Сканирование и форматирование: Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || yanko_slava@yahoo.com || http://yanko.lib.ru || Icq# 75088656 || Библиотека: http://yanko.lib.ru/gum.html || Номера страниц - вверху
update 04.06.05
Анонс Книги = два больших отрывка + предметный указатель
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК Институт философии
Н.В. Мотрошилова
"Идеи I" Эдмунда Гуссерля
как введение в феноменологию
'Феноменология-Герменевтика' Москва, 2003
ББК 87.3 М 856
Издание осуществлено при финансовой поддержке РГНФ (проект ? 02-03-16125)
Мотрошилова Н. В.
М 856 Идеи I Эдмунда Гуссерля как введение в
феноменологию. - М.: "Феноменология- Герменевтика", 2003. - 720 с. - Алф.-предм. указ.: С. 678. - Схемы: С. 678.
ISBN 5-94478-006-1
Данная книга, посвященная одному из самых значительных сочинений Эдмунда Гуссерля, - первое в отечественной литературе систематическое современное исследование созданной этим немецким философом дисциплины, трансцендентальной феноменологии. Обширный биографический материал, подробное разъяснение основных понятий, проблем и методов гуссерлевской философии позволяет предложить это издание тем, кто впервые знакомится с феноменологией, а также тем, кто занимается ее исследованием.
Для философов, логиков, психологов, лингвистов и всех интересующихся анализом сознания.
ББК 87
ISBN 5-94478-006-1
© Мотрошилова Н. В., 2003
© Марголис Е., оформление, 2003
© "Феноменология-Герменевтика", 2003
Светлой памяти моего мужа Юрия Александровича Замошкина посвящаю эту книгу
Часть I. На пути к Идеям к чистой феноменологии и феноменологической философии
Глава I. Жизненный путь раннего Э. Гуссерля
Глава II. Гуссерль в Геттингене (1901-1916)
О лекциях Гуссерля Феноменология внутреннего сознания времени
Лекции Гуссерля о вещи, восприятии и пространстве (1907)
Переписка Гуссерля с П. Наторпом и Г. Риккертом.
Движение "снизу вверх": проблемно-теоретический путь Гуссерля к Идеям I
1912-1913 гг.: оформление и публикация Идей I
Неформальное сообщество: ученики и последователи Гуссерля
Часть П. Замысел и структура Идей I
Глава I. Ближайшие вехи на пути к Идеям I
Специфика и трудности феноменологии: гуссерлевское Введение к труду
Замысел и особенности моего исследования Идей I
Глава III. Опубликованные варианты, центральные проблемы и структура Идей I
Часть VII. Учение Э. Гуссерля о ноэзисе и ноэме (третий раздел Идей I)
Глава I. Вычленение ноэмы. Ноэзис и ноэма в их взаимосвязи (главные особенности)
Глава II. Гуссерлевский ноэтическо-ноэматический анализ. Теоретико-методологическая интерпретация
Фундаментальные (классические) гуссерлевские определения ноэзиса, ноэмы и их отношения
Схема 11. Связь и взаимодействие ноэзиса и ноэмы (на примере восприятия)
Глава III. Экскурс: споры современных феноменологов о понятии ноэмы
Определения ноэмы: ноэма как объект? Ноэма как entity?
Ноэмы как "entities" (И. Моханти)
Ноэма как расшифровка интенциональности (Э. Марбах)
Ноэма как Sinn, как "abstract entity" (Д. Фёллесдал)
Ноэма, интенциональное содержание; ноэма и сущность ноэмы как значение (Д. Смит и Р. Макинтайр)
Ноэма, Sinn, Bedeutung (meaning)
Не расстаться ли с понятием ноэмы? (Дж. Драммонд)
Глава IV. Конкретный ноэтически-ноэматический анализ в Идеях I
Идея синтеза и синтетического сознания
Интенциональность в Логических исследованиях
Схема 14. Материя и качество акта
Схема 15: Анализ II тома Логических исследований И ПРОБЛЕМА ИНТЕНЦИОНАЛЬНОСТИ
Экскурс. Современные исследования феноменологов по проблеме интенциональной предметности у Гуссерля
По III Логическому исследованию
По IV Логическому исследованию:
Схема 17. Актуальность-Неактуальность
Проблема "чистого Я" в Идеях I
Часть VIII. Проблемы разума и действительности (четвертый раздел Идей I)
Глава I. И снова о ноэме в связи с темой предметности
1913 год... |
13 |
Предисловие |
14 |
Часть I. На пути к Идеям к чистой феноменологии И ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ |
20 |
Глава I. Жизненный путь раннего Э. Гуссерля |
21 |
Путь в философию |
21 |
Гуссерль в Галле (1887-1901 гг.) |
25 |
Глава II. Гуссерль в Геттингене (1901-1916) |
36 |
О лекциях Гуссерля Феноменология внутреннего сознания времени |
39 |
Формирование нового типа феноменологии |
41 |
Лекции Гуссерля о вещи, восприятии и пространстве (1907) |
47 |
1908-1909 гг: работа "внизу" |
50 |
Переписка Гуссерля с П. Наторпом и Г. Риккертом |
54 |
Движение "снизу вверх": проблемно-теоретический путь Гуссерля к Идеям I |
58 |
Философия как строгая наука |
60 |
Переписка Гуссерля и Дильтея |
63 |
1912-1913 гг.: оформление и публикация Идей I |
66 |
Неформальное сообщество: ученики |
69 |
и последователи Гуссерля |
|
Часть II. Замысел и структура Идей I |
83 |
Глава I. Ближайшие вехи на пути к Идеям I |
84 |
Первые наброски Идей I |
91 |
Глава II. Замысел Идей I. Специфика и трудности феноменологии: гуссерлевское Введение к труду |
95 |
Замысел и особенности моего исследования Идей I |
101 |
Глава III. Опубликованные варианты, центральные проблемы и структура Идей I |
104 |
Часть III. Учение Гуссерля о мире, "естественном познании" И КРИТИКА НАТУРАЛИЗМА. ПРОБЛЕМА СУЩНОСТЕЙ (ЭЙДОСОВ) И ЭЙДЕТИЧЕСКИХ НАУК (ПЕРВЫЙ РАЗДЕЛ ИДЕЙ I) |
111 |
Глава I. "Мир" как "изначальное". "Естественное познание". |
|
Факты и сущности |
112 |
Резкое отделение сущностей от фактов и наук о сущностях от наук о фактах |
118 |
Науки о фактах и науки о сущностях |
119 |
Глава II. Гуссерль против натурализма и скептицизма |
130 |
Глава III. Интерпретация и оценки первого раздела Идей I |
139 |
5
Inhalt
Das Jahr 1913... |
13 |
Vorwort |
14 |
Teil I. Auf dem Weg zu den Ideen |
20 |
Kapitel I. Der Lebensweg des jungen Husserls |
21 |
Sein Weg in die Philosophie |
21 |
Husserl in Halle (1887-1901) |
25 |
Kapitel II. Husserl in Göttingen (1901-1916) |
36 |
Die Phänomenologie des inneren Zeitbewusstseins |
39 |
Ansätze zu einer neuen Phänomenologie |
41 |
Husserls Vorlesungen über Ding, Wahrnehmung und Raum |
47 |
1908-1909: Arbeit "von unten" |
50 |
Husserls Briefwechsel mit P. Natorp und H. Rickert |
54 |
Die Bewegung "nach oben hin": der Weg zu den Ideen I |
58 |
Philosophie als strenge Wissenschaft |
60 |
Husserls Briefwechsel mit Dilthey |
63 |
1912-1913: Ausgestaltung und Publikation der Ideen I |
66 |
Informelle Gesellschaft: Husserls Schüler und Nachfolger |
79 |
Teil II. Konzeption und Aufbau der Ideen I |
83 |
Kapitel I. Die letzten Wegmarkierungen auf dem Weg zu den Ideen I |
84 |
Erste Entwürfe zu den Ideen I |
91 |
Kapitel II. Der Grundgedanke der Ideen I. Besonderheiten und Schwierigkeiten der Phänomenologie: |
|
Husserls Einleitung zum Werk |
95 |
Der Grundgedanke und die Besonderheiten meiner Untersuchungen zu den Ideen I |
101 |
Kapitel III. Varianten, Probleme und Aufbau der Ideen I |
104 |
Teil III. Husserls Lehre von der Welt und |
|
"die natürliche Erkenntnis" |
111 |
Kapitel I. "Die Welt" als "ursprüngliche". "Die natürliche |
|
Erkenntnis". Tatsachen und Wesen |
112 |
Die scharfe Trennung von Wesen und Tatsache |
118 |
Tatsachen- und Wesenswissenschaften |
119 |
Kapitel II. Husserls Kritik am Naturalismus und Skeptizismus |
130 |
Kapitel III. Interpretationen des ersten Abschnittes der Ideen I |
139 |
6
Отталкиваясь от факта... |
139 |
Отправляясь от "естественного" мира и "естественной установки"... |
141 |
...И перемещаясь на почву "мира" сущностей, эйдосов |
144 |
Сущности как предметности особого вида |
149 |
Глава IV. Логические исследования в кадре Идей I |
157 |
I и II тома Логических исследований в оценке Идей I |
157 |
Судьба проекта чистой логики |
167 |
Категориальные разработки Логических исследований и первый раздел Идей I |
173 |
Выводы |
181 |
Часть IV. Ближайший путь к "чистой" феноменологии (Второй раздел Идей I) |
187 |
Глава I. И снова: "мир", "действительность", "естественная установка" |
188 |
Глава И. На пути к "чистому сознанию" феноменологии |
195 |
Глава III. "Естественная" установка. Переживания. Феноменологическая редукция. Интенциональность. Восприятие. (Интерпретация I и П глав Второго раздела Идей I) |
218 |
На пути к "чистому" "трансцендентальному" сознанию |
222 |
Отталкиваясь от "cogito" Декарта... |
226 |
Проблема интенциональности во Втором разделе Идей I |
229 |
Начальная стадия анализа восприятия |
231 |
Часть V. Феноменологический трансцендентализм и феноменологическая редукция (Второй раздел Идей I, продолжение) |
235 |
Глава I. Отстаивание Гуссерлем феноменологического трансцендентализма |
236 |
Глава П. Разъяснения феноменологической редукции в Идеях I |
244 |
Глава III. Суть и теоретико-методологическая ценность учения о феноменологической редукции. |
249 |
Ступени и процедуры феноменологической редукции |
269 |
Глава IV. Экскурс: споры феноменологов о необходимости и сути феноменологической редукции |
278
|
Глава V. Связь гуссерлевского трансцендентализма с феноменологической редукцией |
287
|
Часть VI. Методика и проблематика чистой феноменологии. "Чистое сознание" (Третий раздел Идей I) |
292 |
Глава I. Конкретные методы и установки феноменологии |
293 |
Глава II. Идеи I о всеобщих структурах чистого сознания |
301 |
Рефлексия как сердцевина феноменологического метода |
303 |
7
"Von der Tatsache ausgehend. |
139 |
Ausgehend von der "natürlichen" Welt und der "natürlichen Einstellung" |
141 |
...und die Verlagerung auf den Boden der "Welt" der Wesen |
144 |
Die Wesen als Gegenständlichkeiten spezifischer Art |
149 |
Kapitel IV. Die Logischen Untersuchungen in der Perspektive der Ideen I |
157 |
Band I und II der LU und ihre Beurteilung in den Ideen I |
157 |
Das Schicksal des Projektes der reinen Logik |
167 |
Das Kategoriensystem der Logischen Untersuchungen |
173 |
Schlussfolgerungen |
181 |
Teil IV. Die letzten Schritte zu der "reinen" phänomenologie |
187 |
Kapitel I. Und noch einmal: "Die Welt", "die Wirklichkeit" und "die natürliche Einstellung" |
188 |
Kapitel II. Auf dem Weg zum "reinen Bewusstsein" der Phänomenologie |
195 |
Kapitel III. "Die natürliche" Einstellung. Erlebnisse. Reduktion. Intentionalität. Wahrnehmung |
218 |
Auf dem Weg zu einem "reinen" "transzendentalen" Bewusstsein |
222 |
Von Descartes' "cogito" ausgehend... |
226 |
Intentionalität im zweiten Abschnitt der Ideen I |
229 |
Die erste Stufe der Analyse der Wahrnehmung |
231 |
Teil V. Phänomenologischer transzendentalismus UND DIE PHÄNOMENOLOGISCHE REDUKTION |
235 |
Kapitel I. Husserls Begründung eines phänomenologischen Transzendentalismus |
236 |
Kapitel II. Erklärungen zu einer phänomenologischen Reduktion |
244 |
Kapitel III. Sinn und erkenntnistheoretischer Wert der Lehre von der Reduktion |
249 |
Stufen und Verfahrensweisen der phänomenologischen Reduktion |
269 |
Kapitel IV. Exkurs: Diskussionen über den Sinn und die Notwendigkeit der phänomenologischen Reduktion |
278 |
Kapitel V. Zusammenhang des Husserlschen Transzendentalismus und der phänomenologischen Reduktion |
287 |
Teil VI. Methodik und Problematik der reinen Phänomenologie. Das "reine Bewusstsein" |
292 |
Kapitel I. Konkrete Methoden und Positionen der Phänomenologie |
293 |
Kapitel II. Ideen I über die allgemeinen Strukturen des reinen Bewusstseins |
301 |
Reflexion als Kern der phänomenologischen Methode |
303 |
8
Феноменологическое время и "сознание времени". Горизонт |
307 |
И снова об интенциональности как главной феноменологической теме ( 84) |
310 |
Функциональные проблемы, или "конституция предметностей |
315 |
сознания" |
|
"Поле феноменологического познания" и феноменологические "орудия" его обработки |
316 |
Глава III. Гуссерлевская модель чистого сознания и ее основные черты |
321 |
Феноменологический метод (резюме) |
328 |
Глава IV. Поток сознания, или поток переживаний. Феномены |
332 |
Поток сознания в феноменологии |
332 |
Переживания (или акты) сознания |
341 |
Феномен и его роль в гуссерлевской феноменологии |
343 |
Феноменология и бессознательное: краткий экскурс |
351 |
Часть VII. Учение Э. Гуссерля о ноэзисе и ноэме (Третий раздел Идей I) |
356 |
Глава I. Вычленение ноэмы. Ноэзис и ноэма в их взаимосвязи (главные особенности) |
357 |
Глава II. Гуссерлевский ноэтическо-ноэматический анализ. Теоретико-методологическая интерпретация |
373 |
Фундаментальные (классические) гуссерлевские определения ноэзиса, ноэмы и их отношения |
375 |
Глава III. Экскурс: споры современных феноменологов о понятии ноэмы |
389 |
Определения ноэмы: ноэма как объект? Ноэма как entity? |
389 |
Ноэмы как "entities" (И. Моханти) |
391 |
Интенциональность и ноэма |
393 |
Ноэма как расшифровка интенциональности (Э. Марбах) |
393 |
Ноэма как Sinn, как "abstract entity" (Д. Фёллесдал) |
397 |
Ноэма, интенциональное содержание; ноэма и сущность ноэмы как значение (Д. Смит и Р. Макинтайр) |
407 |
Ноэма, Sinn, Bedeutung (meaning) |
413 |
Не расстаться ли с понятием ноэмы? (Дж. Драммонд) |
417 |
Резюме к Экскурсу |
425 |
Глава IV. Конкретный ноэтически-ноэматический анализ в Идеях I |
426 |
Идея синтеза и синтетического сознания |
436 |
Глава V. Интенциональность как основополагающая структура чистого сознания: Логические исследования и Идеи I |
443 |
Интенциональность в Логических исследованиях |
444 |
Экскурс. Современные исследования феноменологов по проблеме интенциональной предметности у Гуссерля |
459 |
Преобразование интенционального анализа в Идеях I |
469 |
Проблема "чистого Я" в Идеях I |
474 |
9
Die phänomenologische Zeit und das "Zeitbewusstsein". Horizont Und noch einmal über die Intentionalität als phänomenologisches Hauptthema ( 84) |
307 310 |
Die funktionalen Probleme, "Konstitution der Gegenständlichkeiten |
315 |
des Bewusstseins" "Das Feld der phänomenologischen Erkenntnis", die phänomenologischen Charakteristika und deren Bearbeitung |
316 |
Kapitel III. Das Husserlsche Modell des reinen Bewusstseins und seine Hauptzüge |
321 |
Die phänomenologische Methode (Rezumee) |
328 |
Kapitel IV. Bewusstseinsstrom, Erlebnistrom. Phänomene |
332 |
Bewusstseinsstrom in der Phänomenologie |
332 |
Erlebnisse (oder Akte) des Bewusstseins |
341 |
Das Phänomen und seine Rolle in der Phänomenologie Husserls |
343 |
Phänomenologie und das Unbewusste |
351 |
Teil VII. Husserls Lehre vom Noesis und Noema (Dritter Abschnitt der Ideen I) |
356 |
Kapitel I. Aussonderung des Noemas. Noesis und Noema in ihrer Wechselbeziehung |
357 |
Kapitel II. Die Husserlsche noetisch-noematische Analyse. Theoretisch-methodologische Interpretation |
373 |
Die fundamentale (klassische) Defintion des Noesis und Noema |
375 |
Kapitel III. Exkurs: Diskussionen über den Begriff des Noemas |
389 |
Die Definition des Noemas: Noema als Objekt? Noema als entity? |
389 |
Noema als "entity" (I. Mohanty) |
391 |
Intenrionaltät und Noema |
393 |
Noema als Schiffre der Intentionalität (E. Marbach) |
393 |
Noema als Sinn und "abstract entity" (D. Føllesdall) |
497 |
Noema, intentionaler Gehalt; Noema und Wesen |
407 |
Noema, Sinn, Bedeutung (meaning) |
413 |
Brauchen wir noch den Begriff Noema? (Drummond) |
417 |
Rezumee |
425 |
Kapitel IV. Die konkrete noetisch-noematische Analyse |
426 |
Die Idee der Synthese und das synthetische Bewusstsein |
436 |
Kapitel V. Intentionalität als fundamentale Struktur des reinen |
443 |
Bewusstseins: Die Logischen Untersuchungen und die Ideen I |
|
Intentionaltät in den Logischen Untersuchungen |
444 |
Exkurs: Moderne Forschungen zum Problem der intentionalen Gegenständlichkeit bei Husserl |
459
|
Umwandlungen der intentionalen Analyse in den Ideen I |
469 |
Das Problem des "reinen Ichs" in den Ideen I |
474 |
10
Часть VIII. Проблемы разума и действительности. (Четвертый раздел Идей I) |
480 |
Глава I. И снова о ноэме в связи с темой предметности |
481 |
Глава II. Феноменологическая концепция разума |
489 |
Дефицит исследования истины в Идеях I |
498 |
Глава III. Формальная онтология и проблема конституирования в составе феноменологии разума |
504 |
Глава IV. Что такое гуссерлевская "феноменология разума"? (Интерпретация Четвертого раздела Идей Г) |
511 |
Предметность разума и "действительность". Феноменология очевидности |
511 |
Экскурс: Проблемы синтеза в феноменологической литературе |
527 |
Глава V. Дисциплинарное членение феноменологии разума |
533 |
Феноменология и формальная логика |
533 |
Феноменология и формальная онтология |
536 |
Глава VI. Истина и правда трансцендентального идеализма Гуссерля |
541 |
Общая постановка проблемы |
541 |
Дискуссии по вопросу о трансцендентальном идеализме Гуссерля |
544 |
"Трансцендентальный факт" и его истолкование |
548 |
Гуссерль и платонизм |
551 |
Проблема объективирования идеального (Гуссерль/Деррида) |
554 |
Размежевание Гуссерля с другими видами трансцендентализма |
557 |
Что такое "чистая (трансцендентальная) субъективность" в гуссерлевском понимании? |
563 |
Глава VII. Саморефлексия и самокритика: Послесловие к моим "Идеям к чистой феноменологии..." Э. Гуссерля |
569 |
Ценность феноменологии как многоаспектного конкретного анализа сознания |
578 |
Заключение (Резюме). Смысловое ядро феноменологии Гуссерля |
587 |
Примечания |
601 |
К Части I |
601 |
К части II |
603 |
К части III |
604 |
К части IV |
609 |
К части V |
610 |
К части VI |
614 |
К части VII |
617 |
К части VIII |
625 |
Литература |
640 |
Указатели |
678 |
11
Teil VIII. Die Probleme der Vernunft und Wirklichkeit |
480 |
Kapitel I. Und noch einmal über Noema und die Wechselbeziehungen zu dem Thema der "Gegenständlichkeit" |
481 |
Kapitel II. Die phänomenologische Konzeption der Vernunft |
489 |
Das "Defizit" der Erforschung der Wahrheit in den Ideen I |
498 |
Kapitel III. Formale Ontologie und das Problem der Konstitution |
504 |
Kapitel IV. Was ist die Husserlsche "Phänomenologie der Vernunft"? |
511 |
Gegenständlichkeit der Vernunft und "Wirklichkeit" |
511 |
Exkurs: Probleme der Synthese |
527 |
Kapitel V. Die verschiedenen Disziplinen der Phänomenologie der Vernunft |
533 |
Die Phänomenologie und die formale Logik |
533 |
Die Phänomenologie und die formale Ontologie |
536 |
Kapitel VI. Wahrheit und Recht des transzendentalen Idealismus |
541 |
Allgemeine Fragestellungen |
541 |
Diskussionen über die Frage nach dem transzendentalen Idealismus |
544 |
Die "transzendentale Tatsache" und ihre Deutung |
548 |
Husserl und der Piatonismus |
551 |
Die Objektivierung des Idealen (Husserl/Derrida) |
554 |
Auseinandersetzungen mit anderen Formen des Transzendentalismus |
557 |
Was heisst "reine (transzendentale) Subjektivität" nach Husserl? |
563 |
Kapitel VII. Selbstreflexion und Selbstkritik: Nachwort zu meinen "Ideen zu einer reinen Phänomenologie" |
569 |
Der Wert der Phänomenologie als einer vieldimensionalen und konkreten Analyse des Bewusstseins |
578 |
Schluss. Der Sinngehalt der Husserlschen Phänomenologie |
587 |
Anmerkungen |
601 |
Zu Teil I |
601 |
Zu Teil II |
603 |
Zu Teil III |
604 |
Zu Teil IV |
609 |
Zu Teil V |
610 |
Zu Teil VI |
614 |
Zu Teil VII |
617 |
Zu Teil VIII |
625 |
Literatur |
640 |
Register |
678 |
Три события, свершившиеся в этом году - назависимо друг от друга, но в единой взаимосвязи человеческого духа - имеют для истории культуры непреходящее историческое значение.
"Черный квадрат на белом фоне" Казимира Малевича - символ того, сколь неисчерпаемы, поистине бесконечны смыслы, которые могут открываться человеческому сознанию в самых простых, на первый взгляд, изобразительных формах. Значит, дело не только и даже не столько во внешней оболочке воспринимаемой формы, сколько в самом воспринимающем, конструирующем, оценивающем сознании-воображении, обладающем неизмеримой творческой силой.
"В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОГО ВРЕМЕНИ. ПО НАПРАВЛЕНИЮ К СВАНУ" - произведение Марселя Пруста, символизирующее непререкаемое первенство всегда "авторского", неповторимо-индивидуального сознания в открытии и изображении являющегося ему потока жизни, в пробегании, оживлении, преобразовании потока навсегда утраченного, но в каждый момент вновь восстанавливаемого - и вновь утрачиваемого! - времени.
"Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии" - сочинение Эдмунда Гуссерля, которое новаторски подвело под все подобные устремления предшественников и современников прочное философское обоснование: была систематически разработана феноменология, философская дисциплина, сделавшая предметом своего анализа именно безостановочный и необратимый поток переживаний - тех, которые нельзя ухватить никакими внешними средствами, приборами, наблюдениями и сущность которых может открываться только самому сознанию.
Так уж случилось, что из цикла задуманных мною трех больших работ, посвященных Гуссерлю, первой публикуется эта книга, которая первоначально планировалась как завершающий "блок" данного цикла.
Она непосредственно посвящена произведению Эдмунда Гуссерля "Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии" (1913 г.), охватывая также феноменологические разработки нескольких лет, предшествовавших его созданию и опубликованию, - в особенности те, которые с точки зрения проблем и теоретико-методологического содержания непосредственно примыкали к Идеям I. (Такой краткий заголовок сочинение получило в связи с тем, что Гуссерль написал - но сам не опубликовал - еще два тома, за которыми впоследствии закрепились названия Идеи II и Идеи III. Они были опубликованы после смерти основателя феноменологии.) Всякому, кто хоть немного знаком с философией, вряд ли покажется необычным и удивительным, что это мое достаточно обширное исследование посвящается всего одной книге. Ибо в философии, как и в любой другой теоретической дисциплине, как и в культуре в целом, накапливаемое веками, наследуемое, обрабатываемое, преобразуемое (в этом смысле непреходящее) содержание воплощается прежде всего в самых ярких творениях великих или выдающихся ученых, мыслителей, художников. И подобно тому как шедевры живописи и скульптуры разных исторических эпох можно мысленно собрать в одной "галерее", так и выдающиеся философские творения (издревле объективировавшиеся именно в книгах) можно выстроить в некий интеллектуальный ряд, который адекватно, связно и системно представляет самые крупные достижения философской мысли.
Начавшиеся новое столетие и тысячелетие заставляют подводить своеобразные итоги недавно закончившегося ХХ в. Если осуществить мысленный эксперимент и выделить самых крупных философов прошедшего столетия, а также самые значительные их произведения, то в этот ряд (даже если ограничить его, скажем, десятью именами) наверняка попадут как основатель фено-
15
менологии Эдмунд Гуссерль, так и его Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии, т. е. Идеи I.
Что касается моей попытки предварить публикацию упомянутого цикла работ о раннем Гуссерле его завершающей частью, то на это есть причины и личного, и главное - теоретико-содержательного характера. Личные причины вполне понятны: в солидном возрасте, выразимся мягко, не очень продуктивно загадывать на годы вперед, например, дожидаться, пока сложится весь задуманный цикл. Но еще важнее содержательные основания. Исследование, посвященное Идеям I, как и сама эта книга - с точки зрения проблем, методов, подходов, решений, - может считаться чем-то самостоятельным (тем более если все это, как в моей работе, увязывается с другими произведениями Гуссерля, и более ранними, и последующими). Идеи I имеют примечательный подзаголовок - "Всеобщее введение в трансцендентальную феноменологию". А это придает ознакомлению читателей с самим произведением и его интерпретациями дополнительный смысл: Введение в феноменологию, написанное после того как она уже прошла путь становления, сомнений, преобразований, позволит читателю получить выверенный конструктивный взгляд ее основателя на данную дисциплину - и сквозь эту призму глубже, точнее разглядеть суть, специфику весьма необычных феноменологических идей и феноменологии как особой философско-методологической науки.
В кратком предисловии я не намереваюсь предварять дальнейшие размышления какими бы то ни было ориентирующими соображениями. Их читатель найдет во "вводном блоке" предлагаемой книги.
* * *
Мне осталось выразить глубокую благодарность тем людям и тем институциям, идеи, помощь, поддержка которых сделали возможным мои прежние и нынешние исследования в области феноменологии.
Сначала о тех, кого давно нет с нами. Я с благодарностью вспоминаю те далекие годы, когда я, студентка философского факультета МГУ, писала у профессора Валентина Фердинандовича Асмуса дипломную работу, посвященную II тому Логических исследований Гуссерля, - мыслителя, о котором в то время в нашей стране знали лишь немногие, даже среди профессиональных философов. Позднее В. Ф. Асмус поддержал мою первую книгу Принципы и противоречия феноменологической философии" (М., 1968). В аспирантские годы мне довелось слушать лекции Константина Спиридоновича Бакрадзе. Один из лучших в нашей
16
стране знатоков и исследователей феноменологии, во время командировки в Германию учившийся у Гуссерля, Риккерта и других западных мыслителей, он дал мне - молодому тогда, начинающему ученому - множество важных инспираций и ценных советов. Несомненной удачей моей жизни считаю также встречу на одной из конференций с тогдашним директором Лувенского архива Э. Гуссерля - Л. Ван Бреда. В то время я уже знала, что Ван Бреда после смерти Гуссерля поистине героически спасал гуссерлевский архив из фашистской Германии. Этот замечательный в общении человек, досконально знавший феноменологию, навсегда остался в моей памяти. Счастливое для меня знакомство имело продолжение: Ван Бреда распорядился о регулярной присылке мне Гуссерлианы и серии "Phaenomenologica". Он чутко понял, что иначе у исследователя феноменологии в Советской России нет никаких шансов получать необходимую ему информацию, что называется, из первых рук. (К сожалению, после смерти Ван Бреда его "наследники" в руководстве Архивом в Лувене эту добрую практику прекратили. Да и то сказать: в последние десятилетия ХХ в. цены на Гуссерлиану и другие феноменологические серии поднялись непомерно...). Я также с благодарностью вспоминаю добрый поступок Г. Шпигельберга, автора знаменитого исследования "The Phenomenological Movement" ("Феноменологическое движение"). В первом и втором изданиях этой книги об исследованиях феноменологии в Советской России было сказано нечто уничижительное - со ссылкой на соответствующую цитату из тогдашнего "Философского словаря" (о феноменологии как "орудии империализма"...). Но в третьем издании (о чем Г. Шпигельберг - с извинениями - написал мне в своем письме) были внесены исправления, в основном с доброжелательными ссылками на превосходную книгу 3. Какабадзе 'Проблема "экзистенциального кризиса" и трансцендентальная феноменология Эдмунда Гуссерля' (Тбилиси, 1966) и мою работу "Принципы и противоречия феноменологической философии". Конечно, Шпигельберг поручил чтение наших публикаций кому-то из своих помощников, владевших русским языком. Но сам по себе этот факт был достаточно необычным и одобряющим.
Парадоксальным образом в СССР 60-80-е годы оказались благоприятными для развития исследований по феноменологии. При этом точки теоретического роста были различными. На первое место я бы поставила ту линию экзистенциального применения и преобразования феноменологии, которая нашла выражение в упомянутой книге 3. Какабадзе, но особенно в лекциях и книгах выдающегося мыслителя нашей страны Мераба Мамарда-
17
швили (после его смерти я написала цикл посвященных ему статей - с акцентом на его оригинальном типе феноменологии). Немалое влияние на меня оказали также исследования феноменологии и экзистенциализма, проведенные Э. Соловьевым, П. Гайденко, Александром Михайловым, Анатолием Михайловым. Позднее в сферу феноменологической работы вошли более молодые поколения феноменологов, из которых упомяну принадлежавшего к Ростовской школе В. Молчанова; рижан - М. Кулэ, А. Рубениса, М. Рубене, Э. Буцениеце, Ю. Розенвальда. Работа с ними (чтение лекций в Москве и Риге, совместные публикации, руководство диссертациями) имела для меня неоценимое значение, заставляя постоянно держать руку на пульсе мировой феноменологии и регулярно подготавливать публикации на феноменологические темы. (И очень жаль, что в последние годы многолетние контакты с уверенно развивающимися прибалтийскими феноменологами досадно оборвались в силу внешних причин.) В Москве и других городах России в последнее десятилетие выросло новое поколение феноменологов, сформировались различные исследовательские центры (например, группа под руководством В. И. Молчанова, взявшая на себя труд по переводу Гуссерлианы; группа ученых, работающих вокруг журнала и издательства Логос, Центр по исследованию феноменологии и герменевтики при Институте философии РАН под руководством И. Михайлова). Моя особая благодарность моим бывшим аспирантам, ныне известным исследователям, И. Михайлову, Е. Борисову (и их ученикам) - за то, что в последние годы они фактически подтолкнули меня к тому, чтобы выйти на новый уровень феноменологического анализа.
Немалой удачей, выпавшей на мою долю, считаю довольно ранние (с 1974 г.) контакты с западными историками философии (потом они стали "заочными" и тем более ценными, что восемь лет, до 1981 г., по чьей-то поистине кафкианской злой воле меня не "выпускали" в капиталистические страны). Но слава богу, времена уже изменились и я регулярно получала книги, оттиски статей, письма от зарубежных коллег. Прежде всего это ученые-гегелеведы: Д. Хенрих, Г. Фулда, Б. Тушлинг (с которым я в течение нескольких последних лет издаю основные Сочинения Канта в двуязычном варианте), Ж. д' Ондт, К. Глой, Г.-Д. Кляйн, Р. Хорстман, В. Хёсле и др. Я пользуюсь случаем выразить им мою благодарность. Большое влияние на мою работу оказали знакомство и творческие контакты с известными исследователями феноменологии и экзистенциализма из разных стран - это Ст. Штрассер, Д. Феллесдал, X. Дрейфус, Д. Смит и Р. Макинтайр, Г. Кюнг, П. Ян-
18
сен, В. фон Херрманн, X. Отт, Т. Рокмор, А.-Т. Тыменецкая и др. С 1989 г. я поддерживаю постоянные контакты с Ю. Хабермасом, чья оригинальная переработка гуссерлевской феноменологии тоже оказала на меня свое влияние. Особенно глубокую признательность я выражаю Клаусу Дюзингу, руководителю Философского семинара и Гуссерлевского архива Кельнского университета. С этим превосходным исследователем меня связывают теперь уже длительные, для меня весьма плодотворные творческие контакты, которые с 1994 г. оказались возможными благодаря постоянной поддержке Фонда имени Александра фон Гумбольдта (Alexander von Humboldt-Stiftung). Выражая глубокую признательность руководству и сотрудникам этого прекрасного научного фонда, хочу подчеркнуть: его помощь и внимание стали для меня особенно важными в последнее десятилетие, когда новые знания, собранный именно в Германии материал, конкретные разработки в области феноменологии позволили мне не только выпустить в свет ряд новых публикаций, но и замыслить - надеюсь, на более высоком уровне - обобщающие исследования, специально посвященные раннему Гуссерлю. (Что касается публикаций: пользуясь случаем, выражаю благодарность редакционному коллективу журнала "Вопросы философии" во главе с В. Лекторским за оперативное опубликование и всегда доброжелательное отношение к результатам моих исследований, посвященных Э. Гуссерлю.)
Я выражаю также глубокую благодарность Российскому гуманитарному научному фонду (РГНФ), который в течение ряда лет спонсировал мои новые феноменологические исследования и публикации их результатов. Благодаря Фонду имени Ф. Тиссена (Fritz Thyssen-Stiftung) я в самое последнее время получила неоценимую возможность поработать в Архиве Гуссерля в Кельне, сотрудникам которого Д. Ломару, X. Пейкеру я выражаю самую искреннюю благодарность за помощь и постоянную готовность оказать ее. Часть фотографий Гуссерля, опубликованных в этой книге, подарены мне Кёльнским архивом, за что я тоже выражаю свою признательность.
И последнее по порядку, но не по значению: глубочайшая моя благодарность - Институту философии, его руководителям В. Степину и А. Гусейнову не только за их инспирирующие научные разработки, но и за создание в Институте замечательной творческой атмосферы и неизменную поддержку, которую они оказывают моим исследованиям, в частности феноменологическим. Мне выпала честь работать (под руководством Т. И. Ойзермана), а с 1987 г. - руководить отделом истории философии и сектором истории западной философии Института философии
19
РАН. Без преувеличения скажу: это моя "вторая семья", без которой не было бы ни движения вперед, ни опоры в преодолении горя, невзгод, трудностей. (Я, в частности, хочу выразить благодарность И. Лаврентьевой, Н. Бросовой за подготовку компьютерного варианта этой книги, а И. Михайлову и сотрудникам издательства "Феноменология-Герменевтика" - за всю их работу над книгой, а особенно - за создание указателей, из которых предметный указатель по своей полноте вряд ли имеет прецеденты в феноменологической литературе.)
О первой семье надо сказать особо. Я посвятила эту книгу моему безвременно ушедшему из жизни мужу Юрию Александровичу Замошкину - все самое лучшее в моей жизни, включая жизнь творческую, проистекало от почти тридцатилетнего союза с ним.
За постоянную и прочную жизненную поддержку, в том числе и в период написания этой книги, я глубоко благодарна моему сыну Андрею Юревичу, его жене Ирине Цапенко и внуку Максиму.
Цель этой пространной части книги - познакомить читателей с жизнью, сочинениями, личностью основателя феноменологии Эдмунда Гуссерля, что может особенно пригодиться тем, кто впервые входит во врата феноменологической философии. (Впрочем и те, кто в какой-то мере с нею знаком, возможно, найдут здесь что-то для себя полезное, ибо в нашей литературе - насколько мне известно - до сих пор нет столь же подробного и целостного освещения жизненного пути раннего Гуссерля). В соответствии с тематикой данной книги более основательно будет разбираться тот период (1907-1913 гг.) творчества мыслителя, который в известном смысле можно назвать периодом Идей I (и Идей вообще) - когда постепенно рождались и преобразовывались концепции, затем нашедшие свое место в выдающемся сочинении основателя феноменологии.
Сначала я кратко воспроизведу основные вехи самого раннего творческого пути Гуссерля, обращая особое внимание на процесс его поворота к философии 1.*
Э. Гуссерль родился 8 апреля 1859 г. в Просснице (Prostejov) в Моравии, тогдашней Австро-Венгерской империи, в еврейской семье, которая на протяжении ряда столетий жила в этом местечке. Он был вторым из четверых детей Адольфа Абрахама Гуссерля и его жены Юлии Гуссерль, урожденной Зелингер. Как сообщают биографы, - 'Гуссерль рос в либеральной, религиозно индифферентной еврейской семье'. (Husserl-Chronik. I. S. 1. Далее: Chronik). В 1865-68 гг. Гуссерль учится в государственной школе в Просснице (в специальной книге школы он впоследствии оставит хвалебный отзыв о годах обучения); в 1868-1869 гг. посещает реальную гимназию в Вене, а в 1869/70-1875/76 гг. - немецкую гимназию в Оломоуце. Жена Гуссерля Мальвина, опираясь на воспоминания мужа, отмечала, что сначала 'он был
* Здесь и далее нумерация отсылает к Примечаниям. В тексте книги ссылки на литературу даются в сокращенном виде. Развернутые описания см.: С. 641 сл. О сокращениях, испульзуемых в тексте книги, см.: С. 640.
22
плохим учеником, лишенным интереса к учебе и честолюбия'. Но постепенно стал учится несколько лучше, причем особых успехов достиг в математических дисциплинах. А. Осборн констатирует: 'Его школьные документы свидетельствуют, что Гуссерль принадлежал к тому типу учащихся, которые развиваются очень медленно' (Osborn A. The Philosophy of Edmund Husserl... P. 10). Д. Кернс, ссылаясь на свои разговоры с Гуссерлем, сообщает, что 'в 13-14 лет он был глубоко озабочен религиозными вопросами
- и не в смысле конфессиональном, а в смысле существования Бога' (Cairns D. Conversations with Husserl... P. 46). Когда в начале 70-х годов в школе речь зашла о выборе будущей профессии, Гуссерль сначала выбрал право, затем философию, а потом - к удивлению соучеников - астрономию (Chronik. S. 3). Выпускные экзамены в гимназии дались Гуссерлю с большим трудом. Неуверенность учителей в его знаниях была столь велика, что юноша
- один из всего выпуска - должен был сдавать, в дополнение к обычным, также и специальные устные экзамены по всем дисциплинам. Результаты, однако, оказались на удивление хорошими. Директор гимназии был весьма доволен и гордо сказал председателю комиссии: 'Господин советник, а ведь Гуссерль был нашим худшим учеником!' (из воспоминаний М. Гуссерль). 30 июня 1876 г. Гуссерль получил свидетельство об окончании Немецкой гимназии высшей ступени в Оломоуце.
1876-1887 - это студенческие годы Гуссерля. Сначала три семестра он изучает астрономию в Лейпцигском университете, где слушает лекции по математике, физике, астрономии и философии (его преподавателями были A. Mayer, С. Neumann, G. Wiedemann, J. Zöllner, W. Wundt) *. Биографы сомневаются, что лекции наиболее именитого из преподавателей по философии В. Вундта сколь-нибудь повлияли на Гуссерля. Впоследствии Гуссерль из встреч студенческого времени особо выделял состоявшееся в Лейпциге знакомство с Томасом Масариком (будущим Президентом Чешской республики). 'Масарик стал моим ментором и другом. Вместе с ним я посещал - тогда в целях образования, не для выбора пути - лекции по философии; и он, будучи доктором философии, естественно, далеко опередил меня. Он помогал мне, моему тогда еще незрелому уму, анализировать проблемы и предлагал пути развития независимой мысли. И прежде всего он излечил меня от ложного, вне-этического национализма' (Chronik. S. 4-5). Существенно, что Масарик пореко-
* Здесь и далее я предпочитаю давать имена немецких ученых и философов в оригинальной транскрипции.
23
мендовал Гуссерлю, тогда философскому новичку, изучать основы философии нового времени - Декарта, Лейбница, английских эмпиристов. Масарик ввел Гуссерля в круг своих тогдашних друзей. И именно он обратил внимание Гуссерля на учение и лекции Франца Брентано. Масарик советовал другу поехать в Вену, чтобы послушать лекции этого известного психолога и философа. В 1876-1878 гг., по воспоминаниям Д. Кернса, Гуссерль штудировал работы Дж. Беркли. В 1877 г. приходит страстная увлеченность Гуссерля математикой. В 1878 г. он прекращает изучение астрономии и переключается на математику и философию. 1878-1880/81 - годы, которые Гуссерль проводит в Берлинском университете (где лекторами были Н. Bruns, G. Kirchhoff, L. Kronecker, E. Kummer, M. Lazarus, A. Wangerin и К. Weierstrass). Особенно важен был для Гуссерля полный курс, прослушанный у выдающегося математика Карла Вейерштрасса. А вот собственные слова Э. Гуссерля (сохранились в рукописях): 'В то время как я в начале этого периода (шесть семестров в Берлине) занимался преимущественно изучением математики, во мне все более креп интерес к философии. Я тогда еще не отступал от ранее намеченных планов габилитироваться в математике. В философском отношении меня особенно привлекал профессор Пауль-сен; я благодарен ему за прекрасные и длительные инспирации. Что касается математики, то здесь на меня наибольшее влияние оказали профессора Вейерштрасс и Кронекер, учеником которых я был'. При этом Гуссерль отмечает, что Вейерштрасс пробудил в нем интерес к "радикальному обоснованию математики". Гуссерлю оказался близок замысел Вейершрасса: выявить изначальные корни, элементарные понятия и аксиомы, на базе которых можно было бы, применяя строгий метод, конструировать и дедуцировать всю систему анализа (Chronik. S. 7).
В 1878-80 гг. Гуссерль регулярно посещает курсы лекций Кронекера и особенно Вейершрасса. Не угас ли интерес к философии? Вряд ли, потому что как раз в эти годы Гуссерль приобретает и читает работы Гоббса, Спинозы, Шопенгауэра. В 1881 г. Гуссерль покидает Берлинский университет и отправляется учиться в Вену. Для своей докторской диссертации (в нашей терминологии - кандидатской) Гуссерль выбирает математическую тему (об исчислений вероятностей). В Вене Гуссерль часто посещает Масарика, под влиянием которого читает, в частности, Новый Завет. 13 июля 1882 г. молодой ученый представляет (причем философскому факультету) свою диссертацию по математике. 8 октября 1882 г. диссертация проходит апробацию. В ноябре 1882 - январе 1883 гг. Гуссерль сдает необходимые для защиты
24
экзамены, а 23 января 1883 г. (в 12 часов) защищает диссертацию и становится "доктором философии" (что в тогдашней Германии означает просто обретение первой научной степени). В 1883 г. Гуссерль возвращается в Берлин. Причиной послужило приглашение Вейерштрасса: тот хотел, чтобы Гуссерль стал его приват-ассистентом. Гуссерль работает над проблемами Абелевских функций. Но тут в научной и преподавательской деятельности наступает перерыв. Октябрь 1883 - октябрь 1884 г. молодой ученый проводит как доброволец в полевой артиллерии, в полку кронпринца Рудольфа в Оломоуце (потом в вспомогательных войсках в Вене). В 1884 году он приобретает ряд философских книг, в том числе Феноменологию духа Гегеля.
В 1884-87 гг. Гуссерль испытывает серьезные сомнения относительно правильности избранного пути. Свою роль играет и то обстоятельство, что в 1883-84 гг. Вейерштрасс заболел и отошел от научно-педагогической деятельности. И поэтому Гуссерль переселяется в Вену - с твердым намерением изучать философию, правда, сначала в связи с математикой. Решающим фактором становится то, что в 1884-86 гг. в Вене Гуссерль слушает философские лекции Брентано. Вот как сам он впоследствии описал коренной для своей жизни поворот в Воспоминаниях о Франце Брентано: 'Во время созревания моего философского интереса и колебаний относительно того, должен ли я по-прежнему придерживаться математики как профессии моей жизни или должен посвятить себя философии, лекции Брентано приобрели решающее значение. Я посещал их сначала из чистого любопытства, чтобы услышать человека, который заставил Вену так много говорить о себе. Несмотря на все предубеждения, я недолго противился власти его личности. Прежде всего из его лекций я почерпнул убеждение, давшее мне мужество избрать философию делом жизни: что философия также является полем серьезной работы, что она может а, следовательно, должна быть рассмотрена в духе строгой науки'.
Лекции Фр. Брентано, которые слушал Гуссерль, были посвящены практической философии, философии Юма; особое влияние, по свидетельству самого Гуссерля, на него оказала лекция "Элементарная логика и ее необходимое реформирование" (25 окт. 1884 г.). 'В лекции об элементарной логике, - отмечал впоследствии Гуссерль, - Брентано особенно подробно и в несомненно творческой манере обсуждал дескриптивную психологию бесконечности, причем с глубоким учетом Парадоксов бесконечности Больцано, а также различия созерцательных и несозерцательных, ясных и неясных, отчетливых и неотчетливых, собст-
25
венных и несобственных, абстрактных и конкретных представлений' (Erinnerungen an Franz Brentano. S. 153, 155, 157). В рукописях (F I 9/4 а и F I 8/40 b) Лувенского архива хранятся записи Гуссерля об этом периоде. Гуссерль, в частности, говорит о своем "гениальном учителе Брентано" и о его лекциях 1885/86 гг., посвященных избранным психологическим и эстетическим проблемам. Особенно акцентировано значение брентановского подробного анализа представлений фантазии в сравнении с "представлениями восприятия" (Chronik. S. 15).
В апреле 1886 г. происходит еще одно знаменательное событие в жизни Гуссерля: под влиянием Масарика он принимает протестантское вероисповедание, которому остается верным до конца жизни. Лето 1886 г. Гуссерль проводит вместе с семьей Брентано на озере Вольфганг близ местечка Ст. Гильген. В 1886-93 гг. Гуссерль нередко посвящает свои творческие усилия философии математики, занимаясь, в частности, теорией геометрии, формальной арифметики и учением о множествах. 18 октября 1886 г. Брентано пишет письмо Карлу Штумпфу, своему ученику и другу, профессору в Галле, в котором рекомендует ему принять для габилитации работу Э. Гуссерля.
Гуссерль в Галле (1887-1901 гг.)
В Воспоминаниях о Франце Брентано К. Штумпф отмечает, что Гуссерль, приехавший в Галле по рекомендации Брентано, стал его слушателем и другом. В 1886-87 гг. Гуссерль посещает лекции Штумпфа по психологии. В рукописных заметках Гуссерль, в частности, отмечает тонкое истолкование Штумпфом вопроса об отношении восприятия и фантазии, превосходящее все, что имелось на то время в литературе (Chronik. S. 18). 29 декабря 1886 года Гуссерль пишет Брентано: 'В настоящее время я занимаюсь главным образом логическими исследованиями основных понятий и принципов арифметики и высшего анализа' (Ibid. S. 18).
11 мая 1887 г. Гуссерль представляет философскому факультету университета Галле свое габилитационное сочинение на тему "О понятии числа. Психологический анализ". Вместе с диссертацией поданы и другие необходимые документы (биография, свидетельства об образовании и между прочим справка об обращении в протестанство). Декан факультета Эрдман в своем письме к "куратору" Гуссерля Штумпфу просит представить отзыв ("реферат") по гуссерлевской диссертации. Реферат был Штумпфом представлен - вместе с предложением сначала устроить "нострификацию" для доктора Гуссерля (т. е. проэкзаменовать
26
его), а затем допустить к защите. Эрдманн, принимая это предложение, обращается с двумя специальными письмами к членам факультета, обосновывая необходимость этой процедуры и поднимая другие технические вопросы, связанные с габилитацией Гуссерля (Husserl in Halle. S. 171). 28 июня 1887 г. Штумпф, Кноблах (физик) и Кантор принимают соответствующие экзамены у соискателя Э. Гуссерля. На математическом экзамене (у Кантора) речь шла о предполагаемых преимуществах новой математики перед старой; на экзамене по философии (у Штумпфа) поднимались такие вопросы, как отношение математики и логики, математики и этики, обоснование науки в древности, особенно у Аристотеля (Chronik. S. 19).
Во время пребывания Гуссерля в Галле - кроме его знакомства и дружбы со Штумпфом - огромное значение имеют контакты с выдающимся немецким математиком Г. Кантором. Л. Элай, современный немецкий феноменолог, исследователь интересующего нас периода жизни Гуссерля, отмечает: 'В то время в Галле преподавал Г. Кантор. Знакомству с ним Гуссерль был обязан существенными инспирациями... Гуссерлевская дефиниция множеств прежде всего напоминает дефиницию Кантора. Именно канторовское понятие множества, как и понятие "системы" у Дедекинда, открывали путь усилиям по психологическому обоснованию, хотя эти авторы не интересовались такими аспектами. К тому же в тогдашней математике было принято давать психологическое введение к понятию числа' (Eley L. Einleitung des Herausgebers // Hua XII, S. XXIII-XXIV).
1 июля 1887 г. Гуссерль защищает свое габилитационное сочинение. Он объявлен Dr. Halensis (в Германии это вторая научная степень). 6 июля 1887 г. Гуссерль читает пробную лекцию на философском факультете университета Галле. Вот отрывок из Лувенских рукописей: 'Лекция д-ра Гуссерля была связана со спорным вопросом, необходимо ли основывать психологию на самонаблюдении или на (психофизикалистском) эксперименте. Вундт и Фолькельт были названы представителями этого противостояния. .. Сам Гуссерль полагает, что при всем почтении по отношению к Брентано он должен в ряде пунктов отойти от его позиции' (Chronik. S. 20). Осенью 1887 г. габилитационное сочинение Гуссерля О понятии числа было опубликовано. Совершается поворот и в личной жизни: 6 августа 1887 г. в евангелической церкви Вены Эдмунда Гуссерля венчают с Мальвиной Штайншнайдер.
Важнейшая веха в жизни Гуссерля во время пребывания в Галле связана с подготовкой и публикацией его первого крупного
27
труда Философия арифметики. Он вышел в свет в апреле - мае 1891 г. Собственно, это была первая книга, которую опубликовал будущий основатель феноменологии. Ее полное название: Philosophie der Arithmetik. Logische und psychologische Untersuchungen. Erster Band ("Философия арифметики. Логические и психологические исследования"). В основе книги лежали научные разработки, собранные Гуссерлем в его габилитационной диссертации Über den Begriff der Zahl. Psychologische Analysen ("О понятии числа. Психологический анализ"). Ее Гуссерль защитил, как уже было сказано, в 1887 г. на философском факультете Университета Галле. (Диссертация была отпечатана, но в книготорговлю не попала.) Диссертация послужила основой для четырех первых глав Философии арифметики (См.: Stroker E. Editorische Hinweise // Husserl E. Gesammelte Schriften. Bd. 1. S. IX). Книга открывается посвящением: "Моему учителю Францу Брентано с глубокой благодарностью". В самом названии своего сочинения Гуссерль указал, что публикуется первый том, следовательно, можно было ожидать второго, но этот предполагаемый второй том в печати так и не появился.
Гуссерль в то время был приват-доцентом университета в Галле. Этот период - преподавание и исследовательская работа в Галле - длился с 1887 по 1901 гг. Письма и заметки тех лет, а также воспоминания Гуссерля об этом периоде жизни и творческой деятельности (например, в письме Алексису Мейнонгу от 27 августа 1900 г. или письме Роману Ингардену, написанном в рождественские праздники 1924 г.) отражают тревоги, заботы, неуверенность, но также и глубину новаторских устремлений будущего основателя феноменологии (См.: Husserl in Halle). Исследователи порой уподобляют теоретический переход, который в этот период совершил Гуссерль - от до-феноменологической философии к первому варианту феноменологии, - с движением Канта от докритической к критической философии.
Философия арифметики, с одной стороны, воплощала в себе раздумья Гуссерля, вчерашнего математика, над основополагающими математическими понятиями, а с другой стороны, - и этот момент не менее, а более важен - попытку подвести под понятийное математическое исследование психологический и философский фундамент. Вопрос о том, была ли попытка Гуссерля удачной, весьма непрост. Готтлоб Фреге, известный математик и логик, писал в своей рецензии на Философию арифметики: 'При чтении этой книги я мог понять, ощутить, как трудно бывает солнцу истины пробиться сквозь ту облачность, которая сгущается из-за смешивания психологии и логики. Здесь, к нашей радо-
28
сти, мы видим начало такого процесса. С побеждающей силой пробивается значимость того, что здесь мало что зависит от наших представлений, что скорее сама суть дела, относительно которой мы и пытаемся составить наше представление, - т. е. то, чем мы занимаемся, - придает значимость нашим высказываниям'. На таком языке, несколько витиеватом, Фреге выражает свою оценку: Гуссерль не уберегся от основной болезни философии той эпохи - перемешивания психологии с логикой; но во второй части труда вопреки своему способу мысли автор Философии арифметики все-таки позволяет, де, пробиться "солнцу истины" (См.: Frege G. Kleine Schriften. S. 191).
Гуссерль выдвигает в центр исследования понятия "Vielheit", "Einheit", "Anzahl" - множества, единства, числа (численности), соединяя их с проблематикой "отношений", а затем и с психологическим материалом (например, "символическими представлениями о множестве") и с логическими формами (например, с высказываниями о числах). Иными словами, то, в чем Фреге упрекал Гуссерля, было центральной темой, замыслом гуссерлевского комплексного исследования, долженствующего объединить математику, логику и психологию. Спор Фреге с Гуссерлем предстояло разрешить самому времени. Одно ясно: пусть первая попытка и не дала искомого синтеза, но Гуссерль на ней не остановился. Если бы он внял Фреге и перестал "смешивать" математическое, логическое, психологическое, феноменология вряд ли возникла. Впрочем замечания Фреге Гуссерль воспринял всерьез, стараясь найти новые пути для реализации необычного междисциплинарного объединения. А трудности того синтеза, за осуществление которого взялся Гуссерль, более всего беспокоили его самого. Вот его собственные слова, написанные позже, в знаменитых Persönliche Auszeichnungen и отнесенные к периоду Философии арифметики: 'Я был новичком, без подлинного знания философских проблем и без действительного тренинга философской способности. И когда я предпринял усилия, связанные с логикой математического мышления и в особенности математического исчисления, меня мучили неизъяснимо чуждые миры: мир чистого логического и мир актуального сознания - как я бы сказал сегодня, мир феноменологического, а также психологического. Я не знал, как привести их в единство - и однако ведь они должны были соотноситься друг с другом и образовывать внутреннее единство' (Husserl E. Persönliche Auszeichnungen // PPhR. 1956. Vol. XVI. ? 3; см. также: Hua XXIV, 442.).
В рукописи под индексом К IV2 содержится нечто вроде плана так и не написанного II тома Философии арифметики: 'Введение:
29
I. Специфические (или подлинные - eigentlichen) понятия множества, единства и численности. П. Символические понятия численности и логические источники численной арифметики. III. Всеобщая арифметика. IV. Арифметический алгоритм в других областях. V. Заключительные рассмотрения. Приложение: Исследования по семиотике' (См.: Chronik. S. 30).
В зимнем семестре 1891 г. Гуссерль читает лекции по этике. Тот факт, что в 90-х годах он интересуется проблемами этики, философии права и, в частности, проблемой свободы воли, подтверждается темами его лекционных курсов 1891-97 гг. В те же годы он также читает общий курс "Введение в философию". С 1897 г. доминируют курсы, посвященные истории философии, в частности философии Канта (См.: Husserl in Halle. S. 35-39).
Статус и финансовое положение семьи Гуссерля (а в Галле у супругов родилось трое детей) были непрочными. 29 мая 1891 г. Гуссерль обращается в Министерство культов*, образования, медицины с прошением о стипендии приват-доцента. 6 июля того же года Министерство отклоняет прошение. И только в 1893 г., наконец, была получена долгожданная стипендия, причем всего на один год. (Потом, в 1893/94 гг. Гуссерлю будет дана стипендия юридического факультета.) После этого каждый год приходится подавать прошение - и дожидаться результата... (А в 1898 г., в очередной раз продлив стипендию, чиновники из Министерства сообщат Гуссерлю: время продлений исчерпано. - Chronik. S. 53). Это не первый и не последний пример того, сколь трудным оказывается жизненный путь даже и выдающихся философов.
В 1891 г. Гуссерль продолжает заниматься проблемами философии и психологии арифметики. Между прочим, занимаясь психологическими проблемами и критически относясь к тогдашней психологии, Гуссерль сделал исключение для разработок Вильяма Джемса (оговорив, что пока знает о них лишь немногое) и сравнил эффект ознакомления с ними со "вспышкой молнии" (Chronik. S. 32).
В 1893-94 гг. Гуссерль много занимается проблемами философии геометрии. Он задумывает книгу о пространстве. Первый раздел книги должен быть посвящен теме "О пространстве созерцания и пространстве геометрии" (свидетельство - в рукописи К I 33/5-16).
* Министерство по делам культов (Kultusministerium) ведало вопросами вероисповедания; в некоторых землях Германии также - культурой и просвещением.
30
Как показывает, например, переписка с А. Мейнонгом, Гуссерль все больше внимания уделяет и центральным понятиям философии - таким, как "необходимость", "всеобщность", "созерцание", "интенция"; на пограничьи философии и психологии он работает над понятием "представления". Как свидетельствует рукопись F I 19/174, Гуссерль разграничивает "созерцающие и понятийные представления". В логическом аспекте его внимание все больше перемещается к языковым выражениям, к проблеме значения (Bedeutung).
В марте 1894 г. Министерство отклоняет прошение факультета о присвоении Гуссерлю звания экстраординарного профессора (довод: "нет вакансии"). Гуссерль вынужден удовлетвориться тем, что ему снова продлевают (на один год!) стипендию приват-доцента.
В мае 1894 г. в "Philosophische Monatshefte" выходит в свет работа Гуссерля Философские штудии по элементарной логике: I. О различении абстрактного и конкретного. II. Созерцания и репрезентации (представления). Впоследствии в Persönliche Auszeichnungen Гуссерль скажет, что данное сочинение, с одной стороны, резюмировало те мысли, которые он высказывал в лекциях по психологии зимнего семестра 1891/92 гг. и, с другой стороны, было первым наброском к будущим Логическим исследованиям (особенно к III и V Исследованиям).
Гуссерль плодотворно сотрудничает с упомянутым ранее Карлом Штумпфом, учеником Брентано, известным тогда психологом. Ряд тезисов концепции Гуссерля в Философии арифметики восходят к учению Штумпфа, в особенности к его книге Психология звука (Tonpsychologie. 1883. Bd. 1; 1890. Bd. 2). Гуссерль ссылается на первый том этого труда. Современный исследователь П. Бирбах, обращаясь к отсылкам самого Гуссерля, резюмирует влияние следующих позиций Штумпфа на Философию арифметики: 'отношения - наряду с другими содержаниями - содержатся в сознании... равенство более чем двух чувственных объектов может быть установлено одним взглядом (значит, непосредственно); множество (понятое как абстрактное понятие) - это отношение (в смысле коллективного соединения); существует возможность сплава ощущаемых качеств (в особенности отношений), их объединение в единое квазикачество...' (См.: Husserl in Halle. S. 43 ff.).
В 1894 г. именно Штумпф привлекает внимание Гуссерля к работе В. Джемса Принципы психологии (The Principles of Psychology. 1890). Американский феноменолог Дорион Кернс, ссылаясь на свои беседы с Гуссерлем, пишет: 'Гуссерль планировал напе-
31
чатать (посвященную Джемсу. - Н. М.) серию статей в Philosophische Monatshefte, но опубликовал только первую из них, решив подождать, пока в свет выйдут еще какие-либо работы Джемса' (Cairns D. Conversations. S. 36). В Persönliche Auszeichnungen Гуссерль потом напишет, что уже после опубликования своей первой статьи он более основательно проработал Принципы психологии Джемса (PPhR. P. 295). (Рукопись под индексом К I 33/59-81 содержит сделанные Гуссерлем выписки из упомянутого сочинения американского психолога).
В августе 1894 г. Гуссерлю, наконец, разрешают - имея в виду признанность его заслуг, - именоваться "профессором". Происходит это в связи с юбилеем Объединенного университета Галле и Виттенберга. Должность профессора ему, однако, не предоставляют. Различные перипетии на пути к ней еще впереди.
Во второй половине 90-х гг. XIX в. Гуссерль сосредотачивает внимание на проблеме сопряжения логических форм и тех образований сознания, которые изучала психология. В Persönliche Auszeichnungen он упоминает рукопись 1894 г., где речь идет о переводе, модификации суждений "только" в представления, желания и прочие акты. Гуссерль углубляется в проблему "интенциональных предметов". В рукописи под индексом К I 5б/43b снова обсуждается вопрос о значениях, но теперь во все более тесной связи с проблемой представлений и предметностей.
Далее я хочу обратить внимание читателей на примечательный момент, который отчасти может послужить для разгадки одного парадокса, если хотите, тайны ранней философии Гуссерля. Речь идет о существенном различии между I и II томами будущих Логических исследований.
К 1896 г. Гуссерль углубляется в логическую проблематику дедуктивных наук. Впоследствии, в Предисловии к I тому Логических исследований, он скажет о трудностях, с какими столкнулся при исследовании (в Философии арифметики и вскоре после ее создания) формальной арифметики и учения о множествах... 'Они побудили меня, - напишет Гуссерль, - к изучению проблем более общего вида, которые выходили за рамки узкой математической сферы и устремлялись в сторону всеобщей теории формальных дедуктивных систем'. Много позднее, в Формальной и трансцендентальной логике, Гуссерль так выскажется об этом периоде: совершенно новый тип математического анализа, ставший следствием теоретико-технического развития XIX в., и потребности прояснения, накопившиеся в логике, подвигли его к разработке формальной логики, или "формального наукоучения".
32
Заметной вехой на этом пути явились лекции, которые Гуссерль читал в 1895 и 1896 г. Впоследствии, в I томе Логических исследований, он даст четкую формулировку: "Пролегомены к чистой логике" (это подзаголовок I тома. - Н. М.) по своему существенному содержанию есть только переработка двух курсов лекций, прочитанных в Университете Галле летом и осенью 1896 года'. Эта оценка находит подтверждение и в рукописях под индексами F III I/138а и F III I/143 - с одним существенным дополнением: Гуссерль обращает внимание на то, что Лекции и Пролегомены прежде всего роднит 'антипсихологистическая аргументация' (Chronik. S. 46). Вместе с тем Гуссерля занимают не только собственно логические проблемы, не только консолидирование так называемой чистой логики, но и прояснение связанных с нею теоретико-познавательных вопросов. Однако вспоминая об этом времени (в письме к Наторпу от 8 июля 1900 г.), Гуссерль отметит, что многое в исследуемой проблематике оставалось для него слишком смутным. Гуссерля не удовлетворял тот уровень проработки проблем, которого он тогда достиг. В письме к фон Арниму от 22 декабря 1896 г. он, правда, сообщает, что сосредоточил все свои ("ограниченные") силы на работе и что работа доставляет ему подлинное счастье. 'Моя чистовая доработка логических исследований благодаря упорной работе продвигается вперед'.
Тщательное изучение массива наиболее важных работ по логике дает свои первые результаты: Гуссерль публикует (в Archiv für systematische Philosophie, 1897) обстоятельный обзор немецких сочинений по логике 1894 г. (Bericht über deutsche Schriften zur Logik aus dem Jahre 1894). В нем разобраны сочинения целого ряда известных тогда авторов (Wundt, Glogan, Flügel, Jerusalem, Marty, Cornelius, Lipps, Rickert, Erdmann, Mach, Biederman, Henrici). В январе 1897 г. Гуссерль сообщает Наторпу: 'Я работаю над большим сочинением, которое направлено против субъективистско-психологизирующей логики нашего времени (и, следовательно, против той точки зрения, которую я сам защищал как ученик Брентано)' (письмо от 21 янв. 1897 г.). В другом письме Наторпу (от 14-15 марта 1897 г.) Гуссерль указывает на 'непсихологический смысл логических законов, включенность чистой математики в mathesis universalis'. Отнюдь не случайно эти мысли сообщаются именно П. Наторпу, представителю марбургской школы неокантианства, ибо марбуржцы также были решительными противниками психологизма в логике. Итак, можно сделать общий вывод: в 1895- 96 гг. начинается, а в 1897 г. становится совершенно ясным отход Гуссерля от психологизма. Правда, и раньше гуссерлевский "психологизм" обладал специфическими особенностями - прежде всего
33
из-за того, что вчерашний математик не мог упустить из виду идеальность математических и логических образований. Кроме того, основные теоретические цели Гуссерля - быть может, сначала еще не вполне ясные ему самому - чем дальше, тем больше расходились с целями психологистов, да и просто психологов по профессии. Ко второй половине 90-х годов XIX в. его все более занимает вопрос о создании нового варианта наукоучения, т. е. нового проекта "чистой" логики, выходящей за рамки логики формальной. Иными словами, этот период в жизни Гуссерля был вплотную посвящен тем разработкам, которые имели своим последующим результатом именно I том Логических исследований. На некоторое время проблема логического, вопрос о реформе логики, борьба с психологистами оказываются в творческом развитии Гуссерля доминирующими. Это доминирование четко выразилось в I томе Логических исследований.
Необходимость быстро опубликовать его - сначала отдельно от задуманного, но еще не подготовленного II тома - усилила то впечатление, которое испытывали многие читатели, ознакомившиеся с I томом сразу после его выхода в свет (или те читатели, которые и впоследствии по каким-либо причинам осваивали только этот том Логических исследований). Им казалось, что гуссерлевская концепция наукоучения и "чистой логики" носит логицистский характер, что она опирается на учение об идеальном, близкое к платонизму. Прямые заявления Гуссерля, направленные на опровержение платонистского "метафизического гипостазирования всеобщего", не были приняты в расчет. А главное, не всеми и не сразу был уловлен целостный замысел Гуссерля, связывающий воедино опубликованный I и столь же быстро создаваемый II том Логических исследований. Между тем стремление воздвигнуть - несмотря на борьбу с психологизмом - "психологический фундамент логического" не оставляло Гуссерля и в годы подготовки, а потом опубликования I тома. Одно из свидетельств - упомянутое письмо П. Наторпу от 14-15 сентября 1897 г., где Гуссерль пишет: 'В моих исследованиях я исхожу из логического учения (Kunstlehre - букв.: учения о [логическом] искусстве) и ставлю вопрос о его психологическом фундаменте. Это ведет к проблеме спора между психологической и чистой логикой (в традиционном смысле). Аргументации обеих партий будут опровергнуты. Свою позицию я обосновываю подробно, сначала ставя в параллель логические и алгебраические предложения. Я показываю, что нормативная форма предложений в обоих случаях является неизбежным преобразованием теоретического содержания. Но сравнение с математикой при моей по-
34
зиции - больше чем сравнение: вся чистая математика, вся mathesis universalis в смысле Лейбница, как я хотел бы верить, может быть встроена в чистую логику. Геометрию, однако, я исключаю потому, что (после долгой борьбы с самим собой) я пришел к мысли классифицировать ее иначе, чем механику...' (См.: Hua XVIII, S. XXII). Гуссерль сообщает также, что 'работает над труднейшей "серединной частью" задуманного исследования - над вопросом о "субъективных и объективных факторах познания"'. А в рукописи А I 17 I 85b есть расшифровка того, как Гуссерль в то время понимал "различение между субъективным и объективным содержанием": он считал его тождественным различию "между реальным и идеальным содержанием" (Chronik. S. 50).
Переписка с Наторпом, относящаяся к 1897 г., свидетельствует о пристальном интересе Гуссерля к темам, связующим математику и философию, в частности и в особенности логику. На первое место в этих письмах выступает проблема пространства (евклидова пространства), времени - и именно в их отнесении к проблемам восприятия, мыслительной деятельности. С 1898 г. интерес к проблемам восприятия, внимания, фантазии, словом, к будущей теме актов (или переживаний) растет. И это, по-видимому, можно счесть еще одним поворотом - к тому, что станет основным содержанием II тома Логических исследований. Характерно: в конце XIX в. Гуссерль постоянно работает над философией Юма, Локка, Канта, т. е. интересуется мыслителями, исследовавшими процессы сознания. И это тоже затем получит отражение во II томе Логических исследований.
В октябре 1899 г. начинают печатать I том Логических исследований. Есть свидетельства, что Гуссерль колебался, следует ли вообще предпринимать эту публикацию. Существует даже такая версия (ее высказывает Г. Шпигельберг, ссылаясь на Д. Кернса), что К. Штумпф буквально отобрал у Гуссерля рукопись I тома, чтобы передать ее издателю Максу Нимейеру. (Но выходит I том не у Нимейера, а в издательстве "Veit und Со", Leipzig, с посвящением Карлу Штумпфу.) В ноябре 1899 г. с помощью жены Мальвины Гуссерль читает корректуру Пролегомен, т. е. I тома. В декабре отпечатаны первые экземпляры книги. Гуссерль сообщает тому же Наторпу, что не ограничивается просто чтением корректуры, а "лихорадочно" работает над II томом Логических исследований.
В начале мая 1900 г. (согласно письмам к Мейнонгу от 26 августа 1900 г. и Наторпу от 8 июля 1900 г.) рукопись II тома Логических исследований отослана в издательство "Veit". Но поскольку
35
издатель до середины мая так и не начинает печатать книгу, Гуссерль передает рукопись издательству Макса Нимейера. (Гуссерль так захвачен работой с издательством, что отказывается от запланированного доклада на I Международном философском конгрессе, который стал значительным событием в культуре того времени.) В частности, примерно в июле он пишет набросок Предисловия ко II тому Логических исследований (свидетельства: манускрипт М III 2II 6/1-3 и письмо Наторпу от 8 июля 1900 г. См.: Chronik. S. 61).
Когда осенью, будучи на родине в Просснице, Гуссерль читает корректуру II тома, то убеждается, что работа над текстом предстоит более трудная, чем он рассчитывал. До ноября 1900 г. продолжается нелегкий труд по доведению верстки до печати. Печатание II тома прерывается в январе 1901 г., но в феврале возобновляется. К концу марта книга готова. До какой степени сам Гуссерль не был уверен в достигнутых им результатах, свидетельствуют письма П. Наторпу, К. Ясперсу, А. Мейнонгу. Автор называет свое сочинение "неготовой, неотшлифованной, невызревшей работой" (Chronik. S. 63). Гуссерль предполагает (о чем сообщает в тексте II тома) сделать дополнения и разъяснения по ряду вопросов, в частности по теме созерцания, восприятия, фантазии. Он даже планирует посвятить всем этим темам III том сочинения. Но до этого дело так и не дошло. Решающую роль в отклонении планов (согласно сообщению Ван Бреда) сыграло мнение издателя Макса Нимейера, который считал, что и так берет на себя большой коммерческий риск, публикуя двухтомник "неизвестного профессора". Знал бы издатель, что именно сочинения этого профессора на целое ХХ столетие (и, возможно, на XXI век) станут источником процветания издательства его имени (Мах Niemeyer Verlag) - не лишил бы он читателей важнейшего сочинения, которое полнее документировало бы становление феноменологии. Кстати, сам Гуссерль неоднократно высказывал сожаление, что продолжение проекта Логических исследований так и не состоялось. А вот сегодня сочинения Э. Гуссерля, как и Другие феноменологические работы, выходящие в издательстве М. Нимейер, без преувеличения, стали самыми дорогими (очень дорогими!) и, однако, постоянно покупаемыми книгами по философии.
В 1901 г. силы Гуссерля были истощены: сказалось чрезмерное напряжение последних лет. Но в не меньшей степени - постоянно овладевавшая основателем феноменологии глубокая неудовлетворенность сделанным. К тому же все еще не упрочивался формальный статус, а значит, и материальное положение Гуссер-
36
ля и его семьи. Наконец, после долгих "утрясок", прусское Министерство культов, образования, медицины согласилось учредить для Гуссерля должность - и не ординарного, а экстраординарного профессора в Геттингенском университете. На что воспоследовала враждебная акция геттингенских коллег: 25 июня 1901 г. философский факультет отклонил приглашение Гуссерля как профессора! Но 14 сентября Гуссерль все же назначен этим Министерством экстраординарным профессором философии Геттингенского университета - без государственной поддержки, но с вменением ему в обязанность читать лекции и вести занятия по всему курсу философии. (Государственная поддержка была дана спустя год).
Геттингенский период жизни и творчества Гуссерля длился пятнадцать лет и оказался весьма плодотворным. В Геттингене он объявил и начал читать лекции по логике и теории познания, по проблемам свободы воли. А вообще в самые первые годы после опубликования Логических исследований, совпавшие с необходимостью осваиваться в новом для него университете, Гуссерль сначала продолжает свои прежние занятия философией математики, логикой, теорией познания, историей философии (особенно философией Канта). Вместе с тем в 1902 г. он все более интересуется проблемами воли, желания, чувств, ценностей. В сообществе коллег Гуссерль чувствует себя дискомфортно (он помнит, конечно, об их недоброжелательном поступке в деле о профессорстве). Переписка этого года - в основном, с А. Мейнонгом. Автору Логических исследований кажется, что его труд остался невостребованным. Но постепенно ситуация меняется. Как это ни покажется удивительным, первые знаки перемен приходят не от зрелых, солидных коллег, а от молодого поколения философов, среди которых появляются восторженные почитатели Гуссерля.
Летом 1902 г. в Геттинген на велосипеде приезжает мюнхенец Иоганн Дауберт (впоследствии один из интереснейших последователей основателя феноменологии). Как был, в велосипедном костюме, он явился к Гуссерлю. Разговор длился более двух часов. Потом Гуссерль позвал жену и так сказал ей о Дауберте: 'Это - человек, который читал мои Логические исследования и полностью понял их!' (Chronik. S. 72). Впоследствии между Гуссерлем и Даубертом завяжется оживленная и содержательная переписка.
37
(Подробнее о ней - несколько позже.) Лекции Гуссерля 1902- 1903 гг. слушает В. Хокинг. С 1903 г. у Гуссерля начинает учиться Б. Конрад. В том же году, сообщая Дауберту о "ценном расширении" круга своих учеников, Гуссерль напишет о "действительно интеллигентном и симпатичном москвиче" приват-доценте Викторове (Chronik. S. 80).
Не забывают Гуссерля и маститые коллеги. В мае 1904 года он пишет Альбрехту о приятном, радостном общении с Теодором Липпсом, известным мюнхенским философом, с которым он полемизировал в Логических исследованиях, что не помешало дальнейшему сотрудничеству (и, более того, повлияло на усвоение Липпсом модифицированной феноменологической позиции). Коллеги из других университетов присылают Гуссерлю свои сочинения (П. Наторп - книгу "Учение Платона об идеях", А. Риль - "К введению в философию современности").
Гуссерль все больше обретает уверенность в себе, в значимости сделанного и перспективности планов. Но и все придирчивее относится к своей работе. В рукописи F I 26/32а есть примечательная заметка, оценивающая материалы к Лекциям по всеобщей теории познания 1902/03 гг.: 'Тем временем во мне укрепилось сознание уверенности, что в критике познания я продвинулся дальше, чем кто-либо из моих предшественников, что я в значительной, а отчасти и в полной ясности усмотрел то, что мои предшественники вряд ли предчувствовали и что они оставили в хаотическом состоянии. И все же: сколько неясностей в этих записях, сколько лишь наполовину сделанного, сколько мучительной неуверенности в деталях!'. Гуссерль пишет о том, что охватывающее его беспокойство - знак нерешенных проблем и что оно непереносимо. И вот особенно красноречивое признание: 'И вот я, через многие годы, все еще начинающий и все еще ученик. А ведь я хотел стать мастером!' (Chronik. S. 74-75). Не за горами то время, когда в кругу блестящих учеников Гуссерля станут называть Мастером (Meister). Но вот что очень характерно для Гуссерля, а не только для того, действительно смутного переходного времени: автор Логических исследований - труда, который впоследствии (например, устами Б. Рассела или М. Хайдеггера) будет назван одним из главных философских произведений ХХ в. - предельно самокритичен и однако же устремлен к новым исследовательским горизонтам.
Внешне все развивается по правилам университетской рутины: Гуссерль читает свои курсы, проводит занятия, все более углубляется в историю философии (Юм, Кант, Фихте). Так, в зимнем семестре 1903/04 гг. он читает историю новой философии (от
38
Канта до современности), ведет занятия по Критике практического разума Канта. В журнале "Archiv für systematische Philosophie" (1903, 1904) Гуссерль публикует свой второй обзор немецких сочинений по логике - теперь 1895-99 годов (отрецензированы работы A. Marty, J. Bergmann, L. Rabus, R. Heiber, W. Kinkel, J. von Kries). Понятно, что эта аналитическая работа относится к прошлому. Вместе с прежним обзором логических сочинений она свидетельствует о том, сколь основательно Гуссерль изучил состояние современной ему логической литературы, прежде чем в Логических исследованиях изложил свой проект реформы логики и теории познания. В лекциях этих переходных лет (вплоть до 1905 г.) он повествует о том же, о чем рассказывал и в прежние годы. Например, слушателей лекций зимнего семестра 1904/05 гг. Гуссерль предупреждает (согласно манускрипту F I 9/5а), что они не услышат от него "ничего существенно нового" (Chronik. S. 80). Но уже в 1904 г. Гуссерль все острее ощущает необходимость определиться: как, в каком направлении продолжать дальнейшие исследования. Из рукописи X I 2 ясно, что между 1903 и 1904 г. он планировал написать работу по проблемам теории познания. Набросок плана показывает, что сочинение должно было отчасти приобрести историко-философский характер.
Гуссерль предполагал разобрать тему "теоретико-познавательного идеала" в толковании Юма, Лейбница, Канта, Фихте, "неофихтеанцев" (имелся в виду Г. Риккерт), позитивистов и материалистов, а также, конечно, намеревался предложить и собственное понимание проблемы (Ibid. S. 77). Эта направленность мыслей и интересов Гуссерля весьма важна. Ибо путь к оформлению феноменологии в ее новом, более зрелом (по сравнению с Логическими исследованиями) варианте будет, как мы увидим, пролегать через переосмысление теоретико-познавательной проблематики достаточно широкого и фундаментального плана, выливаясь в новую "критику разума". Например, в июне 1904 г. Гуссерль делает наброски на тему: "Феноменология и критика разума; феноменологическая критика разума" (Ibid. S. 82). Лекции 1904/05 гг. тоже сосредоточены на общей проблематике феноменологии и теории познания. (Между прочим Гуссерль задумывал этот цикл лекций в расчете на то, что молодые мюнхенские философы приедут в Геттинген слушать его и, значит, работать с ним. Расчет, однако, не оправдался, о чем Гуссерль с огорчением сообщает в письме к Дауберту от 17 октября 1904 г.) Но это лишь одна сторона дела. Другая - это постоянный интерес Гуссерля к структурам сознания. На том раннем этапе - прежде всего к прояснению таких "актов", переживаний сознания, как "воспри-
39
ятие", "фантазия", "внимание", "образное сознание", "сознание времени" (что находит отражение в манускриптах К I 65/Ia, F I 6/85-86 и др.). И даже называя свои лекции "Главные разделы (Hauptstücke) из феноменологии и теории познания", Гуссерль, как выясняется, имеет в виду такие IV главные части: "О восприятии" (рукопись F I 9/Ia, 3-4), "О внимании" (А VI 8I/27a), "О фантазии и образном сознании" (F I 8/1-3). А на первый план все более выдвигается профильная тема 1905 г. - феноменология внутреннего сознания времени (F I 6/Ia).
Тексты, носящие название К феноменологии внутреннего сознания времени (1893-2927), помещены в X томе Гуссерлианы . Необходимо кратко рассказать, как они связаны с историей феноменологии. Уже отмечалось, что в течение зимнего семестра 1904- 05 гг. Гуссерль читал в Геттингенском университете лекции под общим названием Главные разделы феноменологии и теории познания.
Если судить по рукописям Лувенского архива, Гуссерль открывал лекции таким введением: 'Тема лекций, которые я теперь начинаю читать, была объявлена - это "Главные разделы феноменологии и теории познания". Первоначально я имел в виду только высшие интеллектуальные акты, сферу так называемой теории суждения. Работая вместе с моими учениками, я стал думать над тем, чтобы обозреть во многом еще не сформированные проблемы этой многослойной и пока что малоизученной области, чтобы попытаться их разрешить или по крайней мере вместе с Вами продумать возможность их разрешения. В ходе подготовительной проработки... материала я, однако, скоро увидел, что не только из педагогических, но из относящихся к сути дела соображений требуется подробнейшее рассмотрение простых, лежащих в самом основании интеллектуальных актов. Я, естественно, имею здесь в виду те общеизвестные феномены, которые обозначены несколько туманными названиями: "восприятие", "ощущение", "представление фантазии", "образные представления", "воспоминания" и которые с научной точки зрения еще совершенно не исследованы. Только в новейшее время почувствовали и в некоторых случаях с отчетливостью показали, какая огромная тут требуется феноменологическая работа, какие великие трудности нужно преодолеть. И при этом речь идет о работе, которую следует назвать фундаментальной в самом серьезном смысле этого слова - фундамен-
40
тальной для критики познания, с одной стороны, и для психологии - с другой', (подчеркнуто мною. - Н. М.) (Hua X, S. XV). В связи с этим Гуссерль отметил также, что в Логических исследованиях 'вся сфера воспоминания и вместе с этим совокупная проблематика феноменологии изначального созерцания времени... была, так сказать, намертво предана молчанию' (Ibid. S. XVI). В этой тематике, пояснил Гуссерль, были заключены такие громадные трудности ("возможно, самые большие во всей феноменологии"), что преодолеть их на ранней стадии строительства феноменологии не представлялось возможным. И он "предпочел молчание".
Гуссерль предполагал на основании рукописных материалов написать "весьма обширную работу о восприятии, фантазии, времени", но замысел этот так и не реализовал. Возможно, основателя феноменологии опять охватили сомнения, столь для него характерные. Ведь уже через год Гуссерль с присущей ему самокритичностью дал весьма строгую оценку своим лекциям. В его дневниках встречается запись (25 сентября 1906 г.): 'Нам нужно не только познание целей, направлений, методов, позиций по отношению к другим формам познания и наукам. Нам необходимо действительное их осуществление. Мы должны пойти по намеченному пути. Мы должны шаг за шагом решать отдельные проблемы. И прежде всего нужно шаг за шагом дать рассмотрение феноменологии разума, а на этой основе действительное освещение феноменологии логического и этического разума в форме двусторонних принципов и основных понятий. И тут на первом месте стоят проблемы феноменологии восприятия, фантазии, времени, вещи. Первый, в высшей степени несовершенный набросок систематического рассмотрения я дал в лекциях "Главные разделы..." зимнего семестра 1904/05 годов' (Hua X, S. XIII).
В дальнейшем, однако, выяснилось, что именно наброски, касающиеся проблемы времени, скромно названные автором "несовершенными", привлекли наибольшее внимание. Впервые их значение стало ясно ученице и ассистентке Гуссерля Эдит Штайн, которой учитель в 1916-18 гг. во Фрайбурге доверял упорядочение, а порой и обработку своих рукописей. Занимаясь подготовкой второй и третьей книг Идей к чистой феноменологии, Э. Штайн в 1917 г. натолкнулась на гуссерлевские заметки и рукописи, относящиеся к теме "Сознание времени". Э. Штайн нашла эти заметки "прекрасными", хотя конечно и незавершенными. Она сама осуществила их обработку. Есть свидетельства, что Гуссерль вместе со своей ученицей в течение нескольких дней работал над вариантом, предназначаемым, видимо, для публика-
41
ции. Это и был текст, положенный в основу издания 1928 г. (в Jahrbuch für Philosophie und phänomenologische Forschung. Bd. IX) под общим названием Edmund Husserls Vorlesungen zur Phänomenologie des inneren Zeitbewußtseins. Издателем был Мартин Хайдеггер, в те годы, как известно, также усиленно работавший над проблемой времени. Хотя первая часть этого текста была названа Лекции о внутреннем сознании времени 1905 г. (под таким же названием она фигурирует в X томе Гуссерлианы), надо учесть, что речь, строго говоря, по большей части идет о рукописных материалах (1907- 11 гг. и 1917 г.), причем обработанных в соответствии с еще более поздней гуссерлевской трактовкой феноменологии. Видимо, нельзя сбрасывать со счетов и творческое участие Эдит Штайн в подготовке текста, основой которого была не готовая рукопись, а разрозненные заметки. Однако нет оснований вообще сомневаться в принадлежности основных идей самому Гуссерлю, ибо он без оговорок ссылался на "свои" лекции, опубликованные Хайдеггером. Но в результате мы все-таки имеем любопытное свидетельство участия в их разработке также учеников и последователей Гуссерля. (Немаловажно, что инициатива их публикации исходила от М. Хайдеггера, который написал небольшое предисловие, подчеркнув важность и актуальность гуссерлевского анализа. Было оговорено, что издатель устранил лишь некоторые шероховатости в тексте, что он не посягнул на "подвижность" лекционного стиля и намеренно сохранил имеющиеся повторения наиболее существенных пунктов анализа. (См.: Hua X, S. XXIV-XXV.)
Формирование нового типа феноменологии
Возвращаясь к исследовательским разработкам Гуссерля 1904-05 гг., целесообразно отметить ряд моментов, важных для понимания формирующейся новой феноменологической концепции.
1. В рукописи A I II I/79b Гуссерль сообщает, что при феноменологическом описании восприятия пользуется вошедшим в употребление в литературе термином "Leibhaftigkeit" (соответственно "leibhaft"), что означает "живую телесность" как способ данности воспринимаемого (Chronik. S. 84).
2. В трактовке восприятия все более проступают тонкие различения: содержание (смысл, Sinn) восприятия; имманентные и трансцендентные восприятия; чувственные и нечувственные восприятия; различения между ощущением и восприятием (рукопись F I 9/17-22).
42
3. Применительно к фантазии также намечаются различения как "рубрики" ее дальнейшего исследования: о понимании, постижении фантазии (Phantasieauffassungen), об опосредованности процесса представления в фантазии - в противовес воспринимающему представлению; о различии между фантазией и образными представлениями; фантазия как чистое (непосредственное) осовременивающее сознание (рукописи F I 8/17-21; F I 8/55 и др.).
4. Но главное внимание в 1905 г. Гуссерль все же уделяет, что мы уже видели, проработке проблемы времени, - "загадке сознания времени", как об этом будет сказано в Идеях I (где также будет подчеркнуто, что в том же 1905 г. Гуссерль в "существенных чертах завершил" свои исследования сознания времени).
Между тем заканчивается тот период, когда Логические исследования по существу замалчивались или находили слабый резонанс. По свидетельству Шпигельберга, американский философ В. Питкин, посетив Гуссерля в начале марта 1905 г., испрашивает его разрешения на перевод Логических исследований. Разрешение получено. Далее высокую оценку работы Гуссерля дает В. Дильтей: 'Эта книга представляет собой первый фундаментально новый вклад в философию со времен Милля и Конта; он, Дильтей, считает V и VI Исследования важнейшими и - в их повороте к субъекту и его переживаниям - чрезвычайно плодотворными. Это обстоятельство и тот факт, что Дильтей стал вести семинар об этой книге, произвели глубокое впечатление на Гуссерля'. Согласно Г. Мишу, несколько разговоров с Дильтеем (а не сочинения последнего) дали Гуссерлю импульсы, которые повлияли на движение от Логических исследований к Идеям I (Chronik. S. 87-88). В ответ и сам Гуссерль в мае 1905 г. проводит семинар по проблемам исторического - с опорой на "понимающую психологию" Дильтея, на сочинения Риккерта и Виндельбанда (Ibid. S. 89). (В дальнейшем, как мы увидим, творческие контакты с Дильтеем возобновятся.)
Особенно активным становится общение с философами из Мюнхена. И это не случайно: в Мюнхене понятие "феноменологии" начало входить в обиход еще до Гуссерля2. Но вид и размах, которые феноменологические исследования приобрели благодаря Гуссерлю, поражали воображение молодых ученых. Мюнхенские студенты Теодора Липпса - А. Райнах, Ф. Вайнеман, А. Швеннингер, И. Дауберт - приезжают в Геттинген учиться у Гуссерля (Г. Шпигельберг называет это "мюнхенским нашествием" в Геттинген). Круг учеников и последователей Гуссерля расширяется, контакты упрочиваются. И хотя все перечисленное -
43
несомненные свидетельства признания научных заслуг и авторитета Гуссерля, геттингенские коллеги по-прежнему настроены недружелюбно. Как бы предчувствуя то, что случится несколькими месяцами позже, основатель феноменологии 3 января 1905 г. с горечью объяснял в письме Брентано, в чем причины его, Гуссерля, неудач в восхождении по ступеням академической карьеры. Он - не тот аккуратный приват-доцент, который с вниманием относится к публике и правительству и своевременно публикует ожидаемые от него порции сочинений. Такой приват-доцент должен попросту следовать за влиятельными философами (названы Вундт, Зигварт, Эрдманн) и остерегаться критиковать их слишком радикально. 'А я сделал нечто прямо противоположное', - пишет Гуссерль. К тому же за несколько лет, заполненных упорной работой, он ничего не опубликовал. Так надо ли удивляться тому, что коллеги так против него настроены?! Брентано отвечает доброжелательно, с сочувствием. Но ведь и он, учитель, вряд ли забыл о той критике, которой бывший ученик подверг его в Логических исследованиях (См.: Husserl E. Briefwechsel. Bd 1. S. 25, 26).
Понимая это, в одном из писем к Брентано (от 11 и 15 октября 1904 г.) Гуссерль исповедально говорит о самом себе: 'От природы ни одна потребность не развита во мне сильнее, чем оказывание уважения, чем стремление примыкать к тем, кого я в любви почитаю, и ревностно вступаться за них. Но к сожалению, как во мне заключено нечто двойственное, так живет во мне необуздываемый критический смысл... Связанный душевными узами, свободный в своем интеллекте, я и продвигаюсь, не слишком счастливый, по своему пути' (Chronik. S. 83). Не содержат ли эти строки личностное объяснение того, почему Гуссерль, искренне благодарный и душевно преданный своему учителю Брентано, решился критически выступить против брентановской концепции интенциональности?
Выдающийся геттингенский математик Д. Гильберт в мае 1905 г. собирает отзывы о научных заслугах основателя феноменологии от таких известных немецких философов, как Эрдманн, Кюльпе, Липпс, Наторп, Риль, Виндельбанд - с намерением, наконец, добиться для Гуссерля места ординарного профессора. Философский факультет решением от 11 мая 1905 г. энергично протестует против этого. Гуссерль в письме к Наторпу от 23 декабря 1908 г. вспоминал: сам министр обращался к факультету, желая узнать, какие доводы были выдвинуты в противовес его намерению присвоить Гуссерлю звание ординарного профессора. Коллеги (под влиянием Баумана и Е. Мюллера) опять ответа-
44
ли отказом. Как записал Гуссерль в дневнике, 'основанием было: отсутствие моих научных заслуг. А теперь я прошу небо даровать мне силы, чтобы это не парализовало моих научных устремлений' (Chronik. S. 90). Исторический парадокс: кто сейчас знает геттингенских коллег и рьяных противников Гуссерля Баумана и Е. Мюллера? А на полках лучших библиотек мира стоит уже более 30 томов сочинений Гуссерля - и издание Гуссерлианы успешно продолжается! Впрочем нет в этой истории ничего необычного (достаточно вспомнить о жизненном пути Канта, Фихте, Гегеля...).
В июле 1905 г. из alma mater, университета в Галле, Гуссерлю приходит предложение занять место уходящего в отставку известного профессора А. Риля. Это утешает - как согревают и творческие контакты, дискуссии с молодежью, особенно с мюнхенскими учениками, а также с известными философами.
Знаменательная теоретическая веха: в рукописях, написанных в период летних каникул 1905 г., уже имеется, по словам самого Гуссерля, 'понятие и корректное употребление термина "феноменологическая редукция"' (Ibid. S. 92). Все большее внимание уделяется проблеме восприятия вещи и, в частности, вопросу о профилях, нюансах, неотъемлемо присущих такому восприятию (рукописи К II 4/91b), а также о синтезе восприятий, обеспечивающем данность "идентичного предмета" (рукописи D 13 ш/240). Это уже тематика будущих Идей I. В зимнем семестре 1905 г. Гуссерль читает лекции о Канте и послекантовской философии, а также ведет семинар о кантовской теории опыта (по "Критике чистого разума" и "Пролегоменам"). Занятия по Канту привлекли слишком много слушателей, о чем Гуссерль с сожалением сообщает Дауберту (в письме от 15 ноября 1905 г.), добавляя, впрочем, что несмотря на это все слушатели исполнены живого интереса. На семинаре 1905/06 гг. Гуссерль, пользуясь "доброй кантианской атмосферой", (как он пишет Дауберту 15 ноября 1905 г.), разбирает также и работу Наторпа Введение в психологию. В том же письме сообщается, что самым зрелым и умным среди слушателей ему представляется Макс Шелер из Иены, ученик известного философа Эриха Йенша. На занятиях Гуссерля время от времени появляется и сам коллега Йенш. И новые знаки признания: предложение профессуры от университета Бреслау, а несколько позднее - известие об избрании Гуссерля членом-корреспондентом Баварской Академии наук. А в июне 1906 г. "спор с факультетом" о профессорстве заканчивается для Гуссерля очень просто и решительно: Вильгельм, король Пруссии, назначает его ординар-
45
ным профессором философского факультета, "личным ординариусом", как тогда говорили (Chronik. S. 96-97).
В 1906 г. продолжаются занятия Гуссерля, посвященные Канту, на этот раз Критике практического разума. Андре Лалланд присылает Гуссерлю свой Философский словарь (Vocabulaire philosophique) с просьбой сделать замечания. Гуссерль откликается: в "Bulletin de la Société française de philosophie" (1906. P. 293, 296, 299) он публикует свои замечания к статьям "Faculté" (способность), "Fait" (факт), "Fantasie" (фантазия).
Гуссерль погружается в изучение некоторых наиболее значимых тогдашних работ по философии и философской психологии. Наряду с ранее названными авторами он тщательнее изучает сочинения А. Мейнонга, Й. Петцольда, X. Корнелиуса и других философов. Гуссерль вновь перечитывает и свои собственные произведения. Чувство неудовлетворенности состоянием философии, логики, психологии не покидает его. 25 сентября Гуссерль делает важную запись в дневнике: 'В первую очередь я выдвигаю всеобщую задачу, которую должен решить для самого себя, если я вправе именовать себя философом. Я имею в виду критику разума. Критику логического и практического разума, оценивающего разума вообще... С другой стороны: мы нуждаемся также в проведении [этого] в жизнь. И вот на первом месте стоят проблемы феноменологии восприятия, фантазии, времени, вещи. В связи с этим я предпринял попытки разработки феноменологии внимания... Далее нужна систематическая разработка феноменологии значения. Далее - теория суждений...' (PPhR. 1956.
Р. 294-300).
В 1906 г. Гуссерль снова углубляется в логическую проблематику: в зимнем семестре 1906/07 гг. он читает курс "Введение в логику". В письме к Дауберту от 11 ноября 1906 г. радуется тому, что в работе со слушателями углубил и улучшил понимание "идеи чистой логики". Весьма вовремя приходит и письмо от Г. Фреге (от 30 октября - 1 ноября 1906 г.) о задачах логики. Вместе с тем не только собственно логика занимает Гуссерля, но и проблема "отношения априорной онтологии реальности к логическо-формальной онтологии" (рукопись F I 16/20a) - а это тоже одна из проблем будущих Идей I.
К Гуссерлю в Геттинген приезжает с визитом Гуго фон Гофмансталь, с которым в дальнейшем завязывается переписка и которому, в частности, 12 января 1907 г. Гуссерль пишет письмо о феноменологическом и эстетическом созерцании. А в декабре 1906 г. (как явствует из рукописи F I 10/276) куратор Геттингенского университета просит Гуссерля помочь профессору Павлу Со-
46
колову из Москвы в его научных занятиях. В марте 1907 г. Гуссерль посещает Франца Брентано во Флоренции. В своих "Воспоминаниях о Франце Брентано" (Ibid. S. 165) Гуссерль пишет о том, как тепло встретил его "почти слепой" Брентано, как старался обратить внимание бывшего ученика на достопримечательности Флоренции. Гуссерль чувствовал себя так, как будто в мыслях и мечтах вернулось время его ученичества у Брентано в Вене. Гуссерль предпочитал не говорить, а слушать своего учителя. Но Брентано, по словам Гуссерля, пожелал услышать от своего бывшего ученика, а теперь главы растущей философской школы и основателя феноменологического исследовательского метода, резюме его борьбы с психологизмом. Гуссерль, однако, замечает: 'До взаимопонимания дело не дошло'. А вот подкрепляющий последние слова отзыв Брентано (в письме к Н. Bergmann) об этой встрече: Гуссерль обрушил на него уверения в своей благодарности и своем почтении; Гуссерль также уверял, что в действительности не относит Брентано к психологистам (что в его глазах означает "очищение" от чего-то подозрительного); присутствие жены Гуссерля и круга посетителей воспрепятствовало, по словам Брентано, действительно творческой дискуссии, хотя ему пришлось выслушать "гротескные утверждения" (Chronik. S. 103).
В 1907 г. происходит знаменательное событие: ученик Гуссерля Т. Конрад учреждает "Геттингенское философское общество", которым он (с перерывом) руководит до 1912 г. (Члены общества 1907 г.: Karl Neuhaus, Wilhelm Schapp, Heinrich Hoffmann, David Katz, Alfred von Sybel, Alexander Rosenblum). Ученица Гуссерля Эдит Штайн вспоминает об этом времени, что члены Общества собирались еженедельно по пятницам, спорили до утра, а потом шли на субботний семинар Гуссерля. А он сначала удивлялся сонливости слушателей; затем, узнав о причине, предложил им собираться для дискуссий в другой день. Теодор Конрад, занимавшийся проблемой значений (и впоследствии изложивший свои идеи в работе "Sprachphilosophische Untersuchungen" ["Исследования по философии языка"]), был центром философского кружка. (О том, как развивалось геттингенское философское сообщество в последующие годы, речь пойдет в этой главе позднее.) В 1907 г. Гуссерль читает цикл лекций, проводит так называемый Dingkolleg, т. е. занятия, дискуссии по проблеме "сознания вещи".
47
Между опубликованием двух важнейших сочинений основателя феноменологии Эдмунда Гуссерля Логические исследования (Bd. I., II, 1900-01 гг.) и Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии (1913) прошло более десяти лет. Долгое время история феноменологии между этими двумя пунктами ее развития была малоизвестна, особенно широкой публике, незнакомой с лабораторией гуссерлевской мысли, которая именно в это десятилетие испытала многие изменения и превращения, сделавшие феноменологическую философию зрелым и разветвленным учением. Как оказалось впоследствии, когда (в разные годы, но особенно после смерти Гуссерля) были напечатаны богатейшие материалы, помечавшие вехи его жизненного пути, к 10-м годам возникли и оформились целые разделы феноменологической концепции, которые как раз и сделали возможным появление Идей, где это учение обрело беспрецедентное богатство содержания и сложную структурную систематику. Среди главных вех творческого развития Гуссерля в этот период (наряду с Пятью лекциями по феноменологии 1907 г. [Hua II] с уже названными Лекциями по феноменологии внутреннего сознания времени 1905 года, опубликованными М. Хайдеггером в 1928 г. [Hua X], с Философией как строгой наукой ["Логос". 1910/11. Т. 1.]) были и лекции 1907 года под общим названием Вещь и пространство [Hua, XVI]. Из всех этих текстов - что немаловажно - сам Гуссерль опубликовал только статью Философия как строгая наука. И дело было не в том, что автор считал остальные рукописи непригодными для печати. Правда, это были материалы к лекциям, но Гуссерль по своему обыкновению тщательно готовил их (сначала делая стенографические записи, потом расшифровывая, вновь и вновь корректируя и дополняя тексты), так что впоследствии перед издателями развернулся огромный массив (почти) готового к опубликованию гуссерлевского наследия. (Это, кстати, делает посмертные публикации лекций и заметок Гуссерля аутентичным выражением взглядов автора, чему способствует и высочайшая культура издания, сложившаяся в гуссерлеведении.) Теперь значение разработок 1905-07 гг. исследователи оценивают весьма высоко: по словам немецкого феноменолога Ульриха Клесгеса (Claesges), издателя лекций о вещи и пространстве, 'Гуссерль уже в 1907 г. в главных чертах разработал основной принцип своей будущей чистой, или трансцендентальной, феноменологии, принцип феноменологической редукции и...
48
уже в это время был в состоянии дать первый очерк проблем, методов и целей чистой феноменологии' (Ibid. S. XIV). Открытие Гуссерлем принципа редукции - согласно неоднократным разъяснениям самого основателя феноменологии (Hua X, 237 ff.; Manuskript А VII 25: S. 2 ff.) - произошло летом 1905 г. Упомянутые материалы объективно свидетельствуют о чрезвычайной плодотворности периода 1905-07 гг. в развитии Гуссерля. (Повторим, однако, что субъективно создатель феноменологии именно в это время переживал - как свидетельствуют его заметки в дневниках, письма, воспоминания современников - глубокий духовный и творческий кризис, который был обусловлен главным образом внутритеоретическими, но отчасти и личными причинами и трудностями.)
Одна из трудностей состояла в том, что Гуссерлю потребовалось вновь и вновь осмысливать Логические исследования, истолковывать их для публики и отвечать на упреки критиков - и это при том, что сам он уже во многом ушел вперед по сравнению с несомненно грандиозным ранним сочинением. Заключенные в Логических исследованиях сложные, напряженные, но и по-своему плодотворные противоречия Гуссерль пытался снять благодаря более последовательному развертыванию принципов трансцендентализма. Здесь не место подробно анализировать Логические исследования с точки зрения их места в дальнейшем развитии гуссерлевской феноменологии, как и их роли в философии ХХ века. Достаточно в общей форме констатировать, что 1) ряд важнейших понятий будущей трансцендентальной феноменологии в Логических исследованиях либо не был прояснен сколько-нибудь удовлетворительно, либо вообще не был введен прямо и четко, а содержался - как понятие "феноменологическая редукция" - в тексте латентно; 2) Логические исследования спрессовали в себе столько различных и разнонаправленных исследовательских проектов (от "чистой логики", "чистой логической грамматики" до феноменологии переживаний), что Гуссерлю поневоле пришлось, колеблясь между ними, выбирать для себя относительно однородные предпосылки, методы, перспективы анализа и подкреплять их соответствующими общефилософскими концепциями. Гуссерль, как известно, выбрал для дальнейших исследований не "чистую" логику, а "чистую" феноменологию; из феноменологических возможностей была четко избрана трансцендентальная феноменология.
Лекции о вещи и пространстве имеют свою предысторию. Опять напомню: в зимний семестр 1904/05 гг. Гуссерль посвятил свою деятельность проекту, носившему название "Феноменоло-
49
гия и критика разума", и во исполнение его прочел в Геттингенском университете лекции на тему "Главные разделы феноменологии и теории познания". Но вскоре эти лекции показались ему "в высшей степени неудовлетворительными набросками" (Hua XVI, S. XVII). (При этом тема вещи и пространства в них еще специально не разбиралась, хотя была заявлена.) В 1907 г. Гуссерль прочел Лекции о вещи и пространстве. Им - в качестве Введения .- были предпосланы Пять лекций по феноменологии, прочитанные с 26 апреля по 2 мая 1907 г. (впоследствии опубликовано в: Hua II). Я лично отношу их к числу наиболее удачных (ранних) вариантов относительно целостной гуссерлевской феноменологии. И Пять лекций, и Лекции о вещи и пространстве формально относились к одному и тому же (упомянутому) циклу "Главные разделы из феноменологии и критики разума" и соотносились с задачей, которую Гуссерль, как мы видели, тогда выдвигал в качестве центральной - с осуществлением масштабной "критики разума". Задача ставилась и решалась под немалым влиянием Канта, философией которого основатель феноменологии в те годы усиленно занимался (Biemel W. Einleitung des Herausgebers // Hua II, S. VIII). Исследователи справедливо усматривают значение Пяти лекций не только в том, что в них впервые была четко артикулирована идея феноменологической редукции, но и в том, что в них была развита "основополагающая мысль о конституции предметов в сознании" (Ibid.). Лекции о вещи и пространстве, интересующие нас как важнейшая веха на пути к Идеям I, до сих пор не переведены на русский язык. Я опубликовала результаты своей исследовательской работы над этими лекциями (См.: Историко-философский ежегодник. М., 2000.). Здесь я выскажу самое общее и принципиальное соображение относительно связи Лекций с Идеями I. В данном произведении обращение к теме вещи, ее осознания с помощью восприятия становится профилирующим. Более того, оно даже используется как особая модель для феноменологического анализа других ("невещных") структур сознания. Парадокс состоял, однако, в том, что за исключением небольшого круга из студентов и коллег, слушавших Лекции, большинство читателей Идей I не могло знать, сколь основательно и глубоко основатель феноменологии проработал вещно-пространственную тему - прежде чем он начал писать Идеи I как всеобщее введение в трансцендентальную феноменологию. Как не могли многие слушатели знать о том, что тексты к Лекциям, обработанные и подготовленные к печати, стали одной из репетиций на пути к Идеям I (и что впоследствии не представит большого труда подготовить их к печати - Hua XVI).
50
Занятия, дискуссии по проблеме "сознания вещи" посещают ученики Гуссерля. Но не все слушатели согласны с Гуссерлем. Так, он полемизирует с Г. Гоффманом (по проблемам эстетического смысла и эстетического предмета). И даже делает специальные заметки в рукописях (о споре с Гоффманом - F I 13/57, 160а, 163а, о споре с Т. Конрадом - F I 13/26а). Дискуссии не ограничиваются учебным временем; Гуссерль отворит для них дополнительное послеобеденное время; споры разгораются острые и оживленные. Летний семестр 1907 г. и был заполнен в основном лекциями и дискуссиями по проблеме вещи. По окончании лекций лектор и слушатели собираются в Kneipe (в кафе-пивной). И там впервые исполняется "феноменологическая песня", которая поется на известную тогда мелодию; стихи сочинил Альфред фон Зибель. Начальные слова: "О как же философия цветет с поры, как феноменологией слывет..." (Spiegelberg H. The Phenomenological Movement. Vol. II. P. 743).
1908-1909 гг.: работа "внизу"
Гуссерль постоянно подводит итог сделанному, осуществляет придирчивую "саморефлексию" по поводу вновь созданного (после Логических исследований) варианта феноменологии. В дневниковых заметках есть такая запись Гуссерля, еще раз свидетельствующая одновременно и о тогдашнем болезненном смятении чувств, и о силе духа, целеустремленности этого человека. 'В зимнем семестре 1906/07 гг. я поработал очень прилежно и не без результатов. В первой половине лекций по логике (читавшихся вплоть до Рождества) я дал всеобщее введение в наукоучение. Явилась возможность плодотворно провести те демаркационные линии, которых требует идея наукоучения. После Рождества я сделал попытку вкратце развить учение о всеобщих формах объективации. Но это снова не превратилось в нечто целое, хотя изложение не могло не представлять определенной ценности. Я приложил очень много усилий, и в феврале совсем устал. На пасхальные каникулы (следовательно, в 1907 г.) состоялась моя первая поездка в Италию, которую в Германии так любят. Летом читал (по четыре часа) лекции, в которых была предпринята грандиозная попытка представить главные идеи феноменологии, а также попытка дать наброски феноменологии вещественности (Dinglichkeit) и особенно пространственности' (См.: Husserl E. Persönliche Auszeichungen. P. 301-302; запись от 6 марта 1908 г.). (Речь идет о ранее упомянутых лекциях Гуссерля). Сам основатель феноменологии понимал их новаторское значение, но очень огорчался тем, какой прием они встретили. 'Это было новое ве-
51
ликое начало, к сожалению воспринятое и понятое моими учениками не так, как я надеялся. Трудности были слишком велики и их нельзя было преодолеть с первой попытки' (Ibid. P. 302). Наталкиваясь на сопротивление учеников и коллег, Гуссерль решил посвятить лекции той тематике, в которой он рассчитывал на большее понимание: он занялся - и уже не в первый раз - углубленным исследованием Критики чистого разума Канта.
1908 год вообще начался для Гуссерля несчастливо. Его сын Герхард упал на льду и слег с сотрясением мозга. Правда, мальчик через пару месяцев выздоровел. Однако болезнь Герхарда, а потом и жены Мальвины выбила Гуссерля из колеи. Он записал в дневнике: 'И черные тучи затянули небо. Я почти мог бы сказать, что по причинам, в которые не хочется углубляться, это было самое неблагословенное (unseligste) время моей жизни'. Однако "надо собраться", "преодолеть диссоциации", приказывает себе Гуссерль. 'Я хочу вновь восстановить свои силы и снова сориентировать мою духовную жизнь на великие цели. Я был в величайшей "жизненной опасности". Ну а теперь, как будет угодно Богу. Но я хочу победить или умереть. Однако умереть духовно, проиграть в борьбе за внутреннюю ясность, за философское единство и все еще продолжать вести философскую жизнь - вот это, как я надеюсь, не мой удел и такое для меня невозможно. И все же я не должен рефлектировать - до той поры, пока не стану более спокойным внутренне, более умиротворенным и уверенным' (Ibid. P. 302). Все известное о Гуссерле как человеке убеждает, что это не были выспренные слова: именно так - в отнесенности к великим целям - основатель феноменологии понимал (и строил) свою жизнь, выполняя свою миссию. Рутинное существование обычного профессора философии было не для него. Отсюда такой накал чувств, сомнений, такая концентрация утрат и обретений, постоянная критическая рефлексия на то, что сделано. Наконец, весной 1908 г. Гуссерль снова полностью сосредоточен на новых феноменологических исследованиях.
Темы, которые его теперь привлекают, судя по рукописям, самые разнообразные: восприятие вещи; тело как условие восприятий; поток сознания и его связь с телом (В I 4/13-25,. В II 2/20-22 - См.: Hua XIII, Beil. III; A IV 18/16 ; К II 4/71-72 - см.: Hua XIII, Beil. XXXI) 2) "абсолютное сознание" (рукописи - В II 2/2а, А I 4/6-9) 3) конституция чужого сознания (А I 4/6-9) 4) выражения и их значение (А I 9/7-8) и т. д. И вот принципиально значимая веха: Гуссерль все чаще начинает пользоваться понятием "трансцендентальная феноменология". Сам по себе термин употреблялся до Гуссерля философом Й. Зенглером (1799-1878), профессором в
52
Марбурге и Фрайбурге. Гуссерль о Зенглере нигде не упоминает. Считается, что понятие "трансцендентальная феноменология" он вводит самостоятельно, независимо от предшествующих попыток его употребления. Впервые этот термин появляется у Гуссерля, как полагают специалисты, в рукописи 1908 года 'Трансцендентальная феноменология как наука о трансцендентальной субъективности и конституции в ней всех объективностей познания и ценностей'. Этот замысел трансцендентальной феноменологии как специфической науки широкого проблемного диапазона является результатом всех упомянутых ранее разработок первого десятилетия ХХ века. Затем, уже в Идеях I, трансцендентальная феноменология будет определена Гуссерлем как "сущностное учение о трансцендентально редуцированных феноменах" (Hua III, 6). Об этой феноменологии будет сказано, что она является "чисто дескриптивной дисциплиной, исследующей поле трансцендентально чистого сознания в чистой интуиции" (Hua III, 127).
В летнем семестре 1908 г. Гуссерль читает лекции по всеобщей истории философии (для начинающих), а также "Введение в наукоучение" (для продвинутых слушателей), ведет семинар по основным проблемам учения о значении и суждении. В семинаре участвуют 17 слушателей. Собственно, введение в наукоучение и ограничивается учением о значении и суждении. В одном из манускриптов (F I 5/7) Гуссерль пишет: 'Объявляя в прошлом семестре лекции, я намеревался исследовать общую идею наукоучения и ограничить подпадающие под это широкое название научно-теоретические дисциплины. Теперь, в нынешних лекциях, я намереваюсь ограничиться сферой логики аналитического мышления. Здесь нам встречается понятие значения'. К тому же Гуссерлю известно, какой вес проблема значения приобрела в глазах его учеников и последователей: они ее постоянно обсуждают. Идя навстречу этому интересу, Гуссерль несколько сужает намеченную ранее проблематику лекций по наукоучению (Chronik. S. 116)3.
Интенсивно идет и общение с коллегами. 28 мая 1908 г. Гуссерль впервые приглашает к себе в гости членов "Геттингенского философского общества" (собирается 14 человек). Основатель феноменологии также читает книгу Гуго Мюнстерберга Философия ценностей, вышедшую в том же 1908 г., делает из нее выписки, уделяя внимание аргументам Мюнстерберга, направленным против этического скептицизма; делает и собственные заметки по проблемам соотношения аксиологии и феноменологии (В II 1/24-25, F IV I/79а). (Эта проблема будет встречаться в Идеях!). Рихард
53
Кронер посылает Гуссерлю свою книгу О логической и эстетической всеобщезначимости (Über logische und ästhetische Allgemeingültigkeit). В связи со своими лекциями (но в немалой степени откликаясь на дискуссии неокантианцев и других тогдашних философов), Гуссерль (что видно из манускриптов В II 2/1 а; 18 b; В IV I/60 a; F I 12/2 а) углубляется в вопрос о соотношении трансцендентальной феноменологии и трансцендентальной логики, причем здесь принимает в расчет книгу Йонаса Кона Предпосылки и цели познавания (Cohn J. Voraussetzungen und Ziele des Erkennens. 1908). Гуссерль также изучает статью Теодора Липпса Содержание и предмет, психология и логика (Inhalt und Gegenstand, Psychologie und Logik; см.: Chronik. S. 118). Таким образом, логико-гносеологические штудии Гуссерля не только соответствуют континуальности, преемственности его собственной работы, но и в значительной мере отвечают сконцентрированности на тех же проблемах современной ему философии. При этом рукописи (В I 1/25 а; В II 1/35 b и др.) показывают, сколь важной и трудной задачей становится для Гуссерля обоснование трансцендентально-феноменологического идеализма. "Вещественное бытие немыслимо без сознания" (Chronik. S. 119). (И эта тема станет профилирующей в Идеях.) Работа становится все более интенсивной. В письме к сыну Генриху от 30 сентября 1908 г. Гуссерль сообщает: 'Я провожу свои каникулы в интенсивной работе - вперед на всех парусах (Volldampf voraus)!'
В несколько более позднем письме (от 6 октября) он снова пишет сыну, что работает с таким напряжением и с таким увлечением, как давно не работал (Ibid. S. 120). Возникает содержательный вопрос: не поворачивается ли Гуссерль снова к своему проекту наукоучения, не собирается ли продолжать далее "логические исследования"? Гуссерль сам дает на него ответ (рукопись А I 10/31 b): он не ставит перед собой задачу исследовать соотношение традиционной и современной логики, а также не собирается входить в круг связанных с этим теорий, проблем, решений, споров. Интерес основателя феноменологии остается сконцентрированным на теории значений, причем к последней он предполагает перейти, сначала разработав проблемы науки о разуме, о логосе (Ibid. S. 121). Тем не менее и в зимнем семестре 1908/09 гг. читаются лекции "Старая и новая логика" (для начинающих). Семинар же посвящен изучению работы Д. Юма Опыт о принципах морали.
И все-таки главное, что беспокоит самокритичного Гуссерля: еще не достигнуто должной ясности в феноменологическом учении, нет полного единства проблем, которые можно было бы
54
представить в чистой, упорядоченной, систематической форме (F I 1/105 b - Beilage zur Vorlesung). Беспокоит и другое - отношение коллег, о чем он сообщает П. Наторпу в письме от 23 декабря 1908 г. Гуссерль напоминает своему марбургскому коллеге, что стал ординариусом (ординарным профессором) вопреки факультету, благодаря решению Министерства (и по королевскому указу). И у него есть постоянные опасения, что недовольные профессора факультета будут "мстить" его ученикам на защитах диссертаций или при приеме на работу. Так и оказалось. А "спор с факультетом" - непраздный. И об этом Гуссерль тоже упоминает в письме к Наторпу. Речь идет о расхождениях в понимании сути и перспектив развития философии: Гуссерль - против внешней профессорской философской учености естественнонаучного или исторического профиля; он ждет от философа новаторской, творческой работы "высокого стиля" (Husserl E. Briefwechsel. Bd. V. S. 101).
Наторп соглашается с Гуссерлем и разделяет его недовольство коллегами из Геттингена - ведь они к тому же блокируют приглашение Наторпа в Геттингенский университет, которое весьма по душе основателю феноменологии. Как мы уже знаем, между Наторпом и Гуссерлем давно (с 1894 г.) завязалась переписка, а потом сложились теплые отношения коллег, во многом несогласных друг с другом, критикующих друг друга в печати и изустно, но весьма высоко ценящих содержательное общение. Они обсуждали еще гуссерлевские рецензии и статьи по логике конца 90-х гг. XIX в. (в этом обсуждении, кстати, глубоко поставлены проблемы критики психологизма, очевидности, данности и т. д., т. е. те вопросы, которые довольно скоро оказались в центре Логических исследований Гуссерля). По выходе в свет I тома Логических исследований Наторп одним из первых получил экземпляр от издателя. В письме из Марбурга от 14 июля 1900 г. (Ibid. S. 75 ff) от Наторпа поступил первый, в целом благоприятный отклик. И он опубликовал рецензию на I том Логических исследований (См.: Natorp Р. Zur Frage der logischen Methode. // KS. 1901. S. 270-283), которую Гуссерль (в своем письме от 7 сентября 1901 г.) назовет "глубокой и дружественной" (Ibid. S. 84). В следующем, 1901 г. Наторп послал Гуссерлю свою работу К логическим основаниям новой математики (Zu den logischen Grundlagen der neueren Mathematik III) и просил Гуссерля сделать "пару замечаний". Вот что
55
еще, кроме прочего, объединяло двух выдающихся философов ХХ в. - внимание к философской интерпретации математики и вообще ориентация на математику. Гуссерль ответил (7 сентября 1901 г.) пространным и весьма специальным письмом, на которое Наторп в свою очередь прислал столь же подробный ответ (10 сентября 1901 г.). Их разногласия (о которых Гуссерль, впрочем, пишет: они "имеют тенденцию сглаживаться и в конечном счете стремятся к нулю") касаются, в частности, вопроса о психологизме. Наторп в рецензии возражал против попыток зачислить большинство неокантианцев в разряд психологистов. Гуссерль в письме возразил: разве Курт Лассвиц, Альбрехт Краузе, Отто Шнайдер, Вильгельм Виндельбанд, Отто Либман - не неокантианцы? 'И однако все они психологисты и релятивисты', - заявил Гуссерль. Он получил от Наторпа его книгу Учение Платона об идеях. Введение в идеализм (Platos Ideenlehre. Eine Einführung in den Idealismus. 1903). Книга появилась в продаже в 1903 г., но Гуссерль располагал ею уже в декабре 1902 г. Затем, в 1904-05 гг. Гуссерль письменно поблагодарит Наторпа за присылку других его работ.
В 1908 г., о котором здесь идет речь, переписка возобновляется и оживляется. Особое значение имеет письмо Гуссерля Наторпу от 18 марта 1909 г. Гуссерль сожалеет о возможной, но не состоявшейся встрече с Наторпом: он охотно обсудил бы с ним затрагивавшиеся в их корреспонденции проблемы 'трансцендентального метода (в смысле Канта и его школы) и феноменологического метода, отношения Вашей философской психологии и моей феноменологии, различные возможные отграничения "чистой" логики'. Во всех этих пунктах, подчеркивает Гуссерль, он значительно продвинулся вперед по сравнению с Логическими исследованиями. Он с интересом выслушал бы и мнение Наторпа о ситуации в тогдашней философии (См.: Ibid. S. 109).
Обсуждая частный вопрос о том, как следует работать Т. Конраду (которого он рекомендовал Наторпу с просьбой помочь в защите диссертации), Гуссерль переходит к принципиальным позициям, разделяемым неокантианцами и феноменологами и разделяющим их. Марбургская школа опирается на иную, чем феноменология, проблематику и методику. 'Она разработала для себя, - пишет Гуссерль, - прочные формулировки для высших теоретико-познавательных проблем, которые являются для нее первичными и на которые ориентирована вся дальнейшая работа, так что всякое исследование стремится и должно ориентироваться на эти формулировки. Мы, геттингенцы, работаем на основе совершенно иных установок - правда, мы являемся чест-
56
ными идеалистами, но движемся в известной степени "снизу". Ведь есть, как мы полагаем, не только ложный эмпиристский и психологический, но и подлинно идеалистический "низ", от которого в работе можно продвигаться шаг за шагом, двигаясь "вверх"' (Ibid. S. 110). Это различие, продолжает Гуссерль, сказывается и в том, как феноменология и "психология" Наторпа трактуют отношение к трансцендентальной философии. Здесь есть определенное родство. 'Но феноменология ни в коей мере не нуждается в предшествующей трансцендентальной философии, тогда как Ваша психология должна следовать за трансцендентальной философией, как заметили Вы сами. И действительно, то, что мы оба называем трансцендентальной философией, то, в чем мы видим ее существенные проблемы и методы, - все это должно существенно различаться'. Но Гуссерль спешит добавить, что чувствует и другое: их с Наторпом объединяет "глубокая внутренняя общность"; есть много "совпадений", перспективных для будущего сотрудничества (Ibid. S. 111). Тем не менее Гуссерль (как видно из рукописей К II 4/94, 98-110) готовит выписки и критические замечания по книге Наторпа Идея философской психологии. 17 октября 1909 г. Наторп навещает Гуссерля в Геттингене. Гуссерль, по всей видимости, сглаживает разногласия со своим гостем4.
Занятия Гуссерля тесно связаны с логикой и теорией познания, с конкретной работой "внизу". И все-таки его притягивают принципиальные и общие проблемы, занимавшие Канта и его неокантианских последователей. В письме к Наторпу от 18 марта 1909 г. Гуссерль сообщает нечто очень важное для понимания его планов. Получив от Наторпа известие о готовящемся издании его "Логики", Гуссерль пишет: 'Возможно, я снова не все пойму, но уверен, что Вы меня сильно расшевелите и продвинете вперед. От Ваших слов исходит внутренняя сила, которая приводит в движение мою мысль, даже если я не понимаю их в обычном смысле. От меня же в обозримое время не следует ожидать никакой "Логики", но скорее ряд крупных работ, посвященных существенно новой, как я полагаю, критике разума. Новой, однако стоящей в необходимой исторической преемственности по отношению к проблематике Платона-Канта-Юма. Хотя я отдаю этой работе все свои силы и за восемь лет так много передумал и сделал набросков, я так и не знаю, подготовлю ли я к изданию какие-то публикации в этом году или через несколько лет. Небо ясное, и для движения вперед есть много свежих сил, так что я говорю себе: цель близка, скоро я ее достигну. Но вот небо закрывается тучами, падает туман, я блуждаю в болоте, что означает: как
57
все еще далеко! Как бы то ни было, я должен серьезно думать о завершении. Ведь приближается позднее время, вечер жизни' (Ibid.). И основатель феноменологии все время беспокоится: 'Я - в весьма неприятной (злой - bösen) ситуации. Огромна жизненная задача, начаты в высшей степени объемлющие исследования; и все наполовину готово; и всему этому вопреки - ограниченное время работы, ограниченные силы и ограниченное число лет жизни, на которые я могу всерьез рассчитывать' (Chronik. S. 129). (Знал бы Гуссерль, что ему будет отпущено еще почти тридцать лет жизни, заполненных плодотворной работой!)
Переписка Гуссерля и Наторпа продолжается. Наторп в письме от 1 мая 1913 г. выражает благодарность за присылку Идей к чистой феноменологии и феноменологической философии. В принципе же переписка Гуссерля и Наторпа длилась до 1924 г. и была, в частности, посвящена трудной академической судьбе Э. Кассирера, а затем и М. Хайдеггера; в их делах оба философа принимали дружеское и коллегиальное участие. Живо и интересно обсуждаются - снова же в видах помощи и поддержки - исследования гуссерлевских учеников и коллег. Надо также учесть, что в те же годы, предшествующие написанию Идей, у Гуссерля завязалась (в связи с его участием в издании "Логоса") переписка с Г. Риккертом, который также посылал из Фрайбурга в Геттинген свои работы. Например, в июне 1910 г. Гуссерль внимательно изучал знаменитую статью Риккерта "Два пути теории познания" (Ibid. S. 142). В рукописях (А I 42/ I а) имеются страницы, где выписки из риккертовской статьи перемежаются с весьма важными критическими замечаниями Гуссерля, касающимися логики и теории познания, бытия и ценности.
Переписка же с Риккертом началась позже. О втором издании риккертовской работы Границы естественно-научного образования понятий (Тюбинген, 1913 г.), Гуссерль пишет Риккерту: 'С большой радостью узнал я в книготорговле Зиберта о новом издании Вашего великого труда, столь значительно повлиявшего на философское движение нашего времени. Говоря откровенно: я тем не менее по-хорошему завидую Вам, и именно тому, что у Вас за плечами неторопливая переработка книги, в то время как я в моих Логических исследованиях должен существенно улучшить что-то около десяти печатных листов. Этот печальный компромисс со старым текстом!' (Ibid. S. 174). Риккерт присылает основателю феноменологии также новое, исправленное издание Наук о культуре и наук о природе - и Гуссерль выражает удовлетворение тем, что глава баденской школы неокантианства принял во внимание критические возражения коллег.
58
Итак, имея в виду обмен книгами, весьма содержательную переписку Гуссерля с представителями обеих неокантианских школ, марбургской и фрайбургской, можно сделать общий вывод: дискуссии, обмен мыслями с неокантианцами самым прямым образом вписаны в контекст той работы основателя феноменологии, которая привела к написанию Идей, а значит - к формированию нового, трансцендентально-идеалистического варианта феноменологии.
О том, что упомянутое ранее и обозначенное в письме к Наторпу специфическое отличие феноменологии от других, в частности неокантианских, позиций, является очень существенным, свидетельствует вся деятельность основателя феноменологии в исследуемое здесь время, завершившаяся написанием Идей. Гуссерль тщательно обследовал чуть ли не все закоулки "феноменологического поля", этой "долины" феноменологии, прежде чем он поднялся к "горному массиву" феноменологического обобщения, который и назывался Идеями.
Скрупулезная работа "внизу" обнимала множество тем, проблем, которые отчасти были намечены ранее, отчасти появились вновь. Но в обоих случаях Гуссерль не просто осуществлял эту поистине титаническую работу (получившую затем отражение во многих томах Гуссерлианы и в тысячах страниц до сих пор еще не полностью опубликованных рукописей), - он, с одной стороны, вел ее с энтузиазмом, как выполняют жизненную миссию, а с другой стороны, постоянно мучился, страдал, сомневался, пересматривал позиции, пребывал в неудовлетворенности от сделанного 5. Он не удовлетворялся собирательством "внизу", а мечтал о движении "вверх" - к новому целостному, систематическому и строго научному варианту феноменологии. Значит, этот двойственный путь к Идеям был в известной степени предопределен с точки зрения как своего характера, так и содержания.
В 1909 г. созданы манускрипты, посвященные всеобщему введению в феноменологию: "Идея феноменологии и ее метод" (F I 17/2 а), а также обращенные к теме восприятия (F I 7/1а; А I 16/15а). Затрагивается также вопрос о воспоминаниях, о "ретенции" (т. е. возврате назад), заключенной уже в восприятии. (Ученик Гуссерля Вильгельм Шапп в это время пишет диссертацию по проблемам феноменологии восприятия.) Принимается в расчет такой оттенок, как восприятие человеком самого себя, своего тела. И напротив, появляются манускрипты (В I 4/5-7; см. Hua XIII,
59
Beil. VI), посвященные невоспринимаемым вещам. Между прочим, в одном из писем (от 8 сентября 1909 г.) Гуссерль жалуется, что летний семестр 1909 г. был потерян для исследований. Нет, он читал лекции, выполнял все свои обязанности, не впал в депрессию. Но в конце письма признается: "неприятности" проистекали от "ближайших коллег по факультету" из-за габилитации одного из учеников Гуссерля (Chronik. S. 126). Тем не менее скрупулезная работа "внизу" ведется без сколько-нибудь существенных перерывов и отклонений.
Все сказанное относится ик1910 г. - с одним существенным уточнением. С одной стороны, Гуссерль, как и прежде, занимается конкретным феноменологическим анализом (причем он возвращается к некоторым старым манускриптам, вновь обрабатывая их). Доминируют такие модусы, как склонность, сомнение, вопрошание, фантазия, желание, одобрение, волевые акты, предпочтение, наслаждение и отвращение, участие, признание, согласие, мотивация и т. д. Вместе с тем дается классификация переживаний, исследуются "изначальные и не-изначальные" переживания. Много внимания, как и в Лекциях 1907 г., уделяется проблеме вещи (восприятие вещи в отличие от фантома и т. д.).
С другой стороны, становится все заметнее нарастающий интерес Гуссерля к новой обобщающей проблематике феноменологии: многие рукописи содержат записи Гуссерля на такие темы, как "идея наукоучения, деление наук, учение о регионах", о сущности теории суждений; об онтологии природы и онтологии ценностей. В одной из рукописей (А I 8/29 а) идея наукоучения расчленяется следующим образом: '1) самое общее учение о предмете (онтология); 2) всеобщая ноэтика; разделение предметов с точки зрения их вещественности; 3) реальная онтология (А1: разум, конституирующий природу); В: Аксиология (разум, конституирующий ценности)' (Ibid. S. 145). Появляются новые идеи, касающиеся соотношения чистой, априорной и эмпирической психологии. Уделяется внимание "социальному опыту". Гуссерль развивает и обогащает свое понимание "логики как теории познания", вновь читая в 1910 г. лекционный курс на эту тему. Науки о природе, разграничение "созерцательной", соответственно феноменальной природы и точного естествознания, осмысление физики, ее понятий как "Indices", указателей для феноменальных отношений - все эти темы тоже занимают Гуссерля. Правда, в рукописях запечатлен и интерес к таким темам, которые еще не традиционны, но скоро станут весьма перспективными: интерсубъективность, взятая пока применительно к естественно-научному познанию (D13 I/155-159, см.: Hua XIII, Beil. XXV).
60
Обобщая сказанное, можно утверждать: уже пролагается путь к Идеям - и к той принципиальной "остановке" на этом пути, какой стала статья Философия как строгая наука.
Философия как строгая наука
Во время рождественских каникул 1910/11 гг. Гуссерль делает наброски к своей статье Философия как строгая наука, а к январю- февралю заканчивает ее (Chronik. S. 151).
В январе 1911 г. он занят проблемой, которую Э. Штайн, обрабатывая гуссерлевские стенограммы, обозначает так: "О единстве Я и единстве вещи". Его занимают такие вопросы, как неадекватность данности и неадекватность восприятия; морфологический характер вещи и ее проявлений через профили (Abschattungen); вещь науки, в частности, вещь физики [что отражается в манускриптах А VI 10/25-26; F I 13/31-33].
В январе 1911 г. Гуссерль читает лекции по логике, затрагивая такие темы, как категорические, экзистенциальные, гипотетические суждения; он разбирает понятия возможности и аподиктичности, суждения о понятиях и фактах, выделяя проблему "истин понятия и истин факта". В феврале лекции по логике продолжаются и охватывают такие темы, как кантовская дефиниция аналитических предложений, дедуктивные теории, форма математических дисциплин, евклидова и неевклидова геометрия, о пространстве трех измеримых множеств. Заслуживает интереса тема одной из февральских лекций: "О различных регионах как познавательных сферах и их априорные онтологии" (Ibid. S. 153).
Гуссерлевские лекции по логике вообще поражают удивительным богатством и разнообразием тем, в том числе и нетрадиционных, нетипичных для логики: здесь и лекция об эмпирической психологии в противопоставлении априорным наукам о духе, душе, сознании, и лекция об эстетических ценностях, ценностях добра, о радости, одобрении, желании как модусах сознания. И вот в марте 1911 г. происходит значительное событие: в "Логосе" (1910. N° 1) появляется статья Философия как строгая наука, в которой, между прочим (Примечание 1), сообщается о намерении автора в ближайшее время представить публике труд, суммирующий феноменологические исследования и феноменологическую критику разума.
Весь 1911 год заполнен, как всегда, интенсивной работой. Гуссерль делает наброски, которые обрабатывает его ученик Людвиг Ландгребе. Их проблематика: "Акт и объективирование. Различные понятия темы и интенциональная предметность. Слои, ступени и тематические ступени акта. Интенциональные пережива-
61
ния"- К этой рукописи осенью того же года Гуссерль сделает добавления (Манускрипты А V 4/I b; A VI 81/87 а, 89, 103-116, 160 а; А VI 8 II/I а, 99 а; А VI 12II/8-9,11-17).
Задумана также переработка II тома Логических исследований для нового издания. Намечены и другие планы: разработать введение в теорию науки - в виде темы "Классификация наук"; вернуться к идее значения, к учению о категориях и суждении и т. д. В марте 1911 г. Гуссерль набрасывает своего рода дополнение и разъяснение к 28 I Логического исследования, освещая вопросы: 'О чем говорит идеальность значений и связанная с этим объективность истины? А о чем - "неограниченность" объективного разума?' Идеальная и реальная истина (Манускрипты А I 11/21-22, 24-35). Затем следуют наброски об идеации (созерцании и пустом полагании), схватывании значений (Ibid. S. 155), об индивидуальных и окказиональных суждениях. Гуссерль продолжает делать заметки к 29 V и 25 VI Логических исследований (II том Логических исследований), затрагивая такие темы: интенция и исполнение интенции, пустые объективации, "материя" чувственных представлений, теория суждений.
Включенный в жюри по присуждению премии Кантовского общества, Гуссерль (вместе с другими коллегами) формулирует тему конкурса так: 'В чем состоит действительный прогресс метафизики в Германии со времени Гегеля и Гербарта?' В летнем семестре 1911 г. Гуссерль читает курс всеобщей истории философии с древнейших времен до начала XIX века - для начинающих, а также лекции по этике и теории ценностей. Семинар, который он ведет, посвящен работе Э. Маха Анализ ощущений (Chronik. S. 157).
Работа "внизу" продолжается. Весьма любопытно, что в годы, предшествовавшие публикации Идей, Гуссерль много работал над теми модусами, разновидностями сознания, которые характеризовали разнообразие его "актовой" стороны. Так, в начале октября 1911 г. (как следует из Манускриптов Ms π, 14 В1) его занимает такая форма, которую он именует "Erfassen" - понимание в смысле схватывания. Erfassen в свою очередь дробится на такие актовые подструктуры, как внимание, названное простым и эксплицирующим схватыванием; как тематическое, специальное, номинальное Erfassen, как "направленность-представления-на [что-либо]" ("Vorstellungs-Richtung-auf") - опять-таки в качестве простого или номинального Erfassen [рукописи А I II/95-104; А VI 12 I/262-265].
Кроме Erfassen, Гуссерль занимается такими модусами сознания, как поворот (к чему-либо) (Zuwenden), верование (Glauben),
62
полагание (Setzen), отрицание (Negation) и сомнение (Zweifel) [рукопись А VI 8 II/23-29]. При этом на протяжении всего октября Гуссерль пытается выявить оттенки Meinen (от глагола "meinen", мнить, иметь что-либо в виду).
Затем (в ноябре), и в немалой степени под влиянием того, что Гуссерль погружается в философию Канта, основателя феноменологии все более привлекают и предметные структуры сознания. Делаются наброски о так называемых имманентных предметах, об образах активной спонтанности как имманентных объектах (объектах внутреннего осознания времени). И наконец, в манускриптах, относящихся к тому же месяцу, есть гуссерлевские заметки о схватывании, понимании ценностей и ценностной апперцепции (Chronik. S. 164, 165; манускрипты А VI 8 I/78; А I 16/5-14; А VI 8 I/35 а, 78-80, 82; А VI 12 II/70). В 1912 г. эта работа будет продолжаться и углубляться, о чем также свидетельствуют многие манускрипты, например, посвященные известной гуссерлевской проблеме направленности на предмет - но теперь в аспекте внимания, поворота-к [чему-либо] (Zuwendung-zu). Или, скажем, он делает различения между актом простого рассмотрения и актом принятия какой-то позиции (например, манускрипты А VI 8 I/4-13, 14-18 посвящены направленности внимания). Zuwendung анализируется как "Blick-auf" (взгляд, брошенный на...); принимается в расчет изменение направленности внимания. В январе 1912 г. Гуссерль делает наброски о явлении (Erscheinung) одного и того же предмета в различных по характеру актах восприятия, воспоминания. Ставится вопрос о "повороте к содержанию и к характеру предмета, о слоях актового характера" (Chronik. S. 165; Ms А VI 81/19-21). (В ходе текстологического анализа Идей I мы убедимся, что в них по крайней мере затронуты, а зачастую и подробно разработаны все упомянутые темы). В марте-апреле Гуссерль размышляет над такими модусами, как принятие позиции (Stellungsnahme), решимость (Entschiedenheit), уверенность-неуверенность (Gewißheit-Ungewißheit), убежденность (Überzeugung), выбор суждения (Urteilswahl), и (опять) сомнение, негация, а потом: вера-неверие, воспроизведение (Reproduktion), мыслительные акты, описание, модификация позиций на основе фантазии (Chronik. S. 167; Ms A VI 4/169; 12-15; 22-26; 27-29, 38 а, 38-41).
Практическая рекомендация читателю: вспомнить обо всем этом многообразии не просто упомянутых, но в какой-то мере проанализированных Гуссерлем актов сознания, когда впоследствии у нас пойдет речь о проблематике многообразных переживаний сознания в Идеях I.
63
Поступают, наконец, отклики на статью Философия как строгая наука. 29 июля 1911 г. В. Дильтей, возобновляя творческое общение, имевшее место в начале века, посылает Гуссерлю обстоятельное письмо. Главная его идея: Дильтея удивило, что Гуссерль охарактеризовал дильтеевскую позицию как историцизм, ведущий к скептицизму. 'Большая часть моей работы, - поясняет Дильтей, - посвящена всеобщезначимой науке, которая должна придать наукам о духе прочное основание и внутреннюю связь. Это была первоначальная концепция моей жизненной задачи, выполненная в "Науках о духе"' (Дильтей имел в виду свою работу: Einleitung in die Geisteswissenschaften. 1883. Bd. 1. - H. M.). 'Мы едины в том, что - говоря в общей форме - существует всеобщезначимая теория знания. Далее мы согласны в том, что подход к этой науке открывают исследования, проясняющие смысл обозначений, в которых нуждается прежде всего такая теория и которые необходимы и для всех частей философии. Но затем, когда мы определяем дальнейшую структуру философии, наши пути расходятся. Мне представляется невозможной такая метафизика, которая предпринимает попытку значимым образом выразить мировую связь (Weltenzusammenhang) через связь понятий' (Husserl E. Briefwechsel. Band 6. S. 43).
Дильтей напоминает адресату дефиницию историцизма, которую дает сам Гуссерль ('Историцизм черпает свою позицию в сфере фактов эмпирической жизни духа, и когда он ее полагает абсолютно... возникает релятивизм... Нас интересует здесь специфика исторического скепсиса' - Hua XXV, 41), и утверждает, что его, Дильтея, позицию неправомерно именовать историцизмом. Обвинения в скептицизме тоже представляются ему абсурдными. Гуссерль, по мнению Дильтея, вырвал из контекста его работы Типы миросозерцания и их формирование в метафизических системах (См. в: Weltanschauung. Philosophie und Religion in Darstellungen von Wilchelm Dilthey, Bernhard Groethuysen, Georg Misch u.a. В., 1911) некоторые положения и вывел из них скептические следствия. Но Дильтей признает: 'В этом недоразумении есть и доля моей вины'. Текст, на который опирался Гуссерль, послужил основой доклада, несколько лет назад сделанного Дильтеем, и остался, - очевидно, из-за его краткости - не вполне четким и ясным. Но в других текстах, уверяет Дильтей, он недвусмысленно показал, что его тезис о "релятивировании" мировоззрений ни в коей мере не ведет к скептицизму.
64
Описывая противоречивую и сложную судьбу европейской метафизики, Дильтей, по его собственным словам, трактовал споры систем, неудачи метафизики только как факты истории, ни в коей мере не отрицая самой возможности и необходимости метафизической мысли. Что совпадает, замечает Дильтей, и с некоторыми положениями Гуссерля в Философии как строгой науке. Разумеется, в его, дильтеевском, изображении, метафизические, религиозные системы предстают как "жизненные формы", которые исторически обусловлены и потому релятивны. 'Но из-за всего этого я не становлюсь ни философом созерцания, ни скептиком...' (Briefwechsel. Bd. VI. S. 45).
Дильтей принимает идею Гуссерля о необходимости отделять историческую обусловленность науки от ее общезначимости: если бы такая историческая обусловленность подрывала значимость наук, то с таким подходом Дильтей бы не согласился, в чем его и Гуссерля позиции полностью совпадают. Дильтей заключает письмо знаменательной фразой: 'Вы видите: мы не так далеко отстоим друг от друга, как Вы полагаете; в некоторых весьма дискуссионных главных пунктах мы с Вами союзники'. Дильтей уверяет основателя феноменологии, что его новые работы найдут в нем, Дильтее, непредубежденного и заинтересованного читателя. И радоваться этому взаимодействию много лучше, 'чем подвергать наши дружеские отношения таким испытаниям, каким обернулась Ваша полемика в "Логосе"' (Ibid. S. 47).
В ответном письме Дильтею (от 5/6 июля 1911 г.) Гуссерль принимает предложение о сотрудничестве и даже обещает выступить в "Логосе" с разъяснением, что некоторые его полемические выпады были направлены, собственно, не против Дильтея (разъяснение, впрочем, так и не появилось). Он надеется на обстоятельный разговор с Дильтеем, который привел бы к "полному взаимопониманию" (Ibid. S. 48).
В этом очень важном письме Гуссерль кратко формулирует свое отношение к сфере, что издавна оставалась "заповедной землей" дильтеевской философии - к учению о типах мировоззрения, религии, культуры. Пусть каждая из конкретных форм такого сознания (науки о природе, религия и т. д.) восходит к вполне определенным историческим ("апостериорным") условиям - тем не менее каждая из них связана с некоторой целостностью априорного характера, благодаря которой она уберегается от историцистского релятивизма. Например, для наук о телах необходимо понимание своеобразной апории: с одной стороны, всякое телесное бытие есть сфера релятивности; релятивность, относительность, следовательно, присущи всякой телесной при-
65
роде; но с другой стороны, всякое такое бытие есть все-таки "бытие" (Sein) и, значит, подпадает под априорные законы, обладающие всеобщезначимостью. Аналогичным образом обстоит дело с религией. "Феноменология религии", не отрицая релятивности религии, обязана искать нечто идеальное, априорное, всеобщезначимое, что относится к религии вообще. 'И я не думаю, - продолжает Гуссерль, - что убеждения, которыми я руководствуюсь, и цели, которые я ставлю перед феноменологической философией культуры, отклоняются от того, чего требуете Вы, глубокоуважаемый господин тайный советник; не думаю, что нас действительно разделяют принципиальные различия' (Ibid. S. 49).
Несколько позже Гуссерль делает приписку к своему посланию. Она касается "Daseinswissenschaft", т. е., согласно гуссерлевским разъяснениям, наук о физической природе и вопроса о метафизике. Такие науки, по убеждению Гуссерля, требуют дополнения и завершения в виде метафизики. Однако это не должна быть метафизика в смысле кантовской вещи самой по себе или чисто понятийная метафизика а 1а Спиноза. 'Разве мы по существу не едины в этом?' - задает вопрос Гуссерль (Ibid. S. 50-51). И заключает: 'То, к чему мы стремились и что изучали, исходя из различных исследований, руководствуясь различными историческими мотивами, проходя через различающиеся стадии развития, - взаимосогласуется и соотносится друг с другом: феноменологический элементарный анализ и феноменологический анализ в крупном формате, а на Вашей стороне - Вами завершенная морфология и типика больших культурных образований' (Ibid. S. 51).
Письмо, которое Дильтей отправил в ответ (10 июля 1911 г.), дышит не меньшими уважением и доброжелательностью. 'Я чту в Вас, - обращается он к Гуссерлю, - гения философского анализа. И я только радуюсь, когда из Ваших слов заключаю, что моя работа была для Вас небесполезна' (Ibid. S. 51). Эта оценка Дильтея дорогого стоит: распознать в Гуссерле "гения философского анализа" в самом начале 10-х годов ХХ в., когда специфический путь трансцендентальной феноменологии едва обрисовывался, мог духовно чуткий и действительно крупный мыслитель. Дальнейшей дружбе и переписке двух выдающихся философов помешало трагическое событие: 1 октября 1911 г. Дильтей скончался от кишечной инфекции. Гуссерль послал вдове Дильтея прочувствованное и искреннее соболезнование, в котором писал, что пережил настоящую душевную боль от неожиданной утраты "великого исследователя", автора "великих идей". Переписка
66
Гуссерля и Дильтея была значительным событием, хотя она длилась всего полгода.
Летом 1912 г. работа над текстом будущих Идей к чистой феноменологии и феноменологической философии в самом разгаре. Немногие знают, что Гуссерль в эти годы пишет не только произведение, известное как Ideen I, но и те два тома, которые не были опубликованы при его жизни и которые впоследствии стали известны как Ideen II и Ideen III. И еще одно историческое совпадение: так случилось, что в те же годы Гуссерль усиленно трудился над доработкой II тома Логических исследований, которые вышли вторым изданием тоже в 1913 г. Но сначала - об Идеях.
Всю напряженную творческую деятельность, которую Гуссерль вел после опубликования Логических исследований, можно уподобить достаточно долгому и трудному пути; двигаясь по нему, основатель феноменологии пришел к ряду выдающихся философских открытий и результатов. Что, впрочем, стало ясно лишь позже, когда специалистам и вообще заинтересованным читателям открылся огромный массив рукописей, в сущности подготовленных к печати и лишь дожидавшихся своего часа: они составили ряд специальных томов Гуссерлианы (II, XI, XVI и др.) и множество приложений к другим томам. А в те годы лишь сам Гуссерль понимал, какой грандиозный пройден путь и как много результатов он может предложить читателям. Впрочем в необозримости накопленного материала (тогда, напомню еще раз, почти неизвестного философской публике) заключалась и огромная трудность. Ведь надо было написать книгу на одну профилирующую тему - пусть эта книга и была сразу задумана в качестве трехтомника, трехкнижья. Интенсивная подготовка самих текстов как раз и пришлась на 1912 г. Летом этого года Гуссерль пишет разделы об эйдетике чистого сознания и специфике феноменологии (Chronik. S. 171). В сентябре отрабатывается тема феноменологической редукции. К сентябрю же относятся рукописи, которые свидетельствуют об интересе Гуссерля к проблемам, которые и определят структуру Идей I. Например: отношение онтологии и феноменологии; онтологический анализ и психологическо-эмпирическое исследование; феноменологическая редукция. Работе отдаются все силы. Гуссерль пишет сыну Генриху: 'Я продолжаю работать со всей энергией и буду принужден делать это и в дальнейшем, [ибо] программа новой науки - основополагающей науки вообще - это не какая-то мелочь. И я вынужден быть настороже: ведь философские поденщики (die Tagesphi-
67
losophen) не упустят никакого ляпсуса, чтобы хоть в чем-то досадить мне'.
В ноябре-декабре 1912 г. Гуссерль также предпринимает обработку текста, который затем станет известным как Ideen II6. 30 декабря 1912 г. Гуссерль принимается за отработку текста, который предназначается к печати в качестве Ideen I. Январь 1913 г. тоже заполнен работой над этой рукописью.
Кроме того, на 1913 г. основатель феноменологии намечал самые широкие планы. Как явствует из Идей I (примечание 25) и из нового издания Логических исследований (Bd. II, Т. I, S. 333, примечание I), Гуссерль планировал привести в порядок и подготовить к печати все те разработки, которые он ряд лет готовил для лекций по логике - с акцентом на формальное учение о значении, о теории синтаксических форм и синтаксической материи. В марте-апреле 1913 г. Гуссерль также работает над текстом Конституция духовного мира (Ideen IT), делает набросок введения для Идей III. Но основной упор делается на работу над текстом Идей I, почему Гуссерль отказывается от доклада, который он должен был прочитать в начале марта в Кантовском обществе (Chronik. S. 177). Написаны Идеи I очень быстро, чуть ли не за шесть недель 7.
И вот наконец во второй половине апреля 1913 г. Идеи I, т. е. сочинение "Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. Книга первая: Всеобщее введение в чистую феноменологию" выходит из печати, появившись, как и было задумано, в "Ежегоднике философии и феноменологических исследований", но также и в виде особой книги, относящейся к "Ежегоднику". Приблизительно в мае-июне возобновляется работа над новым изданием Логических исследований. А в июне-июле (?) перерабатываются параграфы Логических исследований, посвященные проблеме бытия и истины - с доказательствами в пользу трансцендентального идеализма. Кроме того, дорабатывается VI Исследование. В июле 1913 г. появляются рукописи Гуссерля, которые он хотел положить в основу пятой главы VI Исследования: они посвящены проблеме очевидности и истины, бытия и сознания, окказиональных и идеальных истин, идеального и реального бытия. 19 июля Гуссерль сообщает Дауберту, что продолжает существенно перерабатывать VI Исследование (что "сейчас" трудится над проблемами возможности, очевидности и т. д.). 'Мои силы - на пределе', - признается Гуссерль своему ученику (Chronik. S. 182). Немного подробнее - о переписке этого времени с И. Даубертом: это будет живая картинка, свидетельствующая о деятельности Гуссерля в 1913 г.
68
В переписке с Даубертом, который настойчиво приглашает его в Мюнхен, отдавая в распоряжение свою квартиру, Гуссерль сообщает, что не может принять любезного предложения, ибо не вправе откладывать подготовку нового издания Логических исследований. Между прочим, Дауберт посылает Гуссерлю по его просьбе "phänomenologisch-anständige", т. е. "феноменологически-пристойные" сорта сигар и грубо нарезанного табака, и Гуссерль выражает благодарность за посылку. И впоследствии (см. письмо Дауберту от 23 апреля 1913 г.) снова решается обременять его "табакологическими" (tabaccologischen) просьбами. Гуссерль в свою очередь приглашает Дауберта к себе в Геттинген, добавляя: 'Вы знаете, как радуют меня Ваши посещения и что для Вас у меня всегда найдется время... Но, пожалуйста, приезжайте больше чем на один день!' (Briefwechsel. Bd. 2. S. 61, 62).
Приглашения в Мюнхен, разумеется, передаются Даубертом и от имени Пфендера. Гуссерль благодарит и отвечает, что с удовольствием встретился бы с Пфендером в philosophiens (на факультете) и "beim Farina", ("Фарина" - так назывался ресторан в Мюнхене, где имели обыкновение встречаться феноменологи).
В письме к Дауберту от 23 апреля 1913 г. Гуссерль сообщает о продолжающейся работе над Логическими исследованиями: 'Я теперь осуществляю ревизию VI Исследования. Пожалейте же меня! II-V Исследования я существенно отшлифовал и улучшил с точки зрения их собственного стиля. Что касается VI Исследования, то дело идет особенно трудно, но я надеюсь, что мне удастся сделать их более полезными, не искажая стиля'.
И здесь - важный вопрос к Дауберту: 'Какое впечатление произвели на Вас "Ежегодник I" и Идеи I? Для меня особенно важно знать Ваши впечатления' (Ibid. S. 65). В ответном письме (от 26 июня 1913 г.) Дауберт (сообщив для начала об отсылке сигар и табака), говорит о своих впечатлениях от статей "Ежегодника I", особенно высоко оценивая статью Гайгера "Очерки феноменологии эстетического наслаждения" и критикуя размышления о феноменологии Макса Шелера: "это - не подлинно" (подозревая Шелера в том, что тот всуе использует слово "феноменология" для своих целей). Что касается Идей I, доминирующих в "Ежегоднике", то Дауберт признается: он испытал досаду из-за того, что сам занимался в последние годы теми же вопросами, что и Гуссерль, но - в отличие от Гуссерля - так и не заставил себя завершить свои исследования. Правда, есть расхождения в основах, целях и направлениях работы. Но не в них суть: расхождения меркнут перед величием того, что в работе Гуссерля сно-
69
ва оказалось "bahnbrechend", т. е. прокладывающим новые пути для понимания проблем познания (Ibid. S. 67).
Основателя феноменологии и главу феноменологической школы, разумеется, весьма интересует, как восприняты и как приняты его Идеи I - труд, являющийся результатом целого периода жизни, который был заполнен напряженными новаторскими исследованиями. Далеко не все настроены так объективно и доброжелательно, как Дауберт: с пониманием новой феноменологии уже и в ближайшем к Гуссерлю круге учеников давно возникли сложные проблемы, чреватые острым размежеванием. Остановимся на этой теме.
Ситуация в неформальном сообществе феноменологов, сложившемся вокруг Гуссерля ко времени написания и опубликования Идей I, была весьма непростой и противоречивой. С одной стороны, Гуссерль, философ, теперь уже хорошо известный в Германии и других европейских странах, остается признанным лидером постоянно расширяющегося феноменологического сообщества. Геттингенское философское общество, о котором ранее уже упоминалось и расцвет деятельности которого приходится на те же годы, было, по сути, клубом молодых гуссерлианцев. Членами общества в 1912 г. были: Winthrop Bell, Albert R. Chandler, Rudolf Clemens, Theodor Konrad, Fritz Frankfurter, Jean Hearing, Gustav Hübner, Alexander Koyré, Hedwig Martius, Fritz Neuman и др.; в 1913 г. к ним присоединились Erica Gothe, Betty Heymann, Hans Lipps, Georg Moskiewicz, Günter Müller, Edith Stein и др. Вместе с этим кругом учеников, последователей или просто интересующихся феноменологией лекции Гуссерля слушает приехавший из Польши Роман Ингарден. Если учесть постоянные и плодотворные контакты Гуссерля с мюнхенской феноменологической школой (А. Пфендер, М. Гайгер, И. Дауберт, А. Райнах), то создается впечатление, что феноменология оформляется в заметное и влиятельное философское движение.
С другой стороны, публикация Идей I послужила катализатором, ускорившим процесс распада этого сообщества и выявившим ранее назревавшие, но до поры до времени еще скрытые противоречия. Чтобы понять, какой характер они носили, целесообразно несколько подробнее вникнуть в вопрос об истоках и судьбе раннего феноменологического движения.
70
Предыстория так называемой Мюнхенской школы здесь особенно важна. Вспомним о посещении Гуссерля Даубертом в 1902 г. К тому времени Дауберт был членом Академического психологического объединения, которое образовали бывшие студенты Теодора Липпса, еженедельно собиравшиеся для обсуждения интересовавших их проблем философии и психологии. Сам Т. Липпс появлялся на заседаниях объединения редко - не чаще раза в семестр. 'С самого начала, - отмечает Г. Шпигельберг, - Александр Пфендер и Иоганн Дауберт были центральными фигурами в этой группе. Общим базисом работы стала углубленная Теодором Липпсом описательная психология, в которой сохранились остатки конструктивизма Гербарта и которая, что более серьезно, была отмечена ясно выраженным психологизмом. Когда в Логических исследованиях Гуссерля была предпринята атака на Липпса, в особенности за его психологизм, то Липпс, выступая перед этой группой, попытался защитить свою позицию. Но эффект оказался прямо противоположным намерениям Липпса: вскоре все это привело к чему-то вроде бунта его ближайших учеников' (Spiegelberg H. The phenomenological movement. Vol.1. P. 171). Ученики Т. Липпса поддержали не его, а Гуссерля.
Встреча в 1902 г. с Даубертом, идеи которого, по-видимому, свидетельствовали о высокой оценке Логических исследований молодыми мюнхенцами, произвела на Гуссерля столь глубокое впечатление, что он стал следить за работой мюнхенского кружка. В мае 1904 г. он приехал в Мюнхен и выступил перед членами объединения и другими собравшимися. В 1905 г., по образному выражению Г. Шпигельберга, между Мюнхеном и Геттингеном образовался своего рода "трек", по которому из города в город курсировали студенты и преподаватели. В 1906 г. к группе присоединился (но, конечно, весьма своеобразно) Макс Шелер, переехавший из Иены и ставший приват-доцентом в Мюнхене. Шелер, учение которого в то время только формировалось, был глубоким и оригинальным мыслителем; критически заимствуя отдельные идеи и принципы из феноменологии, сам он оказывал на феноменологическое сообщество все большее влияние, которое, в частности, испытал один из самых талантливых представителей группы Дитрих фон Гильдебранд, специализировавшийся по проблемам этики.
В 1907 г. некоторые феноменологи из Мюнхена и других городов переезжают в Геттинген, чтобы быть ближе к Гуссерлю, слушать его лекции, дискутировать с ним. Среди последователей Гуссерля в эти ранние годы феноменологического движения наиболее значительными были А. Райнах, И. Дауберт, М. Гайгер,
71
Д. фон Гильдебранд, В. Шапп, А. Койре, Я. Херинг, Р. Ингарден, Ф. Кауфманн, Э. Штайн, Т. Конрад, Г. Липпс (не путать с Т. Липпсом!), X. Конрад-Марциус. Гуссерль должен был радоваться тому, сколь широкое и глубокое признание его феноменология встречает у талантливой молодежи Германии и других стран мира. Ученики постоянно встречаются на лекциях и семинарах Гуссерля 8. О лекциях и исследованиях Гуссерля 1907-13 гг. речь в общем и целом уже шла. Надо добавить, что в это время особое внимание Гуссерля привлекает история философии вообще и философия Канта в частности и особенности. Так, в зимний семестр 1911/12 гг. Гуссерль углубляет свою трактовку Канта, тщательно готовится к занятиям по кантовской философии. В ноябре 1911 г. в рукописях сделаны заметки - в связи с лекциями и штудиями по философии Канта - об априорных формах предметов, об априорных и эмпирических высказываниях, об эмпирических предметных отношениях. По понедельникам, вторникам, четвергам и пятницам (начиная с 26 октября 1911 г.) он читает лекции о философии Канта и неокантианцев, делая акцент на теории сознания. Кроме того, он ведет семинар, посвященный кантовской Критике чистого разума. Эдит Штайн, ученица Гуссерля, впоследствии сыгравшая существенную роль в обработке наследия учителя, оставила такое воспоминание о посвященных Канту лекциях Гуссерля: 'Было большой радостью слушать его. Перед ним лежала рукопись, но казалось, что он едва ли в нее заглядывает. Он говорил живо и в приподнято-радостном тоне, легко и элегантно; все было прозрачно-ясным и не вызывало возражений. Возникало впечатление, что чтение лекций не стоило ему никакого труда. Когда позднее я как-то получила возможность взглянуть на те самые рукописи, то с удивлением увидела, что они от начала и до конца, полностью текстуально переработаны; под последней лекцией семестра он имел обыкновение писать: 'Готово, благодарение Богу!' Все эти блестящие достижения были результатом невероятных усилий и мучений' (Edith Steins Werke. Bd. VII. S. 195).
В летнем семестре 1912 г. Гуссерль снова читает лекции по истории философии - от античности до XIX в. - для начинающих (по понедельникам, вторникам, четвергам, пятницам); а по средам - лекции по истории суждения. На семинарах же разбирается теория познания Лотце - на основе третьей книги его Логики. Семинары проходят по субботам. И значит, каждый день, за исключением, разумеется, воскресенья, Гуссерль читает лекции и ведет семинары. Между прочим, объявленные лекции по теории суждения Гуссерль тематически переориентировал. О причинах
72
он написал так: 'Когда я объявлял тему, я думал суммировать свои многолетние исследования по феноменологии судящего сознания (des urteilenden Bewußtseins). Но постепенно меня одолели сомнения. К тому же в кругу молодых философов, которые ревностно работают здесь, в философском обществе, в последнее время - как я слышал - занимались главным образом указанными вопросами, и я охотно оказал бы им помощь в таком изучении. В результате я решил ориентировать свои мысли несколько иначе, чем было первоначально задумано. И я выбрал примерно такое название "Избранные фундаментальные проблемы феноменологии"' (Chronik. S. 169). Эта тематическая ориентация сохранилась затем и в Идеях I.
На зимний семестр 1911/12 гг. для лекций и семинаров Гуссерлем намечены такие обобщающие темы, как "Логика и введение в наукоучение" (повторение лекций зимнего семестра 1910- 1911 гг.), "Метафизические и научно-теоретические исследования природы и духа". В семинаре принимают участие и известные философы, и молодые ученики Гуссерля: Wintrop Bell, Adolf Grimme, Hans Lipps, Margarete Ortmann, Fritz Neumann, Roman Ingarden. "Природа и дух" - это, конечно, очень широкая тема. Но из документов, рукописей видно, как ее тогда трактовали на семинаре Гуссерль и его ученики: отделение вещи от среды, наполненного пространства; вещь и ее протяженность, фантом и человеческое тело как вещь и как живое, собственное тело; чужое тело; восприятие тела; сущность res extensa, локализация ощущений; тело как носитель поля ощущений (Chronik. S. 174-175). Словом, в рамках семинара со столь общей темой Гуссерль и гуссерлианцы обсуждают уже вполне обычный для феноменологии круг тем и проблем: восприятие; процессы мысли, волевые процессы; поток сознания и имманентное время, познание как сознание предметности. После появления Идей I все чаще встречаются типичные для них темы: естественная установка и феноменологическое Epoche; и что особенно важно: "интенциональность как основная черта всех переживаний" (Chronik. S. 176, 178-179). Хотелось бы подчеркнуть: интерес к теме тела, телесности, восприятия человеческого тела - это уже довольно новая для тогдашней философии и (как оказалось в наше время) весьма перспективная проблематика.
Наступает 1913-й, год публикации Идей I. Гуссерль продолжает свои занятия (о чем было рассказано ранее). Вот как Э. Штайн описывает атмосферу гуссерлевских лекций, семинаров и, в частности, реакцию Гейдельбергских и мюнхенских учеников на новое гуссерлевское сочинение. 'Незадолго до начала семестра, -
73
пишет Э. Штайн, - появилась новая работа Гуссерля Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. Ее должны были обсуждать на семинаре. Кроме того, Гуссерль объявил, что он хочет выделить один день в неделю, после обеда, чтобы желающие смогли приходить к нему домой со своими вопросами и сомнениями. Естественно, я сразу купила книгу... В первый "открытый" день, как обнаружилось, я оказалась первым гостем у Гуссерля и поделилась с ним своими сомнениями. Вскоре появились и другие посетители. И у всех на сердце были одни и те же вопросы. Логические исследования произвели впечатление прежде всего благодаря тому, что они казались радикальным отходом от критического идеализма кантовского и неокантианского направлений. В этом усматривали "новую схоластику", потому что взор поворачивался от субъекта - и направлялся на вещи: познание снова оказывается таким приемом [впечатлений], который получает от вещей свой закон, а не - как в критицизме - процессом определения (Bestimmen), которое приписывает свой закон вещам. Но Идеи содержали в себе повороты, которые звучали так, как если бы Мастер ("Мастером", как уже отмечалось, ученики называли Гуссерля. - Н. М.) с их помощью хотел бы осуществить [общий] поворот к идеализму. То, что он сказал устно, не смогло рассеять сомнения. Это было, - продолжает Э. Штайн, - начало развития, которое все более вело Гуссерля к тому, чтобы учение, названное им "трансцендентальным идеализмом" (он не покрывался трансцендентальным идеализмом кантовской школы), стало специфическим ядром его философии и чтобы вся энергия была направлена на его обновление. Это был путь, по которому его старые геттингенские ученики, - к его и к их большому огорчению, - не могли за ним следовать' (Stein E. Ор. cit. S. 174-175). 'В этом летнем семестре, - сообщает также Э. Штайн, - Гуссерль читал лекции о "Природе и духе"; исследования по обоснованию наук о природе и духе. Предмет этих лекций должен был обсуждаться во II части Идей, которые еще не были опубликованы. Мастер сделал их набросок вместе с Идеями I, но отложил доработку для печати, чтобы подготовить новое издание Логических исследований, что настоятельно требовалось, ибо это произведение давно было раскуплено, и на него был большой спрос' (Ibid. S. 176).
Одновременно работало "Геттингенское философское общество", которое состояло (как справедливо отмечает Э. Штайн) по преимуществу из учеников Гуссерля; они еженедельно собирались для обсуждения интересующих их вопросов. В тот семестр "председательствовал" Москович, который в этом очень молодом
74
кружке гуссерлианцев-феноменологов был самым старшим по возрасту. Собирались в доме фон Хейстера, владельца имения, который не был философом, но исключительно из живого интереса посещал лекции, участвовал в работе философского кружка. Правда, основатели Геттингенского философского общества (Reinach, Hedwig Conrad-Martius, Dietrich von Hildebrand, A. Koyré, J. Hering) в тот год по разным причинам отсутствовали. Заметную роль, по словам Э. Штайн, играли языковед Рудольф Клеменс, а также Фриц Франкфуртер, изучавший математику; хотя это не были профессиональные философы, их увлекали феноменологические дискуссии. Но, пожалуй, главным лицом на заседаниях геттингенцев в 1913 г. был Ганс Липпс, тогда двадцатитрехлетний (и выглядевший, по свидетельству Штайн, еще моложе). Он высказывал свое мнение в коротких, четких предложениях, не отказываясь потом, отвечая на вопросы, развить свою мысль, дополняя слова выразительными жестами и мимикой. (Правда, он приходил на заседания не всегда, ибо готовил диссертацию по философии и к тому же занимался исследованиями по физиологии растений.) Заседания посещали, кроме Э. Штайн, другие женщины-философы: Грета Ортман и Эрика Готе. Правда, в дискуссиях участвовали не только феноменологи-гуссерлианцы. Фриц Кауфман приехал из Марбурга, где у Пауля Наторпа он освоил неокантианство, что - по словам Штайн - делало для него трудным осмысление феноменологического метода. Он был, пожалуй, единственным в этом кружке, кто благодаря состоятельному отцу-торговцу мог не заботиться о куске хлеба. Другие члены геттингенского кружка были обречены на весьма скромное существование.
Были и приезжие из дальних краев - например, канадец у. Белл, который начинал учиться в Англии, а потом направился в Германию. Прочитав рецензии Морица Шлика на Логические исследования, Белл заинтересовался феноменологией. Ко времени, о котором идет речь, он уже три года был в Геттингене и писал у Гуссерля диссертацию об американском философе Ройсе (Royce).
В год выхода в свет Идей I предметом обсуждения в геттингенском философском кружке стали не только они. Другое произведение, которое Э. Штайн ставит выше Идей и которое в 1913 г. усиленно обсуждалось, - это Формализм в этике и материальная этика ценностей Макса Шелера. 'Молодые феноменологи, - свидетельствует Э. Штайн, - испытывали большое влияние Шелера; некоторые - как Гильдебранд и Клеменс, - больше следовали за ним, чем за Гуссерлем' (Ibid. S. 181).
75
В то время М. Шелер не имел права выступать в университете; он вообще попал в весьма затруднительное положение (из-за развода, точнее, из-за того, что первая жена устроила шумный скандал, привлекший внимание университетских властей и приведший к временному запрету на преподавание). Геттингенским поклонникам Шелера пришлось собираться в отеле или кафе. Вначале, рассказывает Э. Штайн, было намечено, что для доклада предоставят пару-другую вечеров. Но Шелер был не в ладах со временем: пришлось собираться каждый день. При этом после докладов и обсуждений оставалось несколько человек, чтобы слушать Шелера и спорить с ним (Ibid. S. 181-182).
Большинству геттингенцев (разумеется, ориентации, близкой Э. Штайн) нравилось в выступлениях Шелера уже то, что и он был против "идеалистического поворота", осуществленного Гуссерлем в Идеях и на пути к ним. К тому же, по оценке Э. Штайн, "отношения между Гуссерлем и Шелером не были безоблачными". Шелер использовал любую возможность, чтобы подчеркнуть, что он - не ученик Гуссерля, что он самостоятельно открыл феноменологический метод. Гуссерль же был убежден, что Шелер принадлежит к кругу его учеников и испытал немалое его, Гуссерля, влияние. Для того были свои основания: когда Гуссерль был приват-доцентом в Галле, а Шелер жил неподалеку, в Иене, то они часто встречались и живо обсуждали философские проблемы. Э. Штайн считала, что Шелер легко поддается влияниям других мыслителей, незаметно для себя впитывая, однако, и существенно перерабатывая их идеи. Так было и с Гуссерлем. Но одно нельзя отрицать: Идеи встречали активное сопротивление - причем прежде всего сопротивление многих учеников и последователей Мастера. О некоторых из них следует сказать особо. Тогда будут более понятными причины их расхождения с Гуссерлем после выхода в свет Идей I. Этот экскурс в историю феноменологической философии может быть лишь очень кратким.
Александр Пфендер (1870-1941) - один из наиболее видных феноменологов, который не по случайным обстоятельствам, а исходя из хорошо продуманных собственных убеждений некоторое время солидаризировался с Гуссерлем. Его философское творчество - пример того, что идеи, оформленные Гуссерлем в Логических исследованиях, что называется, носились в воздухе. Термин "феноменология" он начал употреблять одновременно с Гуссерлем, а возможно, и несколько раньше него. Еще в 1898 г. он опубликовал книгу "Сознание воления" (Das Bewußtsein des Wollens), в которой на примере одного из важнейших видов переживаний сознания пытался построить психологию нового типа. Пфендер
76
считал, что психология не меньше логики страдает от психологизма. Теодор Липпс ранее посоветовал Пфендеру, инженеру по профессии, заняться психологией и философией. Пфендер вначале оказался под некоторым влиянием Липпса. Потом пути их разошлись. Пфендер хорошо разбирался в модной тогда экспериментальной психологии, а также в литературе физиологического толка, однако он искал для психологии специфическую методологию и говорил о так называемой понимающей психологии. 'Очевидно, Пфендер произвел на Гуссерля весьма сильное впечатление во время встречи в Мюнхене в 1904 г., - писал Г. Шпигельберг, которому довелось быть учеником Пфендера, - и особенное впечатление произвело неортодоксальное пфендеровское Введение в психологию (тогда только что вышедшее. - Н. М.). - Это объясняет также тот факт, что именно от Гуссерля исходила инициатива провести вместе летние каникулы 1905 г. в Зеефельде в Тирольских Альпах. Также и по инициативе Гуссерля Пфендер начал писать новую логику, которая развивала идею чистой логики Логических исследований; она появилась в Ежегоднике [феноменологии и феноменологических исследований] в 1921 г. В период с 1920 по 1927 гг. Пфендер был фактическим эдитором Ежегодника'. В этот период, сообщает Шпигельберг, он слышал, как Гуссерль называл Пфендера "наиболее солидным тружеником" [на ниве феноменологии, разумеется]; есть и другие свидетельства того, что в ранние 20-е годы ("до пришествия Хайдеггера") основатель феноменологии считал: Пфендер - лучшая кандидатура на пост профессора во Фрейбурге после его, Гуссерля, грядущей отставки (Spiegelberg H. The Phenomenological Movement. Vol. I. P. 174-175). Вместе с тем, как верно отмечает Шпигельберг, Гуссерль не скрывал и своего разочарования: ему казалось, Пфендер остался по меньшей мере равнодушным к тем темам и наработкам, которые - вместе с Идеями I и после них - находились в центре исследовательского интереса основателя феноменологии (Ibid. P. 175). (Дело, однако, обстояло сложнее, о чем мы вспомним в Экскурсе, посвященном феноменологической редукции.)
Не имея здесь возможности вдаваться в детали, касающиеся концепции Пфендера, отметим две ее взаимосвязанные тенденции, позволяющие понять и ее близость к феноменологии, и истоки постепенно назревавшего размежевания.
Во-первых, Пфендер, отталкиваясь от психологии, так же как и Гуссерль, вносил в феноменологию интерес к отдельным актам переживаний - прежде всего к актам воления, восприятия, а потом и к ценностям и к таким актам, которые именовались "Gesin-
77
nungen" и под которыми разумелись любовь и ненависть, благорасположение и отвращение, дружественность и враждебность. Что касается восприятия и воления, то здесь проявилось несомненное родство учения Пфендера с гуссерлевской феноменологией - особенно, кстати, периода Идей I и подготовки к ним. Это вносит дополнительную координату в осмысление данного произведения. Ведь Гуссерль, работая "внизу", на феноменологическом поле анализа сознания, не мог не чувствовать поддержку своих учеников и последователей. Ибо они тоже возделывали это поле, тщательно "обследуя" различные акты, феномены сознания, его переживания. Правда, справедливо отмечают некоторые исследователи, при расшифровке Пфендером "Gesinnungen" еще большим было взаимодействие с Максом Шелером, с его анализом, предпринятым в работе Сущность и формы симпатии (Wuchtel К. Bausteine zu einer Geschichte der Philosophie des 20. Jahrhunderts. S. 152). Г. Шпигельберг хорошо подытожил главные линии и достижения феноменологических исследований А. Пфендера: 1) феноменология воления; 2) феноменология внимания, "профили" и объект внимания; 3) феноменология мотивации - с основополагающим различением побуждения (Triebfeder) и мотива; 4) феноменология направленных чувств (Gesinnungen); 5) дескриптивные исследования в области характерологии; 6) работы из наследия Пфендера, в которых особенно тщательно разработаны феноменология восприятия, ценностей, идеальных требований (Forderungen) и феноменология верований и веры (Spiegelberg Н. Ор. cit. Р. 185).
Во-вторых, Пфендер, - как мы отметили, под воздействием Логических исследований Гуссерля и по предложению Мастера - занялся разработкой феноменологической, т. е. чистой логики. Как и Гуссерль, он не только не видел здесь измены делу феноменологического анализа переживаний, но даже усматривал в таком необычном соединении специфику феноменологической позиции. Так в чем же дело? Откуда проистекало то взаимное охлаждение и теоретическое отдаление друг от друга двух исследователей, чего они, видимо, не скрывали, но сумели придать своим разногласиям цивилизованную форму?
Дело, полагаю, состояло в следующем. Логические исследования потому стали для Пфендера и других членов мюнхенской группы феноменологов классическим произведением, что они равно предоставляли возможность работать в обоих полях - феноменологическом и логическом, кроме того, они позволяли одинаково двигаться в сферах логики и психологии, как бы оставляя в стороне мировоззренческие споры и завершая дебаты вокруг
78
психологизма в пользу феноменологии. Проект "чистой логики" выглядел столь грандиозным, что открывал многие исследовательские возможности и перспективы. Заниматься его продолжением стало для Пфендера (и некоторых других учеников Гуссерля) делом увлекательным и престижным. И вот когда Пфендер втянулся в новые логические исследования, в феноменологическом лагере случилась "измена"! И пришла она не от кого-нибудь, а от главы школы, основателя феноменологии! В то время, когда ученики, что называется, развернули знамена вокруг бастиона Логических исследований, оказалось: Гуссерль призывает "сняться с места", переместиться на новые позиции. И тут выяснилось, что молодые приспешники не поняли и не приняли вызова основателя феноменологии. Они, увы, не поспевали за его динамическим развитием и хотели остаться более верными установкам ранней феноменологии, чем сам Гуссерль. Правда, Пфендер и здесь оказался более глубоким и внимательным исследователем, чем некоторые другие феноменологи. 'По-видимому, только после появления гуссерлевских Идей, - отмечает Г. Шпигельберг, - Пфендер начал рассматривать феноменологию как дело, требующее дальнейшего осмысления'. Ибо - вопреки тому, что думал о нем Гуссерль - Пфендер продолжал тщательно изучать и взвешивать поздние сочинения Гуссерля. Так, он принял такие идеи, как феноменологическая редукция, правда, делал это медленно и избирательно; при этом он постоянно отвергал сделанные из метода феноменологической редукции идеалистические выводы, считая их недостаточно обоснованными (в связи с этим Г. Шпигельберг ссылается на активную поддержку Пфендером критической книги латышского феноменолога Т. Целмса Феноменологический идеализм Гуссерля. - Н. М.). Остается сожалеть, что оставшееся несогласие никогда не выходило на уровень открытой и основательной дискуссии (Spiegelberg Н. Ор. cit. Р. 180). Согласно Шпигельбергу, дискуссия помогла бы, ибо оба крыла феноменологического движения отдалялись друг от друга больше, чем того требовали их действительные и, увы, необсужденные разногласия. Может быть, может быть... И все же некоторые важные акценты более поздней пфендеровской феноменологии расставлены скорее в противовес Гуссерлю, чем в согласии с ним. Конечно, и Гуссерль существенно трансформировал свое понимание логики в поздних работах. Но теоретическое, "фундирующее" первенство феноменологии по отношению к логике, отстаиваемое в Идеях I, в дальнейшем защищалось отцом феноменологии столь же категорически. Пфендер же все
79
более упорно выдвигал идею о "равных правах" логики и феноменологии в рамках более общей дисциплины, теории познания.
Но самым важным, действительно, сделался спор о трансцендентальном идеализме, что в нашем дальнейшем анализе потребует особого внимания к вопросу, зачем Гуссерлю нужно было так отчетливо вычерчивать трансценденталистскую линию в Идеях I. Он делал это вопреки тому, что высокой ценой теоретического риска мог стать и действительно стал распад собравшейся вокруг него блестящей группы молодых исследователей. И это тем более верно, что по существу одна и та же схема характеризовала отношения Гуссерля с другими членами геттингенско- мюнхенского сообщества.
Так, Хедвиг Конрад-Марциус (1888-1966), которая, между прочим, вместе с Э. Штайн стала одной из первых женщин, кому было разрешено получить университетское образование, позже защитила диссертацию о позитивизме, удостоенную специальной премии; она посвятила свою исследовательскую деятельность феноменологии реального мира и созданию - внутри феноменологии - особого варианта онтологии. Она горячо поддержала Логические исследования прежде всего за возможности, открытые для сущностного анализа. Онтологические акценты феноменологии были столь принципиальны для Конрад-Марциус, что она - вместе с другими учениками Гуссерля - не приняла трансцендентальный идеализм Идей I. Не помогло и то, что Мастер в Идеях I уделил особое внимание онтологии. Но это была "не та" онтология. С точки зрения Марциус, отчетливо развитой в работах 20-х и 50-х годов прошлого века, но вызревавшей, очевидно, еще во второй половине 10-х годов, Гуссерль, в Логических исследованиях разработавший плодотворный метод усмотрения сущностей (Wesensschau), затем чрезмерно акцентировал субъективный аспект ("Schau", усмотрение) и сделал чистое сознание мерой всякого бытия. Тогда получалось, что сознание неоправданно выходит за границы самого себя (Conrad-Martius H. Schriften zur Philosophie in drei Bänden. Bd. I. S. 22-23). Поэтому Конрад-Марциус и противопоставила трансцендентальной онтологии Гуссерля (проект которой был развит уже в Идеях I), а впоследствии и экзистенциальной онтологии Хайдеггера (влияние которой она, впрочем, испытала) свою "философию бытия" или "онтологическую феноменологию". В 50-е годы она воплотилась в серии произведений: "Время" (Die Zeit, 1954), "Бытие" (Das Sein, 1957), "Пространство" (Der Raum, 1958).
Отношение Конрад-Марциус к Идеям I было предопределено ее "более классической" и, как потом выяснилось, резко анти-
80
трансценденталистской ориентацией в онтологической проблематике. Наверное, она с горечью читала те страницы Идей I, где речь шла о дорогой ее сердце теме "феноменологии внешнего мира". Ведь Гуссерль еще четче и строже, чем прежде, настаивал на "заключении в скобки" естественного мира, естественно-научных знаний, не-феноменологической онтологии (по-видимому, и той "наивной" онтологии, которую старалась разрабатывать его талантливая ученица). Не будем сейчас углубляться в вопрос о том, что в дальнейших своих весьма интересных и оригинальных онтологических разработках Конрад-Марциус во многом оставалась гуссерлианкой. Однако в 1913 г. она, должно быть, испытала настоящий шок. (Я опускаю здесь линии расхождения Гуссерля с другими учениками - например, с Р. Ингарденом. Некоторые аспекты его вклада в критику гуссерлевского трансцендентализма, впервые масштабно развернутого в Идеях I, будут рассматриваться в этой книге.) Правда, ученики еще до Идей I не могли не заметить нараставшего трансцендентализма в разработках учителя. Но ведь публикаций долгие годы не было. И молодые феноменологи, возможно, надеялись, что назревающие разногласия имеют частный характер. Не все они систематически посещали лекционные курсы Мастера, на которых нечто родственное концепции Идей I уже проговаривалось. Опубликованная в 1913 г. книга подкрепила опасения, развеяла сомнения: Гуссерль твердо встал на путь трансцендентализма. Как верно написала Э. Штайн, большинство учеников Мастера не намеревалось следовать за ним по этому пути. Фактически пути прежде (относительно) единого, сконцентрированного вокруг Гуссерля сообщества феноменологов после Идей I расходились, причем по довольно принципиальным основаниям. Ведь Гуссерль, пусть и принимая во внимание столь серьезный для него риск, в фундаментальных для него вопросах был неуступчив: никакие соображения не могли заставить основателя феноменологии принести в жертву то, что теперь казалось ему истиной.
Впрочем одну заметную уступку Гуссерль все же сделал. Она касается Логических исследований. Поворот к Идеям подразумевал довольно существенное, иногда кардинальное изменение позиций. Гуссерль счел за лучшее не только не акцентировать, но всячески замаскировать свой отход от Логических исследований. В результате Идеи I запестрели ссылками на это раннее произведение. Таким образом, преемственность или сходство позиций были подчеркнуты, а их расхождения как бы отодвинуты в тень. Работа над вторым изданием Логических исследований, которая, как уже говорилось, пришлась на те же годы, была для Гуссерля мучи-
81
тельной и в конце концов не слишком результативной. Но Гуссерль вынужден был ее продолжать. Здесь и только здесь я вижу компромисс, на который пошел основатель феноменологии: он отдавал время и силы работе над произведением, от понятий и подходов которого во многом уже отдалился, делая это в угоду молодым феноменологам, которые теперь ценили Логические исследования выше, чем сам автор! (Об этой проблеме будет подробнее сказано далее.)
Поддержка проекта Идей I членами философского сообщества пришла к Гуссерлю оттуда, откуда он, возможно, менее всего ее ожидал - из России. Густав Шпет, один из наиболее значительных российских феноменологов, в 1910-12 гг. слушал лекции Гуссерля. Состоялось знакомство Гуссерля и Шпета. Шпет был среди немногих авторов, посвятивших Идеям I специальную работу: его книга Явление и смысл вышла в свет в 1914 г. и, следовательно, была написана по самым свежим следам. Шпет, еще в 1912 г. познакомившийся с Гуссерлем "домами", завязал переписку с Мастером и его женой. Книгу Явление и смысл он намеревался посвятить Гуссерлю и его жене. Но Мальвина Гуссерль твердо "посоветовала" Шпету, чтобы сочинение было посвящено только ее мужу. На том и порешили.
В письме Гуссерля от 28 марта 1914 г. есть знаменательные слова, обращенные к Шпету: 'Особенно я благодарен вам за подробный отчет о Вашей интенсивной феноменологической деятельности, которая, к моей радости, встречает благосклонное внимание со стороны уже пробудившегося в Москве интереса к феноменологии. Главное состоит в том, чтобы Ваши столь способные к воодушевлению соотечественники поняли, что речь идет не о новом учении спасения, благодаря которому верующий достигнет блаженства, но что открыта новая наука, бесконечно плодотворная почва для работы - бесконечная и плодотворная, как русская равнина, но, как и она, приносящая богатый урожай только благодаря упорному труду (а не громким словам). Пусть будут соответствующим образом скептичны, или критичны - но пусть [все] проверяют с открытыми глазами. Они увидят, что здесь действительно есть основа, что работа здесь необходима, и что как раз работа, которая должна быть здесь проделана, - единственная, необходимая в нашу философскую эпоху. Но, конечно, никакая добрая воля не поможет без настоящего εποχή, т. е. без решимости сорвать шоры исторических предрассудков' (Письмо Э. Гуссерля Г. Шпету от 28 марта 1914 г.).
В этих благодарственных строках можно уловить и скрытые горькие нотки: ведь не поняли же любимые ученики, как важна
82
новая наука, не пошли за Мастером по дороге "бесконечной и плодотворной" феноменологической работы; не сумели сбросить "шоры исторических предрассудков"... В переписке Гуссерля и Шпета обсуждается и целый ряд конкретных проблем феноменологии. А процитированное письмо Гуссерль начал с сообщения о том, что каникулярные дни 1914 г. для него "прошли в тяжкой борьбе за новое рациональное построение заключительного тома Логических исследований". Речь идет о 2-ой части II тома.
Впрочем наступило время, когда все эти "внутрифеноменологические" размежевания и связанные с ними горькие чувства уступили место переживанию действительно крупной и общей беды: на пороге уже стояла первая мировая война 9. Гуссерль потеряет в этой войне самое дорогое: погибнет его сын Вольфганг, отправившийся добровольцем на фронт; сын Герхардт получит тяжелое ранение. Погибнет талантливый феноменолог А. Райнах. Это станет лишь началом тяжелейших испытаний, выпавших в ХХ в. на долю "европейского человечества" и знаменовавших, как покажет Гуссерль в 30-х годах, всесторонний кризис бытия Европы и всего мира. Но пока - в 1913 г. - мысли и переживания родоначальника феноменологии сосредоточены вокруг его новой книги.
Кардинальность размежевания феноменологии периода Идей I с ее первым вариантом, непосредственно вышедшим из горнила философско-математических, логических разработок, из критики психологизма, больше всего была ясна самому Гуссерлю. Ведь он шел к Идеям последовательно, постепенно, но неуклонно. Только теперь, после опубликования (и накопления доступного обозрению) рукописного материала этот факт может быть подтвержден непредвзятым исследованием. Далее мы остановимся на тех вехах, которые оказались ближайшими на пути к Идеям I.
Теперь - в виде своего рода резюме имеющихся гуссерлеведческих исследований - определю основные теоретические вехи на пути Гуссерля к Идеям I. В литературе, посвященной данному вопросу, имеются ценные и основательные, но у нас в стране почти не известные разработки, которые здесь будут использованы (например, раздел 'Предыстория "Идей"' из книги К. Шумана Чистая феноменология и феноменологическая философия. Историко-аналитическая монография об "Идеях I" Гуссерля (Schuhmann К. Dialektik der Phänomenologie. Bd. II. Далее: Schuhmann 1973). Эту историю можно взять в широком, полном смысле и начинать... с самого начала творческого становления Гуссерля, с первых его работ, где уже можно обнаружить зародыш проблем и мыслей, развитых затем в Идеях (так и поступает К. Шуман). Я же в данной работе займусь лишь близкой и даже ближайшей предысторией Идей I, которая здесь будет рассмотрена относительно кратко, с выделением самых основных проблемно-теоретических линий, связующих это крупное произведение с некоторыми разработками - теми, в которых уже прямо и четко просвечивают сюжеты, проблемы и решения I книги Идей. (К. Шуман называет их "Набросками произведения".)
Исследователи верно отмечают, что после "изобретения" феноменологической редукции, т. е. после 1905-06 гг., Гуссерль неоднократно заявлял (например, в письмах к друзьям, коллегам, ученикам) о желании и готовности написать книгу, в которой феноменология, в ее "продвинутом" варианте, обретет вид систематического учения, а ее главенствующей целью станет "критика разума". Так, в своем письме от 23 декабря 1908 г. Паулю Наторпу Гуссерль высказывает "надежду на более крупные публикации в будущем году" и сожалеет, уже в письме от 18 марта 1909 г., что (в отличие от Наторпа), его 'исследования, посвященные идее феноменологической критики разума, еще не опубликованы' (Schuhman 1973, 26-27).
Вместе с тем основатель феноменологии сообщает Наторпу, что в "обозримое время" от него, Гуссерля, можно ждать "целый ряд крупных сочинений с существенно новой (как я полагаю) критикой разума...". Судя по многим свидетельствам (См. например: Persönlichen Auszeichnungen), Гуссерль наметил на годы
85
вперед план публикаций, которые бы конституировали феноменологическую философию. И дальней философско-метафизической целью снова стала "феноменологическая критика разума". Многое было готово - разработки, наброски, частная систематика многочисленных лекционных курсов. Но целостного учения, которое можно было бы запечатлеть в книге (или книгах), пришлось ждать еще несколько лет. Во многих письмах (например, Густаву Альбрехту от 8 сентября 1909 г. или Паулю Наторпу от 22 февраля 1910 г.) Гуссерль честно и с горечью фиксирует уже запечатленную нами ранее творческую ситуацию: все силы отданы "интенсивной работе"; многое сделано; есть удовлетворенность от проведенных исследований - но все еще нет завершения; не написаны итоговые, целостные работы крупного формата.
В качестве заметных вех на пути к Идеям I исследователи выделяют, например, следующие имеющиеся в рукописях тексты: "Введение в логику и теорию познания" (1906-07 - рукописи F I 25/70 а) или относящиеся к 1910 г. "Размышления о правильном пути исполнения моих исследований" (манускрипты L II 14/5 а). Кратко остановимся на втором манускрипте. (Читатель должен учесть, что для цитирования отрывки из манускриптов Гуссерля приходится брать из опубликованных источников - в данном случае я опираюсь на цитируемую ранее книгу Шумана и вынуждена подчас приводить из нее длинные выдержки). 'Гуссерль сначала ставит вопрос о том, не должно ли изложение начинаться с учения о восприятии (с различением имманентных и трансцендентных восприятий) - с тем, чтобы исходя из них обособить представления, т. е. осовременивания'. Или, быть может, нецелесообразно 'брать cogitationes как "единства", не сводя их к последнему потоку' (L II 14/514/15 а), т. е. к "проблеме временности" (L II 14/15 b)? Если сознание времени является истинным "первоистоком", то возникает вопрос: следует ли начинать изложение с этого primum quod se (первого самого по себе) или оно должно восходить от восприятия как готового и ставшего единства в абсолютном потоке сознания, следовательно, с primum quod nos (первого для нас)? Характерно, что Гуссерль вовсе не останавливается на этой дилемме, но скорее ставит противоположный вопрос: 'Есть ли это различие между, так сказать, педагогическим восхождением (Emporleitung) и систематическим изложением, черпающим свое содержание исключительно (чисто) из самой сути дела?' (L II 14/6 а). В действительности оба пути должны быть равным образом беспредпосылочными. Поскольку здесь проблема сознания времени выдвигается в первую очередь в качестве
86
возможного начала, только при овладении проблемой восприятия ей (а вместе с тем и естественной мировой жизни) отдается предпочтение.
Необходимо понять: это мотивирует феноменологию вообще; поэтому данная проблема образует в ее самопонимании - лучше сказать, в недостаточности ее самопонимания - коренной пункт рассмотрения. Так Гуссерль достигает результата, которому он будет следовать вплоть до Идей: 'При обдумывании процесса движения я прихожу к перво-потоку (Urflüsse) абсолютного сознания в его специфической конституции прежде всего в связи с обсуждением (взвешиванием) того, как, собственно, устроено восприятие длящегося и как оно должно быть устроено в соответствии со своей сущностью' (L II 14/6b). Феноменология сознания времени, в которую перетекает размышление, есть феноменология второй потенции. Исследование должно сначала двигаться в сфере данных cogitationes, применительно к которым затем должен ставится вопрос о "классификации" "психических переживаний" (L II 14/6 b). И соответственно, об "учении о всеобщих модификациях, которые проходят через всю сферу cogitationes" (L II 14/7а). Телос всех этих отдельных исследований Гуссерль определяет к концу текста: 'Мое главное намерение касается проблемы разума... Начало же применительно к теоретическому разуму, к проблеме природы и опыта заключено в природе вещей...' (L II 14/7b) ' (Schuhman 1973, 30-31). Приведя все эти соображения из рукописей (1910 г.), Шуман справедливо отмечает, что 'этими положениями во всеобщей форме очерчено движение исследования в Идеях' (Ibid. S. 31): т. е., с одной стороны, Гуссерль отправляется от восприятия, т. е. психического вообще, как они предлежат в изменчивом потоке сознания. А с другой стороны, исходной точкой ему служит теоретический разум, "статическая" сфера логического, связанные с ним теория науки и теория познания.
Существенной вехой на пути к Идеям считается манускрипт Гуссерля "Логика как теория познания" зимнего семестра 1910/11 гг. (F I 15/2 а). Гуссерль здесь отмечает, что сначала хочет отправляться от "точки зрения естественного, но свободного от предрассудков сознания" - со стремлением "развить мысль о чистой аналитике (формальной mathesis)" (A I 8/3 а). Одновременно набрасываются такие планы: 'введение в теорию науки как "классификация наук", как учение о доменах и регионах возможного познания вообще: учение о категориях... всеобщее прояснение идеи значения, суждения и т. д. в связи всеобщей теории сознания. Это настоятельнейшие пожелания. И в это я
87
должен войти в первую очередь. А отсюда - переход во всеобщую феноменологию сознания со всеми фундаментальными различениями: впечатления и идеи и т. д.' (F I 15/4 b). К.Шуман оправданно ссылается на соответствующие параграфы Идей I, где эти замыслы были так или иначе реализованы, конечно, в модифицированном виде, связанном с общей структурой произведения. Исследователь также прав, когда подчеркивает, что Гуссерль постепенно уходил от своего прежнего стремления найти "начало" феноменологии в каком-нибудь одном виде сознания. 'И поскольку Идеи не берут свое начало ни от актуального восприятия, ни от одного только формального мышления, они с очевидностью представляют собой суммирующую и завершающую целое десятилетие работу: они появляются как зрелый плод органического развития', - пишет К. Шуман (Schuhman 1973, 33). И все же, как поясняет далее этот автор, дело обстояло не так просто. Опубликовав Идеи I, написав Идеи II и Идеи III, Гуссерль впоследствии снова же весьма критически отзывался о своем опубликованном сочинении (о чем свидетельствуют, например, воспоминания Д. Кернса от 1931 г. - будто бы Гуссерль, по его собственным словам, даже не хотел публиковать первый том Идей). Задача обретения единого и законченного философско-феноменологического учения не была, по оценкам критиков, да и самого Гуссерля, решена окончательно. Мы пока не будем вдаваться в этот вопрос, поскольку разбор (по нашему мнению, эпохального, однако содержащего многие недостатки) сочинения Гуссерля Идеи I еще впереди. Но во всяком случае недовольство достигнутым "завершением" - вполне в стиле Гуссерля, который в рукописях же (F I 42/37 а) написал знаменательные слова: "всякое завершение есть только остановка на пути к дальнейшим устремлениям" (цит. по: Ibid. S. 35).
По времени непосредственным преддверием Идей I могли стать лекции Гуссерля зимнего семестра 1912 г. которые основатель феноменологии намеревался озаглавить "Теория суждений" (Urteilstheorie). Однако вскоре план был изменен. Сам Гуссерль в рукописях так суммирует свои мысли и колебания: 'Впоследствии, однако, мною овладели сомнения. При всем внутреннем сплетении высших теоретических образований сознания с низшими и при том обстоятельстве, что момент "веры", "принятия-за-действительное" проходит через все, также и через низшие слои сознания, и во всех них он должен быть прояснен, если есть желание решить кардинальную проблему отношения веры и суждения, - при всем этом невозможно изложить теорию суждения, не располагая в качестве предпосылки широкими знаниями,
88
касающимися известных всеобщих формообразований сознания, тех, которые я могу объединять под несколько грубыми обозначениями: внешние и внутренние восприятия, переживания сознания и сознание времени, воспоминания, ожидания, внимательность, схватывание, экспликация и т. п. Но здесь феноменология этих образований сознания ни в коей мере не предпослана. Что касается литературы, то кроме немногих работ моих учеников тут ничего нельзя использовать. О моих исследованиях в этом направлении я, правда, в более ранние годы многократно высказывался в некоторых лекциях... К тому же философы, которые здесь, в рамках Философского общества, ревностно сотрудничают, в последнее время, как я слышал, преимущественно занимаются вопросами, касающимися означенной сферы... Но тут я все же ничего не могу использовать в качестве предпосылок. А поэтому я меняю название лекций - это будет что-то вроде "Избранных основополагающих проблем феноменологии"' (F I 4/4 а и b). Исходя из этих соображений, Гуссерль "обернул" все манускрипты лекций в листок, озаглавленный "Введение в феноменологию".
Все эти колебания, сомнения, решения уже имеют прямое отношение (в чем мы убедимся также и в дальнейшем) к замыслу и структуре Идей I. По мнению исследователей, лекции 1912 г. ближе всего к первому и второму разделам Идей I, т. е. к проблемам сущности и сущностного познания, а также к учению о феноменологической редукции. К. Шуман следующим образом описывает соотношение между рукописями означенных лекций и текстом Идей I: 'Лекции распадаются на две части. Первая ведет речь об эйдетической редукции. Гуссерль начинает с защиты собственного права эйдетики по отношению к эмпирическим, фундирующим себя в естественных науках философиям (ср. Идеи 1, I раздел, 2 глава "Натуралистические лжетолкования"). Затем Гуссерль требует построения эйдетики духа как противовеса эйдетике природы - в качестве неизбежной основы для научной эмпирической психологии. "Вторая часть: феноменологическая редукция" (и заметка на обложке листа В II 19/3 а) сначала обозначает феноменологию как основу эйдетики духа. В качестве таковой она исключает все материальные и формальные науки; она им противостоит (ср. Идеи I, II раздел, 4 главу). Следующий шаг в лекциях посвящен сознанию в его собственной сущности; и вот что еще ближайшим образом поясняется: редукция не ущемляет ничего из того, что она исключает, ибо сознание по своему существу есть "сознание о" (Bewußtsein von). Феноменология, следовательно, анализирует как реальное, так и только интенциональ-
89
ное, имманентное сознанию (ср. Идеи I, II раздел, 2 глава, а также III раздел, 3 глава).
Третий шаг: Гуссерль подробно дискутирует по поводу требований Брентано, касающихся классификации психических феноменов. Он отклоняет их, ибо переживания не могут быть математизированы, а могут быть схвачены лишь в морфологических понятиях (ср. Идеи I, 3 раздел, 1 глава). В заключение - краткий набросок по вопросу о том, что феноменологическая дескрипция может демонстрировать характеристики, подобные пониманиям действительности и занятию позиций, которые необходимо исследовать в отношении каждого вида переживаний' (Schuhman 1973, 44-45). К. Шуман напоминает: Р. Ингарден, слышавший одну из Лекций Гуссерля, вынес впечатление, что основатель феноменологии уже сообщал некоторые части из подготавливавшихся тогда Идей I (Husserl E. Briefe an Roman Ingarden. S. 107). Есть немало других свидетельств, подтверждающих и подкрепляющих эту оценку. При этом переклички с текстами Идей II и Идей III по существу нет. Поэтому справедливо, как это делает Шуман, расценивать Лекции как подготовку лишь Идей I (а не Идей II и III).
Обращаясь непосредственно к тексту манускриптов, можно более подробно проиллюстрировать их перекличку с Идеями I (далее я процитирую наиболее важные в этом отношении высказывания из рукописей, у нас, в сущности, неизвестных).
1) Созерцание, если оно достаточно ясно, - это "действительно дающее созерцание, которое может иметь для исследования такое же значение, как и опытное созерцание" (если оно действительно опытное) - F I 4/10 а (Ср. Идеи I, 4).
2) '...наше противопоставление феноменологического и эмпирико-психологического исследования остается непонятым в кругах психологов. С этим связано то, что хотя в психологической литературе уже несколько лет много говорится о феноменологии, но под нею понимается не более чем дескриптивная психология, построенная на основе внутреннего опыта. Все предлагаемые начала чистой феноменологии в этом смысле истолкованы ложным образом' (F I 4/11 а, лист "5") (Ср. Идеи I, Введение).
3) О противопоставлении фактов и идей естествоиспытателями: идеи толкуются "как метафизические призраки". Считается, что освобождение человечества от таких идей - величайшая из всех заслуг естествознания перед человечеством. Естествознание трактуется как несомненно всеобъемлющая наука, "наука о действительности". Все остальное - продукты воображения (F I 4/11 а-12 а, листы "5" и "6") (Ср. Идеи I, 19).
90
4) 'Со всей очевидностью именно в восприятии мы совершенно непосредственно и изначально схватываем пространственно-временное бытие как действительность, и назад к этому непосредственному опытному познанию методически отсылает все естественно-научное познание как опосредованное познание реальности' (F I 4/12 а, лист "6") (Ср. Идеи I, 1).
5) 'Не так уж легко мы поддаемся внушению, но над нами очень легко властвует авторитет, причем авторитет естествознания с научной точки зрения так же опасен, как и авторитет церкви. Слава огромных духовных достижений, которая сопровождает развитие естествознания, отбрасывает свой отблеск на отдельных естествоиспытателей и придает всем их притязаниям особый вес. Но ведь не всегда естествоиспытатель говорит, так сказать, ех cathedra как исследователь природы, и прежде всего не тогда, когда он философствует' (F I 4/12 b, лист "6") (Ср. Идеи I, 20).
6) 'Итак, если мы говорим о сущностном исследовании, например о феноменологическом исследовании сознания, то мы имеем в виду не только мышление и познание, которое направлено на идеальное в предметной установке и которое делает идеальную действительность субъектами познания, "предметами, о которых..." ("Gegenständen-worüber")' (F I 4/17 b, лист "11") (Ср. Идеи I, 5).
7) 'Вот мы говорим: всякое тело является "протяженным". Но ведь мы здесь, хотя и направляясь на реальное, высказываем сущностное суждение' (F I 4/20а, лист "14") (Ср. Идеи I, 6).
8) 'Но что еще может оставаться, если на самом деле весь мир, даже все не только действительные, но и все возможные миры будут исключены? Что еще может остаться, кроме формальной эйдетики, формальной mathesis в самом широком смысле?' (В II 19/12 а и b, листы "42/3") (Ср. Идеи I, 33).
9) 'Сознание - это обобщающее обозначение для сущностно взаимосвязанных переживаний. Вопрос о том, все ли переживания можно охватить этим обозначением, мы предварительно отодвигаем в сторону' (В II 19/13 а, лист "44") (Ср. Идеи I, 33).
10) 'Если бы мы исполняли Epoche в универсальной всеобщности, тогда не могло бы быть и речи ни о каких актуальных утверждениях и ни о каком обосновании науки. Поле феноменологического Epoche хотя и бесконечно, но не всеохватывающе. Это поле суждений о реальности. Мы ведем себя подобно скептикам, которые отрицают весь мир, универсум реальностей. Но в действительности не точно так же как скептики, ибо мы не отрицаем существование реальностей, мы также не отрицаем познание реальностей. Мы только воздерживаемся от высказывания сужде-
91
ния о ценности соответствующих идей' (В II 19/26 b и 28 а листы "50" и "51") (Ср. Идеи I, 32).
11) 'Реальные компоненты cogitatio - принципиально иной разновидности; и в особенности - выделяется то, что в Логических исследованиях обозначено как характер акта и как материя, которая благодаря этому характеру в известной степени обретает форму, а равным образом одушевление (Beseelung); последнее приводит к тому, что единство материи и формы получает какое-либо отношение сознания к чему-либо (Bewußtseinsbeziehung auf etwas). Материальное (das Stoffliche) - это так называемые первичные содержания, согласно Логическим исследованиям (В II 19/52 а, лист "76") (Ср. Идеи I, 84).
12) Феноменология хочет быть "сущностным учением о чистом сознании, о чистых cogitationes, которые можно обнаружить в феноменологической редукции..." (М III 6/7 b, лист "79") (Ср.: Идеи I, 75).
Более подробное сопоставление Лекций 1912 г. и текста Идей I (превосходно проделанное в цитированной книге К. Шумана) выходит за рамки моей задачи. В мои планы входило, во-первых, кратко осветить эти страницы предыстории Идей I, а во-вторых, хотя бы частично ознакомить наших читателей с почти неизвестными у нас манускриптами Гуссерля. (Я рекомендовала бы заинтересованным читателям вернуться к этому небольшому раздельчику после того как они освоят Идеи I.)
Итак, Гуссерль расстался с мыслью поместить в I томе "Ежегодника" сочинение о теории суждения, долженствующее, по его замыслу, стать своеобразной заменой - на новом уровне - Логическим исследованиям. После того, как он взялся за доработку последних (в частности, VI Исследования) для второго издания, он решил, что надо перейти непосредственно к написанию нового сочинения, т. е. Идей. И хотя обобщающий замысел этого сочинения был довольно четким и состоял в оформлении теоретического введения в феноменологию, Гуссерль еще в апреле 1912 г. занимался в основном частными проблемами и разработками.
Между тем вызревал замысел "Ежегодника феноменологии и феноменологических исследований", в Регенсбурге проходили переговоры и заключались соглашения с коллегами, которые и привели к созданию этого печатного органа.
Основание Гуссерлем и его командой такого "Ежегодника" имеет непосредственное отношение к ближайшей предыстории
92
и истории Идей I. Осознание широты и влиятельности феноменологического движения, разумеется, было одной из главных причин его создания. Ранее проект создания печатного органа феноменологов уже обсуждался Гуссерлем (например, в письме Пфендеру от 26 августа 1907 г., где Гуссерль писал о проектируемом "Журнале феноменологической философии" - "Zeitschrift für phänomenologische Philosophie"). В 1912 г. Гуссерль в Регенсбурге совещался с Пфендером, Гайгером и Даубертом, и назревшая идея совместного Ежегодника вновь встала в повестку дня. 7 июля 1912 г. Гуссерль в письме американскому философу Вильяму Хокингу пишет о Ежегоднике как деле решенном: 'Я намереваюсь - поскольку феноменологическая философия в последнее время обрела, по крайней мере в Германии, так много друзей и особенно живо затронула молодое поколение, - учредить собственный печатный орган (Jahrbuch für Philosophie und phänomenologische Forschung, Niemeyers Verlag in Halle)'. В числе ответственных редакторов (Herausgeber) были названы Эдмунд Гуссерль, Мориц Гайгер, Александр Пфендер, Адольф Райнах, Макс Шелер. От их имени в первом томе вышедшего Ежегодника было опубликовано что-то вроде краткого Введения и объявления о намерениях (Erklärung), относительно которого исследователи небезосновательно полагают, что оно, скорее всего, вышло из-под пера Гуссерля или было им отредактировано. Во Введении читаем: 'Интерес к феноменологии и к феноменологически фундированной философии в последние годы, несомненно, получил широкое распространение, число исследователей, которые самостоятельно работают, используя различную, применимую к тем или иным областям феноменологическую методику, стремительно возросло... В связи с этим в широких кругах заявляет о себе настоятельное желание познакомиться с сущностью феноменологического метода и видами его достижений. Этим живым потребностям и должен послужить новый журнал. В первую очередь он должен объединить в совместной работе тех людей, которые ожидают от чистого и строгого применения феноменологической методики принципиального преобразования философии на пути прочно фундированной, постоянно развивающейся далее науки.
Во вторую очередь журнал стремится предоставить возможность объединения всех усилий прикладной феноменологии и философии.
Издателей объединяет не школьная система, и не она образует предпосылку для всей будущей совместной работы. То, что их должно объединять - это, скорее, общее убеждение, согласно ко-
93
торому только благодаря возврату к изначальным источникам созерцания и к припадающим к нему наукам должны быть оценены великие традиции философии сообразно ее понятиям и проблемам. Согласно этому убеждению, только на таком пути могут быть интуитивно прояснены понятия, проблемы могут быть вновь поставлены на интуитивной основе и они также могут быть принципиально решены. Издатели разделяют то общее убеждение, что для феноменологии специфично бесконечное поле строго научного и в высшей степени плодотворного исследования - то, которое должно стать плодотворным как для самой философии, так и для других наук.
Итак, этот журнал должен стать не ареной для смутных реформаторских затей, а местом для серьезной научной работы'.
Замысел Ежегодника также подталкивал Гуссерля к необходимости быстрее и определеннее разобраться с темой и заглавием своей публикации в I томе. И тема эта, конечно, должна была носить обобщающий характер. 'Точный заголовок "Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии", - отмечает К. Шуман, - как бы срисован с Дильтеевских "Идей об описательной и расчленяющей психологии" ("Ideen über eine beschreibende und zergliedernde Psychologie"), которые вышли в "Sitzungsberichten der Preußischen Akademie der Wissenschaft" в Берлине в 1894 году' (Schuhman 1973, 72). Мы ранее уже говорили, что критическое отношение Гуссерля к некоторым аспектам концепции Дильтея не мешало ему испытывать глубокое уважение к этому выдающемуся мыслителю, усилившееся после того как с ним завязалась недолгая, к сожалению, переписка. Впрочем, как верно подчеркивает Г. Шпигельберг, названия книг, начинавшихся со слов "Ideen zu..." или "Ideen der...", вообще были достаточно типичными для немецкой философии (См.: Spiegelberg H. The Phenomenological Movement. Vol. I. P. 125).
Еще в августе 1912 г. Гуссерль был одновременно занят и обработкой Лекций 1912 г., и подготовкой Идей I (и как мы уже убедились, оба текста по содержанию, а иногда и по форме были тесно связаны). Тем не менее в манускриптах Идей Гуссерль продвинулся существенно дальше, чем в лекциях. К. Шуман называет одну группу манускриптов, содержащих наброски Идей I, "Tintenmanuskripte" (т. е. рукописи, написанные чернилами) и рассказывает об их содержании.
Рукописи, помеченные индексами F I 4/19b, F I 4/22a, посвящены, правда, также и теории суждения, однако содержат целый ряд дополнений, все более приближающих Гуссерля к проблематике Идей I - например, приведение смысла суждений к кон-
94
кретному воспринимающему сознанию; путь через суждения к опыту; сущность и сущностное познание. Приведу один пример. В рукописи F I 4/23 а написано: 'Мы говорим: все материальные тела подчиняются закону гравитации... и тем самым универсалии относятся к эмпирической действительности... Я не высказываюсь о том, что материальные тела наличествуют... я только полагаю, что материальное тело вообще имеется, и что оно должно обладать свойством тяжести... Но мы исключаем актуальные hic et nunc... И мы можем осуществлять, имея в виду неопределенное и всеобщее, реализуемое в чистом мышлении полагание - в отношении этой простой идеи. Например, мы можем высказывать суждение: "все тела протяженны"' (Ср. Идеи I, 6).
Набросок, о котором сейчас идет речь, К. Шуман расценивает как относительно небольшой, но "в себе" завершенный и законченный кусок текста. При этом он еще не является частью будущего большого произведения, а просто принадлежит к 'ряду независимых друг от друга групп текстов в рамках руководящей идеи введения в чистую феноменологию' (Schuhman 1973, 75). Нельзя также забывать, что это дополнения к текстам Лекций (и сам Гуссерль вложил их в манускрипты к лекциям). Вопрос, о каких именно страницах манускриптов идет речь, весьма специальный и частный, и мы не будем в него вдаваться. Достаточно сказать, что в единой связи всей работы Гуссерля возникают части текста, формулировки, которые в ближайшем будущем будут прямо перенесены в рукопись Идей I. Содержательным примером подготовительной работы над Идеями I может служить проработка в рукописях вопроса о соотношении эмпирической и эйдетической психологии (рукописи F IV 1/66). 'О соотношении рациональной психологии и феноменологии, - пишет Гуссерль в рукописях - я должен высказываться предельно осторожно'. Или: 'вопрос с самого начала должен оставаться открытым'. "Исследование психической реальности, идея духа" - это не профилирующие вопросы феноменологии; они из нее, напротив, исключены (F IV 1/66 b). Не феноменология должна что-то получать от психологии, но наоборот, психология - от феноменологии. И Шуман в связи с этими тезисами рукописей справедливо замечает, что и в Идеях I Гуссерль очень редко высказывается на эту тему, ограничиваясь замечанием (в 76), что вопрос о связях этих дисциплин чрезвычайно сложен (Schuhman К. S. 80). Особый интерес в разбираемых рукописях представляет обсуждение проблематики "чистой феноменологии" как специальной дисциплины. Здесь, кстати, "пересечение" манускриптов Лекций и будущей книги совершенно очевидно: Гуссерль просто подклады-
95
вает листы с текстами для Лекций в наброски к Идеям I. (К. Шуман на С. 82-83 цитируемой мною книги снова демонстрирует параллелизм текста набросков и текста Идей I). И опять-таки: в мои цели здесь не входит подробная текстологическая сравнительная проработка упомянутых рукописей и Идей I. Я ограничусь только этими краткими иллюстрациями, чтобы теперь перейти к основному замыслу и содержанию моей книги - к критическому текстологическому анализу Идей I Эдмунда Гуссерля.
Пройдя в философии значительный теоретический путь, связанный с выявлением сути и отличий феноменологии, Гуссерль и в Идеях вновь ставит перед собой ту же задачу. Он говорит, что лишь "ищет путь" к чистой феноменологии и снова намеревается "охарактеризовать ее специфическое положение по отношению к другим наукам", что в силе остается необходимость вновь доказывать важнейший тезис: феноменологии принадлежит роль "фундаментальной философской науки" (Hua III, 3) *. Феноменология, разъясняет Гуссерль, это '...совершенно новая наука, которая - в силу своей специфики - далеко отстоит от естественного мышления и оттого настоятельно затребована только в наши дни. Она называет себя наукой о "феноменах"' (Ibid.).
Почему же и в 1913 г. приходится как бы возвращаться вспять? Ведь термин "феноменология" в гуссерлевском понимании уже приобрел в философском мире, как мы убедились ранее, немалую популярность (что признает во Введении и сам Гуссерль: 'В последнее десятилетие в немецкой философии и психологии много говорится о феноменологии' - Ibid.). Однако Гуссерлю многочисленные "разговоры" о феноменологии (в том числе и ведущиеся теми, кто причислял себя к гуссерлевской школе), ее усиливающаяся популярность, причем уже не только в немецкой философии - все это не доставляет, судя по его настроениям, запечатленным и в работах, и в письмах, большого удовлетворения.
Из Введения становятся ясными по крайней мере две причины неудовлетворенности Гуссерля. Во-первых, поясняет он, дело от-
* Здесь и далее Идеи I цитируются по немецкому изданию 1950 года (Hua III).
96
нюдь не облегчается, а, наоборот, осложняется тем, что понятие "феномен" имеет достаточно широкое распространение: ведь и психологию с давних пор называют наукой о психических "феноменах", естествознание - наукой о физических "феноменах", науки о культуре, об истории - об исторических, культурных "феноменах". В Идеях I Гуссерль вновь и вновь разъясняет, что в его чистой феноменологии понятие "феномен" существенно модифицировано по сравнению с обычным внутринаучным употреблением. А это, к сожалению, не всегда принимается в расчет. Трудность заключается в том, что полный и подлинный смысл гуссерлевских проблемы и понятия феномена - уж так построена феноменология - высвечены не в начале труда, призванного стать введением в эту науку, а на более поздних стадиях анализа. И в нашем интерпретативном исследовании мы вынуждены пояснять его суть не ранее, нежели перед нами предстанет в ее главных измерениях сфера гуссерлевского "чистого" сознания. Причина состоит в специфических особенностях феноменологии, в частности в том, что она развивается не как дедуктивная наука, отправляющаяся от некоторой суммы аксиом и дефиниций. И хотя понятие феномена - фундаментальное для феноменологической науки, оно не постулируется, а лишь постепенно вводится и проясняется феноменологом1. (Отвлечемся пока от интересного, но специального вопроса о том, почему сам Гуссерль в Идеях I сравнительно редко употребляет понятие "феномен".)
Во-вторых, основателя "чистой феноменологии", что также видно из Введения, не просто огорчает, а просто-таки удручает то, сколь превратно были восприняты его прежние работы и лекционные курсы, разъяснявшие суть феноменологии. Из своих опубликованных и вызвавших наибольший резонанс сочинений он упоминает двухтомник Логические исследования и статью Философия как строгая наука. Из текста Введения также ясно, что в наибольшей степени Гуссерля огорчили "лжеистолкования", как бы пренебрегшие его принципиальной критикой психологизма (и приравнявшие феноменологию к виду психологизма 2) или, напротив, вменившие ему в вину полное перечеркивание опыта и ценности психологии как науки. Попытки защищать от него психологию Гуссерль называет "ненужными". Это с одной стороны. А с другой - Гуссерль считает особенно огорчительным то обстоятельство, что многие читатели и критики так и не сумели разглядеть разъясненное им в прежних работах принципиальное различие между феноменологией и психологией. Перед лицом этих "господствующих ложных истолкований, имеющих множество
97
следствий", Гуссерль с самого начала своей новой работы стремится подчеркнуть следующее: 'чистая феноменология, к которой мы в будущем и хотим проложить путь - та феноменология, первый прорыв к которой произошел в Логических исследованиях и смысл которой все глубже и богаче раскрывался для меня в работе, проделанной в последнее десятилетие, - эта феноменология отнюдь не является психологией... и здесь речь идет не о случайных разграничениях областей исследования и терминологии, а о принципиальных основаниях, исключающих причисление феноменологии к психологии' (Ibid. S. 4). Положение отнюдь не меняется из-за того, что - как будто бы подобно психологии - 'феноменология имеет дело с Я и "сознанием", со всеми видами переживаний, актами, коррелятами актов' (Ibid. S. 5).
Гуссерль вполне четко и верно разъясняет во Введении, откуда проистекает глубина и устойчивость этих недоразумений, по существу определивших характер неадекватной критики Логических исследований и других гуссерлевских работ первого десятилетия ХХ в. (через публикации или лекции ставших известными какой-то части философской публики). Все дело в том, подчеркивает основатель феноменологии, что изобретенная им философская дисциплина принципиально направлена против "господствующих мыслительных привычек", которые надобно не просто сломать, преодолеть, но заменить совершенно новыми. А это дело чрезвычайно трудное. Ведь требуется освоить "новый вид установки, полностью измененный по сравнению с естественными установками опыта и мышления" (Ibid. S. 5).
Эти разъяснения опираются на вполне твердые и реальные основания. Действительно, если иметь в виду самый главный, не преодоленный и сегодня теоретический конфликт между феноменологией и ее критиками (особенно принадлежащими к лагерю логицизма), то его справедливо усмотреть в долгом непонимании принципиальных новшеств, внесенных гуссерлевской феноменологией в поле философских, логических и психологических исследований. Поэтому Гуссерлю и пришлось вновь и вновь, на протяжении целых десятилетий возвращаться к прояснению сути феноменологии, в том числе и ее существенных отличий от психологии как эмпирической науки, - тех отличий, которые имеют место несмотря на некоторые немаловажные внешние и внутренние признаки их сходства (например, на то, что обе дисциплины, как кажется многим, имеют дело с одним и тем же "предметом" - "сознанием", его переживаниями, актами и коррелятами).
Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии - важнейшая веха на пути самоистолкования сути и отличий фе-
98
номенологии как основополагающей философской дисциплины нового типа, на пути выстраивания нового метода и получения 'свободного горизонта "трансцендентально" очищенных феноменов'. Только в результате всей этой грандиозной работы появляется "поле феноменологии в нашем специфическом смысле". Преодолевая величайшие трудности, исследователи, по словам Гуссерля, имеют шанс проникнуть "в новый мир" - мир феноменологии (Ibid.).
Другая трудность, которую приходится преодолевать начиная с первых параграфов Идей I, обозначена уже во Введении. Она заключается в следующем. Хотя Гуссерль устремлен в мир трансцендентально очищенных феноменов, путь к ним пролегает не иначе, нежели через противоположную им "естественную установку", или "естественную позицию". 'Мы будем исходить из естественной позиции, из мира, как он противостоит нам, из Я-сознания, каким оно дано нам в психологическом опыте, и притом будем раскрывать предпосылки, существенные для такой позиции' (Ibid.). Лишь потом и лишь на этой основе будет складываться, по Гуссерлю, метод феноменологической редукции, позволяющий - сначала посредством редуктивных исключений - найти, получить упомянутый горизонт "трансцендентально очищенных феноменов". В таком движении от мира, взятого в естественной установке, от "сознания Я", данного в психологическом опыте - и в то же время в противовес им, в движении к совершенно новой цели, - заключается один из главных парадоксов и одна из главных теоретико-методологических трудностей феноменологии. Вместе с тем Гуссерль не видит никаких других способов презентирования, применения чистой феноменологии, обоснования ее специфических методов. Новая наука парадоксальным образом выстраивается, опираясь на фундамент традиционной "естественной установки" и одновременно как бы воспаряя над нею. В этом сложном парадоксе нам прежде всего и предстоит разбираться, углубляясь в текст Идей I.
Что касается Введения, то Гуссерль - кроме уже сказанного - кратко охарактеризовал основное содержание не только публикуемых Идей I, но и запланированных Идей II и Идей III. 'В первой книге, - пишет Гуссерль, - мы будем рассматривать не только всеобщее учение о феноменологической редукции, которое делает для нас зримым и доступным трансцендентально очищаемое сознание; мы также хотим предпринять попытку обрести определенные представления о всеобщих структурах этого чистого сознания, а через их посредство - о наиболее общих группах проблем, направлениях исследования и методах, принадлежа-
99
щих новой науке' (Ibid. S. 7). Это очень важное определение. Феноменология предстает здесь (как и во всей книге Идеи Г) в качестве науки о всеобщих структурах чистого сознания. А значит, при изучении данной работы Гуссерля нам принципиально важно постепенно добраться до смысла этих центральных понятий феноменологии: "чистое сознание" и его "всеобщие структуры" (соответственно примыкающих к ним групп проблем и методов).
Читателям необходимо принять в расчет заключительные абзацы Введения, где Гуссерль специально говорит о терминологических трудностях. Он трактует феноменологию как "сущностную" науку - и все разъяснения первых разделов будут посвящены этой теме. Вместе с тем Гуссерль предупреждает читателей, что в более ранней традиции его различению наук о сущностях и наук о фактах скорее соответствуют термины "априорные" и "апостериорные" науки. Однако Гуссерль (периода Идей I) считает эти термины скомпрометированными "дурным наследием прошлого". Он предпочитает говорить об "эйдетических науках", или науках о сущностях (Ibid. S. 8). Что касается терминов "идея", "идеал", то здесь налицо неоднозначность, противоречивость гуссерлевской трактовки. С одной стороны, термины "идея", "идеи", "идеал" не только не устраняются, но даже входят в главный заголовок и важнейшие подзаголовки всей книги. С другой стороны, едва сказав, что с этими терминами и их сбивающей с толку многозначностью дело все же обстоит "не так плохо", как с "априорным", он тут же добавляет: и все же положение является "достаточно плохим" (schlimm genung) (о чем, в частности, свидетельствовали недоразумения при толковании Логических исследований). Например, Гуссерль считает весьма важным отделить, отмежевать (само по себе ценное) кантовское понятие идеи от всеобщего понятия (формальной или материальной) сущности. 'Поэтому из иностранных, заимствованных слов, - разъясняет Гуссерль, - я использую малоупотребительное (А. В. Михайлов образно переводит: "незатертое". - Н. М.) "эйдос", а в качестве немецкого слова [равно-эквивалента] пользуюсь словом "Wesen", сущность, которое порой сопряжено с раздражающими, но неопасными экивокациями' (Ibid. S. 9). Гуссерль оговаривается, что охотно подыскал бы замену и порождающему досадные недоразумения слову "реальное" (Real), но это ему пока не удалось.
Обращаю особое внимание читателей на это терминологическое разъяснение основателя феноменологии. Подобные же оговорки можно встретить и в других его работах. Впрочем в том же духе высказывались или могли высказываться многие авторы (не
100
только философы), склонные к терминологическому новаторству. Ведь Гуссерль прав: вводя в философию термины с новыми значениями, совершенно невозможно во всех, даже в большинстве случаев помечать их вновь образованными словами, философскими неологизмами (хотя таковые Гуссерлю тоже приходилось вводить, иногда образуя их из обычных слов или известных терминов - как Wesensschau или Lebenswelt). Напротив, в подавляющем большинстве случаев, что верно устанавливает основатель феноменологии, философу-новатору приходится оставаться "в рамках исторического языка философии". При этом трудность заключается в невозможности для философии математически точного дефинирования нового смысла заимствованных из традиции понятий и категорий. Конечно, определения, разъяснения новых по значению терминов совершенно необходимы, и читатель вправе ждать их от автора. Однако и Гуссерль как автор хотел бы рассчитывать на то, что читатель не будет "подсовывать" в привычно звучащие, но принципиально иные понятия феноменологии те значения, которые он заимствовал из каких-либо других учений и направлений философии или изобрел для себя сам. И здесь от читателя требуются усилия по интенсивности не меньшие, чем труд, затраченный родоначальником феноменологии при создании оригинальной по значению терминологии, которую он - чаще всего по необходимости - облачал в традиционные по звучанию слова философского языка.
Нам предстоит - вслед за Гуссерлем - путешествие в новую для философии страну, "чистую феноменологию". Однако попасть в нее можно только после того как удастся миновать "станции", которые философии и философам могут показаться вполне знакомыми - "Сущность", "Мир", "Сознание". В этом особенность феноменологического путешествия. Но прежде требуется дать новое истолкование тому, что скрывается за фасадом так привычных категориальных "станций" традиционных философских путешествий. Более того, читатель должен прочно усвоить, что "перетолковывающее" движение через эти станции - в лучшем случае транзитное. Надо пройти через них только для того, чтобы избавиться от всецельного господства вековых традиций философии и обрести новый путь. Следует, правда, четко оговорить: все сказанное имеет значение только для тех, кто хочет вступить на почву феноменологии (или понять ее позицию), и только в связи с этим. Что не означает ни разрушения или перечеркивания психологии как особой эмпирической науки (хотя означает возможность построить наряду с ней особую, феноменологическую психологию), ни "отмены" других, традиционных
101
и современных направлений, концепций, идей философии, скажем, кантианства (хотя означает спор, конкуренцию с ними по ряду важнейших философских позиций). Но все же есть одна универсальная претензия Гуссерля, которую он связывает с феноменологией, и именно с нею: этой вновь "изобретенной", выстроенной, структурированной науке - во всей ее оригинальности - он отводит роль фундаментальной философской дисциплины. Здесь нас тоже подстерегает труднейший парадокс, одна из многих загадок феноменологии. (К ней Гуссерль обратится в Идеях III.)
Итак, мы отправляемся в путешествие, цель которого - "чистая феноменология". Заранее оговорю: от читателя (даже в какой-то мере подготовленного) требуется огромное терпение, последовательность, живой интерес к по видимости сухим, но философски увлекательным сюжетам.
Прежде чем мы вступим на первые тропы в этом путешествии, я хочу специально оговорить, как задумано и построено мною это исследование Идей к чистой феноменологии и феноменологической философии. Его особенности, отвечающие общему построению моей работы, состоят в следующем.
Это исследование в некоторой своей части текстологическое, т. е. связанное с разъясняющей презентацией текста Идей I. Необходимо учесть, что отсутствие полного русского перевода Идей I, Идей II, Идей III отчасти, но лишь отчасти, восполняется выполненным А. В. Михайловым и опубликованным в 1999 г. переводом Идей I. Это всего лишь первый вариант перевода. (Поэтому, в частности, я предпочитаю давать цитаты из исследуемого произведения Гуссерля в моем собственном переводе.) Но никакой, даже полностью отработанный перевод не отменяет необходимости текстологических исследований, что вполне убедительно доказывает опыт истории философии. То, что мое исследование текстологическое, означает следующее: я (особенно в начале каждой части) держусь "близко к тексту", в необходимых случаях рассказывая о нем или цитируя его; я часто сохраняю последовательность и структуру рассуждений, предложенную самим Гуссерлем (когда считаю их принципиально важными); я ввожу и разъясняю собственную терминологию автора текста и т. д.
Предлагаемое читателю исследование текста Идей перерастает (применительно к каждому разделу) в мою собственную интерпретацию этого текста и феноменологии Гуссерля в целом. Ин-
102
терпретация как критическое истолкование, в частности, проявляется в отборе тем, проблем, решений Гуссерля, выносимых на обсуждение в этой моей книге. А отбора, конечно, не миновать. Вполне понятно, что даже в случаях, когда (особенно при отсутствии соответствующих русских переводов) читателю может пригодиться даже и добротный пересказ, пересказом не должно ограничиваться. Главная потребность в самостоятельной интерпретации, в творческом прочтении обусловливается чрезвычайной трудностью гуссерлевского текста. Поэтому презентация текста, даже и самая близкая к оригиналу, должна была в нашем случае стать разъясняющей, т. е. не просто "переводящей" феноменологию с немецкого языка на русский, но и включающей ее в (по возможности) более ясные для нашей традиции, для современной философии проблемные, категориальные, теоретические рамки. (Нечего и говорить, замысел этот весьма сложный, если не сказать дерзкий; только читатель вправе судить, удался ли он.)
Интерпретация как бы разбивается на три блока.
Первый включен непосредственно в текстологический анализ Идей I, обусловлен текстом и следует его ритму.
Второй блок - это моя собственная, не скованная ритмом текста Гуссерля проблемно-теоретическая интерпретация.
Третий блок - экскурсы в наиболее важные интерпретации тех авторов, которые занимались проблематикой Идей I, и, конечно, моя их оценка.
Итак, внутри самого исследования, в примечаниях к нему я стремлюсь ввести читателя также в круг данного раздела "феноменологики", т. е. литературы, посвященной Идеям. Хочу лишь оговорить, что соответственно общему замыслу всей моей работы во главу угла поставлена феноменология самого Гуссерля, а не концепции его учеников, последователей и критиков. Их суждения об Идеях в моей книге так или иначе приняты во внимание (в чем сможет убедиться читатель), но они не являются здесь самоцелью.
И еще одно предварительное замечание. Читатели, знакомые с некоторыми моими прежними монографиями (или пространными частями коллективных сочинений), возможно, заметят, что эта работа выполнена несколько иначе. В книгах Путь Гегеля к "Науке логики", Рождение и развитие философских идей и др. я стремилась сделать изложение максимально доступным и занимательным для читателя. В частности поэтому я нередко предпочитала форму философских эссе, а не сугубо специальных, обращенных разве что к узким специалистам научных трактатов. И хотя в каждом случае (писала ли я о Платоне, Канте, Гегеле, Хайдеггере) в фундаменте эссеистской формы непременно залегали
103
сугубо специальные проработки соответствующей литературы и специфической проблематики, я не считала необходимым обрушивать на широкого читателя, к которому и адресовалась, профессиональную информацию, коей я располагаю. При этом мне представлялось, что тип исследуемой философии как бы задает особую в каждом случае форму историко-философской интерпретации. Конечно же, о Платоне и его ярких диалогических произведениях надо писать иначе чем о Гуссерле, чьи сочинения, рукописи и по форме максимально приближены к эталону "философии как строгой науки".
И в данной книге я рассчитываю также и на читателей-нефилософов или философов, которые до сих пор специально не занимались феноменологией. Их я хочу предупредить: эта моя книга не принадлежит к разряду легкого чтения; ее нельзя пролистывать между делом. Читателю, который захочет ее освоить, надо учесть: над феноменологией приходится последовательно, упорно работать, пробираясь сквозь чащу (для многих) непривычных понятий, поворотов мысли, методов, решений. Кроме того, на этот раз я ввела в кадр моего исследования и всю текстуру Идей I, и главные споры специалистов вокруг этого выдающегося произведения. (Впрочем дискуссии специалистов - и мои споры с ними - чаще всего вынесены в экскурсы, а также в примечания, которые для каких-то групп читателей могут иметь, так сказать, факультативный характер.)
И все же я строго следила за тем, чтобы философская специализация моего исследования не превращалась в самоцель (а это нередко бывает в книгах и статьях, авторы которых, демонстрируя свою эрудицию, включают в них сведения решительно обо всем, что они по данному вопросу проработали.) Ибо главная двуединая задача новой книги, которую я предлагаю благосклонному, надеюсь, читателю, одновременно состоит в попытке облегчить вход в феноменологическую философию, в феноменологию как особую науку и предложить (для обсуждения) свою трактовку Идей I. Еще одно предварительное уточнение: вопреки тому, что Гуссерль не раз критически высказывался о философском системосозидании (подразумевая системы традиционного типа, или "школьные системы"), сама его философия имеет, по моему глубокому убеждению, строго системный характер. Это значит: нельзя выхватывать из задуманной и разработанной основателем феноменологии системной феноменологической науки какие-то отдельные темы, проблемы, "куски", полагая, что тем самым феноменология освоена. (Я и попыталась воспроизвести, раскрыть феноменологию как такую системную дисциплину.) Системное построе-
104
ние феноменологии как науки также означает, что более или менее цельное представление о ней можно составить, лишь пройдя вместе с ее основателем путь через главные "станции" теории и метода.
Трудность состоит и в следующем: хотя в Идеях I проблематика феноменологии представлена достаточно полно и зрело, трактовка центральных ее вопросов углублялась, расширялась, дополнялась в последующих произведениях Гуссерля. Я пытаюсь разрешить эту трудность, в своих центральных интерпретативных главах выходя за непосредственные рамки произведения, которому посвящена данная книга, привлекая к рассмотрению другие опубликованные работы и учитывая неопубликованные рукописи Гуссерля.
Феноменология, повторяю, необычайно трудна. Из различных направлений философии ХХ в. она выделяется тем, что во многих отношениях является специальным научно-теоретическим философским знанием, освоение которого требует систематических усилий. Не надо этого пугаться: в философии, как и во всяком другом деле, не обойтись без труда и увлеченности. Увлечь читателя сухой, на первый взгляд феноменологией - моя сверхзадача. Если хоть в какой-то степени удастся ее решить, буду счастлива.
Прежде чем представить читателю подробный и конкретный текстологический анализ Идей I, вместе с моей интерпретацией этого произведения, считаю необходимым предпослать суммарный теоретический образ, схватывающий его главное проблемное содержание и структуру. Надо надеяться, что такой целостный образ поможет восприятию основных шагов последующего более конкретного исследования.
Итак, книга имеет общий заголовок "Ideen zu einer reinen Phänomenologie und phänomenologischen Philosophie. Erstes Buch. Allgemeine Einführung in die reine Phänomenologie" - "Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. Книга первая. Всеобщее введение в чистую феноменологию". Читатель может найти ее в разных опубликованных вариантах. Во-первых, как уже упоминалось, книга была впервые опубликована в "Ежегоднике феноменологии и феноменологического исследования". Одновременно и параллельно книга выходила в 1913 г. в издательстве М. Нимейера отдельной публикацией, воспроизведенной затем в 1922 и 1928 гг.
105
без сколько-нибудь существенных изменений. При написании своей книги я пользовалась главным образом изданием, которое в современной феноменологии считается каноническим: это III том Гуссерлианы, изданный В. Бимелем в 1950 г. и содержащий, кроме текста Идей I (откорректированного издателем на основе трех экземпляров работы, хранящихся в Лувенском архиве), также и дополнения, заметки более позднего периода, непосредственно относящиеся к тексту Идей I. Существует еще академическое издание К. Шумана (1976), тоже в Гуссерлиане (Husserl E. Ideen zu einer reinen Phänomenologie und phänomenologischen Philosophie. Erstes Buch: Allgemeine Einführung in die reine Phänomenologie Hua III/l. В этом издании полутом III/1 содержит основной текст произведения, а полутом III/2 - гуссерлевские дополнения и коррекции к нему.) В восьмитомном издании сочинений Э. Гуссерля под редакцией Э. Штрекер Идеи I входят в V том (за основу взят вариант К. Шумана, см.: Husserl E. Gesammelte Schriften. Hg. v. Elisabeth Ströcker. Bd. 5. Buch 1: Allgemeine Einführung in die reine Phänomenologie). На русском языке опубликован, как уже упоминалось, перевод А. В. Михайлова. (См.: Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. М., 1999. Кн. I: Общее введение в чистую феноменологию. Этот ценный и во многих отношениях интересный перевод - лишь первый вариант, который самим безвременно умершим А. В. Михайловым не был доведен до публикации. При всех несомненных достоинствах перевода его можно расценивать как набросок, черновик. Впрочем любой, даже и завершенный, перевод Идей, появись он на русском языке впервые, наверняка вызвал бы критические дискуссии - прежде всего потому, что этот немецкий текст чудовищно труден для передачи на других языках.)
Книга первая Идей (Идеи I), как видно уже из подзаголовка - "Всеобщее введение в чистую феноменологию", содержит попытку систематизировать и обобщить прежние феноменологические разработки, представив целостный проект чистой феноменологии как новой, весьма специфической и системно построенной философской науки - с ее особыми методологическими средствами, понятийным аппаратом, с необычным, радикально-критическим отношением к традиции. Кроме того, прочитав и продумав эту книгу, можно сделать вывод, что необычна, во многом нова и конкретная феноменологическая проблематика - хотя с первого взгляда может показаться, что она традиционна, ибо чаще всего обозначается словами и понятиями, хорошо знакомыми всякому, кто занимается философией. Так, следующий за Введением раздел первый, озаглавленный "Сущность и сущностное познание" и со-
106
стоящий из двух глав ("Факт и сущность", "Натуралистические лжеистолкования") кажется посвященным именно коренным проблемам философии, обсуждавшимся на всем протяжении ее многовекового развития. И для такого подхода к первому разделу, конечно, есть немало оснований. А все-таки в нем читателя ожидает принципиально новый поворот к обозначенной тематике. В чем предстоит убедиться также и при анализе раздела второго "Фундаментальное феноменологическое рассмотрение", где в четырех главах ("Тезис естественной установки и его исключение", "Сознание и естественная действительность", "Область чистого сознания", "Феноменологическая редукция"), речь идет о центральной проблематике феноменологии, имеющей своего рода пропедевтический характер. Гуссерль в этом разделе, с одной стороны, осуществляет принципиальное размежевание с так называемой естественной установкой - особенно в ее применении к изучению сознания, а с другой - именно проходя через "естественную действительность", вычленяет область "чистого сознания" как специфического поля феноменологического опыта, т. е. сущностного усмотрения и описания сознания. Разъясняется метод феноменологической редукции, ведущий заинтересованного исследователя в область феноменологии. Вместе с его разъяснением мы уже точно попадаем в оригинальную сферу феноменологического исследования. Третий раздел "Вопросы методики и проблематики чистой феноменологии" - это, собственно, конкретно осуществляемая феноменологическая работа. В первой главе, как показывает сам заголовок, даются "Предварительные методические соображения"; во второй главе Гуссерль переходит к главной теме всей книги - "Всеобщие структуры сознания". А в главах третьей и четвертой представлен анализ ноэзиса и ноэмы, ноэтически-ноэматических структур, который можно считать сердцевиной гуссерлевских исследовательских новшеств. Значение вклада Гуссерля в изучение этих структур весьма велико, о чем можно судить по интенсивности и глубине дискуссий в современной философской и логической мысли, посвященных ноэтическо-ноэматической проблематике.
Раздел четвертый "Разум и действительность" пролагает путь от более конкретных феноменологических разработок к обобщающей философской проблематике - естественно, в том специфическом виде, в каком она вообще фигурирует в рамках феноменологии, в частности того ее раздела, который Гуссерль называет "феноменологией разума". В главе первой этого раздела ("Ноэматический смысл и его отношение к предмету") концепция ноэмы, проект которой очерчен в предшествующем разделе, пе-
107
рерастает в оригинальную гуссерлевскую теорию предметностей, уже увязываемую с учением о разуме. В следующей, второй главе, названной "Феноменология разума", Гуссерль восходит к некоторым, казалось бы, традиционным проблемам философии - очевидность, истина, разум и бытие, идея (также и в кантовском смысле). Но читателю еще предстоит убедится, сколь необычен для философии подход к трактовке разума в этой книге Гуссерля.
Завершающая этот раздел и всю книгу глава "Ступени всеобщности проблемы разума" - это "наскоро" набросанный проект "разветвления" проблем разума и, соответственно, разветвления феноменологических дисциплин, которые могли бы - в перспективе и в принципе - охватить исследования, относящиеся к обширной теме разума (конечно, в ее тогдашнем гуссерлевском понимании). Устанавливается также соотношение феноменологии - в ее "дисциплинарном" толковании - с формальной логикой, аксиологией и учением о практике, а также с формальной онтологией, тесно примыкающей к феноменологии разума. Встает - правда, в самой общей форме - вопрос, которому предстоит стать стержневой темой будущей феноменологии: о феноменологическом "конституировании" и "слоях трансцендентального конструирования вещи". (Правда, надо учесть, что этот аспект темы "конституции" разрабатывается в Идеях II.)
Говоря здесь о самых общих проблемно-структурных поворотах анализа в Идеях I, целесообразно добавить, что через все исследование проходит акцентирование некоторых более частных тем, органично входящих в состав феноменологии. Это, например, проблема восприятия, признанная фундаментальной для всех других ноэтических форм (которые часто упоминаются, но исследуются меньше - воспоминание, вынесение суждения, фантазирование и т. д.); проблема "вещи" и "вещного сознания"; проблема бытия и онтологии, проблема имманентного и трансцендентного. И, конечно, это стержневая, основополагающая тема "переживаний", особенно "чистых переживаний" и их специфически феноменологического анализа. Среди более общих профилирующих тем - защита Гуссерлем трансцендентализма, правда, в его существенно обновленном феноменологическом варианте.
В общем же смысле относительно центральных устремлений и главной проблематики Идей I можно высказать, чисто предварительно, следующие тезисы.
1) Гуссерль сначала отправляется от "естественного" мира, естественной установки, "естественного" подхода к сознанию и переживанию. Здесь и складывается один из первых парадоксов и
108
трудностей феноменологии, движущейся от "естественного" мира и сознания, взятого в "естественных" связях и опосредованиях,
- через их исключение - к "чистому" феноменологическому полю и методам исследования. Эта коренная и принципиальная двойственность, неотъемлемая от феноменологии, послужила источником неадекватных обвинений и упреков, причем прямо противоположного характера: подозрений, с одной стороны, в том, что Гуссерль, давний противник психологизма, и в Идеях снова впадает в психологизм, с другой стороны, в том, что им предлагается жестко "эссенциалистская", односторонне "эйдетическая" доктрина, восходящая к платонизму. Гуссерля все эти упреки, противоречащие друг другу, безмерно раздражали. Но в ответ он с завидными терпением и упорством упрекал противников в неспособности ухватить специфику феноменологии. И старался вновь и вновь эту специфику прояснить. В том числе и в Идеях I
- что подчас нарушает строгость изложения: автор то и дело обращается к вопросу о "недоразумениях" и "лжеистолкованиях", как имевших место в истории мысли вообще, так и проявившихся, в частности, в оценках феноменологии.
2) Двойственность сохраняется и в отношении Гуссерля к вопросу о науке и идеалу научности, как он применяется к самой философии. Отвергается мысль о всеобщезначимости распространившейся еще в новое время "физикалистской" модели, которую ее защитники хотели применить не только в физике, но и в других науках, скажем в науках о сознании. Критика и серьезный анализ этой модели проходит через весь текст Идей I. Критика, однако, не становится самоцелью, а служит задаче обосновать именно применительно к философии (а по возможности, и к другим "нефизикалистским" дисциплинам) оригинальную феноменологическую модель научности, причем, по убеждению Гуссерля, научности не менее строгой, чем та, что имеет место в естествознании. И здесь - одна из самых важных задач нашего будущего анализа: доказать, что основатель феноменологии в период создания Идей был по-прежнему твердо убежден в необходимости разрабатывать феноменологию как строгую науку, науку не эмпирического, а сущностного (эйдетического) характера, однако принципиально отличающуюся от известных к тому времени эмпирических и сущностных дисциплин. К тому же в Идеях I предпринята первая в истории творческого развития Гуссерля (и его школы) столь масштабная попытка систематической презентации феноменологии как особой науки, ее метода, проблематики, отличия от других дисциплин и связи с ними. Вот почему читатель действи-
109
тельно может использовать Идеи I как "всеобщее введение в чистую феноменологию".
3) Уточнение специфики феноменологии идет по самым разным линиям. Но в главном и основном оно касается обоснования, с одной стороны, сущностного (эйдетического) характера этой науки, ее принципиального отличия от эмпирико-фактического научного знания, а с другой стороны, ее органической связи с изначальной данностью "предметностей" разного рода через созерцание, касается необходимости возврата к "изначальному" созерцанию, его истокам (и, следовательно, отличия феноменологии от цикла чисто формальных дисциплин, включая математику и логику, для которых возможно движение анализа в чисто формальной сфере).
4) В попытках Гуссерля отмежевать феноменологию от других наук и от традиционного понимания философии важнейшую роль играет обоснование метода феноменологической редукции. Правда, нельзя не отметить, что в ряде других гуссерлевских работ, предшествующих (например, в Пяти лекциях по феноменологии) и последующих (например, в Первой философии или Кризисе), феноменологическая редукция рассмотрена более ясно и систематично. Тем не менее о ценности и смысле редукции в Идеях I сказано достаточно, чтобы уяснить ее существенную структурную роль в феноменологии.
5) В Идеях I общее движение анализа, стало быть, таково: сначала обосновывается специфический сущностно-интуитивный характер феноменологического анализа, затем - через прояснение метода феноменологической редукции - прочерчивается путь от мира к "чистому" сознанию как особому (сконструированному) полю феноменологии. А потом проделывается работа на этом поле (с упором на ноэтическо-ноэматические структуры). И уже после этого совершается переход к общефилософской проблематике разума и изучающих его наук. Значит, имеет место, во-первых, размежевание со сферой "мирового", "естественного" опыта, во-вторых, обоснование специфики феноменологического анализа и его практическое проведение в жизнь, в-третьих, защита феноменологического трансцендентализма как обобщающего философского воззрения, в наибольшей степени соответствующего исходным установкам и конкретной "практике" феноменолога; в-четвертых, анализ положения феноменологии как науки в общем составе знаний о человеческом разуме. Как именно все это делается, станет ясно из дальнейшего текста нашей книги.
110
Представление о ценности Идей I, как и о смысле споров вокруг сути, значения этого сочинения, должно сложиться благодаря прочтению всей данной книги, после того, как нами будут последовательно и подробно разобраны основные проблемы и разделы гуссерлевской работы. Однако для лучшего уяснения читателем текста Идей необходимо предварительно обозначить трудности и недостатки, с которыми приходится сталкиваться при чтении, а особенно при глубоком анализе, всестороннем продумывании гуссерлевского сочинения. Те авторы, которые писали об Идеях, не могли обойти молчанием этот вопрос. Так, А. Агирре, автор раздела об Идеях I Гуссерля в книге Главные сочинения философии ХХ века (Hauptwerke der Philosophie des 20 Jahrunderts. Stuttgart, 1992; - кстати, заслуживает быть отмеченным то обстоятельство, что Идеи включены в этот престижный разряд философских работ) верно отмечает, что это едва ли не самое богатое мыслями и содержанием сочинение Гуссерля и, действительно, одна из самых значительных философских работ закончившегося ХХ в. Вместе с тем Агирре не может не признать, что систематическому характеру Идей очень мешают "запутывающие повторы"; кроме того многие сюжеты лишь кратко намечены, но содержательно не развиты; язык и терминология порой весьма сложны и необычны, и Гуссерль не всегда принимает во внимание возможные затруднения читателей. (Это в определенной степени объясняет тот прохладный прием, который сочинение встретило даже у ближайших учеников Гуссерля.) Впрочем повторы, возврат к темам, которые, казалось бы, уже были освещены, - не столько недостаток гуссерлевского произведения, сколько следствие одного его важного конструктивного замысла. Дело в том, что Гуссерль намеренно возвращается (и не один раз) к таким темам, как редукция, интенциональность, ноэма и ноэзис, трансцендентальный идеализм и т. д. Они вводятся и исследуются лишь "ступенчатым образом" (stufenweise - любимое слово Гуссерля). Содержание также накапливается, наращивается лишь постепенно. Вот почему и нам, следуя смыслу и ритму Идей I, придется продвигаться по пути анализа этих и других центральных тем и понятий лишь шаг за шагом, без всякой поспешности, а иногда снова и снова возвращаясь к ним.
Теперь, когда очерчены основные контуры "феноменологического поля", представшего в Идеях Гуссерля уже частично обработанным, мы перейдем к конкретному подробному, последовательному анализу этого замечательного произведения основателя феноменологии.
С учением о ноэзисе и ноэме мы, казалось бы, уже в полном смысле должны вступить на почву феноменологии. Но несмотря на то что позади осталось более половины Идей I, Гуссерль снова и снова обращается к фундаментальным предварительным объяснениям. Так, хотя об интенциональности упоминалось не один раз, теперь снова оказывается, что схватить "чисто и правильно" специфику интенционального переживания и понять, что же такое "сознание о" ("сознание чего-либо"), весьма и весьма трудно. Гуссерль опять сетует на недоразумения, искажения феноменологии, на то, что ее путь усеян "наитруднейшими проблемами" и терниями ( 87).
Так вот: "сознание о" (сознание чего-либо) есть вроде бы само собой разумеющееся понятие. И в то же время, констатирует Гуссерль, оно - нечто в высшей степени непонятное (Hua III, 217). Весьма трудно и обрести верную установку (надо научиться "жить в восприятии", уметь направлять свой взгляд не на воспринимаемое как реальное, а на само восприятие), и иметь особое мужество отбросить многочисленные предрассудки, и постоянно упражняться в феноменологическом анализе. А если это удается, то появляется возможность передавать суждения об "усмотренном" другим людям, добиваться согласованных и проверяемых результатов.
В 88 Гуссерль вводит, а в 89-94 разъясняет - наряду с ноэзой - еще один центральный термин феноменологии. Это "ноэма". Надо, кстати, предупредить читателей, что все эти параграфы многословны, тоже богаты отступлениями (чаще всего - сетованиями на непонимание). Мы выделим из них лишь наиболее значимые формулировки и анализы. (Кроме того, читатель должен иметь в виду, что трактовки ноэмы-ноэзиса в литературе, посвященной Гуссерлю, многозначны и противоречивы, о чем речь пойдет впоследствии в разделе "Интерпретации", а в особенности в прилагаемом к ней Экскурсе. А это говорит о сложности и недоработках Гуссерля в толковании ноэмы-ноэзиса, по крайней мере в Идеях). Однако вряд ли можно отрицать, что вместе с исследованием проблематики ноэзиса-ноэмы Гуссерль на-
358
чинает действительно обрабатывать и расширять собственно феноменологическое поле. Что же касается проблемы интенциональности, то она находит наиболее содержательную расшифровку благодаря теме "ноэзис-ноэма", в силу чего ее интерпретация и будет завершать эту часть моей книги.
Присмотримся к тому, как Гуссерль выходит на ноэму. Начинает он с более чем обычного примера, в котором эмпирическое переживание все более явно становится "экземпляром", "феноменом-примером". Предположим, мы с удовольствием смотрим в саду на цветущую яблоню, на свежую зелень травы и т. д. Первое различение, которое надо принять в расчет, - между восприятием, сопровождающим его удовольствием и тем, что воспринимается и доставляет удовольствие. При естественной установке яблоня и т. д. - нечто сущее в своей действительности как трансцендентное, а восприятие, как и удовольствие - психическое состояние, свойственное реальным людям. Предполагается, что между этими двумя реальностями существует реальное же отношение.
При феноменологической установке, при осуществлении epoche трансцендентный мир, реальное, отношения между ними "заключаются в скобки". Но, несмотря на это, отношение между восприятием и воспринимаемым остается и как раз становится центральной темой анализа в "чистой имманентности". При этом яблоня, созерцание которой имелось в виду, не утрачивает ни одного из нюансов, с какими она являлась сознанию - "красивая, чудесная" и т. д. Однако мы анализируем здесь "воспринимаемое как таковое", что в общем и значит, по Гуссерлю: "описать восприятие в ноэматическом аспекте" (Ibid. S. 221).
Обретая воспринимаемое как таковое, мы и в пределах феноменологического анализа можем обозначить воспринимаемое такими словами, как "материальная вещь", "дерево", "цветущее" и т. д. Эти слова, например "дерево", не случайно взяты в кавычки, ибо ведь само дерево как вещь природы не тождественно "воспринятости дерева как таковой", означающей "смысл восприятия". Дерево в природе может сгореть, разложиться на элементы. "Дерево" же как смысл этого восприятия, нечто неотделимое от его сущности, не может сгореть, потому что в нем нет реальных свойств, химических элементов. Надо отметить, что "смысл", о котором идет речь в феноменологии, принадлежит также и восприятию, не подвергшемуся феноменологической редукции, восприятию в психологическом смысле (отсюда полезность феноменологического анализа также и для психолога).
359
Вот как в "классическом", часто цитируемом 88 Гуссерль определяет ноэму: 'Многообразным данным [квази]реального (reellen) ноэтического содержания соответствует многообразие (добываемых в действительно чистой интуиции) данных в коррелятивном "ноэматическом содержании", или, короче, в "ноэме" - это термин, который мы отныне будем употреблять постоянно. Например, восприятие имеет свою ноэму, на нижней ступени это смысл восприятия, т. е. воспринятое как таковое. Равным образом какое-либо воспоминание имеет воспомненное как таковое именно как его воспомненное и в нем в точности "положенное" (Gemeintes), осознанное; так и суждение имеет "подвергнутое суждению" (Geurteilte)... Ноэматический коррелят, который здесь именуется "смыслом" (в весьма широком значении), повсюду надо брать в точности так, как он "имманентно" заключен в переживании восприятия, суждения, одобрения, т. е. так, как он - в случае, если мы в чистом виде подвергаем исследованию это переживание - предоставлен нам переживанием' (Ibid. S. 219). Что же мы здесь узнаем о ноэме? 1. Многообразные данные ноэмы коррелятивны многообразным данным ноэзиса, конкретнее, [квази]реального (reell), т. е. ноэтического содержания. (Далее будет подробно прояснено, почему здесь речь идет не о реальном, real, а о [квази]реалъном, reell, содержании.) 2. Каждое переживание имеет свою ноэму, например восприятие - "воспринятое как таковое". 3. Ноэматическое именуется также "ноэматическим содержанием". 4. Ноэма характеризуется как "смысл", но в широком значении этого слова.
Не думаю, чтобы это сложное гуссерлевское определение сразу стало понятным читателю, который только знакомится с феноменологией. В нем также заключен существенный недостаток: ноэма определяется через понятия "содержание", "смысл" (в широком значении), а они ведь тоже требуют разъяснения (по крайней мере в данном контексте; а если учесть, что "смысл", Sinn - важнейшее понятие феноменологии начиная с Логических исследований, то следует выяснить, какой оттенок этого понятия имеется в виду на ноэматическом уровне). Надо отдать должное Гуссерлю: он в дальнейшем прилагает немало усилий, чтобы прояснить понятия ноэзиса и ноэмы, центральные для феноменологии. Последуем за Гуссерлем в его анализе.
Подобно каждому переживанию, рассуждает Гуссерль, любое восприятие обладает "интенциональным объектом", ("intentionales Objekt"), т. е. предметным смыслом. Здесь - решающая характеристика и интенциональности, и сознания как такового. Повернув взгляд к интенциональному переживанию, мы способны извлечь
360
его "смысл". При этом Гуссерль имеет в виду ситуацию, на которую давно указывали философы - например, схоласты, которые различали, с одной стороны, "ментальный", "интенциональный", "имманентный объект" и, с другой стороны, "действительный" объект. Однако распространенные толкования этого различения вызывают у Гуссерля возражения. К примеру, он считает ошибочной теорию отражения (о чем говорилось уже в Логических исследованиях); в этом случае под восприятие "подкладывается" сознание образа.
Феноменологическая редукция ведет к тому, что ноэматический смысл толкуется как нечто неотделимое от восприятия, или, точнее, как коррелят, неотделимый от сущности подвергшегося феноменологической редукции восприятия. И пусть конкретная действительность редуцирована, но этим не пресечена "чистая" возможность судить о том, что восприятие есть сознание какой-либо действительности и что она есть действительность являющаяся (в определенных "профилях", "срезах", "ориентациях"). Подобное можно сказать не только о восприятиях, но и обо всех интенциональных переживаниях.
Гуссерль снова (в 90) предлагает поразмыслить над тем, какие изменения претерпела наша установка, в частности исследовательская, когда мы переместились в сферу феноменологии. В естественной установке мы стоим перед вещью; вещь для нас - "там", "снаружи"; вещь нравится нам или не нравится, она побуждает нас к каким-то действиям (мы можем брать ее в руки, обрабатывать и т. д.). После осуществления феноменологической редукции любое подобное "трансцендентное полагание", как выражается Гуссерль, "получает свою скобку" (Ibid. S. 225), которая выключает его из игры. И тогда восприятия, суждения и любые другие акты рассматриваются только в своей сущности. 'Образно говоря, "заключение в скобки", которое претерпело восприятие, препятствует вынесению любого суждения о воспринимаемой действительности... Однако такое заключение в скобки не препятствует выносить суждение о том, что восприятие есть сознание о (Bewußtsein v o n) действительности... и оно не мешает описанию этой являющейся по способу восприятия "действительности" как действительности являющейся - и являющейся теми особыми способами, через которые она осознается, например, как воспринимаемая, и только "односторонне" являющаяся' (Ibid. S. 226).
Все это надо понять твердо и четко, если мы хотим следовать феноменологической установке. Отставлены в сторону все "трансцендентные полагания", т. е. отношение к действительности как
361
"лежащей" где-то "снаружи" сознания. Теперь, то есть в феноменологии, мы имеем дело исключительно с "сознанием какой-либо действительности". И наше дело - фиксировать специфику этой новой "действительности", действительности в кавычках, как она осознается соответственно различным способам самого сознания (например, в восприятии она является, и является через профили.) Забегая вперед, Гуссерль констатирует: не только в восприятии, но и в каждом из переживаний '"обитает" (wohnt) ноэматический смысл' (Ibid. S. 226). Пока нам полезно усвоить, что ноэматические смыслы будут различны в зависимости от того, через какие виды переживаний в сознании "осваивается", скажем, одно и то же цветущее дерево: ноэма будет варьироваться в зависимости от того, обращаемся ли мы к восприятию цветущего дерева, или к тому же восприятию, но снабженному индексом восхищения, или к фантазированию, или к воспоминанию (о цветущем дереве). Итак, ноэма, т. е. предметно-смысловой момент переживания - это не некая действительность вне сознания (цветущее дерево само по себе), а особая сторона, структура сознания, требующая дальнейшего исследования. А пока о ней говорится одно: ноэма - 'необходимо принадлежащее соответствующим видам переживания и составляющее их коррелят' (Ibid. S. 227). Далее Гуссерль будет лишь постепенно разъяснять другие специфические особенности ноэмы.
В рассмотрение ноэмы-ноэзиса Гуссерль считает необходимым вклинить 92, где речь идет о "луче взгляда чистого Я", о различных "поворотах этого луча" - соответственно изменениям направленности внимания феноменолога. Последние Гуссерль называет "attentionalen Wandlnugen", что значит "повороты, связанные с вниманием" (attention) (или, как переводит А. В. Михайлов, "аттенциональные сдвиги"). Гуссерль рассуждает о чем-то, что легко может понять и каждый человек, и, в частности, психолог или феноменолог - словом, любой, кому приходилось наблюдать за сознанием. Предположим, мы наблюдаем за каким-либо перцептивным полем, т. е. полем восприятия. И положим, мы стремимся осуществить именно феноменологическое созерцание и описание. Мы бросаем взгляд то на некое целое, например на дерево, "наличное" в восприятии, то на некоторые части и элементы его, то на какую-то вещь, находящуюся поблизости. А вдруг наше внимание бывает "сбито" каким-то пришедшим в голову воспоминанием, и мы отвлекаемся на его объект - вместо того, чтобы оставаться при "ноэзе восприятия", которая особым образом ("в континууме, многократно расчлененном") конституирует для нас вещный мир.
362
Понимая всю сложность исполнения даже и самых простых феноменологических процедур, Гуссерль предлагает: давайте останемся, "простоты ради", в одном интенциональном слое, в мире восприятия, который пребывает в своей простой, бесхитростной (schlichter) достоверности (Ibid. S. 229). Надо зафиксировать какую-либо осознаваемую по меркам восприятия (wahrnehmungsmäßig) вещь или вещный процесс, а также складывающееся на определенном отрезке феноменологической длительности "целостное конкретное сознание этой вещи" (или процесса).
Тогда к этому зафиксированному содержанию будет в конце концов как бы стягиваться (правда, при неизбежном блуждании) и "луч внимания", который тоже становится "моментом переживания" феноменолога. Самое важное для феноменолога положение, выдвигаемое Гуссерлем в данном контексте, состоит в следующем: при всех "аттенциональных" изменениях и сдвигах "ноэматический состав переживания остается тем же самым" (Ibid.). Одна и та же предметность остается как "телесно", "живо" наличествующая и являющаяся, причем с теми же самыми признаками.
Что же касается ноэз, ноэтической стороны, или акта, то именно к ним ближе всего относятся "аттенциональные конфигурации". Последние обладают "характером субъективности", "яйности" (der Ichlichkeit), т. е. более всего соотносятся с "занятием позиции" чистым Я, которое как раз и "живет" в многообразных актах (сознания). Гуссерль делает к обсуждаемому 92 такое примечание: внимание, правда, стало "главной темой современной психологии"; но адекватная трактовка внимания как "фундаментального подвида интенциональной модификации" все еще ждет своего часа (Ibid. S. 232).
93 Гуссерль начинает со следующего принципиального предуведомления: 'Мы хотим в последующей серии рассуждений привлечь к рассмотрению структуры "высшей" сферы сознания, в которых в единстве конкретного переживания надстраиваются друг над другом многообразные ноэзы и соответственно ноэматические корреляты, равным образом фундированные. Ибо нет ноэтического момента без специфического для него ноэматического момента - гласит всюду соблюдающийся сущностный закон' (Ibid.).
То обстоятельство, что Гуссерль на время обращается к "высшему сознанию", весьма существенно. Под ним можно понимать разумное, даже научное сознание, целью которого является "объективность". И вот когда мы обращаемся к ноэзам высшей ступени, взятых в их конкретной полноте, то на ноэматической сторо-
363
не на первый план выступает "центральное ядро" - "полагаемая объективность как таковая". Слово "объективность" (как ранее слово "действительность") следует взять в кавычки, чего требует феноменологическая редукция. Для Гуссерля принципиально важно следующее положение: "объективность" как "центральное ядро" ноэмы - это объективность совершенно нового вида (die neuartige Objektivität). Она обладает "своим собственным достоинством", говорит Гуссерль: у "объективности" сознания - свои способы данности, свои "характеры", многообразные модусы. Их исследование и есть дело дальнейшего феноменологического анализа. А пока полезно взять на заметку то, что в ноэматической сфере мы будем иметь дело с "модифицированной объективностью" (у которой будут свои параллели с объективностью без кавычек, не подвергшейся феноменологической редукции.)
Интересные (хотя и не всегда ясные, нередко сбивчивые) рассуждения Гуссерля содержатся в 94 "Ноэзис и ноэма в области суждения". Как ясно из заголовка, "феноменом-примером" здесь становится суждение, а наукой, от которой феноменология отмежевывается в редукции, оказывается логика.
Гуссерль требует различать "Geurteilte" (то, на что направлено суждение) и Beurteilte (то, о чем вынесено суждение). (Надо, кстати, учесть, что в немецком языке приставка "Ge-" - указывает на процессуальность, a "Be-" - на относительную завершенность процесса.) Для феноменологии существенно не только и не столько само суждение (его "в чистоте" рассматривает логика), сколько его сплавленность с каким-либо переживанием, актом - например, строится ли суждение на основе восприятия, представления или какого-либо другого акта. Логику в суждении интересует "Gegenstände worüber" - "предметы, о которых" выносится суждение (beurteilten), в особенности предметы, представляющие собой субъект (S) суждения. В случае же, когда из этих предметов формируется "целое" как 'совокупное что, на которое направлено суждение (das gesamte geurteilte Was), когда оно берется с "характеризацией", касающейся способа данности предметов переживания, - тогда это "Что" составляет, выражаясь словами Гуссерля, 'полный ноэматический коррелят, (предельно широко понятый) "смысл" переживания суждения' (Ibid. S. 233). (Здесь перед нами - одно из общих определений ноэмы, пока еще вплетенное в "на ходу" данный феноменологический анализ суждения.)
Но, напоминает Гуссерль, нельзя забывать о феноменологической редукции. В случае ее осуществления должны быть различены и противопоставлены друг другу, притом в феноменологи-
364
ческой чистоте: 1) "полная сущность переживания суждения" - или ноэзис суждения (Urteilsnoesis), схваченный конкретно в качестве сущности и 2) необходимо с ним связанная "ноэма суждения" (Urteilsnoema), т. е. вынесенное суждение, его эйдос (Ibid. S. 234).
Полезно учесть, что Гуссерль расценивает суждение не просто как готовую логическую структуру, заключенную в соответствующие языковые формы, высказывания, но и как специфический акт сознания (вычленяемый наряду с восприятием, воспоминанием и т. д.). И тогда оказывается: раз суждение есть акт сознания, то оно обладает своей ноэтической стороной, оно есть особая ноэза; а в корреляции с нею может быть обнаружена ноэма суждения. Когда высказывается суждение о находящейся в саду красивой яблоне, то логика интересует лишь форма суждения; для нее яблоня - один и тот же предмет, о котором выносится суждение. Для феноменолога же становятся важными и иные моменты, касающиеся суждения. Во-первых, это актовый, ноэтический момент: имеет место акт суждения, и тогда существенно нечто, редуцируемое логикой, а именно то, на каких "низших" актах (восприятия, воспоминания, воображения) основано суждение и как в связи , в корреляции с этим модифицируется и варьируется предметный момент. Ведь если мы судим о воспринимаемой сейчас цветущей яблоне, а в другом случае судим о воображаемой или вспоминаемой яблоне, то предметные (ноэматические) стороны, тесно связанные со спецификой переживаний сознания, должны быть существенно различными. Вдумавшись в эти рассуждения Гуссерля, мы вряд ли сможем отрицать правоту основателя феноменологии.
Но Гуссерль понимает, что его различения могут раздражать психологов-традиционалистов, не привыкших отличать суждение как эмпирическое переживание от суждения как "идеи", сущности. Но и тот, кто его примет, тоже будет "уязвлен", ибо в этом случае ему придется фиксировать целый ряд идей, вводить все новые и новые, притом тонкие оттенки содержания. Попутно Гуссерль снова самокритично оценивает Логические исследования. Там были различены интенциональная сущность и сущность, соразмерная познанию (erkenntnismäßiges Wesen). Гуссерль, правда, не отказывается от этого различения полностью, но добавляет: в "Логических исследованиях" акцент был сделан на поэтическое понимание. Между тем переживанию суждения коррелятивно присуще само суждение как ноэма. Логике тоже следовало бы обратиться именно к ноэме, и тогда "суждение" понималось бы как "предложение в логическом смысле" (Ibid.). Правда, логика интересуется не ноэмой в ее полном объеме, а лишь сущностью в узком смысле.
365
Итак, в чем же здесь различие между подходом логики и феноменологии? Последняя привлекает к рассмотрению "определенное переживание суждения" с намерением обрести полную ноэму (das volle Noema). Тогда надо брать суждение точно таким, каким оно осознается в этом переживании. Что же до формально-логического рассмотрения, то сфера его тождественности гораздо шире. Логика сосредоточивается на идее суждения, которая и составляет основное понятие формальной логики. Ей коррелятивно противостоит "ноэтическая идея", или суждение во втором смысле, когда оно понимается как "вынесение суждения вообще". Данное понятие Гуссерль причисляет, в качестве фундаментального, к "ноэтическому учению о суждении" (Ibid. S. 235).
Самое существенное в этих указаниях Гуссерля следующее. Одно и то же S есть Р может составлять "ноэматическое ядро" (поеmatischer Kern) различных переживаний: как "содержание" уверенности, сомнения, допущения и т. д. Итак, в ноэме это самое S есть Р присутствует "не в одиночку", говорит Гуссерль; как содержание, оно не самостоятельно, а требует некоторых переменчивых характеристик, или "характеров" ("верное", "возможное", "достоверное", "мыслимое" и т. д.), без которых не может обойтись полная ноэма (Ibid. S. 236).
Аналогичные рассуждения, добавляет Гуссерль в 95, можно провести и в отношении переживаний удовольствия или неудовольствия, оценивания, желания, решения, действования. В них можно выделить многократные "напластования" - ноэтические и соответственно ноэматические. Эти напластования могут и присоединяться к совокупному феномену, и, напротив, "отпадать" - как в случае, когда к восприятию присоединяется оценивание и когда, наоборот, оно "отпадает" от восприятия, когда от него "отворачивается" наше внимание.
Для Гуссерля существенно, что при этом могут происходить "известные феноменологические модификации нижних слоев" (Ibid. S. 237). Гуссерль ведет речь вот о каком, действительно интересном и важном, свойстве сознания. Например, к актам восприятия, фантазирования, суждения присоединяются "акты конкретного оценивания". Тогда феноменолог должен внимательно и ясно выделять и анализировать различные ноэмы:
- воспринимаемое как таковое, как смысл, специально относится к восприятию;
- но оно же входит и в смысл конкретного оценивания, "фундируя" его смысл;
- а это значит, что мы различаем, с одной стороны, вещи, предметы, свойства, обстояния вещей (Sachverhalte), которые за-
366
ключены в оценивании как ценности, или соответственно как ноэмы представления, суждения и т. д., и с другой стороны, сами ценностные предметы (Wertgegenstände), отношения к ценностям и соответственно ноэматические модификации, а затем "вообще принадлежащие этому конкретному ценностному сознанию полные ноэмы" (Ibid.).
Перед лицом этой разноаспектности ноэматического слоя Гуссерль считает полезным ввести и новые соотносительные (relative) термины, направленные на различение ценного предмета (werten Gegenstand) и ценностного предмета (Wertgegenstand), ценного и ценностного обстояния вещей (werten Sachverhalt und Wertsachverhalt), ценного и ценностного свойства (werte Eigenschaft und Werteigenschaft). Итак, мы говорим просто о "вещи", которая ценна, которая имеет ценностный характер, ценностность (Wertheit) - а в противовес этому, о самой конкретной ценности или ценностной объективности. Параллельно речь у нас идет о простом обстоянии вещей (bloßen Sachverhalt), соответственно, о простом положении вещей - и о ценностном обстоянии, или положении вещей. 'Ценностное обстояние вещей заключает в себе принадлежащее к нему простое обстояние вещей, ценностное свойство, равным образом свойство вещи и сверх того - ценностность (Wertheit)' (Ibid. S. 238). И здесь также надо, по Гуссерлю, различать между простой, самой ценностной объективностью и ею же, но только в кавычках, [т. е.] заключающейся в ноэме (Ibid.).
Эти тонкие гуссерлевские различения, вполне обоснованные и плодотворные, особенно полезно принять в расчет тем, кто строит аксиологические концепции. В самом деле, в суждениях о ценностях внутренне заключены и сплавлены те моменты, которые различает и высвечивает Гуссерль. Например, мы высказываем суждение: 'Эта цветущая яблоня в саду очень красива'. Цветущая яблоня в саду, поскольку она уже является субъектом суждения (притом суждения ценностного), становится, согласно гуссерлевским различениям, не только "ценным предметом", werten Gegenstand, но и предметом конкретного акта оценивания, специфическим ценностным предметом, Wertgegenstand: ведь мы не просто констатируем наличие такого предметного аспекта как цветущая яблоня, но и приписываем ему конкретное и объективное ценностное свойство красоты. Не забудем, что на этом примере Гуссерль демонстрирует сложность, многослойность ноэматических структур сознания более "высоких", комплексных слоев.
367
В заключение 95 Гуссерль обращается к актам воли (с таким их моментом, как принятие решения) и актам полагания как разумения, (Meinung - когда мы "мним", "разумеем" нечто) - с целью обнаружить и в них ноэматические аспекты. Так, в воле, или решении, всегда есть "волимое как таковое" ("Gewolltes als solches"), как присущая волению ноэма, как то, что подразумевается, "мнится" волей в данном волении (со всеми дополнительными моментами: "ради чего" это воление и т. д. (Ibid. S. 239).
В 96, обосновывая переход к следующим разделам, Гуссерль вновь сетует: направленность сознания на что-либо, т. е. свойство сознания быть сознанием чего-либо, с одной стороны, кажется само собой разумеющимся; с другой стороны, при осмыслении "способа бытия" (Seinsweise) ноэмы мы наталкиваемся на новые трудности. Ведь надо расшифровать, как ноэма "лежит" в переживании, как она должна в нем "осознаваться"; следует различить, что относится к самому переживанию, а что - к ноэме; особую трудность представляет анализ "параллельного строения ноэзиса и ноэмы" (Ibid. S. 240). Но Гуссерль разъясняет читателю, что в Идеях, произведении, нацеленном на общее прояснение всей панорамы проблем, целей, методов феноменологии, он не может самым подробным образом входить в разъяснения всех оттенков ноэматических и ноэтических структур. И тем не менее в главе IV этот анализ продолжается. Способом исследования на некоторое время становится различающее противопоставление ноэтических и ноэматических структур. Однако нельзя упускать из виду ту их изначальную коррелятивность, о которой уже неоднократно говорилось.
В 97 (на который исследователи часто ссылаются, характеризуя ноэму), Гуссерль следует введенному ранее различению: гилетические и ноэтические моменты он именует "[квази]реаль-ными" (reelle), а ноэматические - "ирреальными" (irreile) моментами переживаний. Соответственно различаются [квази] реальный и (собственно) интенциональный анализ (Ibid. S. 241). Продолжая это рассуждение, Гуссерль опирается на "ноэтические переживания низших ступеней". Феноменом-примером снова служит чувственное восприятие, например простое восприятие дерева. Я выглядываю в сад, вижу "это" дерево; рассматриваю его, вижу, как ветер колышет его ветки и т. д. Кроме того, я меняю свое пространственное положение, меняю положение головы, глаз и т. д. Итак, единство одного восприятия содержит множество модификаций. Теперь же, продолжает Гуссерль, мы должны установить, что из всего этого многообразия останется и после исполнения редукции и что при этом может считаться
368
"[квази]реальной составной частью (reelles Bestandstück) чистого переживания" (Ibid. S. 242).
Важнейшее утверждение Гуссерля в данном контексте: 'К сущности переживания восприятия в себе самом принадлежит "воспринятое дерево как таковое", соответственно, полная ноэма, которая не затрагивается исключением самой действительности дерева и всего мира', 'с другой стороны, эта ноэма с ее "деревом" (в кавычках) точно так же не содержится в восприятии реально, как и действительное дерево' (Ibid.).
Но что тогда содержится в восприятии реально? Об этом, напоминает Гуссерль, уже не раз шла речь, когда реальные составные моменты именовались материальными и ноэтическими. Они могут быть представлены как контраст по отношению к ноэматическому составу.
Возьмем такой момент, как осознаваемый - в восприятии и по его меркам - цвет ствола дерева. До феноменологической редукции он принимается за цвет ствола действительного дерева (так, во всяком случае, полагают "действительные (natürliche) люди", пока не вмешиваются физики или феноменологии). Теперь, когда редукция исполнена, цвет как нечто реальное (real) заключен в скобки. Это значит, что теперь этот "цвет" отнесен к ноэме и принадлежит ей. Но принадлежит он ей не как реальная составная часть восприятия, а как "гилетический момент конкретного переживания", в котором, в качестве "нюанса", презентируется ноэматический, или "объективный" цвет. Надо также принять в расчет, что 'один и тот же, а именно ноэматический цвет, который в континуальном единстве изменчивого воспринимающего сознания осознается как идентичный, в себе неизменный, сам нюансируется (профилируется) в непрерывном множестве ощущаемых цветов' (Ibid. S. 243). Итак, о ноэме теперь полезно запомнить следующее: с помощью этого понятия фиксируется нечто (относительно) постоянное, тождественное в потоке переживания. Например, если через различные модифицирующиеся восприятия (соответственно, воспоминания, акты фантазии и т. д.), сознанию все-таки дается предметное содержание, постоянно удерживаемое (это дерево, этот кентавр), то происходит это, по Гуссерлю, именно благодаря структуре, именуемой ноэмой.
Согласно Гуссерлю, "единство" и "многообразие" принадлежит в сознании совершенно различным измерениям: все гилетическое принадлежит конкретному переживанию в качестве его [ква-зи]реалъных (reelle) составных моментов, тогда как "изображающееся", "нюансирующееся" в нем (как многообразии) принадлежит ноэме (Ibid. S. 244).
369
"Материалы" (die Stoffe) "одушевляются", о чем Гуссерль уже говорил раньше, ноэтическими моментами, благодаря которым они проходят через операции "постижения" (Auffassungen), "наделения смыслом" (Sinngebungen). А это значит: не только гилетические моменты (ощущаемые цвета, звуки), но и одушевляющие их постижения (оба-в-одном, beides in eins) принадлежат к "[квази]реалъ-ному" (reelle) составу переживания1.
В более общем смысле Гуссерль констатирует: восприятие в себе самом есть восприятие его предмета; любой компоненте, которую вычленяет в предмете "объективно" направленное описание, соответствует [квази]" реальная" (reelle) компонента восприятия (условием чего является необходимость твердо придерживаться в описании предмета того, как он сам "пребывает" в этом восприятии). Это и есть "ноэтические компоненты", и мы можем их называть, описывать, лишь обращаясь к ноэтическому объекту и его моментам.
Но здесь снова вступает в дело различение: единство переживания гилетических и ноэтических составных моментов противопоставляется как нечто "тотально иное" "сознаваемому в нем" единству составных частей ноэмы. Первое (т. е. "трансцендентно конституируемое" - "на основе" материальных переживаний и "через посредство" ноэтических функций) - это нечто данное (Gegebenes), причем данное с очевидностью.
И вот еще одно принципиально важное разъяснение, касающееся ноэмы: 'трансцендентальная редукция осуществляет ероche относительно действительности; но то, что остается от последней, принадлежит ноэмам с лежащими в них самих ноэматическим единством и с тем способом, каким реальное осознано и специально дано в самом сознании' (Ibid. S. 245). Понимание и познание того, что речь здесь идет тем не менее об эйдетических, т. е. безусловно необходимых взаимосвязях, как раз и открывают для феноменологов грандиозное поле - исследование сущностного отношения между ноэтическим и ноэматическим, между переживанием сознания и коррелятом сознания. Что касается примера с восприятием, Гуссерль утверждает: восприятие - не пустое осовременивающее владение предметом (Gegenwärtighaben des Gegenstandes); к его сущности априорно принадлежит то, что оно должно располагать "своим" предметом и располагать им в качестве единства известных ноэматических составляющих. Для каждого восприятия "того же", казалось бы, предмета характерно, что его предмет все же является иным, только этому восприятию присущим.
370
В 98 Гуссерль делает ряд дополнений к общей концепции ноэмы - связанных, в частности, с переходом от феномена к рефлексии. Ибо, разъясняет основатель феноменологии, таковой переход "порождает новые феномены". А потому новые, т. е. преобразованные феномены нельзя смешивать с прежними. Например, если речь идет о переживаемых восприятиях цвета (ствола дерева), то они содержались ранее как реальные моменты, однако не схватывались предметно. В новых, рефлексивных переживаниях они предметны, они здесь - цели ноэтических функций, чего не было ранее.
'...Любое переживание устроено так, что существует принципиальная возможность поворачивать взгляд к нему и его [ква-зи]реальным (reellen) компонентам - а равным образом и в противоположном направлении, когда взгляд обращен на ноэму, скажем на дерево, которое мы видим, как таковое. Говоря логически, само данное при таком повороте взгляда есть предмет, однако предмет целиком и полностью несамостоятельный. Его esse состоит исключительно в его "percipi" - только это положение ни в коем случае не имеет здесь берклеанского смысла, ибо ведь percipi не содержит здесь esse как свою реальную составную часть' (Ibid. S. 246).
Другой принципиальный для феноменологии момент, специально подчеркиваемый Гуссерлем в 98, состоит в том, что 'эйдос ноэмы указывает здесь на эйдос ноэтического сознания; оба эйдетически принадлежат друг другу' (Ibid. S. 246-247). Но хотя ноэма - несамостоятельный предмет, в пределах феноменологического анализа она может рассматриваться сама по себе, сопоставляться с другими ноэмами и т. д. И в принципе возможно, несмотря на несамостоятельный способ ее бытия, строить 'всеобщее и чистое учение о форме ноэмы', коррелятивно которому можно выстраивать также всеобщее и не менее чистое "учение о форме конкретных ноэтических переживаний и их гилетических и специфически ноэтических компонентах" (Ibid. S. 247).
Гуссерлю - в связи с различением, а также увязыванием ноэзиса и ноэмы (а также в связи с другими, ранее обозначенными различениями) - удается обогатить феноменологическое учение о сознании большим количеством содержательных оттенков. Так, о многообразии гилетических данных справедливо говорится, что благодаря им выполняется функция многообразного нюансирования одной и той же вещи. "Материалы" отнюдь не однозначно задают сопряженность с объективным единством, ибо "постижения" (Auffassungen) тоже многообразны, из-за чего нам
371
будут являться "различные предметности". В результате - "постижения" расходятся с нюансированием, которому они следуют и через "одушевление" которого они конституируют смысл.
В общем и целом Гуссерль устанавливает: 1) между ноэмой и ноэзисом существует параллелизм; 2) однако между ними есть и принципиальные различия, резюмируемые так: ноэматическое - это "поле единств", а ноэтическое - "поле конституирующих многообразий" (Ibid. S. 248). О сознании же в целом Гуссерль тоже делает весьма глубокое замечание: сознание как "функционально единящее и одновременно конституирующее единство", никогда в действительности не демонстрирует (в фазах и профилях восприятия одного и того же) тождества там, где в ноэматическом корреляте дано тождество "предмета". Например, различные отрезки длительного восприятия, конституирующего вещное единство (скажем, это одно, неизменное, в смысле восприятия, дерево), даны в различных модификациях, оттенках восприятия, которые не сливаются в тождество, а только образуют связное, непрерывно-единое целое.
И далее разъясняется: 'параллелизм между единством предмета, который таким или иным способом "положен" ноэтически, предмета, [данного] в "смысле", и между конституирующими образованиями сознания ("ordo et connexio rerum - ordo et connexio idearum") непозволительно смешивать с параллелизмом ноэзиса и ноэмы...' (Ibid. S. 249).
Дальнейшее движение анализа Гуссерля развертывается в направлении "полной ноэмы и полной ноэзы", причем с учетом обстоятельства, которое раньше почти не принималось в расчет, а именно - ступенчатого характера переживаний.
В предшествующем изложении Гуссерля излюбленным примером было раскрытие "предметного смысла" через восприятие одного и того же, в различных отношениях постигаемого предмета, скажем, дерева. 'В противоположность тождественному "являющемуся дереву как таковому" с его объективными тождественными Как явливания (Wie des Erscheinens) все различия (меняющиеся от одного вида созерцания к другому и в соответствии с иными видами представления) пребывают как различия способов данности' (Ibid. S. 250). Это тождественное осознается то "изначально" (originär), то способом воспоминания, то по типу образа. Но здесь, поясняет Гуссерль, все же даются характеристики, "характеры" (Charaktere), относящиеся к "являющемуся дереву как таковому"; они обнаруживаются благодаря направленности взгляда на ноэматический коррелят, а не на переживание и
372
его реальный состав. В них выражаются не "способы сознания" в смысле ноэтических моментов, а те способы, через посредство которых дается осознаваемое (das Bewußte), притом дается "как таковое" (Ibid.). Здесь существенно вот что: "характеры" относятся к идеальному, они "при идеальном", а значит, сами "идеальны", а не реальны.
Гуссерль также разъясняет, что имеющиеся в виду "характеристики", "характеры" не принадлежат к одному ряду. Так, когда мы осуществляем не актуальное восприятие, а реактуализируем, вновь "осовремениваем" его в воспоминании, то последнее как бы имплицирует "воспринятость", так что воспоминание по своей сущности есть "модификация" восприятия. Коррелятивно и прошедшее (разъясненное через характеристики, Charakterisierte) презентирует себя как (когда-то) "бывшее настоящим" (gegenwärtig gewesen)-, т. е. как модификацию того "настоящего", которое в качестве немодифицированного есть именно "изначальное" (originär), "телесно-современное", данное в восприятии. Другой тип модификации связан с "переведением в образ"; модификация и переводит в образ (verbildlichende Modifikation)2, о чем Гуссерль обещает рассказать в дальнейшем, в 111.
Третий тип "модифицируемых ноэматических характеров" - это представления знаков (Zeichenvorstellnugen), где имеет место аналогичное противопоставление знаков (Zeichen) и обозначаемого (Bezeichnetem) и где в качестве коррелятов их специфического единства именно как представлений знаков выступают пары "ноэматически сопринадлежных характеристик пар ноэматических объектов" (Ibid. S. 251).
В 100 Гуссерль разъясняет, что обсуждавшиеся до сих пор модификации представлений предоставляют возможность для формирования все новых и новых ступеней: например, интенциональности в ноэзисе и ноэме ступенчатым образом (stufenartig) надстраиваются друг над другом или скорее "неповторимым образом встраиваются в друга" (Ibid. S. 252). Так, имеются, отмечает Гуссерль, простые реактуализации, осовременивания, а существуют и реактуализации второй, третьей и т. д. ступеней, (Феномен-пример - это воспоминания, встроенные в воспоминания.) Для Гуссерля же в рассматриваемом контексте существенно, что во всех ступенчатых образованиях подобного рода очевидным образом конституируются ноэмы соответствующих ступеней. Например, если я сейчас вспоминаю, как я вчера вспоминал переживания своей юности, то ноэма "переживания юности" характеризуется как "воспоминаемое второй ступени". Вывод: любой ноэматической ступени принадлежит характеристика
373
ступени (Stufencharakteristik). Это своего рода индекс, с помощью которого то, что характеризуется, демонстрирует принадлежность именно к своей ступени.
Далее мы устанавливаем, что любой ступени принадлежат возможные на ней рефлексии. Так, применительно к вещам, вспоминаемым на второй ступени воспоминания, возможны рефлексии, относящиеся именно ко второй ступени восприятия одних и тех же вещей (Ibid. S. 253).
Все это проясняется, если мы направляем луч взгляда Я так, что он проходит, проникает сквозь ноэмы всей последовательности ступеней - вплоть до объекта самой последней ступени, сквозь которую он уже не "проникает", а просто ее фиксирует. Однако взгляд может как бы останавливаться на каждой из ступеней, направляясь на данности каждой из них, причем либо в прямой на них направленности, либо в рефлектирующей (Ibid. S. 254).
Представленный Гуссерлем в Третьем разделе Идей I ноэтико-ноэматический (с акцентом на "чистую ноэматику") анализ принадлежит к числу несомненных достижений основателя феноменологии. Это общепризнанно в феноменологической литературе. В частности, гуссерлевское понятие "ноэмы" породило целое море исследований, интерпретаций, дискуссий, так что разобраться в них, пожалуй, не менее сложно, чем в самой исходной концепции Гуссерля, насыщенной множеством специфических различений, понятий, понятийных связок, теоретических конструкций. Для наших целей существенно подчеркнуть, что концепция ноэзиса-ноэмы впервые была столь широко и систематически заявлена именно в Идеях I. После опубликования этого сочинения она, разумеется, не была забыта, однако столь полно Гуссерлем уже нигде не разбиралась. Вот почему все интерпретаторы темы "Ноэзис-ноэма", особенно ноэмы, не могли и не могут обойти текст, квинтэссенция идей которого была дана выше.
Хочу вернуться к вопросу об очень глубоких трудностях, сопряженных с истолкованием интересующей нас теперь гуссерлевской концепции.
1. Один ряд их связан с недостатками самого текста, о которых мы уже говорили, характеризуя те или иные его части: речь идет
374
о повторах, композиционной и содержательной рыхлости, недостаточной проясненности некоторых понятий, определений, о густой концентрации (иногда чрезмерной) различений и содержательных оттенков и т. д. В главах, которые не столь уж велики по объему, спрессовано такое богатство содержательных оттенков, что создается впечатление: Гуссерль прямо-таки нагромождал их в своем сочинении, боясь упустить что-то из того, что приходило ему в голову; при этом он, видимо, уступил этому напору идей, рассчитывая впоследствии прояснить различные стороны, аспекты, измерения ноэзиса и ноэмы.
2. Вследствие этой чрезвычайной проблемной интенсивности в интерпретациях ноэтико-ноэматического анализа Гуссерля возобладала следующая тенденция. Движимые различными собственными теоретико-методологическими побуждениями, многие авторы, писавшие на эту тему, "отсекали" от сложнейшей целостности анализа отдельные части, блоки, определения. Разумеется, в этом нет ничего необычного: не таковы ли распространенные интерпретации философии Платона, Канта или Гегеля? Да нет тут и ничего плохого, ибо при построении собственных учений (или защите учений, которым мы следуем) каждый из нас свободен использовать любой имеющийся философский материал. Трудности, однако, возникают тогда, когда то, что получается в результате, выдается за суть учения самого Гуссерля. Один из самых характерных примеров - внимание лишь к тем аспектам, моментам феноменологического учения о ноэме, которые позволяют сблизить его с концепцией "смысла" Фреге. Опять-таки изъян не в этом, а в том, что феноменологи-фрегеанцы подчас претендуют на адекватность именно их и только их прочтения феноменологии.
3. Так и случилось, что в поле зрения интерпретаторов попало не целостное учение Гуссерля о ноэзисе-ноэме, выраженное в Идеях I, а только начальные, основные его определения, которые мы только что разобрали и которые стали своего рода классическими. Но и при таком "редуцирующем" условии (и при том, что все исследователи ссылаются на высказывания самого-Гуссерля) разнобой в интерпретациях удивительно велик.
Даже в ответе на вопрос: что же такое ноэзис и ноэма? - нет никакого единодушия (См. Экскурс). Далее будет сделана попытка дать на него ответ. Но сначала хочу сказать, как будет построена эта - собственно интерпретативная (и дополнительная к интерпретативным моментам данного выше текстологического исследования) - часть анализа темы "Ноэзис и ноэма у Гуссерля". Она будет разделена на два проблемных блока. В первом как
375
раз и пойдет речь об исходных ("классических") определениях, касающихся сути, специфики ноэзиса и ноэмы, их неразрывной связи. При этом я сначала дам свою интерпретацию и предложу обобщающие схемы, относящиеся к данной теме. (Затем - в Экскурсе - попытаюсь зафиксировать узловые пункты спора интерпретаторов-феноменологов вокруг этой проблематики). Во втором блоке интерпретации (в главе IV) будут представлены результаты моего исследования той части анализа Гуссерля, в котором выделены и рассмотрены более дробные дистинкции, так сказать, второго плана, своего рода "дистинкции дистинкций". Поскольку, как уже было отмечено, интерпретаторы чрезвычайно редко выходят на эту "территорию" феноменологии, особые экскурсы не потребуются.
1. Отнюдь не случайно разделы, посвященные ноэзису-ноэме, появляются в систематической композиции Идей I после того, как введены и рассмотрены (хотя бы на первых уровнях) темы; факт-сущность, естественная установка, феноменологическая редукция, феноменологическая методика, всеобщие структуры сознания, интенциональность и др. Это, в частности, означает: а) в составе феноменологической проблематики тема ноэзиса-ноэмы появляется на более позднем, т. е. на более высоком теоретическом уровне; б) она вступает в права после исполнения принципиальных очищающих процедур феноменологии, резюмированных под именем "феноменологической редукции"; в) для такого вступления в силу должна быть, следовательно, расчищена почва "чистого", т. е. трансцендентального феноменологического анализа сознания. Потому я считаю, что вполне правы те интерпретаторы, которые подчеркивают: раз структуры ноэзиса-ноэмы получены в результате и в ходе очищающе-абстрагирующего философского, притом специфически-философского (феноменологического) теоретико-методологического рассуждения, то во-первых, в этом смысле их можно считать специальными, особыми абстракциями, отвлечениями, а во-вторых, их совершенно неправомерно рассматривать - в духе классического (или модифицированного) эссенциализма - как некие самостоятельно существующие сущности (здесь я согласна с рядом акцентов, расставляемых в интерпретациях. - См. далее Экскурс - и, напротив, не могу согла-
376
ситься с теми исследователями, которые толкуют если не ноэзис, то ноэму эссенциалистски, так или иначе онтологизируя ее).
В свете этого о ноэзисе и ноэме можно сначала сказать нечто негативное, но и весьма важное: и ноэзис, и ноэма "не располагаются" ни среди вещей, процессов, отношений реального (real) мира, действительности в целом, ни среди феноменов, связей, отношений сознания как реального сознания, как части этой действительности. К ноэзису и ноэме мы выходим, специальными редуцирующе-очищающими способами вычленяя, "получая" эти структуры. Поэтому с позитивной стороны ноэзис и ноэму можно в общем и целом предварительно определить как один из результатов полного исполнения процедур феноменологической редукции, без чего сам разговор о подобных структурах был бы вообще невозможным. Как бы мудрено все это ни звучало, дело обстоит достаточно просто: Гуссерль задал координаты особой философской дисциплины, пути и методы движения к ее исследовательскому полю; после определенной работы на этом поле были вычленены структуры, которые основателем феноменологии были поименованы "ноэзисом" и "ноэмой". Поэтому-то искать ноэзис и ноэму как некий предмет, объект среди предметов, объектов, процессов мира и действительных процессов, форм реального сознания бессмысленно, как я полагаю, просто по определению.
Отсюда вопрос: на какой конкретно стадии движения феноменологического анализа и как вступают в действие, вычленяются ноэзис и ноэма? Думаю, ответ тоже ясен из сказанного; дадим его в более полной форме: после того как обрисована естественная установка вообще, естественная установка по отношению к сознанию в частности; после того как обоснована феноменологическая установка, феноменологическая редукция; после того как редукция исполнена; после того как в общей форме охарактеризована интенциональность как сущностное, эйдетическое свойство всякого сознания - после всего этого как раз и бьет час ноэтически-ноэматического анализа.
2. Но сама же феноменологическая установка, взятая в ее специфике, вносит особые трудности в такую интерпретацию ноэзиса и ноэмы. Как было показано, обращение к ноэзису-ноэме есть результат специфического абстрагирования-очищения, предпринятого в феноменологии. В этом смысле, действительно, можно говорить о ноэме как "абстракции", в чем, кажется, согласны друг с другом некоторые видные современные феноменологи. Однако продвигаемся ли мы дальше, если определяем ноэму через понятие "абстрактное", поясняя, что это результат абстрагирования
377
на собственно феноменологическом пути? Полагаю, это движение, так сказать, в один теоретический шаг, который без последующих шагов теряет свой смысл. Благодаря ему ноэзис и ноэма лишь попадают в общий класс других структур и структурных измерений, вычленяемых Гуссерлем после исполнения редукции, но вряд ли расшифровываются в отличие от них. Более того, они попадают и в еще более обширный класс - тех специальных структур, которые любая философско-логическая дисциплина может вычленить, обозначить после и в результате исполнения своих специфических методологических и теоретических процедур.
В чем же состоит специфика того феноменологического абстрагирования и той стадии его, которые непосредственно и приводят к "продуцированию" ноэзиса и ноэмы? Это столь же сложный, сколь и важный вопрос, причем дополнительная трудность в том, что применительно к ноэзису и к ноэме ответы на него отнюдь не тождественны.
А) О ноэзисе. Ноэзис вычленяется из актов сознания, как они во всем их разнообразии, множестве непосредственно являются нам и как они традиционно описываются в психологии и в философии (в последней - в эмпиристских концепциях, обращенных к сознанию). Уже и эта предварительная работа - при всей необходимости ее последующего редуцирования в феноменологии - оказывается небесполезной, поскольку благодаря ей были выделены и как-то классифицированы основные акты сознания, о которых потом речь пошла и в феноменологии: восприятие, представление, акты мысли (cogito), акты вынесения суждения, воспоминания, фантазии, эмоционально окрашенные акты (радости, горя, надежды), акты оценивания и их разновидности. Однако Гуссерль потому и требует, как я полагаю, "заключить в скобки" все рассуждения об актах сознания, определявшиеся естественной установкой, что он считает их неадекватными специфике сознания. В физиологии, психофизиологии, психологии, даже в философии (натуралистического толка) Гуссерля не устраивает (что видно уже из I тома Логических исследований, а отчасти даже из предшествующих им работ) подход к сознанию, уравнивающий его с другими сферами, объектами, процессами природного мира.
Вместе с тем основатель феноменологии усматривает в этом подходе определенную оправданность -■ прежде всего если речь идет об актах, переживаниях сознания. Ибо как бы мы ни подходили, скажем, к восприятию, как бы ни озадачивали себя эйдетическими целями, никакая смена установки не отменяет упрямого
378
факта: восприятие исходно, изначально (originär) есть реальный (real) акт, или переживание сознания, которое хотя и связано с другими видами актов, но существенно отличается от них - и прежде всего тем реальным (real) обстоятельством, что осуществляется актуально, в присутствии той вещи или того обстояния вещей (Sachverhalt), того процесса, которые воспринимаются, и что последние даются сознанию, так сказать, живьем, в своей телесности (leibhaft) и (при условии "нормального" функционирования органов чувств) с непосредственной очевидностью. Гуссерль и не думает отрицать всех этих характеристик реального восприятия. Более того, как уже отмечалось, вместе взятые, они-то и служат ему примером, своего рода эталоном, что позволяет в феноменологии говорить о "прямом усмотрении", "очевидности" и т. д. И еще одно принципиальное обстоятельство: только что бегло перечисленные характеристики реального восприятия - не что иное, как некоторые его сущностные черты, выявление которых во всей полноте и становится одной из частных целей феноменологии (в ней, в силу фундаментальной важности этой разновидности актов, переживаний сознания даже формируется "феноменология восприятия").
Однако переход в интенциональную сферу, - а он становится следствием смены установки, исполнения феноменологической редукции, - привносит изменения в понимание переживаний, актов, взятых и в их структурной определенности, и в виде потока сознания. Теперь мы имеем дело не с реальным (real) сознанием, соответственно не с реальными потоком, актами, переживаниями, взятыми в максимальной полноте их свойств, обусловленных "сращенностью" с действительным миром, его объектами и процессами, в частности определяемых сопряженностью с тем, что происходит с человеческим телом (например, мозгом, нервной системой, органами чувств). Вместе с тем поскольку акты переживания сознания даже в предельной абстракции всегда останутся лишь актами, т. е. своего рода "единичностями", принадлежащими реальному потоку сознания отдельного человека, - постольку Гуссерль для обозначения их специфики на интенциональном уровне изобретает слово reell, сходное с real, но все же отличное от него. С той же целью, как я полагаю, в это поле уже начавшегося феноменологического анализа переживаний включается такой аспект, как гилетические (от слова Hyle, материя) данные, "материи". Они, в принципе, возводимы к ощущениям, к работе органов чувств - т. е. к реальному (real) сознанию и его исследованию в естественной установке. Но феноменология начинается ровно там, где (в принципе мыслимая) генетическая связь "гилетиче-
379
ского" аспекта с реальным (соответственно физиологическим, психологическим анализом) утрачивает свою значимость и интерес для феноменолога. Гилетические данные, "сами по себе", т. е. в принципе (в их als ob, "как если бы", самостоятельности) не обладающие интенциональностью, в данном контексте уже имеют, так сказать, интенциональную тенденцию, т. е. способность предстать в их "отношении" с интенциональными структурами, обнаруживаемыми в сознании на феноменологическом уровне анализа. Сами они неспособны стать переживанием; но без них переживание невозможно. В одном из примечаний к тексту Идей I Гуссерль подчеркивает: гилетические моменты именно "встраиваются" в ноэзис; они не обладают самостоятельностью. Вместе с тем объединенное в ноэзисе с интенциональными функциями, гилетическое становится важнейшей и неотъемлемой стороной ноэзиса. 'Следовательно, гилетические моменты принадлежат к ноэзису лишь постольку, поскольку они являются носителями функции интенциональности, помогают [процессу] данности смысла, помогают конституировать конкретный ноэматический смысл' (Ibid. S. 478). И это, согласно Гуссерлю, надо твердо ("торжественно") заявить с самого начала - уже тогда, когда делается различение (собственно) ноэтических и гилетических моментов.
Так и получается, что "на стороне акта", переживания феноменология исследует reelle аспекты, (мы называем их [квази]-реальными - ибо в русском языке нет другого способа различить real и reell), суммируя их в виде двух взаимосвязанных структурных уровней: а) гилетические моменты конкретного переживания, или "материалы" (Stoffe), или бесформенные материи; б) множество взаимосвязанных, "текущих" далее актов, придающих "материям" форму и смысл (морфэ). Благодаря им переживания становятся "исполненными смысла" (sinnvolle). Взятые вместе, оба момента характеризуют reelle, т. е. [квази]реальное в переживании, что Гуссерль как раз и обозначает понятием "ноэзис" (произведенным от слова noein, означающего способность воспринимать или мыслить; оно в свою очередь происходит от слова "нус" - ум), которое подчас употребляется и во множественном числе (ноэзы). Это и есть, по Гуссерлю, расшифровка темы интенциональности "на стороне ноэзиса". Здесь, говорит он, - "поле конституирующихся множеств". Ссылка на интенциональность чрезвычайно важна. Ибо это именно интенциональность "распадается" на ноэзис-ноэму; ноэзис и ноэма равно обозначены термином "интенциональное содержание", который поначалу кажется несколько неопределенным, но при расшифровке ноэзиса и ноэмы приобретает свою определенность. (Правда, у
380
Гуссерля - это относится как раз к амбивалентности терминологии - можно встретить формулировки, согласно которым ноэма, в отличие от ноэзиса есть "истинно", "действительно" интенциональное.) Но наиболее существенна коррелятивность ноэзиса и ноэмы, что, в частности, значит: начав с ноэтического, мы должны непременно "переместиться" с нашим анализом в сферу ноэматического. (Дальше мы увидим, что и ноэматическое "проникает" в ноэтическое, преобразуя его.)
Б) О ноэме. Вычленение ноэмы покоится на двойственной предпосылке. Во-первых, сначала предполагаются все уже описанные редуктивно-очищающие процедуры. Во-вторых, согласно последовательной логике рассуждений в феноменологии, ноэма, ноэматическое вычленяется как коррелят ноэзиса, ноэтического. Но она, что принципиально важно, вычленяется в противовес уровню reell, [квази]реалъного. Гуссерль характеризует ноэматическое и как коррелят ноэтического, и как его противоположность: ноэма, говорит он, - это ирреальный (irreell) момент переживания. Интерпретаторы подчас подчеркивают, и справедливо, что ирреальность ноэмы надо понимать в единстве двух аспектов, поначалу негативных: ноэма не есть ни реальный (real) объект, ни (квази)реальный (reell) момент переживания. И ноэма, добавляют они, ссылаясь на Гуссерля, не есть нечто идеальное. Как понять сказанное? А сделать это нужно, ибо здесь заключен, по моему мнению, ключ к пониманию специфики феноменологии, ее новаторства и оригинальности.
Полагаю, главный источник теоретического беспокойства, толкавшего Гуссерля к радикальному преобразованию учения о сознании, заключался в том, что самые разные концепции не позволяли подобраться к специфике сознания и, более того, часто намеренно уподобляли его "лишенным сознания" объектам изучения. Единственно психология, кажется, еще пыталась приблизиться к "собственно сознанию", но в начале ХХ в. на первый план в ней тоже вышли "объектные", натуралистические подходы; стали модными всяческие косвенные измерения, приборные эксперименты, наблюдения, правда, не позволяющие зафиксировать процессы сознания, но во всяком случае способные уловить объективированные "следы" его работы.
Логические исследования самого Гуссерля означали попытку двигаться иным путем, именно в оригинальной своей части запретным для прежней формальной и даже неформальной (скажем, кантовской или гегелевской) логики: от языковых выражений и их анализа (давнего отправного пункта формальной логики) он перешел к исследованию их значения, смысла (т. е. к сю-
381
жету, в тогдашней логике, например, у Фреге и фрегеанцев, достаточно распространенному), а через него вышел к сознанию (что отчасти напоминало трансцендентальную логику Канта), и конкретнее - к его переживаниям, к их интенциональному анализу (что было шагом чрезвычайно редким и имело прецедент разве что в философии Брентано и некоторых других философов конца XIX в.). Все вместе взятое сделало Логические исследования исключительно оригинальным тематическим, теоретико-методологическим сплавом. Однако как бы ни были связаны Идеи I и это замечательное раннее произведение Гуссерля, как бы сам он ни пытался в 1913 году акцентировать их связь, - трудно не признать, что путь анализа, обрисованный в Исследованиях, уже не устраивал Гуссерля.
Ведь к сокровенному и в высшей степени специфическому объекту анализа - сознанию, его переживаниям, их внутренним структурам - Логические исследования снова же вели обходным путем, через объективированные логико-лингвистические данности, т. е. через языковые высказывания, суждения, предложения и их смысл. (Кстати, это делает раннюю работу Гуссерля и избранный там путь в высшей степени привлекательными для современных сторонников логицизма, в том числе и в феноменологии, а также для тех логиков и философов, которые выбирают язык, языковые выражения в качестве главного поля и теоретико-методологического орудия своих исследований. О некоторых из них - в последующем Экскурсе). Из всех размышлений и различений в сфере эйдетического, представленных в Идеях I, совершенно ясно, что логику (включая логический синтаксис) Гуссерль никак не отождествлял с феноменологией, а ее способы анализа не считал отвечающими специфике сознания.
Этот пункт я хотела бы подчеркнуть особо. Пусть Гуссерль и допускает известную плюральностъ исследовательских установок, он вовсе не согласен считать феноменологию частной дисциплиной с еще одним подходом, заслуживающим некоторого, только конвенционального, одобрения. Он противопоставляет ее другим дисциплинарным способам подхода к сознанию именно потому, что полагает: феноменология, стремясь раскрыть закономерные структуры сознания в их неповторимой специфике, вырабатывает специальные теоретико-методологические средства, отвечающие этой специфике. Значит, с точки зрения Гуссерля, понятия и структуры феноменологии - не некоторые чисто условные, функциональные, операциональные абстракции, а глубинное выражение сущностных, эйдетических структур самого сознания.
382
Взглянем с этой точки зрения на ноэму, прежде всего на то, что она охарактеризована как ирреальное.
Характерное для истории философской мысли размежевание - и порою противопоставление - реального (real) и идеального (ideell) отнюдь не перечеркивается Гуссерлем. Но теперь, в Идеях I, оно применяется для сопоставления и противопоставления вещей, процессов, состояний мира, реально, действительно существующего вне нас, - и тех продуктов мысли, сознания, которые могут воплощаться в каких-то материализованных формах, но которые к ним не сводятся, а заключают в себе именно не-материальное, т. е. идеальное, эйдетическое содержание (таковы, например, геометрические фигуры или другие эйдетические данности "чистой" математики). Но в том-то и дело, что ни антитеза реального-идеального, ни каждая из этих характеристик в отдельности, как видно из Идей I, не кажутся Гуссерлю подходящими именно для анализа специфики сознания. Продукты сложной деятельности сознания могут стать "идеальными" по своей природе, что, однако, происходит не всегда. Но само сознание, его деятельность и его структуры (такова, видимо, главная предпосылка экстравагантной на первый взгляд и не очень-то удачной смены терминологии) точнее описываются, как полагает Гуссерль, новой парой понятий: reell (квази-реальное) и ирреальное (первое относится к ноэзису, второе - к ноэме). Итак, почему и в каком смысле ноэма - нечто ирреальное?
Ноэма, как было сказано, - это не предмет, объект как таковой, если брать его в реальном (real) значении. Ее отличия от независимой от сознания реальной (real) действительности, конечно, существенны. Так, Гуссерль не случайно поясняет, что вещь, которую мы воспринимаем, не содержится как реальная часть, "кусок" в самом восприятии. И ее специфика не отпечатывается зеркально на переживании. Мы воспринимаем четырехугольник, но восприятие, конечно, не четырехугольно (потому, в частности, чистое восприятие - нечто не из "сферы" real, а из "сферы" reell). И ноэма никак не равна предмету вне сознания, что Гуссерль, вспомним, поясняет на примере: дерево, которое мы воспринимаем, может сгореть или сгнить, в то время как "дерево", как оно воспринимается (а это - момент ноэмы) сгореть или сгнить не может. В плане гуссерлевских разъяснений это значит лишь одно: ноэму бессмысленно рассматривать как нечто, подобное реальному (real). Но ноэма не является и чем-то идеальным, что - подобно геометрическим фигурам - могло бы предстать в качестве относительно самостоятельных, всеобщезначимых идеальных сущностей, entities. Поскольку часто встречающиеся у англоязыч-
383
ных феноменологов слова entity (мн. число - entities) будут упоминаться и в нашем дальнейшем рассуждении, следует сделать терминологическое уточнение. Как правило, под "entity" понимается "сущность", но в особом смысле: не как "essence", "Wesen", а как некая объективированная сущностная единичность (Einheitlichkeit), (почти или полностью) превращенная в нечто идеально-обособленное, даже самостоятельное. (Я не могу здесь вдаваться в обсуждение вопроса, какие традиционные концепции, где понятие entities стояли в центре внимания, соответствуют такому словоупотреблению.) Но именно потому, что слово "сущность" в гуссерлевском (и моем) понимании не есть entity, в дальнейшем тексте я оставляю это последнее слово без перевода. Вернемся к теме ноэмы. Я никак не могу согласиться с теми авторами, которые - вопреки прямым высказывания Гуссерля - пытаются, через искусную эквилибристику интерпретаций, превратить ноэмы либо прямо в вид сущностей, либо в абстрактные, но бытийствующие entities, а феноменологию ноэмы - в некую разновидность традиционной идеалистической онтологии. Мне думается, что слово irreell, примененное к ноэме, налагает запрет на эти процедуры. Отчего же? Да оттого, что прямого отношения к делению на вещи (реальное) - сущности как entities (идеальное) вычленение ноэмы не имеет. Ноэмы, повторюсь, суть корреляты и противовесы по отношению к reell, [квази]реальному; их суть и смысл - в прояснении тех в высшей степени необычных способов, форм, результатов, благодаря которым вещи, процессы реальной действительности (в широком гуссерлевском смысле) осваиваются сознанием.
Действительно, самая глубокая и требующая разгадки тайна сознания в том и заключается, что неисчерпаемое богатство реальных вещей, связей действительности оно осваивает, не будучи в состоянии их копировать, отражать (если бы это было возможно, как упростилась бы жизнь человека и человечества!), но будучи в состоянии ввести в действие сложные, оригинальные, именно ирреальные, т. е. принадлежащие только "миру" сознания "предметные" структуры, которые, однако, позволяют индивиду достаточно успешно жить в реальном, действительном мире и даже преобразовывать его, достигать согласия с другими индивидами в своем "объективном полагании" этого мира и всего "предметного", что к нему относится.
Итак, коррелятивный характер связи ноэматического, т. е. ирреального, с reelle, квази-реальным, т. е. ноэтическим, имеет принципиальное значение, потому что обеспечивает оригинальным, ирреальным ноэматическим моментам сознания связь с те-
384
ми моментами, которые ближе стоят к реальным (real) переживаниям реального же сознания. Но есть и другая, уже упомянутая сторона дела: стоит только онтологизировать сущности в духе эссенциализма или, напротив, превратить гуссерлевские различения в чисто оперативные, конвенциональные понятия, которым в самом сознании ничего не соответствует, - как отпадает даже потребность в различении ноэзиса-ноэмы, в их отличении от антитезы реального-идеального (к такому выводу, как будет видно из последующего Экскурса, и приходят некоторые феноменологи).
Между тем в случае, если ирреальность ноэмы не понимать ни эссенциалистски (т. е. в духе "реалистического", онтологического подхода, близкого соответствующим традициям), ни операционалистски (т. е. соответственно радикальному, чисто функциональному обособлению идеального), то перед нами раскроется богатство ирреально-предметных структур сознания, вычленяемых Гуссерлем.
Гуссерль движется двумя путями своего - одновременно эйдетического и феноменологически-дескриптивного - анализа сначала лишь в общем виде заданных ноэматических структур. В одной "исследовательской плоскости" он выделяет "ноэматический смысл" и "ноэматический состав" переживания, поясняя, что, например, ноэма восприятия благодаря объединению этих двух компонент как раз и конституирует "свой предмет" восприятия - в отличие от трансцендентного предмета. 'Воспринятое "дерево", как оно воспринимается' и есть суть ноэмы - в отличие от того дерева, которое находится в саду и которое воспринимается. Ирреальным воспринятое "дерево" является и в том аспекте, что и оно (подобно дереву вне сознания) не становится такой частью восприятия, которую можно было бы "найти" в нем как-то реально. Ноэматический смысл неотъемлем от сущности восприятия, уже подвергшегося феноменологической редукции.
В другой исследовательской плоскости Гуссерль вводит понятие "полной ноэмы", которое расшифровывается через два главных элемента - а) ядро ноэмы (это и есть "объективный предметный смысл") и б) "характеры" (Charakters), связывающие ноэму с ноэзисом, но никак не тождественные ноэтическому: это не способы сознания, а те способы, через которые дается объективно осознаваемое. Например, в случае восприятия дерева "характеры" говорят о том, что "дерево" - именно "воспринятое" (с дальнейшими уточнениями).
Этот сложный момент не всегда учитывается и понимается правильно. Порою можно услышать вопрос: зачем еще все эти
385
"характеры" в ноэме, если в ноэзе речь как раз и идет о восприятии и его модификациях, о фантазии и ее модификациях и т. д.? Но в том-то и дело, что на уровне ноэмы разбираются именно предметности сознания. Ведь сама ноэма действительно существенно специфицируется в зависимости от того, что Гуссерль называет "характерами": если предмет (то же дерево) воспринимаемый, то он существенно отличается от воспоминаемого или сфантазированного предмета. И когда мы говорим 'воспринимаемое "дерево", как оно воспринимается', то слова, однокоренные с "восприятием", в самом деле характеризуют впрямую не восприятие (соответственно не ноэзу), а предметную сторону, т. е. ноэму. Говоря о ядре ноэмы, Гуссерль описывает ее через формулу X (а, b, d) и говорит об интенциональной предметности как таковой, или полагаемой предметности, взятой в объективном модусе "Как" (Wie) ее объективных свойств (это первое "Как" предметности). Что касается "характеров", то это тоже интенциональная предметность, но взятая в контексте "Как" ее субъективных способов данности (это второе "Как" предметности).
Здесь также надо сделать терминологическое замечание. Хотя Гуссерль не всегда строго различает "Objekt" (объект) и "Gegenstand" (предмет) или "Gegenständlichkeit" (предметность), все же в контексте анализа ноэмы он по преимуществу использует понятие Gegenständlichkeit, предметность (или Gegenständlichkeiten, предметности). Одно из объяснений данного терминологического различения таково: во-первых, основатель феноменологии намеревается именно на ноэматическом уровне и различить, и объединить субъективный и объективный аспекты предметности, а во-вторых, благодаря слову "предметность" - на уровне анализа ноэматического в сознании - Гуссерль хочет подчеркнуть его отличие от трансцендентного объекта, существующего вне сознания.
Соотносительность, коррелятивность ноэзиса и ноэмы интерпретируется Гуссерлем как своего рода закономерность, открываемая феноменологией. Благодаря ей расшифровывается и уточняется исходное понятие интенциональности. Ведь надо признать, что определение интенциональности как "направленности" сознания на объект не было вполне вразумительным и ясным; оно, безусловно, требовало расшифровки. Теперь, после осуществления ноэтически-ноэматического анализа, интенциональность предстает как богатая оттенками структурная взаимосвязь двух главных аспектов - так сказать, "актового", т. е. определяемого типом переживаний (субъективного) и "предметного" (т. е. объективного). При этом оба аспекта, как было показано,
386
коррелятивны - и потому, что имеют смысл исключительно в своей взаимосвязи, и потому, что от каждой стороны как бы исходят "стрелы влияния", формирующие и преобразующие другую сторону. "На стороне ноэмы" - мы видели это - ноэтическое влияние воплощается в "характерах", "внедряющихся" в самое предметное. "На стороне ноэзиса" влияние ноэмы проявляется в том, что гилетические данности (Stoffe) "вставляются" в ноэзис только благодаря Anffassungen, пониманию, приданию смысла, проистекающему от предметного смысла, т. е. ядра ноэмы. Значит, интенциональность как направленность на объект, трансцендентный сознанию, означает порождение, приведение в действие сложновзаимосвязанных структур сознания, благодаря которым объект как бы "удерживается" в поле интеллектуального "зрения", опознается как тождественный, единый - несмотря на множество переживаний, на их почти бесконечное нюансирование. Благодаря им в трансцендентном объекте, в объектных связях познается многое из того, что им действительно, объективно присуще - несмотря на то что предметность сознания ирреальна, т. е. принципиально отличается от реального объекта, и что она коррелятивна не этому объекту, а квазиреальным, reelle связям, структурам сознания.
Далее я предлагаю схемы, суммирующие изложенную интерпретацию первой (классической) части ноэтическо-ноэматического анализа. Вслед за этим я представлю, в ее основных моментах, полемику феноменологов вокруг этой темы; надо учесть, что она концентрируется преимущественно вокруг понятия ноэмы. Прошу читателя учесть следующее: в своей трактовке интерпретаций современных феноменологов (несмотря на критические замечания в их адрес) я отмечаю ряд моментов, которые могут служить дополнениями к предложенному в этой главе толкованию ноэзиса и ноэмы.
387
Схема 10. Движение к феноменологическому анализу, или вычленение ноэтико-ноэматического коррелятивного отношения (на примере восприятия)
|
В естественной установке |
Исполнение феноменологической редукции |
В феноменологической установке: |
Выход на новые уровни: |
|
Выход на уровень irreell (ирреальный) - как расшифровка интенционального объекта |
|||||
|
б) предмет (яблоня) - сущее в своей действительности, трансцендентное, реальное (real) |
|
б)1 Вместо трансцендентного объекта мы имеем "интенциональный объект"("дерево" - в кавычках) |
||
Трансцендентный (независимый от сознания) объект (например, "эта" яблоня в "этом" саду) |
|
||||
заключение в скобки б) |
|||||
|
|
||||
|
|
|
|
||
|
|
|
|
||
а) Восприятие как психическое состояние, свойственное реальным людям |
|
a)1 Восприятие анализируется как "интенциональное переживание" |
Выход на уровень reell (квазиреальный) - как расшифровка интенциональных переживаний |
||
|
|
||||
|
|
||||
|
|
||||
|
|
|
|||
|
|
|
|
||
|
|
заключение в скобки а) |
|
|
|
|
|
|
|
||
Восприятие (например, этой яблони в этом саду) |
|
|
|
|
|
|
|
|
|
||
Отношение а) и б) анализируется как реальное (геаl) |
|
Вместо реальных отношений анализируется интенциональное отношение a)1 и б)1 |
Выход на уровень корреляции reell-irreell - как расшифровка интенционального отношения |
||
|
|||||
|
|
||||
|
|
||||
|
|
||||
|
|
заключение в скобки реального отношения |
|||
|
|
|
|||
|
|
|
|
388
Схема 11. Связь и взаимодействие ноэзиса и ноэмы (на примере восприятия)
389
'По контрасту с объективистской тенденцией, которая в большой степени превалирует в современной философии и психологии, феноменология настоятельно придерживается ориентации на субъективность, т. е. на сознание'. Эта цитата взята из доклада видного феноменолога А. Гурвича, в котором он выступил в защиту понятия, центрального для феноменологического подхода
- понятия "субъективного объекта". 'Предварительно и грубо дефинированное, это понятие объекта не как реальности; он является уму субъекта с его переживаниями (experiencing subject's mind) через данный акт сознания. То, что здесь имеется в виду, - не что иное как гуссерлевская ноэма' (Phenomenology of the noema. P. 12).
Другие феноменологи, внимательно анализируя гуссерлевские тексты о ноэме (прежде всего Идеи I), подчеркивают, что отождествлять ее с объектом (в том числе - с "субъективным объектом") - не в духе Гуссерля. (Здесь надо в скобках заметить, что терминологические трудности, подчас связанные с неправомерным, но частым отождествлением - в английских феноменологических текстах - немецкого Gegenstand с английским object, здесь не имеют места, ибо сам Гуссерль в разбираемых параграфах употребляет слово "das Objekt".) 'Дерево, как мы его видим,
- разъясняет современный феноменолог Даллас Виллард, - это не образ и, в более общем смысле, не часть реального (relle) состава акта. Вот почему Гуссерль выбирает термин "irreelle", "ирреальный", для характеристики ноэмы (Hua III, 97). Но снова заметим, что это не негативный термин. Как ноэма не есть ни объект, ни свойство объекта, так она не есть ни акт, ни его свойство' (Phenomenology of the noema. P. 42).
Виллард напоминает о различении, которое Гуссерль проводит в том же 97 (и которое мы уже подробно обсуждали) - между [квази]реалъным (reelle) единством гилетических и ноэтических компонентов переживаний и единством ноэматических составляющих. Следует также напоминание: согласно Гуссерлю, "трансцендентально конституируемое" "через посредство" но-
390
этических функций "на основе" материальных переживаний есть нечто "данное", причем данное с очевидностью. Но оно, это данное, принадлежит к переживанию в совершенно другом смысле, чем реальные и, следовательно, взятые в буквальном смысле его конститутивные моменты.
Далее Виллард касается действительно чувствительного пункта интерпретаций ноэмы в литературе - а именно одного часто встречающегося недоразумения. 'Ирреальное (irreelle) для Гуссерля - не то же самое, что идеальное. Возможно, недоразумение отчасти проистекало из того факта, что идеальное, по Гуссерлю, было отнесено к той же сфере, что и irreal (не-реальное), т. е. то, что есть "не-естественное" и "не-мировое" (nonworldly) вообще и что включает идеальное (универсалии, как те, которые актуализируются в ментальных актах, так и те, которые не могут быть таковыми), reelle (темпорализированные ментальные материи) и ирреальное, irreelle (темпорализированные события и сущности, трансцендентные по отношению к reelle, но все же еще пребывающие в "картезианской сфере"). Ирреальное (irreelle), подобно reelle и real, реальному, состоит из индивидуальных сущностей (entities), которые вступают в бытие, длятся и исчезают. Дело дошло до того, что Гуссерля в различных кругах стали рассматривать как номиналиста или в лучшем случае как концептуалиста - и все из-за того, что читали его в духе некоторых постгуссерлианских философов, в основном под влиянием Деррида, который отождествил идеальное с irreelle, ирреальным или ноэматическим; и он совершил ошибку, рассматривая ноэматическое как то, что мы "продуцируем". Мы не можем здесь прослеживать все терминологические и концептуальные дистинкции и отношения, которые нужно было бы провести, но для целей того, что волнует нас сейчас, мы должны подчеркнуть: irreelle, ирреальное - это не идеальное, хотя reelle, подобно real, реальному, имеет, разумеется, эйдетическую структуру' (Ibid P. 43).
(Далее Виллард справедливо говорит о трудностях, на которые наталкиваются исследователи, когда они пытаются определить "онтологический статус ноэмы", и о том, что гуссерлевские определения в этом вопросе не всегда четки и однозначны и что общий результат анализа ноэмы в Идеях I остается скорее "озадачивающим", puzzling). Здесь нас более всего интересовал один момент, хорошо прочерченный в аргументации Вилларда - отличение ноэмы от реального и в смысле real, и в смысле reell, и от идеального.
Однако нельзя не заметить, что такое осмысление ноэмы носит скорее негативный характер: ведь "ирреальное", irreelle -
391
характеристика, которая получена через противопоставление другим, т. е. reelle, компонентам сознания. Мы, таким образом, в данном контексте узнаем лишь о том, что не есть ноэма, а не о том, чем она по сути своей является. Вот почему привлекают особое внимание исследования тех феноменологов, которые пытаются - следуя Гуссерлю - вычленить и развить позитивные определения ноэмы.
Один из самых видных современных феноменологов, ряд блестящих работ которого посвящен именно ноэме, Моханти, ставит вопрос ребром: 'Если ноэма - это entity, то какой это вид entities?'. (Заметим, что само определение ноэм как entities Моханти здесь вообще не ставит под сомнение.) И Моханти продолжает: 'В гуссерлевской онтологии есть два вида entities - реальные (real) и идеальные. Ноэма, что вполне ясно, - не реальная entity, она не имеет пространственно-временной индивидуации, каковая, согласно требованию Гуссерля, имеется во всем, что реально (real). Но идеальна ли она? Если ноэма - entity, она должна быть идеальной. Идеальная же entity либо является сущностью, либо принадлежит к классу entities, которые Гуссерль называет значениями (meanings)'. И вот действительно коренной и коварный вопрос: "Является ли ноэма сущностью?" (The Phenomenology of the Noema. P. 49).
Моханти ссылается на то, что в первом издании Логических исследований Гуссерль рассматривал значения как сущности, делая, однако, примечательную оговорку: "более аккуратно" будет сказать, что значения определялись как родовые единства (species). А поскольку species у Гуссерля - всеобщие сущности, то как будто бы можно сделать вывод: значения представали как сущности. Но во втором издании Логических исследований и последующих произведениях, признает Моханти, Гуссерль 'резко разграничил значения и сущности... И ноэма, вместо того чтобы быть сущностью, актуализированной в соответствующих актах, скорее становится их коррелятом' (Ibid.).
Итак, Моханти признает, что в соответствии с более поздними текстами Гуссерля, включая Идеи I, называть ноэму сущностью не вполне корректно. Но у Моханти на это есть своя аргументация. 'Хотя Гуссерль не называет ноэму как таковую meaning, значением, он считает, что ноэма заключает в своей структуре ядро, которое он называет Sinn, смыслом, обладающим всеми теми предикатами, которые ноэзис интендирует в своем интенциональ-
392
ном объекте как принадлежащие ему. Следовательно, если не полная ноэма (которая, что хорошо известно, содержит кроме Sinn, смысла, и другую группу элементов), то сам Sinn как раз и относится к тому, что можно назвать "meaning", значением. В целом фрегеанские прочтения Гуссерля, особенно его ноэмы, и не принимают в свое рассмотрение никаких иных элементов ноэмы. Они берут ноэматический Sinn так, чтобы он был очень похож на Sinn у Фреге.
В то время как исследователи, пишущие о Гуссерле, - добавляет Моханти, - в целом принимают объяснение, согласно которому ноэма не является сущностью (различение, которое я в свое время пытался объяснить, говоря, что понятие сущности - онтологическое, в то время как ноэма - семантическое и феноменологическое), я хочу доказать... что есть толкование этой проблемы, отвечающее ранней позиции Гуссерля и сохранившееся в Идеях I: ноэма - это сущность, актуализирующаяся, экземплифицирующаяся (instantinated) в соответствующем акте' (Ibid. Р. 49-50).
Для доказательства своего тезиса Моханти "идет в обход" - через концепцию интенциональности. Если говорить коротко, то этот автор считает возможным избежать трудностей и противоречий в концепции интенциональности, а также удовлетворительно расшифровать направленность сознания, соответственно, переживания на объект, если схему:
простой акт -> объект
заменить усложненной схемой:
гиле + ноэзис -> ноэма -' объект (по-видимому, "объект" здесь надо читать как "предметность").
А в этом случае ноэма становится сущностью специфического переживания (хотя и не собственной сущностью акта) (Ibid. P. 54,55).
Несмотря на все мое уважение к Моханти как одному из самых значительных феноменологов второй половины ХХ в., я не могу согласиться с его подходом. Мне кажется, что его аргументация, опирающаяся на ряд верных и важных доводов (среди них - оправданное расширение схемы истолкования направленности на объект), сразу приобретает искусственный характер, когда речь заходит о статусе ноэмы, как сущности, entity. Впрочем этот статус (здесь) неоправданно принимается с самого начала без доказательств. А это мне представляется вовсе не очевидным (что я и пыталась показать в моей интерпретации).
393
Наиболее конструктивными мне представляются те рассмотрения ноэмы, в которых современные феноменологи - несомненно, в согласии с Гуссерлем, - связывают расшифровку ноэзиса и ноэмы с прояснением понятия интенциональности.
Эдвард Марбах, известный современный феноменолог, подходит к теме ноэмы через гуссерлевское определение "ноэтической интенциональности" ( 100, 101), привлекая к рассмотрению также 87,97, 98,133 Идей I.
Э. Марбах останавливает наше внимание на действительно существенном моменте, касающемся ноэтическо-ноэматического анализа. Имеется в виду следующее рассуждение Гуссерля в 100: интенциональности в ноэзисе и ноэме "ступенчатым образом надстраиваются друг над другом" (stufenartig aufeinanderbauen) или - еще точнее - специфическим образом встраиваются, вставляются друг в друга (ineinanderschachteln) (Hua III, 252). Марбах ссылается на гуссерлевскую аналогию, имеющуюся в этом параграфе. Мы вспоминаем о посещении Дрезденской галереи и об увиденной там картине Тенирса, на которой тоже изображена картинная галерея. Предположим, картины на этой картине и подписи под ними можно было бы разглядеть. Тогда все это могло бы служить наглядным примером обсуждаемой "вложенности". Марбах также приводит высказывание основателя феноменологии из 101: 'Любая ноэматическая ступень является "представлением" "о" ("Vorstellung" "von", в английском переводе - неадекватно: "objectivation" "of", объективация чего-либо. - Н. М.) данности следующей ступени. "Представление" означает здесь не переживание представления; и это "о" ("von") не выражает здесь отношения сознания и объекта сознания. Оно есть здесь ноэматическая интенциональность в противовес ноэтической. Последняя несет с собой первую в качестве коррелята сознания, и ноэтическая интенциональность в известной степени проникает через линию ноэматической' (Ibid. S. 254).
Интенциональность в собственном смысле, как разъясняет Гуссерль в 104, - это ноэматическая интенциональность, параллельная интенциональности ноэтической. Марбах высвечивает еще один пункт, действительно важный и конструктивный для
394
ноэтическо-ноэматического анализа. 'С одной стороны, понятие "ноэматической" интенциональности, как мы видели, представляется связанной в конечном счете с "ноэтической" интенциональностью, так что возникает впечатление, что ноэматическая интенциональность может быть сделана интеллигибельной в ее связи с интенциональностью ментальной активности как таковой. Другими словами, дело выглядит так, что интенциональность на стороне ноэмы должна быть рассмотрена как коррелят (как "параллельная") интенциональности на стороне ноэзиса. Если мы изобразим дело так, нас не удивит реминисценция Гуссерля, его следующее замечание: когда мы занимаемся феноменологией, то имеем дело "не с объектом просто в немодифицированном смысле, а с ноэмой как коррелятом ноэзиса" (Hua III, 133). Хотя я думаю, что такое прочтение верно по отношению к замыслу Гуссерля, мы не должны, с другой стороны, прибегать к той неверной интерпретации рефлективного поворота к ноэтической стороне, в силу которой мы якобы утрачиваем видение объекта. Согласно моему пониманию феноменологии, мы должны совершить поворот от прямого обращения к объекту, чтобы изучать предметность в модифицированном смысле, как "ноэму", т. е. как "коррелят ноэзиса". Принципиально важно не думать, будто мы должны возвратиться к ноэзису, т. е. к самим ментальным действиям, чтобы открыть ноэмы вместо "просто предметностей" как их коррелятов...' (The Phenomenology of the Noema. P. 140-141).
Еще одно высказывание Гуссерля (в 98) Марбах считает чрезвычайно полезным для правильного понимания ноэтически-ноэматического интенционального анализа, для более точного определения внутренней структуры ноэмы. Гуссерль пишет: '...эти ноэтические моменты мы можем обозначить так, чтобы восходить к ноэматическому объекту и его моментам; надо сказать что-то вроде: сознание, а более конкретно, воспринимающее сознание о стволе дерева, его цвете и т. д.' (Hua III, 244). Здесь Марбах считает ключевым следующее обстоятельство: Гуссерль описывает дело так, что между ноэматическими и ноэтическими характеристиками существует "зеркальное отношение" (Ibid. S. 141).)
На одной стороне мы имеем объективный смысл, т. е. смысл в узком значении слова, именуемый ноэматическим ядром (noematischer Kern), на другой стороне - предмет как таковой. Это ядро затем анализируется как состоящее из определимого X и варьирующихся предикатов - noemata. Иногда, например в сноске в 131 Идей I, Гуссерль обозначает страту полной ноэмы выражением: X (a,b, g...), соответствующим значению фразы "Предмет-
395
ность в ее Как", что означает предметность в "Как" ее объективных определений (Первое "Как" предметности). (Должна заметить, что в этом важном текстологическом рассуждении снова проявляется тот порок англоязычной терминологии, о котором уже шла речь: там, где Гуссерль говорит о предметности, Gegenständlichkeit, в тексте Марбаха появляется английский термин "object". Это тем более досадно, что речь в конкретном контексте идет об объективных - не путать с самой предметностью - сторонах ноэмы в связи с направленностью сознания на предметность. Поэтому я восстанавливаю в русском переводе термин "предметность", Gegenständlichkeit, где он употребляется у Гуссерля и где, следовательно, его должен иметь в виду Марбах, вынужденный, однако, писать неадекватное английское "object"). Далее, существенными характеристиками ноэмы у Гуссерля Марбах считает также и следующие: "объективный смысл" - нечто, что может быть описано исключительно с помощью "объективных выражений", причем в дескрипции, которая полагает ("мнит") объективное нечто, как оно положено, избегая всяких "субъективных" выражений. Эти выражения - вот какого типа: "объект", (у Гуссерля - Gegenstand, предмет), "determination" (это английское слово не вполне адекватно передает немецкое Beschaffenheit), Sachverhalt, "обстояние вещей" (опять-таки не вполне точно передаваемое у Марбаха английским state of affairs), материально-онтологические выражения типа "вещь", "фигура", "причина"; материальные, вещные характеристики типа - "грубый", "жесткий", "окрашенный" (Hua III, 130, S. 319.). Марбах напоминает также о выделении Гуссерлем внутри структуры полной ноэмы того, что обозначается термином "ноэматические характеры" - т. е. способы, модусы, в которых осознается нечто объективное ( 130). Это второе Как 'предмета - то, которое характеризует "субъективный" модус данности'.
'И наконец, фундаментальный пункт - "ноэтические характеры зеркально отражаются в ноэматических" ( 98). Этот пункт, - продолжает Марбах, - очень важный для моих целей, подчеркнут Гуссерлем в 104 в контексте, который уже упоминался: "интенциональность ноэзиса отражается зеркально" в отношениях, которые могут быть обнаружены среди немодализированных и модализированных ноэматических бытийных характеров, таких как отношения между тем, что ноэматически существует "актуально", и что 'существует [только] в возможности' (Marbach Е. Ор. cit. Р. 143).
Итак, всеобщая структура полной ноэмы, с одной стороны, демонстрирует себя собственно как часть, объектно-, предметно-
396
ориентированная, и лучше всего ее описать следующим образом: "интенциональный предмет как таковой", взятый в объективном модусе его данности (Hua III, 102, S. 255.), или в качестве "полагаемой предметности как таковой" ( 93. S. 232,) в [модусе] "Как" ее объективных свойств, короче, как X (а, b, с) - причем сам X тоже может быть обозначен: "чистый пункт единства", "ноэматический предмет просто" (noematischer "Gegenstand schlechthin") ( 131). С другой стороны, полная ноэма демонстрирует субъектно-ориентированную часть, которую лучше всего описать как "предмет, взятый в [контексте] Как его [субъективных] способов данности", кои специфицируются через число ноэматических характеров.
Опираясь на проделанный им анализ ноэматической интенциональности, Марбах следующим образом отвечает на вопрос об онтологическом статусе ноэмы: '...если ноэматический объект и его моменты - это "просто объект" экстрафеноменологического подхода (скажем, подобно картине, на которой изображена картина), но только в той степени, в которой объект множеством способов интендирован (или положен) в сознании, - тогда нет нужды в онтологии неких мистических, особых, или вымышленных сущностей, открываемых феноменологами и обозначенных словом "noemata". Вместо этого - и здесь, несомненно, и заключался новый гуссерлевский способ систематически говорить о предметах (вещах, событиях, короче, мире и нас самих в мире) как коррелятах ноэзисов в феноменологической онтологии - итак, вместо этого нам нужно лишь быть готовыми принять (для целей философского понимания того, что значит наша жизнь в мире и как мы в нем живем), что в исследовательском отношении имеет смысл говорить об объектах (onta) на основе многих наших способов (с помощью сознания, интенционально) обращаться к ним (соотносясь с ними, интендируя их). Я думаю, что актуально мы так и обращаемся к ним в силу автономно функционирующего сознания. По контрасту, если мы забываем о достижениях сознания, то мы говорим об объекте абстрактно (или в одном измерении, с точки зрения того или другого интереса и т. д.). Такой подход пригоден для многих научных целей, как и для большинства наших повседневных практических действий, к которым мы возвращаемся после того, как позанимаемся феноменологией, или наоборот, от которых мы к феноменологии переходим' (Marbach Е. Ор. cit. Р. 154).
В моем ранее приведенном истолковании ноэзиса-ноэмы, что может заметить читатель, я в наибольшей степени примыкаю к ряду разъяснений и утверждений Э. Марбаха. (И его более кон-
397
кретные характеристики "объектных выражений" и т. д. читатель может использовать в качестве дополнения к построенным мною схемам.)
Далее я подробно разберу концепцию ноэмы в трактовке видного феноменолога второй половины ХХ века Дагфина Фёллесдала - ту концепцию, которая несколько десятилетий была в центре дискуссий по этой проблеме.
Прежде всего специфическое отличие данной трактовки состоит в том, что она есть своего рода "функция" от весьма высокой оценки гуссерлевского учения об интенциональности. В свою очередь, эта высокая оценка склоняет Фёллесдала и его учеников к тому, чтобы строить различные по проблематике собственные концепции с опорой на теорию интенциональности. Например, Фёллесдал именно таким образом выстраивает - в споре с бихевиоризмом - свое учение о поведении, а также теорию понимания или анализ проблемы принятия решений. Хотя темы эти не всегда "гуссерлевские", теория интенциональности часто становится одним из главных опорных пунктов в их разработке. Так, в работе Понимание и рациональность Фёллесдал даже придает понятию интенциональности весьма широкое значение: 'Человек характеризуется интенциональностью, т. е. он всегда "переживает" объекты, а не просто "встречается с ними глазами"' (Фёллесдал Д. Понимание и рациональность С. 141). Здесь, нас, впрочем, будут интересовать лишь те из сочинений Фёллесдала, которые прямо посвящены проблеме ноэмы. (т. е. в основном, более ранние его
исследования).
Согласно Фёллесдалу, концепция ноэмы, вообще тесно связанная с учением об интенциональности, в частности порождена стремлением Гуссерля разрешить те сложные проблемы, которые были привнесены толкованием интенциональности у Брентано. Понимание интенциональности просто как направленности на объект приводило к трудностям интерпретации в тех случаях, когда объект акта реально отсутствовал (таковы, например, галлюцинации). Гуссерль, как считает Фёллесдал, разрешил эти проблемные трудности, соединив учение об интенциональности с концепцией ноэмы. С каждым актом сознания сопряжена ноэма, благодаря которой он направлен на объект (если у данного акта вообще имеется объект). А 'когда мы мыслим кентавра, то наш акт мысли имеет ноэму, но не имеет объекта; не существует
398
того объекта, который мы мыслим. Быть направленным [на что-либо] просто и означает - иметь ноэму' (Føllesdal D. Husserl's Notion of Noema.).
Пометим для себя этот начальный пункт интерпретации интенциональности у Фёллесдала: я считаю, что здесь вкралась (возможно, из-за терминологии) некоторая неадекватность в изложении позиции Гуссерля. Ибо Гуссерль еще в Логических исследованиях пояснял: во-первых, не всякий акт сознания интенционален; есть неинтенциональные акты, например, ощущения; во-вторых, есть акты, которые направлены а) на реально существующие объекты, б) на несуществующие объекты (таковы, скажем, кентавры или квазиобъекты галлюцинации) и, наконец, в) на объекты, порожденные человеческой мыслью (это геометрические фигуры, логико-лингвистические структуры, сегодня - многочисленные виртуальные объекты). Зрелый Гуссерль, кстати, предпочитает называть их не объектами (Objekte), а предметами (Gegenstände) и говорить о направленности всех актов сознания на какие-либо предметы (ранее уже говорилось о проблемах, которые возникают из-за этого терминологического различения в англоязычных текстах, где нет специального эквивалента для Gegenstand и где в данном случае опять-таки фигурирует слово "object", объект). Для Гуссерля, судя по всему, не было трудности в том, чтобы сразу уравнять - в качестве интенциональных предметов, т. е. тех, на которые равно направлено сознание - все перечисленные виды предметов (и их возможные подвиды). Еще в Логических исследованиях он отмечал, что интенциональными предметами равно являются отдельные вещи, такие целостности, как город Париж, или такие, как бог Юпитер. "Бого-Юпитеро-представление" имеет в сознании столь же значимый предметный статус, что и представление любого реально существующего предмета. Оставлю сейчас в стороне специальный вопрос о всех различиях позиций Брентано и Гуссерля.
Я согласна с Фёллесдалом в том, что разработка концепции ноэмы в конечном счете усилила различия между брентановским и гуссерлевским пониманиями интенциональности. Но не могу согласиться с тем, что непосредственным истоком концепции ноэмы стало (главным образом) желание Гуссерля разрешить "дилеммы", порожденные брентановской позицией. С моей точки зрения, основная трудность, которую он пытался разрешить, была более общего вида и относилась не только к размежеванию с Брентано: Гуссерль хотел различить предметности, как они даны в сознании, и объекты (вещи, живые существа, включая человека, события, состояния, создания человеческой деятельности и чело-
399
веческой культуры), как они существуют вне сознания. Раскрыть неповторимую специфику "предметного среза" сознания - такова, как я полагаю, была главная теоретико-методологическая забота Гуссерля, подтолкнувшая к вычленению ноэмы и разработке феноменологии ноэмы. (Подробнее об этом - в моей предшествующей интерпретации.) Другое дело, что благодаря ноэтическо-ноэматическому анализу были также расставлены точки над i в целом ряде принципиальных для Гуссерля историко-философских размежеваний, включая его спор с Брентано. Но вернемся к более подробному толкованию ноэмы у Фёллесдала.
Главный тезис этого автора следующий: '1. Ноэма - это интенсиональная entity, генерализация понятия значения, meaning (Sinn, Bedeutung)' (Ibid. P. 681). Обратим внимание на один терминологический момент: английское "meaning" Фёллесдал поясняет и через Sinn (смысл) и через Bedeutung (значение), которые, как известно, были различены уже в Логических исследованиях Гуссерля. Правда, Фёллесдал утверждает: 'Этот тезис с его следствиями идет вразрез с обычными интерпретациями Гуссерля, но хорошо согласуется с сочинениями самого Гуссерля'. Следует ссылка на Идеи III, где основатель феноменологии пишет: 'Ноэма есть не что иное, как генерализация идеи смысла [в применении] к полю всех актов'. (Замечу, что эта формулировка Гуссерля, характеризующая ноэму, во-первых, не отождествляет ноэму и смысл, а во-вторых, еще требует разобраться, что означает "генерализация смысла" в применении "к полю всех актов".) Далее, Фёллесдал ссылается на Идеи I, в частности, на те страницы, где Гуссерль говорит о связи понятий ноэмы и значения, Bedeutung (Hua III, 233). Это в самом деле весьма важные разъяснения основателя феноменологии. Он напоминает, что первоначально термины "Bedeuten", "Bedeutung" исследователи относили только к лингвистической сфере, к анализу выражений. Но очень важно, почти неизбежно, добавляет Гуссерль, расширить смысл этих слов, модифицируя их так, чтобы они относились ко всей ноэтическо-ноэматической сфере, т. е. ко всем актам, независимо от того, результируются ли они в языковых выражениях или нет. Известны и формулировки Гуссерля, где он называет "полную ноэму" "смыслом" (Sinn) в широком употреблении этого слова.
Правда, Фёллесдал не может не признать, что в применении к ноэме слово "Sinn" употребляется у Гуссерля неоднозначно и не вполне четко: иногда он имеет в виду полную ноэму, иногда ее часть. Некоторые исследователи справедливо обращают внимание вот на какое противоречие гуссерлевской концепции ноэмы. С одной стороны, основатель феноменологии, характеризуя но-
400
эму, нередко употребляет понятие "смысл" (Sinn). С другой стороны, это понятие употребляется неоднозначно. Р. Бернет, И. Керн, Э. Марбах справедливо указывают: 'Понятием "смысл" (Sinn) обозначены: 1) феноменологически редуцированный предмет (предмет в кавычках), соответственно, положенное как таковое ( 88, 90) - причем еще точнее было бы различать между (многообразным) ноэматическим коррелятом какого-либо точечного акта и (единым) ноэматическим коррелятом непрерывно-единой связи многообразных непрерывных актов сознания; 2) только абстрактный момент полной ноэмы, именно ноэматическое ядро ( 99, 129, 132); 3) "идентичное ноэматическое Что", т. е. ноэматическое значение суждения ( 94). Эти экивокации ноэматического понятия смысла служат основанием для одних интерпретаторов Идей I обозначить ноэму как идеально-идентичную положенность (Vermeintheit), а для других - как некоторую являющуюся данность. Именно поэтому одним интерпретаторам рассуждение о предметном отношении ноэмы через "смысл", или через его "посредство" кажется метафорическим и просто неуместным, а другим, напротив, представляется ценным дополнением к семантике Фреге. Несмотря на неясность в вопросе о том, что, собственно, составляет значение гуссерлевского понятия ноэмы, это понятие стало в современной философии излюбленной точкой опоры при размежевании с феноменологией Гуссерля' (Bernet R., Kern I., Marbach E. Ор. cit. S. 96).
Фёллесдал вводит дополнительные разъяснения: 'Ноэма заключает в себе две компоненты2а: (1) первая - общая всем актам, которые имеют тот же объект, с точно теми же свойствами, ориентированный тем же способом и т. д., независимо от "тетического" характера акта, то есть является ли он восприятием, воспоминанием, фантазированием и т. д. и (2) вторая - различная во всех актах с различным тетическим характером' (выделено мною. - Н. М.) (Føllesdal D. Ор. cit. Р. 682). Я потому выделила курсивом "то есть", что у меня вызывает недоумение отождествление Фёллесдалом "тетического" с "актовым" характером переживания вообще. Из разъяснений Гуссерля (и моей их интерпретации) следует: "тетический" характер - лишь один из "характеров", заключающийся в установлении действительного бытия интендированной предметности. Иными словами, нельзя отождествлять специфическое "тетическое измерение" с характерами, как таковыми, определяемыми воспринятостью, воспоминаемостью и т. д. Правда, несколько ниже Фёллесдал скажет точнее: "способ данности" "в важнейшей части " есть "тетический характер" (т. е. тож-
401
дества здесь нет, как получилось в формулировке тезиса 2). Снова вернемся к тексту Фёллесдала.
Первую компоненту, поясняет Фёллесдал, Гуссерль и называет ноэматическим смыслом (noematischer Sinn) и - альтернативно (?) - 'предметом в "Как" (Wie) его определенностей', или "предметным смыслом". Вторая компонента - это "способ данности" (Gegebenheitsweise) объекта (или - выражая это собственными словами Гуссерля: 'Weise, wie der Gegenstand bewußt ist', способы, какими предмет осознается. - подчеркнуто мною. - Н. М.).
Итак, вторая компонента как бы подразделяется внутри себя: она состоит из "Setzungscharakter", т. е. характера полагания акта, и его исполнения, т. е. Anschauungssinn, созерцаемого смысла. Фёллесдал подчеркивает, что Sinn в широком смысле объемлет и первую (собственно Sinn), и вторую компоненту. И напоминает: в Логических исследованиях Гуссерль назвал первую компоненту "материей", вторую - "качеством", а их единство и поименовал "смыслом" (Sinn). В Идеях 1, уточняет Фёллесдал, Гуссерль использует слово "смысл" для первой компоненты, а словом "ноэма" именует единство обеих компонент. Отсюда третий тезис Фёллесдала:
'3. Ноэматический смысл - то, благодаря чему сознание соотносится со своим объектом' (Ibid. P. 682). Для обоснования его Фёллесдал тоже ссылается на соответствующие высказывания Гуссерля. Ключевое для феноменологии положение Фёллесдал формулируется в виде следующего тезиса: '4. Ноэма акта - это не объект акта (т. е. не объект, на который акт направлен)' (Ibid.). (Здесь Фёллесдал тоже напоминает о фундаментальном различии между позициями Брентано и Гуссерля.) Объект акта, по Фёллесдалу, есть функция ноэматического смысла, что выражается следующим тезисом: '5. Одна и та же ноэма соответствует только одному объекту'. Но противоположное утверждение было бы неверным, откуда следует тезис: '6. Одному и тому же объекту могут соответствовать различные noemata (т. е. ноэматические "предикатные" разновидности, подвиды ноэмы. - Н. М.)', что Фёллесдал преобразовывает в формулу: '6. Одному и тому же объекту могут соответствовать различные ноэматические смыслы (Sinne)'. При этом ноэма индивидуализирует акты - '7. Каждый акт имеет одну и только одну ноэму' (Ibid. P. 683). Но здесь опять-таки, разъясняет Фёллесдал, неверно противоположное: одной и той же ноэме могут соответствовать различные акты. Эти акты могут быть сходными; они могут быть направлены на тот же объект с точно теми же свойствами и могут носить тот же тетический
402
характер. Но они могут быть различными актами - например, они могут иметь различные временные координаты.
И тут Фёллесдал, до сих пор дававший характеристики ноэмы, близкие гуссерлевскому тексту, вдруг делает своего рода интерпретативный скачок. Он говорит: 'Можно ожидать, что noemata во многих отношениях подобна лингвистическому смыслу' - и делает свое заключение: '8. Noemata - абстрактные entities'. Это центральный пункт интерпретации Фёллесдала. Конечно, он старается и его опереть на высказывания Гуссерля. Поскольку этот пункт принципиален и для позиции Фёллесдала, и для моей ее критики (осуществляемой в согласии с рядом других феноменологов), я напомню читателю о цитате из Гуссерля, на которую здесь ссылается Фёллесдал. 'Дерево, [как] просто дерево, вещь в природе, - нечто принципиально иное, чем воспринятое дерево как таковое (Baumwahrgenommene als solches), которое неотделимо присуще соответствующему восприятию в качестве воспринятого смысла' (Hua III, 222). И далее следует уже процитированное в моем текстологическом анализе рассуждение Гуссерля о том, что дерево может погибнуть - сгореть, сгнить и т. д., но смысл - "как смысл этого восприятия", поскольку он не содержит в себе никаких вещественно-физических, химических элементов, - "физически" неуничтожим.
Важны и ссылки Фёллесдала на рукопись Гуссерля "Noema und Sinn", "Ноэма и смысл": 'Смыслы - нереальные объекты, они не суть объекты, существующие во времени'. Или: 'Sinn, смысл не обладает реальностью, он соотносится с реальным временным актом, в котором он имеет место, но сам он не заключает в себе Dasein, наличного бытия, и индивидуальной связи с временем и длительностью' (Цитируется по: Føllesdal D. Husserl's Notion of Noema. P. 684).
Далее - о других характеристиках noemata, которые добавлены Фёллесдалом к уже рассмотренным. '9. Noemata не воспринимаются нашими органами чувств... 10. Noemata познаются благодаря специальной рефлексии, а именно феноменологической рефлексии... 11. Феноменологическая рефлексия может повторяться... 12. Ноэма является образцом (pattern) определенностей, вместе со способами данности' (Ibid. P. 684, 685, 686, 687). Для доказательства 9-го тезиса приводится интересная цитата из рукописи "Noema und Sinn": 'Восприятие есть восприятие о (von), восприятие этого смысла (Sinn), но не в том виде, в каком восприятие есть восприятие этого дома. Восприятие "имеет" свой смысл, но сам смысл не воспринимается. Например, я сейчас с уважением к восприятию говорю, что оно имеет этот смысл и что оно со-
403
ответственно (соответственно своему смыслу) характеризуется как восприятие этого ренессансного дома, фасад которого украшен колоннами из песчаника и т. д. Я закрываю глаза и соответственно имею [в сознании] дом, как он дан в моей памяти, потом я снова говорю о воспоминании, что оно имеет тот же смысл - та же вещь, которая ранее воспринималась, теперь представлена через воспоминание. И если я описываю всего лишь фантазию, то соответственно ее смыслу я говорю, что она есть фантазия "о" ...и возможно, что фантазия имеет тот же смысл, что и восприятие' (Цит по: Ibid.). Фёллесдал утверждает: хотя Гуссерль говорит здесь о Sinn, смысле, сказанное им относится ко всем компонентам ноэмы. (Замечу: и это не может быть основанием для отождествления смысла и ноэмы; хотя действительно речь в цитате Гуссерля идет о "нереальности" смысла, что вполне может быть распространено на всю ноэму, но это не может препятствовать различению смысла, т. е. ядра ноэмы, и "характеров".)
Один из аргументов Фёллесдала в пользу его позиции таков. Sinn, соответственно Noemata схватывается посредством рефлексии. Но это же относится к ноэме в целом. Отсюда как бы следует правомерность если не отождествления Sinn и ноэмы, то во всяком случае пренебрежения их (даже и относительной) различенностью.
В заключение своего рассуждения Фёллесдал говорит о некотором сходстве, но и о различии понимания смысла у Гуссерля и Фреге. И добавляет: в более детальном исследовании noenata нам мало помогут и Гуссерль, и Фреге, хотя у Гуссерля все же можно получить больше инспираций - например, в рассмотрении профилей восприятия.
Должна сказать, что я чрезвычайно высоко ценю феноменологические исследования Дагфина Фёллесдала, которого считаю одним из самых значительных феноменологов нашего времени, главой продуктивно работающей международной феноменологической школы. И, в частности, его исследования концепции ноэмы Гуссерля представляются мне весьма глубокими. (Чисто личное замечание: встреча с этим феноменологом была для меня событием. Я благодарна ему за те его работы, которые он мне прислал.) Наиболее основательно разработана им та структура, которую Гуссерль, действительно, связывает с понятием Sinn и называет, как известно, ядром ноэмы. Далее, у Фёллесдала хорошо разъяснено различие между объектом вне сознания (например, трансцендентной вещью) и тем, как тот же объект трансформирован сознанием, превращен в ноэму, в частности в ее смысл, Sinn. Поэтому большинство тезисов Фёллесдала (2 - но с теми
404
критическими оговорками, которые ранее сделаны, 3, 4, 5, 6, 7, 9, 10, 11, 12) не вызывают у меня возражений. (Более того, когда я в лекциях рассматриваю гуссерлевскую доктрину ноэмы, то использую эти тезисы Фёллесдала в качестве очень полезных разъяснений - что советую сделать и читателю.) Фёллесдал прав, как я думаю, во всех случаях, когда он (опираясь именно на Гуссерля) высвечивает отличие Sinn как особого момента, не имеющего ничего общего ни с реальным (в гуссерлевской терминологии - трансцендентным) объектом, ни с реальными структурами сознания. Все мои предшествующие толкования, касающиеся гуссерлевских терминов real, reell, irreell, хорошо согласуются с упомянутыми тезисами Фёллесдала.
И все же у меня возникают недоумения и возражения. Фёллесдал как бы "высекает" из полной ноэмы (видимо, как наиболее важные или интересующие его лично) элементы, измерения, относящиеся к смыслу (Sinn) и затем фактически рассматривает гуссерлевские формулировки, относящиеся к смыслу, как распространяющиеся на ноэму в целом. Правда, он употребляет здесь уже не термин "ноэма", а термин "noemata", т. е. скорее имеет в виду отдельные "экземпляры" (?) ноэмы. И наконец, самое важное: Фёллесдал как бы явочным порядком, без особых рассуждений уравнивает ноэму с "лингвистическими смыслами". Все эти три принципиально значимых шага Фёллесдала я считаю неоправданными - разумеется, лишь постольку, поскольку с их помощью дается интерпретация Гуссерля, а не выстраивается собственная концепция Фёллесдала лишь с опорой на гуссерлевскую феноменологию. Ибо во втором случае Фёллесдал, как и всякий другой автор, совершенно свободен заимствовать любые элементы из каких угодно концепций, волен интерпретировать их и объединять в любые теоретически обоснованные сочетания. Но раз Фёллесдал в данном сочинении интерпретирует ноэму, как ее обосновывает Гуссерль, я и считаю возможным сделать свои возражения.
Особенно серьезные возражения у меня вызывают тезисы 1 и 8, как и аргументы, которые приведены в подтверждение этих тезисов.
1. Полагаю, Фёллесдал противоречит Гуссерлю, когда фактически пренебрегает различением между ноэмой и Sinn, смыслом. Думаю также, что Фёллесдал это понимает, почему и прибегает к ряду приемов аргументации, к сожалению, логически и содержательно небезупречных. (Это видно, например, в аргументах к 10 тезису. Sinn "схватывается" посредством рефлексии. То же можно сказать о ноэме и noemata. Верно, но отсюда не следует, -
405
к чему, видимо, хочет склонить Фёллесдал, - что в "составе" ноэмы можно ограничиться лишь смыслом.)
2. Правильно констатируя, во-первых, что Sinn, как он понимается в Логических исследованиях, заметно отличается от смысла как ядра ноэмы в Шеях I (это отмечал и сам Гуссерль) и что, во-вторых, понятие Sinn у Гуссерля даже и в этом более позднем произведении достаточно амбивалентно, - Фёллесдал, по-моему, берет Sinn скорее в версии Логических исследований (когда он "привязывался" к анализу языковых выражений). Отсюда и предваряющее 8 тезис толкование: 'Ноэмата во многих отношениях подобны лингвистическим Sinne, смыслам'. Я полагаю, что такой шаг противоречит, и существенным образом, той эволюции от Логических исследований к трансцендентальной феноменологии, которая нашла достаточно твердое закрепление в Идеях I.
3. Отнюдь не случайно Фёллесдал в своих тезисах подменяет термин "noema" термином "noemata". Правомерно ли это? Вряд ли. Если даже под "noemata" подразумевать отдельные и конкретные ноэматические воплощения (например, ноэму какого-то отдельного восприятия), отождествление ее с Sinn все же неправомерно. Но это "экземплифицирование" облегчает Фёллесдалу уподобление noemata и лингвистических смыслов; подобно тому, как лингвистические Sinne, смыслы вычленяются (как у Гуссерля в Логических исследованиях) из отдельных языковых выражений, так - может показаться - лучше всего соотнести смысл с отдельными noemata (которые предстают уже не как компонента ноэмы, но как нечто, с ней "почти что" тождественное по своей сути).
4. Отсюда, как я думаю, всплывают тезисы 1 и 8 Фёллесдала, согласно которым ноэма предстает как "abstract entity". Вполне ясно, что это определение - ключевое для Фёллесдала. Правда, слово "абстрактный" в данном контексте не кажется мне существенным - ведь его толкование вряд ли может вызвать споры. Речь идет просто о том, что ноэма у Гуссерля - не из сферы реального. И "абстрактное" значит здесь не больше, чем противоположное реальному, вещественному, существующему в мире в виде самостоятельных объектов или "объектных" (трансцендентных) процессов. Но вот сочетание "abstract entities" весьма существенно. К сожалению, в работе, которая была здесь разобрана, не вполне ясно, как именно Фёллесдал толкует entities. Но из других его работ можно сделать вывод: Фёллесдал хочет превратить если не ноэму, то noemata в некоторые объективируемые идеальные сущности - подобные языковым выражениям и их смыслам, подобные формулам и "данностям" логики, - с которыми можно
406
было бы "работать" примерно так же как логики или лингвисты "обрабатывают" исходные данности, абстрактные entities своих дисциплин.
В литературе по феноменологии можно встретить чуть ли не однозначное причисление Фёллесдала к фрегеанцам и соответственно упрек, что в своей интерпретации он просто отождествляет Sinn у Гуссерля и Фреге (см. далее интерпретацию Драммонда). Из того, что я знаю о работах Фёллесдала, этого не следует. Фёллесдал действительно находит кое-что общее между Гуссерлем и Фреге в толковании Sinn, но при этом еще больше обнаруживает различий. И кстати, он считает, что гуссерлевская феноменология дает больше для расшифровки Sinn, соответственно noemata, чем концепция Фреге. Я не могу здесь вдаваться в этот специальный вопрос, тем более что он скорее касается Логических исследований, а не Идей I.
Хочу, возвратившись к интерпретации Фёллесдала, высказаться вот на какую тему: почему стирание того различия между ноэмой и ее смыслом, Sinn, которое Гуссерль несомненно и довольно четко проводит, представляется мне неконструктивным?
Как было показано в моей интерпретации ноэзиса и ноэмы, соединение в "предметности" сознания, в целом выражаемой "полной ноэмой" двух компонент - смысла (ядра ноэмы) и "характеров", - является важнейшим новшеством Гуссерля и весьма специфическим, именно феноменологическим, измерением этого учения. Было также отмечено (и это становится чрезвычайно важным в контексте нашей критики), что Гуссерль призывает ни на один момент не упускать из виду коррелятивности ноэмы и ноэзиса. "Характеры" я истолковала как один из опознавательных знаков этой коррелятивности, как бы "внедренных" в саму ноэму. Нельзя сказать, что Фёллесдал не учитывает этих вполне знакомых всякому феноменологу моментов. Например, тезис "2" дает расшифровку связи "чисто" предметного смысла (предмета, взятого с точки зрения "Как" его определенностей) и "характеров" (хотя, как было показано, у Фёллесдала последние порою неоправданно отождествляются только с "тетическими" измерениями). Но когда в других тезисах Фёллесдал приступает к более конкретному рассмотрению - и не ноэмы, a noemata! - то акцент как бы незаметно переносится на Sinn, ноэматическое ядро, а не на сплавленность обеих компонент ноэмы, в каковой ведь и состоит ее специфика. Я далека от того, чтобы упрекать Фёллесдала в логицизме, ибо из других его работ (кстати, в основном, более поздних) знаю, сколько усилий он употребил на объединение - в духе Гуссерля - логического с аспектом, связанным с
407
переживаниями, даже поведением (что Гуссерль, видимо, счел бы психологизмом). Но в фёллесдалевском толковании сути ноэмы как "abstract entity" больше всего ощущаются устремления философствующего логика, пусть и осознавшего громадное значение "вновь открытого" и подробно исследованного Гуссерлем интенционального измерения.
Д. Смит и Р. Макинтайр, авторы глубокой и интересной книги "Гуссерль и интенциональность" (Smith D. W., Mclntyre R. Husserl and Intentionality. Dordrecht, 1982), обосновывают свою концепцию ноэмы, возникшую под несомненным влиянием их учителей Д. Фёллесдала и Я. Хинтикки.
Как и Фёллесдал, они тесно связывают гуссерлевскую теорию интенциональности, которой придают фундаментальное теоретическое значение, и концепцию ноэзиса и ноэмы в Идеях I. Вместе с тем, целесообразно присмотреться даже и к тому, как излагаются у Смита и Макинтайра те разделы Идей I, где речь непосредственно идет о ноэзисе и ноэме. Подобно другим авторам, Смит и Макинтайр отмечают, что прямая гуссерлевская экспозиция этих понятий слишком краткая и что она далека от ясности. Отсюда делается примечательный вывод: 'Понятию ноэмы легко дать ложное истолкование, если основываться только на Идеях. Оба понятия, и ноэзис, и ноэма становятся менее мистическими, если их рассматривать, опираясь на Логические исследования'. (Соглашаясь с этим, замечу: концепция эта становится, однако, весьма запутанной, если чрезмерный акцент делается на Логические исследования и если их особые различения прямо переносятся на Идеи I, на концепцию ноэзиса-ноэмы, впервые подробно развитую именно в этом произведении.) Обращаясь к 88 Идей I, где, как утверждается, Гуссерль впервые отличает ноэму от ноэзиса, Смит и Макинтайр (без особых разъяснений) переводят своеобразные, как я пыталась показать ранее, термины "reell", "Reelle" английским "real", хотя Гуссерль отличает reell от real, правда, имея в виду немецкоязычную терминологию. (А название 97 "Die hyletischen und noetischen Monierte als reelle, die noematischen als nichtreelle Erlebnismomente" переводится так: "The Hyletic и Noetic Phases as Real [reelle], the noematic as Non-Real, Phases of Experience [Erlebnismomente]". Пусть Смит и Макинтайр предусмотрительно приводят в скобках немецкие термины, заслужива-
408
ет быть отмеченным, что reelle передается как "Real", от которого (в немецком варианте - das Reale) Гуссерль как раз и стремится уйти, изобретая свои неологизмы "reelle", "das Reelle". При переводе Erlebnismomente, что значит: "моменты переживания" употребляется английское слово "experience", наиболее распространенный перевод которого - "опыт", и "phases" - фазы вместо "моменты". Думаю, что это приводит к немалой путанице в уме англоязычного читателя, не знакомого с тонкостями немецкого философского языка. Впрочем и читатель достаточно опытный способен запутаться, когда авторы, рассуждая о ноэзисе и ноэме, просто употребляют англоязычные эквиваленты, не указывая в скобках, какие исходные немецкие термины имеются в виду.)
'Итак, - пишут Смит и Макинтайр, резюмируя содержание 88 Идей I, - и ноэзис, и ноэма являются "компонентами", или "фазами", переживания; ноэзис - реальная (читай: квазиреальная, reelle. - Н. М.) фаза, в то время как ноэма является "интенциональной", "не-реальной" (читай: nichtreelle. - Н. М.) фазой. Говоря коротко, Гуссерль снова проводит различение между реальным и интенциональным содержанием, но использует он новую терминологию - и с некоторыми принципиальными изменениями, которые мы еще рассмотрим. Ноэзис - это более зрелая гуссерлевская версия реального (real) феноменологического содержания, а ноэма - более зрелая версия интенционального, или идеального, содержания' (Smith D. W., Mclntyre R. Ор. cit. Р. 119). Смит и Макинтайр, указывая на гуссерлевское различение реального и интенционального содержания, имеют в виду, конечно, Логические исследования. Вместе с тем эти авторы справедливо обращают внимание на изменение трактовки в Идеях I, которая касается уточнения сути феноменологии как трансцендентального, а не эмпиристского дескриптивного анализа. В частности, Смит и Макинтайр правильно подчеркивают, что в 85 Идей I Гуссерль решительно отличает ноэму от всего "психического". Далее, говорят они, 'в Исследованиях реальное содержание акта - это просто актуализация его (акта) интенциональной сущности, которую Гуссерль отождествляет С интенциональным содержанием акта. В Идеях, однако, ноэзис есть не просто взятое в качестве экземпляра интенциональное содержание; он должен играть более сложную роль. Гуссерль характеризует фундаментальную роль ноэзиса, благодаря которой его присутствие делает акт интенциональным - как "дающий смысл" переживанию (Идеи, 85). Смысл, или Sinn, который "дан", - это компонента интенционального содержания акта, или ноэма акта. Но ноэзис не "дает" смысл, буквально экземплифицируя (instanting) его, ибо, как
409
мы увидим, Гуссерль уже не рассматривает интенциональное содержание как сущность. Следовательно, мы должны обнаружить, как в Идеях понимается новый вид корреляции между реальным и интенциональным содержанием' (Ibid. P. 120-121).
Справедливо: вид корреляции структур, процедур сознания, которые в Идеях I обозначаются терминами "ноэзис" и "ноэма" - иной, нежели обсуждавшиеся еще в Логических исследованиях: а) соотношение [квази]реального (reele) и интенционального содержания; б) соотношение материи и качества интенционального акта.
Как явствует из моей интерпретации, в Логических исследованиях Гуссерля действительно более всего интересовало различение между [квази]реальным (reele) и интенциональным (идеальным) измерениями (причем Гуссерль, на что справедливо обращают внимание интерпретаторы, еще связывал феноменологию с реальной эмпирической дескрипцией, от чего впоследствии, в Идеях I, решительно отмежевался). Надо сделать, следуя Гуссерлю, одно терминологическое уточнение. Гуссерль, осуществляя это противопоставление, уже в Логических исследованиях употребляет термин "reelle" ('...Unterscheidung zwischen dem reellen Inhalt eines Aktes und seinem intentionalen Inhalt' - LU I,397). Но есть и принципиально важное пояснение Гуссерля относительно "reelle": '"Real" наряду с "intentional" звучало бы лучше, но это слово решительно придает мысли [направленность] к вещественной трансценденции, которая должна быть благодаря редукции приведена [на рельсы] имманентности переживаний. Мы поступаем правильно, когда вполне сознательно приписываем слову "real" отношение к вещественной трансценденции' (Ibid. S. 399). Reel же "отключено" от такого отношения.
Пока для нас принципиально важно подчеркнуть: 1) Гуссерль уже в Логических исследованиях разводит real и reell, т. е. - во втором случае - структуры самого сознания, ближе всего стоящие к real, но ему не тождественные. 2) Приступая к уровню "reell", Гуссерль хочет и его отличить от "собственно интенционального"
содержания.
Какие же изменения имеют место в Идеях I? По моему мнению, размежевание real и reell усиливается; "reell" характеризуется в его специфике и связывается с одним из измерений ноэзиса; различение "материи" и "качества" акта хотя и опознается как отдаленное предвосхищение дифференциации ноэмы-ноэзы, но скорее остается историческим фактом развития феноменологии, чем прямо и непосредственно становится частью понятийного каркаса Идей I.
410
Мне кажется, что эти важнейшие моменты не принимаются в расчет в трактовке Смита и Макинтайра настолько, насколько это необходимо. Изложение темы ноэмы и ноэзиса и Идеях I у Смита и Макинтайра столь тесно переплетается с обращением к Логическим исследованиям (и к их специфической терминологии), что это способно сбить с толку читателя, не знающего всех феноменологических тонкостей и нередко ими просто не интересующегося. Полагаю, перед лицом таких трудностей самым правильным методически было бы излагать (и интерпретировать) концепцию ноэзиса-ноэмы прежде всего в классическом варианте Идей I (разумеется, не пренебрегая историческими исследованиями и разъяснениями в качестве приложения для тех, у кого к ним есть специальный интерес). Что же касается Смита и Макинтайра, то вот образец их разъяснений: 'Ноэма в Идеях есть версия интенционального содержания акта. Она именуется "содержанием" потому, что ее обнаруживают среди специфических черт "имманентного" акта переживания и она высвечивается благодаря рефлексии на акт. Подобно интенциональному содержанию в Логических исследованиях, ноэма не есть в буквальном смысле часть, или временная фаза акта, но она имеет место в акте как коррелят реального содержания акта (теперь названного "ноэзисом" акта). Следовательно, подобно более ранней версии интенционального содержания, сама ноэма не есть "реальная" (real), временная entity, но вид "смысла", или Sinn' (Smith D. W., Mclntyre R. Ор. cit. P. 121). Но чуть ли не отождествив здесь ноэму и Sinn, Смит и Макинтайр вынуждены признать, ссылаясь на 88 Идей I: '...Гуссерль, однако, предпочитает использовать термин "Sinn" скорее для обозначения специфической компоненты ноэмы, чем ноэмы в целом... Но это усложнение, - вдруг замечают авторы, - не должно нас здесь беспокоить (!), ибо полная ноэма и ее различные конституэнты являются entities одного и того же онтологического типа и имеют одинаковый эпистемологический и феноменологический статус' (Ibid.).
Так что же такое "ноэма" в изображении Смита и Макинтайра? Предварительный ответ на этот вопрос - разбор этими авторами вопроса: чем ноэма не является? Опираясь на Гуссерля, Смит и Макинтайр прежде всего подчеркивают, и с полным на то основанием, что ноэма не тождественна сущности. Приводится полезная разъясняющая цитата из Идей III Гуссерля (16 "Ноэма и сущность"): 'Нельзя смешивать ноэму (коррелят) и сущность. Даже ноэма ясного созерцания вещи или ноэма длящейся согласующейся связи созерцания, направленная на одну и ту же вещь, не есть сущность вещи и не содержит ее в себе' (Hua V, 85). Более
411
того, ноэма и сущность, поясняют Смит и Макинтайр, схватываются благодаря различным видам интуиции. "Движение" к схватыванию ноэмы и сущности осуществляется благодаря различным видам редукции. Ноэмы изучаются трансцендентальной феноменологией, тогда как сущности материальных объектов - различными видами "эйдетической онтологии". Ноэма - трансцендентальная entity, тогда как сущности (essences) - трансцендентные entities. 'Следовательно, в то время как ноэма акта принадлежит переживанию как часть его трансцендентальной структуры, сущности или свойства объекта акта принадлежат полагаемой вещи и ни в коей мере не являются частью самого переживания' (Smit D. W., Mclntyre R. Op.cit. P. 169). Одна и та же сущность может быть интендирована в различных актах через посредство различных noemata, в свою очередь имеющих различный Sinn, смысл (Идеи I. 149). Гуссерль также отмечает, что есть противоречащие смыслу noemata, которым не соответствует никакая сущность. Например, я мыслю круглый квадрат. Это пример, который есть у Гуссерля в Идеях III ( 16). Сначала я приведу толкование примера, которое дают Смит и Макинтайр: 'Если кто-то мыслит круглый квадрат, говорит Гуссерль, "мыслимое значение" ("thought-meaning", Denkbedeutung) "круглый квадрат" существует как entity в сфере noemata, хотя нет такой сущности "круглый квадрат"' (Smit D. W., Mclntyre R. Ор. cit.). А вот точные слова Гуссерля: 'Само собой разумеется: подобно тому, как просто имеющее значение (Bedeutete)... - нечто иное, чем значение (Bedeutung), так и сущность значимого - нечто иное, чем значение. Сущности "круглый квадрат" не существует; но для того, чтобы быть в состоянии его мыслить, нужна предпосылка, а именно - "круглый квадрат" есть значение, сущее в качестве этой единой отдельности (Einheitlichkeit)' (Hua V, 85-86). Из цитаты видно, что ни о ноэме, ни о noemata Гуссерль здесь речи как будто не ведет. А потому перевод последних слов из цитаты Гуссерля: '..."круглый квадрат" есть значение, сущее в качестве этой единой отдельности (Einheitlichkeit)' - с помощью слов: '"круглый квадрат" существует как entity в сфере noemata' представляется мне скорее толкованием, притом слишком произвольным. Правда, несколько раньше основатель феноменологии дает такое очень ценное разъяснение: '...Полагать ноэму как сущую не значит полагать (setzen) соответствующую ноэме предметность, хотя она есть предметность, значимая в ноэме. Это легко пояснить на мыслительных, специфически логических значениях. При этом надо иметь в виду, что эта предметность выступает в ноэме как момент единства, которое может, в качестве "идентичного",
412
иметь различные Noemata, - но, правда, так, что единство, или предметность, берется в кавычки, как по праву берется в кавычки и идентичное. В случае логических значений мы видим, что мыслимое как таковое (логическое значение в ноэматическом смысле) может быть противным смыслу ("wiedersinnig"), однако же внутри бытийной категории "существует" (existiert) "логическое значение" или, во всеобщей формулировке, внутри категории "ноэма"; например, мыслительное значение "круглый квадрат" имеет свое действительное бытие' (Ibid. S. 85).
Все эти опирающиеся на тексты Гуссерля разъяснения Смита и Макинтайра чрезвычайно полезны (Поэтому я советую читателям, вникающим в тонкости феноменологии, и их присоединить к данной в предшествующей главе интерпретации ноэзиса и ноэмы.) Однако не в этом состоит главная цель интерпретации американских авторов. Она формулируется ими следующим образом: доказать и разъяснить, что 'Гуссерль идентифицирует интенциональные содержания, или noemata, со значениями, как они выражены в языке' (Smith D. W., Mclntyre R. Ор. cit. P. 170). Другая цель - совпадающая с разобранными ранее замыслами Д. Фёллесдала - доказать, что noemata суть "abstract entities". Снова же понятно, почему при доказательстве этих тезисов главное значение приобретают уже не Идеи I, а Логические исследования Гуссерля. И в последнем произведении - в соответствии с исходной "теоремой", которую "требуется доказать" - на первый план выдвигаются логико-лингвистические выкладки Гуссерля. Смит и Макинтайр приводят немало интересных конкретных аргументов, входить в которые здесь не представляется возможным. А в целом аргументация покоится, как и у Фёллесдала, на отождествляющей предпосылке, которую я нахожу по меньшей мере спорной: ноэма если не равна (у самого Гуссерля), то должна быть приравнена к ноэматическому смыслу. Далее утверждается: 'Любое лингвистическое значение есть ноэматический смысл' (Ibid. S. 179). В этом случае в "феноменологии ноэзиса и ноэмы" начинает главенствовать концепция "лингвистического значения" и "лингвистического поведения". Разумеется, эти темы живо интересовали Гуссерля - особенно в Логических исследованиях, меньше в Идеях I. Но выдавать все это за суть гуссерлевской концепции ноэзиса и ноэмы мне представляется по меньшей мере неточным. Возражения, которые несколько раньше были мною высказаны в адрес толкования Фёллесдала, относятся и к концепции Смита и Макинтайра. (Что не отменяет моей ранее высказанной высокой оценки их сочинений, в особенности цитированной здесь книги Гуссерль и интенциональность).
413
Целый ряд проблем и трудностей истолкования порожден, во-первых, тем, что Гуссерль, как мы видели, одну из сторон ноэмы связывает со словом "Sinn", "смысл", а во-вторых, еще и с Bedeutung (что в англоязычной традиции передается словом "meaning") 3.
Интересная разработка на эту тему принадлежит современному американскому феноменологу Эвансу. Ценность ее состоит прежде всего в том, что Логические исследования тщательно проанализированы как определенное предвосхищение Идей I - именно с точки зрения обнаружения тех "корней", на которых затем вырастает концепция ноэмы. Один из корней, по Эвансу, - различение в ранней гуссерлевской работе объекта, который интендирован, и объекта, как он интендирован (Hua XIX/1, 414; Hua XIX/II, 587). Другой корень - понятие интенциональной сущности как единства интенционального качества и интенциональной материи (Hua XIX/1, 431/II,590). 'Оба различения могут порождать претензию на то, что они - предшественники ноэмы. С одной стороны, о ноэме говорится, что она есть объект, как он интендирован, "являющийся [объект] как таковой" (Hua Ш/1, 205- 216). С другой стороны, говорится, что ноэматический смысл есть генерализация концепции значения (meaning) (Ibid. S. 285-294); и сам Гуссерль отсылает читателя к имеющимся в Логических исследованиях понятиям "исполняемого значения", "значения восприятия" и "материи" (Ibid. S. 203n-214n). Теперь, кажется, все встает на свои места; раз мы видим то, что Гуссерль сам ретроспективно называет "односторонне"-ноэтическим фокусом Логических исследований (Hua XVIII, S. 14/I, 48), значит, обе концепции Исследований могут вроде бы быть сложены вместе. Но я хотел бы внушить мысль, что дело обстоит не так просто' (The Phenomenology of Noema. P. 57-58).
Развертывая свою аргументацию, Эванс прежде всего сопоставляет тексты первого и второго изданий Логических исследований - с точки зрения того преобразования, о котором мы неоднократно уже упоминали и которое, в частности, объективировано в Идеях I: reell, т. е. реальное содержание акта в первом издании отождествляется с феноменологическим, а это последнее к тому же именуется "дескриптивно-психологическим" (Hua XIX/1, 411; XIX/II, 576). Эта терминология, в 1913 г. уже решительно не устраивавшая Гуссерля, во втором издании, как известно, была скорректирована. Поэтому Эванс справедливо предупреждает: надо быть весьма осторожными не только с начальными форму-
414
лировками Гуссерля, касающимися самой феноменологии, но и с теми характеристиками "интенционального содержания", которые имеются в первом издании Исследований.
Что касается второго издания, то здесь Эванс с полным правом указывает на ряд 'интересных изменений' (Evans I. С. Ор. cit. Р. 60). 'Вместо "reell, или феноменологического (дескриптивно-психологического) содержания" Гуссерль определяет reell, реальное в содержании, в противовес интенциональному. Заслуживает быть отмеченным, что Гуссерль уже не использует слово "феноменологический" для характеристики реального (reell) содержания. В сноске он помечает это изменение, указывая, что теперь он видит необходимость прояснить различие между reell (реальными) элементами переживания и [самой] интенциональной предметностью (intentionalen Gegenständlichkeit), сознанием которой является конкретный акт-переживание (Hua XIX/1, Hua 411/2, 576). Это измерение интенциональной предметности "противопоставлено измерению reell, реальных конституентов акта" (Ibid.), и их анализ теперь становится частью феноменологической работы, которая, следовательно, больше не ограничивается реальным. Здесь Гуссерль преодолевает одностороннюю ноэтическую концепцию феноменологии, и этот текст соответствует как изначальному различению между феноменологическим и объективным содержанием Первого из Логических исследований, так и тексту Идей. А это порождает ожидание, что будет более четко проведено различие между реальным, reell и интенциональным. Но это ожидание оборачивается разочарованием. Трудности в связи с движением от позиции первого издания Логических исследований к Идеям сопряжены с понятием ноэмы' (Evans I. С. Ор. cit. Р. 60- 61).
Эванс также обращает внимание на те дополнения, которые Гуссерль сделал во втором издании Логических исследований касательно разбираемой здесь темы. В них прочерчивается различие между "феноменологическим / идеально-научным" и "психологическим / эмпирико-научным" подходами (Hua XIX/1, 412- 13/577). В фокусе теперь оказывается "идеация всеобщих сущностей": идеальных сущностей живых переживаний. Но того, кто станет ожидать, что Гуссерль сфокусирует внимание на интенциональном содержании, снова же постигнет разочарование.
Эванс затрагивает еще две важные проблемы. Отношение феноменологии Гуссерля к семантике Фреге. 'Я думаю, - пишет Эванс, - что гуссерлевское рассмотрение идеального значения как родовой сущности по отношению к акту значения играет ключевую роль в развитии феноменологии. Гуссерль впервые развил эту
415
концепцию в 1894 г., в первой, утраченной части его монографии "Интенциональный объект" и, по-видимому, еще занимался ею примерно до 1907 г. ...В таком понимании значения - а на этой стадии только в нем - заключалось то, что толкало Гуссерля развивать нечто подобное феноменологии. Фрегеанцы могут одобрять Пролегомены к чистой логике и многое из Первого исследования, не видя никакой необходимости прибегать к Пятому и Шестому исследованиям. И фрегеанцы считают концепцию интенциональности в основном второстепенным моментом, а в худшем случае чем-то ведущим назад к психологизму. Эта проблема до сих пор остается с нами и, возможно, является наиболее важной причиной того, почему в большинстве дискуссий о Гуссерле и Фреге обеим сторонам так и не удается реально убедить друг друга' (Evans I. Cl. Ор. cit. Р. 64).
Хотя некоторые формулировки Фреге звучат почти по-гуссерлиански (Sinn, смысл - "вид бытия данности", die Art des Gegebenseins), все же различие между двумя подходами довольно существенное: по мнению Эванса, семантика Фреге носит онтологический, а не феноменологический характер4. И, скажем, обращение (логика) к представлению или восприятию для Фреге однозначно является уклоном в психологизм. 'Такая позиция была бы невозможной для Гуссерля в Логических исследованиях, поскольку гуссерлевские идеальные значения - в противовес фрегеанскому Sinne, смыслам - являются родовыми сущностями акта значения. И если мы должны разъяснить категориальную структуру идеальных значений, и если значения суть родовые сущности акта, то мы должны вернуться к актам как предмету аналитического исследования, которое несет с собой идеацию самих идеальных значений. "Субъективно" ориентированных исследований нельзя избежать' (Ор. cit. Р. 65).
Эта характеристика Эванса и верна, и важна. Она касается не только демаркации: Гуссерль - Фреге, но и отграничения феноменологии от всякой формальной логики, которая опирается на идею о ее полной "чистоте" от любого включения материала переживаний. (Мы уже обсуждали эту тему в разных ее аспектах.)
Проблема вторая: негативная роль использования Гуссерлем понятия индивидуальных, единичных или особых акциденций. Эванс не собирается разбирать проблему различения между всеобщими (универсальными) и особыми (частными) акциденциями. Но он стремится показать, что Гуссерль по существу воспользовался им, что сыграло отрицательную роль в его учении. Если кратко суммировать цель интерпретации Эванса, то она состоит в следующем. Гуссерль, по его мнению, поддался традиционному онтоло-
416
гическому уклону при толковании "идеальности родов" в Логических исследованиях, когда он (например, в Первом исследовании) отождествил идеальность слова и идеальность значения. 'В Логических исследованиях Гуссерль потребовал, чтобы рефлексивный взгляд на значение, или пропозицию, включал и акт рефлексии на акт мысли об этой пропозиции - на основе чего и может быть осуществлена абстрактная идеация. Но это просто неверно по отношению к логической рефлексии, обращенной к самому суждению. Движение Гуссерля от родовой теории значений в Исследованиях к концепции ноэмы в Идеях в точности означает, как я предполагаю, осознание того, что структуры интенциональности суть функциональные структуры - и это открывает путь к гуссерлевскому пониманию рефлексии в Формальной и трансцендентальной логике ( 44)' (Ibid. P. 66). Эта трактовка подтверждается, по мысли Эванса, выраженным в поздних работах собственным негативным мнением Гуссерля о Логических исследованиях. И еще одно любопытное замечание Эванса. Он полагает, что Гуссерль в поздних логических работах - опираясь на "функционалистскую" концепцию ноэмы - возвращается к своей очень ранней (потом на время забытой) точке зрения, высказанной еще в 1896 г. в рецензии на уже упоминавшуюся книгу Твардовского К учению о содержании и предмете представления ("Zur Lehre vom Inhalt und Gegenstand der Vorstellung"). Там он, в частности, писал, что идеальное значение не "реально живет (real einwohnen)" в представлении, а только "функционально". Функция проявляет себя в дискурсивном мышлении, в связи суждений, например, в суждении тождества - 'Представление А и В полагает то же самое' (Hua XXII, 349).
К этим рассуждениям приложено общее рассуждение Эванса о различии между "онтологической, кантианской и феноменологической семантиками".
Докантовская, в широком смысле аристотелевская семантика, - это "метафизически обосновываемая семантика материальных предикаций". Иными словами, предполагается, что предикация следует бытию и отражает его. Если предикация "коренится" в восприятии, то оно в свою очередь коренится в онтологии. 'Кант радикально порвал с этой традицией, когда стал анализировать [логический] субъект (subject) предикации не прямо в онтологических терминах, но скорее в терминах его конституирования в качестве объекта познания. Его открытие состояло в том, что субъект концептуально определен в качестве условия возможности предикации' (Evans I. Cl. Ор. cit. Р. 68). Эванс особо подчерки-
417
вает значимость указания Канта: понятия основываются на функциях, т. е. формах единства.
'Все это становится основой для гуссерлевского "определимого X" как базисной структуры ноэматического смысла. Канта и Гуссерля объединяет забота о конституировании объекта сознания, но для Канта сознание является сущностно-понятийным, а потому воплощающимся в суждениях (judgmental); Гуссерль, разумеется, находит суждение в восприятии, но его теория восприятия является феноменологической, а не онтологической. Это ведет его в поздних работах в основном, если не полностью к конечному рассуждению об X как ноэматическом ядре. Генеалогия логических форм в Опыте и суждении восходит к восприятию подосновы жизненного мира, и "нечто как нечто" воспринимающего сознания скорее анализируется в терминах горизонта, нежели "определимого X". Другими словами, Гуссерль теперь более озабочен прояснением того, что формализация есть деятельность логики (см.: Опыт и суждение, 5 с)' (Ibid.).
Из моей ранее представленной интерпретации следует, что я в каких-то моментах могу согласиться с трактовкой Эванса. Действительно, есть функциональная зависимость между пониманием, статусом ноэмы, ее (в определенной степени) функциональной же ролью в феноменологии - и замыслом феноменологии, исполнением ее специфических методов и процедур. Но я не могу согласиться с тем, что этот момент исчерпывает сущность ноэмы и что она должна интерпретироваться исключительно в рамках функционального, "операционалъно"-феноменологического подхода. Полагаю также, что в интерпретации Эванса само по себе оправданное стремление сблизить Идеи I с Логическими исследованиями в конце концов сыграло негативную роль: отличие, специфика Идей I оказались нераскрытыми, а вместе с ними - и новый (хотя и подготовленный) шаг феноменологии, связанный с изобретением ноэтико-ноэматического анализа.
Наиболее экстравагантное на первый взгляд и одновременно весьма содержательное толкование ноэмы дает известный современный американский феноменолог Дж. Драммонд. Выступив на одном из симпозиумов, посвященных проблеме ноэмы, он призвал его участников '...больше никогда не использовать термин "ноэма"' (The Phenomenology of the noema. P. 89). Основание для такого призыва (которому, уверен Драммонд, специалисты все
418
равно не последуют) таково: '...философский термин, использованный Гуссерлем в рамках необычного, философского подхода - с целью обозначить обычный объект, рассматриваемый абстрактно - стали вместо этого использовать для обозначения необычного (nonordinary) объекта. Это ошибочное толкование обычной вещи, специально рассматриваемой для специальных целей, фактически оборачивается оковами для философской рефлексии - и избавиться от термина значит снять эти оковы'. Не надеясь на успех, Драммонд, однако, рассчитывает по крайней мере пошатнуть взгляд, согласно которому 'noemata - это entities, представленные (но скрытые) в обычном опыте, лишь дожидающиеся того, чтобы быть раскрытыми благодаря методологической технике феноменологической редукции. Этот взгляд мыслит редукцию к качестве, так сказать, исследовательского хирургического вмешательства в корреляцию между сознанием и его объектами ("давайте откроем ее и посмотрим, что мы обнаружим"); а то, что мы находим, дескать, и суть noemata. Я же скорее надеюсь, - продолжает Драммонд, - совершить то, что John Brough с хирургической точностью назвал "ноэмоктомией" ("поеmoctomy"), навсегда удалив из тела нашего феноменологического пациента этот онтологически и эпистемологически бесполезный аппендикс, и прописать лингвистические лекарственные средства, нацеленные на предотвращение его регенерации' (Ор. cit. P. 89-90).
После этого обескураживающего вступления Драммонд, однако, переходит к скрупулезному анализу того смысла, который ноэма приобрела у Гуссерля и его интерпретаторов. А начинает от с "необычного" для этих целей текста - Второго Логического исследования. 'Это начало необычно, - признает Драммонд, - потому что ни в Логических исследованиях в целом, ни во Втором исследовании в частности, Гуссерль не вводит доктрину ноэмы, а во Втором исследовании он даже не обсуждает вопрос об интенциональности переживаний сознания. Обсуждает же он виды абстракции и различные значения понятия "абстрактное"' (Ibid. Р. 90). Драммонд полагает, что несмотря на отсутствие термина "ноэма" текст Второго Исследования релевантен ее анализу, ибо все специалисты согласны в следующем определении: ноэма - это abstractum.
Во Втором исследовании (VI глава Логических исследований) Гуссерль, согласно Драммонду, суммирует различные смыслы понятий "абстракция" и "абстрактный". В онтологическом отношении важны: 1) абстрактные моменты объекта, т. е. его несамостоятельные части и 2) родовые единства (Species). В интенциональном,
419
или, выражаясь на более позднем гуссерлевском языке, ноэматическом отношении можно различить: 1) переживаемые несамостоятельные моменты, как они переживаются, т. е. абстрактные содержания; 2) переживаемые родовые единства, как они переживаются, т. е. абстрактные понятия. В феноменологическом отношении (на более позднем языке - ноэтически) различены: 1) акт эмфатического обозначения, направленный на абстрактные содержания и 2) генерализующие абстракции, представляющие родовые единства в качестве всеобщих объектов. В Третьем исследовании, посвященном целому и части, Гуссерль различает: а) разъединенные части, т. е. не имеющие общего содержания и относительно независимые от других форм; б) разъединенные части, т. е. не самостоятельные, более того, объединенные столь тесно, что они проникают друг в друга.
Драммонду важно такое понятие "абстрактного" объекта: 'Совершенно ясно, - резюмирует он, - что в Логических исследованиях Гуссерль изначально рассматривает значение как родовое единство, абстрактная единичность которого в качестве экземпляра дана в индивидуальных актах или интенциях значения' (Ibid. S. 92). Следует принципиально важное дополнение: хотя в Исследованиях Гуссерль отличает интенциональные содержания акта от его reell, реальных (в первом издании - феноменологических) содержаний, но гуссерлевское понятие интенционального содержания не вполне ясное. И это замечание совершенно справедливо.
'Интенциональная сущность акта, т. е. единство его материи и качества, как (qua) интенционального содержания, вследствие этого есть сущность, переступающая границы отдельного, частного акта и общая многим актам; но это также сущность, реально (reell) содержащаяся внутри каждого акта и интендирующая объект определенным способом и в рамках некоторого тетического характера. Интенциональная сущность, как (qua) интенциональное - это значение, или родовое единство, абстрактная индивидуация и универсальный объект, который объясняет направленность конкретных и особенных актов на объект - в силу их экземплифицирования, в качестве реального, reell, содержащего интенциональные сущности индивидуального акта значения' (Ibid.).
И только после формулирования понятия феноменологической редукции, уточняет Драммонд, Гуссерль включает интенциональные содержания "внутрь" феноменологических содержаний акта. Следовательно, только после такого формулирования 'Гуссерль мог включить интенциональный объект, объект,
420
как он интендирован, т. е. ноэму, в феноменологические содержания акта' (Ibid.) (Вместо "объект" здесь следует читать: "предмет", "предметность".)
В самой доктрине ноэмы понятие интендированной предметности, как она интендирована, интенционального содержания и значения, как выражается Драммонд, становится "конвертируемым". 'Всякое рассмотрение ноэмы вследствие этого становится рассмотрением отношения между ноэмой, значением и объектом... (читай: предметностью. - Н. М.). И интерпретация Дагфином Фёллесдалем ноэмы и отношения ноэмы к объекту мотивирована, во-первых, этой ранней гуссерлевской точкой зрения на ноэму как абстрактную индивидуацию (родовое единство) и на акты, интендирующие значение, как на ее экземплификацию и, во-вторых, близостью этой позиции к понятию смысла у Фреге и к определению его референтного отношения к объекту. В целом же Фёллесдал рассматривает ноэму как абстрактную индивидуацию, опосредующую отношение интенционального акта к его объекту, в сущности в том же смысле, в каком Фреге рассматривает Sinn, смысл - как абстрактную entity, как опосредующее звено референции выражения к его объекту' (Ibid. P. 93).
Сам Фёллесдал, отвечая критикам, уподоблял ноэму "типам" Пирса, которые актуализированы, экземплифицированы (instantiated) в различных индивидуальных актах. Тогда ноэма становится "формой детерминации", общая структура которой и есть ноэма. Драммонд коротко описывает понимание Фёллесдалем гуссерлевской ноэмы - с тем, чтобы выделить моменты, с которыми можно согласиться, и те, которые приходится оспорить. Фёллесдал понимает noemata как "абстрактные entities". Аргументация Фёллесдала такова. 1) Гуссерль характеризует ноэму как Sinn, смысл; 2) ноэма - это способ презентации предметности и вследствие этого не есть сама конкретная, интендированная предметность; это интенциональная entity, детерминирующая и содержание, и тетический характер представляемых предметностей; 3) некоторые интенциональные акты не имеют существующих объектов, на которые они были бы направлены, и потому они не могут быть детерминированы через обладание интендируемой предметностью. 'Поскольку такие акты (даже лишенные предметностей) интенциональны и имеют интенциональную предметность в смысле интенционального содержания или ноэмы, эти акты могут быть направлены на их не-существующие объекты благодаря ноэме, или смыслу, т. е. посредством абстрактной, интенсиональной entity, через которую они представлены и относятся к несуществующему объекту' (Ibid. P. 94). Вы-
421
делив эти моменты подхода Фёллесдала и его учеников, Драммонд считает их соответствующими текстам Гуссерля: верно, что ноэма - это смысл, Sinn, что она - способ представления (presentation), что некоторые акты интендируют несуществующие предметности. Но в целом Драммонд придерживается мнения, согласно которому прочтение Гуссерля у Фёллесдала "неполное и неадекватное". И хотя он соглашается с Фёллесдалом: ноэма-abstactum, но оспаривает фёллесдалевское понимание этой формулы. 'Ибо Гуссерль периода Идей I и ноэмы уже не использует язык актуализации значений-родов, чтобы объяснить отношение между интендирующим актом, его значением и его интендируемой предметностью. Теперь Гуссерль признает, что феноменологическое содержание акта окружает его интенциональное содержание как коррелят реально содержащегося ноэзиса. Гуссерлевская позиция, касающаяся отношения между значением акта и его полагаемой предметностью, теперь вплетена в дискуссию о ноэме, ибо ноэма охарактеризована и как смысл, и как интендированная предметность, как она интендирована' (Ibid. P. 95).
В отличие от Фёллесдала, Д. Смит и Р. Макинтайр рассматривают ноэму не как абстрактный универсальный (всеобщий) объект, а как абстрактно-особенный ("партикулярный"). Драммонд полагает, что и с этим толкованием связаны существенные трудности. 'Абстрактное особенное (the abstract particular), которое и есть ноэма, для Смита и Макинтайра является особенным потому, что нет абстрагирования свойства или момента от других свойств или моментов, которые конституируют объект (предметность); все свойства, ее формирующие, принадлежат модифицируемому пути к ноэме как способу их презентации; и через особенное ноэма может представлять особые интендированные предметности. Ноэма, с другой стороны, абстрактна, потому что не имеет в себе пространственно-временных детерминаций (См.: Smith D., McIntyre R. Husserl and Intentionality. A Study of Mind, Meaning and Language. P. 123-124). Но такая точка зрения порождает, согласно Драммонду, собственные проблемы. Смысл "абстрактного особенного" не обеспечивает базиса для различения опосредующих noemata от интендируемых идеальных предметностей, ибо, скажем, идеальные фигуры геометрии в себе и для себя не существуют в пространстве и времени; это относится и к таким интендируемым предметностям, как мелодия (в отличие от ее исполнения)' (Drummond}. Ор. cit. Р. 99). (Читатель может убедиться, что мои критические возражения в адрес концепций Фёллесдала, а также Смита и Макинтайра в ряде пунктов согласуются с критикой Драммонда.)
422
Теперь настало время разобрать собственную позицию Драммонда. Он считает необходимым рассматривать ноэму не как абстрактный объект, а как абстрактный момент интенциональной корреляции между переживанием и его интендированной предметностью. 'Если мы 1) рассмотрим интенциональную корреляцию, которая должна существовать между переживанием и его интенцированной предметностью и 2) не станем понимать ноэму как абстрактную entity (в качестве родового единства, типа или особой entity), онтологически отличную от интендированной объективности и опосредующей направленность акта на предмет, а будем 3) понимать ноэму как полагаемую предметность именно так, как она интендирована, как интендированную предметность в ее значении для нас, - тогда мы распознаем ноэму одновременно как интенциональный момент (abstractum) переживания и как онтологически тождественную, но не полностью совпадающую с интендированной предметностью. Если бы ноэма и интендированная предметность полностью, идеально совпадали, то ноэма была бы предметностью во всей ее конкретности и не была бы абстрактумом; тогда скорее была бы просто предметность, которая интендирована, чем предметность, как она интендирована, с определенными детерминациями и при определенной концепции соотносительная с особыми экспериментальными интересами' (Ibid. P. 104).
Но если ноэма относится к переживанию как его момент, то в каком смысле употребляется слово abstactum? Что именно мы абстрагируем, когда "абстрагируем" ноэму? Ответ Драммонда на эти вопросы таков: мы абстрагируемся от того целого, которое есть интенциональная корреляция между переживанием и переживаемой предметностью; ноэма есть часть этого целого. Но более глубокий ответ на этот вопрос, согласно Драммонду, может быть найден в теории феноменологической редукции. Ведь редукция и есть наше абстрагирование от участия в верованиях, характерных для "естественной" установки. Но ни эти верования, ни их предметы не исчезают. Мы на них рефлектируем; они предстоят перед нами в своем предполагаемом существовании, как корреляты переживаний с определенной направленностью интереса, с тетическими характеристиками. 'Предмет, таким образом представленный, и есть то, что Гуссерль - для технических целей философской рефлексии - называет "ноэмой". Ноэма, следовательно, есть интендированная предметность как раз как она интендирована - со всеми ее значениями для нас, в ее отношении к нашим интересам и заботам, с определенными тетическими характеристиками, но обособленно от нашего участия в общем веровании,
423
характерном для "естественной установки", т. е. в изоляции от наивного принятия фактического существования этих предметностей и ценности наших суждений о них и их оценок' (Ibid. Р. 106).
Если мы живем в естественной установке, то философствуем мы в другой установке. И все же, осуществляя редукцию, Гуссерль не впадает в редукционизм, считает Драммонд. Мы не редуцируем онтологический статус интендируемой предметности, сводя ее к представлениям, и не редуцируем направленность акта на интендируемую предметность к направленности смысла на его референт. Мы продолжаем обращаться, но теперь по-философски, к нашим обычным переживаниям и их обычным предметностям, к нашим обычным интересам и озабоченностям, к тем способам, для которых предметы могут быть значимыми. Но мы не живем в этих переживаниях со всей их наивной подключенностью к этим предметам.
'Мы живем в естественной установке, но мы также философствуем, т. е. рассматриваем предметности в абстракции от всех позиций, которые сопровождают весь наш естественный опыт. Ноэма, следовательно, есть abstractum - прежде всего потому, что она открывается нашему вниманию благодаря действию (doing), которое абстрактно. Она - объект абстрактного рассмотрения; это тот же предмет, что и предмет естественного рассмотрения, но он уже не рассматривается естественным образом (naturally). Ноэма, другими словами, есть абстрактум - пока и поскольку предметностность рассматривается абстрактно, если само дело этого рассмотрения берется в абстракции от естественных верований. Эту абстракцию, характеризующую философскую установку, следует, разумеется, отличать от других видов абстрактного рассмотрения - таких как генерализация, идеализация и формализация. Эти абстрагирования трансформируют свои предметы, абстрагируясь от полностью определенных, дифференцированных предметов. Абстрагирование, которое и есть феноменологическая редукция, не трансформирует предметности нашего обычного опыта, когда абстрагируется от них; вместо этого оно трансформирует нашу деятельность путем абстрагирования от позиций, центральных для наших естественных переживаний' (Ibid. P. 107).
Предмет представляет себя во множестве смыслов. 'Философски выражаясь, мы можем сказать, что объект есть тождество во множестве noemata. Но тождество здесь - не тождество рода, которое актуализируется в различных актах или различных noemata; и это не тождество абстрактно-особенного... И это не тождест-
424
во, которое сводимо к идентичному целому, функционально присутствующему в каждой части. Тождество - это просто идентичность самой интендированной предметности, идентичность в различных представлениях, идентичность, которую мы можем опознать в качестве тождества только потому, что она представлена во множестве' (Ibid. P. 108).
И наконец, Драммонд возвращается к своему радикальному предложению: изъять термин "ноэма" из дискуссий. В завершение своих рассуждений он неожиданно несколько смягчает позицию. Поскольку Гуссерль в конце концов сам ввел этот термин, то в занятиях гуссерлевской философией, признает Драммонд, его нельзя полностью избежать. (Спасибо и за это.) Но вдруг оказывается, что употребление понятия ноэма в контексте пониманий, предложенных другими авторами, ставится под запрет. "Ноэмой" можно называть только то, что называет ею сам Драммонд.
Я не могу, разумеется, согласиться с предложением "изъять" ноэму из ее обращения в языке философского сообщества. И полагаю, что само это предложение Драммонда - скорее своего рода эпатаж (вероятно, вызванный раздражением из-за неумеренного и необоснованного употребления термина). Впрочем ясно, что Драммонд отчасти сам себе противоречит, ибо, обещая "ноэмоктомию", он выстраивает длинное, детальное, глубокое исследование структур сознания, которые Гуссерль назвал "ноэматическими" и которые в принципе можно содержательно обсуждать и без ссылок на Гуссерля.
Вместе с тем целый ряд рассуждений Драммонда я поддерживаю. Это прежде всего его критика фрегеанской, по сути, интерпретации ноэмы как "абстрактной универсальной сущности". К сожалению, Драммонд не акцентировал то обстоятельство, что при этом Д. Фёллесдал и другие авторы, взяв понятие ноэмы из Идей I и отождествив его с некоторыми структурами Логических исследований, поместили ноэму в чисто логицистский, логико-семантический контекст, что - по моему глубокому убеждению - нельзя согласовать даже с концепцией Исследований, но что уж точно противоречит букве, духу Идей 1 и самой сути поставленной исследовательской проблемы, как бы по определению выходящей за рамки логицизма (пусть и "допускающего" в свои рамки тему переживания). Я могу согласиться с рассуждением Драммонда и в той части, где речь идет о ноэме как "абстрактном моменте" при рассмотрении интенциональности. Но, как явствует из моей ранее приведенной интерпретации, я считаю такую характеристику лишь первым шагом, когда указывается лишь общий род, а не differentia specifica ноэмы. К счастью, Драммонд не
425
"застревает" на этом "абстрактном моменте" и дает ряд весьма ценных структурных объяснений. И, в принципе, можно принять как глубокое и конструктивное то приведенное ранее определение ноэмы, которое Драммонд дает в цитированной работе (Ibid. Р. 107).
Полагаю, что читатель смог уяснить из достаточно пространного Экскурса, как напряженно и сколь разносторонне интерпретируется в феноменологической литературе тема ноэзиса и особенно ноэмы. Преимущественное внимание к ноэме можно объяснить по крайней мере двумя обстоятельствами. Во-первых, сам Гуссерль в Идеях I акцентировал ноэматические моменты - возможно, потому, что в Логических исследованиях, напротив, внимание было привлечено к той стороне анализа, которая впоследствии получила название ноэтической. Во-вторых, влияние, которое во второй половине ХХ в. приобрели аналитические, логико-лингвистические философские направления, объясняет преимущественный интерес интерпретаторов не к "актовым", reelle моментам интенционального единства, т. е. не к ноэзе, а к моментам "предметным", традиционно тесно увязываемым с языковыми выражениями, их смыслом, значением, с темой meaning (где значение, Bedeutung, и смысл, Sinn если не сливаются, то тесно переплетаются).
Есть немало аспектов рассмотренных в этом Экскурсе дискуссий, которые так или иначе были приняты мною во внимание, когда я выстраивала свою интерпретацию (например, отличение ноэмы от реального, real и квазиреального, reell; отличение ноэмы от сущности, критика понимания ноэмы как entity - как и вообще попытка связать Идеи I и Логические исследования). И все же я отказалась от традиционного способа изложения собственных взглядов с попутным цитированием (сочувственным или критическим) других авторов - прежде всего по той причине, что мое толкование не совпадает ни с позицией какого-либо одного автора, ни с суммой тех тезисов, которые я у отдельных авторов поддерживаю. Есть еще одна проблема, о которой раньше упоминалось и о которой - при сравнении текста Идей 1 и представленных в Экскурсе