей и интенсивностей; а относительно третьей - 'схватывания' - Process and Reality, Free Press, - и The Adventures of ideas *, там же. О философии Уайтхеда в целом можно справиться у Wahl, Vers le concret, Vrin, Cesselin, La philosophie organique de Whitehead, PUF; и Dumoncel, Whitehead ou le cosmos torrentiel, Archives de philosophie, декабрь 1984 и январь 1985.

133

(многое), чисто дизъюнктивное разнообразие, тогда как нечто есть One (одно, единственное), не то, чтобы уже единица, но скорее неопределенный артикль, обозначающий любую сингулярность. Как же Many становится One? Чтобы нечто вывести из хаоса - даже если это нечто весьма мало от него отличается - необходимо вмешательство некоего великого сита, подобного эластичной и аморфной мембране, электромагнитному полю или вместилищу из 'Тимея'. Как раз в этом смысле Лейбниц уже сумел дать несколько аппроксимаций хаоса. Согласно первой, космологической, аппроксимации, хаос есть множество возможного, т. е. все индивидуальные сущности в той мере, в какой каждая стремится к самостоятельному существованию: но сито пропускает лишь совозможное, и наилучшую комбинацию совозможного. Согласно же аппроксимации физической, хаос есть бездонный мрак, но сито вытягивает из него тот самый темный фон, 'fuscum subnigrum', который - сколь бы мало он ни отличался от черноты - все же содержит все цвета: сито есть как бы до бесконечности машинизированная машина, каковая и образует Природу. С точки зрения психической, хаос есть как бы вселенская оглушенность, множество всевозможных перцепций, исчезающих или до бесконечности малых; однако сито извлекает из них дифференциалы, способные интегрироваться в регулярные восприятия.² Если хаоса не су-

² Эту операцию просеивания или - как ее называл Лейбниц - 'крибрации' проанализировал Мишель Серр, I, р. 107-127: 'Существует два инфрасознания: более глубокое структурировано как некое множество, чистая множественность или обобщенная возможность, алеаторная смесь знаков; менее глубокое покрыто комбинаторными схемами этой множественности, оно уже структурировано, как вся математика, арифметика, геометрия, исчисление бесконечно малых...' (р. 111). Серр демонстрирует глубинное противопоставление этого метода картезианскому: существует бесконечное множество наложенных друг на друга фильтров или сит, начиная от самих наших органов чувств и заканчивая последним фильтром, за котором - хаос. Модель фильтра - ключ к 'Размышлениям о познании, истине и идеях'.

134

ществует, то это потому, что он - лишь изнанка великого сита и оттого, что сито до бесконечности образует серии целого и частей, представляющиеся нам хаотическими (алеаторные последовательности) только из-за нашей неспособности проследовать по ним, или же из-за неудовлетворительности наших личных сит.³ Даже полость - не хаос, а серия, чьи элементы - опять же полости, заполненные все утончающейся материей, и каждая полость распространяется на последующие.

Вот, пожалуй, и первая составляющая или условие события как для Уайтхеда, так и для Лейбница: распространение (extension). Распространение наличествует, когда некий элемент распространяется на последующие, так что он образует целое, а последующие - его части. Такая связь 'целое-части' формирует бесконечную серию, не имеющую ни последнего члена, ни предела (если не считать пределов наших органов чувств). Событие есть некая вибрация с бесконечным количеством обертонов или подмножеств: одна волна звучащая, другая - светящаяся, - или даже непрерывно уменьшающаяся часть пространства в продолжение непрерывно уменьшающейся длительности. Ибо пространство и время - это не пределы, но абстрактные координаты всех серий: минута, секунда, десятая доля секунды... Затем мы можем рассмотреть вторую составляющую события: экстенсивные серии обладают внутренними свойствами (например, высотой, интенсивностью, тембром звуков, оттенками, валером, насыщенностью цвета) и сами вступают в новые бесконечные серии; серии сходятся по направлению к пределам, а отношение между пределами образует конъюнкцию.

³ Письмо у Бурге, март 1714 (GPh, III, p. 565): 'Когда я считаю, что хаоса нет вообще, я не имею в виду, что наш земной шар или другие тела никогда не были в состоянии крайней запутанности... но полагаю, что всякий, кто имеет органы чувств, достаточно проницательные для того, чтобы заметить мельчайшие части вещей, все найдет организованным... Ибо невозможно, чтобы какое-либо существо было бы способным проникать сразу во все малейшие частицы материи, так как актуальное деление продолжается до бесконечности'.

135

144

III. Иметь тело

Глава 7. Перцепция в складках

Я должен иметь тело, такова моральная необходимость, 'требование'. И, прежде всего, я должен иметь тело, поскольку во мне есть тьма. Все-таки оригинальность Лейбница значительна уже начиная с этого первого аргумента. Он не говорит, что одно лишь тело проясняет тьму, которая есть в духе. Наоборот, дух темен, в глубинах духа - мрак, и вот эта темная его природа как раз и проясняет и требует тело. Назовем 'первой материей' нашу пассивную потенцию или ограниченность нашей активности: скажем, что наша первая материя является требованием протяженности, а также сопротивления или антитипии, и, кроме того, индивидуированной необходимостью иметь принадлежащее нам тело.¹ Каждая монада должна иметь индивидуированное тело именно потому, что существует бесконечное множество индивидуальных монад, - ведь это тело подобно тени, отбрасываемой на монаду другими монадами. Тьмы в нас нет, потому что мы имеем тело, но мы должны иметь тело, потому что в нас есть

¹ Письма к Де Боссу, март 1706, октябрь 1706 (первая материя у каждой энтелехии 'собственная' или 'фиксированная'). Письма к Де Боссу переведены и откомментированы Кристианой Фремон, L'être et la relation, Vrin. Ср. комментарии о понятии необходимости.

145

тьма: физическую картезианскую индукцию Лейбниц заменяет моральной дедукцией тела.

Однако этот первый аргумент уступает место еще одному, будто бы ему противоречащему, он - еще оригинальнее. На этот раз мы должны иметь тело из-за того, что наш дух обладает привилегированной, ясной и четкой зоной выражения. Теперь необходимость иметь тело зависит от вот этой ясной зоны. Лейбниц доходит даже до того, что утверждает, что ясно выражаемое мною и есть то, что имеет 'отношение к моему телу'.² И, по существу, если монада Цезарь ясным образом выражает переход через Рубикон, то не потому ли это происходит, что река вступает в 'близкие' отношения с телом этой монады? То же самое касается и всех прочих монад, чья зона ясного выражения совпадает с окрестностями тела. Тем не менее здесь есть некая инверсия причинно-следственной связи, которая все же не должна препятствовать восстановлению подлинной цепи дедукции: 1) каждая монада конденсирует определенное количество сингулярных, внетелесных и идеальных отношений, которые еще не 'вводят в игру' тела, хотя отношения эти можно выразить только в форме 'Цезарь переходит Рубикон, он убит Брутом...'; 2) эти сингулярные события, включенные в монаду в виде изначальных предикатов, образуют ее зону ясного выражения, или ее 'департамент'; 3) они с необходимостью имеют отношение к телу, принадлежащему данной монаде, и воплощаются в телах, непосредственно на нее воздействующих. Словом, именно потому что каждая монада имеет ясную зону, она должна обладать и телом, - ведь зона эта конституирует отношение к телу, и не данное, а генетическое, порождающее свое собственное 'relatum'. Раз уж у нас есть ясная зона, мы должны иметь и тело, чья обязанность - пробегать по ней или исследовать ее от рождения и до смерти.

И вот - перед нами две трудности. Почему требование иметь тело в одних случаях основано на принципе

² Мотив, присутствующий во всех письмах к Арно, особенно за апрель 1687.

146

пассивности, во тьме и в смутном, но в других - еще и на нашей активности, в свете и в ясном? И, говоря в частности, как существование тела может проистекать от света и отличимого? Как писал Арно - каким образом выражаемое мною ясно и четко может иметь отношение к моему телу, все движения которого я знаю лишь смутно?³

Свойственные каждой монаде сингулярности продлеваются до сингулярностей других монад и во всех направлениях. Каждая монада, стало быть, выражает целый мир, но смутно и темно, поскольку она конечна, а мир бесконечен. Поэтому глубины монады столь темны. Так как мир не существует вне выражающих его монад, он включен в каждую в форме перцепций или 'репрезентантов', т. е. бесконечно малых актуальных элементов.⁴ Опять-таки, поскольку вне монад мир не существует, монады суть малые перцепции без объектов, галлюцинаторные микроперцепции. Мир существует только в своих репрезентантах - именно таких, какие включены в каждую монаду. Это плеск, гул, туман, танец праха. Это нечто вроде состояния смерти или каталепсии, сна или засыпания, исчезновения, ошеломленности. Это похоже на то, как если бы глубины каждой монады состояли из бесконечного множества мелких складок (инфлексий), непрестанно и во всех направлениях возникающих и разглаживающихся - спонтанность монады напоминает спонтанность спящего, который ворочается и переворачивается на своем ложе.⁵ Микроперцепции или репрезентанты мира - это малые складки, тянущиеся во все стороны, складки в складках, над складками, сообразно складкам, - этакая картина Антаи или токсическая галлюцина-

³ Арно, письмо к Лейбницу, август 1687.

⁴ 'Монадология', 63: 'Универсум устроен в совершенном порядке, и необходимо должен быть также порядок и в представляющем, т. е. в восприятии души'.

⁵ О малых перцепциях и стимулах, ср. 'Новые опыты', II, гл. 1, 9-25; гл. 20, 6-9; гл. 21, 29-36.

147

ция Клерамбо.⁶ И вот эти-то малые, смутные и темные перцепии и составляют наши макроперцепции, нашу сознательную, ясную и четкую апперцепцию: сознательная перцепция никогда не возникнет, если она не интегрирует бесконечное множество малых перцепций, которые нарушают равновесие предыдущей макроперцепции и подготавливают следующую. Как могла бы боль уступить место удовольствию, если бы множество малых болевых раздражений, или, скорее, полуболей, уже не были рассеяны в ощущении удовольствия, а затем не объединялись в боли осознанной? Как бы внезапно я ни ударил палкой занятую едой собаку, все-таки необходимы малые перцепции и того, как я исподтишка подкрался, и моего враждебного запаха, и поднятия палки: они поддерживают превращение удовольствия в боль. Как голод сменится насыщением, если тысячи малых ощущений голода (солевого, сахарного, жирового) не проявятся в разных - и едва заметных - органических ритмах? И наоборот, если сытость уступает место голоду - то именно в силу недейственности всех этих малых и частных ощущений голода. Малые перцепции, как и составные части каждой перцепции, суть переходы от одной перцепции к другой. Они и составляют животное - или одушевленное - состояние по преимуществу: беспокойство. Это 'иголки', или стимулы, мелкие сгибы, присутствующие в удовольствии не меньше, чем в боли. Стимулы суть репрезентанты мира в замкнутой монаде. Животное 'как на иголках' *, душа 'как на иголках' означает, что всегда имеются малые перцепции, которые не интегрируются в перцепцию настоящую, - но также и малые перцепции, не интегрированные в предыдущей и подпитывающие грядущую ('так вот что это было!'). Макроскопия различает перцепции

⁶ Клерамбо, ведомый любовью к складкам, проанализировал галлюцинации, называемые 'лилипутскими' и отмеченные решетками, сетками и переплетениями: сознание хлоралика 'покрыто пеленой, игра складок (на которой) способствует неравномерной прозрачности' (Oeuvre psychiatrique, PUF, I, p. 204-250).

148

и позывы, служащие переходом от одной перцепции к другой. Это присуще большим сложным складкам, драпировкам. Но на уровне микроскопии малые перцепции и склонности уже не различаются: это 'иголки' беспокойства, вызывающие нестабильность любой перцепции.⁷ Тем самым теория малых перцепций зиждется на двух основаниях: на метафизическом, согласно которому всякая воспринимающая монада выражает включаемый ею бесконечный мир, и на психологическом, соответственно которому каждая сознательная перцепция имплицирует бесконечное множество подготавливающих ее, составляющих ее или следующих за ней малых перцепций. Итак, от космологии к микроскопии, но также и от микроскопии к макроскопии.

Свойством перцепции является 'распыление' мира, но также и спиритуализация праха.⁸ Весь вопрос в том, чтобы знать, как мы перейдем от малых перцепций к сознательным и от молекулярных к молярным. Происходит ли это через процесс тотализации, наподобие того, как я улавливаю целое, части которого для меня неощутимы? Так, я воспринимаю шум моря или собравшейся толпы, но не рокот каждой волны и не бормотание каждого человека, каковые, тем не менее, их производят. Однако хотя Лейбниц порой и выражается в терминах тотальности, речь идет о чем-то ином, нежели о сложении гомогенных частей.⁹ По-

⁷О различии между микроскопичским и макроскопическим процессом в схватывании, ср. Whitehead, Process and Reality, p.

129.

⁸ Именно в этих терминах Габриель Тард определяет монадологию, к сторонникам которой он себя причисляет: Monadologie et sociologie, Essais et mélanges sociologiques, Malone, p. 335.

⁹ Об этой проблеме - с примером о морском шуме - основные тексты: 'Рассуждения о метафизике', 33; письмо к Арно, апрель 1687; 'Размышления относительно учения о едином всеобщем духе', 14; 'Монадология', 20-25; 'Начала Природы и Благодати', 13. Элиас Канетти недавно вновь взялся за теорию мелких стимулов, но он превратил ее в обыкновенные рецепцию, накопление и распространение команд, поступающих извне: Masse et puissance *, Gallimard,

321.

149

Глава 8. Два этажа

Уже в тексте, написанном в молодости, Лейбниц ставит в упрек номиналистам то, что те признают лишь совокупные целостности, а следовательно - промахиваются мимо самого понятия: понимают содержание понятия дистрибутивно, а не собирательно. Бараны являются членами стада собирательно, люди же разумны каждый сам по себе.¹ И тут Лейбниц замечает, что монады, будучи разумными сущностями, по отношению к миру ведут себя так же, как и по отношению к содержанию своего понятия: каждая сама по себе включает в себя целый мир. Монады соответствуют понятию 'каждый' (every), тогда как тела -понятиям 'один' (one), 'некоторый' (some) или 'любой' (any): много полезного извлекли из этого Уильям Джеймс и Рассел. Монады суть дистрибутивные единства, в соответствии с отношением 'каждый-целое', тогда как тела - это коллективы, стада или агрегаты, соответствующие отношению 'одни-другие'. Распределение на два этажа представляется, следовательно, неукоснительным, так как вверху мы имеем разумные монады или Каждых, - они напоминают не сообщающиеся между собой частные апартаменты, не оказывают друг на друга никакого воздействия и являют собой разновидности одной и той же внутренней декорации, - тогда как внизу мы обнаруживаем материальный мир тел, нечто Общее, части которого непрестанно сообщают друг другу движение, распространяют волны, воздействуют друг на друга. Несомненно, существует и конвергенция, по-

¹ 'О философском стиле Низания' (GPh, IV), 31; целые совокупные и целые дистинктивные или дистрибутивные.

171

скольку каждая монада выражает целое мира, а каждое тело получает впечатление от 'всех' остальных, и так до бесконечности.² Но эта конвергенция осуществляется совершенно разными путями или в совершенно различных режимах - выражения и впечатления, через вертикальную имманентную причинность или через причинность транзитивную и горизонтальную. Их можно противопоставить предварительным образом: в первом случае речь идет о понятиях свободы и благодати; о 'свободных волеизъявлениях', конечных целях и 'моральной необходимости' (наилучшее). Во втором же случае мы имеем дело с понятиями природы, с действующими причинами, с 'подчиненными правилами' типа физических законов, и необходимость здесь гипотетична (если одно..., то другое...).

Существует не только конвергенция, бывают и значительные вторжения с той и другой стороны. Подчиненные правила входят в 'свободные волеизъявления', и некоторые из них касаются непосредственно монад в той мере, в какой последние уже формируют первичную 'природу'; нравственная необходимость и необходимость гипотетическая составляют единое целое, а действующие причины вообще не смогли бы действовать, если бы своих условий не выполняли конечные цели.³ И все же речь действительно идет о двух половинах единого целого, как мы это только что видели для исчисления бесконечно малых. И действительно, если

² 'Монадология', 61-62.

³ По существу, первые свободные волеизъявления Бога касаются мира как целого (нравственная необходимость); однако своеобразный характер каждой монады и ее ясная зона повинуются подчиненным правилам (необходимость гипотетическая: если таково целое, то часть его...). Ср. 'Рассуждение о метафизике', 16, и 'Замечания на письмо г-на Арно', май 1686. В этом смысле гипотетическая необходимость хорошо укоренена в нравственной, как показано в работе 'О глубинном происхождении вещей'; и наоборот, нравственная необходимость и конечные цели пронизывают последовательности, выводимые из необходимости гипотетической. {'Рассуждение о метафизике',% 19).

172

мы уподобляем объект, т. е. мир, изначальному уравнению кривой с бесконечной линией инфлексии, то положение или соответствующую ему точку зрения каждой монады как изначальной силы мы получим с помощью простого правила касательных (векторы вогнутости), а из уравнения извлечем дифференциальные отношения между существующими в каждой монаде малыми перцепциями, так что каждая монада будет выражать всю кривую со своей точки зрения. Это, следовательно, как бы первая часть, первый момент объекта - объект как воспринимаемое или мир как выражаемое. Но остается вопрос - в чем вторая часть объекта, теперь соответствующая исходному уравнению: это уже не чистые отношения, а дифференциальные уравнения и интеграции, детерминирующие действующие причины перцепции, т. е. касающиеся материи и тел, на которые похожа перцепция. Таков второй момент объекта - уже не выражение, но содержание.⁴ Это уже не 'волеизъявления', а правила или эмпирические законы вторичной Природы. Это уже не сингулярности инфлексии, а сингулярности экстремума, так как теперь и только теперь кривая соотносится с координатами, позволяющими определить минимумы и максимумы. Это уже не векторы вогнутости, определяющие позицию монад по отношению к инфлексии, а векторы силы тяжести, определяющие позицию равновесия некоего тела в самой низкой точке по отношению к центру тяжести (цепная линия). Это уже не взаимная детерминация объекта дифференциальными отношениями, а полная детерминация объекта посредством максимума или минимума: найти форму замкнутой линии данной длины, ограничивающую наибольшую из возможных плоскую поверхность; найти ограниченную данным контуром поверхность с минимальной площадью. И повсюду в материи исчисление 'минимумов и макси-

⁴ Гегель показывает, что применение исчисления бесконечно малых имеет в виду различение двух частей или моментов 'объекта', и он восхищается Лагранжем за то, что тот это выявил: Science de la logique, Aubier, II, p. 317-337.

173

мумов' позволит определить модификацию движения по отношению к действию, прохождение света по отношению к отражению или преломлению, распространение вибраций по отношению к частотам гармоник, но также и организацию рецепторов, и общую диффузию или распределение равновесия всякого рода деривативных сил, эластичных или пластичных.⁵

Это похоже на то, как если бы мировое уравнение было начертано дважды: один раз - в сознаниях, постигающих его более или менее отчетливо, другой - в Природе, использующей его в форме двух исчислений. И, несомненно, эти два исчисления следуют друг за другом или друг друга продолжают, они являются дополнительными по отношению друг к другу, и их следует гомогенизировать. Поэтому Лейбниц смог утверждать, что выбор мира или монад уже происходит путем исчисления максимумов и минимумов; разница между двумя половинами мира, тем не менее, остается, поскольку в одном случае дифференциальные отношения определяют максимум количества бытия, тогда как в другом случае именно максимум (или минимум) определяет отношения в уравнении. Мы видели разнообразие сингулярностей у Лейбница: хотя свойства экстремумов и управляют строением мира, избранного в Природе, но сам выбор отсылает, прежде всего, к другим свойствам, к свойствам инфлексии, например, к свойству быть пределом конвергентной серии, которые 'вводят в игру' форму множества на более высоком уровне.⁶ Великое уравнение, называемое миром, имеет,

⁵ 'Аналогический опыт исследования причин' (GPh, VII). Морис Жане (Maurice Janet) анализирует основные качества экстремумов: La finalité en mathématique et en physique, Recherches philosophiques, II. Часто анализируемая Лейбницем проблема 'брахистохрона' представляет собой проблемы экстремумов ('минимальный уклон'). Аналогичен этому вопрос об огиве в 'Началах математики' Ньютона (лучшая форма снаряда, брошенного в жидкость).

⁶ Альбер Лотман (Albert Lautmann), проанализировав темы Жане, хорошо отличил пределы от экстремумов или различие по природе между двумя типами свойств: 'В той мере, в какой свойства, делающие селекцию возможной, являются свойствами максимума или минимума, они действительно сообщают полученному бытию преимущество простоты и внешнюю целенаправленность, но эта видимость тотчас же исчезает, как только мы начинаем понимать, что переход к существованию обеспечивается не тем, что рассматриваемые свойства являются экстремальными, а тем, что детерминируемая ими селекция имплицирована множеством, относящимся к анализируемой структуре... Исключительное свойство, отличающее последнюю, - уже не свойство экстремума, а свойство служить пределом конвергентной серии...' ('Essais sur les notions de structure et d'existence en mathématique', 10-18, chap. VI, p. 123-125). Верно, что Лейбниц в 'Глубинном происхождении вещей'- уподобляет выбор наилучшего мира качеству экстремума; но делает он это за счет фикции, состоящей в рассмотрении пространства как пустой, общей всем возможным мирам 'рецептивности', - в которой следует заполнить максимум мест. По существу, мы видели, что различие между несовозможными множествами основано уже не на свойствах экстремумов, а наоборот - на свойствах серии.

174

стало быть, два уровня, два момента или две половины: одну - посредством которой мир обволакивается монадами или складывается в них, и другую - вложенную в материю или изогнутую в ней. Если мы их будем смешивать, обрушится вся система, как математически, так и метафизически. На высшем этаже мы имеем линию с переменной кривизной, без координат, кривую с бесконечной инфлексией, где внутренние векторы вогнутости отмечают для каждой ветви положение индивидуальных монад в невесомости. Но только на нижнем этаже мы имеем координаты, которые детерминируют экстремумы, - экстремумы, определяющие стабильность фигур, - фигур, организующих массы, - массы, каковые следуют внешнему вектору силы тяжести или более крутому уклону: это уже симметричная инфлексии огива, и она представляет собой фигуру, способную встретить минимум сопротивления со стороны жидкости.⁷ Это и есть организация барочного дома, - и его

⁷ Ср. Bernard Cache, L'ameublement du territoire, где два этажа четко различаются (инфлексия - экстремумы, векторы вогнутости - вектор силы тяжести).

175

209

Глава 9. Новая гармония

Если стиль барокко характеризуется устремленной к бесконечности складкой, то по каким признакам его проще всего распознать? Прежде всего, он узнается по текстильной модели, на мысль о которой наводит 'одетая' материя: уже необходимо, чтобы ткань, одеяние освобождали присущие им складки от их обычной подчиненности ограниченному телу. Если и существует в полном смысле слова барочный костюм, то он будет широким, подобным пышной, кипящей и юбкообразной беспредельности, и скорее окружит тело собственными свободными складками, которые всегда можно и приумножить, нежели станет передавать складки тела: система типа панталон 'рейнграф', но также и узкий камзол, развевающийся плащ, огромные брыжи, свободная рубашка - все это составляет достояние стиля барокко и XVII века по преимуществу.¹ Но барокко проецирует себя не только в движение моды. Повсюду и во все времена стиль барокко проецирует тысячи складок своих одеяний, которым близка тенденция 'потопить в себе' носящих эти одеяния, дать им выход за пределы собственных поз, преодолеть телесные противоречия и придать их головам видимость голов пловцов. Мы видим это на примере живописи, где обретенная складками одеяний автономия становится простым, но несомненным знаком разрыва с пространством Ренессанса, и складки эти наводняют все пространство (Ланфранко и

Ср. François Boucher, Histoire du costume, Flammarion, p. 256-259 ('рейнграф' - это чрезвычайно широкие (до полутора локтей) короткие панталоны, со складками столь обильными, что они выглядят, словно настоящая юбка, и невозможно догадаться, что они разделены на штанины').

210

уже Россо Фьорентино). У Сурбарана Христос 'наряжен' в широкую набедренную повязку, пышную по образцу панталон 'рейнграф', а Богоматерь Непорочного Зачатия одета в огромный открытый плащ из гофрированной ткани. Когда же складки сходят с полотен, они обретают возвышенную форму, каковую Бернини придает им в скульптуре, - и тогда уже мрамор отображает и улавливает складки, направленные к бесконечности, и выражают они уже не тело, а некое духовное приключение, способное его воспламенить. Это уже не искусство структур, а искусство текстур, чем и являются двадцать мраморных творений Бернини.

Освобождение складок, которые теперь не просто воспроизводят линии конечного тела, объясняется без труда: между одеждой и телом вступает нечто третье, какие-то срединные элементы. Это Стихии. И нет нужды вспоминать, что вода и ее реки, воздух и его облака, земля и ее пещеры, свет и его пламя сами по себе являются бесконечными складками, - что показывает живопись Эль Греко. Скорее, достаточным было бы рассмотреть способ, согласно которому отношения тела и одежды теперь медиатизируются, растягиваются и расширяются посредством стихий. Возможно, для получения такого эффекта в полной мере живописи необходимо сойти с полотен и стать скульптурой. Какой-то сверхъестественный ветер в 'Святом Иерониме' Иоганна Йозефа Кристиана превращает плащ в раздувшуюся и извилистую ленту, оканчивающуюся высоким гребнем позади святого. Именно ветер как бы плакирует и укладывает складки верхней части плаща у Людовика XIV работы Бернини, что соответствует образу барочного властелина, принимающего вызов стихий, в отличие от монарха 'классического', изваянного Куазево. И, прежде всего, не огнем ли (и только огнем) объясняются складки туники берниниевской святой Терезы? Другой вид складки мы видим у блаженной Людовики Альбертони, и на этот раз он отсылает к глубоко вспаханной почве. Наконец, образует складки и сама вода, а облегающие, обтягивающие одежды становятся еще одной складкой воды, открывающей тело лучше,

211

221

также предикация этих предложений к индивидуальному субъекту, содержащему их концепт и определяющемуся как вершина или точка зрения; принцип неразличимых, обеспечивающий интериорность и концепта, и индивида. Именно это Лейбниц иногда кратко обозначает через триаду 'сценографии-определения-точки зрения'.¹⁰ Важнейший проистекающий отсюда вывод касается взаимоотношений единого и множественного. Поскольку единое всегда является единицей 'из' множества в объективном смысле, то должны быть множественность единого и единство множественного, на этот раз в субъективном смысле. Отсюда цикличность, 'Omnis in unum', ибо отношения 'единое-множественное' и 'множественное-единое', как показал Серр, дополняются отношениями 'единое-единое' и 'множественное-множественное'.¹¹ Этот квадрат находит свое разрешение в дистрибутивном характере единого как индивидуального единства или Каждого, и в совокупном характере множественного, как составного единства, 'сообщества' или скопления. Именно принадлежность и ее инверсия демонстрируют, каким образом множественное принадлежит к дистрибутивному единству, но также и как совокупное единство принадлежит к множественному. И если верно, что принадлежность - это ключ к аллегории, то философию Лейбница необходимо понимать как аллегорию мира, как подпись к миру, а уже не как символ космоса в античном духе. В этом отношении формула из

¹⁰ 'Новые опыты', III, гл. 3, 15: 'Существует несколько определений, выражающих ту же самую сущность, подобно тому как то же самое строение или тот же самый город могут быть представлены различными изображениями * в зависимости от того, с какой стороны их рассматривают'. Вспомним, что если мы считаем, что точка зрения с каждой сценографией варьирует, то это только для удобства выражения: на самом деле, точка зрения есть условие, при котором 'сценографии' образуют ряд.

¹¹ Serres, II, р. 620: 'Ихнографическая ** плоскость Вселенной, отношение "каждый-все" и "все-каждый" как систематическая тема лейбницианства и этой работы.'

222

'Монадологии' - 'сложное символизируется при помощи простого' - вовсе не обозначает возвращения к символу, а указывает на преобразование или перевод символа в аллегорию. Аллегория всех возможных миров предстает в повествовании из 'Теодицеи', которое можно назвать пирамидальным анаморфозом и которое сочетает фигуры с надписями и предложениями, а индивидуальные субъекты или же точки зрения - с их пропозициональными концептами (так, 'насиловать Лукрецию' есть предложение-предикат, и этот Секст есть его субъект как точка зрения, а интериорный концепт, в точке зрения содержащийся, есть 'римская империя', чью аллегорию Лейбниц таким образом нам приводит.¹² Барокко изобретает новый тип повествования, в котором - сообразно трем предыдущим свойствам - описание занимает место объекта, концепт становится нарративным, а субъект и точка зрения - субъектом высказывания.

Основное единство, экстенсивное совокупное единство, 'работающий' посредством выхода за рамки материальный горизонтальный процесс, вселенский театр как континуум искусств тяготеет к другому единству, частному, духовному и вертикальному, к единству вершины. И располагается континуум не только у основания, но от основания и до вершины, поскольку невозможно сказать, где она начинается и

¹² Ср. 'Теодицея', 416. Кристиана Фремон продемонстрировала, в каком смысле история Секста является 'повествованием об основании' римской империи: 'Trois fictions sur le problème du mal' в René Girard et le problème du mal, Grasset.

223

242

Примечания переводчика

Стр. 13 * Надо заметить, что слово ressort - пружина, может иметь во французском языке значения 'энергия' и 'движущая сила'.

Стр. 21 * Einfalt - односкладчатость, а в лит. языке 'простота'. ** Zwiefalt - термин М. Хайдеггера, который можно понимать как 'расщепленность', 'двойственность', буквально 'двускладчатость'.

Стр. 23 * В оригинале - слово 'ludion', в архаическом языке означавшее 'игралище рока', а в современном означает 'аппарат, спускаемый в морские глубины' (от лат. ludus - 'игра').

Стр. 37 * Situs - место (лат).

Стр. 43 * Все три термина восходят к схоластике и образованы от лат. plica - 'складка'.

Стр. 53 * В архаической латыни слово mundus, среди прочего, означало 'город, отграниченный бороздой или межой', и только в последствие стало означать 'мир'.

Стр. 55 * Faltung - складчатость (нем.).

** Zwiefalten cubum - складывать трехмерное тело (свн.).

Стр. 57 * Fuscum subnigrum - буквально: 'черноватая мгла или непрозрачность' (лат.).

Стр. 66 * В четырехтомном собрании сочинений Лейбница словосочетание replis de la matière передается как тайники материи. Делез, однако, акцентирует не столько непроявленность, сколько изогнутость этого лабиринта.

Стр. 86 * Точнее: 'enveloppe' - свертывает.

Стр. 102 * Здесь игра слов, которую можно понимать и как 'Единство Вселенной отсрочивается благодаря ее проявлениям'.

Стр. 103 * 'Vice-diction' - неологизм Делёза, означающий 'вместо-речие' (по образцу contradiction - 'противоречие').

243

Стр. 109 *Имя 'Мустафа' и 'халдейское' слово 'фарес' пишутся по-французски через ph (Mustapha, phares), и поэтому и имя, и библейская формула допускают сокращение МТР. 'Мане, Текел, Фарес' (исчислено, взвешено, рассчитано) - слова, истолкованные пророком Даниилом на пиру у царя Валтасара (по-французски - Бальтазар) -Дан. 55,25-28.

Стр. 112 * Sub ratione generalitatis - с точки зрения обобщения (лат.).

**Species infima - низший вид (лат.).

Стр. 114 * Делез отличает coupures - 'разрывы в непрерывности' от ruptures - 'разрывы, прерывающие непрерывность'.

Стр. 123 * Unruhe - беспокойство (нем.).

Стр. 128 * В рус. переводе 'Опыт о непосредственных данных сознания', Москва, 'Московский Клуб', 1992 на стр. 127.

** В рус. переводе, вторая схема сгиба на стр. 133.

Стр. 133 * 'Процесс и реальность' (частично) и 'Приключения идей' переведены на рус. (М., 'Прогресс', 1990).

Стр. 136 *Делез обыгрывает омонимию слова superjet: это и уайтхедовский 'суперъект', и 'сверхзвуковой самолет'.

Стр. 148 *Выражение 'être aux aguets' 'быть настороже' этимологически означает 'быть как на иголках'. Латинское stimulus тоже изначально означало 'стрекало', 'остроконечная палка, которой погоняют животных'.

Стр. 150 * Русский перевод: 'Масса и власть', М.: Ad Marginem, 1997.

Стр. 166 * В оригинале слово fluxion - 'нахождение в потоке'.

Стр. 167 * В рус. переводе: 'Материя и память' // Анри Бергсон, т. I, М., 'Московский клуб', 1992.

Стр. 177 * Фовеальный - от лат. fovea 'яма' - относящийся к ямке в анатомическом смысле слова; в данном случае имеется в виду фиксация образов в ямке роговицы:

Стр. 182 * Eventurn tantum - событие как таковое (лат.).

Стр. 188 *Перевод, цитирующийся по II тому Лейбница (М., 'Мысль', 1983), неточен. У Лейбница сказано: 'бесконечное множество существ, одни из которых свернуты в органах других*.

** Мэлоун - герой романа Самуэля Беккета 'Мэлоун умирает'.

Стр. 189 * Plier - не только 'сгибать', но и 'покорять' **Эхология - от греч, εχω - 'имею'.

244

Стр. 195 * 'Moles' - тяжесть, громада, масса (лат.).

Стр. 207 * Здесь игра слов: originale можно понимать и как 'изначальная', и как 'оригинальная'.

Стр. 208 * В русском переводе (И том, М., 'Мысль', 1983) небольшая неточность. У Лейбница сказано 'различие между чувственным и сверхчувственным', а не 'различие между заметным и незаметным'.

Стр. 215 * В оригинале слово pièce.

Стр. 221 * Leo - лев (лат.).

** Nardus - нард (растение), (лат.).

Стр. 222 * В оригинале у Лейбница - не 'изображение', а 'сценографии'.

** Ихнографический - от греч. ίχνος 'след'.

Стр. 232 * Напрашивается вариант 'согласие между аккордами', но тогда пропадет важная мысль Делёза о том, что оно - тоже музыкальный аккорд.

Стр. 240 * Здесь глагол 'plier' имеет значение 'приспосабливать'.

Стр. 241 * Fold-in - завертывать (англ.).

** Cut-up - резать на мелкие кусочки (англ.)

245

Послесловие. Ж. Делёз и линия Внешнего

Делезовский термин pli [Zwiefalt (нем.), fold (англ.)] может быть переведен как складка, т.е. привычной словарной калькой. Но этот перевод в каком-то смысле вынужденный. И вот почему: смысловая нагруженность понятия pli явно превышает возможности складки (русского эквивалента): первое отсылает не только к складке, но и к понятию сгиба, сгибания и разгибания (pli, repli, depli), a также к двойнику (удвоению, отражению, взаимоналожению). Прибавьте к этому и особенности делезовского употребления. Естественно, что подобного смыслового многообразия в русском слове складка не наблюдается. Складка - это просто складка (одежная или на коже, жировые складки, морщины, или складки геологические, земные), и, конечно, складывание того, что складывается или может сложится, вполне произвольно и случайно, как если бы сила первоначальная, удерживающая напряжение формы (любой 'материи') ушла, и вот теперь нечто во что-то сложилось по кривой тех сил, которые утратили свою противоположность друг другу. И они больше не противостоят и не вступают в борьбу, довольствуясь тем, что есть: покоем. Итак, складка - это то, что выражает собой всю пассивность операций складывания (характерная 'пассивность' склада, расклада, на-клада, под-клада, клада или музыкального лада). Из веселого детского шарика вышел воздух и вот

246

он уже покрылся складками, этими знаками увядания человеческого лица.

Однако, не будем забывать, что складка - это еще и сгиб, следовательно, образуется силами активными-реактивными, а не ушедшими. Теперь мы вступаем в другое измерение, и более универсальное, французского pli, которое соотносимо исключительно с силами сгибания. А вот они-то и не действуют в русском понятии складки. И прежде всего потому, что не означает физическую операцию, наделенную внутренней энергией (как во французском: multi - ар - re - du -pli - cation). Динамическая, 'силовая' модель складки. Итак, le pli в основном определяется противоборствующими силами, каждая из которых пытается взять верх над другой; и эти силы суть силы сгибания, сгиба. Та или иная форма есть результат сгиба сил материи, способности самой материи удерживать в себе тот или иной сгиб. 'Мягкая' и 'твердая' материя могут различаться складками или теми порогами сопротивления, которые препятствуют равно механизмам складывания и сгибания или, напротив, ускоряют их действие. Иначе говоря, складка - это не сгиб, а складывание - не сгибание. Сгибать - это преодолевать сопротивление материала (или той, всегда внешней, силы, которая сохраняет форму сгибаемого), это значит прикладывать силу к материалу, который достаточно пластичен, чтобы уступить внешней себе силе и запечатлеть на себе ее воздействие. С другой стороны, понятие складки относится к внутренней, эндогенной памяти материи, в то время как физика, механика, а еще точнее, математика сгиба относится к экзогенной, определяемой всегда внешними друг другу силами, что и позволяет нам находить мнезические следы в материи, и исчислять их возможное проявление. В русском языке слово сгиб, сгибать-разгибать-отгибать (а также и в более интересной цепочке: за-гибать-ся, погибать...) относится к динамичным, 'силовым' понятиям, в то время как складка представляет собой абсолютную пассивность материала, его 'поражение', 'уязвимость', 'бессилие'. Отличие складки от сгиба в русском

247

означивании можно пояснить именно этой игрой сил, - одни уходящие, другие приходящие: одни уходят и что-то начинает складываться (от-кладываться или раскладываться), другие приходят и вступают в единоборство и что-то начинает обретать прежнюю или новую форму. Силы складывания бес-форменные, напротив, силы сгибания о-формленные, оформляющие, наделяющие формой. Силы складывания - силы предопределенные к тому, чтобы ослаблять все другие и стремятся восстановить полное состояние первоначального покоя формы; они явно определяются вертикальным направлением, в отличие от сил сгибания, которые преодолевая вертикализм единственной силы, силы покоя (энтропии), действуют поперечно друг к другу.

Однако есть еще и третий термин-понятие, которое активно используется Делёзом. Это линия инфлексии, inflexion (вгибания, если более строго и точно передать смысл, сохраняя его непосредственный физический образ), это также и мировая линия, и линия линий, и линия Внешнего. Это уже не операция, которой можно придать непосредственный физический смысл (как в случае со сгибанием и складыванием), но трансцендентальное условие существования Мира (существования в мысли). Мыслим Мир, если мы его вообще мыслим, только мировой линией. Аналогом подобной линии в лейбницевской картине мира является принцип предустановленной гармонии. Эта линия всегда внешняя и по отношению ко всем силам, действующим в материи (складки, складывания), и ко всем силам души (сгибы и сгибания). Ведь понятно, что в душе могут быть только сгибы, а в материи - только складки, душа сгибается, но материя складывается . Душа уже имеет форму, в то время как материя все время ее обретая, теряет, но эта форма находит своей выражение прежде всего в игре сил и как только она прекращается, как тут же душа гибнет. Вот почему душа 'несгибаема', 'крепка как сталь', вот почему она способна противостоять, держать напряжение, 'расти' и 'развиваться', сгибать материю и себя. Волю, важную

248

способность души, и следует рассматривать как сложную кривую, результирующую в себе борьбу внешних сил сгибания, которые мы направляем против себя или других душ. Также справедливо, что душа 'сгибается под тяжестью грехов', в то время как материя складывается, покрывается складками или их образует лишь тогда, когда принимает в себя действующую на нее силу, она не в силах сгибаться неустанно, если же предел ее сопротивления достигнут, то она разваливается на части, распадается, переходит в иное состояние. Но что значит линия Внешнего? Повторяю, к ней мы относим не те линии, которые видимы, ощущаемы или представляемы, а те, что невидимы, или те линии, которые подчиняются законам, действующим в полях имманентности, и поэтому невидимы никогда. Внешняя всем другим линиям и себе - вот что можно сказать об этой странной и удивительной линии, о которой так много знали не только монах Пачиоли, Леонаро да Винчи, Г.В. Лейбниц, У. Хогарт, П. Клее, Ж. Делез, но и А. Белый, П. Флоренский, С. Эйзенштейн. Внешняя себе, - ведь это не линия, а всякий раз то сгибание, то складка: и там, где сгибание, там столкновение и борьба по крайней мере двух разнонаправленных векторов силы, а там, где складывание, там уже нет борьбы и нет формы, нет и сил. Кроме одной, - силы покоя: когда все другие силы ослабевают, наступает час последней силы, силы неподвижной, что вот уже которой раз показывает нам, как низвергается ('складывается') этот великий Мир в маковое зернышко его Конца. Таким образом, был бы неточен перевод линии мировой, inflexio как складки или как сгиба, тем более, что Делез настаивает: 'инфлексия, определяющая складку/сгиб, inflexion definnisant le pli'. Для нее и нет эквивалентного физического термина. Линия inflexio не находит своего определенного физического отображения ('отпечатка', 'места') ни в складке, ни в сгибе, она нейтральна, ибо не может быть прилагаема к чему-либо, она - Событие. Не прилагается к чему-либо, ибо является условием всего, что может быть приложено. Более того,

249

нейтральна настолько, насколько сохраняет свою силу действия или в Материи ('мертвой'), или в Природе (органической) или в Душе (животной и человеческой). Эта линия не может быть актуализована, она остается виртуальной. Если я правильно понимаю, то сгиб/складка - это процесс и результат действия сил, точка их актуализации (игры сил), в то время как инфлексия, линия Внешнего - это мировое отклонение, 'отклоняющаяся кривая', создающая условия для возможного сгиба или складывания, повторяю, равнодействующая в материи, организмах и душах. И эта линия реальна. Именно в силу ее трансцендентальных свойств как образа Мира и абсолютной имманентности мыслимому в качестве оперативного понятия она является бесконечно дифференцирующей Мир математической линией (исчисление бесконечно малых Лейбница).

И вот на путях, куда увлекает его анализ линий Внешнего, Делез и встречается с Лейбницем (да и не только с ним одним). Линия inflexion - это вид складки/сгиба, но высшей, она в таком случае всегда 'третья': есть сгибы в душе, но есть складки в материи, тогда необходим третий вид, и это не синтез, не 'сплавление' гетерогенного, и этой складке нет места ни в душе и ни в материи, она - идеальная Складка, (складка Бога, если угодно), которая позволяет существовать непрерывному процессу складывания и сгибания. Но если два первых плана отличаются друг от друга настолько радикально, что не могут быть соотнесены непосредственно, то и третий план - предустановленной гармонии (по Лейбницу) - отличается от них обоих и не может быть чем-то, что представляет собой просто синтез и первого плана и второго. Линия inflexion - это универсальный тип связи всего живого и неживого, каждой самой мельчайшей и самой великой доли лейбницианского универсума. Но раз так, то мы прежде всего должны выделить этот каждый план универсума и показать степень его зависимости от движения этой мировой линии Целого. Допустим, что выделенные этажи

250

барочного дома и обозначают единство (архитектурное) двух несводимых и иных себе планов (этажей). Специфическая черта барочной складки в том, что она не завершается, складка складывается, но не может быть ограничена достигнутой формой складчатости. Складка идет за складкой. Эта тотальность и вездесущность складки делает ее настолько широким понятием, что можно усомниться в его оперативной и эвристической ценности для метафизической системы Лейбница (понимаемой как Произведение). Однако, если принцип непрерывности, совершенства и целостности, а также принцип предустановленной гармонии остаются принципами, то интерпретация Делёза пытается прояснить, реконструировать любой из этих принципов как определенный порядок операций (чего не делал сам Лейбниц). Тем самым Делез намеренно смешивает выдвинутый принцип с понятием, или даже с понятием оперативным, которое должно открыть посредствующие механизмы этой великой Складки, превратить ее в величайшую машину Мира.

Вновь напомним себе, что эта линия не та, что видима, не та, что пока невидима, это линия мысли, ее, если угодно, трансцендентальный образ, который все-таки не является и образом, а инстанцией мысли, которая себя различает, обрекая весь мыслимый мир на непрестанную игру различия. Всякую попытку себя обнаружить, линия отражает новым различием в том, что ее обнаруживает и тем самым смещает то, что угрожает ее ограничить, ибо лишь одна ограничивает, вводя непрерывно код различия в самые неподступные монолиты материального и душевного, видимого и невидимого, близкого и далекого... Линия страха, жестокости, радости, упоения, проклятия, любви, страдания, боли, преследования, линии наслаждения, счастья, молитвы, порока, отвращения... множество множества этих линий. И в каждом случае Делез пытается определить их. Заметим, что все в мысли теперь сводимо к мета-графике: ибо любая из линий устремляется от ближайшей точки по некой поверхности, которую сама же и создает своим

251

движением... Странные пути вечно подвижной игры линий, они преобразуют все, что ни встречается им на пути, и чем могущественнее препятствие, которое надеется наконец-то сломить ее бег, тем неожиданнее то, что линия производит, преодолевая препятствие: это будет дом, 'уставшее или больное сердце', 'отдохнувший воин', памятник или обелиск, это могут быть и корабли, и города, и даже окаменевшие прописи древнего алфавита. Но дадим слово Делёзу: 'Мировая линия соединяет кусочки фона с улицей, улицу с озером, горой или лесом; соединяет мужчину и женщину, и космос, желания, страдания, уравнивания, доказательства, триумфы, умиротворения. Моменты интенсивности эта линия связывает также как и те точки, через которые проходит. Живых и мертвых. [...] Каждый из нас в силах открыть свою мировую линию, но она открывается только в тот момент, когда проводится по линии складки. Мировая линия одновременно физична, когда кульминирует в плане-следствии (sequence) и травеллингом, и метафизична, конституированная темами'. ¹ Если начало, - то это всегда линия, не точка. Презрение к точке, бездомность, неоседлость, скитания линии. Радость номада. Страдание мигранта. Скука осевшего и неподвижного. Одним словом, линия - это то, что можно назвать точкой, которая никак не может обрести 'свое' место среди себе подобных, неприкаянная точка, скопление неприкаянных и отвергнутых, 'проклятых' точек. Каждый раз, когда ты решаешься вновь задуматься над промежутками своей жизни, - советует Делез, - помни, что тебе следует начать с поисков линий, которые присущи (имманентны) им, составляют твою жизнь, она - вся в них. Если ты здесь, то есть здесь-линия, если ты там, то есть там-линия, и даже там, где нет линии, там она есть, ищи лучше, мой тебе совет! Желания становятся потоками, они переходят в события, события переходят в линии, а линии - в понятия. Все заново и все как прежде. Делез мыслит

¹ G. Deleuze. V image-mouvement. Cinema 1. Paris, 1983, p. 264.

252

линиями... и не он один. Также мыслили Эйзенштейн, Клее, мечтавшие о совершенной мировой линии.² Вот почему им так нужна тщательно разработанная метафизика линии, план захвата сил Космоса, ему же, напротив, линия нужна для иного: для свидетельства в пользу Хаосмоса. Trans-versum против uni-versum'a. Им необходимо завершить линию направленным вектором силы, достичь геометрического (трансцендентального) или органического Могущества, ему только одно - во чтобы то ни стало возобновить линию, не позволить ей достичь себя, остановиться... Линии сегментарности, сегментарные линии бегства, тонкие, разрывные, окружные, возбуждаемые и проклятые, видимые-невидимые, - и все это бесконечное множество линий упорядочивается одним махом - тремя. Единый пакет линий. Позднее Делез размечает: первая линия, 'любимая' - линия бегства, la ligne de fuite, следующая, - молекулярная, третья, - молярная.³ Если бы ты придерживался первого рода линий, ты был бы номадом (как Ницше), если бы второго, то мигрантом, если бы третьего, то оседлым. На самом же деле, нет никаких линий кроме одной: линии бегства (или скольжения, ускользания, бегства). Над пропастью во ржи кролик беги. Именно она и есть основа всего, ибо никогда не есть сама в отношении к себе. Могут быть

Иногда кажется, что всякое упоминание о событиях в отечественной мысли на рубеже 20-30-х годов и их соотнесения с развитием западной мысли (в том числе и французской постструктуралистской 60-70-х) будут неуместны. И все же я хотел бы немного смягчить 'революционерский героизм' делезовской мысли тем, что она в общем-то, и с замечательным упорством, повторяет некоторый опыт мысли, близкий русскому авангарду. Мало сказать, что Эйзенштейн, например, мыслил линией, или что Клее развертывал Космос в порядке разнообразия кривых (словаря линий), - это мышление реализовало себя в собственной системе образов. Чего я бы не сказал о результатах достигнутых Делёзом. Мыслить линией - это ее воплощать, в противном случае мыслить можно только из точки (и точками). ³ G. Deleuze, С. Parnet. Dialogues. Paris, 1996, p. 151-153.

253

разные линии, но только линия себе внешняя и есть та единственная линия, которая равна себе в том, чем она не является.

Мистика линии. Следим, движемся частыми перебежками, жутко моргаем, но остановлены саккадическим зависанием прицела, новым поворотом шеи, и все же спускаем курок, прочерчиваем мировую линию, просто наудачу, ибо в ее след никогда не попасть движению руки, она невидима, недоступна, потому что мы уже в ней. Но зато все увереннее начинаем различать работу линий, которые извиваясь в бесчисленных кальках, складках и сгибах опоясывают фигуру стреляющего. Разве незаметно, как легко совпадают линии, 'облегают' его позу. Очень быстро, еще быстрее, или очень медленно, еще медленнее. Линия складки или сгиба - линия остановленная, стратифицированная, линия, которая открывается в своих остановках и обрывах, и создает обширный опыт современного антропологического знания: гео-логию, гео-графию, это-логию, топо-логию (морфологию живого, микробиологию мозга). И там, где она зарывается в предел-препятствие, развертывая его в своей застывающей динамике, там она формует в его следующее уже непреодолимый предел. Нет, все это не то! Бредущий, стреляющий, падающий, взлетающий или, может быть, скользящий, истощенный, умирающий - тот, кто движется, попадая в собственное движение как в мировую линию, 'сам не свой'. Вот пуля, - пробивая тела, она изменяет их путь, вот железка, бросаемая сталкером, она обнаруживает невидимые силы ландшафта, что угрожают гибелью, вот стрела, что указывает направление ветра, предвещающего бурю с Востока - да и все другие 'проектили' (отвесы, меры, уловители, усилители и аттракторы), все они являют собой орудия мировой линии, линии Внешнего.

Вопрос серьезный: национальная гордость и самоопределенность мысли. Делез и Haut couture (в области мысли). Сегодня уже известно, что Барт гастрософ (в области утонченных оральных переживаний (событий)... мыслимого). Менее известно, что

254

Деррида больше волнует запах, нежели оптические или другие чувственные радости... И совсем неизвестно давнее влечение Делёза к раскрою... Не 'вторая профессия', а скорее образно-чувственная ткань мысли, я бы даже сказал, очаг изначальных, базовых метафор в системе философствования Делёза, но уже как признанного метра 'высокой моды' мысли. Итак, кроить, устанавливать порядок кроя (кстати, кроить, это не шить, но шить, это и кроить). Сразу же отметим, что для Делеза-закройщика определяющую роль играет, естественно, тонкое чувство кроя, которое характеризуется 'врожденной' способностью четко представлять себе границы тех областей, в которых осуществляются операции рас-скроя и по-кроя. Первая область - материал, масса материи, просто то, что мы можем назвать 'материей'; вторая - область складки, соответствующий набор допустимых складок, третья - область фигуры (человеческое тело, допустим, хотя это и не обязательно, ибо фигура может заключать в себе любой вариант складки и соответствующего ей материала, но проявляет себя не через складки, а через сгибы и сгибания, ведь тот, кто движется, пересекая подиум своим движением, развертывает-разглаживает одни складки, сгибая другие, ради единой линии движения), четвертая - область карты/не-кальки современного (модного) покроя, где соотносятся в начальном раскрое три первых области, и где осуществляется отбор нужной линии тела. Стиль: писать - это кроить. Культ руки, способной проводить линии, отделять, составлять карты, не калькировать то, что уже якобы есть, что застыло, что остановлено и неподвижно, но извлекать из под руин последнего живые линии опыта.

И дело не в том, чтобы только указать на аналогии, пускай и забавные, но увидеть за ними движение делезовской мысли. Тем более, что некоторые из аналогий подсказываются самим Делёзом. В чем поразительная сила письма Пруста? Делез, что весьма вероятно, мог бы ответить: в вязкости. В его способности отнестись к материалу чувственной

255

памяти так, как относится к ней паук-портной к вибрациям его паутины: '"Поиски" не построены как собор, ни скроены как одежда, но как паутина. Рассказчик-паук, паутиной которого создаются "Поиски", ткутся всякой нитью, приводимой в движение тем или иным знаком: паутина и паук, паутина и тело паука являются одной и той же машиной. Рассказчик изумительно одаренный обостренной чувственностью, легендарной памятью, но для этого всего у него нет органов, он лишен всякого волевого и организованного использования этих способностей. Напротив, способность открывается в нем, когда он к ней принуждается, форсируется к ее использованию, и соответствующий орган возникает, но как интенсивный набросок (ébauche), вызываемый волной, который его провоцирует к непроизвольному действию. Непроизвольная чувственность, память, мышление, которые всякий раз предстают в качестве глобальных интенсивных реакций тела без органов на знаки той или иной природы. Это тело-паутина-паук, которое действует так, чтобы обрести или чтобы закрыть каждую из маленьких коробочек, что заставляют вибрировать липкую нить "Поисков". Странная пластичность рассказчика. Это тело-паук рассказчика, шпиона, надзирателя, предателя, истолкователя и собеседника - безумного - шизофреническая универсальность...'⁴Так 'Поиски' обретают своего концептуального персонажа: паука-раскройщика. Прустовский рассказчик не паук, и он не ведет себя как паук (и не стремится, естественно, стать пауком своих 'историй') и тем не менее он вовлечен в определенную стратегию (вспоминания), которая может быть картирована (открыта нам) как стратегия ризоматическая: все что позволяет продолжать повествование оказывается возобновляемой способностью скользить непрерывно от одного сгустка воспоминаний и его объектов к другим, не останавливаясь ни на мгновение.

⁴ G. Deleuze. Marsel Proust et les signes. Paris, 1964, p. 218-219.

256

Замечательный этолог Юкскюль в своем описании паука-портного указывает на важные для нас моменты: паутина кроится или точнее строится на основе значений формы будущей жертвы/мухи. И тут все важно, мерка снятая с мухи должна быть точной: (форма тела, ориентация в пространстве, сила удара, масса, короче все аэродинамические качества). Если с вас снимают мерку, то вас, в сущности, калькируют (и это плохо!), - это значит, что вы становитесь жертвой тех отношений, которые не вами созданы, но которые уравнивают вас со всеми другими (в модном пристрастии). На основе выделяемых им секреций паук создает паутину, диагональные линии и поперечные, а также и одну линию вертикальную, которая позволяет ему мгновенно достичь паутины. Паутина и отделена от паука и с ним неразрывна, они представляют собой одно ризоматическое единство. В сущности, можно предположить, что паутина это своего рода мозг паука, его единственной возможный акт мысли, церебральная калька, которая наброшена на мир его жертв и врагов. Обратим внимание и на следующий момент, когда включается цепь захвата-питания - цепь пищевая - а это значит, что вступает в дело иное измерение, которое предполагает участие некоего животного объекта, в качестве "жертвы" и "снаряда", следовательно, предполагает его изначальное присутствие в мире паука-и-паутины (но, возможно, совсем не предполагает обратного). Животный объект включен конститутивным элементом в постройку паутины, да последняя, собственно, и определяется изначальным раскроем паутины по невидимой траектории летящей мухи. Муха есть дополнительное измерение в паутине, и оно калькировано определенным образом (ячейки плетутся пауком определенными размерами, по динамической форме объекта, и так, чтобы их невозможно было обнаружить, им придается липкость и т.п.) И это дополнительное измерение и есть то, что можно назвать потенциальной складкой, или тем местом в паутине, которая готова образовать складку. А так как складка сама имплицирует учет тех сил, которые

257

необходимы для первоначального сгибания, то и они должны быть учтены. Складка в своем образовании проходит две основных стадии: сгиба и складчатости (не обязательно, чтобы то, что сгибается, обрело какую-либо степень складчатости). Паук умножает складки - нити паутины многократно обволакивают жертву - чтобы удержать в сохранности объект захвата. Он ведет себя как удивительный портной, который вместо того, чтобы создавать соответствующие, вытканные модели тел клиентов, превращает их тела в складки паутины, присваивает. С целью захвата он усиливает повторное калькирование и тем самым увеличивает ризоматическую протяженность собственного существования. Все в мире при стечении счастливых обстоятельств может стать паутиной. Мир Моды, haut couture, как великая Паутина (и тут не нужно отыскивать 'мух'), еще более удивительная в реальности, чем в самых рискованных аналогиях, - висячие сады-театры тел; мир Internet'a - и снова блистательный захват самого желания: не знать ни времени, ни пространства, словно бы виснуть в пустоте и скользить в беспорядке своих случайных стремлений, подобно и 'жертве' и 'снаряду', ибо ничто не дает тебе шанса стать мировым Разумом, и назначить закон собственному путешествию.

Эти и подобные им образы постоянно воспроизводятся замечательными метаэтологами Делёзом и Гваттари. Правда, размышляя по поводу их необходимости, следует не забыть об одной поправке: ведь наличие складки (финал борьбы сил сгибаний) предполагает все же не только ризоматическую свободу варьирования, но и ее ограничения, так как складка есть условие по-кроя определенной фигуры из определенного материала. Как замечательный и опытный раскройщик и знаток современного силуэта (мысли) Делез явно связывает феномен складчатости (plissement) с понятием материала (среды, если угодно), все что мы называем складкой остается складкой лишь тогда, когда материал поддается операции складчатости. И тогда основной вопрос: складка - это что разрыв, а потом сложение, или это тип непрерывной связи

258

через сгибания, и следовательно, ее можно мыслить топологически как выражающую собой непрерывность завершенного сгиба, а не разрыв? Вот здесь и вступает в силу значение материи (из чего сделана складка или из чего она делается). Работать со складками - это, в сущности, работать с наиболее мягкой и податливой материей, т.е. такой, которая позволяет производить над ней операции складки/удвоения. Надо сказать, что сам термин pli в стандартном и наиболее активном использовании его во французском языке имеет прямое отношение к искусство раскроя-покроя одежды 5. Причем, что для нас важно, относится именно к оперированию с мягкой и тонкой материей (которая способна себя непрерывно дублировать в складках), ведь складка не есть момент в сгибании, а результат моментов сгибания, и время сгибания не обязательно должно быть отражено в складке). И вот, когда мы в одной из частей книги Делеза о Фуко находим этот расширительно толкуемый феномен складчатости, когда исследуемая мысль оказывается принадлежит этой тонкой материи, и когда все, что есть в ней внутреннего, развертывается лишь как изнанка внешнего или как складка Внешнего во Внутреннем, то не можем ли мы спросить автора этой столь "общей" интерпретации: почему мысль должна моделироваться на основании некоторых топологических принципов эмбриогенеза (введенных Р. Томом), - и почему мысль должна схватываться именно в таком материальном составе, а не другом? Не получается ли так, что, с одной стороны, профиль и конфигурация складок в зависимости от состава материи, в которой они воплощаются, и должны быть различаемы, но, с другой, сам принцип складывания/сгибания остается унифицированным для любых "видов" материи (чувственной,

⁵ Ср. например: jupe à plis, pli d'une pantalon, но и более антропологически широко: les plis d'une rideau, le pli d'une étoffe. Собственно, pli и воспринимается как плиссировка 'тонкой материи', которая позволяет создавать двойные складки.

259

церебральной, оптической, сонорной, органической или кристаллической). Везде и повсюду мираж раскроя, везде и повсюду непременным условием мысли выступает ее способность быть себе складкой. А 'быть себе складкой' - это значит мыслить, а мыслить можно, следовательно, из мысли-уже-складки, и мыслить лишь другую потенциальную складку, но тогда мыслить (сделаем небольшой вывод) - это открывать в гладком, разглаженном, распрямленном, в том, что скрывает в себе полости, сгибы, извивы, - полноценную онтологию складки. Археологический опыт Фуко оказывается одним из самых интересных объектов для применения аналитической стратегии складывания/сгибания. И вот Делез говорит, выслушивая размышление Фуко: 'Это очень похоже на инвагинацию тканей в эмбриологии или на изготовление подкладки при шитье: выворачивать, закатывать, штуковать...'⁶ Разница между двумя фразами у Русселя оказывается заключена в 'прорехе', в том еле замечаемом надрыве материи на месте будущей или отсутствующей одежной складки, '..незаметная разница между ними ('прореха'), выворачивание, подкладка или удвоение одной по отношению к другой. Прореха - это теперь уже не повреждение ткани, а новое правило, согласно которому внешняя ткань выворачивается, инвагинируется и превращается в подкладку'.⁷ Все просто: если ты пытаешься нечто увидеть, то значит это видение обязывает твой слух стать под-кладкой зрения, ты уже не слышишь, но не слышишь именно потому, что слышать - это не видеть, как видеть - не говорить, а говорить - это не есть, а есть - это не кричать... Например, скобки, часто используемые Русселем, Фуко, и особенно Прустом, оказываются для Делёза 'складками внутри складок'. И потом, что значит 'похоже', ведь похожее и не подобно, и не 'истинно'? Ожидаемый ответ: аналогии, письмо по схожести, высвобождает все поле

⁶ Ж. Делез. Фуко. М, 1998, с. 129.

⁷ Там же.

260

того, сильная сторона мысли Делеза как раз в том, что он каждый раз находит возможность повторить уже повторенное (им самим). Старая проблема: или мы мыслим, проблематизируем или нас мыслят, проблематизируют. Но разве философствующий не трудится над тем, чтобы вопреки всем неудачам здравого смысла, научиться мыслить самостоятельно, захватить и отграничить Бытие от События. Если же ты, вольно или невольно, уповаешь на "революционный" метод, то не следует думать, что ты от него так легко можешь освободиться в новой опытной ситуации. Поза страуса: подчинить мысль личному забвению, но ведь читатель читает книги, в которых все повторяется и чья новизна вдруг становится обратимой, предсказуемой: то, что уже было сказано ранее и намного лучше (пристрастнее), настойчиво повторяется и варьируется, как если бы теперь все задача заключалась лишь в том, чтобы построить формальную онтологию опытного знания (и пренебречь его уникальностью, "разовостью"). Слишком поспешное низвержение Субъекта: между тем, он не изъят из обращения, и остался на том же месте, где его, правда, теперь трудно обнаружить; нечто подобное иногда встречается в детективном жанре, когда в роли рассказывающего "историю преступления" выступает убийца - повторяю, низвержение слишком поспешное, слишком революционное, чтобы можно было бы заметить, что все осталось по-старому...

261

того, сильная сторона мысли Делёза как раз в том, что он каждый раз находит возможность повторить уже повторенное (им самим). Старая проблема: или мы мыслим, проблематизируем или нас мыслят, проблематизируют. Но разве философствующий не трудится над тем, чтобы вопреки всем неудачам здравого смысла, научиться мыслить самостоятельно, захватить и отграничить Бытие от События. Если же ты, вольно или невольно, уповаешь на 'революционный' метод, то не следует думать, что ты от него так легко можешь освободиться в новой опытной ситуации. Поза страуса: подчинить мысль личному забвению, но ведь читатель читает книги, в которых все повторяется и чья новизна вдруг становится обратимой, предсказуемой: то, что уже было сказано ранее и намного лучше (пристрастнее), настойчиво повторяется и варьируется, как если бы теперь все задача заключалась лишь в том, чтобы построить формальную онтологию опытного знания (и пренебречь его уникальностью, 'разовостью'). Слишком поспешное низвержение Субъекта: между тем, он не изъят из обращения, и остался на том же месте, где его, правда, теперь трудно обнаружить; нечто подобное иногда встречается в детективном жанре, когда в роли рассказывающего 'историю преступления' выступает убийца - повторяю, низвержение слишком поспешное, слишком революционное, чтобы можно было бы заметить, что все осталось по-старому...

В. Подорога

21 июня 1998 г.

262

Научное издание

Делёз, Жиль Складка. Лейбниц и барокко

под общей редакцией и с послесловием В. А. Подорога пер. с франц. Б.М. Скуратова

В оформлении обложки использован фрагмент картины Лоренцо Бернини 'Экстаз св. Терезы'

Художник В. Коршунов

Изготовление оригинал-макета

ООО 'издательство "Логос"'

ООО 'издательство Логос'

Москва, Зубовский бульвар 17,

Тел.247-17-57 ЛР ? 065364 от 20.08.1997

Сдано в набор 29.06.1998. Подписано в печать 30. О6. 1998.

Формат издания 60 х90/1б. Бумага офсетная. Гарнитура 'Garamond'.Усл.пл. 16,5.Тираж 5.000. Заказ ? 4165

Отпечатано с оригинал-макета в типографии ИПП 'Отечество' ПХУ МВД России, 107143, Москва, Открытое шоссе, 18.

update 24.10.04