Сканирование и форматирование: Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || yanko_slava@yahoo.com || http://yanko.lib.ru || Icq# 75088656 || Библиотека: http://yanko.lib.ru/gum.html || Номера страниц внизу

update 22.10.04

МЕРАБ МАМАРДАШВИЛИ

Кантианские вариации

Анонс

Москва 2002

ББК 87.3 М 22

Оформление серии: Е. Клодт

Мамардашвили М.

М 22 Кантианские вариации. - М.: 'Аграф', 2002. - 320 с.

Составивший эту книгу курс лекций о философии Канта был прочитан М. Мамардашвили в начале 1982 года в Москве.

Читая лекции о своих любимых философах, Мераб Констан-тинович никогда не предпринимал специальных усилий для их публикации. Единственное исключение - "Кантианские вариации". Он мечтал еще при жизни издать эту книгу, но обстоятельства сложились так, что только сейчас издательство "Аграф" выпускает в свет это уникальное издание.

ББК 87.3

ISBN 5-7784-0032-2

...вяжущая сила самопознания...

Кант

Лекция 1

Не буду пытаться высказать благодарность слушателям и организаторам курса - я просто не найду слов. Считай-те выражением такой благодарности то, что я прочитаю, если это мне удастся. Скорее, чем высказать благодар-ность, я хотел бы внушить вам сочувствие ко всякому че-ловеку, которому приходилось когда-либо читать лекции о Канте. У меня сейчас так трясутся поджилки, что я поду-мал, что же испытывали - и испытывали ли? - те, кому приходилось читать о Канте публично. Любя этого фило-софа, у себя дома располагаешься так мило и уютно, как он сам принимал у себя гостей, а сейчас я не у себя дома, я с вами и вслух должен говорить - поэтому сразу волне-ние и стеснение.

Свои чтения я условно называю кантианскими вариаци-ями или вариациями на тему Канта. Слово "вариации" здесь нужно понимать в буквальном, музыкальном смыс-ле слова, в предположении, что у Канта есть какие-то сквозные темы и их можно вынуть из горизонтального развертывания изложения, соединить в некоторые связи, сочетания и развивать их. Развивать не в марксистском смысле слова, а в обычном, как говорят музыканты - "развивать тему", связывая вещи, в изложении как будто не связанные.

В мышлении Канта есть такие темы-эпизоды. Его мыш-ление вообще очень натуральное, такое же натуральное, как биение сердца или дыхание. Кант мыслил именно так, мышление было естественной функцией его организма,

который не был создан для жизни. Так же как и Декарт, Кант родился почти увечным ребенком, он был создан не для жизни, но для мышления и с большим удовольствием встретил час смерти. Сам ускорить его он не мог. Воспи-танность и нелюбовь к жестам - а самоубийство всегда жест - не позволяли ему этого.

Это трудное мышление и трудное сознание. Как в смыс-ле того, что мы будем иметь дело с гениальным, гибким когитальным аппаратом анализа (то есть с теорией созна-ния, как и в случае Декарта), но также и в том смысле, что в случае Канта это не просто мышление, а опыт бытия- слава богу, записанный. Правда, записанный трудно, на-столько трудно, что к концу жизни, когда сил на мышле-ние уже не хватало, Кант, по словам не очень умных ком-ментаторов, якобы бесконечно и нудно повторялся. Но он хотел ухватить жар-птицу своей мысли, которую сам не очень понимал и откровенно в этом признавался. В одном из писем, заканчивая какой-то сложный философский пас-саж и вдруг оборвав его, он говорит: вот видите, насколь-ко плохо я сам себя понимаю... Другие, конечно, понима-ли больше, полагая, что одна и та же мысль у него бес-сильно вертится, кружится на одной точке. Но история по-казала, что Кант был прав, когда боролся со своей мыслью и никак не мог ее уловить. Потому что если не понял Кант, то другие совсем уж ничего не поняли, если зачислили его "Opus postumum" в самые неинтересные работы...

Я назвал эти чтения вариациями. Это означает, что мы должны брать слова, термины, выражения Канта только как они звучат в аккорде. Лишь в аккорде имеют у него значение такие слова: "только", "ведь", "уже". Например, когда Кант говорит: ведь пространство и время только идеальны, то предполагается подтекст - только человеч-ны, то есть относятся к человеческому существу. Или ког-да он пишет, что у вещей не может быть своего простран-ства и времени, то в аккорде со словом "свое" тоже что-то имеется в виду. В отдельном философском термине нет то-го, что есть в аккорде, в котором мы и должны брать кан-товскую мысль, - только тогда она может быть адекватно

понята нами. И, кроме того, мы должны попытаться вы-бить слова и термины из ячеек, из проложенной колеи тек-ста, и в том виде, в каком они были помыслены Кантом, привести их в новое сочетание. Подобно тому, как высво-бождают энергию атома. Это высвобождение состоит из двух операций: высвобождения и закрепления ее на дру-гое - чтобы энергия могла зацепиться на другую связь, на другой элемент и, оставаясь той же самой, выразить себя иначе. Так и мы ничего не добавим к Канту, но что-то вы-свободим. Ведь на мысль тоже распространяются законы жизни. Для многих вещей нужно быть живым. Если мы живы, то жив и Кант. И, наоборот, если Кант для нас жив, тогда живы и мы.

У Канта есть одна очень странная фраза. Она настолько гладко и афористически выполнена в языке, что именно из-за ее красивости мысль не задерживается, соскальзыва-ет с фразы и мы идем дальше. Фраза такая: "Душа (не речь), преисполненная чувства, есть величайшее совер-шенство"¹. Под "преисполненностью чувств" Кант, конеч-но, не имеет в виду чувствительную душу. Он имеет в ви-ду состояние человека, который максимально долго нахо-дится в напряжении, в состоянии интенсивности восприя-тия и концентрации мышления. Кант понимал, что само явление души, полной чувств, в мире есть чудо и неверо-ятное событие. Ведь часто там, где мы должны мыслить, мы тупо стоим перед вещами и смотрим на них. Или сто-им перед людьми, встреча с которыми должна нас взвол-новать (они обладают качеством, которое абстрактно должно быть координировано с волнением в нас), - а в нашей душе пустыня, ничего не возникает. Например, сви-дание, о котором мечтал несколько лет, наконец состоя-лось - и ничего нет, скучно, хочется, чтобы это свидание скорее кончилось. Тогда действительно понимаешь, что душа, полная чувств, есть величайшее совершенство. И что для Канта это не просто фраза, а событие в мире, у ко-торого какие-то условия, не совпадающие с содержанием переживания души. Например, у любовного волнения есть свое содержание, но еще есть условия волнения, не совпа-

дающие с его содержанием. У Пруста, кстати, по этому поводу есть прекрасное описание. Пруст-юноша мечтает о том, как в коляске прокатится с красивой дамой по Булон-скому лесу. И он тут же описывает исполнение своей меч-ты: он действительно сидит в коляске, рядом с ним пре-красная женщина, но ничего не происходит, ни радости, ни волнения...

Так вот, философия Канта как раз и состояла в думании о таких условиях содержания, которые не совпадают с са-мим содержанием и которые незаметны, уходят на задний план, когда содержание случилось. Обычно мы восприни-маем случившееся содержание как само собой разумею-щееся и выражаем его в предметных терминах, то есть мыслим о нем в терминах самого содержания, - а фило-софы понимают, что есть еще что-то другое. Значит, перед нами стоит задача восстановить наполненную чувствами душу, а она улеглась в кристаллах текста, развернулась в горизонтальную плоскость длинной лентой изложения, за-стыла в нем и, конечно, не видна. Но Кант свою живую ду-шу видел, поэтому он и повторялся, пытаясь справиться с мыслью, когда сил уже не хватало.

Кант был вежливый человек. А одна из высших форм вежливости - это правило не говорить в обществе слиш-ком много о себе. Он это правило соблюдал и даже никог-да, как известно, не читал своей философии, занимаясь лишь выполнением своего профессионального долга уни-верситетского преподавателя и воспитателя юношества. В том числе из вежливости. Имея дело с Кантом - об этом нужно помнить, - мы имеем дело с людьми и временами классическими, когда что-то понимали. Это были люди простых и твердых убеждений. Скажем, на уровне про-стых, отобранных наблюдений и в скромной, кристально ясной форме понимал общество Монтескьё и плохо пони-мало подавляющее большинство последующих теорети-ков. Этим классическая эпоха отличалась от последую-щей, скажем от социологических теорий XIX и ХХ веков, когда появляется буря слов, но нет того простого понима-ния, которое было у Монтескьё, было у Монтеня и которое

было у Канта. Не случайно у него такая французская фор-ма выражения мысли. Особенно, когда он пишет простое и маленькое эссе в ответ на какой-нибудь вопрос, или разъясняет какую-нибудь деталь, или откликается на обра-щение академии. Конечно, например, в "Критике чистого разума" его мысль строится и движется очень сложно, она ломает красоту и гармонию фразы, но там, где Кант выра-жает себя непосредственно, где не ставит перед собой за-дачи тут же уловить неуловимую жар-птицу, - там он очень элегантен в выражениях, там он очень французский.

После же Канта начинается эпоха для меня отврати-тельная, эпоха собственно немецкой философии. Кант, в этом смысле, не немецкий философ. Это не значит, что он не мыслил внутри немецкого языка и не был привязан к своему месту. Но в его времена еще не было понятия "на-ция" и тем более не было национал-философов, то есть идеологов, которые под барабанный бой фраз хотели вес-ти вперед свои народы. Среди многих предрассудков, ме-шающих нам понять, что говорится со страниц кантовских сочинений, - предрассудок рассматривать Канта как сту-пеньку к чему-то. Обычная формула такова: Кант - родо-начальник немецкой классической философии, немецкого классического идеализма. Но о Канте нельзя сказать, что это тот Абрам, который родил Исака. Он не занимает мес-то, как бабочка, на какой-то ступеньке эволюции.

С Кантом приятно иметь дело не только потому, что его нельзя поместить в некую клеточку, но еще и потому, что это философ, который мыслил в том, о чем мыслил (а мы всегда мыслим конечным образом и о каких-то конкрет-ных предметах), с отсветом незнаемого на знаемом. То знаемое, которое он излагает, которое ему удалось ухва-тить, всегда окружено ореолом, несет на себе отсвет не-знаемого, какого-то открытого пространства, и только на фоне и в просвете этого пространства оно само и есть зна-емое, и есть кантовская мысль. Поэтому нам сразу как-то легко, у нас появляется надежда на то, что если мы в свя-зи с Кантом что-то подумаем и это подуманное не будет похоже на то, что написано Кантом, то все-таки подуман-

ное нами тоже окажется кантовской мыслью, потому что на кантовской мысли всегда лежит отсвет незнаемого. Он как бы предполагает незнаемое и внутри незнаемого фор-мулирует то, что может сформулировать; иначе говоря, формулирует всегда с учетом ореола незнаемого, оставляя тем самым место и нашим мыслям. Наши мысли могут легко проверяться в связи с Кантом. Мысли ведь тоже ре-альные эмпирические явления, и как реальные явления они подчиняются закону понятности, или интеллигибель-ности. Если я, не меняя ad hoc какого-нибудь принципа объяснения, могу понять, не вступая с собой в противоре-чие, смогу поставить на разумное место совершенно раз-личные мысли Канта и они у меня не будут распадаться в кучу мусора, а останутся космосом, или гармонией, - тогда понимание правильно. Если сами мысли являются эмпирическими фактами и если есть совокупность такого рода мыслей, то мы можем проверить свое понимание, из-меряя его тем, насколько эти мысли приводятся в понят-ную связь, ставятся на свое место так, что не возникает противоречия и мысли не распадаются, а могут держаться вместе, не требуя для каждого случая разнородных гипо-тез ad hoc.

Обычно Канта называют "критицистом". Но кантовская философия критична не в том пошлом смысле, какой уста-новился в учебниках и в котором мы часто склонны это понимать. Это критицизм в широком и очень странном смысле, трудноуловимом, но интуитивно легко понятном, если поставить это слово в понятную связь, следуя только что введенному мною правилу. Скажем, можно ли Хлеб-никова назвать критицистом? А ведь Кант делает ту же ра-боту. Она тоже лежит в области самой возможности фило-софии, ее средств и философского языка как такового. Так же как предметом Хлебникова были средства поэзии вооб-ще, а не написание отдельных хороших стихотворений и поэм - у него их практически нет, хотя он поэт,- так и у Канта тоже все книги некрасивые, уродливые, незавер-шенные, кроме отдельных, как я уже сказал, маленьких эс-се. У него в каждой из его больших книг повторяются ку-

ски из какой-нибудь его другой большой книги. Скажем, нельзя читать "Критику чистого разума", не читая парал-лельно "Критику способности суждения" или "Критику практического разума". Но эта бесконечная работа и есть размышление о возможности философии, о ее средствах, о том, как построен философский язык и что мы вообще мо-жем, философствуя. Давайте договоримся понимать кри-тицизм Канта именно так.

Я введу еще две догматические предпосылки. Догматиче-ские в кавычках, потому что я постараюсь, чтобы догмати-ческих предпосылок в нашей работе не было, чтобы мы по-пытались иметь дело с Кантом так, как если бы через Канта имели дело с самими собой. Это попытка реального пережи-вания, попытка читать Канта как написанное о себе - обо мне, о вас. Значит, во-первых, мы не будем различать "до-критического" и "критического" Канта. Кант - это живой, производящий организм, а организм имеет право, если он организм, в возрасте шестидесяти лет проделать нечто, как будто тебе только двадцать. Организму нельзя предпи-сывать этапы, которые он должен проходить. Этапы непо-вторимы, то есть если они пройдены - повторить их нельзя. А Кант может. Следовательно, мы имеем дело с организмом.

Во-вторых, я хочу обратить ваше внимание на одну очень странную вещь. Первая работа Канта "Мысли об ис-тинной оценке живых сил" и итоговая естественнонаучная работа "Всеобщая естественная история и теория неба" были напечатаны соответственно в 1746-м и 1755 г. и к философии, казалось бы, никакого отношения не имеют. Собственно философские работы Канта появляются толь-ко после 55-го года, причем это учебные работы - дис-сертация, произведения, написанные на конкурс по пред-ложению академии, то есть работы, выдержанные в тради-ционных формах научного общения того времени. А рабо-ты Юма вышли гораздо раньше, в тридцатых годах, и зна-комство с ними Канта может быть датировано не позднее чем двумя-тремя годами после их появления. Но тогда мы оказываемся перед странностью. Мы говорим, повторяя

слова Канта, что Юм пробудил его от догматического сна. Однако странное пробуждение: книжка стучится в дверь сознания спящего в течение нескольких десятков лет. Че-ловек прочитал Юма десятилетие назад и вдруг сейчас проснулся. Конечно, это чушь. Просто в случае Канта мы имеем дело с чем-то, находящимся в процессе непрерыв-ной и бесконечной работы.

Это то, о чем очень удачно в применении к самому се-бе скажет в ХХ веке Джойс, имея в виду свою бесконеч-ную книгу "Поминки по Финнегану". В переписке с дру-зьями он называл это тайное священнодействие, которым он занимался у себя дома и которое происходило у него в голове,- work in progress, работой в состоянии делания. Слово "progress" передает здесь нечто в движении, на хо-ду, в деле. Такова была и работа Канта - это раскручива-ние какой-то бесконечной, но одной ленты. Очень часто Кант делал один заход, второй, третий, и на третьем захо-де понятней прописывалось то, что делалось в первом. Поэтому вторая наша догматическая предпосылка будет состоять в том, что мы берем все "Критики" Канта как од-ну работу или один мир. Это все новые опыты, никаких "статуй", завершенных произведений у Канта нет. Как нет поэм и стихотворений у Хлебникова.

Нам гораздо больше откроется в Канте, если мы посмо-трим на его тексты с одной неожиданной позиции (кото-рую можно доказать) - что Кант принадлежит к числу тех философов, у которых нет системы. Нет системы Кан-та. Если, конечно, под "системой" иметь в виду строгий смысл этого слова. У Канта нет какого-то выделенного им конкретного явления, подобного, скажем, обозначенному у Гегеля понятием "мировой дух" или у Шеллинга поняти-ем "художественный гений", в свете которого все объеди-няется и из которого все выводится. Система - это нечто, что выводимо из некоторого принципа, положенного в ос-нование системы. У Канта же нет такого явления, которым он пользовался бы как универсальным ключом для объяс-нения и одновременно для построения системы,- поэто-му нет и системы. И вот к пониманию того, что лежит пе-

ред нами без системы, мы можем поставить эпиграфом со-четание трех слов, промелькнувшее у Канта в работе "Гре-зы духовидца, поясненные грезами метафизика": вяжу-щая сила самопознания. Мне в этой связи сразу представ-ляется образ какой-то массы энергетически напряженных элементов, которые, если они не приведены в связь, разо-рвут тебя или окружающий мир на части. То, что их соеди-няет в одну могучую единицу, излучающую энергию, и есть вяжущая сила самопознания. Когда она выполнила работу - текст излучает когерированный луч.

Интересно, что, составляя рецензию на работу Гердера о всемирной истории, Кант не упустил удовольствия пере-писать полностью весь титульный лист сочинения Герде-ра, причем не только название, год и место издания, но и эпиграф. Для рецензии в переписывании эпиграфа, конеч-но, не было никакой необходимости. Канта вела его основ-ная внутренняя форма, организованная вокруг вяжущей силы самопознания. Потому что эпиграф Гердера, взятый им из римского поэта Персия, звучит так: "Кем быть тебе велено богом и занимать суждено средь людей положенье какое. Это познай". В этом весь Кант. Он с удивлением и недоумением смотрит вокруг себя, на людей (кажется да-же, что он и нас видит), которые хотели бы, чтобы Бог был в мире сам собой, независимо от их нравственного усилия и от выполнения ими движения по траектории вяжущей силы самопознания. Он видит, что эти люди хотели бы, чтобы мир был устроен до них, без них и после них так же надежно, и не понимает, как такое вообще можно предпо-лагать, как можно прибегать к образу Бога в смысле тако-го устройства мира. Ведь Я, движущееся по траектории вяжущей силы самопознания, есть элемент в мире, без ко-торого этого мира не было бы. Мир есть то, что создается после того и в зависимости от того, как каждый выполнит завет: "Кем быть тебе велено богом и занимать суждено средь людей положенье какое. Это познай..."

Однажды меня задела странная, неожиданная фраза. Обыватели Кёнигсберга видели Канта проходящим по улице и называли его "красавчик-магистр". Это слово

"красавчик', казалось мне, совершенно неприменимо к Канту - человеку с непомерно большой головой, поса-женной на хилое тело. Но потом я понял: у Канта были очень правильные, выразительные, одухотворенные черты лица и огромные голубые глаза. Тем, кто их видел, они ка-зались большими, чем были на самом деле, потому что они были странного, редко встречающегося, эфирно-голу-бого цвета, слегка увлажненные, что увеличивало их блеск и пронзительность. По отзывам современников, у него была манера во время беседы вдруг поднимать глаза и вбирать собеседника в себя этими глазами. Карамзин, который путешествовал, как известно, по Европе и заехал в Кёнигсберг (а путешественники того времени считали себя обязанными познакомиться с местными джентльме-нами), пишет, что он счел своим долгом посетить господи-на Канта и его покорило очарование этого воспитанного, обаятельного существа, которое предстало перед ним. Это существо было знаменитым ученым и философом, или "сухарем-педантом", Кантом. И я хочу объединить это еще с одной деталью, говорящей о его духовном облике. В юности меня зацепило как-то одно слово, которое склеи-лось с образом Канта и, может быть, во многом помогло мне. Это слово "космополит", гражданин мира в простом и благородном его значении. По малейшим реакциям сво-его организма и души Кант именно гражданин мира, вос-питанный и вежливый. Считается, что его мораль ригори-стична, но эта мораль развивалась и формулировалась че-ловеком, который никогда и ни о ком плохо или зло не го-ворил. Если в его сочинениях встречаются полемические приемы, то это именно полемические приемы, то есть обычная форма изложения или диспута. Кант был челове-ком, который никогда не излагал свою философию, не пользовался знанием и трибуной для того, чтобы вербо-вать окружающих в свою философию. Он был человеком абсолютной светскости, вежливости, обаяния и долга. Многое он не говорил из вежливости. А вежливость- это то в нас, без чего вынужденное общение превратилось бы в ад.

Кант для меня - это элемент духовной жизни космо-политической Европы, в которой только на волне Возрож-дения возникает цивилизованный светский слой. И Кант чувствует принадлежность к этому тоненькому цивилизо-ванному слою. Поэтому он чувствует и свою абсолютную обязанность просвещать юношество, давать образование тем, кто его хочет получить и кто с толком для благого де-ла может им воспользоваться. Кант выполнял абсолютный долг вежливости, давал образование, отсюда и возникла видимость наличия у него системы, ибо он читал беско-нечные курсы философии по правилам школьной аргумен-тации с диспутальным подразделением аргументов, дока-зательств. Эта форма наложила отпечаток и на написан-ные сочинения Канта. Однако, повторяю, это не система, это форма и способ аргументации, приспособленные к тем путям, какими шло образование и воспитание. И внутри этой формы, как в жесткий кокон, заковано хрупкое тело, бесконечно добрая и тонкая душа. При этом абсолютно лишенная расслабленной добряческой сентиментальнос-ти, ибо если дело идет о том, что нам подумать, то тут у Канта все очень жестко. Что бы мы ни хотели, чем бы мы ни волновались, какие бы ни были у нас намерения, когда мы говорим, когда волнуемся, поступаем, - дело обстоит так. В этом нерв кантовской философии. Кант как будто растворен в свете своей мысли, его тело было удивитель-но приспособлено к тому, чтобы дать продолжиться жизни этого света; конечно, без тела он погас бы, но оно только минимум того, что нужно, чтобы свет был. Во время бо-лезни, когда он уже не стоял на ногах и иногда падал, Кант иронически сказал о себе: "Легкое тело не может слишком тяжело упасть". Эта фраза как искра высвечивает очень многое в Канте.

Кант интересен нам лично. А Фихте, например, по-мое-му, не интересен. Нет такого человека, который бы заинте-ресовался, какой Фихте лично или даже Гегель. А Кант - это что-то другое, нам хочется знать, как он выглядел, как он жил по-человечески повседневно. И тут есть тайна. По-тому что, заинтересовавшись, в отличие от других персон,

им лично, мы вдруг обнаруживаем странную вещь - в жизни Канта ничего не происходило. Если мы под интере-сом к личному имеем в виду интерес к каким-то драмати-ческим событиям, к происшествиям, то мы с удивлением обнаружим, что ничего в смысле личных событий жизни, биографии, ровным счетом ничего не происходило. Кант безвыездно жил в Кёнигсберге, вел размеренный образ жизни, не был женат. И хотя жениться он не был особенно против, у него была, очевидно, как говорят немцы, Widerwillen, какая-то немогота, неохота. Он собирался же-ниться два раза, но пока раскачивался, чтобы сделать предложение - дама выходила замуж. Канта никто не мог ждать, ясное дело. Хотя это именно он сказал, что самое большое впечатление (я хочу пометить здесь слово "впе-чатление" или "впечатляемость"), которое один человек может оказать на другого, это впечатление, которое может вызвать или любовь, или уважение к человеку - два раз-ных чувства. Женщина же сочетает в себе и то и другое, и впечатление, получаемое от женщины, есть одно из самых больших возможных впечатлений в мире. И это говорит Кант - холостяк, девственник.

Здесь одновременно и разгадка этого человека. Кант че-ловек абсолютной - как тонкая бумага трепещет на ве-терке - живости и восприимчивости, впечатлительности и способности представить и вообразить. Настолько, что, с одной стороны, ему даже не надо было реально испыты-вать (я говорил, что в жизни Канта нет событий), чтобы события случились и были узнаны (конечно, не в смысле абстрактного знания), а с другой стороны, именно поэто-му ему нужно было держать себя в руках. Кант очень бо-ялся своей живости и впечатлительности, ибо впечатление было настолько живым и одновременно обсессивным, что сразу и надолго овладевало всей душой. Помните: душа, полная чувств,- самое большое совершенство в мире. И Кант погиб бы, если бы расковал себя и позволил себе болтаться на ветру впечатлений, ударяющих в этот тоню-сенький листочек его живости и восприимчивости. Повто-ряю, ему не надо было реально испытывать, чтобы испы-

тать. Скажем, известно, что Кант любил читать географи-ческие описания и записи путешественников. И вот совре-менники рассказывают странную и забавную вещь: Кант настолько живо мог представить себе описанное, то есть не им увиденное, что это было для него реально живым, как бы увиденным им самим, причем увиденным с такой точностью, что он мог описать лондонцу один из лондон-ских мостов так, как будто он всю жизнь прожил в Лондо-не и только тем и занимался, что разглядывал и запоминал этот мост. У Канта была фантастическая способность при-сутствия. Спас он себя, конечно, только дисциплиной.

Представьте себе человека с хилым телом и с такой спо-собностью присутствия и проживания других жизней, других времен, других пространств и как и его раскачива-ло от малейшего дуновения. Он читал не так, как мы чита-ем. Нам вообще очень трудно присутствовать. Чтобы воз-будиться, нам нужно переместиться в пространстве, мне, например, нужно поехать в Париж, а Канту это было не нужно. Он был способен пережить то (когда что-то откро-ется и ты будешь присутствовать при том, что происхо-дит), что человек обыкновенно переживает, с большим трудом переместившись, испытав все мучения и встряски. Скажем, если ты хотел встретиться с любимой женщиной, то, встретившись, переживаешь встречу. А Кант говорил, что можно и не встречаться, ибо все равно условия пере-живания встречи не совпадают с содержанием самой встречи как эмпирического события. Есть какие-то допол-нительные условия, диктующие и определяющие то, что нечто вообще в мире может случиться.

Итак, мы говорим с вами о требовании напряжения или состояния полноты чувств. Кант был носителем такой полноты, которой должен был остерегаться, чтобы впечат-лительность не влекла его по собственным траекториям, чтобы владеть собой. Это живой нерв всей его филосо-фии. Она резюмирована мотивом вяжущей силы самопо-знания, которая стягивает в некоторую точку полного чувств человека как событие в мире, событие отнюдь не само собой разумеющееся.

Кстати, интересно, что у такого события есть внутрен-ние законы, какая-то внутренняя форма, выражающаяся часто почти магическими переголосками, перекличками или, как это называли символисты, соответствиями (corre-spondences). Так, в работе Канта "Грезы духовидца, пояс-ненные грезами метафизики" есть магическое совпадение, перекрестье с романом Бориса Пастернака "Доктор Жива-го". Помните, там на станциях расставлены фонари встреч, которые должны были быть, но не состоялись, лю-ди прошли мимо, или это встречи, которые состоялись со-вершенно случайным образом,- случайные мигающие фонари на железнодорожных станциях, отделенных одна от другой заснеженными российскими пространствами. Перемигивание того, что должно быть вместе, но не вмес-те, - есть и в этой работе Канта о Сведенборге.

"Грезы духовидца" были написаны, если помните, па-раллельно с письмом, которым Кант отвечает на обращен-ный к нему вопрос одной дамы о событиях, связанных со Сведенборгом. Кант излагает известное ему и воздержива-ется от высказывания своего мнения - он просто пере-сказывает то, что произошло. Что же произошло? Сведен-борг, будучи в одном городе в компании друзей, вдруг оказался во власти какого-то состояния, вышел в сад, вер-нулся и сказал присутствующим, что он увидел пожар в Стокгольме (за много километров от того места, где Све-денборг находился), и описал увиденное: что пожар про-исходит в такой-то части Стокгольма, горят дома и так да-лее. И якобы это описание полностью подтвердилось че-рез три или четыре дня. Здесь есть явная переголосица с кантовской способностью видеть, видеть, скажем, лондон-ский мост по описанию. Хотя, казалось бы, здесь - опи-сание, а там - телепатия. Но именно способность пред-ставления заинтересовала и затронула Канта. Он движет-ся по внутренней форме этой магической переклички с ду-шой Сведенборга, который якобы телепатически видит, в то время как Кант видит, присутствует там, о чем есть ка-кое-либо знание, выраженное словесно.

Один человек, а именно Гёте, так описывал свое впечат-

ление от Канта. Гёте говорил, что, подходя к Канту, чело-век испытывает такое ощущение, будто он входит в свет-лое пространство или из темного леса выходит на светлую поляну, на выделенное, выхваченное светом и объединен-ное пространство. Опять магическая перекличка и соот-ветствие. Конечно же, основная проблема Канта - прост-ранство, Raum. И не случайно Гёте говорит, что он входит в светлое пространство, не случайно он именно так осо-знает свое вхождение в философию при помощи человека, у которого основная метафизическая проблема - пробле-ма пространства, понимаемого как понимательное место, то есть место, где и откуда что-то видно. Это nervus probandi кантовской философии. И он притягивает к себе, потому что другой человек, а именно Жан Поль, исполь-зуя, казалось бы, тот же образ света, выбрал другие слова: "Кант - не одна звезда, а целое созвездие". Конечно, это уже просто красивая метафора, а у Гёте, как мы помним, выбраны слова 'светлое пространство'. И вот в этом свет-лом пространстве свет настолько ярок, что ты понимаешь и в то же время, поняв, ничего не понимаешь, то есть не можешь объяснить того, что ты понял.

Итак, чтобы зацепить вас и самого себя, начну с этого образца парадоксальности кантовского мышления. Что есть такой свет, который тебя охватил и все понятно, а ты, как собака, сказать ничего не можешь. Скажем, как нам понимать вот такое высказывание Канта: "Упование на Бо-га настолько абсолютно, что мы не можем вовлекать на-дежду на него ни в какие свои дела"².

Понятно, да? Но выразить это понимание, объяснить его невозможно. Как объяснить, что упование на Бога на-столько абсолютно, что обращаться к его помощи и ожи-дать ее в своих действиях, поступках, занимая какую-то позицию, не следует, нельзя; то есть мы уповаем настоль-ко, что не должны уповать. Или, иначе говоря, если у нас есть надежда, то в нас нет действительного образа устро-ительного действия Бога. Не может быть надежды как формы провоцирования Бога или хитрого расчета на него в своих делах. Оберну это иначе. Кант утверждает, напри-

мер, что мы свободны лишь потому, что виноваты, лишь полная вина делает нас свободными. Как это понять? Мне это абсолютно понятно. Вам тоже. Вот это и есть свет. Когда мы внутри него, мы понимаем. Но нельзя о свете, который внутри тебя, говорить, потому что говорить - значит, по определению, говорить со стороны.

Давайте держать в голове эту внутреннюю форму, этот nervus probandi кантовского мышления. Образец предла-гаю такой: только потому, что вера абсолютна, мы не должны верить и надеяться; только потому, что вина пол-ная, а не частичная, конкретная, - мы свободны, то есть вменяемы и ответственны. Не было бы ответственности и свободы, если бы не было вины. Почему? И что значит полная вина? Или полная и абсолютная надежда и упова-ние на Бога? Абсолютная означает, что мы последние глупцы и язычники, если пытаемся вовлечь Бога в свои де-ла. Не там Бог! - говорит Кант... Как мыслит Кант? Как можно так мыслить? И если мыслить можно только так, то как это делается? Как сделать так, чтобы так мыслить? Вот чем нам имеет смысл заниматься... Конечно, наши за-нятия не будут содержать учебного ответа, как это делать. Они дают лишь настрой. Я высказал мысль Канта в мета-физической форме, в понятиях "упование на Бога", "от-ветственность", "свобода". А со стороны облика Канта я могу подкрепить эту основную внутреннюю форму его личности и мысли напоминанием о том, что Кант удиви-тельно пластичный человек, редко можно встретить чело-века такой раскованности и естественности в свободе и нравственности. Ведь для нас обычно нравственность - это факт выполнения нормы, а норма - это якобы то, что не предполагает естественности и раскованности.

У Канта есть и другое выражение этой же мысли. Он го-ворит, что только потому, что мы не боги, только потому, что мы не святые, мы можем быть нравственными, мо-ральными, только тогда мы внутри феномена нравствен-ности и области морали. У него лично это проявлялось к тому же и в отвращении ко всяким гримасам. В широком смысле норма для Канта - это гримаса; хождение в цер-

ковь - гримаса, креститься - гримаса. Это основной па-фос Канта. Стояние в позе или держание какой-либо позы для Канта есть гримаса. Все это гримасы тела или грима-сы мысли, духа. А гримасы духа суть излишние пристрой-ки для общения с тем миром. Зачем они, когда есть нрав-ственное чувство, говорит Кант. Ведь оно ясно и самодо-стоверно, оно не нуждается ни в чем лишнем, не нуждает-ся в натужности, в гримасах. Это слово у него повторяет-ся часто. (Кстати, к Канту очень точно применимо фран-цузское слово affranchi - "освобожденный". И одновре-менно это слово означает "принадлежащий к некоторой среде". Я хотел бы сохранить оба смысла этого слова в применении к Канту.)

Пока человек не пришел в движение, любой ученый - с бездной мудрости в голове, - он такой же, как и рядом сидящий тупица, считал Кант и говорил: приведите чело-века в движение каким-нибудь вопросом, и он во время рассказа, или объяснения, или доказательства сам для се-бя с удивлением обнаружит, что знает такие вещи, которые даже не предполагал. Так вот, Кант, приходя в движение, совершенно не чувствовал себя обязанным рассказывать о свободе, о самом себе как свободном. Он увлекается дис-путальной формой аргумента, метафизическим доказа-тельством, антропологическим доказательством, транс-цендентальным доказательством, расчленяя их с большим увлечением. А вот "афраншисман" (освобождение) он не объясняет. Он, наверное, считал, что это, во-первых, есте-ственно, а во-вторых, следовал правилу, что в обществе нельзя долго или много говорить о себе. Такая странная, без гримасы, несудорожная нравственность. В книге Па-ульсена описан эпизод, как Кант ответил на высочайшее повеление и письмо короля Фридриха II, который сделал взбучку Канту за его высказывания о религии и запретил ему вообще заниматься этим делом. Кант на это весьма достойно ответил и завершил ответ, сказав, что никакого отношения к тому, в чем его обвиняют, не имеет, что ника-кой молодежи он не развращает и что как верноподданный короля он не будет больше об этих вопросах высказывать-

ся. Комментируя, Паульсен говорит, что, конечно, Кант сделал правильно, но все-таки если бы он дал отповедь ко-ролю, то этот эпизод в интеллектуальной истории Герма-нии был бы более красивым. Доцент Паульсен ожидает жеста. Он полагает, что Кант должен был встряхнуть во-лосами, гневно сверкнуть очами и воскликнуть: "Долой тирана!"- или произнести еще какие-то слова. Действи-тельно, у нас есть словарь, как должна выражаться высо-кая нравственность, есть какие-то уже расставленные зна-ки, и мы ожидаем, что нравственный человек должен рас-ставлять перед нашими глазами эти знаки. Что значит быть героем в этом смысле? Это значит послать к черту тирана и призвать на баррикады. Таков наш дурацкий сло-варь.

Например, мы читаем фразу Канта: "Я, конечно, никог-да не скажу всего того, что думаю, но всегда буду говорить лишь то, что думаю, но, наверное, никогда не скажу всего, что думаю". И мы предполагаем, что у него были тайные радикальные политические идеи, которые он по трусости своей скрывал. Да нет. Просто человек такого света, о ко-тором я пытался говорить, должен был очень осторожно обращаться с окружающими. Во-первых, не говорить все-го, что он думает, а во-вторых, ему самому было трудно и почти невозможно узнать, что он думает³. Биография Кан-та это показала. Я уже говорил, что к концу жизни Кант бесконечно повторялся, он все время ловил за хвост про-мелькнувшую перед носом жар-птицу. Но она ему про-мелькнула - поди расскажи другим. А начал рассказы-вать - так на каждой странице по десять повторений, и мысль кружится на месте, как говорят люди с большей якобы мускулатурой мысли...

Канта называют ригористом. Но не было никакого Кан-та - холодного ригориста. Это был вежливый, воспитан-ный человек, чувствительный, с душой, полной чувств, ни о ком зло не говорил, в том числе и по принципу, что лю-ди есть люди. В мире ведь вообще нет фактов морали. И Кант говорит, что в мире, очевидно, вообще не было ни-когда истинно морального действия. Кант знал, что люди

- это только люди и что чем скорее это, то есть его жизнь, кончится, тем лучше. А с другой стороны, потому что он это знал, он был добр и с пониманием относился к людям, считая, что по внешним поступкам (а поступок всегда есть внешнее) может судить о человеке только тот, для кого открыты в человеке тайны души. Для нас же, лю-дей, тайны души не открыты, и потому судить по поступ-кам нельзя. Еще один парадокс. Вспомните в этой связи хотя бы о представлении по поводу Канта, возникшем в русской мысли и выраженном блоковским словом "Канти-ще" - какой-то испуганный и пугающий старичок. Непо-нятно, откуда это взялось и было выдумано. Вообще, в исто-рии самое непонятное - это непонимание. Кант ведь дейст-вительно считал, как говорят англичане, easy does it - с лег-костью можно это сделать. Расслабьтесь. Но при этом Кант владеет страстью показывать, как дело обстоит на самом деле, когда мы говорим, когда поступаем, когда стремимся, когда у нас есть порывы, нравственные по-буждения.

Что на самом деле? На этот вопрос Кант отвечает стро-го. Он пытается показать, что это на самом деле не зави-сит от наших побуждений, от наших намерений, что мо-раль - это не моральное побуждение, а мораль, что мысль - это не потуги мысли, а мысль. Ничего не поде-лаешь. Очевидно, это и навело ужас на людей, которые к тому же не поняли, о чем идет речь. В их воображении Кант замкнулся на образ какого-то чудовища, за ширмой сидящего, как у Блока,- напуганный и пугающий сгорб-ленный старичок.

В действительности, конечно, семя и ядро того, о чем я говорил сегодня, - в уповании на Бога, которое настоль-ко абсолютно, что нечего уповать, в том, что вина настоль-ко полна, что можно быть свободным, то есть ответствен-ным и вменяемым, что только потому, что мы такие жал-кие, мы можем быть высокими, то есть нравственными, и что если мы не стремимся быть богами, тогда в нас родит-ся нравственный свет и мы окажемся в сфере нравствен-ности. Это семя в античном смысле слова, ядро, из кото-

рого все вырастает и которое содержит все во всем. Семя кантовской мысли несет в себе высвобождение места для меня с моим действием и мышлением. Поэтому Кант и формулирует с самого начала свою задачу, сокращенно обозначенную немецким словом aufheben, что в русском переводе звучит как "снять знание, чтобы освободить ме-сто для веры". Этот перевод никуда не годится, ибо здесь употреблен только один смысл немецкого слова aufheben. A aufheben означает еще "приподнять, чтобы рассмот-реть", то есть выделить, поднести к глазам и посмотреть. Нужно выделить знание и посмотреть на него, чтобы по-меститься в мире, который знанием описывается, чтобы в этом мире было место для меня с моим действием и моим мышлением. Вот задача Канта.

И вообще, если философская задача не начинается с этого, то нет никакой философии. Она может быть только все время новой, она каждый раз заново должна создавать-ся, в том числе и мы всякий раз заново должны начинать искать свое место в мире. Оно отведено нам, можно не беспокоиться, оно есть для каждого, - только нам трудно узнать, потому что окна нашей души замазаны и загрязне-ны, засорены. Их надо прочистить. Философия и есть один из человеческих, жалких способов прочищения.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Кант И. Приложение к "Наблюдениям над чувством прекрасного и возвышенного " (1764)/ Кант И. Сочинения. В 6 т.- М.: Мысль, 1964. - Т. 2.- С. 189 (прим. ред.).

2. См.: Кант И. Трактаты и письма.- М.: Наука, 1980. - С. 538

3. "Написав это,- признается он одному из своих учени-ков, Якобу Беку,- я обнаруживаю, что сам еще недоста-точно понимаю самого себя" (Кант И. Трактаты и пись-ма. - С. 594).

Лекция 2

Итак, мы пытаемся вслух проварьировать Канта, того Канта, который в нас, если мы мыслим или хотя бы пробу-ем это делать. Знаем мы об этом или не знаем - он в нас. Декарт для нас седая легенда, рыцарь Круглого стола из исторической дали, а Кант - наш современник, мы не-вольно и непроизвольно говорим на его языке, движемся во внутренних мысленных связках кантовской постановки вопроса. Конечно, мой Кант будет субъективен, он и не может быть иным. Но я уже говорил, что есть некоторое проверочное правило нашего рассуждения, правило ин-теллигибельности, тот вывод, который мы сделали, или то, как мы поняли - должно держать вместе, в едином свете или едином принципе разные части текста, разные выска-зывания, чтобы для объяснения каждого из них не прихо-дилось дополнительно что-то выдумывать, вводить гипо-тезы ad hoc. Явления мысли такие же эмпирические явле-ния, как и физические явления в мире.

Что же действительно происходило, какая буря, про-изойдя, улеглась в душе Канта? В душе, которую мы мо-жем, резюмируя все, что я говорил о духовном облике Канта, высказать одним словом. Это слово - целомудрие. Одно все выражающее слово, само невыразимое. Из цело-мудрия вытекает у Канта его ненависть и презрение ко всяким гримасам и химерам. Я уже говорил, что выраже-ние "проснулся от догматического сна" в применении к Канту весьма странно. Нельзя сегодня проснуться от того, что ты прочитал 30 или 20 лет тому назад. Очевидно, что это просыпание у Канта было чем-то другим, оно в самом начале его пути. И проблема в том, что, проснувшись, нужно проснуться с чем-то. Просыпание Канта от догма-

тического сна было, конечно, просыпанием, затянувшимся во времени, просыпанием с разрешением какой-то задачи, на языке которой можно было бы говорить о том, что уви-дел. Все открытия Канта, которые он сделал еще моло-дым, находятся как бы в подвешенном состоянии, в каком-то все более и более насыщающемся растворе, чтобы на-конец выпасть в кристалл. Упреждая то, о чем мне придет-ся дальше говорить, скажу, что этим выпадением в крис-талл было, конечно, открытие трансцендентального аппа-рата анализа, то есть миграция души Декарта в душу Кан-та. Кант не начинал с Декарта, но проснулся он к тем же самым проблемам, и все его открытия замкнулись на раз-работанном им аппарате трансцендентального анализа, или аппарате трансцендентального Я, на языке которого можно было наконец-то говорить, описывать, высказывать и доказывать свои видения. И на это ушла вся жизнь Кан-та. Он сам помечает определенную дату, говоря, что 1769 год принес ему большой свет.

Значит, Кант - это прежде всего чувствительность, причем целомудренная; это настороженно-враждебное отношение к гримасам и химерам, которые очень легко именно чувствительностью порождаются. Слава богу, во времена Канта еще не было взлохмаченных юношей, ко-торые с трибун излагали свои романтические состояния души, они только-только появлялись. И Кант пытался четко отделить себя от них, даже от таких, как Гердер, не говоря уже о Фихте, с которым Кант был деликатен, но в конце концов вынужден был заявить, что его собственная философия ничего общего с метафизикой и системой Фихте не имеет. Ясно, что с такой чувствительностью без маски нельзя пройти над бездной, экзистенциальной без-дной, которая такому человеку открывается. Здесь как бы балансируешь на острие ножа или идешь по канату, и ты не пройдешь по нему, если не закован в какую-нибудь бро-ню. Человек не может слиться с броней, ибо тогда он про-сто дурак, - но какая-то броня должна быть. У Канта она была - это броня и маска профессора, преподавателя, ко-торая и давала ему дисциплину, без нее такой физически хрупкий человек, как Кант, ничего не смог бы сделать.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Кант И. Сочинения.- Т. 4.- Ч. 1.-- С. 100.

2. Кант И. Трактаты и письма.- С. 610-614.

СОДЕРЖАНИЕ

Лекция 1 ...............................................................................7

Лекция 2 ..............................................................................27

Лекция 3 ..............................................................................47

Лекция 4 ..............................................................................65

Лекция 5 .............................................................................83

Лекция 6 ..............................................................................103

Лекция 7 ............................................................................125

Лекция 8 ............................................................................147

Лекция 9 ............................................................................167

Лекция 10 ..........................................................................187

Лекция 11 ...........................................................................207

Лекция 12 ...........................................................................233

Лекция 13 ...........................................................................255

Лекция 14 ...........................................................................273

Лекция 15 ...........................................................................291

Мераб Мамардашвили

КАНТИАНСКИЕ ВАРИАЦИИ

Серия 'Путь к Очевидности'

Книга подготовлена при участии Э. Гареевой

ИД ?03974 от 12.02.01 г.

Подписано в печать 10.10.2001. Формат 84x108/32 Гарнитура 'Times New Roman Cyr'. Печать офсетная.

Усл.-печ. л. 16,8. Тираж 2500 экз. Заказ ? 3724.

Издательство 'Аграф'

129344, Москва, Енисейская ул., 2

Тел.: (095) 189-17-22, 189-17-35

E-mail: agraf.ltd@ru.net http://www.ru.net/~agraf.ltd

Отпечатано в полном соответствии с качеством

предоставленных диапозитивов на ГИПП 'Вятка'.

610033, г. Киров, Московская ул., 122.

update 22.10.04

Книги издательства АГРАФ по сериям и жанрам

Энциклопедии, словари, справочники

О вине и пьянстве: Русские пословицы и поговорки Александрова Т.С. Из Гёте: Крылатые слова. Руднев В.П. Энциклопедический словарь культуры ХХ Соловьев О.Ф. Масонства Словарь-справочник

Художественная литература, мемуары, проза,..

Дон Жуан русский

Иван Грозный: Антология

Баранов В.И. Беззаконная комета: Роковая женщина

М. Горького Бродская Г. Алексеев-Станиславский, Чехов и другие.

Випшевосадская эпопея. В 2-х т.

Вайкль Б. О пении и прочем умении

Гаспаров Б. Поэтика 'Слова о полку Игореве

Данковцева A.B. Даже если мы умрем

Ефимов Б.Е. Мой век

Каверин В.А. Пурпурный палимпсест. Эпилог. В 2-х т.

Коклюшкин В. Блеск

Кокто Ж Проза Поэзия. Сценарии. Т. 1

Кортасар X. Счастливчики (Выигрыши)

Кузмин М. Проза 1906-1912 гг.

Кузмин М. Проза 1912-1915 гг.

Кузмин М. Критические статьи и эссе

Липкин СИ. Квадрига (проза, мемуары)

Маковский С. Портреты современников

Михайлова Т.А. Суибне-гельт зверь или демон, безумец или изгой

Ошеров С.А. Найти язык эпох: От архаического Рима до русского серебряного века

Паперный З.С. Несмотря ни на что. От Чехова до наших дней. Истории, анекдоты

Пи Оливье. Лицо Орфея

Сендерович С. Георгий Победоносец в русской культуре

Синявский А.Д. Иван-дурак

Синявский А.Д. Основы советской цивилизации

Смирнов И.П. Метаистория

Суконик А.Ю. Театр одного актера

Терц А. (Синявский А.Д). В тени Гоголя

Цивилев К. Г. Шутки от Константина

Цивилев К. Г. Шутки от Константина-2

Шекспир У. Комедии и трагедии

Серия ' Литературная мастерская'

Литературные манифесты: от символизма до 'Октября' Литературные салоны и кружки: первая половина XIX века Александров Н. Силуэты пушкинской эпохи Антон Крайний (3. Гиппиус). Литературный дневник

(1899-1907)

Апостолов Н. Живой Толстой

Аронсон М, Рейсер С. Литературные кружки и салоны Гиппиус В. Гоголь

Гнедич П. Книга жизни. Воспоминания (1855-1918) Гриц Т. и др. Словесность и коммерция

(Книжная лавка А.Ф. Смирдина)

Громова Н. Достоевский: Воспоминания. Письма. Дневники Гроссман Л. Цех пера: Эссеистика Жуковская Е. Записки: Воспоминания Майков Л.Н. Батюшков, его жизнь и сочинения Митфорд Н. Влюбленный Вольтер: Биографический роман Модзалевский Б. Пушкин: Воспоминания. Письма. Дневники Немеровская О., Вольпе Ц. Судьба Блока: Воспоминания.

Письма. Дневники Островский А. Молодой Толстой: Воспоминания.

Письма. Дневники Островский А. Тургенев в записях современников:

Воспоминания. Письма. Дневники

Розанов В. Литературные изгнанники: Воспоминания. Письма. Скабичевский А.М. Литературные воспоминания Тынянов Ю.Н. Литературная эволюция: Избранные труды Утевский Л. С. Жизнь Гончарова Щеголев П. Лермонтов: Воспоминания. Письма. Дневники

Серия 'Speculum mundi' - 'Зеркало мира'

(переводная литература)

Акройд П. Чаттертон Бахман И. Малина

Дадзай О. Исповедь 'неполноценного' человека Ландольфи Т. Жена Гоголя и другие истории Лиспектор К. Час звезды; Мигейс Ж.-Р. Николай! Николай!

Рассказы

Лундквист А. Воля неба: Картины из жизни Чингисхана Макьюэн И. Дитя во времени Малапарте К. Техника государственного переворота Рубо Ж. Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии Хигганс К. Гарольд и Мод Энрайт Э. Парик моего отца

Серия 'СИМВОЛЫ ВРЕМЕНИ'

Дети эмиграции: Воспоминания

Аксаков А.Н. Анимизм и спиритизм

Ахмадулина Б.А. Миг бытия

Баранов В.И. Горький без грима. Тайна смерти

Бодлер Ш. Искусственный рай;

Валуев П.А. Черный бор: Повести, статьи

Волошин М. История моей души: Дневники

Гагарин ГП. Забавы уединения моего в селе Богословском

Гершензон М. Ключ веры. Гольфстрем. Мудрость Пушкина

Готье Т. Клуб любителей гашиша

Достоевский А.М. Воспоминания

Ермолинский С.А. О времени, о Булгакове и о себе

Залкинд А.Б. Педология: Утопия и реальность

Зиновьева-Аннибал Л. Тридцать три урода

Каневский З.М. Жить для возвращения

Клех И.Ю. Книга с множеством окон и дверей

Коцебу А. Достопамятный год моей жизни: Воспоминания

Крохин Ю. Души высокая свобода: Вадим Делоне

Луговская Т.А. Как знаю, как помню, как умею:

Воспоминания. Письма. Дневники Мережковский Д.С. Было и будет. Дневник. 1910-1914;

Невоенный дневник. 1914-1916

Новиков В.И. Роман с языком. Три эссе

Покровский Б. Моя жизнь - опера

Пильняк Б.Л. Мне выпала горькая слава.. Письма 1915-1937

Пшибышевский С. Заупокойная месса: Проза, пьеса, эссе

Раушенбах Б. В. Постскриптум

Раушенбах Б.В. Пристрастие

Рубен Б.С. Алиби Михаила Зощенко

Сарнов Б. Если бы Пушкин жил в наше время

Уайльд Оскар. Письма

Хечинов Ю.Е. Крутые дороги Александры Толстой

Чегодаева М. Два лика времени (1939: Один год сталинской эпохи)

Черубина де Габриак. Исповедь

Эйхенбаум Б.М. Мой временник. Маршрут в бессмертие

Серия

Бинг Р. За кулисами 'Метрополитен Опера'

Боссан Ф. Людовик XIV, король-артист

Золотницкий Д. Мейерхольд, Роман с советской властью

Кестинг Ю. Мария Каллас

Кракауэр 3. Оффенбах и Париж его времени

Красовская В. Павлова. Нижинский. Ваганова

Кремер Г. Обертоны

Ла Мюр П. Лунный свет: Роман о Дебюсси

Моцарт В.-А. Письма

Нуреев Р. Автобиография

Парин А. Хождение в невидимый град

Стендаль. Жизнь Россини

Шоу Б. О музыке

Книги по истории

Вернадский Г.В. Ленин - красный диктатор

Никитин А.Л. Основания русской истории:

Мифологемы и факты

Ференбах О. Крах и возрождение Германии.

Взгляд на европейскую историю ХХ века

Серия 'История России'

Вернадский Г.В. Древняя Русь

Вернадский Г.В. Киевская Русь

Вернадский Г.В. Монголы и Русь

Вернадский Г.В. Россия в средние века

Вернадский Г.В. Московское царства В 2-х кн.

Серия 'Новая История'

Алексеев H.H. Русский народ и государство

Берлинских В. А. История одного лагеря (Вятлаг)

Бердинских В.А. Крестьянская цивилизация в России

Вернадский Г.В. Русская История. Учебник

Вернадский Г.В. Русская историография

Забелин И.Е. Минин и Пожарский. Прямые и кривые в Смутное время

Кирюхин A.B. Бомбардир Петра Великого

Леонтьев К.Н. Поздняя осень России

Никитин А.Л. Мистики, розенкрейцеры и тамплиеры в советской России

Платонов С.Ф. Борис Годунов

Савицкий П.Н. Континент Евразия

Трубецкой Н.С. Наследие Чингисхана

Шмурло Е.Ф. История России (832-1917 гг.). Учебник

Книги по философии

Колосов А.Б. Утверждения о началах ментального мира и природе иного

Фараджев К. Владимир Соловьев: Мифология образа

Серия 'Путь к ОЧЕвидности'

Гиренок Ф.И. Пато-логия русского ума

Мамардашвили М.К. Лекции по античной философии

Моисеев H.H. Расставание с простотой

Степун Ф.А. Встречи

Флоровский Г.В. Из прошлого русской мысли

Книги по психологии, педагогике и медицине

Вачков И.В. Психология для малышей,

или Сказка о самой душевной' науке

Серия 'Психология и реабилитация'

Гобова Е.С. Понимать детей - дело интересное Гобова Е.С. Чтение, словесность, письменность

Серия 'Литературный атлас страстей'

Ястребов А. Богатство и бедность:

Поэзия и проза денег Ястребов А. Праздник безумства:

Дионис и Мельпомена

МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

Винни Пух и философия обыденного языка

Волков П. Разнообразие человеческих миров

Данн Дж. У. Эксперимент со временем

Колотаев В. Поэтика деструктивного эроса

Носов Н. Виртуальная психология

Руднев В. Метафизика футбола

Руднев В. Прочь от реальности

Спивак М. Посмертная диагностика гениальности:

Эдуард Багрицкий. Андрей Белый. Владимир Маяковский

Фрер Ж.-К. Сообщества Зла, или Дьявол вчера и сегодня

ИЗДАТЕЛЬСТВО

АГРАФ

ПРЕДСТАВЛЯЕТ КНИГИ

Философия, литературоведение,

история, психология, культурология,

искусство, энциклопедии, словари,

справочники. Художественная литература

Книги издательства 'АГРАФ' оптом и в розницу можно приобрести в издательстве, а также заказать наложенным платежом по адресу:

129344, Москва, Енисейская ул., 2

E-mail: agraf.ltd@ru.net http://www.ru.net/~agraf.ltd

т./ф. 189-17-35 т. 189-17-22

СХЕМА РАСПОЛОЖЕНИЯ

издательства "Аграф"

Адрес: Енисейская ул., д.2, строение 2, этаж 8 (17-ти этажное здание "Совинтервод")

проезд на автотранспорте

по ОСТАШКОВСКОМУ шоссе;

тел. 189-17-22, 189-17-35

update 22.10.04