Электронная версия книги: Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru || Icq# 75088656 || Библиотека: http://yanko.lib.ru/gum.html || Номера страниц - внизу
update 14.12.07 АНОНС КНИГИ
АЛЕКСАНДР ДУГИН
ГЕОПОЛИТИКА
ПОСТМОДЕРНА
ВРЕМЕНА НОВЫХ ИМПЕРИЙ. ОЧЕРКИ ГЕОПОЛИТИКИ XXI ВЕКА
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
АМФОРА
2007
УДК 882 ББК 84(2Рос-Рус) Д 80
Автор выражает признательность Н. Агамалян, Г. Гавришу,
М. Гаглоеву, В. Коровину, Н. Мелентьевой за составление, редактуру и помощь в издании данной книги
Защиту интеллектуальной собственности и прав издательской группы 'Амфора' осуществляет юридическая компания 'Усков и Партнеры'
Д 80
Дугин, А.
Геополитика постмодерна. Времена новых империй. Очерки геополитики XXI века / Александр Дугин. - СПб.: Амфора. ТИД Амфора, 2007. - 382 с.
ISBN 978-5-367-00616-2
Новое произведение известного политолога, основателя российской геополитической школы А. Дугина посвящено проблемам геополитики как таковой и геополитики постмодерна.
УДК 882
ББК 84(2Рос-Рус)
© Дугин Α., 2007
© Оформление. ЗАО ТИД 'Амфора', 2007
ISBN 978-5-367-00616-2
Электронное оглавление
Вместо введения. 'ГЕОПОЛИТИКА ПОСТМОДЕРНА. ВРЕМЕНА НОВЫХ ИМПЕРИЙ'
1. Геополитика как анализ постоянной части исторического процесса
3. Три основных исторических цикла
4. Планетарная дуэль между атлантистскими США и Россией-Евразией
5. В чем была фатальная концептуальная ошибка Горбачева и Ельцина?
6. Сводная схема основных парадигм глобальной политологии XXI века
7. Атлантистский проект против евразийского проекта
Раздел I. ПАРАДИГМАЛЬНАЯ СИСТЕМА КООРДИНАТ: премодерн - модерн - постмодерн
Глава 1. Реконструкция парадигм (взгляд из XXI века)
Глава 2. Постмодерн: Запад, Восток и Россия
Глава 3. Эволюция социально-политических идентичностей в парадигмальной системе координат
Глава 4. Политическая география постмодерна
'Империя' как концепт постмодерна
Новая география: 'ядро' и 'провал' Т. Барнетта
Модель В. Парето применительно к глобальной системе
Глава 5. 'Империя': глобальная угроза
'Империя' как интеллектуальный императив
Глава 6. Россия как демократическая империя (постмодернистский жест)
Глава 7. Евразийская версия постмодерна: эсхатологический вызов
Глава 8. Евразийство как альтернативная сеть в системе постмодерна
Глобализация как проект постмодерна
Яд в лекарство: постмодерн на службе евразийства
Приложение 1. Заколдованная среда новых империй
Интервью А. Дугина В. Мизиано - 'Художественный журнал'. 2004. Июнь. ?54
Приложение 2. Ультрамодерн, эпоха империй, закат государств
Интервью А. Дугина В. Тимошенко - журнал 'Бизнес и инвестиции'. 2003. Июнь
Приложение 3. Новое Средневековье?
Интервью А. Дугина информационно-аналитическому порталу '0PEC.RU'. 08.11.2005
Глава 1. Глобализация и ее варианты
Позиция России в отношении глобализма
Глава 2. Уроки Братиславы: от Америки нас спасет только Евразийский блок.
Глава 3. Антиамериканское большинство
Глава 4. Есть ли друзья у России? Оси дружбы и ось вражды
Дружба по идеологическим признакам
Конец СССР - утрата универсального языка
Проект 'американской империи' для России абсолютно неприемлем
Европейский проект: 'в Европе нас не ждут'
Исламский проект: угроза исламизации России
Великий Китай от Тайваня до Урала
Для России нет места в 'больших проектах'
Реальный антиглобализм и игровой антиглобализм
Европейская социал-демократия и республиканский голлизм
Полюса власти в современном Китае
Дружба с исламом: цивилизационный аспект
Субъекты для многополярного диалога имеются
Императив евразийской идеи и общий враг
Глава 5. Семь смыслов евразийства в XXI веке
Россия как переходное государство
Евразийство - оптимальный вариант
Россия всегда была только империей
Постсоветское пространств в евразийской оптике
США как активный игрок на постсовестком пространстве
Закат многовекторной политики в странах СНГ: наголо антироссийских революций
Овладение геополитикой - категорический императив российской власти
Приложение 1. Вызовы глобализации - евразийские ответы
Интервью А. Дугина турецкому журналу 'Диалог Авразия'. 2001. Август
Приложение 2. Однополярность и многополярность. Сколько полюсов нужно миру?
'Круглый стол' на радио 'Эхо Москвы'. 25.09.2003
Приложение 3. Геополитические реалии эпохи глобализма
Интервью А. Дугина 'Русскому журналу'. 20.04.2004
Раздел III. ГЕОЭКОНОМИКА В ЭПОХУ ПОСТМОДЕРНА
Глава I. Как геополитика соотносится с экономикой?
'Экономика больших пространств' Фридриха Листа
К. Маркс и Восток, А. Смит и Запад
Прояснение некоторых противоречий
Глава 2. Геофинансы: евро vs доллар
Универсальное и национальное значение валют
Евро и доллар: антагонисты или конкуренты?
От 'старого евро' к 'новому евро'
Глава 3. Глобализация и типы капитализма
Экономика предындустриального общества
Модернизация и постмодернизация
Три экономических уклада современной России
Евразийский постмодерн: фильтр
Оздоровление индустриального сектора: целевая избирательная модернизация и сырьевой фактор
Традиционное хозяйство: код национальной идентичности
Три экономические логики и проблема фазовых переходов
К теории евразийской интеграции
Глава 5. Геополитика газа на новой карте евразийского материка
Газовый фактор на постсоветском пространстве
Газовый фактор во внутренней политике РФ
Приложение 1. Призраки роста, демодернизация экономики и вирус ультралиберализма
Интервью А. Дугина информационно-аналитическому порталу 'OPEC.RU'. 08.02.2005
Приложение 2. 'Россию могут спасти только фанатики...'
Интервью А. Дугина информационно-аналитическому порталу '0PEC.RU'. 23.06.2005
Приложение 3. Ратификация Киотского протокола: антиамериканский экологический фронт
Интервью А. Дугина информационно-аналитическому порталу 'OPEC.RU'. 16.09.2004
Раздел IV. ГЕОПОЛИТИКА АСИММЕТРИЧНЫХ УГРОЗ: ВОЙНЫ ПОСТМОДЕРНА
Глава 1. Терроризм: еретики XXI века
Социально-политическая функция
Глава 2. Терроризм в медийном пространстве
Современный терроризм как явление
СМИ как фундаментальный элемент террористического сценария
Содержательное наполнение контртеррористической стратегии.
Роль СМИ как инструмента контртеррористической стратегии.
Надгосударственные функции в профилактике террора
Глава 3. Теракты в Лондоне - повод для размышлений
Двойные стандарты в классификации терроризма
Антиглобалисты в интересном положении
Кто стоит за спиной 'Аль-Каиды'?
Глава 4. Малый шайтан исламо-фашизма (рецензия на статью Ф. Фукуямы 'Исламо-фашизм')
Геополитическая корректность метафоры исламизм = фашизм
Метафизическая и гносеологическая некорректность метафоры исламизм = фашизм
Метафора исламизма как фашизма есть концептуальный инструмент глобализации
Глава 5. Теория сетецентричных войн
Новая (сетевая) теория войны принята военным руководством США
Три цикла цивилизации и три модели военной стратегии
Что такое 'сеть' в военном смысле?
Операции базовых эффектов ('Effects-based operations' - ЕВО) - центр 'сетецентричных войн'
Влияние на теорию 'сетевой войны' структурных изменений в других областях американского общества
Цели и методы введения сетевого подхода в систему ВС США
Основные принципы сетецентричных операций - информационное превосходство
Глубокое сенсорное проникновение
Изменение стартовых условий ведения военных действий
Структура 4 областей сетецентричных войн
Глава 6. Сетевая война против России
Сетецентричная война сегодня ведется против России
Сегменты американской сети в российском обществе
'Оранжевая' угроза - сетевая угроза
Евразийская сеть - единственный ответ
Глава 7. Стратегия сетевых операций на Кавказе
К 2008 году Россия станет объектом сетецентричных операций со стороны США
Геополитическая цель 'оранжевых' процессов
Перенос 'оранжевой' стратегии на территорию России
'Оранжевые' процессы на Северном Кавказе
Приложение 1. 'Золотой миллиард' атакует
Интервью А. Дугина газете 'Московский комсомолец'. 21.03.2003
Приложение 2. Цивилизация в единственном или во множественном числе?
Беседа на радио 'ВВС'. 17.10.2002
Приложение 3. 'Я могу судить по результату...'
Беседа А. Дугина с шефом московского бюро 'Аль-Джазиры'
Вместо заключения: РОССИЯ И МИР В 2050 ГОДУ. ГЕОПОЛИТИКА ПОСТМОДЕРНА
Вместо введения. 'ГЕОПОЛИТИКА ПОСТМОДЕРНА. ВРЕМЕНА НОВЫХ ИМПЕРИЙ'
СХЕМА 'НОВОГО МИРА'
1. Геополитика как анализ постоянной части исторического процесса
Геополитика как метод основана на пространственном подходе. А пространство, взятое в самом себе, неизменно, постоянно. Поэтому геополитический подход оперирует с такими реальностями, которые - чисто теоретически - считаются постоянными и не зависят от исторических колебаний. Как в астрономическом календаре существует постоянная и переменная части, первая из которых отмечает расположение на небосклоне неподвижных звезд, а вторая - динамику перемещения движущихся светил, так и полноценный политический анализ международных отношений можно представить в виде двух частей - постоянной и переменной. Постоянная часть - это и есть геополитика. Она исходит из принципа, что государства и цивилизации в своих основах отражают специфику ландшафта, в котором они возникли и развивались.
Великолепный термин предложил для понимания философской сущности этого геополитического подхода русский географ евразиец Петр Савицкий - 'месторазвитие'. Оно описывает и то 'место', то конкретное пространство, - включая всю его структуру, и ландшафт, и особенности ведения хозяйства, и символические особенности, - где зародилась государственность или культура того или иного народа, и те области, где эта государственность и эта культура
5
развивались в дальнейшем, переосмысляя это же изначальное пространство, вступая в диалог с окружающими пространствами или меняя изначальное местонахождение. Все это представляет некоторый постоянный фон, на котором развертывается история народов и государств, и этот фон - по мысли геополитиков - сам по себе диктует глубинную логику того, что происходит с народами, с их политикой, экономикой, международными отношениями, с системами ценностей и верований.
Переменной же частью политической истории будет сама история как таковая, где вступают в действие более подвижные и динамически меняющиеся силы: решения исторических личностей, особенности социального развития, принятие и ниспровержение определенных конфессий и идеологий, факты исторического столкновения с иными народами и культурами.
В западноевропейской гуманитарной науке до определенного момента объектом изучения и внимания оставалась исключительно переменная часть - только история. Всю реальность европейцы вкладывали в развитие событий во времени, а на постоянную, фоновую, 'парадигмальную' сторону никакого внимания не обращали. И лишь с развитием социологии и политической географии во второй половине XIX века (Ратцель, Челлен, Теннис и т. д.) исследователи стали постепенно все больше и больше уделять внимания тому, где именно развертывается то или иное историческое событие и как географический контекст на него влияет. Отсюда родились теории государства 'как формы жизни' (Ф. Ратцель) и государства 'как пространственного организма' (Р. Челлен). Так 'постоянная' часть в форме учета географического контекста стала постепенно входить в систему политического анализа и постепенно, уже в XX веке, - хотя и не без труда и не без сопротивления политологов и историков традиционного склада - прочно вошла в структуру любого полноценного политологического, стратегического и исторического анализа.
6
2. Суша и Море, Лес и Степь
Общепринятой классификацией, положенной в основу геополитического подхода, стала предложенная англичанином Макиндером концепция выделения в качестве двух основополагающих и первичных форм пространства 'Суши и Моря'. Позже философски и культурологически диалектику этой пары обосновал в своих трудах немецкий юрист Карл Шмитт. Это стало общепринятым местом в геополитике - поскольку границы между Сушей и Морем практически не изменяются в ходе тысячелетий и анализ истории народов и государств в их отношении к морям (шире: к водным ресурсам, включая озера и реки, что дало потамическую теорию происхождения цивилизаций, согласно которой государства и культуры создаются только там, где водные артерии располагаются в определенном - перекрестном - порядке) может быть продлен в далекое прошлое.
Другой версией геополитического подхода являются теории о дуализме кочевых и оседлых народов, которые принципиально по-разному относятся к пространству и поэтому закладывают в свои культурные, религиозные и политические модели противоположные ценностные установки, что предопределяет их политическую историю. Эту линию применительно к русской истории впервые отметили русские славянофилы, сформулировав концепцию Леса и Степи, описав их диалектические противоречия и обоюдную роль в создании российской государственности. Систематический анализ такого подхода дал в своем фундаментальном труде 'Начертание русской истории' русский историк В. Вернадский.
В европейской традиции можно отметить часто встречающееся противопоставление Леса и Пустыни, избранное в качестве основы различия индоевропейской культуры (Лес) и семитской культуры (Пустыня), диалектическим синтезом которых стала (по мнению некоторых европейских геополитиков) западно-христианская цивилизация.
Теоретически могут существовать и более узкие региональные модели - геополитика гор, геополитика льдов и т. д.
7
В принципе геополитический метод позволяет широкую свободу в толковании основных начал, повлиявших на тот или иной тип государственности или культуры. Важнее всего здесь фактор учета фундаментального влияния качественного пространства, обнаруживаемого в самих первоосновах цивилизации.
3. Три основных исторических цикла
В XX веке произошло не только обогащение политического анализа геополитическим измерением, но и совершилась новая систематизация исторических процессов. Если ранее историки были склонны индивидуализировать исторический процесс, связывать его преимущественно с деяниями конкретных исторических личностей (Карлейль) или отдельных социальных групп (в частности, элит - у Парето, классов - у Маркса и т. д.), то постепенно в концу XX века устоялась типология, выделяющая в каждом обществе три теоретических этапа, которые так же глубинно, как пространственный фактор, но на сей раз из глубины самого времени, предопределяют основные пропорции исторического развития. Если такие пары, как Суша и Море, Лес и Степь и т. д., пытались нащупать изначальные 'парадигмы пространства', то в анализе временных закономерностей истории велся поиск 'парадигм времени'.
Этими 'парадигмами времени' применительно к общественным системам стали три модели общества - 'традиционное' (или иначе 'премодерн'), 'современное' ('модерн') и 'общество постмодерна'. В экономических терминах им соответствуют 'предындустриальное общество' ('аграрное'), 'индустриальное общество' ('промышленное') и 'постиндустриальное общество' ('информационное').
Полностью все три типа общественного уклада прослеживаются в истории Европы и Северной Америки, в остальных же культурах мы имеем дело либо с первыми двумя ти-
8
пами общества, либо только с первым (в 'развивающихся странах' Третьего мира или у отдельных архаических народов, обособленно ведущих хозяйство в составе более развитых государств). Но так как с конца XX века набирает силу феномен глобализации, то элементы западного общества постмодерна неуклонно распространяются и на все остальные страны и народы, порождая повсюду 'трехслойное общество', где наличествуют - пусть фрагментарно и частично - все три парадигмы. И в самой отсталой стране есть центры компьютерных технологий и терминалы мировых финансовых систем - т. е. элементы 'постмодерна' и 'постиндустриальной экономики'. Но верно и обратное - рост мировой миграции порождает анклавы традиционных - даже архаических - обществ в самых развитых странах, где - как в современной Франции - можно встретить среди постиндустриального пейзажа кварталы, компактно заселенные либо исламскими фундаменталистами, с минаретами, откуда регулярно призывают к молитве муэдзины, либо африканскими язычниками, чьи ритуальные барабаны не смолкают ни днем, ни ночью, заставляя 'постсовременных' и высококультурных французов ежиться и вздрагивать.
4. Планетарная дуэль между атлантистскими США и Россией-Евразией
Дуализм Суши и Моря в XXI веке довольно ясно конкретизирован в двух важнейших планетарных пространствах - Северной Америке (что при добавлении Западной Европы дает нам атлантическое сообщество) и Северо-Восточной Евразии. Если Северная Евразия, на большей части территории которой была расположена Российская империя (позже СССР, а сегодня Российская Федерация - хотя и в сокращенном виде), уже у первых геополитиков признавалась бесспорным ядром цивилизации Суши и приравнивалась к мировому сухопутному полюсу (центру силы), контроль над которым, по словам Макиндера, обеспечил бы
9
мировое могущество, то полюс Моря в течение XX века сместился от Англии - 'владычицы морей' - к США, которые переняли эстафету мирового господства над океанами. Впрочем, первые американские геополитики - такие как адмирал Мэхэн - уже предчувствовали такой поворот событий еще в XIX веке, когда тот же Мэхэн написал выдающийся труд по военной стратегии - 'Морское могущество' ('Sea Power'), в котором связывал грядущее планетарное возвышение США с развитием военно-морского флота и океанической стратегии.
Таким образом, с середины XX века геополитический дуализм, прослеживаемый геополитиками вплоть до древнейших конфликтов Афин и Спарты, Рима и Карфагена и т. д., окончательно кристаллизовался в противостоянии западного мира (США + страны Западной Европы) и СССР с его сателлитами в Европе и Азии. 'Холодная война' и границы между участвующими в ней силами стала идеальной иллюстрацией к теории 'великой войны континентов', где цивилизация Моря стремится захватить пространство Евразии 'кольцом анаконды', предотвратить выход соперника к 'теплым морям' и через контроль над береговыми зонами (увеличивая их к центру континента) удушить его во внутренней стагнации. И противостояние двух блоков в Восточной Европе, и Куба, и, шире, освободительные движения Латинской Америки, и Вьетнамская война, и разделение двух Корей, и, наконец, противостояние советских войск в Афганистане радикальным исламистам, поддерживаемым США, - все это эпизоды позиционной геополитической войны, где идеология играла второстепенную роль, прикрывая собой те же глубинные механизмы, которые действовали и в период 'Большой Игры' между Великобританией и Российской империей вплоть до 20-х годов XX столетия. У Великобритании в XIX и XX веках не было никаких принципиальных идеологических противоречий с Российской империей, но геополитическое содержание их дуэли в Европе, на Черном море (Крымская война), на Кав-
10
казе, в Центральной Азии и на Дальнем Востоке было почти идентичным тому, что мы видели в эпоху 'холодной войны'. Впоследствии место Англии заняли США, и противостоянию была придана идеологическая нагрузка в виде соревнования двух систем. Однако геополитики также склонны толковать это идеологическое различие как выражение некоторых пространственных тенденций. В советском обществе легко заметить все признаки 'сухопутной' Спарты, а в капиталистическом лагере ясно читаются демократические черты 'морских', 'портовых' Афин.
В любом случае перевес геополитики над идеологией наглядно обнаружился в 90-х годах XX века, когда СССР распался, Российская Федерация отказалась от коммунистической идеологии, и провозгласила себя 'демократией', и с распростертыми объятиями двинулась на Запад, ожидая слияния в едином 'глобальном общежитии' (теории 'общеевропейского дома' эпохи Горбачева и откровенно лизоблюдское западничество Ельцина и его реформаторского окружения). Слияния, однако, не произошло, и, напротив, атлантистский блок НАТО не только не распустился после прекращения существования Варшавского договора, но, двигаясь на Восток, стал последовательно занимать те позиции, которые оставляла Москва. Поступая так, Запад руководствовался одним - геополитикой. Об идеологии здесь и речи быть не могло. На первых порах это оправдывалось 'опасениями коммунистического реванша', а когда эта формула стала выглядеть смехотворной, то НАТО продолжал расширяться просто так - безо всяких объяснений.
Так сложилась сегодняшняя ситуация. Геополитическое наступление цивилизации Моря на цивилизацию Суши продолжается. По периферии России один за другим возникают новые военные объекты НАТО, направленные на стратегическое сдерживание и окружение России. И этот процесс только набирает обороты.
Геополитика, геополитическая методология не только убедительно объясняют эти процессы, но способны досто-
11
верно предсказать логику дальнейшего развития событий - будущее развертывание 'великой войны континентов' в эпоху глобализации.
5. В чем была фатальная концептуальная ошибка Горбачева и Ельцина?
Преобладание исключительно исторического подхода и слепая и некритическая вера в однонаправленный прогресс без учета устойчивости 'исторических парадигм' - и особенно устойчивости парадигмы 'традиционного общества' - долгое время принуждали политологов анализировать конкуренцию государств между собой исключительно в терминах 'модернизации'. Считалось, что те общества, которые быстрее перейдут от аграрного к индустриальному уровню развития, и далее к постиндустриальному, получат тотальное превосходство над теми, кто отстанет. Следовательно, единственным полем конкуренции остается 'модернизация: 'кто более 'модернизирован', тот и выигрывает. Приняв эту верную (но не универсальную) теорию, Советский Союз стремился любой ценой 'догнать и перегнать' Запад, а когда выяснилось, что это не получается, Москва пришла в отчаяние, опустила руки и пошла к Западу на поклон с просьбой помочь в модернизации страны. Сегодня уже не только в теории, но и на практике очевидно, что из этого ничего не вышло. А если бы советское руководство уделило больше внимания геополитическому методу еще в 1980-х годах, когда кое-что можно было еще поправить, то крах таких попыток было бы легко предсказать и, возможно, избежать некоторых позорных страниц нашей новейшей истории.
То, что привело СССР и социалистическую систему к развалу, имело свое концептуальное обоснование. Не уделяя никакого внимания геополитической предопределенности обществ и не подозревая о сухопутной природе СССР и не сни-
12
маемых ни при каких обстоятельствах противоречиях с цивилизацией Моря (в нашем случае с США), советское руководство, а позже в еще большей степени либералы-реформаторы из окружения Ельцина, анализировали ситуацию только в терминах 'идеологического противостояния' и 'модернизации'. Им казалось, стоит убрать 'идеологию', и основные преграды для 'модернизации' будут сняты. Но оставалась еще неизвестная им геополитика, которая существенно меняла всю картину. 'Идеология' для самого Запада была лишь проявлением геополитического дуализма, и Макиндер ясно описал это в своей книге 'Демократические идеалы и реальность', где он подчеркивал, что капиталистическая идеология воплощается в конкретных геополитических условиях, которые во многом и предопределяют идеологические процессы. Поэтому элита Запада действовала не вслепую, как Горбачев и Ельцин, и даже после отмены в одностороннем порядке 'идеологического' противостояния (что они не могли не приветствовать, так как победила их идеология, а враждебная - самоуничтожилась), Запад не спешил с 'модернизацией' России, предпочитая продолжать геополитическое наступление на уже поверженного противника, чтобы его добить. Вместо 'модернизации' имели место активное наступление НАТО на Восток и отдельные попытки дестабилизировать ситуацию в самой России (отсюда поддержка Западом чеченских сепаратистов). Кроме того, советским (а позднее российским) руководством был совершенно не учтен тот момент, что переход от индустриального общества к постиндустриальному - это отнюдь не чисто количественное продолжение развития, но совершенно новый этап со своей качественной спецификой. И во многом общество постмодерна представляет собой нечто обратное обществу модерна. Переход к постиндустриальной фазе не есть просто следующая, более развитая индустриальная фаза. Это выход за границы привычного представления об обществе, экономике, государственности, человеке, с которым привыкли иметь дело люди эпохи
13
модерна. Поэтому постиндустриализация в определенных аспектах идет в ином направлении, нежели индустриализация, - в частности, промышленное производство не развивается, а сокращается или переносится в страны Третьего мира, подальше от стран 'богатого Севера'. С другой стороны, постмодерн своей целью видит полное и радикальное дробление любых обществ на атомарные единицы - вплоть до упразднения государств, наций, национальных администраций, границ и превращения планеты в единое 'гражданское общество', управляемое 'мировым правительством'. А это значит, что, став на путь 'постмодернизации', Россия подвергается опасности скорейшей утраты собственной идентичности, растворения государственности и смешения населения с открытым во все стороны миром, что в итоге приведет к 'глобальному кочевничеству' (Ж. Аттали). Иными словами, если проводить постмодернизацию без учета геополитики, то даже ее успех неминуемо приведет к исчезновению России как исторического явления.
6. Сводная схема основных парадигм глобальной политологии XXI века
Если мы сведем и исторические парадигмы, и геополитические принципы в одну схему, то получим картину, которая может рассматриваться как базовая пространственно-временная политологическая карта XXI века. С ее помощью можно прогнозировать основные фундаментальные тенденции и тренды, отслеживать динамику развития и изменения баланса основных событий, расшифровывать их значение.
На схеме изображена сводная картина исторических парадигм и геополитических полюсов, своеобразная пространственно-временная матрица, описывающая баланс сил в начале XXI века. Мы видим, что, в отличие от упрощенных картин идеологического противостояния или сведения всего к процессу 'модернизации', геополитический
14
дуализм Суши и Моря существенно усложняет картину, показывая, что линии напряжения могут проходить одновременно по всем трем историческим парадигмам, и в некоторых случаях конфликты могут развертываться в перекрестных направлениях.
Атлантистский полюс в лице США сегодня активно утверждается во всех трех парадигмах. 'Традиционному обществу' соответствует основополагающая для американской государственности и американского общества протестантская религия, и распространение протестантских сект со штаб-квартирами в США вполне может рассматриваться как один из инструментов геополитической экспансии. Американоцентричный протестантизм в некоторых случаях является особенно действенным средством укрепления американского влияния, если речь идет о традиционных обществах. В 1990-х годах волна протестантских проповедников и миссионеров захлестнула Россию и страны постсоветского пространства, а в последние годы масштабное наступление протестанты ведут на страны Дальнего Востока. Так, в Южной Корее протестантизм уже является конфессией большинства, и сейчас идет процесс повального распространения протестантизма в Китае. Поскольку именно протестантская этика и система ценностей лежит в основе современных западных капиталистических обществ, то расширение зоны влияния протестантской конфессии вполне может рассматриваться как подготовительная операция по наступлению атлантизма как геополитического явления, хотя в этом случае речь идет о смене одних религий другой, а не о прямой 'модернизации' и программе Просвещения, которая делает ставку приоритетно на атеизм и индивидуализм.
На схеме видно, что традиционные конфессии автохтонных народов сопротивляются протестантскому влиянию, но одновременно можно увидеть, что косвенно распространению протестантизма оказывают поддержку и американское государство, и глобалистские фонды, НПО и правозащитные организации. Чаще всего традиционные религии
16
в той или иной степени противодействуют прямым атакам протестантских миссионеров, но симметрично влиять на американскую государственность или глобалистские сети они бессильны (если не считать атаку 11 сентября 2001 года на Нью-Йоркские небоскребы Всемирного торгового центра, приписываемую 'Аль-Каиде').
На уровне типичных образований модерна мы видим на схеме противостояние интересов США как государства и других национальных государств, чей суверенитет и региональное влияние ограничивают естественным образом зону влияния США. Поэтому атлантизм ведет к постепенной десуверенизации национальных государств. Этот процесс десуверенизации ведется по двум направлениям, отмеченным на схеме стрелками. С одной стороны, США стараются установить прямой контроль над проблемными зонами (Ирак, Афганистан, до определенной степени Сербия) - это противостояние по линии государство (США) - государство (все остальные страны). Здесь речь идет о напряжении в рамках парадигмы модерна. Но в других случаях десуверенизация может проходить под эгидой глобализации, и тогда те же США выступают уже не в роли национального государства, а как наднациональный локомотив глобализации, продвигающий условия 'постмодерна' в мировом масштабе, не считаясь с национальными и административными границами.
Как мы видим на схеме, глобализация сталкивается с двумя типами сопротивления - по линии модерна этому противятся (отчасти по инерции) суверенные государства, а на глобальном уровне однополярному миру противостоит многополярный мир, или проект 'созвездия новых империй', 'больших пространств', что представляет собой ответ в плоскости постмодерна. И наконец, последняя линия напряжения проходит между проектом многополярного мира (евразийским постмодерном) и национальными интересами США как государства.
Нельзя назвать отмеченные двойными стрелками тенденции полностью равнозначными, сила действия и проти-
17
водействия в геополитике - в отличие от физики - не является тождественной. И в наших условиях все атлантистские (морские) векторы являются более весомыми и активными, более сильными, нежели ответные евразийские (сухопутные). Но так обстоит дело на стартовой позиции XXI века, когда еще дают о себе знать последствия того беспрецедентного поражения и провала, которое потерпела цивилизация Суши в 90-е годы XX столетия.
В будущем вполне можно прогнозировать изменение этого баланса, но силовые линии и основные параметры глобальной политической картины принципиально будут оставаться приблизительно теми же.
Эта схема может быть с успехом применена к анализу как конкретных региональных конфликтов, так и масштабных международных процессов.
7. Атлантистский проект против евразийского проекта
Понимание истоков нынешней геополитической расстановки сил необходимо для того, чтобы действовать в этой ситуации адекватно. Американский политолог Самуил Хантингтон откровенно охарактеризовал общий баланс сил в мировой политике формулой 'the West against the Rest' - 'Запад против всех остальных'. В нашей схеме это будет означать не что иное, как атлантизм против евразийства, или Море против Суши. Но эта формула в нашем мире рассматривается только с одной стороны - со стороны Моря. Создается впечатление, что глобальный Запад, 'the West', создает планетарный порядок по своим шаблонам, а 'все остальные', the Rest, просто путаются у него под ногами, мешая осуществлять задуманное. Евразийство как метод предлагает посмотреть на ситуацию глазами этих 'всех остальных', глазами the Rest. И тогда вместо инерции сопротивления 'новому' со стороны 'старого' мы видим со-
18
знательное и напряженное противостояние двух разных проектов, двух разных порядков - сухопутного и морского, каждый из которых обладает своей структурой, своими ценностями, своими идеалами и методологиями. И каждый идет к своей цели, в которой учитываются все аспекты, составляющие основу исторической цивилизации - и традиционное общество, и государственность эпохи модерна, и постмодернистский проект будущего.
Оказывается, ситуация далеко не выглядит как противостояние 'атлантистского порядка мировому хаосу'. Нет, атлантистскому порядку противостоит альтернативный евразийский порядок, а отнюдь не хаос. В конфликте сошлись не прошлое и будущее, но разные версии будущего, произрастающие из разного прошлого.
На этой напряженной линии борьбы находится и наше поколение и будут жить те поколения, которые придут ему на смену. И еще долго - необозримо долго - война между единой планетарной Империей (атлантистский проект) и созвездием многих империй (евразийский проект) будет определять сущность мировых политических процессов.
19
Раздел I. ПАРАДИГМАЛЬНАЯ СИСТЕМА КООРДИНАТ: премодерн - модерн - постмодерн
Глава 1. Реконструкция парадигм (взгляд из XXI века)
В нашем мире происходит фундаментальный слом парадигм, сопоставимый с тем, который произошел в Новое время. Новое время (модерн) сменило собой 'традиционное общество' (премодерн), утвердило программу его полного уничтожения и приступило к ее исполнению. Это была настоящая революция парадигм. Сегодня на наших глазах складывается новая парадигма, которую принято называть 'постмодерном'. Смысл этого понятия сводится к обозначению нового состояния цивилизации, культуры, идеологий, политики, экономики в той ситуации, когда основные энергии и стратегии модерна, Нового времени, представляются либо исчерпанными, либо измененными до неузнаваемости. Приставка 'пост' отсылает нас к состоянию, следующему за данным. Постмодерн наступает только после конца модерна.
Модерн, как парадигма, рожденная Западной Европой в Новое время, была отрицанием традиционного общества. Как альтернативный концепт, он был рожден посттрадиционным и антитрадиционным обществом, выработавшим систему критериев, в которой наука, опыт, техническое развитие, рационализм, критицизм и индивидуализм заместили собой теологию, коллективность, веру, догматику, холизм, интуицию, онтологизм традиционного мира. Программа модерна питалась энергией отрицания, опрокидывания
20
устоев того, что тысячелетиями казалось непререкаемым абсолютом. Западный модерн распространялся, созидался и укреплялся через борьбу с не-модерном, не-современностью, 'премодерном', а также через борьбу с не-Западом (Востоком или Третьим миром). А.Тойнби осмыслил этот процесс в тезисе 'The West and the Rest', у С. Хантингтона он превратился в 'The West against the Rest'. Программа и основной пафос модерна заключались в ниспровержении очевидностей традиционного общества, либерализации и освобождении человека от всего того, что догматически претендовало на роль его коллективной идентификации.
Либерализм изначально был чистым воплощением модерна, отрицавшим последовательно и размеренно онтологию премодерна. Вначале либерализм (буржуазная демократия) последовательно победил монархии и сословные общества. В этом процессе буржуазных реформ и революций, по сути, была сформулирована основополагающая программа модерна: Фрэнсис Бэкон и Адам Смит сегодня звучат абсолютно современно. Отрицая шаг за шагом фундамент традиционного общества, 'освобождая' Европу от его нормативов, либерализм двигался широким путем нигилизма. Первый аккорд этого освобождения очевиден: разрушаются формальные структуры традиционного общества, представленные эксплицитно. Этот этап завершается к концу XIX века, когда формально феодальных режимов на Западе более не остается. Отныне нелиберальные идеологии вынуждены принять терминологию модерна, формально облачать свои идеи и тезисы в язык современности. Так, наряду с либералами, которые представляют собой модерн и по форме и по содержанию, сложились течения консервативных революционеров и коммунистов.
Консервативные революционеры, представители идеологии 'третьего пути', пытались - довольно прозрачно и осознанно - обернуть консервативный фундаментал (ценности традиционного общества) в оболочку модерна, не просто отвергая модерн, как классические консерваторы,
21
но пытаясь его перетолковать. Классический пример - Луи де Бональд, утверждавший, что после того как 'Французская революция утвердила в обществе 'права человека', консерваторы должны утвердить в нем 'права Бога'. Он делал вид, что не отдает себе отчета в заведомом богоборчестве атеистической программы модерна... Наивная хитрость ('теперь мы должны') тем не менее возымела свой эффект, и многие европейские режимы 20-30-х годов XX века поддались на консервативно-революционную стратегию.
Но в середине XIX века сложилось еще одно направление, которое до поры до времени воспринималась как наиболее 'продвинутая' форма модерна, как наиболее 'модерновое' в модерне. Речь идет о революционной демократии, социализме, коммунизме. Здесь, казалось бы, нигилизм (отрицание традиционного общества) был еще более очевиден, нежели в либерализме, и многие искренне рассматривали это направление как будущее буржуазно-демократического периода. До поры до времени обе тенденции модерна (либерализм и социализм) шли рука об руку, по крайней мере в том, что касалось борьбы с традицией в ее явной (консервативной) или завуалированной (консервативно-революционной) формах. По мере достижения успехов в общей борьбе заострялись противоречия между этими двумя формами.
Таким образом, к началу XX века модернизация шла уже сразу по трем каналам, три идеологии претендовали на ортодоксальное выражение этого процесса: идеология национальной модернизации (фашизм и его аналоги), идеология социалистической модернизации (марксизм) и идеология либеральной модернизации (англо-саксонский капитализм). Все они предлагали свой путь и по-своему трактовали стартовый импульс Нового Времени, все были ориентированы на достижение некоторого финального состояния модернизации, когда ее процессы достигли бы наивысшей стадии. Иными словами, на горизонте всех трех версий модерна сияли три утопии, три версии 'конца истории' как завершения процесса модернизации.
22
24
и т. д., - но теоретически построения американского футуролога безупречны. Раз альтернативные проекты модернизации сорвались и не дошли до следующей стадии (не случайно Н. Хрущев назначил коммунизм на 1980-е - опоздание со сроками реализации 'советского постмодерна' создавало реальную угрозу победы Запада, что и произошло), то 'конец истории' доказал себя в лице планетарного либерализма.
Победа либерализма нивелирует различия между прежними проектами, стремившимися быть ему альтернативой. Это означает, что к началу XXI века различия между классическим консерватизмом, третьим путем, коммунизмом были практически стерты, а на следующем этапе это коснется и социал-демократии. Все, что оказалось 'немодерном' - по форме или даже по глубокому и бессознательному содержанию, - отнесено в разряд политнекорректного, 'вечно вчерашнего', 'преодоленного'.
Глава 2. Постмодерн: Запад, Восток и Россия
Описанная выше схема (премодерн - модерн - постмодерн) взята, однако, по прецеденту (в юридическом смысле): так или приблизительно так обстояло дело с той частью человечества, которая проживала в последние две тысячи лет в Западной Европе или была как-то связана с ней генетически (колонизаторские культуры обеих Америк, в меньшей степени - Африки и Тихоокеанского бассейна). И хотя в самой Западной Европе эта модель также имела множество отклонений и противоречий, тем не менее можно утверждать, что 'телос' западноевропейской истории именно таков: от традиционного общества к современному, от премодерна к постмодерну.
Но европейское или европоцентричное сознание отличается 'гносеологическим расизмом' и постоянно осуществляет отождествление 'западноевропейского', 'европей-
25
ского' и 'универсального'. Западноевропейский 'телос' истории берется как универсальный 'телос' истории человечества, на основании которого вырабатывается 'универсальная' система оценок, критериев и шаблонов. Путь от традиционного общества к современному (и 'постсовременному'), который прошел и продолжает проходить Запад, считается универсальным путем для всех стран, культур и народов. Их история рассматривается лишь как процесс 'модернизации' и 'вестернизации'.
'Вестернизация' и 'модернизация' - понятия не тождественные, но в то же время тесно связанные между собой концептуально. 'Современность' оценивается со знаком плюс только в прогрессистской западной парадигме, поэтому этот термин заведомо несет на себе ее отпечаток. 'Модернизация' (в широком смысле) имплицитно постулирует универсальность 'исторического телоса', по сути скалькированного с 'телоса' именно европейской истории.
Очевидно, что история традиционных обществ (а к этой категории до сих пор принадлежит подавляющее число жителей земли!) выпадает из такой телеологической парадигмы, движется по совершенно иной траектории. Следовательно, в глазах Запада 'история' большинства человечества игнорируется в ее содержательном измерении, а внимание фокусируется лишь на тех ее фрагментах, где дают о себе знать признаки 'европейского телоса', т. е. 'элементы модернизации'.
Для написания учебников по всеобщей истории такой подход чрезвычайно удобен: все общества, культуры и страны ранжируются в соответствии с упрощенной исторической схемой, выстраиваемой согласно априорно заданной телеологии. Далее задача приобретает чисто технический характер - в зависимости от уровня учебника более или менее нюансируются иллюстрации (любопытно, что марксизм в значительной мере наследует западноевропейский 'гносеологический расизм').
Вне подобной историцистской парадигмы говорить о 'постмодерне' (равно как и о модерне) бессмысленно. Вне
26
30
ветской истории (понятый, вслед за М. Агурским, в духе 'национал-большевизма'), а максимальная рационализация его обнаруживается в интуициях евразийцев. Речь идет о том, что у России был (и отчасти остается) не просто архаический диспозитив коллективного бессознательного, но и вектор к рационализации программы 'антимодерна' или 'иного модерна'.
Вот здесь-то и заключается самое интересное. Искусственное колонизаторское внедрение в современную Россию парадигмы постмодерна, за счет безразличия и игрового, зрелищного (псевдо) интереса Запада к табу, приоткрывает русским новые возможности. Постмодерн не видит в премодерне опасности, так как он есть 'реализовавшийся' (а не 'реализующийся'!) 'телос' модерна, возникающий только тогда, когда все альтернативы модерну действенно сняты. Будучи примененным к иной контекстуальной среде, это может дать непредсказуемые результаты...
В западном контексте постмодерн размывает упругость модернизационной стратегии, так как 'телосу' уже ничто не угрожает. В Азии постмодерн все равно не поймут, как не поняли модерн, перетолковывая его как-то по-своему (но в целом безобидно). А в России постмодернистский эзотеризм, выйдя на улицы, грозит стать брешью в стихии западного 'телоса', его 'антитезой', его 'темным дублем'. Если прозападная, компрадорская элита видит в Че Геваре брэнд мобильной связи, то антизападные, евразийские массы, иронично поймав нить игры, могут превратить мобильник в средства Революции (ведь, согласно постмодернизму, означающего и означаемого больше нет, есть только знаки). Точно так же у массы, в отличие от элит, не Сталин брэндирует 'красное вино', но после 'красного вина' рождается великая ностальгия по Сталину. В каком-то смысле народный массовый постмодерн в России может породить 'антителос', стать топливом нового рывка евразийского мессианства и превратить рециклирование алеаторных кодов змеиного контроля системы в экстатическую имперскую практику Вечного Возвращения...
31
Глава 3. Эволюция социально-политических идентичностей в парадигмальной системе координат
Какое бы социальное явление мы ни рассматривали, следует точно локализовать его в парадигмах исторического процесса по линии 'премодерн' ('традиционное общество') - 'модерн' (Новое время) - 'постмодерн'. Очевидно, что смена парадигм происходит не мгновенно, а занимает довольно растянутый исторический период. В этом качественная содержательная нагрузка исторического процесса: модерн, с его революционной повесткой дня, элиминацией метафизики, освобождением индивидуума, разрушением старых социокультурных, политических и религиозных форм, вытесняет премодерн постепенно, а тот ('традиционное общество'), в свою очередь, упорствует, ищет новых воплощений, стремится одновременно прямо противостоять ему и проникать изнутри, имитируя 'модернизацию'. Сложность картины смены парадигм никогда не позволяет однозначно определить, когда модерн победил, а премодерн исчез. Нельзя спешить с выводами: премодерн очень устойчив, жизнеспособен, глубок и способен прорасти сквозь рациональную программу модерна, как трава сквозь асфальт. Иррациональное, мифы, чувства, сны, интуиции ведут против модерна свою тайную работу, не останавливаясь ни на мгновенье.
Проследим цепи парадигмальных эволюций на примере трансформаций идентичностей - социальной, политической, индивидуальной.
Премодерн знает следующие основные идентичности:
- империя;
- этнос;
- религия;
- иерархия (каста, сословие).
Империя объединяет в общий рациональный проект несколько этнических групп, универсализируя определенный
32
38
перехода для того, чтобы снова напомнить о себе. Так, как это ни парадоксально, все чаще дают о себе знать архаические идентичности: в политологическом языке снова употребляется термин 'империя' или 'империи' (во множественном числе); этносы напоминают о себе после столетий подавленности со стороны национальных государств; религии (в частности, ислам) вновь становятся фактором мировой реальной политики, а секты и радикальные политические организации воспроизводят параметры древних иерархий. Так складывается в нашем мире сложная мозаичная система идентичностей. Сегодня мы легко можем обнаружить - причем на одной и той же плоскости - следы всех перечисленных нами парадигмальных эпох. Часть человечества живет в постмодерне, часть - в модерне, часть - в премодерне, причем эти эпохи в пространстве локализуются недостаточно четко: элементы модерна и премодерна встречаются и на постмодернистическом Западе, а сам постмодернизм проникает в толщи архаических социальных зон Востока и Третьего мира. В этом заключается уникальность нашей эпохи: переход от модерна к постмодерну позволяет проявляться любым, логически не связанным и концептуально конфликтующим друг с другом идентичностям. Именно так, совершенно неожиданно для многих, в современном политологическом дискурсе вновь появилось понятие 'империя'.
Глава 4. Политическая география постмодерна
'Империя' как концепт постмодерна
Политология Нового времени записала имперский концепт в разряд категорий 'предсовременного', традиционного общества (премодерн). В политологии модерна 'империи' места не было, на ее место пришли 'государства-нации' как продукт распада или реорганизации прежних
39
империй на принципиально новых условиях. Концепции Бодена, Локка и Макиавелли, творцов концепции современной государственности, отвергали 'империю' и ее политическую онтологию. Политическая логика модерна была направлена на 'преодоление империи' как в теоретическом, так и в практическом смыслах: разрушение последних империй - Австро-Венгерской, Российской и Османской - стало поворотным пунктом окончательного вступления европейского человечества в политический модерн.
Новое обращение к категории 'империя', причем без традиционно уничижительного или чисто историографического подтекста, стало возможным только в условиях постмодерна, когда повестка дня политического модерна была исчерпана и от 'традиционного общества' не осталось и следа. Обращение к терминологическому арсеналу, отвергнутому на пороге вступления в модерн, в свою очередь, стало возможным лишь тогда, когда процесс модернизации полностью завершился; это обращение приобрело отныне 'ироничный' смысл. Свобода обращения с тем, что было главным противником на прежнем этапе, обретена за счет абсолютности этой победы. Как же надо 'отстать' от ритма развития политологического процесса в западном контексте, чтобы автоматически прикладывать распространенный сегодня термин 'империя' как к современным явлениям, так и к политическим формам премодерна...
Постмодерн свидетельствует не о том, что кто-то просто 'проспал' модерн, но о том, что модерн настолько успешно выполнил свою задачу, что его бывший противник - премодерн - представляет отныне не большую опасность, чем мышка для кошки. Не понимать этого - все равно что искренне принимать изображение Че Гевары на рекламном плакате мобильной связи за 'призыв к социальной революции'. Че Гевара здесь выполняет ту же функцию, что и обращение к 'империи' в современной политологии: инкрустация его в маркетинговый ряд показывает фундаментальность победы рынка и капитала над социализмом
40
и пролетарской революцией. Отныне капитал настолько уверенно себя чувствует, что иронично предлагает себя через свою антитезу - теперь он может себе это позволить. Не просто наивно, но идиотично считать, что таким образом капитал пропускает удар и невольно конституирует альтернативу себе. Он, очевидно, делает нечто прямо противоположное, разлагая демонстрацией своего всевластия тщету и игровой, фиктивный характер любой альтернативы. Че Гевара в маркетинговой компании мобильной связи - демонстрация того, что Че Гевары больше нет, не может быть и, по сути, никогда не было. Это декомпозиция Че Гевары, его постмодернистическая десемантизация.
Точно так же дело обстоит с 'империей'. Обращение к ней в постмодернистическом контексте, конечно же, не означает никакого пересмотра политологической установки модерна на ликвидацию этой самой 'империи' и ее идейных оснований. 'Империя' в актуальном (постмодернистическом) понимании - это концентрированное воплощение отрицания содержания империи в историческом смысле как интегрированной системы общества премодерна. Поэтому, когда мы говорим об 'империи' применительно к реалиям сегодняшнего дня, а не к историческим эпохам, относящимся к премодерну, мы должны отчетливо понимать, что речь идет о совершенно новой реальности, устроенной по особому образцу и подчиняющейся совершенно иным законам.
'Империя' в контексте постмодерна является сетевой (а не пространственной) структурой. Эта 'империя' отнюдь не противоположна 'гражданскому обществу', но практически совпадает с ним. Она основана на абсолютизации либеральных ценностей и принципов, а отнюдь не на архаических системах иерархий. Она продолжает модерн, а не отрицает его, переводя на новый, качественно более высокий уровень, а не предлагает какую-либо альтернативу. Эта 'империя' фактически представляет собой синоним глобализации.
'Империя' в современном понимании прямо противоположна не только империям традиционного общества,
41
но и 'красной империи' или 'империи зла'. В этом полемическом ходе либералы критиковали наличие архаических элементов (т.е. скрытое наследие премодерна) в СССР, и к такому явлению относились без иронии и снисхождения, но с мобилизованной ненавистью. 'Советская империя' не реабилитируема в условиях постмодерна, так как она была жесткой альтернативой тому, что называется 'империей' сегодня. Пока существовала 'советская империя', постмодерн еще не наступил и не мог наступить. Именно она и мешала ему. И до 1991 года никто не применял термин 'империя' к западному миру и США. Только конец СССР и восточного блока сделал возможной 'империю' в постмодернистическом смысле. 'Империя' в таком контексте может существовать только в единственном числе. Только единственное число этого термина является политкорректным и относится к конвенциональному языку постмодерна. Термин 'империи' во множественном числе произносить нельзя.
Новая география: 'ядро' и 'провал' Т. Барнетта
Установление 'империи постмодерна' по-новому структурирует планетарное политическое пространство. Все это пространство становится отныне для 'империи' внутренним пространством. Отсюда актуальность темы глобализма, 'мирового правительства' и т. д. Возникает новая политическая география - карта глобализма. Ее структурное описание дает американский политолог Томас Барнетт. Глобальный мир, по его мнению, разделяется на глобальное 'ядро' ('the Core'), 'зону подключения', и 'провал', 'зону неподключенности' ('the Gap', 'the zone of disconnectedness').
'The Core' воплощает в себе центр ретрансляции когнитивных, экономических, онтологических парадигм, составляющих содержательный аспект глобальной информации.
42
Но в условиях постмодерна информация не делится более на форму и содержание, она транслируется как методология, т. е. главным содержанием того, что получают индивидуумы в 'зоне подключенности', является это само состояние подключенности и методологии подключения. 'The global Core' транслирует не столько дискурс, сколько язык, т. е. обобщенную плазму постмодерна, не подлежащую селекции на производство и потребление. Секрет 'империи' состоит в том, что она ассимилирует в себя 'подключенных' как свои динамические элементы, становящиеся участниками общей игры в информацию, а не простыми потребителями информации, как представляла себе пропаганда эпохи модерна. 'Подключенность' дает информацию обо всем вместе и одновременно интерактивно вбирает информацию от 'подключенного'. Смысл 'подключенности' в самом факте передачи, опосредованной быстротой сетевой коммуникации. В 'империи' все идентификации размыты, все 'субъекты' растворены. 'Подключенность' определяет правила, но также открывает возможность их произвольно менять. Сеть - это жизнь 'империи'. Ее задача - укрепиться как единственная планетарная реальность, как единственное содержание жизни. По сути, в 'империи' вся реальность с ее структурами переходит в виртуальность, а виртуальность, в свою очередь, становится единственной реальностью.
Единственной оппозицией 'империи' в такой ситуации становится 'the Gap', 'провал', территории, отказывающиеся от 'подключения' и, следовательно, виртуализации и правил игры. Это островки того, что застряло в условиях незавершенного модерна или даже раньше, в премодерне, и упорствует в своем отказе. Это - проблема для 'ядра', так как такое поведение создает конфликт для функционирования всей сети, всей 'империи'. Отсюда главная повестка дня 'империи' - сузить зону 'провала', 'подключить' все, что возможно. В конечном счете, следует ликвидировать 'the Gap' как факт.
Ликвидация 'the Gap' и есть то концептуальное противоречие, которое отличает оптимизм раннего Ф. Фукуямы
43
от пессимизма С. Хантингтона. По оптимистическим прогнозам, 'зона неподключенности' ликвидируется сама собой, 'рассосется' и 'подключится': 'конец истории' станет свершившимся фактом. По пессимистическим оценкам (Хантингтон), 'the Gap' окажется сильнее, чем представляется, и приготовит 'империи' много неприятных сюрпризов, проявляясь в недобитых идентичностях незападных 'цивилизаций', в архаичных остатках не до конца стертых империй прошлого, а также в недоассимилированных Западом внутренних элементах империи (последняя книга С. Хантингтона посвящена 'опасности' латино-католической идентичности в самих США). Но это спор не принципиальный, а тактический. Это диалог внутри империи, который ведется между ее безусловными сторонниками, апологетами и строителями.
Модель В. Парето применительно к глобальной системе
Продлевая логику исследования парадигмальной географии глобального мира, можно применить к ее анализу схему В. Парето, разработанную им для изучения обобщенной структуры политических процессов. У Парето фигурируют понятия 'элиты', 'контр-элиты', 'антиэлиты' и 'неэлиты' (массы). Это сугубо инструментальные термины, ничего не говорящие об идеологическом содержании каждого из элементов. Все они легко идентифицируются в различных обществах, но в каждом конкретном случае выступают под совершенно различными лозунгами и знаменами.
Элита представляет собой властных, активных, деятельных, волевых, расчетливых людей, способных к осуществлению властных функций, желающих их осуществлять и осуществляющих на практике в силу своего положения.
Контр-элита состоит из точно такого же типа - деятельных, волевых, расчетливых людей, способных к осуществлению властных функций и желающих их осуществлять,
44
но лишенных этой возможности по каким-то причинам. Контр-элита выступает против существующей элиты в том случае, если последняя не может в нее интегрироваться эволюционным образом. Если же ротация проходит безболезненно и правящая элита достаточно открыта, то этого протеста не происходит.
Антиэлита, по Парето, состоит из активных, творческих и неординарных людей, выступающих против элиты и ее правил на основе индивидуального анархического бунта. Антиэлита не находит себе места ни в каком обществе и совершенно не готова к власти, несмотря на пассионарность, талантливость и высокую активность. Этот тип характерен для творческой богемы, криминального сообщества, анархистски ориентированных групп. Антиэлиты отличаются от контр-элит, с которыми они солидаризуются во время революционных фаз, тем, что не имеют ответственности и позитивной повестки дня.
Наконец, не-элиты, массы - это социальный тип, принципиально не способный к осуществлению властных функций, с невысоким уровнем воли и рациональности, податливый и адаптирующийся к любым формам властного контроля, обладающий пониженным уровнем пассионарности и узким кругозором, не допускающим обобщений или ответственных решений.
В глобальном мире новой политологии паретовской элите соответствует 'империя'. Это глобальное 'ядро', 'the Core'. Синонимом его может быть 'богатый Север', 'золотой миллиард', 'Запад', 'атлантизм', 'однополярный мир', США, 'постмодерн'. Однако сам центр в глобальной системе не привязан жестко к реальной географии. Это понятие виртуальное, равно как и 'Запад' и 'американизация' означают сегодня не географические понятия, но определенный политико-экономический и социально-культурный стиль.
В таком случае возникает интересный симметричный термин - 'контр-империя', - пока трудно расшифровываемый, но, по аналогии с паретовской моделью 'контр-
45
элиты', призванный описывать явление, сопоставимое с устройством и структурой 'ядра', то есть способное ассимилировать и понять непростые условия 'постмодерна' и наделенное волей к инсталляции планетарной языковой парадигмы в пропорциях, аналогичных стратегиям 'империи'. Этот термин будет совершенно корректен в формате новой политологии, так как он описывает явление, принадлежащее к той же структурной и временной формации, что и 'либеральный постмодерн'. Вместе с тем это явление не так легко вычленить и обозначить, аналогично тому как выявление 'контр-элиты' в конкретном обществе всегда представляет собой определенную трудность (правящая элита всегда стремится затушевать этот феномен). При этом контр-элита смешана с антиэлитой вплоть до неразличимости, и селекция происходит только тогда, когда революция заканчивается успехом и способные к последующему властвованию отделяются от способных лишь к восстанию. 'Контр-империя' более всего соответствует концепции современного евразийства, которая, собственно, и претендует именно на эту роль в глобальной системе координат. И некоторая расплывчатость евразийства, отмечаемая многими авторами, свидетельствует о том, что, как и явление контрэлиты, она ускользает от четкого определения из-за стараний 'элиты' ('империи'), направленных на ее замалчивание, и от смешения со сходными внешне, но сущностно дифференцированными тенденциями.
'Антиэлите' соответствует 'антиимперия', тоже вполне корректный термин, описывающий современное явление антиглобализма - от левых и экологических организаций до террористических ультраисламистских групп Бен-Ладена. Отрицание 'империи', подчас пассионарное и талантливое, здесь сопровождается отсутствием внутренних квалификаций для осуществления альтернативного проекта. 'Антиимперия' отрицает 'империю' активно и последовательно, но в качестве альтернативы выдвигает либо чисто деструктивные, либо заведомо невыполнимые проекты. Антиимперия в глубине не понимает 'империю', будучи ей
46
совершенно чуждой, равно как антиэлита не понимает элиту в силу глубинного различия в структуре властного инстинкта и рационально-психологического устройства. Антиимперия может переплетаться с контр-империей, но разница между ними существует всегда, а в случае успешной революции - как правило, интегрирующей все имеющиеся в наличии протестные элементы - эти группы существенно расходятся и антиимперия снова уходит в вечную анархическую оппозицию. Антиимперия формирует сознательный планетарный 'провал', 'the Gap'.
'Массам' Парето соответствует то, что можно назвать 'глобальной 'неимперией". 'Неимперия' в данном случае - это не обязательно 'провал' в географическом смысле, т. е. страны, сознательно отказывающиеся от глобализации. 'Не-империя'в глобальном контексте постмодерна может сосуществовать с 'империей' в одном физическом и политическом пространстве, но форма отношения к виртуальной парадигме будет качественно иной. Как массы в политически иерархизированном обществе воспринимают власть как нечто внешнее по отношению к ним, так и 'неимперия', даже будучи включенной в систему постмодерна, остается на внешней стороне виртуальности, являясь объектом информационного общества, а не его субъектом и тканью. 'Неимперия' обрабатывается постмодерном, как природные ресурсы: из нее выбиваются жизненные импульсы, эмоции и внимание, а все остальное отправляется в шлак. Это своего рода 'дешевый постмодерн', бессмысленное перелистывание рекламных предложений потребителя с нулевой покупательной способностью, хаотическое брожение по порнографическим сайтам Интернета, с перескакиванием на случайную и произвольную ассоциативную сеть ресурсов. От 'неимперии' в принципе требуется соучастие в 'империи', но оно может быть растянуто во времени. Задача в том, чтобы сделать героя музыкального клипа или телепередачи совершенно взаимозаменяемым с рядовым телезрителем - видеокамеры, реалити-шоу, интернетизация позволяют перемолоть в рамках виртуального постмодерна всех.
47
Однако 'империя' всегда сохраняет дистанцию от 'неимперии', играя с ней по специфическим законам и постоянно оказывая на нее разнообразные виды давления, не особенно отличающиеся от самодурства древних деспотов. Одним из инструментов стратегии прощупывания силы властвования над умами подданных, подобной предложению императора Калигулы по обожествлению его коня, является мода. Явление моды является тем водоразделом, который отделяет 'империю' от 'неимперии'. 'Империя' не подвержена моде, а 'неимперия' не подвержена ничему, кроме моды. Именно здесь проходит новая граница постмодерна: 'империя', 'контр-империя' и 'антиимперия' одинаково нечувствительны к моде, сохраняя тем самым фундаментальный онтологический и гносеологический зазор, позволяющий им верстать структуры власти и управления в условиях постмодерна, устанавливать и распознавать реальные стратегии и элементы 'имперского порядка'.
В антиутопии Оруэлла '1984' тайный агент системы говорит главному герою: 'На пролов не надейтесь, Уинстон!'. То же можно сказать и о 'неимперии'. Качественно отличаясь от 'империи', она не имеет в себе завязи альтернативы и никогда не может стать основой нового 'ядра'. Весь подлинно революционный потенциал такой новой политологии следует искать только в сложном и ускользающем от прямой фиксации явлении 'контр-империи'.
Глава 5. 'Империя': глобальная угроза
'Империя' как интеллектуальный императив
В 2000 году вышла в свет книга Антонио Негри и Майкла Хардта 'Империя', моментально ставшая самостоятельным политологическим концептом XXI века (наряду с текстами С. Хантингтона 'Столкновение цивилизаций' и
48
Ф. Фукуямы 'Конец Истории'). Во всех трех случаях речь идет об обобщении основополагающих тенденций развития мировой истории, о содержании и судьбе 'нового мирового порядка', об 'образе будущего'. Лаконичность, афористичность и программный характер всех трех работ делает их своеобразными интеллектуальными вехами нового глобального мира. Но если Фукуяма - оптимист глобального либерального проекта, а Хантингтон - пессимист, то Негри и Хардт выступают его идеологическими противниками, признавая, тем не менее, его фундаментальность и историческую обоснованность. По сути, имена Хантингтон, Фукуяма, Негри стали на заре нового века основными вехами интеллектуальных дискуссий: это имена-концепты, и поэтому знакомство с ними является категорическим императивом.
Авторы 'Империи'
Из двух авторов книги 'Империя' А. Негри известен гораздо больше: старинный деятель крайне 'левого' анархо-коммунистического европейского движения, он активно сотрудничал с 'Красными бригадами', считаясь их идеологом, опубликовал много книг и статей, был тесно связан с французскими гошистами и 'новыми левыми'. Биография в данном случае важна: она фундаментализирует позицию автора, удостоверяет серьезность и обоснованность его критики 'нового цикла капитализма'. Негри за это заплатил. Его соавтор М. Хардт менее известен: это философ, академический деятель, профессор, знаток постструктуралистской философии. Скорее всего, ему в данной работе принадлежат историко-философские пассажи, наиболее трудные, впрочем, для читателя.
Как бы то ни было, авторы 'Империи' жестко позиционируют себя как 'критики', 'противники Системы'. И обращаются они к таким же, как они, 'обездоленным', 'множествам', 'бедным', 'новому пролетариату', т. е. к эксплу-
49
атируемым и угнетаемым 'новой капиталистической системой', к тем, кто 'лишен наследства' в ней. Восторженно встреченная левыми книга Негри и Хардта была поспешно окрещена 'постмодернистической версией Коммунистического Манифеста'. Сами авторы 'Империи', видимо, замышляли свой труд как краткие тезисы антикапиталистической теории в эпоху постмодерна.
Что такое 'Империя'?
В книге детально описывается концепция 'Империи', отражающая представление авторов о качестве новой эпохи, связанной с постиндустриальным обществом и постмодерном. Негри и Хардт стоят целиком и полностью на постмодернистских позициях, считая исчерпанность идеологического, экономического, юридического, философского и социального потенциала 'модерна' свершившимся и необратимым фактом. 'Модерн' закончился, наступил 'постмодерн'.
Авторы наследуют, в основных чертах, марксистскую модель понимания истории как борьбы Труда и Капитала, но убеждены, что в условиях постмодерна и Труд, и Капитал видоизменяются почти до неузнаваемости. Капитал становится настолько всесильным, могущественным и побеждающим, что приобретает глобальные черты, отныне становясь тотальным явлением, всем. Он и есть 'Империя'. Итак, 'Империя', по Негри и Хардту, - это очередная (скорее всего, последняя и наивысшая) фаза развития капитализма, характерная тем, что в ней капитализм становится тотальным, глобальным, безграничным и вездесущим.
Труд, бывший на индустриальной стадии качеством промышленного пролетариата, сегодня рассредоточен, децентрирован и разлит по нескончаемым единицам тех, кто находится в подчиненной позиции перед лицом вездесущего и утонченного контроля 'Империи'. Носителем Труда
50
52
техника, к примеру, - становятся необходимой частью человеческого тела и в скором будущем смогут быть в него интегрированы. Отсюда теория 'киборга' как основного субъекта 'Империи'. 'Киборг', по мнению Негри и Хардта, - это существо, в котором субъект труда (человек) и орудие труда интегрированы и слиты до неузнаваемости. Поэтому современному капиталу недостаточно собственности над средствами производства, а прямые дисциплинарные инструменты властвования классического полицейско-экономического типа оказываются неэффективными. 'Империя' должна контролировать всю сеть, элементами которой являются люди, представители 'множества'.
Планетарная Америка
Создание 'Империи' тесно связано с историей США и их политической системой. Согласно Негри и Хардту, политическая структура США, федерализм и американская демократия изначально представляли собой матрицу той социально-экономической модели, которая сегодня становится (стала) глобальным явлением. Постмодернистический принцип 'Империи' был заведомо заложен в основе американской 'политической науки'. На этом Негри и Хардт останавливаются подробно.
'Томас Джефферсон, авторы журнала 'Федералист' и другие идеологические основатели Соединенных Штатов вдохновлялись древней имперской моделью; они верили, что строят на другой стороне Атлантики новую Империю с открытыми, расширяющимися границами, где власть будет создаваться по сетевому принципу. Эта имперская идея выжила и вызрела в истории американской Конституции и сегодня проявила себя в планетарном масштабе в полностью реализованной форме', - пишут авторы. Важно обратить внимание на понятие 'расширяющихся границ'. Сам Джефферсон говорил о 'расширяющейся империи'
53
('extensive empire'). Вера в универсальность своей системы ценностей лежит в основе политической истории Соединенных Штатов.
Негри и Хардт подробно останавливаются на уникальности исторического опыта США, которые сделали именно эту страну матрицей, воспроизводимой сегодня в глобальном масштабе. Европейские державы, двигающиеся в том же направлении 'модерна' с его индивидуализмом, индустриальным и техническим развитием, капитализмом и т. д., были ограничены своей историей и своим пространством. Их движение к 'идеалу' модерна постоянно натыкалось на внутренние социальные, сословные, этнические, экономические преграды, что усугублялось враждебностью и конкуренцией соседних держав. И время, и пространство стран Европы на пути к реализации проекта Просвещения были ограничены, наполнены преградами. Создатели США, как носители европейского проекта в чистой форме (мессианский протестантизм и либеральная демократия), оказались в радикально иной ситуации: они действовали с нуля (история осталась в Старом Свете) и на пустом пространстве.
Негри и Хардт уточняют, что северо-американское пространство было на самом деле не таким уж пустым - на нем существовала древняя индейская цивилизация. Но энергия колонизаторов и их решимость осуществить лабораторный проект общества 'чистого модерна' легко преодолели это препятствие: индейцев приравняли к 'недолюдям', к своего рода 'природным явлениям', 'колючкам' и стали вести себя так, как будто их нет (в определенных случаях прибегая к прямому массовому геноциду). В этом логика постмодернистской 'Империи': она способна состояться только на 'пустом месте', 'с нуля', расширяя свои пределы во всех направлениях.
Когда американцы захотели отвоевать Калифорнию и Нью-Мексику, они заговорили о 'Manifest Destiny', т. е. 'явном предназначении', которое состояло в том, чтобы 'нести универсальные ценности свободы и прогресса диким народам'.
54
56
сударства. Америка перерастает Америку, становится планетарной.
Весь мир становится глобальной Америкой. И здесь можно наметить тему (не освещенную авторами 'Империи') о противоречиях в американском истеблишменте между сторонниками 'империализма' и 'Империи' в новейших условиях (жесткость этих противоречий особенно обнаружилась в период правления президента Буша-младшего).
Восстание 'большинства'
Что противопоставляют Негри и Хардт 'Империи'? Как предлагают бороться с ней? Их предложение можно разбить на две составляющие. Вслед за другими новыми левыми - Бодрийяром, Делезом и т. д. - они справедливо утверждают, что характер изменений, запечатленных в эпохе постмодерна, необратим и объективен. 'Империя' и ее могущество не случайны, не произвольны. Они обусловлены логикой развития человечества. Это не девиация прогресса, но его кульминация. Западноевропейское человечество, двигаясь по траектории своего философского, социального, экономического и политического развития, не могло не прийти к Просвещению, к капитализму, к империализму, и, наконец, к постмодерну и 'Империи'. Следовательно, 'конец истории' в глобальном рынке вполне закономерен, вытекает из самой структуры истории. Тем, кто ужасается чудовищным горизонтам тотального планетарного контроля и новым формам эксплуатации, Негри и Хардт советуют обратить внимание на настоящее и прошлое: можно подумать, что капитализм был более гуманным и справедливым на иных стадиях. Главный вывод: 'Империи' избежать нельзя, затормозить ее становление, укрыться в 'локальном' невозможно. Буржуазные государства-нации не являются альтернативой 'Империи', они - просто ее предшествующие стадии. Следовательно, противники 'Империи' должны
57
58
дит, таким образом, многие положительные черты, 'возможности', которые оно призвано использовать для своих интересов. Авторы в качестве параллели такому повороту мысли приводят отношение Маркса к капитализму, который признавал его прогрессивность по отношению к феодальному и рабовладельческому строю, но вместе с тем выступал от имени пролетариата как его самый непримиримый противник. Так Негри и Хардт относятся к 'Империи': они показывают ее 'прогрессивные' стороны по отношению к классическому индустриальному капитализму, но полагают, что она несет в себе свой собственный конец.
Одним словом, их проект сводится к тому, чтобы не тормозить 'Империю', но, напротив, подталкивать ее вперед, чтобы быстрее оказаться свидетелем и участником ее финальной трансформации. Эта трансформация возможна через новое самосознание и самочувствие, через обретение нового онтологического, антропологического и правового статуса жизненным и созидательным хаосом раскрепощенных мировых толп, 'большинства', которое призвано ускользнуть от тонкой и жесткой коррупционной хватки планетарной 'Империи'.
Мир, где нас нет
Для россиянина знакомство с такими трудами, как 'Империя' Негри и Хардта (равно как и текстами Хантингтона, Фукуямы, Бжезинского, Волфовица и т. д.), подобно освежающему душу. Это оздоровительное, терапевтическое чтение. Когда мы читаем о мире, который то ли уже состоялся, то ли вот-вот состоится, нас одолевает здоровая оторопь. Постойте-постойте, о чем это они? А мы? А как же мы? А наши проблемы?
Да, действительно, ответственная мировая мысль, озабоченная реальными и весомыми процессами, все чаще забывает делать реверансы в сторону 'локальных' жителей,
59
60
гиозной идентичности, Негри и Харт говорят вполне определенно. Но, по их мнению, 'Империя' способствует этому процессу недостаточно быстро: 'революционный проект' требует более ускоренного превращения 'народов' и 'наций' в количественное космополитическое большинство. Но даже если отвлечься от такой 'революционной' позиции, сама 'Империя' основана на том, что не признает никакого политического суверенитета ни за какой коллективной сущностью, будь то этнос, класс, народ или нация. На то она и 'Империя', чтобы постулировать тотальность и вездесущесть своей власти.
В то же время Негри и Хардт правы в том, что простая ностальгия ни к чему не приведет. Да, сегодня мы, русские, живем в России. Пока еще русские, пока еще в России. Сколько еще это продлится?
'Империя', однако, уже здесь. Здесь и сейчас. Ее сети пронизывают наше общество, ее лучи нас регулярно сканируют, ее передатчики планомерно и непрерывно ведут свое вещание.
Революционный проект Негри и Хардта, их альтернатива, их отказ нам явно не подходят. Нам нужен иной отказ - Великий Отказ, нам нужна иная альтернатива - могучая и серьезная, соответствующая нашему духу и нашим просторам. Нам нужна не больше, не меньше как Иная Империя. Своя. Без нее нам не нужно ничего... Совсем, совсем, ничего...
Глава 6. Россия как демократическая империя (постмодернистский жест)
Постмодерн заставляет нас по-новому взглянуть на все - в том числе и на международную политику. Еще вчера мы оперировали такими понятиями, как 'прогресс', 'государственный суверенитет', 'логика истории', 'поступательное развитие' и т. д. На заре XXI века мы видим, что
61
65
Глава 7. Евразийская версия постмодерна: эсхатологический вызов
Немецкий консервативный революционер Артур Мюллер ван ден Брук написал в свое время очень глубокие слова: 'Вечность на стороне консерватора'. Вечность на нашей стороне. Полюса великих мировых столкновений народов, культур, цивилизаций, религий, идеологий являются проекцией архетипического состояния - битвы ангелов. Это - небесная рать добра, ведущая бой с демонами зла. Это вертикальная, вечная надвременная ось великой драмы. Бой ангелов - вне времени, он ведется всегда. Он впечатан в вечность, как структурирующая парадигма.
Тень великой битвы падает на историю, давая времени смысл, содержание, ориентацию. Так история становится священной - иероисторией. Многие знаки и образы указывают на то, что сегодня мы подходим к решающей черте этой напряженной драмы. Ведь и предание говорит, что в 'последние времена' битва ангелов, в которую вовлечены люди, народы и царства земные, вспыхнет с особой силой, достигнет гигантских масштабов, приблизится вплотную к развязке.
Люди - со-ратники (в этимологическом смысле - т. е. 'те, кто сражаются вместе') ангелов. В литургических православных ирмосах говорится: 'немногим умалил Бог человека от ангелов'.
Большинство традиций и религий мира ставят сегодня нашей цивилизации однозначный диагноз. Глобализм, глобализация, 'новый мировой порядок', 'однополярный мир', готовящееся 'мировое правительство' - это все более очевидный оскал 'князя мира сего', стратегическая конструкция 'врагов Бога'.
Разные религии дают глобализму и глобализации разные имена: христиане отождествляют 'новый мировой порядок' с 'антихристом', мусульмане - с 'даджаллом', ортодоксальные иудеи - с 'великим смешением' ('эрев
66
70
мы, клубневой (и клубной) системы. Мы в ином тысячелетии. Странно оказались мы за непроходимой чертой миллениума и теперь с тяжелой аскетической радостью осваиваем его язык. Этот язык ужасен, но мы хотим произнести на нем такое слово, чтобы операционная система пришла в логическое противоречие и мировой компьютер необратимо заглючило.
Евразийство - это михаэлические световые токи, радикально иной взгляд на судьбу мира, на его смысл и значение. Евразийство - это переоценка всех ценностей, 'передача весов из рук торговца в руки Архангела', 'Пурпурного Архангела' (Сохраварди). Евразийство - это смена современной парадигмы на михаэлическую парадигму духа и вечности. Евразийская глоссалалия народов, культур и традиций - это шелест ангельских крыл.
Глава 8. Евразийство как альтернативная сеть в системе постмодерна
Интеллектуалы
Политология постмодерна предполагает в качестве главного субъекта политической реальности фигуру интеллектуала. Несмотря на видимость понятности, это совершенно новая политологическая и социальная реальность. Интеллектуал постмодерна качественно отличен от своих предшественников в фазе модерна - от интеллигента и ученого. Интеллигент занят поиском смысла жизни, бытия, общества. Он увлечен разгадкой моральной, этической, онтологической и эстетической проблем. Эти проблемы довлеют над ним, составляют суть его бытия и действий.
В отличие от интеллигента, интеллектуал постмодерна полностью свободен от этой проблематики: он не ищет смысла, он оперирует смыслами. Он свободен от этических
71
72
свободная от всякого фундаментала, как 'цена' фондового рынка, которая, как мы знаем, 'discounts everything'. Он учитывает только тренды, но одновременно и порождает их. Убрав его (чисто теоретически), мы выключим свет и звук политической истории (постистории).
Телемассы
Если интеллектуалы - это субъект постмодерна, то телемассы - объект. Массы в постмодерне переходят в новую плоскость. В традиционном обществе масс не было, были элиты. В обществах модерна массы есть и играют роль субъекта. Модерн создан для масс. Вспомним 'sociétés des masses' и Ортегу-и-Гассета.
В постмодерне массы есть, но их нет. Они все, но они и ничто. Они переходят в новую реальность, они становятся виртуальными массами. Виртуальная масса состоит из телезрителей. Все, чем они живут, это плоскость телеэкрана. В этой плоскости есть потребление, событие, желание, вожделение, фрустрация, наслаждение, насыщение, выбор, борьба, победа, поражение. В этой плоскости их жизнь. 'Телевизор - это судьба', - говорят телемассы (говорят телемассам!). Все, что делают телемассы, делает за них телевизор. Это дистанционная игра. Никогда ранее в истории массы не были точными эквивалентами физического определения массы, которая характеризуется одним качеством - инерцией. Телемассы в этом смысле идеальны, кроме инерции, у них ничего нет. Вместо классового интереса базиса или остатков коллективного бессознательного, связанного с культурой и традицией, у телемасс лишь следы прошлой передачи. Они прикованы к экрану, как говорил Ги Дебор, крепче, чем каторжник к кандалам. Они даже потребляют виртуально: 'Кока-кола' или 'Пепси-кола'? Это 'быть или не быть?' телемасс. Вопрос глубинный: даже никогда не пробовав ни один из этих напитков, телемассы
73
проводят жизнь в постоянном выборе. О, нет, они не дадут себе засохнуть! Телелучи бодрят.
Телемассы - чистый объект. Они сделают все, что захотят диджеи-интеллектуалы, но те не хотят ничего. Они лишь синтезируют желание, производят нескончаемый ремикс политического либидо. Они рециклируют 'старые песни о главном' и больше ничего не могут и не хотят. Телемассы открывают жадные жаркие зрачки и созерцают ничто. Телемасс нет.
Сетевые
В политологии постмодерна существует промежуточная инстанция между интеллектуалами и телемассами. Это - сетевики. Сеть Интернет - это инструмент виртуальной десингуляризации интеллектуалов и индивидуализации телемасс. Когда телемассы переходят от пассивного восприятия спектакля к интерактивности, они становятся сетевиками. Сетевики - это телезрители, стремящиеся постоянно активно реагировать на потоки полученной информации. Они как бы сообщают телецентру: холодно, горячо, задело, мимо, да-да, да-нет, нет-нет и т. д. Сетевик - это активный телезритель, он экзальтирует свою пассивность до уровня 'мнения'. Сетевик - это непрерывная шутка, он ищет каналы покруче, порно пооткровеннее, слова погрубее. Он не соображает, как интеллектуалы, но и не безмолвствует, как телемассы. Он издает сетевое шипение, повествующее о том, как его организм переваривает образы.
Образец - 'live journal'. Это и есть квинтэссенция 'сетевых'. Каждый постинг в 'live journal' - это ровно посредине между сингулярной наглостью клипмейкера (интеллектуала) и запрограммированной предсказуемостью телемассы. Сеть (в ближайшем будущем Web-TV) - это реализованная бесконечность каналов, как неисчерпаемая вариативность порно-поз.
74
Сетевик может задать вопрос интеллектуалам: Бжезинскому, Фукуяме, Павловскому. И они, вполне вероятно, ответят. Демократия.
Глобализация как проект постмодерна
Глобализация действительна только в той степени, в какой действителен постмодерн. Глобализация совершенно реальна на уровне контактов мировых интеллектуалов. Почему? Потому, что их очень мало. Интеллектуалы - это думающий класс (уже планетарное меньшинство), из которого вычли интеллигентов (людей с совестью) и ученых (людей со склонностью к поискам истины, 'ботаников'). Остается горстка на каждую из стран. Их можно собрать на пятачке, они по-настоящему космополитичны, так как не представляют никого, кроме самих себя. Все сингулярности мира легко усядутся в зал на тысячу мест в любой из мировых столиц - от Нью-Йорка или Лондона до Тель-Авива, Парижа, Бангкока, Пекина или Бишкека. Только пригласи.
На уровне телемасс глобализация также совершенно реальна, так как спектакль СМИ легко становится планетарным: CNN, ВВС и MTV реальны и реально усвояемы телемассами в любом уголке планеты. Они мурлыкают под нос одну и ту же песню, потребляют одни и те же шампуни, смотрят одни и те же матчи, соболезнуют одним и тем же пандам. Массы остаются различными, но телемассы - интегрируются. Глобализм здесь стал фактом.
О сети и говорить не приходится. Она задумывалась как планетарный интерактив, таким она и является. Ведь паутина по определению 'world wide'.
То, что реальность совершенно не глобализирована и не хочет быть таковой, не имеет никакого значения: реальность - пережиток модерна. Постмодерн оперирует в виртуальности. Отныне реально только то, что показано по TV. Того, что не показано, попросту нет.
75
Яд в лекарство: постмодерн на службе евразийства
Как использовать постмодерн для реализации проектов евразийской интеграции? Реальная интеграция стран СНГ в новую политическую модель чрезвычайно трудна. Все, что мы имеем, основано на центробежной тенденции. Но все это - модерн, его компетенция. Государства-нации, 'национализмы', 'ressentiment', хозяйственные системы, валюты, языки и т. д. Предлагается вынести все это за скобки.
Евразийская интеграция может быть осуществлена легко, просто и без всяких проблем, как только мы примем методики постмодерна.
Для этого достаточно:
- интегрировать интеллектуалов стран СНГ (ЕврАзЭС),
- запустить единый 'интеграционный канал' (где телемассы Евразии будут созерцать непрерывный 'спектакль интеграции'),
- зарегистрировать домен .еа (E-r-A-sia) по аналогии c.su (S-oviet-U-nion). (Ведь есть же домен .su. Советского Союза нет, а домен есть.)
Итак, проект таков. Соединяем евразийских интеллектуалов в одном месте, например в Астане, сажаем на пароходик, плывущий по Ишиму, и заставляем их сингулярности интегрироваться. Всего-то горсть...
Интегрируем Первый канал РФ с Хабаром, украинским ТВ и т. д. Это будет 'обществом евразийского зрелища'. Первый канал-Евразия, как в Казахстане сейчас.
И наконец, 'live journal' на виртуальной территории .еа. Задай вопрос Павловскому, Дариге Назарбаевой, Путину или Дугину. И ты получишь ответ. Рано или поздно, но получишь...
76
'GEOPOLITICS ON-LINE'
Приложение 1. Заколдованная среда новых империй
Интервью А. Дугина В. Мизиано - 'Художественный журнал'. 2004. Июнь. ?54
'Художественный журнал': Последнее время интеллектуальный и художественный мир проявляет интерес к теме Империи. Можно сказать, что тема эта стала даже дурной модой. Нам бы хотелось лучше понять ваше понимание этой проблематики. Ведь именно вы первым заговорили на эту тему многие годы тому назад!
Александр Дугин: На мой взгляд, проблематика Империи не может быть понята вне тематики постмодерна. При этом важно иметь в виду, что постмодерн, ставший актуальным с конца 70-х, не исчерпан и до сих пор. И это несмотря на то, что все уже не первый год постмодерн хоронят. Когда некоторые критики объявляют конец постмодерна, они, как мне кажется, не понимают, что, собственно, провозглашают. А провозглашают они ни много ни мало как конец света. Ведь модерн как стиль, как исторический тренд, вобрал в себя всю историю. Модерн явил собой, в том числе и в изобразительном искусстве, некое суммирование всего предшествующего в преодоленном, снятом виде. К 70-м, на мой взгляд, возобладало ощущение, что подразумеваемый модерном историцизм развития цивилизации дошел до своего пика, до своего акме, не предполагая при этом никакой 'золотой осени', плавного скольжения вниз, в уютный маразм старости. Процесс постмодерна - это процесс осознания исчерпанности модерна как такового. По сути дела, в момент возникновения модерн провозгласил себя единственным наследником всей истории - за ним (в прошлом) была выжженная земля, так как все ценное было уже в нем самом. Новое время, несмотря на провозглашенный индивидуализм, было универсалистским, и модерн как стиль в полной мере вобрал это в себя. Когда в модерне начался кризис жанра, когда он был десемантизирован как художественный процесс, не было сделано (возможно, и не могло быть
77
сделано) парадигмального выбора в ином направлении. Дискуссия по постмодерну рассыпалась шрапнелью по воробьям. Фундамент смыслового континента, который постмодерн хотел изменить, остался нетронут.
Я полагаю, что в постмодерне существуют два направления. Первое - 'гипермодерн' или 'ультрамодерн', т. е. продление модерна, остающегося самим собой, к своему собственному пределу, без его преодоления. Гипермодерн принимает формы тотального нигилизма, полной десемантизации содержательного исторического процесса, когда сам человек упраздняется, но не заменяется при этом ничем, становясь отжившей маской упраздненных смыслов.
Второе направление в постмодерне развивает то, что было отброшено на пороге Нового времени, - т. е. перелицованный премодерн. Это наивное, сакральное мировоззрение является подоплекой человеческого существования, его подсознанием, телесностью, в общем - архаикой. В сущности, речь идет о том, что в результате своего рода nettoyage par le vide, 'очищения пустотой' (термин Жана Парвулеско), фундамента человеческой культуры начинают проступать фундаментальные архаические черты. Это чревато тем, что может быть названо le retour des Grands Temps (также термин Жана Парвулеско и название его недавнего романа) - 'возвращением Великих Времен', т. е. возвратом к премодерну и к ревалоризации всего, что было отброшено на пороге модерна. И тут мы вплотную приближаемся к тематике Империи. Ведь идея Империи была отброшена именно на пороге Нового времени вместе с созданием буржуазных государств-наций (feats-Nations). Империя сущностно принадлежит к премодерну, она задает свой баланс между индивидуальным и универсальным, причем баланс этот основан на довольно архаичном отношении к онтологии, социуму, культуре.
Итак, постмодерн - это процесс, который, с одной стороны, завершает модерн и утверждает его последний аккорд - нигилистический гипермодерн, с другой же стороны, он предполагает вкрапление архаических элементов в область, выжженную модерном, он ставит вопросы, которые на протяжении всего Нового
78
времени оставались за гранью политкорректноcти. В этом аспекте постмодерн не исчерпан: на новом витке осмысления он подошел к проблеме премодерна с совершенно новым знаком. Если модерн - это процесс десемантизации и дезонтологизации традиционной системы ценностей, то постмодерн - это напряженная, ироничная, пусть двусмысленная, но все же ревалоризация всего забытого на пороге Нового времени, особенно того, что в это Новое время оказалось нелегальным. Это ревалоризация вытесненного, стыдливо убранного, сокрытого...
В этом смысле постмодерн и его наступление есть событие колоссальной важности: он ультранасыщен и повлечет за собой изменения в структурах исчезающих смыслов. Мы стоим на пороге глобальной консервативной революции, на пороге нового человечества, смены самого антропологического кода. Пока этот процесс отображается игровым, хихикающим образом. Но вспомним, что представляли собой первые ячейки коммунистов, социалистов или фашистов, где политика была перемешана с искусством, футуристами, парадоксалистами, поэтами и художниками-декадентами. Брюсов, Стефан Георге, Готфрид Бенн, Маринетти, Маяковский, Хлебников... Да, начиналось это все смешно - вот только кончилось совершенно не смешно. Это очень несмешная, очень серьезная вещь - 'возвращение Великих Времен'.
Вот почему отнюдь не случаен интерес современных художников к премодерну вообще и к имперскому проекту, в частности. Характер интереса к архаике переходит сейчас от ироничной стадии, свойственной ультрамодерну, к новой серьезности. И мой покойный друг Тимур Новиков хорошо чувствовал эту серьезность. Его Академия является переходным звеном от модерна к новой проблеме постмодерна как новой аватары премодерна.
'ХЖ': Если мы рассматриваем Империю как производное от редукции к условиям премодерна, то тогда мы связываем с Империей ценности иерархии, подчинения частного целому. Однако Тони Негри, известный теоретик новой Империи, постулировал обратное. Он говорит о современной Империи как о структуре сетевой, как о последней стадии капитализма, лишенной единого центра, основанной на сложном балансе разных цент-
79
ров власти. Протестует против Империи такая же сетевая по своей структуре 'множественность' - 'multitude'. Отсюда, с его точки зрения, и обреченность Империи - она не может подчинить себе множественность, так как сама имеет сетевую структуру.
А. Дугин: Но что такое иерархичность? Фуко, например, вслед за Ницше понимал всю историю человеческого устройства как баланс, игру власти. В то же самое время любой дискурс строится по законам принуждения. Любая фраза, даже 'Я сегодня пойду в кино' или 'Хотите выпить кофе?' несет в себе иерархию отношений, субъектно-объектное подчинение и т. д. Человеческая природа сама по себе иерархична - у нас два глаза, а не пятнадцать, мы стоим вертикально, а не горизонтально. А человеческое устройство, в свою очередь, отражается во всей человеческой культуре. Что касается делезовской анархической попытки с помощью ризом или сетей деструктурировать общество, то, в конечном итоге, на практике аналогичные стратегии в реальности лишь создают новую иерархическую модель - возникает контрсистема, которая реорганизует систему властных функций. Любая попытка абсолютной свободы всегда приводит к абсолютной иерархии, стремление освободить все и вся кончается ГУЛАГом и приходом новой элиты на место старой. И это явление не только политическое, но и культурное, религиозное и т. д.
Что касается конкретно Негри,то 'Империя', которую он описывает, - это мондиальный, однополярный мир, глобалистский, с американской системой ценностей в качестве главенствующей идеологии, с ультракапитализмом как экономико-философской моделью. 'Империя' Негри - это акме ультра модерн а, его апофеоз. Теневая сторона 'множества' - эта нигилистическая сторона ультрамодерна, его темная основа, а никак не альтернатива. Можно ли сказать то же самое в отношении 'коммунизма' Маркса? Не знаю... Не готов однозначно ответить. Мы, реальные постмодернисты, читаем Маркса по-другому, 'справа', если хотите: он для нас пророк экстатической Империи золотого века...
У Негри и 'Империя', и 'революционный класс множества' суть сетевые структуры, продолжающие, каждая на свой лад,
80
тренды обычного модернизма, лишь доведенные до логического предела в двух версиях - в версии порядка (турбокапитализм мирового правительства) и хаоса (пирсинговые трансвеститы-халявщики и полоумные мигранты Тони Негри). И то и другое - последняя агония модерна. Это все еще XX век и попытки спроецировать его в XXI век и в бесконечность. Империи XXI века будут иными. Они будут более премодернистскими. Возникать они будут в Черной Африке, Латинской Америке, даже в Европе, где хотя бы есть история, в отличие от США - этого лабораторного и ультрамодернистского эксперимента. Возможно, это будет Евразийская империя, с шаманами и церквями, или империя Исламская, или Китайская. Я уверен, что расцвет империй придет после заката 'Империи'. Империя как попытка создать мировое правительство с критической ассамблеей сетевиков - это судороги ультрамодерна. Эти судороги уже заглядывают в тот мир, где их не будет, и отсюда появляется элемент макабра в виде Бен Ладена, отключения электричества в Нью-Йорке, эстетических хэппенинговых интуиций 'нового мирового порядка' вместе с его критической антитезой, которые истошно вибрируют на пороге того, куда они не попадут. За пределом постистории уже брезжит 'lе retour des Grand Temps', 'время новых империй'.
А о какой Империи мы вообще думаем, мечтаем? Империя - это специфическое сочетание универсального и частного. Внутри Византийской империи было много различных царств. Мысль об Империи - это относительно универсальная рациональность. Сетевые структуры в новых империях превратятся в этнос, возникший на основе ассамблеи типовых физических и умственных особенностей: например, может возникнуть этнос из байкеров, футболистов, художников или компьютерщиков. Такие новые этносы, наряду со старыми и классическими, будут включаться в состав новых империй по языковому, географическому принципу, как раньше включались по религиозному. И они принесут с собой особый рационализм. Таким образом, в новых империях истинного постмодерна будет много рациональностей - в противоположность монорациональной 'Империи' ультрамодерна. Тем самым будет достигнут премодернистический эффект, когда был
81
многополярный мир с разными рациональностями в основах больших цивилизаций. Теперь это не обязательно будет религиозная рациональность - кто-то (если, конечно, захочет) может обожествить Канта, как сейчас в одной из 'новых религий' в Бразилии поклоняются Вольтеру и Руссо.
Дыхание премодерна чувствуется уже в самом возвращении термина 'империя'. Это возвращение премодерна после модерна порождает специфическую иронию, которую наиболее проницательные люди слышат в этой претензии на становление 'нового мирового порядка'. Что-то иронично-фашистское можно услышать в словах Буша: 'The God said me - strike Iraq'. Нельзя сказать, чтобы это было позитивным, но уж точно - до боли знакомо из эпох до Нового времени. Да, пока все это еще пародия, прикрывающаяся лозунгами вроде 'свободы' и 'демократии', в духе extensive empire Джефферсона (о чем пишет Негри), но это уже что-то явно из прошлого. Буш-младший, душка, знаковый персонаж постмодерна, в своем либеральном фанатизме похож на Бен Ладена, в нем есть что-то безумное и симпатичное. Говорят, он идиот и закодированный синяк, дипсоман... Может быть, после своей отставки он даже примкнет к нашему проекту... Я вижу его марширующим в рядах 'Евразии', снова в дупель пьяного...
'ХЖ': Но насколько совместимы 'Империя' и империи? Ведь 'Империя' всегда предполагает имперскую нацию. Так, Римскую империю населял римский народ - populus romanum. Правящая идеология нашего времени постулирует глобализацию всех процессов, а в художественной среде авторитетно мнение, что современное искусство - это западное изобретение и никакого другого современного искусства не существует.
А. Дугин: Думаю, что 'Империя', как глобализм, требует некой универсальности стиля. В той 'Империи', что строится сейчас, то есть в западноцентричной мондиалистской Империи, существует ярко выраженная идеология, которая, как продемонстрировал на приеме в Кремле в моем присутствии американский посол в РФ Вершбоу, может быть сформулирована за 60 секунд: 'глобальный мир', 'все для индивидуальности', 'свобода как универсальная ценность', 'национальные администрации под
82
слом' и так далее. (Молодец посол Вершбоу, мне это начинает нравится...) Средством построения этой Империи служат не только нефтяные монополии или ВС США, но и MTV, и мондиальная культура в целом. Поэтому до какого-то момента участие русских художников в мировом процессе современного искусства оказывается своего рода сотрудничеством с колониальной администрацией: люди искусства как полицаи... Это помощь оккупантам в деле колонизации, в освоении нашего культурного пространства. Ведь при однополярном мире включение в мировой художественный контекст - это, по сути, процесс подчинения других полюсов, их растворение. А сотрудничество с полицаями бывает разное, не все бегают по лесам с собаками и ловят партизанов - некоторые еще и агитационные плакаты рисуют. И участие, повторяю, именно участие в современном художественном мире - это сотрудничество с оккупантами и предательство собственной идентичности.
Но тут возникает интересный момент. Даниэл Бэлл в одной из своих книг высказывает интересную мысль: в нынешней Империи культура должна отмереть, поскольку, по сути, это проект, альтернативный технологическому развитию. Ведь культура и искусство - это завуалированный премодерн, базирующийся на тех иррациональных сторонах души человека, которые явно не попадают в 'список Вершбоу'. В Империи есть только 'свобода от', т. е. 'liberty', но никак не свобода сама по себе, не 'свобода для', т. е. 'freedom'. А в искусстве есть и то, и другое. Свобода как содержательное понятие, то есть 'freedom' - ценность премодерна, свобода как отрицательное понятие, то есть 'liberty' - это уже концепт модерна. И потому культура, по мнению строителей 'Империи', должна быть изжита, как, впрочем, и пол. Не зря же Жан Бодрийяр говорил, что наличие в половом акте двух субъектов - это уже непозволительный архаизм. В стерильном мире глобализма все должны порождаться однополо - простым делением, как клоны, инфузории или раковые клетки. Хотя, конечно, первоначально все было наоборот - свобода нравов была модерном по отношению к традиционной семье. Сегодня половой акт двух существ - тем паче разного пола - это настоящая
83
'консервативная революция', своего рода 'черносотенное' действо... Политкорректны лишь асексуальность, овца Долли, белесый инфантильный импотент-миллиардер Билл Гейтс и т. д.
Поэтому вовлечение в мировую художественную среду представителей художественной России - это не только их включение в процесс колонизации. Они могут, если сообразят, что к чему, принять участие и в революционном процессе. Отстаивание иррациональности, эротики, архаики - это и есть путь их возвращения в проект премодерна. Но только для этого художнику надо провести очень сложную процедуру - заглянуть за предел, увидеть что-то там, где - как всем кажется - ничего нет. И на стороне русских художников может встать то обстоятельство, что, включившись в общество ультрамодерна, они все же имеют консервативные корни - и такое сочетание может изменить их и сделать из пособников оккупации и колонизации важными фигурами революционного движения. Но это очень тонкий и сложный процесс, тут нужно учитывать изменение понятий во времени. Если когда-то гетеросексуальный либертинаж был, по сути дела, 'левым' процессом, то после всех сексуальных революций он превратился в процесс весьма 'правый' и даже 'консервативный' в сравнении с однополой любовью и тотальным унисексом. А бывшие непримиримые враги и противоположности - коммунизм и фашизм - после того как модернизм их преодолел, слились. Разницу между ними вычленить сегодня сложно: вот, например, Хаким-Бей, он кто - ультратрадиционалист или радикальный левый анархист? И потому так велик революционный потенциал 'возвращения Великих Времен' - туда можно записать очень и очень много 'преодоленных модерном' элементов.
'ХЖ': Как вы себе представляете новое имперское искусство? Имеется в виду не искусство единой 'Империи', а искусство противостоящих ей новых империй. Можно ли воссоздать его поэтику? Будут ли они соответствовать традиционным чертам имперского искусства?
А. Дугин: Я думаю, основным принципом будет отсутствие иронии, т. е. новая серьезность. Вместо улыбки - гримаса, вместо смешной шутки - шутка страшная. Фундаментальность появит-
84
ся во всем, хотя фундаментальность не обязательно подразумевает громоздкость. Даже лучше употребить термин 'тяжесть', так как традиционная империя (не 'Империя' Негри) всегда сопряжена с тяжестью, с бременем. Вместо игры со смыслами появится символистическое включение этих смыслов в возвращенную онтологию. Искусство империй будет сочетать те виды искусства, которые раньше не сочетались или сочетались, но с иронией, например, натюрморт и перформанс. В новых империях будет тотальная эклектика: там найдется место телеграфам, маскам шаманов, скоростным поездам TGV, японскому шумовому террору, минимализму Руссо и горловому пению. Но эклектичность эта не будет смешна, наоборот, она будет ультрасерьезна, в ней будет корениться новый имперский неогностицизм. Причем включение в 'новую серьезность' возможно не только у вещей серьезных, но и, казалось бы, таких странных и даже глупых явлений, вроде какой-нибудь программы 'Белый Попугай'. Новое имперское искусство должно вобрать в себя все, показать свою безальтернативность. Здесь будет иметь место то же переваривание истории, что и в ультрамодерне, но со знаком плюс.
'ХЖ': В одном из последних номеров 'ХЖ' Борис Гройс говорит о последней утопии, которая осталась в неолиберальном мире, -утопии денег. Именно деньги, с его точки зрения, есть последнее универсальное начало -универсальный эквивалент, гарантирующий единство все более распадающемуся на частности современному миру. Возникает вопрос: в какой мере эти 'новые империи' смогут вести между собой диалог? На какой основе? Есть ли у них между собой что-то общее, универсальное? Разумеется, кроме общего противостояния единой 'Империи'.
А. Дуги н: Как говорил Гегель, 'не будем недооценивать великой силы отрицательности'. Отрицая нечто, мы что-то формируем. Поэтому факт противостояния потенциальных 'новых империй' нынешней актуальной 'Империи' конститутивен: по крайней мере понятно, что они вместе отрицают. А отрицают они ультрамодернистское понимание искусства, отрицают 'свободу от' вместо 'свободы для' и так далее. Консолидирующим мифом 'новых империй' станет именно борьба с неолибераль-
85
90
скорее, по Леви-Стросу, открытие себя Иному. Художники - паладины пустоты должны найти Грааль среды, осознать новую диалектику. И после трех столетий существования в ницшеанской пустыне это уже попадание в оазис. Хотя оазис этот пока все еще нереальный, это мираж, так как для появления настоящего оазиса необходимо осуществить геополитическую революцию.
Приложение 2. Ультрамодерн, эпоха империй, закат государств
Интервью А. Дугина В. Тимошенко - журнал 'Бизнес и инвестиции'. 2003. Июнь
В.Тимошенко: Александр Гвльевич, похоже, что современный мир входит в точку бифуркации, после которой может последовать его развитие, устойчивость, порядок или хаос, неустойчивость, разупорядоченность?
А. Дугин: Я рассматриваю нынешнюю международную ситуацию как предельно логическую и предельно понятную. Точка бифуркации - это открытая возможность протекания процессов становления будущего в двух направлениях. Эти процессы имеют свою логику и прекрасно просчитываются современными математическими методологиями. В самой теории хаоса, полной неопределенности, если есть элемент непредсказуемости, то вместе с ним граничные условия заданы. Теория хаоса - это одна из вполне корректных и научных моделей понимания реальности. В обыденном сознании хаос представляет собой нечто полностью спонтанное и случайное, но с позиции точных наук хаос предсказуем и описываем. Неизвестно лишь, в каком именно из двух возможных направлений пойдет развитие, пройдя точку бифуркации, развилку.
Что же происходит в современном мире, если описывать систему в терминах современной физики? Мир действительно подошел к точке бифуркации. Перед нами два варианта общественного развития мирового сообщества. Старая система миропорядка рухнула, и процесс просто не может протекать и дальше в тех параметрах и в том направлении, в котором он протекал до
91
этого. Выбор пути дальнейшего развития человечества стоит так остро (бифуркационно) именно потому, что инерциальное продолжение прежней траектории развития невозможно.
Развитие двухполюсного мира во второй половине XX века предопределяло структуру международных институтов, блоков и групп государств - НАТО, Варшавского договора, ООН и т. д. Ялтинский мировой порядок просуществовал до начала 90-х годов. Затем одна из несущих конструкций этого двухполюсного мира (в лице Советского Союза) развалилась под давлением извне и из-за внутреннего гниения. Эта система стала недееспособной. Она была обречена.
Вторжение американцев в Ирак - это финальный этап распада Ялтинского мира. Сегодня основные международные институты предшествующего миропорядка - ООН, НАТО, ЮНЕСКО, различные региональные организации - перестали быть стабилизирующим фактором мировой политики, утратили свой смысл.
Отныне мир может развиваться по двум равновозможным сценариям.
Первый вариант: однополярный мир с безусловной и неограниченной доминацией США. В таком случае все международные институты превратятся в провайдеров американской мировой гегемонии. Такое развитие приведет к тому, что вся планета превратится в 'Соединенные Штаты Мира', а американская система ценностей будет спроецирована на все человечество, несогласные с этим порядком вещей будут подвергаться уничтожению - что мир и увидел в Ираке.
Но есть и другой вариант мирового развития. После прохождения точки бифуркации может возникнуть многополярный мир, где полюсами будут объединенная Европа, Евразия, исламский мир, тихоокеанский японо-китайский кондоминиум и, в перспективе, транссахарская Африка и т. д. Многополярный мир, состоящий из интегрированных 'больших пространств' - это вторая возможность развития человечества.
В нынешней мировой системе продолжение сохранения международной системы в 'старом духе' исключается. ООН сегодня не может выполнять те функции, которые возложены на нее уставом. Мы стоим на пороге выбора. Старого мира больше нет, но за
92
96
Буш убежден, что насаждение американских ценностей по всему миру - это факт сам собой разумеющийся. В силу специфического техасского идиотизма он не долго думая отождествил американские либеральные ценности с современными общечеловеческими ценностями. По сути он прав, и точно так же думает любой глобалист, но по форме он проводит эту линию столь неуклюже и одиозно, что фактически разоблачает страшный смысл происходящего, срывает фиговые листки глобалистских приличий, проявляет оскал американской гегемонии в неприглядном и откровенном виде. Это есть синдром чрезмерного и даже несколько простодушного 'американского мессианства' Буша-младшего.
Буш действовал в Ираке так, как он действовал бы против своей внутренней оппозиции. Например, Билл Клинтон или Альберт Гор действовали бы иначе, хитростью добились бы от ООН определенной поддержки и т. д. Буш не антитеза Клинтону и демократам, он прямолинейно выдает единую сущность американской глобальной политики.
Буш не может вызывать симпатий, но надо признать, что он помогает человечеству разобраться, 'в чем дело', он срывает маски, активно дискредитирует либерализм, американизм и глобализм в глазах народов, и это уже хорошо. Буш воплощает в себе откровенность американского зла.
В.Тимошенко: Американскому лидерству никто не может бросить вызов в современном мире?
А. Дугин: В одиночку США сегодня никто вызов бросить не может. Ни Китай отдельно, ни Европа отдельно, ни, тем более, Россия или исламский мир. Если мы предложим гипотетическую биполярность в прежнем, классическом ключе, у нас ничего не получится. Америка использует тогда региональные противоречия. Китай получит конфликт с Индией и Вьетнамом, Европа будет воевать с Россией и с исламским миром. Принцип старый: разделяй и властвуй. Америку может остановить только консолидированная позиция всего человечества, солидарно выступающего за многополярность. Бороться с США можно только всем вместе, любые другие попытки противостоять США будут провалены.
Россия должна сегодня стать активным и последовательным сторонником процессов региональной глобализации. Я привет-
97
ствую объединение Европы, в первую очередь Франции и Германии, и считаю, что необходимо усилить внимание к СНГ. Государств, в старом понимании, ни в многополярном, ни в однополярном мире просто не будет. Некоторые элементы административного устройства останутся, но национально-государственной администрации не будет. С США можно бороться, только объединившись в цивилизационные блоки. Только так можно локализовать гегемонистские устремления США. Американская цивилизация имеет право на существование, на процветание, на лидирующие позиции в мире, но только наряду с другими цивилизациями. Поэтому сегодня задача локализовать американскую экспансию в рамках атлантического и тихоокеанского пространства, замкнуть США между океанами, вернуть их к доктрине Монро. Это не только наша стратегическая задача, это задача Китая, Европы, исламского мира.
В.Тимошенко: Если американский вектор мирового развития победит и станет определяющим, тогда рухнет система национальных государств, национальных культур, национальных языков?
А. Дугин: Знаете, Америка строилась как страна, в которой не существует национальных культур, либо они не отражены в правовых нормах. США строились на отсутствии коллективной идентичности. Это логика либерализма, естественный результат развития англо-саксонской номиналистской философии, англосаксонского протестантского духа. Эти же тенденции сформировали философию современности, структуру модерна. В этом смысле американцы даже не понимают, что что-то можно разрушать. Они искренне считают, что если кто-то не воспринимает их систему ценностей и правил как высшее благо, тот просто недоразвит. Американцы не воспринимают другое, альтернативное устройство, как нечто существующее, с чем надо спорить, что надо опровергать, критиковать и т. д. Они просто сносят это с лица земли и ставят силой то, что им близко, понятно. Американцы не стоят перед нравственным выбором: нужно ли подавлять, разрушать, уничтожать другое. Другого для них нет, так как нет, по большому счету, и своего. Они говорят: 'цивилизовать', 'развить', 'включить в современный мир', 'привнести демократию',
98
104
Приложение 3. Новое Средневековье?
Интервью А. Дугина информационно-аналитическому порталу '0PEC.RU'. 08.11.2005
- Александр Гельевич, события последних дней во Франции не могут не беспокоить. Сейчас проблема уже начала распространяться на соседние с Францией страны. Особенно тревожно это выглядит, если учитывать, что в чем-то та социально-этническая структура, которая есть во Франции, свойственна и России. Каков ваш взгляд на проблемы Европы, и возможно ли повторение подобного на российской почве?
А. Дугин: Проблемы Европы имеют множество аспектов.
Во-первых, существует глобально порочное либеральное представление о человеке как об индивидууме. Основная проблема Европы заключается в ее политической антропологии, приравнивающей человека к индивидууму и рассматривающей человека в концепции Локка как чистый лист бумаги, на который все наносится путем социального воспитания. Тем самым полностью игнорируется этническая, религиозная, культурная, расовая и другая идентичность, которая рассматривается, как нечто второстепенное. Соответственно, на этой политической антропологии основана структура общества, и вводится главенствующее понятие 'гражданина', которое является политическим выражением этой антропологии.
Гражданин - это индивидуум, получивший ряд бумаг и удостоверений для проживания в той или иной стране, в том или ином обществе. Эта концепция гражданина или гражданского общества, антропологическая концепция, основанная на индивидуализме, рано или поздно дает фундаментальный сбой.
Она дает его сейчас. Именно это происходит во Франции и начинает происходит в других странах Европы. Это абсолютно ложное учение, которое ничего хорошего не несет, и сейчас оно воочию демонстрирует свою несостоятельность и никчемность. Согласно этой модели политической антропологии, любой человек любого цвета кожи, любой культуры, любого языка, попадая
105
в западное общество, становится рядовым элементом этого общества, точно таким же, как и все остальные. И вся законодательная база европейских стран связана с этой политической антропологией. То есть все претензии предъявляются к индивидууму как к гражданину, как к некой атомарной личности, в отрыве от того, что это за гражданин, какую религию он исповедует, к какому этносу принадлежит. Французское представление о национальности - это представление о гражданстве. Африканец, араб, русский, кто угодно - все будут 'французы', их nationalité будет 'français' - в паспорте и в жизни. Таково представление о политической антропологии.
Но это так только для западного общества. А для 'незападного' - например, для восточного человека - это не так. В теории получается, что когда представители арабского, африканского, китайского, японского мира попадают в европейские условия, они становятся французскими гражданами, 'французами' с юридической точки зрения, безупречными французами, абсолютными французами, которых никак нельзя отличить от других французов, испокон веков живущих во Франции. Между ними нет ни малейшего формального юридического различия - так строится западное общество. Но они, конечно же, никакими 'французами' в культурном, историческом, психологическом, ментальном смысле не становятся, они остаются мусульманами или африканцами, китайцами и так далее. И ведут они себя, как мусульмане, африканцы, китайцы и т. д. И живут они по законам своей культурной идентичности, а не по законам общеевропейского гражданского общества, поскольку культурная и религиозная идентичность намного серьезней, фундаментальней и глубже, чем нормативы и коды гражданского общества. Европейское право, основанное на игнорировании этой идентичности, сейчас рушится, подвергается эрозии в своих корнях, поскольку скопилась критическая масса приезжих из других стран, которые никак не интегрируются в европейское общество или интегрируются очень поверхностно. Сохраняя свою культурную идентичность, они оказываются неуправляемыми в этой ситуации. И создают анклавы самобытного существования, которому легко наплевать на все неформальные социальные императивы, отражающие опыт коренных
106
112
где-то, наверное, она начнется, а может быть, не начнется, но пока этого нет и в помине.
Нельзя называть любой конфликт мировой войной, я против подобных формул. Были две мировые войны в XX веке, и они характерны для XX века. Мы живем в XXI веке, в котором уже не будет мировых войн, а будет что-то другое - например, постмировые войны или глобальные гражданские войны, причем с многообразными неопределенными участниками, где отдельные страны будут играть роль повстанческих армий с полевыми командирами, своего рода 'князьями войны'. Я думаю, что мы закончили XX век, закончили модерн. Мировые войны - это свойство модерна. А мы живем в постмодерне, значит, у нас будут поствойны. Поэтому были Первая и Вторая мировые войны, и больше нет и не будет никаких мировых войн, ни третьей, ни пятнадцатой. XX век закончился без 3-й мировой - значит, ее и не будет.
Я думаю, что сейчас будет эпоха новых крестовых походов, новых колонизаций, новых пиратов. Обратите внимание: совсем недавно у берегов Кении подвергся нападению пиратов американский круизный корабль. Настоящие пираты с 'Калашниковыми', обстреливающие американцев с гамбургерами в зубах, - вот оно, Средневековье. В Средневековье не было мировых войн - были крестовые походы, были захваты и развалы империй, были варвары. И то, что происходит в Париже, - это восстание варваров. Это бунты варваров внутри разлагающейся вялой системы. И европейская цивилизация, которая считала себя цивилизацией модерна, оказалась не чем иным, как догнивающей империей. Парадигмы меняются мгновенно, одно моргание глаза - и мы находимся в ином пространстве. То, что сегодня происходит в Европе, - тому подтверждение.
Раздел II. ОТ ЛОГИКИ ПАРАДИГМ К ЛОГИКЕ КОНТИНЕНТОВ: ОДНОПОЛЯРНАЯ ГЛОБАЛИЗАЦИЯ vs ИНТЕГРАЦИЯ 'БОЛЬШИХ ПРОСТРАНСТВ'
Глава 1. Глобализация и ее варианты
Действительная глобализация
Под глобализацией обычно понимаются две разные вещи, откуда возникает путаница понятий. Первое определение глобализации - действительная глобализация - есть осуществляющийся в реальности процесс навязывания всем странам и государствам мира западного экономического, политического, культурного, технологического и информационного кода. Такая глобализация проводится 'богатым Севером' (странами НАТО), 'золотым миллиардом' и направлена на укрепление их мирового господства. Это форма 'нового колониализма'. 'Богатые' правят 'бедными', 'развитые' - 'неразвитыми'. Народы и страны при этом утрачивают остатки 'суверенитета' и - либо встраиваются в систему глобализма, либо становятся 'отверженными', странами-париями, 'осью зла'.
Экономически такая глобализация настаивает на повсеместном утверждении либеральной модели экономики, радикального монетаризма, 'финансизма' (развитие фондовых рынков, венчурных фирм и т. д.).
Политически такая глобализация утверждает необходимость повсеместного утверждения светского либерал-демократического устройства, доминации идеологии 'прав человека', 'открытого общества', 'гражданского общества'. Государственность, административные системы разных держав постепенно упраздняются.
114
Стратегически такая глобализация означает прямой контроль ВС США и их партнеров (сателлитов) по глобализации (Англия) над всем пространством планеты.
Такая глобализация может быть названа 'глобальной глобализацией' (т. к. подразумевает переход от системы суверенных стран к единому мировому государству с Мировым Правительством во главе) и 'однополярной глобализацией' (т. к. главной инстанцией остается современный Запад, один из двух полюсов предыдущей двухполярной системы, одержавший победу в 'холодной войне' и сохраняющий свое могущество).
В ходе такой глобализации предполагается постепенный отказ от прежних моделей международного права: отмиранию подлежат такие структуры, как ООН, НАТО и т. д. На этом месте должны быть сформированы иные структуры, предполагающие более полную концентрацию власти (экономической, политической и военной) в руках 'глобальной элиты' (в дальнейшем - 'мирового правительства'). В отличие от существующих сегодня международных структур, основанных на учете силового потенциала многих стран, структуры глобальной власти предполагают более четко выраженное единоначалие. Стратеги США мыслят такое мироустройство, как перенос американской политико-экономической и культурной модели на пространство всей планеты. Эта идея заложена в концепции 'Соединенных Штатов Мира'.
Потенциальная глобализация
Второе определение глобализации - потенциальная глобализация - есть чисто теоретический проект, распространенный в гуманитарных (чаще всего 'левых', экологических, сциентистских и т. д.) кругах развитых стран. Гуманитарная глобализация мыслится как развитие диалога культур и цивилизаций после окончания противостояния двуполярного мира. В этом случае под 'глобализацией'
115
понимается не навязывание Западом единой экономической, культурной, политической, информационной, ценностной модели всем остальным, но 'глобальный обмен опытом', интенсивный диалог различных субъектов. Подобная глобализация предполагает изживание 'колониального' ('расистского') подхода, стремится предоставить различным народам свободу для выбора пути исторического и культурного развития.
Гуманитарная глобализация допускает многообразие социально-политических и экономических систем, имеет пацифистский характер, ведет к ядерному разоружению всех стран, включая США, или (как промежуточная фаза) созданию нескольких ядерных полюсов, ограничивающих друг друга, и может быть названа многополярной, в отличие от первой - однополярной.
Разновидностью такой глобализации можно считать 'частичную', 'локальную глобализацию' или 'глобализацию больших пространств', подразумевающую интенсивное экономическое, политическое и социальное сближение стран с единым цивилизационным кодом (глобализация не в рамках всей планеты, но в рамках одной цивилизации). Примером 'региональной глобализации' можно назвать современный Евросоюз или страны ЕврАзЭс.
Следует подчеркнуть, что 'многополярная глобализация' представляет собой проект гуманитарной интеллигенции, а также чисто теоретическую модель, отвечающую интересам тех стран или блоков стран, которые оказываются в невыгодном положении в случае успешного осуществления другой глобализации - 'однополярной', 'глобальной' и 'американоцентричной'.
Потенциальная глобализация (т. е. такая глобализация, которой нет, но которая могла бы быть) является альтернативой действительной глобализации (т. е. такой глобализации, которая есть сейчас, но которой могло бы не быть).
По основным параметрам два значения термина 'глобализация' не просто различны, но противоположны.
116
Антиглобализм
Антиглобализм есть система взглядов, отрицающих объективность, неизбежность и позитивное содержание процессов глобализма.
Антиглобализм направлен, в первую очередь, против 'действительного глобализма', 'глобализма однополярного', 'американоцентричного'.
Антиглобализм отвергает:
- диктатуру либеральной экономики (рассматривая многообразные социалистические альтернативы),
- неоколониальную политику Запада (США) в отношении стран 'бедного Юга',
- доминацию 'либеральной демократии' - считая, что другие политические системы (например, социал-демократические или консервативно-республиканские) имеют полное право на существование,
- тезисы о превосходстве западной (американской) ценностной системы над всеми остальными,
- постановку техники над нравственностью, индивидуума над обществом, 'богатства' над 'бедностью',
- безразличное отношение к окружающей среде со стороны 'технологического прогресса'.
Антиглобализм, таким образом, полностью противоположен глобализму в первом значении термина, но вполне совместим со 'вторым типом глобализма' - 'потенциальным', 'гуманитарным' или 'многополярным'.
Позиция России в отношении глобализма
Россия должна определить свое отношение, в первую очередь, к тому глобализму, который существует в действительности, т. е. к однополярному глобализму первого типа.
В далекой перспективе вхождение в этот процесс приведет к упразднению России как великой страны и ядра особой православной цивилизации.
117
В средней перспективе часть российской элиты сможет интегрироваться в глобальную элиту и стать инструментом 'внешнего управления' в отношении российского пространства на переходном этапе постепенной ликвидации государственности. Это касается в первую очередь экономических элит. Будучи объектом глобализации, Россия сможет выполнять технические задания регионального масштаба - подтягивать к глобализму слабо развитые традиционные общества внутри России и в рамках СНГ, а также выполнять стратегические задачи регионального масштаба в интересах США (например, противодействие консолидации исламизма, возникновению национальных движений и т. д.).
В краткосрочной перспективе соучастие в глобализации подорвет остатки суверенитета РФ, вызовет всплеск серьезного социального протеста, осложнит ситуацию с ближайшими геополитическими соседями - включая Европу и некоторые страны Азии.
Гораздо предпочтительней для России встать на антиглобалистскую позицию не в ее радикальном издании, а в мягкой версии 'гуманитарного глобализма'. Выгоднее всего заявить о приверженности 'многополярному или 'региональному глобализму'. Это позволит выступать посредником между набирающими силу антиглобалистскими тенденциями и, собственно, полюсом действительного глобализма.
Россия займет в этом случае крайне выгодную для себя нишу 'умеренной оппозиции', своего рода 'левого центра'.
Глава 2. Уроки Братиславы: от Америки нас спасет только Евразийский блок
Официальные комментарии по поводу братиславского саммита 2005 года были дежурными и малосодержательными. Независимые аналитики, не увидев в его результатах ничего особенного, отреагировали вяло. Сенсаций не про-
118
изошло. В последний момент американцы существенно смягчили изначальную повестку дня, отказавшись от ультимативной постановки вопроса о внешнем контроле над российским ядерным вооружением и жесткой критики Путина за 'откат от норм демократии'. По сути, все это было сказано Бушем на саммите, но в такой форме, которая оставила российскому президенту последнюю лазейку для того, чтобы сделать вид, что ничего особенного не произошло. На самом деле произошло. Российскому Президенту впервые очень ясно дали понять, каковы границы его полномочий во внешнеполитическом и внутриполитическом планах. Буш с ответственностью главы единственной гипердержавы фактически заявил, что Россия несвободна в региональной политике ни в отношении 'ближнего зарубежья' (критика поведения России в Украине и Молдове), ни соседних стран Азии (Ирана, Сирии и Северной Кореи), а также обязана привести свою внутреннюю политику в соответствие с теми критериями, которые США считают нормативными. Иными словами, на братиславском саммите России было однозначно указано ее геополитическое место: 'вот поставленные вам рамки, попытки выйти за них будут караться'. Вполне в логике - 'We win, you lose, sign here' ('мы выигрываем, вы проигрываете, подпишитесь здесь'), которая характерна для американских ястребов-неоконсерваторов.
Москве предстоит осмыслить произошедшее. Понятно, что официальная пресса представила саммит 'успехом', а те, кто разобрал, в чем дело, постарались быстрее забыть о событии. И тут кроется опасность: спокойствие масс, в целом, полезно для страны, спокойствие элит в определенных случаях может быть преступным.
Встает вопрос: как Россия дошла до Братиславы и возможности диктата со стороны американского лидера? Еще недавно СССР был мощнейшей державой, обладавшей геополитической субъектностью, настоящей суверенностью и подлинной свободой в отношении внешних сил. Да, общество стагнировало, экономика плохо развивалась, государ-
119
123
и стремящиеся обезопасить себя ядерными технологиями (Иран, Сирия, Северная Корея, постсоветские страны), перестают быть такими уж 'плохими'. Оказывается, они лишь реагируют экстремальным образом на экстремальную же угрозу американского глобализма. В более умеренном евразийском контексте они увидят возможность деликатного, эффективного, корректно сформулированного пути к реализации своих целей. А значит, их 'экстремизм' (мнимый или действительный) утратит свой смысл. Изменится мир, изменятся они, изменимся мы.
Хорошо, если бы Братислава научила Кремль основам геополитики. Идти в направлении слепой покорности США и глобализму дальше бессмысленно. И голову прятать в песок - не поможет. Остается довольно узкий путь - путь континентального альянса. Понятно, что и в Европе, и в Китае, и в исламском мире особой любви к нам никто не испытывает, равно как и мы к ним. И счеты давние есть, и различия в ценностных системах. Но дело уже не в эмоциях, а в холодном расчете. У России нет места ни в европейском проекте, ни в китайском, ни в исламском, но она может быть для всех них точкой опоры, важнейшим геополитическим рычагом. Этому рычагу, возможно, суждено перевернуть мир. Но не для того ли существует Россия, чтобы перевернуть его и построить для себя и для других лучшее, справедливое и свободное будущее? В этом наша миссия, наше мессианство. Было, есть и будет.
Глава 3. Антиамериканское большинство
Ничто так не популярно сегодня в России, как нелюбовь к Америке. Антиамериканизм - это тотальное увлечение. Это поветрие. Это символ веры. Антиамериканизм - это серьезно.
Антиамериканизм является надежной платформой для прочной консолидации всего российского общества. На нем
124
сойдутся и правый, и левый, и простолюдин, и интеллигент, и банкир, и художник, и кремлевский чиновник, и уличный бомж. Те, кто 'против', составляют жалкую горсть. Те, кто 'за' - большинство; это антиамериканское большинство. Это большинство такое большое, что больше 'путинского большинства' (Г. Павловский). Оно включает в себя и тех, кто молчит (поэтому оно 'молчаливое'), и тех, кто кричит (поэтому оно 'крикливое'). К антиамериканскому большинству не относятся В. Никонов (идеологический антипод собственного героического деда), Е. Гайдар (тоже идеологический антипод деда, даже сразу двух - славянофила Бажова тоже), К. Боровой (он вел какую-то программу вместе с обезьяной на ТВ) и еще несколько сотрудников 'Эха Москвы' и канала ТВС. Все.
Антиамериканизм же в современной России состоит из многих составных частей. Все они укрепляют друг друга и делают это явление тотальным.
В самом глубоком смысле современный антиамериканизм является кратким резюме русской национальной истории - церковной, государственной, культурной, творческой, социальной, царистской и советской. США сегодня не просто 'одна из стран', не просто непревзойденная по экономике, технологиям и вооружению держава; это пик развития европейского человечества на путях, открытых в Новое время. США созидались заведомо как лабораторный эксперимент по искусственной культивации рафинированных либеральных ценностей европейской цивилизации, освобожденных от давления традиций, - с нулевого цикла, с ground zero. США давно догнали и перегнали Европу и довели заложенную модель до логического предела. Сегодня дистанция отрыва столь велика, что сама Европа, Старый Свет перестает узнавать себя в Новом (см. реакцию Ж. Бодрияйра на 11 сентября: 'Европа выдохнула: наконец-то!'). США - это будущее европейского развития, завтрашний день. Европа уже ужасается этому и отшатывается, глядя в зеркало океана: образ ее пугает. И это осознание меняет
125
128
Но если разобраться, мы ненавидим только ту Америку, которая вламывается к нам в дом, унижает наш народ, бомбит наших друзей сербов, отнимает наши доходы, навязывает себя изо всей щелей, высокомерно учит нас жить, нагло и никого не слушая, приноравливается атаковать Ирак, присылает в качестве обязательных шаблоны своей пошлейшей культуры, свои несъедобные морозные ножки. Другая Америка - одноэтажная и подземная, сонная, жирно-белая, с застрявшим между зубами полицейским хотдогом и отплясывающе чернокожая, с каньонами и гниющими автомобилями, хайвэями и полочкой 'Apocalypse Culture' в книжных магазинах, с реднеками и клонированными сектантами, с черными вертолетами и синими чертями - нам безразлична; кто-то может ее любить, кто-то нет, это уже никакого значения не имеет. 'The West is dead', как справедливо заметил Пэт Бьюкенен, кандидат в Президенты США.
В сущности, нам плевать на Америку, мы вовсе не ненавидим ее, но покуда она такая, как есть, все-таки какое-то нехорошее чувство живет в каждом из нас... Может быть, я ошибся, может быть, это не ненависть.
Но все равно: 'yankee', пожалуйста, 'go home'. От греха подальше.
Глава 4. Есть ли друзья у России? Оси дружбы и ось вражды
Дружба по идеологическим признакам
Часто приходится слышать, что 'у России сегодня нет союзников', что 'от нас отвернулись все'. Эта мысль имеет под собой определенные основания, но нуждается одновременно в более внимательном анализе.
До краха СССР и мировой коммунистической идеи Россия искала союзников, основываясь на идеологическом
129
признаке. Этими союзниками были те страны или политические движения и партии, которые симпатизировали коммунизму. Построение социализма в одной отдельной взятой стране породило интересную ситуацию: Советская Россия, как оплот международного коммунистического движения и столица 'Третьего Интернационала', выступала в двух ипостасях: реализация конкретных национальных геополитических интересов осуществлялась во имя сверхнациональной идеи - мировой революции. Идеологический признак в определенных случаях создавал ряд серьезных препятствий для усиления влияния СССР - особенно в регионах 'Третьего мира', где преобладали религиозные настроения (в частности, в Афганистане, Иране, арабском мире и т. д.), но вместе с тем расширял базу потенциальных союзников. Миллионы людей, целые страны и крупные партии во всем мире работали на СССР как на державу отнюдь не из-за симпатии к 'русским', но в силу приверженности той идеологии, которая одержала победу именно в нашей стране.
Нечто подобное было справедливо и в отношении другой сверхдержавы - США. Не столько симпатия к самой Америке, сколько восхищение либерально-демократической моделью и ее эффективностью, своеобразное 'очарование гиперкапитализмом' привлекало к этой стране взгляды большой части человечества. Соединенные Штаты предлагали и предлагают до сих пор миру не просто самих себя, но свою модель, которая претендует на универсальность и теоретически может быть привита в любой точке мира.
Конец СССР - утрата универсального языка
После распада СССР Россия оказалась в тяжелой ситуации: она утратила универсализм (пусть ограниченный) советского языка, но и на пути копирования американской модели столкнулась с такими сложностями, что была вынуждена, будто обжегшись, отшатнуться от США. Те, со сво-
130
ей стороны, и сами не спешили заключить новую демократическую Россию в свои объятия и на всякий случай недоверчиво расширяли границы НАТО все дальше на Восток, намереваясь переварить Россию только по частям и лишь после того, как она окончательно перестанет быть опасной. В такой ситуации Россия осталась одинокой: ее вчерашние противники никак не хотят становиться настоящими друзьями, а от вчерашних союзников мы сами брезгливо отвернулась. При этом универсализм социалистической идеи был отброшен, а национальная идея не выработана.
В такой ситуации трудно говорить о друзьях даже теоретически: они возникают только тогда, когда страна предлагает другим ясную и внятную общую модель, геополитический план или хотя бы - как минимум - стройную и непротиворечивую собственную национальную стратегию, по отношению к которой можно было бы определяться. Увы, ничего подобного в современной России нет, и мы одиноко стоим в непонятном и стремительно меняющемся мире. Чтобы говорить о друзьях или же окончательно отказаться от таковых, необходимо вынести базовое решение относительно самих себя. Сейчас такого решения нет, но сила событий такова, что тянуть с этим дальше невозможно.
Политика начинается там, где четко определяется пара 'друг-враг'. И если мы не выработаем в кратчайшие сроки своей политики, нам просто жестко навяжут чужую.
Проект 'американской империи' для России абсолютно неприемлем
Какие решения теоретически возможны?
Россия может либо примкнуть к какому-то существующему над-национальному проекту, либо закрыться в глухой изоляции в рамках государства-нации, либо напрячься и выдвинуть свой собственный проект, конкурентный на фоне других наднациональных моделей.
131
Существующие наднациональные проекты таковы.
Первый проект: мировая американская империя, т. н. 'благожелательная Империя' ('benevolent Empire') P. Кэйгана и У. Кристола. Этот проект реализуется США начиная с 90-х годов прошлого века и предполагает однополярный американоцентричный мир и всеобщее преобладание либерально-демократической американской социально-экономической и политической модели. В этой 'мировой американской империи' России либо отводится самое периферийное место, либо не отводится вообще никакого.
Евразийский материк, в духе геополитических построений современных американских стратегов, видится как 'объект' внешнего управления, как подконтрольная территория, которая по определению не должна обладать даже призраком самостоятельности. Американская гегемония предполагает десуверенизацию крупных региональных держав и установление над их стратегическим потенциалом прямого американского контроля. Это относится как к области стратегических вооружений и ядерных объектов (там, где они есть), так и к области экономики, где речь идет о внешнем управлении через транснациональные корпорации важнейшими секторами и особенно сферой природных ресурсов и энергоносителей.
Естественно, большинство россиян к такой перспективе отнесутся отрицательно, и даже если политическая элита по эгоистическим соображениям может на это пойти, чтобы на личной основе интегрироваться в 'золотой миллиард', народ это категорически отвергнет. Судьба партии СПС, чьи идеологии в ясной форме предлагали подобный сценарий, показательна.
В рамках означенного проекта единственным 'другом' теоретически могли бы быть США, но цена этой дружбы такова, что предполагает утрату со стороны России политической суверенности и геополитической субъектности, вероятно, и территориальной целостности. Такая дружба весьма своеобразна и больше напоминает 'оккупацию'.
132
Если США принять в качестве друга, это значит автоматически развязать жестокий внутрироссийский конфликт элиты с населением. В эпоху Ельцина все шло именно к этому, и только приход к власти Владимира Путина на патриотической волне предотвратил этот сценарий. Сегодня мало кто в России, кроме политических ультрамаргиналов, еще отваживается причислять США к нашим друзьям. Но если все же пойти в этом направлении, власть должна быть готова к новой волне гражданского конфликта и расчленению России. Думаю, что всерьез в этом направлении никто не думает.
Европейский проект: 'в Европе нас не ждут'
Другой - несколько отличный - сценарий предлагает Единая Европа. Этот проект не столь глобален, как американский, но он выходит за рамки одной страны - даже самой крупной. Здесь на первый план выступает цивилизационный критерий: Европа мыслится как 'единое большое пространство' со специфическими экономическим, культурным и политическим укладами. К этому пространству могут примкнуть некоторые близлежащие страны со сходной социально-экономической структурой, приняв европейские стандарты. Европейский план не универсален, но одновременно наднационален. Он обращен не ко всем странам, и Европа переваривает своих соседей постепенно, тщательно следя за процессом и колеблясь перед включением в проект слишком проблематичных геополитических реалий - вроде Турции.
Россия по своему геополитическому и цивилизационному формату, по своему объему и стратегической мощи в существующую Европу никак не вписывается. Это надо принять как аксиому. Но из этого отнюдь не вытекает, что Европа автоматически становится 'врагом'. Европейский план не включает в себя Россию, но и не навязывает ей какого-то
133
определенного пути. Для Европы Россия - 'вещь-в-себе', нечто грозное и непонятное, от чего лучше держаться подальше. Но и агрессии в отношении России Евросоюз никак не планирует: у Брюсселя, по сути, нет в отношении нас никаких планов - ни позитивно интеграционных, ни негативно уничижительных. Европа признает нас как нечто отличное, и при определенных обстоятельствах готова с нами считаться. В принципе здесь возможна и дружба и вражда, и многое зависит от того, какой выбор сделает Москва в отношении собственного политического будущего.
Исламский проект: угроза исламизации России
Третий проект - исламский. Он, безусловно, проигрывает и американскому, и европейскому по привлекательности, экономической состоятельности и социально-политической и культурной универсальности, но обладает динамизмом, энергией и убежденностью, подчас граничащими с фанатизмом. Исламский проект пока действует на мировой периферии, проявляясь подчас в форме терроризма и зон конфликта. Но его преимущество в том, что он обладает ясными отрицательной и положительной программами - против американской гегемонии и за мировое исламское государство. Это в каком-то смысле революционный проект, его потенциальной базой является миллиард мусульман, которые бурно плодятся и все более наводняют Европу и Америку, привнося в эти зоны собственный культурно-социальный и религиозно-политический стиль.
Россия, с одной стороны, после событий 11 сентября 2001 года выступила на стороне США в коалиции против международного терроризма, но вместе с тем вступила в организацию 'Исламская конференция', отметив две возможные позиции в отношении исламского проекта - от жесткого отторжения до относительного интереса. Исламская религия такова, что легко может превращаться при необхо-
134
димости в политическую идеологию, что придает ей особое качество и новое значение. Среди всех прочих альтернативных западным, универсальных или претендующих на универсальность идеологий она вызывает сегодня наибольший интерес, и, соответственно, наибольшие опасения глобалистов связаны именно с ней.
Россия в этой ситуации также может сделать определенный выбор: выбрав ислам в качестве союзника, она получает дополнительное пространство для расширения своего влияния в мире, но вместе с тем сама подвергается риску политической исламизации: исламский проект в чем-то столь же радикален, как и глобалистский, так как мир видится в нем политически и культурно однородным, в данном случае только под знаком 'исламского государства'. Выступив 'врагом' ислама, Россия помогает США, но это отсылает нас к первому разобранному сценарию - дружба с США по определению не несет России никаких преимуществ, так как это игра против собственной суверенности.
Великий Китай от Тайваня до Урала
Четвертый проект - это проект китайский. Но он не универсален и не претендует на это, обращаясь исключительно к китайской нации и основываясь на уникальном демографическом, экономическом и политическом потенциале современного Китая.
Китай является преградой на пути мировой американской гегемонии, никак не вписывается в исламский проект, но напрямую ничего России предложить не может. Дружба с Китаем легко может превратиться в мирную демографическую экспансию китайцев в малозаселенные области Восточной Сибири. Вражда же не принесет никаких дивидендов, так как снова будет на руку только США - со всеми вытекающими последствиями.
135
Для России нет места в 'больших проектах'
Итак, приходится признать, что для России нет места в существующих 'больших проектах'. В каждом из них существуют такие стороны, которые препятствуют ее позитивной интеграции. Это не значит, что Россия обречена на вражду со всеми 'большими идеями' XXI века. Точнее сказать, что у России в такой ситуации нет 'абсолютного друга', т. е. того проекта, который полностью соответствовал бы ее национальным интересам. Вместе с тем похоже, что у нее есть 'абсолютный враг' - это США и американский неоимпериализм, который при любых обстоятельствах реализует свой проект за счет России и направлен строго против укрепления и даже сохранения ее суверенности и идентичности (см. книгу 3. Бжезинского 'Великая шахматная доска' и доктрину П. Вулфовица).
Правда, в таком положении Россия оказывается не одна, и носители остальных 'больших проектов' также вступают в неизбывный конфликт с Америкой, упорно строящей свою 'благожелательную Империю'. Вашингтон сегодня призывает 'забыть Европу' (Т. Барнетт), борется против исламского проекта в Ираке и Афганистане, планируя нападать на Иран и Сирию, все более озабочен усилением Китая. И здесь лежит самое главное обстоятельство: Россия, четко заняв место на противоположной от США стороне баррикад, получает совершенно новую модель геополитической 'дружбы'. Не абсолютной, но - прагматической.
'Оси дружбы'
Если Россия выбирает игру в пользу многополярного мира (а это значит строго против Вашингтонского проекта мировой доминации), она мгновенно получает собственный статус и свое легитимное место в раскладе мировых сил. Исходя из этого допущения, автоматически выстраивается си-
136
стема 'осей дружбы', причем эта 'дружба' становится тем более важной для всех ее участников, чем самостоятельнее позиция России в отношении 'больших проектов'.
Эти 'оси дружбы' складываются следующим образом: Россия - Европа, Россия - исламский мир, Россия - Китай. Не входя ни в один проект, балансируя между полюсами, Россия заинтересована в том, чтобы поддерживать каждый из них в общей системе оппонирования однополярным устремлениям США. В таком случае национальная идентичность России определяется на основании двух факторов: противостояние американоцентричному глобализму (именно антиамериканизм, кстати, питает в значительной степени новую европейскую идентичность) и самостоятельная, независимая позиция в отношении всех крупных полюсов. Будучи антиамериканской, Россия не должна быть ни европейской, ни исламской, ни китайской, и именно в этом балансе она получает возможность выработать свой собственный 'большой проект'.
Вместе с тем этот потенциальный 'большой проект' останется чистой химерой, если Россия не будет активно и уже сейчас помогать существующим полюсам - как бы асимметричны они ни были. Россия не отстоит своей самостоятельности и в будущем, если Евросоюз не станет независимым и мощным региональным игроком со своей собственной геополитикой, если исламский мир не консолидирует свой потенциал, а Китай не сохранит темпов развития. Успех России как полюса многополярного мира зависит напрямую от успеха развития всех остальных полюсов, причем желательно в сходном ритме, без резкого усиления какого-то одного из них. Но и сами эти полюса должны быть заинтересованы именно в функции России как точке континентального баланса геополитического мирового процесса.
По сути, истинным архитекторам европейского проекта нужна не ослабленная и маргинальная Россия, но Россия сильная и дружественная, способная выступать самостоятельной силой - и особенно перед лицом американской
137
экспансии. Давить на Россию в Европе выгодно только тем, кто в большей степени продвигает американские планы, нежели творит собственно европейскую политику.
Точно так же в исламе: экстремальные проекты исламизации России прямо противоречат в первую очередь интересам самого исламского мира, которому гораздо важнее иметь союзника в ее лице, нежели толкать ее к роли 'регионального жандарма', действующего в интересах Америки. Китай находится в том же положении: китайская держава будет процветать вместе с дружественным российским соседом (при его стратегической и ресурсной поддержке), тогда как этническая экспансия приведет лишь к конфликту со все еще серьезной ядерной державой.
Реальный антиглобализм и игровой антиглобализм
Здесь стоит чуть подробнее остановиться на структуре тех сил, которые могли бы стать реальной основой поддержки для России в соседних с ней 'больших пространствах'.
Во-первых, речь идет о тех силах в Европе, Китае, исламском мире, в других странах, которые стоят на жестко антиглобалистских позициях. Важно понять, что само по себе антиглобалистское движение, заявившее о себе красочными акциями протеста с подчеркнуто хулиганским и левацким оттенком, представляют собой лишь вершину айсберга. Это скорее настроение и хэппенинг, где нашли свои применение 'крайне левые' и 'крайне правые' группировки, стремительно утрачивающие актуальность в новом мире. Антиглобализм как движение не имеет ни идеологии, ни организационной структуры, ни ясного политического будущего. Он выступает как барометр, как социологический тест общественного мнения, и не следует преувеличивать его реальное значение. Плюс к тому оче-
138
виден манипуляционный и провокационный характер этого явления, позволяющий предположить, что речь идет об упреждающей стратегии самих глобалистов, призванной заведомо дискредитировать реальные и серьезные антиглобалистские процессы. Поэтому реальный антиглобализм, который необходим России в перспективе создания системы 'осей дружбы', следует искать в иных секторах.
Чтобы отличать картинный антиглобализм леваков и ультраправых от глубинного антиглобализма влиятельных политических сил, следует говорить о 'многополярности', 'мультиполяризме'. По сути, антиглобализм, если довести его требования до логического завершения, и есть стремление к многополярности, но многополярность является второй - позитивной, созидательной фазой антиглобалистской программы, тогда как первая - разрушительная и отрицательная - ассоциируется собственно с антиглобализмом, где акцент падает на приставку 'анти-'.
Ось Париж-Берлин-Москва
В Евросоюзе к многополярности тяготеют различные страны и различные политические силы. Среди европейских стран ядром многополярности являются Франция (политически) и Германия (экономически): они-то, собственно, и выступают как ядро Единой Европы, как мотор европейской интеграции и одновременно идеологические архитекторы европейского единства. Наметившаяся на первой стадии американского вторжения в Ирак ось 'Париж-Берлин-Москва' является прообразом континентального европейско-евразийского альянса, основанного на многополярной логике. Это и есть важнейшая предпосылка реального стратегического политико-экономического антиглобализма, который, кстати, всерьез обеспокоил США.
Не так давно влиятельный американский консервативный 'think tank' - 'Heritage foundation' - выпустил про-
139
граммный документ Джона Си Халсмана под названием 'Сорвать вишенки: предотвратить возникновение постоянного франко-германо-российского альянса', где ясно изложена вся проблематика. Приведем оттуда цитату:
'Проще всего насмехаться над недавним альянсом Париж-Берлин-Москва, который противопоставил себя американской акции в Ираке. Как у друзей Дороти в сказке о 'Волшебнике из страны Оз', у всех этих стран не хватает чего-то существенного, чтобы сделать их великими державами. У России - проблемы с экономикой, у Германии - с вооруженными силами, у Франции - с природными ресурсами и надежной промышленной базой.
Однако собранные воедино страны этой коалиции могут сформировать альянс, выходящий за рамки противодействия США в Ираке. Париж, со своей стороны, стремится сделать эту коалицию более далеко идущей, чем иракский кризис. Собранная воедино комбинация из Франции, Германии и России имеет все атрибуты великой силы, способной уравновешивать США на глобальном уровне. Франция в таком случае обеспечивает политическое и идеологическое лидерство, Германия - экономическую мощь, Россия - военное прикрытие'.
Эта комбинация и является главной структурой антиглобалистской модели для России и, соответственно, западной 'осью дружбы' по преимуществу.
Любопытно, что американские эксперты считают, что необходимо как можно скорее развалить эту конструкцию. Тот же Халсман пишет: 'Чтобы не позволить зародышу этой коалиции превратиться в настоящую угрозу американской позиции в мире, администрация Буша, Госдепартамент и Совет по национальной безопасности должны использовать стратегию 'собирания вишен'. Госдепартамент должен настаивать на общих интересах Америки и Европы, сдерживаться от резких заявлений в адрес недовольных американскими действиями на Ближнем Востоке стран, занимать ведущие позиции в процессе дальнейших реформ в НАТО,
140
развивать стратегический диалог с каждой из европейских стран по отдельности и - самое важное - создать инстанцию единого принятия решений по военно-политическим вопросам в глобальном масштабе'. Это означает, что стратегия глобализма состоит в срыве европейско-российской оси партнерства, для чего предпринимаются попытки усилить влияние США на каждую из стран в отдельности.
Мы видели, что США удалось на практике разрушить зародыш франко-германо-российской коалиции, но теоретически эта ось остается по-прежнему главным залогом реальной многополярности. Если Россия хочет обеспечить себе геополитическое будущее, она должна снова и снова заходить на виток создания оси Париж-Берлин-Москва, вопреки всем противодействиям изнутри и извне.
Совершенно иную позицию в отношении геополитической роли Европы занимают Англия и недавно принятые в Евросоюз страны Восточной Европы, которые следуют жестко в русле американской стратегии и всячески саботируют российско-европейский диалог. Этого следует ожидать и в дальнейшем, но последовательная геополитическая воля Москвы поможет справиться и с этим препятствием.
Европейская социал-демократия и республиканский голлизм
Политической основой в Европе для создания западной 'оси дружбы' могут выступать различные левые и правые партии.
Европейская социал-демократия традиционно тяготеет к антиамериканизму, отторгая американский либерализм и англо-саксонский индивидуализм. Таким образом, сближение с европейской социал-демократией, развитие политического диалога с ней отвечает стратегии многополярности. Вместе с тем во Франции до сих пор сильны традиции политического голлизма, характерные для право-центрист-
141
ских политических партий. Не разделяя антилиберальных установок социалистов, они выступают за Единую Европу и сближение с Россией по иным - политико-стратегическим - соображениям: через такой континентальный союз они рассчитывают возродить политическую мощь Старого мира, вернуть ему независимость и суверенность. Это новое издание старого проекта де Голля 'Великой Европы от Атлантики до Урала'.
В чем-то сходная ситуация и с политическими партиями в Германии, но меньшая политическая самостоятельность Германии и послевоенная история делает их более зависимыми от американских республиканцев (германские 'правые') и английских лейбористов (германские 'левые'). Настоящими 'промоутерами' европейско-российского альянса в Германии выступают экономические структуры: банки, крупные промышленные группы, энергетические концерны, которые осознают российский фактор скорее в формате природных ресурсов, нежели в формате политических моделей.
Безусловно, нельзя сбрасывать со счетов и собственно антиглобалистское движение европейских 'крайне левых' и 'крайне правых', которые гораздо яснее и ярче выражают антиглобалистские идеи, хотя степень их влияния на истеблишмент часто весьма невелика.
Среди стран Евросоюза к стратегическому диалогу с Россией могут быть привлечены Италия и Испания, но потенциальные участники континентального диалога могут быть найдены и во всех остальных странах - даже в самых 'глобалистских', таких как Англия или страны Восточной Европы.
Не испытывая подчас никаких особых симпатий к России как таковой, все эти политические силы могли бы при определенных обстоятельствах стать ядром фактически пророссийского влияния - не напрямую, а через антиамериканизм и стратегический континентализм.
142
Полюса власти в современном Китае
Совсем иначе дело обстоит в отношении Китайской Народной Республики. В этой гигантской и бурно развивающейся стране существует политический централизм, поэтому Москва может иметь дело только с коммунистическим руководством, которое полностью контролирует внешнюю и внутреннюю политику. Несмотря на политико-партийную монолитность и в Китае есть несколько центров влияния. Наиболее существенными является экономическая группа и политико-идеологическая группа. 'Молодые экономисты' КНР опираются на прибрежную зону активного экономического развития, и их позиции в значительной степени связаны с интеграцией Китая в мировой рынок - в частности, в американский, который дает Китаю значительный процент доходов. Собственно политическое руководство поддерживается гигантскими массами внутриконтинентального Китая, живущего по весьма скромным стандартам и не вовлеченного в экономический рост юго-восточной береговой зоны. На равновесии этих факторов основывается 'китайское чудо', так как перекос в ту или иную сторону - в 'демократию' или 'тоталитаризм' - дал бы неминуемо катастрофический эффект.
В обеих этих группах Россия может найти партнеров по многополярности. Политическое руководство, вслед за традициями Мао, в значительной степени продолжает скептически относиться к 'северному соседу', уличенному в 'ревизионизме' и 'империализме'. Но вместе с тем именно китайские коммунисты лучше всего осознают геополитические противоречия между Пекином и Вашингтоном, неизбежность обострения конфликта. У Китая нет места в однополярном мире, и антиглобализм (многополярность) является важнейшим пунктом внешнеполитической доктрины КНР. А в этой стране с миллиардным населением и сохранением политического централизма такой пункт является не пустым словом. Провозгласив четкую антиамериканскую
143
ориентацию, Москва обретает в коммунистическом руководстве Китая стратегического партнера.
Вместе с тем дальнейший экономический рост Китая во многом зависит от природных ресурсов, фундаментальный дефицит которых грозит затормозить темпы роста китайской экономики уже в ближайшие годы. Это значит, что у России и в экономической группе КНР есть субъект диалога, хотя вовлеченность китайской экономики в мировой рынок позволяет предположить, что диалог с экономической группой будет складываться непросто - не стоит недооценивать и американского влияния на Пекин.
Для Китая чрезвычайно важна Россия, как носительница ядерного потенциала и обладательница природных ресурсов. Антиглобалистский контекст позволяет найти в этом обмене максимум общих интересов (при соблюдении китайской стороной контроля над миграционными процессами на российскую территорию).
Дружба с исламом: цивилизационный аспект
Наконец исламский мир сегодня как никогда нуждается в политическом весе России. Ислам несовместим с глобализмом и американской доминацией на уровне ценностных систем: либерально-демократическая светская индивидуалистическая модель, активно навязываемая США - в том числе и исламским странам - бьет в самое сердце многовековой идеологии, культуры, этики мусульман, угрожает их идентичности. Антиамериканизм исламского мира - это в первую очередь конфликт ценностей, а не конфликт интересов, отчаянная борьба за сохранение мусульманами своей религиозной и цивилизационной идентичности. Переход России на многополярные антиглобалистские позиции откроет широкое поле российско-исламского альянса. Участниками такого альянса могут быть различные силы ислам-
144
ского мира - отдельные исламские государства, религиозные движения и партии, национальные и благотворительные организации и т. д. Здесь важно, чтобы Россия выступала в этом процессе с прагматических позиций - не навязывая, в отличие от США, своих предпочтений в отношении того, с какими направлениями ислама она готова сотрудничать, а с какими нет. В той мере, в какой исламский мир противостоит однополярной модели, он является объективным союзником России, по крайней мере до тех пределов, пока не затронуты интересы национальной безопасности, культурно-политической идентичности и территориальной целостности самой России.
Субъекты для многополярного диалога имеются
Итак, 'оси дружбы' строятся не на пустом месте - в каждом из 'больших пространств', прилегающих к России, есть политические и социальные силы, которые могут выступать несущими конструкциями для этих осей. Причем в каждом конкретном случае они имеют различную структуру - от целых стран и их правительств до отдельных политических партий, религиозных организаций и общественных объединений. Кроме того, в самих США есть немало сил и движений, отвергающих глобализм и неоимпериализм официального Вашингтона, готовых к активному и массовому протесту против однополярного мира. Эти группы есть как в левом, так и в правом секторе американского общества, а среди общественных и религиозных организаций и среди различных этнических ассоциаций (в первую очередь - латиноамериканских и афроамериканских) их не счесть. Выходит, что стоит только России всерьез провозгласить многополярность (по сути, антиглобализм) государственной стратегией, как у нее найдутся миллиарды друзей во всем мире.
145
Императив евразийской идеи и общий враг
Для того чтобы создать 'ось дружбы' как скелет многополярного мира, Россия должна сочетать в своей национальной идеологии принцип относительной открытости с принципом относительной закрытости. Она не может быть полностью открытой ни в одну из соседних сторон (не говоря уже о США), так как это повлечет усиление влияния на нее какого-то активного 'большого проекта', которые, как мы видели, ей в чистом виде противопоказаны. Но она не может и закрыться на прочный засов, не может сосредоточиться на национализме, так как утратит в этом случае инструменты для активного развития стратегических альянсов. Более того, Россия, как исключительно национальное государство в своих нынешних границах, не сможет стать полюсом даже при самых благоприятных условиях. Будучи многоэтнической и многоконфессиональной страной, при интенсивной выработке однозначного национального 'я' она будет взорвана изнутри. А если учесть, что в этом взрыве будут заинтересованы внешние силы, то его масштабы могут быть фатальными.
Из этой ситуации есть один выход - евразийская идея. Она дает возможность России представлять себя не просто как оплот борьбы с глобализацией и однополярным миром, не просто как авангард многополярности, но и как носительницу универсальной миссии, 'континентализма'. особой культуры, сочетающей западные и восточные черты. Россия как Евразия способна предложить странам СНГ позитивный интеграционный сценарий, вести мягкий диалог с самыми различными силами на Западе и на Востоке. Евразийство для России есть сочетание сильной национальной идентичности с демократическим принципом 'прав народов', терпимостью, религиозной и культурной гармонией. И во внешней политике в таком случае евразийская Россия выступает как носительница сбалансированной позиции, примиряющей и развивающей иные 'большие про-
146
екты', как 'промоутер' истинной демократии во внешней политике.
Теперь остается сделать следующий шаг и признать, что евразийский сценарий возрождает на новом историческом витке столь свойственный России в ее истории универсализм, возвышение над узко национальными интересами. Это свежее издание российского мессианства в совершенно новаторской и демократической редакции. Евразийство и есть 'большой проект' для современной России, который может и должен занять свое место в цепи других мировых 'больших проектов', стать центром 'осей дружбы', явиться триггером становления реальной и гуманной многополярности перед угрозой наползающего со стороны Атлантики 'нового Левиафана'.
Общий враг скрепляет дружбу, цементирует альянс. В данном случае формулой общей для всех угрозы является экстремистский проект, сформулированный горсткой американских неоконсервативных интеллектуалов с троцкистским прошлым - 'Проект нового американского века'. Если Россия и другие великие державы и цивилизации современности будут действовать адекватно, этого 'американского века' никогда не наступит. Вместо него воцарится многополярный мир, далеко не идеальный и не лишенный недостатков, но гораздо более свободный и справедливый - 'век Евразии'.
Глава 5. Семь смыслов евразийства в XXI веке
В наше время существуют слова, которые от слишком частого употребления теряют свое первоначальное значение, явления, утратившие свой исторический смысл. Содержание таких слов, как 'социализм', 'капитализм', 'демократия', 'фашизм' изменилось сегодня коренным образом. Неопределенность, возникшая с течением времени во многих терминах, совершенно не затронула понятие 'евра-
147
зийство'. Ведь это мировоззрение является формой обобщения исторического процесса. Оно не принадлежит к какому-то отдельному периоду. Конечно, идеология появляется лишь в определенный момент, и евразийство как социально-политическая идея, как философия родилось в XX веке, а в начале XXI века стало особенно актуальным. Другими словами, неопределенность этого понятия, возможность широкого толкования проистекает не из его 'затертости', но из того, что оно находится в стадии зарождения и тем не менее вызывает у многих явный интерес. Все известные дефиниции евразийства либо чересчур поверхностны, либо узки, а то и просто расплывчаты. Но евразийская идея в качественном пространстве современного мира требует четких определений. Это некий синтез представлений о евразийстве, который ложится в основу дальнейших дискуссий относительно определения содержания понятия. Итак, что сегодня представляет собой евразийство и Евразия как система взглядов?
Первый уровень евразийства: пользуясь дедуктивным способом изложения, от общего к частному, заметим, что евразийство, как явление планетарное и глобальное, вовсе не привязано непосредственно к евразийскому материку как к географическому объекту.
Глобализация, главный фундаментальный процесс нынешнего мира, определяет вектор современной истории. Национально-государственное устройство переходит в глобальное; мы стоим на пороге создания планетарного государства с единой унифицированной административно-экономической системой. Однако не стоит думать, что все народы, государства, социальные направления, классы и экономические модели, из которых состоит наш огромный мир, вдруг, словно по мановению волшебной палочки, начнут активно взаимодействовать меж собой по какой-то новой логике. Это заблуждение. Глобализация представляет собой одномерное, одноплановое, векторное явление, заключенное в универсализации специфического цивилиза-
148
161
и концепты Евразии'. Кроме того, что мы выделили семь уровней его дефиниций, на последнем уровне обнаруживается существование определенной дифференциации этого понятия внутри российских федеральных округов. Теперь, прежде чем произнести слово 'евразийство', серьезно подумайте, ибо нельзя обращаться с ним плоско и поверхностно.
Евразийская идея, евразийское мировоззрение, идеология требуют от нас многих усилий. Вспомним, что первыми марксистами были интеллигенты, разночинцы, читатели Гегеля, изучавшие сложнейшие тома Маркса и Энгельса, вникавшие во все аспекты этого учения, во все противоречия. Невозможно представить себе скверно соображающего марксиста XIX века. Это лишь ко второй половине XX века миллионы, если не миллиарды, называвшие себя марксистами, не понимали в этом учении ничего. Известно, чем это кончилось. Поэтому плохо соображающие люди или вообще ничего не соображающие евразийской идее категорически не нужны. Пусть будет меньше, да лучше.
Необходимо точно определить нашу евразийскую идею, всю сложнейшую внутреннюю, аксиологическую, концептуальную и семантическую поливалентность этого термина. Прежде чем объяснять кому-то, надо понять самим. Для этого нужно желание, воля, время и т. д. Без этого мы лишь выплеснем нашу идеологию, не принеся никакой пользы. Евразийство слишком серьезно, чтобы относиться к нему слишком легко.
Глава 6. Русская карта
Россия как переходное государство
Сегодняшняя Россия - это государство переходное. В нынешних своих границах и с существующей политической системой она не имеет исторического будущего. Она одновременно и слишком мала, и слишком велика для то-
162
го, чтобы по-настоящему состояться. Если Россия станет настаивать на своей русской этнической идентичности и православной культуре, то она обречена на распад - сепаратизм последует со стороны мусульманских народов Кавказа и Поволжья, других национальных меньшинств, и печальная судьба СССР повторится. Как русское этнокультурное государство, Российская Федерация слишком велика. Но как самостоятельная геополитическая евразийская сила, как империя, какой наша страна являлась в течение веков под тем или иным идеологическим прикрытием, современная Россия слишком мала - это обрубок геополитического тела, лишенный важнейших точек контроля за пространством - ресурсов, портов, принципиальных стратегических высот. Конечно, можно представить себе теоретически, что Россия пойдет по пути кемалистской Турции и построит на обломках империи жесткое централистское национальное государство с сильной и энергичной моделью модернизации, но для этого потребуются войны и революции, предельная идеологическая мобилизация - вроде создания политической философии 'младотюрков', - требуются харизматический лидер (своего рода русский Ататюрк, что дословно переводилось бы как Русский отец) и этнические чистки. В национальное государство Россию может превратить только национальная революция, но пока для нее нет никаких предпосылок.
Евразийство - оптимальный вариант
Оптимальным был бы для России евразийский вариант. По сути, это было бы возвратом к имперской модели, но в совершенно новых условиях и на новых идеологических основаниях. Наивно считать, что 'империя' автоматически означает 'императора', существование 'колоний' и т. д. Принцип 'империи', в отрыве от конкретных исторических прецедентов, состоит как раз в том, что здесь уста-
163
навливается единый стратегический централизированный порядок для огромных территорий, но при этом отдельные регионы сохраняют значительную степень автономии и самоуправления - самобытных правовых, языковых, экономических, религиозных устоев. 'Империя' в отличие от национального государства федерирует, объединяет не граждан, но целые народы и иные политические общества, вплоть до царств или отдельных 'государств', сохраняющих значительную долю независимости и автономии по отношению к имперскому центру.
Россия всегда была только империей
Россия на всем протяжении своей истории имела именно имперский уклад. Уже в Киевской Руси в единое политическое образование вошли разные племена и княжества. Позже Русь вошла в состав Монгольской империи, устроенной по тому же принципиальному признаку, а в XV веке имперские традиции Москва приняла на себя - в административном смысле от монголов и Золотой Орды, в духовном и религиозном смысле от Византии. Многие имперские черты сохранялись и в эпоху правления дома Романовых, которые после Петра Первого официально именовались императорами, а ряд имперских черт мы видим и в период СССР. На всех этапах имперский принцип получал различное идеологическое оформление, но нечто принципиальное сохранялось на всех этапах русской истории. Отсюда 'универсальность' русской культуры, 'всечеловечность' русского психологического типа. Русская идея изначально была сверхэтничной и интегральной, основанной на единстве типа, а не крови.
Очевидно, что каждая эпоха требует облечь эту интегрирующую волю, этот имперский импульс в новые формы. И переход от нынешней РФ как промежуточной стадии к полноценному геополитическому образованию, где были
164
бы восстановлены пропорции, необходимые для укрепления реального геополитического суверенитета, должен обрести новое идеологическое обеспечение. Этим обеспечением может быть только евразийство, евразийская теория.
Постсоветское пространств в евразийской оптике
Евразийской установкой определяется вектор внимания России к постсоветскому пространству в целом. По сути, речь идет о том, чтобы воссоздать единое стратегическое пространство в рамках бывшего Советского Союза - с некоторыми добавлениями (Монголия) и изъятиями (страны Балтии), но на совершенно иной мировоззренческой основе. Этот масштаб минимально необходимый для того, чтобы Россия в новой форме Евразийского союза восстановила стратегический потенциал, снова делающий ее 'империей'. Правда, на этот раз 'империя' не будет иметь императора и не будет основываться на жесткой марксистской идеологии. Евразийский союз должен быть образован добровольным путем - через свободное волеизъявление суверенных постсоветских держав. И политическая структура этого будущего образования должна учитывать императив автономии каждой составляющей части. Для этого оптимально подходит модель 'конфедерации', Staatesbund, 'союза государств'.
Такое объединение предполагает единый центр военного командования, общую границу, единое экономическое пространство с общей системой таможенных барьеров и транспортных тарифов, общую валюту и некоторый минимум признаваемых всеми правовых норм. Но вместе с тем каждая страна будет обладать высокой степенью свободы в выборе внутренней политики, политической и социальной организации, правовой системы (в тех вопросах, которые не противоречат общим конфедеративным нормам) и т. д.
165
Необходимость этого Евразийского союза ясно осознается многими главами нынешних государств СНГ, а впервые такую инициативу озвучил президент Казахстана Нурсултан Абишевич Назарбаев. Многие ныне существующие структуры уже выполняют функции объединяющих инстанций. Так, в Евразийское экономическое сообщество (ЕврАзЭС), возглавляемое Интеграционным комитетом, входят 5 стран СНГ - оно вместе с Единым экономическим пространством (ЕЭП, куда входят Россия, Казахстан, Беларусь и Украина) является ядром единой экономической системы. Организация договора по коллективной безопасности (куда входят помимо стран ЕврАзЭС еще и Армения) - прообраз единого военного командования. Межпарламентская ассамблея стран СНГ - черновой вариант будущего евразийского парламента и т. д. Одним словом, политическая практика современной России показывает, что она движется именно в этом, евразийском, направлении. А следовательно, 'имперская' модель в данном случае, с явно выраженным конфедеративно-демократическим содержанием, привлекает Москву больше, чем сомнительные перспективы 'национальной государственности', а тем более путь к распаду на этнические составляющие.
США как активный игрок на постсовестком пространстве
Однако этот евразийский план для России осуществляется не в безвоздушном пространстве. Распад СССР активно поощрялся геополитическими конкурентами России с Запада, и в первую очередь из США. В этом была извечная суть Большой Игры между континентальной Россией (позже СССР) и морской атлантистской Великобританией (позже - США). Евразийская Россия, чтобы выйти к 'теплым морям' и проливам, традиционно пытается увеличить свое влияние
166
на юго-западе от своих границ - в зоне Кавказа, Афганистана, Ирана, Турции - и на Западе - в Восточной Европе, а атлантистские страны Запада (Англия и США) стремятся к обратному - к вытеснению России из прибрежных территорий, к замыканию ее во внутриконтинентальных пространствах (в научном словаре геополитики это называется Hinterland, 'внутренняя земля'). Здесь действует геополитическая аксиома, сформулированная Хэлфордом Макиндером: 'тот, кто контролирует Евразию, контролирует весь мир'.
Современные американские геополитики мыслят в тех же категориях. Збигнев Бжезинский в своей книге 'Великая шахматная доска' описывает евразийско-атлантистскую партию на новом этапе. Отныне американская геополитика должна, по его мнению, способствовать отдалению стран СНГ от России и, по возможности, ускорять ее собственный распад.
Итак, на русской карте налицо два симметричных, но прямо противоположных импульса: евразийский вектор расширения влияния России-Евразии на постсоветском пространстве с постепенным переходом к конфедеративному Евразийскому союзу и атлантистский вектор, направленный на то, чтобы оторвать страны СНГ от России. Показательно, что даже само образование СНГ не признается юридически официальными международными инстанциями - с подачи Вашингтона.
В этом контексте и следует рассматривать все происходящее в странах СНГ в последний год и те события, которым еще только суждено развернуться в этой зоне в ближайшем будущем. От баланса этой Большой Игры зависит и будущее России, и устойчивость единоличного американского контроля над всем пространством планеты, объявленном недавно Вашингтоном 'зоной национальных интересов США'.
167
Закат многовекторной политики в странах СНГ: наголо антироссийских революций
На первом этапе, сразу после распада СССР, Запад довольствовался многовекторной политикой президентов стран СНГ. Это означало, что атлантисты готовы были терпеть баланс между прозападными тенденциями и инерциальными связями с Россией, которые в одночасье порвать было трудно. На такой разрыв пошли только страны Балтии, которые сразу после провозглашения независимости постарались порвать с Москвой все связи и отказались от вступления в СНГ. Большинство президентов стран СНГ сделали многовекторность основой своей политики и своей легитимности, которую признали и ослабнувшая Москва, и Запад, занятый ассимиляцией стран Восточной Европы. Но постепенно, к 2000 году, ситуация несколько изменилась, и Большая Игра приняла новый оборот.
Приход к власти президента Путина, который оказался менее сговорчивым, чем Горбачев и Ельцин в вопросе политических уступок Западу, и начало интеграционных тенденций в некоторых странах СНГ - Беларуси и Казахстане - заставили США активизировать усилия на постсоветском пространстве. Запад принялся систематически и интенсивно формировать и поддерживать политическую оппозицию антироссийского толка в странах СНГ, принялся оказывать давление на президентов с тем, чтобы от политики многовекторности перейти к однозначно прозападному и открыто антироссийскому курсу - в либеральной или националистической формах (в отличие от России, либерализм и национализм в странах СНГ шли рука об руку, и это легко объясняется геополитическими интересами США, которых интересует не столько абстрактная 'политкорректность', 'права человека' и 'нормы демократии', сколько конкретная эффективность действий антироссийских политических сил). Атлантистские силы открыто вмешивались в полити-
168
ческие процессы в странах СНГ. В 2004 году в ключевых странах - Грузии и Украине - были проведены две 'революции' - 'революция роз' Саакашвили в Тбилиси и 'оранжевая революция' Ющенко в Киеве. Шеварднадзе и Кучма были достаточно прозападными политиками, большой любви к России не испытывали, но их политическая легитимность была основана на принципе многовекторности, а Большая Игра требовала новых, более активных действий. Эти действия и произошли, причем речь шла только о том, чтобы нанести удар по геополитическим планам России по укреплению влияния на постсоветском пространстве и - самое главное! - сорвать реализацию 'Евразийского союза'.
Овладение геополитикой - категорический императив российской власти
Как справиться России с этими новыми шахматными ходами Запада? Каждый ход - очередная революция, наши фигуры съедены, защита проломлена. Здесь-то и приходит на помощь геополитика во всей ее полноте - в ней следует искать арсенал средств для адекватной защиты и эффективной контратаки. Не стоит забывать, что шахматы - это игра для двоих, в ней есть определенные правила, и если гроссмейстеры не идиоты, они могут выпутаться из самой сложной ситуации.
Итак, русская карта такова, что искомой целью является восстановление имперского измерения и создание 'Евразийского Союза'. Но в одиночку этого достичь невозможно, так как распад СССР и произошел во многом из-за опоры только на внутренние ресурсы и идеологическую жесткость Москвы. Евразийство позволяет действовать более тонко и в первую очередь подталкивает к поиску стратегических партнеров среди близких и далеких соседей. Геополитический критерий партнерства прост: потенциально
169
нашими союзниками являются все страны мира, кроме США и их наиболее убежденных сторонников (среди которых, впрочем, также можно найти наших евразийских сторонников). В лице мирового гегемона США желающие играть в большие шахматы сами с собой, не устраивают по тем или иным причинам очень и очень многих. Причем как бывших вчерашних противников по 'холодной войне', так и вчерашних союзников. Судьбы социалистического и независимого Китая или капиталистической Турции (члена НАТО) в 'новом мировом порядке' с американской доминацией очень схожи - всем придется согласовывать свою внутреннюю и внешнюю политику с Вашингтоном, под страхом экономических санкций или искусно провоцируемого из-за океана сепаратизма. Еще в большей степени это касается Ирана и арабских стран. Но и Евросоюз, и Япония все больше расходятся по геополитическим интересам с США. Именно здесь Россия, последовательно вставшая на евразийский путь, должна искать дополнительные козыри для изменения в свою пользу ситуации на постсоветском пространстве.
Турция, как потенциальный союзник, может отомкнуть России доступ к Средиземноморью, чего так страстно желали - но иными, силовыми методами, - русские военачальники. Иран, вступивший в евразийский альянс, обеспечивает проход к 'теплым морям'. Китай с его бурно развивающейся экономикой и критическим недостатком энергоносителей способен существенно вложиться в российскую экономику. Япония за доступ к восточно-сибирским ресурсам обеспечила бы развитие инфраструктуры Дальневосточного региона'. 'Страны ОПЕК, в рамках общей энергетической стратегии с Россией и Казахстаном, способны фундаментально надавить на США в решающий момент - конечно, взамен на поддержку арабской политики. Даже в Евросоюзе у России есть потенциальные союзники в лице Германии и Франции, которые яснее других осознают потребность в выходе Евро-
170
пы из-под американского диктата. Все эти игроки могут играть в пользу России-Евразии, хотя могут и против нее. Все зависит от того, как искусно Россия будет вести эту партию.
Сильная Россия, восстановившая свой имперский формат и статус 'великой мировой державы', будет приемлема для каждой из стран, важных для интеграции постсоветского пространства, с выполнением определенных условий, разных для каждой из соседних стран. Эти условия вполне можно обобщить и заведомо заложить в основу нового современного издания евразийской идеологии. Кое-какие критерии напрашиваются сами собой: Россия должна принять принцип веротерпимости, уважения к различным этносам и национальностям, культурный плюрализм. Иными словами, созидаемая Евразийская империя должна быть империей демократической, строго соблюдающей принципы свободы и независимости входящих в ее состав народов и культур.
Нам сегодня для спасения страны жизненно необходимы особые навыки - страной должны управлять гроссмейстеры от геополитики, а не случайные бюрократы (даже самые патриотичные и искренние) и не циничные политтехнологи (даже самые удачливые). Ситуация была бы иной, если бы на той стороне шахматной доски - которой и является сегодня русская карта, карта русского мира и русских интересов - сидели любители. Но там находятся гроссмейстеры, которые будут дробить постсоветское пространство и дальше, организуя революцию за революцией. Сегодня на повестке дня Кыргызстан, Казахстан и Беларусь, завтра - Азербайджан, Армения и Узбекистан. Пока наконец дело не дойдет вплотную до самой России. Хотим мы этого или не хотим, но отвечать нам придется. И если наша Родина нам поистине дорога, мы обязаны осваивать азы геополитики уже сегодня. Незамедлительно. В противном случае у нас не останется вообще никакой русской карты.
171
'GEOPOLITICS ON-LINE'
Приложение 1. Вызовы глобализации - евразийские ответы
Интервью А. Дугина турецкому журналу 'Диалог Авразия'. 2001. Август
Журнал 'Диалог Авразия': Как трактуется термин 'Евразия' с точки зрения геополитики? Что такое, на ваш взгляд, евразийское пространство в географическом, политическом, культурно-историческом плане?
А. Дугин: Евразия для меня - понятие геополитическое. Оно связано с распределением сил в той картине, которую геополитики предлагают в качестве базовой схемы. Существует борьба морской и сухопутной цивилизаций. В XX веке морская цивилизация все больше отождествляется с англосаксонским миром, атлантическим фактором. Евразийство - это тот блок, который связан с Россией, Советским Союзом или неким его аналогом - современной Россией плюс СНГ. А между этими двумя блоками - морским (атлантическим) и сухопутным (евразийским) - идет непримиримая Дуэль, не зависящая от режимов. Между королевской Англией и царской Россией шла борьба двух монархий. Потом эта борьба приобрела характер противостояния капиталистического лагеря с социалистическим.
Сегодня Россия демократическая и Запад демократический. Казалось бы, тема снята. Ничего подобного: НАТО расширяется на восток, МВФ просто уничтожает и душит российскую экономику. И опять мы оказываемся среди стран-париев, что уже совсем кажется непонятным. Между тем геополитика это прекрасно объясняет. Евразия - это не географическое и не континентальное понятие. Это тот уровень развития русского народа, русской государственности, в который она вступила, начиная с возвышения Московского царства. Перед этим Евразия была империей Чингисхана.
Евразийство может быть относительным и абсолютным. Абсолютным евразийством является империя Чингисхана, и наследниками этой империи стали сначала Московское царство, а потом -
172
собственно Россия и СССР. Нынешняя Россия является единственным адекватным ядром этого евразийского направления.
Но Евразия не имеет четко очерченных границ. Евразия - это цивилизационная структура, это геополитический полюс. Следовательно, мы не можем говорить, что Евразия и Россия совпадают по границам. Нет, они совпадают по историческому направлению, по вектору развития. И именно на этом основана вся философия евразийцев. Традиционно они были тюркофилами, безусловно, но в очень конкретном, 'чингисовском' смысле, потому что тюрки первыми создали сухопутную империю, а потом передали эстафету Московскому царству, которое, опять же пользуясь наследием Чингисхана, создало свою собственную модель. И корни России, с нашей точки зрения, лежат отнюдь не на Западе. Мы не часть Запада, мы - самостоятельный мир, больше связанный с Востоком, но с Востоком Турана, с Востоком варваров - степных кочевников - и жителей лесов, славян.
Нельзя отождествлять Евразию с государством или с этносом, например, с русским, хотя великороссы, которые появились в результате слияния восточнославянских племен с уграми и тюрками, являются наиболее приоритетным евразийским этносом, наиболее типичным. Следовательно, они наиболее соответствуют исполнению цивилизационной геополитической исторической миссии, но не потому, что 'избранные', просто они 'наиболее евразийские' среди всех остальных евразийцев.
Оставаясь в рамках исторической преемственности, евразийством следует называть именно это движение русской государственности, обращенное к Востоку - к Владимирской, а потом Московской Руси, к Ивану Грозному, к тюркофилии, к очень доброжелательному отношению к восточным культурам, но тем не менее к утверждению своей собственной уникальной самобытности, особенно перед лицом глобализации. Евразийцы задавались вопросом: что хуже было для России - монгольское завоевание либо польско-литовское? Ответ очевиден. Мы видим, что русские, попавшие под западное влияние, утратили свою самобытность, стали восточной периферией западного мира, а рус-
173
175
что концепция многополярного мира - это другое название для евразийской модели прогнозирования и реализации будущего. Мы видим, что наш президент утверждает, что Россия является евроазиатской страной. Мы видим, что он противодействует жесткому давлению Соединенных Штатов, отказывается от кредитов МВФ, ведет самостоятельную политику в рамках государства, направленную на сохранение внутренней идентичности, скрепляет почти распавшееся было тело России, противодействует агентам влияния атлантизма. Он исторг из нашего национального чрева двух самых одиозных проводников однополярной глобализации, двух олигархов-медиакратов - источников коррупции, нравственного, духовного, геополитического разложения России - Березовского и Гусинского.
Мы с огромным оптимизмом смотрим на те процессы, которые разворачиваются в России при нынешнем президенте. Он много совершил ошибок, многие вещи нас удручают, но позитивные сдвиги намного превосходят все недостатки, тем более что часть их можно списать на историческую инерцию. Мы считаем, что Россия в ближайшие годы перейдет на евразийские рельсы - ведь это единственное, что ей остается. Поразительно, что еще в начале XX века пророки евразийской идеи видели все эти закономерности. Они говорили, что коммунизм падет из-за отсутствия духовной составляющей, что советское пространство может стать жертвой атлантических западных проходимцев, но они говорили также, что в этом случае единственный путь - это евразийский путь. К сожалению, те великие люди не дожили до нашего времени, да и потом, наверное, им было бы очень грустно видеть, что происходит в России на этом этапе. Они никогда не хотели зла для своей Родины, были горячими русскими патриотами и считали, что Советская власть должна эволюционировать в евразийском мировоззренческом ключе. Это был бы бескровный выход. К сожалению, получилось не так, тем не менее этот вектор в конце концов возобладает.
176
Приложение 2. Однополярность и многополярность. Сколько полюсов нужно миру?
'Круглый стол' на радио 'Эхо Москвы'. 25.09.2003
Участвуют:
Ф. Лукьянов - главный редактор журнала 'Россия в глобальной политике',
А. Дугин - лидер Международного евразийского движения, руководитель Центра геополитических экспертиз;
А. Коновалов - президент Института стратегических оценок.
Ведущий: Тема сегодняшнего круглого стола - сколько полюсов нужно миру, - и мне бы хотелось, чтобы каждый из вас эту тему тезисно определил. Сколько полюсов нужно миру, ваше личное отношение к многополярности, о которой так много сейчас принято говорить?
Дугин: Я глубоко убежден, что справедливым миром был бы многополярный мир. Смысл многополярности - это не однополярность, это альтернатива тому однополярному миру, который выстраивается на сегодняшний день, а формат этой многополярности, на мой взгляд, вполне может обсуждаться. Как минимум я вижу три дополнительных к ныне доминирующему американскому полюсу - это европейский, евразийский и тихоокеанский. Вот такая четырехполярная, если угодно, многополярность мне представляется оптимальной.
Ведущий: А что вы подразумеваете под определением 'справедливый' ?
Дугин: На мой взгляд, такое многополярное устройство мира предполагает возможность различных цивилизационных вариантов будущего, в то время как однополярная глобализация предполагает единую универсальную модель будущего для всех остальных народов, государств и наций.
Лукьянов: В силу своей работы - я редактирую политический журнал, в который пишут политологи - у меня за послед-
177
нее время сложилось стойкое неприятие терминов 'многополярность' и 'однополярность', потому что, на мой взгляд, от этого немножко уже тошнит. Все бросились рассуждать на эти темы, эта дискуссия интересная временами, но совершенно умозрительная и довольно бесплодная. А что касается того, какие полюса сейчас в мире существуют на самом деле, то это лишь два полюса. Первый - полюс успеха экономического, политического и в каком-то смысле цивилизационного, и второй - полюс провала, то есть это страны, о которых сейчас так много говорят, страны-неудачники, несостоявшиеся государства, которые просто катятся к чертовой матери. И выбор между этими двумя полюсами, если он, не дай Бог, перед нами встанет, по-моему, совершенно очевиден.
Ведущий: А как вы тогда классифицируете тот же самый Китай? Его в таком случае можно будет отнести к разным полюсам: нельзя же называть эту страну экономически несостоятельной и говорить, что это полюс неуспеха, но в то же время вряд ли Китай можно отнести к тому же полюсу, на котором сидят США с их глобальной политикой. У вас пока получается противоречие.
Лукьянов: Безусловно, если брать эти два полюса, то это не значит, что все страны между ними можно будет четко и однозначно распределить. Главное - направление движения. Китай однозначно движется в направлении успеха, потому что, несмотря на все проблемы, там идут разного рода реформы, динамическое развитие и тому подобное.
Коновалов: Я бы согласился с господином Лукьяновым относительно того, что многополярность и однополярность уже немножко приелись как термины. Но тем не менее дискуссия не схоластическая. Я глубочайшим образом убежден, что, во первых, мир не однополярен и не может быть таковым, а во вторых, мир вокруг нас не многополярен и не будет многополярным настолько, насколько нам бы это было нужно - необходимо считаться с реальностью. Это крайне опасная концепция, и прежде всего для России. Потому что многополярная система с динамически меняющимися полюсами нестабилизируема. За всю историю человечества его многополярные периоды обязательно за-
178
184
оналов. Я глубоко убежден, что настоящая опасность исходит из глобалистских претензий США. Китай для нас может быть в короткой перспективе не менее опасен, но это угрозы разного уровня: обе существуют и действуют сейчас. До того, как что-то взрывается, сначала подвозят мины и готовят этот взрыв. Мы видим, что в отношении нас существуют негативные планы, грозящие нашей национальной безопасности, они претворяются в жизнь с обеих сторон: со стороны Америки более последовательно и более фундаментально, со стороны Китая это, скажем, естественный процесс. Тем не менее мы должны быть готовы к отражению обеих угроз сейчас.
Коновалов: Политологи тоже не откуда-то с Марса к нам поставляются. Они из того самого народа, из которого и обыватель, возникают, и начинают анализировать. Поэтому я бы не абсолютизировал мнение политологов, особенно в том случае, когда оно направлено на то, чтобы подогнать реальность под схему, которая уже загнана между лобной костью и серым веществом. Вот Америка - это страшная опасность. Ну какая Америка опасность? Америка - всемирный контролер и жандарм, который отстраивает мир под себя. Америка что-то сделала в Афганистане. Что они там контролируют сегодня - они контролируют пол-Кабула днем... Урожай мака вырос колоссальный, поставки наркотиков выросли колоссально. Что американцы контролируют в Ираке? Они ведут себя там крайне нервно и очень настороженно, потому что понимают, что опасность может придти отовсюду. Я бы не формулировал так, противопоставляя Америку Китаю. От Америки никакой опасности в обозримом будущем для России нет и быть не может. От Китая на какую-то разумную видимую перспективу нет угрозы военной экспансии, но есть проблема чисто демографическая. Есть пустое пространство, есть котел, разделенный мембраной. С одной стороны накачивается давление, с другой стороны откачивается вакуум. Это не опасность, но фактор, с которым надо считаться. А вообще мы принадлежим к одному полюсу, Китай мигрирует туда же к полюсу успеха и разумности.
Дугин: Я полагаю, что по мере распространения геополитических знаний в школе, в высшей школе, сейчас, слава Богу, этот процесс идет, количество людей, которые осознают угрозу,
185
исходящую от Америки, будет увеличиваться. Но, в принципе, факт тот, что уже очень многие понимают хорошо как опасность Китая, так и, не важно на каком уровне, опасность Америки.
Приложение 3. Геополитические реалии эпохи глобализма
Интервью А. Дугина 'Русскому журналу'. 20.04.2004
'Русский журнал': В современных условиях актуальность государственных границ все больше размывается, при этом растет число зон, неподконтрольных реальному влиянию, Чечня, например. В то же время существуют реальные зоны влияния вне российских границ, например, Беларусь. Какие еще, по Вашему, неподконтрольные территории внутри границ и реальные зоны влияния вне границ существуют в России?
А.Дугин: Геополитика - это дисциплина о подвижных и живых границах, так как в основе геополитического метода с самого его возникновения лежит идея о 'государствах как формах жизни' (Рудольф Челлен - 'Staat als Lebensform'). 'Государство как форма жизни', как живое, 'дышащее', динамическое, постоянно меняющееся существо, качественно отличается от статического, чисто административного образования, которым обыкновенно представляется государство. Геополитика считает все реальные границы живыми, динамично меняющимися полосами, сквозь которые проходит геополитическое излучение. То, что границы размыты, - это не хорошо и не плохо, создание полностью непроницаемых границ - это неосуществимая мечта тех, кто хочет приравнять жизнь к схеме, к мертвой абстракции. Граница - это эпидермический плащ, кожа Государства, он