ВИКТОР МОЛЧАНОВ. АНАЛИТИЧЕСКАЯ ФЕНОМЕНОЛОГИЯ В ЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЯХ ЭДМУНДА ГУССЕРЛЯ

Способности нашего ума, называемые аналитическими, весьма мало доступны анализу.

Э. По

Я и сам был бы рад, если бы Левин охотился еще на протяжении целого печатного листа и если бы чеховский Егорушка тоже еще в течение целого печатного листа ехал по степи.

В. Вересаев

Что есть 'значение', это может быть дано нам так же непосредственно, как дано нам то, что есть цвет и звук. Оно не поддается дальнейшим определениям, оно есть дескриптивно предельное ... И точно так же, как нам с очевидностью даны феноменологические различия между являющимися звуками, нам даны и различия между значениями.

Э. Гуссерль

Логические исследования вышли в свет на рубеже веков. I том - 'Пролегомены к чистой логике' - в 1900 г., П том - 'Исследования по феноменологии и теории познания' - в 1901 г. В русском переводе I том вышел в 1909 г. (пер. Э.А. Бернштейн под редакцией и с предисловием СЛ. Франка). Это был первый перевод работы Гуссерля на иностранный язык. II том, а точнее, первая часть второго тома - первые пять исследований - выходит в настоящем издании. Вторая часть II тома - VI Исследование - выйдет отдельной книгой. Если в издании 1901 г. II том составил одну книгу, то во втором, переработанном издании, Гуссерль выделил VI Исследование, которому он придавал особое значение, в отдельную книгу. В переработанном виде первая часть II тома вышла в 1913 г., вторая - в 1921-м¹.

¹При издании Логических исследований в собрании сочинений Гуссерля: Husserliana Bde XVIII, XIX (1), (2) были учтены оба варианта. Мы воспользовались в этом отношении результатами большого труда, проделанного издателем II тома Логических исследований Урсулой Панцер, следуя в целом изданию Husserliana XIX (1), The Hague: Martinus Nijhoff, 1984, с которого сделан перевод. (Предисловие Гуссерля ко второму изданию находится в Husserliana XVIII.) Однако мы приводим не все варианты первого издания, но только те, которые подверглись значительным смысловым или терминологическим изменениям. В фигурных скобках без сносок даны вставки Гуссерля во втором издании. В фигурных скобках, снабженных сносками, даны изменения, внесенные Гуссерлем. В сносках даны варианты первого издания (А). Сноски без каких-либо обозначений принадлежат Гуссерлю. Был учтен также опыт перевода Логических исследований на английский язык: Edmund Husserl. Logical Investigations. Translated by J.N.Findlay, vol. I, II. London: Routledge & Kegan Paul, 1970.

XIII

Логические исследования - исходный пункт феноменологического движения, одна из важнейших отправных точек философских поисков ХХ века. В этом произведении предпринята попытка осуществить прорыв 'к самим вещам': к сущности сознания и истине бытия. Прорыв к предельному опыту мышления потребовал разработки дескриптивного метода и отстранения от всякого рода истолкований этого опыта.

Обращение к Логическим исследованиям в начале XXI века - это своего рода возвращение к истокам. В европейской философии двух прошедших веков такое возвращение, или поиск начал, будь это досократики, Платон и Аристотель или же Кант и Гегель, обнаруживает себя как сущностное измерение самой философии. Другое дело, как понимать само это возвращение - как заклинание или анализ, как подражание или диалог, как усвоение языка или проведение различия между терминологией и постановкой проблем.

Не всякое философское произведение позволяет вступить с ним в диалог; напротив, великие системы, как правило, замкнуты, они не разрешают иного языка, чем их собственный, а на их собственном языке возможна только их собственная истина. Логические исследования в этом смысле скорее исключение. В этом произведении обращение к опыту как предмету исследования и способу верификации делает возможным анализ, реальность поставленных проблем - возможность их критического обсуждения, язык, над которым не господствует терминология, - возможность обсуждать эти проблемы на другом языке.

С момента выхода в свет II тома Логических исследований прошло ровно сто лет. Очевидно, что нет недостатка как в негативных, так и в позитивных характеристиках ХХ века, причем в различных и иногда противоположных оценках фактов, событий и тенденций. Дело здесь, однако, не столько в выборе той или иной интерпретирующей позиции, сколько в том, что в сами события и факты уже встроены интерпретации.

Два полюса реальности середины века - концлагерь и кинематограф - не только и не столько требуют истолкования, сколько анализа интерпре-

XIV

таций, благодаря которым (из-за которых) эти реальности возникают и существуют. То же самое относится и к другим 'репрезентантам' времени. Разве наука не интерпретирует природу, разве техника не изменяет, перетолковывая, мир? Разве массовое уничтожение людей не есть результат интерпретативных идеологий, разве войны не ведутся из-за различия интерпретаций? Разве 'логосы' власти - телевидение, радио и т.д. - это не фрагменты грандиозной мозаики ее самоистолкования? Разве 'всемирная паутина' - это не глобальная 'машина интерпретации'?

За пределами интерпретаций остается, пожалуй, только такой признак времени, как его калейдоскопичность и многообразие перемен. Множественность толкований находит свой предел в том, что сегодня уже нельзя представить или оценить происходящее с какой-либо одной или единой точки зрения. Мыслить саму 'расчлененность времени' - эту возможность дает иерархический и аналитический опыт сознания, опыт различий и различения различий. Опыт этот, однако, не только отрицательный. Дело идет о поисках сбалансированных в отношении избытка и недостатка подвижных иерархий опыта и мира, сознания и бытия.

Наше время, как и всякое время, - только предварительное, накапливающее смысл и абсурд, опыт и схемы, реальность и иллюзии. И все же его абсолютный признак - это разграничение аналитико-дескриптивного и ассоциативно-интерпретативного мышления и возникновение новых ориентиров коммуникации, где не слияние и 'вчувствование', но границы и иерархии определяют стиль и формы общения.

Анализ опыта сознания и сознания как опыта в Логических исследованиях, концепция многослойной интенциональности, идея интенционального анализа, аналитический и дескриптивный опыт ранней феноменологии в целом - все это сейчас более современно, чем это было сто лет назад.

Исходное различие нашего анализа Логических исследований - между интерпретацией и анализом. Отсюда два разных направления нашей работы - интерпретативное и аналитическое, причем само это различие является аналитическим, но не интерпретативным. Гуссерль с полным основанием назвал свой труд 'серией аналитических исследований'. Поэтому речь у нас пойдет не только о темах, рассматриваемых или затрагиваемых в Логических исследованиях, но прежде всего о том, каким образом можно исследовать аналитический философский текст. Иными словами, задача состоит в том, чтобы сделать предметом анализа специфику гуссерлевского анализа, отделив для этого интерпретативную составляющую его исследований от аналитической, и различить в феноменологии Гуссерля эксплицитную и имплицитную методологию.

Наше метаисследование не ставит перед собой задачи изложить учение Гуссерля в его терминологии, как это зачастую делается в работах по феноменологии, не является оно и сравнительным анализом, ибо выбор ка-

кой-либо основы для сравнения может быть сделан только после аналитического исследования, которое не выбирает аспекты, точки зрения и т.п., но выявляет, каким образом эти аспекты и точки зрения вообще могут быть выбраны.

АНАЛИТИКА ОПЫТА И ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ТЕКСТА

Логические исследования не только воплотили в себе опыт философского мышления, но и приоткрыли доступ к философскому мышлению как опыту. Замысел феноменологии сознания состоял прежде всего в том, что в само учение о сознании должен вовлекаться живой опыт сознания и экспликация опыта сознания должна совершаться не 'извне' - с точки зрения социологии, физиологии и т. д., но 'изнутри', т.е. на основе внутреннего опыта. Феноменология стремится раскрыть опыт только на основе опыта - опыт может быть явлен только в опыте, только через опыт. Apriori переосмысливается в феноменологии как первичный опыт, предшествующий любым теориям и конструкциям.

В какой мере этот замысел был реализован в Логических исследованиях (далее - ЛИ)? Насколько этот замысел вообще может быть реализован; можно ли вообще записать невыдуманное? Не должны ли мы постоянно проводить различия между опытом и суждением, между размышлением и разъяснением, между анализом и интерпретацией, между философской рефлексией и педагогической деятельностью? Быть может, эти различия и есть то единственное 'невыдуманное', с которым мы можем иметь дело, когда имеем дело с философскими и нефилософскими текстами, да и не только с текстами.

Феноменология - это прежде всего 'философия с эмпирической точки зрения'. Брентано назвал, правда, свой труд Психология с эмпирической точки зрения, однако под психологией он понимал учение о психических феноменах, т.е. учение о сознании. И это, конечно, не случайно, ибо Брентано предпринял радикальное размежевание с господствующей в его время философией даже в отношении названия. В то же время не возникает сомнения, что это не психологическое, но философское произведение, и если учесть, что под 'эмпирической точкой зрения' Брентано понимал прежде всего внутренний опыт, 'внутреннее восприятие', то содержание его работы можно было бы назвать 'философией сознания с точки зрения внутреннего опыта'. Гуссерль, следуя Брентано, полагал, что метод феноменологии состоит прежде всего в дескрипции и рефлексии; последнюю он понимал как модификацию сознания, модификацию самого опыта сознания, а не как некоторое созерцание 'жизни сознания' извне. Хайдеггер, разъясняя смысл термина 'феноменология', указывал, что 'ее сущностное основание не в том, чтобы действительно быть философским "направлени-

XVI

ем". Выше, чем действительность лежит возможность'². Феноменология, по Хайдеггеру, - это возможность мышления, но не действительность 'школы'.

Приоритет, который Хайдеггер отдает возможности, вещь весьма спорная. Здесь, видимо, сказывается влияние классического немецкого идеализма. Однако хайдеггеровское различие между феноменологией как возможностью мышления (если под возможностью понимать опыт мышления) и феноменологической философией как совокупностью определенных текстов имеет большое значение. С одной стороны, пути феноменологии - это пути опыта сознания и опыта мышления, в сфере которых могут быть выявлены парадигмы описания любого опыта. С другой стороны, любой конкретный текст феноменологической философии не дает еще гарантии своей, так сказать, 'феноменологичности'. Иными словами, необходимо еще отделить в тексте дескрипцию опыта от фиксаций других функций сознания, чтобы получить доступ к опыту, воплощенному в тексте.

Почти за сто лет существования феноменологической традиции возникла обширная литература о гуссерлевской феноменологии. Возникли различные методы изучения и критики гуссерлевской феноменологии. Мы выделим основные из них, не претендуя на полноту и тем более на проведение какой-либо окончательной классификации. Разумеется эти методы могут пересекаться.

Первый и наиболее распространенный метод - это истолкование некоторых основных понятий гуссерлевской феноменологии и основных процедур феноменологического метода, таких, как интенциональность, переживание, значение, Априори, ноэсис и ноэма, интерсубъективность, сущностное созерцание, эпохе, редукция и т.д.

Второй метод - это целостное исследование феноменологии Гуссерля.

Третий метод - это исследование учения Гуссерля в контексте истории феноменологического движения.

Четвертый метод - это сравнительный анализ: Гуссерль-Кант, Гуссерль-Брентано, Гуссерль-Хайдеггер, Гуссерль-Мерло-Понти и т.д. При этом наиболее продуктивным в аспекте экспликации опыта оказывается сравнение учений Гуссерля и Хайдеггера. У Хайдеггера предпринята попытка дать гуссерлевской феноменологии фундаментально-онтологическое обоснование, и в то же время, по утверждению Хайдеггера, 'онтология возможна только как феноменология'³. В современной феноменологии это находит свое выражение в том, что хайдеггеровский язык используется для интерпретации гуссерлевских понятий, а гуссерлевский - для

² Heidegger M. Sein und Zeit. Tübingen: Max Niemeyer, 1979. S. 38.

³ Ibid., S. 35.

XVII

разъяснения хайдеггеровского хода мышления. Такой языковой круг - несмотря на все его недостатки - все же позволяет сосредоточиться на почти неуловимой грани между феноменологией и онтологией.

Пятый метод основан на обращении к гуссерлевским штудиям по феноменологии времени как наиболее аутентичным феноменологическим текстам, где дескрипция явно превалирует над методологией. Сознание времени и темпоральное сознание рассматриваются при этом как наиболее глубокие слои сознания. Проблема времени в феноменологии перерастает тем самым в проблему обоснования и самообоснования феноменологии.

Шестой метод сосредоточивает исследование на какой-либо одной работе Гуссерля.

К седьмому методу следует отнести изучение рецепции феноменологии Гуссерля в России и разработку темы 'феноменология и русская философия'.

Восьмой метод - это сравнительный анализ феноменологии и современной французской философии и в особенности исследование 'деконструкции' феноменологии.

Девятый метод - это текстологический анализ, на основе которого издается собрание сочинений Гуссерля⁴.

⁴ Само собой разумеется, между этими методами, или подходами, нет непроходимых границ, однако в фактически существующей литературе о феноменологии, как правило, акценты расставлены существенно по-разному. Мы приводим лишь немногие примеры, указывая в равной степени отечественную литературу. Конечно, зарубежная литература по феноменологии несравнимо обширнее, но для русскоязычного читателя больший интерес представляет литература на русском языке, достаточно полный список которой читатель может найти в издании: Феноменологическая концепция сознания: проблемы и альтернативы. М., РГГУ, 1998. Зарубежная литература по феноменологии достаточно полно представлена в Энциклопедии по феноменологии (Encyclopaedia of Phenomenology. Ed. by L. Embree, Dordrecht: Kluwer, 1997).

К первому методу можно отнести следующие работы:

Гайденко П.П. Научная рациональность и философский разум в интерпретации Эдмунда Гуссерля // Вопросы философии, 1992, ?7;

Молчанов В.И. Априорное познание в феноменологии Гуссерля // Вопросы философии, 1978, ?10;

Aguirre A. Genetische Phänomenologie und Reduktion. Haag, 1970;

Drummond J.J., Embree L. (eds.): Phenomenology of the Noema. Dordrecht: Kluwer, 1992.

Ко второму методу:

Какабадзе З.М. Проблема экзистенциального кризиса и трансцендентальная феноменология Эдмунда Гуссерля. Тбилиси, 1966;

Мотрошилова Н.В. Принципы и противоречия феноменологической философии. М., 1968; Мотрошилова Н.В. Специфика феноменологического ме-

XVIII

тода // Критика феноменологического направления современной буржуазной философии, Рига. 1981;

Jansen Р. Edmund Husserl. Einführung in seine Phänomenologie. Freiburg/München, 1976;

Ströker E. Husserls transzendentale Phänomenologie. Frankfurt am Main, 1987;

Bernet R., Kern I., Marbach E. Edmund Husserl. Darstellung seines Denkens. Hamburg, 1989.

К третьему методу:

Куренной В.А. К вопросу о возникновении феноменологического движения // Логос, 1999, ? 11-12.

Н. Spiegelberg The Phenomenological Movement The Hague: Martinus Nijhoff, 1969.

К четвертому методу:

Мотрошилова Н.В. Гуссерль и Кант: проблема трансцендентальной философии. // Философия Канта и современность. М.,1974;

Гайденко П.П. Проблема интенциональности у Гуссерля и экзистенциалистская категория трансценденции' // Современный экзистенциализм, М., 1966;

Молчанов В.И. Гуссерль и Хайдеггер: феномен, онтология, время // Проблемы сознания в современной западной философии. М., 1989.

Kern I. Husserl und Kant. Haag, 1964;

фон Херрманн Ф.-В. Понятие феноменологии у Хайдеггера и Гуссерля. Томск, 1997;

К пятому методу:

Brand G. Welt, Ich und Zeit. Haag, 1955;

Held K. Lebendige Gegenwart. Köln, 1968;

Brough J. The Emergence of an absolute Consciousness in Husserl' s Early Writing оn Time-Consciousness / Husserl. Expositions and Appraisals. Notre-Dame/London, 1977;

Рубене M. Учение Э. Гуссерля о времени // Критика феноменологического направления современной буржуазной философии, Рига, 1981;

Рубене М. Проблема прошлого в феноменологическом учении о времени Э. Гуссерля // Проблемы сознания в современной буржуазной философии. Вильнюс, 1983;

Молчанов В.И. Понятие рефлексии в контексте феноменологического учения о времени // Критика феноменологического направления современной буржуазной философии, Рига, 1981; Молчанов В.И. Время и сознание. Критика феноменологической философии. М., 1988.

Подорога В.А. Феномен времени // Подорога В.А. Феноменология тела. М., 1995;

Никифоров О.В. Что такое 'поток внутреннего сознания времени'? // Логос ?1, 1998.

К шестому методу

(здесь мы укажем только отечественные работы, относящиеся к изучению 'Логических исследований'):

Яковенко Б.В. Философия Эд. Гуссерля // Новые идеи в философии. СПб., 1913, сб. 3; Бакрадзе К.С. Психологизм и чистая логика (Гуссерль) // Очерки по истории новейшей и современной буржуазной философии. Тбилиси, 1960 (см. также: Бакрадзе К.С. собр. соч. в 4 т., т.3. Тбилиси, 1970;

Мотрошилова Н.В. Анализ 'предметностей' сознания в феноменологии Э. Гуссерля (на материале второго тома 'Логических исследований') // Проблемы сознания в современной западной философии М., 1989;

Молчанов В.И. Проблема сознания и проблема культуры // Феноменология в современном мире. Рига, 1991;

Молчанов В.И. Одиночество сознания и коммуникативность знака / Логос ?9, 1997.

К седьмому методу:

Молчанов В.И. Феноменология в России // Русская философия. Малый энциклопедический словарь. М., 1995;

Чубаров И.М. Гуссерль в России // Русская философия (словарь) М.: Республика, 1995;

Антология феноменологической философии в России. Т. 1-2. М., 1999-2000.

Haardt A. Husserl in Russland. Phänomenologie der Sprache und Kunst bei Spet und A. Losev. München. 1992;

Kule M. Union of Soviet Socialistic Republics// Encyclopaedia of Phenomenology. Dordrecht. 1997.

К восьмому методу

(здесь мы указываем только зарубежную литературу):

Waldenfels В. Phänomenologie in Frankreich. Frankfurt a. M., 1983;

Marrati-Guénon Paöla. La genèse et la trace. Derrida lecteur de Husserl et Heidegger. Dordrecht, Boston, London: Kluwer Academic Publishers, coll. Phaenomenologica, 1998;

Mckenna W. and Evans C. (ed.) Derrida and phenomenology, Dordrecht, Boston, London, Kluwer Academic Publishers, 1995;

Derrida et la phénoménologie. (Textes du colloque organisé par le Collège International de la Philosophie en juin 1999.) // ALTER, revue de phénoménologie, ? 8, 2000 (Numero spécial).

XIX

Каждый из этих методов имеет свои достоинства, но один общий недостаток: ни один из них не дает гарантии доступа к действительному опыту сознания вместо схем этого опыта. Такой гарантии не дает и феноменология времени, хотя из перечисленных подходов это все же один из наиболее продуктивных. Феноменологическое чтение гуссерлевских текстов, даже если предположить, что слово 'феноменологическое' не требует прояснения - а иначе все должно вернуться к исходной точке, - все же остается в рамках чтения и интерпретации. Нет никакой гарантии, что 'феноменологически' не будет означать 'по-хайдеггеровски' или с 'позиций Мерло-Понти'. Сама альтернатива - читать феноменологические тек-

ХХ

сты 'отстраненно' или 'феноменологически' - оправдана только 'в круге чтения'.

Сама феноменология Гуссерля не есть чтение или интерпретация каких-либо текстов, если, конечно, не принимать во внимание метафору 'книги бытия' или 'книги природы'. Книга 'сознание', будь она написана, уже не соответствовала бы своему названию. Сознание - это не текст, который уже написан или еще не дописан. Сознание - это прежде всего опыт, который можно идентифицировать и воспроизвести (выходя тем самым за пределы опыта) и аналитику которого можно осуществить. Однако аналитика опыта не является чтением и интерпретацией текста, как бы широко ни понимать эти термины. Сам опыт нельзя прочитать или интерпретировать: посредством опыта осуществляется аналитика мира, но сам опыт сознания не есть ни предметность мира, ни сам мир или 'в-мире-бытие', доступные в той или иной степени для 'прочтения'.

Аналитика опыта предполагает, конечно, чтение и интерпретацию текста, даже если чтение понимать в широком смысле. Это, конечно, необходимое, но не достаточное условие доступа к опыту. Аналитика опыта не есть особого рода интерпретация, между ними нет отношения вида и рода; различие между ними аналогично гуссерлевскому различию между знаком как выражением и знаком как признаком и, соответственно, различию между выражением в 'одинокой душевной жизни' и выражением в коммуникативной функции, о котором речь будет идти ниже.

Несомненно, что философское мышление, как и любое другое, если, конечно, вслед за Гегелем и Хайдеггером не считать мышление прерогативой философии, невозможно без языка. Философское мышление находит свое выражение в текстах (или же в устном творчестве) - будь это манускрипты или опубликованные работы. Однако соприкосновение с опытом мышления возможно только на основе опыта, но не интерпретации текста. Речь идет при этом не только о том, что система утверждений философа может быть интерпретирована по-разному. И тем более не о том, что возможна какая-либо окончательная интерпретация: сам смысл интерпретации заключает в себе продолжение и возможность других интерпретаций. Речь идет о другом: интерпретация ориентирована на высказанный смысл, но не на опыт мышления как переживание, на мышление как акт придания смысла, если следовать Гуссерлю, или на мышление как опыт нередуцируемых различений, если Гуссерлю не следовать, а точнее, если следовать имплицитной тенденции гуссерлевского мышления. Во всяком случае, Гуссерлю нельзя не следовать в самом различении смысла и опыта, в котором этот смысл выявляется или формируется. В этом состоит как раз гуссерлевская идея интенционально-конститутивного анализа.

Примечательно, что Ницше, несмотря на 'филологическое' отождествление внутреннего опыта и текста, несмотря на 'перспективизм' и, так

XXI

XXXI

'которые феноменологически не могут быть полностью и всецело реализованы'. Эту формулировку можно было бы посчитать достаточно простой, если бы не необходимость разъяснения: что означает 'феноменологически реализовать'?

В послегуссерлевской феноменологии вопрос о предпосылках обсуждался в основном в плане поиска у Гуссерля неявных предпосылок¹¹. Однако вопрос о предпосылках имеет еще и другое измерение. В основном этот вопрос обсуждался как вопрос интерпретации основных гуссерлевских понятий, но не как вопрос аналитического опыта. Последователи и исследователи пытались обнаружить такой 'слой' в гуссерлевских рассуждениях, который уже не мог быть предметом феноменологического анализа.

В рамках интерпретации (разумеется, той или иной интерпретации) может быть поставлен вопрос о тех или иных явных или неявных предпосылках; аналитика аналитического опыта позволяет поставить вопрос о 'сути' предпосылок, о том, каковы, так сказать, предпосылки предпосылок, какие процедуры и функции сознания лежат в основе 'формирования' предпосылок. Первое различие, которое уместно было бы здесь провести, это различие между предпосылками теории, учения и т.д., которые могут быть явными или неявными, и предпосылками самого мышления - в данном случае мышления Гуссерля. Речь идет, конечно, не о психологических или биографических изысканиях, но о тех отправных пунктах, когда мыслитель достаточно отчетливо указывает на первичный опыт мышления, реализует этот опыт и в то же время отрицает этот опыт как первичный. Речь идет о противоречии между тем, что Гуссерль утверждает относительно сущности мышления, и тем аналитическим опытом, который в решающих пунктах его феноменологии играет решающую роль. Этот конфликт проявляется не только в ЛИ и более поздних работах, но уже в первой книге Гуссерля 'Философия арифметики'.

ЧИСЛО И РАЗЛИЧИЕ

Счет, наряду с речью и письмом, - это одна из фундаментальных функций коммуникативного интеллекта. Находит ли свое основание счет в 'субстанции числа' или же само понятие числа, а также понятие совокупности (множества) и количества берет свое начало в определенном опыте сознания? Каков генезис понятия числа - синтез и тождество или же различение?

Ответ, который в конечном итоге дает Гуссерль, состоит в том, что в основе представления о совокупности лежит синтез особого рода, который

¹¹ Подробнее см.: Молчанов В.И. Предпосылки и беспредпосылочность феноменологической философии // Логос, 1999, ?10.

XXXII

он называет 'Kolligieren' - по-русски это было бы что-то вроде 'коллективирования'. Речь идет о 'собирании в целое', если угодно, об образовании коллектива, т.е. множества, совокупности. Нельзя сказать, однако, что Гуссерль постепенно склонялся к этому решению в ходе исследования. Скорее это предпосылка, которая направляла его исследование и критику воззрений, которые непосредственно связывают число и множество с различением.

Гуссерль обобщает некоторые из таких теорий, которые он считает более научными и правдоподобными, чем другие¹². Основной ход рассуждения реконструируется Гуссерлем следующим образом: о множестве можно говорить только тогда, когда имеются различные предметы. Если бы предметы были тождественными, то тогда перед нами был бы только один предмет. Эти различия между предметами должны быть заметны, в противном случае в нашем схватывании мы имели бы лишь не подвергнутое анализу целое, что делало бы невозможным представление о множественности. Поэтому представление о совокупности всегда предполагает представление о различии. Когда же мы отличаем один предмет совокупности от другого предмета, то вместе с различием всегда дано необходимым образом и его тождество с самим собой. 'Мы получаем, следовательно, - реконструирует Гуссерль, - исходя из какого-либо конкретного множества, общее понятие множества, когда мы относим, различая, любое содержание к любому другому, при этом, однако, полностью абстрагируясь от особых свойств конкретно данных содержаний, рассматриваем любое из них просто как некоторое нечто, тождественное с самим собой. Так, некоторым образом возникает понятие множества как пустая форма различия (Verschiedenheit)'¹³.

Гуссерль называет трех представителей реконструируемой им теории - Шуппе, Зигварта, Джевонса, ссылаясь также на Дюбуа-Реймона. 'Сущность числа неопределима, - цитирует Гуссерль Шуппе, - так как она непосредственно вытекает из принципа тождества. Посредством него непосредственно полагается Одно и Другое, когда одно отличается от другого. Здесь, следовательно, дано многообразие (Mehrheit), или множество (Vielheit)'. 'Красное - это не зеленое и не синее, а не есть ни b, ни с, и b не есть ни а, ни с, и с, опять-таки, не есть ни а, ни b. Эти суждения простейшего вида образуют предпосылку при предицировании определенного числа, и для выражения того же самого смысла вместо простого различения можно назвать число; красный и зеленый и синий - это, скажем, не один, но три; можно также далее сказать <...> три различных цвета, однако это избыточ-

¹² См.: Husserl E. Philosophie der Arithmetik. Husserliana XII. Haag, 1992. S.48-63.

¹³ Ibid., S. 49.

XXXIII

ная точность <...> 'существуют три цвета' - это то же самое, что и 'три различных цвета'. То, что я не могу различить, я не могу сосчитать, это одно и то же'.

Джевонса Гуссерль цитирует без перевода: 'Number is but another name for diversity. Exact identity is unity, and with difference arises plurality'. 'Plurality arises when and only when we detect difference'. 'There will now be little difficulty in forming a clear notion of the nature of numerical abstraction. It consists in abstracting the character of the difference from which plurality arises, retaining merely the fact... Abstract number, then, is the empty from of difference ; the abstract number three asserts the existence of marks without specifying their kind'. 'Three sound differ from three colour, or three riders from three horses; but they agree in respect of the variety of marks by which they can be discriminated. The symbols 1 + 1 + 1 are thus the empty marks asserting the existence of discrimination'¹⁴.

Очевидно, что ключевым термином реконструируемой теории является 'пустая форма различия' - выражение, которое Гуссерль находит у Джевонса. Это выражение заслуживает пристального внимания: возможна ли вообще 'форма различия', не является ли 'форма' признаком тождества; не является ли тождество неявной предпосылкой рассуждений Джевонса, так же как и Шуппе?

Реконструкция Гуссерля не является, однако, простым реферированием. Гуссерль выдвигает возражения против теории и отвечает на них с позиций этой теории, он придает теории достаточно стройный вид, он изобретает символизм для этой теории... И отказывается от нее!

Первое возражение, которое выдвигает Гуссерль, состоит в том, что, с точки зрения этой теории, все числа - это 'пустая форма различия'. Чем же тогда три отличается от двух, четырех - от трех и т.д.? Не должны ли мы предполагать, замечает Гуссерль, что при числе два мы замечает одно отношение различия, при числе три - два и т.д.

¹⁴ 'Число есть не что иное, как обозначение множественности, разнообразия. Точное тождество есть единство, а вместе с различием возникает многообразие'. 'Многообразие возникает тогда и только тогда, когда мы фиксируем различие'. 'Теперь не будет ни малейшей трудности сформулировать ясное понятие о природе числового абстрагирования. Она состоит в отвлечении от характера различия, из которого возникает многообразие, удерживая только этот факт... Абстрактное число - это тогда пустая форма различия; абстрактное число три утверждает существование меток (mark), не специфицируя их вид'. 'Три звука отличаются от трех цветов, или три всадника от трех лошадей; но они совпадают в аспекте вариации знаков, посредством которых они могут быть отличены. Символы 1+1+1 суть, таким образом, пустые метки, утверждающие существование различения'. (Ibid., S. 50, 51).

XXXIV

XLII

ство, не подвергнутое анализу, а затем имеет место некоторое множество

как результат анализа.

Как оценить эти рассуждения с точки зрения опыта? С одной стороны, Гуссерль совершенно прав в том, что 'психические феномены', выделенные Брентано, которые он в данном месте перечисляет: акт представления, акты утверждения и отрицания, любовь, ненависть, воление - это не однопорядковые 'явления' с анализом. Прав Гуссерль и в том, что анализ лучше не называть 'деятельностью', впрочем, как и все остальные 'акты сознания', о чем мы уже упоминали выше. С другой стороны, анализ выступает у Гуссерля как своего рода кантовская 'слепая сила души', только у Канта это, как известно, синтез, а у Гуссерля - различение. Таким образом, Гуссерль указывает на 'слой в сознании', которому даже отказано в том, чтобы быть психической деятельностью. Может быть, как раз на этом пути стоило бы искать 'непсихологическую субъективность'? В буквальном смысле Гуссерль прав: внутреннее восприятие ничего не говорит нам об 'аналитических способностях нашего ума', если, конечно, понимать внутреннее восприятие по-брентановски. Однако это не означает, что сам анализ недоступен анализу, и даже в обыденной жизни такой анализ возможен. Аналитика аналитического есть не что иное, как иерархия различений, многоуровневое различение различений, и количество уровней в этой иерархии не является предопределенным.

ДЕСКРИПЦИЯ И МЕТОД. ПЕРВОЕ И ВТОРОЕ ИЗДАНИЯ ЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ И ИДЕИ ЧИСТОЙ ФЕНОМЕНОЛОГИИ И ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ

Замысел второго издания ЛИ возник у Гуссерля уже в 1905 г. в связи с попыткой В. Питкина (оставшейся несущественной) предпринять английский перевод. В августе 1905 г. Гуссерль отметил в письме к В. Хокингу: 'Со времен 'Логических исследований' я значительно продвинулся вперед, и конечно, трудно работать над объединением нового и старого'²⁷. Гуссерль приступил к переработке ЛИ сразу же после выхода в свет Идей чистой феноменологии и феноменологической философии. Книга I (Идеи I) в апреле 1913 года в 'Ежегоднике по философии и феноменологическим исследованиям' . И уже осенью 1913 года вышло в свет второе издание первой части второго тома.

²⁷ См. Panzer U. Einleitung der Herausgeberin. Husserliana XIX (1). S. XXIII

²⁸ В собр. соч. Гуссерля Идеи I (Ideen zu einer reinen Phänomenologie und phänomenologischen Philosophie. Buch I) изданы дважды - В. Бимелем (Husserliana III. Haag: Martinus Nijhoff, 1950) и К. Шуманом (Husserliana III (1, 2.) Dordrecht: Kluwer, 1995. Мы цитируем по изд. К. Шумана (кроме одного, оговоренного случая), указывая в квадратных скобках соответствующие страницы русского перевода A.B. Михайлова (Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. М.: ДИК, 1999.)

XLIII

Гуссерль считает в это время Идеи I своим основным философским произведением и сожалеет о том, что невозможно 'поднять старое произведение во всех отношениях до уровня Идей'²⁹. Автор 'Логических исследований' признается, что надеялся избежать их новой публикации, распределив их содержание в ряду новых феноменологических исследований³⁰. Однако это потребовало бы, полагал Гуссерль, многих лет работы, и от этого проекта пришлось отказаться.

Гуссерль выбирает 'средний путь': отказываясь от радикальной переработки и считая в то же время недобросовестным печатать старое произведение без всяких изменений, ибо он видит в нем ошибки, неточности и т.д., он формулирует три максимы, которыми он руководствовался, осуществляя подготовку ЛИ ко второму изданию.

Содержание второй и третьей максим не составляют какой-либо проблемы. Во второй максиме речь идет о том, чтобы сохранить при переработке в целом весь строй и стиль старого произведения и в то же время подчеркнуть новые тенденции в мышлении, которые не получили должного выражения в первом издании. Третья максима напоминает читателю, что ЛИ - это не целостная книга в литературном смысле, но цепь исследований, уровень которых постоянно повышается. Этот характер ЛИ, замечает Гуссерль, сделал возможной такую переработку, что в последнем исследовании достигнут уровень Идей. Гуссерль и здесь не упускает случая подчеркнуть, что Идеи остаются эталоном, к которому должны быть в идеале 'подтянуты' ЛИ.

С первой максимой дело обстоит не так просто. Косвенно она ставит под сомнение схему постоянного прогресса в феноменологических исследованиях от ЛИ до Идей и даже представление о том, что в Идеях достигнут более высокий уровень феноменологических исследований. Косвенно эта максима указывает на иное отношение между этими работами Гуссерля, которое предварительно можно определить как отношение между конкретными феноменологическими исследованиями и попыткой сформулировать основные принципы феноменологии.

Гуссерль начинает изложение первой своей максимы с императива: не допускать в новое издание ничего такого, что не было бы достойно тщательного изучения. 'В этом отношении, - пишет Гуссерль, - можно было оставлять и отдельные ошибки, если я мог считать их естественным ис-

²⁹ Предисловие ко второму изданию. Наст. изд., с. 6 [10] (Предисловие к первому изданию опубликовано в русском переводе Пролегомен, 1909 г.).

³⁰ См. там же, с. 5-6 [9].

XLIV

LXXI

'Памятники мысли' - это, так сказать, 'музейное' название; памятник напоминает нам о ком-то или о чем-то. В терминах гуссерлевского I Исследования памятник - это указание, отсылка, признак и т.п., но не непосредственное выражение значения. Зачисление философского произведения в разряд памятников означает признание, что с этим произведением утрачена живая связь опыта мышления. В случае ЛИ это не так. ЛИ - это, конечно, исходный пункт феноменологического движения, но одновременно ЛИ - это нечто большее. ЛИ не только открывают новую эпоху в философии, но до сих пор продолжают быть живым источником философской мысли.

Кроме того, в определенном смысле все изменения, произведенные авторами выдающихся философских произведений во втором и последующем изданиях, на благо. Эти исправления нередко указывают, благодаря контрасту, на тот или иной ход мысли философа, который остался бы незамеченным, если бы автор не обратил на него внимания вычеркиванием или исправлением. К примеру, не будь второго издания Критики чистого разума, не состоялась бы и хайдеггеровская интерпретация кантовской философии. Вопрос о возможности обращения к первоначальному тексту - это скорее вопрос издательской политики, которая должна учитывать первое издание. Укажем здесь на весьма полезное переиздание первого издания V Исследования⁶⁶.

'СУЩНОСТНЫЕ РАЗЛИЧЕНИЯ' I ИССЛЕДОВАНИЯ

Прежде чем далее рассматривать борьбу Гуссерля со своим собственным мышлением, мы перечислим различия, которые проводит Гуссерль в I Исследовании. Первое различие - между знаком как выражением, которое обладает смыслом, или значением (у Гуссерля это синонимы), и знаком как признаком, указанием, оповещением и т.п. Это различие разъясняется с помощью различия указания и доказательства. Затем Гуссерль критически рассматривает различие между физической стороной выражения и совокупностью 'психических переживаний', которые обычно считают смыслом, или значением выражения. Гуссерль считает это различие неверным и прежде всего из-за отождествления переживания и значения (смысла). Задача, которая была сформулирована во Введении состоит ведь в том, чтобы извлечь значение из психологической и грамматической оболочки. Для того чтобы верно провести различие между физической стороной выражения и его значением, Гуссерль вводит различие между выражениями в

⁶⁶ Husserl E. V. Logische Untersuchung. Nach dem Text der I. Auflage von 1901. Herausgegeben, eingeleitet und mit Registern versehen von Elisabeth Ströker. Hamburg: Felix Meiner Verlag, 1975.

LXXII

коммуникативной функции, где они выполняют роль признаков-указаний, и выражениями в 'одиночестве душевной жизни'. Последние уже не выступают как признаки, но 'сами-себя-из-себя-показывают', если это выразить на хайдеггеровском языке. 'Одинокая душевная жизнь' рассматривается Гуссерлем как своего рода пространство, в котором осуществляется сам акт придания смысла. Затем вводится различие между физической стороной выражения и актом придания смысла, причем от последнего отделяется акт, осуществляющий смысл. Соответственно последнему различию вводятся термины 'интенция значения' и 'осуществление значения'. Осуществляться, или 'заполняться', 'пустая' интенция может, по Гуссерлю, в рисунке, знаке, символе (сигнификативное осуществление), однако наиболее совершенное осуществление она получает в созерцании, в восприятии. Так, собственно, и происходит, по Гуссерлю, 'движение' сознания - как осуществление интенции, причем очевидность, непременное условие познания, есть осознание тождества мыслимого и созерцаемого.

Различие 'интенции значения' и 'осуществления значения' играет важную роль в концепции Гуссерля. Интенция значения - это по существу то искомое в переживании, которое позволяет мыслить чистое значение, и следовательно, логическое значение. Вопрос только в том, каково происхождение этой 'интенции значения' в исследовании, иначе говоря, является ли различие интенции значения и осуществления значения различением опыта? Мы вернемся к этому вопросу позднее, а сейчас обратим внимание на 11 I Исследования, где Гуссерль начинаем серию различений другого типа. До 11 речь шла об актах сознания, об актах придания и осуществления смысла. Теперь же речь пойдет о выражении, значении и предметности как о том, что дано 'в' этих актах. Заметим, что Гуссерль ставит предлог 'в' в кавычки (см. первый абзац 11) и не находит терминологических средств, чтобы отстраниться от позиции Брентано, в соответствии с которой каждый психический феномен содержит в себе нечто в качестве объекта. Хотя Гуссерль постоянно употребляет термин 'акт', все же поворот от актов придания значения к значениям как идеальным единствам и к подразумеваемой в этих актах предметности выглядит для читателя несколько неожиданным. И виной этому термины 'интенция значения' (Bedeutungsintention) и 'осуществление значения' (Bedeutungserfüllung), которые создают видимость, что речь уже идет о значении, а не о 'психических переживаниях', которые, по Гуссерлю (см. 2 Введения), функционируют в качестве 'интенции значения' и 'осуществления значения' и в этой функции принадлежат определенным языковым выражениям; из этих 'психических переживаний' 'значения' еще нужно извлечь. Речь, конечно, не о том, что значение (как идеальное единство) имеет интенцию, но о том, что в 'психических переживаниях' имеет место интенция придать значение, иначе говоря, 'намерение' наделить зна-

LXXIII

чением определенное языковое выражение или определенный предмет. Термин 'интенция значения' означает по существу: 'интенция-как-придание-значения', тем более что в I Исследовании (9) Гуссерль указывает на синонимичность 'интенций значений' и 'актов, придающих значение'. То же самое относится и к термину 'осуществление значения' - не значение должно осуществляться, но акт придания значения.

Итак, Гуссерль противопоставляет 'намерениям придать значение' само значение как идеальное единство. Это различие основывается на различии изменчивого и вечного, самотождественного, для чего выбираются примеры из области математики. Речь идет теперь не о реальных отношения актов 'внутри' переживания, но об идеальных отношениях между выражением и значением. При этом термин 'выражение' остается неоднозначным. Ранее (до 11) речь шла о физическом явлении выражения (написанное слово, звук и т.д.) и выражениях как актах (смыслопридающем и осуществляющем), теперь же Гуссерль как бы забывает о выражении как акте и противопоставляет выражению in specie только физическое явление выражения ('этот произнесенный hic et nunc звуковой образ, мимолетный и более не воспроизводимый звук'.)

Аргументация существенно упрощается, так как противопоставляется не интенция значения (соответственно, осуществление значения) и само значение выражения, но 'мимолетный акт суждения' и якобы вечно существующие геометрические истины типа: 'три высоты треугольника пересекаются в одной точке'. Действительно, по сравнению с определенным актом суждения как конкретным переживанием геометрическая истина 'вечна', она не зависит от обстоятельств, при которых совершается акт суждения. (Хотя и это спорно, если вспомнить киркегоровского сумасшедшего, который твердит вечную истину 'земля кругла'.) Однако дело не только в этом. Акт геометрического суждения относится к тому, что Гуссерль в I томе ЛИ назвал 'ноэтическими условиями теории', т.е. к особому 'устройству' субъекта, способного совершать познавательные акты. В ЛИ это 'устройство' называется наличием смыслопридающих и осуществляющих актов; именно от них необходимо отличать значения как идеальные единства, а не от актов как реальных переживаний. Ясно, что Гуссерль опирается здесь на предпосылку тождества, которая даже в случае геометрических истин оказывается сомнительной. Гегель заметил, что одна и та же истина, высказанная юношей и зрелым мужем, все же будет различна. Так и в случае геометрических утверждений. Высказанная школьником, который впервые об этом узнал, геометром, решающим сложную математическую задачу, строителем, производящим расчет, и т.д. эта истина будет различна потому, что она будет находиться в разных контекстах, в разных ие-

LXXIV

LXXXVII

между перцепцией и идеей у Юма.) В полной мере такая методология осуществлена в 'Критике чистого разума'.

Различие между различиями Декарта, Локка, Юма, Канта (и другими 'великими различиями') и различием Гуссерля (а также некоторыми различиями, проведенными Брентано) существенное. С одной стороны, это различие сделано, как и все остальные, 'со стороны' и носит исследовательский характер, с другой стороны, и это более важно, это различие характеризует предельное, если угодно, изначальное свойство сознания - проводить это различие. Иначе говоря, не столько 'в' сознании выделяются акт придания значения (интенция значения) и его осуществление, сколько сознание характеризуется как их различение, как постоянное 'напряжение' между ними.

Из всех упомянутых и не упомянутых гуссерлевских различий в I Исследовании различие интенции значения и осуществления значения не только является основным в методологическом аспекте, но и является - как 'различающая сила сознания' - различием по преимуществу. Опыт и аналитика опыта приходят здесь в соприкосновение. Аналитика ничего не привносит в опыт и не открывает нечто существовавшее в опыте до аналитики. Аналитика не конструирует и не усматривает, аналитика различает различия и фиксирует их иерархию, она различает в опыте то, благодаря чему опыт может стать анализом опыта, и делает своим предметом 'аналитические способности ума'.

Различие интенции значения и осуществления значения прямо указывает, в рамках рассуждений Гуссерля, на парадоксальность гуссерлевской мысли, на противоречие между декларируемыми принципами и реально осуществляемым анализом. Если очевидность определяется Гуссерлем как тождество подразумеваемого и данного, а иначе говоря, тождество интенции и ее осуществления, то тогда следует признать, что предпосылка тождества не является первичной (по крайней мере при определении очевидности), что очевидность предполагает различие того, что должно 'в' очевидности совпасть. Тождество выступает в качестве результата, но не исходного пункта.

За пределами поставленных Гуссерлем целей различие интенции значения и осуществления значения указывает на избыточность сознания, на многообразие интенций, из которых лишь малая часть осуществляется в знаковой форме или в созерцании, указывает на многообразие различий и различений, лишь некоторые из которых реализуются в познании. Однако Гуссерль попытался снять эту проблему, введя 'родовую сущность интенции': самотождественность, по Гуссерлю, должна все же контролировать и сферу актов.

LXXXVIII

АБСТРАГИРОВАНИЕ И РАЗЛИЧЕНИЕ. DISTINCTIO RATIONIS И ПРИНЦИП КОРРЕЛЯЦИИ

Кульминацию гуссерлевской борьбы за тождество мы находим во II Исследовании, где речь идет о принципиальном различии интенции общих и интенции индивидуальных предметов. Нет ничего парадоксального в том, чтобы прояснить тождество с помощью различий, если тождество считать в определенном смысле результатом различений, т.е. приостановкой различений, или, говоря точнее, выявлением границ определенной иерархии различений, за пределами которой 'лежит' другая иерархия. Однако у Гуссерля 'разъяснение' тождества через различия принимает парадоксальный характер: тождество полагается 'абсолютно неопределимым' и, следовательно, первичным, но дескриптивно оно выявляется за счет различий.

Тема II Исследования - абстрагирование и статус абстракции. Основной вопрос, который обсуждает Гуссерль, - это несводимость вида как общего предмета к индивидуальному, или единичному, предмету или к какому-либо сочетанию индивидуальных предметов. Если в I Исследовании Гуссерль тщательно отделяет значение как таковое, во-первых, от физической стороны выражения и, во-вторых, от осуществления значения, то во II Исследовании он ставит перед собой задачу показать отличие значения видового от значения индивидуального (единичного). При этом Гуссерль полагает, что вид дан в сознании нового типа, существенно отличающегося от сознания индивидуального предмета. Речь идет о том, чтобы описать тот опыт, благодаря которому мы можем иметь в виду не только отдельный красный предмет или момент красного как свойство предмета, но и вид, красное как таковое. Такой опыт Гуссерль называет 'идеацией'. С точки зрения Гуссерля, этот опыт заключается в том, что над восприятием единичного предмета, например предмета красного цвета, как бы надстраивается акт иного, неэмпирического созерцания, в котором мы постигаем вид 'красное'. 'Значение как вид, - пишет Гуссерль, - вырастает <...> на указанной подпочве посредством абстрагирования - однако <...> не в том искаженном смысле, который господствует в эмпирической психологии и теории познания'⁸⁹. Гуссерль подвергает критике теории абстрагирования, которые так или иначе пытаются представить абстрактное, или общее, как результат манипуляций с единичными предметами. Получаем ли мы общее, отвлекаясь от всех особенностей предметов, принадлежащих к определенному классу (Локк), выступает ли у нас в качестве общего единичная идея, представляющая весь класс предметов, достигаем ли мы

⁸⁹ Наст. изд., с. 106 [112].

LXXXIX

XCVI

ставляет собой 5 III Исследования, где Гуссерль переносит различие самостоятельных и несамостоятельных (отделимых и неотделимых) содержаний на предметы: 'Достаточно нам вместо 'содержание' или 'часть содержания' сказать 'предмет' или 'часть предмета' (учитывая то, что термин 'содержание' мы рассматриваем как более узкий, ограниченный феноменологической сферой), и мы получаем объективное отличие, свободное от всякой связи с актами схватывания (auffassende Akte), с одной стороны, и с любыми подлежащими схватыванию феноменологическими содержаниями - с другой. Таким образом, не понадобится никакой обратной отсылки (Rückbeziehung) к сознанию, скажем, к различиям в 'способе представления', чтобы [четко] определить обсуждаемое здесь различие между 'абстрактным' и 'конкретным'. Все определения, основывающиеся на таких отсылках, либо неверны, либо невразумительны (по причине смешения с другими понятиями абстрактного), или же они суть не что иное, как субъективно ориентированные выражения чисто объективного и идеального положения вещей, сколь бы ни были вообще эти обороты речи сами собой напрашивающимися и употребительными'⁹⁸.

Итак, объективное отличие, или различие, никак не связано, согласно Гуссерлю, с актами схватывания и вообще не требует никакой отсылки к сознанию. Оценивать это утверждение следует, по аналогии с оценкой гуссерлевского утверждения о том, что 'никто не может внутренне воспринимать аналитическую деятельность'. Это утверждение, как мы видели, верно в том случае, если под внутренним восприятием понимать сопровождающий акт схватывания первичного акта сознания, как это понимал Брентано. Точно так же и здесь: утверждение Гуссерля можно считать верным, если под сознанием понимать акты схватывания. Тогда действительно 'различию в вещах ничего не соответствует в сознании'. Однако гуссерлевское утверждение из Философии арифметики не затрагивает одного из существенных принципов самого Гуссерля - принципа коррелятивности. Здесь же Гуссерль стоит как бы перед выбором - или сохранить принцип коррелятивности и признать, что различию в самих вещах соответствует сознание различия, т.е. различающее сознание, а говоря проще, различение, или же придерживаться концепции сознания как схватывающих актов и отказаться при этом от принципа коррелятивности. Гуссерль, как мы видим, выбирает последнее.

Возможен ли вообще анализ этой явной предпосылки философии Гуссерля? Вопрос о том, почему Гуссерль принимает концепцию сознания как многообразия схватывающих актов, содержит в себе как интерпретативную, так и аналитическую составляющую. В первом случае речь должна

⁹⁸ Наст. изд., с. 219 [240].

XCVII

CVI

свое учение как аналитическую феноменологию, однако гуссерлевской аналитике опыта противостоит не принадлежащая сфере опыта предпосылка тождества. И все же именно благодаря аналитике и дескрипции опыта и вопреки предпосылке тождества ЛИ стали 'произведением прорыва', лучше сказать, 'делом прорыва' - прорыва к феноменологии времени и бытия, сознания и экзистенции, восприятия и тела, прорыва к жизненному миру и интерсубъективности.

Будущее феноменологической философии во многом зависит от того, насколько в феноменологии будут превалировать здравый смысл, а не спекуляция, обыденный язык и термины, взятые из обыденного языка, а не изощренная терминология или высокий стиль, построение методологии в процессе дескрипции, а не методологические процедуры, предваряющие опыт, анализ, а не интерпретация.

В интерпретативном аспекте Логические исследования Эдмунда Гуссерля принадлежат настоящему и прошлому феноменологии, в аналитическом - настоящему и будущему.

CVII

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

Публикация перевода Логических исследований т. II, ч. 1 - один из итогов международного проекта "Перевод на русский язык и издание основных философских текстов (Гуссерль, Хайдеггер) на основе разрабатываемой нормативной концепции перевода", осуществлявшегося в рамках программы INTAS (1995-1998).

Свою искреннюю признательность я хотел бы выразить руководителю проекта проф. К. Хельду, моим коллегам - соруководителям проекта - проф. М. Руженини, проф. X. Сан-Мартину, Н. А. Печерской, проф. A.A. Михайлову, организатору и координатору проекта д-ру Гансу Райнеру Зеппу, а также всем участникам конференций во Фрайбурге (1995), Праге (1996) и Москве (1998), во время которых интенсивно обсуждались как теоретические, так и терминологические проблемы.

Я благодарен программе INTAS, a также Институту "Открытое общество" за финансовую поддержку.

Основные проблемы феноменологии я постоянно обсуждал и обсуждаю с моим другом и неизменным оппонентом В.В. Калиниченко, с которым мы предприняли первую попытку перевести I гл. V Исследования (см. Проблемы онтологии в современной буржуазной философии. Рига, 1988). Для настоящего издания этот перевод был сделан мной заново; В.В. Калиниченко принимал участие в переводе 7 указанной главы.

Существенную помощь мне оказал В.А. Куренной, который внимательнейшим образом прочитал перевод I Исследования и сделал ряд замечаний, часть которых была мною безоговорочно принята, часть - также безоговорочно отвергнута, а оставшаяся часть вызвала между нами интересную дискуссию, которая сыграла важную роль при подготовке к печати всего текста в целом.

Значительным образом текст перевода был улучшен благодаря редакторской и корректорской работе СЮ. Мазура.

Моя особая благодарность К.Ф. Блохину, блестящему знатоку немецкого языка и немецкой литературы, который принял активное уча-

стие в переводе III Исследования. Его критическое отношение к гуссерлевскому языку оказало мне неоценимую помощь.

Ряд полезных замечаний к варианту перевода К.Ф. Блохина сделал К. В. Бандуровский.

Я благодарен аспирантам и студентам РГГУ и МГУ, которые посещали мой семинар по Логическим исследованиям в 1996-2000 гг. и материалом для работы которых служили различные варианты моего перевода.

Техническую помощь при подготовке текста мне оказали A.B. Иванченко, A.B. Михайловский, O.A. Назарова, Е.К. Овчаренко, Е.В. Строганова, A.A. Самойкина, H.H. Трубникова.

Разумеется, у меня нет намерения разделить с кем-либо ответственность за возможные ошибки или недочеты.

Несмотря на различные исследовательские интересы, я постоянно ощущал поддержку, которую оказывали мне коллеги по философскому факультету РГГУ, и прежде всего проф. В.Д. Губин, проф. А.И. Алешин, доц. В.И. Григорьев, доц. СМ. Половинкин, проф. В.П. Филатов.

Die Übersetzung und die Veröffentlichung eines Teils des Werks von Edmund Husserl Logische Untersuchungen, Band II, Teil 1 ist eines der Ergebnisse des internationalen Projekts "Russischsprachige Edition philosophischer Primärtexte (Husserl, Heidegger) auf der Basis festzulegender normativen Übersetzungskonzepte", INTAS Ref. ¹ 94-2665, das im Rahmen des INTAS-Programms in die Tat umgesetzt wurde (1995-1998). Die Übersetzung und deren Veröffentlichung wurden dank der Finanzhilfe seitens INTAS möglich gemacht.

Meine innigste Dankbarkeit möchte ich dem Leiter des Projekts, Herrn Prof. Dr. Klaus Held, den Mitleitern Prof. Dr. Mario Ruggenini, Prof. Dr. Javier San Martin, Frau N.A. Petscherskaja und Prof. Dr. Anatolij Michailov, sowie dem Organisator und Koordinator des ganzen Unternehmens Dr. Hans Rainer Sepp aussprechen. Ich bin gleichfalls allen Teilnehmern der Konferenzen in Freiburg (1995), Prag (1996) und Moskau (1998) recht herzlich erkenntlich, aufweichen sowohl theoretische wie auch terminologische Probleme tiefschörfend aber auch lebhaft debattiert wurden.

Виктор Молчанов

ИССЛЕДОВАНИЯ ПО ФЕНОМЕНОЛОГИИ И ТЕОРИИ ПОЗНАНИЯ

ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ

Вопрос о том, в какой форме я должен представить для нового издания это произведение, которое исчезло из продажи уже несколько лет назад, доставил мне немало забот. Логические исследования были для меня произведением прорыва (Werk des Durchbruchs), и, таким образом, не концом, а началом. Я попытался отдать себе более полный отчет о смысле, методе, философском значении феноменологии, всесторонне проследить намеченные проблемные линии и одновременно выявить и приступить к параллельным проблемам во всех онтических и феноменологических сферах. Вполне понятно, что с расширением вовлеченного в исследование горизонта, с более глубоким познанием столь запутанным образом соотносящихся интенциональных "модификаций", столь многослойно переплетающихся структур сознания некоторые полученные при первом проникновении в новую сферу концептуальные результаты подверглись изменениям. Оставшиеся неясности были устранены, эквивокации распутаны, отдельные замечания, которым первоначально нельзя было придать особой важности, обрели при вхождении в более широкий контекст основополагающее значение - короче, везде в сфере исследования были осуществлены не просто дополнения, но переоценки, и, с точки зрения одновременно расширенного и углубленного познания, сам порядок изложения не казался теперь полностью адекватным. В каком смысле и в какой степени был осуществлен этот прогресс и была расширена исследовательская сфера, показывает уже появившаяся недавно первая книга Идей чистой феноменологии и феноменологической философии, которая была напечатана в первом томе Ежегодника по философии и феноменологическим исследованиям, и еще лучше покажет последующее вскоре опубликование двух ожидающихся книг.

Первоначально я питал надежду, что после отыскания и основательного исследования радикальной проблематики чистой феноменологии и феноменологической философии для меня станет возможным развернуть систематическое изложение, которое сделало бы излишним новое издание старой работы - в той мере, в какой ее содержание, ни в

коем случае не отброшенное, но очищенное и распределенное по соответствующим предметным областям, обрело бы в этом изложении соответствующую значимость. При исполнении [этого замысла] возникли серьезные сомнения. При объеме и трудоемкости хотя уже in concreto проведенных исследований, которые требовали теперь лишь литературной унификации и прежде всего нового изложения, а в трудных пунктах также и улучшения, реализация этого замысла должна была бы растянуться на годы. Поэтому я решился сначала осуществить проект Идей. Они должны были дать общее и все же содержательное (ибо основывающееся всецело на действительно проведенной работе) представление о новой феноменологии: о ее методе, о систематической проблематике, о ее функции - сделать возможной строго научную философию, а также о рациональном теоретизировании, [лежащем в основе] эмпирической психологии. После этого сразу же нужно было бы заново издать Логические исследования, причем в улучшенном виде, что при согласовании по возможности с позицией Идей, могло бы оказать содействие в том, чтобы ввести читателя в действительную феноменологическую и теоретико-познавательную работу. Ибо если эти исследования ощущаются теми, кто интересуется феноменологией, как помощь, то причина заключается в том, что они предлагают не просто программу (и совершенно не в том возвышенном стиле, которым чрезмерно насыщена философия), но опыт действительно проводимой фундаментальной работы с непосредственно созерцаемыми и постигаемыми вещами; и там, где эти исследования заняты критикой, сами они не растворяются в рассмотрении точек зрения, но скорее дают последнее слово самим вещам и работе с ними. Воздействие Идей должно было опираться на воздействие Логических исследований: если благодаря последним читатель был вовлечен в эксплицитное исследование группы фундаментальных вопросов, то Идеи с их способом, методом прояснять, исходя из изначальных истоков, намечать основные структуры чистого сознания и обнаруживать в нем систематически рабочие проблемы, могли бы быть полезны для дальнейшего и самостоятельного продвижения.

Выполнение первой части моего плана было относительно легким, пусть даже неожиданно большой объем написанных на одном дыхании первых двух книг Идей (которые были существенными для моих целей) вынудил при издании разделить публикацию - в конце концов, вполне достаточно было одной I книги. Значительно более трудным оказалось исполнение моего второго намерения. Знаток сразу же усмотрит невозможность поднять старое произведение во всех отношениях до уровня Идей. Это означало бы написать полностью новое сочинение - т.е. отложить его ad calendas graecas. Если же в противоположность это-

му вообще отказаться от переработки и просто механически его перепечатать, то в свете целей, которые оправдывают новую публикацию, это показалось мне скорее удобным, чем добросовестным. Как же я мог снова вводить читателя в заблуждение из-за недосмотров, колебаний, неправильного понимания своей собственной концепции - при первом издании такого произведения это было трудно устранимым и извинительным, но теперь без необходимости затруднило бы читателю ясное постижение существенного.

Оставалось только испробовать средний путь и при этом, конечно, самому в определенной мере отстраниться. Ибо это означало оставить некоторые неясности, соответствующие общему стилю этого произведения, и даже ошибки. Следующие максимы были определяющими при переработке.

1. Допускать в новое издание только то, относительно чего я мог бы быть полностью убежден, что оно заслуживает подробного изучения. В этом отношении можно было оставлять и отдельные ошибки, если я мог считать их естественным исходным уровнем для истины, которая подвергает переоценке их оправданные мотивы (ihre guten Motive). При этом я имел право также сказать себе: читатели, которые исходят из общих философских направлений современности - которые ведь в существенных чертах еще те же самые, что и в то десятилетие, когда появилось это произведение, - найдут первоначально, как это некогда произошло с автором, только доступ к определенному феноменологическому и, соответственно, логическому исходным уровням. Лишь тогда, когда они с уверенностью овладеют феноменологическим видом исследования, они осознают фундаментальное значение определенных различений, которые им до этого могли казаться незначительными нюансами.

2. Улучшить все, что может быть улучшено без основательного изменения строя (Gang) и стиля старого произведения; прежде всего дать повсюду решительнейшее выражение тем новым мыслям и соображениям, которые привели в этом произведении к прорыву, которые, однако, то резко выделялись, то затушевывались еще неуверенным и нерешительным вначале автором.

3. В ходе изложения поднять читателя до некоторого соответственно повышающегося общего уровня усмотрения, следуя в этом первоначальному своеобразию произведения. Здесь следует напомнить, что это произведение было систематически связанной цепочкой исследований, но, собственно, не книгой или произведением в литературном смысле. В этой цепочке исследований оно есть постоянное восхождение от более низкого к более высокому уровню, выработка более высоких и всегда новых логических и феноменологических видов ус-

Канд. фил. Рудольф Клеменс снабдил работу подробным, с большой тщательностью переработанным индексом. Вообще я должен выразить благодарность за дружескую помощь. Прежде всего приват-доценту д-ру Адольфу Райнаху, который усердно и со знанием дела помогал мне уже два года, начиная с первых основательных размышлений о возможностях переработки. Труд над корректурой был существенно облегчен благодаря неизменному участию др-а Ганса Липпса и канд. филос. Жана Херинга (Hering).

Геттинген, октябрь 1913 г. Э. Гуссерль

ВВЕДЕНИЕ

1. НЕОБХОДИМОСТЬ ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ ДЛЯ КРИТИЧЕСКОЙ ТЕОРЕТИКО-ПОЗНАВАТЕЛЬНОЙ ПОДГОТОВКИ И ПРОЯСНЕНИЯ ЧИСТОЙ ЛОГИКИ

Необходимость начинать рассмотрение логики с рассмотрения языка (с точки зрения логики как технического учения) признавалась неоднократно. "Язык, - читаем мы у Милля, - это, безусловно, одно из основных орудий или средств мышления; и всякое несовершенство орудия или способа его употребления, по общему признанию, еще более, чем в других случаях, вносит беспорядок и препятствует процессу [мышления] и уничтожает всякое основание доверять его результатам <...> Ибо попытка изучить методы философствования, не усвоив предварительно значения и правильного употребления различных видов слов, была бы аналогична попытке стать астрономом-наблюдателем, не обладая умением регулировать фокусное расстояние своих инструментов для отчетливого видения"². Однако более глубокое основание необходимости начинать логику с анализа языка Милль видит в том, что иначе не было бы возможности исследовать значение утверждений - предмет, который являет исток самой нашей науки.

Этим последним замечанием выдающийся мыслитель затрагивает ту точку зрения, которая является решающей для чистой логики {и, если внимательно присмотреться, то для чистой логики как философской дисциплины. Я предполагаю, следовательно, что при этом не хотят удовлетвориться построением чистой логики как просто одним из видов наших математических дисциплин, т.е. как системы утверждений, развертывающейся в наивно-предметной значимости; но что при этом также стремятся к философской ясности относительно

² Logik, I Buch I, Kap. 1, 1. [С. 15] (Здесь и далее перевод Гомперца, которым пользовался Гуссерль, приближен к английскому тексту; для сравнения в квадратных скобках указаны соответствующие номера страниц русского издания: Дж. Ст. Милль. Система логики, силлогистической и индуктивной. Москва, 1914 (перевод В. Н. Ивановского). - Прим. перев.).

этих утверждений, т.е. к усмотрению сущности способов познания, вступающих в действие при осуществлении и при идеально-возможном применении таких утверждений, а также к усмотрению смыслополаганий и объективных значимостей, сущностно конституирующихся вместе с последними.} Исследование языка принадлежит, конечно, {философски} неизбежной подготовке построения чистой логики, так как только с помощью этих исследований могут быть выработаны подлинные объекты логического исследования, а в дальнейшем - сущностные виды и различия этих объектов, с ясностью, не допускающей ложного толкования. Речь идет при этом не о грамматических исследованиях в {эмпирическом}³ смысле, т.е. отнесенных к какому-либо исторически данному языку, но об исследованиях того наиболее общего типа, которые принадлежат широкой сфере объективной теории познания и к тому, что с ней тесно взаимосвязано, - {чистой}⁴феноменологии мышления и познания как переживаний. {Эта феноменология, так же как и включающая ее в себя чистая феноменология переживаний вообще, имеет дело исключительно с переживаниями, постигаемыми в интуиции и анализируемыми в чистой сущностной всеобщности, но не с эмпирическими апперципируемыми переживаниями как реальными фактами, т.е. переживаниями переживающих людей или животных в являющемся мире, положенном как факт опыта. Непосредственно постигаемые в сущностной интуиции сущности и взаимосвязи, основывающиеся чисто в этих сущностях, находят в ней дескриптивное и чистое выражение в сущностных понятиях и в высказываниях о сущностных закономерностях. Каждое такое высказывание является априорным в высшем смысле этого слова.} Именно эта сфера должна быть подробно исследована в целях критической теоретико-познавательной подготовки и прояснения чистой логики; в ней будут продвигаться в дальнейшем наши исследования.

Чистая феноменология представляет собой область нейтральных исследований, которая содержит в себе корни различных наук. {С одной стороны, она служит психологии как эмпирической науке. Своим чистым и интуитивным методом она анализирует и описывает в сущностной всеобщности - в особенности как феноменология мышления и познания - представления, суждения, познания как переживания, которые, эмпирически понятые как классы реальных процессов во взаимосвязях одушевленной природной действительно-

³ А: {специальном}.

⁴А: {чисто дескриптивной}.

сти, принадлежат психологии как эмпирически-научному исследованию.}⁵ С другой стороны, феноменология раскрывает "истоки", из которых "проистекают" основные понятия и идеальные законы чистой логики. Они должны быть приведены к этим истокам, чтобы получить требуемые для критического теоретико-познавательного понимания чистой логики "ясность и отчетливость". Теоретико-познавательное и, соответственно, феноменологическое обоснование чистой логики включает в себя весьма трудные, но также несравнимо важные исследования. Вспомним о представленных в I томе этих Исследований задачах чистой логики⁶, где была поставлена цель достигнуть достоверности и ясности понятий и законов, которые придают всякому познанию объективное значение и теоретическое единство.

2. ПРОЯСНЕНИЕ ЦЕЛЕЙ ТАКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ

Любое теоретическое исследование, хотя оно, конечно, никоим образом не осуществляется только в эксплицитных актах или даже в полных высказываниях, все-таки в конце концов завершается в высказываниях. Только в этой форме истина и особенно теория становится прочным достоянием науки, она становится документально зафиксированной и в любое время доступной сокровищницей знания и дальнейших исследовательских устремлений. Является ли необходимой связь мышления и языка, подчиняется ли необходимости то, что способ проявления суждения, завершающего познание, {по сущностным основаниям} принимает форму утверждения или нет, во всяком случае ясно, что суждения, которые принадлежат более высокой интеллектуальной сфере{, в особенности научной,} едва ли могут осуществляться без языкового выражения.

Итак, объекты, на исследование которых нацелена чистая логика, даны прежде всего в грамматическом одеянии. Говоря точнее, они даны, так сказать, как некоторые вложения в конкретные психические переживания, которые в функции {интенции значения}⁷ или осуществления значения (в последнем отношении как иллю-

⁵ А: {С одной стороны, она служит для подготовки психологии как эмпирической науки. Она анализирует и описывает (особенно как феноменология мышления и познания) переживания представлений, суждений, познаний, которые должны найти в психологии прояснение относительно своего генезиса и эмпирически закономерных связей.}.

⁶ См. заключительную часть Пролегомен, особенно 66 и далее.

⁷ А: {значения}.

стрирующее или приводящее к очевидности созерцание) принадлежат к известным языковым выражениям и образуют с ними феноменологическое единство.

Из этих сложных феноменологических единств логик должен выделить интересующие его компоненты, в первую очередь, следовательно, типологические свойства актов (Aktcharaktere), на основе которых осуществляются акты логического представления, суждения, познания, и подвергнуть их дескриптивному анализу в той степени, в какой это требуется для его собственных логических задач. Из того факта, что теоретическое "реализуется" в определенных психических переживаниях, что оно дано в них в виде частного случая, никоим образом не следует непосредственно - это ложно полагается как нечто само собой разумеющееся, - что эти психические переживания должны иметь значение первичных объектов логических исследований. {Чистого} логика {первично и в собственном смысле} интересует не психологическое суждение, т.е. конкретный психический феномен, но логическое суждение, т.е. тождественное значение высказывания, которое противостоит как нечто единое многообразным, дескриптивно весьма различным переживаниям суждения. Естественно, что этому идеальному единству соответствует в отдельных переживаниях определенная, всем им общая черта⁸. Так как, однако, {чистого} логика не затрагивает конкретное, но соответствующая идея, постигнутое в абстракции общее, то у него, кажется, нет ни малейшего повода покинуть почву абстракции и вместо идеи сделать целью своего исследовательского интереса скорее конкретное переживание.

Тем не менее, даже если феноменологический анализ мышления как [ряда] конкретных переживаний (konkrete Denkerlebnisse) не относится к первичной и собственной сфере чистой логики, то его все же нельзя избежать для продвижения чисто-логического (rein-logisch) исследования. Ибо все логическое, если только оно должно быть нами усвоено как объект исследования и должно раскрыть возможность очевидности коренящихся в нем априорных законов, должно быть дано в {конкретной полноте}⁹. Сначала, однако, логическое дано нам в некоторой несовершенной форме: понятие как более или менее колеблющееся значение слова; закон, поскольку он выстроен из понятий, как не менее шаткое утверждение. Причем речь идет не о недостатке логического усмотрения. Мы постигаем с очевидностью чистый закон и познаем, что он основывается на чистых формах мышления. Однако эта

⁸ в А следует: {, в которой реализуется сущность суждения как такового}.

⁹ А {субъективной реализации}.

очевидность связана со значением слов, которые были живыми в действительной реализации суждения, выражающего этот закон. Незаметная эквивокация может способствовать тому, что в последующем этим словам будут поставлены в соответствие другие понятия и что ранее данная в опыте очевидность может быть ложно затребована в отношении видоизмененного значения [утверждаемого] положения. И наоборот, может быть так, что проистекающее из эквивокации ложное толкование искажает смысл чисто-логических положений (истолковывая их, например, как эмпирико-психологические утверждения), и это может склонить нас пожертвовать ранее пережитой в опыте очевидностью и единственным в своем роде значением чисто-логического.

Следовательно, такая данность логических идей и конституирующихся вместе с ними чистых законов не может нас удовлетворить. Таким образом, вырастает весьма серьезная задача - достичь в теории познания ясности и отчетливости относительно логических идей, понятий и законов.

И здесь вступает в действие феноменологический анализ.

Логические понятия, как обладающие значимостью единицы мышления, должны иметь свой источник в созерцании; они должны вырастать благодаря {идеирующей} абстракции на основе определенных переживаний, и при новом осуществлении этой абстракции они всегда должны быть заново подтверждены и познаны в своей самотождественности. Иначе говоря, мы безусловно не хотим удовлетвориться "просто словами", т.е. просто символическим пониманием слов{, как это вначале имело место в наших рефлексиях над смыслом установленных в чистой логике законов относительно "понятий", "суждений", "истин" и т.д. вместе с их многообразными подразделениями}. Значения, которые оживлены только достаточно удаленными, расплывчатыми, несобственными - если вообще какими-либо - созерцаниями, не могут нас удовлетворить. Мы хотим вернуться к "самим вещам". На основе развернутых во всей своей полноте созерцаний мы хотим прийти к очевидности того, что данное при актуально осуществленном здесь абстрагировании поистине и действительно таково, каковым его подразумевают значения слов, выражающих закон; в практическом осуществлении познания мы хотим актуализировать нашу предрасположенность (Disposition) к фиксации значений в их устойчивой тождественности посредством достаточного количества повторяющихся сопоставлений с воспроизводимым созерцанием (соответственно, с интуитивным осуществлением абстракции). И мы убеждаемся как раз в этом факте эквивокации посредством приведения к созерцанию меняющихся

значений, которые сопутствуют тому же самому логическому термину в различных связях высказывания; мы обретаем очевидность, что то, что подразумевается в слове то тут, то там, находит свое осуществление в существенно различных моментах и формообразованиях созерцания и, соответственно, в существенно различных общих понятиях. Посредством разделения понятий, которые были смешаны, и посредством подходящего изменения терминологии мы получаем затем желаемые "ясность и отчетливость" логических положений.

Феноменология логических переживаний нацелена на то, чтобы доставить нам весьма широкое дескриптивное (но, пожалуй, не эмпирически-психологическое) понимание этих психических переживаний {и обитающего в них смысла}, когда необходимо придать всем фундаментальным логическим понятиям твердые значения, и притом значения, которые прояснены посредством возвращения к аналитически исследованным сущностным взаимосвязям между интенцией значения и осуществлением значения, - значения, которые прояснены и одновременно удостоверены в своих возможных познавательных функциях; короче, эти значения должны быть такими, какими их требуют интересы чистой логики и прежде всего интересы постижения сущности этой дисциплины на основе теоретико-познавательной критики. Попытки прояснения фундаментальных логических и {ноэтических} понятий были до сих пор весьма несовершенными; эти понятия отягощены многообразными эквивокациями, и столь пагубными, столь трудно фиксируемыми и различаемыми, что в этом как раз следует искать причину столь отсталого состояния чистой логики и теории познания.

Мы должны, конечно, признать, что некоторые понятийные различения и разграничения чисто-логической сферы становятся очевидными в естественной установке, т.е. без феноменологического анализа. То, что определенные логические акты реализуются в адекватном соответствии осуществляющему [их] созерцанию, не составляет еще рефлексии на само феноменологическое обстоятельство дел. Однако даже наиболее полная очевидность может вводить в заблуждение, то, что в ней постигается, может быть ложно интерпретировано, решение, с уверенностью принятое на ее основе, может быть отвергнуто. {Особенно требует проясняющих исследований склонность философской рефлексии {(никоим образом не случайная)} незаметно менять местами объективную и психологическую установку, смешивать взаимно соотнесенные в своем сущностном содержании данности, которые, однако, принципиально должны быть разделены, и вводить себя в заблуждение вследствие ложного психологического толкования при интерпретации логических объективностей. По своей природе эти прояснения могут

быть выполнены только на основе феноменологического учения о сущности переживаний, [в которых протекают] мышление и познание, при постоянном внимании к тому, что сущностно принадлежит этим переживаниям как подразумеваемое в них (именно в тех модусах, в которых оно как таковое "обнаруживает" себя, "представляет" себя и т.п.). Только посредством чистой феноменологии, которая ни в коей мере не есть психология как эмпирическая наука о психических свойствах и состояниях реальностей одушевленно-живого, может быть paдикально преодолен психологизм. Только она и в нашей сфере [чистой логики] дает все предпосылки для окончательного установления всей совокупности чисто-логических основополагающих различий и интуиций (Einsicht). Только она устраняет возникающую из сущностных оснований и поэтому поначалу неизбежную видимость, которая весьма настойчиво подталкивает нас перетолковывать объективно-логическое в психологическое.}¹⁰

Только что рассмотренные мотивы феноменологического анализа сущностно связаны, как это легко увидеть, с мотивами, которые проистекают из наиболее общих и основополагающих вопросов теории познания. Так, если мы подходим к этим вопросам в их максимальной общности (это означает, очевидно, в [их] "формальной" общности, которая абстрагируется от всей "материи познания"), тогда они входят в круг вопросов, которые имеют непосредственное отношение к полному прояснению идеи чистой логики. Тот факт, что все мышление и познание устремлено к предметам, или положениям дел, {затрагивает их будто бы таким образом, что их "в-себе-бытие" должно обнаруживать себя как идентифицируемое единство в многообразиях действительных или возможных актов мышления, соответственно, значений}¹¹; далее, тот факт, что всему мы-

¹⁰ А {Особенно склонность философской рефлексии смешивать объективный и феноменологический способы рассмотрения, не прибегая к теоретико-познавательному прояснению их целесообразных отношений, и вводить себя в заблуждение в объективном отношении из-за ложных феноменологических толкований обусловливает то, что достаточно развитая феноменология мышления и познания как переживаний в соединении с теорией познания, которая проясняет нам отношение между объективным и субъективным, является предпосылкой для надежного и окончательного установления наиболее общих, если не всех объективно-логических различений и результатов.}.

¹¹А {единство которых по отношению к многообразию действительных или возможных актов мышления есть именно "единство в многообразии", т. е. [единство] идеального типа (Charakter).}.

шлению присуща форма мышления, которая подчинена идеальным законам, и притом законам, которые описывают объективность или идеальность познания вообще - эти факты, утверждаю я, побуждают все снова и снова ставить вопросы: как следует понимать то, что объективность "в себе" становится "представленной", а в познании - "постигнутой", следовательно, в конце концов все же снова субъективной; что означает: предмет есть "в себе", а в познании "дан"; как идеальность общего в качестве понятия или закона может войти в поток реальных психических переживаний и стать достоянием познания мыслящего; что означает в различных видах познания adaequatio rei ac intellectus, в зависимости от того, соответствует ли познающее постижение индивидуальному или общему, факту или закону и т.д. Ясно, однако, что эти и подобные вопросы совершенно неотделимы от обозначенных выше вопросов прояснения чисто-логического. Задача прояснения логических идей, таких, как понятие и предмет, истина и положение, факт и закон и т.д., неизбежно ведет к тем же самым вопросам, к которым, впрочем, следует приступить уже потому, что иначе сущность самого прояснения, к которому устремляются в феноменологическом анализе, осталась бы неясной.

3. ТРУДНОСТИ ЧИСТО ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКОГО АНАЛИЗА

Естественные причины трудностей прояснения основных логических понятий состоят в чрезвычайных трудностях строго феноменологического анализа{; в основе своей это одни и те же трудности, идет ли речь об имманентном анализе переживаний в [их] чистой сущности (при исключении всей эмпирической фактичности и индивидуального обособления) или же о переживаниях в эмпирико-психологической установке}. Такие трудности обсуждаются психологами обычно при рассмотрении внутреннего восприятия как источника каждый раз конкретного психологического познания; и, конечно, неверным образом уже из-за ложного противопоставления внешнего и внутреннего восприятия¹². Источник всех трудностей заключается в том, что в феноменологическом анализе требуется противоположная естественной (widernatürlich) направленность созерцания и мышления. {Вместо того чтобы растворяться в выстроенных различным образом друг на друге актах {и при этом предметы, смысл которых имеется в виду, так сказать, наивно полагать как существующие, определять [их] или выдви-

¹² В А следовало примечание {см. V Исследование и первое приложение в конце этого тома.}. (Речь идет о приложении к VI Исследованию, которое не публикуется в наст. издании. - Ред.).

способности производить чистую дескрипцию в этом противоположном естественному состоянии (Habitus) рефлексии, следовательно, теми, кто может {абсолютно (rein)}¹⁸ воспринять воздействие феноменологических отношений. Эта чистота требует отказа от любого искажающего вмешательства высказываний, вырастающих из наивного восприятия или обсуждения предметностей, которые были положены как существующие в актах, подлежащих феноменологической трактовке. Она запрещает также какой бы то ни было другой выход за пределы собственного сущностного содержания актов, следовательно, любое использование отнесенных к самим этим актам соответствующих естественных апперцепций и полаганий (Setzung); [она запрещает] подходить к ним (будь это и неопределенно всеобщим образом, и на показательном примере) как к психологическим реальностям, как к состояниям какой-нибудь "одушевленной сущности" определенной или какой-либо вообще природы. Способность к такому виду исследований усвоить нелегко, и нельзя, например, заменить или получить ее никаким сколь угодно усердным обучением на психологических экспериментах.

Как бы ни были велики трудности, которые стоят на пути чистой феноменологии вообще и в частности чистой феноменологии логических переживаний, их преодоление дело отнюдь не безнадежное. Совместная работа, за которую с решимостью взялось бы поколение исследователей, осознающее свои цели и всецело преданное великому предмету, привела бы к полному разрешению (позволю себе высказать такое смелое суждение) важнейших вопросов, относящихся к основным принципам строения этой области. Здесь существует сфера достижимых и фундаментальных открытий, которые создают {возможность научной } философии. Конечно, это открытия, которым недостает ослепительного блеска; их нельзя непосредственно применить к практической жизни; не удовлетворяют они и высшие запросы души; не обладают они также внушительным аппаратом экспериментальной методики, благодаря которому экспериментальная психология вызывает такое доверие и создает широкую сферу сотрудничества.

4. О НЕОБХОДИМОСТИ УЧИТЫВАТЬ ГРАММАТИЧЕСКУЮ СТОРОНУ ЛОГИЧЕСКИХ ПЕРЕЖИВАНИЙ

Аналитическая феноменология, в которой нуждается логик для подготовки и выработки основоположений, касается, среди прочего и пре-

¹⁸ А: {абсолютно, вне всякой замутняющей примеси интенциональной предметности}.

жде всего, "представлений" и, ближайшим образом, представлений, получивших выражение. Относительно этих комплексных образований его первичный интерес направлен на переживания, непосредственно связанные с "просто выражениями", на переживания, выполняющие функцию значения интенции и осуществления значения. Однако чувственная сторона этих языковых комплексов (то, что составляет в них "просто" выражение) и способ ее связи с "одушевляющим приданием значения" также не должны остаться без внимания. Известно, как легко и совершенно незаметно анализ значений позволяет вести себя на помочах грамматическому анализу. Из-за трудностей непосредственного анализа значений будет, конечно, нелишним любое, даже несовершенное вспомогательное средство, для того чтобы косвенно предвосхитить результаты анализа; однако еще более чем в своей позитивной помощи грамматический анализ приобретает свою важность благодаря заблуждениям, к которым он приводит при замене собой подлинного анализа значений. Простая, грубая рефлексия относительно мыслей и их языковых выражений, способность к которой приобретается без особого обучения и в которой мы часто нуждаемся для практических целей мышления, достаточна, чтобы обратить внимание на определенный параллелизм между мышлением и речью. Мы все знаем, что слова означают нечто и что, вообще говоря, различные слова выражают различные значения. Если бы мы могли считать это соответствие полным и a priori данным и одновременно таковым, благодаря которому сущностные категории значения находят свое полное отражение в грамматических категориях, тогда феноменология языковых форм включала бы в себя феноменологию значений как переживаний (переживаний в качестве мышления, суждения и т.п.), анализ значений совпадал бы с грамматическим анализом.

Не требуется глубоких размышлений, чтобы констатировать, что параллелизм, который удовлетворял бы этим далеко идущим требованиям, не вытекает из сущностных оснований, так же как и фактически он не имеет места и, в соответствии с этим, грамматический анализ уже не может заниматься просто различением выражений как чувственно-внешних явлений; скорее, его предмет определен принципиально через отношение к различению значений. Однако эти грамматически релевантные различия значений бывают то существенными, то случайными в зависимости от того, затребованы ли в речи для грамматических целей особые формы выражений для сущностных или случайных (как раз во взаимном общении часто возникающих) различий значений.

Известно, однако, что дифференциацию выражений обусловливают не просто различия значений. Напомню здесь только о различиях в окраске речи, а также об эстетических тенденциях речи, которые противостоят бедности и однообразию выражений и их звуковой или ритмической дисгармонии и требуют поэтому доступной полноты и богатства равных по значению выражений.

Вследствие приблизительного совпадения вербальных и мыслительных различий, а также форм слова и фоpм мышления, возникает естественная склонность искать за каждым выраженным грамматическим различием различие логическое. Поэтому важной в логическом отношении задачей будет приведение к аналитической ясности отношение выражения и значения. Средство, при помощи которого в каждом данном случае может быть решен вопрос, было ли определенное различие логическим или же просто грамматическим, следует видеть в возврате {от расплывчатого к соответствующему артикулированному и ясному значению, насыщенному полнотой созерцания показательных случаев и осуществляющемуся в этом созерцании.}¹⁹

Общего понимания различия между грамматическими и логическими дифференциациями, к которому легко прийти при помощи подходящих примеров, недостаточно. Это общее понимание - что грамматические различия не всегда идут рука об руку с логическими, другими словами, что материальные различия значений в широкой области коммуникативных потребностей выражаются в языках в таких же всеохватывающих формах, как и фундаментальные логические различия (а именно, различия, которые коренятся a priori во всеобщей сущности значений) - это общее понимание может даже подготовить почву для радикализма, который наносит ущерб сфере логических форм тем, что чрезмерно ее ограничивает и отвергает изобилующую полноту логически значимых различий как якобы просто грамматических, сохраняя только немногие, которых достаточно для того, чтобы оставить традиционной силлогистике некоторое содержание. Известно, что попытка Брентано реформировать формальную логику, несмотря на всю ценность такой попытки, впала в такое преувеличение. Только полное прояснение феноменологического сущностного отношения между выражением, значением, интенцией значения и осуществлением значения может дать нам твердую точку опоры и достичь требуемой отчетливости в отношении между грамматическим анализом и анализом значений.

¹⁹ А: {от значения к осуществляющему [его] созерцанию.}.

5. ОБОЗНАЧЕНИЕ ГЛАВНЫХ ЦЕЛЕЙ ПОСЛЕДУЮЩИХ АНАЛИТИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ

Мы приступаем, таким образом, к серии аналитических исследований для прояснения идей, конститутивных для чистой, или формальной, логики и прежде всего связанных с чисто-логическим учением о формах, которое, исходя из эмпирической связности переживаний, стремится зафиксировать в [термине] "выражение" то, что, собственно, имеется в виду, когда в изобилующей эквивокациями речи говорится о "выражении" и, соответственно, "значении"; [мы будем исследовать], каковы сущностные различения, будь это феноменологические или логические, принадлежащие a priori выражениям; далее, если отдавать предпочтение прежде всего феноменологической стороне выражений, - каким образом можно описывать переживания сообразно их сущности, к каким чистым родам должны быть отнесены переживания, которые a priori пригодны выполнять функцию придания значения; как соотносятся реализованные в них "акт представления" ("Vorstellen") и "акт суждения" ("Urteilen") с соответствующим "созерцанием", каким образом в созерцании они приводятся к наглядности, иногда "усиливаются" и "наполняются", как обнаруживается их "очевидность" и т.д. Легко увидеть, что таким образом ориентированные исследования должны предшествовать всем тем, которые направлены на прояснение основных понятий, логических категорий. К серии этих вводных исследований относятся также вопросы об актах, соответственно, об идеальных значениях, которые в логике рассматриваются под названием "представление". Прояснение и разграничение многих совершенно запутывающих психологию, теорию познания и логику понятий, которые могут быть отнесены к слову "представление", является важной задачей. Подобный же анализ направлен на понятие акта суждения (des Urteilens), и притом акта суждения в том смысле, в котором он рассматривается в логике. На это должна быть направлена так называемая "теория суждения", которая, однако, в своей основной части и, соответственно, по своим существенным трудностям есть "теория представления". Конечно, речь никак не идет при этом о некоторой психологической теории, но о феноменологии представлений и суждений как переживаний, ограниченной интересами критики познания.

Как собственное сущностное содержание выраженных переживаний, так и их интенциональное содержание, идеальный смысл их предметной интенции, т. е. единство значения и единство предмета требуют более подробного исследования. Прежде всего [тре-

бует исследования] обоюдная связь, этот вначале загадочный факт, как то же самое переживание может и должно иметь содержание в двойственном смысле - как наряду с его собственным, {реальным (reell)}²⁰ содержанием ему может и должно быть присуще идеальное, интенциональное содержание.

К этому направлению исследований относятся вопросы о "предметности" или "беспредметности" логических актов, о смысле различения интенциональных и истинных предметов, прояснение идеи истины и ее отношения к идее очевидности суждения, равным образом прояснение других, внутренне связанных между собой логических {и ноэтических} категорий. Эти исследования частично совпадают с исследованием конституирования логических форм, поскольку вопрос приятия или неприятия претендующей [на этот статус] логической формы (сомнение, отличается ли она от уже известных логических форм чисто грамматически или логически) разрешается, конечно, с помощью прояснения формирующих, категориальных понятий.

Этим обозначен до некоторой степени круг проблем, которые направляют последующие исследования. Впрочем, они никоим образом не претендуют на полноту. В них предлагается не система логики, но предварительная разработка философской логики, прояснение которой исходит из первичных источников феноменологии. И естественно, пути аналитического исследования иные, чем пути завершающего изложения полностью достигнутой истины в логически упорядоченной системе.

6. ДОБАВЛЕНИЯ

1. Добавление. Обозначенные исследования зачастую выводят нас за пределы узкой феноменологической сферы, изучение которой действительно требуется для прояснения, для непосредственного достижения очевидности (Evidenzmachung) логических идей. Ведь именно эта сфера не дана с самого начала, но обретает границы лишь в ходе исследования. Одновременно требуется разграничение многих расплывчатых понятий, которые смешиваются, не достигая ясности, в понимании логических терминов, и обнаружение среди них истинно логических понятий для расширения круга исследований.

2. Добавление. Феноменологическое обоснование логики борется также с той трудностью, что почти все понятия, на прояснение которых она нацелена, она должна применять в самом изложении. В этой

²⁰ А: {актуальным (aktuell)}.

связи существует определенный и просто неустранимый недостаток в систематической последовательности {феноменологических (и одновременно теоретико-познавательных) фундаментальных исследований.}²¹ Если мышление означает для нас то, что в первую очередь требует прояснения, то недопустимо некритически употреблять сомнительные понятия или термины в самом проясняющем изложении. Однако не следует заранее ожидать, что критический анализ соответствующих понятий лишь тогда становится необходимым, когда объективная связь логических материй приводит к этим понятиям. Другими словами, если это рассматривать в себе и для себя, тогда систематическое прояснение чистой логики, так же как и любой другой дисциплины, потребовало бы того, чтобы шаг за шагом следовать порядку вещей, системной связности науки, требующей прояснения. В нашем случае, однако, собственная достоверность исследования требует того, чтобы этот систематический порядок все время нарушался, чтобы устранялись понятийные неясности, которые угрожали бы ходу самого исследования, прежде чем естественная последовательность вещей могла бы привести к этим понятиям. Исследование движется как бы зигзагом, и это сравнение подходит тем лучше, что благодаря внутренней зависимости различных понятий в сфере познания все снова и снова следует возвращаться к первичному анализу и испытывать эти понятия на новых понятиях, так же как новые на старых.

{3. Добавление. Если феноменологию понимают в нашем смысле, то уже нельзя высказывать возражение, которое имело бы полную силу при распространенной ее интерпретации как дескриптивной психологии (в естественном, эмпирико-научном смысле): вся теория познания как систематическое феноменологическое прояснение познания должна строиться на психологии. Следовательно, и чистая логика, а именно проясненная в теории познания и обозначенная нами как философская дисциплина, должна была бы основываться на психологии, будь то даже самая нижняя ступень психологии - дескриптивное исследование интенциональных переживаний. К чему же тогда усердная полемика с психологизмом?

Ответ, естественно, таков: если слово "психология" сохраняет свой старый смысл, то феноменология как раз н e является дескриптивной психологией. Присущая ей "чистая" дескрипция - т.е. сущностное усмотрение, осуществляемое на основе отдельных показательных созерцаний переживаний (exemplarische Einzelanschauungen von Erlebnissen) (пусть даже вымышленных в свободной фантазии) и дескрип-

²¹ А: { теоретико-познавательных предварительных исследований.}.

тивная фиксация усматриваемых сущностей в чистых понятиях - не есть эмпирическая (естественнонаучная) дескрипция, напротив, она исключает естественное осуществление всех эмпирических (натуралистических) апперцепций и полаганий. Дескриптивно-психологические констатации в отношении восприятий, суждений, чувств, волений и т.д. имеют дело с обозначенными таким образом реальными состояниями одушевленных сущностей, принадлежащими природной действительности, точно так же как дескриптивные констатации в отношении физических состояний делаются, как само собой разумеется, в отношении природных процессов и в отношении процессов действительной, а не вымышленной природы. Каждое общее положение обладает здесь характером эмпирического обобщения, которое верно в отношении определенной природы. Феноменология, однако, не говорит о каких-либо состояниях живых существ (и даже о состояниях некоторой возможной природы вообще), она говорит о восприятиях, суждениях, чувствах и т.д. как таковых, о том, что присуще им a priori, в неограниченной всеобщности, именно как чистым единичностям чистых видов, о том, что можно усмотреть исключительно на основе чисто интуитивного схватывания "сущности" (родов и видов сущности): совершенно аналогично тому, как чистая арифметика говорит о числах, геометрия - о пространственных формах на основе чистого созерцания в идеативной всеобщности. Следовательно, не психология, но феноменология есть фундамент чисто-логического проясняющего анализа (так же как и любой критики разума). Одновременно она является, хотя совершенно в другой функции, необходимым фундаментом любой психологии - которая могла бы с полным правом назвать себя строго научной - аналогично тому, как чистая математика, например чистое учение о пространстве и движении, составляет необходимый фундамент любой точной естественной науки (учение о природе эмпирических вещей с их эмпирическими формами, движениями и т.д.). Сущностное постижение восприятий, волений и любых других форм переживаний имеет силу, конечно, и для соответствующих эмпирических состояний живых существ, так же как геометрические интуиции - для пространственных форм природы.}²²

²²А {3. Добавление. Феноменология - это дескриптивная психология. Следовательно, критика познания есть в сущности психология или по крайней мере должна быть построена на психологии. Следовательно, чистая логика также основывается на психологии - и к чему тогда весь спор с психологизмом?

Разумеется, мы отклоним это возражение, которое не придет в голову ни одному внимательному читателю Пролегомен, - на это мы уже указали в 2: Необходимость такого психологического обоснования чистой логики, а именно строго дескриптивного обоснования, не должна ввести нас в заблуждение относительно взаимной независимости обеих наук, логики и психологии. Ибо чистая дескрипция есть просто предварительная ступень теории, но не сама теория. Таким образом, одна и та же сфера чистой дескрипции может служить для подготовительной работы в отношении различных теоретических наук. Не психология как целостная наука есть фундамент чистой логики, но определенные классы дескрипций, которые образуют предварительные ступени для теоретических исследований в психологии (а именно, в той мере, в какой они описывают эмпирические предметы, генетические связи которых хочет проследить эта наука), образуют одновременно основу для фундаментальных абстракций, в которых логик постигает с очевидностью сущность своих идеальных предметов и взаимосвязей.

Так как в теории познания имеет совершенно особое значение отделение чисто дескриптивного исследования переживаний познания, которое отвлекается от всех теоретико-психологических интересов, от собственно психологического исследования, нацеленного на эмпирическое прояснение и генезис, мы поступим разумно, если вместо дескриптивной психологии будем говорить о феноменологии. Это предлагается также по другим причинам, ибо выражение "дескриптивная психология" у некоторых исследований обозначает сферу научных психологических исследований, границы которых определяются методическим предпочтением внутреннего опыта и абстрагированием от любого психофизического объяснения.}.

7. ПРИНЦИП БЕСПРЕДПОСЫЛОЧНОСТИ ТЕОРЕТИКО-ПОЗНАВАТЕЛЬНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ

Теоретико-познавательное исследование, которое выдвигает серьезное притязание на научность, должно, как это уже неоднократно подчеркивалось, удовлетворять принципу беспредпосылочности. По нашему мнению, однако, этот принцип не может требовать чего-то большего, чем строгого исключения всех {высказываний}²³, которые не могут быть целиком и полностью реализованы феноменологически. Каждое теоретико-познавательное исследование должно осуществляться на феноменологической основе. "Теория", к которой устремляется такое исследование, есть не что иное, как осмысление и ясное понимание того, что есть вообще мышление и познание {именно по своей родовой чистой сущности; каковы характерные особенности и формы, с которыми оно сущностно связано, какие имманентные структуры заключены в его предметном отношении, что

²³ А: {допущений}.

означают по отношению к таким структурам такие идеи, как, например, идеи значимости (Geltung), оправданности, непосредственной и опосредствованной очевидности и их противоположностей, какие спецификации таких идей допустимы в зависимости от регионов возможных предметностей сознания, каким образом формальные и материальные "законы мышления" проясняются в соответствии со своим смыслом и своей действенностью посредством априорной соотнесенности с этими сущностными структурными связями познающего сознания и т.д.}²⁴ Если это размышление о смысле познания не должно иметь в качестве результата простое мнение, но, в соответствии с выдвигаемым здесь строгим требованием, основанное на очевидности (einsichtig) знание, тогда это размышление, как чистая сущностная интуиция, должно осуществляться на основе мышления и познания как переживаний, данных в качестве определенных примеров. То, что акты мышления направлены иногда на трансцендентные и даже на несуществующие и невозможные объекты, не наносит этому ущерба. Ибо эта предметная направленность, этот акт, представляющий или подразумевающий объект, который {не находится реально (reell) в феноменологическом составе переживаний}²⁵, есть, как это следует, пожалуй, отметить, характерная дескриптивная черта соответствующего переживания, и, таким образом, смысл, [заключенный] в таком подразумевающем акте должен быть прояснен и установлен лишь на основе самого переживания; другим способом это было бы невозможно.

{От чистой теории познания отделен вопрос об оправданности допущения трансцендентных сознанию "психических" и "физических" реальностей: должны ли быть поняты отнесенные к ним высказывания естествоиспытателей в действительном или переносном смысле, имеет ли смысл и оправданно ли противопоставлять являющейся природе, природе как корреляту естествознания, еще второй, в некотором возвышенном смысле трансцендентный мир, и тому подобные вопросы. Вопрос о существовании и природе "внешнего мира" - это метафизический вопрос. Теория познания, как общее прояснение идеальной сущности и действительного смысла познающего мышления, хотя и

²⁴А: {, в чем состоит, собственно, их истинное притязание на предметность, каковы существенные формы, которые принадлежат идее познания, в особенности идее познания a priori, в каком смысле коренящиеся в этих формах "формальные" законы суть законы мышления и в каком смысле они отграничивают идеальную возможность от теоретического познания и от познания вообще.}.

²⁵А: {не реализуется феноменологически}.

включает в себя общий вопрос - возможно ли и в какой степени возможно знание или разумное предположение относительно вещественно "реальных" предметов, которые принципиально трансцендентны познающим их переживаниям, и каким нормам должен был бы соответствовать истинный смысл такого знания, - однако [она не ставит] эмпирически ориентированный вопрос, можем ли мы, люди, на основе фактически полученных данных (gegebene Daten) действительно достичь такого знания, или даже задачу реализовать это знание.}²⁶ Согласно нашему пониманию, теория познания, собственно говоря, это совсем не теория. Она не является наукой в точном смысле единства, исходящего из теоретического объяснения. Объяснение в смысле теории есть постижение (Begreiflichmachen) единичного на основе общего закона и этого последнего опять на основе основного закона. В области фактов речь идет при этом о познании, что то, что происходит при данном сочетании условий, необходимо и происходит в соответствии с законами природы. В области априорного речь идет опять-таки о постижении (Begreifen) необходимости специфических отношений более низкой ступени, исходя из охватывающих их общих необходимостей и в конечном итоге - из самых первичных и самых общих законов и отношений, которые мы называем аксиомами. В этом теоретическом смысле теория познания не должна ничего объяснять, она не строит никаких дедуктивных теорий и не подчиняется таким теориям. Мы достаточно это видим в наиболее общей, так сказать, формальной теории познания, которая предстала перед нами в Пролегоменах²⁷ как философское дополнение к чистой Mathesis в самом широком (из всех мыслимых) понимании, которое объединяет все априорное кате-

²⁶А {От теории познания совсем отделен вопрос об оправданности допущения "психических" или "физических" реальностей, отличных от нашего собственного Я: что составляет сущность этих реальностей, в каких границах они существуют, относятся ли к ним атомы и молекулы физиков и т.п. Вопрос о существовании и природе "внешнего мира" - метафизический вопрос. Напротив, теория познания, как общее прояснение идеальной сущности, или смысла, познающего мышления, хотя и включает в себя общий вопрос, возможно ли и в какой степени возможно знание или разумное предположение относительно предметов, которые в переживании мышления сами не даны, т. е. даже в точном смысле не познаны, но не [ставит] особый вопрос, можем ли мы на основе фактически полученных данных действительно достичь такого знания, или даже задачу реализовать это знание.}.

²⁷ Гуссерль имеет в виду I том "Логических исследований", который имеет подзаголовок "Пролегомены к чистой логике". Спб., 1909. (Прим. перев).

гориальное познание в форме систематических теорий. Вместе с этой теорией теорий проясняющая ее формальная теория познания предшествует любой эмпирической теории, следовательно, предшествует любой объясняющей реальной науке, физическому естествознанию, с одной стороны, а психологии - с другой стороны, и, естественно, любой метафизике. Она стремится дать объяснение не познанию, фактическому событию в объективной природе в психологическом или психофизическом смысле, но прояснить идею познания в соответствии с его конститутивными элементами, или законами; она хочет проследить не реальные связи сосуществования и последовательности, в которые вплетены фактические акты мышления, но понять идеальный смысл видовых связей, в которых документируется объективность познания; чистые формы познания она стремится возвысить до ясности и отчетливости путем возврата к адекватно осуществляющему [их смысл] созерцанию. Это прояснение {осуществляется в рамках феноменологии познания, феноменологии, которая, как мы видели, направлена на сущностные структуры "чистых" переживаний и принадлежащий им смысловой состав (Sinnesbestände). В своих научных установлениях она с самого начала и во всех дальнейших шагах не содержит ни малейшего утверждения о реальном существовании; следовательно, никакое метафизическое, никакое естественнонаучное и в особенности психологическое утверждение не может иметь в ней места в качестве предпосылки.}²⁸.

{Само собой разумеется, сама по себе чистая феноменологическая теория познания находит затем свое применение во всех естественно развивающихся, "наивных" - в хорошем смысле - науках, которые этим путем превращаются в "философские" науки. Другими словами, они превращаются в науки, которые гарантируют ясное и достоверное познание в любом возможном и требуемом смысле. Что касается наук о реальности, то есть лишь иное выражение для этой теоретико-познавательной проясняющей работы - "натурфилософское" или "метафизическое" обобщение.}

Эта метафизическая, естественнонаучная, психологическая беспредпосылочность, и никакая другая, должна будет осуществиться в последующих исследованиях. Само собой разумеется, им не нанесут

²⁸ А: {требует, как мы видели, в значительной мере феноменологии познания как переживания и вообще феноменологии созерцания и мышления как переживаний, - феноменологии, нацеленной на чисто дескриптивный анализ переживаний в их реальном составе, но никоим образом не на генетический анализ в его каузальных взаимосвязях.}.

вреда сделанные по тому или иному случаю замечания, которые не влияют на содержание и характер, анализа, или даже те многочисленные высказывания, в которых автор обращается к своей публике, существование которой {- как и его собственное -} еще не образует предпосылки для содержания исследований. Поставленные нами границы мы не переходим и в том случае, когда мы, например, исходим из фактического наличия языков и рассматриваем только коммуникативное значение некоторых языковых форм выражений и т.п. Можно легко убедиться, что связанные с этим анализы имеют свой смысл и теоретико-познавательную ценность независимо от того, действительно ли существуют языки и взаимное общение людей, которому они призваны служить{, существует ли вообще нечто такое, как люди или природа,} или же все это имеет место только в воображении и в возможности.

Истинные предпосылки для предполагаемых результатов должны заключаться в положениях, которые удовлетворяют требованию, что то, что в них высказывается, допускает адекватное феноменологическое оправдание, следовательно, осуществление посредством очевидности в самом строгом смысле слова; далее, что в этих положениях только тот смысл всякий раз должен приниматься в расчет, который был интуитивно в них установлен.

I. ВЫРАЖЕНИЕ И ЗНАЧЕНИЕ

ГЛАВА I. СУЩНОСТНЫЕ РАЗЛИЧЕНИЯ

1. ДВОЙСТВЕННЫЙ СМЫСЛ ТЕРМИНА "ЗНАК"

Термины "выражение" и "знак" нередко рассматриваются как равнозначные. Однако небесполезно обратить внимание на то, что при обычном словоупотреблении они совпадают отнюдь не везде. Каждый знак есть знак для чего-либо, однако не каждый имеет некоторое "значение", некоторый "смысл", который "выражен" посредством знака. Во многих случаях даже нельзя сказать, что знак "обозначает" то, знаком чего он именуется. И даже в том случае, если так говорят, следует обратить внимание на то, что обозначение (das Bezeichnen) [чего-либо] не всегда будет расцениваться как то "придание значения" ("Bedeuten"), которое характеризует выражения. А именно, знаки в смысле признаков (Anzeichen) (метка, клеймо (Kennzeichen, Merkzeichen)) и т.д. ничего не выражают, разве что наряду с функцией оповещения они выполняют еще некоторую функцию значения. Если мы ограничимся сначала, как это мы непроизвольно привыкли делать, когда мы говорим о выражениях, теми выражениями, которые функционируют в живом языке общения, то понятие признака по сравнению с понятием выражения представляется более широким по объему. Однако оно ни в коем случае не является родом в отношении содержания. Придание значения (das Bedeuten) не есть вид функционирования знака (Zeichensein) в смысле оповещения ( Anzeige). Только потому его объем является более узким, что придание значения - в коммуникативной речи - каждый раз переплетено с некоторым отношением оповещения, и, в свою очередь, оповещение образует более широкое понятие именно потому,

что оно может иметь место и без такого переплетения. Однако выpажeния развертывают свою функцию значения и в одиночестве душевной жизни, где они больше не функционируют как признаки. В действительности оба понятия знака не образуют отношения более широкого и более узкого понятия.

Все это требует более детального рассмотрения.

2. СУЩНОСТЬ ОПОВЕЩЕНИЯ (ANZEIGE)

Из двух понятий, связанных со словом знак, мы рассмотрим в первую очередь понятие признака. Существующее здесь отношение мы называем оповещением (Anzeige). В этом смысле клеймо есть знак раба, флаг - знак нации. Сюда относятся вообще "метки" (Merkmale) в первичном значении слова как "характерные" свойства, предназначенные для распознавания объектов, которым они присущи.

Понятие признака, однако, шире, чем понятие метки. Мы называем марсианские каналы знаком того, что существуют разумные обитатели Марса, ископаемые кости - знаком существования допотопных животных и т.д. Сюда же относятся и знаки-напоминания, как, например, излюбленный узелок на память, как памятники, и т.д. Если подобного рода вещи, процессы и их определенные свойства создаются намеренно, чтобы функционировать в качестве признаков, то тогда они называются знаками, все равно, выполняют ли они именно свою функцию или нет. Только если образуют знаки целенаправленно и с намерением оповестить о чем-либо, то при этом говорят об обозначении (Bezeichnen), и причем, с одной стороны, по отношению к действию, которое создает метки (выжигание клейма, записывание мелом долгового обязательства и т.д.), а с другой стороны, в смысле самого оповещения, т.е. по отношению к объекту, о котором следует оповестить, т.е. к обозначенному объекту.

Эти и подобные различия не лишают понятие признака его сущностного единства. В собственном смысле мы только тогда и там можем назвать нечто признаком, когда и где это нечто фактически служит для некоторого мыслящего существа в качестве оповещения о чем-либо. Если мы хотим понять общее, присутствующее во всем этом, то мы должны обратиться к таким, случаям в живом функционировании. В качестве общего мы находим: в ,них то обстоятельство, что какие-либо предметы или положения дел, о существовании которых кто-либо обладает действительным знанием, оповещают его о существовании других определенных предметов и положений дел в том смысле, что убежден-

ность в бытии одних переживается им как мотивация (причем сама мотивация: остается непроясненной) убежденности в бытии или мотивация предположения бытия других. Между актами суждения, в которых конституируются для мыслящего оповещающее и указанное в этом оповещении положение дел, мотивация создает дескриптивное единство,, которое не следует понимать как, скажем, фундированное в этих актах суждения "гештальтное качество" (Gestaltsqualität); в этом единстве заключается сущность оповещения. Говоря яснее: мотивационное единство актов суждения само имеет характер единства суждения и, таким образом, обладает в своей целокупности являющимся предметным коррелятом, единым положением дел, которое, как представляется, существует в нем, подразумевается в нем. И это положение дел означает, очевидно, не что иное, как то, что некоторые вещи могли бы или должны существовать, так как даны другие вещи. Это "так как", понятое как выражение предметной связи, есть объективный коррелят мотивации как некоторой дескриптивно своеобразной формы сплетения актов суждений в один акт суждения.

3. УКАЗАНИЕ И ДОКАЗАТЕЛЬСТВО

Феноменологическая ситуация изображена при этом в такой общей форме, что она вместе с указанием, [присущим] оповещению (Hinweis der Anzeige), охватывает также и доказательство истинного вывода и обоснование. Эти два понятия следует, пожалуй, разделить. Выше мы уже наметили это различие, когда подчеркнули отсутствие пρояснeннoсти (Uneinsichtigkeit) [в ситуации] оповещения. В самом деле, там, где мы заключаем о существования одного положения дел, исходя из существования другого положения дел, усматривая это с очевидностью, мы не называем последнее оповещением или знаком первого. И. наоборот, о доказательстве в собственно логическом смысле речь идет только в случае усмотренного с очевидностью следствия или в случае возможности такого усмотрения. Конечно, многое из того, что мы выдаем за доказательство, в простейшем случае - за вывод, не усматривается с очевидностью и даже является ложным. Однако, считая это доказательством, мы все же претендуем на то, что следствие будет усмотрено с очевидностью. При этом обнаруживается следующая связь: субъективному процессу выведения и доказательства соответствует объективный вывод и доказательство, или объективное отношение между основанием и следствием. Эти идеальные единства представляют собой не соответствующие суждения как переживания, но их иде-

альные "содержания", положения. Посылки доказывают логический вывод, кто бы ни высказывал эти посылки и логический вывод, кто бы ни выражал единство обоих. В этом обнаруживает себя идеальная закономерность, которая выходит за пределы связанных посредством мотивации hic et nunc суждений и охватывает в сверхэмпирической всеобщности все суждения этого же содержания, и более того, все суждения этой же "формы" как таковые. Именно эта закономерность осознается нами субъективно в усматриваемом с очевидностью обосновании, и сам закон - посредством идеирующей рефлексии на содержания пережитых в единстве суждений [на основе] фактически имевшей место связи в мотивации (в реальном осуществлении вывода и доказательства), т. е. в рефлексии на соответствующие утверждения.

В случае оповещения обо всем этом нет и речи. Здесь как раз исключено очевидное усмотрение и, говоря объективно, познание идеальной связи соотносимых содержаний суждений. Там, где мы говорим, что положение дел А есть оповещение о положении дел В, что существование одного указывает на то, что существует также и другое, то здесь мы можем ожидать с полной определенностью, что мы действительно обнаружим это последнее, однако, говоря таким образом, мы не имеем в виду, что между А и В наличествует отношение с очевидностью усматриваемой объективно необходимой связи; содержания суждений не выступают здесь для нас в отношении посылок и выводов. Конечно, случается так, что там, где объективно существует обосновывающая связь (и причем опосредствованная), мы также говорим об оповещении. То обстоятельство, что алгебраическое уравнение имеет нечетную степень, служит (так мы, например, говорим) математику знаком того, что оно имеет по меньшей мере один действительный корень. Однако, если быть более точным, то мы реализуем при этом только возможность того, что констатация нечетности степени уравнения служит математику - без действительного воспроизведения усматриваемого с очевидностью хода доказательства - как непосредственный, непроясненный мотив, чтобы принять в расчет включенное в закономерную связь свойство уравнения для своих математических целей. Там, где имеет место нечто подобное, там, где определенное положение дел действительно служит признаком для другого положения дел, которое, если его рассматривать само по себе, должно быть следствием первого, первое положение дел выполняет эту функцию в мыслящем сознании не как логическое основание, но благодаря {связи}²⁹, которую устанавливает между убеждениями как психическими пережи-

²⁹ А: {эмпирико-психологической связи}.

ваниями или диспозициями проведенное ранее действительное доказательство или даже выученное, когда опираются лишь на авторитет. В этом ничего не меняет, естественно, сопровождающее иногда знание об объективном существовании определенной рациональной связи, превратившееся просто в привычку.

Если же оповещение (или мотивационная связь, в которой проявляется это отношение,, выдающее себя за объективное) не имеет существенного отношения к необходимой связи, то, конечно, можно спросить, не должно ли оно иметь сущностное отношение к вероятностной связи. Там, где одно указывает на другое, там, где убежденность в бытии одного эмпирически (т. е. случайным, не необходимым образом) мотивирует убежденность в бытии другого, не должна ли тогда мотивирующая убежденность содержать вероятностное основание для мотивированной? Здесь не место подробно рассматривать этот напрашивающийся вопрос. Следует только заметить, что положительный ответ, разумеется, будет верным в той мере, в какой верно то, что такого рода мотивации подлежат некоторой идеальной юрисдикции, позволяющей говорить об оправданных и неоправданных мотивах; следовательно, в объективном отношении - о действительном оповещении: (имеющем силу, т.е. обосновывающем вероятность и иногда {эмпирическую}³⁰ достоверность) в противоположность кажущемуся (не имеющему силы, т.е. не представляющему собой основание вероятности). Можно было бы привести в качестве примера спор о том, представляют ли собой вулканические проявления действительный признак того, что земные недра находятся в огненно-текучем состоянии и т.п. Одно верно, что там, где речь идет о признаке, не предполагается некоторое определенное отношение вероятности. Как правило, когда мы говорим о признаке, то основу нашей речи составляют не просто предположения, но суждения твердой убежденности; поэтому в признанной нами области идеальной юрисдикции сперва должно быть выдвинуто требование скромного ограничения убеждений просто предположениями.

Замечу еще, что, по моему мнению, нельзя обойтись без того, чтобы не говорить о мотивации в общем смысле, который включает в себя одновременно обоснование и эмпирическое указание (Hindeutung). Ибо здесь фактически имеет место совершенно несомненная феноменологическая общность, которая достаточно очевидна, чтобы обнаружиться даже в обыденной речи: ведь мы говорим вообще о выводах и следствиях не только в логическом, но и в эмпирическом смысле как об

³⁰А {физическую}.

оповещении. Эта общность простирается, очевидно, еще намного дальше, она охватывает область феноменов души и в особенности феноменов воли, лишь относительно которой говорится о мотивах в первичном смысле. Также и здесь играет свою роль это "так как", которое в языковом отношении простирается вообще так же далеко, как и мотивация в самом широком смысле. Поэтому я не могу признать оправданными упреки Мейнонга³¹ в адрес терминологии Брентано, к которой я здесь присоединяюсь. В одном, однако, я полностью с ним согласен, что при восприятии мотивированности ни в коем случае речь не идет о {восприятии}³² причинности.

4. ЭКСКУРС: ВОЗНИКНОВЕНИЕ ОПОВЕЩЕНИЯ ИЗ АССОЦИАЦИИ

Психические факты, из которых берет свое "начало" понятие признака, т.е. на основе которых оно может быть схвачено абстрактно, относятся к широкой группе фактов, которые могут быть охвачены традиционным термином "ассоциация идей". Ибо этот термин относится не только к тому, что выражают законы ассоциации, факты "обобществления идей" ("Vergesellschaftung der Ideen") посредством "пробуждения" ("Wiedererweckung"), но и более широкий круг фактов, в которых ассоциация обнаруживает себя как творческая, именно создающая дескриптивно своеобразные свойства и формы единства³³. Ассоциация не просто вызывает в сознании определенные содержания и предоставляет им самим соединиться с данными содержаниями, как это законосообразно предписывает сущность одних и других (их родовая определенность). Она, конечно, не служит помехой единствам, основанным исключительно на содержаниях, например единству визуальных содержаний в поле зрения и т.п. Однако она создает к тому же новые феноменологические свойства и единства, которые как раз не имеют своего необходимого и закономерного основания ни в самих пережитых

³¹ Α. ν. Meinong, Gott. gel. Anz., 1892, S. 446.

³² "Добавления и поправки" к А: {внутреннее (= очевидное, адекватное) восприятие}.

Конечно, персонифицирующее описание ассоциации, которая нечто создает, и подобные образные выражения, которые мы употребляем далее, уже потому не следует отбрасывать, что эти выражения удобны. Каким бы важным ни было научно точное, а также весьма обстоятельное описание относящихся сюда фактов, все же в целях более легкого понимания и там, где не требуется предельная точность, образная речь никогда не будет излишней.

содержаниях, ни в родах своих абстрактных моментов³⁴. Если А вызывает в сознании В, то оба они не просто осознаются одновременно или последовательно, но обычно становится ощутимой еще их взаимосвязь, сообразно которой одно указывает на другое, а последнее выступает как принадлежащее первому. Формирование из их простого сосуществования сопринадлежности, или, чтобы это обозначить точнее, формирование из них сопринадлежности в являющихся интенциональных единствах - это есть непрерывная работа ассоциативной функции. Любое единство опыта, как-то: эмпирическое единство вещи, процесса, порядка и отношений вещей, есть феноменальное единство благодаря ощущаемой сопринадлежности единообразно выделяющихся частей и сторон являющейся предметности. Одно указывает в явлении на другое в определенном порядке и связи. И само единичное в этом процессе прямого и обратного указания не есть просто пережитое содержание, но являющийся предмет (или его часть, его признак (Merkmal) и т.п.), который являет себя только потому, что опыт придает содержаниям новый феноменологический характер, в соответствии с чем они не имеют более веса сами по себе, но делают представимым отличный от них предмет. К совокупности этих фактов относится еще и факт оповещения, в соответствии с которым предмет или обстоятельство дел не только напоминает о некотором другом и таким способом указывает на него, но первый одновременно свидетельствует о другом, склоняет к допущению, что он равным образом существует, и это, как было описано, непосредственно ощутимо.

5. ВЫРАЖЕНИЯ КАК ЗНАКИ, ОБЛАДАЮЩИЕ ЗНАЧЕНИЕМ. ОТДЕЛЕНИЕ НЕ ОТНОСЯЩЕГОСЯ СЮДА СМЫСЛА ВЫРАЖЕНИЯ

От оповещающих знаков мы отличаем знаки, обладающие значением, т.е. выражения. Термин выражение мы берем, конечно, в некотором более узком смысле. Его сфера действия не включает кое-что из того, что называется выражением в нормальной речи.

³⁴ Я говорю здесь о пережитых содержаниях, но не о являющихся и подразумеваемых предметах или процессах. Все то, из чего реально (reell) конституируется индивидуальное, "переживающее" сознание, есть пережитое содержание. То, что оно воспринимает, вспоминает, представляет и т.п., есть полагаемый (интенциональный) предмет. {В А следует: Только в виде исключения оба могут совпадать}. Более подробно об этом в V Исследовании.

ражению значение, а другая придает ему определенность предметной направленности³⁷.

14. СОДЕРЖАНИЕ КАК ПРЕДМЕТ, КАК ОСУЩЕСТВЛЯЮЩИЙ СМЫСЛ И КАК СМЫСЛ, ИЛИ ЗНАЧЕНИЕ, КАК ТАКОВЫЕ

Каждому выражению сущностно принадлежит соотношение извещения, значения и предмета. В каждом выражении нечто извещается, в каждом нечто получает значение и именуется или каким-либо иным образом обозначается. И когда все это называется выраженным, то возникает эквивокация. Для выражения несущественно, как мы уже выше говорили, отношение к действительно данной предметности, которая осуществляет его интенцию значения. Если же мы принимаем в расчет этот важный случай, то мы должны обратить внимание на то, что и в реализованном отношении к предмету выраженным может быть названо двоякое: с одной стороны, сам предмет, и причем предмет так-то и так-то понятый (gemeint). С другой стороны, и в собственном смысле, - его идеальный коррелят в конституирующем предмет акте осуществления значения, а именно осуществляющий [интенцию значения] смысл. Там, где осуществляется значение интенции на основе соответствующего созерцания, другими словами, там, где выражение отнесено в действительном именовании к данному предмету, там предмет конституируется как "данный" в определенных актах, притом - в той мере, в какой выражение действительно соразмерно данному в созерцании - он д а н нам в этих актах тем же самым образом, каким его подразумевает значение. В этом совпадающем единстве между значением и осуществлением значения - значению как сущности придания значения (Wesen des Bedeutens) соответствует коррелятивная сущность осуществления значения, и последняя есть осуществляющий или, как можно также сказать, выраженный в выражении смысл. Так, например, относительно высказывания о восприятии говорят, что оно дает выражение восприятию и даже что оно дает выражение содержанию восприятия. В высказывании о восприятии мы

³⁷ Ср. в противоположность этому сделанное Твардовским допущение движущейся в двух направлениях "деятельности представления" в соч.: Zur Lehre vom Inhalt und Gegenstand der Vorstellungen, Wien, 1894, S. 14. (См. Твардовский К. К учению о содержании и предмете представлений. Пер. Я. Саноцкого. // Твардовский К. Логико-философские и психологические исследования. М.: РОССПЭН, 1997, С. 50; в дальнейшем при ссылках Гуссерля на это издание страницы русского перевода будут указаны в квадратных скобках. - Прим. перев.).

могут притязать на соответствующее осуществление, находят в сопровождающих [выражение] образах созерцания. Следствием отсюда является, естественно, вообще отрицание значения абсурдных выражений.

Новое понятие значения вырастает, таким образом, из смешения значения и осуществляющего созерцания. В соответствии с этим понятием выражение тогда и только тогда имеет значение, если его интенция (в нашей терминологии - его интенция значения) осуществляется фактически, пусть даже частично или отдаленно и косвенным образом; короче, если его понимание оживлено какими-либо, как говорится, "наглядными представлениями" ("Bedeutungsvorstellungen"), т. е. какими-либо иллюстрирующими образами.

Окончательное опровержение весьма распространенных концепций, противостоящих нашей, имеет большую важность и требует поэтому более обширных исследований. В этой связи мы отсылаем к следующей главе, а здесь продолжаем перечисление различных понятий значения.

16. ПРОДОЛЖЕНИЕ. ЗНАЧЕНИЕ И СООЗНАЧЕНИЕ (MITBEZEICHNUNG)

5. Еще одну эквивокацию относительно отсутствия значения, и причем опять-таки на основе нового, пятого понятия значения, ввел Дж. Ст. Милль. Он видит как раз сущность значимости (Bedeutsamkeit) имен в соозначении (connotation) и поэтому считает не-соозначающие имена не имеющими значения. (Иногда он называет их осторожно, но как раз неясно: не имеющими значения в "собственном" или "строгом смысле".) Известно, что под соозначающими именами Милль понимает такие, которые обозначают субъект и включают в себя атрибут; под не-соозначающими (not-connotative) те, которые обозначают субъект, но не указывают на атрибут (здесь это выражено яснее) как присущий субъекту⁴⁶. Не-соозначающими являются все имена собственные, так же как и имена для атрибутов (например, белизна). Собственные имена Милль сравнивает⁴⁷ с отличительными знаками, которые разбойник в известной сказке из Тысячи и одной ночи нарисовал мелом на доме. И вслед за этим он утверждает: "Когда мы даем собственное имя, мы совершаем действие до некоторой степени аналогичное тому, что намеревался сделать и разбойник с помощью штрихов мела: мы ставим метку, но только не на сам предмет, а, так сказать, на

⁴⁶ J.St. Mill. Logik, Buch I, Kap. 2, 5. Gomperz' Übersetzung , I, C. 14 и 16. [30].

⁴⁷a.aO.,S. 19 f.

его представление⁴⁸. Собственное имя есть лишь не имеющее значения метка, которую мы связываем в нашем сознании с идеей предмета, чтобы мы, как только эта метка попадет нам на глаза или возникает в наших мыслях, могли бы мыслить этот индивидуальный

предмет".

"Когда мы (так говорится в следующем абзаце) произносим чье-либо собственное имя, когда мы говорим, указывая на человека, что это Мюллер или Майер, или, указывая на город, что это Кельн⁴⁹, только лишь этим мы не сообщаем слушателю об этих предметах ничего, кроме того, что таковы их имена <...> Совсем иначе обстоит дело, когда предметам дают соозначающие имена. Если мы говорим, например, что "город построен из мрамора", мы сообщаем слушателю, быть может, совершенно новые сведения и сообщаем их ему именно посредством того, что содержится в значении составного соозначающего имени: построен из мрамора". Такие имена "не просто знаки, а нечто большее, т.е. значимые знаки, и соозначение есть то, что составляет их значение (was ihre Bedeutung ausmacht⁵⁰)"⁵¹.

Если мы сопоставим с этими высказываниями Милля наш собственный анализ, то бесспорно, что Милль смешивает различия, которые в принципе должны быть проведены. Прежде всего, различие между признаком и выражением. Штрих мела разбойника есть простой признак (пометка), собственное имя есть выражение.

Как и любое вообще выражение, имя собственное проявляет себя, и именно в своей извещающей функции, как признак. Здесь в самом деле существует аналогия со штрихом мела разбойника. Если разбойник видит штрих мела, то он знает: это дом, который нужно ограбить. Если же мы слышим выражение имени собственного, то в нас пробуждается соответствующее представление, и мы знаем: это представление осуществляет в себе говорящий, и он хочет одновременно пробудить его в нас. Однако имя кроме этого обладает и функцией выражения. Извещающая функция - это только вспомогательное средство для функции значения. Дело ведь, в сущности, не в представлении; не о том идет речь, чтобы направить интерес на него и на то, что могло бы к нему относиться, но направить интерес на представленный пред-

⁴⁸ В англ. тексте: idea (Прим. перев.).

⁴⁹ В англ. тексте соответственно: Браун, Смит, Йорк. (Прим. перев.).

⁵⁰ В англ. тексте: what constitutes their significance. (Прим. перев.).

⁵¹ Ср. а.а.О., S. 18: Если вообще имена, которые дают предметам, что-либо сообщают, т.е. если они в собственном смысле имеют значение, то значение заключено не в том, что они означают, но в том, что они соозначают.

мет, как предмет подразумеваемый и, следовательно, названный, представить его как таковой для нас. Так, лишь в высказывании он появляется как предмет, о котором нечто высказывается, в высказанном желании - как тот, относительно которого нечто желают, и т.д. И только ради этого собственное имя, как и любое другое, может стать составной частью единых комплексных выражений, составной частью высказанных утверждений, высказанных пожеланий и т.п. По отношению к предмету собственное имя не есть, однако, признак. Это сразу же становится ясным, если мы обдумаем, что к сущности признака относится то, что он оповещает о факте, о существовании, в то время как названный предмет не нуждается в том, чтобы считаться существующим. Когда Милль, проводя свою аналогию, допускает, что связь между именем собственным и представлением названной этим именем личности по существу такая же, как между штрихом мела и домом, и одновременно, однако, прибавляет: эта связь существует, чтобы мы, как только знак попадает в наше поле зрения или возникает в мышлении, могли бы мыслить индивидуальный предмет, то эта аналогия - и как раз посредством этого прибавления, полностью разрушается.

Милль справедливо подчеркивает различие между теми именами, которые сообщают нам "знание" относительно предмета, и теми, которые этого не делают; однако ни это, ни равнозначное различие между соозначающими и не-соозначающими именами не имеет дела с различием значимого (des Bedeutsamen) и лишенного значения (Bedeutungslosen). В основе своей, впрочем, первые два из названных различий не просто в логическом смысле равноценны, но именно тождественны. Речь идет просто о различии атрибутивных и неатрибутивных имен. Сообщить "знание" о некоторой вещи и сообщить ее атрибут означает здесь одно и то же. Конечно, это важное различие, называет ли имя свой предмет непосредственно или же оно называет его, сообщая присущие ему атрибуты. Однако это различие существует внутри рода "выражение", точно так же как параллельное и в высшей степени важное различие между значениями имен, или логическими "представлениями", которое отделяет атрибутивные и неатрибутивные значения, есть различие внутри единого рода "значение".

Да Милль и сам чувствует это различие, он сам иногда вынужден говорить о значении собственных имен и, наоборот, - о значении в "собственном" или "строгом" смысле имен соозначающих; при этом ему было бы, конечно, лучше говорить о значении совершенно в новом смысле (который никоим образом не следовало бы принимать). Во всяком случае, тот способ, каким выдающийся логик вводит это важное различие между коннотативными и неконнотативными именами, во

многом способствует тому, что смешиваются только что затронутые различия совершенно разного рода.

Нужно, впрочем, обратить внимание, что миллевское различие между тем, что означает (bezeichnet) выражение, и тем, что оно соозначает (mitbezeichnet), нельзя смешивать с просто сходным различием между тем, что именует имя, и тем, что оно значит (bedeutet). Изложение Милля особенно способствует этому смешению.

Насколько важны все эти различия и как мало это относится к сути дела - рассматривать их поверхностно как "просто грамматические", умаляя их ценность, покажут дальнейшие исследования; можно надеяться, что они прояснят то, что без четкого отделения простых различий, предложенных нами, нельзя и думать о разработке достоверных понятий представления и суждения в логическом смысле.

ВТОРАЯ ГЛАВА. К ХАРАКТЕРИСТИКЕ АКТОВ, ПРИДАЮЩИХ ЗНАЧЕНИЕ

17. ИЛЛЮСТРИРУЮЩИЕ ОБРАЗЫ ФАНТАЗИИ, ОШИБОЧНО ПОЛАГАЕМЫЕ В КАЧЕСТВЕ ЗНАЧЕНИЙ

Мы выявили {феноменологический}⁵² характер понятия значения, или интенции значения, которое присуще выражению как таковому и отличает его в сознании, следовательно, дескриптивно, от простого звучания. Наше учение обнаруживает, что возможность и зачастую действительность такого характера не зависит от того, выполняет ли выражение познавательную функцию, имеет ли оно хотя бы слабое и отдаленное отношение к созерцаниям, доставляющим наглядность. Теперь же пора разобраться с распространенным, если даже не господствующим пониманием, которое, в противоположность нашему, видит весь эффект (Leistung) живого значимого (bedeutsamen) выражения в пробуждении определенных, постоянно встроенных в него образов фантазии.

Понять некоторое выражение значило бы, таким образом, обнаружить соотносящиеся с ним образы фантазии. Без них выражение якобы бессмысленно. Нередко сами эти образы фантазии называют значе-

⁵² А: {психический}.

ниями слов, и притом претендуя на то, что так понимают значение выражения в обыденном языке.

Что такие на первый взгляд даже привлекательные учения возможны, несмотря на возражения, которые выдвигали против них не отягощенные предрассудками исследователи, свидетельствует об отсталом состоянии дескриптивной психологии. Конечно, во многих случаях языковые выражения сопровождаются представлениями фантазии, которые в той или иной степени связаны с их значением. Однако это противоречит очевиднейшим фактам, что такое сопровождение требуется для понимания повсюду. Тем самым это означает, что их существование не может составить значимости (Bedeutsamkeit) выражения (или даже самого значения), а их отсутствие не может воспрепятствовать этой значимости. Это показывает и сравнительное изучение сопровождающей фантазии, обнаруживаемой в том или ином случае: при неизменном значении слова сопровождающая фантазия может не один раз измениться и быть весьма слабо связанной с этим значением, в то время как привлечение наглядности в собственном смысле, в которой осуществляется или усиливается интенция значения выражения, удается лишь после некоторых усилий и часто вообще не удается. Допустим, что мы читаем работу, относящуюся к какой-нибудь абстрактной области знаний, и наблюдаем - полностью понимая замысел автора - обнаруживается ли нечто, выходящее за пределы понимаемых слов. Эта ситуация наблюдения, конечно, наиболее благоприятна для оспариваемого нами понимания. Руководящий наблюдением интерес - обнаружить образы фантазии - психологически способствует возникновению самих этих образов, а при нашей склонности сразу же причислять к первичному состоянию дел обнаруживаемое в последующей рефлексии все новые образы фантазии, протекающие совместно во время наблюдения, должны были бы считаться психологическим содержанием выражения. Однако, несмотря на благоприятные обстоятельства для оспариваемой концепции, которая усматривает сущность значимости (Bedeutsamkeit) в такой сопровождающей фантазии, нужно, по крайней мере относительно обозначенного класса случаев, отказаться от того, чтобы искать мнимые подтверждения в психологическом наблюдении. Давайте возьмем, например, хорошо понятные алгебраические значки или формулы, или положения, выраженные вербально, например: каждое алгебраическое уравнение нечетной степени имеет по меньшей мере один действительный корень, и произведем требуемые наблюдения. Если бы мне нужно было доложить о том, что я сам только что обнаружил, то относительно последнего примера мне пришло на ум следующее: открытая книга (я узнаю в ней Алгебру Серре-

ТРЕТЬЯ ГЛАВА. КОЛЕБАНИЯ ЗНАЧЕНИЯ СЛОВ И ИДЕАЛЬНОСТЬ ЕДИНСТВА ЗНАЧЕНИЙ

24. ВВЕДЕНИЕ

В последней главе мы были заняты актом придания значения. В первой главе, однако, мы констатировали различие между приданием значения (das Bedeuten) как актом и самим значением, идеальным единством, в противоположность многообразию возможных актов. Это различение и другие, связанные с ним различения: между выраженным содержанием в субъективном и объективном смысле, а в последнем отношении - между содержанием как значением и содержанием как называнием, обладают в бесчисленных случаях несомненной ясностью. Так обстоит дело со всеми выражениями, которые находятся в контексте соответствующим образом изложенной научной теории. Наряду с этим, однако, имеются случаи, где дело обстоит иначе. Они требуют особого внимания, так как в них существует тенденция снова смешивать достигнутые различения. Это суть выражения, колеблющиеся в отношении значения, и особенно случайные и неясные выражения, которые доставляют серьезные трудности. Разрешение этих трудностей посредством различения колеблющихся актов значения и идеально-единых значений, между которыми они колеблются, есть тема настоящей главы.

25. ОТНОШЕНИЯ СОВПАДЕНИЯ (DECKUNGSVERHÄLTNISSE) МЕЖДУ СОДЕРЖАНИЯМИ ИЗВЕЩЕНИЯ И ИМЕНОВАНИЯ

Точно так же, как и к другим предметам, выражения могут относиться к наличествующим психическим переживаниям того, кто их выражает. Поэтому выражения распадаются на такие, которые одновременно извещают о том предметном, которое они называют (или вообще обозначают), и на такие, у которых содержание, которое они называют, и содержание, о котором они извещают, отделяются друг от друга. Примеры для первого класса доставляют предложения со значением вопроса, пожелания или приказа; для второго класса - повествовательные предложения, которые относятся к внешним вещам, к собственным психическим переживаниям, к математическим отношениям и т.п. Если кто-либо вы-

ражает желание: я прошу стакан воды, то для слушающего это признак желания говорящего. Одновременно, однако, это желание есть предмет высказывания. То, о чем извещается, и то, что [при этом] называется, частично здесь совпадают. Я говорю о частичном совпадении, ибо очевидно, что извещение простирается далее. К нему относится также и суждение, которое выражается в словах я прошу и т.д. Точно так же обстоит дело и с высказываниями, которые высказывают нечто об акте представления, суждения, предположения говорящего, следовательно, имеют форму: я представляю, я считаю, я сужу, я предполагаю и т.д., что... На первый взгляд кажется, что возможен случай тотального совпадения, как, например: психические переживания, о которых я извещаю с помощью как раз сейчас произнесенных слов. Хотя интерпретация этого примера при более близком рассмотрении окажется несостоятельной. Напротив, извещение и выраженное положение дел полностью разделены в высказываниях типа 2x2=4. Это утверждение ни в коем случае не означает то же самое, что означает другое: я сужу, что 2x2=4. Ведь два утверждения даже не эквивалентны: одно может быть истинным, другое ложным.

Следует отметить, конечно, что при более узком понимании понятия извещения (в ограниченном ранее смысле⁶²) названные предметы в обоих примерах не могли бы попасть в сферу переживаний, о которых извещается. Тот, кто говорит о своих имеющих место в этот момент переживаниях, сообщает об их наличии посредством суждения. Только вследствие того, что он оглашает это суждение (именно того содержания, что он того-то и того-то желает, на то-то и то-то надеется и т.д.), он апперцепируется слушающим как желающий, надеющийся и т.д. Значение такого высказывания заключается в этом суждении, тогда как соответствующие внутренние переживания относятся к предметам, о которых высказывается суждение. Если же к извещению в узком смысле причисляют только указанные переживания, которые несут в себе значение выражения, то содержания извещения и называния остаются здесь и повсюду разделенными.⁶³

⁶² Ср. выше 7.

⁶³ В А следует еще один абзац: {Подобные отношения, как между извещением и называнием, существуют также между называнием и значением. Нормальными и важными для объективного познания являются только те случаи, где значение и предмет разделены. То, что здесь вообще возможно отношение совпадения, показывает следующий пример: значение первого имени, которое я сейчас как раз (в этих словах) произношу.}.

26. СУЩНОСТНО ОККАЗИОНАЛЬНЫЕ (OKKASIONELLE) И ОБЪЕКТИВНЫЕ ВЫРАЖЕНИЯ

Выражения, которые называют существующее в данный момент содержание извещения, принадлежат к более широкому кругу выражений, значение которых меняется от случая к случаю. Но это происходит настолько своеобразно, что возникает сомнение, можно ли здесь говорить об эквивокации. Те же самые слова я желаю тебе счастья, посредством которых я сейчас выражаю пожелание, могут служить для великого множества других людей, чтобы выразить пожелания "того же самого" содержания. И все же не просто сами пожелания от случая к случаю различны, но и значения высказываний, в которых выражаются пожелания. Один раз личность А соотносится с личностью В, а другой раз - личность M с личностью N. Если А желает В "то же самое", что M желает N, то смысл предложения, выражающего пожелание, так как оно включает в себя представление соответствующей личности, очевидно различен. Эта многозначность, однако, совершенно другая, чем, скажем, слова тройка, которое означает один раз цифру, другой раз - вид конной упряжки⁶⁴. Класс многозначных выражений, которые представлены в этом последнем примере, как раз обычно имеют в виду, когда говорят об эквивокациях. В этом случае многозначность не может поколебать наше убеждение в идеальности и объективности значения. Ведь это в нашей власти - ограничить такое выражение одним значением, и во всяком случае идеальное единство любого из различных значений не затрагивается тем случайным обстоятельством, что им присуще одинаковое обозначение. Как обстоит, однако, дело с другими выражениями? Существует ли у них тождественное единство значения, которое мы прояснили для себя, противопоставляя его изменению личностей и их переживаний. Не должны ли мы теперь констатировать, что значения должны как раз изменяться вместе с личностями и их переживаниями? Очевидно, что речь идет не о случайной, но о неизбежной многозначности, которая не может быть удалена из языка посредством искусственных мер и конвенций.

Для большей ясности мы определяем следующее различение как различение между сущностно субъективными и окказиональными выражениями, с одной стороны, и объективными выражениями - с другой. Ради простоты мы ограничиваемся нормально функционирующими выражениями.

⁶⁴ В немецком тексте приводится пример со словом Hund: 1) собака, 2) вид шахтерской вагонетки. (Прим. перев.).

28. КОЛЕБАНИЯ ЗНАЧЕНИЙ КАК КОЛЕБАНИЕ АКТА ПРИДАНИЯ ЗНАЧЕНИЯ (DAS BEDEUTEN)

Мы познакомились с различными классами выражений, которые меняют свое значение и все без исключения являются субъективными и окказиональными в той степени, в какой на это изменение оказывают влияние случайные обстоятельства речи. Им противостоят другие выражения, которые, если их брать в соответствующем широком смысле, являются объективными и устойчивыми, поскольку их значение при нормальных условиях не подвержено никаким колебаниям. Если эту свободу от всех колебаний мы понимаем в строгом смысле, то на этой стороне остаются только точные выражения, на другой же - неопределенные и к тому же еще выражения, изменяющиеся окказионально по

другим причинам.

Вопрос состоит теперь в том, чтобы рассмотреть, смогут ли поколебать нашу концепцию значений как идеальных (и, таким образом, устойчивых) единств эти важные факты колебания значений. В особенности могут нас настроить на сомнительный лад в этом отношении многозначные выражения, которые мы назвали сущностно субъективными или окказиональными и, подобным образом, различия неопределенных и точных выражений. Если, следовательно, сами значения распадаются на объективные и субъективные, на устойчивые и при случае меняющиеся, то можно ли понимать это различение, как это кажется на первый взгляд (выражая его другими словами), что первые представляют собой в качестве устойчивых видов (Spezies) идеальные единства, которые остаются незатронутыми потоком субъективных актов представления и мышления, тогда как другие погружаются в поток субъективных психических переживаний и как мимолетные события то появляются, то исчезают?

Следует решительно утверждать, что такое понимание было бы неверным. Содержание, которое полагается в том или ином случае субъективным выражением, ориентирующим свое значение на определенные обстоятельства, есть точно так же идеально единое значение, как и содержание устойчивого выражения. Это ясно обнаруживает то обстоятельство, что в идеале каждое субъективное выражение, когда присущая ему в определенный момент интенция значения констатируется тождественная, может быть заменено на объективное выражение.

Мы должны, конечно, при этом признать, что такая замена остается нереализованной не только по практическим причинам, например из-за ее затруднительности, но что в громадном большинстве случаев ее фактически нельзя провести, и она остается навсегда неосуществленной.

В действительности же ясно, что наше утверждение - каждое субъективное выражение может быть заменено объективным - в основе своей означает не что иное, как неограниченность объективного разума. Все, что есть, познаваемо "в себе", и его бытие есть содержательно определенное бытие, которое документируется в таких-то и таких-то "истинах в себе". То, что есть, обладает в себе твердо определенными свойствами и отношениями и {если это реальное бытие в смысле вещественной природы, то} своим четко определенным распространением и положением в пространстве и времени, своими четко определенными способами устойчивости и изменчивости. То, что, однако, в себе четко определено, то может быть определено объективно, а то, что может быть объективно определено, то может быть выражено, в идеале, в четко определенных значениях слов. Бытию в себе соответствуют истины в себе, а последним - четкие и однозначные высказывания в себе. Конечно, чтобы была возможность все их высказать, требуется не просто необходимое число хорошо различимых словесных знаков, но прежде всего соответствующее число выражений с точным значением - понимая это слово в строгом смысле. Потребовалось бы [специальное] умение, чтобы найти выражения для всех тех значений, которые рассматриваются в теории, и с очевидностью идентифицировать или различить эти значения.

Однако от этого идеала мы бесконечно далеки. Стоит только подумать о многообразии определенностей времени и места, о нашей неспособности определить их иначе, как через отношение к уже пред-данным индивидуальным существующим предметам (Existenten), тогда как сами они не поддаются строгим определениям без использования по существу субъективно значимых выражений. Пусть попробуют вычеркнуть сущностно окказиональные слова из нашего языка и попробуют описать какое-нибудь переживание однозначным и объективно четким образом. Очевидно, что любая такая попытка тщетна.

Равным образом {ясно}⁷¹, что, если значение рассматривать само по себе, то нет никакого существенного различия между [одними] зна-

⁷¹А: {мне кажется, что, например, и каждая определенность места и времени, в идеальной возможности, может стать субстратом относящегося к ней собственного значения. Любое место (Ort) в себе должно отличаться от любого другого, так же как любая качественная определенность цвета от любой другой. И так же как возможно a priori представление, которое непосредственно подразумевает тождественное с самим собой качество (и не как парафраза и совсем вне отношения к предданной индивидуальности); так же как, далее, a priori мыслимо возможное повторение этого представления вместе с продолжающейся идентификацией того, что оно подразумевает, и в конечном итоге присоединение этого тождественно [самому себе] подразумеваемого как значения к некоторому выражению, так же и для индивидуализирующих определенностей должно иметь силу то же самое, пусть даже они обычно значительно отличаются от других определенностей. Во всяком случае, идеальная возможность, которую мы только что рассмотрели и которая, будучи с очевидностью a priori удостоверена, представляет фундамент теории познания, делает также для нас ясным,}.

чениями и [другими] значениями. Фактические значения слов колеблются, в ходе одной и той же последовательности изменяются; и по большей части они определены, по своей природе, случаем. Однако, если присмотреться повнимательней, то колебание значений есть, собственно, колебание [акта] придания значения. Это означает, что колеблются субъективные акты, которые придают значение выражениям, и они изменяются при этом не просто индивидуально, но одновременно также в соответствии с видовыми особенностями, в которых заключено их значение. Однако изменяются не сами значения, такое утверждение было бы абсурдным - при предположении, что мы продолжаем понимать под значениями идеальные единства, как в случае однозначных и объективно устойчивых, так и в случае многозначных и субъективно окрашенных выражений. Этого, однако, требует не только обычная, ориентированная на устойчивые выражения речь об одном определенном значении, которое тождественно то же самое, кто бы ни произносил это выражение, но прежде всего этого требует ведущая цель нашего анализа.

29. ЧИСТАЯ ЛОГИКА И ИДЕАЛЬНЫЕ ЗНАЧЕНИЯ

В самом деле, чистая логика, идет ли речь о понятиях, суждениях, выводах, имеет дело исключительно с этими идеальными единствами, которые мы называем значениями; и так как мы стараемся высвободить (herauslesen) идеальную сущность значений из психологических и грамматических связей, и так как мы нацелены, далее, на то, чтобы коренящееся в этой сущности априорное отношение адекватности прояснить в [сфере] значимой (bedeutete) предметности, мы находимся в сфере чистой логики.

Это ясно с самого начала, если мы, с одной стороны, продумаем позицию, которую логика принимает по отношению к многообразным наукам - в связи с чем она является номологической наукой, которая имеет дело с идеальной сущностью науки как таковой; если, что то же самое, она есть номологическая наука о научном мышлении вообще, и притом в соответствии с его теоретическим содержанием и

103

суждений; только при обращении к ним появляется мотивированный вывод. Именно поэтому и только поэтому логическая форма посылок (которая, конечно, не выделяется всеобще-понятийным образом, как та, в которой находят свое выражение правила вывода) может с очевидностью определять выведение заключения.

35. ЗНАЧЕНИЯ "В СЕБЕ" И ВЫРАЖЕННЫЕ ЗНАЧЕНИЯ

До сих пор мы говорили преимущественно о значениях, которые, как уже указывает в нормальном случае относительный смысл слова "значение", суть значения выражений. Однако самой по себе необходимой связи между идеальными единствами, которые фактически функционируют как значения, и знаками, к которым они привязаны, т.е. знаками, посредством которых они реализуются в человеческой душевной жизни, не существует. Мы не можем также утверждать, что все идеальные единства этого вида суть выраженные значения. Каждый случай нового образования понятий учит нас, каким образом реализуется значение, которое до этого никогда не было реализовано. Так же как числа - в идеальном смысле, который предполагает арифметика, - не возникают и не исчезают вместе с актом счета, и так же как поэтому бесконечный числовой ряд представляет собой объективно устойчивую, регулируемую идеальной закономерностью, строго определенную в своих границах совокупность общих предметов, которую никто не может увеличить или уменьшить, так же обстоит дело и с идеальными, чистыми логическими единствами, понятиями, положениями, истинами, короче, с логическими значениями. Они образуют идеально замкнутую совокупность общих предметов, для которых быть мыслимыми или выраженными - случайные обстоятельства. Существуют, следовательно, бесчисленные значения, которые в обычном, относительном смысле слова суть просто возможные значения, между тем они никогда не достигают выражения и из-за ограниченности человеческих познавательных сил никогда не могут достичь его.

II. ИДЕАЛЬНОЕ ЕДИНСТВО ВИДА И СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРИИ АБСТРАГИРОВАНИЯ

ВВЕДЕНИЕ

Идеальное единство значения, в соответствии с тем, как это было рассмотрено в предыдущем исследовании, мы постигаем в свете типологического свойства акта придания значения (Aktcharakter des Bedeutens), который, обладая определенной окраской, отличает сознание значения данного выражения от сознания выражения с некоторым другим значением. При этом, конечно, нельзя утверждать, что это типологическое свойство акта есть то конкретное, на основе которого для нас конституируется значение как вид. Конкретное, в данном случае, - это скорее целостное переживание понятого выражения, которому присуще это свойство как оживляющая окраска. Отношение между значением и значащим выражением или его окраской то же самое, как, например, отношение между видом "красное" и созерцаемым красным предметом или являющимся в нем моментом красного. Когда мы имеем в виду красное in specie, нам является некоторый красный предмет, и в этом смысле мы смотрим на него (и все же не имеем его в виду). Одновременно в нем проявляется момент красного, и в той мере, в какой мы можем опять-таки утверждать это здесь, мы смотрим на него. Однако мы не имеем в виду и этот момент, эту индивидуально определенную черту предмета, как это мы, например, делаем, когда высказываем феноменологическое наблюдение: моменты красного разделенных частей поверхности являющегося предмета также разделены. В то время как является красный предмет и выделенный в нем момент красного, мы подразумеваем скорее некоторое тождественное красное, и мы подразумеваем его в модусе сознания нового типа, посредством которого вместо единичного для нас становится предметным именно вид. Все это, соответственно, можно было бы перенести на значение в его от-

105

ношении к выражению и к его [функции] придания значения, независимо от того, отнесено ли оно к соответствующему созерцанию или нет.

Значение как вид вырастает, таким образом, на указанной подпочве посредством абстрагирования - однако, конечно, не посредством абстрагирования в том искаженном смысле, который господствует в эмпирической психологии и теории познания и который поэтому совершенно не способен схватить видовое, что даже ставят ему в заслугу. В отношении философского обоснования чистой логики вопрос об абстракциях попадает в фокус рассмотрения двойственным образом. Во-первых, так как среди категориальных различий значений, которые чистая логика должна рассмотреть по существу, находится также различие, которое соответствует противоположности единичных и общих предметов. Во-вторых же, и в особенности потому, что значения вообще - и притом значения в смысле видовых единств - образуют домен чистой логики, и поэтому любая ошибка в понимании сущности вида должна отражаться на самом существе чистой логики. Поэтому было бы целесообразным прямо здесь, в ряде вводных исследований, приступить к проблеме абстракции и обеспечить фундамент для чистой логики и теории познания, защищая оправданность собственного [существования] видовых (или идеальных) предметов наряду с единичными (или реальными). Это тот пункт, где релятивизм и эмпиризм психологизма отличается от идеализма, который представляет собой единственную возможность непротиворечивой теории познания.

Естественно, под идеализмом понимается здесь не метафизическая доктрина, но форма теории познания, которая признает идеальное как условие возможности объективного познания вообще и не устраняет его с помощью психологического истолкования.

ПЕРВАЯ ГЛАВА. ОБЩИЕ ПРЕДМЕТЫ И СОЗНАНИЕ ОБЩЕГО

1. ОБЩИЕ ПРЕДМЕТЫ ОСОЗНАЮТСЯ НАМИ В СУЩНОСТНО ДРУГИХ АКТАХ, ЧЕМ ЕДИНИЧНЫЕ

Нашу собственную позицию мы уже обозначили в нескольких словах. Не требуется весьма обширных рассуждений, чтобы ее оправдать. Ибо все, на чем мы настаиваем, - действительное различие между видовыми и единичными предметами и различие в способах представле-

106

116

процесса абстрагирования с точки зрения причин и действий и, бегло упоминая дескриптивное содержание сознания абстракции, направляет свой интерес преимущественно на неосознанные диспозиции, гипотетические ассоциативные связи. И обычно мы находим при этом, что имманентное сущностное содержание сознания общего, при помощи которого желаемое прояснение сразу же может быть достигнуто, вообще не принимается во внимание и не фиксируется.

И точно так же теория абстрагирования теряет с самого начала свою цель: она хоть и направляет свой интерес на поле имманентно обнаруживаемого в любом непосредственном (следовательно, интуитивном) абстрагировании и тем самым избегает ошибки смешения сущностного анализа и эмпирического анализа (анализа, проясняющего путем критики познания, и анализа, использующего психологические объяснения); но зато она - особенно из-за того, что речь о репрезентации общего неоднозначна - впадает в другое, близкое [первому] смешение, а именно между феноменологическим и объективным анализом; то, что акты придания значения только придают своим предметам, приписывается теперь самим актам в качестве реального конституента. Так здесь снова незаметно покидают решающую сферу сознания и его имманентной сущности, и все становится запутанным.

Последующий анализ покажет, что эта суммарная характеристика соответствует влиятельнейшим современным теориям абстрагирования и что они в самом деле не достигают цели по указанным только что в общих чертах причинам.

ВТОРАЯ ГЛАВА. ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ ГИПОСТАЗИРОВАНИЕ ОБЩЕГО

7. МЕТАФИЗИЧЕСКОЕ И ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ ГИПОСТАЗИРОВАНИЕ ОБЩЕГО. НОМИНАЛИЗМ

Два превратных толкования определили развитие учений об общих предметах. Во-первых, метафизическое гипостазирование общего, допущение реального существования вида вне мышления.

Во-вторых, психологическое гипостазирование общего, допущение реального существования вида в мышлении.

117

Против первого ложного толкования, которое лежит в основе платоновского реализма (в традиционном понимании), выступает старый номинализм, и причем как крайний, так и концептуалистский. Напротив, борьба против второго ложного толкования, в особенности в форме локковских абстрактных идей, определила развитие современных теорий абстрагирования, начиная с Беркли, и решительно склонила их к крайнему номинализму (который сейчас называют просто номинализмом и обычно противопоставляют концептуализму). Т.е. полагали, что для того, чтобы избежать абсурдности локковских абстрактных идей, следует вообще отрицать общие предметы как своеобразные единицы мышления и общие представления как своеобразные акты мышления. Так как не видели различия между общими созерцаниями (к которым наряду с этими абстрактными идеями относятся также и общие образы (Gemeinbilder) традиционной логики) и общими значениями, отбрасывали, если не на словах, то все же по смыслу, эти последние "понятийные представления" с их своеобразной интенцией представления и замещали их единичными, лишь своеобразно психологически функционирующими отдельными представлениями.

Таким образом, к этим двум ложным толкованиям присоединяется третье - номинализм, который в своих различных формах полагает, что может перетолковать общее в отношении к предмету и акту мысли в отдельное.

Эти ложные толкования, насколько они еще представляют интерес, мы теперь должны последовательно проанализировать. Природа вещей такова, и наши предыдущие размышления сделали это уже очевидным, что спорные вопросы о сущности общих предметов и вопросы о сущности общих представлений не должны быть разделены. Бесполезно убеждать, что речь об общих предметах имеет собственное значение, пока не преодолеют сомнение, что такие предметы можно представить, и в дальнейшем, пока не будут опровергнуты теории, которые, как кажется, посредством научного психологического анализа приводят доказательство того, что существуют только единичные представления, что нами могут осознаваться и каждый раз осознаются только единичные объекты и что поэтому речь об общих предметах следует понимать как фиктивную и совершенно не обладающую собственным смыслом.

Мы можем оставить ложные толкования платонистского реализма как то, с чем давно покончено. Напротив, те мотивы в мышлении, которые, кажется, подталкивают к психологистскому реализму, действенны еще и сегодня, как это обнаруживается в том способе, каким критикуют Локка. Эти мотивы мы подробно рассмотрим в этой главе.

118

8. ХОД МЫСЛИ, ПРИВОДЯЩИЙ К ЗАБЛУЖДЕНИЮ

Нашему пониманию можно было бы противопоставить следующий ход мысли (не столько всерьез принимая это убеждение, сколько для того, чтобы показать, что, исходя из противного, нельзя было бы говорить о видах как общих предметах).

Если виды не суть нечто реальное, а также не суть нечто в мышлении, то тогда они вообще ничто. Как можем мы говорить о чем-то, без того чтобы оно не существовало по меньшей мере в нашем мышлении? Бытие идеального есть, как само собой понятно, бытие в сознании. И оно по праву называется содержанием сознания. В противоположность этому реальное бытие есть как раз не просто бытие в сознании, или то, что содержится [в сознании] (Inhalt-sein), но в-себе-бытие, трансцендентное бытие, бытие вне сознания.

Тем не менее мы не хотим затеряться на ложных путях этой метафизики. То, что "в" сознании, для нас реально точно так же, как и то, что "вне". Реальное - это индивидуальное со всеми своими составными частями, оно есть Здесь и Теперь. В качестве характерного признака реальности достаточно для нас временности. Реальное бытие и временное бытие хотя и не тождественные, но по объему равные понятия. Естественно, мы не полагаем, что психические переживания суть вещи в смысле метафизики. Однако к некоторому вещественному единству они все же причастны, если верно старое метафизическое убеждение, что все временное сущее с необходимостью есть некоторая вещь или же вносит свой вклад в конституирование вещей. Если же, однако, все метафизическое должно быть совершенно исключено, то следует определить реальность как раз через временность. Ибо здесь все сводится лишь к тому, что оно противоположно вневременному "бытию" идеального.

Разумеется, далее, что общее, когда мы о нем говорим, есть мыслимое нами; однако поэтому оно не есть содержание мышления в смысле реальной составной части мышления как переживания, оно также не есть содержание мышления в смысле содержания значения, скорее оно есть мыслимый предмет. Можно ли упустить из виду, что предмет, даже если он реальный и поистине существующий, не может быть понят как реальная часть мыслящего его акта? И не есть ли фиктивное и абсурдное - всякий раз, как мы о нем говорим, - нечто нами мыслимое?

Естественно, у нас нет намерения ставить на одну ступень бытие идеального с мыслимым бытием фиктивного или

119

бессмысленного⁸⁸. Последнее вообще не существует, утвердительно мы ничего не можем о нем сказать в собственном смысле; и если мы все же говорим так, как будто оно существует, как будто оно имеет свой собственный модус бытия - "просто интенциональный", то при ближайшем рассмотрении обнаруживается, что это говорится не в собственном смысле. В действительности существуют только определенные закономерно значимые связи между "беспредметными представлениями", которые благодаря своей аналогии с истинами, соотнесенными с "предметными представлениями", побуждают говорить о просто представленных предметах, не существующих в действительности. Напротив, идеальные предметы существуют поистине. Дело не только в том, чтобы говорить о таких предметах (например, о числе 2, о качестве "красное", о законе противоречия и т.п.) и представлять их как имеющих предикаты, но мы схватываем также с очевидностью определенные категориальные истины, которые относятся к таким идеальным предметам. Если эти истины имеют силу, то должно существовать все то, что объективно предполагает их силу (Geltung). Если я усматриваю, что 4 есть четное число, что высказанный предикат действительно присущ идеальному предмету 4, то этот предмет не может быть фикцией, простой façon de parler⁸⁹, a на самом деле - ничем.

Это не исключает того, что смысл этого бытия и вместе с ним смысл предикации не является всецело тем же самым, как в тех случаях, когда относительно реального субъекта признается или отрицается его реальный признак, его свойство. Иначе говоря, мы не отрицаем, а скорее подчеркиваем то, что внутри понятийного единства сущего (или, что то же самое, предмета вообще) существует фундаментальное категориальное различие, относительно которого мы отдаем себе отчет, различая идеальное и реальное бытие, бытие как вид и бытие как индивидуальное. И точно так же понятийное единство предикации расщепляется на два существенно различных вида: в зависимости от того, идет ли речь о приписывании или отрицании свойств индивидуальному или же общих определенностей - видовому. Однако это различие не уничтожает высшее единство в понятии предмета и, соответственно, понятие единства категорического суждения. В любом случае, присуще ли предмету (субъекту) нечто (предикат) или нет, смысл этой наиболее универсальной присущности вместе с принадлежащими ей

⁸⁸ См. в противоположность этому В. Erdmann, Logik I¹. S. 81 и 85; К. Twardowski. Zur Lehre vom Inhalt und Gegenstand der Vorstellungen. S. 106 [148-151].

⁸⁹ оборотом речи (фр.) - Прим. перев.

120

законами определяет также и общий смысл бытия, или предмета вообще; так и особый смысл предикации в отношении общего вместе с законами, которые подчинены этой предикации, определяет (или предполагает) смысл идеального предмета. Если все, что есть, мы по праву считаем существующим и определенным образом существующим благодаря очевидности, посредством которой мы схватываем его в мышлении как существующее, то тогда не может быть и речи о том, что мы должны были бы отвергнуть собственное правомочие идеального бытия. В самом деле, никакое искусство интерпретации мира не может элиминировать из нашего языка и мышления идеальные предметы.

9. ЛОККОВСКОЕ УЧЕНИЕ ОБ АБСТРАКТНЫХ ИДЕЯХ

Особое историческое влияние оказало, как мы видим, психологическое гипостазирование общего в локковской философии. Оно выросло в следующий мыслительный ряд.

В реальной действительности не существует чего-либо такого, как нечто универсальное; существуют только единичные вещи, которые упорядочиваются по видам и родам в соответствии с равенством и сходством. Если мы придерживаемся сферы непосредственно данного и пережитого, говоря по-локковски, сферы идей, то явления вещей суть комплексы "простых идей", так что во многих таких комплексах обычно повторяются те же самые феноменальные признаки, отдельно или группами. Мы называем вещи и называем их не просто собственными именами, но преимущественно общими именами. Тот факт, что мы можем назвать многие вещи в одном и том же смысле (einsinnig) одним и тем же общим именем, доказывает, что ему должен как раз соответствовать некий общий смысл, "общая идея".

Если мы присмотримся поближе, каким образом относится общее имя к предметам соответствующего класса, то обнаруживается, что оно делает это с помощью одного и того же общего всем этим предметам признака (или комплекса признаков) и что единство смысла (Einsinnigkeit) общего имени простирается лишь настолько, насколько предметы названы посредством этого и никакого другого признака (или посредством этой и никакой другой идеи признака).

Общее мышление, которое осуществляется в общих значениях, предполагает, следовательно, что мы имеем способность к абстрагированию, т.е. способность отделять от феноменальных вещей, которые даны нам как комплексы признаков, частичные идеи, идеи отдельных признаков, и присоединять их к словам как к их общим значениям. Возможность и действительность такого отделения гаран-

121

тирована тем фактом, что каждое общее имя имеет свое собственное значение, следовательно, несет одну, лишь с ним связанную идею признака; а также, что мы можем произвольно выхватывать какие-либо признаки и превращать их в отдельные значения новых общих имен.

Конечно, образование "абстрактных", или "общих идей", этих "измышлений" и "уловок ума" не лишено трудностей, они "появляются не так легко, как мы склонны думать. Например, разве не нужны усилия и способности, чтобы составить общую идею треугольника? (А она еще не принадлежит к числу наиболее отвлеченных, широких и трудных идей.) Ибо она не должна быть идеей ни косоугольного, ни прямоугольного, ни равностороннего, ни равнобедренного, ни неравностороннего треугольников; она должна быть всеми ими и ни одним из них в одно и то же время. На деле она есть нечто несовершенное, идея, в которой соединены части нескольких различных и не совместимых друг с другом идей. Правда, в этом своем несовершенном состоянии ум имеет потребность в таких идеях и всячески стремится к ним для удобства взаимопонимания и расширения познания <...> Но есть основание видеть в таких идеях признаки нашего несовершенства"⁹⁰.

10. КРИТИКА

В этом ходе мысли переплетается несколько фундаментальных ошибок. Основной недостаток локковской и английской теории познания вообще - непроясненность идеи идеи (Idee von der Idee) - становится здесь весьма заметным. Мы отмечаем следующие пункты:

1. Идея определяется как любой объект внутреннего восприятия: "Whatever the mind perceives in itself, or is the immediate object of perception, thought or understanding, that I call idea"⁹¹. Само собой понятно,

⁹⁰ Lockes Essay, В IV, chap. VII, S. 9 (в тщательном переводе Th. Schultze в Reclams Universalbibl., II, S. 273). (Здесь и далее текст Локка приводится по изданию: Локк Дж. Опыт о человеческом разумении. Пер. А. Н. Савина. // Локк Дж. Сочинения в трех томах. М.: "Мысль", 1985-1988, т. 2, с. 74. - Прим. перев.).

⁹¹ ("Все, что ум воспринимает в себе и что есть непосредственный объект восприятия, мышления или понимания, я называю идеей"). - Опыт, кн. II, гл. VIII, т. 1, с. 183. Ср. также второе письмо епископу Ворчестеру (Philos. Works, ed. J. A St. John. London, 1882. II. S. 340, 343): "he that thinks must have some immediate object of his mind in thinking: i.e. must have ideas". ("Тот, кто мыслит должен иметь некоторый непосредственный объект своего ума в мышлении; т.е. должен иметь идеи".)

122

что при таком расширенном [понимании] - восприятие как раз не нуждается в том, чтобы действительно иметь место, - любой возможный объект внутреннего восприятия и, в конце концов, любое содержание в имманентно-психологическом смысле, любое психическое переживание объединяется под названием идеи.

2. Идея имеет одновременно у Локка более узкое значение - представления, и причем в том смысле, который выделяет весьма ограниченный класс переживаний и, более определенно, интенциональных переживаний. Любая идея есть идея о Чем-либо, она представляет Нечто.

3. Далее, у Локка смешиваются представление с представленным как таковым, {явление с являющимся, акт (феномен акта как реально-имманентная (reell-immanent) составная часть потока сознания) с интендированным предметом}⁹². Так являющийся предмет становится идеей, его признаки - частичными идеями.

4. Обозначенное в предыдущем пункте смешение связано, пожалуй, с тем, что Локк смешивает признаки, присущие предмету, с имманентными содержаниями, которые составляют чувственное ядро акта представления, а именно с ощущениями, которые схватывающий акт истолковывает предметно или посредством которых он намеревается воспринимать или каким-либо иным образом созерцать признаки.

5. Далее, под [одним] названием "общая идея" смешиваются признаки как атрибуты вида и признаки как моменты предмета.

6. И, наконец, еще очень важный момент: у Локка совершенно отсутствует различие между представлением в смысле созерцательного представления (явление, витающий перед нами "образ") и представлением в смысле представления как значения. При этом под представлением как значением можно понимать как интенцию значения, так и осуществление значения, ибо это у Локка также никогда не разделялось.

Только эти смешения (которыми до сих пор страдает теория познания) придали локковскому учению об абстрактных идеях окраску самопонятности и ясности, которая ввела в заблуждение самого автора. Предметы созерцательных представлений, животные, деревья и т.д., и притом схваченные так, как они нам непосредственно являются (следовательно, не как формообразования "первичных качеств" или "сил", которые, по Локку, суть истинные вещи - ибо последние в любом случае не вещи, которые нам являются в созерцательных представлениях), мы никоим образом не можем признать комплексами "идей" и,

⁹² А {акт с интендированным предметом, явление с являющимся}.

123

таким образом, самими "идеями". Они не предметы возможного "внутреннего восприятия", как если бы они образовывали в сознании комплексное феноменологическое содержание и обнаруживали себя в нем в качестве реальных (reell) данных.

Нельзя вводить себя в заблуждение из-за того, что мы, допуская эквивокацию, обозначаем одними и теми же словами чувственно являющиеся определенности вещей и представляющие [их] моменты восприятия и, таким образом, говорим о "цвете", "гладкости", "фигуре" то в смысле объективных качеств, то в смысле ощущений. Однако между ними в принципе существует противоположность. Ощущения, благодаря одушевляющим их схватываниям, представляют в соответствующих восприятиях вещей объективные определенности, но ощущения никогда не могут быть самими определенностями. Являющийся предмет, так, как он здесь является, трансцендентен явлению как феномену. Пусть даже мы разделяем по каким-либо признакам сами являющиеся определенности на лишь феноменальные и истинные, например, в соответствии с традицией, - на вторичные и первичные. Субъективность вторичных определенностей никогда и нигде не может означать ту бессмыслицу, что они суть реальные составные части феноменов. Являющиеся объекты внешнего восприятия суть подразумеваемые [нами] единства, но не "идеи" или комплексы идей в локковском смысле. Более того, называние посредством общих имен состоит не в том, чтобы извлекать из таких комплексов идей отдельные общие идеи и присоединять их к словам как их "значения". Называние в собственном смысле, осуществляющееся на основе созерцания, может быть специально направлено на отдельный признак, но эта направленность есть подразумевающий [этот признак] акт (Meinen) в том же смысле, в каком направленность на сам конкретный предмет есть акт, подразумевающий [этот предмет]. И этот акт, подразумевающий [признак], имеет в виду нечто самостоятельное (für sich), то, что определенным образом подразумевается вместе с тем в акте, когда имеется в виду конкретное. Это не означает, однако, что осуществляется некоторое отделение⁹³.

⁹³ В А без абзаца продолжено: {Может быть, что эти интенциональные предметы выстроены (якобы) из элементов, которые вырастают в совокупности из внутреннего восприятия* и определенным образом реализуются в дальнейшем посредством такого восприятия. Однако в нормальном случае эти элементы совершенно не даны адекватно, и если они вообще адекватно реализуемы - что для их совокупного комплекса как целого в любом случае исключено, - то эта возможность в лучшем случае есть возможность восприятия будущих содержаний, она не относится к действительному и наличному содержанию сознания, речь идет не просто о том, чтобы всматриваться в то, что психически наличествует. "Внешние" объекты созерцания и их признаки суть полагаемые единства, но не "идеи" в смысле дефиниции Локка.

Это положение дел проясняет то, что возможность самой по себе направленной на отдельный признак интенции ни в коем случае не предполагает обособление этого признака или его данность как изолированную. Если весь предмет дан нам только как подразумеваемый, тогда как он, как то, что он есть в качестве подразумеваемого, в самом подразумевающем его акте совсем не реален, то будет возможным и подразумевающий акт, который направлен на признаки предмета, без того чтобы они были даны в собственном смысле, а именно были бы в самом подразумевающем [их] акте опять-таки реальны. Это возможно как созерцательным образом, например в частичном восприятии, так и посредством другого вида интенции, например интенции значения. Если сам признак в действительности совершенно не дан, то не может быть и речи, чтобы он был дан или должен был бы быть дан как отделенный}.

* Почему я говорю о внутреннем восприятии, когда речь совершенно не идет о рефлексии на психические акты, проясняет анализ в приложении "О внешнем и внутреннем восприятии" в конце тома. (В конце II части II тома, которое, как упоминалось, выйдет отдельным изд. - Прим. перев.).

124

Мы можем в общем сказать: то, на что направлена интенция, становится вследствие этого собственным предметом акта. То, что это будет собственным предметом, и то, что это будет предметом, отделенным от всех остальных, - это два в корне различных утверждения. Признаки, поскольку под признаками мы понимаем атрибутивные моменты, очевидно, неотделимы от конкретной подосновы. Содержания этого вида не могут существовать сами по себе. Однако поэтому мы можем их иметь в виду в качестве самих по себе. Интенция не отъединяет, она подразумевает, и то, что она подразумевает, она eo ipso выделяет, в той мере, в какой она подразумевает как раз только это и ничто иное. Это касается любого подразумевающего акта, и следует прояснить для себя, что не каждый акт, в котором нечто подразумевается, есть созерцание, и не каждое созерцание есть адекватное созерцание, т.е. заключающее в себе свой предмет всецело и без остатка.

Однако всего этого еще недостаточно для разрешения нашего вопроса. Индивидуально отдельный предметный момент не есть еще атрибут in specie. Если подразумевается первое, т.е. момент, то подразумевающий [его акт] имеет характер единичного, если полагается видовое, то оно имеет характер акта, подразумевающего вид. Само собой разумеется, что выделение атрибутивного момента не означает здесь опять-таки его отъединения. И хотя полагание в последнем случае направлено в определенной мере на являющийся момент, однако это происходит сущест-

125

129

вательно отрицает существование общих предметов, и по праву - в отношении поставленных им на их место абсурдностей. Однако как обстоит дело с истинными экзистенциальными положениями, такими, как существуют понятия, положения, существуют алгебраические числа и т.п.? Ведь у Твардовского, совершенно как и у нас, существование не означает то же самое, что и реальное существование.

Трудно также понять, как общий предмет, который должен быть "составной частью" подчиненной конкретности, мог бы быть лишен наглядности, а не должен был бы вместе с этой конкретностью быть причастным к созерцанию. Если созерцается совокупное содержание, то вместе с ним и в нем созерцаются все его отдельные черты, и многие из них становятся заметными сами по себе, они "выделяются" и становятся объектами созерцаний в собственном смысле. Должны ли мы отказаться от утверждения, что так же, как мы видим зеленое дерево, мы видим его зеленый цвет? Конечно, понятие "зеленый" мы не можем видеть - ни понятие в смысле значения, ни понятие в смысле атрибута, вида "зеленый". Однако это также абсурдно - считать понятие частью единичного объекта, частью "предмета понятия".

12. УЧЕНИЕ ОБ ОБЩИХ ОБРАЗАХ

Это размышление делает ясным и без дальнейшего анализа, что другая форма гипостазирования общего, которая функционирует в традиционной логике под именем "общих образов", отягощена теми же абсурдностями и вырастает из тех же смешений, что и у Локка. Расплывчатость и мимолетность общих образов относительно видовых отличий ничего не меняют в их конкретности. Расплывчатость есть определенность некоторых содержаний, она состоит в определенной форме непрерывности качественных переходов. Что же касается мимолетности, то она все-таки ничего не меняет в конкретности каждого отдельного из меняющихся содержаний. Не в меняющемся содержании, но в единстве интенции, направленной на постоянный признак, заключена суть дела.

ТРЕТЬЯ ГЛАВА. АБСТРАКЦИЯ И ВНИМАНИЕ

13. НОМИНАЛИСТИЧЕСКИЕ ТЕОРИИ, КОТОРЫЕ РАССМАТРИВАЮТ АБСТРАКЦИЮ КАК РЕЗУЛЬТАТ ВНИМАНИЯ

Мы переходим теперь к анализу влиятельной теории абстрагирования, развитой впервые Дж. Ст. Миллем в его полемическом со-

130

чинении против Гамильтона, согласно которой абстрагирование есть просто результат внимания. Утверждается, что, хотя не существует ни общих представлений, ни общих предметов, однако в то время, когда мы наглядно представляем единичные конкретности, мы можем направить наше исключительное внимание или наш исключительный интерес на различные части или стороны предмета. Признак [предмета], который не может ни существовать, ни быть представленным в себе и для себя, а именно как отдельный, рассматривается теперь сам по себе, становится объектом исключительного интереса, который не учитывает при этом все другие признаки, связанные с этим предметом. Так истолковывается двойственное, то позитивное, то негативное употребление слова "абстрагировать".

В качестве дополнения к этим основным линиям мысли рассматривается затем ассоциативное присоединение общих имен к этим отдельным чертам созерцаемых предметов, на которых заострено внимание, и рассматривается то влияние, которое оказывают имена на репродуктивное выделение этих черт и на привычную концентрацию внимания на них. Указывается на то, каким образом они определяют ход дальнейших ассоциаций преимущественно посредством выделенных признаков и, таким образом, способствуют [образованию] предметного единства в процессе мышления. Более подробное изложение этих мыслей мы лучше всего извлечем из вышеупомянутого полемического сочинения Милля, который, впрочем, перенял понимание абстрагирования как функции внимания у своего противника-концептуалиста. Мы читаем:

"The formation... of a Concept, does not consist in separating the attributes which are said to compose it, from all other attributes of the same object, and enabling us to conceive those attributes, disjoined from any others. We neither conceive them, nor think them, nor cognise them in any way, as a thing apart, but solely as forming, in combination with numerous other attributes, the idea of an individual object. But, though thinking them only as part of a larger agglomeration, we have the power of fixing our attention on them, to the neglect of the other attributes with which we think them combined. While the concentration of attention actually lasts, if it is sufficiently intense, we may be temporarily unconscious of any of the other attributes, and may really, for a brief interval, have nothing present to our mind but the attributes constituent of the concept. In general, however, the attention is not so completely exclusive as this: it leaves room in consciousness for other elements of the concrete idea: though of these the consciousness is faint, in proportion of the energy of the concentrative effort, and the moment the attention relaxes, if the same concrete idea continues to be

131

contemplated, its other constituents come out into consciousness. General concepts, therefore, we have, properly speaking, none; we have only complex ideas of objects in the concrete: but we are able to attend exclusively to certain parts of the concrete idea: and by that exclusive attention, we enable those parts to determine exclusively the course of our thoughts as subsequently called up by association; and are in a condition to carry on a train of meditation or reasoning relating to those parts only, exactly as if we were able to conceive them separately from the rest.

What principally enables us to do this is the employment of signs, and particularly the most efficient and familiar kind of signs, viz., Names"¹⁰⁴.

¹⁰⁴ J. St. Mill, An Examination of Sir W. Hamilton's Philosophy. 5^th ed. P. 393 f. "Формирование... понятия - это не отделение атрибутов, которые, как полагают, составляют его, от всех других атрибутов того же самого объекта и это не предоставленная нам возможность постигнуть эти атрибуты отделенными от каких-нибудь других. Мы никоем образом не постигаем их, не мыслим, не познаем их как некоторую отдельную вещь, но единственно лишь в качестве образующих, в сочетании с многими другими атрибутами, идею некоторого индивидуального объекта. Но хотя и мысля их только как часть более обширной совокупности, мы имеем способность останавливать наше внимание на них, вплоть до пренебрежения всеми остальными атрибутами, в сочетании с которыми мы их мыслим. В момент действительного сосредоточения нашего внимания, если оно достаточно интенсивно, мы можем временно не сознавать каких-нибудь атрибутов и на самом деле можем, на короткий промежуток времени, не иметь ничего иного в нашем уме, кроме атрибутов, образующих понятие. Обычно, однако, наше внимание не столь концентрировано; оно оставляет пробелы в сознании для других элементов конкретной идеи: хотя сознание этих элементов и слабо, пропорционально энергии усилия сосредоточения; и в момент ослабления внимания, если мы продолжаем созерцать ту же самую конкретную идею, также и другие ее элементы появляются в сознании. Поэтому, собственно говоря, мы не имеем никаких общих понятий; мы имеем только сложные идеи объектов в чем-то конкретном; но мы способны направлять внимание на определенные части конкретной идеи, и благодаря этому исключительному вниманию мы предоставляем возможность этим частям определять исключительно ход наших мыслей как последовательно вызванных ассоциацией; и мы в состоянии продолжать цепь размышлений и умозаключений только относительно этих частей, и причем так, как если бы мы могли представлять их отдельно от остальных.

Способными к этому нас делает прежде всего использование знаков, и в особенности наиболее эффективных и известных знаков, т. е. имен". (Перевод этой работы Милля приводится (с существенными изменениями) по изданию: Милль Дж. Ст. Обзор философии сэра Вильяма Гамильтона. Перев. Хмелевского, Спб., 1869, С. 300-301. Прим. перев.).

132

И далее по поводу одного места из Lectures Гамильтона:* "The rationale of this is, that when we wish to be able to think of objects in respect of certain of their attributes - to recall no objects but such as are invested with those attributes, and to recall them with our attention directed to those attributes exclusively - we effect this by giving to that combination of attributes, or to the class of objects which possess them, a specific Name. We create an artificial association between those attributes and a certain combination of articulate sounds, which guarantees to us that when we hear the sound, or see the written characters corresponding to it, there will be raised in the mind an idea of some object possessing those attributes, in which idea those attributes alone will be suggested vividly to the mind, our consciousness of the remainder of the concrete idea being faint. As the name has been directly associated only with those attributes, it is as likely, in itself, to recall them in any one concrete combination as in any other. What combination it shall recall in the particular case, depends on recency of experience, accidents of memory, or the influence of other thoughts which have been passing, or are even then passing, through the mind: accordingly, the combination is far from being always the same, and seldom gets itself strongly associated with the name which suggests it; while the association of the name with the attributes that form its conventional signification, is constantly becoming stronger. The association of that particular set of attributes with a given word, is what keeps them together in the mind by a stronger tie than that with which they are associated with the remainder of the concrete image. To express the meaning in Sir W. Hamilton's phraseology, this association gives them an unity in our consciousness. It is only when this has been accomplished, that we possess what Sir W. Hamilton terms a Concept; and this is the whole of the mental phaenomenon involved in the matter. We have a concrete representation, certain of the component elements of which are distinguished by a mark, designating them for special attention; and this attention, in cases of exceptional intensity, excludes all consciousness of the others"¹⁰⁵.

¹⁰⁵ A.a.O., S. 394 f. [303-304]: "Рациональное здесь в том, что, когда мы хотим мыслить объекты относительно некоторых из их атрибутов - вызывать в памяти только те объекты, которые наделены этими атрибутами, и вспоминать их, обращая внимание исключительно на эти атрибуты, - мы достигаем этого, придавая этому сочетанию атрибутов или классу объектов, которые обладают этими атрибутами, особое имя. Мы создаем искусственную ассоциацию между этими атрибутами и определенным сочетанием артикулированных звуков, и это гарантирует нам, что когда мы слышим звук или видим соответствующие ему написанные символы, то в нашем уме возникает идея некоторого объекта, обладающего этими атрибутами, в которой лишь эти атрибуты будут живо представляться уму, сознание же остальных частей конкретной идеи будет слабым. Когда имя будет прямо связано с помощью ассоциации только с этими атрибутами, оно, равным образом, само по себе будет способно вызвать их как в одном конкретном сочетании, так и в каком-нибудь другом. Какое сочетание оно вызовет в конкретном случае, зависит от новизны опыта, случайных свойств памяти или от влияния других мыслей, которые приходили или в данный момент приходят на ум; соответственно, комбинация атрибутов далеко не всегда одна и та же и редко строго связана с вызывающим ее именем, в то время как ассоциация имени с атрибутами, которые образуют его обычное значение, становится все сильнее. Ассоциация конкретного набора атрибутов с данным словом связывает их в сознании между собой более крепко, чем они связаны с остальной частью конкретного образа. В терминологии сэра У. Гамильтона эта ассоциация сообщает им некоторое единство в нашем сознании. Только после того, как этот процесс завершен, мы имеем то, что сэр У. Гамильтон называет понятием, и это целостный ментальный феномен, затронутый здесь. У нас имеется конкретное представление, некоторые составные части которого отмечены знаком, предназначающим их для особого внимания; и это внимание, в случаях исключительной концентрации, исключает всякое сознание других составных частей этого представления" (Перев. существенно изменен. - Прим. перев.).

133

14. ВОЗРАЖЕНИЯ, КОТОРЫЕ РАВНЫМ ОБРАЗОМ МОГУТ БЫТЬ ОТНЕСЕНЫ К ЛЮБОЙ ФОРМЕ НОМИНАЛИЗМА

а) Отсутствие дескриптивной фиксации цели

В этих и подобных изложениях нам прежде всего бросается в глаза то, что, несмотря на подробное рассмотрение, совершенно не делается попытки точно обозначить дескриптивно данное и требующее прояснения и установить между ними отношение. Давайте повторим наш собственный, несомненно ясный и естественный ход мысли. Пусть нам даны определенные различия в сфере имен, и среди них - различие имен, которые называют Индивидуальное, и тех, которые называют Видовое. Если мы для простоты ограничимся непосредственными именами (собственными именами в самом широком смысле), то такие имена, как Сократ или Афины, противостоят таким именам, как четыре (число четыре как отдельный член числового ряда), до (нота "до" как член гаммы), красный (как имя цвета). Именам соответствуют определенные значения, и посредством них мы относимся к предметам. Каковы названные здесь предметы, это, следовало бы считать совершенно бесспорным. В первом случае это личность Сократа, город Афины или иной индивидуальный предмет; в другом случае это

134

156

до внешнего восприятия и воображения имманентно не обнаруженных и не обнаруживаемых предметов, и отсюда до высших формообразований мышления с его многообразными категориальными формами и соразмерными им формами значений простирается сущностно единое понятие; что повсюду, созерцаем ли мы, воспринимая, фантазируя, вспоминая, или же мы мыслим в эмпирических или логико-математических формах, имеет место подразумевающий [предметность] акт (Vermeinen), интендирование, которое нацелено на предмет, сознание, которое есть сознание этого предмета. Простое присутствие содержания в связях психического совсем не есть его существование в качестве того, что имеется в виду (Gemeintsein). Это возникает лишь в "акте подмечания", который, как устремленность к содержанию, есть именно представление. Называть простое переживание содержания его представленностью и, как следствие, именовать все пережитые содержания вообще представлениями, это наихудшая фальсификация понятий, которую только знает философия. Во всяком случае, число теоретико-познавательных и психологических ошибок, в которых она повинна, легион. Если же мы придерживаемся понятия интенциональности представления, которое является решающим для теории познания и логики, то мы не можем более считать, что все различие между актами представления редуцируется к различиям представленных содержаний. Напротив, очевидно, что особенно в области чисто-логического (das Reinlogische) каждой первичной логической форме соответствует особый "модус сознания", или особый "модус представления". Разумеется, в той мере, в какой любой новый модус интенционального отношения определенным образом касается также и предметов, а именно конституирует новые формы, посредством которых как раз осознается предметность, можно пожалуй, сказать, что все отличие акта представления заключено в представленном. Однако затем, пожалуй, следует обратить внимание, что различия представленного, различия объективного как раз двойственны: различия категориальных форм и различия "самой вещи" (Sache selbst), которая в многообразии форм может быть осознана как тождественная. Подробно об этом - в последующих исследованиях.

ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА. АБСТРАКЦИЯ И РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ

24. ОБЩЕЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ КАК ПРИЕМ (KUNSTGRIFF) ЭКОНОМИИ МЫШЛЕНИЯ

Восходящая к средневековому номинализму ошибка заключается в том, что общие понятия и имена хотят представить просто как средство экономии мышления, которое должно нам сэкономить отдельное рассмотрение и отдельное именование всех индивидуальных вещей. Утверждают, что посредством понятийной функции мыслящий дух преодолевает преграды, которые ставит ему необозримое многообразие отдельных единичностей; благодаря экономии мышления, осуществляемой этой функцией, он опосредствованно достигает тех целей познания, которые непосредственным образом никогда не были бы достижимыми. Общие понятия дают нам возможность рассматривать вещи как бы связками, делать высказывания разом для целых классов, следовательно, для бесчисленного множества объектов, вместо того чтобы схватывать каждый объект и выносить о нем суждения.

В философии Нового времени эту мысль проводит Локк. Так выражено это, например, в заключительных словах третьей главы III книги Опытов: "... that men making abstract ideas, and settling them on their minds with names annexed to them, do thereby enable themselves to consider things, and discourse of them as it were in bundles, for the easier and readier improvement and communication of their knowledge; which would advance but slowly were their words and thoughts confined only to particulars"^{117, 118}.

Это воззрение должно быть охарактеризовано как абсурдное, если поразмыслить о том, что без общих понятий вообще нельзя осущест-

¹¹⁷ "Вследствие образования отвлеченных идей и закрепления их в уме вместе с относящимися к ним именами люди становятся способны рассматривать вещи как бы целыми связками и соответственно говорить о них, стремясь к более легкому и быстрому совершенствованию и сообщению своего познания; последнее подвигалось бы медленно, если бы слова и мысли людей ограничивались лишь отдельными предметами" (Локк Дж. Указ. соч., т. 1. с. 477-478). - Прим. перев.

¹¹⁸Ср. также конец цитаты в 9 настоящего исследования. Среди новейших [сторонников этой теории] можно упомянуть Риккерта ("К теории естественнонаучного образования понятий" в Vierteljahrsschrift f. wiss. Philos. XVIII).

158

172

домены действительного анализа значений. Проблемы к ним относящиеся разрешаются посредством воспроизведения соответствующих актов и их данностей. Посредством чисто феноменологического отождествления и различения, связывания и разделения, а также посредством генерализирующего абстрагирования можно получить сущностные виды и формы значений, другими словами, можно получить логически элементарные понятия, которые как раз не что иное, как идеальное схватывание первичных различий значений.

Вместо того чтобы феноменологически анализировать значения в целях определения основных логических форм или, наоборот, вместо того чтобы уяснить, что основные логические формы суть не что иное, как типологические свойства (die typischen Charaktere) актов и форма их связей (в образовании комплексных интенций), проводят логический анализ в обычном смысле, размышляют о том, что интендировано в значениях в предметном аспекте, и затем пытаются обнаружить реально (reell) в актах то, что имеется в виду относительно предметов. Размышляют при помощи значений вместо того, чтобы размышлять о значениях; занимаются представленными или обсуждаемыми обстоятельствами дел, вместо того чтобы заняться представлениями и суждениями (т.е. номинативными и пропозициональными значениями); претендуют на то, что провели дескриптивный анализ актов и верят в это, в то время как давно уже покинули почву рефлексии и подменили феноменологический анализ объективным. А объективным является и анализ в чистой логике, который исследует, что заключено просто в понятиях (или значениях), а именно: что а priori присуще предметам вообще, мыслимым в этих формах. В этом смысле аксиомы чистой логики и математики возникают "посредством простого анализа понятий". Совершенно в другом смысле действительный анализ значений исследует то, "что заключено в значениях". Только здесь этот способ выражения является собственным: значения превращаются рефлексивно в предметы исследования, вопрос задается об их действительных частях и формах, а не о том, что считается их предметами. Тот способ, каким Локк пришел к своему учению об общих идеях и, среди прочего, к своему учению о репрезентации, и точно так же тот способ, каким Беркли применяет и защищает это учение, в особенности то, каким образом он подходит к смыслу общих утверждений (ср. цитированный выше его анализ примеров из 11 Введения в Принципах), даст яркое доказательство сказанного.

ПЯТАЯ ГЛАВА. ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ЮМОВСКОЙ ТЕОРИИ АБСТРАГИРОВАНИЯ¹³⁰

32. ЗАВИСИМОСТЬ ЮМА ОТ БЕРКЛИ

Юмовская концепция абстрагирования, сегодня, впрочем, уже нет необходимости это подчеркивать, ни в коем случае не тождественна берклевской. Тем не менее она настолько родственна последней, что в общем-то понятно, как Юм мог в начале своей экспозиции в VII разделе Трактата прийти к тому, чтобы приписать Беркли свой собственный тезис. "Один великий философ, - говорит он, - оспаривал общепринятое мнение относительно данного вопроса и утверждал, что все общие идеи суть не что иное, как идеи частные, присоединенные к некоторому термину, который придает им более широкое значение и заставляет их вызывать при случае в памяти другие единичные [идеи], сходные с ними... я признаю это [положение] одним из величайших и значительнейших открытий, сделанных за последние годы в области наук"¹³¹. Конечно, это не совсем воззрение Беркли, который не приписывает, как это хочет представить Юм, лишь общим именам способность делать сопровождающие единичные представления репрезентантами всех прочих единичных представлений. Согласно Беркли, общие имена могут репрезентативно функционировать сами по себе, без соответствующих единичных представлений, и единичные представ-

¹³⁰ "Добавления и поправки" к А: К пятой главе и, пожалуй, вообще ко всему исследованию, следует привлечь новое сочинение фон Мейнонга "Абстрагирование и сравнение" (Z. f. Psych. u. Physiol., Bd. XXIV). К сожалению, с момента окончания книги и во время печатания у меня больше не было возможности пускаться в новые исследования. Цитируемую Мейнонгом работу Э. Малли (E. Mally) "Абстракция и познание сходства" (Arch. f. syst. Philos.) я до сих пор не видел.

Я цитирую Юма по замечательному немецкому изданию Treatise, сделанному Липпсом (Traktat Über die menschliche Natur, I Teil, VII Abschnitt, S. 30), но при этом заменяю "представление" на "идею". Юмовское выражение должно оживить для нас также и его своеобразное понятие представления. (Здесь и далее русский перевод цитируется с некоторыми изменениями по изданию: Юм Д. Трактат о человеческой природе. Пер. С. И. Церетели // Юм Д. Сочинения в двух томах, т. I, 2-е, дополненное и исправленное изд. М.: "Мысль", 1996. С. 76-77. [С. 106.] - в квадратных скобках указаны стр. первого изд. (1965). Прим. перев.).

174

ления также могут функционировать без имен, и наконец, оба могут одновременно иметь место, причем имя в связке с репрезентативным представлением не получает никакого преимущества. И все же основное остается: общее заключается в репрезентации, а последнюю Юм явно понимает как представительство являющейся единичности в отношении других единичностей, которые, как выражается Беркли, психически "внушаются" ("suggeriert")¹³² посредством первой единичности, или, как говорит Юм, вызываются в памяти. Таким образом, все наши возражения касаются и Юма, причем его даже в большей степени, так как у Беркли буквальное понимание представительства и вызова репрезентированных единичных представлений, кажется, не до конца прояснено, в то время как у Юма оно выступает во всей отчетливости и ясности.

33. ЮМОВСКАЯ КРИТИКА АБСТРАКТНЫХ ИДЕЙ И ЕЕ МНИМЫЙ РЕЗУЛЬТАТ. ЕГО ПРЕНЕБРЕЖЕНИЕ ОСНОВНЫМИ ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКИМИ ПУНКТАМИ

Таким образом, у Юма в основном жив дух берклевского учения. Однако Юм не просто воспроизводит его, он продолжает его, он пытается придать ему более точную форму и в особенности углубить его психологически. В этом отношении не так заслуживают внимания аргументы Юма против учения об абстрактных идеях, как ассоцианистско-психологические размышления, которые он присовокупляет к ним. Эти аргументы не выходят в самом существенном за пределы берклевского круга мыслей и совершенно неоспоримы, если верно установить цель доказательства. Невозможность абстрактных идей в смысле локковской философии, т.е. абстрактных образов, возникающих посредством выделения признаков-идей из конкретных образов, полностью доказана. Сам Юм резюмирует свои результаты в утверждении: "Абстрактные идеи сами по себе единичны, хотя в качестве представителей они могут стать и общими. Образ в нашем уме есть только образ некоторого единичного предмета, хотя применение его в наших рассуждениях таково, как если бы он был общим"¹³³. Это утверждение юмовская критика не могла, естественно, доказать. Она доказывала, что абстрактные образы невозможны, и к этому она могла

¹³² Здесь Гуссерль иначе понимает слово suggest, чем в 29, где он передает его, приводя в скобках, как anregen - возбуждать (Прим. перев.).

¹³³ а. а О., S. 34 (Green and Grose, I, 327 f.). (В скобках Гуссерль указывает англ. изд.; русск. перев.: там же. С.79 [С. 109]. - Прим. перев.).

175

присоединить заключение, что если мы несмотря на это говорим об общих представлениях, которые принадлежат общим именам как их значения (или осуществления значений), к конкретным образам должно было бы еще присоединяться нечто, что доставляло бы эту общность значения. Это привходящее не может (если правильно продолжить это размышление) заключаться в новых конкретных идеях, следовательно, не может заключаться и в именах-идеях; конгломерат конкретных образов может служить не более как для того, чтобы делать представимыми как раз конкретные объекты, образы которых он содержит. Если мы не упустим теперь из виду, что общность акта значения (будь это общность интенции значения или общность осуществления значения) есть нечто, что ощутимо присутствует в каждом отдельном случае, когда мы понимаем общее имя и осмысленно относим его к созерцанию, и что отличает это общее представление непосредственно и очевидным образом от единичного созерцания, то остается только сделать вывод: это различие должно создаваться модусом сознания, модусом интенции. Появляется новый характер подразумевающего акта, в котором подразумевается не просто являющийся в созерцании предмет, не предмет лишь высказанной идеи (Wort-Idee) и не предмет сопутствующей конкретно осуществленной идеи (Sachidee), но, например, экземплифицированные в последней качество и форма, и причем понятые вообще как единство в смысле вида.

Юм, однако, остается зависимым от берклевской мысли о репрезентации и делает ее совершенно поверхностной, так как он, вместо того чтобы обратить внимание на характер значения (в интенции значения и в осуществлении значения), погружается в генетические связи, которые придают имени ассоциативное отношение к предметам. Он не упоминает ни единым словом и не приходит к той действенной ясности, что общность проявляется в субъективном акте переживания (Erleben), и причем, как было подчеркнуто, в каждом единичном введении в действие общего значения. От его внимания также ускользнуло, что то, что при этом выявляется, обнаруживает резкие дескриптивные различия: сознание общности имеет характер то родовой (generell) общности, то универсальной общности, или оно окрашивается каким-либо другим образом в соответствии с теми или иными "логическими формами".

Для "идеологической" психологии и теории познания, которая хочет свести все к "впечатлениям" (ощущениям) и ассоциативным связям идей (к образам фантазии как поблекшим теням "впечатлений"), модусы сознания, акты в смысле интенциональных переживаний, конечно, неудобны. Здесь можно вспомнить о том, как Юм тщетно бьется

176

187

жат единству созерцания как конституирующие его моменты, нельзя отрицать ни в коем случае. Можно их, пожалуй, объявить результатами каких-либо сращений или продуктами, которые хотя и реально (reell) заключают в себе свои составные элементы (Faktoren), но все же незаметным образом; однако каким бы интересным это ни было в психологическом отношении, в дескриптивных непосредственных данных - в том, что только и принимается во внимание при прояснении понятий и способов познания, - вследствие этого ничего не меняется. Изгнать из теории абстрактные содержания и вместе с ними абстрактные понятия означает объявить фиктивным то, что поистине составляет предпосылку любого усматривающего мышления и доказательства.

Возможно, возразят еще, уступая гиперкритическому сомнению, что distinctio rationis дано только в суждении. [Тогда] на одной стороне находился бы единый феномен, а к нему подступало бы затем высказывание, приписывая ему внутренние различия. Однако это не доказывало бы, что феномен действительно поэтому имеет внутренние различия. Мы бы ответили: само собой разумеется, когда бы мы ни высказывали суждение о переживании, присутствуют оба, переживание и высказывание. Однако высказывание может ведь быть истинным, и оно, пожалуй, таково, если оно наделено очевидностью. Ведь если хотят признать, что имеет место случай, когда действительно дано и пережито некоторое "содержаться-в" (Enthaltensein), то утверждать, что это так, можно все же только на основе очевидности. И если где-либо очевидность говорит в пользу некоторого "содержаться-в", то она делает это именно здесь. Конечно, нельзя без необходимости сужать понятие "содержаться" (Enthalten), а именно до понятия расчлененности на отдельные куски (Stücke). Если придерживаться этого более узкого понятия, то слово выпадает, но дело остается ясным.

Примечания. 1. Ход мысли, который только что был нашим предметом, весьма родственен тому, с которым мы уже сталкивались ранее¹⁴⁸. Там речь шла о вопросе, можно ли рассматривать виды (Spezies) как предметы, или, не является ли верным то, что на самом деле существуют только единичные предметы, которые по-разному упорядочиваются в соответствии со сходством. Напротив, в последних рассуждениях речь шла не о видах, но об их единичных случаях. Отрицают не только то, что можно было бы говорить о таком объекте мышления, как "красный" вообще, но также и то, что можно было бы говорить о единичном случае красного, о красном как выступающем здесь и теперь моменте созерцания. Естественно, что наделенное очевидностью сознание общего, в котором как бы даны сами виды,

¹⁴⁸Ср. выше первую главу этого Исследования, в особенности 3 и сл.

188

не могло бы образоваться, если бы единичный случай, созерцательная данность которого предполагается для действительного осуществления абстрагирования, был бы истолкован релятивистски. Так что параллельные аргументы сущностно взаимосвязаны.

2. В добавление я замечу, что А. фон Мейнонг в своей ценной работе "О предметах более высокого порядка и их отношении к внутреннему восприятию" (которая, к сожалению, появилась слишком поздно, чтобы быть полезной для моих Логических исследований) посвятил несколько рассуждений отношению между очевидным признанием имманентных предметов как таковых и внутренним восприятием (Zeitschr. f. Psych. u. Phys. d. S. , Bd. 21, 2 Abschnitt, S. 205 ff.). Если я правильно понимаю, то, согласно фон Мейнонгу, первая очевидность совпадает с очевидностью внутреннего восприятия, отнесенного к существованию соответствующего представления. В таком случае, однако, он не мог иметь в виду ту же самую очевидность, какую мы имели в виду в тексте. То, что так называемый имманентный предмет не может всерьез считаться предметом в представлении (как это полагал еще Твардовский)¹⁴⁹, есть, естественно, всецело и мое понимание; на стороне представления не существует ничего, кроме "подразумевать-этот-предмет", ничего, кроме, так сказать, содержания значения представления. Очевидность, однако, что я в представлении "ель" полагаю именно ель, дерево, определенное посредством тех или иных признаков дерева, а не, скажем, майского жука или что бы то ни было еще - нельзя никогда будет приписать простому восприятию, пусть даже восприятию, относящемуся к простому представлению как переживанию. Скорее речь идет об очевидности высказываний, комплексная интенция значения которых осуществляется на основе многообразных актов, нескольких представлений, а также соединяющих их идентификаций и различений. И даже если мы не принимаем в расчет акты, которые находятся со стороны интенции, со стороны осуществления мы не обойдемся просто внутренними восприятиями. Ясно, что внутреннее восприятие только что названных актов идентификации и различения не может возместить очевидность существования тождеств и различий.

38. РАСПРОСТРАНЕНИЕ СКЕПСИСА С АБСТРАКТНЫХ ЧАСТИЧНЫХ СОДЕРЖАНИЙ (TEILINHALTE) НА ВСЕ ЧАСТИ ВООБЩЕ

Скепсису в отношении абстрактных содержаний-частей соответствует возможный скепсис в отношении конкретных частей, кусков (Stück). Однородная белая поверхность означает для нас делимый объект, и все

¹⁴⁹ В неоднократно критикуемом выше исследовании, впрочем, весьма тщательном и квалифицированном.

189

различимые при действительном делении части мы вкладываем в нее как заранее существующие в ней. Мы распространяем это также и на ощущения. {Содержание,}¹⁵⁰ которое актуально переживается при рассматривании белой поверхности, содержит куски, которые относятся к совокупному содержанию аналогично тому, как объективные куски поверхности - ко всей поверхности. Если обратят наше внимание на то, что мы в созерцательном представлении поверхности "позволяем взору скользить по ней" и что мы вследствие этого переживаем многообразие различных друг в друга перетекающих содержаний, то это нас не собьет с толку. Мы распространим тогда нашу концепцию на каждое из этих содержаний.

Откуда мы знаем, однако, что содержание есть нечто составное (Kompositum)? Если в единую белую поверхность мы привносим в фантазии (hineinphantasieren) разделения, то соответствующее содержание ощущений может действительно выявить некоторое соединение частей; однако из-за этого вклада фантазии первичное содержание не остается ведь неизменным. Данное теперь сложное содержание, разделенное разрывами, не тождественно первоначальныму, полностью единому, неразделенному в себе содержанию. "Части, на которые можно, как думают, разложить такое единство, суть вымышленные части"¹⁵¹. Мы осуществляем на основе нераздельного содержания сознания определенную деятельность фантазии и суждения, и то, что они первоначально производят, мы вкладываем в само первичное содержание.

Однако нас охватывает далее сомнение, когда мы обращаемся к рассмотрению случая, который вначале был бесспорным, а именно того случая, когда содержание созерцания уже обнаруживает разделение. Не доставляет ли нам переживание также и здесь сначала определенное единое содержание, которое мы впоследствии обозначаем как состоящее из частей, и не осуществляем ли мы новую операцию, которая дает возможность для такого обозначения. Мы обращаем внимание в созерцании, как обычно говорят, сначала на одну, затем на другую, а затем на следующую часть. Но с каждым шагом изменяется и переживание. Из-за склонности смешивать ощущаемые содержания с воспринятыми или воображаемыми предметами шаг за шагом подменяется первичное содержание весьма отличными содержаниями; часть, на которую направлено внимание, находится не просто в центре внимания, но буквально в центре видения, и доставляет, таким образом, иные ощущения, чем в том случае, когда эта часть находится на заднем плане.

¹⁵⁰ А: {психическое содержание}.

¹⁵¹ F. Schumann, а а О., Z. f. Psych., Bd. 17, S. 130.

190

192

Очевидность проявляет себя также, если мы, продвигаясь в противоположном направлении, полагаем в мышлении наличную раздельность на куски ликвидированной. Если поверхность распадается на белый и красный сектор, то в случае чисто качественного изменения сохраняется тождество обеих протяженных частей. Если мы мыслим белизну одного сектора и красноту другого как переходящие непрерывно друг в друга, тогда оба куска сливаются во внутренне неразделимое единство; однако, как бы это ни происходило, очевидно, что результатом является не абсолютно простое содержание, но однородное единство, в котором исчезли только все внутренние разделения. Части, очевидным образом, присутствуют здесь, но хотя каждая из них имеет свое качество и вообще все, что принадлежит конкретности, то все же им недостает выделяющей их качественно разрывности и при этом характера изолирующей себя отделенности по отношению к переплетенным с ними частям.

Если мы преобразовываем эмпирические понятия и отношения в точные, если мы образуем идеальные понятия протяженности, поверхности, качественного равенства, непрерывности и т.д., то возникают априорно точные утверждения, которые разъясняют то, что коренится в интенциях строгих понятий. В сравнении с ними {чисто дескриптивные}¹⁵⁷ высказывания суть неточные приближения. Однако, хотя [все] смутное, [вся] сфера сингулярных феноменальных единичностей не принадлежит сфере точного познания (которое оперирует чисто идеальным), она из-за этого никоим образом не исключается вообще из сферы познания.

Отсюда ясно, как мы должны отнестись к далеко идущим сомнениям, которые в конечном итоге приводят к отрицанию всех частей и различий. В отдельных случаях, пожалуй, возможно сомнение относительно потока чувственных (как и специфически психических) переживаний, однако оно возможно не во всех случаях. Там, где различия грубые, достижима очевидность, которая по праву избегает любого сомнения.

ПРИЛОЖЕНИЕ. СОВРЕМЕННЫЙ ЮМИЗМ

Философия Юма с ее богатством гениального психологического анализа, а также с проведенным повсюду в теории познания психоло-

¹⁵⁷ А: {эмпирические}.

193

гизмом настолько соответствует господствующим в наше время тенденциям, что она не может не оказывать живого воздействия. Да, можно, пожалуй, сказать, что Юм никогда не имел такого сильного влияния, как сегодня, и, принимая в расчет немалое число исследователей, можно было бы говорить прямо-таки о современных юмистах. При этом и здесь можно опять-таки наблюдать, что при расширении исторического воздействия в той же степени усиливаются заблуждения, даже почти еще больше, чем преимущества. Что касается в особенности учения о distinctio rationis, то в новейших сочинениях мы нередко наталкиваемся на отдельные высказывания и рассуждения, которые соответствуют радикальному смыслу этого учения¹⁵⁸. С особой решительностью и тщательностью выступает оно у Г. Корнелиуса, в Психологии которого представлена попытка на основе современной психологии всесторонне провести психологистскую теорию познания в такой крайней форме, насколько это вообще мыслимо. В той мере, в какой этот труд на самом деле является психологией, он содержит некоторые весьма интересные и стимулирующие отдельные рассуждения; однако в той мере, в какой он являет собой теорию познания, можно, я полагаю, придерживаться утверждения: смешение того, что принадлежит интенциональному содержанию познания (его идеальному смыслу, тому, что оно имеет в виду (meint) и что вследствие этого и вместе с этим с необходимостью полагается (mitgesetzt)), с тем, что принадлежит интенциональному предмету познания, и эти оба опять-таки [смешиваются] с тем, что в той или иной степени принадлежит чисто психологическому конституированию познания как переживания (иногда только тому, что просто сопровождает интенцию, или ее неосознанной, соответственно, незаметной генетической основе) - я утверждаю, что эти смешения едва ли были осуществлены в литературе в таком объеме и нигде не наложили в такой мере печать на весь способ рассмотрения теоретико-познавательных проблем, как в трудах Корнелиуса¹⁵⁹. В особенности это выступает

¹⁵⁸ Ср., напр., В. Erdmann, Logik, I, S. 80.

¹⁵⁹ У Уильяма Джеймса Корнелиус перенял стремление бороться против "мозаичной психологии", учение о fringes, но не теоретико-познавательную позицию. Джеймс не модернизирует, как это можно было бы сказать о Корнелиусе, юмовскую философию. И насколько в малой степени гениальные наблюдения Джеймса в области дескриптивной психологии представлений как переживаний (Vorstellungserlebnisse) побуждают к психологизму, можно увидеть из настоящего сочинения. Ибо то продвижение вперед, которым я обязан этому выдающемуся исследователю в дескриптивном анализе, только облегчило мой разрыв с психологистской позицией.

194

199

угольного треугольника столь велики и столь известны, чтобы мы могли впасть в сомнение относительно какой-либо формы треугольника и его соответствующих свойств. Описанное представление полностью определенного треугольника невозможно по другим основаниям, так как наши различения форм треугольника никогда не могут быть полностью точными, но по крайней мере мелкие различия постоянно исчезают из памяти"¹⁷¹.

Из этих цитат сразу же становятся очевидными отмеченные выше смешения. Символ для единичного, который, вследствие нашего постоянного смешения этого единичного с подобными ему единичностями, обозначает любой член ряда сходств, т.е. якобы может вызвать в памяти любой член, уже есть, согласно Корнелиусу, общий символ. Индифферентность общего понятия относительно не принадлежащих его содержанию определенностей предмета понятия отождествляется далее со смутностью образа памяти. И в заключительном пассаже Корнелиус полагает, что он может быть посредником в споре между Беркли и Локком об общем треугольнике, так как он заменил вопрос о чувственной представимости треугольника с несовместимыми свойствами (а именно, локковскую идею треугольника) другим вопросом, можем ли мы создать в фантазии точный образ геометрически определенного треугольника с заданными отношениями или признать созданный образ соответствующим геометрическому идеалу и сможем ли мы отличить его от тех образов, которые мало от него отличаются; при этом сразу же проявляется смешение неопределенности как смутности и неточности при экземплификации идеала. Согласно Корнелиусу, возможно, чтобы чувственная идея треугольника объединяла в себе н е -совместимые свойства, причем бесконечно многие; она только не может объединять такие грубые различия, как свойства тупоугольности и остроугольности. Мы едва ли будем склонны согласиться с этой психологистской реабилитацией локковской идеи треугольника, даже если мы сведем ее к более тонким различиям. Мы не решаемся принять убеждение, что психологически возможно то, что бессмысленно логически и геометрически.

¹⁷¹a.a. O., S. 66f.

ШЕСТАЯ ГЛАВА. ОТДЕЛЕНИЕ [ДРУГ ОТ ДРУГА] РАЗЛИЧНЫХ ПОНЯТИЙ АБСТРАГИРОВАНИЯ И АБСТРАКТНОГО (ABSTRAKT)

40. СМЕШЕНИЯ ПОНЯТИЙ АБСТРАГИРОВАНИЯ И АБСТРАКТНОГО, ОТНЕСЕННЫХ, С ОДНОЙ СТОРОНЫ, К НЕСАМОСТОЯТЕЛЬНЫМ ЧАСТИЧНЫМ СОДЕРЖАНИЯМ, А С ДРУГОЙ - К ВИДАМ

Теория абстрагирования как внимания предполагает то, что учение о distinctio rationis отрицает, а именно, что в самих содержаниях существует определенное различие, которое соответствует различию абстрактного и конкретного. По смыслу последнего из названных учений [т.е. distinctio rationis], должен быть дан только один вид частей - куски, отделимые и отдельно представимые части. Противоположная сторона отличает, однако, от этих "самостоятельных" частей (по терминологии Штумпфа) несамостоятельные "частичные содержания" и причисляет к последним внутренние определенности содержания за исключением кусков, а среди этих определенностей также и выделяемые в этом содержании (говоря объективно, наличествующие в нем) формы единства, посредством которых их части соединяются в единство целого. По отношению к самому этому различию говорят также о конкретных и абстрактных содержаниях, или частях содержания¹⁷².

В учениях об абстрагировании, начиная с Локка, проблема абстрагирования в смысле подчеркивающего выделения этих "абстрактных содержаний" смешивается с проблемой абстрагирования в смысле образования понятий. В последнем отношении речь идет о дескриптивном анализе сущности акта, в котором мы с очевидностью осознаем некоторый вид (Spezies), или о прояснении значения общего имени путем возврата к осуществляющему созерцанию; в эмпирико-психологическом аспекте целью ставится исследование соответствующих психологических фактов в связности человеческого сознания, речь идёт о генетическом происхождении общих представлений человека в естественном процессе наивной обыденной жизни (Dahinleben) или в искусственном процессе произвольного и

¹⁷² Более точному исследованию этого различия (с необходимым его распространением на предметы и части предметов вообще) посвящено III Исследование.

201

206

называется конкретным, если оно представляет единичный предмет прямо, без опосредствования понятийными (атрибутивными) представлениями, и абстрактным - в противоположном случае. Тогда в области значений на одной стороне находятся значения собственных имен, на другой - все прочие номинативные значения.

с) Зафиксированным выше значениям слова "абстрактное" соответствует тогда новая сфера значений, если говорить об абстрагировании. Эта сфера будет охватывать акты, благодаря которым возникают абстрактные "понятия". Говоря точнее, речь идет об актах, в которых общие имена достигают прямого отношения к видовым единствам; и опять-таки об актах, которые относятся к этим именам в их атрибутивной или предикативной функции, об актах, в которых конституируются такие формы, как некоторое А, все А, некоторые A, S, которое есть А и т.п., и, в конце концов, об актах, в которых предметы, схваченные в этих многообразных мыслительных формах, "даны" нам как схваченные с очевидностью; другими словами, об актах, в которых осуществляются и обретают свою очевидность и ясность понятийные интенции. Так, мы схватываем видовое единство краснота непосредственно, "само", на основе единичного созерцания чего-либо красного. Мы всматриваемся в момент красного, однако осуществляем своеобразный акт, интенция которого направлена на "идею", на "общее". Абстрагирование в этом смысле всецело отлично от простой направленности внимания или выделения момента красного; чтобы обозначить различие, мы неоднократно говорили об идeализирующем, или генерализирующем, абстрагировании. Когда традиционно говорят об абстрагировании, то имеют в виду этот акт; в этом смысле, благодаря абстрагированию мы получаем не отдельные единичные черты, но общие понятия (непосредственные представления об атрибутах как мыслительных единствах). В любом случае это распространяется и на понятийные представления отмеченных сложных форм; в представлении некоторое А, некоторые А и т.д. абстрагируются от всех иных признаков; абстрактное представление А принимает новые "формы", но никакой новой "материи".

III. К УЧЕНИЮ О ЦЕЛОМ И ЧАСТИ¹⁷⁹ВВЕДЕНИЕ

Различие между "абстрактным" и "конкретным" содержаниями, которое оказывается тождественным различию между несамостоятельными и самостоятельными содержаниями у Штумпфа, крайне важно для всех феноменологических исследований, так что его следует сразу же подвергнуть основательному анализу. В предыдущем Исследовании¹⁸⁰ я уже упоминал, что это различие, выявленное сначала в той области дескриптивной психологии, где изучаются данные ощущений, можно рассматривать как частный случай более общего различия. Тогда оно выйдет за пределы содержаний сознания и станет в высшей степени теоретически важным различием в сфере предметов вообще. В этом случае местом для его систематического обсуждения была бы чистая (априорная) теория предметов как таковых, в которой рассматриваются идеи, относящиеся к категории предмет, такие, как целое и часть, субъект и свойство, индивид и вид, род и вид, отношение и совокупность (Kollektion), единство, количество, ряд, порядковое число, величина и т.д., а также априорные истины, относящиеся к этим идеям¹⁸¹. Наше аналитическое исследование и здесь не может определяться систематикой вещей. Вызывающие затруднения понятия, которыми мы оперируем, исследуя познание, и которые являются как бы рычагами при таком исследовании, мы не можем оставить без анализа, ожидая, что они сами выявятся в системной взаимосвязи логической сфе-

¹⁷⁹ Перевод III Исследования был сделан при участии К.Ф. Блохина.

¹⁸⁰II Исследование, 40.

¹⁸¹{"Формальные предметные категории" и относящиеся к ним формально-онтологические сущностные истины обсуждались в заключительной главе Пролегомен ( 67 и сл.).

208

ры. Мы ведь здесь работаем не над систематическим изложением логики, но над ее познавательно-критическим прояснением и одновременно над подготовкой почвы для любого будущего изложения (Darstellung) такого рода.

Углубленное изучение различия между самостоятельными и несамостоятельными содержаниями подводит нас настолько близко к фундаментальным вопросам чистого (относящегося к формальной онтологии) учения о целом и части, что мы не можем не заняться более основательно этими вопросами.

ПЕРВАЯ ГЛАВА. РАЗЛИЧИЕ МЕЖДУ САМОСТОЯТЕЛЬНЫМИ И НЕСАМОСТОЯТЕЛЬНЫМИ ПРЕДМЕТАМИ

1. СОСТАВНЫЕ И ПРОСТЫЕ, ДОПУСКАЮЩИЕ ЧЛЕНЕНИЕ И НЕ ДОПУСКАЮЩИЕ ЧЛЕНЕНИЕ ПРЕДМЕТЫ

Поскольку нижеследующее исследование вращается в основном вокруг отношений между частями и целым (Teilverhältnisse), начнем с самого общего обсуждения этих отношений.

Предметы могут находиться друг с другом в отношении целого и части или же в отношении скоординированных [между собой] частей одного целого. Такие типы отношений коренятся a priori в идее предмета. Всякий предмет - это действительная или возможная часть, т.е. имеется действительное или возможное целое, включающее в себя этот предмет. С другой стороны, вероятно, не каждый предмет должен непременно состоять из частей. Таким образом, мы получаем идеальное (ideelle) разграничение между предметами простыми и составными.

Итак, термины составной и простой определяются следующим образом: имеющий части - не имеющий частей. Но их можно понимать также в ином смысле, который, вероятно, и более естествен. В этом смысле слово "составной" указывает, как явствует и из его этимологии, на наличие некоторого множества обособленных (disjunkt) частей в чем-то целом, так что словом "простой" следует обозначать то, что не может быть разложено на части, т.е. то, в чем нельзя различить, по крайней мере, две обособленные части. {В единстве определенного чувственно являющегося предмета мы обнаруживаем, скажем, определенный оттенок красного цвета как момент, а затем родовой момент - цвет. Однако цвет и определенный оттенок красного цвета не являются

209

обособленными (disjunkt) моментами. Зато таковыми являются данный оттенок красного и протяженность, покрытая им, поскольку тот и другой моменты не имеют ничего общего между собой по своему содержанию. Можно в самом широком смысле сказать, что они между собой связаны (verknüpft), если мы условимся называть связью (Verknüpfung) имеющее здесь место самое общее отношение частей, а именно отношение между обособленными частями в пределах одного целого. Сперва напрашивается мысль назвать такие связанные части членами (Glieder) связи, но при таком широком понимании членов целого цвет и форма (Gestalt) должны считаться членами, связанными в единстве окрашенной протяженности, чему противится чувство языка. Дело в том, что в случае такого целого члены несамостоятельны друг относительно друга, мы видим их в таком близком единении, что можно фактически говорить о взаимопроникновении. Иначе обстоит дело в отношении целого, разделенного или могущего быть разделенным на "куски" - в этом случае совершенно естественно говорить именно о членах или о разбивке на члены. Части здесь не только обособлены, они - самостоятельны по отношению друг к другу и выступают в виде связанных друг с другом "кусков".

При попытке анализа отношений между частями и целым мы с самого начала видим, что эти отношения могут выражаться в существенно различных формах, и мы догадываемся, что эти формы определяются коренным различием между самостоятельными и несамостоятельными предметностями. Именно этим различием мы хотим заняться в этом разделе.}¹⁸²

^l82 A: {Проводя различие, лучше было бы говорить здесь не о простых и составных предметах, но о расчлененных и не расчлененных. Это последнее различие простого и составного относится к менее общему, хотя все еще первичному разделяющему отношению (Teilungsverhältnis), а именно к отношению между связным целом и членом связи. Под связным целым, или, короче, связностью, мы понимаем целое, которое обладает многими обособленными частями. Сами эти части называются "членами". В соответствии с широким смыслом этой дефиниции, цвет и форма должны иметь значимость связанных членов в единстве цветной протяженности. В узком смысле говорят о членах применительно к обособленным частям, которые друг относительно друга "самостоятельны", другими словами, применительно к обособленным "кускам" некоторого целого. Определение этих понятий будет нас вскоре основательно занимать.

То, что обе различенные пары понятий действительно следует разделять, показывает, например, отношение созерцательных моментов, которые соответствуют отношению аристотелевских рода и вида, т.е. "логическое" разделяющее отношение в брентановской терминологии. В случае, когда цвет определен посредством предельно низшего вида, он является, во втором смысле, простым (а именно нерасчлененным), в первом смысле - составным: этот данный здесь красный [цвет], отвлекаясь от его пространственного распространения, не может быть расчленен на обособленные части, однако он все же содержит части. В абстракции "красный" заключается момент "цвет", но то, что дополняет цвет до красного, это не присоединение дальнейшего и нового момента, но цвет только "специфицируется" в красный, который является цветом, и все же цвету не тождествен.}.

210

2. ВВОДНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ, КАСАЮЩИЕСЯ РАЗЛИЧЕНИЯ МЕЖДУ НЕСАМОСТОЯТЕЛЬНЫМИ И САМОСТОЯТЕЛЬНЫМИ ПРЕДМЕТАМИ (СОДЕРЖАНИЯМИ)

Понятие часть мы берем в самом широком смысле, который позволит нам назвать частью все различимое "в" предмете или, говоря объективно, "наличествующее" в нем. Часть есть все, что предмет "имеет" в себе в реальном (real) смысле, или, вернее, в смысле реального (reell) [внутреннего состава], все то, что действительно выстраивает (aufbauen) предмет, причем предмет в себе и для себя, при условии абстрагирования от всех взаимосвязей, в которые он может быть вовлечен. Поэтому всякий не относящий [к этим связям] "реальный" предикат будет указывать на часть предмета как субъекта [этого предиката]. Так, например, красный, круглый, но не существующий или нечто. Так же точно всякая в том же смысле "реальная" форма связи, например момент пространственной конфигурации, будет считаться собственной частью целого.

В обычной речи термин "часть" понимается не так широко. При попытках уточнить те сужающие рамки, из-за которых бытующее в ней понятие части отличается от нашего, мы сталкиваемся с фундаментальным различием, которое мы обозначаем как различие между самостоятельными и несамостоятельными частями. В привычном словоупотреблении, говоря о частях, имеют обычно в виду только самостоятельные части (мы называем их характерно - куски (die Stücke)¹⁸³). Поскольку каждая часть может, в свою очередь, сделаться предметом (или, как иногда говорят, "содержанием") специально на нее направленного акта представления, и ее, таким образом, тоже можно обозначить как предмет (содержание), то только что упомянутое различение частей указывает на различение предметов (содер-

¹⁸³ Далее (и за пределами обыденной речи) мы передаем Stück как часть или как фрагмент. (Прим. перев.).

211

217

представления? Нам думается, что единственно возможный ответ на это следующий.

Такая отделимость подразумевает не что иное, как то, что мы можем удерживать в представлении это содержание {тождественным} при неограниченной (произвольной, не сдерживаемой никаким законом, коренящимся в сути этого содержания) вариации связанных с ним и вообще данных вместе с ним содержаний; помимо этого также подразумевается, что это содержание никак не затрагивалось бы уничтожением любого состава данных вместе с ним содержаний.

В вышесказанном содержится со всей очевидностью следующая мысль. Существование такого содержания, если исходить из него самого, из его сущности, совершенно не обусловлено существованием других содержаний; оно, как оно есть, a priori, т.е. опять-таки по своей сущности, могло бы существовать, даже если кроме него не было бы абсолютно ничего или если бы все вокруг произвольно, т.е. без всяких закономерностей, изменялось.

{Или это же, очевидно, можно сказать и так: в "природе" самого содержания, в его идеальной сущности не коренится никакой зависимости от других содержаний. Оно есть в своей сущности, благодаря которой оно есть, то, что оно есть, не заботясь о всех других. Фактически дело может обстоять так, что вместе с существованием этого содержания даны по эмпирическим правилам еще какие-то содержания, но в своей идеально воспринимаемой сущности [обсуждаемое] содержание независимо, эта сущность в себе самой, т.е. a priori, не требует присутствия никакой переплетеннои с ней другой сущности.}¹⁹⁴

Соответственно, смысл несамостоятельности кроется в позитивной идее зависимости. Содержание [в этом случае] по своей сущности

¹⁹⁴ А: {Конечно, следовало бы взвесить, можем ли мы утверждать это в абсолютном смысле. В наших примерах мы не требовали у случаев самостоятельности какой-либо очевидности, мы говорили скорее о простой неочевидности несамостоятельности. Можно усомниться, обладаем ли мы действительно положительной очевидностью, что существует содержание, независимое относительно всех связанных с ним содержаний, что оно, удержанное тождественно, как то, что оно есть, совместимо с произвольной вариацией всех сосуществующих содержаний. Однако несомненно, что там, где нельзя с очевидностью выделить зависимость, мы предполагаем независимость; смысл отделяемости (Trennbarkeit) заключен исключительно в мысли: в природе самого содержания не коренится никакой зависимости от других, оно есть то, что оно есть, не заботясь о всех других.}.

218

связано с другими содержаниями, оно не может существовать, если с ним одновременно нет других содержаний. Нет необходимости особо подчеркивать, что эти другие содержания с ним едины. Да и разве может быть сущностное сосуществование без хотя бы рыхлой связи или [непрочного] сплава [составляющих]? Итак, несамостоятельные содержания могут быть лишь содержаниями в качестве частей (Inhaltsteile).

Достаточно нам вместо "содержание" или "часть содержания" сказать "предмет" или "часть предмета" (учитывая то, что термин "содержание" мы рассматриваем как более узкий, ограниченный феноменологической сферой), и мы получаем объективное отличие, свободное от всякой связи с актами схватывания (auffassende Akte), с одной стороны, и с любыми подлежащими схватыванию феноменологическими содержаниями - с другой. Таким образом, не понадобится никакой обратной отсылки (Rückbeziehung) к сознанию, скажем, к различиям в "способе представления", чтобы [четко] определить обсуждаемое здесь различие между "абстрактным" и "конкретным". Все определения, основывающиеся на таких отсылках, либо неверны, либо невразумительны (по причине смешения с другими понятиями абстрактного), или же они суть не что иное, как субъективно ориентированные выражения чисто объективного и идеального положения вещей, сколь бы ни были вообще эти обороты речи сами собой напрашивающимися и употребительными.

6. ПРОДОЛЖЕНИЕ. ЗАМЕЧАНИЯ В СВЯЗИ С КРИТИКОЙ ОДНОГО ВЕСЬМА РАСПРОСТРАНЕННОГО ОПРЕДЕЛЕНИЯ

Иногда различие между самостоятельными и несамостоятельными содержаниями выражают такой привлекательной формулой: самостоятельные содержания (и, соответственно, части содержаний) можно представить сами по себе (für sich), тогда как несамостоятельные сами по себе можно лишь заметить, но не представить. Но против этой формулы можно возразить, что это само по себе играет очень разную роль в различающихся выражениях: само по себе замеченное и само по себе представленное. Само по себе замечается то, что является предметом специально направленного на него акта, в котором нечто замечается (акта заостренного внимания); само по себе представляется то, что есть предмет специально направленного на него акта представления - по крайней мере, если само по себе здесь выполняет ту же функцию, что и в первом случае. Но если исходить из такой предпосылки, то можно утверждать, что противопоставление между тем, на что как на само по

219

себе лишь обращается внимание, и тем, что само по себе может быть представлено, несостоятельно. Разве акт направленного внимания не уживается с актом представления в одном и том же классе случаев и должен его исключать? Ведь несамостоятельные моменты, такие, как признаки или формы отношений, являются (как выше изложено) такими же предметами направленных на них представлений, как и самостоятельные содержания, например окно, голова и др., - иначе мы бы просто не смогли о них говорить. Обращать внимание на что-то само по себе и представлять что-то само по себе (опять-таки исходя из вышеупомянутого допущения) - эти акты так мало исключает друг друга, что мы находим их взаимоприемлемыми: при воспринимающем "схватывании" (Auffassung) то, на что мы обращаем внимание как на что-то само по себе, мы ео ipso одновременно и представляем себе; и, с другой стороны, когда мы представляем само по себе какое-то цельное (komplett) содержание, например голову, мы его как само по себе и замечаем.

В действительности само по себе обозначает в случае акта представления нечто совершенно другое, чем то, что мы выше предположили. На это, например, четко указывает эквивалентное выражение представлять как что-то полностью обособленное (losgetrennt). Ясно, что речь идет о возможности представить предмет как что-то существующее само по себе, самостоятельное в своем бытии по отношению ко всему остальному. Если вещь или часть (Stück) вещи можно представить саму по себе, то это значит, что она остается тем, что она есть, даже если вне ее все исчезло. Следовательно, когда мы ее себе представляем, ничто нас не заставляет в обязательном порядке видеть еще что-то, в чем или на основе чего или в связи с чем эта вещь имела бы место, по чьей, так сказать, милости она существовала бы. Мы можем представить, что она существует в одиночку и вне ее не существует ничего. Конечно, в зрительном представлении может присутствовать соответствующая взаимосвязь, может быть дано целое, включающее эту вещь, иной раз оно обязательно дано. Визуальное содержание голова мы не можем представить без визуального фона, на котором оно выделяется. Но такая невозможность совершенно иного свойства, чем та, которая призвана определять несамостоятельность содержаний. Если мы решили считать зрительное содержание голова самостоятельным, то мы имеем в виду, что можно, при всем непременном фоновом сопровождении, представить его как существующее само по себе и, следовательно, созерцать как изолированное от всего. И если мы эту возможность все же не осуществляем, то это происходит лишь в силу первичных или приобретенных ассоциаций или по причине иных чисто фактических зависимостей. "Логическая" осуществимость этого остается

220

234

чае не затрагивает собственного, такого-то и такого-то содержания части, не прекращает его существования, теряются лишь его связи, его бытие-как-части (Teilsein). Но есть части иного вида, с которыми дело обстоит прямо противоположным образом, как не-части они немыслимы вне определенных связей из-за своеобразия своего содержания. Итак, возможности и невозможности, о которых идет речь, коренятся в сущностном своеобразии содержаний. Совсем иначе дело обстоит с "аналитической" тривиальностью, что часть как таковая не может существовать без целого, частью которого она является. Было бы "противоречием", т.е. "формально-аналитической" бессмыслицей нечто называть частью, когда недостает соответствующего целого. В этом случае внутреннее содержание части к делу вообще не относится, лежащая здесь в основе "формальная" закономерность не имеет ничего общего с отмеченной выше "содержательной" закономерностью и, таким образом, не может служить ей препятствием.

Конечно, взаимообусловленность коррелятов (Korrelativa) как таковых указывает, разумеется, на взаимную необходимость некоторых моментов, т.е. на обязательно присущие каждому отношению (Relation) связи и определенности связей. Но она указывает на это лишь с формальной неопределенностью. Господствующая здесь закономерность - одна для всех отношений как таковых; это просто формальная закономерность, коренящаяся чисто в "аналитической сущности", в данном случае в сущности формальной категории "отношение". Она ничего не перенимает от содержательных особенностей отношений и отдельных членов отношений, называя их лишь "некоторые". Скажем, для простого случая двух членов отношения эта закономерность утверждает: если некоторое α находится в некотором отношении к некоторому β , то это β находится в некотором соответствующем отношении к а, причем а и β здесь неограниченные переменные.

{ 12. ОСНОВНЫЕ ОПРЕДЕЛЕНИЯ, ХАРАКТЕРИЗУЮЩИЕ АНАЛИТИЧЕСКИЕ И СИНТЕТИЧЕСКИЕ УТВЕРЖДЕНИЯ}²⁰⁵

Обобщенно мы можем предложить следующие определения: {Аналитические законы суть утверждения безусловно всеобщие и, следовательно, свободные от всякого эксплицитного или имплицитного полагания существования индивидуального; они не содержат никаких понятий, кроме формальных, а если мы возвращаемся к первичным законам, то таковые содержат только формальные категории. Ана-

²⁰⁵ В А здесь нет начала нового параграфа.

235

литическим законам противостоит их спецификация (Besonderung), происходящая в результате введения содержательных понятий и, при определенных обстоятельствах, идей, полагающих индивидуальное существование (например это, этот (der) кайзер). В общем спецификация законов ведет к необходимостям, следовательно, спецификация аналитических законов приводит к аналитическим необходимостям. То, что мы называем "аналитическими утверждениями", суть, как правило, аналитические необходимости. Если они заключают в себя полагание существования (например, если этот дом красный, то краснота присуща этому дому), то аналитическая необходимость относится как раз к тому содержанию высказывания, ради которого утверждение становится эмпирической спецификацией аналитического закона, т.е. не относится к эмпирическому полаганию существования.}

{Аналитически необходимые утверждения, так мы можем определить, суть такие утверждения, которые обладают истиной абсолютно независимой от содержательного своеобразия их предметностей (мыслимых определенно или в неопределенной всеобщности), от возможной фактичности случая, от значимости возможного полагания существования; т.е. это утверждения, которые позволяют себя полностью "формализовать" и могут рассматриваться как частные случаи или же эмпирические применения формальных, или аналитических, законов, которые как раз выявляют свою значимость благодаря подобной формализации. Аналитическое утверждение должно, при полном сохранении своей логической формы, обеспечивать возможность замены любой содержательной материи пустой формой "нечто"; оно должно также исключать всякое полагание существования, переходя в соответствующую форму суждения "необусловленной всеобщности" или закономерности.} ²⁰⁶

Аналитическим является, например, утверждение: существование этого дома включает существование его крыши, его стен и остальных частей. Здесь действует аналитическая формула, гласящая, что существование какого-либо целого G (α, β, γ...) включает

²⁰⁶А: {Аналитические утверждения суть такие утверждения, которые имеют значимость (Geltung), полностью независимую от содержательного (inhaltlich) своеобразия своих предметов (и, таким образом, от предметных форм связи); т.е. утверждения, которые позволяют себя полностью формализировать и которые можно рассматривать как частные случаи или простые применения формальных, или аналитических, законов, выявляющихся этим путем. Эта формализация состоит в том, что в данном аналитическом утверждении все содержательные определенности заменяются неопределенностями, а последние понимаются как неограниченные переменные.}.

236

вообще существование его частей α, β, γ. Этот закон не содержит в себе значения, которое выражало бы наличие какого-либо содержательного рода или вида. Индивидуальное полагание существования, которое в нашем примере подразумевалось в [местоимении] этот, исчезло, как мы видим, в результате перехода к чистому закону. Это и есть аналитический закон - он построен исключительно из формально-логических категорий и категориальных форм.

{Обладая понятием аналитического закона и аналитической необходимости, мы eo ipso получаем понятия синтетического закона a priori и синтетически-априорной необходимости. Каждый чистый закон, включающий содержательные понятия таким образом, что при этом невозможна формализация этих понятий salva veritate²⁰⁷ (т.е. всякий такой закон, не являющийся аналитической необходимостью), есть синтетический закон a priori. Спецификации таких законов суть синтетические необходимости, в том числе, конечно, и эмпирические спецификации, такие, например, как этот красный цвет отличается от этого зеленого цвета.}²⁰⁸

Вышесказанного, пожалуй, достаточно, чтобы выявить сущностное различие между законами, коренящимися в специфической природе содержаний, к которым привязаны несамостоятельности, и, с другой стороны, аналитическими и формальными законами, которые, будучи основаны на формальных "категориях", нечувствительны к какой-либо "материи познания".

{Примечание 1. Сравните данные здесь определения с кантовскими, которые, по нашему мнению, вовсе не заслуживают того, чтобы их называли "классическими". Нам представляется, что наши определения удовлетворительно решили одну из важнейших проблем теории науки и являются одновременно первым решительным шагом на пути к систематическому разграничению априорных онтологий. Продолжение будет дано в последующих публикациях.

Примечание 2. Нетрудно заметить, что основные понятия, обсуждаемые в этом разделе, а именно целое и часть, самостоятельность и несамостоятельность, необходимость и закон, претерпевают существенное изменение своего смысла, если они понимаются не в смысле сущностного положения дел (Wesensvorkommnis), т.е. не как чистые понятия, но интерпретируются как эмпирические. Заметим, что для целей наших по-

²⁰⁷ не погрешив против истины (Прим. перев.).

²⁰⁸ А: {Подробнее об этом позже.} (В А нет абзаца. - Прим. перев.).

237

следующих исследований нет необходимости подробно обсуждать эти эмпирические понятия и их отношение к чистым понятиям}.²⁰⁹

12А. КОНКРЕТНОЕ (KONKRETUM) И ВЕЩЬ. ОБОБЩЕНИЕ ПОНЯТИЙ САМОСТОЯТЕЛЬНОСТИ И НЕСАМОСТОЯТЕЛЬНОСТИ ПОСРЕДСТВОМ ИХ РАСПРОСТРАНЕНИЯ НА ОБЛАСТЬ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТИ И КАУЗАЛЬНОСТИ

Понятие конкретного как самостоятельного содержания, причем содержание может быть понято в самом широком смысле предмета вообще, не совпадает с понятием вещи, так же как несамостоятельные содержания не могут без оговорок иметь значение свойств вещи. Так, мы находим, например, в области ощущений конкретные [образования] (konkreta), но не вещи. К единству вещи относится нечто большее, чем отдельное конкретное; к нему относится (в идеале) одно, бесконечное в возможности многообразие темпорально последовательных, в смысле понятий изменения и устойчивости (Verharrung), непрерывно переходящих друг в друга конкретных [образований] одной и той же формы, причем это многообразие охватывается единством каузальности (будь это относительно самого по себе многообразия или же вместе с определенными, соответствующими многообразиями одинакового строения). Это означает, что в отношении многообразий существует закономерность, которая делает однозначно зависимыми сосуществующие конкретные [образования] в какой-либо определенной временной точке от конкретных [образований] (сопряженных с ними в смысле изменения и устойчивости) в определенной, но произвольно выбранной предшествующей временной точке. Если в отношении любого конкретного протекания изменения или устойчивого состояния мы говорим об одном и том же изменяющемся или пребывающем конкретном, то мы можем также сказать: вещи суть единообразно охваченные каузальной закономерностью конкретные [образования], они подчиняются именно той закономерности, в соответствии с которой посредством значений (Wert) конкретных [образований] в какой-либо момент (а именно определенностей, конституирующих в данный момент эти конкретные [образования]) становятся определимыми значения "тех же самых" конкретных образований в каждый последующий момент, таким образом, эти последние значения представимы посредством первых как однозначные функции времени.

²⁰⁹ Добавление из В, в А следует 12. Для удобства чтения мы даем 12 из А не в сноске, а как 12а. (Прим. перев.).

238

Если мы хотим более формально и значительно точнее охарактеризовать такого рода закономерную связь, которая маркирует группу конкретных образований как совокупность или систему вещей, подчиняющуюся каузальной закономерности, то мы должны составить следующее математическое выражение:

Пусть G₁ (α⁽¹⁾, ß⁽¹⁾, ...; t), G₂ (α⁽²⁾, β^(2),...; t) ... G n (α⁽ⁿ⁾, β⁽ⁿ⁾, ...; t)

n произвольных конкретных [образований].

Временная определенность t повсюду должна в них иметь тождественное значение и соответственно изменяться, как только будет предпринята определенная вариация. Символы α, β... должны будут обозначать в общем различные виды определенностей, точно так же символы G, G₂ ... G_n - в общем различные формы единства конкретных [образований]. Все же это не исключает того, что в этих отношениях присутствует единообразие, только соответствующие определенности в различных G, если, скажем, все G_γ должны были бы быть одного и того же типа, например, G, не могут естественно быть настолько тождественными, чтобы вместо простого сходства или равенства получалось бы индивидуальное тождество.

Если мы представим теперь символы α⁽¹⁾, β⁽^Ι⁾ ... α⁽²⁾, β⁽²⁾... как переменные, то тогда каузальная закономерность состоит прежде всего в том, что некоторая свободная вариация оказывается невозможной, но что произвольное, но определенное значение t, скажем t_0, и соответствующие этим символам значения переменных, т.е. α₀⁽¹⁾,ß₀⁽¹⁾ ··· α₀⁽²⁾, ß₀⁽²⁾,... однозначно определяют значения этих переменных в каждой дальнейшей временной точке. Эта закономерность касается не только n-го [числа] рассмотренных G, но конкретных [образований] форм G вообще, т.е. произвольных конкретных [образований] и тех классов форм конкретных [образований], которые единообразно соотнесены с идеей каузальности.

В силу этого элементарные законы, из которых выстраивается закономерность, таковы, что на их основе каждая характеристика при изменении любого выбранного конкретного, рассматривается ли оно с точки зрения его обособленного существования или его сосуществования с любыми другими конкретными [образованиями], может быть определена однозначно. В качестве дополнения следовало бы, пожалуй, зафиксировать еще понятие сущностно единой каузальной системы или некоторой группы вещей, охваченной взаимодействием единого типа. При этом речь идет о том случае, когда особая закономерность связывает все вещи рассматриваемой группы единым образом, т.е. так, что, например, с выпадением только одной вещи сразу же должны были бы модифицироваться ряды изменений всех других и что

239

243

вующих групп, относящихся к любой временной точке, сравниваем с группами последовательными во времени и включающими ту группу или, в определенных случаях, сравниваем ее со всеобъемлющей группой бесконечного полного (феноменологического) времени. Самостоятельное из последней группы составляет более обширную сферу, так что не все считающееся самостоятельным в порядке сосуществования должно считаться таковым в порядке последовательного существования, но, пожалуй, верно обратное. Действительно, что-либо самостоятельное в порядке сосуществования (например, ограниченный участок поля зрительного ощущения в его конкретной полноте) будет несамостоятельным относительно всей целостности заполненного времени в той мере, в какой мы его временную определенность мыслим не более как точку во времени. Ведь, согласно вышесказанному, временная точка как таковая несамостоятельна, она конкретно наполняется лишь как составная часть наполненной временной протяженности, длительности. Но если мы заменим точку во времени длительностью, в которой данное конкретное содержание мыслится как абсолютно неизменное, тогда это длящееся сосуществование может считаться самостоятельным и в этой более широкой сфере.

ВТОРАЯ ГЛАВА. РАЗМЫШЛЕНИЯ О ТЕОРИИ ЧИСТЫХ ФОРМ ЦЕЛОГО И ЧАСТИ

14. ПОНЯТИЕ ФУНДИРОВАНИЯ И СООТВЕТСТВУЮЩИЕ ТЕОРЕМЫ

Закон, сформулированный и проиллюстрированный примерами в последнем абзаце предыдущего параграфа, не является эмпирическим утверждением, но это и не непосредственно сущностный закон; он, как и ряд подобных ему законов, допускает априорное доказательство. Ничто не может выявить ценность строгих определений более отчетливо, чем возможность дедуктивно обосновать такие утверждения, которые хорошо нам знакомы в ином облачении. Задержимся немного на этом предмете ввиду большого научного интереса, проявляемого к строению дедуктивного теоретизирования в любой области.

Определения. Если согласно сущностному закону некоторое α может существовать как таковое только в более широком единстве, связывающем его с некоторым μ, то мы говорим, что α как таковое нужда-

244

ется в фундировании (Fundierung) посредством μ или же что α как таковое нуждается в дополнении посредством μ. Если, в согласии с вышесказанным, а_о и μ_ο суть определенные, реализованные в одном целом частные случаи чистых родов α и μ, находящихся в указанном соотношении, то мы называем α₀ фундированным посредством μ_ο, причем исключительно посредством μ_ο, если потребность α_о быть дополненным удовлетворяется только лишь этим μ_o. Конечно, эту терминологию мы можем перенести и на сами виды, причем эквивокации здесь будут вполне безвредны. Мы можем, далее, сказать, но с меньшей определенностью, что оба содержания или оба чистых вида находятся в отношении фундирования или же в отношении необходимой связи- здесь, конечно, остается открытым, какое из двух возможных не исключающих друг друга отношений имеется в виду. Неопределенные выражения: α_oнуждается в дополнении, оно фундировано в некотором моменте очевидно равнозначны выpажeнию: α_о несамостоятельно.

Теорема 1. Если некоторое α как таковое нуждается в фундировании посредством некоторого μ, то в таком же фундировании нуждается и всякое целое, в которое входит как часть такое а, но не входит как часть такое μ.

Это утверждение аксиоматически очевидно. Если α может существовать лишь при условии, что оно дополнено μ, то и целое, включающее а, но не включающее μ, не сможет удовлетворить потребности α в дополнении и, таким образом, само это целое должно вместе с α испытывать эту потребность.

В качестве короллария мы можем утверждать следующее (с учетом определения, предложенного в предыдущем параграфе).

Теорема 2. Целое, включающее какой-либо несамостоятельный момент, но не включающее при этом как свою часть дополнение, которого требует для себя этот момент, является также несамостоятельным, причем оно является таковым относительно каждого вышестоящего самостоятельного целого, в котором этот несамостоятельный момент тоже содержится.

Теорема 3. Если G есть самостоятельная часть Г, (т.е.²¹³ [самостоятельно] относительно Г), то вся-

²¹³ В смысле сокращенной формулировки, определенной в предшествующем параграфе. Здесь это надо постоянно иметь в виду.

245

кая самостоятельная часть g этого G есть также и самостоятельная часть Г.

Действительно, если g, рассматриваемое относительно Г, нуждалось бы в дополнении μ и, таким образом, имело бы в области Г фундирование μ_ο, то это фундирование должно было бы содержаться и в G. Ибо в противном случае G, согласно теореме 1, нуждалось бы в дополнении к μ и, поскольку μ_ο есть часть Г, G было бы, по теореме 2, несамостоятельно относительно Г, что противоречит исходному условию. Но согласно этому условию g есть самостоятельная часть G, т.е. самостоятельно относительно G. Стало быть в области G, a следовательно, и во всем объеме Г, не может быть ничего, что могло бы послужить фундированию g.

Эту теорему можно при сообразном изменении символики сформулировать и так: Если α есть самостоятельная часть β, а β есть самостоятельная часть γ, то α тоже самостоятельная часть γ.

Или еще короче: Самостоятельная часть самостоятельной части есть самостоятельная часть целого.

Теорема 4. Если γ есть несамостоятельная часть целого G, то оно будет также несамостоятельной частью любого другого целого, в которое G входит как часть.

γ несамостоятельно относительно G - это значит, что оно фундировано в каком-то μ_ο принадлежащем области G. Конечно, это μ_ο должно присутствовать также и в области любого целого, стоящего иерархически над G, т.е. включающего G как свою часть. Иными словами, γ должно быть несамостоятельно также и относительно любого из этих целых. (Добавим, что γ вполне может быть самостоятельным по отношению к какому-то нижестоящему целому, но при этом границы этого целого должны быть проведены таким образом, что необходимое дополнение μ будет из него исключено. Например, какой-то фрагмент (Stück) являющейся нам протяженности in abstracto, взятый как момент, самостоятелен относительно этой протяженности; однако она сама несамостоятельна по отношению к конкретным целым наполненной протяженности.)

Эту теорему можно, как и предыдущую, выразить в следующих формулировках.

Если осесть несамостоятельная часть β, a β несамостоятельная часть γ, то α является также несамостоятельной частью γ.

246

Несамостоятельная часть несамостоятельной части есть несамостоятельная часть целого.

Теорема 5. Относительно несамостоятельный предмет является и абсолютно несамостоятельным; с другой стороны, относительно самостоятельный предмет может быть несамостоятельным в абсолютном смысле.

Доказательство - в предыдущем параграфе.

Теорема 6. Если α и β суть самостоятельные части некоего целого G, то они самостоятельны также и относительно друг друга.

Действительно, если бы α нуждалось в дополнении со стороны β или со стороны какой-либо части β , то в совокупности частей, определяемых через G, были бы такие (а именно, части β), в которых α было бы фундировано; т.е. α не было бы самостоятельным относительно своего целого G.

15. ПЕРЕХОД К РАССМОТРЕНИЮ БОЛЕЕ ВАЖНЫХ ОТНОШЕНИЙ ЧАСТЕЙ И ЦЕЛОГО

Рассмотрим теперь некоторые из наиболее примечательных различий в априорных отношениях между целым и частью, а также между частями одного и того же целого. Надо сказать, что всеобщий характер таких отношений открывает большой простор для самых разнообразных различий. Не всякая часть содержится в целом одинаковым образом, и не все части сплетены с другими в единстве целого одинаково. Сравнивая отношения части и целого в различных целых, и даже в пределах одного целого, мы обнаруживаем очевидные различия, на которых основываются наши повседневные высказывания о различных видах целого и части. Например, рука образует часть человека совсем иным образом, чем цвет этой руки, чем общие размеры его тела, чем психические акты и опять-таки чем внутренние моменты этих феноменов. Части протяженности иначе объединены друг с другом, чем они же объединены со своим цветом и т.д. Мы сейчас увидим, что эти различия несомненно относятся к сфере наших исследований.

16. ВЗАИМНОЕ И ОДНОСТОРОННЕЕ, ОПОСРЕДСТВОВАННОЕ И НЕПОСРЕДСТВЕННОЕ ФУНДИРОВАНИЕ

Представим себе произвольную пару частей какого-то целого. При этом мыслимы следующие возможности.

247

1. Между обеими частями существует отношение фундирования.

2. Такого отношения нет.

В первом случае фундирование может быть

а) взаимным,

б) односторонним, в зависимости от того, обратима соответствующая закономерность или нет. Так, цвет и протяженность взаимно фундированы в едином созерцании²¹⁴, поскольку никакой цвет немыслим без некоторой протяженности и никакая протяженность - без какого-то цвета. Напротив, класс суждений фундирован в лежащих в [их] основе представлениях лишь односторонне, так как представления не обязаны функционировать как фундамент суждений. Сделанное Брентано различение частей со "взаимной" и "односторонней отделимостью" (Ablösbarkeit) согласуется, правда, по объему, но не по определению, с обсуждаемым здесь различением. В дополнительных рассуждениях Брентано "взаимная отделимость" соответствует отсутствию всякого фундирования.

Некоторый интерес представляет здесь также вопрос, как при этом обстоит дело с самостоятельностью или несамостоятельностью частей, естественно, относительно того целого, в котором они рассматриваются. Если между двумя частями существует отношение взаимного фундирования, то их относительная несамостоятельность не подлежит сомнению, как, скажем, в случае единства качества и места. Ситуация иная, если это отношение одностороннее: в этом случае фундирующее (но, конечно, не фундируемое) содержание может быть самостоятельным. Так, например, в некоторой протяженности конфигурация какого-либо ее фрагмента (Stück) фундирована в этом фрагменте, т.е. нечто несамостоятельное относительно целого этой протяженности фундировано в чем-то самостоятельном по отношению к этому целому.

Фундирование одной части в другой может, далее, быть:

а) непосредственным или

β) опосредствованным - в зависимости от того, находятся обе части в непосредственной или же в опосредствованной связи. Разумеется, это отношение, также как и предыдущее, не привязано к каким-то конкретным, индивидуальным моментам, но касается отношения фундирования в его сущности. Если α_о непосредственно фундировано в β_o и опосредствованно - в γ_o (и при этом β_ο фундировано непосредственно в γ_ο), то будет верным в общем {и в соответствии с чистой сущностью} утверждение, что какое-то α вообще фундировано в некотором β непосредственно и в каком-то γ опосредствованно, это следует

²¹⁴ Точнее, в единстве визуально созерцаемого как такового.

248

259

диться рядом друг с другом, но в полной обособленности, пусть в своем существовании зависимые друг от друга, но совершенно не связанные друг с другом, так что неверно то, на что здесь претендуют, будто фундирование уже должно означать связное единство.}²²⁴

Ответ на это будет простым. Слова об обособленности²²⁵ подразумевают мысль об относительной самостоятельности обособленных содержаний, но как раз ее мы здесь исключили. Образ рядоположенности весьма показателен, он определенно предполагает относительно независимые содержания, которые именно потому, что они таковы, могут фундировать чувственную форму этой рядоположенности. То, что этот не очень удачный образ (неудачный хотя бы потому, что он хочет проиллюстрировать лишенность чувственно воспринимаемой формы в случае чувственной формы) так настойчиво предлагает, так это безразличие друг к другу содержаний, данных просто в пространственной совместности. В результате может неправомерно возникнуть следующая мысль: где нет не то что прочно объединяющей, но вообще никакой формы, там тем более содержаниям нет никакого дела друг до друга, так что они никогда не объединятся, будут вечно сами по себе. Ведь это абсурд пытаться связать содержания, не имея для этого связующего средства. Конечно, все это абсолютно правильно по отношению к тeм содержаниям, которые этот образ предполагает. Но содержания, о ко-

²²⁴ А: {произвольно быть повсюду рассеяны, вместо того чтобы витать перед нами, как это они действительно делают, в созерцаемом единстве?

В противоположность этому мы указали бы на то, что там, где некоторое α фундировано в некотором β, невозможно никакое самостоятельное существование, следовательно и никакое самостоятельное сознание, никакое самостоятельное, изолированное переживание как акт, которое содержало бы а, но не β. Какие бы узкие границы некоторого физического для-себя-бытия P мы ни проводили, если реализуется а, то должно сразу же реализоваться β. Его для-себя-бытие, его самостоятельность состоит ведь в том, что оно осталось бы тем, что оно есть, даже если бы все прочее реальное было бы уничтожено. Но вместе с β уничтожено было бы и а, следовательно, P изменилось бы.

Допустим, дадут противоположный ответ. Но при этом не дано еще никакого реального единства, в физической сфере не дано единства созерцания. В последнем случае оба содержания могли бы, причем с необходимостью, содержаться в одном и том же сознании и все же совершенно обособленно находиться рядом друг с другом.}.

²²⁵ В А следует: {, безразлично, является ли это обособленностью, которое устанавливается различными сознаниями, или обособленностью в пределах одного и того же сознания}.

260

торых говорим мы, очень небезразличны друг к другу, они ведь фундированы друг в друге и поэтому не нуждаются в цепях и лентах, их сцепляющих или связывающих, чтобы их соединять. Собственно говоря, все эти слова не имеют по отношению к ним никакого смысла. Где нет смысла говорить об отделенности, там проблема преодоления отделенности также бессмысленна.

Само собой разумеется, такое понимание обсуждаемого вопроса имеет смысл не только для области созерцаемых предметов (в частности, феноменологических содержаний), которые мы выше привели в качестве примеров, но и в сфере предметов вообще. Мы бы сказали прямо: все поистине объединяющее - это отношения фундирования. Следовательно, и единство самостоятельных предметов достигается только посредством фундирования. Поскольку они, будучи самостоятельными, не фундированы друг в друге, им остается лишь следующее: они сами, причем все вместе, фундируют новые содержания, которые именно из-за этого положения дел называются - по отношению к фундирующим "членам" - содержаниями, создающими единство. Но единством обладают и содержания, фундированные друг в друге, будь то взаимно или односторонне, и это единство гораздо более цельное (innig), поскольку оно в меньшей степени опосредствовано. "Цельность" [такого единства] определяется тем, что оно устанавливается не на основе какого-либо нового содержания, которое опять-таки устанавливает единство только в силу того, что оно фундировано сразу во многих обособленных друг от друга членах. Если такое содержание называть "единством", тогда действительно единство есть "реальный предикат", "позитивное", "реальное" содержание, и в этом смысле другие типы целого единством не обладают. Тогда мы даже не вправе сказать, что особый момент единства един с каждым из соединенных членов. Но если мы не согласны принять такую путаную терминологию, которая на практике ведет к эквивокации, то должны будем говорить о единстве и целом в той мере, в какой простирается единообразное фундирование. Тогда о каждой совокупности содержаний, объединенной таким образом, мы можем сказать, что она обладает единством, хотя отнесенный к этой совокупности предикат вовсе не "реальный" предикат, как если бы где-то в этом целом можно было выделить компонент "единство". Единство есть как раз категориальный предикат.

Здесь надо также учесть и немалое теоретическое преимущество, которого можно ожидать от нашей концепции, поскольку она освобождает учение о целом от издавна известной и весьма ощутимой трудности. Речь идет о бесконечном усложнении отношений частей и целого,

261

которое, как кажется, требует бесконечного усложнения моментов единства, и причем в любом целом. Воззрение, в отношении которого направлены наши сомнения, основано на мнимой самопонятности: когда два содержания образуют реальное целое, то необходимо присутствие особой части (момента единства), которая их связывает. Итак, если ε есть момент единства а и b, το для аи ε, которые тоже образуют единство, нужен свой момент единства ε₁, для b и ε - момент ε₂, для ε и ε₁, ε и ε₂ свои моменты ε₁¹ и ε₂¹; и так in infinitum. Если при этом не видят различия между связью и отношением, между различиями "чувственной материи" и "категориальной формы", если, напротив, неограниченное многообразие a priori возможных различий в схватывании (Auffassungsunterschiede), до бесконечности усложняющихся в соответствии с некоторой идеальной закономерностью, приписывать предметам в качестве реальных моментов, то как раз и получается тот настолько же утонченный, насколько вызывающий недоумение анализ, который предложил нам Твардовский в своих "психологических" исследованиях²²⁶.

Наш подход позволяет избежать такого бесконечного регресса частей, расщепляющихся на все новые ряды. Реально (как воспринимаемое в некоторой возможной чувственности) не существует ничего, кроме совокупности (Inbegriff) фрагментов целого и чувственных форм единства, коренящихся в совместности этих фрагментов. Но то, что дает единство моментам в пределах фрагментов, а также объединяет моменты единства и фрагменты - и есть фундирование в смысле нашего определения.

Что касается, наконец, понятия момент единства, которое мы все же отличаем от понятия "формы", сообщающей какому-то целому единство, то выше мы его вскользь уже определили. В эксплицитной формулировке это, по нашему пониманию, содержание, фундированное в множестве содержаний, причем во всех вместе, не просто в некоторых из них. (Естественно, здесь предполагается наше понятие фундирования.) Если ограничиться феноменальной сферой, то это содержание, в зависимости от природы его основы, может относиться как к области внешней, так и внутренней чувственности.

Примечание. Моменты единства, подобно всем абстрактным содержаниям, организуются в чистые роды и виды²²⁷. {Так, род пространственная фигура дифференцируется, скажем, до треугольной фигуры, а эта последняя мо-

²²⁶ a.a.O. 10, S. 51 ff. (К. Твардовский, указ. соч., с. 90-102. - Прим. перев.).

²²⁷ См. мою Philosophie der Arithmetik (1891), S. 232.

262

жет быть дифференцирована до нижестоящего вида определенная треугольная фигура, [до фигуры], предельной в том смысле, что она остается "той же самой", как бы мы ее ни перемещали или вращали.}²²⁸ Такие примеры ясно показывают, что род моментов единства определяется однозначно родом содержаний, фундирующих эти моменты, и что, равным образом, предельная дифференция в пределах первого рода однозначно определяется предельной дифференцией в пределах второго. Далее мы видим, что в отношении моментов единства следует различать моменты или формы первой, второй, третьей... ступени, в зависимости от того, фундирована ли форма непосредственно в абсолютных содержаниях или уже в формах первой ступени или в таких формах, которые сами фундированы в формах первой ступени и т.д. Можно заметить также, что содержания форм более высокой ступени обязательно сплетаются в целое со всем нисходящим рядом форм более низких ступеней и, таким образом, всегда представляют в таком сплетении комплексные формы по отношению к предельно фундирующим абсолютным элементам. В сфере комплексных чувственных образов, особенно визуальных и акустических, это легко проиллюстрировать, тогда как общее положение дел можно a priori усмотреть из понятий.

23. КАТЕГОРИАЛЬНЫЕ ФОРМЫ ЕДИНСТВА И ЦЕЛОЕ

Если следовать смыслу предпринятой здесь попытки определить понятие целого, то простую совокупность каких-либо содержаний (простое совместное существование) нельзя считать целым, как и равенство [содержаний] (как существование одного и того же вида) или отличие (как существование различного вида или, в другом смысле, нетождественное существование)²²⁹. Слово "совокупность" (In-

²²⁸А: {Так, род "пространственная фигура" дифференцируется до вида "треугольник", а этот последний опять-таки до нижестоящего вида "определенный треугольник", [до треугольника], предельного в том смысле, что он остается "тем же самым", как бы мы его ни перемещали или вращали. Предельно возможная дифференциация спускается до треугольника, определенного и по своему абсолютному положению, который ведь всегда еще нечто абстрактное, [но] по отношению к вышестоящим вещам есть нечто относительно конкретное.}.

²²⁹ От равенства как категориального единства следует четко отличать чувственный момент равенства - последний относится к первому точно так же, как чувственно воспринимаемые характерные свойства множеств, служащие косвенными знаками множественности и нетождественности, относятся к самой множественности и нетождественности. См. мою Philosophie der Arithmetik, S. 233. Между прочим, имеет смысл сравнить эту мою первую работу (которая фактически является расширенным вариантом моей диссертации, не появившейся в продаже и напечатанной лишь частично в Halle в 1887 г.) с рассуждениями в данной работе о совокупностях (Inbegriffe), моментах единства, комплексах, о целом и о предметах более высокого порядка. Я хочу здесь высказать мое сожаление, что во многих последних работах, посвященных учению о "гештальтных качествах", эта моя книга была по большей части оставлена без внимания, хотя немало более поздних суждений, высказанных Корнелиусом, Мейнонгом и др. по вопросам анализа, схватывания множества, комплексов, присутствует по существу уже в Philos. d. Arithm., пусть и в другой терминологии. Я считаю, она и сегодня может быть полезной при обсуждении соответствующих феноменологических и онтологических вопросов, тем более что это первая работа, в которой были по достоинству оценены и тщательно исследованы акты и предметы более высокого порядка.

263

begriff) выражает "категориальное" единство, соответствующее лишь "форме" мышления, оно обозначает коррелят некоторого единства мысли (Meinung), отнесенной ко всем соответствующим объектам. Сами эти объекты, если они удерживаются вместе только мысленно, не фундируют нового содержания ни по группам, ни все вместе. В результате такой объединительной интенции между ними не возникает никаких содержательных форм связи, сами по себе они, возможно, "никак не связаны и не соотнесены". Это видно по тому обстоятельству, что форма совокупности совершенно равнодушна в отношении своей материи, т. е. она не меняется и при совершенно произвольном изменении охваченных содержаний. Однако фундированное содержание обусловлено особой "природой" фундирующих содержаний. Существует чистый закон, ставящий род фундируемого содержания в зависимость от четко обозначенных родов фундирующих содержаний. В принципе, целое в полном и прямом смысле есть взаимосвязь, определяемая нижестоящими родами "частей". Для каждого содержательного единства есть свой закон. В соответствии с этими различными законами или, иначе говоря, с различными видами содержаний, которые должны функционировать как части, и определяются разные виды целого. Итак, одно и то же содержание не может произвольно быть частью то какого-то одного вида целого, то какого-то другого. Быть частью, или, точнее, быть частью определенного вида (метафизического, физического, логического и любого другого, который можно выделить), - это коренится в чисто родовой определенности соответствующих содержаний в согласии с законами, которые, в нашем понимании, суть законы априорные, или "сущностные". Это фундаментальное воззрение (Einsicht), которое непременно должно стать предметом обсуждения в соответствии со своей значимостью, и поэтому оно должно уж быть и

264

273

странственных и временных фрагментов, ни того, что пространство и время должны быть realiter бесконечны или хотя бы того, что они могут realiter быть бесконечны. Доказать это может лишь каузальная закономерность, которая предполагает возможность превзойти любую данную границу и тем самым настаивает на этой возможности²³⁶.

²³⁶ В А следует еще абзац: {Определенные каузальные связи полагают а posteriori путем индукции и вероятности; во всяком случае, они возможны а priori, как возможности они очевидны. Если мы хотим здесь ограничиться тем, что может предшествовать специальному научному исследованию, следовательно, не предполагает их [наличия], то мы должны будем отделить друг от друга, по меньшей мере в качестве возможных, случаи, которые мы только что представили как действительные, а именно, случаи, где фрагменты некоторого несамостоятельного момента, рассматриваемого с точки зрения включающего его в себя и конкретного целого, могут вступать в отношение фундирования, в противоположность случаям, где это не имеет места и где в том или ином случае фрагментация несамостоятельного момента может повлечь за собой фрагментацию конкретного целого.}.

IV. РАЗЛИЧИЕ САМОСТОЯТЕЛЬНЫХ И НЕСАМОСТОЯТЕЛЬНЫХ ЗНАЧЕНИЙ И ИДЕЯ ЧИСТОЙ ГРАММАТИКИ²³⁷

ВВЕДЕНИЕ

В последующих размышлениях мы хотим обратить внимание на одно фундаментальное различие в области значений, которое скрывается за второстепенными грамматическими различениями, а именно, между категорематическими и синкатегорематическими, законченными и незаконченными выражениями. Прояснение подобных различений ведет к применению нашего общего различения между самостоятельными и несамостоятельными предметами к области значений, так что интендируемое в данном исследовании различие следует охарактеризовать как различие между самостоятельными и несамостоятельными значениями. Оно образует необходимый фундамент для установления сущностных категорий значения, в которых, как мы вскоре покажем, коренится многообразие априорных законов значений, независимых от

²³⁷ "Добавления и поправки" к А: {К Иссл. IV и особенно к заключительному абзацу Введения: если мы понимаем понятие осуществляющего значения достаточно широко, так, что оно охватывает всю сферу созерцаний, будь они совершенными или будь они символически замутненными, и если мы примем при этом понятие созерцания в смысле реализованного в Иссл. VI, 45 распространения [этого понятия] на область категориального - тогда мы можем совсем вычеркнуть [слова] "в большинстве случаев" (см. посл. сноску к Введению в IV Иссл. - Прим. перев.) во второй строчке цитируемого заключительного абзаца. "Значение" тогда есть эквивалент "интенциональной сущности объективирующего акта вообще", и относительно этого понятия значения оставались бы действительными все результаты IV Иссл. (отвлекаясь от некоторых само собой понятных модификаций). Ср. это добавление с 31 и со всем II Исследованием вообще; далее, с восьмой главой VI Исследования (особ. 62-65).}.

275

объективной применимости (Gültigkeit) (реальной или формальной истинности, соответственно, предметности) значений. Законы, которые господствуют в сфере комплексов значений и выполняют функцию отделения смысла от отсутствия смысла (Unsinn), это еще не так называемые логические законы в точном смысле. Они дают чистой логике возможные формы значений, т.е. априорные формы комплексных, осмысленных в своем единстве значений, "формальную" истинность, соответственно, "предметность" которых регулируют затем "логические законы" в точном смысле. В то время как эти первые законы воспрещают отсутствие смысла (Unsinn); эти последние воспрещают формальную, или аналитическую, бессмыслицу (Widersinn), формальную абсурдность. Если эти чисто логические законы говорят о том, что a priori требуется для возможного единства предмета на основе чистой формы, то законы комплексов значений определяют то, что требуется для простого единства смысла, т.е., в соответствии с какими априорными формами в одно значение объединяются значения различных категорий значения, вместо того чтобы давать хаотическое отсутствие смысла.

Современная грамматика полагает, что она должна быть основана исключительно на психологии или иных эмпирических науках. В противоположность этому мы усматриваем здесь, что старая идея общей и в особенности априорной грамматики обретает (благодаря тому, что мы обнаруживаем законы, определяющие возможные формы значений) не подлежащий сомнению фундамент и во всяком случае некоторую определенным образом выделенную сферу своей значимости (Gültigkeit). В какой степени могут быть обнаружены еще и другие сферы принадлежащего грамматике Apriori, выходит за рамки наших интересов. Внутри чистой логики существует сфера законов, отвлекающихся от любой предметности. Эти законы, в отличие от логических законов в обычном и точном смысле, можно было бы оправданно назвать {чистыми логико-грамматическими (reinlogisch grammatische)}²³⁸. {И еще лучше было бы противопоставить чистому учению о формах значений предполагающее его чистое учение о значимости (reine Geltungsiehre).}²³⁹

²³⁸ А: {чисто грамматическими}.

²³⁹ А (с нового абзаца): {Природа заслуживающих рассмотрения различений привносит с собой то, что в их сфере под значениями могут быть поняты в большинстве случаев как интендирующие, так и осуществляющие значения. Это заключается уже в намеченном соответствии, которое в дальнейших частях этой работы должно быть более точно очерчено: между актами интенции и осуществления, соответственно, между их идеальными содержаниями.}.

276

279

схватывание извлекает из названного и вместе с определенным содержанием представленного Шульце, доставляет всегда новые значения, а не, скажем, значения-части, заключенные (impliziert) реально (reell) в первичном значении, которым только недостает выделенности. Собственное значение без сомнения является простым. К тому же ясно, что содержание представления, посредством которого этот Шульце представлен в единстве с собственным именем, может многообразно изменяться, тогда как собственное имя функционирует все же в тождественном значении, именуя каждый раз "непосредственно" того же самого Шульце. С другой стороны, речь идет не о случайном присоединении представлений к сознанию значения, но о необходимом, даже если и содержательно изменяющемся составе представлений, без которого действительное значение не обретает направленности на получающую значение (bedeutete) предметность, т. е. вообще не может состояться как значение. Осмысленно употребляя собственное имя, мы должны представлять названное собственным именем, в данном случае определенную личность Шульце, как эту определенную личность вместе с каким-либо содержанием. Каким бы лишенным наглядности, скудным, расплывчатым и неопределенным образом она ни была представлена, все же содержание представления не отсутствует полностью. Неопределенность, которая здесь, впрочем, в большой степени даже необходима (в той мере, в какой даже наиболее живое в своей наглядности и наиболее содержательно богатое представление реальной вещи в принципе является просто неполным и односторонним), никогда не может быть полностью лишенной содержания. По сути своей она несет в себе, очевидно, возможности более детального определения, и причем не в произвольном направлении, но как раз в направленности к тождественно полагаемой в данном случае личности Шульце и ни к какой другой. Или, что этому равнозначно, исходя из своей собственной сущности, соответствующее сознание значения, взятое в полной конкретности, дает основу для возможностей осуществляющего совпадения с созерцаниями определенной группы и никакой другой. Таким образом, ясно, что это сознание, даже полностью несозерцательное, с необходимостью возводит вместе с собой определенное интенциональное содержание, посредством которого индивидуум представлен не как совершенно пустое Нечто, но как [нечто] каким-либо образом определенное и в соответствии с определенной типологией (как физическая вещь, как животное, как человек) определяемое, даже если он не наделен [каким-либо конкретным] значением.

В соответствии с этим обнаруживается, и прежде всего в сознании значения, относящегося к собственным именам, определенная двойст-

280

венность, двойственная направленность, когда речь идет о составном или, соответственно, простом характере. Одна сторона определяет простой или составной характер самого значения. Следовательно, это сторона, в которой заключена чистая сущность акта придания значения как такового; только ей принадлежит та интенциональная сущность конкретного и полного сознания значения, которая, будучи понята как вид, есть значение. В нашем случае собственного значения эта сторона имеет простой характер. Однако она с необходимостью предполагает более широкое интенциональное содержание (Gehalt) в качестве подпочвы - в соответствии как раз с тем обстоятельством, что то же самое и в тождественном смысле наделенное значением (или однозначно (einsinnig) названное тем же самым собственным именем) может быть "представлено" весьма различным образом, с изменяющимся составом определяющих признаков, и должно быть представлено вместе с каким-либо [вообще] составом - тогда как это изменение и структурность этого состава все же не касаются самого значения.

Это та сторона, которая предоставляет возможности экспликации и затем предикативного оформления значений, возможности, которые мы реализуем, когда мы хотим ответить на вопрос, в качестве чего и в каких определенностях может быть представлен предмет, названный в данном случае Шульце. Контраст таких образований, усложняющих первичное понятие значения, с самим этим сознанием проясняет нам в первую очередь сущность рассматриваемого здесь различия: между (конкретными) придающими значение переживаниями, которые в аспекте их акта придания значения, чисто как акта придания значения, суть составные (или простые), и таковыми, которые [так разделяются] только во вторичном аспекте, а именно по содержанию представлений, вместе с которым каждый раз осознается наделенное значением (das Bedeutete). Очевидно ведь, как мы уже видели выше, что при предикативной экспликации соответствующего представленного как такового выступающие значения суть заново усматриваемые значения, а не реально (reell) содержащиеся каким-либо образом в первичном значении, [т. е.] в самом по себе полностью простом собственном значении. Собственное имя E именует (или собственное значение E наделяет значением) предмет, так сказать, в одном луче, который в себе мономорфен (einförmig) и, таким образом, не может быть дифференцирован в [его] отношении к одному и тому же интенциональному предмету. Экспликативные значения, как E есть а; (Еа), которое есть в; Ев, которое есть а; и т.п. суть многолучевые, во всяком случае, они конституируются на многих уровнях и в различных формах, так что они могут направляться к одному и тому же предмету, обладая различным содержанием. Много-

281

ступенчатость не препятствует их единству: они суть единые, составные значения. Соответствующее сознание значения, если принимать во внимание только сторону значения, есть единый акт придания значения (ein Bedeuten), однако составной акт.}²⁴⁸

Мы предположили выше, что собственное имя есть имя некоторой знакомой личности. Это говорит о том, что оно функционирует нормально, т. е. не просто в некотором опосредствованном смысле, как некая личность, именуемая Шульце. Это последнее значение было бы, естественно, составным.

Трудности и попытки их разрешения аналогичны, очевидно, когда речь идет о некоторых других субстантивных и, в конечном счете, об определенных адъективных и прочих значениях - например, человек, добродетель, справедливый и т.п. Нужно далее упомянуть и то, что логическая дефиниция, в которой мы полагаем предел трудному процессу расчленяющего анализа и прежде всего колебанию значений слов, есть, конечно, просто практически-логическое искусство, которое не

²⁴⁸ А: {Так как собственное значение представляет именно эту личность, и причем непосредственно, то многообразные определенности этой личности должны обнаружиться в представляющей интенции; они, следовательно, определенным образом представлены; однако они представлены, так сказать, в одном импульсе, они представлены только implicite, но не explicite. Собственное значение не составлено из значений, которые, как отдельные интенции, направлены на предметные определенности (а именно, на такие, которые конституируют представленный предмет как таковой). Лишь поэтапный анализ и следующие за ним акты атрибуции или предикации доставляют каждому имплицитно интендированному признаку обособленное значение.

Возникающее таким образом расчлененное представление отличается, однако, не просто субъективно от первично нерасчлененного: как будто отдельные моменты последнего разделены только для нашего субъективного взгляда; напротив, как показывает нам сравнение, в обоих случаях акты различаются по своему существенному содержанию, по значению. Собственное значение, как значение, является простым, в аспекте значения оно не обладает каким-либо членением и формой, пусть даже оно несет в себе различные моменты, которые соответствуют определенным функционирующим значениям как частям экспликативного значения. Различие обнаруживается также и в том, что у одного и того же значения существует весьма много логических форм и, таким образом, в соответствии с содержанием значения существуют различные экспликации. Следовало бы обратить внимание, что уже непосредственно эквивалентные формы, как некоторое а, которое есть βγδ..., некоторое αβ, которое есть γδ, некоторое β, которое есть αγδ и т.п. различны по значению.}.

282

ограничивается собственным смыслом значения и внутренне его расчленяет. Скорее значению, как оно есть, противопоставляется при этом новое значение с расчлененным содержанием, а именно как норма, с которой мы должны сообразовываться в суждениях, опирающихся на соответствующее значение. Чтобы избежать логических опасностей, мы исключаем как недопустимые именно те суждения, в которых соответствующие значения не могут быть заменены их нормативными эквивалентами, и одновременно рекомендуем правило: использовать в познавательной деятельности, насколько это возможно, эти нормальные значения слов или регулировать данные значения слов посредством как можно более частого соизмерения с нормальными и посредством надлежащего и привычного их употребления в познавательной функции.

{Примечание. Рассмотренная уже при первой разработке этого параграфа двойственность интенции значения получила при данной новой переработке более ясное и феноменологически более глубокое понимание. Автор не исчерпал в первоначальной концепции этой книги полный смысл и значимость этого различения. Внимательный читатель найдет, что VI Исследование не уделяет ему должного внимания.}²⁴⁹

²⁴⁹ А: {В качестве важного результата этих соображений выступает для нас двойственное понятие составного, а также простого характера [значений]. В одном смысле, то, что является составным, состоит из частей, которые сами снова обладают характером значeний . Это как раз фундаментальный факт, что некоторое множество значений может связываться в одно значение. Я говорю "может", ибо это касается не каждого множества значений, как мы увидим; мы имеем тогда нагромождение значений, но не единое значение. Там же, где, с другой стороны, единству значения недостает этого составного характера, оно является простым. В этом нормальном смысле говорят о составных значениях аналогично составным машинам, числам, фигурам и т.п., под которыми понимают машины, которые составлены из машин, числа - из чисел, фигуры - из фигур. При необходимости подчеркнуть особый смысл этого составного характера мы лучше будем говорить о значениях, которые являются составными как значения.

Во вторых, существуют значения, которые несут в себе определенные различимые моменты, но не в форме расчлененных отдельных значений; они являются составными не как значения, но, разумеется, как содержания. О таких значениях мы говорим, что они заключают в себе или имеют заключенное в них содержание. Тогда, очевидно, верно утверждение: для каждого значения, которое заключает в себе [содержание], существует другое, расчленяющее или эксплицирующее его содержание.

Высказывания о составных и простых значениях можно было бы интерпретировать в некотором общем смысле, который охватывал бы в целом только что проведенные различия, а именно так, что были бы противопоставлены только значения, вообще обладающие частями, и значения без частей. Этот общий смысл оставлял бы тогда нерешенным, являются ли сами части опять же значениями или нет. (Простым, в этом самом общем, т. е. в любом смысле, было бы, очевидно, значение Нечто; оно не только является простым как значение, но не несет и следа заключенного в нем содержания.) Тем не менее здесь, как и везде, было бы нежелательно говорить о составном и простом характере [значений] в этом самом общем смысле. В дальнейшем мы положим в основу нормальный смысл этого различия, согласно которому составные значения составлены из значений.}.

283

4. ВОПРОС О ЗНАЧИМОСТИ (BEDEUTSAMKEIT) "СИНКАТЕГОРЕМАТИЧЕСКИХ" СОСТАВНЫХ ЧАСТЕЙ КОМПЛЕКСНЫХ ВЫРАЖЕНИЙ

Рассмотрение составных значений тотчас ведет в новому и фундаментальному разделению. Как правило, такие значения даны нам как значения расчлененных комплексов слов. Относительно них возникает, однако, вопрос, присуще ли каждому слову комплекса свое собственное значение, и может ли вообще любое членение и любая форма языкового выражения считаться отпечатком (Gepräge) соответствующего членения или соответствующей формы значения. Согласно Больцано, "каждое слово в языке служит для обозначения некоторого свойственного ему представления, некоторые слова, пожалуй, - и для обозначения целых утверждений"²⁵⁰; он приписывает, следовательно (не пускаясь, впрочем, в более детальное рассмотрение), также и каждому союзу или предлогу собственное значение. С другой стороны, нередко говорят о словах и выражениях, которые суть "просто соозначающиe", т. е. не обладают в себе никаким значением, но получают его лишь в связи с другим значением. [При этом] различают полные и неполные выражения представлений, и далее также - суждений, феноменов чувства и воли, и основывают на этом различии понятие категорематического и, соответственно, синкатегорематического знака. Так, Марти обозначает выражением категорематический знак, или имя, "все языковые средства обозначения, которые не просто являются соозначающими (как отца (des Vaters), вокруг (um), тем не менее и т.п.), а также сами по себе не об-

²⁵⁰ В. Bolzanos Wissenschaftslehre, Sulzbach, 1837, I, 57. {"Представление" означает при этом то же самое, что и "представление в себе", что соответствует нашему понятию значения.}

284

297

сущности области значений и схватывать ее как таковую с аподиктической очевидностью. Эта невозможность, говоря точнее, свойственна не отдельным особенностям значений, которые [пытаются] объединить, но, пожалуй, сущностным родам, которым они принадлежат, т. е. категориям значений. Хотя уже само отдельное значение обладает характером вида, по отношению к категории значений оно как раз только {сингулярная особенность}²⁷³. Так же ведь и в арифметике нумерически определенное число есть сингулярная особенность относительно форм и законов чисел. Таким образом, где бы мы ни усматривали невозможность соединения данных значений, эта невозможность указывает на безусловно всеобщий закон, согласно которому вообще значения соответствующих категорий значений, соединенные в подобной структуре и в соответствии с этими же чистыми формами, не должны давать единообразного результата {- одним словом, это априорная невозможность.

Естественно, что все только что изложенное имеет силу как относительно невозможности, так и относительно возможности соединения значений.

Рассмотрим теперь пример. Выражение это дерево зеленое имеет единое значение. Если мы, в процессе формализации, переходим от данного значения (от самостоятельного логического утверждения) к соответствующей чистой конфигурации значения (Bedeutungsgestalt), к "форме утверждения", то мы получаем это S есть Р, некоторую идею формы (Formidee), которая включает в свой объем истинно самостоятельные значения. Ясно, что, так сказать, материализация этой формы, ее конкретизация в определенных утверждениях, возможна бесконечным числом способов, но что мы в этом не полностью свободны, но связаны жесткими рамками. Переменная S не может быть заменена любым произвольным значением, и также - переменная Р. Хотя мы можем в рамках этой формы изменить наш пример это дерево зеленое в это золото, это алгебраическое число, этот синий ворон и т.д. зеленые, короче, можем вставить любую произвольную в несколько расширенном смысле номинативную материю, так же как для P - любую произвольную адъективную, - мы получаем тогда снова и снова единое осмысленное значение, причем самостоятельное утверждение указанной формы - но как только отклоняемся от категорий материи значения, смысловое единство пропадает. Там, где имеет место номинативная материя, может стоять любая номинативная, но не адъективная или реляционная или целостная пропозициональная материя; там же, где находится ма-

²⁷³ А: {случайная единичность}.

298

терия таких категорий, может всегда находиться точно такая же, т.е. каждый раз материя той же категории и никакой другой. Это верно для любых значений, какого бы сложного вида они ни были.

При свободной замене материй в пределах их категорий могут получаться ложные, глупые, смешные значения (утверждение в целом или возможные члены утверждения), но всегда получаются единые значения, или грамматические выражения, смысл которых реализуется как единый. Как только мы выходим за пределы категорий, это больше не так. Хотя мы и можем располагать слова последовательно: это легкомысленно²⁷⁴ есть зеленое; более интенсивное есть круглое, это дом равен; хотя мы можем в относительном высказывании вида а подобно в заменить "подобно" на лошадь - но так мы получаем всегда только словесный ряд, в котором каждое слово как таковое имеет смысл или отсылает к полной смысловой связи, однако мы принципиально не получаем единого законченного смысла. Тем более это не так, когда в расчлененном единым образом значении мы хотим произвольно менять члены, которые сами уже являются оформленными единствами, или заменить один член произвольно взятым из [сферы] других значений - как, если, например, мы пытались бы заменить антецедент условного суждения (Vordersatz) (простой член в целостности значений, который мы просто называем условным суждением) на номинативный член, или в некотором дизъюнктивном суждении (Urteil) один из дизъюнктивных членов - консеквентом условного суждения. Вместо того чтобы действовать таким образом in concreto, мы можем попытаться это сделать в отношении соответствующих чистых конфигураций значения (форм утверждений) - тотчас при этом мы априорно усматриваем ту закономерность, что такого рода интендированные соединения исключаются из-за [самой] сущности членов соответствующих чистых конфигураций (Gestalt), или что члены такой формы возможны только как члены конфигураций значения, обладающего определенным строением (Konstitution).

Само собой понятно, в конце концов, что чистые моменты формы в конкретном единстве значения никогда не могут быть заменены фор-

²⁷⁴ Мы намеренно пишем прилагательное на месте субъекта со строчной буквы, чтобы дать понять, что адъективное значение, точно в таком же виде, как оно, например, находится на месте адъективного предиката, переносится на обозначенное место субъекта (ср. далее, 11). (Здесь имеется в виду, что существительное и субстантивированный инфинитив - как правило именно они на месте подлежащего - пишутся в немецком языке с прописной буквы. - Прим. перев.).

299

мируемыми моментами, т. е. теми, которые дают значению предметную отнесенность, или что выделение единых и осмысленных структур значений, как, например, некоторое S есть р; если S есть р, то Q есть r; и т.д. принципиально не может происходить таким образом, что вместо "терминов", [т. е.] предметноотнесенных материй конфигураций значения будут подставлены абстрактно выделенные моменты формы. Мы можем, конечно, расположить в ряд слова: если это или зеленый, дерево есть и, и т.д., но как единое значение этот ряд слов понять нельзя. Это аналитическое положение, что формы вообще не могут функционировать в некоторой целостности как материи, а материи - как формы, и это распространяется, само собой, на сферу значений.

Постепенно анализируя и продумывая эти примеры, мы понимаем, что любое конкретное значение есть взаимопроникновение (Ineinander) материй (Stoff) и форм, что каждое значение подчиняется некоторой выделяемой посредством формализации идее чистой конфигурации (Gestaltidee) и что, кроме того, каждой такой идее соответствует априорный закон значений. Это закон формирования единых значений из синтаксических материй, которые подчинены устойчивым категориям, a priori принадлежащим области значений, а также [формирования] в соответствии с синтаксическими формами, которые определены равным образом a priori и объединяются, как это вскоре становится понятным, в устойчивую систему форм. Отсюда вырастает большая, для логики и грамматики равно фундаментальная задача - выявить этот основной закон, охватывающий сферу значений, и исследовать в "учении о формах значений" априорную систему формальных структур, т.е. структур, которые оставляют открытым вопрос о каких-либо предметных особенностях значений.

11. ВОЗРАЖЕНИЯ. МОДИФИКАЦИИ ЗНАЧЕНИЙ, КОТОРЫЕ КОРЕНЯТСЯ В СУЩНОСТИ ВЫРАЖЕНИЙ, СООТВЕТСТВЕННО, ЗНАЧЕНИЙ

Теперь, однако, требуется принять в расчет возможные возражения. Прежде всего нельзя позволить ввести себя в заблуждение из-за того, что значения любой категории и даже синкатегорематические формы, такие, как и, могут быть поставлены на место субъекта, на котором обычно находятся субстантивные значения. Если присмотреться, то происходит это всецело путем модификации значения, благодаря которой то, что, например, заступает на место [определенного]

300

номинативного (das Nomimale), в действительности снова есть некоторое номинативное (ein Nominales), вместо простой трансплантации значения иного синтаксического вида (Gestalt) (например, адъективного или даже чистой формы). Такой случай имеет место, например,} ²⁷⁵в утверждениях такого рода, как "если" есть союз, "и" есть несамостоятельное значение. Конечно, эти слова стоят здесь на месте субъекта, однако их значение не то же самое, как это сразу видно, каковое им свойственно в нормальной взаимосвязи. Нет ничего удивительного в том, что посредством изменения значения любое слово и любое выражение вообще может быть поставлено на любое место категорематического целого. То, что мы имеем здесь в виду, это не композиция слов, но значений, во всяком случае композиция слов при постоянном сохранении их значений. С логической точки зрения, можно оценить любое изменение значения как отклонения от нормы. Логический интерес, который направлен на тождественно-единые значения, требует постоянства функции значений. Но природа вещей говорит о том, что определенные изменения значений принадлежат даже грамматически нормальному состоянию любого языка. Благодаря контексту модифицированное значение все-таки легко может быть понято, и если мотивы модификации радикальны и всеобщи, если они коренятся, например, в общем характере выражений как таковых или даже в чистой сущности области значений в себе, то соответствующие классы аномалий будут повсюду повторяться, ло-

²⁷⁵А: {. Выражение если есть зеленый [является зеленым]}, например, лишено значения, и в то время как мы это усматриваем, мы также понимаем, что из формы S есть P вообще получается бессмыслица, если вместо если в S подставляется произвольный синкатегорематикум. Если, хотя обычно [является] выражением формы, функционирует здесь как раз не как выражение формы, но как изменяемый элемент, который, следуя лежащей в основе закономерности, может быть заменен любым однородным (из категории несамостоятельных значений). Если мы, однако, пишем если дерево (есть) зеленое, то это если функционирует вместе с есть как неизменяемая форма, тогда как прочие значения образуют изменяемую материю; это именно в аспекте закономерности, что любое соединение формы если S есть Р тогда и только тогда дает осмысленное значение, когда S и P ограничиваются объемом определенных классов значений (для чего до сих пор недостает достаточно общих и при этом однозначных имен).

11. Возражение. Suppositio materialis и ее аналог

Едва ли можно впасть в заблуждение из-за того возражения, что все же каждый синкатегорематик может быть поставлен на место субъекта, а именно}.

301

гические аномалии проявляются тогда как грамматически санкционированные.

К этому относится suppositio materiaüs, в терминологии схоластов. Любое выражение, безразлично, является ли оно - в своем нормальном значении - категорематическим или синкатегорематическим, может выступить затем именем самого себя, т.е. оно именует само себя как грамматическое явление. Если мы говорим "земля круглая" есть высказывание, то в качестве представления о субъекте функционирует не значение высказывания, но представление о высказывании как таковом; говорится не о положении дел, что земля круглая, но об утверждении, и само это утверждение функционирует аномально в качестве своего собственного имени. Если мы говорим "и" есть союз, то на место субъекта мы ставим не тот момент значения, который нормальным образом соответствует слову и, но здесь имеет место самостоятельное значение, направленное на слово и. В этом аномальном значении и есть в действительности не синкатегорематическое, а категорематическое выражение - в качестве слова оно именует само себя.

Точный аналог этой suppositio materialis имеет место там, где выражение, вместо своего нормального значения, заключает в себе представление об этом значении (т.е. значение, которое направлено на это последнее значение как на свой предмет). Так обстоит дело, например, когда мы говорим: "и", "но", "больше" суть несамостоятельные значения. Как правило, мы говорим здесь: значения слов "и", "но", "больше" несамостоятельны. Точно так же в выражении "человек", "животное", "лошадь" - это понятия о вещественном (Dingbegriffe) в качестве субъектов (Subjektvorstellungen) функционируют представления об этих понятиях, но не сами понятия. В этих, как и в предшествующих случаях, изменение значения, как правило, отмечается, по меньшей мере, на письме, например при помощи кавычек или других гетерограмматических (как уместно было бы их назвать) средств выражения. Все выражения, наделенные "модифицирующими предикатами" вместо "детерминирующих", функционируют указанным или подобным образом аномально: нормальный смысл всей речи более или менее сложным образом должен быть заменен на другой; как бы ни выстраивался вообще этот другой смысл, когда он занимает место мнимого - по меркам нормальной интерпретации - субъекта, он содержит скорее тем или иным образом направленное на него представление, причем представление то в логически-идеальном, то в эмпирико-психологическом или даже чисто феноменологическом смысле. Например, кентавр есть вымысел поэтов. Немного иначе мы бы могли сказать: наши представления о кентаврах (sc. субъ-

302

306

свести их к минимальному числу независимых элементарных законов. Само собой понятно, что для этого было бы необходимо выявить вначале первичные конфигурации значений и их внутренние структуры и в связи с этим установить чистые категории значений, которые полагают в этих законах границы смысла и объема неопределенностей (der Unbestimmten) (или переменных в том смысле, который является точной аналогией математического). Чего достигают формальные законы соединения, может до некоторой степени прояснить арифметика. Существуют определенные формы синтеза, согласно которым, будь это вообще или только при определенных данных условиях, из двух чисел возникают новые числа. "Прямые операции" а+в, ав, а^в и т.д. дают в результате числа неограниченным образом, "инверсии" а-в, а/в, в Öa, ^вlog a и т.д. - только при определенных ограничениях. То, что это обстоит таким образом, должно быть каждый раз установлено посредством экзистенциального утверждения, или, лучше сказать, посредством экзистенциального закона, и по возможности должно быть доказано исходя из первичных аксиом. Уже из того немногого, что мы могли до сих пор обрисовать, ясно, что и в области значений имеют место подобные законы, а именно касающиеся существования или несуществования значений, и что в [рамках] этих законов значения не являются свободными переменными, но ограничиваются объемом тех или иных категорий, которые имеют свое основание в том, какова природа области значений.

{В чистой логике значений, высшая цель которой заключается в законах предметной значимости значений (Geltung der Bedeutungen), в той степени, в какой такая значимость обусловлена чистой формой значений, учение о сущностном строении значений и о законах их формообразований образует необходимый фундамент. Традиционная логика дает отдельные, имеющие к этому отношение подходы в учениях о понятии и суждении, однако без осознания общей цели, которая должна быть поставлена исходя из чистой идеи значения. Очевидно, что учение об элементарных структурах и конкретных формообразованиях "суждений" - и это должно теперь быть понято как "утверждений" - включает в себя все учение о формах значений, поскольку каждая конкретная видовая форма значений или [сама] есть утверждение, или входит в утверждение как возможный член. Следует постоянно обращать внимание на то, чтобы в том смысле, в каком в чистой логике как таковой соблюдается исключение "материи познания" ("Erkenntnismaterie"), оставалось бы исключенным все то, что

307

могло бы придать формам значений (типам, видовым формам) определенное отношение к предметно-содержательным (sachhaltig) сферам бытия. Повсюду предметно-содержательные понятия (даже наиболее общие, такие, как физическая вещь, пространственное, психическое и т.д.) предполагают неопределенно общие представления о предметно-содержательном вообще, и все же [представления] четко определенной категории значений (например, номинативное, адъективное, пропозициональное значение).

Таким образом, в чисто логическом учении о формах значений речь идет прежде всего о первичных формах, которые в результате следует установить в пределах только что описанной чистоты. При более детальной разработке нужно было бы зафиксировать первичные формы самостоятельных значений, полных утверждений вместе с их имманентными членениями и структурами этих членений. Далее - первичные формы усложнений и модификаций, которые допускают различные категории возможных членов в соответствии с их сущностью (причем нужно отметить, что и полные утверждения могут стать членами в других утверждениях). Затем речь идет}²⁷⁸ о систематическом обзоре неограниченного многообразия дальнейших форм, которые могут быть выведены посредством продолжающихся усложнений или модификаций.

Естественно, эти устанавливаемые формы "имеют силу" ("gültig"); это означает здесь, что это суть формы, которые - существуя как значения - при любых особенностях дают действительно существующие значения. Таким образом, каждой первичной форме принадлежит одновременно определенный априорный экзистенциальный закон, который выражает то, что любое соединение значений, которое следует такой форме, также действительно дает единое значение, если только термины [этого вывода] (неопределенности (die Unbestimmten), переменные этой формы) принадлежат определенным категориям значений. Что касается дедукции выведенных форм, то она будет одновременно де-

²⁷⁸ А: {В чистой логике существует естественная сфера, в которой надлежит подробно рассмотреть только что обозначенные проблемы, - учение о формах значений или, как мы могли бы также сказать, учение о формах логических суждений и положений. (Ибо очевидно, что это учение включает в себя целиком и полностью учение о логических представлениях - понятых в узком смысле как возможных значений субъектов.) Речь идет при этом об установлении первичных форм и}.

308

дукцией их правомерности (Gültigkeit); таким образом, и к этим формам должны относиться экзистенциальные законы, которые, однако, дедуцированы из законов первичных форм.

Например, двум номинативным значениям M и N принадлежит первичная форма соединения M и N, подчиняющаяся закону, согласно которому результат соединения снова есть значение той же самой категории. Подобный закон существует и тогда, когда мы возьмем вместо номинативных значений значения других категорий, например пропозициональные или адъективные. Любые два утверждения, соединенные в форме M и N, снова дают утверждение, два прилагательных - снова прилагательное (снова некоторое значение, которое может выступать как комплексный, но единый атрибут или предикат). И опять-таки, к любым утверждениям M и N относятся первичные формы соединений - если М, то Ν, Μ или N - такого рода, что результат снова есть утверждение. Если некоторому номинативному значению S и некоторому адъективному значению p принадлежат первичная форма Sp (например, красный дом), то результатом закономерно будет новое значение категории номинативного значения. Мы могли бы привести еще много примеров первичных форм соединения. Следует обратить внимание на все относящееся сюда высказывания, в которых выражаются законы [в том аспекте], что мы, устанавливая такие категориальные идеи, как утверждение, номинативное, адъективное представление и т.д., которые дают определенность переменным в этих законах, абстрагируемся от изменяющихся синтаксических форм, которые в данном случае и каким-либо определенным образом с необходимостью относятся к таким значениям. Мы говорим о том же самом имени, стоит ли оно на месте субъекта или в функции соответствующего объекта, о том же самом прилагательном, функционирует ли оно предикативно или атрибутивно, о том же самом утверждении, является ли оно самостоятельным утверждением (freier Satz) или же соединительным или разделительным утверждением, антецедентом или консеквентом условного утверждения или же членом, который стоит на том или ином месте в каком-либо пропозиционально комплексном утверждении. При этом получает определенность то, о чем часто говорят, но никогда научно не проясняют в традиционной логике, когда говорят о "терминах" ("Termini"). В формально-логических законах, которые попадают в ее поле зрения²⁷⁹, и точно так же в наших структурных законах такие "Termini"

Что действительно дает традиционная логика доктрине чистой логике, т.е. всю силлогистику, включается в логику значений высказываний (в "апофантическую" логику).

309

функционируют как переменные (Variable), и категории, определяющие границы сферы вариабельности, суть категории терминов. Научная фиксация этих категорий - это, очевидно, одна из первых задач нашего учения о формах.

Если теперь в выделенные первичные формы последовательно и опять-таки [в отношении] некоторого простого термина подставлять соединение как раз этих форм и при этом постоянно применять первичный экзистенциональный закон, то получаются новые, каким угодно сложным образом вложенные друг в друга формы, правомерность (Gültigkeit) которых дедуктивно удостоверена. Например, для конъюнктивного соединения утверждений

(M u N) u P,

(M u N) u (P u Q),

[(M и Ν) и P] и Q

и т.д., точно так же для дизъюнктивного или условного соединения утверждений и для прочих способов соединения любых категорий значений. Понятно сразу же, что усложнения, если иметь возможность обозревать все комбинации, продолжаются in infinitum, что каждая новая форма остается привязанной к той же самой категории значения как к сфере вариабельности своих терминов, и что, пока [границы] этой сферы соблюдаются, все надлежащим образом формирующиеся в ней соединения значений с необходимостью существуют, т.е. должны представлять некоторый единый смысл. Видно также, что соответствующие экзистенциальные утверждения суть само собой понятные дедуктивные следствия утверждения, относящегося к первичной форме. Мы можем, очевидно, произвольно варьируя, вместо того чтобы применять одну и ту же форму соединения, использовать в пределах, которые допускает закон, различные формы соединения, комбинируя и конструируя, и, таким образом, мыслить бесконечность закономерно созданных усложненных форм. Когда мы осознанно формулируем {это положение вещей (diese Sachlagen)}²⁸⁰, мы обретаем способность усматривать априорное строение (Konstitution) области значений со стороны всех тех форм, которые имеют в основных формах свой априорный источник.

И естественно, это усмотрение и, в конечном итоге, всеохватывающее усмотрение формального строения всей области значений есть единственная цель подобных исследований. Было бы неразумно связывать с формулировкой типов значений и принадлежащих им экзистен-

²⁸⁰ А: {эти тривиальности}.

310

циальных законов надежду на то, чтобы при этом приобрести также практически значимые правила относительно комплекса значений, соответственно, относительно грамматического комплекса выражений. Искушения отступить от линии [грамматически] правильного здесь нет, следовательно, нет никакого практического интереса научно определять эту линию. Отсутствие смысла (Unsinn) настолько непосредственно бросается в глаза при любом отклонении от нормальных форм, что мы едва ли можем поддаться на такие отклонения в практике мышления и речи. Тем значительнее теоретический интерес, который связан с систематическим исследованием всех возможных форм значений и первичных структур. Речь ведь идет, точнее выражаясь, об усмотрении, что все возможные значения вообще подчиняются некоторой устойчивой типике категориальных структур, a priori предначертанной в общей идее значения, и что в области значений господствует априорная закономерность, согласно которой все возможные формы конкретных видов (Gestaltungen) находятся в систематической зависимости от небольшого числа первичных форм, установленных посредством экзистенциальных законов, из которых они могут быть поэтому выведены с помощью чистого конструирования. Благодаря этой закономерности, ибо она есть априорная и категориальная, нами осознается научным образом основная и главная часть строения "теоретического разума".

Добавление. Выше я говорил об усложнении и модификации. В самом деле, выделяемой сфере принадлежат и закономерности модификации. То, что имеется в виду, объясняет вышерассмотренная аналогия с suppositio materialis. Другие примеры дают совсем не легко проясняемые различия в функции связности {(априорных синтаксисов)}, когда, например, имя, [функционирующее как] субъект (Subjektname), переносится на место объекта, т.е. различия, которые, многократно смешанные с эмпирическими, вливаются в падежные формы и вообще в грамматически синтаксические формы. Сюда же относится и различие между атрибутивной и предикативной функцией адъективных значений и тому подобное²⁸¹.

²⁸¹ {Исследования, [разрабатывающие] учение о формах значений, о которых я заявил в этом месте первого издания и которые между тем были представлены со значительными поправками в моих геттингенских университетских лекциях начиная с 1901 г., я надеюсь вскоре сделать достоянием широкой публики в моем Ежегоднике по философии и феноменологическим исследованиям (Jahrbuch für Philosophie und phänomenolog. Forschung).} (A {В исследованиях, [разрабатывающих] учение о формах значений, которые должны осуществить продолжение этого труда, я подробнее рассмотрю все эти вопросы.})

311

14. ЗАКОНЫ, КОТОРЫЕ ПОЗВОЛЯЮТ ИЗБЕЖАТЬ ОТСУТСТВИЯ СМЫСЛА, И ЗАКОНЫ, КОТОРЫЕ ПОЗВОЛЯЮТ ИЗБЕЖАТЬ БЕССМЫСЛИЦЫ. ИДЕЯ ЧИСТО ЛОГИЧЕСКОЙ ГРАММАТИКИ

{Рассмотренные формальные законы значений, которые выполняют простое разделение областей осмысленного и лишенного смысла, в более широком смысле слова должны, конечно, иметь силу формальных логических законов. Конечно,}²⁸² там, где речь идет о логических законах, на них будут меньше всего обращать внимание, но исключительно на другие законы, несравнимо ближе стоящие к нашим практическим познавательным интересам, законы, которые существуют в пределах осмысленных значений, касаясь их предметной возможности и истины.

Априорные законы, которые относятся к строению сущностных форм значений, оставляют открытым, "предметны" или "беспредметны" значения, которые могут быть образованы в таких формах, дают ли они (если речь идет о формах утверждений) возможную истину или нет. Эти законы, как было сказано, имеют простую функцию - отделять смысл от отсутствия смысла. Слова "отсутствие смысла" нужно при этом (еще раз это подчеркнем) брать в собственном и строгом смысле; нагромождение слов, например, король но или подобно нельзя, собственно, вообще понять; каждое слово само по себе имеет смысл, но не вся композиция. Эти законы смысла, {и если их применять нормативно} , законы, которые позволяют избежать отсутствия смысла, предписывают логике вообще возможные формы значений, объективную ценность (Wert) которых она должна определять в первую очередь. И она делает это таким образом, что устанавливает совершенно другого рода законы, которые {отделяют формально непротиворечивый смысл от формально противоречивого, от формальной бессмыслицы (Widersinn).

²⁸²А: {Впрочем, мы ни в коем случае не хотим утверждать, что эти законы, которые выполняют простое разделение областей осмысленного и лишенного смысла, и которые в более широком смысле слова должны, конечно, иметь силу логических законов, замыкают круг логических законов. Напротив,}.

²⁸³ А: {говоря нормативно}

312

Непротиворечивость, соответственно, бессмысленность значений означает объективную и при этом априорную возможность (непротиворечивость, совместимость) в противоположность объективной невозможности (несовместимости), другими словами, она означает возможность или невозможность бытия наделенных значением предметов (совместимость бытия и несовместимость бытия наделенных значением предметных определенностей), поскольку она обусловлена собственной сущностью значений и, таким образом, может быть усмотрена исходя из этой сущности с аподиктической достоверностью. Эта противоположность объективно (и причем в сфере значений) непротиворечивого смысла и бессмыслицы строго отделяется с помощью наших понятийных определений от противоположности смысла и отсутствия смысла (при этом только нужно обратить внимание, что в обыденной речи, в которой не придерживаются строгости, эти понятия смешиваются, и любую бессмыслицу, да и, в конце концов, любое грубое отступление от эмпирической истины называют обычно отсутствием смысла). Здесь нам потребуется, однако, разделение между материальной (синтетической) бессмыслицей, в пределах которой должны иметь место содержательные понятия (предельные содержательные ядра значений), как, например, в утверждении квадрат кругл и в любом ложном утверждении чистой геометрии, и фορмальной , или аналитической бессмыслицей, под которой мы понимаем как раз любую просто формальную, а именно коренящуюся в чистой сущности категорий значений объективную несовместимость, отвлекаясь от любой содержательной "материи познания". (Аналогичное разделение проходит, естественно, через противоположное понятие непротиворечивого смысла.)}²⁸⁴ Такие законы, как закон противоречия, закон двойного отрицания или modus ponens, если их применять нормативно, суть законы, которые позволяют избежать формальной бессмыслицы . Они показывают нам, что является вообще верным в отношении предметного, исходя из чистой формы мысли, т.е. что может быть ска-

²⁸⁴А: {отделяют формальный (формально "возможный") смысл от формальной бессмыслицы. Эта бессмыслица означает также зачастую отсутствие смысла, ведь мы сами можем слышать, в конце концов, как сильное отступление от эмпирической истины называют отсутствием смысла; однако это отсутствие смысла означает здесь объективную и скорее формальную несовместимость, коренящуюся в чисто логических категориях, которая равнодушна в отношении любой "материи познания"}.

313

зано относительно {объективной значимости}²⁸⁵ значений a priori²⁸⁶всякой материи предметности, наделенной значением, на основе чистой формы значений, в которой мыслится эта предметность. Эти законы нельзя нарушать, чтобы ложность не получалась уже до того, как мы вообще принимаем в расчет предметное в его содержательном своеобразии. Эти законы, в смысле нашего III Исследования²⁸⁷, суть "аналитические", в противоположность синтетически "априорным" законам, которые включают в себя содержательные понятия и значимость которых зависит от этих понятий. В сфере аналитических законов вообще эти формальные законы, т.е. законы объективной значимости, коренящиеся в чистых категориях значений, отделяют от онтологически-аналитических законов, которые основываются на фοрмально онтологических категориях (таких, как предмет, свойство, множественность и т.д.), и четко определяют второе, более узкое понятие аналитического. Мы можем это назвать апофантико-аналитическим, в смысле апофантической логики. В одной части, однако только в одной части, существуют отношения эквивалентности между обоими законами, что мы не можем здесь рассмотреть более подробно.

Если мы теперь, невзирая на все вопросы объективной значимости, ограничимся Apriori, которое коренится в родовой сущности значения как такового, а именно дисциплиной, обнаруженной в данном Исследовании, которая изучает первичные структуры значений, первичные типы членений и соединений, а так же коренящиеся в них операциональные законы комплекса значений и модификации значений - то мы одновременно осознаем несомненную оправданность идеи универсальной грамматики, выдвинутой рационализмом XVII и XVIII столетий. То, что мы уже наметили в этом аспекте во введении, едва ли требует более подробного рассмотрения. Старые грамматики, пожалуй, прежде всего инстинктивно ощущали обозначенные сферы законов, даже если они не смогли привести их к понятийной ясности. И в сфере грамматики существует четкая мера, априорная норма, которую нельзя перешагнуть. Так же как собственно в логической сфере априорное как "чистая логика" отделяется от эмпирически и практически логического, точно так же в грамматической сфере отделяется, так сказать, чисто грамматическое, т.е. именно априорное ("идеальная форма" языка, как превосходно говорили) от эмпирического. В обоих случаях

²⁸⁵ А: {объективности}.

²⁸⁶Гуссерль употребляет здесь "a priori" не как terminus technicus, но как слово со значением "до" или "независимо от" (Прим. перев.).

²⁸⁷ Ср. выше, III [Исследование], 11 сл.

314

316

роны, а [универсальности и] сингулярности - с другой, [различия] синтаксисов плюральности, отрицания, модальностей и т.д. - все это всецело априорные связи (Bestände), коренящиеся в идеальной сущности значений как таковых. Не в меньшей степени сюда относятся и первичные конфигурации значений, которые могут быть в дальнейшем созданы в соответствии с операциональными законами комплексов и модификаций, а также в соответствии с такими первичными формами. По сравнению с эмпирико-грамматическими проявлениями они суть в себе первое и в самом деле равны абсолютно твердому "идеальному каркасу"²⁹⁰, в большей или меньшей степени обнаруживающемуся в эмпирическом одеянии. Это нужно иметь в виду, чтобы осмысленно спрашивать: каким образом в немецком, латинском, китайском и т.д. выражается определенное ("den") экзистенциальное утверждение, определенное категорическое утверждение, антецедент условного утверждения, множественное число, модальности "возможного" и "вероятного", "не" и т.д.? Не может оставаться безразличным, довольствуется ли грамматик своими донаучными личными воззрениями на формы значений, а также эмпирически туманными представлениями, которые предоставляет ему историческая, скажем, латинская грамматика, или же он принимает в расчет научно определенную и теоретически связную чистую систему форм.

Принимая во внимание, что в этой логической сфере более низкого порядка вне игры остаются вопросы истины, предметности, объективной возможности, и принимая во внимание как раз характерную функцию этой сферы для прояснения идеальной сущности любого языка как такового, эту фундирующую сферу чистой логики можно было бы назвать {чисто-логической (reinlogische) грамматикой}.²⁹¹

Примечания. {1. В первом издании я говорил "чистая грамматика", имя, которое было задумано и эксплицитно введено как аналог кантовского "чистого естествознания". Поскольку, однако, никоим образом нельзя утверждать, что чистое учение о формах значений охватывает все общеграмматическое Apriori - например, грамматически весьма важным отношениям взаимопонимания психических субъектов принадлежит ведь свое собственное Apriori, - то все же предпочтительней говорить о чисто-лоической грамматике.}

2. После проведенных рассуждений никто не будет приписывать нам мысль, что мы считали "возможной" "общую" грамматику в смысле общей науки, которая включала бы в себя все особые грамматики в качестве слу-

²⁹⁰Вопреки А. Марти, который оспаривает уместность иносказаний.

²⁹¹ А: {"чистой грамматикой"}.

317

чайных спецификаций - примерно так, как общая математическая теория включает в себя a priori все возможные отдельные случаи и сразу же их разрешает. Конечно, об общей и, более конкретно, чисто логической грамматике речь идет по аналогии с общим языкознанием. Так же как последнее вообще занимается общими учениями, которые могут предшествовать наукам об определенных языках, в особенности - предпосылками и основаниями, которые для всех них равным образом принимаются в расчет, так и в своей более узкой сфере чисто-логическая грамматика, которая как раз исследует только одно из этих оснований, и притом такое, исконная теоретическая сфера которого есть чистая логика. Включение этой более узкой сферы в языкознание служит, естественно, лишь интересам применения, точно так же как при другой направленности - включение некоторых глав психологии.

В этом отношении Марти придерживается, конечно, другого воззрения, как и вообще относительно теоретического порядка априорных и эмпирических исследований. Ср. а а О., 21, S. 63ff. Там же, в примечании на с. 67 он полагает, что предписанные мною чистой логике логико-грамматические разыскания с "теоретической точки зрения" имеют "свой естественный исток в психологии языка. И логика, и Номотетическая часть психологии языка заимствуют оттуда то, что служит и подходит для их целей". Я не могу оценить воззрение Марти иначе, как принципиально ошибочное. В соответствии с ним мы пришли бы к тому, что арифметику, и даже все дисциплины формальной математики нужно было бы включить в психологию, если даже не в психологию языка. Чистая логика в узком смысле, в смысле учения о значимости значений и вместе с ним, опять-таки, чистое учение о формах, по моему мнению, сущностно едины с этими дисциплинами (Ср. заключительную главу Пролегомен). Они все должны рассматриваться в этом сущностном единстве "mathesis universalis" и каждый раз строго отделяться от любых эмпирических наук, будь это физика или психология. Это же действительно делают, пусть даже исключая специфически философские проблемы и, так сказать, в наивно-догматической манере, математики, не заботясь о возражениях философов, - по моему мнению, весьма для блага науки.

3. Ничто так не запутывало вопрос о правильном отношении между логикой и грамматикой, как постоянное смешение обеих логических сфер, которые мы строго разделили как высшую и низшую и охарактеризовали посредством их негативных подобий - сферы отсутствия смысла и сферы формальной бессмыслицы. Логическое, в смысле высшей сферы, устремленной к формальной истинности, соответственно, предметности, для грамматики безусловно безразлично. Не таково логическое вообще. Если же хотят, однако, дискредитировать низшую сферу из-за ее мнимой узости и самопонятности, а также практической бесполезности, то на это следовало бы ответить, что философу, предназначенному быть представителем интересов чистой теории, не пристало руководствоваться соображениями практической пользы. Он ведь должен был бы также знать, что как раз за

318

"самопонятностями" скрываются самые трудные проблемы, и причем в такой степени, что можно было бы парадоксально, но все же не без глубокого смысла, назвать философию наукой о тривиальностях. Во всяком случае, и здесь на первый взгляд столь тривиальное при более точном рассмотрении становится источником глубоких и разветвленных проблем. Так как для логика с его интересом, направленным на объективную значимость, эти проблемы не являются ощутимыми в первую очередь, - хотя, говоря по-аристотелевски, они суть "в себе первые" - то совсем не удивительно, что до сих пор в логике (даже в больцановской) не пришли даже к научной формулировке этих проблем, соответственно, к пониманию идеи чисто логического учения о формах. Таким образом, логике недостает первого основания, недостает научно строгих и феноменологически проясненных различий первичных элементов значений и структур значений, недостает уяснения соответствующих сущностных законов. Этим объясняется также, что в особенности многие "теории понятий" и "теории суждений", которые существенной своей стороной восходят к этой сфере, дали столь малосостоятельные результаты. В самом деле, в значительной степени причина этого в недостатке верных исходных точек и целей, в смешении проблемных слоев, которые здесь необходимо радикально разделять, и в воздействии психологизма, то открытого, то различным образом замаскированного. Разумеется, в этом недостатке обнаруживается (так как все же взор логика всегда устремлен к форме) трудность, заключающаяся в самих вещах.

4. Родственные [нашему] и противоположные концепции рассматриваются в работе Г. Штейнталя: Н. Steinthal, Einleitung in die Psychologie und Sprachwissenschaft (Einl., IV, "Sprechen und Denken", Grammatik und Logik, S. 44ff.). В особенности нужно указать на прекрасное и точное изложение концепции В. ф. Гумбольта (а. а. О., S. 63ff), из которого следует, что изложенное нами до некоторой степени приближает нас к великому исследователю, весьма почитаемому также и Штейнталем. Относительно возражений Штейнталя, который придерживается противоположных взглядов, кажется, что наши различения нашли столь ясное разрешение, что от детальной критики можно здесь отказаться.

V. ОБ ИНТЕНЦИОНАЛЬНЫХ ПЕРЕЖИВАНИЯХ И ИХ "СОДЕРЖАНИЯХ"

ВВЕДЕНИЕ

Во II Исследовании мы прояснили смысл идеальности вида (Spezies) вообще и при этом тот смысл идеальности значений, который принимает в расчет чистая логика. Как всем идеальным единствам, так и значениям соответствует реальная возможность и иногда действительность, значениям in specie соответствуют акты придания значения (Akte des Bedeutens), и первые суть не что иное, как {идеально схваченные моменты вторых}²⁹². Однако теперь возникают новые вопросы относительно рода психических переживаний, в которых берет свой исток высший род "значение", и равным образом относительно низших видов этих переживаний, в которых развертываются существенно различные виды значений. Речь идет, таким образом, об ответе на вопрос относительно истока понятия значения и его существенных видоизменений, соответственно, об ответе более глубоком и продвигающем нас далее, чем это было предложено в предыдущих Исследованиях. В тесной связи с этим стоят следующие вопросы: значения должны заключаться в интенциях значений, которые могут вступать в определенное отношение с созерцанием. Мы неоднократно говорили об осуществлении интенции значения посредством соответствующего созерцания и о том, что высшая форма этого осуществления есть то, что дано с очевидностью. Возникает, следовательно, задача описать это примечательное феноменологическое отношение и определить его роль, т.е. прояснить коренящиеся в нем понятия, [относящиеся к сфере] познания. Эти и предыдущие задачи, относящиеся к сущности значения (в особенности

²⁹² А: {идеально схваченные типологические свойства актов последних}.

320

логического представления и логического суждения), не следует, конечно, разделять в аналитическом исследовании.

Настоящее исследование еще не будет заниматься этими задачами; ибо прежде чем мы приступим к самим этим задачам, потребуется феноменологическое исследование значительно более общего характера. "Акты" должны быть переживаниями придания значения (das Bedeuten), и то, что сопряжено со значением (das Bedeutungsmäßige) в каждом отдельном акте, должно как раз заключаться в {переживании как акте (Akterlebnis)}²⁹³, а не в предмете; оно должно заключаться в том, что делает его "интенциональным", "направленным" на предмет переживанием. Точно так же сущность осуществляющего созерцания заключается в определенных актах: мышление и созерцание - как акты - должны различаться. И, естественно, само осуществление должно быть особым отношением, которое принадлежит типологическим свойствам актов. В дескриптивной психологии нет теперь вопроса более спорного, чем вопрос об "актах"; и сомнение, если даже не совершенно поспешное отклонение [этого термина], может возникнуть [для читателя] во всех тех местах предыдущих Исследований, где понятие акта служило для характеристики и экспликации нашей концепции. Таким образом, важным предварительным условием решения обозначенных задач является то, что понятие акта будет прояснено прежде всех других. [Тогда] обнаружится, что понятие акта в смысле интенциональных переживаний выделяет важное родовое единство в сфере (схваченных в феноменологической чистоте) переживаний и что включение значений как переживаний в этот род в самом деле придает им весьма значимую характеристику.

Само собой разумеется, что к исследованию феноменологической сущности актов как таковых относится также прояснение различия между типологическим свойством акта и содержанием акта, а в последнем отношении - обнаружение фундаментально различных значений, которые принимает термин "содержание" акта.

Сущность актов как таковых не может быть рассмотрена в достаточной степени, если при этом не занимаются весьма основательно феноменологией "представлений". О тесной взаимосвязи напоминает нам известное положение, что каждый акт или сам есть представление, или имеет представление своей основой. Тем не менее спрашивается, какое из весьма различных понятий представления следовало бы привлечь, и, таким образом, разграничение смешивающихся друг с другом

²⁹³ A: {типологическом свойстве акта}.

321

феноменов, которые лежат здесь в основе эквивокаций, становится существенной частью задачи.

Рассмотрение обозначенных только что в общих чертах проблем (к которым внутренне примыкают некоторые другие) мы связываем соответствующим образом с дескриптивно-психологическим различением нескольких друг в друга перетекающих понятий сознания. Психические акты обозначают ведь часто как "деятельность сознания", как "отношение сознания к своему содержанию (предмету)", а иной раз "сознание" определяют именно как обобщающее выражение для психических актов любого вида.

ПЕРВАЯ ГЛАВА. СОЗНАНИЕ КАК ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКИЙ СОСТАВ (BESTAND) Я И СОЗНАНИЕ КАК ВНУТРЕННЕЕ ВОСПРИЯТИЕ

1. МНОГОЗНАЧНОСТЬ ТЕРМИНА "СОЗНАНИЕ"

В психологии много говорят о сознании, а также о содержаниях сознания и переживаниях сознания (обычно просто говорят о содержаниях и переживаниях) главным образом в связи с отделением психических феноменов от физических. Посредством этого должны быть, с одной стороны, обозначены феномены, принадлежащие сфере психологии, а с другой - сфере физических наук. С вопросом этого отделения тесно связана наша проблема - выделение понятия психического акта в его феноменологической сущности, поскольку это понятие возникло как раз в данной связи, а именно как понятие, которое, как полагают, устанавливает границы психологического домена. Для правильного установления этих границ оправдано применять одно понятие сознания, другое же дает определение понятия психического акта. Во всяком случае, следует разделять некоторые объективно родственные и потому легко смешиваемые понятия.

Ниже мы рассмотрим три понятия сознания, принимая во внимание наши интересы.

1. Сознание как совокупный реальный (reell) феноменологический состав {эмпирического Я, как переплетение психических переживаний в единстве потока переживаний}²⁹⁴.

²⁹⁴ А: {духовного Я (Сознание = феноменологическое Я, как "связка" ("Bundel"), или переплетение, психических переживаний}.

322

2. Сознание как внутреннее обнаружение (Gewahrwerden) собственных психических переживаний.

3. Сознание как общее обозначение любых "психических актов", или "интенциональных переживаний".

Едва ли нужно говорить, что при этом не исчерпаны все эквивокации упомянутого термина. Я напоминаю, например, о таких распространенных во вненаучном словоупотреблении оборотах, как "дойти до сознания" или "прийти в сознание", "высокое" или "низкое самосознание", "пробуждение самосознания" (последний оборот употребителен также в психологии, но совершенно в другом смысле, чем в обыденной жизни) и т.д.

При многозначности всех терминов, какие только могут быть использованы в качестве различающего обозначения, однозначное определение понятий, требующих разъединения, возможно лишь косвенным образом, а именно только посредством сопоставления равнозначных выражений и противопоставления тех, которые должны быть отделены друг от друга, а также посредством соответствующих описаний и прояснений. Этими вспомогательными средствами мы и воспользуемся.

2. ВО-ПЕРВЫХ: СОЗНАНИЕ КАК { РЕАЛЬНО-ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКОЕ (REELL-PHÄNOMENOLOGISCHE)} ЕДИНСТВО ПЕРЕЖИВАНИЙ, [СОСТАВЛЯЮЩИХ] Я (ICHERLEBNISSE). ПОНЯТИЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ

Мы начнем со следующего сопоставления. Если современный психолог определяет или может определить свою науку как науку о психических индивидах как конкретных единствах сознания или как науку о переживаниях сознания переживающих индивидов или как науку об их содержаниях сознания, то сопоставление терминов в этой связи устанавливает определенное понятие сознания и вместе с тем - определенные понятия содержания и переживания. Под этими последними терминами - переживание и содержание - современная психология понимает реально происходящие процессы (Вундт справедливо говорит: события), которые, изменяясь в каждый момент, составляют в многообразном сцеплении и взаимопроникновении действительное единство сознания соответствующего психического индивида. В этом смысле восприятия, образы фантазии и отражения, акты понятийного мышления, предположения и сомнения, радости и горести, надежды и опасения, желания и воления и т.п. - в то время, когда они происходят в нашем сознании, - суть переживания или содержания сознания. И вместе с этими переживаниями в их целостности и конкретной пол-

323

ноте переживаются также составляющие их части и абстрактные моменты, они суть реальные (reell) содержания сознания. Не имеет, естественно, значения, расчленяются ли сами по себе каким-либо образом упомянутые части, разграничиваются ли они посредством специально к ним отнесенных актов и, в особенности, являются ли они сами по себе предметами "внутренних" восприятий, схватывающих их так, как они наличествуют в сознании (Bewußtseinsdasein), и возможно ли это вообще или нет.

{Теперь сразу же следовало бы указать на то, что данное понятие переживания может быть схвачено чисто феноменологически, т.е. так, что любое отношение к эмпирически реальному существованию (к людям или животным в природе) остается исключенным: переживания в дескриптивно-психологическом (эмпирически-феноменологическом) смысле становятся тогда переживаниями в смысле чистой феноменологии²⁹⁵. На поясняющих примерах, которые мы здесь приведем, можно и нужно убедиться, что требуемое исключение всякий раз в нашей воле, и то, что в этих примерах вначале предъявлено или может быть предъявлено "дескриптивно-психологически", - должно быть схвачено в указанном смысле "чисто" и в дальнейшем понято как чистое (априорное) усмотрение сущностей. То же самое, естественно, имеет место и во всех подобных случаях.}

Так, например, в случае внешнего восприятия {цвет как момент ощущения (Empfindungsmoment Farbe), который представляет собой реальную (reell) составную часть конкретного видения (в феноменологическом смысле - визуально воспринимаемого явления (Wahrnehmungserscheinung))}²⁹⁶, есть точно так же "пережитое", или "осознанное, содержание" как в качестве характерного свойства акта восприятия (Wahrnehmen), так и в качестве полного воспринимаемого явления цветного предмета. Напротив, сам этот предмет, хотя он и воспринимается, не переживается, или не осознается; равным образом также не переживается, или не осознается, его воспринятая окраска. Если предмет не существует, если, следовательно, восприятие должно быть критически оценено как обман, галлюцинация, иллюзия и т.п., тогда не существует также и воспринятый, увиденный цвет - цвет

²⁹⁵ {Ср. в связи с этим мои Ideen zu einer reinen Phänomenologie usw., Jahrbuch f. Philos. и. phänom. Forschung I, 1913, 2. Abschnitt}.

²⁹⁶ А: {цветовой момент (Farbenmoment), который представляет собой реальную (real) составную часть моего конкретного видения (в психологическом смысле - визуально воспринимаемого явления}.

324

предмета. Это различие между нормальным и аномальным, верным и обманчивым восприятием не касается внутреннего, чисто дескриптивного, или феноменологического, характера восприятия. Тогда как видимый цвет, - т.е. цвет, являющийся в визуальном восприятии вместе с являющимся предметом как его качество и положенный вместе с предметом как налично существующий, - если этот цвет вообще существует, то, конечно, существует не как переживание; между тем ему соответствует в определенном переживании, т.е. в воспринимаемом явлении, некоторая реальная (reell) составная часть. Этому цвету соответствует ощущение цвета, качественно определенный цветовой момент, который в восприятии или в одном принадлежащем собственно ему компоненте восприятия ("явлении окраски предмета") подвергается объективирующему "схватыванию". Нередко смешивают ощущение цвета и объективную окраску предмета. Именно в наши дни весьма распространено представление, согласно которому одно и другое, являясь тождественным, только рассматривается с различных "точек зрения" и "интересов"; рассматриваемое психологически, или субъективно, это называется ощущением, рассматриваемое физически, или объективно, называется качеством внешних вещей. Однако здесь достаточно указать на легко улавливаемое различие между красным цветом этого шара, который видится объективно как равномерный, и несомненными и даже необходимыми в самом восприятии оттенками субъективных ощущений цвета - различие, воспроизводящееся во всех видах предметных качеств и соответствующих им комплексах ощущений.

То, о чем мы говорили, касаясь единичных определений, переносится и на конкретные целостности. Феноменологически ложным является утверждение о том, что различие между осознанным в восприятии содержанием и в нем воспринятым (в акте восприятия подразумеваемым - wahrnehmungsmäßig vermeinten) внешним предметом есть только различие способа рассмотрения, берущего одно и то же явление один раз в субъективной связи (в связи явлений, относящихся к Я), а другой раз - в объективной связи (в связи самих вещей). В этом утверждении нельзя достаточно четко уловить эквивокацию, которую оно допускает, когда явлением (Erscheinung) называется не только переживание, заключающее в себе явленность (Erscheinen) объекта (например, конкретное переживание, в котором присутствует сам подразумеваемый объект), но также и являющийся объект как таковой. Обман этой эквивокации исчезает, как только отдают себе феноменологический отчет в том, что же из являющегося объекта как такового действительно можно было бы обнаружить в переживании явле-

325

ния. Явление вещи (переживание) не есть являющаяся вещь ("противостоящая" нам, как подразумевается, в живой самости). Мы переживаем явления как принадлежащие связям сознания, вещи же являются нам как принадлежащие феноменальному миру. Сами явления не являются, они переживаются.

Если мы самим себе являемся в качестве членов феноменального мира²⁹⁷, то физические или психические вещи (тела или персоны) являются нашему феноменальному Я в физическом или психическом отношении. Это отношeниe феноменального объекта (который любят называть также содержанием сознания) к феноменальному субъекту (Я как эмпирическая персона, как вещь) нужно, разумеется, отделять от отношения содержания сознания (в нашем смысле - переживания) к сознанию в смысле единства содержаний сознания (к феноменологическому составу (Bestand) эмпирического Я). В первом случае речь идет об отношении двух являющихся вещей, в последнем - об отношении единичных переживаний к комплексу переживаний. Также и наоборот, следует, естественно, отделять отношение являющейся персоны Я к внешне являющейся вещи - от отношения между явлением вещи как переживанием и являющейся вещью. Когда мы говорим об этом последнем отношении, тогда только становится ясным, что само переживание не есть то, что присутствует "в" нем интенционально; аналогично этому, например, предикаты явления не есть одновременно предикаты являющегося в нем. И опять, новое отношение есть отношение объективирующее, которое мы приписываем отношению пeреживaeмого в явлении комплекса ощущений к являющемуся предмeту, а именно, когда мы говорим, что в акте явления переживается комплекс ощущений, однако при этом он определенным образом "схватывается", "постигается", и в этом феноменологическом характере оживляющего истолкования (beseelender

²⁹⁷ {который рассматривается здесь только как являющийся, в то время как любой вопрос о его существовании или несуществовании, равно как и вопрос о являющемся в нем эмпирическом Я, исключается, если мы хотим, чтобы все эти соображения имели не дескриптивно-психологический, а чисто феноменологический характер. Таким образом, так же как и прежде, в каждом новом, по преимуществу психологически проведенном анализе, нужно обратить внимание на то, что он действительно допускает "очищение", придающее ему "чисто" феноменологическую ценность}.

326

Auffassung) ощущений заключается то, что мы называем явлением предмета²⁹⁸.

Подобные существенные различия, как мы их только что с необходимостью обнаружили относительно восприятия, чтобы различить, что в нем является переживанием, т.е. из чего оно реально (reell) состоит, и то, что "есть в нем" в некотором несобственном ("интенциональном") смысле, нужно теперь сделать также относительно других "актов". Вскоре нам предстоит обсудить эти различия в более общем виде. Здесь же все дело лишь в том, чтобы заранее отвести в сторону определенные, ведущие к ошибочному направлению мысли, которые могли бы запутать простой смысл требующих разъяснения понятий.

3. ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКОЕ И ОБЩЕРАСПРОСТРАНЕННОЕ ПОНЯТИЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ

С этой же целью мы еще указываем на то, что наше понятие переживания не совпадает с общераспространенным, причем здесь снова важно иметь в виду проведенное различие между реальным (reell) и интенциональным содержанием.

Если кто-то говорит, что он пережил войны 1866-1870 гг., тогда то, что в этом смысле означает "пережитое", есть комплекс внешних событий, и акт переживания (Erleben) состоит здесь из восприятий, оценок и прочих актов, в которых эти события превращаются в предметное явление и зачастую - в объекты определенного полагания (Setzung), отнесенного к эмпирическому Я. Переживающее сознание, взятое в феноменологическом смысле, которым мы руководствуемся, не имеет в себе, естественно, этих событий, так же как и причастных событиям вещей, в качестве своих "психических переживаний", в качестве своих реальных составных частей или содержаний. То, что оно находит в себе, то, что реально в нем наличествует, - это соответствующие акты восприятия, суждения и т.д. со своим изменяющимся материалом ощущений, со своим содержанием схватывания, со своими характерными особенностями полагания и т.д. И, таким образом, "акт переживания" означает здесь нечто совсем иное, чем там. Переживать внешние события означало: иметь определенные, направленные на эти события акты восприятия, акты знания (как бы его ни определять) и т.п. То, что мы их имеем, тотчас дает пример совершенно иного рода

²⁹⁸или также явлением в ранее и далее употребляемом смысле, где явлением называется само (феноменологически понятое) переживание.

327

переживания - в {феноменологическом}²⁹⁹ смысле. Оно означает не более чем то, что определенные содержания суть составные части в единстве сознания, {в феноменологически едином потоке сознания эмпирического Я}³⁰⁰. Последнее само есть реальное (reell) целое, которое реально (reell) составляется из многообразных частей, и каждая такая часть означает: "пережитое". В этом смысле то, что переживает Я, или сознание, есть именно его переживание. Между пережитым, или осознанным, содержанием и самим переживанием нет никакого различия. Схваченное в ощущении, например, есть не что иное, как ощущение. Если, однако, переживание "относится" к предмету, который нужно отличать от самого переживания, как, скажем, внешнее восприятие относится к воспринятому, как номинативное представление к предмету и т.п., - тогда этот предмет в установленном здесь смысле не пережит, не осознан, но именно воспринят, назван и т.д.

Это обстоятельство дает основания говорить здесь о содержании всецело в собственном смысле. Нормальный смысл слова содержание относителен, он указывает в общем на схватываемое единство, которое обладает своим содержанием в совокупности принадлежащих ему частей. То, что дает возможность схватить себя в некотором целом как часть, то, что поистине реально его конститутирует, принадлежит содержанию целого. Когда о содержаниях говорят в общепринятом дескриптивно-психологическом смысле, то умалчиваемая точка соотнесенности [содержаний], т.е. соответствующее целое, есть реальное (reell) единство сознания. Его содержание есть общая совокупность наличных "переживаний", и под содержаниями во множественном числе понимают тогда сами эти переживания, т.е. все, что в качестве реальной части конституирует {соответствующий феноменологический поток сознания}³⁰¹.

4. ОТНОШЕНИЕ МЕЖДУ ПЕРЕЖИВАЮЩИМ СОЗНАНИЕМ И ПЕРЕЖИТЫМ СОДЕРЖАНИЕМ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ СПЕЦИФИЧЕСКИ ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКИМ ВИДОМ ОТНОШЕНИЯ

Из вышесказанного ясно, что отношение, полагаемое как отношение [тех или иных] переживаний к одному переживающему сознанию

²⁹⁹ А: {внутреннем}.

³⁰⁰ А: {в "переживающем" психическом субъекте}.

³⁰¹ А: {соответствующее Я, или сознание}.

328

{или переживающему "феноменологическому Я"³⁰²}³⁰³, не устанавливает ничего специфически феноменологического. Я в смысле обыденной речи есть эмпирический предмет - собственное Я, так же как чужое и всякое Я, точно так же как любая физическая вещь, как дом или дерево и т.п. Научный подход может затем весьма сильно изменить понятие Я, но если он избегает фикций, тогда Я остается индивидуальным вещеобразным предметом, который, как и все такие предметы, не имеет феноменально никакого иного единства, чем то, какое придается ему посредством согласованных феноменальных свойств, единство, получающее основание в собственном содержательном составе этих свойств. Если мы отделяем Я как одушевленное тело (Ichleib) от эмпирического Я, если мы затем ограничиваем чисто психическое Я его феноменологическим содержанием, тогда оно редуцируется к единству сознания, следовательно, к реальному (real) комплексу переживаний, определенную часть которого мы (т.е. каждый для своего Я) с очевидностью обнаруживаем как присутствующую в нас, а остальную часть обоснованно предполагаем. Феноменологически редуцированное Я не есть, таким образом, нечто особенное, парящее над многообразными содержаниями, оно просто тождественно своему собственному единству связей. В природе содержаний и законах, которым они подчиняются, заложены определенные формы связей. Они протекают многообразными способами от содержания к содержанию, от комплекса содержаний к другому комплексу и в конце концов конституируется единое совокупное содержание, которое есть не что иное, как само редуцированное феноменологическое Я. Этим содержаниям, как и содержаниям вообще, присущи свои закономерно определенные способы сближения друг с другом, сплавления в более обширные единства, и, таким образом, их единством и тождественностью уже конституировано феноменологическое Я, или единство сознания, без того чтобы требовался помимо этого некий особый Я-принцип, который служил бы опорой всем содержаниям, еще раз их всех объединяя. И в том и в другом случае действие такого принципа было бы непонятным.^{304, 305}

³⁰² В первом издании поток сознания вообще обозначается как "феноменологическое Я".

³⁰³А: {или психическому индивиду, или Я}.

³⁰⁴Автор более уже не придерживается высказанной в этих параграфах оппозиции учению о чистом Я - как это очевидно из цитированных выше "Идей...". Ср.: Ор. cit., 57, S. 109; 80, S. 159.

329

5. ВО-ВТОРЫХ: "ВНУТРЕННЕЕ" СОЗНАНИЕ КАК ВНУТРЕННЕЕ ВОСПРИЯТИЕ

В трех последних параграфах был установлен определенный смысл терминов "сознание", "переживание", "содержание", точнее, дескриптивно-психологический, а при феноменологическом "очищении" - чисто феноменологический смысл. Мы хотим далее придерживаться этого смысла, разве что будут определенно указаны другие понятия.

Второе понятие сознания обнаруживается тогда, когда говорят о внутреннем сознании. Речь идет о "внутреннем восприятии", которое должно сопровождать актуально данные переживания вообще или в определенном ряде случаев и должно быть отнесено к ним как к своим предметам. Очевидность, которую обычно приписывают внутреннему восприятию, указывает на то, что его принимают в качестве адекватного восприятия, которое не привносит в свои предметы ничего, что не было бы наглядно представлено и реально дано в самом переживании восприятия; и наоборот, которое именно так наглядно представляет и полагает предметы, как они фактически переживаются в восприятии и вместе с

³⁰⁵ В А следовал еще абзац: {Если бы мы хотели быть более точными, то нам следовало различать между феноменологическим Я в определенное мгновение (Ich des Augenblicks), феноменологическим Я в продолжительном времени и феноменологическим Я как устойчивым предметом, как чем-то пребывающем в изменении. Так же как внешняя вещь не есть разъединенный комплекс признаков в определенное мгновение, но конституирует себя лишь как устойчивое в изменении единство, которое пронизывает многообразие действительных и возможных изменений, так и Я как пребывающий (subsistierend) предмет конституируется лишь в единстве, охватывающем все действительные и возможные изменения комплекса переживаний. И это единство не есть более феноменологическое единство, оно заключено в каузальной закономерности. Разумеется, мы должны здесь оставить открытым вопрос, действительно ли простой единообразной непрерывности содержаний сознания, благодаря которой они переходят друг в друга в единообразном изменении и в каждое мгновение, естественно, в себе непрерывно едины, принадлежит каузально-закономерная связь, которая устанавливала бы здесь некоторое вещественное единство в метафизическом смысле (но не в мистическом). Мы должны вообще оставить открытым вопрос, следует ли различать и каким образом различать психические и физические вещи, [выступающие] друг возле друга как равнооправданные вещные единства. Здесь речь только о феноменологическом (das Phänomenologische), и, конечно, это так, что феноменологически редуцированное Я, т.е. Я, расширяющееся от момента к моменту по своему составу переживаний, несет в себе самом свое собственное единство, рассматривается ли оно с каузальной точки зрения как вещь или нет.}

330

восприятием. {Любое восприятие характеризуется посредством интенции схватывать свой предмет как присутствующий в живой самости (in leibhafter Selbstheit). Этой интенции соответствует восприятие в своей исключительной полноте, оно адекватно, если предмет в нем самом действительно и в строгом смысле присутствует "как живой", как то, что он есть, схваченный целиком и, таким образом, реально (reell) содержащийся в самом восприятии. Итак, само собой разумеется, ведь это очевидно из чистой сущности восприятия, что адекватное восприятие может быть только "внутренним", что оно может быть нацелено только на одновременно с ним данные и вместе с ним принадлежащие одному сознанию переживания, причем это, строго говоря, имеет силу только для переживаний в чисто феноменологическом смысле. С другой стороны, ни в коем случае нельзя просто сказать противоположное на психологический манер - что всякое направленное на собственные переживания восприятие (которое естественно было бы обозначить как восприятие внутреннее) должно быть адекватным.}³⁰⁶ При такой проявившейся двойственности выражения "внутреннее восприятие" было бы лучше провести терминологическое различие между внутренним восприятием (как восприятием собственных переживаний) и адекватным (очевидным) восприятием. Вместе с тем могла бы исчезнуть и гносеологически ложная и психологически обесцененная противоположность между внутренним и внешним восприятием. Она заменяется подлинной противоположностью между адекватным и неадекватным восприятием³⁰⁷, коренящейся в чисто феноменологической сущности таких переживаний.

Близкая связь обоих обсуждавшихся понятий сознания обнаруживается у некоторых исследователей, например у Брентано, потому, что

³⁰⁶ А: {Любое восприятие характеризуется посредством интенции схватывать свой предмет так, как он сам присутствует, точно так, как он есть, существующий и воспринятый (gemeinten). Этой интенции соответствует восприятие, оно адекватно, если предмет действительно есть здесь как то, что он есть, присутствует [здесь] как живой, следовательно, сам присутствует в акте восприятия (Wahrnehmen) и един с ним. Итак, само собой разумеется, ведь это очевидно просто из понятия восприятия, что адекватное восприятие может быть только внутренним восприятием, что оно может быть нацелено только на одновременно с ним данные и вместе с ним принадлежащие одному сознанию переживания; в то же время ни в коем случае не верно обратное, что любое восприятие, направленное на собственные переживания (которые могли бы быть обозначены как внутренние в соответствии с обычным словоупотреблением), должно быть адекватным.}.

³⁰⁷ Ср. в связи с этим приложение о внутреннем и внешнем восприятии. (В конце VI Исследования - Прим. перев.).

331

они считали правомерным рассматривать сознание (или переживаемость (Erlebtsein)) содержаний в первом смысле одновременно и как сознание во втором смысле. В последнем смысле осознается или переживается то, что воспринимается внутренне (а для Брентано это всегда означало - адекватно). В первом же смысле считалось осознанным то, что представлено как переживание в единстве сознания вообще. Смешение, которое подталкивает здесь к трактовке сознания как некоторого вида знания, причем знания, основанного на созерцании, могло бы привести к концепции, обремененной весьма серьезными неудобствами. Я напомню о бесконечном регрессе, вытекающем из того обстоятельства, что внутреннее восприятие само вновь становится переживанием и, таким образом, требует нового восприятия, относительно которого повторяется то же самое и т.д. Брентано пытался снять этот регресс путем различения первичной и вторичной направленности восприятия. Так как мы стремимся здесь к чисто феноменологическим констатациям, мы должны отстраниться от теорий такого типа, пока {феноменологически}³⁰⁸ не доказана необходимость допустить непрерывное действие внутреннего восприятия.

6. ПРОИСХОЖДЕНИЕ ПЕРВОГО ПОНЯТИЯ СОЗНАНИЯ ИЗ ВТОРОГО

Несомненно, что второе понятие сознания "изначальнее" и притом "само по себе первичнее". При научной систематизации от этого, более узкого понятия можно перейти в последующей интерпретации к первому, более широкому понятию. Если взять cogito, ergo sum или, скорее, просто sum в качестве того, что претендует на очевидность, значимость которой устанавливается вопреки всем сомнениям, то, разумеется, Я при этом не может быть {эмпирическим}³⁰⁹. Но поскольку, с другой стороны, мы должны признать, что очевидность положения я есмь не может зависеть от знания и принятия всегда остающихся сомнительными философских понятий Я, то лучше было бы сказать: в суждении я есмь очевидность зависит от определенного, не очерченного в строгих понятиях эмпирического представления о Я. Если мы, далее, зададим вопрос, что же могло бы принадлежать этому понятийно не схватываемому и потому невыразимому ядру и что, таким образом, всякий раз с очевидной достоверностью составляет данное в эмпирическом Я, то лучше всего сослаться на суждения внутреннего

³⁰⁸ А: {эмпирически}.

³⁰⁹ А: {полностью эмпирическим}.

332

(=адекватного) восприятия. Очевидным является не только я есмь, но и бесчисленные суждения вида: я воспринимаю то или иное - потому именно, что при этом я не просто предполагаю, но с очевидностью удостоверен, что воспринятое дано так, как оно и подразумевается, и что я схватываю его таким, каково оно есть. Например, эта радость, которая меня наполняет, эти образы фантазии, витающие передо мной в данную минуту, и т.п. Все эти суждения разделяют участь суждения я есмь; они не схватываются и не выражаются целиком понятийно и очевидны только в своих живых интенциях, которые подобающим образом не могут быть выражены в словах. Адекватно воспринятое - безотносительно к тому, выражено ли оно в такого рода не достигающих ясности высказываниях или остается невыраженным, - составляет здесь гносеологически первую и абсолютно достоверную сферу того, что в соответствующий момент {дает редукция феноменального эмпирического Я к его чисто феноменологически схватываемому содержанию}³¹⁰. Справедливо и обратное: то, что в суждении я есмь адекватно воспринимается в качестве Я, составляет ядро³¹¹, которое первоначально делает возможным и обосновывает очевидность. К этой сфере добавляется теперь {сфера более широкая, когда все то, что сущностно связанная с восприятием ретенция обнаруживает как только что бывшее настоящим, а также все то, что воспоминание (Wiedererinnerung) обнаруживает как принадлежащее к действительности имевшего место ранее переживания, мы редуцируем к тому, что составляло феноменологическое содержание этого переживания в прошлом. Следовательно, в этой редукции мы обращаемся посредством рефлексии "в" ретенции и воспоминании к репродуктивно-феноменологическому. Таким же образом мы поступаем с тем}³¹², что на эмпирическом основании можно считать

³¹⁰ А: {принадлежит Я}.

³¹¹ {В изложении, которое взято из первого издания без существенных изменений не уделяется должного внимания тому, что эмпирическое Я - это трансценденция того же ранга, что и физическая вещь. Если исключение этой трансценденции и редукция к чисто феноменологически данному не удерживает никакого чистого Я в качестве своего "остатка", то никакой действительной (адекватной) очевидности "Я есмь" дано быть не может. Но если эта очевидность действительно адекватна, - а кто станет это отрицать? - то как мы можем миновать допущения чистого Я? Это именно Я, схваченное в осуществлении очевидности cogito, и чистое осуществление схватывает его eo ipso феноменологически "чисто" и с необходимостью в качестве субъекта "чистого" переживания типа cogito.}

³¹² А: {далее, то, что воспоминание представляет в качестве бывшего, которое ранее для нас присутствовало с очевидностью, таким образом, то, что принадлежит собственному бывшему Я. (Очевидность, или очевидная вероятность [суждения] я был.) Затем далее все то}.

333

в любой момент сосуществующим с адекватно воспринятым или сосуществовавшим с упомянутым рефлексивным содержанием ретенции и воспоминания, причем связанным с ними в непрерывном единстве. Когда я говорю здесь о "связи в непрерывном единстве", то имею в виду единство конкретного феноменологического целого, части которого суть или моменты, взаимоопределяющие и, следовательно, требующие друг друга в своем сосуществовании, или это суть фрагменты (Stücke), которые благодаря своей собственной природе фундируют в сосуществовании формы единства, формы, которые действительно принадлежат содержанию целого как реально (reell) присущие ему моменты. И эти единства сосуществования постоянно переходят друг в друга от одного момента к другому, конституируя единство изменения, единство потока сознания, требующего, в свою очередь, постоянного сохранения или постоянного изменения по меньшей мере одного момента, существенного для единства целого и неотторжимого от него. Такую роль в первую очередь играет {форма, в которой представлено время, имманентно присущее потоку сознания как темпорально являющемуся единству (здесь берется не время мира вещей, но время, которое являет себя вместе в самим потоком сознания, время, в котором течет этот поток). Каждый момент этого времени представляется в некотором непрерывном оттенении (Abschattung), так сказать, "временных ощущений"; каждая актуальная фаза потока сознания - поскольку в ней представлен весь временной горизонт потока - обладает формой, охватывающей все его содержание. Эта форма остается непрерывной и тождественной, в то время как содержание потока постоянно меняется.} ³¹³

Это составляет, таким образом, феноменологическое содержание Я, эмпирического Я в смысле психического (seelisch) субъекта. Редукция к феноменологическому (das Phänomenologische) обнаруживает это реально замкнутое в себе и темпорально развертывающееся единство "потока переживаний". Понятие переживания расширилось от "внутренне воспринятого" - и в этом смысле осознанного - до понятия

³¹³ А: {Эту роль играет прежде всего субъективное сознание времени, понятое как оттенение "временных ощущений". Это сознание, как это ни парадоксально звучит, представляет собой всеохватывающую форму точечного сознания (Bewußtseinsaugenblick), т.е. форму переживаний, сосуществующих в некоторой объективной точке времени. Это составляет, таким образом, содержание Я как психического единства, как реально в себе замкнутого, темпорально развертывающегося единства всех "переживаний" [этого] Я.}

334

340

гического Я), то все же способ, каким содержания включаются в единство переживания, всецело зависит от особенностей содержаний, точно так же как вообще при включении частей в целое. Если же под содержанием подразумевается какой-либо предмет, на который сознание направлено как восприятие, воображение, воспоминание или ожидание, как понятийное представление или предикация и т.д., - тогда тем более существуют очевидные различия, проступающие уже в самом расположении в ряд только что приведенных выражений.

Возможно, вызовет возражение наше упомянутое выше утверждение о том, что Я само себя являет, само обладает осознанием и, в частности, восприятием самого себя. Однако самовосприятие эмпирического Я - это обычная вещь, и ее понимание не составляет затруднений. Это Я столь же хорошо воспринимается, как и любая внешняя вещь. А то, что воспринимаются не все стороны и части предмета, ничего не меняет по существу как в том, так и в другом случае. Ибо для восприятия существенно, чтобы оно было предполагающим (vermeintlich) схватыванием предмета, а не адекватным его созерцанием. Сам акт восприятия (Wahrnehmen), хотя он принадлежит Я с его феноменологическим составом, не попадает, разумеется (как и многое другое, что "осознается", но не замечается), в схватывающий взгляд восприятия (Wahrnehmung); подобно тому, как, например, не схваченные, но все же являющиеся моменты воспринятой внешней вещи не попадают в восприятие. Тем не менее Я в первом случае, как и вещь во втором, называются воспринятыми, и в самом деле [оказываются] воспринятыми, осознанными в модусе живого присутствия (in der Weise leibhafter Selbstgegenwart).

Добавление ко 2-му изданию. Следует особо подчеркнуть, что высказанная здесь позиция по вопросу о чистом Я (которой, как уже сказано, я более не придерживаюсь) не имеет значения для исследований, содержащихся в этом томе. Как ни важен этот вопрос вообще, а также чисто феноменологически, все же наиболее широкие проблемные сферы феноменологии, которые в той или иной степени общности касаются реального (reellen) содержания интенциональных переживаний и их сущностного отношения к интенциональным объектам, могут подвергаться систематическому анализу без постановки вопроса о Я. Исключительно такими сферами ограничиваются данные исследования. Принимая во внимание обсуждение приведенных выше высказываний в такой значительной работе, как недавно появившийся 1-й том вторично переработанного Введения в психологию П. Наторпа, я их просто не вычеркнул.

341

ВТОРАЯ ГЛАВА. СОЗНАНИЕ КАК {ИНТЕНЦИОНАЛЬНОЕ ПЕРЕЖИВАНИЕ}³¹⁹

Анализ третьего понятия сознания, которое по [своему] сущностному феноменологическому составу совпадает с понятием "психический акт", требует более подробного рассмотрения. В связи с ним речь об осознанных содержаниях, в частности о содержаниях наших представлений, суждений и т.д., приобретает многообразные значения, отделить которые друг от друга и самым точным образом их исследовать составляет весьма важную задачу.

9. ЗНАЧЕНИЕ БРЕНТАНОВСКОГО ВЫДЕЛЕНИЯ "ПСИХИЧЕСКИХ ФЕНОМЕНОВ"

Среди разграничений классов в дескриптивной психологии нет ни одного более примечательного и в философском отношении более значительного, чем то, которое провел Брентано, обозначив этот класс "психическими феноменами", и которое он использовал для своего известного разделения феноменов на психические и физические. Не то что бы я не мог согласиться с убеждением, которое при этом руководило великим мыслителем и которое было выражено уже выбором этих терминов - а именно, что он достиг исчерпывающей классификации "феноменов", посредством которой могли бы быть обособлены области исследования психологии и естественных наук, и что спорный вопрос о верном определении исследовательских областей этих дисциплин мог бы быть разрешен простым образом. Вполне возможно, что дефиниция психологии как науки о психических феноменах и соответствующая дефиниция естествознания как науки о физических феноменах имеет вполне оправданный смысл; однако серьезные основания дают возможность оспаривать то, что понятия, которые входят в брентановское разграничение [феноменов], суть те, которые под этими же именами входят в указанные дефиниции. Можно было бы показать, что отнюдь не все психические феномены в смысле возможной дефиниции психологии, точно так же в смысле Брентано, суть психические акты, и что, с другой стороны, добрая часть того, что у Брентано обозначено

³¹⁹ А: {психический акт}.

342

двусмысленным термином "физический феномен", поистине суть психические феномены³²⁰.

Тем не менее, ценность брентановского истолкования понятия (Konzeption des Begriffes) "психический феномен" совершено не зависит от целей, которые он при этом преследовал. Здесь выявляется для нас строго определенный в своих границах класс переживаний, который охватывает в себе все то, что характеризует в определенном и точном смысле психическое, осознанное существование (Dasein). {Реальная} сущность, которой недоставало бы таких переживаний, которая бы имела в себе просто содержания такого типа, каковы переживаемые ощущения (Empfindungserlebnisse)³²', и была бы неспособна предметно их интерпретировать или каким-либо иным образом делать предметы представимыми посредством них - следовательно, и подавно была бы неспособна отнестись к предметам в дальнейших актах: судить о них, радоваться или огорчаться, любить их или ненавидеть, желать или испытывать отвращение, - такую сущность никто не захотел бы назвать сущностью, наделенной психикой. Если находят сомнительным, мыслимо ли вообще такая сущность, которая была бы просто комплексом ощущений, то достаточно все же указать на феноменальные внешние вещи, которые даны в сознании (bewußtseinsmäßig) благодаря комплексам ощущений, однако сами никоим образом не являются в качестве таковых, и которые мы потому называем неодушевленными сущностями, или телами (Körper), что они лишены всех психических переживаний в смысле приведенных выше примеров. Если мы отвлечемся от психологии и войдем в более узкий круг философских дисциплин, то фундаментальная важность этого класса переживаний удостоверяет себя в том, что только присущие этому классу переживания принимаются во внимание в высших нормативных науках, ибо только эти пе-

³²⁰ Мое отклонение от [брентановской] трактовки движется не в направлении [уточнения] тех ограничений, которые Брентано, хорошо осознавший недостаточность простых определений, посчитал необходимым добавить (ср. Psychologie vom emp. Standp., I, S. 127 ff.)); это видно из рассуждений в приложении в конце тома. (Имеется в виду конец VI Исследования, которое не входит в настоящее издание. Прим. перев.). ³²¹ Мы не могли бы больше говорить: пережитые [содержания]. Исток понятия переживания лежит ведь в области психических "актов", и если его расширение привело нас к понятию переживания, которое охватывает и не-акты, то все же связь, которая встраивает их в акты и присоединяет их к актам, короче, единство сознания, остается столь существенной, что мы не могли бы говорить о переживании (Erleben) там, где бы недоставало этой связи.

343

реживания, в той мере, в какой мы схватываем их в феноменологической чистоте, образуют конкретные основания для абстрагирования фундаментальных понятий, которые играют систематизирующую роль в логике, этике, эстетике, а именно понятия, которые выстраивают идеальные законы этих дисциплин. Если мы при этом назвали и логику, то мы одновременно напомнили о том особом интересе, который побудил нас к более точному рассмотрению этих переживаний.

10. ДЕСКРИПТИВНАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА АКТОВ КАК ИНТЕНЦИОНАЛЬНЫХ ПЕРЕЖИВАНИЙ

Теперь все же пора определить сущность брентановского разграничения классов, т.е. сущность понятия сознания в смысле психического акта. Ведомый интересом к вышеупомянутой классификации, сам Брентано проводит соответствующее исследование в форме взаимного разграничения двух им выделенных основных классов феноменов - психических и физических. Он получает шесть определений, из которых только два с самого начала могут быть приняты нами во внимание, ибо во всех остальных деструктивную роль играют определенные, вводящие в заблуждение эквивокации, которые делают несостоятельными брентановские понятия феномена, и особенно, физического фено-

322

393

образа, указывает не на два действительно являющихся объекта в самом формирующем образ (imaginativ) акте, но на возможные и осуществляющиеся в новых актах связи познания, в которых могла бы осуществиться интенция образа и, таким образом, мог быть реализован синтез между образом и воспроизведенной вещью. Такой неточный оборот речи, как "внутренний образ" (в противоположность внешнему предмету), нельзя допускать в дескриптивной психологии (и, подавно, в чистой феноменологии). {Картина есть образ только для сознания, которое конституирует образ и которое впервые придает "значимость" или "значение" образа первичному и являющемуся ему в восприятии объекту как раз благодаря своей (здесь, следовательно, в восприятии фундированной) апперцепции, формирующей образ. Если же схватывание в качестве образа предполагает уже интенционально данный сознанию объект, то это ведет, очевидно, к бесконечному регрессу, - сам этот объект опять-таки должен был бы конституироваться посредством образа, и в отношении простого восприятия нужно было бы серьезно говорить о некотором присущем ему "образе восприятия", посредством которого оно бы относилось к "самой вещи". С другой стороны, нужно всецело осознать, что в любом случае требуется какое-либо "конституирование" предмета представления - для сознания и в сознании - в его сущностном содержании; так что предмет представлен для сознания не потому, что в сознании просто существует некоторое "содержание" в каком-либо отношении подобное самой трансцендентной вещи (что при ближайшем рассмотрении оборачивается чистой бессмыслицей), но что в самой феноменологической сущности сознания заключено любое отношение к его предметности, и оно может быть принципиально заключено только в этой сущности, причем как отношение к "трансцендентной" вещи. Это отношение - "прямое" (direkt), если речь идет о простом акте представления, и опосредствованное, если речь идет о фундированном, например отражающем, акте представления.

Нельзя поэтому думать и говорить таким образом, как будто так называемый "образ" относится к сознанию, подобно тому как картина относится к комнате, в которой она выставлена и как будто на основе такого отношения двух объектов, как один в другом, было бы достигнуто даже малейшее понимание. Необходимо возвыситься до фундаментального воззрения, что только лишь благодаря феноменологическому анализу сущности относящихся сюда актов может быть достигнуто желаемое понимание, т.е. здесь - [благодаря анализу] сущности переживания актов "воображения" (Imagination) в старом, весьма ши-

394

роком смысле (кантовской³⁸⁹ и юмовской "силы воображения"). Прежде всего, (априорную) сущностную особенность этих актов составляет то, что в них "является объект" - причем то просто, непосредственно является, то таким образом, что он "значим" не сам по себе, но как "образное воспроизведение" некоторого подобного ему объекта. При этом не нужно упускать из виду, что, опять-таки, сам репрезентирующий объект-образ, как и любой являющийся объект, конституируется в некотором акте, фундирующем прежде всего характер образности.

Очевидно, что все это рассуждение переносится mutatis mutandis на теорию репрезентации в более широком смысле - на теорию знаков. Быть-знаком (Zeichen-sein) также не есть реальный предикат, и это главным образом требует некоторого фундированного акта сознания, возвращения к определенным, нового вида актам с их типологическими свойствами (Aktcharaktere). Лишь они феноменологически значимы, и в отношении этого предиката лишь они составляют реально (reell) феноменологическое.

Ко всем таким "теориям" сразу же относится возражение, что они просто игнорируют полноту сущностно различных способов представления, которые можно обнаружить внутри классов интуитивного и пустого представлений посредством чисто феноменологического анализа.

2. Это серьезная ошибка, когда вообще проводят реальное (reell) различие между "чисто имманентными", или "интенциональными", предметами, с одной стороны, и им иногда соответствующими "действительными" и "трансцендентными" предметами - с другой: пусть это различие интерпретируется затем как различие между некоторым реально (reell) находящимся в сознании знаком или образом и обозначенной или отраженной вещью; или пусть каким угодно способом на место "имманентного" предмета подставят какое-либо реально (reell) данное сознания (Bewußtseinsdatum), например, даже содержание в смысле дающего значение момента. Такие ошибки, которые тянутся сквозь столетия (вспомним об онтологическом аргументе Ансельма), имеют свою основу, хотя возникают также и из содержательных трудностей, в эквивокации рассуждений об имманентности и в рассуждениях подобного типа.}³⁹⁰ Необходимо только это выразить и каждый должен при-

³⁸⁹Ср. здесь особенно кантовскую "Критику чистого разума", А 120 (текст и примечания). (См. Кант И. Соч. в б-ти томах, т. 3, М., 1964. С. 713-714. - Прим. перев.).

³⁹⁰А: {Так же как картина есть образ только для настроенного зрителя, который придает ей впервые значимость, или значение, образа посредством своей формирующей образ (imaginative) апперцепции: так и образ фантазии есть только образ в акте фантазирующего представления, т.е. благодаря своеобразному интенциональному характеру представления в фантазии.

Нельзя думать и говорить таким образом, как будто образ фантазии относится к сознанию как картина к комнате, в которой она выставлена, и как будто этим отношением - один в другом - объектов все разрешилось бы или хоть что-либо прояснилось. Необходимо возвыситься до фундаментального воззрения, что типологическое свойство акта воображения есть совершенно несводимый феноменологический факт и что его своеобразие состоит в том, что в нем "является объект ", причем является так, что он "значим" не сам по себе, но как "образное воспроизведение" некоторого подобного ему объекта. При этом не нужно упускать из виду, что, опять-таки, сам репрезентирующий объект-образ, как и любой являющийся объект, конституируется в некотором акте, фундирующем прежде всего характер образности.

Очевидно, что все это рассуждение переносится mutatis mutandis на теорию репрезентации в более широком смысле - на теорию знаков. Быть-знаком также не есть реальный предикат, и это равным образом требует возвращения к определенным, нового вида типологическим свойствам актов, которые одни лишь феноменологически значимы, и в отношении этого предиката лишь они суть реальное (Reale).

Ко всем таким теориям сразу же относится возражение, что они просто игнорируют полноту сущностно различных модусов представления, которые и без особого искусства анализа можно обнаружить внутри классов интуитивного и символического представлений.

2. Это не менее серьезная ошибка, когда отождествляют различие между "чисто имманентными" или "интенциональными" предметами, с одной стороны, и "трансцендентными" предметами - с другой, и различие между (якобы) наличным в сознании знаком или образом и обозначенной или отраженной вещью; или, когда каким угодно способом на место "имманентного" предмета подставляют какое-либо реально (reell) данное сознания, например даже содержание в смысле дающего значение момента. Такие ошибки, которые тянутся сквозь столетия (вспомним об онтологическом аргументе Ансельма), происходят из-за эквивокации в рассуждениях об имманентном и в рассуждениях подобного типа.}

395

знать: интенциональный предмет представления есть тот же самый как и его действительный и в данном случае его внешний предмет, и бессмысленно проводить различие между ними. Трансцендентный предмет не был бы предметом этого представления, если бы он не был его интенциональным предметом. И само собой разумеется, что это просто аналитическое утверждение. Предмет представления, предмет "интенции" - это есть и это означает

396

представленный, интенциональный предмет. Если я представляю себе Бога или ангела, интеллигибельное бытие в себе или физическую вещь, круглый квадрат и т.д., то здесь имеется в виду именно это названное и трансцендентное, т.е. (только другими словами) интенциональный объект; при этом безразлично, существует ли этот объект, выдуман он или абсурден. То, что предмет "просто интенциональный", не означает, естественно: он существует, однако только в intentio (т. е. как реальная (reell) составная часть интенции), или: в интенции существует какая-то тень от него; но это означает: существует интенция, "акт, имеющий в виду" (das "Meinen")³⁹¹ некоторый предмет, обладающий такими-то и такими-то свойствами, но не предмет. Если, с другой стороны, интенциональный предмет существует, то существует не просто интенция, акт, в котором он имеется в виду, но также и то, что имеется в виду. - Впрочем, достаточно об этих само собой разумеющихся вещах, которые и сегодня неверно толкуются немалым количеством исследователей.

Рассмотренное не исключает, естественно, того, что (как уже затрагивалось) проводится различие между просто предметом, который интендирован, и предметом, как он при этом интендирован (в каком смысле схватывания и иногда с какой полнотой созерцания), и что к последнему как раз относятся, собственно, анализ и дескрипция.

ТРЕТЬЯ ГЛАВА. МАТЕРИЯ АКТА И ЛЕЖАЩЕЕ В ОСНОВЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ

22. ВОПРОС ОБ ОТНОШЕНИИ МЕЖДУ МАТЕРИЕЙ И КАЧЕСТВОМ АКТА

Исследования общего характера, относящиеся к феноменологическому строению интенциональных переживаний вообще, мы завершаем размышлением, которое имеет немалую важность для прояснения наших основных проблем, касающихся, в частности, сферы значений. Речь идет об отношении качества к материи, так же как о

³⁹¹Что не означает - следует еще раз подчеркнуть - как раз выделять этот акт или тематически заниматься им, хотя что-то такое обычно присутствует, когда мы говорим об акте, в котором нечто имеется в виду.

397

смысле, в каком каждый акт требует некоторого "представления" как своей основы и включает таковую в себя. Мы наталкиваемся здесь сразу же на фундаментальные трудности, которые едва ли до сих пор³⁹²были объектом внимания и во всяком случае не были сформулированы. Этот пробел в наших феноменологических познаниях тем более ощутим, что, как нужно показать, без его восполнения не может быть и речи о действительном понимании сущностного строения интенциональных переживаний, а тем самым и значений.

Качество и материю мы различили как два момента, как два внутренних конституента всех актов. Разумеется, оправданно. Если мы, например, назовем некоторое переживание суждением, то оно должно иметь некоторую внутреннюю определенность, а не, скажем, внешне присущий ему признак, который отличает его, как суждение, от желаний, надежд и других видов актов. Эту определенность оно имеет сообща со всеми суждениями; то, что отличает его от любого другого суждения (или "существенно" другого), - это прежде всего материя (отвлекаясь от определенных моментов, которые нужно будет исследовать позже). И она также представляет собой внутренний момент акта. Это не так явно обнаруживается прямым путем, - ибо будет нелегко, например, в отдельном изолированном суждении аналитически отделить друг от друга качество и материю, - как путем сравнения, следовательно, в аспекте соответствующих тождеств, следуя которым мы сопоставляем качественно различные акты и находим в каждом акте (как общий момент) тождественную материю, подобно тому как в сфере чувственного - одинаковую интенсивность или одинаковый цвет. Во -прос теперь в том, чем является это тождественное и как оно относится к моменту качества. Идет ли речь о двух обособленных, даже абстрактных составных частях актов, таких, как, например, цвет и форма в чувственном созерцании, или они стоят друг к другу в ином отношении, в отношении рода и видового отличия. Этот вопрос тем более важен, что материя должна быть в акте тем, что придает ему определенное предметное отношение. Достичь наиболее ясного понимания сущности этого отношения, помня о том, что все мышление осуществляется в актах, дело фундаментального теоретико-познавательного интереса.

³⁹² Это относится, естественно, ко времени появления первого издания.

398

23. ПОНИМАНИЕ МАТЕРИИ КАК ФУНДИРУЮЩЕГО АКТА "ПРОСТОГО ПРЕДСТАВЛЕНИЯ"

Ближайший ответ дает известное положение, которое Брентано использовал для определения своих "психических феноменов": каждый такой феномен, или, учитывая наше ограничение и нашу терминологию, каждое интенциональное переживание есть или представление, или основывается на представлениях как на своем фундаменте. При более точном рассмотрении смысл этого примечательного положения оказывается в том, что в любом акте интенциональный предмет есть предмет, представленный в некотором акте представления, и что там, где с самого начала не идет речь о "простом" акте представления, акт представления каждый раз настолько своеобразно и внутренне переплетен с одним или несколькими другими актами, или скорее с {типологическими свойствами актов (Aktcharakteren)}³⁹³, что благодаря этому представленный предмет наличествует одновременно и как предмет, который обсуждают, желают, в отношении которого питают надежду. Это многослойное строение (Mehrfältigkeit) интенционального отношения осуществляется, таким образом, не в соединении рядом стоящих или следующих друг за другом актов - тогда предмет с каждым актом заново присутствовал бы интенционально, т.е. как повторенный, но строго в едином акте, в котором предмет является один-единственный раз, однако в этой единственности его присутствия достигается цель комплексной интенции. По-другому это положение мы можем разъяснить так: интенциональное переживание обретает вообще свое отношение к предметному только вследствие того, что в нем присутствует переживание акта представления, которое делает предмет представимым для него. Предмет не существовал бы для сознания, если бы оно не осуществляло акта представления, который как раз делает предмет предметом и который делает возможным то, что предмет может также стать предметом чувства, желания и т.п.

Эти новые интенциональные свойства нельзя, очевидно, понимать как полные и самостоятельные акты. Они ведь немыслимы без объективирующего акта представления и, следовательно, в нем фундированы. Желаемый предмет или положение дел, которые в желании и вместе с желанием одновременно не были бы представлены, не только фактически не имели бы места, но и были бы просто немыс-

³⁹³ А: {качествами актов (Aktqualitäten)}.

399

409

рить в таких случаях, "внутреннего восприятия"}⁴⁰⁸ мы хотим, конечно, воздать все почести, которых эта очевидность заслуживает в теоретико-познавательном отношении. Однако это все не препятствует тому, что ее свидетельство, как только оно призвано, т.е. приведено к понятийному схватыванию и высказано, может весьма потерять в своей силе и вызвать поэтому обоснованные сомнения. Апеллируя к одному и тому же "внутреннему восприятию", одни приходят к такому, другие - к противоположному воззрению; одни читают или вычитывают [там] одно, другие - другое. Так и в нашем случае. Проведенный анализ как раз дает нам возможность осознать это и в каждом отдельном случае отличить и распознать ошибки в интерпретации данностей феноменологического сущностного анализа. То же самое действительно и в отношении очевидности общих утверждений, которые вырастают на основе внутреннего созерцания единичных случаев: эту очевидность следует рассматривать как противоположную тому, что привносит интерпретация.

{(Выше мы утверждали: при обычной апелляции к "очевидности внутреннего восприятия ошибочно было бы называть это внутренним восприятием, а не имманентным сущностным созерцанием". Ибо если присмотреться повнимательней, то все такие апелляции служат для констатации положения дел, которое или само есть сущностное отношение в чисто феноменологической сфере, или просто перенос такового в сферу психологической реальности. Констатация феноменологического положения дел никогда не может иметь свою познавательную основу впсихологическом опыте и, в частности, во внутреннем восприятии в обычном смысле слова, но только в идеирующем феноменологическом сущностном созерцании. Хотя исходный пункт последнего - это нечто показательное во внутреннем созерцании, но, с одной стороны, это внутреннее созерцание как раз не обязано быть актуальным внутренним восприятием или каким-либо другим внутренним опытом (воспоминанием); скорее для него точно так же может послужить [основой] любая фантазия, созданная чистым вымыслом, - в той мере, в какой она имеет лишь достаточную интуитивную ясность: она преимущественно для этого и служит. С другой стороны, феноменологическая интуиция, как мы уже неоднократно подчеркивали, с самого начала исключает любую психологическую и естественнонаучную апперцепцию и реальное полагание существования, все полагания психофизической природы с действительными вещами, телами (Leib), людьми, включая и собственный эмпирический Я-субъект, как и вообще все трансцендентное чистому сознанию. Это исключение осуществляется, собственно, eo ipso тем, что

⁴⁰⁸А: {(правильного понятого) внутреннего восприятия}.

410

феноменологическое постижение сущности (Wesenserschauung) как имманентная идеация на основе внутренних созерцаний осуществляется таким образом, что оно ориентирует идеирующий взгляд исключительно на собственный реальный или интенциональный состав созерцаемых переживаний и доводит до адекватного постижения сущностные виды переживаний, которые заключены в рамки этих сингулярных переживаний, как принадлежащие им (следовательно, "априорные", "идеальные") сущностные отношения. Представляется весьма важным полностью прояснить это положение дел и убедиться в том, что это только видимость, если в теоретико-познавательных исследованиях (и точно так же в психологических исследованиях, которые апеллируют при формировании общих утверждений относительно данных сознания к аподиктической очевидности) полагают, что источник очевидности заключен во внутреннем опыте, в частности во внутреннем восприятии, т.е. в актах, полагающих существование (daseinsetzend). Это радикальное заблуждение обусловливает тот вид психологизма, который полагает, что отвечает требованиям чистой логики, этики и теории познания и преодолевает крайний эмпиризм, потому что он говорит об аподиктической очевидности и даже об априорном усмотрении, не покидая при этом почвы внутреннего опыта и психологии. При этом принципиально не выходят за пределы [философии] Юма, который ведь признает Apriori в форме relations of ideas, однако одновременно столь мало в принципе разделяет внутренний опыт и идеацию, что последнюю он истолковывает в духе номинализма как [набор] случайных фактов.)}

Конечно, очевидно (если входить в детали), что каждое интенциональное переживание имеет в качестве своей основы "представление"; очевидно, что мы не можем судить без того, чтобы положение дел, о котором мы судим, не было для нас представлено; и точно так же при вопрошании, сомнении, предположении, стремлении т.д. Однако означает ли здесь "представление" то же самое, что мы называем представлением вне такой связи? Не может ли быть так, что мы оказываемся под властью эквивокации, тем более если возводим эту очевидность в закон: каждое переживание акта есть или "простое представление", или имеет "представление" в качестве основы? Что нас с самого начала озадачивает, так это следующее обстоятельство: если мы действительно имеем дело с переживаниями строго дескриптивным образом, то нам никак вообще не удается расчленить акты, которые не являются "простыми представлениями", на якобы выстраивающие их частичные акты. Сопоставим все же случай истинного комплекса в интенциональном отношении, причем при полном тождестве материи, с каким-либо из сомнительных случаев. Я не могу чему-либо радоваться, без того чтобы то, чему я радуюсь, не находилось бы передо мной в оп-

411

ределенном модусе бытия - в модусе восприятия, воспоминания, иногда даже в модусе суждения (в смысле высказывания) и т.п. Здесь комплекс совершенно очевиден. Когда я, например, радуюсь, воспринимая [что-либо], то типологическое свойство акта радости основывается на восприятии; это последнее имеет свое собственное типологическое свойство акта и посредством своей материи устанавливает одновременно материю для радости. Типологическое свойство радости может исчезнуть совсем, но восприятие остается в себе неизменным. Оно является, несомненно, составной частью конкретного переживания радости.

Восприятие предоставляет нам тотчас пример сомнительного комплексного акта. Мы различаем здесь, как и в отношении всех актов, качество и материю. Сравнение с соответствующим простым представлением, например простой фантазией, показывает, как тот же самый предмет может быть наглядно представлен как тот же самый (в том же самом "смысле схватывания"), и все же совершенно другим "способом". Кажется, что в восприятии предмет присутствует "как живой", своей собственной персоной, так сказать. В представлении фантазии он "только мысленно витает предо мной", он "наглядно воспроизводится", но не присутствует в реальном воплощении. Тем не менее это не то различие, которое мы здесь принимаем в расчет; это есть различие моментов, которое не касается ни материи, ни качества, точно так же как, например, различие между восприятием и воспоминанием одного и того же и в том же самом смысле схватывания представленного предмета и т.д. Давайте сравним восприятие с каким-либо ему соответствующим "простым" представлением, абстрагируясь от такого рода различий. Согласно нашему пониманию, абстрактно общее (Gemeinsames), материя, дана (в обоих случаях различным образом) в различном качестве акта. Согласно другому пониманию, вызывающему сомнение, материя, которая лежит в основе акта восприятия сама должна быть снова качеством акта, а именно качеством фундирующего акта простого представления. Можно ли обнаружить нечто такое в анализе? Можно ли рассматривать поэтому восприятие как комплексный акт и действительно отделить от него простое представление как самостоятельный акт?

Может быть, укажут здесь и на возможность точно соответствующей иллюзии и будут полагать, что эта иллюзия после обнаружения обмана может быть понята как обособленное простое представление, которое было полностью вплетено в восприятие и доставляло ему материю. Иллюзия, пока она не была распознана как обман, была просто восприятием. Затем, однако, исчезло типологическое свойство восприятия, качество акта веры (des belief), а простое представление в

412

427

мер, с направленными на предметное восприятиями и параллельными созерцаниями, которые схватывают его "в один прием", в одном луче мысли (Meinungsstrahl), или также в соответствии с одночленными актами, [схватывающими] субъект в категорических высказываниях, актами простого предположения, которые функционируют как посылки в актах условного высказывания и т.д.

Мы имеем здесь в виду следующее и в высшей степени важное дескриптивное различие.

Если мы осуществляем суждение, т.е. акт завершенной в себе (für sich abgeschlossenen) предикации, то нам представляется, что нечто есть или не есть, например S есть Р. Однако то же самое бытие, которое для нас при этом "представимо", будет, очевидно, представимым совершенно другим образом, если мы скажем: Р-бытие [этого] S. Точно так же положение дел S есть P осознается совершенно другим образом в суждении, в котором мы просто высказываем S есть Р, и в акте относительно субъекта (Subjektsakt) в другом суждении, когда мы говорим: тот факт, что S есть Р, или просто то, что S есть P - в качестве следствия -радует, вызывает сомнение и т.д. Точно таким же образом, если мы высказываем посылку условного или каузального утверждения: если или так как S есть Р, или высказываем в дизъюнктивном утверждении последующий член: или S есть P и т.д. Во всех этих случаях положение дел - но не суждение- становится для нас в некотором другом смысле предметным и, соответственно этому, представлено в другом значении, чем в суждении, полный объективный коррелят которого оно образует; и оно затем, очевидно, предметно в аналогичном смысле, как предметна вещь, на которую мы направляем взгляд в восприятии, фантазии или образном созерцании - хотя положение дел не есть вещь и не есть нечто, что позволяет себя созерцать, воображать или отображать в собственном и узком смысле.

Об утвеpждниях, функционирующих в качестве субъектов, я выше говорил по ходу дела, что они не суть представления о суждениях, но о соответствующих положениях дел. На это, пожалуй, следует обратить внимание. Суждения, как конкретные переживания, так же точно как вещи, конечно, суть предметы возможного переживания, воображения и иногда отображения, пусть даже не физического. Они могут затем функционировать в суждениях как подлежащие. Это происходит в случае суждений о суждениях. При их выражении, если обсуждаемые суждения не просто обозначаются косвенно (например, как это, твое суждение), утверждение становится на место подлежащего. Однако не всегда

428

там, где утверждение занимает такое место, оно, как здесь, выполняет функцию имeнования суждения. Судить о суждении есть нечто иное, чем судить о положении дел; и, соответственно, это нечто иное - представлять суждение в качестве субъекта (subjektivisch), или именовать его, и опять-таки иное - [совершать это в отношении] положения дел. Если я, например, говорю: то, что S есть Р, радует, то я все же не имею в виду, что это суждение радостное. При этом безразлично, понимают ли под суждением сингулярный акт или утверждение, суждение в смысле вида. Радостным является скорее то, что так обстоит дело, объективное положение дел, факт. На это указывает также объективно эквивалентный, хотя и модифицирующий значение оборот: Р-бытие [этого] S (торжество справедливости и т.п.) радует.

Если в основу полагают измененное понятие представления и, как мы уже выше упомянули, выдвигают требование, чтобы представление как фундирующий акт охватывало всю материю фундированного акта, то кажется, что отклоненное перед этим положение: каждый акт, который сам не является представлением, должен быть фундирован в представлении, действительно обретает значимое содержание - его мы можем по праву считать очевидностью. Точнее мы должны были бы его теперь сформулировать так: каждый акт или сам есть представление, или он фундирован в одном или нескольких представлениях . Примеры относительно первой части положения - это одночленные ("однолучевые") акты восприятия, воспоминания или ожидания, воображения и т.п. Это были бы "простые представления". Примеры относительно второй части положения - это суждения (предикации), так же как и простые представления в ранее употреблявшемся смысле, которые соответствуют суждениям как их отражения. Суждение имеет по меньшей мере одно представление в качестве основы, так же как каждое высказывание, если оно высказано полностью, содержит по меньшей мере одно "имя". Если верно господствующее воззрение, которое предписывает простому суждению нормальную форму S есть Р, то мы должны были бы допустить, как минимум, два представления, или два имени. Mаксимальноe число, однако, не ограничен о , возможно как угодно много представлений в одном единственном суждении, и если это приписывают составному характеру суждения, то здесь это не имеет значения: ибо каждое составное суждение - это тоже суждение.

То же самое, кажется, верно и по отношению ко всем другим актам, в той мере, в какой они вообще суть полные и целостные акты. Жела-

429

442

Нужно, пожалуй, обратить внимание на терминологию, которая играет здесь весьма важную роль: под суждением понимается значение самостоятельного, отдельного высказывания. Это значение благодаря внутренней модификации может стать значением условного или причинного придаточного предложения, как и номинативным значением вообще, и это тот тезис, который мы ранее выдвинули.

ПЯТАЯ ГЛАВА. ДАЛЬНЕЙШЕЕ РАЗВИТИЕ УЧЕНИЯ О СУЖДЕНИИ. "ПРЕДСТАВЛЕНИЕ" КАК КАЧЕСТВЕННО ЕДИНЫЙ РОД НОМИНАТИВНЫХ И ПРОПОЗИЦИОНАЛЬНЫХ АКТОВ

37. ЦЕЛЬ ДАЛЬНЕЙШЕГО ИССЛЕДОВАНИЯ. ПОНЯТИЕ ОБЪЕКТИВИРУЮЩЕГО АКТА

Только что проведенные исследования еще не разрешили вопрос, поставленный в начале 34. Результат наш таков, что "представление" и "суждение" - это сущностно различные акты. При этом речь была (многозначность слов требует постоянного возвращения именно к важнейшим понятиям) о "представлении" в смысле номинативного акта и о "суждении" в смысле высказывания, причем в смысле осуществления нормального, отдельного высказывания. Именование и высказывание, следовательно, "не просто грамматически", но "сущностно различны", и это, опять-таки, означает, что в обоих случаях, будь это акты придающие значение, будь это акты, осуществляющие значение, они различны по своей интенциональной сущности ив этом смысле различны как виды актов. Доказали ли мы при этом, что акты, которые придают именованию и высказыванию значение и осуществляющий смысл, относятся к различным "основным классам" интенциональных переживаний?

Само собой понятно, что ответ должен быть отрицательным. Об этом не было и речи. Мы должны [еще раз] поразмыслить над тем, что интенциональная сущность выстраивается из двух сторон: материи и качества, и что различение "основных классов" актов относится, как это сразу же становится ясным, только к качествам актов. Мы должны, далее, обдумать и то (что из нашего изложения даже и не следует), что

443

462

возможна без объективирующего акта, должно непосредственно следовать, что там, где материя фундирована в других материях, объективирующий акт этой первой материи фундирован как раз в таких актах предельных материй. Следовательно, тот факт, что любой акт всегда фундирован в номинативных актах, имеет различные источники. Первичный источник состоит повсюду в том, что каждая простая материя, т.е. не включающая в себя более никакого материального фундирования, есть номинативная материя, и отсюда каждый фундирующий объективирующий акт предельного уровня - номинативный. Так как, однако, все качества актов другого рода фундированы в объективирующих, то это предельное фундирование переносится посредством номинативных актов от объективирующих на все акты вообще.

ШЕСТАЯ ГЛАВА. ОБЗОР ВАЖНЕЙШИХ ЭКВИВОКАЦИЙ ТЕРМИНОВ "ПРЕДСТАВЛЕНИЕ" И "СОДЕРЖАНИЕ"

44. "ПРЕДСТАВЛЕНИЕ"

В последних главах мы столкнулись с четырьмя или пятью эквивокациями слова "представление".

1. Представление как материя акта (Aktmaterie); или как мы можем вполне естественно дополнить: представление как лежащая в основе акта репрезентация, т.е. полное содержание акта за исключением качества; ибо это понятие также играет роль в нашем рассмотрении, хотя, если учесть наш особый интерес к отношению между качеством и материей, это приводит к тому, что в особенности делается акцент на материи. Материя как бы говорит, какой предмет подразумевается в акте и в каком смысле он при этом подразумевается; репрезентация, однако, привлекает вдобавок моменты, которые лежат вне интенциональной сущности и дают то, что предмет подразумевается как раз в модусе перцептивного созерцания или созерцания в воображении или просто подразумевается несозерцательно. Этому посвящен обстоятельный анализ в первом разделе следующего Исследования.

2. Представление как "простое представление", как модификация качества какой-либо формы "веры" (des "belief"), например, как простое понимание утверждения без внутреннего решения со-

463

гласиться [с ним] или [его] отвергнуть, без предположения или сомнения и т.д.

3. Представление как номинативный акт, например, как субъектное представление (Subjektvorstellung) в акте высказывания.

4. Представление как объективирующий акт, т.е. в смысле класса актов, который с необходимостью присутствует (vertreten) в каждом полном акте, так как любая материя (или репрезентация) должна быть дана первично как материя (или репрезентация) такого акта. Это "основной класс" качеств охватывает как акты веры (des belief), номинативной и пропозициональной, так и их "эквиваленты", так что сюда принадлежат все представления во втором и третьем смысле (из вышеуказанных).

Более точный анализ этих понятий представления, соответственно, охватываемых ими переживаний, и окончательное установление их отношения друг к другу должно еще стать задачей дальнейших феноменологических исследований. То, что мы здесь еще хотим попытаться [сделать], это присоединить ряд других эквивокаций обсуждаемого термина. Их строгое отделение друг от друга имеет фундаментальную важность для наших логико-познавательных усилий. С феноменологическим анализом, который является необходимой предпосылкой для распутывания этих эквивокаций, мы, разумеется, познакомились в нашем прежнем изложении лишь частью in extenso; однако то, чего еще недостает, было уже неоднократно затронуто и в большинстве случаев обрисовано в такой степени, что мы можем вкратце обозначить главные пункты. Итак, мы продолжаем перечисление следующим образом:

5. Акт представления (das Vorstellen) зачастую противопоставляется простому акту мышления. Решающим является тогда то же самое различие, которое обозначается также противоположностью созерцания и понятия. Об эллипсоиде я имею представление, о поверхности Куммера - нет; однако посредством соответствующих чертежей, посредством моделей или посредством теоретически направленного движения фантазии я также могу получить о ней представление. Круглый квадрат, правильный двадцатигранник и тому подобные априорные невозможности в этом смысле "непредставимы", как и полностью ограниченная часть эвклидова многообразия более чем трех измерений, число π и подобные образования, в которых не содержится никакой несовместимости. Во всех этих случаях, когда мы не можем нечто представить, нам даны "просто понятия", точнее говоря, мы имеем номинативные выражения, и они оживлены интенциями значений, в которых значимые предметы "мыслятся" более или менее неопределенным об-

464

разом - просто как носители определенно названных атрибутов, например, в неопределенной атрибутивной форме некоторое А. Простому мышлению противостоит теперь "представление" - очевидно, что это созерцание, которое придает осуществление простой интенции значения, и причем соразмерное осуществление. Этому новому классу случаев отдается преимущество вследствие того, что к мыслительным представлениям (Denkvorstellung), которые не удовлетворяют окончательным интересам познания, - будь это чисто символические интенции значения, будь это интенции, смешанные с фрагментарным и каким бы то ни было неадекватным созерцанием, - прилегает со всех сторон и звено за звеном "соответствующее созерцание": определенное созерцаемое предстоит перед нами в восприятии или воображении точно так, как оно было интендировано на стороне мышления. Таким образом, представить нечто означает теперь приобрести соответствующее созерцание в отношении того, что было просто мыслимым, т.е. того, что хотя и обладает значением, но в лучшем случае лишь {весьма недостаточным образом}⁴⁶¹ было приведено к наглядности.

6. Весьма распространенное понятие представления относится к противоположности воображения и восприятия. Это представление господствует в обыденной речи. Если я вижу церковь св. Петра, то ее я не представляю. Я ее представляю, однако, тогда, когда я ее воспроизвожу в "образе памяти", или когда она у меня перед глазами как произведение живописи, как рисунок и т.п.

7. Представление было только что конкретным актом воображения. Если присмотреться получше, то образ как физическая вещь также означает представление изображенного, как, например, в словах эта фотография представляет церковь св. Петра. Представление означает тогда являющийся при этом объект-образ (Bildobjekt) (в отличие от основы образа (Bildsujet), от отображенного объекта): являющаяся в цветах фотографии вещь не есть сфотографированная церковь (основа образа), но только представляет ее. Эти эквивокации переносятся на {"образность" простых воспроизведений в памяти или простой фантазии. Явление в переживании сфантазированного как такового интерпретируется наивным образом как реальное (reell) нахождение образа в сознании; являющееся в определенном модусе своего явления (im Wie seiner Erscheinungsweise) считается внутренним образом - так же как нарисо-

⁴⁶¹ А: {неадекватно}.

465

ванный образ считается "представлением" сфантазированой вещи. При этом не осознают, что внутренний "образ" (и его способ "представлять" вместе с другими возможными образами одну и ту же вещь) конституируется интенционально и сам не может быть реальным (reell) моментом переживания фантазии⁴⁶².

8. Если из речи о представлении не устранены эквивокации, то во всех случаях, когда предполагается отношение между образом и вещью (Bildverhältnis), важную роль играет также следующая мысль.}⁴⁶³

Часто весьма неадекватный образ "репрезентирует" вещь и одновременно вызывает ее в памяти, является для нее знаком. Этот последний обнаруживает свою пригодность вызывать относительно нее непосредственное и более богатое по содержанию представление. Фотография напоминает нам об оригинале и является одновременно его репрезентантом, в некотором смысле его представителем (Stellvertreter). Представление образа на фотографии делает возможным многообразные суждения, которые были бы иными при восприятии оригинала. Подобным образом часто функционирует и содержательно чуждый вещи знак, например алгебраический символ. Он вызывает представление обозначаемого (пусть оно также будет несозерцательным, интегралом и т.п.), ведет к нему нашу мысль (как если бы мы воспроизводили полный смысл дефиниции интеграла); одновременно знак в контексте математических операций может функционировать "репрезентативно", как представитель, при этом осуществляют операции сложения, умножения и т.д., как будто в нем непосредственно дано символизируемое. Предыдущие исследования показали, что этот способ выражения является весьма несовершенным⁴⁶⁴, однако он выражает то понимание, которое является определяющим, когда мы [теперь] говорим

⁴⁶²Ср. критику теории отражения, приложение к 11 и 20.

⁴⁶³ А: {на образность в фантазии . С точки зрения вполне объяснимого заблуждения, внутреннее переживание, в котором является образ фантазии, интерпретируется как бытие объекта-образа в сознании: как будто в нем помещается нечто такое, как образ на фотографии. Таким образом, внутренний образ также выступает как представление, хотя более точный анализ может, конечно, показать его отличие от переживания фантазии (в котором этот образ и посредством него изображенный предмет конституируются интенционально, без того чтобы образ или предмет реально (reell) наличествовали в переживании).

В основе этой эквивокации лежит следующая, выраженная в более общей форме мысль.}. В А начинается новый абзац.

⁴⁶⁴ Ср. I Исследование, 20, а также II Исследование, 20 и [четвертую] главу "Абстрагирование и репрезентация".

466

о представлении. В соответствии с этим представлением называется как раз репрезентация в двойственном смысле - побуждения к представлению и представительства. Так, математик, рисуя на доске, говорит: ОХ представляет асимптоту гиперболы; или, решая [уравнение]: х представляет корень уравнения f(x)=O⁴⁶⁵. Вообще знаком называется, безразлично, является ли он знаком-образом или знаком-названием (Nennzeichen), "представление" обозначаемого.

То, что мы говорим сейчас о репрезентации (мы и не хотим фиксировать это терминологически) относится к объектам. Эти "репрезентирующие объекты" конституируют себя в определенных актах и посредством новых актов истолковывающего (hinausdeutend) представления получают характер "репрезентантов" для новых объектов. Иной и более первичный смысл репрезентации обозначен в пункте 1, где репрезентанты - это пережитые содержания, которые претерпевают в репрезентации объективирующее схватывание и способствуют таким образом тому (сами не становясь предметными), что объект становится для нас представимым.

Это ведет сразу же к новой эквивокации.

9. Различие между восприятием и воображением (Imagination) (последнее само, опять-таки, обнаруживает весьма значимые дескриптивные различия) постоянно смешивается с различием между ощущениями и фантазмами (Phantasmen). Первое - это различие актов, второе - различие не-актов, а именно пережитых содержаний, которым в актах восприятия или воображения достается {схватывание.}⁴⁶⁶ (Если все в этом смысле репрезентирующие содержания хотят называть ощущениями, то нужно было бы терминологически различать, скажем, между импрессивными и репродуктивными ощущениями.) Существуют ли вообще существенные дескриптивные различия между ощущениями и фантазмами, {достаточно ли обычно приводимых различий в живости, постоянстве, соответственно, изменчивости и т.п., или же в обоих случаях следует возвратиться к модусам сознания}⁴⁶⁷ - мы не можем здесь в это вдаваться. Во всяком случае достоверно, что возможные различия в содержаниях уже не составляют различия между восприятием и воображе-

⁴⁶⁵ Эти способы выражения сегодня все больше выходят из употребления; ранее они были весьма распространены.

⁴⁶⁶ А: {истолковывающее схватывание}.

⁴⁶⁷ А: {относятся ли обычно приводимые различия <...> к самим содержаниям или к их схватыванию}.

467

ниeм , которое скорее, как с несомненной ясностью показывает анализ, есть различие актов как таковых. Мы не можем даже помыслить о том, чтобы считать дескриптивно данное в восприятии или фантазии просто комплексом пережитых ощущений или фантазм. С другой стороны, весьма обычное смешение одного и другого обусловлено тем, что под представлением понимают то представление в фантазии (соответственно пунктам 6 и 7), то соответствующую фантазму (комплекс репрезентирующих содержаний образности в фантазии (Phantasiebildlichkeit), так что отсюда возникает новая эквивокация.

10. Из-за смешения явления (например, конкретного переживания фантазии или {"образа фантазии"}⁴⁶⁸) с являющимся (das Erscheinende) представленный предмет также называется представлением. Точно также и в случае восприятий и вообще в случае представлений в смысле простых или уже логически понятых созерцаний. Например, "мир есть мое представление".

11. Мнение, что все {переживания сознания}⁴⁶⁹ (содержания в смысле феноменологически реального (reell)) осознаются в смысле внутреннего восприятия или какой-либо другой внутренней направленности (осознанность (Bewußtheit), первичная апперцепция) и что вместе с этой направленностью eo ipso дано представление (сознание, или Я, ставит перед собой содержание), вело бы к тому, что все содержания сознания назывались бы представлениями. Это суть ideas английской философии эмпиризма, начиная с Локка. (У Юма они называются perceptions.) Иметь представление или переживать содержание - эти выражения зачастую употребляются как равноценные.

12. В сфере логики весьма важно отделить специфически логические понятия представления от других понятий представления. То, что для этого вовлекается в рассмотрение несколько понятий, мы уже мимоходом упомянули выше. Следует еще раз упомянуть больцановское понятие "представления в себе", не затронутое в предыдущем перечислении, под которым мы понимаем любое самостоятельное или несамостоятельное частичное значение внутри полного высказывания.

В отношении всех чисто логических понятий представления нужно отличать, с одной стороны, идеальное от реального, например номинативное представление в чисто-логическом смысле - от актов, в которых оно {реализуется}⁴⁷⁰. С другой стороны, нужно отличать про-

⁴⁶⁸ А: {репрезентирующего образа}.

⁴⁶⁹ А: {содержания сознания = переживания}.

⁴⁷⁰ А: {конституируется}.

468

стые интенции значений от {переживаний}⁴⁷¹, которые дают им более или менее соразмерное осуществление, т.е. от представлений в смысле созерцаний.

13. Наряду с перечисленными эквивокациями, вред от которых должен ощутить каждый, кто серьезно углубится в феноменологию мышления как переживания, существуют еще и другие, менее важные. Упомянем, например, употребление слова представление в смысле мнения (δόξα). Эта эквивокация возникает посредством {естественного переноса}⁴⁷², который мы обнаруживаем у всех родственных терминов. Я напоминаю о вербально многообразных, однако всегда равнозначных оборотах: это распространенное мнение, представление, воззрение, взгляд, понимание и т.д.

45. "СОДЕРЖАНИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ"

Само собой разумеется, выражения, коррелятивные "представлению", соответствующим образом многозначны. Особенно это касается того, "что представляет представление", т.е. "содержания" представления. Из предыдущего анализа уже ясно, что простого различия между содержанием и предметом представления, как его отстаивал Твардовский, присоединяясь к Циммерману, совершенно недостаточно (хотя похвально вообще настаивать здесь на четком различии). В логической сфере (которую эти авторы имеют в виду, не осознавая этого ограничения) наряду с именованным предметом нужно различать не просто [нечто] одно как содержание, но можно и нужно различать еще многое. Прежде всего, под содержанием, например номинативного представления, можно понимать значение как идеальное единство: представление в чисто логическом смысле. Ему соответствует, как {реальный (reell)}⁴⁷³ момент вpeальном {(reell)}⁴⁷⁴ содeржании акта представления, и итенциональная сущность с качеством представления и материей. Далее, мы различаем в {реальном (reell)}⁴⁷⁵ содержании отделимые, не принадлежащие интенциональной сущности составные части: "содержания", которые подвергаются схватыванию в акте сознания (в интенциональной сущности), т.е. ощущения и фантазмы. К этому при-

⁴⁷¹А: {восприятий и воображений}.

⁴⁷² А: {того же переноса из сферы созерцательности}.

⁴⁷³ А и В: {real}. Исправлено в 3-м издании.

⁴⁷⁴ А: {дескриптивном}.

⁴⁷⁵А: {дексриптивном}.

469

соединяются у многих представлений опять-таки многозначные различия формы и содержания; особенно важным является здесь различие материи (совершенно в новом смысле) и категориальной формы, чем мы весьма много должны будем еще заниматься. С этим связан сам по себе неоднозначный способ выражения, [когда мы говорим] о содержании понятий: содержание=совокупности "признаков" (Merkmal) в отличие от формы их связи. Насколько сомнительной является унификация способов говорить о содержании при простом противопоставлении акта, содержания и предмета, показывают (выше уже частично обнаруженные) трудности и заблуждения, в которые впал Твардовский, когда он говорит о "движущейся в двух направлениях деятельности представления", когда он полностью упускает из виду значение в идеальном смысле, когда очевидные различия значений улетучиваются из-за психологистского их сведения к этимологическим различиям, [а также] когда он обсуждает учение об "интенциональном существовании" (intentionale Inexistenz) и учение об общих предметах.

Примечание. В последнее время неоднократно высказывался взгляд, что между актом представления (Vorstellen) и представленным содержанием не существует никакого различия, или, по крайней мере, таковое нельзя обнаружить феноменологически. Позиция по отношению к этому будет, естественно, зависеть от того, что понимать под этими словами: акт представления и содержание. Тот, кто их интерпретирует как простое обладание (Haben) ощущениями и фантазмами и упускает из виду феноменологический момент схватывания или не принимает его в расчет, конечно, говорит по праву: акта представления в собственном смысле не существует, акт представления и представленное суть одно и то же. Это простое обладание содержанием как простой акт, в котором переживается переживание (Erleben des Erlebnisses), не есть интенциональное переживание (т.е. как раз посредством смысла в схватывании (Auffassungssinn) относящееся к предметному), а также, в частности, не акт внутреннего восприятия; поэтому мы отождествляем ощущение и содержание ощущения. Однако может ли сомневаться тот, кто отделил различные понятия представления, что такое ограниченное понятие не может быть приемлемым и никогда не было приемлемым и что оно возникло только из-за неверного толкования первичного, интенционального понятия представления? Как бы ни определять понятие представления, все едины в том, что при этом должно быть дано основополагающее понятие не только для психологии, но и для критики познания и логики и, в частности, для чистой логики. Таким образом, тот, кто это признает и все же полагает в основу обозначенное выше понятие, eo ipso уже допускает смешение. Ибо в критике познания и чистой логике это понятие вообще не играет никакой роли.

470

Только этим смешением я могу объяснить, что такой в иных случаях проницательный мыслитель, как фон Эренфельс (Ehrenfels), полагал в этой связи (Z. f. Psychol. u. Physiol., XVI, 1898): мы не могли бы обойтись без допущения содержания представления, отличного от акта представления, в основном потому, что иначе мы не могли бы провести психологического различия между представлением предмета А и представлением представления этого предмета; напротив, непосредственно мы никогда не могли бы убедиться в существовании этого феномена. - Я бы сказал здесь, что акт представления как таковой будет нам дан непосредственно в созерцании там, где мы как раз феноменологически констатируем это различие между представлением и представлением этого представления. Если бы таких случаев не существовало, тогда во всем мире нельзя было бы отыскать аргументов, которые могли бы косвенно обосновать оправданность такого различия. Точно так же мы непосредственно констатировали осуществление акта представления, когда проясняли различие между просто звуковой формацией и той же самой звуковой формацией как понятым именем. И т.д.

Издательство "Дом интеллектуальной книги" и Модест Колеров

представляют серию

"ТЕТРАДИ ПО ФИЛОСОФСКОЙ ЭССЕИСТИКЕ"

Научное издание

Тетрадь первая (вышла в свет).

Николай Плотников. "Deutschland? aber wo liegt es?" Заметки о философии немецкой жизни.

Тетрадь вторая (вышла в свет). Кирилл Кобрин. Описания и рассуждения. Книга эссе.

Тетрадь третья (вышла в свет).

Модест Колеров. О необратимости настоящего. Фрагменты 1994-2000 годов.

Тетрадь четвертая (вышла в свет).

Владимир Малахов. "Скромное обаяние расизма" и другие статьи.

Тетрадь пятая.

Михаил Маяцкий. Во-вторых.

Эдмунд Гуссерль

ЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

ISBN 5-7333-0241-0

издатель Валерий Анашвили художник Валерий Коршунов

Гнозис Дом интеллектуальной книги

Москва, Зубовский бульвар, 17 Тел. 2471757

Подписано в печать 20.12.01. Формат 70x100/16.

Тираж 1500 экз. Печать офсетная.

Заказ ? 3685.

Отпечатано с готового оригинал-макета на ФГУП ордена 'Знак Почета' Смоленская областная типография имени В. И. Смирнова. г. Смоленск, пр-т имени Ю. Гагарина, 2.

ISBN 5-7333-0241-0

Сканирование и форматирование: Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru || slavaaa@yandex.ru || yanko_slava@yahoo.com || Icq# 75088656 || Библиотека: http://yanko.lib.ru/gum.html || Номера страниц - внизу. АНОНС КНИГИ

update 25.04.07

ВИКТОР МОЛЧАНОВ. АНАЛИТИЧЕСКАЯ ФЕНОМЕНОЛОГИЯ В ЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЯХ ЭДМУНДА ГУССЕРЛЯ

К третьему методу:

К пятому методу:

ДЕСКРИПЦИЯ И МЕТОД. ПЕРВОЕ И ВТОРОЕ ИЗДАНИЯ ЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ И ИДЕИ ЧИСТОЙ ФЕНОМЕНОЛОГИИ И ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ

'СУЩНОСТНЫЕ РАЗЛИЧЕНИЯ' I ИССЛЕДОВАНИЯ

I. ВЫРАЖЕНИЕ И ЗНАЧЕНИЕ

ГЛАВА I. СУЩНОСТНЫЕ РАЗЛИЧЕНИЯ

 2. СУЩНОСТЬ ОПОВЕЩЕНИЯ (ANZEIGE)

 16. ПРОДОЛЖЕНИЕ. ЗНАЧЕНИЕ И СООЗНАЧЕНИЕ (MITBEZEICHNUNG)

 25. ОТНОШЕНИЯ СОВПАДЕНИЯ (DECKUNGSVERHÄLTNISSE) МЕЖДУ СОДЕРЖАНИЯМИ ИЗВЕЩЕНИЯ И ИМЕНОВАНИЯ

 26. СУЩНОСТНО ОККАЗИОНАЛЬНЫЕ (OKKASIONELLE) И ОБЪЕКТИВНЫЕ ВЫРАЖЕНИЯ

 28. КОЛЕБАНИЯ ЗНАЧЕНИЙ КАК КОЛЕБАНИЕ АКТА ПРИДАНИЯ ЗНАЧЕНИЯ (DAS BEDEUTEN)

 29. ЧИСТАЯ ЛОГИКА И ИДЕАЛЬНЫЕ ЗНАЧЕНИЯ

II. ИДЕАЛЬНОЕ ЕДИНСТВО ВИДА И СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРИИ АБСТРАГИРОВАНИЯ

 24. ОБЩЕЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ КАК ПРИЕМ (KUNSTGRIFF) ЭКОНОМИИ МЫШЛЕНИЯ

ПЯТАЯ ГЛАВА. ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ЮМОВСКОЙ ТЕОРИИ АБСТРАГИРОВАНИЯ130

ШЕСТАЯ ГЛАВА. ОТДЕЛЕНИЕ [ДРУГ ОТ ДРУГА] РАЗЛИЧНЫХ ПОНЯТИЙ АБСТРАГИРОВАНИЯ И АБСТРАКТНОГО (ABSTRAKT)

III. К УЧЕНИЮ О ЦЕЛОМ И ЧАСТИ179 ВВЕДЕНИЕ

{ 12. ОСНОВНЫЕ ОПРЕДЕЛЕНИЯ, ХАРАКТЕРИЗУЮЩИЕ АНАЛИТИЧЕСКИЕ И СИНТЕТИЧЕСКИЕ УТВЕРЖДЕНИЯ}205

IV. РАЗЛИЧИЕ САМОСТОЯТЕЛЬНЫХ И НЕСАМОСТОЯТЕЛЬНЫХ ЗНАЧЕНИЙ И ИДЕЯ ЧИСТОЙ ГРАММАТИКИ237

 4. ВОПРОС О ЗНАЧИМОСТИ (BEDEUTSAMKEIT) "СИНКАТЕГОРЕМАТИЧЕСКИХ" СОСТАВНЫХ ЧАСТЕЙ КОМПЛЕКСНЫХ ВЫРАЖЕНИЙ

V. ОБ ИНТЕНЦИОНАЛЬНЫХ ПЕРЕЖИВАНИЯХ И ИХ "СОДЕРЖАНИЯХ"

ПЕРВАЯ ГЛАВА. СОЗНАНИЕ КАК ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКИЙ СОСТАВ (BESTAND) Я И СОЗНАНИЕ КАК ВНУТРЕННЕЕ ВОСПРИЯТИЕ

 2. ВО-ПЕРВЫХ: СОЗНАНИЕ КАК { РЕАЛЬНО-ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКОЕ (REELL-PHÄNOMENOLOGISCHE)} ЕДИНСТВО ПЕРЕЖИВАНИЙ, [СОСТАВЛЯЮЩИХ] Я (ICHERLEBNISSE). ПОНЯТИЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ

ВТОРАЯ ГЛАВА. СОЗНАНИЕ КАК {ИНТЕНЦИОНАЛЬНОЕ ПЕРЕЖИВАНИЕ}319

2. СУЩНОСТЬ ОПОВЕЩЕНИЯ (ANZEIGE)

16. ПРОДОЛЖЕНИЕ. ЗНАЧЕНИЕ И СООЗНАЧЕНИЕ (MITBEZEICHNUNG)

25. ОТНОШЕНИЯ СОВПАДЕНИЯ (DECKUNGSVERHÄLTNISSE) МЕЖДУ СОДЕРЖАНИЯМИ ИЗВЕЩЕНИЯ И ИМЕНОВАНИЯ

26. СУЩНОСТНО ОККАЗИОНАЛЬНЫЕ (OKKASIONELLE) И ОБЪЕКТИВНЫЕ ВЫРАЖЕНИЯ

28. КОЛЕБАНИЯ ЗНАЧЕНИЙ КАК КОЛЕБАНИЕ АКТА ПРИДАНИЯ ЗНАЧЕНИЯ (DAS BEDEUTEN)

29. ЧИСТАЯ ЛОГИКА И ИДЕАЛЬНЫЕ ЗНАЧЕНИЯ

24. ОБЩЕЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ КАК ПРИЕМ (KUNSTGRIFF) ЭКОНОМИИ МЫШЛЕНИЯ

ПЯТАЯ ГЛАВА. ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ЮМОВСКОЙ ТЕОРИИ АБСТРАГИРОВАНИЯ¹³⁰

III. К УЧЕНИЮ О ЦЕЛОМ И ЧАСТИ¹⁷⁹ВВЕДЕНИЕ

{ 12. ОСНОВНЫЕ ОПРЕДЕЛЕНИЯ, ХАРАКТЕРИЗУЮЩИЕ АНАЛИТИЧЕСКИЕ И СИНТЕТИЧЕСКИЕ УТВЕРЖДЕНИЯ}²⁰⁵

IV. РАЗЛИЧИЕ САМОСТОЯТЕЛЬНЫХ И НЕСАМОСТОЯТЕЛЬНЫХ ЗНАЧЕНИЙ И ИДЕЯ ЧИСТОЙ ГРАММАТИКИ²³⁷

4. ВОПРОС О ЗНАЧИМОСТИ (BEDEUTSAMKEIT) "СИНКАТЕГОРЕМАТИЧЕСКИХ" СОСТАВНЫХ ЧАСТЕЙ КОМПЛЕКСНЫХ ВЫРАЖЕНИЙ

2. ВО-ПЕРВЫХ: СОЗНАНИЕ КАК { РЕАЛЬНО-ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКОЕ (REELL-PHÄNOMENOLOGISCHE)} ЕДИНСТВО ПЕРЕЖИВАНИЙ, [СОСТАВЛЯЮЩИХ] Я (ICHERLEBNISSE). ПОНЯТИЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ

ВТОРАЯ ГЛАВА. СОЗНАНИЕ КАК {ИНТЕНЦИОНАЛЬНОЕ ПЕРЕЖИВАНИЕ}³¹⁹