ШРИФТ 'АЛЬФА' необходим для древнегреческого, правда, для трех слов. J
Сканирование и форматирование: Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || yanko_slava@yahoo.com || http://yanko.lib.ru || Icq# 75088656 || Библиотека: http://yanko.lib.ru/gum.html ||
update 28.12.04
АНОНС книги
Серия
КЛАССИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТСКИЙ УЧЕБНИК
основана в 2002 году по инициативе ректора
МГУ им. М.В. Ломоносова
академика РАН В.А. Садовничего
и посвящена
250-летию Московского университета
КЛАССИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТСКИЙ УЧЕБНИК
Редакционный совет серии:
Председатель совета
ректор Московского университета
В.А. Садовничий
Члены совета:
Виханский О.С, Голиченков А.К., Гусев М.В., Добренькое В.И., Донцов А.И., Засурский Я.Н., Зинченко Ю.П. (ответственный секретарь), Камзолов А.И. (ответственный секретарь), Карпов С.П., Касимов Н.С., Колесов В.П., Лободанов А.П., Лунин В.В., Лупанов О.Б., Мейер М.С., Миронов В.В. (заместитель председателя), Михалев А.В., Моисеев Е.И., Пушаровский Д.Ю., Раевская О.В., Ремнева М.Л., Розов Н.Х., Салеикий A.M. (заместитель председателя), Сурин А.В., Тер-Минасова С.Г., Ткачук В.А., Третьяков Ю.Д., Трухин В.И., Трофимов В.Т. (заместитель председателя), Шоба С.А.
Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова
А.Ф. Зотов
СОВРЕМЕННАЯ ЗАПАДНАЯ ФИЛОСОФИЯ
Издание второе, исправленное
Допущено Министерством образования Российской Фелераиии в качестве учебника для студентов высших учебных заведений,
обучающихся по направлению 520600
и специальности 021400 'Журналистика'
Москва
'Высшая школа' 2005
УДК 1(091) ББК 87.3 3 88
Рецензенты:
Институт человека РАН (директор член-корр. РАН, д.ф.н., проф. Б.Г. Юдин); П.П. Гайденко, член-корр. РАН, д.ф.н., проф. (Институт философии РАН)
Зотов, А.Ф.
3 88 Современная западная философия: Учеб./А.Ф. Зотов.- 2-е изд., испр.- М.: Высш. шк., 2005.- 781 с.
ISBN 5-06-005107-2
Фундаментальный труд известного ученого и педагога, заслуженного профессо-ра МГУ им. М.В. Ломоносова Анатолия Федоровича Зотова создан на основе лекци-онного курса, много лет читаемого автором на философском факультете университе-та. В нем предпринята историко-философская реконструкция современной западной философии, заканчивающаяся последними годами ХХ в. Первое издание работы (2001) удостоено премии МГУ им. М.В. Ломоносова за лучший учебник. Во второе издание внесены многочисленные изменения, в том числе касающиеся переводов текстов современных зарубежных авторов.
Для студентов, аспирантов и преподавателей, для всех, кто интересу-ется историей философии.
ISBN 5-06-005107-2
УДК 1(091)
ББК 87.3
© ФГУП 'Издательство 'Высшая школа', 2005
© МГУ им. М.В. Ломоносова,
художественное оформление, 2005
Оригинал-макет данного издания принадлежит издательству 'Высшая школа', и его репродуцирование (воспроизведение) любым способом без согласия издательства запре-щено.
1. XIX ВЕК - СТАНОВЛЕНИЕ СОВРЕМЕННОЙ ФИЛОСОФИИ
2. А. ШОПЕНГАУЭР - ПРОВОЗВЕСТНИК НОВОЙ ФИЛОСОФСКОЙ ПАРАДИГМЫ
3. 'КОРЕННОЙ ПЕРЕВОРОТ В ФИЛОСОФИИ' И ЕГО ГЛАВНЫЕ УЧАСТНИКИ
К. Маркс и марксизм: философия принимает новый облик
4. ПОЗИТИВИЗМ - ФИЛОСОФСКАЯ ПАРАДИГМА ИНДУСТРИАЛЬНОГО ОБЩЕСТВА
5. ЕСТЕСТВЕННО-НАУЧНЫЙ МАТЕРИАЛИЗМ XIX ВЕКА
6. ЭМПИРИОКРИТИЦИЗМ ('ВТОРОЙ ПОЗИТИВИЗМ'): ТЕОРИЯ ПОЗНАНИЯ В РОЛИ НАУЧНОЙ ФИЛОСОФИИ
Р. Авенариус был швейцарским философом
Э. Мах родился в чешском городе Турасе в 1838 г.
Эмпириокритическая концепция жизни
Онтология эмпириокритицизма: мир как совокупность 'комплексов ощущений'
Место эмпириокритицизма в истории западной философии
7. ПРАГМАТИЗМ - АМЕРИКАНСКИЙ СИНТЕЗ ЕВРОПЕЙСКИХ ФИЛОСОФСКИХ ИДЕЙ
Прагматистская концепция истины
8. НЕОКАНТИАНСТВО: РЕДУКЦИЯ ФИЛОСОФИИ К МЕТОДОЛОГИИ
Способы образования научных понятий. 'Науки о природе' и 'науки о духе'
9. В. ДИЛЬТЕЙ: ФИЛОСОФСКИЕ И МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ ИСТОРИИ КАК НАУКИ
'Критика исторического разума': предмет и метод истории
10. ЗАПАДНАЯ ФИЛОСОФИЯ В XX ВЕКЕ
Первой из таких новаций, на мой взгляд, представляет собою новая идея истины.
11. Ф. НИЦШЕ И СУМЕРКИ ОБОСНОВЫВАЮЩЕГО РАЗУМА. НОВАЯ ФИЛОСОФСКАЯ ПАРАДИГМА
12. 'ФИЛОСОФИЯ ЖИЗНИ' ВО ФРАНЦИИ: А. БЕРГСОН
Становление логического позитивизма
'Логико-философский трактат' Л. Витгенштейна
Что такое 'форма жизни'? Что такое 'языковая игра'?
14. ПСИХОАНАЛИЗ И ЕГО ФИЛОСОФСКИЕ КОНТЕКСТЫ
Первые шаги психоанализа. Фрейдизм
Психоанализ и 'научная психология'
Психоанализ К. Юнга. Учение о коллективном бессознательном
Жизнь и деятельность основателя современной феноменологии
Основные принципы феноменологии Гуссерля и их эволюция
Начало. Гуссерлева 'философия арифметики' и редукция в роли методологического принципа
Феноменологическая самокритика и критика психологизма. 'Логические исследования'
'Картезианские размышления'. Феноменологическая редукция и конституирование предметного мира
Синтез как изначальная форма познавательной активности
Проблема 'других Я'. Интерсубъективность
'Кризис европейских наук'. Проблема судьбы европейской культуры, 'Жизненный мир'
Философские наследники Гуссерля
Морис Мерло-Понти (1908-1961 )
16. М. ХАЙДЕГГЕР И ЕГО КОНЦЕПЦИЯ ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКОЙ ОНТОЛОГИИ
Конечность человеческого бытия
Онтология историчности. Историчность и временность
Дедукция понятий феноменологической онтологии. Ничто и свобода
Ситуативность человеческого бытия. Экзистенциальная возможность
Экзистенциальная трактовка времени
Конкретные отношения с другими
'Иметь', 'делать' и 'быть' как базовые категории человеческой реальности
Свобода и фактичность. Бытие в ситуациях
Место смерти в экзистенциальной онтологии
'Хотеть', 'иметь' и 'быть' как детерминанты человеческого бытия
18. СТРУКТУРАЛИЗМ: ЗАПАДНАЯ ФИЛОСОФИЯ НА ПУТИ К ПОСТМОДЕРНУ
Первые шаги структурализма. Структурная лингвистика
К. Леви-Строс и структурная антропология
М. Фуко и его 'онтология дискурса'
19. Ж. ДЕЛЕЗ И ФИЛОСОФСКИЙ ОБЛИК ПОСТМОДЕРНА
От 'кризиса объективности' к 'кризису субъективности'
Онтология и 'логика смысла' Ж. Делёза
Вы открыли одну из замечательных книг, изданных в серии 'Клас-сический университетский учебник', посвященной 250-летию Мос-ковского университета. Серия включает свыше 150 учебников и учеб-ных пособий, рекомендованных к изданию Учеными советами фа-культетов, редакционным советом серии и издаваемых к юбилею по решению Ученого совета МГУ.
Московский университет всегда славился своими профессорами и преподавателями, воспитавшими не одно поколение студентов, впо-следствии внесших заметный вклад в развитие нашей страны, соста-вивших гордость отечественной и мировой науки, культуры и образо-вания.
Высокий уровень образования, которое дает Московский универ-ситет, в первую очередь обеспечивается высоким уровнем написанных выдающимися учеными и педагогами учебников и учебных пособий, в которых сочетаются как глубина, так и доступность излагаемого мате-риала. В этих книгах аккумулируется бесценный опыт методики и ме-тодологии преподавания, который становится достоянием не только Московского университета, но и других университетов России и всего мира.
Издание серии 'Классический университетский учебник' нагляд-но демонстрирует тот вклад, который вносит Московский университет в классическое университетское образование в нашей стране и, несо-мненно, служит его развитию.
Решение этой благородной задачи было бы невозможным без ак-тивной помощи со стороны издательств, принявших участие в издании книг серии 'Классический университетский учебник'. Мы расценива-ем это как поддержку ими позиции, которую занимает Московский университет в вопросах науки и образования. Это служит также свиде-тельством того, что 250-летний юбилей Московского университета -выдающееся событие в жизни всей нашей страны, мирового образова-тельного сообщества.
Ректор Московского университета академик РАН, профессор
В. А. Садовничий
Моей жене, верной спутнице
по тернистым жизненным тропам,
Наталье Михайловне Смирновой,
посвящается.
Тема современной западной философии в курсе истории философии для человека русской культуры представляет немалые, и притом специ-фические, трудности. Очевидная и лежащая на поверхности трудность - это великое многообразие тем, точек зрения, школ, имен и публикаций. При этом последние написаны в самых разных стилях - иногда чуть ли не как математический трактат, с использованием особой символики и схем, и в таком случае требуется предварительное знакомство со специ-альной терминологией, приходится частенько заглядывать в специаль-ные словари, и не только философские; а иногда весьма художественным, но столь 'темным' и метафоричным языком, коему позавидовал бы и сам Гераклит, которого современники называли 'темным', и Гегель, кото-рого 'темным' считают многие теперешние студенты, изучающие фило-софию в обязательных вузовских курсах, и любители серьезного фило-софского чтения, которых почему-то становится все больше. Нередко при чтении подобных трудов возникает впечатление, что автор даже и не стремился к тому, чтобы смысл его произведения доходил до каждого чи-тателя. И впечатление это вовсе не всегда обманчиво, поскольку с точки зрения многих, если не большинства, философов чтение философской литературы - дело скорее элитарное, нежели массовое, а потому пред-полагает наличие у читателя подлинного интереса и недюжинных интел-лектуальных способностей.
Есть и другие трудности, которые на поверхности не лежат: на первый взгляд, в тексте все представляется совершенно прозрачным, удивляет только то, что автор пишет о само собой понятных вещах, а его коллеги по 'философскому цеху' начинают эти вопросы обсуждать, и эти обсуж-дения получают широкий общественный резонанс1. Однако достаточно обратиться к историко-философскому контексту многих таких сочине-ний, к культурной ситуации времени, как суть этой странной ситуации становится ясной. Для иллюстрации напомню знаменитую Французскую Энциклопедию, великий памятник европейского просвещения: ведь у со-
1 Весьма наглядным тому примером могут быть классический позитивизм О. Конта и Г. Спенсера, а также естественно-научный материализм (его часто называли 'вульгар-ным') Бюхнера, Фогта и Молешотта.
6
временного читателя большинство ее статей вызывает снисходительную улыбку, а то и гомерический хохот. Но если мы поймем, что ее историче-ское значение не в ее преходящем и устаревающем содержании, а в том, что за этим содержанием стояла программа разрушения традиционных представлений человека феодального общества, что она подготавливала рождение нового европейского общества, то нам станет ясно, что и в нау-ке, и в истории, и в философии можно смотреть, но при этом самого глав-ного не заметить, подобно герою известной басни Крылова, который в музее редкостей не приметил слона. Другая трудность такого же рода проистекает из часто неосознаваемой предпосылки - некритичного принятия 'азбучного' определения философии как особого рода нау-ки - к примеру, как науки о наиболее общих законах природы, общест-ва и мышления. Если философия - это наука, то, значит, она столь же имперсональна и столь же интернациональна, как и любая наука вооб-ще - например, математика или физика. И если это так, то и философы, точно так же, как ученые-математики или ученые-физики, в конечном счете составляют единое мировое профессиональное сообщество, по-скольку предмет их исследований один и тот же; обсуждая свои профес-сиональные темы, они неплохо понимают друг друга потому, что знают, о чем говорят; а еще потому, что пользуются принятым в этом сообществе научным, профессиональным языком совершенно независимо от того, в какой стране они живут и какой язык - русский, английский, немецкий, французский, или, скажем, суахили является их родным разговорным языком1.
В этом плане философия, видимо, ближе к тому, чтобы ее рассматри-вать как особое образование культуры, специфичное для определенного народа или определенной исторической эпохи, суть которого вовсе не в том, чтобы накапливать знания, все полнее и глубже постигая природные и социальные реальности (хотя, конечно, этот момент ей тоже не чужд). В некотором смысле она ближе к литературе или живописи, не говоря уж о религии: подобно тому, как живопись Пикассо не отправила в небытие картины Рафаэля, а романы Л.Н. Толстого - поэмы Гомера, так и фило-софия Витгенштейна не 'похоронила' философию Аристотеля. На это можно было бы возразить, что ведь и имена великих ученых прошлого, и их открытия сохранила история; можно сказать, что эти имена и эти от-
1 Другой вопрос, что, скажем, в результате тех или иных конкретных исторических обстоятельств основу профессионального языка может составлять тот или иной из 'естест-венных' языков, 'живых', вроде английского или 'мертвых', вроде латыни, а потом - в силу других, столь же конкретных, обстоятельств, в его состав вошли термины и знаки из других языков. Со временем образовалась интернациональная 'смесь' знаков и терми-нов специальные символы физики и математики заимствовали частично у арабов, час-тично из древнегреческого, частично из латыни, частично из живых европейских языков; не исключено в принципе, что и другие языки внесут свой вклад в общечеловеческий язык нау-ки но при этом язык этот так и останется общечеловеческим научным языком, языком профессионалов.
7
крытия тоже имеют непреходящую историческую ценность. Но обретя историческую ценность, сегодня они утратили свою главную ценность - ценность 'работающего' знания о действительности, поскольку совре-менное научное знание полнее и точнее научного знания прошлых веков. Современный средний студент физического факультета обладает сведе-ниями о мире, гораздо более полными и точными, чем те, что имелись в распоряжении Ньютона. Это значит, что в научных знаниях главное - это их 'безличная' составляющая; поэтому мы имеем право говорить о научном прогрессе, и даже о росте знания1. Однако произведения ис-кусства и литературы, созданные в прошлые эпохи, и в их наличном со-временном бытии обладают непреходящей культурной и художественной ценностью, ценностью не только исторической, не только 'музейной'.
Философские концепции2 также обладают специфической культур-ной ценностью, которая не 'поглощаются' исторической. Здесь 'прира-щение знания', если даже в философии оно и происходит в большей сте-пени, чем в искусстве или литературе, не имеет, пожалуй, решающего значения. Ведь философия - не только знание, но прежде всего миро-воззрение, что включает знание о мире, но к нему не сводится; оно вклю-чает также систему ценностей, которая отличает определенный народ и определенный период истории.
Коль скоро мы признаем легитимным термин 'западная филосо-фия', то мы уже согласны с точкой зрения, что эта философия составля-ет часть определенной, все еще особой, отличной от других, культуры. Отсюда, как минимум, следует, что нам, жителям России (которые, если судить по вековым спорам, продолжающимся поныне, все еще не опреде-лились, европейцы мы или азиаты, или не то, и не другое), будет полезно проследить генетические связи современной 'западной' философии с ее непосредственными предшественниками и истоками, с европейской культурной традицией: тогда мы либо поймем, что напрасно сомнева-лись, что мы и сами происходим из той же традиции, что мы, несмотря на скулы, вовсе не 'скифы', и потому нам нет никакой надобности 'перево-дить' содержание ('смыслы') современной 'западной' философии в другие 'смыслы' - смыслы другой, своей, родной, русской (или, если угодно, российской) культуры; либо поймем другое - что мы духовно не принадлежим современной Европе, что нам либо предстоит еще продол-жить дело Петра Первого и перейти от 'прорубания окон' к 'проклады-ванию мостов', от которых рукой подать и до ликвидации границ (во вся-ком случае 'невидимых' границ культурного размежевания), пока мы сами, наконец, не почувствуем себя европейцами, и они тоже признают
1 В этом смысле слова Ломоносова о 'приращении знания' остаются справедливыми, хотя в развитии науки имеют место и научные революции, о чем Ломоносов знать еще не мог.
2 Впрочем, под определенным углом зрения и естественно-научные тоже.
8
10
Сам язык, которым говорят европейские философы середины XIX ве-ка, понуждает датировать начало современной философии с послегеге-левского периода. Как по форме, так и по содержанию гегелевская фи-лософская система предстает как последняя классическая философ-ская концепция. Все, что появилось непосредственно после нее, в тот исторический период, о котором у нас теперь пойдет речь, выглядит либо как радикальная критика 'гегельянщины', после которой эту философ-скую концепцию предлагается просто отбросить как негодный хлам, либо как попытка коренным образом переработать эту философскую конст-рукцию, критически преодолеть ее. В том и другом случае создается впе-чатление, что философские оппоненты Гегеля 'светят отраженным све-том' гегелевских идей: их собственные труды предстают чем-то вроде 'негатива' этой философской системы. Возникает впечатление, что если бы не было Гегеля, предмета их критики, то у них самих просто не было бы материала для философских рассуждений.
Но это впечатление обманчиво, поскольку суть исторического разви-тия, конечно же, не в противоборстве философских идей, а в радикаль-ных переменах в обществе, культуре, мировоззрении, что и выразилось в 'конфликте поколений' европейских философов. Об этом свидетельст-вуют 'стандартные оппозиции', которые обсуждают все послегегелев-ские философские школы: метафизика - наука; теория - практика; философия - жизнь. Это ведь не что иное, как разметка границы, кото-рая разделила две системы мировоззренческих, культурных и этических ценностей: по одну сторону оказались представители нового поколения философов, а по другую - защитники классической философской тра-диции. С точки зрения нового философского поколения, именно они оли-цетворяли социальный и культурный прогресс, а их оппоненты, сторон-ники классической традиции, соответственно были реакционерами и рет-роградами.
Традиционная, классическая философия претендовала на то, чтобы быть именно метафизикой, т.е. знанием, более глубоким, чем самые фундаментальные естественно-научные ('физические', в самом широ-
11
ком смысле этого термина) теории. Она, подобно античным философам, ставила 'логику' выше 'физики', теоретическую истину - выше прак-тического достижения, философию - выше повседневной жизни. Все это было в какой-то мере свойственно и гегелевской философии, за что она и была подвергнута критике.
Впрочем, гегелевская философия уже была 'философией перехода'. Ее базовый принцип 'абсолютного идеализма' был призван если не лик-видировать, то смягчить противостояние полюсов названных оппозиций." 'абсолютная идея' не образует у Гегеля особого 'царства', застывшего в собственном божественном совершенстве и противостоящего грешно-му и изменчивому земному миру - она предстает как всеохватывающий диалектический процесс, а всю Вселенную, включая человека и его соз-нание, Гегель трактует как момент процесса саморазвития (самопозна-ния) Абсолюта. Природа предстает как 'инобытие' Духа, как преходя-щий момент развития духовного начала; несовершенное оказывается мо-ментом процесса совершенствования; неполное и включающее ошибки знание - моментом познавательного процесса (сама истина у Гегеля есть процесс).
Отсюда и внутренние противоречия гегелевской философии (напри-мер, системы и метода), на которые непременно указывали ее критики, и свойственное самой этой философии оправдание особого вида противо-речий - диалектических. В результате гегелевская философия предста-ет как ослабленная, потерявшая прежнюю чистоту, совершившая грехо-падение (поскольку она обратилась и к земному, человеческому, несо-вершенному) классическая метафизика. Поэтому она была 'философией компромисса', которую можно было критиковать и 'слева' (например, за 'излишнюю' приверженность к созиданию универсальных все объяс-няющих систем), и 'справа' (например, за признание относительной ис-тины, что, конечно же, означает не что иное, как несовершенство ис-тины).
Немаловажно и то, что гегелевская философия была 'официальной' философией - т.е. предметом, который преподавали в университетах страны, которая в политическом отношении оставалась еще полуфео-дальной, отстала от других стран Европы, значительно продвинувшихся по пути создания индустриального (капиталистического) общества и со-ответствующих этому обществу демократических институтов. Учебные программы по философии утверждались в Германии государственными чиновниками; для того чтобы занять профессорскую должность, требова-лось решение государственной администрации. Понятно, что философы, придерживавшиеся новой ориентации, были 'диссидентами', если ис-пользовать современный термин.
В плане содержательном гегелевская философия, конечно же, была идеализмом; но в ряде существенных моментов идеализм 'абсолютный'
12
Кьеркегором, но-
24
вого рационализма с неокантианством, феноменологии с позитивизмом и эмпириокритицизмом. Не познакомившись с этой эпохой хотя бы в са-мых общих чертах, нельзя понять не только современной западной фило-софии, но и вообще современного 'западного' мышления и современной западной культуры: при всей информационной открытости западного ми-ра он так и останется отделенным от нас невидимым барьером органиче-ского непонимания, который сегодня сменил 'железный занавес' и сте-ну идеологической цензуры. Человек русской культуры (и его частный слу-чай, 'постсоветский' человек) без понимания смысла западной культуры вряд ли станет полноправным участником (или даже 'младшим партне-ром') сообщества современной мировой цивилизации, которая в основе своей, хотим мы этого или нет, есть 'западный мир'. А наиболее эффек-тивный и скорый способ добраться до его культурных смыслов ведет через его историю, и, прежде всего, через историю западной философии.
Теперь, познакомившись с общей картиной той 'драмы идей', кото-рую представляет нам первый период истории современной философии, период ее формирования, познакомимся с некоторыми из ее действую-щих лиц. И начнем мы с представления философии Артура Шопенгау-эра.
С концепции этого философа - современника Гегеля, жившего и умершего в прошлом столетии, тем не менее, - оправданно начать пред-ставление современной западной философии, хотя, по большому счету, он все-таки только ее провозвестник. В его трудах мы обнаруживаем ряд существенных моментов как содержательных, так и стилистических, ко-торые оказались характерными для основного течения западной фило-софской мысли 'после Гегеля'. Прежде всего он был решительным про-тивником идеалистической метафизики как всей прошлой, классической, так и той, современником которой он сам был, - гегелевской и фихтеан-ской. Влияние его идей было долговременным и обширным - от Вагне-ра и Ницше в начале ХХ века до Витгенштейна и Хоркхаймера во второй половине нашего столетия.
Шопенгауэр начал (1788-1860) свой творческий путь с диссерта-ции 'О четверояком корне закона достаточного основания' (1813 г.), в которой попробовал повернуть вспять тот процесс завершения идеали-стического панлогизма, который был осуществлен Лейбницем: ведь
25
33
внимание, с одной стороны, на значение их критики традиционного фило-софского мышления, а с другой - на их роль в становлении главных те-чений современной философии. Начну с Серена Кьеркегора.
Сёрен Ааби Кьеркегор родился 5 мая 1813 г. в Копенгагене, в семье глубоко религиозной. Он самостоятельно изучил философию и теологию. После периода глубоких сомнений, касающихся основ веры, закончил университетский курс и намеревался стать священником. Однако прихо-да не получил, и жил случайными литературными заработками. В 1841 году происходит его разрыв с невестой, Региной Ольсен - событие, ко-торое причинило ему глубокую душевную травму, наложившую печать на все его философское творчество: Кьеркегор - поистине философ стра-дания. В 1854 г. он порвал с государственной датской церковью, посколь-ку, по его мнению, она не отвечала принципам подлинного христианства. С тех пор жил замкнуто, время от времени публикуя свои статьи и книги (нередко под псевдонимами). Сочинения эти радикально отличались как по содержанию, так и по стилю от традиционных философских трудов. Ближе всего для них подошло бы название литературно-психологиче-ских эссе на религиозно-этические темы. Умер Кьеркегор в 1855 г. в Копенгагене.
Кьеркегорова критика Гегеля имеет истоком философские воззрения позднего Шеллинга. Акцент здесь поставлен на понятии действитель-ности, и тема эта у Кьеркегора возникает под влиянием берлинских лек-ций Шеллинга, которые пользовались большим успехом у молодежи, не-довольной абстрактным гегелевским идеализмом. Шеллинг, как я уже отмечал ранее, в отличие от своего учителя Гегеля, придавал большое значение эмоционально-художественной стороне человеческой жизни, ставил искусство выше философии и стал фактически первым мыслите-лем, который стал в оппозицию гегелевской трактовке действительности как инобытия идеи. Это весьма импонировало настроениям Кьеркегора. В дневниковых записях, относящихся ко второй лекции Шеллинга, он пи-сал: 'Одно это слово пробуждает во мне все мои философские страдания и муки'.
Правда, очень скоро Кьеркегор в Шеллинге разочаровался, но полу-ченный от него первоначальный импульс в разработке философской про-блематики сохранился; тем более, что 'повышение статуса' категории действительности, благодаря ее выраженному 'активизму'1, вплоть до
1 Напомню, что гетевский Фауст считал началом Бытия не 'Слово', а 'Дело'.
34
37
Высшей стадией существования, однако, является религиозная. На этой стадии человек понимает, что сам он, он один, не в состоянии изба-виться от греха, поскольку только Бог может задать условие истины, ис-тинного бытия. Это сознание истины, ощущение подлинного бытия, от-крывает человеку вера. Содержание ее парадоксально, поскольку хри-стианин верит, что вечное, т.е. Бог, приходит в мир, во временное: ведь Христос - это 'сын человеческий'. В надежде на спасение, в вере в это спасение, человек религиозный открывает для себя Бога и обосновывает собственное бытие в Боге.
Если Серен Кьеркегор, в своем противоборстве с абстрактным геге-левским идеализмом, все же был одиноким мыслителем, который провел всю свою сознательную жизнь, так сказать, 'на окраине философской Европы', то в самом ее средоточии, в Германии, в те же годы образова-лась целая, хотя и весьма разношерстная, группа молодых философов, которые были если не прямыми учениками великого немецкого филосо-фа, то уж во всяком случае его духовными наследниками. Однако они тоже выступили с резкой критикой 'абстрактной' философской позиции своего учителя и стремились к тому, чтобы философия обратилась, нако-нец, к жизненным, 'земным' человеческим проблемам. При этом мно-гие из них(если не все) в критике Гегеля шли по пути, противоположному тому, который Гегель представлял как 'генеральную линию' развития Мирового Духа. В самом деле, Гегель видел в собственной философской системе, и прежде всего в 'Науке логики', высший этап развития мыс-ли, в которой оказываются 'снятыми', т.е. сразу и сохраненными и пре-взойденными, такие 'ограниченные', более конкретные, более призем-ленные виды духовности (сразу и знания, и деятельности), как политика, право, искусство, и даже религия, хотя к последней Гегель относился с великим почтением и поставил ее на ту ступень в своей 'пирамиде' во-площений Духа, которая непосредственно предшествует философии.
Критические наследники Гегеля усмотрели как раз в религии 'тайну' гегелевской философии, и потому обратились к исследованию этой 'тай-ны', чтобы найти источник слабостей его философии и потом преодолеть саму эту философию в гегелевском смысле - т.е. сохранить ее ценное содержание, избавившись от ее слабостей.
Начало этому движению (которое получило название 'младогегель-янства') положила дискуссия по книге Д.Ф. Штрауса 'Жизнь Иисуса' (1835). Штраус попытался ответить на вопросы об исторической истин-ности тех событий, которые описаны в 'Евангелиях', применив методи-ку конкретного исторического исследования. В частности (и даже прежде
38
40
ной религией подлинной, в качестве основ которой сам философ предла-гал собственный антропологический принцип философии.
В других своих произведениях Фейербах предпринял попытку 'мате-риалистического переворота' гегелевской философии. Основой этой об-новленной философии должно быть обращение к 'конкретно-индивиду-альному', в противоположность 'абстрактно-всеобщему' в гегельянст-ве. Соответственно, необходимо отказаться от идеи 'чистого сознания', по Фейербаху, базового принципа всей философии Нового времени. Че-ловека надо принимать как целостность, сущность которой включает не только 'голову', но и 'сердце'. Соответственно, постигать действи-тельность следует руководствуясь не только разумом, но и любовью: че-ловек не только мыслящее существо, но также (и прежде всего!) сущест-во чувствующее. По мнению Фейербаха, истина, действительность и чувственность тождественны. Это значит, что сам человек есть 'предметное существо', что сущность человека следует определять, от-талкиваясь от его предметного бытия, что нет другого способа понять че-ловека, кроме изучения его предметного мира, области его реальных по-требностей и средств их удовлетворения.
В конце жизни Фейербах несколько отходит от чистого, 'природно-го' сенсуализма, поскольку выстраивает некую иерархию чувственных объектов: самыми важными из чувственных объектов для человека, со-гласно его представлениям, являются другие люди. Отсюда следует, что истина не дана непосредственно как чувственность, ее следует проверять в процессе диалога.
Взгляды Фейербаха, и прежде всего его попытка 'материалистиче-ски перевернуть' гегелевскую философию, оказали огромное влияние на Карла Маркса (1818-1883) и Фридриха Энгельса (1820-1895).
То, что именно К. Маркс (и не только для философов нашей страны и моего поколения) оказался наиболее известным из критиков Гегеля, ко-нечно, связано с факторами политической жизни. Однако вряд ли разум-но считать эти факторы чем-то второстепенным для развития философ-ской мысли по сравнению с другими факторами культуры, расценивать их как нечто случайное и привходящее: такой подход означал бы совсем не-адекватное понимание и эпохи, и культуры. Как бы ни относиться к мар-ксизму в качестве идеологии, 'вычеркнуть' его из истории европейской и мировой культуры и надеяться при этом сохранить в неприкосновенно-сти основные ее черты, невозможно. Как, разумеется, неразумно и пы-таться сохранить недавний образ 'учебного' марксизма - как наиболее
41
выдающегося события в истории философской мысли, единственного подлинного 'переворота в философии'.
Поэтому я начну с того, что признавал и сам Маркс: его философская позиция формируется сначала в русле гегелевской философской школы, а затем - критики 'классического' гегельянства в рамках широкого младогегельянского течения, о котором было сказано выше. Непосред-ственно свой антигегелевский критический импульс Маркс получает от Фейербаха - подобно тому, как Кьеркегор получил его от 'позднего' Шеллинга (нелишне заметить, что и Кьеркегор вначале пытался освоить гегелевский способ философствования и весьма глубоко переживал не-удачу таких попыток).
На мой взгляд, Маркс по ряду существенных моментов менее радика-лен в своих антигегелевских установках, чем Кьеркегор и даже Фейербах. То, что сам он с этим никогда бы не согласился, скорее факт из сферы психологии - в революционную эпоху любой 'диссидент' считает для себя оскорблением, если его назовут не 'самым-самым крайним'. Но попытаемся несколько нетрадиционно прочесть неоднократные замеча-ния Маркса, упрекавшего других критиков Гегеля (Фейербаха в первую очередь), что они-де 'просто отбрасывают' учение Гегеля, что они 'тре-тируют Гегеля как дохлую собаку', а гегелевское учение надлежит 'снять' в гегелевском смысле этого термина, т.е. сразу и освоить, и пре-одолеть. Вновь и вновь обращаясь к этой теме, Маркс, кажется, посте-пенно все более предпочитает первоначальному выражению 'перевора-чивание' другой - 'коренная переработка'. И в самом деле - метод Гегеля, его диалектика, в учении Маркса 'снимается' и становится ма-териалистической. 'Система' Гегеля, хотя и подвергается самой острой, иногда грубой критике за ее 'метафизичность', тем не менее, тоже вовсе не отбрасывается: система категорий материалистической диа-лектики имеет несомненные черты гегелевской схемы, и чуть ли не единственным отличием здесь оказывается отвержение 'высшего синте-за', коим у Гегеля заканчивается борьба противоположностей. Однако марксовы закон отрицания отрицания и спираль развития кое в чем на этот 'синтез' подозрительно похожи.
Маркс унаследовал от Гегеля и его определение действительно-сти действительного - именно, человека как 'предметного сущест-ва'. Поэтому человек в философии Маркса, поставленный на место ге-гелевской самопознающей абсолютной Идеи, с полным правом наследу-ет метафизический титул субъекта: ведь он, его деятельность, лежит в основании предметного мира. Но все же самого человека Маркс трак-тует скорее по-кьеркегоровски, нежели гегельянски, т.е. делая акцент на его 'конкретность', через 'предикаты' его реального существования. Правда, это реальное существование у Маркса не доведено до той степе-ни индивидуализации, как у Кьеркегора, поскольку 'приземление' духа по сути завершается 'практической деятельностью', которая социальна. Более того, 'универсальная' практическая деятельность разными спо-
42
45
влением философской программы 'приземления философии'. И вовсе не рассуждения Маркса и Энгельса о борьбе лагерей материализма и идеализма как основном содержании истории философии, не трактовка понятия материи, и даже не понимание практики в качестве критерия ис-тины оказались значимыми для философов ХХ века, а формационная концепция исторического развития (см. сочинения М.Фуко), марксов анализ идеологии и особенно 'ложного сознания' (см. тематику психо-анализа), исследования касательно власти (см. работы Ж. Делёза). Этот список можно было бы продолжить. Что же касается понимания Мар-ксом практики, то, повторяю, не суждения о практике как основе позна-ния и критерии истины привлекают сегодня внимание западных филосо-фов, а тот факт, что его трактовка практики как предметной деятель-ности означала по сути отказ от традиционной философской оппозиции, 'дуализма' субъективного и объективного1. Как раз это стало чуть ли не общим местом во всей современной философии после феноменологии Гуссерля. Поэтому тот, кто хочет увидеть и понять общие тенденции раз-вития западной философии ХХ века, не должен игнорировать Маркса только потому, что сегодня в нашей стране, где совсем еще недавно мар-ксизм был официальной идеологией, Маркс стал мыслителем 'немод-ным'.
В тот же исторический период, когда Маркс, Кьеркегор и Фейербах сводили счеты с абстрактной философской системой Гегеля, рассуждая о земном содержании категорий 'субъект', 'объект', 'сущность' и 'действительность', синхронно с развитием промышленного производ-
1 Об этом, кстати, писал сам Маркс в 'Тезисах о Фейербахе': 'Главный недостаток всего предшествующего материализма - включая и фейербаховский - заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта, или в форме созерцания, в не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно'. (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 1) Не правда ли, странно звучит для слу-ха материалиста, привыкшего к устойчивому словосочетанию, 'объективная действи-тельность'?
46
47
превратить философию в науку (например, в науку о познавательном процессе - теорию познания или методологию).
Соответственно тому как позитивные науки - в отличие от прежне-го спекулятивного знания - должны опираться на факты наблюдения и эксперименты (в том числе и науки социальные - они ведь тоже должны опираться на факты или свидетельства о фактах1), 'полезная' философия, видимо, должна заняться изучением реального знания и ре-ального процесса познания, как они осуществляются в добропорядочных 'опытных' науках.
Именно такой была общая установка позитивизма - философ-ского направления, начало которому было положено французом О. Кон-том (1798-1857) и его английским последователем и другом Дж.Ст. Миллем (1806-1873).
Показателен тот факт, что Конт, признанный 'отец позитивизма', начинал свою карьеру как секретарь Сен-Симона, одного из редакторов знаменитой 'Французской энциклопедии', публикация которой знаме-новала существенную перестройку ценностных ориентиров знания: ведь ее авторы и издатели ставили задачу собрать воедино и так или иначе упорядочить все без исключения знания обо всех без исключения вещах. Эта энциклопедия не проводила принципиальных различий меж-ду науками, искусствами и ремеслами и предоставила собственные стра-ницы всем людям, которые считались сведущими в своих областях зна-ния. Алфавитное распределение сведений, конечно же, было в этом отно-шении самой подходящей, весьма 'демократической', и к тому же весь-ма удобной для практического пользования формой представления знания - хотя отнюдь не оптимальной в смысле систематизации сведе-ний, согласно предметным областям. Отсюда то внимание к проблеме классификации знаний и наук, которое было свойственно практически всем философам этого периода: в трудах одних мы прямо находим класси-фикации (таковы были 'первые позитивисты' - Конт, Милль и Спен-сер - их основные труды просто-напросто были вариациями 'энцикло-педической темы'), либо косвенно, через изучение методов и предметов разных наук (наиболее яркий пример - неокантианство).
Конечно же, именно позитивистов следует считать наиболее ради-кальными противниками прежней философии - философии как 'ме-тафизики', как учения о скрытых причинах и недоступных взору непо-священных первоосновах мироздания. Под таким углом зрения они пред-
1 'Изучение источников' - специально для истории.
48
54
скольку только частная собственность поддерживает в людях стремление к увеличению материальных благ, т.е. к производству.
Как нетрудно видеть, социология Конта далека от того, чтобы быть простым описанием фактов. В ней немало традиционного для прежних концепций социального развития - например, учение о семье как пер-вичной ячейке общества. Даже главный пункт его теории, 'закон трех стадий', был сформулирован чуть ли не за столетие до Конта его соотече-ственником Тюрго и использовался в работах Сен-Симона. А этический заряд его социологии скорее роднит концепцию Конта с прежним фило-софским идеализмом, хотя и низводит этический (идеальный) фактор до уровня 'позитивного факта'.
Учеником, другом и продолжателем дела О. Конта был Дж. Ст. Милль. Он родился 20 мая 1806 г. в Лондоне. Никакого школь-ного образования будущий, несомненно, великий, исследователь не имел - его учителем был его отец Джеймс Милль. Видимо, образова-ние было неплохим - уже в семнадцатилетнем возрасте он, будучи вдохновлен изучением трудов Иеремии Бентама, основал 'утилитарист-ское общество', целью которого было распространение учения Бентама. В 1823 г. (т.е. в том же возрасте) Дж. Ст. Милль стал представителем знаменитой Ост-Индской компании, служащим которой оставался до 1858 г. Биографы утверждают, что в содержании его практической фило-софии ощутимо большое влияние подруги, которая после многих лет дружбы стала и его женой, Элен Тейлор. Несколько лет, уже в преклон-ном возрасте, Милль был парламентарием (1865-1868). Умер он в Авиньоне, в 1873 г.
Хотя Милль известен прежде всего как логик, его перу принадлежат и такие явно далекие от предмета логики работы, как 'О свободе' (1859), 'Рассуждения о представительной демократии' (1861), 'Утили-таризм' (1863). Все эти сочинения приходятся на поздний период жизни, но и в его главной, логической работе, 'Система логики силлогистиче-ской и индуктивной'(1843), немало включений, если так можно сказать, 'металогического' характера. К этому же периоду (1848) относится пуб-ликация 'Основания политической экономии с некоторыми приложе-ниями их в социальной философии'.
Специального упоминания заслуживает такой факт, что в 1874 г., т.е. уже после смерти Милля, были обнаружены и опубликованы 'Три эссе о религии'. Они свидетельствуют, что в глубине души Милль был челове-ком глубоко верующим. Почему они не были напечатаны сразу после на-писания? Не по той ли причине, по которой, говоря о теологической ста-
55
58
ментов, которые свидетельствуют, что в научном мышлении уже про-изошли серьезные мировоззренческие перемены по сравнению с класси-ческой наукой прошлого столетия. Милль, как и Конт, считал, что всякое научное знание начинается с исследования единичных случаев, и в конеч-ном счете, всегда исследование некоторых совокупностей единичных случаев. Общее знание - не 'исток'; оно результат обобщения. Последнее представляет собой переход от знания одного отдельного слу-чая к знанию связанных друг с другом случаев, т.е. случаев, объединен-ных в группы. Этот процесс связывания, объединения и обеспечивается 'аксиомой индукции' - упомянутым выше принципом непрерывно-сти. Общие формулировки науки поэтому - не знание глубинной, еди-ной сущности вещей, а только обобщения; поэтому они - 'промежу-точные положения' в процессе расширения опыта, 'заметки для памя-ти', которые позволяют сделать прогресс науки не зависящим от объема человеческой памяти.
Признание индукции главным методом научного исследования не ве-дет к отвержению значения дедукции для науки - отвергаются лишь ее метафизические основания. Само же построение научных теорий в виде дедуктивных систем практически полезно, поскольку облегчает исполь-зование науки для достижения технических результатов. Собственно, в этом ведь и состоит высшая цель науки. Эта идея проводилась Миллем на редкость последовательно - напомню, что он был этическим ути-литаристом.
Третьим классиком первого этапа позитивизма был Г. Спенсер (1820-1903), который и по алфавиту, и хронологически был последним в этой троице 'позитивных философов'. Содержательных отличий, ко-торые можно найти в его трудах, если сравнивать их с сочинениями двух других классиков позитивизма, великое множество. Первая причина это-го - в самой установке позитивизма, в его ориентации на частные нау-ки, материал которых философ-позитивист использует и только упорядо-чивает. Понятно, что за два десятка лет, которые отделяют Спенсера от Милля, в науке накопилось множество новых достижений, которые так или иначе должны были войти в состав 'позитивной философии'. Чтобы акцентировать внимание на том, что обращение философов этой эпохи к такому фактору (вовсе не столь уж важному для прежних философов) было поистине веянием времени, напомню известное утверждение Мар-кса и Энгельса, что с каждым эпохальным естественно-научным откры-тием философия 'должна принимать новый вид'. Примечательно и то, что в качестве примера такого эпохального открытия как Энгельс, так и Спенсер приводили открытие в 1838 г. растительной клетки Я. Шлейде-
59
64
было бы назвать эпохой постпозитивизма, если бы термин не был же занятым и не сросся в наши дни крепко-накрепко с менее гло-бальным, и, говоря по правде, совершенно случайным для него содержа-нием.
Одним из влиятельных идейных течений конца XIX - начала ХХ века, рожденных эпохой формирующегося капитализма и его политиче-ских революций, потрясших феодальные структуры Европы, был есте-ственно-научный материализм. Вряд ли нужно предварять изложе-ние его основных положений анализом европейской политико-экономи-ческой ситуации этого времени, даже таким кратким, какой был предпо-слан мною представлению 'первого' позитивизма: это стало бы простым повторением того, о чем уже было сказано. Имеет смысл разве что еще раз подчеркнуть несколько принципиальных моментов: во-первых, про-тиворечивость социально-политической ситуации в Европе в середине XIX в., сложность и пестроту политических структур, и - пожалуй, это самое главное - то, что в составе прежнего 'третьего сословия' фор-мируются и становятся все более массовыми слои образованных, и пото-му свободомыслящих людей (врачей, учителей, инженеров), притом, со-ответственно духу времени, достаточно сведущих, прежде всего, в естест-венных науках. Вот у них-то, в первую очередь, и находили живейший от-клик идеи естественно-научного материализма. Да, собственно, идеи эти и рождались-то в головах наиболее активных представителей самого это-го социального слоя, которые, кстати, по большому счету далеко не всег-да были выдающимися мыслителями, философами в традиционном смысле этого слова, поскольку не только не создали оригинальных фило-софских систем, претендовавших на постижение глубинных основ миро-здания, но даже не стремились их создавать, считая это занятие беспо-лезным и потому пустой тратой времени.
Знакомясь с взглядами представителей этой школы, трудно изба-виться от сомнения, а стоит ли вообще включать их изложение в учебное пособие по истории философской мысли. Впрочем, нечто похожее я уже отмечал несколько раньше, когда представлял читателю труды 'первых' позитивистов, которые были в немалой, если не в большей степени попу-лярным изложением современных им научных достижений из областей математики, физики, химии, биологии. И вот естественно-научный мате-риализм... Разве это философия? - снова готов возмутиться читатель,
65
79
ческих установок, распространенных в биологии, физиологии, медицине, которые переживали период бурного развития в качестве опытных наук, но не достигли еще теоретического уровня, нежели как философскую концепцию, укорененную в традиции развития философии и потому усво-ившую ту, достаточно высокую, степень профессиональной культуры мышления, которой философия достигла, скажем, уже у Канта или Геге-ля. Не будем забывать, что Фогт, Молешотт и Бюхнер были современни-ками Фейербаха, а также Маркса и Энгельса, воспитанных на традициях немецкой классической философии и потому, в частности, оказавшихся в состоянии внести в этой области исследований немалый вклад. Они, пов-торю, шли в русле развития философской культуры, тогда как Фогт, Мо-лешотт и даже Бюхнер оставались скорее в колее той 'антиметафизиче-ской' традиции и традиции естественно-научного эмпиризма, что и 'пер-вые' позитивисты, унаследовав в какой-то степени разве что свойствен-ный позитивистам 'аромат энциклопедизма'. А эти две традиции, две тенденции весьма далеки друг от друга, в развитии даже противополож-ны, несмотря на общую для них черту-уважение к науке, прежде всего к естествознанию. Наследники идеологии энциклопедизма, так сказать, светились отраженным светом достижений естествознания своего вре-мени, не будучи в состоянии заглянуть за горизонт этих достижений (да, собственно, и не помышляя об этом в силу исходной принципиальной ус-тановки). По этой причине, признавая немалые заслуги этого течения в распространении материалистических настроений среди естествоиспы-тателей, и вообще среди 'читающей' публики, их приходится характери-зовать только как 'разносчиков дешевого материализма' - 'дешево-го' прежде всего в смысле популярности, доступности, упрощенности. Поэтому влияние этого течения было сначала огромным, росло подобно обвалу, но оно оказалось кратковременным и быстро сошло практически на нет.
Эмпириокритицизм, который нередко называют также махизмом, по имени одного из основателей этого течения, был весьма влиятельным течением философской мысли конца прошлого и начала нынешнего сто-летия, прежде всего в среде ученых - естествоиспытателей. Основатели
80
и вместе с тем главные представители этого течения - Рихард Авенари-ус (1843-1896) и Эрнст Мах (1838-1916).
Р. Авенариус был швейцарским философом, профессором Цюрих-ского университета с 1877 г. Его главные произведения - 'Философия как мышление о мире по принципу наименьшей меры сил' (1876, рус. пер. 1898), 'Критика чистого опыта' в 2-х т. (1888 - 1890, рус. пер. 1908-1909), 'Человеческое понятие о мире' (1891, рус. пер. 1901). Труды этого философа написаны довольно сложным языком, с использо-ванием специфической терминологии, что было немаловажной причиной того, что популярным эмпириокритицизм стал благодаря другому чело-веку, профессиональному физику и математику, Э. Маху.
Э. Мах родился в чешском городе Турасе в 1838 г.; окончил Венский университет в 1860 г., где и начал научно-преподавательскую деятель-ность как приват-доцент Венского университета (в 1861 г.); в 1864 г. стал профессором математики университета в Граце; потом, с 1867 г., рабо-тал профессором физики немецкого университета в Праге и был его рек-тором; в 1895 году он вернулся в Австрию в качестве профессора филосо-фии Венского университета.
Его физические исследования были посвящены вопросам экспери-ментальной и теоретической механики, акустики и оптики, причем в каж-дой из этих областей знания он достиг выдающихся результатов: 'число Маха', выражающее отношение скорости течения к скорости звука, до сих пор используется в аэродинамике; специалистам известны также 'конус Маха' и 'угол Маха'.
За пределами круга узких специалистов наиболее известны его идеи в теоретической механике, где он попытался придать формулировкам за-конов механики такой вид, чтобы они не зависели от скорости равномер-ного и прямолинейного движения системы и от ее вращения. Здесь Мах, отказавшись от абсолютных пространства, времени и движения, свойст-венных ньютоновской механике, предпринял попытку построить эту нау-ку на основе постулата, что движения тел могут быть определены лишь относительно других тел. Этот постулат получил название 'принципа от-носительности Маха', и сыграл немалую роль в становлении теории от-носительности А. Эйнштейна.
Помимо теоретической и экспериментальной механики, Э. Мах инте-ресовался также процессами физиологии слуха и зрения, изучал меха-низмы вестибулярного аппарата; все это в немалой степени было побуж-дено его философскими интересами (конкретно, его изысканиями в об-ласти теории познания, базированной на достижениях психологии и фи-зиологии органов чувств).
Э. Мах - автор многочисленных научных и философских публика-ций. Из числа последних наиболее известны: 'Анализ ощущения и отно-шение физического к психическому' (М., 1908), 'Популярно-научные
81
86
вавший традиционный аналитический подход в методологии, который можно назвать еще элементаристским (согласно ему, изучить объект - значит, исследовать его состав, выяснить, из каких частей или элементов этот объект состоит) теперь уступал место подходу с противоположной ориентацией, заимствованному из биологии - подходу 'с точки зрения целостности'1.
Эмпириокритиками, в их трактовке предмета и задач философии, был сделан и еще один радикальный шаг: они покусились - ни много, ни мало - на 'великий основной вопрос философии', вопрос о соотноше-нии духа и материи, представив в своей концепции жизни поток чувствен-ного опыта как некую нейтральную 'субстанцию мира'. Чтобы понять логику этого шага, имеет смысл более детально познакомиться с эмпири-окритической концепцией жизни, в которой слиты воедино и онтология, картина мира, и теория познания, гносеологическая концепция. Наибо-лее четко это представлено в сочинениях Р. Авенариуса, к которым мы теперь и обратимся.
Авенариус понимал жизнь как 'биологическую экономику', которая представляет собой взаимодействие противонаправленных процессов, которые стремятся уравновесить друг друга. Если тот или другой гипер-трофированно превалирует - наступает смерть. Это значит, что процес-сы, которые идут в живом организме, ведут к смерти2. Оптимум жиз-ни, по Авенариусу - это 'жизненный максимум сохранения', а жизнен-ную активность можно представить в виде шкалы, где колебания 'в сто-рону потребления' и 'в сторону расходов' (т.е. работы) должны быть уравновешены.
Поскольку упражнения по выполнению работы ведут к сокращению потребности в энергии, нужной для ее выполнения, то стабилизация жи-вой системы оборачивается ее экспансией - чтобы сохранить уровень расходов, организму приходится расширять сферу действия. В качестве критерия жизнеспособности организма Авенариус использует принцип наименьшей меры силы 3: у организма, который более экономно расхо-дует находящиеся в его распоряжении энергетические ресурсы, больше
1 Несколько позднее он получил название 'холистского'.
2 Весьма расхожая для того времени идея - достаточно вспомнить концепцию Шо-пенгауэра или более чем известное у нас до недавних пор диалектическое положение Эн-гельса: 'Жить - значит умирать'.
3 В концепции познания (например, у Маха) он становится принципом экономии мышления.
87
93
целостности опыта восстановлено, весь процесс его последующей 'ра-ционализации' (который есть одновременно и механизм образования метафизики, и ее история) становится понятен: в ходе этого процесса различные моменты 'опыта' - своего и чужого, вещей и мыслей, коро-че, 'элементов' опыта - были оторваны друг от друга, обособлены и да-же абсолютизированы.
Поскольку вопрос о реальности внешнего мира в качестве 'другой реальности', противоположной внутреннему миру сознания, предстает как проявление 'противоестественной' интроекции, то вместе с разо-блачением интроекции он снимается с повестки дня. Таким образом, эм-пириокритицизм избавляет философов от обсуждения таких проблем, которые, по сути, являются псевдопроблемами, и философия перестает быть метафизикой. Вместе с тем найдены первоистоки категорий бытия и сознания, т.е. именно то, что стремилась найти метафизика; точнее, они обретены вновь, поскольку эти истоки - естественное понятие о мире, которое было прежде утрачено!1
Таким образом, естественным результатом критической гносеологи-ческой концепции эмпириокритицизма оказался вывод о целостном опы-те, который оказался даже развернут в своеобразную онтологическую концепцию - учение об 'элементах мира'.
Эмпириокритицизм нашел много последователей среди естествоис-пытателей, сделавшись, в частности, 'физическим идеализмом'. Это по-нятно: в соответствии с требованиями духа времени, подлинная наука об основах бытия должна была базироваться на достижениях опытных наук, к числу которых прежде всего относилась физика - лидер тогдашнего естествознания. Для большинства естествоиспытателей и многих фило-софов понятие 'физическая реальность' стало синонимом понятия 'подлинного' мира, как он есть 'сам по себе'. Однако ни кто иной, как Мах, выдающийся физик, в своих философских трудах подверг критике
1 На мой взгляд, здесь тоже затронута тема, весьма распространенная во всей после-гегелевской философии - возникновения отчуждения и его преодоления. Это тоже геге-левское наследие: гегелевская Идея в конце концов 'снимает' свое отчужденное состоя-ние, придя к пониманию всех мировых феноменов как моментов собственного инобытия; человек в концепции Маркса 'снимает' собственное отчуждение от товарных отношений и прочих предметов собственной деятельности, когда понимает, что все это - его собствен-ный продукт, и устраняет причины этого отчуждения; вслед за эмпириокритиками, феноме-нолог Гуссерль видит причины кризиса европейских наук в 'объективизме', истоки кото-рого очень напоминают 'интроекцию'.
94
97
потоке, из которого она произошла и в которую ее следует диффундиро-вать'1.
Нетрудно видеть, что онтология эмпириокритицизма тоже несет на себе следы 'картезианского импульса', коим была заряжена вся евро-пейская философия, начиная с нового времени: ведь эмпириокрити-цизм - не что иное, как разновидность самоанализа познающего субъ-екта. Специфика этой концепции - биопсихологизм: на место декартова Cogito в ней поставлено 'триединство' сознания, живого организма и изначальной, 'нейтральной' 'мировой субстанции'. Очевидно, вместе с тем, и ее существенное отличие от картезианства: картезианское Я в ро-ли 'островка бытия', 'связующего центра мироздания', который толь-ко и выдержал натиск урагана универсального сомнения, эмпириокрити-ками тоже отброшено как метафизический предрассудок. Оно, это Я, растворяется в 'чистых восприятиях'. В свою очередь, мир перестает быть 'внешним миром', коль скоро различия между res cogitans и res extensa размыты, мир 'внешний' и 'внутренний' в своем истоке сли-лись - или, что то же самое, распались в онтологии Маха на несвязные фрагменты. Авенариус, правда, не пошел столь далеко: он остановился перед последним шагом анализа, на ступени 'принципиальной координа-ции' Я и мира, тем самым сохранив Я как 'центр мира', что значительно ближе классическому картезианству.
Таковы истоки, генезис и логика эмпириокритицизма. Эмпириокри-тицизм, наследник картезианской методологической традиции, возник как 'теоретико-познавательный идеализм', в общем потоке антимета-физического течения европейской философской мысли, ориентирован-ной на достижения 'положительной науки'; поэтому в годы своего наи-большего влияния он предстал как 'физический идеализм'.
Вместе со 'стабилизацией' неклассической физики как в сущест-венной своей части науки теоретической (которая, однако, до такой сте-пени преодолела жесткую оппозицию теории и эксперимента, что боль-шинство ее лидеров, а также многие методологи науки, стали относить эксперимент не к эмпирическому, а к теоретическому уровню познания), влияние эмпириокритицизма с его эмпиристской ориентацией упало до минимума. Однако философская история эмпириокритицизма продол-жилась - труды Авенариуса оказали немалое влияние на основателя со-
1 Max Э. Познание и заблуждение. С. 46.
98
99
ми идеями в общественном сознании, после чего философская концеп-ция представляет интерес не столько для философа, сколько для полито-лога или социального психолога.
Наше знакомство с современной западной философией второй поло-вины прошлого и начала нашего столетия было бы непростительно не-полным, если мы проигнорируем прагматизм - философское движе-ние, которое было более чем влиятельным в самой динамичной в ту эпоху стране 'западного мира' - Североамериканских Соединенных Шта-тах. И не потому, что мы обнаружим в трудах представителей этого тече-ния много интересных идей, до которых не додумались европейские фи-лософы - под этим углом зрения прагматизм скорее выглядит эпигон-ским и эклектичным течением. А также не потому, что 'через прагма-тизм' нам удастся яснее увидеть внутреннюю логику исторического развития культуры (прежде всего, интеллектуальной) европейского ти-па - 'западной' культуры, в отличие и даже в противоположность 'восточной' - несмотря на то, что уже в конце прошлого века США быстро становятся лидером 'западного' мира, и отнюдь не только в сфе-ре экономики. Но есть два аспекта, и притом немаловажных, которые свойственны американскому варианту западной культуры и американ-ской философии: во-первых, культура США в ее истоках была культурой 'с ослабленной наследственностью'.
Американская нация была молодым социальным организмом, кото-рый формировался в тесном взаимодействии множества сравнительно небольших групп людей, которые порвали со своей прежней родиной и существенно ослабили, и уж во всяком случае, сильно видоизменили свя-зи со своей прежней традиционной национальной и культурной сре-дой - если не разрушили эти связи вообще.
Основателями новой страны были сначала религиозные и политиче-ские изгои из разных стран 'Старого Света', а также преступники и ис-катели приключений; потом все большую их долю стали составлять те, кого сегодня назвали бы 'экономическими беженцами'. Ни для кого, кто становился 'американцем', 'Новый Свет' не был изначально ни раем, ни отчим домом: дом, и в прямом и в переносном смыслах, надо было по-строить 'на голом месте'; землю подготовить и обработать, а до того еще
100
102
канской идеологии' - весьма широко; и не сводится она ни к экспери-менту, ни к промышленности, будучи скорее аналогичной 'опыту' во всем многообразии смыслов этого термина в разных течениях европей-ской 'постклассической' философии.
Основы философской концепции прагматизма были заложены Чарльзом Пирсом (1839-1914) в печатных трудах и выступлениях, от-носящихся к периоду 1865-1878 гг. Ч. Пирс, подобно всем остальным видным представителям прагматизма, был человеком многогранного да-рования: математиком, астрономом, химиком; сейчас все большее вни-мание привлекают его работы по символической логике, большая часть которых при жизни опубликована не была. В истории западной филосо-фии он остался, однако, именно в качестве основоположника прагматиз-ма; в самом деле, он сформулировал и программу этого течения, и приду-мал термин для его обозначения. В статье 'Природа прагматизма' он пи-сал, что важнейшая черта концепции, которую он развивает, состоит в 'признании неразрывной связи, которая существует между рациональ-ным знанием и разумной целью; и это обстоятельство определило пред-почтение для слова 'прагматизм'. (Нелишне обратить внимание на бли-зость этого тезиса к идеями Дильтея, критиковавшего под тем же углом зрения гносеологические абстракции своих современников.) Установка прагматизма, согласно Пирсу, призвана выразить 'дух лаборатории', характерный для 'позитивного' ученого, исследователя, связанного с реальной жизнью.
Любопытно, что черты, вполне приемлемые для 'ученого из лабора-тории', Пирс находил у множества европейских мыслителей, среди кото-рых чаще всего упоминаются Кант, Беркли и Спиноза - не означает ли это, что для Пирса несущественны различия между материализмом и идеализмом, агностицизмом и феноменологической установкой? Спра-ведливость такого предположения подтверждает анализ двух основопо-лагающих статей Ч. Пирса, опубликованных в 1877-1878 гг. как итог дискуссий, имевших место в кембриджском (штат Массачусетс) 'Мета-физическом клубе' - 'Как укрепить веру' и 'Как сделать наши идеи ясными'.
Главная тема, которую Пирс в этих статьях обсуждает, - это отно-шение знания, веры и действия. В первой из вышеназванных статей он исходит из тезиса, который считает самоочевидным:
103
107
тов есть полное понятие объекта'1. При этом надо иметь в виду то широ-кое толкование Пирсом терминов 'объект' и 'вещь', которое было продемонстрировано выше. Поэтому 'принцип Пирса' может быть ис-толкован по-разному; и потому он применим как в логике, так и в при-кладной науке, как в теологии, так и в сфере бизнеса.
Сам Пирс основную функцию своего принципа усматривал в опреде-лении понятий. Поэтому он оговаривался, что, к примеру, теологический аспект спора протестантов с католиками не рассматривает; то же самое относится к метафизике, каковую он считал 'вещью скорее курьезной, нежели полезной'. У его последователей на первый план выдвигались то теоретический аспект этого принципа (в результате появился 'логиче-ский' прагматизм, самым видным представителем которого, после Пир-са, был Дж. Дьюи), то более 'приземленный', практический аспект (то-гда появился прагматизм 'магический', представленный В. Джемсом).
Быстрое и широкое распространение прагматизма в США началось с 1906 г., когда последователь Д. Пирса, Вильям Джемс (1842-1910), прочел курс популярных лекций, каковые были изданы под этим названи-ем. Хотя семь его работ имеются в переводе на русский язык, он до сих пор мало известен в нашей стране, может быть, вследствие нелестной оценки Ленина. Однако его 'Начала психологии' ( 1891 ) считались его образованными современниками наиболее фундаментальным трудом по этой, новой тогда, научной дисциплине.
Историков философии и культуры привлекали не только труды Джемса, но и его биография (включая и генеалогическое древо), по-скольку это - своего рода 'портрет эпохи' в истории американской культуры. Не говоря уж о том, что история семьи Джемсов помогает по-нять и содержание трудов этого незаурядного мыслителя.
В. Джемс был старшим сыном Генри Джемса и внуком Вильяма Джемса, который был первым американцем из рода Джемсов. Он прие-хал в Америку из Ольстера в 1789 г. молодым человеком, поселился в Олбани (тогда главном городе штата Нью-Йорк) и занялся бизнесом. Да так успешно, что нажил огромное по тогдашним меркам состояние (3 млн. долларов). Один из его сыновей, Генри, сначала вел разгульную жизнь, затем получил теологическое образование. Но священником он не стал, да и к бизнесу остался равнодушным. Недовольный отец, по при-
1 Rev. phil. Janv., 1879. P. 402.
2 Сегодня в нашей литературе все чаще используется более адекватное написание фа-милии и имени этого философа - Уильям Джеймс.
108
Третьим виднейшим представителем прагматизма был Джон Дьюи (1859-1952), тоже не только философ (хотя его вариант прагматизма обрел собственное имя - инструментализм - что само по себе свиде-тельствует о величине его вклада), но и социолог, психолог, правовед, ло-гик и педагог. Его педагогическая концепция получила большое распро-странение не только в Америке, но также в послеоктябрьской России и в Китае. Программа инструментализма была провозглашена им даже не-сколько раньше выхода в свет книги Джемса 'Прагматизм': в 1903 г. вышли в свет 'Лекции по логической теории'. В них в форме 'приклад-ной' логической концепции был предложен некий универсальный метод решения жизненных задач. Наиболее полно концепция эта представлена в 'Очерках по экспериментальной логике' (1916 г.). Примечательно,
1 James W. Principles of Psychology. Vol. 11. L., 1991. P. 296-297.
112
114
ные элементы традиционной философии, учения о бытии (онтологии) и учения о познании (гносеологии). Мы уже знаем, что европейская фило-софская мысль придумала теорию познания в XIX в. как средство избав-ления от прежней метафизики, которая, конечно же, была универсаль-ной, всеобъемлющей онтологией. Мы видели также, что в результате проведения исследовательской гносеологической программы онтология, вообще говоря, отнюдь не исчезла, а трансформировалась в различные формы трансцендентализма (например, в концепцию 'элементов мира' в эмпириокритицизме или своеобразную метафизику 'философии жиз-ни'). Поэтому историки философии единогласны в том, что уже в начале ХХ века происходит 'возрождение метафизики'. Когда мы вновь вер-немся в Европу, то увидим и дальнейшее развитие этого процесса - на-пример, в концепции 'жизненного мира' 'позднего' Гуссерля или в 'фундаментальной онтологии' Хайдеггера. Синхронно с этим 'метафи-зическим Ренессансом' происходило превращение понятия истины из гносеологического в 'бытийное'; точнее, граница между 'онтологией' и 'гносеологией' становилась все более размытой. Это характерно и для прагматизма, причем уже с первых шагов его формирования.
О прагматистской трактовке реальности я уже немало говорил, по-скольку эта тема и эксплицитно главная в трудах представителей этого течения. Остановлюсь, в заключение, на прагматистской трактовке ис-тины, поскольку историко-философская ретроспектива усматривает в этой трактовке чуть ли не важнейший вклад, который внес прагматизм в развитие мировой философии.
Надо сказать, что основателя прагматизма, Ч. Пирса, тема эта не очень интересовала. Вероятно, потому, что, с его точки зрения, понятие это характеризует только результат познавательной деятельности, а не познавательный процесс; оно не касается также ни метода познания, ни его назначения, т.е. всего того, что представляло для Пирса интерес. Правда, некоторое внимание этому понятию он все же уделил в 'Словаре по философии и психологии'. Здесь он пишет, что истина имеет 'логиче-ский' характер и может быть определена как 'согласие некоего абст-рактного высказывания с идеальным пределом, к которому исследование стремится, никогда не достигая его, для того, чтобы произвести научное верование'1.
В качестве примера он приводит бесконечный процесс уточнения значения числа π: 'То, что мы называем π, это идеальный предел, которо-
1 Pierce Ch. Dictionary of Philosophy and Psychology. Ed. J.Baldwin. Vol. 1. 1901.P.565.
115
119
подразумевает верификацию, экспрессивно сделанную несколько раз, прямую конфронтацию фактам - без нее все наше здание истины колеб-лется, как колеблется финансовая система, в основе которой недостаточ-но металлического резерва. Вы акцептируете мою верификацию в каче-стве факта, я, в качестве другого факта, акцептирую вашу верификацию. Между нами возникает обмен истинами. Но есть верования, которые, бу-дучи верифицированы кем-то, служат исходным пунктом всей супер-структуры' .
Таким образом, 'обмен истинами' предстает как некоторый способ организации социальных групп, и постольку - средством социальной деятельности. Одновременно истины представляют собой и способ со-единения субъекта с действительностью в некое единое целое. И не слу-чайно, затрагивая тему абсолютной истины, Джемс обычно заключает слово 'абсолютная' в кавычки: подобная истина 'непрактична':
'Человек не может ждать того состояния ума, когда ему все будет яс-но, он должен действовать здесь и сейчас'2.
И в подтверждение этого тезиса Джемс ссылается на исторический опыт:
'Астрономия Птолемея, пространство Евклида, логика Аристотеля, схоластическая метафизика были удобны на протяжении столетий; но че-ловеческий опыт 'перешел границы', и все это для нас теперь не более верно, чем относительная истина, или истина в пределах опыта, с тех пор превзойденного. Взятые в качестве 'абсолютных', они ложны, посколь-ку мы знаем не только то, что пределы эти временны, но и то, что они мог-ли бы быть превзойдены теоретиками иных времен, как они превзойдены современными теоретиками'3.
В конечном счете, заключает Джемс, дело даже не в том, признавать или нет возможность совершенной, абсолютной истины: ведь и таковая должна, согласно прагматистскому принципу, оправдать свои притяза-ния, т.е. сделать себя таковой. Вопрос же о такой возможности он остав-ляет открытым.
Оценивая рассуждения прагматизма относительно истины, было бы ошибочно рассматривать их только как неудачное терминологически из-ложение важного гносеологического отношения. На деле в них представ-лена настоящая онтология в том виде, какой она приняла в XX веке.
1 Джемс В. Прагматизм. С. 148.
2 Там же. С. 157.
3 Там же. 120
Неокантианцы - младшие современники Авенариуса и Маха. Родо-начальниками этого течения были Г. Коген - основатель Марбургской школы (1842-1918) и В. Виндельбанд - основатель Фрейбургской школы (1848-1915). Третий виднейший представитель течения - Г. Риккерт, был несколько моложе (1843-1936). Четвертого, Э. Каc-сирера, самого молодого из них (1874-1945), во всяком случае, в позд-ний период его творчества, уже трудно отнести к неокантианской школе. Хотя его работа, переведенная на русский язык под названием 'Позна-ние и действительность' (в оригинале она называется 'Понятие о суб-станции и понятие о функции'; в русском переводе это название дано как 'дополнительное') может быть охарактеризована чуть ли не как катехи-зис неокантианской методологии.
Это важно иметь в виду, чтобы очевидная противоположность их по-зиции позитивизму была понята как растущая из той же почвы - именно из тех же перемен в облике науки и выдвижении на первый план в евро-пейском научном мышлении критерия технологической плодотворности научной идеи.
Не мешает заметить, что оппозиция духу позитивизма вообще была в Германии сильнее, чем во Франции (не говоря уж о Британских остро-вах). 'Чистых' позитивистов первого поколения здесь, пожалуй, не бы-ло вообще, и позитивистское течение начало пробивать себе дорогу па-радоксальным образом, с 'немецкой реакции на французский позити-визм', т.е. с 'теории познания', которой германские философы попыта-лись заменить прежнюю метафизику1.
Как известно, 'первые' позитивисты просто объявляли метафизику признаком устарелого, незрелого мышления. Это обстоятельство нашло выражение в том, что неокантианство конфликтовало с германским ('вторым') позитивизмом на общем поле - поле проблем теории по-знания (или методологии). 'Первому' позитивизму (если, конечно, не причислять к нему И. Тэна) этот предмет был достаточно чужд.
Пожалуй, не лишено интереса также то обстоятельство, что на аван-сцену технологий, наиболее бурно развивавшихся в промышленной Ев-ропе, выдвигается химия (вопреки распространенному мнению - ведь до сих пор технический переворот эпохи становления капитализма сим-волизирует паровая машина). Самыми примечательными изобретениями этого времени были красный фосфор (1845 - Копи), пироксилин
1 Как уже отмечалось, этот термин ввел в философский лексикон Э. Целлер в 1862 г.
121
127
сти разума. Бесконечной потому, что кантовская 'вещь-в-себе' как 'метафизический остаток' устранена. Правда, она сохранена внутри знания в роли 'предельного понятия', как идеал.
На такой методологической основе базируется социальная концеп-ция неокантианства, их 'этический социализм': социализм есть идея, и в качестве таковой она бесконечна; а в качестве 'конечной цели' она - ничто. Зато все в себе заключает бесконечный процесс конструктивно-го социального движения, руководствующегося бесконечным поняти-ем, идеей социализма.
Такова общеметодологическая платформа неокантианства. На этой платформе возводится достаточно детально разработанная концепция образования понятий в двух принципиально различных областях научно-го знания - 'науках о природе' и 'науках о культуре'.
Иногда науки о культуре - и это отнюдь не маловажно - неокан-тианцы называли также 'науками о духе'. Такое именование, сопровож-дающее методологическое противопоставление двух сфер знания, являет собою неявное возвращение в философию того самого 'дуализма', кото-рый так настойчиво пытался устранить эмпириокритицизм, считавший 'нейтральный' монизм самым существенным качеством собственной философской позиции. 'Дух', который в постгегельянской философии подвергался чуть ли не всеобщим атакам, который мало-помалу превра-тился в предмет исследования одной из частных наук, и к тому же 'есте-ственной' науки - психологии (даже более того - физиологии выс-шей нервной деятельности) и который в марксистском материализме стал 'формой движения материи' - этот дух снова воскрес в неоканти-анском учении в виде особого предмета особого класса наук. Разумеется, воскрес он в форме, очищенной от 'метафизики', каковая - будь то ре-лигия и идеализм (их 'родство' после младогегельянской - особенно фейербахианской - критики для каждого образованного европейца стало аксиомой), будь то материалистический некритический 'субстан-циализм'.
Еще раз повторю: для 'второго' позитивиста Маха 'нет ни физиче-ского, ни психического - только третье'; для неокантианца Риккерта 'нет оснований' рассматривать психическое как феномен в противопо-ложность физическому." и первое, и второе - равно предметы гносеоло-гического субъекта, (каковой и сам не 'физическое' и не 'психическое', а 'третье'); и то, и другое суть предметы, которые конституируются на
128
140
логию, в культурологию, в философскую антропологию. Мы будем гово-рить об этих течениях европейской философской мысли несколько позд-нее (и там, надеюсь, снова вспомним о Кассирере, о 'позднем' Кассире-ре). Но для того чтобы переход этот не показался случайным, нам нужно обратиться еще к одному направлению европейской мысли эпохи глубо-ких преобразований, которое условно можно было бы назвать 'истори-ческим'. Его наиболее ярким представителем, и, пожалуй, даже осново-положником является один из интереснейших мыслителей второй поло-вины XIX - начала XX века. Вильгельм Дильтей.
Представляя общую картину философской мысли начала XX столе-тия, никак нельзя пройти мимо концепции истории и исторического зна-ния, которая представлена в сочинениях В. Дильтея (1833-1911 ). Не-смотря на то что концепция эта у историков философии нашего времени отодвинута в тень по сравнению с неокантианской, ее влияние у совре-менников было не меньшим, а многие из базовых положений близки ус-тановкам такого влиятельного в наши дни философского течения, как феноменология. А представления этого философа о познавательном про-цессе, сформированные в процессе дискуссий с неокантианством, с од-ной стороны, и с позитивизмом, с другой, находят сегодня отзвук в проти-воборстве аналитической философии и герменевтики.
Его философская позиция вообще формировалась в спорах, в харак-терной обстановке того времени, когда происходили глубокие мировоз-зренческие изменения. Сначала это общая критика прежней метафизики и панлогизма (прежде всего, гегелевского); потом были дискуссии с по-зитивизмом и неокантианцами по вопросам теории познания. Его собст-венные тезисы тоже подвергались жесткой критике. Правда, наиболее серьезными его оппонентами были Э. Трельч и Г. Риккерт, которые были намного (на три десятилетия) старше. К тому же критика эта была вполне 'академической', достойной и по содержанию, и по форме - в отличие от той, которой прославились марксисты. Сам он не принадлежал ни к одной из наиболее известных и соперничавших друг с другом философ-ских школ.
Жизнь его протекала довольно спокойно: после нескольких лет бы-тия свободным писателем, он в год защиты диссертации, в 1864 г., полу-
141
142
эмоциональные, а также личностные, индивидуальные, которые весьма существенны в реальной жизни реальных людей. Но тогда придется раз-водить друг от друга - если не противопоставляя - индивидуальное и коллективное мышление: ведь бывают люди умные и люди придуркова-тые...
Мыслительный процесс в качестве предмета науки о духе (или ком-плекса таких наук) должен быть не просто ближе к реальной, практиче-ской жизни - он просто обязан быть включенным во все многообразие этой изменчивой жизни! Значит, мышление не только относительно к субъекту (как утверждал Милль и его последователи) - оно еще и отно-сительно к сменяющим друг друга во времени жизненным ситуациям.
Тогда не является ли история подлинной наукой о жизни людей, 'наукой о человеке', которая, под определенным углом зрения, может нам рассказать о духе через проявления этого духа в реальной жизни? Не является ли 'объективная' история, реальный исторический процесс, демистифицированной 'феноменологией духа'?
В русле подобных рассуждений и формируются два взаимосвязанных и дополняющих друг друга предмета, которым посвятил себя Дильтей: история и психология (причем последнюю Дильтей трактует весьма широко, и с современной точки зрения весьма вольно).
Большая часть публикаций зрелого Дильтея посвящена вопросам ис-торического бытия и истории как науки: в 1883 г. - 'Введение в нау-ки о духе. Опыт оснований изучения общества и истории'; в 1910 г. - 'Строение исторического мира в науках о духе'. После смерти философа были опубликованы: в 1933 г. - 'О немецкой поэзии и музыке. Штудии по истории немецкого духа'; в 1949 г. - 'Очерк всеобщей истории фи-лософии'; в 1960 г. - двухтомник 'Мировоззрение и анализ человека с Ренессанса и Реформации'. Общемировоззренческие контексты этих исследований разрабатывались в других работах, наиболее известны из которых 'Жизнь Шлейермахера' (1870), 'Творческая сила поэзии и бе-зумие' (1886), 'Духовный мир. Введение в философию жизни' (1914), 'Переживание и поэзия. Лессинг, Гете, Новалис, Гельдерлин' (1905). Умер Дильтей 1 октября 1911 г. в г. Сейсе-на-Шлерне.
Теперь перейдем, как принято говорить, к его философскому насле-дию.
Важнейшая область интересов Дильтея - это история, и в качестве особой науки, и как специфический способ человеческого бытия. Оба эти аспекта во второй половине столетия были весьма актуальны. История в
143
Что же принесла с собою новая эпоха, которую мы обозначаем этим условным термином (поскольку суть его вовсе не в хронологии) - 'XX век'?
После того как завершился период экономических, технических, со-циальных, ценностных, и наконец, философско-идеологических преоб-разований в Европе (хронологически это начало нашего века, а 'собы-тийно' - первая мировая война и октябрьская революция в России), те-
155
ма критического преодоления панлогистского философского идеализма мало-помалу стала неактуальной. Центр внимания перемещается на по-зитивные разработки. Утрата общего противника, который задавал опре-деленное тематическое единство 'критическому' философскому тече-нию второй половины прошлого столетия, в том числе и в отношении его конструктивных программ (ведь они тоже разрабатывались как конку-рентоспособные в отношении критикуемых, и, следовательно, в той или иной степени занимались теми же проблемами, что и традиционная фи-лософия) первым следствием имела рост разнообразия тем и методов. Прежнее, почти полное, единодушие относительно основного вопроса и предмета философии кануло в Лету. Даже тогда, когда в марксистской литературе, популяризаторской или учебной, декларировалась верность их прежней трактовке, глубокие перемены фактически произошли и здесь: ведь когда ленинизм его приверженцы стали определять как 'мар-ксизм эпохи империализма и пролетарских революций', то было бы странно по-прежнему считать, что главная задача философов-ленинцев сводится к тому, чтобы снова и снова доказывать, пусть и на новом мате-риале, первичность материи в отношении сознания. Так, собственно, ни-кто и не считал: говорили, что В.И. Ленин внес существенный вклад пре-жде всего в развитие марксистского учения о государстве, о диктатуре пролетариата, о революции, о партии и т.п., а вовсе не в аргументацию в пользу тезиса о первичности материи. Что же касается традиционной проблематики, в которой всплывает пресловутый 'основной вопрос', тс отыскать что-то более весомое, чем ленинское определение материи как объективной реальности, данной нам в ощущениях (что, впрочем, тоже сомнительно, поскольку примерно так же трактовал ее еще Кондильяк), или познания как вида отражения, каковое присуще всей материи, не удавалось. К тому же и сам В.И. Ленин подчеркивал, что все это он вос-принял из классических произведений, принадлежащих перу Маркса и Энгельса.
Но трудно отрицать и другое, что все философы XX века, в принципе, используют в основном понятийный аппарат прежней философии, что свидетельствует и о преемственности смыслов, предметного поля фило-софских исследований. Поэтому даже при самой поверхностной работе по реконструкции исторических связей обнаруживается, что новые под-ходы и новые идеи XX века в немалой степени питаются теоретическими источниками предшествовавшей эпохи, даже если ее представления объ-явлены не только давно превзойденными, но даже критически преодо-ленными и отброшенными. При этом такая связь с предшественниками, по меньшей мере, двухслойна: глубинный слой определен преемственно-стью языка; этот уровень связи оказывается более общим, 'стратегиче-ским': он предстает как глубинная, и потому весьма устойчивая, преем-ственность всего корпуса философской мысли 'европейского типа' в
156
Хотя я и повторял неоднократно, что европейская философия XX ве-ка - т.е. философское мышление, для которого панлогизм в целом и ге-гелевская философская конструкция в частности никак уж не стоят в центре внимания, ставши прежде всего, или только, достоянием акаде-мических учебных курсов по истории философии - начинается с Ниц-ше1, это все-таки верно только 'по большому счету' и означает сильное упрощение, 'выравнивание' действительного пути, по которому шла ев-ропейская культура. Не говоря уж о личных моментах, которые тоже не-позволительно сбрасывать со счета хотя бы потому, что в истории мысли этот фактор приводит к тому, что post factum картина истории, если так можно выразиться, 'искажается в другую сторону' и прошлое осовреме-нивается (как, впрочем, и наоборот - настоящее слишком сильно попа-хивает стариною). В результате область мысли начинает казаться чуть ли не полностью автономной в отношении экономической и политической жизни. Историки культуры вообще и философии в особенности имеют основание говорить, что тот или иной мыслитель 'обогнал свое время'
1 Что может, конечно, вызвать возражения, поскольку Ницше все-таки всю свою жизнь прожил в XIX веке, в отличие, скажем, от Дильтея или Риккерта. Но возражения эти носят скорее формально-хронологический характер, поскольку историческое время вовсе не тождественно астрономическому. Здесь периоды характеризуются прежде всего некото-рой органической целостностью культурных образований, которую можно было бы назвать 'мыслительными стандартами'. Поэтому я счел себя вправе проводить некую 'рокировку во времени' философских концепций. Ницше все-таки предстает 'чужаком' в философ-ской культуре своего времени, но зато вполне комфортно размешается в следующую эпоху. Однако, следует иметь в виду, что без таких 'несвоевременных' философов (и еще чаще - без отдельных идей в составе 'вполне своевременных' концепций) следующая 'философ-ская формация', качественно отличная от предыдущей, не могла бы возникнуть. Здесь можно провести аналогию с биологической эволюцией, когда первые млекопитающие за-нимали жалкое место в разнообразном царстве рептилий...
180
Он хронологически оказался сразу и современником Ницше, и пред-ставителем 'философии жизни', относящейся уже к другой эпохе. Дело в том, что, родившись лишь на 15 лет позднее Ницше, он прожил до 1941
187
года. И вот что интересно: в наше время философская концепция Бергсо-на оказалась по сравнению с Ницше отодвинутой на второй план. Конеч-но же, стратегия 'философии жизни', пришедшей на смену панлогизму ('философии разума' - или, скорее, рассудка) была наиболее ярко и последовательно представлена все-таки Ницше, хотя и его философия только завершила процесс чуть ли не всеобщего 'восстания' против панлогизма в европейской философии конца XIX - начала XX века.
Но в первой половине XX века именно Бергсон, а не Ницше, был вла-стителем дум европейских интеллектуалов, среди которых философы по профессии вовсе не составляли большинства. Какую-то роль в этом, ви-димо, сыграли привходящие факторы - например, тот, что Бергсон жил во Франции, и к тому же был наполовину евреем, в тот период, когда в 'самой философской стране западного мира' - Германии - к власти пришли гитлеровцы, сделавшие антисемитизм государственной полити-кой, а Ницше был объявлен тогда символом 'германского духа'. Само-званная душеприказчица Ницше, его сестра Элизабет, которая была страстной сторонницей нацизма, торжественно вручила Гитлеру палку своего брата, которая была с почтением принята фюрером. Военно-по-литическое противостояние между Германией и большей частью Евро-пы, в которой Франция представала как традиционный форпост (была, к примеру, построена знаменитая 'линия Мажино'; даже в нашей стране она была не менее известна, чем 'линия Маннергейма' в Финляндии, стоившая нашим военным большой крови в войне с 'белофиннами'), в куда большей мере, чем его жесткие до провокационности афоризмы Ниц-ше, на некоторое время сделало его для европейской интеллектуальной элиты скорее пугалом, чем пророком: на всю философию Ницше, притом, на мой взгляд, незаслуженно, легла тень фашизма. Хотя, конечно, среди европейских интеллигентов были и исключения, вроде блестящего нор-вежского писателя Кнута Гамсуна. Но это в тех странах, где еврейская ин-теллектуальная прослойка была слабой, а политика прогерманской.
Учитывая это обстоятельство - наряду с несомненными интеллек-туальными и литературными достоинствами работ Бергсона, а также его глубокой религиозностью, в противовес ницшеанскому 'имморализму и атеизму' - легко понять, почему в 1937 г. на Международном фило-софском конгрессе именно Бергсон был избран почетным президентом и назван 'величайшим философом со времен Декарта'. Впрочем, еще де-сятью годами ранее он получил Нобелевскую премию как 'высочайший мастер философской прозы'1. Термин 'бергсонизм' в Европе первой половины века был не только более распространен, чем 'ницшеанство',
1 Нобелевских премий по философии, как известно, не существует, но литературный стиль работ Бергсона и в самом деле превосходен.
188
196
Примерно в то же время, когда работы Пирса привлекли внимание широкого круга философов и логиков и стали достаточно активно публи-коваться, в 'Берлинском обществе эмпирической философии' близкие идеи развивали Г. Райхенбах, К. Гемпель, Дубислав и др.
В Австрии образовался 'Венский кружок', в который входили М. Шлик, Р. Карнап, Г. Бергман, Г. Фейгль, К. Гедель, Г. Хан, О. Ней-рат, Ф. Вайсман и др. Этот кружок нашел в Англии своего активного сто-ронника и пропагандиста в лице А. Айера. К идеям Венского кружка при-мыкал и другой английский философ, Г. Райл.
В Польше сложилась 'Львовско-варшавская школа' логиков, во главе с А. Тарским и К. Айдукевичем.
Неопозитивисты созвали ряд конгрессов: в Праге (1929), Кенигсбер-ге (1930), Праге (1934), Париже (1935), Копенгагене (1936), Париже (1937), Кембридже (1938).
Когда в Германии пришли к власти фашисты с их расистской идеоло-гией и антисемитской политической практикой, а Австрия была присое-динена к нацистской Германии, деятельность этих объединений, основ-ными членами которой были евреи, стала невозможной. Еще раньше, в 1936 г., душа Венского кружка М. Шлик был убит помешавшимся на ре-лигиозной почве студентом, и в 1938 г. Венский кружок окончательно распался. Карнап и Тарский переехали в США, где постепенно сложи-лось сильное позитивистское течение, частично смыкающееся с прагма-тизмом.
Неопозитивизм больше чем любое другое учение был связан с наукой и ее проблемами, что и обусловило как его огромное влияние на протя-жении практически всего XX века, так и его проблематику. В самом деле, наука этой эпохи пережила период бурного, буквально взрывообразного развития, в ходе и в результате которого произошел радикальный и уни-версальный переворот в научной картине мира и мировоззрении евро-пейского человека. Особенно грандиозными были изменения в области физики, крупнейшим знаковым событием в которой, после проникнове-ния в глубь атома, было создание А. Эйнштейном (1879-1955) в 1905 г. специальной теории относительности.
В ее основание были положены два постулата. Первый - это прин-цип относительности, согласно которому признавалось невозмож-ным, опираясь на какие-либо физические наблюдения, определить абсо-лютную систему отсчета, к которой можно было бы привязать любые фи-зические измерения. В каждой системе, которая находится в состоянии равномерного движения в отношении любой другой системы (так назы-
197
201
и даже традиционные философские проблемы рассматриваются его представителями как языковые проблемы. При этом в одних случаях имеется в виду язык науки, в других - обыденный разговорный язык. Иногда исследованию подвергается логический синтаксис языка, то есть его формальные правила, иногда его семантический или прагма-тический аспекты.
Но когда предметом анализа становится язык, а язык - это система знаков, то неизбежно на первый план выдвигается проблема значения и смысла. Она и оказывается в центре внимания неопозитивистов. Та-кова самая общая характеристика неопозитивистской философской программы.
Мур и Рассел - это, так сказать, предки логического позитивизма в третьем поколении. Роль Джорджа Мура (1873-1958) обычно под-черкивают английские исследователи. Состояла она в том, что он при-влек внимание к анализу значения слов и высказываний, которыми поль-зовались философы. Мур приехал в Кембридж в 1892 г., чтобы занимать-ся классической литературой. Тогда, по его словам, он даже не подозре-вал о том, что существует такая вещь, как философия. Но постепенно, частично под влиянием Рассела, он оказался втянут в философские спо-ры и был поражен тем, что философы, участники этих споров, часто гово-рили такие вещи, смысла которых он никак не мог понять. Мур оказался очень дотошным. Он без конца приставал к философам и требовал, что-бы они объяснили, что именно они имеют в виду, делая свои странные, и, как ему казалось, не очень обоснованные утверждения.
В то время, в 80-90-е годы, в английских университетах господство-вала достаточно изощренная спекулятивная философия под именем 'аб-солютного идеализма' Бредли, Мак-Таггарта и других, которая пред-ставляла собою английский вариант гегельянства. Мур же, как человек, не искушенный в философских тонкостях, принимая участие в их встре-чах и пытаясь разобраться в их доктринах, подходил ко всем вопросам очень просто: он отстаивал точку зрения здравого смысла. Ему казалось, что его оппоненты не только не считают себя обязанными обосновывать свои важнейшие утверждения, но также отрицают то, что каждый нор-мальный человек считает истинным. Он уговаривал их не делать подоб-ных глупостей. Так например, Мак-Таггарт утверждал, что время не ре-ально.
202
213
'Когда я говорю о факте... я подразумеваю тип вещей, который дела-ет высказывание истинным или ложным'1.
Атомарный факт - это либо констатация, что единичная вещь обла-дает какой-то качественной, чувственно воспринимаемой характеристи-кой, либо отношение вещи к другим единичным вещам. Атомарные фак-ты построены из единичных вещей или объектов и их свойств или отно-шений. Таким образом, атомарный факт сводится к некоторому чувст-венному восприятию, например:
Примеры: Это - красное А больше В С между В и D и т.д.
Нетрудно понять, что такая онтологическая структура мира представ-ляет собой не что иное, как онтологизацию того, что Рассел считает логи-ческой структурой. Замечу, что создание Расселом такой теоретической конструкции было вызвано не только потребностью в подведении онто-логической базы под логическое учение, но и другой причиной - его вра-ждебностью к 'абсолютному идеализму' Бредли и его последователей, к их концепции единого всеохватывающего Абсолюта. В противовес ему Рассел и выдвинул концепцию логического атомизма.
Идеи Рассела получили свое более полное и более четкое выражение в 'Логико-философском трактате' его ученика Л. Витгенштейна, кото-рый, в свою очередь, оказал очень большое влияние и на дальнейшее фи-лософское развитие самого Рассела.
Подлинным духовным отцом неопозитивизма был Людвиг Витген-штейн (1889-1951 ). Родился он в Австрии. По образованию был ин-женером, занимался теорией авиационных двигателей и пропеллеров. Математический аспект этих исследований привлек его внимание к чис-той математике, а отсюда - к философии математики. Заинтересовав-шись работами Фреге и Рассела по математической логике, он направил-ся в Кембридж и в 1912-1913 гг. работал с Расселом.
Рассел в своих воспоминаниях рассказывает, что Витгенштейн часто приходил к нему домой по вечерам и, не говоря ни слова, часами ходил по комнате. Рассел рассказывает также, как Витгенштейн однажды спро-сил, считает ли Рассел его способным к философии. Рассел попросил на-
1 Russell В. Logic and Knowledge. P. 182.
214
230
Сегодня, бросая ретроспективный взгляд на историю Венского круж-ка, можно сказать, что его участники прежде всего поставили две серьез-ные проблемы:
Во-первых, вопрос о строении научного знания, о структуре науки, об отношении между научными высказываниями на эмпирическом и тео-ретическом уровнях.
Во-вторых, вопрос о специфике науки, т.е. особенностях научных высказываний и о критерии их научности.
Очевидно, что ни тот, ни другой вопросы не являются праздными. Правда, вопрос о структуре научного знания, о соотношении его эмпири-ческого и рационального уровней - это не новая проблема. Это вопрос, который в той или иной форме обсуждался с самого возникновения науки в современном смысле слова, т.е. такого знания, которое объединяет теорию с систематическим наблюдением и экспериментом в эпоху Ново-го времени. Сначала он принял форму конфликта эмпиризма и рациона-лизма, приверженцы которых отдавали предпочтение либо чувственно-му, либо рациональному познанию. Правда, уже Ф. Бэкон говорил о не-обходимости сочетать то и другое, об использовании в процессе познания как свидетельств органов чувств, так и суждений разума. Но он высказал свои соображения лишь в самой общей форме, не анализируя детально особенности этих двух уровней, их специфику и их взаимосвязи. В даль-нейшем же, в связи с возникновением темы достоверности знания, про-изошло формальное разделение философов на лагеря эмпириков и ра-ционалистов.
И. Кант попытался осуществить синтез двух этих подходов, показав, как могут в познавательной деятельности человека сочетаться чувствен-ное и рациональное познание. Но Канту удалось ответить на этот вопрос лишь путем введения трудно подтверждаемого тезиса о существовании непознаваемой 'вещи-в-себе', с одной стороны, и о наличии априорных форм чувственности и рассудка, с другой. К тому же в своей 'Критике чистого разума' Кант обсуждал вопрос в слишком общей форме, он со-вершенно не касался конкретных проблем, затрагивающих собственно структуры конкретных наук.
Но в XIX и тем более в ХХ в. наука развилась настолько, что пробле-мы логического анализа, ее структуры стали на повестку дня как самые животрепещущие.
Дело в том, что в век огромных успехов науки и роста ее влияния на умы очень соблазнительно выдавать любые, самые произвольные взгля-ды и утверждения за строго научные, часто не отдавая самому себе отчета в том, что означает научность.
231
240
кает, что такие элементарные предложения должны быть. Но в логике можно ограничиться указанием на их форму, скажем, S есть Р.
Но когда анализируется структура действительной науки, то надо ска-зать конкретно, какие именно предложения науки относятся к элемен-тарным, далее неразложимым и настолько надежным и достоверным, что на них можно строить все здание науки. Оказалось, что найти такие пред-ложения невероятно трудно, если вообще возможно. Поэтому вопрос об их природе вызвал оживленные споры, продолжавшиеся много лет.
Не менее важной задачей чем отыскание базисных предложений нау-ки для неопозитивистов было очищение науки от метафизических пред-ложений, а, следовательно, установление способа их выявления и распо-знания.
Решение этих двух проблем, как казалось, было предложено в прин-ципе верификации.
Еще Витгенштейн говорил, что элементарное предложение необхо-димо сравнивать с действительностью, чтобы установить, истинно оно или ложно. Логические позитивисты, на первых порах, приняли это ука-зание, но придали ему более широкий смысл. Дело в том, что легко ска-зать - сравни предложение с действительностью. Вопрос в том, как это сделать. Поэтому требование сравнить предложение с действительно-стью практически означает прежде всего требование указать способ, ка-ким это возможно сделать. В поисках ответа на этот вопрос неопозитиви-сты разработали целую концепцию, центром которой стал принцип вери-фикации.
Этот принцип требует, чтобы предложения всегда сравнивались с фактами. Но что такое факт? Допустим, что это какое-то положение ве-щей в мире. Но мы знаем, как трудно бывает выяснить истинное положе-ние дел, добраться до надежных, достоверных фактов. Юристы могут рассказать, насколько противоречивы бывают сообщения свидетелей какого-либо происшествия, какая масса субъективных наслоений имеет-ся в любом описании и в восприятии того или иного объекта. Недаром есть даже поговорка: 'Врет, как очевидец'. Если фактами считать вы-сказывания о различных вещах, групп этих вещей и т.д., то мы никогда не гарантированы от ошибок. Даже такое простое предложение, как 'Это есть стол', далеко не всегда достоверно, ибо может быть и так, что то, что имело вид стола, на самом деле есть ящик, доска, верстак или мало ли что еще. Строить науку на столь ненадежном фундаменте было бы легкомыс-ленно.
241
247
Но самой трудной для неопозитивизма оказалась проблема интер-субъективности научного знания, с которой было связано множество трудностей, касающихся языка науки. Она заслуживает того, чтобы по-говорить о ней особо.
Сначала решение этой проблемы было предложено О. Нейратом, а затем принято Карнапом, и получило название физикализма. Сторонни-ки этой концепции рассуждали так: мы и в самом деле ничего не можем знать об ощущениях других людей: ощущения остаются всегда личным достоянием. Но что касается науки, то ее элементарные предложения должны быть общими, интерсубъективными, так сказать, по определе-нию. Поэтому элементарные предложения науки не могут сводиться к ощущениям, ибо последние всегда носят приватный характер. К чему же тогда могут относиться научные предложения? Физикалисты ответили: к поступкам, к поведению людей.
Физикализм был попыткой преодолеть субъективизм теории чувст-венных данных, на которой основывался принцип верификации, по-скольку верифицировать элементарное, или протокольное предложение, значило сравнить его с фактами, понимаемыми как чувственные данные. Но он имел еще и другое назначение: он должен был обеспечить также единство науки.
Вспомним, что Конт в своей классификации наук различал шесть или семь наук, которые не могли быть сведены друг к другу. Это математика, астрономия, физика, биология, психология, социология. Классификация Конта предполагала существование различных, не сводимых друг к другу видов бытия, изучаемых качественно отличными науками.
Все это Нейрат решительно отрицал как пережиток метафизики. Под единством науки он понимал ту цель, к которой стремились логические позитивисты, и которая состояла в том, чтобы создать такую науку, кото-рая могла бы охватить все человеческое знание как гносеологически од-нородную, упорядоченную систему предложений, обладающих одной и той же эмпирической природой, начиная с протокольных предложений до всеохватывающих законов явлений природы и человеческой жизни. Это единство науки должно было быть монизмом без метафизики.
Вполне естественно, исходя из позиции логических позитивистов, что такого единства следовало достигнуть посредством создания универсаль-ного языка науки, т.е. языка, логический синтаксис которого допускал бы такое соединение предложений различных наук, чтобы они образовали единый логический контекст.
248
Опубликовав 'Трактат', Витгенштейн полагал, что в нем даны окон-чательные решения всех философских вопросов. Метафизические суж-дения были объявлены бессмысленными, и судьба философии решена
260
Формирование психоанализа - сначала как ответвления психиат-рии, а потом как явления культуры и как философского течения - при-ходится на последние десятилетия XIX и начало XX столетия. Это направ-ление представляет собой настолько широкий спектр идей и исследова-тельских программ, что даже сегодня, когда границы между разными об-разованиями культуры (между разными науками, наукой и философией, философией и литературой, не говоря уж о границах между разными фи-лософскими школами и программами) стали весьма условными, его поч-ти невозможно причесать под одну гребенку, чтобы сделать более или ме-нее удобным предметом изложения в учебнике по истории философии. Начать с того, что психоанализ прежде всего - это современная меди-цинская профессия, близкая к психиатрии, причем профессия массовая (число психоаналитиков в западных странах, скорее всего, превышает
276
277
Возникновение психоанализа связывают с именем Зигмунда Фрей-да (1856-1939), австрийского врача-психиатра, психолога и культуро-лога. Более того, классический психоанализ очень часто называют фрей-дизмом.
Начну с того, что постараюсь ответить на вопрос, почему психоанализ нельзя считать только (или прежде всего) ответвлением психиатрии, что кажется интуитивно очевидным и как это и до сего времени полагают многие, знакомые с психоаналитической практикой. С ним, кстати, свя-зан и другой вопрос, едва ли не более важный с точки зрения истории фи-лософии: была ли сама психиатрия в истории Запада в то время, когда жил и работал 3. Фрейд, только, или даже прежде всего, разделом меди-цины? 1
Обратим внимание на тот факт, что психиатрия (буквально: лечение души) в конце XIX и начале XX века еще не стала органической частью медицинской науки и практики, чем-то аналогичным пульмонологии, хи-рургии, офтальмологии, урологии или разделам медицины, посвященным лечению инфекционных заболеваний. Ее специфическим предметом была душа, которая тогда все еще представлялась человеку западной культуры противоположностью тела. Но природа души, долгое время бесспорный предмет метафизики, уже стала спорной проблемой (прежде всего философской и мировоззренческой) в связи с антиметафизиче-ским, антигегелевским переворотом в мировоззрении, который к этому времени в Европе завершался и главным итогом которого было массовое увлечение позитивизмом. Под сомнение был поставлен тезис о божест-венной, и вообще метафизической природе духовного начала в человеке, как и о природе идеального вообще. Это выразилось в различных про- ; граммах приземления этого начала, его обезбожения и вочеловечения, или, по максимуму, его толкования не в качестве особого, отличного от телесности человека и даже противоположного ему, сверхприродного на-чала, а только как свойства телесной субстанции. Один из первых фило-софских дуализмов, от которых стремились избавиться как философы, так и естествоиспытатели (включая, прежде всего, медиков) как раз был дуализм души и тела. Понятие сознания, которое мало-помалу сближа-ется с понятием идеального начала и даже имеет тенденцию заменить его, трактуется уже не как обозначение особой субстанции, а как свойство
1 В этой связи полезно познакомиться с книгой французского философа Мишеля Фуко 'История безумия в классическую эпоху'. СПб., 1997. Концепцию этого исследователя, впрочем, мы в дальнейшем рассмотрим специально.
278
Под этим углом зрения весьма примечательна разница между психо-анализом и психологической школой Сеченова и Павлова, которые были тогда, в качестве 'научной психологии', антагонистами психоанализу. У них мышление - это рефлексы головного мозга; у Фрейда же психиче-ское - это комплексы, и никакой диалектики процессов иррадиации и концентрации в коре головного мозга; нет у Фрейда даже доминант в сти-ле Выгодского.
Однако материал, на котором базируются концепции обеих школ, частично один и тот же: гипноз, внушение, неврозы и психозы. Правда, и на этом общем поле работы их акценты различны до противоположности. В школе Павлова этот акцент психологических исследований ведет его к исследованию нервных процессов в мозгу собаки, и в целом к попытке построить психологию как физиологию нервной деятельности. Фрейд за-нят восстановлением автономии духовного начала у человека, несмотря на невысокий уровень этой духовности, если сравнить его с античными или средневековыми стандартами, фактическую редукцию духовности в человеке к специфически человеческому началу - сексуальному (эди-пов комплекс), позднее превращенному в дуализм Эроса и Танатоса. И ничего подобного экспериментальным неврозам, которые получал Пав-лов у собак, устраивая сшибку нервных процессов.
1 Впрочем, нужно заметить, что Фрейд вовсе не был зачинателем этой тенденции в ис-тории психологии. Если иметь в виду тот факт, что возникновению психологии в качестве частной науки предшествовало приземление духовного начала у послегегелевских фило-софов, что Вундт, Дильтей или Ланге, к примеру, отличали физиологическую психологию от описательной или понимающей, трактуя последнюю как основу всех наук о духе, то пра-вильнее говорить скорее о тенденции к преодолению оппозиции, которая еще не успела со-зреть (о чем говорит факт использования одного и того же корневого термина при обозначе-нии дисциплин, которые противопоставляются друг другу).
291
На основе сказанного нетрудно понять и имманентную логику разви-тия психоанализа как течения, которую можно увидеть, если сравнить ус-тановки Фрейда с основными принципами аналитической психологии Карла Юнга ( 1875- 1961), которую сам автор называл также и глубин-ным психоанализом.
В биографии Юнга немало схожего с биографией Фрейда: закончил он медицинский факультет университета в Базеле, потом (1905 г.) рабо-тал в психиатрической клинике в Цюрихе у Блейера; затем стал при-ват-доцентом университета в Цюрихе, где читал лекции по психиатрии. В 1907 г. познакомился с Фрейдом, с 1909 г. до 1913 г. был президентом Международного психоаналитического общества, которое было создано им совместно с Фрейдом; в 1913 г. произошел разрыв с Фрейдом и вдох-новленным им психоаналитическим движением, отказ от преподавания и обращение к частной практике - вплоть до 1916 г., когда он сам органи-зует Психологический клуб. С 1920 г. начинаются его заграничные путе-шествия, связанные с тем, что у Юнга сложились определенные пред-ставления о человеческой психике, которые нужно было проверить: с этой целью он посещает Алжир, Тунис, Сахару, Мексику, Кению, Ин-дию, Цейлон. В 1933 г. Юнг становится президентом международного психотерапевтического общества. В 1948 г. в Швейцарии организуется Институт Юнга.
В двух названиях его концепции, которые были упомянуты выше, вы-ражены два компонента его разновидности психоанализа. Название 'аналитическая психология' связано с методом, с созданной им техникой ассоциативного эксперимента1, смысл которого состоит в том, чтобы
1 Суть которого сводится к тому, что испытуемому предъявляется некий набор слов, для каждого из которых нужно найти слово, ассоциативно связанное с предложенным; при этом измеряется скорость ответа, влияние внешних раздражителей и пр. Анализ результа-тов такого эксперимента (весьма близкого тестированию) позволяет выявить комплексы
испытуемого.
295
Термин 'феноменология' прочно вошел в философский лексикон каждого, кто уже знаком с классической европейской философией. В на-шей философской традиции он сразу же заставит вспомнить о гегелев-ской феноменологии духа, основная идея которой состояла в том, что все объекты мира, в котором живет человек (включая культуру и самого че-ловека), суть 'инобытие', предметное воплощение особой идеальной сущности - 'абсолютного духа'. Поэтому предметный мир человека есть мир феноменов, за которым скрыт (или в котором проявляет себя) мир ноуменов. В этом плане гегелевская концепция находится в русле долгой европейской традиции с ее оппозицией 'внутреннего' и 'внеш-него', 'скрытого' и 'очевидного', 'глубинного' и 'поверхностного'. Тему эту легко обнаружить уже у Платона с его противопоставлением
301
Гуссерль был философом, взгляды которого формировались в усло-виях переломной эпохи в истории Германии и Европы. Детство его совпа-ло с концом революционного периода и началом формирования новых политических структур, еще не освященных традицией. Синхронно с по-литическими преобразованиями развертывалась серия революций в нау-ке и технике, затронувшая буквально все отрасли научного знания и про-мышленности. На эту тему имеется весьма обширная и широко извест-ная литература, что избавляет нас от необходимости обращаться к дета-лям этого процесса. Но следует всегда иметь в виду один немаловажный момент: революции эти как в политической жизни, так и в области науки
1 Правда, потом монсеньер Ноель и ректор Лувенского университета приложили не-мало усилий, чтобы получить и денежную поддержку для оплаты труда двух последних асси-стентов Гуссерля - Ландгребе и Финка - по расшифровке рукописей. Так возник Гуссер-левский архив в Лувене.
318
Начальный импульс для своих философских размышлений, сохра-нивший силу на протяжении всей его жизни, Гуссерль получил от своего учителя математики, Карла Вейерштрасса, бывшего с 1856 г. профессо-ром Берлинского университета. Даже среди своих коллег, представите-лей 'самой точной из наук', К. Вейерштрасс славился особой доказа-тельностью и тщательностью рассуждений, которая стала для них своего рода эталоном (в научном обиходе даже бытовало выражение: 'вейершт-рассова строгость'). С именем этого математика связано и начало попы-ток свести основания математического анализа в целом к прозрачным арифметическим понятиям, которые, таким образом, расценивались как базовые (программа арифметизации математики). Аналогичный про-цесс происходил также и в геометрии, где попытками наведения логиче-ского порядка завершалась собственная революция, связанная с появле-нием неевклидовых геометрий. Эти геометрии появились в ходе попыток довести до совершенства систему Евклида, обосновав (доказав) постулат о параллельных линиях, исходя из аксиом, лежащих в основании этой ма-тематической конструкции. Поэтому каждая из новых геометрий означа-ла то ли открытие, то ли создание 'совершенно нового мира'; во всяком случае, место единственного 'реального пространства' с евклидовыми характеристиками заняло неунитарное многообразие, в котором евкли-дово пространство заняло куда более скромное положение, потеснив-шись и предоставив место целому семейству 'неевклидовых про-
1 Такая оценка феноменологии содержит в себе большую долю истины. Но следует за-метить, что в этом плане она вовсе не представляет собою нечто совершенно исключитель-ное: перенос внимания с результата на процесс получения результатов характерен уже для значительной части постклассической европейской науки, как и для связанного с нею про-мышленного производства, и, конечно же, для многих направлений европейской филосо-фии, которые связали свою судьбу с наукой и научным мышлением. Достаточно вспом-нить - в качестве примера - оценку Марксом и Энгельсом диалектического метода Геге-ля по сравнению с его 'системой' (более того, они, как нечто само собой разумеющееся, утверждали, что метод вообще более важен, чем система представлений любого филосо-фа); другим примером может быть неокантианство, согласно представлениям которого нау-ки различаются не по их предмету, а по методу. Обратившись к другим сферам европейской жизни, нетрудно будет подобные примеры умножить.
322
В 'Логических исследованиях' Гуссерль равно отказывается как от теоретико-познавательного психологизма, так и от наивного идеализма, и пробует продолжить поиск очевидных оснований в ином направлении. Если в 'Философии арифметики' исследование процесса образования понятия числа из материала, получаемого в результате непосредствен-ного созерцания некоторых представителей мира чисел 'как они есть са-ми по себе', нужно ему главным образом для того, чтобы успешно про-
1 Поэтому, к примеру, тот же Эйнштейн, который упрекал Маха - и совершенно справедливо - в недооценке конструктивного математического мышления, вряд ли адре-совал бы подобный упрек 'раннему' Гуссерлю, при всей близости его установок эмпириок-ритическим.
333
В попытках избавиться от этой серии противоречий радикально, а не путем вводимых ad hoc мелких дополнений, Гуссерль предпринял в 1907 г. решительную перестройку своей системы, что, учитывая основа-тельность его рассуждений, ставшую чертой характера и чуть ли не мани-ей, было отнюдь нелегко. В ходе коллоквиума 'Главные моменты фено-менологии и критики разума' он четко сформулировал методологиче-ский принцип 'феноменологической редукции', в которую теперь был трансформирован его редукционистский подход. Феноменологическая редукция - это такая операция, с помощью которой достигается само-очевидная база знания - уровень феноменов сознания. Состоит эта операция в 'вынесении за скобки' всего, что вообще удается исключить, в определенном смысле проигнорировать, не получая в итоге 'пусто-ты'.
Пределом феноменологической редукции Гуссерль считает 'дан-ные впечатлений' (подобно Э. Маху, на что указывает и он сам). В про-цессе осуществления феноменологической редукции 'заключаются в скобки' акт постижения, предпосылки, даже интенциональность созна-ния - всё, кроме содержания сознания, принимаемого только как со-вокупность каких угодно феноменов. Но, по его мнению, 'заключен в скобки' должен быть также и сам познающий субъект: иначе, как опаса-ется Гуссерль, феноменология осталась бы 'психологистичной', со все-ми вытекающими эмпиристскими последствиями; а он ведь надеется построить в конечном счете не субъективно-ограниченную, а 'абсолют-ную' концепцию. В этом плане его подход отличается не только от близ-кого ему маховского, но и от картезианского, коим оба они вдохновля-лись. Поэтому его феноменологию можно было бы назвать 'картезиан-ством без Cogito'. Продукты объективирующего познавания, по его убе-ждению, нельзя рассматривать как результаты психологического
345
В ранних работах, как я не раз уже отмечал, Гуссерль прежде всего пробовал решить задачу достижения безусловно очевидной первоосно-вы знания, которая к тому же не была дифференцирована от первонача-ла. Как мы видели, результат был не совсем успешным в том плане, что 'первоначало' оказалось невозможно выразить средствами языка, и по-тому оно оказывается 'непонятным', недоступным понятийному мыш-лению. 'Отчетливость' мышления с помощью понятий оказалась обрат-но пропорциональной очевидности. Но уже к концу первого периода сво-его творческого пути Гуссерль дополнил первоначальную проблематику другой, едва ли противоположной по установке. Редукция, направленная
351
Первоначальной формой активности сознания (каковая, собственно, и делает его трансцендентальным), по Гуссерлю, является синтез. В са-мом деле, почему мы воспринимаем игральную кость, которая оказыва-ется повернутой к нам то шестеркой, а то единицей, как 'одну и ту же'? Разве не 'очевидно', что игральная кость в тот момент, когда мы видим на ее поверхности одно светлое пятнышко - это один образ, а когда мы видим шесть пятнышек, совсем другой? Почему же мы не сомневаемся в обычном случае, если не отвлекались во время игры, и если наш партнер не шулер, - что это одна и та же кость? Только потому, что в нашем сознании совершается синтез многообразия в целостность, 'синтез отождествления'. То же происходит вообще с любым 'свойством' кос-ти, который можно рассматривать тоже в качестве особого предмета (на-пример, с ее цветом, ее кубичностью и пр.).
Отождествление - это вообще основной 'механизм' синтезирую-щей работы сознания. Оно, как нетрудно заметить, прежде всего проис-ходит как синтез 'во времени': к интенциональному предмету, образо-ванному в сознании в начальном акте восприятия, потом 'присоединя-ются' все новые и новые моменты, как моменты именно этого, 'одного и того же', предмета. Таким образом, предмет в качестве целостности, как подчеркивает Гуссерль, 'не приходит снаружи', он заключен в са-мом сознании как 'смысл' того, что в настоящий момент непосред-ственно наличествует в созерцании; а ведь это непосредственно налич-ное - вовсе не целостный предмет (например, игральная кость), а имен-но чувственное восприятие того, что мы сейчас видим. То, что мы видим одну сторону игральной кости, включает в себя момент понимания это уже восприятие 'со смыслом'.
358
Я уже отметил в самом начале этой главы, что рассуждения Гуссерля породили упрек в его адрес, что-де их итогом должен был бы быть солип-сизм (для большинства философов такой аргумент играл роль известного математикам и логикам argumentum ad absurdum). Если вначале Гус-серль нейтрализовал этот упрек оговоркой, что тот солипсизм, который и на самом деле является его, Гуссерля, исследовательским принципом, только 'методологический', поскольку-де он, как феноменологически мыслящий философ, занят исключительно анализом ('истолкованием') общей схемы трансцендентального Я (и, коррелятивно, трансценден-тального поля опыта), тем, что остается от конкретно-человеческого, личностного Я после применения к нему операции феноменологической редукции (в итоге от конкретного, 'личного' Я сохраняется только абст-рактный, 'безличный остаток'), то в 'Картезианских размышлениях' он отводит очень много места позитивному решению проблемы интер-субъективности, как она предстает в 'феноменологическом' мире. Этой теме посвящена добрая половина 'Пятого размышления', заключитель-ной и самой большой из всех, которые составляют работу.
И опять же не следует забывать, что речь у Гуссерля идет вовсе не о Доказательствах того, что помимо самого мыслителя существуют еще и
1 Husserliana. Bd.l. S. 107.
365
Авторитет Хайдеггера среди современных западных философов огро-мен, и его известность за пределами философского сообщества сравнима разве что с авторитетом Гегеля в Германии прошлого века. Вместе с тем, вряд ли можно говорить о его философской школе, как это имело место в случае Гуссерля. Хайдеггер никогда не стремился к тому, чтобы быть учи-телем и воспитателем (или 'играть эту роль'). Все специалисты соглас-ны в том, что Хайдеггер внес огромный вклад в развитие трех важнейших проблемных областей в философии ХХ века: экзистенциализма, герме-невтики и современной философской антропологии, но сам Хайдеггер ре-шительно отказывался признать свою близость двум из них - экзистен-циализму или антропологии, поскольку-де его интересует не человече-ское существование, чем заняты экзистенциалисты, и не сущность чело-века, которую пытаются понять философские антропологи, а Бытие. Поэтому он сначала предпочитал называть свое учение 'фундаменталь-ной онтологией' (дистанцируясь таким образом от онтологии традицион-ной), а после 1950 г. предпочел отказаться и от использования этого тер-мина для обозначения своей позиции, поскольку последний, по его мне-нию, слишком интимно связан с традиционной метафизикой, которую он, Хайдеггер, считал совершенно устаревшей. Более того, он утверждал, что вся прежняя философия дискредитировала себя, а поэтому сам он - во-все не философ; предмет его интереса, собственно говоря, даже не бы-тие, а мышление о бытии. Причем и эти два термина Хайдеггер исполь-зует весьма неоднозначно; вообще язык его произведений (особенно поздних) больше подходит для создания поэтических образов, чем рацио-нальной, 'теоретической' картины мира. Стиль его сочинений больше напоминает стиль причудливых поэтических творений глубоко почитае-мого им Гёльдерлина, чем терминологию Канта или Гегеля.
Если добавить к этому, что экзистенциализм или антропология в ХХ столетии тоже вряд ли были представлены философскими школами в традиционном смысле слова, то, может быть, прав автор текста о Хайдег-гере в философском словаре Шмидта, изданном в 1957 г. в Штутгарте
396
Есть и другой источник атеизма Сартра - распространенное в то-гдашнем образованном европейском обществе стремление к 'мировоз-зренческой нейтральности'. Сартр никак не повторил бы знаменитой фразы Остапа Бендера: 'Бога нет, это медицинский факт!', поскольку, прежде чем утверждать нечто подобное (в том числе и противополож-ное), по его мнению, следовало бы четко поставить вопрос о смысле бы-тия (или, скажем так, бытийных утверждений). Подобно тому как у Гете 'весь вопрос' касательно знания сводится к вопросу 'что значит знать?', так у Сартра вопрос о бытии сводится к вопросу о смысле бы-тийных утверждений ('что значит быть?'). Этим вопросом открывается книга 'Бытие и Ничто'. Отвечая на него, согласно Сартру, необходимо найти способ нейтрализовать, 'заключить в скобки' всякого рода мета-физические утверждения, которые довлели в философской мысли как древних натурфилософов, так и современных приверженцев теории по-знания с ее 'основным вопросом' - познаваем ли мир? Ведь это утвер-ждение тоже, в его основе, метафизическое, поскольку признает мир, су-щее в качестве того, что существует как нечто внешнее человеческому субъекту, как от него отличное. Более того, этот бытийный смысл при-знается приоритетным, если не единственным за исключением, пожалуй, 'абсолютного идеализма' Гегеля, у коего 'внешнее' (например, приро-да или социум) возникает как фаза в саморазвитии Духа, как 'инобы-тие' Абсолюта. 'Преодоление' гегелевского идеализма философской критикой было поэтому, по мнению Сартра, не прогрессом, не освобож-дением от метафизики, а скорее отступлением в еще более грубую мета-физику позитивизма и материализма, которую можно было бы назвать 'вещизмом'. Исток такого восстановления метафизики, по его мнению, в том, что не поставлен четко вопрос о смысле бытия, бытие оказалось отождествлено с сущим, а онтология (этимологически это как раз учение о бытии ) замещена учением о сущем, о составе и строении сущего, став неотличимой от космологии. Только ответив на этот вопрос, можно начи-нать строить онтологию.
Впрочем, все это относится к главной философской работе Сартра, 'Бытие и ничто', увидевшей свет в 1943 году. Но известным, в том числе и в философских кругах, Сартр стал раньше, после того, как в 1938 г. был опубликован его роман 'Тошнота', а в 1939 г. - сборник рассказов 'Стена'. И в этих, еще довоенных, произведениях мы без особого труда видим прелюдию многих тем 'Бытия и Ничто', пусть еще далекую от фи-лософской рефлексии. В самом деле, при чтении этих литературных про-изведений становится очевидно, что в них уже вполне сформировано сар-трово понимание бытия.
473
Обращаясь к структурализму в курсе истории философии, мы стал-киваемся с рядом специфических трудностей, исток которых в конечном счете в той же самой 'великой антиметафизической революции', о кото-рой речь шла уже не единожды - в повороте в философском сознании, который совершился во второй половине XIX века и жертвой которого стала последняя классическая философская система, гегелевский 'абсо-лютный идеализм'. Главной тенденцией этого переворота в умах было желание так или иначе 'приземлить' философию, изменив ее до такой степени, чтобы она превратилась в особую науку со своим предметом и тем самым стала частью системы 'позитивных' наук (например, наукой о наиболее общих законах развития природы, общества и мышления, на что надеялся марксизм; или наукой о научном мышлении и принципах по-знания, что пытался сделать эмпириокритицизм; или общей наукой о са-мом человеке - такова была программа философской антропологии; или, наконец, наукой о культурном мире человека). Естественно, что лю-бая попытка подобной переориентации непременно ставила на повестку дня вопрос о предмете и методе философии, о ее новых задачах, о ее отно-шении к другим наукам - если не о самом ее существовании.
После того как философия перестала претендовать на роль самого глубокого, метафизического, знания, речь пошла уже не о размежевании и тем более не об отторжении от других наук, а, напротив, о поисках не-кой формы сотрудничества и взаимодействия. Так, философы готовы были теперь взяться и за обобщение достижений других наук, и за их систематизацию, за изучение их познавательных средств. Так фи-лософия становилась 'логикой научного исследования', 'теорией науч-ного мышления', 'методологией' и пр.
Правда, в поисках своего места в составе духовной деятельности не-которые из философов становились в оппозицию к позитивным наукам с их ценностями. Они трактовали философию как особую форму духовной деятельности и потому искали других союзников - в сферах искусства и литературы (прежде всего поэзии, музыки, театра, танца, архитекту-ры - вообще всего того, что, по их мнению, в отличие от науки, было отмечено печатью свободного творчества). Надо сказать, что многие дея-тели этих областей духовной культуры отвечали таким философам взаим-ностью - после того, как эпитет 'философская глубина' применитель-но к художественному произведению стал восприниматься как знак глу-бочайшего уважения к его создателю.
587
Признанным отцом-основателем структурализма был швейцарский ученый Фердинанд де Соссюр (1857-1913). Он не только не считал себя философом, но, по большому счету, и в самом деле им не был - во всяком случае в традиционном смысле слова. Предметом его исследова-ния была лингвистика, и здесь он сделал очень многое: с его именем связано даже создание нового направления в науке о языке - струк-турной лингвистики. Но занявшись исследованием языка в послед-нюю четверть XIX века, он погрузился в такой предмет, который в это время оказался в центре философских споров. В самом деле, как мы уже знаем, язык еще раньше, в период универсальной критики метафизики, предстал перед взором философов как клубок философских проблем. Именно он стал первым претендентом на престол Духа после того, как философы занялись 'приземлением' духовного начала.
Язык был и в самом деле подходящим кандидатом на эту роль. С одной стороны, он обладал несомненным идеальным, духовным содержанием: он каким-то образом включал в себя нечто явно сверхчувствен-ное - ведь высказанные или написанные слова, которые можно было чувственно воспринимать, содержали смыслы, которые органам чувств недоступны. С другой стороны, язык не был метафизической сущностью, поскольку слово - человеческое слово - было вполне очевидной ре-альностью повседневной жизни. И при этом слова, обладающие чувст-венной материей (будь то звуки, будь то созерцаемые формы), были спо-собны иметь смысл - иногда один и тот же, а иногда разный. Слово, та-ким образом, без всякой мистики предстало как единство материаль-но-чувственного и идеально-духовного 'начал'.
Собственно, это было открыто не в XIX веке. Начиная с глубокой древности люди выделяли способность говорить (и тем более писать) среди других человеческих качеств, не говоря уж о других природных яв-лениях. В языке всегда видели что-то сверхъестественное, считая его 'даром богов', делающим человека привилегированным созданием по сравнению со всеми другими живыми существами, не говоря уж о прочих природных объектах. Однако сначала такое толкование языка принима-
589
Этот выдающийся французский ученый с большим успехом исполь-зовал структурный метод применительно к этнографическим исследова-ниям, в результате чего этнография была превращена в этнологию (т.е. из описания определенного предмета в науку об этом предмете), и по ходу дела внес немалый вклад в решение методологических, и даже исконно философских, мировоззренческих проблем. Получив социологическое образование, он стал этнографом, представителем беспокойной про-фессии, которая стала популярной после того, как в 'западном' цивили-зованном обществе распространился интерес к другим народам и их культурам. Разумеется, предпосылкой появления этой профессии в науч-ном сообществе было признание 'дикарей' людьми, и отношение к ним перестало определяться прежде всего экономическим интересом у одних и человеческим любопытством, к которому были примешаны чувства страха, жалости, удивления, у других. Изменение отношения к прежде экзотическим народам было в немалой степени обусловлено глубокими трансформациями мировоззрения людей западной культуры: сначала (уже после того, как европейцы основательно, хотя и весьма односторон-не, познакомились с другими народами в эпоху Великих географических открытий и после образования колониальных империй) легитимной иде-ей стало представление о культурном разнообразии человечества; затем распространение эволюционных идей, совокупно с антиметафизи-ческим переворотом в мировоззрении, имело следствием формирование истории как 'подлинной науки о человеке' (К. Маркс) - науки 'по-
593
Мишель Фуко - представитель позднего структурализма; хотя в по-следних работах он довольно решительно протестует против причисле-ния его к этому течению, и, может быть, поэтому историки философии предпочитают называть его 'постструктуралистом'. Однако, как я по-пробую показать, в его принципиальных установках немало общего с ус-тановками 'классического' структурализма. Так же как и основатель структурной лингвистики Ф. де Соссюр, Фуко не только ставит в центр своего внимания язык, но и рассматривает его как некую реальность, в онтологическом плане не только независимую от говорящих людей, но даже и базисную. Для того чтобы достичь этого уровня в исследовании языка, он считает необходимым провести довольно радикальную редук-цию: сначала надо 'оставить за скобками' конкретное содержание фраз и слов - в результате мы получим синтаксис - хотя и 'формальный', но все еще несущий определенную семантическую нагрузку; затем сде-лать то же со смыслом как таковым (это наиболее очевидным и понятным образом было осуществлено в обращении к 'фонологии' у русских лин-гвистов Якобсона и Трубецкого). Когда в результате от языка останется только 'чистая структура', связанная лишь с различиями в материале, который может служить знаками, у нас останется нечто вроде абсолют-ного (априорного) условия бытия речи. Нетрудно сделать вывод, что 'фонологическое' пространство (пространство возможностей знаковой системы, которая может быть создана с использованием звуков, произ-водимых голосовым аппаратом человека) несравненно шире, чем 'про-странство' любого 'конкретного' языка. Последнее, в свою очередь, шире, чем 'пространство' речи, наполненной осмысленными словами и выражениями.
Это - общие предпосылки, отправляясь от которых, Фуко предпри-нял оригинальную попытку реконструкции исторического процесса с целью выявить его структуру и его наиболее фундаментальный слой. В этом плане он сам считает одним из своих главных предшественников К. Маркса с его материалистическим пониманием истории как последо-вательной смены общественно-экономических формаций, отделен-ных друг от друга краткими периодами революций. При этом, теоретиче-ском, подходе конкретные особенности исторического развития той или иной страны могут рассматриваться как детали, для понимания сущности
619
Сначала имеет смысл привести несколько общих положений, цель которых - показать, что философский постмодерн не появился совсем уж внезапно и не представляет собою нечто вроде интеллектуального стихийного бедствия, знаменуя собою полное разрушение рационализма, который был одним из оснований европейской культуры после эпохи Просвещения. Поэтому, хотя большая часть этих положений в общем повторяет то, что уже было сказано во вступительных разделах большин-ства глав этой книги, цель здесь все-таки иная. Она в том, чтобы постро-ить что-то вроде пунктирной линии, должной обозначить реперные точки исторического развития современной европейской философской мысли.
В тумане далекого прошлого все больше расплываются контуры тех важнейших этапов, которые прошла европейская культура и сознание
655
В общем-то процесс освоения культуры, как мы уже знаем, привлек внимание философов сравнительно давно и даже стал предметом специ-альной философской дисциплины - герменевтики. Пусть даже, со вре-мен Шлейермахера, философская герменевтика изменила свой 'имидж' и свой статус не менее радикально, чем философия в целом, но по своей сути она была и остается не столько 'искусством интерпретации тек-стов', сколько теоретическим исследованием адаптационной дея-тельности в сфере культуры. Сама 'герменевтика' как объект, т.е. как деятельность людей по освоению содержания и смысла иной куль-туры (или какой-то специализированной сферы той культуры, к которой они сами принадлежат), имеет 'синхронический' и 'диахронический' аспекты. Здесь нельзя говорить о строгой дихотомии: чаще всего оба этих аспекта явным образом наличествуют в реальной работе интерпретации, а иногда их бывает трудно различить. К примеру, толкование библейских текстов, по Шлейермахеру, видимо, диахронично - если библейский текст предстает как 'древний первоисточник', как историческое куль-турное наследие. Но если смысл 'того же' библейского текста, уже в ка-честве реалии современной религиозной культуры, хочет понять чело-век, который сам не принадлежит к христианской конфессии или вообще далек от религии, или даже когда священник 'здесь и теперь', читая про-поведь и связывая ее содержание с современной ситуацией, старается довести до своей паствы смысл какого-либо отрывка из Библии, - тогда временной интервал, который разделяет предмет и результат интерпре-тации, либо совсем исчезает, либо отходит на второй план.
Сама культура, как мы уже знаем, в своих истоках есть 'отчужде-ние' человека от природы; она означает создание особого мира, мира символов и смыслов - хотя при этом 'символы' и 'смыслы' сами по себе могут только 'иметь значение', но неспособны существовать без
680
Теперь, после этой затянувшейся преамбулы, мы можем обратиться и к 'онтологии смысла' Жиля Делёза, в которой некоторые важные чер-ты информационного общества нашли выражение в виде своеобразной онтологической философской конструкции (т.е. такой, которая, подобно гегелевской феноменологии Абсолюта, соединяет некую 'картину мира' (онтологию) с представлением работы мысли, логикой.
По причинам, изложенным выше, дальнейшее изложение этой темы тоже можно было бы сделать имперсональным - если только согла-ситься с философами постмодерна относительно их тезисов о 'смерти автора' и 'конце человека'. Однако же сами лидеры постмодернистской мысли - такие, как Лакан, Лиотар, Делез, Кристева (не говоря уж об 'отцах-основателях', Барте и Фуко, авторах вышеупомянутых тезисов), представляли свои труды на суд читателей или слушателей не анонимно, а как раз 'от первого лица'; и этот факт свидетельствует либо об извест-ном конфликте их теорий с их же собственной практикой, либо о том, что вышеупомянутые тезисы сами суть не более чем теоретические утвер-ждения. Как бы то ни было, но в курсе истории философии мне тоже при-дется использовать имена некоторых авторов эпохи постмодерна и назва-ния текстов, которые, на мой взгляд, наиболее репрезентативны при раз-говоре о 'духе культуры' постмодерна.
1 Об этом синтезе исследовательских программ, казавшихся зачастую антагонистами, рассказал П. Рикёр в книге 'Конфликт интерпретаций' (М., 1995. Перевод И. Сергеевой).
692
Я уже не раз отмечал раньше, что общей (во всяком случае превали-рующей) характеристикой западной философии со второй половины XIX века была борьба с традиционной 'метафизикой' платоновского типа. Однако философские концепции, в которых выразилась эта тенденция, были настолько различными, когда речь заходила о позитивных програм-мах дальнейшего развития философии, что свои критические стрелы они направляли друг против друга не в меньшей степени, чем против этого общего противника. Маркс выразил это весьма рельефно и достаточно адекватно уже тогда, когда писал о 'разложении' гегелевской школы. Поистине классическую форму тогдашние отношения в философском мире получили в марксистском же тезисе о борьбе 'линии Демокрита' с 'линией Платона', материализма с идеализмом как основной законо-мерности развития всей истории мировой философии.
В целом же 'антиметафизическую' тенденцию в ее начале можно конкретизировать как стремление 'приземлить' философию, связав ее с жизнью, с человеческими проблемами, с практикой. В этом направлении
741
На этом я завершаю свое представление современной философской мысли Запада. Конечно же, оно не является исчерпывающим - напри-мер, в нем нет анализа концепций философов 'франкфуртской школы', не говоря уж о новейших разработках в рамках психоаналитической про-граммы, нет современных изысканий в рамках программы аналитической философии, не представлены интересные работы, совмещающие фило-софию с социологией. Но, во-первых, как говорил бессмертный Козьма Прутков, 'нельзя объять необъятное'. А во-вторых, жанр учебника по истории современной философии, как я понимаю его назначение, состоит в том, чтобы помочь сформировать исходную позицию, которая позволит тому, кто хотел бы войти в этот регион современной культуры, не поте-ряться в этом мире, подобно городскому школьнику, волею случая попав-шему в тропические джунгли, где 'все совсем не так, как дома'. Наде-юсь, что ваше путешествие в страну современной философской мысли Запада не закончится интеллектуальной катастрофой и моя книжка сыг-рает хотя бы роль, аналогичную роли приличного путеводителя для того, кто решил побывать за границей не просто для того, чтобы что-то увидеть собственными глазами, 'оттянуться' и набраться впечатлений, а чтобы понять душу иной культуры. И так же точно, как нормальный, интеллек-туально развитый человек, заглядывая в путеводитель, вовсе не проверя-ет, на месте ли в Париже Эйфелева башня или собор Святого Петра в Риме, а ищет совета, на что и почему стоит обратить внимание - и по-том открывает многое такое, о чем ни в каком путеводителе не написано, так, надеюсь, и вы, мои читатели, воспользовавшись этими, по необходи-мости беглыми, очерками, сможете увидеть в море современных фило-софских сочинений не набор бессмысленных слов, не скопище мнений, а мир пусть для начала непривычный и даже чуждый, но довольно целост-ный и, вопреки первому впечатлению, совсем неплохо обустроенный и даже логичный.
Вместо введения.................................. 6
1. XIX век - становление современной философии.............. 11
2. А. Шопенгауэр - провозвестник новой философской парадигмы .... 25
3. 'Коренной переворот в философии' и его главные участники...... 31
Философия Кьеркегора.............................. 34
Младогегельянцы................................. 38
К.Маркс и марксизм: философия принимает новый облик......... 41
4. Позитивизм - философская парадигма индустриального общества. ... 46
'Первый позитивизм'.............................. 46
Огюст Конт.................................... 48
Джон Стюарт Милль............................... 55
Герберт Спенсер.................................. 59
5. Естественно-научный материализм XIX века................. 65
6. Эмпириокритицизм ('второй позитивизм'): теория познания в роли научной философии........... 80
Эмпириокритическая концепция жизни..................... 87
Онтология эмпириокритицизма: мир как совокупность 'комплексов ощущений' 94
Место эмпириокритицизма в истории западной философии......... 98
7. Прагматизм - американский синтез европейских философских идей . . 100
Чарльз Пирс.................................... 103
Вильям Джемс................................... 108
Джон Дьюи..................................... 112
Прагматистская концепция истины....................... 115
8. Неокантианство: редукция философии к методологии............ 121
Способы образования научных понятий. 'Науки о природе' и 'науки о духе' . . 128
9. В. Дильтей: философские и методологические основания истории как науки . 141
'Критика исторического разума': предмет и метод истории......... 143
10. Западная философия в ХХ веке....................... 155
11. Ф. Ницше и сумерки обосновывающего разума. Новая философская пара-дигма ............. 180
12. 'Философия жизни' во Франции: А. Бергсон............... 187
779
13. Неопозитивизм.................................. 197
Становление логического позитивизма..................... 202
'Логико-философский трактат' Л. Витгенштейна.............. 214
Венский кружок................................. 231
Принцип верификации.............................. 241
Верификация и язык науки........................... 248
Идеи познего Витгенштейна.......................... 260
Что такое 'форма жизни'? Что такое 'Языковая игра'?......... 268
Достоверность................................... 270
14. Психоанализ и его философские контексты................. 276
Первые шаги психоанализа. Фрейдизм.................... 278
Психоанализ и 'научная психология'..................... 291
Психоанализ К. Юнга. Учение о коллективном бессознательном..... 295
15. Феноменология Гуссерля............................ 301
Жизнь и деятельность основателя современной феноменологии...... 301
Основные принципы феноменологии Гуссерля и их эволюция....... 318
Начало. Гуссерлева 'Философия арифметики' и редукция в роли методологи-ческого принципа................................. 322
Феноменологическая самокритика и критика психологизма. 'Логические ис-следования' .................................... 333
'Поворот' 1907 г. Процесс конституирования и проблематика времени. Фено-менологическая редукция как метод и феноменология как фундаментальная он-тология.... 345
'Картезианские размышления'. Феноменологическая редукция и конституи-рование предметного мира................ 351
Синтез как изначальная форма познавательной активности........ 358
Проблема 'других Я'. Интерсубъективность................. 365
'Кризис европейских наук'. Проблема судьбы европейской культуры. 'Жиз-ненный мир'.............. 370
Философские наследники Гуссерля....................... 390
16. М. Хайдеггер и его концепция феноменологической онтологии..... 396
Вопрос о бытии................................. 415
Экзистенциальная аналитика.......................... 422
Время и временность.............................. 437
Конечность человеческого бытия........................ 446
Онтология историчности. Историчность и временность........... 450
'Поворот'.................................... 465
17. Экзистенциализм Сартра............................ 469
Феноменологическая онтология......................... 473
Дедукция понятий феноменологической онтологии. Ничто и свобода . . . 489
Ситуативность человеческого бытия. Экзистенциальная возможность . . . 499
Экзистенциальная трактовка времени..................... 502
Трансценденция.................................. 505
Бытие-для-другого................................ 511
Конкретные отношения с другими....................... 523
'Иметь', 'делать' и 'быть' как базовые категории человеческой реальности 536
Свобода и фактичность. Бытие в ситуациях................ . 541
Место смерти в экзистенциальной онтологии................ 559
Экзистенциальный психоанализ......................... 575
780
'Хотеть', 'иметь' и 'быть' как детерминантны человеческого бытия. . 576
Заключение.................................... 583
18. Структурализм: западная философия на пути к постмодерну...... 587
Первые шаги структурализма. Структурная лингвистика.......... 589
К. Леви-Строс и структурная антропология.................. 593
М. Фуко и его 'онтология дискурса'..................... 619
19. Ж. Делёз и философский облик постмодерна............... 655
От 'кризиса объективности' к 'кризису субъективности'......... 680
Онтология и 'логика смысла' Ж. Делёза.................. 692
20. Поиски синтеза: П. Рикёр........................... 741
Вместо заключения................................. 778
Учебное издание
Зотов Анатолий Федорович
СОВРЕМЕННАЯ ЗАПАДНАЯ ФИЛОСОФИЯ
Редактор Л.Б. Комиссарова Технический редактор Н.И. Тростянская
Корректор Т.И. Виталева Компьютерная верстка H.H. Петрова
Лицензия ИД ?06236 от 09.11.01.
Изд. ? РИФ-266. Подп. в печать 15.09.04. Формат 60 х 90 1/16.
Бум. офсетная. Гарнитура 'Таймс'. Печать офсетная.
Объем 49,00 усл. печ. л. 49,75 усл. кр.-отт.
Тираж 3000 экз. Зак. ? 4398.
ФГУП 'Издательство 'Высшая школа', 127994, Москва, ГСП-4, ул. Неглинная, 29/14.
Тел.: (095) 200-04-56
E-mail: info@v-shkola.ru
Отдел реализации: (095) 200-07-69, 200-59-39, факс: (095) 200-03-01. E-mail: sales@v-shkola.ru
Отпечатано на ФГУП ордена 'Знак Почета'
Смоленская областная типография им. В.И. Смирнова.
214000, г. Смоленск, пр-т им. Ю. Гагарина, 2
Издательство 'Высшая школа'
Адрес издательства: |
127994, г. Москва, ул. Неглинная, 29/14 тел.: (095) 200-04-56 http: //www.v-shkola.ru E-mail: info@v-shkola.ru |
Отдел реализации: |
тел.: (095) 200-07-69, 200-59-39 факс: (095) 200-03-01 E-mail: sales@v-shkola.ru |
Отдел рекламы: |
тел.: (095) 200-07-69 E-mail: reklama@v-shkola.ru |
Телефон магазина: |
тел.: (095) 200-30-14 |
Схема проезда
Проезд
до станции м. 'Цветной бульвар', 'Пушкинская', 'Тверская' ,'Кузнецкий мост'
Вход в издательство со стороны Петровского бульвара.
Мы будем рады видеть Вас!
Сканирование и форматирование: Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || yanko_slava@yahoo.com || http://yanko.lib.ru || Icq# 75088656 || Библиотека: http://yanko.lib.ru/gum.html ||
update 28.12.04