сущность терапевтического анализа

 перекос

 сопротивление и защита

 страх

 нарциссизм

 травма рождения

 оральная и анальная стадии

 комплекс Эдипа

 Самость

 регистры психологии

 фантазм в терапии

 сновидение как фантазм

 дискурсивные практики

УДК 159.9

Серия основана в 1998 г.

Ответственный редактор С.Л. Удовик

Художник В. В. Чутур, в оформлении обложки использована картина С.Дали "Сон"

Печатается по решению Ученого совета Таврического Национального университета

Рецензенты:

- действительный член АПН Украины, доктор психологических наук, профессор С.Д. Максименко;

- член-корреспондент АПН Украины, доктор психологических наук, профессор Н.В. Чепелева.

Содержание

Благодарности ............................. .7

Глава 1. Феноменология психотерапии и сущность терапевтического анализа .......... .9

1.1. Начала ................................. .9

1.2. Понятие терапевтического анализа ............ .18

1.3. Модели психотерапевтического взаимодействия ... .26

Глава 2. Теория и техники терапевтического анализа .34

2.1. Структурирование отношений ................ .34

2.2. Завершение терапии ....................... .39

2.3. Перенос ................................ .47

2.4. Сопротивление и защиты ................... .57

Глава 3. Психоаналитические идеи и представления в терапевтическом анализе ................. .77

3.1. Возможности психоаналитического подхода ...... .77

3.2. Ранние фрейдовские представления о психическом функционировании ............. .81

3.3. Влияние бессознательного на восприятие реальности 89

3.4. Страх .................................. .98

3.5. Нарциссизм ............................ .101

Глава 4. Терапия проблем, связанных с личностным развитием .....110

4.1. Классификация проблем ................... .110

4.2. Пренатальная стадия и травма рождения ........ 114

4.3. Оральная стадия ......................... .119

4.4. Анальная проблематика в терапии ............ .126

4.5. Эдипова стадия и эдипов комплекс ........... .135

4.6. Развитие Сверх-Я ........................ 144

Глава 5. Межличностные отношения как предмет терапевтического анализа ........ .155

5.1. Понятие объектных отношений .............. .155

5.2. Теория М.Кляйн ......................... .160

5.3. Д.В.Винникотт и М.Малер: мать и дитя ........ .171

5.4. Развитие теории объектных отношений ........ .179

5.5. Объектные отношения и Самость ............ .182

5.6. Интерперсональные подходы ................ .190

5.7. Любовь ............................... .196

Глава 6. Структурно-аналитический подход в терапии .... 207

6.1. Лакан и постмодернисты ................... .207

6.2. Регистры психики ........................ .210

6.3. Другой и желание ........................ .229

6.4. Воображаемое. Симулякр. Порнография ........ .237

6.5. Фантазм в терапии ....................... .241

6.6. Конец анализа: Переход за грань желания или По ту сторону речи ....................... .249

Глава 7. Современные представления об анализе сновидений ................... .257

7.1. "Долина Царей" ......................... .257

7.2. Функции сновидения в терапевтическом анализе . .260

7.3. Сновидение как фантазм ................... .265

7.4. Активные техники работы со сновидениями в терапевтическом анализе .................. .277

7.5. Обогащенное сновидение .................. .287

Глава 8. Анализ дискурса в психотерапии ....... .297

8.1. Психотерапевтический дискурс и его ''хозяин" - пансемиотический субъект .................. .297

8.2. Дискурсивные практики психотерапии ......... .304

8.3. Анализ психотерапевтического дискурса ........ .322

Примечания ............................. .335

Литература .............................. .340

Сведения об авторе ....................... .346

Content ................................ .349

Благодарности

В работе над этой книгой мне помогали разные люди. Наибольший вклад внесли, конечно, клиенты - без них, без размышлений над сложными перипетиями человече-ской жизни монографии просто бы не было. Мои студен-ты периодически интересуются, люблю ли я людей. В от-вет я обычно цитирую популярный у психотерапевтов анекдот о человеке, которого спросили: - Вы помидоры любите? - Так нет, а есть люблю, - ответил он. Клиен-ты - это наше все. Я благодарна им всем без исключе-ния, но особенно тем, чье поведение создавало дополни-тельные сложности в работе - усиленная стимуляция, как известно, придает деятельности агональный характер, а это наилучший режим для творчества.

На всех этапах работы в экстремализации авторского письма соучаствовал и мой уважаемый издатель С.Л.Удовик. Его требования довести рукопись до определенного объема успешно способствовали раскрепощению автор-ской мысли, а мое вялое (вялотекущее) сопротивление породило те "красоты стиля", о которых всегда сожале-ешь, когда книга уже вышла в свет. Надеюсь, что его тер-пение по-прежнему неисчерпаемо, и наше сотрудничест-во будет продолжаться.

Я благодарна моей семье - мужу и дочери. Будучи оба психологами, они не только создавали мне все условия для творчества, но и никогда не стояли над душой и не заглядывали в рукопись, пока она не была готова. Любой пишущий согласится, что это редкий и драгоценный дар.

И снова о клиентах. Особой благодарности заслужива-ет свойственная некоторым из них неувядающая забота о конфиденциальности. Я старалась как могла, обозначая их в книге инициалами соответственно алфавиту, а когда русские буквы закончились, перешла на латинский. Об-суждая эту проблему с одним из наиболее рьяных адеп-тов собственной анонимности (очень милый молодой че-

Глава 1. Феноменология психотерапии и сущность терапевтического анализа

1.1. Начала

Впервые я услышала о психотерапии десять лет назад и сразу же влюбилась в нее навеки. У меня была талантли-вая учительница*. К тому времени (1990 г.) на русский язык было переведено 8-10 книг на эту тему, и половину из них она привезла с собой, в подарок. Она прочла в на-шем университете десяток лекций об основах психотера-певтического воздействия, школах и направлениях запад-ной психотерапии, метафорической коммуникации и т.п. Потом она время от времени снабжала меня информаци-ей и самиздатовскими книжками (Гринсон, Перлз, Фейдимен и Фрейгер¹, "Структура магии"). Хватило бы, на-верное, просто Рудестама². Журнал Ф.Е.Василюка³ и первые видеофильмы В.В.Столина⁴ я открывала уже сама. Дело было сделано, и сделано хорошо - психотерапия в Крыму привилась куда прочнее исследований эффектив-ной волевой регуляции поведения и деятельности**.

Научиться терапии оказалось легко, трудности нача-лись после. Чтение книг и активная работа в режиме практики, преподавания и супервизии вдохновляли и об-надеживали. Межрегиональные "тусовки" проходили вдалеке. Наверное, это обстоятельство и было вкладом

* Как и положено в психоаналитической традиции, сейчас мы с ней не общаемся. Разрыв отношений произошел лет через пять, что составляет среднестатистическую величину для событий такого рода.

** Основная тематика научных исследований на кафедре психологии СГУ до начала 90-х годов.

[10]

высших сил - немного позже чтение отчетов их участни-ков позволило правильно расставить акценты. Ну, а схватки за oпpeдeлeниe лидера и "порядка клевания", равно как и первые опыты чтения рекламы профессио-нальных психотерапевтических услуг, публикуемой в спе-циальных изданиях и средствах массовой информации, надолго отвратили меня от попыток созидания собствен-ной харизмы и уничижения конкурирующих харизматиков от психотерапии. Надо было работать и преподавать.

По мере того, как формировались психотерапевтичес-кие знания, умения и опыт, возрастало желание понять, чем отечественные формы теории и практики отличались от западных образцов, служивших примером, объектом подражания и вдохновляющим эталоном качества. Про-фессиональное становление принесло с собой несколько вопросов, ответы на которые послужили источником це-лого ряда самостоятельных идей. Возникнув первоначаль-но в форме крамольных мыслей и сомнений по поводу то-го, что писали о себе ретивые лидеры калифорнийских школ, эти вопросы позволили задуматься о главном: ка-кой будет (уже есть, должна быть) отечественная психоте-рапия и что представляют собой ее "врожденные" и "бла-гоприобретенные" факторы?

В конечном счете, после нескольких лет психотерапев-тической работы, чтения книг, проведения обучающих семинаров и других форм деятельности в этой сфере воз-никла настоятельная необходимость ответить себе и дру-гим на ряд вопросов, конкретизирующих вышеизложен-ный, а именно:

- Как я понимаю природу и сущность психотерапии? В чем состоит психотерапевтическая помощь? Что дума-ют об этом, в отличие от меня, мои клиенты? Чего они хотят, на что надеются и чего боятся?

- Что происходит на самом деле на психотерапевтиче-ском сеансе? Как будет выглядеть его описание, данное клиентом, терапевтом, учеником терапевта, его суперви-зором, кем-либо вроде самого З.Фрейда, конкурентом-недоброжелателем?

[11]

- Как нужно учить психотерапии? Почему одни могут научиться, а другие - нет? Кого и почему учить нельзя? И что, наконец, делать с психологами-пятикурсниками, которые обязаны (по учебному плану) сдать экзамен по теоретическим основам психотерапии и зачет по практи-ческим навыкам консультирования?

- Как реагировать на жалобы человека, ставшего жертвой "дикого" рынка психотерапевтических услуг? Как ему помочь?

- Что такое методологическая рефлексия в отечест-венной психотерапии? И что представляет собой эта по-следняя - унылое эпигонство или уникальный феномен?

- Каковы критерии эффективности психотерапевтиче-ского воздействия?

Эти (и многие другие) вопросы складывались посте-пенно, по мере того, как росло практическое мастерство и объем теоретических знаний. Заставляла задумываться именно теория, вернее, противоречивое единство двух ее разновидностей. Во-первых, довольно-таки хаотическое нагромождение взглядов, мнений, убеждений и принци-пов той группы психотерапевтов (преимущественно аме-риканских), которых я буду условно называть сторонни-ками гуманистической ориентации. Хотя словосочетание "гуманистическая психотерапия" своей семантикой со-здает известное напряжение - трудно представить себе не- (или анти-) гуманистическую психотерапию. Во-вто-рых, стройные, тщательно продуманные, логически выве-ренные теории и концепции психоаналитической (глу-бинной) терапии.

Уж очень два эти направления различались между со-бой. У Ф.Перлза, К.Роджерса, Р.Мэя, К.Витакера, Д.Бьюдженталя - вдохновенные монологи о сущности психоте-рапевтических отношений, неповторимости каждой экзистенциальной встречи терапевта и клиента, диалоге, основанном на равенстве, принятии и партнерстве. У З.Фрейда, А.Брилла, Р.Р.Гринсона, О.Кернберга, Н.Мак-Вильямс, Д.Айке, ЖЛапланша и Ж.-Б.Понталиса - сухие и точные, подробные изложения хорошо систематизиро-ванных теорий, каждое из положений которых многократ-

[12]

но проверялось, обсуждалось и анализировалось. Работы психоаналитиков своей фундаментальностью напоминали классиков деятельностного подхода - их нужно было чи-тать, конспектировать, обдумывать, а уровни понимания сменяли друг друга примерно также же, как при чтении книг К.А.Абульхановой-Славской или Б.ФЛомова. У М.Эриксона - прямо-таки мессианские замашки, ма-ниакальное самовосхваление, удачно дополняемое еванге-лиями от Дж.Хейли или Д.Зейга; у К.Г.Юнга - хорошо разработанная теория, постоянная рефлексия, а в конце жизни - далекие от позы святого мудреца итоги "Воспо-минаний, сновидений, размышлений".

Самой смешной и печальной была, пожалуй, история с нейро-лингвистическим программированием (НЛП). Да-же и теперь с трудом понимаю (успешно вытеснила), по-чему хвастливые декларации апологетов этого подхода не насторожили меня с самого начала. Как можно было по-верить такому, например, пассажу:

''НЛП - это искусство и наука о личном мастерстве. Ис-кусство, потому что каждый вносит свою уникальную инди-видуальность и стиль в то, что он делает, и это невозможно отразить в словах и технологиях. Наука, потому что существу-ет метод и процесс обнаружения паттернов, используемых выдающимися личностями в любой области для достижения выдающихся результатов. Этот процесс называется моделиро-ванием, и обнаруженные с его помощью паттерны, умения и техники находят все более широкое применение в консульти-ровании, образовании и бизнесе для повышения эффективно-сти коммуникации, индивидуального развития и ускоренного обучения... НЛП показывает вам, как понять и смоделировать ваш собственный успех. Это способ обнаружения и раскры-тия вашей индивидуальной гениальности, способ выявления того лучшего, что есть в вас и в других людях. НЛП - это практическое искусство, позволяющее добиться тех результа-тов, к которым мы искренне стремимся в этом мире. Это - исследование того, что составляет различие между выдаю-щимся и обычным. Оно также оставляет после себя целый ве-ер чрезвычайно эффективных техник в области образования, консультирования, бизнеса и терапии" [48, с. 17-18].

[13]

Это классический образец НЛП-стиля - многочислен-ные обещания, заносчивая уверенность в собственной непогрешимости. Притязания на высокую эффектив-ность - и тут же грубая лесть по поводу "вашей индиви-дуальной гениальности", способ обнаружения и раскры-тия которой почему-то "невозможно отразить в словах и технологиях". Понятно, что восторженные описания не-обычайной легкости, быстроты и блеска, с которым тера-певты упомянутой школы справляются с любыми, даже самыми трудными и сложными проблемами, не оставят равнодушными людей, мечтающих о славе (и деньгах!) харизматического психотерапевта. Адепты НЛП не зря подчеркивают универсальность, новизну и междисципли-нарный характер своих техник, их исключительные воз-можности и всеобъемлющее совершенство в рекламных объявлениях о семинарах и тренингах.

Скорее всего, я клюнула на это направление из-за на-звания. "Нейро-лингвистическое" звучало так солидно. Но уже тогда (в 1994-1995 г.) было очевидно, что столь сильно и грубо подаваемое направление не работает. По-чему? Очень крамольный вопрос. Сначала я рассуждала в рамках тезиса "нет плохих учителей, есть плохие ученики". И выучила лингвистику, после чего стало понятно, что ссылки на Н.Хомского у Д.Гриндера и Г.Бендлера спеку-лятивны, а Ф.де Соссюра, Э.Бенвениста или даже родного Э.Сепира основоположники НЛП не читали. А уж Л.Витгенштейна и не смогли бы, в этом можно поручиться. Лингвистический уровень анализа в НЛП оказался мини-мальным, а предложенные в первом томе "Структуры ма-гии" языковые техники явно не подходили для речевого общения на русском языке, синтаксис, прагматика и дейксис которого сильно отличаются от английского.

Напрасно я пыталась найти в других работах этого на-правления примеры психотерапевтического использова-ния лингвистических идей и техник. Большинство кни-жек состояли из стереотипно повторяющихся описаний разного рода "якорений" и "рефреймингов" и бесконеч-но однообразных стенограмм сеансов, пафос которых не-изменно сводился к финальному "О-о-о, теперь я, кажет-

[14]

ся, о-го-го!" клиента на фоне восторженного молчания группы в сиянии апостольской улыбки терапевта.

Последствия своей некритичной доверчивости я изжи-вала года два. Самым лучшим лекарством от НЛП оказа-лись работы психоаналитиков, чьи объяснения помогли понять природу и сущность того, что можно назвать ин-фляцией личности психотерапевта. К.Г.Юнг описал это как процесс формирования мана-личности. Его специ-фика в сфере психотерапевтической практики состоит в следующем: начинающий психотерапевт после несколь-ких явно успешных случаев консультирования (особенно если тому были восторженные свидетели) постепенно убеждает себя в том, что искомая цель мудрого всемогу-щества - в двух шагах. Ошибки и неудачи быстро вытес-няются, что облегчает проективную идентификацию с ка-ким-нибудь хорошо описанным или блестяще подающим себя "мастером НЛП", В глубине души он уже маленький Перлз или неизвестный пока еще Милгон Эриксон.

Терапевт, подверженный инфляции, не склонен заду-мываться над психологическими механизмами оказывае-мого воздействия, результат последнего он приписывает исключительной силе и незаурядности собственной лич-ности. Ответа "потому что я гениальный" в большинстве случаев оказывается вполне достаточно. Как пишет Юнг, "все эти атрибуты исходят, естественно, от наивной проек-ции бессознательного самопознания, которую не совсем по-этично можно выразить примерно так: "Я признаю, что во мне действует некий психический фактор, который са-мым невероятным образом уклоняется от моей сознатель-ной воли... Я чувствую свое бессилие перед таким поло-жением дел, а всего ужаснее, что я в него влюблен, и мне остается только восхищаться им" [98, с.299-300].

В свете юнговских объяснений многое стало понят-ным. В частности и то, почему бездоказательная похваль-ба своими успехами и безудержное самовосхваление (классический пример - откровения Ф.Перлза по пово-ду своей неотразимости) не вызывают неловкости у по-следователей калифорнийских школ. Почему некоторые отечественные психологи, профессионально сформиро-

[15]

вавшиеся в поле достаточно фундаментальной методолого-теоретической традиции научного знания, не устояли перед заманчивыми посулами американских терапевтов-коммивояжеров, а уж доверчивые студенты липли на все эти "мастер-классы" как мухи на мед. "Вряд ли можно запретить кому-нибудь хоть немного восхищаться собой за то, что этот кто-то заглянул дальше, чем другие, и у других есть эта потребность - отыскать где-нибудь героя, которого можно потрогать, совершенного мудреца, вож-дя и отца, фигуру, обладающую несомненным авторите-том" - пишет Юнг в работе "Отношения между Я и бес-сознательным" [98, с. 306].

Может быть, в стенах университета было легче увидеть, что большинство новых видов неаналитической психоте-рапии носят ярко выраженный антиинтеллектуальный характер. Безусловно, немалый вклад в разочарование подходами, призывающими к личностному росту посред-ством повышения аутентичности, доверия чувствам и му-дрости природного "ин-се", внесли встречи с многочис-ленными доверчивыми жертвами этих направлений. Я знаю многих мужчин и женщин, годами якоривших ре-сурсные состояния на семинарах по НЛП и громко воз-глашавших "Я тебя принимаю, хоть и не понимаю (?!)" в гештальт-группах. Научившись выражать свои чувства, прорабатывать эмоциональные травмы движениями глаз (ДПДГ) и распознавать ведущие репрезентативные систе-мы, они не избавились от проблем, их симптомы и фо-бии успешно прогрессировали.

Существенно позже я начала понимать, сколь опасны-ми могут быть бездумно применяемые методы и приемы психологического воздействия. Взять, к примеру, много-численные диссоциативные техники, столь популярные у сторонников калифорнийских школ. Задумывался ли кто-нибудь из них о том, что произойдет, если принуж-дать к диссоциации ("Посадите эту часть своей личности напротив себя и попробуйте с ней поговорить") клиента, У которого именно диссоциативные защиты и примитив-ная изоляция являются основными источниками лично-стных проблем? Попробуйте представить себе ощущения

[16]

внутренне дезорганизованного, беспомощного, испуган-ного человека, идентичность которого рассыпается на ку-ски прямо на терапевтическом сеансе, а многочисленные свидетели стимулируют этот процесс и делают критичес-кие замечания.

Свою лепту в разочарование "американской психоте-рапевтической мечтой" внесли и многочисленные книж-ки - плохо переведенные, неряшливо изданные, безгра-мотные и убогие (ни правильных ссылок, ни точных цитат, ни даже верно транскрибированных имен и фами-лий). Не могу отказать себе в удовольствии процитиро-вать парочку пассажей из книги по НЛП, которая в этом смысле является эталоном⁵:

"Фобии сами могут обобщаться на другой опыт. Я работал с женщиной, которая была фобиком мостов, где вы можете смотреть через решетку на воду внизу. После делания измене-ния в опыте с мостом она сказала: "Нет, это звук шин на мос-ту, который запускал страх". После этого мы работали со зву-ком, который продуцировал тошноту. Изменение этого ответа на этот звук привело ее назад, к звукам корабельного двигате-ля в открытом море... она слышала звук мотора, блуждающего по морю. Когда это было изменено, этот весь паттерн был ос-вобожден и не было больше ответа на мосты ";

"Большинство людей, когда они в замешательстве от чего-нибудь, собирают больше информации об этом объекте. Это за-гоняет их в замешательство даже больше. Трудность не в том, что они не имеют достаточно информации, а в тал, что они не имеют этой информации организованным способом, который полезный" (курсив мой - Н.К.).

И все это - на одной странице (с. 13), и так до беско-нечности. Что тут скажешь? Одним словом, через не-сколько лет знакомства с калифорнийскими школами стало понятно, что у меня тоже "не было больше ответа на мосты". Они благополучно канули в прошлое.

Повседневная практика заставляла все больше обра-щаться к глубинной психологии. Во-первых, надо было читать лекции, то есть рассказывать о теоретических ос-новах психотерапевтического воздействия. Психоанали-тические положения составляют стройную систему, их

[17]

можно сравнивать, обобщать, расширять, находить про-тиворечия или сходные основания. Среди них можно вы-бирать, даже капризничать (если угодно): "Какой-то этот Эрнст Джонс весь вторичный". А у последователей Перлза или Роджерса среди теоретиков кто вторичный? В ана-литических школах - множество авторов, сочетающих строгую принадлежность к ортодоксальной теории с ори-гинальными собственными идеями, порой жертвующих этой принадлежностью во имя последних - и все-таки остающихся в рамках школы (М.Кляйн, М.Балинт, Д.У.Фэйрберн). Что у представителей калифорнийских школ? Что составило бы содержание университетской лекции под названием "Развитие теории и практики НЛП в последнем десятилетии XX века"?

Во-вторых, размышляя об итогах практической деятель-ности, я понимала, что по-настоящему работает только анализ. Если он сочетается с другими формами терапевти-ческой работы, или вплетен в них отдельными элемента-ми, то эти другие формы и способы действуют лучше. Не-избежные вопросы студентов: "А что, защиты, которые в психоанализе и те, что по Перлзу, одинаковые?" здорово приелись. Стала очевидной необходимость предложить им самим проверить, откуда что взялось. То есть дать специ-альную исследовательскую работу на данную тему.

Вывод ликующего дипломника гласил: впервые защи-ты (само понятие, их виды и механизмы) выделены, опи-саны и проанализированы в психоанализе, а гештальт-терапия акцентировала внимание лишь на нескольких из них (проекция, симбиоз и т.п.). Дальнейшая стратегия работы с последствиями защит в обеих школах сильно различается, однако трудно представить себе, что осозна-ние, проработка и изживание защитного поведения могут быть настолько же успешными при кратковременной групповой работе, как и в длительном индивидуальном анализе. Диплом активно читали следующие поколения. Студенты на собственном опыте учились отделять эф-фективную терапию от эффектной.

Используя психоаналитическую теорию, методы и приемы аналитической работы в своей практике, я очень

[18]

скоро столкнулась с серьезным противоречием: можно ли сочетать групповую и краткосрочную форму терапии с ее аналитическим содержанием? Практика свидетельствова-ла, что можно, даже необходимо. При этом теоретичес-кие предписания психоанализа нарушались.

Знакомство с подходами, объединяемыми названием "психодинамическая психотерапия", избавило от некото-рых сомнений, хотя и не от всех. Богатство и своеобра-зие современной психоаналитически ориентированной терапии, тонкие разграничения ее видов и форм, пока-занных при работе с различными категориями клиентов (пациентов), обширный перечень теоретических трудов, обобщающих опыт работы с самыми разными проблема-ми - все это помогало лучше сориентироваться в про-цессе выбора собственного пути. В конечном итоге я осо-знала, что могу попытаться описать свой метод работы как вполне устойчивый индивидуальный стиль психоте-рапевтической деятельности. Нашлось и подходящее на-звание - терапевтический анализ.

1.2. Понятие терапевтического анализа

Что же такое терапевтический анализ? Это психотера-певтическая работа, которая опирается преимущественно на психоаналитические приемы и методы (анализ снови-дений и ассоциаций, интерпретации защит и сопротивле-ний, трансферентных отношений, ошибочных действий и т.п.). Однако в ней не используются многие классические формы и условия: кушетка, нецеленаправленный моно-лог пациента, строгое расписание частоты сессий. Клиен-ты рассказывают о проблемах, которые их волнуют и за-ботят в настоящее время, а терапевт реагирует своими интерпретациями не как "бесстрастное зеркало", а как заинтересованный и компетентный слушатель и помощ-ник. Он активно включен в беседу, задает вопросы, при необходимости - дает теоретические объяснения (напри-мер, рассказывает о различных формах защит или дина-мике развития объектных отношений) с учетом уровня

[19]

понимания клиента. Иногда рекомендует прочесть ту или иную литературу, не слишком специального характера - например, многие клиенты стали лучше понимать свои трудности и справляться с ними, прочитав содержатель-ную, просто и ясно написанную книгу Фрица Римана "Основные формы страха"⁶.

Важной особенностью предлагаемого подхода является то, что его операциональная сторона - речь терапевта, использование метафор, интерпретация трансферентного сопротивления - в большей степени определяются структурным (лингвистическим) психоанализом Ж-Лакана, нежели классической фрейдовской доктриной. С моей точки зрения, между Лаканом и Фрейдом нет ка-ких-либо существенных противоречий, и Лакан действи-тельно верен тому лозунгу ("Назад, к Фрейду!"), под ко-торым в 50-е годы осуществил свою знаменитую реформу психоанализа. Идеи Лакана позволяют не только лучше понимать глубинные основания психологических и лич-ностных проблем, но и предлагают гораздо более эффек-тивные формы психотерапевтического воздействия.

Возьмем в качестве примера самый простой вопрос - кто является вторым (кроме аналитика) субъектом психо-терапевтического воздействия? Лакан хорошо понимал, насколько неоднозначной в терапии является позиция клиента, равно как и иллюзорный характер представле-ний о его личности, сформированных на основе наивных наблюдений:

''Для нас важно знать, где находится субъект аналитическо-го отношения. И в этом вопросе наивная позиция: субъект? Да вот же он, перед вами!- словно пациент - это что-то одно-значное, словно сам аналитик сводится к группе индивидуаль-ных характеристик, - совершенно недопустима" [35, с. 193].

Он подчеркивал, что клиент - прежде всего говоря-щий субъект, а его позиция - место, откуда доносится речь, т.е. природа терапевтического взаимодействия - всецело лингвистическая. Найти и определить занимае-мое клиентом "в поле речи и языка" место совсем непро-сто, и сама эта работа - залог возможности терапевтиче-

[20]

ского воздействия и его успеха. Клиент - это тот, кто го-ворит; вернее, говорящий и является субъектом терапии, и понять его природу - половина всей работы психоана-литика:

"Кто же он, этот субъект? Вот тот вопрос, которым мы за-нимаемся здесь во всех его формах, во всех антиномиях, ко-торые он выявляет. Мы прослеживаем все точки, где он от-ражается, преломляется, вспыхивает, надеясь тем самым суметь почувствовать ту единственную, где он кроется и к ко-торой прямо не подступиться, ибо к ней нельзя подступить-ся, не задев при этом самих корней языка" (там же).

Первую попытку ассимилировать ряд теоретических положений структурного психоанализа я предприняла немного раньше [23]. Лингвистическая модель психоте-рапии вызвала неоднозначную реакцию (кто-то ругал, кто-то хвалил, кто-то ничего не понял), но мне стало очевидно, что идеи Лакана и его последователей в нашей стране находят больше почитателей среди философов и лингвистов, чем среди психологов и психотерапевтов [см. 49, 51, 58 и др.]. Анализ психотерапевтического дис-курса требует специальных лингвистических знаний; кро-ме того, его методы и приемы уже были описаны доста-точно подробно. Так что я, посвятив ему отдельную главу в конце книги, решила не перегружать этим материалом содержание других разделов. Из-за чего большинство комментариев к приводимым фрагментам психотерапев-тических бесед пришлось упростить. Но ведь нельзя объ-ять необъятное.

В терапевтическом анализе основой для интерпретаций могут быть представления различных школ глубинной психологии - от классических фрейдовских идей до тео-рии парциальных личностей постъюнгианца Дж.Хиллмана и шизоанализа Ж-Делеза и Ф.Гваттари. Опыт показы-вает, что выбор концепции, в которой осмысливаются жизнь и проблемы клиента, определяется спецификой его запроса и особенностями мышления и понимания. Различным клиентам подходят разные теории: рассказ одного направляет мышление терапевта в сторону теории

[21]

объектных отношений, проблемы другого больше похожи на следствия "игр", описанных Э.Берном, третий выгля-дит и ведет себя так, как будто сошел со страниц адлеровских работ. Иногда приходит человек, который уже пытался осмыслить свои трудности, скажем, в рамках юнгианских представлений - он хочет обсуждать про-блемы собственной индивидуации, и к этому желанию следует отнестись с уважением. Если клиент интересует-ся психологией, то полезно анализировать его проблемы с точки зрения нескольких теорий, сравнивая и сопостав-ляя получаемые в ходе анализа трактовки.

Предлагаемый в рамках данного подхода теоретичес-кий плюрализм может показаться просто очередной по-пыткой эклектического "смешения языков". Мне бы не хотелось создавать такого впечатления. Я отнюдь не при-зываю к тому, чтобы в беседе с клиентом юнгианские, структурно-аналитические и опирающиеся на сэлф-теории интерпретации сменяли друг друга, сбивая его с тол-ку и создавая ненужную путаницу. Начиная терапию, можно выбирать любое из подходящих направлений, но в течение всей работы следует оставаться в рамках сде-ланного выбора.

Разумеется, студенту-психологу, который не только про-ходит терапию, но и пробует одновременно развивать на-выки профессиональной рефлексии психотерапевтической деятельности, можно и нужно предлагать "параллельные интерпретации", иначе разница между структурной и объ-ектной теорией в психоанализе так и останется для него избыточным теоретическим изыском. А вот в работе с обычным, далеким от психологии клиентом, приводить несколько теоретических объяснений его поведения или намерений стоит лишь в случае сильного сопротивления. Опыт показывает, что наилучший способ преодолеть нар-циссическую грандиозность клиента в терапевтическом анализе - это сначала потешить ее, предложив две-три (а то и четыре) подробные интерпретации этого феномена с позиций различных психоаналитических школ.

И еще один момент, принципиально важный для опре-деления сущности предлагаемого направления. В тера-

[22]

певтическом анализе не используются другие, неаналити-ческие теории и - особенно - техники и приемы ра-боты. Никакой работы с субмодальностями, эриксоновского гипноза, рефрейминга и техники "взмах". В противном случае это уже даже не эклектика.

Опытным психотерапевтам столь категорическая пози-ция, я думаю, понятна. И все же ее стоит прокомментиро-вать. Дело в том, что сформированная профессиональная идентичность терапевта практически всегда⁷ предполагает устойчивые индивидуальные предпочтения в системе дис-курсивных практик психотерапии. Организатор несколь-ких конференций, на которых рассматривались итоги сто-летнего развития психотерапии, Дж.Зейг правильно отмечает, что непримиримые теоретические противоречия между сторонниками различных школ - самая яркая и стабильная ее характеристика на сегодняшний день:

"Каждая из многообразных школ твердо держится за свои теории методы. Взаимообогащение идеями наблюдается в редких случаях. Превыше всего ставится чистота позиций. Эклектизм считается признаком отсутствия "породы"... Зна-комство с докладами убеждает: мало кто ссылается на рабо-ты представителей других школ, а тем более - признает их теоретическое влияние" [91, т. 1, с. 9].

И это естественно - таковы особенности любой иден-тичности, которая состоит в отождествлении себя с ка-кой-либо одной группой (профессиональной, этнической религиозной) и одновременном обособлении от осталь-ных, противопоставлении "мы" и "они".

Цитируемый автор считает такое положение дел непоз-волительной роскошью, демагогически упирая на то, что раз психотерапия вышла "на передовой рубеж борьбы за здоровье человека", то "для достижения цели позволи-тельно использовать все методы и техники, прошедшие испытание временем" (там же). Использовать, наверное, можно, но зачем же смешивать? Не окажется ли гибрид психоанализа и НЛП этакой внутривенной клизмой или сочетанием слабительного со снотворным?

[23]

К счастью, сами психотерапевты весьма решительно противостоят такому смешению. Многочисленные по-пытки вынужденного диалога между представителями различных направлений, примером которого служит упо-мянутая выше конференция, руководимая Дж.Зейгом, как правило, заканчиваются ничем. Характерен в этом смысле диалог психоаналитика Дж.Мастерсона и семей-ного терапевта Дж.Хейли, приведенный в первом томе материалов конференции [91, т.1, с. 47-56]. Выдержанные в классическом стиле "А ты кто такой, в нягуре?" вопро-сы и возражения Хейли по докладу Мастерсона можно свести к нескольким пунктам, а именно:

- у меня нет ничего общего с психоаналитиками;

- я не собираюсь обсуждать данный доклад;

- психоанализ умер в 1957 г.***, "и похороны все еще продолжаются в больших городах";

- у психоаналитически мыслящих психиатров "имеет-ся род фиксации на идеях", но этот вид терапии почему-то продолжает оплачиваться медицинской страховкой;

- пограничной личности не существует - и так далее.

Ответ Мастерсона тоже достаточно красноречив: "Гос-подин Хейли, Вы уверены, что не были тем самым "чер-ным рецензентом", который "зарубил" мои рукописи?... Я чувствую, что с Вашими взглядами что-то не так... Ваш способ игнорировать содержание моего доклада... обус-ловлен невозможностью выйти из узких рамок семейной терапии - единственной теории, в которой Вы хоть что-то понимаете" [91, т.1, с.53-55].

Столь обширная выдержка хорошо иллюстрирует пер-спективы слияния различных психотерапевтических школ. Вероятность этого вряд ли стоит обсуждать все-рьез. Что же касается глубинно ориентированных подхо-дов, то все они возникли в процессе дифференциации единого прежде психоаналитического знания и могут ис-пользоваться параллельно или в сочетании друг с другом.

Терапевтический анализ - это, в какой-то степени, попытка соединить феноменологические методы получе-

^***Почему именно в 1957? Тем более, что это год моего рождения...

[24]

ния знания из опыта с герменевтическими принципами психоанализа. В этой книге, предназначенной для обуче-ния и адресованной прежде всего студентам, я попробую дать общее представление о сущности подхода, отложив на время его строгий методологический анализ. Необхо-димость последнего для меня очевидна, но это дело буду-щего. Ряд связанных с методологией и методами проблем обсуждается в следующем параграфе.

Как известно, психоаналитическая терапия в большин-стве случаев проводится индивидуально. Известный пси-хоаналитик Отто Кернберг однажды сказал, что не стал бы использовать групповую психотерапию даже под ду-лом пистолета. Однако известны примеры, когда этот принцип нарушался, особенно в процессе обучения пси-хотерапевтов (например, знаменитые парижские семина-ры Ж.Лакана). Я думаю, что терапевтический анализ - вполне приемлемая форма психоаналитической работы с учебной группой, он открывает широкие возможности для дидактического анализа будущих терапевтов. В груп-повой терапии многое зависит от начальной мотивации участников, а обучение навыкам и приемам аналитичес-кой работы - хороший стимул к успеху.

В индивидуальной форме терапевтический анализ мо-жет продолжаться от 1-2 месяцев до полугода (в среднем при частоте встреч 1-2 раза в неделю). От терапевта тре-буется хорошая теоретическая подготовка и пристальное внимание к рассказу клиента на протяжении всего сеан-са. "Свободно плавающего" внимания недостаточно, по-скольку нужно направлять ход сеанса, если клиент отхо-дит в своем рассказе от проблем, которые послужили поводом для обращения за помощью. Конечно, не стоит напоминать своими вопросами требовательного, контро-лирующего начальника (родителя), ведь даже при проч-ном и устойчивом терапевтическом альянсе клиенты, рассказывая о глубоко личных вещах, не уверены твердо в безоценочном принятии своих действий и поступков, бессознательные мотивы которых постепенно проясня-ются. На протяжении всего анализа они нуждаются в со-хранении теплых, сердечных отношений.

[25]

Особую проблему терапевтического анализа представля-ют неизбежно возникающие трансферентные реакции. Описываемая форма терапии не предполагает стимулиро-вания глубокого трансферентного невроза, однако сам феномен трансфера неизбежно присутствует. Аналитику следует быть очень внимательным и подробно комменти-ровать малейшие проявления трансферентных чувств. Нужно снова и снова объяснять клиентам подлинную при-роду этих переживаний, неустанно подчеркивая, что отно-шения закончатся по окончании терапии, и от правильно-го понимания ими своих чувств зависит не только успех анализа, но и дальнейшее эмоциональное благополучие.

Наиболее эффективной теорией, позволяющей разре-шать проблемы, связанные с переносом и окончанием анализа, практикуемого в групповой или краткосрочной форме, оказались лакановские представления о переходе за грань желания. В шестой главе я остановлюсь на этой теории более подробно, а здесь лишь замечу, что главный момент "перехода" (так Ж.Лакан называет окончание те-рапии) состоит в акцентировании когнитивной активно-сти клиента в отношении особым образом выстроенной речи терапевта. Переход желания в знание - вот цель, достижение которой знаменует успех анализа.

В заключении этого параграфа, посвященного описа-нию насущной необходимости терапевтического анализа в многоликом феноменологическом пространстве совре-менной отечественной психотерапии, я хочу процитиро-вать слова Н.Мак-Вильямс, вынесенные на обложку ее книги "Психоаналитическая диагностика": "Подобно по-литике, психотерапия является искусством возможного. Самым большим преимуществом для терапевта при тео-ретическом осмыслении клиентов с точки зрения разви-тия является возможность понять, чего было бы разумно ожидать в случае оптимальной терапии для каждого из них.. Как врач ожидает от сильного и крепкого человека более быстрого и полного выздоровления после болезни, как преподаватель полагает, что сообразительный студент усвоит больший материал, чем тугодум, так и терапевту стоит ожидать разного результата от людей с различным

[26]

уровнем развития характера. Реалистичные цели защища-ют пациента от деморализации, а терапевта - от перего-рания". Именно в этом - в добросовестном глубинно-психологическом анализе проблем клиента и постановке реалистичных целей терапии - и заключается сущность терапевтического анализа.

1.3. Модели психотерапевтического взаимодействия

Поскольку терапевтический анализ как направление в психотерапии является сочетанием общих принципов психотерапевтической деятельности с аналитическими формами и способами ее осуществления, было бы полез-но рассмотреть существующие модели психологической помощи на предмет возможности их использования в данной форме терапевтической практики. В этом пара-графе я не ставлю цель рассмотреть все существующие модели и способы их классификации, а хочу прояснить, как конкретно описываемое направление соотносится с уже устоявшимися стандартами оказания психотерапев-тической помощи, принятыми в различных профессио-нальных группах.

Выделение и сопоставление моделей психотерапевти-ческой деятельности на основе их принадлежности груп-пам профессионалов не случайно. На мой взгляд, такой подход обеспечит наиболее продуктивное понимание аксиологических (ценностных) и праксиологических (связанных с содержанием деятельности) аспектов той психосоциальной практики, которая называется психоте-рапией. В конце концов, именно психотерапевты лучше других знают, что конкретно они делают в общении с клиентами, и способны рефлексировать теоретические и методические основания своего труда. В противном слу-чае психотерапевтическая деятельность утрачивает раци-ональные корни и вырождается до уровня своих истори-чески первичных форм - магии и знахарства.

Феноменология психотерапии чрезвычайно многообраз-на. Современные реалии бытия благоприятны для развития

[27]

этой формы социальной практики. Бурный рост объема психотерапевтической помощи в бывших социалистичес-ких странах является естественной реакцией противостоя-ния сложившейся системе социальных взаимодействий в обществе, в котором, как пишет известный психотерапевт А-Ф.Бондаренко, обычная позиция личности - жертва.

Естественно, растет и число специалистов в области психотерапии. Традиционно профессиональными субъ-ектами в этой области являются врачи (прежде всего пси-хиатры), а также психологи и священники. И хотя между ними не существует больших расхождений в понимании целей и задач психологической помощи, модели психоте-рапевтической деятельности у этих трех профессиональ-ных групп существенно отличаются.

Религиозно окрашенные формы психологической по-мощи в нашем обществе обособлены от других психоте-рапевтических направлений. Парадигма святоотеческой психотерапии предполагает специфический взгляд на причины возникновения личностных проблем и психиче-ских заболеваний, их природу и сущность, описываемые посредством таких понятий, как грех, вина, наказание, искупление, покаяние и т.д. Пастырская помощь, в свою очередь, опирается прежде всего на систему нравствен-ных и религиозных идей, далекую как от психологичес-ких теорий, так и от психиатрических представлений о психическом здоровье, норме и патологии.

Традиция духовной помощи, сложившаяся в церкви, предусматривает наставления, связанные с таинством ис-поведи, пастырское окормление. Исповедь в православ-ной или католической традиции является таинством, по-скольку здесь происходит нравственное преображение личности, "второе крещение". Изложение грехов перед исповедником в православии называется "поновлением". В процессе исповеди между духовником и исповедую-щимся устанавливается известного рода гармония. Это бывает, когда духовник, подобно психотерапевту, живо входит в переживания кающегося, причем проявляет не только строгость судьи, но и попечительность, сострада-тельность любящего отца.

[28]

Пастырское окормление в православной традиции представлено "духовным отцовством". Это длительные, устойчивые и значимые отношения, которые могут быть описаны в категориях благословения (укрепление реши-мости) или совести. Суть православного пастырского "окормления" митрополит Антоний (Храповицкий) на-звал даром сострадающей любви.

Однако резких, непримиримых противоречий между религиозными и внеконфессисональными моделями пси-хологической помощи не существует. Можно считать, что именно из пастырства психотерапия заимствовала целый ряд своих этических принципов: идею служения, нравст-венное воздействие словом, сокровенность встречи, ис-кренность и сопереживание страждущему, необходимые советы по моральной поддержке - все то, что называет-ся духовным врачеванием.

Тем не менее, религиозно-пастырская модель психоло-гической помощи практически не оказала влияния на тео-ретические основы большинства современных психотера-певтических школ и используемые в них психотехнические приемы. Этические принципы и базовые коммуникатив-ные установки (эмпатия, безоценочность и т.п.) остаются главной точкой пересечения пастырской помощи и психо-терапии. Что же касается основополагающих гносеологиче-ских и эпистемологических (связанных с познанием) сто-рон терапевтической деятельности, то даже в работах самых известных священников-психотерапевтов, таких, как Пауль Тиллих и Ролло Мэй, эти аспекты фактически свободны от религиозных идей и церковных правил.

Я думаю, что для терапевтического анализа с его четко выраженной ориентацией на глубинно-психологические теории и аналитические методы работы, возможности синтеза с религиозно окрашенными формами терапии минимальны. Для работы с определенными категориями клиентов скорее подойдут юнгианские способы осмысле-ния человеческой духовности и ее архетипических основ. Хотя синкретизм юнговских идей и свойственное анали-тической психологии беспристрастное понимание рели-гиозных феноменов как специфических форм групповой

[29]

и индивидуальной психической реальности могут стать препятствием для ортодоксально мыслящих христиан, особенно православных.

Рассмотрим теперь модели психотерапевтической дея-тельности, свойственные психологам и психиатрам. Во-первых, есть существенные различия в понимании пси-хотерапевтического взаимодействия между представителя-ми различных отраслей психологии. Клинические, со-циальные и педагогические психологи, как правило, акцентируют внимание на разных аспектах психотерапев-тической работы. Могут различаться преставления о целях и задачах терапии, или же внутри сходного круга задач вы-бираются неодинаковые приоритеты.

Психологическая модель психотерапевтической помо-щи обычно и описывается как собственно психотерапия. Различия в формах и методах обусловлены выбором со-ответствующего направления (психоанализ, гештальт, роджерианство), при этом существуют устойчивые пред-почтения: клинические психологи ориентированы пре-имущественно на когнитивное направление, телесные техники и психоанализ; социальные - на индирективные подходы и трансактный анализ; патопсихологи естествен-но тяготеют к поведенческой терапии; у психологов, ра-ботающих с детьми, большой популярностью пользуются различные школы семейной терапии. Довольно большая часть клинических психологов предпочитает психиатри-ческую модель психотерапии с выраженной психоанали-тической направленностью.

На мой взгляд, больше всего различаются между собой модели терапии у психологов и психиатров. Будучи сама психологом, я попробую эксплицировать и описать свой-ственные психиатрам* представления и установки в сфере

* Излагаемые далее представления почерпнуты главным образом из практики общения с членами Крымской республиканской Ассоциа-ции психиатров, психотерапевтов и психологов. Беседы с этими ува-жаемыми коллегами и чтение их работ оказали неоценимую помощь в понимании того, что такое психотерапевтическая помощь и психо-терапия в целом. Особую благодарность и признательность я хочу выразить Г.М.Коробовой, А.А.Коробову и В.П.Самохвалову.

[30]

психотерапии. Я хорошо понимаю, что это будет взгляд со стороны, точка зрения человека, имеющего весьма скром-ные знания о медицине и психиатрии, так что данное описание вряд ли совпадет с мнениями самих врачей. Тем не менее, учитывая наличие общности профессиональных интересов психиатров и психологов (психотерапевтичес-кая помощь), это может оказаться полезным.

В литературе эта проблема (где именно между психоло-гией и психиатрией располагается психотерапия) освеще-на достаточно подробно⁸. В качестве характерного приме-ра можно процитировать названия статей, составляющих сборник по итогам общеевропейской дискуссии о пробле-ме научного статуса психотерапии [55]: "Психотерапия как наука, отличная от медицины" (Э.Вагнер); "Является ли психотерапия самостоятельной научной дисципли-ной?" (Э.ван Дойрцен-Смит, Д.Смит); "Место психоте-рапии между психиатрией и психологией" (А.Фильц), "Психотерапия - наука о субъективном" (А.Притц, Х-Тойфельхарт), "Самостоятельность психотерапии в на-уке и практике" (Р.Бухман, М.Шлегель, Й.Фетгер).

С одной стороны, связь между психотерапией и меди-циной (в особенности психиатрией) настолько глубока и очевидна, что отнесение психотерапевтической практики "к ведомству" патопсихологии, клинической психологии и психиатрии вполне естественно. Тем не менее, в пси-хиатрии есть устойчивое мнение о том, что последняя имеет с психотерапией мало общего. Эта точка зрения опирается на нежелание многих психиатров объяснять душевные болезни в терминах духа (как это делал, к при-меру, Юнг) и лечить их с помощью речевого воздействия (talking cure). Одна из авторов вышеупомянутого сборни-ка пишет:

"Развитие психотерапии в основном происходило за преде-лами академической психиатрии и зачастую пренебрежитель-но рассматривалось психиатрами как поворот назад, к фило-софии природы. Психиатры, которые, подобно Юнгу и Блейлеру, практиковали и психотерапию, руководствовались побуждениями, полученными вне психиатрии. Мне неизвес-тен ни один психотерапевтический подход, который бы осно-

[31]

вывался на психиатрической теории - и это совсем не уди-вительно: психиатрия располагает каузальными или функци-ональными объяснениями для расстройств нервной системы, а также выведенными из них (или хотя бы связанными с ни-ми) физикалистскими методами лечения" [55, с.45].

В то же время академические психологи, рассматривая психотерапию как один из аспектов медицины, полагали, что, в силу наличия интенционалистских моделей и личностно обусловленных детерминант психотерапевтичес-кого дискурса, она не вписывается в систему строгого психологического знания. В истории психологии извес-тен факт игнорирования фрейдовской теории как субъек-тивистского и вообще "метапсихологического" подхода.

Известный психиатр и психотерапевт-психоаналитик Александр Фильц выводит специфику психотерапии из особенностей ее предмета, каковым, по его мнению, яв-ляется страдание (pathos). Его рассуждения сводятся к следующему:

психология (называемая также "нормальная психоло-гия") есть наука о нормальной (здоровой) психической и душевной жизни;

психиатрия, предмет которой несводим к "тотальной патологии" или "чистой не норме", занимается изуче-нием болезненного в нормальном. Именно это называет-ся в медицине нозологической формой или основной диагностической категорией;

психотерапия описывает и концептуализирует отдель-ные факты болезненного и нормального на основе опыта лечения, непосредственно вытекающего из меж-человеческих отношений. Она имеет дело со страдани-ем ("патос"), которое, в отличие от "нозоса", указыва-ет на отношение страждущего к своему расстройству. Предмет психотерапии - страдание - это нормальное среди болезненного.

Исходя из этого, А.Фильц так описывает цели терапев-тической помощи внутри самой психотерапевтической среды:

[32]

"Патос - это целостная экзистенция с расстройством и в расстройстве, в то время как нозос отображает лишь одно из возможных расстройств экзистенции. Страдать можно и от неболезненных обстоятельств, скажем, от ограничения сво-боды или "плохих" отношений.

Патос - это выживание нормального и преодоление рас-стройства вопреки болезни, со стороны здоровых частиц чело-века. Нозос же - это преодоление здорового больным со сторо-ны болезненных процессов. И последнее - больное само по себе не страдает; это здоровое страдает от больного.

Отсюда следующая гипотеза: главным делом и сферой пси-хотерапии является в какой-то степени обратная сторона пред-мета психиатрии. Последняя идет от здорового к болезненно-му, а психотерапия - наоборот. Поэтому предмет психотерапии кристаллизуется как нормальное (здоровое) сре-ди болезненного" (55, с. 290, подчеркнуто мной - Н.К.).

Это определение представляется весьма продуктивным не только "на уровне здравого смысла", как считает его автор. Оно хорошо и точно "разводит" психиатрию и психотерапию не столько на уровне методов и целей (что, на мой взгляд, недостижимо), сколько на основе понима-ния основной интенции субъекта профессиональной де-ятельности, понимания им смысла последней.

На практике психиатрическая модель психотерапии от-личается рядом характерных особенностей. В понимании и особенно описании проблем психиатры, как правило, совершенно игнорируют личность и отталкиваются толь-ко от поведения. Столь естественный для психолога во-прос о мотивах повисает в воздухе. Иногда в разговоре с очень квалифицированным специалистом возникает впе-чатление, что для понимания и объяснения поведения пациентов (которые все-таки люди!) достаточно только этологии (науки о поведении). А как же психика, созна-ние? - Ну хорошо, пусть это будет этология человека (хотя, по-моему, чаще используется выражение "поведе-ние высших приматов").

Специфическая особенность психотерапевтического дискурса психиатров - стремление не использовать для понимания человеческих проблем слов и понятий, опи-сывающих человеческую духовность. Так, в монографии

[33]

В.П.Самохвалова "Эволюционная психиатрия"⁹, имею-щей подзаголовок "История души и эволюция безумия", само слово "душа" встречается лишь единожды - в на-звании книги.

И вместе с тем стремление исследовать природу выс-ших форм личностной активности у психиатров-психоте-рапевтов очень велико. Правда, при этом очень часто ве-дущим объяснительным принципом может выступать простая аналогия (О.В.Хренников, 2000), а то и просто пассажи из повести Венедикта Ерофеева "Москва-Пе-тушки" (О.А.Гильбурд, 1994, статья "Духовный смысл русского алкоголизма").

Для наглядности существующие различия в моделях можно обобщить следующим образом:

	Идея (цель)	Объект воздействия	Формы действия	Результат
Религиозная	Служение, забота, "окормление"	Душа	Церковные таинства и и обряды	Спасение души
Психоло-гическая	Помощь	Личность	Межличностное общение	Развитие и личностный рост
Психиат-рическая	Лечение	Поведение и психика	Модифициру-ющее влияние	Нормаль-ность

Впрочем, все это - не более чем взгляд постороннего. Возможно, наши (психологические) теории и дискурсив-ные практики выглядят для психиатров не менее странны-ми. Важно другое. Междисциплинарная кооперация в сфе-ре психотерапии имеет большое будущее, и существующие профессиональные модели психотерапевтической помощи способны взаимно дополнять и обогащать друг друга. Это, по всей видимости, должно стать одним из ведущих на-правлений развития теории и практики психотерапии.

Глава 2. Теория и техники терапевтического анализа

2.1. Структурирование отношений

Описание теории и практики терапевтического анали-за уместно начать с обсуждения различий между собст-венно психоанализом и предлагаемым подходом. По-скольку терапевтический анализ - не что иное как видоизмененная (сокращенная и упрощенная) психоана-литическая процедура, которая применяется в условиях групповой работы или как форма краткосрочной тера-пии, то различия, хотя и весьма существенные, касаются прежде всего способов аналитической работы, а не ее со-держания и теоретических основ. Кроме того, цели и за-дачи терапевтического анализа формулируются несколь-ко иначе, чем в классическом (фрейдовском) варианте психоаналитического лечения, они менее глобальны и более конкретны. Поэтому начальный этап анализа - те-рапевтический альянс, договор аналитика и клиента - имеет свою специфику.

Понятие терапевтического альянса в психоанализе ис-пользуется для обозначения рационального, нетрансферентного отношения пациента к процессу лечения и фи-гуре аналитика. Формы сотрудничества и взаимные обязательства оговариваются перед началом психоанали-тического лечения, которое, как это знает пациент, будет длительным. Психоаналитик предупреждает о труднос-тях, которые могут встретиться в анализе и объясняет, как будет происходить его завершение. Пациент, начав-ший курс психоанализа, готов к обстоятельному и по-дробному обсуждению любых, даже самых интимных мо-ментов своей жизни и знает, что аналитическая работа не должна прерываться в одностороннем порядке, по его желанию, прихоти или капризу. По крайней мере, он об этом предупрежден.

[35]

В наших условиях терапевтический договор заключается, как правило, вокруг одной актуальной проблемы (реже двух или трех, взаимосвязанных между собой). Клиента, например, тревожит его робость в социальных контактах или иррациональные страхи по поводу здоровья и благопо-лучия близких. Или прагматический вопрос: как сделать, чтобы муж регулярно приносил домой зарплату? К глубин-ному анализу бессознательных аспектов своей жизни кли-ент не готов и не чувствует необходимости обсуждать соб-ственные побуждения и мотивы. По большей части он стремится ограничить терапевтическое вмешательство. Женщина, которая жалуется на низкую успеваемость сына и хотела бы получить совет на эту тему, не предполагает, что анализ коснется нарушений внутрисемейной коммуни-кации и затронет болезненную, тщательно скрываемую проблему ее эмоциональной и сексуальной неудовлетво-ренности в супружеских отношениях. Студент, обсуждаю-щий на занятиях по психотерапии ссору с приятелем, спо-хватывается уже после того, как амбивалентная природа их "мужской дружбы" проинтерпретирована сокурсниками в рамках классической фрейдовской теории влечений.

Понятно, что о степени глубины аналитического вме-шательства клиента следует предупреждать заранее. Рав-но как и о том, что представляет собой аналитическая ра-бота и на чем она основана. Как правило, после этого многие люди колеблются в нерешительности, но обычно побеждает желание разобраться в себе и получить по-мощь. Успешному формированию рабочего альянса спо-собствует акцентирование внимания на конкретной психологической теории, которую предполагает исполь-зовать терапевт, общие разъяснения того, какую роль в формировании конкретного поведения личности играет бессознательное - как скрытые, плохо осознаваемые или не признаваемые желания и мотивы, так и более глубин-ные образования сложной символической природы. Уме-стно сказать клиенту о том, что после недвусмысленно выраженного запрета обсуждать те или иные аспекты его внутреннего опыта анализ будет прерван, и терапевтиче-ская работа продолжится только с его разрешения.

[36]

Таким образом, перед нами противоречие: как можно сочетать глубинный анализ с поверхностной мотивацией запроса на терапию? Наиболее очевидный способ его преодолеть - объяснить клиенту, что разумнее пережить и испытать представляющиеся болезненными аспекты личностного функционирования, чем посредством вытес-нения ограничивать пространство своих возможностей. Дж.Сандлер¹⁰ пишет о необходимости соблазнять клиен-та в психоаналитическое лечение [123]. Однако такое соблазнение усиливает перенос и зачастую способствует глубокой регрессии, что больше подходит для классичес-кой психоаналитической терапии, нежели для ее сокра-щенных вариантов.

И все же несколько точных, неожиданных интерпрета-ций, предложенных в самом начале работы, хорошо вы-полняют роль соблазна. Трудно удержаться от возможно-сти поговорить о себе самом с человеком, который так сильно заинтересован и так хорошо понимает "тонкие движения души". Доброжелательное внимание к подроб-ностям жизни клиента, профессиональное аналитическое выслушивание, интеллектуальная респектабельность интерпретативных техник - все это способствует установ-лению прочного терапевтического альянса.

Мой опыт практической работы показывает, что реше-ние начать анализ зависит от того, насколько успешно и быстро вскрывается бессознательная основа подлинной экзистенциальной жалобы клиента. Терапевтический анализ, в отличие от неаналитических форм терапии, ос-новное внимание уделяет не столько различию между тем, на что жалуется клиент и тем, что в действительно-сти является для него проблемой (помехой или препятст-вием в процессе приносящего удовлетворение и радость личностного функционирования), сколько изучению глу-бинных бессознательных причин этой проблемы. Приве-ду несколько примеров.

Клиентка А. обратилась за помощью в связи с предпола-гаемой изменой мужа. Довольно быстро в процессе работы с ней стало понятно, что женщина втайне считает себя плохой и полагает, что муж поэтому вправе ей изменять.

[37]

Иными словами, она чувствует себя виноватой в неверно-сти мужа, во-первых, и в том, что не может "исправиться", и винит мужа, упрекая его в измене, во-вторых. Однако выяснение бессознательных истоков ее всепоглощающего чувства вины заняло гораздо больше времени. В конце концов выяснилось, что бессознательная вина госпожи А. возникает в ситуациях, когда она теряет контроль над про-исходящим (в особенности это касалось межличностных отношений). Типично анальная проблематика (чувство ви-ны в связи с потерей контроля и тайным удовольствием от этой ситуации) представлена в ощущении "замаранности, грязи", которое навязчиво сопровождает клиентку в эпизо-дах, связанных с выяснением отношений. Характерно, что ее профессия (в которой госпожа А. очень успешна), обес-печивающая самоуважение и высокий социальный статус, связана с рекламой и торговлей дорогой косметикой и пар-фюмерией - "средствами чистоты".

Клиентка Б., молодая девушка, испытывала множество различных страхов по поводу своего будущего. Она де-монстрировала неуверенность в себе, неспособность при-нять мало-мальски серьезное жизненное решение, посто-янно откладывала любые ситуации, связанные с необходимостью сделать выбор и нести ответственность за него. Уже самое начало анализа показало, что пробле-мы госпожи Б. не связаны с ее незрелостью, а обусловле-ны страхом зависимости. Перспектива зависеть от на-чальника, принимать помощь родителей и даже любимого человека (он был состоятельным и предлагал Б. материальную помощь) повергала ее в панику. Анали-тическая работа лишь постепенно выявила глубинную тревогу - страх преследования со стороны людей, кото-рых Б. сильно идеализировала. В ее жизненном опыте был случай, когда идеализируемый и любимый поначалу приятель превратился в жестокого и беспощадного мучи-теля. После этого госпожа Б. стала панически бояться близких отношений с людьми, которые были объектами ее идеализирующего восхищения, так как воспринимала близость с ними как предвестие тяжелой и унизительной зависимости.

[38]

Иногда природу глубинной бессознательной проблемы клиента и ее связь с со скрытыми опасениями и страхами можно распознать с помощью сновидений¹¹, сопровожда-ющих начало анализа. Весьма продуктивна в этом смысле точка зрения Д.Анзье, рассматривавшего сновидение как пелликулу, тонкую пленку - аналог поверхностного эго, оберегающую психику спящего от потрясений и травм, сопровождающих "дневные отпечатки". Пленка сновиде-ния - это защитный экран, благодаря которому внешние раздражители и внутренние инстинктивные побуждения становятся явлениями одноуровневого порядка. "Одна из функций сновидения, - пишет Анзье, - состоит в том, чтобы попытаться восстановить поверхностное эго, и не только из-за опасности разрушений, которой оно подвер-гается во время сна, но в основном потому, что оно до не-которой степени изрешечено дырами от различных воз-действий в часы бодрствования" [63, с.204]. Сновидения в период начала анализа "латают дыры", образованные бес-сознательным страхом перед тем, что может быть обнару-жено в ходе терапевтической работы.

Клиент В., жаловавшийся на одиночество и непонима-ние, рассказал о навязчиво повторявшемся сюжете снови-дения, в котором он бродил по улицам незнакомого горо-да с большим мечом или топором (иногда это был автомат или другое смертоносное оружие) и убивал людей, пре-имущественно молодых девушек, которые нравились ему или любили его. Иногда во сне его самого убивала девуш-ка, к которой он испытывал, по его собственному выра-жению, "щемящее чувство любви и ощущение обреченно-сти". Иногда сновидение прерывалось в момент кульминации любовного чувства и надвигающейся траге-дии. Он много размышлял над этими снами, искал лите-ратурные параллели ("Баллада Редингской тюрьмы"). Вскрытый в процессе анализа злокачественный нарцис-сизм (неспособность отдавать либидо объектам в силу то-го, что его при этом приходится отнимать от собственно-го Я) не был для аналитика неожиданным поворотом в терапии. Сновидение выразительно сообщало, что для господина В. любить - это убивать и/или быть убитым.

[39]

Сами клиенты неоднократно подчеркивали, что интерес к терапии становился стабильно высоким в тот момент, когда аналитические интерпретации производили эффект не столько эмоциональный, сколько когнитивный: воз-можность и желание узнать о себе нечто принципиально новое и неожиданное были сильнее, чем осторожность и неуверенность, сопряженные со страхом разрушения вооб-ражаемого нарциссического представления о собственной личности. В терапевтическом анализе проблема "Можно ли доверять аналитику, который уже столько знает обо мне и узнает куда больше?" должна быть переформулирована следующим образом: "Можно ли довериться когнитивным возможностям клиента и его способности понять и ис-пользовать себе во благо весь тот массив знаний, который будет произведен в ходе анализа?" Вопрос о доверии ана-литику трансформируется в вопрос о доверии клиенту, его познавательным стремлениям и интересу к глубинным ос-новам собственной личности. Иными словами, основное правило терапевтического альянса для пациента звучит примерно так: лучшая реакция на любое аналитическое воздействие - это попытаться понять, причем не только саму интерпретацию, но и основания для нее.

Этот принцип я обычно излагаю клиентам в самом на-чале работы и по мере необходимости возвращаюсь к не-му снова и снова. В групповой работе всегда можно под-ключить момент соревнования, а клиента стоит поощрять время от времени говорить о своей проблеме "с позиции аналитика" или даже "супервизора". Интересно, что в роли супервизора своего собственного случая клиент очень эффективно отреагирует множественные последст-вия анализа, проходящего в присутствии третьих лиц. В учебных группах этот прием просто неоценим.

2.2. Завершение терапии

Поскольку терапевтический анализ заведомо ориенти-рован на гораздо более короткие сроки, нежели класси-ческие варианты глубинной психотерапии, то вопрос об окончании терапии - один из самых острых. Когда мож-

[40]

но считать ее завершенной? Как достичь по этому пово-ду единства взглядов аналитика и клиента? Насколько со-вершенной (во всех смысловых нюансах этого слова) должна быть терапевтическая работа, чтобы считаться за-конченной? Что делать, если клиент уходит в середине анализа? Или хочет продолжать работу, но у него нет на это денег? Как реагировать, если через какое-то время после успешной терапии клиент приходит снова?

Эти и им подобные вопросы в истории психоанализа затрагивались не раз. В 1936 г. окончание анализа было центральной проблемой на XIV Международном психо-аналитическом конгрессе в Мариенбаде. В ее обсуждении участвовали такие видные специалисты, как Э.Гловер, Х.Дейч, Г.Нунберг, Г.Сакс, Дж.Стрейчи, О.Фенихель. Начиная с основополагающей работы Фрейда "Конеч-ный и бесконечный анализ" (1937) и до настоящего вре-мени продолжается дискуссия о том, каковы критерии завершения аналитической терапии. При всем разнооб-разии существующих мнений психоаналитики едины в том, что анализ никогда не ориентируется на возмож-ность быстрого чудодейственного исцеления и не создает у пациента иллюзий такого рода.

Данное положение, с моей точки зрения, имеет статус атрибутивной характеристики для любого варианта психотерапевтической деятельности: если оно не выпол-няется, это не аналитическая терапия. Не случайно ведь гештальтисты, роджерианцы, адепты эриксоновского гипноза и разные прочие НЛП-сты всячески рекламиру-ют себя в прямо противоположном качестве ("если толь-ко Вы найдете ее (точку сдвига восприятия - Н.К.), Вы будете свободны за секунды, это не потребует больше-го" - Дж.Энрайт; техника "взмах" в НЛП и так далее).

Терапевтический анализ относится к системе дискур-сивных практик психоанализа, и данное требование для него обязательно. Как и все краткосрочные формы пси-ходинамической психотерапии, он не работает быстро - он работает с меньшим объемом материала, ставит менее обширные задачи, занимается частными (фокальными) проблемами, и только. Аналитические техники и приемы

[41]

работы могут использоваться и в единичных встречах с клиентом - они все равно требуют времени и пригодны скорее для диагностических целей, а не для быстрого ре-шения проблем.

Профессиональная идентичность типа "самый быстрый самолет" - верный признак психической инфляции тера-певта. Ее формирование свидетельствует о неосознаваемом стремлении к власти и могуществу, а нереалистические ожидания клиентов будут всячески подпитывать оное. И психоаналитики, и юнгианцы в процессе профессиональ-ной подготовки осуществляют профилактику указанной возможности. АТуггенбюль-Крейг [12] говорит о характер-ной для психотерапии и сходных сфер деятельности - вра-чебной и пастырской помощи, социальной работы - ситу-ации расщепления архетипа, в рамках которой отношения ее участников соответствуют взаимно противоположным тенденциям. Клиент чувствует себя беспомощным и сла-бым, терапевт - могущественным и эффективным; эти по-лярные категории искусственно раздуваются и препятству-ют нормальной психотерапевтической работе.

Тонкое понимание сложной динамики представлений аналитика и пациента о целях терапии, ее содержании и длительности демонстрирует Дональд Вудс Винникотт. Он пишет:

"Мне нравится заниматься психоанализом, и я всегда жду завершения анализа. Анализ ради анализа для меня лишен смысла. Я провожу психоанализ потому, что это то, что нуж-но пациенту, и его нужно доводить до конца. Если пациенту психоанализ не нужен, я делаю что-нибудь другое. При про-ведении психоанализа спрашивают: как много можно сде-лать? В моей клинической практике девиз такой: что собой представляет то малое, что нужно сделать?" [11, с. 13].

И все же терапевтический анализ предполагает сравни-тельно короткий период взаимодействия с клиентом. Проблема критериев, с помощью которых можно распоз-нать приближение завершающей стадии, осложняется еще и тем, что в классическом психоанализе цель была явно клинической, врачебной. Сейчас же большая часть

[42]

клиентов обращается не за лечением, а за помощью в разрешении личных и психологических проблем, а при этом очевидные признаки успеха терапии (исчезновение симптомов, облегчение боли, восстановление нормально-го функционирования органов) видоизменяются. Кроме того, в личностно (а не клинически) ориентированной психотерапии практически все критерии субъективны. А следовательно - непроверяемы* (с точки зрения научно обоснованных верификационных правил и процедур).

Фрейд считал, что решающими для успеха или неуда-чи аналитической терапии являются три фактора: глуби-на и тяжесть травматических воздействий, врожденные характеристики Ид (конституциональная сила влечений) и изменения в Я. Если применительно к травме терапев-тическая стратегия остается неизменной (и вполне оче-видна), то два последних обстоятельства требуют отдель-ного рассмотрения.

В работе "Конечный и бесконечный анализ"** конеч-ная цель терапии определяется так:

"Можно ли посредством аналитической терапии полно-стью и окончательно устранить конфликт между влечениями и Я, то есть патогенные требования инстинкта? Во избежа-ние недоразумений будет нелишним остановиться на том, что имеется в виду под "патогенными требованиями ин-стинктов". Разумеется, это не значит, что они исчезнут и ни-когда больше не заявят о себе. В целом это невозможно и да-же было бы нежелательно. Нет, мы имеем в виду нечто иное, что можно обозначить как "приручение влечений": это озна-чает, что последние приводятся в полную гармонию с Я и функционируют с учетом его требований" [52, с. II].

У современных аналитиков это формулировка вызовет разве что умиление. Конечно же, освобождать клиента от

* Уж сколько раз твердили миру об этом К-Поппср, Г.Ю.Айзснк и ижс с ними.

** На данный момент есть три русских перевода этой статьи - А.М.Боковикова, М.Д.Култаевой и А.Ф.Ускова. Цитаты даются по изданию "Психоанализ в развитии" [52], но формулировки отредактированы с учетом всех трех вариантов.

[43]

инстинктов не стоит. Мы, другие викторианцы¹², стре-мимся лишь к согласованию собственных страстей и их согласию с требованиями рассудка. Разумеется, оконча-тельную резолюцию накладывает Супер-эго, разноречи-вые или чересчур жесткие требования которого гораздо чаще становятся теперь причиной проблем, нежели функции Эго (конечно, о психозах тут речи нет).

Так что критерием завершения анализа стоит считать не только (и не столько) оптимальное функционирование сознательного Я клиента, но и системную характеристи-ку его личности, которую можно называть по-разному - самоподдержкой (self-support), бессознательным самоува-жением (implicit self-esteem), творческой автономией в сфере объектных отношений и так далее. Речь идет о спо-собности клиента самостоятельно замечать проблемы, понимать их и справляться с ними.

Как известно, Фрейд очень скептически относился к возможности аналитической профилактики возможных будущих конфликтов. В "Конечном и бесконечном ана-лизе" он пишет, что в целях профилактики неизбежно придется провоцировать новые проблемы, а аналитик не должен брать на себя ответственность за те действия, право совершать которые предоставлено судьбе. Рассуж-дая о возможных негативных последствиях такой уста-новки, он замечает:

"К счастью, у нас нет надобности размышлять о правомер-ности таких вторжений в реальную жизнь; мы вовсе не обла-даем необходимой для этого неограниченной властью, да и объект такого терапевтического эксперимента, разумеется, не захочет в этом участвовать... Аналитическая работа продвига-ется лучше всего, когда патогенные переживания принадле-жат прошлому, чтобы Я могло от них дистанцироваться. В ос-трых кризисных ситуациях анализ неприменим. Весь интерес Я захвачен болезненной реальностью, и оно противится ана-лизу, который стремится увести за эту поверхность и вскрыть влияния прошлого. Поэтому создание нового конфликта лишь удлинит и затруднит аналитическую работу" [52, с. 20].

[44]

Современные психотерапевты вряд ли могут позволить себе следовать этому правилу, равно как и некоторым другим требованиям*** отца психоанализа. Жизнь теперь другая. И клиенты очень часто обращаются к аналитику именно в разгар острого кризиса, нуждаются в немедлен-ной помощи и выражают надежду, что терапия будет иметь и профилактические аспекты.

Острый личностный кризис вовсе не делает анализ не-возможным. Наоборот, поддерживающая аналитическая терапия (с преобладанием выслушивания и эмпатийного понимания и максимально щадящими интерпретациями) помогает преодолеть тяжелую жизненную ситуацию с на-именьшими потерями. Психотерапевт, в большей мере участливый, нежели бесстрастный, будет стимулировать мотивацию участия в работе и облегчит формирование терапевтического альянса. Уменьшится вероятность того, что клиент прибегнет к крайним формам отреагирования конфликта (суицид, наркотический уход). По мере сни-жения остроты кризиса можно переходить от поддержи-вающей модели к собственно аналитической работе (вскрывающие, интерпретативные техники).

Теперь о возможности профилактики возникновения проблем. Конечно, Фрейд прав, говоря о том, что по-на-стоящему пациенты реагируют только на актуальные бес-сознательные противоречия. "Происходит примерно то же, - пишет он, - что при чтении психоаналитических сочинений. Читателя волнуют только те места, где он чувствует себя задетым, то есть те, что затрагивают дей-ствующие в нем в настоящее время конфликты" [52, с. 22]. Однако упомянутая выше самоподдержка и спо-собность опираться в межличностных отношениях на собственную рефлексию не исключают, а предполагают способность к предвосхищению возможных осложнений. Речь идет прежде всего о профилактике невротических реакций (таких, как защитное проецирование, отыгрыва-

*** Сам Фрейд, как известно, тоже был весьма далек от предписанных им самим идеалов и, нарушая собственные принципы, говорил уче пикам: "равняйтесь не на меня, а на теорию".

[45]

ние, регрессия и пр.), а не их бессознательных основ. По-следние, разумеется, по-прежнему в руках судьбы.

Большинство современных психотерапевтов сходятся на том, что уровень личностного функционирования клиента на момент конца анализа должен соответствовать общепринятым представлениям о психическом здоровье, а оценка этого уровня - не искажаться контр-переносом и быть свободной от влияния аналитической фантазии о совершенстве. Терапевтический перфекционизм (стрем-ление к идеалу) уместен разве что в дидактическом ана-лизе, да и то в разумных пределах.

Помимо чисто практических вопросов - чем опреде-ляется момент окончания анализа, можно ли сократить продолжительность лечения, каковы возможности про-филактики невроза - психотерапевтов всегда занимали теоретические предпосылки, связанные с завершением терапии. Обсуждая технические проблемы терапии, в рамках структурной теории Дж.Арлоу и К.Бреннер [124, 125] предложили различать две отдельные, хотя и взаимо-связанные терапевтические цели - анализ вытесненного (влечений Ид) и анализ психологических защит. В свое время Фрейд сравнивал два эти направления с качанием маятника - сначала происходит частичный анализ вы-теснений, потом анализ защитного поведения, затем ана-литик снова возвращается к влечениям, и так далее.

Объединяющим началом при этом служит психоанали-тическое понимание конфликта. По мере продвижения терапевтической работы острота конфликта между различными психическими инстанциями постепенно смягчается, а вытеснения и защиты, антагонистические поначалу, образуют компромиссные образования, способ-ствующие разрешению противоречий. Признаком завер-шения терапии является рост интегративных тенденций, облегчение доступа к аффективной сфере клиента, вос-становление им адекватной картины собственной жизни.

Опыт практической работы позволил сформулировать еще один критерий успешности анализа, знаменующий собой его завершение. Его можно назвать "исчезновени-ем вторичной выгоды от проблемы". Речь идет о том, что

[46]

большинство клиентов в настоящее время предъявляют свои проблемы в форме жалоб, связанных с состоянием межличностных отношений, душевным комфортом, эф-фективностью социальных взаимодействий и т.п. Они, хотя и интерпретируют проблемы и трудности как неже-лательные и чуждые (эго-дистонные), не склонны рас-сматривать их возникновение в контексте собственного психического функционирования. В процессе терапевти-ческой работы они постепенно учатся отдавать себе отчет в том, откуда берется проблема, и какова их собственная роль в ее возникновении.

Связывая возникновение внутреннего дискомфорта или межличностного конфликта с собой как автором, а не только субъектом переживания, клиент перестает рас-сматривать свои психологические проблемы как необхо-димый аспект собственной индивидуальности. Он на-чинает задумываться о том, каким образом он сам причастен к своему неблагополучию, и как этого избе-жать. Такая позиция - необходимое условие для размы-шлений и самоанализа, который клиент может попробо-вать сделать (по окончании терапии) уже самостоятельно. Многие люди, склонные к самонаблюдению и рефлек-сии, что называется, "входят во вкус", начинают всерьез интересоваться глубинными аспектами своей личности, заниматься самообразованием в области психологии и т.д. В дальнейшем они не только хорошо справляются со своими собственными проблемами и трудностями, но и могут помочь в сложных жизненных ситуациях другим.

В терапевтическом анализе встречаются различные картины динамики взаимодействия терапевта с клиен-том, в результате которого анализ движется к заверше-нию. Иногда терапия прекращается после разрешения актуального конфликта и снятия обусловленного ним психического напряжения. Порой частые (ежедневные) встречи по поводу эмоциогенной жизненной ситуации постепенно сменяются традиционной формой аналитиче-ской ситуации (2-3 встречи в неделю, подробное иссле-дование детского генезиса проблем). Бывает и так, что клиент (как правило, уже знакомый с психоаналитичес-

[47]

кой теорией и практикой психотерапии) приходит 1-2 ра-за в месяц, и работа с ним напоминает скорее супервизию, нежели собственно анализ. В любом случае оконча-ние лечения оговаривается заранее, при заключении терапевтического контракта и, как правило, происходит по взаимному согласию с клиентом.

Но бывает и так, что клиент прерывает терапию задолго до того, как ее можно счесть законченной. Чаще всего, увы, по весьма банальной причине - нет денег. В этом случае вряд ли можно что-либо предпринять. Совсем дру-гой случай - когда в основе ухода из терапии лежит непро-работанная трансферентная динамика. Это, в некоторой степени, - поражение аналитика, косвенное свидетельство недостаточности его профессиональных навыков и умений.

Проблемы переноса и контр-переноса обсуждаются в следующем параграфе. Здесь же я хочу акцентировать внимание только на том, что разрешение невроза перено-са - необходимое условие завершения анализа. По этому поводу между аналитиками различных школ нет противо-речий. Однако сущность и специфика трансферентных отношений слишком сложна для того, чтобы выработать единое понимание и самого феномена, и связанных с ним технических моментов терапии.

2.3. Перенос

Следующая важная в техническом и теоретическом от-ношении проблема - это перенос (трансфер). Как изве-стно, переносом в психоанализе называют трансформа-цию отношений между пациентом и аналитиком, происходящую под влиянием бессознательных влечений и желаний первого. Эти отношения, призванные выпол-нять чисто служебную функцию, постепенно становятся важными и значимыми для клиента, он вовлекается в них с пылом и страстью, свойственным юношеской влюблен-ности. Прекрасное описание трансферентных и симмет-ричных им контртрансферентных (направленных от ана-

[48]

литика к пациенту) отношений дает сам З.Фрейд в "Лек-циях по введению в психоанализ":

"Итак, мы замечаем, что пациент, которому следовало бы искать выхода из своих болезненных конфликтов, проявляет особый интерес к личности врача. Все, что связано с этой личностью, кажется ему значительнее, чем его собственные дела, и отвлекает его от болезни. Общение с ним становится на какое-то время очень приятным; он особенно предупреди-телен, старается, где можно, проявить благодарность, обнару-живает утонченность и положительные качества своего суще-ства, которые мы, может быть, и не стремились у него найти. Врач тоже составляет себе благоприятное мнение о пациенте и благодарит случай, давший ему возможность оказать по-мощь особо значимой личности. Если врачу представится случай побеседовать с родственниками пациента, то он с удо-вольствием слышит, что эта симпатия взаимна. Дома паци-ент без устали расхваливает врача, превознося в нем все бо-лее положительные качества" [75, с.281].

Перенос рассматривается как важнейший терапевтиче-ский фактор психоанализа и одновременно - как одна из наиболее серьезных трудностей в аналитической работе. Исцеляющая роль переноса состоит в том, что с его по-мощью оживляются былые бессознательные конфликты и вытесненные содержания, они становятся доступны со-знанию, переживаются и изживаются в ходе терапии. Цель и смысл психоанализа, как их понимал основопо-ложник подхода, именно в этом:

"Мы, должно быть, приносим пользу тем, что заменяем бессознательное сознательным, переводя бессознательное в сознание. Действительно, так оно и есть. Приближая бессоз-нательное к сознательному, мы уничтожаем вытеснение, ус-траняем условия для образования симптомов, превращает па-тогенный конфликт в нормальный, который каким-то образом должен найти разрешение. Мы вызываем у больно-го не что иное, как одно это психическое изменение: на-сколько оно достигнуто, настолько оказана помощь. Там, где нельзя уничтожить вытеснение или аналогичный ему про-цесс, там нашей терапии делать нечего" [75, с.278].

[49]

В трансферентных отношениях воспроизводится гене-зис невротических проблем и трудностей клиента. Основ-ная "триада" аналитического лечения представлена вос-поминанием вытесненных переживаний, их повторением в отношениях с терапевтом и проработкой, в результате ко-торой исчезают основания для повторного возникнове-ния симптома. Иными словами, в процессе психоанали-тической терапии формируется актуальный невроз (это и есть невроз переноса), разрешение которого знаменует окончание лечения.

Трудности, создаваемые переносом, не менее фундамен-тальны. Во-первых, кроме описанного выше позитивного переноса (гипертрофированной симпатии к аналитику), довольно часто возникает негативный перенос - антипа-тия и ненависть, подозрительность, недоверие и раздражи-тельность. Все это осложняет работу аналитика, приводит к увеличению длительности терапии, может способствовать формированию негативной терапевтической реакции - ухудшению состояния и самочувствия клиента в ходе ана-лиза, тем большему, чем больший объем бессознательного материала становится доступным сознанию.

Приведу пример. Госпожа Г. начала индивидуальную те-рапию после того, как посетила несколько обучающих се-минаров по теоретическим основам глубинной психоло-гии. Клиентка с самого начала имела высокую мотивацию, хорошо сотрудничала с аналитиком, охотно рассказывала о своих детских переживаниях, т.е. демонстрировала адек-ватную временную регрессию в рамках терапевтических отношений. Главной проблемой, которая обсуждалась на сеансах, была обеспокоенность госпожи Г. своим сексу-альным поведением. Муж ее по роду своей деятельности периодически бывал в длительных (от полугода до десяти месяцев) служебных командировках. Во время его отсутст-вия г-жа Г. имела короткие связи с другими мужчинами, за которые очень винила себя, ужасаясь своей порочнос-ти. Первоначальная жалоба была окрашена чувством сты-да ("Что, если узнают знакомые, соседи? Вдруг что-нибудь станет известно детям, старший сын уже взрослый, ему 14 лет, он отвернется от такой матери"). Впоследствии про-

[50]

явилось скрытое чувство вины по отношению к мужу, ко-торый любит и доверяет ей, хорошо обеспечивает семью, а также вытесненная агрессия и враждебность ("Он сам во всем виноват. Такое трудно вытерпеть любой нормальной женщине. Да и сам он, наверное, не отказывает себе в слу-чайных удовольствиях на стороне").

Поначалу отношения с госпожой Г. выглядели пози-тивными и доброжелательными. Она активно участвова-ла в работе, была откровенна в выражении своих мыслей и чувств, хорошо воспринимала интерпретации, проявля-ла интерес к теоретическим основам психоанализа, пыта-ясь самостоятельно читать популярную литературу. Меня не насторожил даже неуклонный рост материала, пред-ставленного для анализа: в течение двух месяцев клиент-ка дополнительно предъявила проблему возможных инцестуозных отношений между ее детьми - по ее словам, старший мальчик хвастался приятелям, что якобы "траха-ет" свою сестренку (как и следовало ожидать, это оказа-лось чистым вымыслом). После этого клиентка рассказа-ла классическую фантазию о соблазнении отца, о своей сексуальной связи с двоюродным братом, якобы спрово-цированной женой брата, и высказала гипотезу, что отец младшей дочери - не муж, а случайный любовник, кото-рому ("не знаю, зачем") эту мысль она преподнесла как действительный факт. Честно говоря, постепенно созда-лось впечатление лавины проблем, которая вот-вот по-гребет под собой усилия терапевта.

Обдумывая стратегию помощи, я решила сосредото-читься на главной проблеме, тем более что муж клиентки должен был в скором времени уехать в очередную коман-дировку. Госпожа Г. успешно прорабатывала проблемы, связанные с идущим из детства ощущением ненужности и брошенности, "выученной беспомощностью" и т.п. Прав-да, она стала настаивать на том, чтобы вместо двух раз в неделю (как это было сначала) мы встречались один раз, мотивируя это тем, что у нее нет возможности так часто приезжать из соседнего города. Кроме того, ее речевое по-ведение на сеансе стало выстраиваться по следующей схе-ме: большую часть времени она тратила на малосущест-

[51]

венные подробности и далекие от обсуждаемых вопросов детали, а затем, буквально за пять-семь минут до конца встречи, рассказывала какой-нибудь важный факт или со-бытие своей жизни, обсудить который или даже просто прореагировать на него времени уже не оставалось. При следующей встрече возвращаться к рассказанному ранее эпизоду клиентка не хотела, мотивируя это тем, что "уже проработала все это".

Интерпретацию терапевта о том, что такое поведение суть ярко выраженное сопротивление, госпожа Г. не при-няла. Она продолжала настаивать на том, что анализ про-двигается очень успешно и уже скоро она расскажет все самое важное о себе и своей жизни. Она хотела расска-зывать и рассказывала очень много: о том, какие чувства вызвал отъезд мужа, о срыве в поведении сына-подрост-ка (тот больше месяца не ходил в школу перед самыми экзаменами и фактически "завалил" их), о своих планах на работе и боязни, что не получится исполнить задуман-ное... При этом каждый сеанс она заканчивала еще одной "сенсацией" негативного характера и заверениями о том, как хорошо проходит терапия и как ей все это нравится.

При очередной встрече (муж к этому времени отсутст-вовал уже около месяца) я прямо спросила у госпожи Г., насколько терапевтическая работа помогает ей справ-ляться со своими влечениями. Она истерически разрыда-лась и сообщила, что продолжает свои случайные связи, причем в более одиозной форме, чем раньше. На вопрос о том, зачем она тратила столько времени на неискрен-ние заверения, клиентка отвечала, что она плохая, что не верит в искренность моих намерений помочь и в безоце-ночное принятие своего поведения и личности, и "все равно мы только обманывали друг друга". В свете обна-руженного негативного переноса стало понятно, почему госпожа Г. столь упорно рассказывала о себе "ужасные вещи" - она пыталась сформировать рационалистичес-кое объяснение эмоциям, которые испытывала в анализе сама и приписывала мне.

Вторая сложность, связанная с переносом - это отно-шение клиента к чувствам, переживаемым в процессе

[52]

развития трансферентного невроза. Он ждет от аналити-ка ответа на свои чувства, а не интерпретаций и теорети-ческих разъяснений. Принцип абстиненции (воздержа-ния), в соответствии с которым терапевт организует свое взаимодействие с клиентом, часто интерпретируется по-следним как высокомерие, неискренность, даже трусость. Другая крайность, в которую впадают робкие и неуверен-ные в себе пациенты, - это страх выразить свои чувства, признаться в них аналитику и самому себе.

А между тем именно свободное выражение трансферентных чувств - залог успеха аналитической терапии и возможности разрешения невроза переноса. Ведь если перенос - это "новый отпечаток или копия тех импуль-сов влечений и фантазий, которые пробуждаются и осо-знаются при развертывании психоанализа, только для них характерна замена значимого прежде лица личностью врача" [108, vol.5, p.279], то аналитик в роли нового объ-екта старых желаний готов обсуждать их с пациентом и стремится к этому. В отличие от ситуации в прошлом, которая была травмирующей и вынудила клиента вытес-нить болезненные чувства и переживания, трансферентная любовь или ненависть не может быть поставлена ему в вину (или в заслугу). Терапевт слушает клиента добро-желательно и объективно, не допуская злобного, насме-шливого или циничного реагирования, не используя психологических защит. Трансферентные чувства, поме-щенные в рамки аналитических отношений, получают объяснение и интерпретацию и утрачивают свой пугаю-щий характер. Такая ситуация в жизни пациента являет-ся уникальной и препятствует тому, чтобы он "вновь ре-шился бы на прежний исход и опять вытеснил то, что поднялось в сознание" [75, с.285].

Я считаю, что в условиях краткосрочной аналитичес-кой терапии профессиональное поведение лучше ориен-тировать не на классические образцы, рекомендуемые Фрейдом и сторонниками ортодоксального психоанали-за, а согласовывать его с принципами, предложенными, например, Х.Кохутом [112] или М.Гиллом [109]. Анали-тик в качестве терпеливого и участливого слушателя, а не

[53]

только "бесстрастного зеркала", будет и более эффектив-ным, и более человечным. Для клиента необходимость высказывать свои чувства или фантазии человеку, на ко-торого они направлены, сама по себе является весьма пу-гающей. А с учетом того, что в ходе терапии пациент все больше осознает и вспоминает свой негативный опыт, связанный с подобными ситуациями, вполне понятно, как велико будет его сопротивление выражению чувств, испытываемых в переносе.

В терапевтическом анализе клиент имеет возможность не только заново пережить влечения, тревоги и бессозна-тельные конфликты прошлого, но и научиться соприка-саться со своими негативными чувствами, выражать их в безопасных условиях, обсуждать без осуждения, пони-мать причины и прогнозировать последствия. Интерпре-тация трансферентных чувств - абсолютно необходимая составляющая терапевтического процесса, без этого он может зайти в тупик. Особую чуткость и внимательность следует проявлять в групповой работе, когда Трансфе-рентные реакции членов группы могут давать самые нео-жиданные сочетания.

Так, в одной из обучающих групп студент Д., бывший весьма активным и открытым на занятиях, неожиданно замкнулся, перестал принимать участие не только в тера-певтической работе, но и в ее обсуждениях. Просидев два-три занятия в мрачном молчании, он подошел к од-ному из руководивших работой группы ко-терапевтов и попросил назначить ему индивидуальную встречу. А по-скольку такая практика существовала только в отноше-нии тех участников, которые не могли рассказывать о своих проблемах из-за робости и различных страхов (гос-подин Д. таким вовсе не был), ко-терапевты решили про-вести встречу вместе.

Перед индивидуальным сеансом клиент несколько раз пробовал объяснить, что для решения его "мелкой про-блемы" вовсе не обязательно присутствие обоих терапев-тов. Мы предложили ему прямо рассказать, что произош-ло, и господин Д. ответил, что он очень расстроен поведением одной из участниц группы на предыдущем за-

[54]

нятии. Эта клиентка, истерически демонстративная жен-щина, предприняла несколько попыток манипуляции котерапевтами, пытаясь настроить нас друг против друга и внести раскол в работу группы. Кроме того, она часто бы-ла неискренней в своих "признаниях" и имела привычку делать провокационные комментарии относительно своих сокурсников. Работа с ней отнимала много времени, но оба терапевта были настроены по отношению к этой уча-стнице толерантно, доброжелательно и терпимо.

Господин Д. сказал, что он внезапно и сильно вознена-видел "эту дуру" и несколько раз с трудом удерживался от того, чтобы поставить ее на место, показав ей, кем она в действительности является и чего хочет. Более того, он начал отдавать себе отчет, что переполнен сильными аг-рессивными импульсами по отношению к тем членам группы, которые, по его мнению, "недостаточно быстро соображают, много лгут и вообще мешают работать". По-сле этого клиент произнес несколько сбивчивых фраз о том, как он благодарен более старшему и опытному ко-терапевту, как ему бывает стыдно за других членов группы в некоторых ситуациях и выразил сомнение, что в таком эмоциональном состоянии он способен эффективно ра-ботать и "не быть обузой для руководителей семинара".

Мы поняли, что поведение г-на Д. обусловлено трансферентными чувствами к аналитику. Второй из пары котерапевтов решил прояснить это клиенту:

Т (терапевт): Вам не приходило в голову, что Ваши враждебные чувства к участникам семинара, возможно, обусловлены симпатией к Н.Ф.? Вы цените ее как тера-певта и как личность и, испытывая чувства восхищения и благодарности, наверное, хотели бы выразить их?

К (клиент): Ну да. Но меня злит, что остальные этого не поймут.

Т: Следовательно, по-Вашему, лучший способ выра-зить свои чувства - это "призвать к порядку" непутевых слушателей?

К: Они должны ценить возможность получить такую подготовку. И вести себя соответственно.

Т: Как именно?

[55]

К: Ну... они могли бы сразу говорить правду...меньше социальной желательности - это только требует допол-нительных усилий от Вас и от Н.Ф. Они должны думать... понимать...

Т: То есть Вы злитесь на них, потому что они плохо ду-мают, чего-то не понимают?

К: Нет, мне просто неловко... (долгая пауза)

Т: Вам неловко оттого, что другие члены группы могут догадаться о Ваших чувствах? И еще потому, что, воз-можно, некоторые из них испытывают такие же?

К: Ну да.

Т: Теперь Вы понимаете, что Ваше поведение объясня-ется трансферентными переживаниями? В них нет ниче-го необычного или плохого, мы неоднократно обсуждали природу и функции переноса в лекциях и на практичес-ких занятиях. Просто у вас перенос приобрел форму рев-ности и агрессивного стремления защищать аналитика от других клиентов, так? Поэтому Вы и стали испытывать сомнения касательно возможности своего участия в груп-повой работе.

К: А почему молчит Н.Ф.? (Обращаясь ко мне) А что Вы думаете?

Второй терапевт: Вы с самого начала испытывали не-ловкость и хотели говорить с моим коллегой. Ему удалось быстро и точно прояснить ситуацию, и все акценты те-перь расставлены правильно. Я могу добавить, что мне приятно слышать, как высоко Вы оцениваете мою рабо-ту. В свою очередь, я полагаю, что Вы и впредь будете ра-ботать в группе так же продуктивно, а любые чувства, ко-торые покажутся Вам неуместными, будете сначала анализировать, а потом уже - отреагировать.

К: Но если чувства неуместные, то их вряд ли стоит проявлять?

Т: Как раз анализ - единственное место, где это мож-но делать. (С улыбкой) Безнаказанно.

Второй терапевт: И, конечно же, не стоит стремиться наказать других членов группы за их, по Вашему мнению, неуместные чувства или неправильное поведение.

[56]

После этого разговора господин Д. вернулся в группу и чувствовал себя в ней комфортно. Его участие вновь ста-ло продуктивным, а поведение - существенно более тер-пимым и мягким.

Силу влияния трансферентных отношений трудно пре-увеличить. В краткосрочном анализе ограниченный его рамками терапевт может незаметно для себя злоупотре-бить таким влиянием, стремясь провести терапию быст-ро и с максимальной эффективностью. Здесь уместно вспомнить предостережение Фрейда, который, обсуждая меру и степень допустимого вмешательства, писал:

"Следует предостеречь от неправильного использования этого нового влияния. Как бы не было заманчиво для анали-тика стать учителем, примером и идеалом для других людей и создавать их по своему подобию, он не должен забывать, что не это является его задачей в аналитических взаимоотно-шениях и что в действительности он не выполнит свою зада-чу, если поддастся такому желанию. Если же это случится, то аналитик лишь повторит ошибку родителей, которые сокру-шили своим влиянием независимость ребенка, и врач лишь поменяет прежнюю зависимость пациента на новую. Во всех своих попытках улучшения и обучения пациента психоанали-тик должен уважать его индивидуальность. Та мера воздейст-вия, которую он вправе себе позволить, будет определяться степенью подавления развития пациента" [76, с. 97].

Проблема распознавания переноса, его видов и форм, способов и техник работы с ним выходит далеко за преде-лы этой книги. Главное, что мне хотелось бы подчеркнуть здесь, в изложении принципов терапевтического анали-за, - необходимость этого аспекта в психотерапевтичес-кой практике. Многие терапевты, не владеющие основами психоанализа, опасаются переноса, боятся оставить трансферентный невроз неразрешенным. Те, кто работает в рамках не-психодинамических направлений, часто игно-рируют трансферентную симптоматику и не могут уберечь себя и клиентов от деформации отношений, вызванных чувствами, возникающими в переносе и контрпереносе. Нередки также случаи, когда трансферентные отношения используются в корыстных целях - например, терапевт

[57]

злоупотребляет ими для неоправданного увеличения про-должительности терапии и получения дополнительной оп-латы. Но, несмотря на все эти сложности, в аналитичес-кой терапии нет другой альтернативы.

2.4. Сопротивление и защиты

Специфика терапевтического анализа диктует модифи-цированные формы работы с сопротивлением и психоло-гическими защитами клиентов. Это касается прежде все-го интерпретаций указанных феноменов. В отличие от толкований классического типа, когда аналитик стремит-ся найти причины сопротивления или защиты в раннем детском опыте, в рамках описываемого подхода важны интерпретации, связанные с актуальным состоянием лич-ности и психики пациента. Толкование служит прежде всего целям сознательной переработки патогенного со-держания, а его понимание должно способствовать изме-нению позиции клиента. Однако для успеха анализа од-них только актуальных интерпретаций недостаточно, а углубление в предысторию проблемы может сделать его затяжным. Тут нужна, что называется, золотая середина.

Сопротивление в широком психоаналитическом кон-тексте понимается как специфическая установка пациен-та на отвержение знаний, полученных в результате интер-претации бессознательных содержаний и вытесненных влечений. Многие терапевты упускают из виду, что это сопротивление не столько аналитику, сколько его действи-ям, так что наличие мощного сопротивления свидетель-ствует как о силе Я пациента (благодаря которой негатив-ные аспекты внутреннего и межличностного опыта продолжают оставаться вытесненными и подавленными), так и, возможно, о не совсем адекватном или малоэффек-тивном терапевтическом воздействии. Сопротивление воз-вращению вытесненного нуждается в специальных поясне-ниях, трансферентное сопротивление - в эмпатии и поддержке со стороны терапевта в роли открытого и до-верительного участника аналитического процесса. Одним

[58]

словом, "сопротивление больных чрезвычайно разнооб-разно, в высшей степени утонченно, часто трудно распоз-нается, постоянно меняет форму своего проявления" [75, с. 182]. Эти слова Фрейда справедливы и по сей день.

В терапевтическом анализе, как правило, из многочис-ленных форм сопротивления особенно "досадными" яв-ляются, во-первых, так называемые явные или откры-тые¹³ формы сопротивления, проявляющиеся во всевозможных нарушениях правил терапевтической рабо-ты и ее распорядка, а во-вторых - сопротивления, обус-ловленные вторичной выгодой от заболевания. Явное со-противление может полностью дезорганизовать анализ и превратить его в нечто среднее между ссорой влюблен-ных ("наверное, ты меня не любишь") и семейной раз-боркой ("ты опять не сделал-(а) то-то и то-то - потому что ты такой-сякой"). Как пишут Х.Томэ и Х.Кэхеле, "эти грубые нарушения создают впечатление сознатель-ного и намеренного саботажа и задевают особо чувстви-тельные места аналитика. Некоторые из форм вышеупо-мянутого поведения, такие, как опоздания, пропуск занятий, подрывают аналитическую работу и предполага-ют глобальные интерпретации, которые в лучшем случае становятся воспитательными мерами или в худшем слу-чае ведут к борьбе за власть" [67, т.1, с. 155].

Вторичная выгода от болезни - это особое положение, "режим наибольшего благоприятствования", на которые претендует клиент в связи с имеющимися у него симпто-мами или проблемами. Всем известны отъявленные исте-рички, у которых "слабое сердце и такая ранимая психи-ка", великовозрастные "дети", демонстрирующие свою инфантильность в широком социальном окружении, аг-рессивные психопаты, которых "нельзя трогать, потому что они слишком возбудимы" и так далее. По моим на-блюдениям, клиенты с выраженной заинтересованностью во вторичной выгоде ориентированы на то, чтобы про-должать получать ее в анализе - теперь уже в форме вто-ричной выгоды от терапии,

Этот интересный феномен я впервые обнаружила, столкнувшись с клиентом Е., который сделал себе из

[59]

психотерапии образ жизни. Молодой человек, совмещав-ший заочное обучение с сезонной работой, производил впечатление дисгармоничной и неадекватной в социуме личности, хотя на теоретических занятиях по психологи-ческому консультированию и психотерапии демонстри-ровал недюжинную эрудицию. С первых дней знакомст-ва с господином Е. как со студентом я слышала от него неоднократные просьбы пройти индивидуальную тера-пию. Он стал особенно настойчив после того, как я ска-зала, что своих студентов консультирую бесплатно.

Попытка начать работу с господином Е. была весьма специфической - он напрочь не желал идентифициро-ваться с ролью клиента, а хотел лишь рассказывать о том, как много терапевтических групп различной ориентации успел посетить и как мало ему помогло участие в этих группах. На вопрос о том, в чем же состоит его пробле-ма, он не сумел (или не захотел) ответить, а когда я спро-сила, не является ли ею навязчивое желание проходить психотерапию снова и снова, просто промолчал. Тогда я спросила, зачем он столь настойчиво "рвался" в клиенты. Господин Е. ответил: "Ну как же, я еще ни разу не про-бовал юнгианский анализ сновидений". Вопрос "А за-чем?" так и остался без ответа.

В дальнейшей групповой работе со студентами, среди которых был и господин Е., я обратила внимание на его аг-рессивно-неадекватное поведение. Было очевидно, что эта агрессия - типичный acting out, отыгрывание вовне. Но ведь анализ даже не начинался - я просто отказала г-ну Е., не найдя возможности работать с ним как терапевт. Я ре-шила мягко игнорировать эту агрессию, в результате чего Е. демонстративно покинул учебную группу. Остальные студенты пояснили, что такое поведение господина Е. вы-звано тем, что я отказалась "психоанализировать" его.

На следующее групповое занятие г-н Е. пришел как ни в чем не бывало и стал настойчиво предлагать себя в ка-честве клиента. Я предложила ему прокомментировать мотивы своего желания. Господин Е. с готовностью отве-тил: "Но Вы сами предложили вызваться тому, у кого есть проблема". Я предложила ему как-то обозначить

[60]

свою проблему. "Но Вы должны сделать это сами - это же Вы психоаналитик, а не я" - ответил Е. Я спросила, что по этому поводу думает группа. Сокурсники господи-на Е. наперебой стали говорить, что его проблема состо-ит в том, что он хочет показать всем, какой он "ас" в психотерапии. После того, как все высказались, я проин-терпретировала поведение г-на Е. как желание самоут-вердиться в роли клиента и добавила, что у него это, ви-димо, верный способ вызывать интерес к собственной личности и ощущать свою значимость. Господин Е. нехо-тя признал это. Опыт дальнейшего взаимодействия с ним подтвердил справедливость такой интерпретации.

В терапевтическом анализе полезно различать сопро-тивления, исходящие из Сверх-Я (совести, чувства вины, боязни социального неодобрения) клиента, и собственно сопротивления Эго. Последние (сопротивление осозна-нию вытесненного) требуют содержательных интерпрета-ций, тщательного реконструирования переживаний кли-ента, тогда как первые могут быть преодолены на уровне базовых терапевтических установок (безоценочного при-нятия, конфиденциальности, эмпатии). Иногда тревогу, связанную с обостренной чувствительностью Сверх-Я, может преодолеть вовремя осуществленное самораскры-тие терапевта. Не всегда нужно ревностно соблюдать принцип "бесстрастного зеркала" - обеспокоенному ро-дителю или неуверенному супругу можно рассказать о том, как терапевт разрешает собственные проблемы в этой сфере. Для принятия правильного решения (где, когда и в какой форме стоит это делать) нужен опыт, но бывает достаточно простой тактичности и чувства меры.

Психологической защитой принято называть широкий круг поведенческих реакций личности, не обязательно имеющих отношение к психопатологии. Это присущие каждому человеку устойчивые способы восприятия и пе-реживания мира, в процессе которых отдельные аспекты действительности изменяются, искажаются. В отечест-венной психологии феномены, относящиеся к защитам, описываются как субъективные характеристики образа восприятия. Процессы взаимодействия с реальностью

[61]

могут иметь защитную функцию, и это вполне естествен-но. Люди стремятся в той или иной степени смягчить не-гативные и угрожающие влияния социального окруже-ния, защититься от несправедливой или резкой критики, не замечают многих досадных и неприятных событий.

Однако искажение реальности не должно быть настоль-ко сильным, чтобы с его помощью можно было отгоро-диться от подлинной действительности и жить иллюзия-ми. Устойчивая привычка не замечать неприятные факты и события, считая их чем-то не стоящим внимания, мо-жет постепенно привести к полному краху жизненных планов. Психоаналитическая традиция рассматривает за-щиты в контексте их интенсивности и дереализующей, искажающей интенции. Психологическая защита создает проблемы как в случаях, когда она чрезмерно деформиру-ет реальность, так и при недостаточности - последнее чревато психотической декомпенсацией личности.

Защиты тесно связаны с эго индивида, его сознатель-ным Я. Ж.Лапланш и Ж.-Б.Понталис определяют психо-логическую защиту как "совокупность действий, на-целенных на уменьшение или устранение любого изменения, угрожающего цельности и устойчивости био-психологического индивида. Поскольку эта устойчивость воплощается в Я, которое всячески стремится ее сохра-нить, его можно считать ставкой и действующим лицом в этом процессе" - пишут они [37, с. 145]. Психологичес-кие защиты рассматриваются в психоанализе не только как важнейшие функции эго, но и как его структурные элементы с выраженным индивидуальным своеобразием сочетаний и проявлений.

Работа с защитами предполагает акцент на познаватель-ных возможностях клиента, тогда как трасферентные от-ношения больше затрагивают эмоциональную сферу. В ка-честве привычных способов формирования субъективной психической реальности (картины мира, каким он кажет-ся индивиду) психологические защиты поддерживают Я-концепцию и неразрывно связаны с системой ценнос-тей личности. Конкретизация субъективной истины вы-глядит (и поначалу является) работой мысли, однако очень

[62]

скоро превращается в эмоциональную, пристрастную, личностно вовлеченную деятельность. Основные пробле-мы при анализе защит обусловлены не столько противоре-чиями между субъективной и объективной реальностью, сколько противостоянием двух субъективных реальнос-тей - клиента и терапевта. Первый при каждом удобном случае приписывает "неудобные" аспекты действительно-сти субъективизму аналитика, второй же зачастую рассма-тривает свою точку зрения как полностью объективную.

Эта трудность разрешима только в случае, когда тера-певт хорошо знает теоретические аспекты данной про-блемы и умеет отделять один тип защиты от другого. Четкое представление о природе и функциях психологи-ческих зашит, с моей точки зрения, абсолютно необходи-мо любому психотерапевту, даже не являющемуся психо-аналитиком. Умение распознавать и интерпретировать защиты столь же необходимо в работе с людьми, как эмпатия, безоценочность, конфиденциальность и другие ба-зовые терапевтические установки.

Я приведу классификацию защитных механизмов как они представлены в работе Н.Мак-Вильямс [41]. Она делит зашиты по принципу их локализации на первичные иди примитивные, располагающиеся между Я и внешним ми-ром, и вторичные или зрелые, предохраняющие личность от внутри- и межсистемных конфликтов¹⁴. К числу первич-ных защит относятся примитивная изоляция, отрицание, всемогущий контроль, примитивная идеализация и обесце-нивание, расщепление эго, диссоциация, проекция, интроекция и проективная идентификация. Характерной особен-ностью примитивных защитных механизмов является их автоматический бессознательный характер ("мгновенное включение") и отсутствие связи с принципом реальности. Можно сказать, что примитивные защиты работают на уровне первичного процесса, не допуская в сознание мате-риал, против которого они направлены. Первичные защи-ты соответствуют ранней стадии развития объектных отношений, так называемой параноидно-шизоидной пози-ции¹⁵, на которой индивид не в состоянии воспринимать амбивалентные характеристики и свойства окружающей

[63]

реальности, рассматривая внешний мир как только хоро-ший или исключительно плохой. Более подробно теория объектных отношений изложена в пятой главе, а сейчас нас интересуют лишь сами защитные механизмы,

Большинство примитивных защит в силу своей архаич-ной и довербальной природы представляются клиентам естественным аспектом психического функционирова-ния. Хотя картина мира, возникающая в сознании инди-вида с большим количеством незрелых защит, весьма противоречива и содержит множество упущений, сам че-ловек не склонен обращать на это внимание, даже в тех случаях, когда у него возникают серьезные проблемы. Его мышлению присущи особенности, выделенные Л.Леви-Брюлем и Ж.Пиаже в качестве характеристик перво-бытного (до-логического) мышления и ранних стадий развития интеллекта у детей - нечувствительность к про-тиворечию, артификализм¹⁶, вывод "от частного к част-ному, минуя общее".

Клиенты, предпочитающие примитивные защиты, со-ставляют особую категорию. Они редко пользуются сим-патией окружающих, ибо слишком настойчиво навязыва-ют им предвзятую картину своих взаимоотношений с людьми. Субъективно "корыстный" характер их пред-ставлений о себе и других весьма прозрачен. Стиль ис-пользования примитивных защит чаще всего агрессив-ный. Приведу характерный пример.

Госпожа Ж. обратилась за помощью в связи проблемой воспитания дочери. По ее словам, 14-летняя девочка бы-ла неуправляемой, уходила из дому, ночевала на вокзале, попрошайничала, месяцами не посещала школу. Я сразу обратила внимание на абсолютно негативное описание ребенка: в течение часа мать рассказывала о своей доче-ри только плохое, неоднократно подчеркивала ее тупость, упрямство, неблагодарность, называла позором семьи и т.п. Это позволило высказать следующее предположение:

Т: Вы, видимо, не любите свою дочь?

К: Да, не люблю. Да и за что ее любить, если она себя так ведет?

Т: Вы говорили ей об этом?

[64]

К: Конечно, говорила.

Т: Тогда поведение Вашей дочери выглядит естествен-ным и закономерным - она уходит, убегает из дому, где ее не любят и всячески подчеркивают, что она скверная, хуже своего младшего брата, не заслуживает доверия.

К: Но ведь я забочусь о ней!

Т: Вы называете заботой желание контролировать по-ведение девочки, "пресекать" любые ее намерения. И в то же время утверждаете, что Ваша главная цель - по-мочь ей, наладить с ней нормальные отношения.

К: Конечно! Ради этого я даже пошла учиться на пси-холога.

Т: Но зачем налаживать нормальные отношения с тем, кого не любишь?

К: Как это не любишь! Она ведь моя дочь!

Т: Но Вы сами об этом только что сказали.

К: Я такого не говорила. Я всю жизнь дочери посвяти-ла, и сейчас ни сил, ни времени не жалею... (истеричес-кие рыдания).

Попытка терапевта интерпретировать истерику как скрытое признание вины успеха не имела. Клиентка на-стойчиво утверждала, что плачет она из жалости к себе и от трудной жизни, оттого, что старается сделать для до-чери все, а той ничего не нужно - она не любит свою мать, и точка. Многочисленные противоречия в своем рассказе госпожа Ж. продолжала начисто отрицать.

На одном из следующих сеансов г-жа Ж. рассказала эпизод, относящийся к началу учебы девочки в школе. Она случайно увидела дочь у игровых автоматов, стала спрашивать, откуда у нее деньги. Далее произошла безо-бразная сцена скандала и побоев, она обвинила семилет-него ребенка в воровстве, привела в школу, позорила перед одноклассниками и учительницей. Позже выясни-лось, что денег девочка не крала.

Т: Что произошло после?

К: Да ничего. Училась она средне, упрямилась, не хо-тела отвечать на уроках, даже если выучила.

[65]

Т: Но ведь этот случай был настоящим потрясением для первоклассницы. Дети очень зависимы от мнения то-варищей, первой учительницы.

К: По-Вашему, я не должна была выяснить, откуда у девочки деньги на игру? Ведь я мать! Я в ответе за ее по-ведение.

Т: Вы не сожалеете о содеянном? Не раскаиваетесь?

К: Вы просто не знаете, каким упрямым и скрытным созданием она была уже в первом классе! Вечно хитрила, что-то утаивала, врала...

Т: Скажите, Вы не связываете поведение Вашей доче-ри с тем, как Вы относитесь к ней?

К: Как это?

Т: Вы часто ведете себя несправедливо и предвзято по отношению к дочери.

К: Да ничего подобного! Я всеми силами старалась сде-лать из нее человека.

Отрицание, обесценивание и примитивная идеализация, многочисленные проекции, свойственные этой клиентке, полностью исказили ее восприятие поведения и личности дочери. Их отношения зашли в тупик, из которого мать пыталась вырваться посредством истерических реакций, а дочь - демонстрируя асоциальный образ жизни. Аналити-ческая работа с госпожой Ж. оказалась безрезультатной, поскольку в основе ее обращения за помощью лежала по-пытка самоутвердиться через демонстрацию собственный страданий. Изменить эту мотивацию мне не удалось, един-ственным итогом было некоторое снижение интенсивнос-ти ее истерического поведения в учебной группе.

Вторичные защиты характеризуются более специфич-ным действием (направлены только на чувства или на конкретные аспекты восприятия и переживаний) и обя-зательным участием мышления. Они в меньшей степени искажают и деформируют реальность, более адаптивны и почти всегда могут быть опознаны по наличию рацио-нальных и рационализирующих компонентов. Так удобно быть разумным, иметь хорошие объяснения на все случаи жизни и находить логические основания для того, чтобы делать только то, что хочется, или вообще ничего не де-

[66]

дать. По сравнению с примитивными зрелые защиты лег-че осознаются; как правило, клиенты признают их нали-чие, но не очень склонны что-либо менять в своем пове-дении и привычных способах действия.

По-видимому, устойчивость вторичных защит к тера-певтическому влиянию обусловлена тем, что многие кли-енты склонны отождествлять невротические защиты с соб-ственным Я. Ж.Лакан не зря определял Я (Воображаемое) как сумму всех защит и сопротивлений, свойственных ин-дивиду, как отчуждающую иллюзию, которая занимает ме-сто между природным естеством человека (влечениями) и окружающей действительностью. Анна Фрейд в классиче-ской работе "Я и механизмы защиты" пишет:

"В отдельные периоды жизни и в соответствии со своей собственной конкретной структурой индивидуальное Я выби-рает то один, то другой способ защиты - это может быть вы-теснение, смещение, перестановка и т.д. - и может исполь-зовать его как в своем конфликте с инстинктами, так и в защите от высвобождения аффекта. Если мы знаем, как кон-кретный пациент стремится защититься от всплывания своих инстинктивных импульсов, мы можем составить представле-ние о его возможной установке по отношению к собственным нежелательным аффектам. Если же у какого-либо пациента ярко выражены конкретные формы трансформации аффек-тов, такие, как полное вытеснение эмоций, отрицание и т.д., нас не удивит, если он применит те же самые способы для за-щиты от своих инстинктивных импульсов и свободных ассо-циаций. Я остается одним и тем же, и во всех своих конфлик-тах оно более или менее последовательно в использовании имеющихся в его распоряжении защитных средств" [71, с.30].

К числу вторичных защит относят вытеснение, регрес-сию, рационализацию и интеллектуализацию, изоляцию, морализацию, раздельное мышление, аннулирование, смещение, поворот против себя, идентификацию, реак-тивное образование, реверсию, отыгрывание, сексуализа-цию и сублимацию. Все они в той или иной степени яв-ляются "уловками сознания", посредством которых оно оберегает себя от столкновения с нежелательными аспек-тами реальности - как внешней, так и внутренней. 06-

[67]

щим для всех вторичных защит будет также стремление справиться с аффектами (сильными чувствами и пережи-ваниями) посредством интеллекта, рационализирующего мышления, благодаря которому клиент способен найти разумное логическое объяснение для сколь угодно проти-воречивых действий и поступков.

Вытеснение или мотивированное забывание неприятных событий, негативных чувств и переживаний встречается очень часто. Вытеснение может быть мощным или сла-бым, особенно сильно подавляется материал, связанный с инцестуозными влечениями, перверсивными склонностя-ми и т.п. "Сигналом" к вытеснению является обычно чув-ство тревоги, пусть даже и не локализованное - в этом случае эго прибегнет к тотальному подавлению всего, что хотя бы в малой степени связано с вызывающей тревогу проблемой. Строго говоря, вытеснение создает неудобства не столько само по себе, сколько в случаях, когда репрес-сия недостаточно надежно удерживает в бессознательном то, чему там надлежит оставаться. Это, в свою очередь, вы-зывает тревогу, которая снова заставляет прибегнуть к вы-теснению, и круг замыкается. О.Маурер назвал данное яв-ление "невротическим парадоксом", оно часто лежит в основе истерического невроза.

В практике терапевтического анализа клиенты хорошо реагируют на интерпретации, касающиеся вытесненных травм, фрустрирующих ситуаций, и менее проницаемы для интерпретаций по поводу вытесненных и подавлен-ных желаний и влечений. А поскольку для успешного ис-пользования этой защиты необходимо сильное и устой-чивое эго ("слабые" личности предпочитают изоляцию и отрицание), то терапевт часто сталкивается с упрямым нежеланием признать наличие вытесненных мотивов, чувств, желаний. В этом случае может помочь конкрет-ный пример с анализом вытеснения того, что было пред-метом обсуждения на одном из предыдущих сеансов. Так, один из клиентов темпераментно рассказывал об обиде, которую нанес ему начальник в день юбилея. При следу-ющей встрече он настойчиво утверждал, что юбилей про-шел очень хорошо и сопровождался только приятными

[68]

переживаниями. Когда я напомнила про обиду, он ис-кренне удивился - откуда я знаю? Уж не рассказал ли мне эту историю кто-нибудь из его недоброжелательно настроенных сослуживцев?

Регрессия или возврат к более ранним способам психи-ческого функционирования (формам мышления, спосо-бам поведения и действия, типам объектных отношений) бывает очень разнообразной. Подробное обсуждение ее видов и механизмов содержится в [37, с.418-420]. Возврат к прошлому, в особенности к раннему детскому опыту считается необходимым условием успешности психоана-лиза, однако в психодинамической терапии это требова-ние не возводится в абсолют. При терапевтическом ана-лизе мы не ожидаем глубокой регрессии клиента, чтобы воспроизвести условия формирования невротического симптома, а обычно сталкиваемся с нею после точных и прямых, "резких" интерпретаций, в результате которых тщательно скрываемые бессознательные импульсы стано-вятся доступными сознанию. Клиенты склонны реагиро-вать регрессией на успешно прогрессирующее лечение, и понимание этого факта помогает аналитику быть более терпеливым к ее проявлениям. Личности, злоупотребля-ющие регрессией и использующие ее в большинстве сложных жизненных ситуаций, рассматриваются как ин-фантильные, незрелые.

Рационализацию, интеллектуализацию, морализацию и раздельное мышление можно рассматривать как различные формы участия мышления и логики в искажении реаль-ности при ее восприятии и осмыслении. Рационализируя, человек подыскивает хорошие и разумные причины для тех своих действий и поступков, которые выполнены на основе бессознательных мотивов и влечений, осуждаемых суперэго. Рационализация - очень естественный про-цесс, большинство людей склонны рационализировать свои неудачи и промахи, объясняя их действием объек-тивных причин. Процесс рационализации лежит в основе так называемой фундаментальной ошибки каузальной ат-рибуции - феномена, многократно описанного в соци-альной психологии, "двойного стандарта" человеческого

[69]

поведения: если я сделал что-то хорошее, это моя заслуга, а если плохое - так уж получилось из-за случайного сте-чения обстоятельств. Если же нечто хорошее сделал мой враг или соперник, то это случайность, а вот его промахи вполне закономерны, он полностью ответственен за них.

Морализация - это рационализация, зашедшая намно-го дальше: клиент подыскивает уже не причины, объяс-няющие его поведение, а основания которые просто обя-зывают его поступать именно так, и никак иначе. Мнимые резоны превращаются в неукоснительные мо-ральные требования: "Хорошо ли для аспиранта, если я воздержусь от критики его слабого и беспомощного на-учного доклада? Ведь это мой прямой долг, иначе он так и будет считать себя успешным". В морализации активно участвует суперэго клиента. Эта защита является хорошо продуманной и трудна для терапевтического вмешатель-ства: клиент, убежденный в том, что он не просто напи-вается каждый вечер, а наказывает таким образом свою жену за бездушие и черствость, будет отметать любые ин-терпретации. Основная стратегия в таких случаях - сно-ва и снова показывать клиенту, что его интеллектуальные увертки никак не меняют существующего положения дел, а уровень дискомфорта в ситуациях, где используется ра-ционализация, продолжает расти.

Интеллектуализация - это отделение чувств от мыслей, а переживаний - от поведения. При таком виде защиты клиент признает наличие у себя отрицательных чувств, но не реагирует на них: "да, я сержусь на него, но это не ме-шает нам сотрудничать", "я испытываю некоторую обиду, но мое хорошее отношение к жене остается прежним". Внешне такое поведение выглядит сдержанным и уравно-вешенным, на самом же деле клиенты блокируют сильные чувства, не позволяют себе признаться в них и отреагиру-ют "исподтишка". Интеллектуализацию часто используют подростки, чтобы выглядеть неуязвимыми, к ней склонны прибегать люди, стремящиеся производить впечатление мужественных, бесстрастных и хладнокровных.

Раздельное мышление (компартментализация) свойст-венно людям, рационально использующим диссоциатив-

[70]

ные процессы; в случае этой защиты противоречивые чувства или стремления существуют порознь, независимо друг от друга: человек считает алкоголь злом и осуждает пьяниц, но позволяет себе время от времени выпивать. К этому механизму часто прибегают родители, безусловно запрещающие детям вещи, которыми наслаждаются сами (курение, порнофильмы и т.п.). Используя компартментализацию, человек может придерживаться двух и более идей или форм поведения, конфликтующих друг с дру-гом, не осознавая их противоречия или даже взаимоис-ключающего характера. Так, женщина, которую пресле-довали серьезные неудачи в семейной жизни, являвшиеся источником выраженного истерического невроза, счита-ла себя прекрасным преподавателем психологии семей-ных отношений и настойчиво стремилась расширить круг своих слушателей. Она искренне удивилась вопросу, не является ли ее поведение компенсаторным, и никак не могла понять, "причем тут одно к другому".

Аннулирование сводится к магическому уничтожению чувства вины или стыда посредством действий, которые как бы "уравновешивают" ранее совершенные проступки. При этом компенсаторная природа "магического" поведе-ния, равно как и желание искупить или загладить эффект содеянного ранее, совершенно не осознается. В терапии хорошо известен феномен гипертрофированной активнос-ти и повышенной сговорчивости клиента на сеансе, следу-ющем после сильно сопротивляющегося поведения или срыва. На бытовом уровне аннулирование встречается очень часто и служит поводом для жалоб типа "какое-то время после дебоша муж ведет себя как ангея, но никогда не просит прощения и даже не желает об этом говорить, а потом снова напивается, и все повторяется сначала".

Защитное аннулирование лежит в основе ритуальных действий, связанных с искуплением грехов. Одна клиент-ка неожиданно испытала сильное огорчение и разочаро-вание после дня рождения, когда получила множество цветов и знаков внимания от своих младших коллег. Она смогла понять это чувство, лишь интерпретировав их действия как ритуальные, в то время как сама она пред-

[71]

почла бы откровенное признание проблем, существую-щих в отношениях с товарищами по работе.

Поворот против себя - защитный механизм, с помо-щью которого клиенты пытаются совладать с чувствами ненависти и гнева, направленными на значимых людей. Такие чувства направляются на самих себя, и клиент чув-ствует себя в большей безопасности - ведь идеализиро-ванный другой остается неприкосновенным. К тому же всегда есть шанс услышать от него похвалу и поддержку, ободрение, что не так уж ты и плох. В раннем детстве причиной защиты "поворотом" может быть агрессия про-тив любимой матери или обожаемого старшего брата. Од-на из моих клиенток любила представлять себя в черном цвете, искренне считая, что если я (вдруг, не дай Бог!) ее не люблю, то лишь потому, что она этого заслуживает. В основе поворота лежит очень простая логика: если отно-шения со Значимым Другим - величайшая ценность, то лучше не подрывать их негативной критикой или сомне-ниями, а сразу признать себя плохим (грязным, жадным, грубым, глупым и т.д.), чтобы не рисковать - и не при-знаться в том, насколько ты зависим от них или вовсе не заслуживаешь таких отношений в принципе.

Близким к повороту против себя по сути и смыслу яв-ляется реактивное образование. Эта защита состоит в том, что субъект заставляет себя испытывать чувство, проти-воположное подлинному - любовь вместо ненависти, восхищение вместо пренебрежения. Интересно, что за десять лет аналитической практики мне ни разу не встре-тилось реактивное образование "в сильной позиции" - замена позитивного чувства негативным. Зато обратных ситуаций бывало множество - видимо, отрицательные переживания оцениваются большинством клиентов как более угрожающие и опасные для самооценки.

Описывать идентификацию нет особой необходимос-ти-с различными вариациями этого защитного меха-низма сталкивался любой психотерапевт. Она может быть проективной (субъект отождествляется с объектом собст-венной проекции), анаклитической (стремится быть по-хожим на уверенного в себе человека), нарциссической -

[72]

при этом происходит отождествление с чертами Я-идеала личности. Идентификация с агрессором - это защитная тенденция уподобить себя страшному, пугающему объек-ту; так часто происходит, например, в подростковых ком-паниях, где более слабые ребята идентифицируют себя с сильными лидерами. В литературе описаны случаи, когда заложники, захваченные бандитами, отождествлялись с их позицией, требованиями и моралью даже вопреки соб-ственным интересам.

Идентификация - это универсальное защитное средст-во, используемое в широком круге социально значимых ситуаций. Как и большинство защитных механизмов, она имеет множество положительных аспектов и лежит в осно-ве эмпатии, эмоционального научения, поддерживающего поведения. Механизм идентификации является компонен-том многих высших человеческих способностей и ка-честв - любви, долга, самоотверженного служения идеа-лам, гражданского мужества и других. Способностью к идентификации во многом обусловлены изменения, проис-ходящие с личностью в результате обучения или терапии.

Отыгрывание (обусловленное личностью аналитика или ходом терапии поведение, которое клиент не решается осуществить прямо на сеансе и выносит за рамки терапев-тических отношений) может иметь самые разные формы. Чаще всего отыгрываются различные аспекты трансферентных отношений (любовь или ненависть к аналитику, ревность, зависть, инцестуозные влечения). Чувства, по-рождаемые трансфером, неуместно проявляются в различ-ных сферах жизни клиента, а затем становятся предметом обсуждения в анализе. Так в косвенной форме они выра-жаются тому, кому, собственно, и предназначены.

Иногда отыгрывание происходит и в процессе тера-пии - клиент на текущем сеансе находится во власти чувств, испытанных ранее, и ведет себя в соответствии с ними, как бы "припоминая" аналитику прошлые грехи. Сталкиваясь с сильными, интенсивными чувствами и пе-реживаниями клиента, всегда стоит обсудить то, в каких формах, где и когда он будет их отреагировать. Такое об-суждение иногда снимает проблему отреагирования в це-

[73]

лом, так как является, по существу, одной из его форм. Очень трудно анализировать чересчур импульсивных лю-дей, которые не способны наблюдать за чувствами, не выражая их в действиях и поступках. В этих случаях бо-лее эффективна гештальт-терапия, психодрама и т.п.

Сексуализацию или эротизацию можно рассматривать как частный случай отыгрывания, при этом личность пы-тается справиться с тревогой, сопровождающей ее дейст-вия, с помощью сексуальных фантазий. Отношения зави-симости сексуализируются наиболее часто, и далеко не все порождаемые при этом сценарии являются патологи-ческими. Что же касается таких феноменов, как юноше-ская влюбленность в учителей, сексуализапия фигур по-литиков, известных спортсменов или актеров, то они общеизвестны. Механизм эротизации - основа основ рекламы, шоу-бизнеса, почти любой пропаганды и т.п.

Реверсия - это очень своеобразная защита, при которой субъект и объект меняются местами. Например, испыты-вая потребность в восхищении со стороны окружающих, человек может активно восхвалять кого-либо другого и, бессознательно идентифицируясь со своим кумиром, под-черкивая свою реальную или воображаемую близость к нему, отчасти удовлетворяет эту потребность. Хорошо из-вестно поведение женщин, соблюдающих строгую дие-ту, - часто они любят готовить, настойчиво потчуют вкусными блюдами друзей и членов семьи и испытывают громадное удовлетворение, глядя как другие много и с ап-петитом едят. Некоторые пациенты справляются с дис-комфортом во время терапии тем, что сами делают по-пытки анализировать терапевта. В учебно-аналитических группах механизм реверсии является мощным положи-тельным фактором, способствует созданию атмосферы де-лового сотрудничества и взаимной доброжелательности.

Сублимация или возвышение либидо до стремления к целям, не связанным с сексуальным удовлетворением и иными примитивными удовольствиями, - фундамен-тальная человеческая способность, лежащая, по Фрейду, в основе цивилизации и духовной культуры. В программ-ной работе "Судьбы влечений" (1905) основоположник

психоанализа утверждает, что сублимация (наряду с обра-щением на себя, превращением в противоположное и вы-теснением) - один из четырех основных путей развития психики. Тремя годами позже, в специальной статье, по-священной связи между сексуальным влечением, субли-мацией и неврозом¹⁷, он конкретизирует свою мысль:

"Развитие сексуального инстинкта идет от аутоэротизма к поиску объекта любви и от автономии эрогенных зон к их под-чинению половым органам, служащим процессу размножения. В ходе развития часть доставляемого собственным телом сексу-ального возбуждения делается избыточной, подавляется и, в благоприятных случаях, подвергается сублимации. Таким обра-зом, годные для культурной работы силы выигрываются пре-имущественно посредством подавления извращений сексуаль-ного инстинкта" [74, с.20, архаизмы убраны мною - Н.К.].

Как видим, сублимация не является, в строгом смысле слова, психологической защитой. Это, скорее, механизм, обеспечивающий нормальное и адекватное личностное функционирование, "узаконенный" обществом способ утилизации (катектирования) либидо. О защитных функ-циях сублимации можно говорить в тех случаях, когда она затрагивает не чрезмерные аспекты сексуальной энергии, или предлагает социально одобряемые, культур-но значимые формы реализации влечений, слабо связан-ные с их непосредственным объектом. Например, робкий юноша, благоговеющий перед женщинами, увлеченный любовной поэзией или галантной живописью, но отчаян-но боящийся реальных контактов со сверстницами, ис-пользует сублимацию для снятия избыточного напряже-ния. Или (хрестоматийный пример) - эротические, чувственные картины на религиозную тему, написанные исповедующими аскетизм художниками.

Знание природы психологических защит и их разно-видностей позволяет терапевту лучше ориентироваться в бессознательных основах поведения клиента и помогает представить себе структуру той части его Я, которая уча-ствует в процессах самопредъявления. Ведь вступая в зна-чимые отношения, индивид тщательно оберегает именно

[75]

те аспекты своей личности, которые особо ценны и уяз-вимы, ибо связываются с экзистенциальными основами его индивидуального бытия. Иными словами, защиты располагаются "прямо над" теми личностными образова-ниями, что функционируют патологически и являются источниками проблем.

В терапевтическом анализе работа с защитами чаще всего составляет "второй план" терапии, тогда как пер-вый занят исследованием генезиса проблем клиента и по-ниманием вклада бессознательных содержаний в этот процесс. Чаще всего защиты рассматриваются сперва как факторы, мешающие пониманию аналитических интер-претаций, а потом уже - как основания психологических и личностных трудностей. Поскольку для клиента защи-ты суть обычные и привычные способы взаимодействия с миром и другими людьми, то их интерпретации должно предшествовать описание конкретных, четких форм за-щитного поведения. Терапевт, встречающий упорное со-противление, может начать с поведенческой картины, а уж потом определять ее как ту или иную защиту.

Препятствия анализу можно схематически отразить следующим образом:

[76]

Однако терапевтическая работа должна включать как анализ, так и синтез - иначе эффективность терапии не-велика. А для этого необходимо иметь развернутое пред-ставление о личности в целом, нужна теоретическая мо-дель становления и развития ее активности. Анализ защит и сопротивлений диктует тактику терапевтическо-го вмешательства, а выработка стратегии требует более системных знаний и представлений о бессознательной природе внутренней динамики личностных структур. По-этому следующая глава будет посвящена обзору основных положений глубинной психологии, в особенности тех, которые определяются классической линией развития фрейдовского психоанализа.

Глава 3. Психоаналитические идеи и представления в терапевтическом анализе

3.1. Возможности психоаналитического подхода

За почти двухсотлетнюю* историю развития теории и практики психотерапевтической помощи сформирова-лось несколько сотен ее специфических вариантов и форм. Согласно мнению специалистов Европейской Психотерапевтической Ассоциации (ЕАР), их можно сгруппировать в пять основных категорий:

"1) Психоаналитическая психотерапия - охватывает те формы психотерапии, которые можно вывести из глубинных психологический теорий Фрейда, Юнга и др.; жизненные проблемы при этом рассматриваются как результаты неосо-знанных конфликтов и моментов развития.

2) Когнитивная и поведенческая терапия - охватывает те формы психотерапии, которые опираются на теории обуче-ния и когнитивную психологию; жизненные проблемы тут выводятся из неправильного обучения и мышления.

3) Гуманистическая психотерапия - охватывает те формы психотерапии, которые, в противовес квази-редукционизму психоанализа и бихевиоризма, акцентируют потенциал чело-веческого развития. Здесь жизненные проблемы рассматри-ваются как блокада чувств.

4) Системная психотерапия - охватывает те формы психо-терапии, которые - на основании общей теории систем - рассматривают жизненные проблемы как возникающие

* В 1811 году немецкий ученый Иоганн Кристиан Хейнрот из Лейп-цига был назначен на должность профессора психотерапии. С этого момента можно вести формальный отсчет существования психотера-пии в качестве самостоятельной научной дисциплины.

[78]

вследствие сдвига функций в системе или группе, к которой принадлежит данное лицо.

5) Экзистенциальная психотерапия - охватывает те формы психотерапии, основу которых составляет экзистенциальная и феноменологическая философия. Жизненные проблемы объясняются тут недостатком ясности понимания условия человеческого существования" [55, с. 30-31].

Эвристические возможности психотерапевтических те-орий трудно сравнивать. Тем более нелепо пытаться рас-сматривать различные подходы на предмет большей или меньшей эффективности предлагаемых методов воздей-ствия. Как и в других сферах человеческой жизни, в области психологический помощи популярно далеко не самое лучшее, а прежде всего доступное, разрекламиро-ванное и недорогое.

По моим наблюдениям, стихийно сложившаяся в оте-чественной психотерапии практика выбора направления, в котором терапевт специализируется, во многом случай-на. Сравнительно редко встречаются практики, тяготею-щие к нескольким подходам, и очень часто терапевт счи-тает избранную ориентацию самой лучшей и наиболее эффективной (а то и единственно правильной). При этом подходы, требующие более длительной и дорогостоящей подготовки (а аналитическая терапия именно такова), ес-тественно, оказываются менее популярными.

Интеллектуальная респектабельность психоаналитичес-кой терапии несомненна, так что аналитики не прибегают к интенсивно-оголтелым способам рекламы своей деятель-ности. Психоанализ пропагандируется меньше, чем другие подходы, он реже представлен в профессиональном поле отечественной психотерапии. Соответственно, изучение психоаналитической теории и обучение навыкам аналити-ческой работы мало распространено. Институциализированные, легитимные формы подготовки психоаналитиков доступны и вовсе только единицам. Профессиональное со-общество психоаналитиков расширяется в соответствии с правилом "числом поменее, ценою подороже".

Другой стороной такого положения вещей, является существенно меньшее (по сравнению с другими направ-

[79]

лениями) количество книг, посвященных методическим и клиническим аспектам психоанализа. Переводы (каче-ственные, снабженные комментариями) работ современ-ных психоаналитиков можно сосчитать по пальцам. Текс-ты классиков, собственно первоисточники, переиздаются чаще, но большей частью при этом используются уста-ревшие переводы, с архаическими речевыми оборотами, расплывчатыми формулировками основных положений. Такие авторы, как Д.Айке, Д.Анзье, М.Балинт, Д.Боулби, М.Кляйн, М.Малер, Г.С.Салливан, Дж.Сандлер, Х.Сегал, Р.А.Спитц, Р.Стерба, Д.У.Фэйрберн, А.Холдер, Ш.Ференци и др., либо вообще не представлены в русских пе-реводах, либо известны их единичные небольшие работы. Практически нет трудов по структурному психоанализу (за исключением двух томов "Семинаров" и нескольких статей Ж.Лакана), остались в стороне интереснейшие ре-зультаты постмодернистской рефлексии бессознательно-го. Книг отечественных психоаналитиков, содержащих обсуждение актуальных проблем психодинамической те-рапии и результатов собственной практики, не наберется и полдесятка. Русских учебников, подобных двухтомнику Х.Томэ и Х.Кэхеле [67] или монографии Р.Р.Гринсона [13], нет вообще.

Поэтому обсуждение идей и теорий глубинной психо-логии, которые могут использоваться в практике терапев-тического анализа, представляется важной и актуальной задачей. Я хорошо сознаю, что данная работа ни в коем случае не может приравниваться к систематическому из-ложению психоаналитической теории. Это всего лишь попытка выделить ряд научных, теоретических и методи-ческих положений психоанализа, способных структури-ровать мышление начинающих психотерапевтов.

По мере накопления опыта практической работы пси-хотерапевт все чаще испытывает потребность в его ос-мыслении. Со времен Х.Кохута самонаблюдение (интро-спекция) и эмпатия служат не только основными формами организации психотерапевтических отношений, но и главными принципами, определяющими направле-ния (интенции) мыслей и действий терапевта. Психоана-

[80]

литическая (или другая, но глубинная психология пред-лагает лучшие из возможных) теория предлагает логику понимания и практических действий на сеансе. Парал-лельно с этим различные школы предоставляют удобный и конкретный язык описания проблем, основания для систематизации, варианты теоретических моделей - од-ним словом, все, что необходимо для понимания и ос-мысления феноменов, возникающих в ходе психотера-певтического взаимодействия.

Эволюция психоаналитических школ и подходов - предмет для глубоких и серьезных научных изысканий. Этот вопрос освещается во множестве справочников и учебных пособий; из имеющихся на русском языке мож-но рекомендовать книгу П.Куттера [32] и некоторые сло-вари [47, 53]. В рамках терапевтического анализа полезно представлять себе хотя бы общие особенности развития психоаналитической теории. Следующая схема будет по-лезной при выборе направления для интерпретаций в ра-боте с конкретным клиентом:

Личностная подструктура, в которой преимущественно ло-кализованы проблемы клиента	Психоаналитическая школа или направление
Супер-Эго (Сверх-Я)	Неофрейдизм, психология Самости Х.Кохута, индивиду-альная психология А.Аддера
Эго	Эго-психология, работы Р.Спитца, Э.Эриксона, Г.С.Салливана.
Ид (Оно)	Теория объектных отноше-ний, британские школы (Д.В.Винникотт, Д.У.Фэйрберн и Др.), фрейдовская теория влечений.

Классический психоанализ вряд ли можно назвать сво-бодной от противоречий психотерапевтической школой, но он сохраняет цельность и единство своих теоретико-методологических оснований и преемственность форм и методов аналитической практики. Основные положения

[81]

фрейдовского учения - теория структуры и функцио-нальной динамики психического аппарата, представле-ния о стадиях развития личности, этиологии психических нарушений и способах их лечения - прихотливо эволю-ционировали в рамках различных глубинно-психологиче-ских школ, но при всем многообразии существующих ныне вариантов они более или менее схожи.

3.2. Ранние фрейдовские представления о психическом функционировании

Фрейд рассматривал психоанализ в качестве объектив-ного способа научного познания, способного определить долю участия бессознательной проекции в формировании системы представлений об окружающей действительнос-ти. "Большая часть образа мира, - писал он, - есть не что иное как проекция психического на внешний мир. Неяс-ное осознание (внутреннее восприятие) психических фак-торов и бессознательных процессов отражается в констру-ировании сверхчувственной реальности, которую научное знание должно преобразовать в психологию бессознатель-ных явлений" [108, Vol. 22. Р. 182]. Развитие психического аппарата предполагало способность формировать со вре-менем все более объективные представления о мире, однако бессознательные влечения предопределяли психи-ческую активность человека в любом возрасте. Психоло-гические проблемы личности, психические нарушения и расстройства были проявлениями специфических нару-шений равновесия в психическом аппарате. Исследование этих нарушений и выработка способов лечения были главной задачей фрейдовского психоанализа, в истории которого принято выделять три последовательно сменяв-ших друг друга этапа ее разрешения.

На первом этапе* развития психоанализа Фрейд пред-ложил модель аффективной травмы, лежащей в основе

* Обычно первый этап соотносят с работой "Проект научной психоло-гии", написанной в 1985 г. Топическая модель изложена в "Толко-вании сновидений" (1900), а структурная относится к 1923 г., когда была создана работа "Я и Оно".

[82]

психопатологии. Второй этап представлен топической моделью психического аппарата, состоящего из трех си-стем - бессознательного, предсознательного и созна-ния. В рамках этой модели психопатология рассматри-вается как результат вытеснения в бессознательное психических содержаний, связанных с переживанием и удовлетворением влечений. Структурная теория рас-сматривает психические расстройства как нарушения внутриличностной динамики, следствие антагонизма между Оно, Я и Сверх-Я.

Первоначально Фрейд полагал, что основная функция психического аппарата состоит в способности управлять психической энергией, в стремлении создавать оптималь-ное для личности состояние равновесия и покоя. Такой гомеостатический принцип работы психики способствует ее функционированию на относительно постоянном и при этом стабильно низком энергетическом уровне; эмо-ция (аффект) есть его повышение. При слишком боль-шом количестве аффективной энергии психический ап-парат не способен ее контролировать, инстинкты и влечения становятся неуправляемыми. Это и называется психической травмой, причем для целей лечения необхо-димо отличать актуальные травмы (возникающие как не-посредственная реакция на реальное событие или ситуа-цию) и ретроактивные травмы, связанные с прошлыми событиями, воспоминание о которых может внезапно по-родить сильный аффективный конфликт. Например, не-вротический симптом может развиться в результате ассо-циативной связи между переживанием сексуального влечения в зрелом возрасте и сексуальным воспоминани-ем раннего детства; такого рода травмы Фрейд считал ключевыми в возникновении истерии.

В соответствии с теорией аффективной травмы он вы-делял две категории неврозов: психоневрозы, к которым относились истерические неврозы и неврозы навязчивых состояний, и актуальные неврозы, включающие неврасте-нию и неврозы страха. И те, и другие суть личностные и поведенческие расстройства психогенного происхожде-ния, симптомы которых в символической форме выража-

[83]

ют либо конфликт между влечением и моральными чув-ствами пациента (психоневроз), либо сексуальную фрус-трацию (страхи и неврастения).

В дальнейшем Фрейд пересмотрел свою раннюю тео-рию патогенеза психических расстройств, ряд исходных положений которой (например, представление о сексу-альном совращении в раннем детстве как реальном фак-те биографии невротиков) оказались ошибочными. Одна-ко именно модель аффективной травмы¹⁸ часто лежит в основании расхожих представлений о психоаналитичес-кой теории невроза. В теории сексуальной травмы - кор-ни обыденно-житейского понимания психоанализа как стремления обнаружить "клубничку" в индивидуальной истории и "объяснить" с ее помощью чью-либо личную жизнь и общественную деятельность, литературно-худо-жественное творчество и т. п.

В топической модели главный объяснительный потен-циал связан не с аффектами (непосредственно пережива-емыми состояниями), а с влечениями - психическими ре-презентантами ("образами") потребностей, побуждающих индивида к активности, к выполнению определенных действий. Влечения, по Фрейду, - основной механизм и залог психической активности, удовлетворение влечения (разрядка побуждения) - условие жизни организма и ис-точник развития личности и психики:

"Возникающие в организме раздражения влечений... предъявляют к нервной системе гораздо более высокие тре-бования, побуждают ее к сложным последовательным дейст-виям, благодаря которым возможно удовлетворение, но глав-ным образом они заставляют нервную систему отказаться от своей идеальной цели - устранения всяких раздражении. Можно заключить, что именно влечения, а не внешние раз-дражения, являются двигателем прогресса, который привел к развитию столь совершенной и бесконечно работоспособной нервной системы" [77, с. 128, архаизмы убраны мною - Н.К.].

Влечения, каждое из которых обладает специфическим типом переживания психического напряжения, целью, объектом и исходит из определенного соматического ис-

[84]

точника, составляют основное содержание системы бес-сознательного, подчиненной принципу удовольствия, т.е. стремлению к удовлетворению влечений. Аффекты со-провождают процессы разрядки и, в отличие от влече-ний, не подвергаются вытеснению. Инстинктивные же-лания и влечения (сексуальные и агрессивные), их объекты и формы удовлетворения являются главным ис-точником психических конфликтов и служат объектом вытеснения. Подавляются и вытесняются также различ-ные представления, связанные с проявлением и реализа-цией влечений, аффективно окрашенные способы соот-ветствующего поведения и, наконец, во взрослом возрасте вытесненными или не воспринятыми сознанием могут оказаться ситуации, связанные с возникновением желания и возможностью его исполнения.

История развития фрейдовских идей о генезисе невро-зов может быть представлена следующей схемой:

[85]

В процессе терапевтического анализа вытесненные влечения представлены прежде всего сильными аффекта-ми. Бурные эмоции, неуместные чувства обусловлены главным образом трансфером, однако их модальность и формы проявления могут указывать на природу вытес-ненных желаний. Разумеется, нельзя анализировать аф-фективную динамику в отрыве от объектных отношений клиента, но бывают случаи, когда терапевт наблюдает схожие эмоции в одинаковых ситуациях с различными объектами. Так, одна из моих клиенток, госпожа Б., в числе прочих своих проблем отмечала склонность к яро-стным спорам, в ходе которых она полностью утрачивала контроль над своими действиями. Госпожа Б. жалова-лась, что ввязывается в споры в совершенно неподходя-щих ситуациях с людьми, которые заведомо некомпе-тентны в обсуждаемых вопросах. Чем более неправым или неосведомленным оказывался ее противник, тем сильнее она вовлекалась в спор и, в конечном счете, все заканчивалось, по ее словам, "безобразной сценой, в ко-торой я выглядела просто ужасно - как в переносном, так и в прямом смысле: разозленная фурия, которая уже ничего не соображает и только кричит".

При обсуждении этой проблемы довольно быстро вы-яснилось, что в ситуации спора сильные эмоции настоль-ко захлестывают госпожу Б., что все когнитивные про-цессы почти полностью блокируются. "Во время спора я не могу думать, я могу только кричать, - говорила кли-ентка. - Мое единственное желание - победить во что бы то ни стало, хотя часто сам предмет спора уже давно утрачен. Для меня главное - переспорить противника. Недавно мы спорили с подругой и я решила закончить спор, сказав ей, что первым способен остановиться тот, кто умнее. Вот я и прекращаю спор. Подруга сказала:

"Хорошо, пусть ты будешь умнее, а я зато останусь пра-ва". Мне было так обидно, даже сейчас об этом спокой-но говорить не могу".

Со мной г-жа Б. никогда не спорила. По ее словам, ес-ли собеседник явно компетентнее и умнее ее, она не спо-рит, а прислушивается к его мнению. В трансферентном

[86]

отношении ко мне наблюдалась следующая картина: кли-ентка высоко ценила позитивное отношение к себе и бы-ла уверена в моей симпатии. Но почти каждый сеанс она начинала с довольно-таки невротичного "вымогательст-ва" комплиментов и одобрительных замечаний. В про-тивном случае она съеживалась в кресле и молча пережи-вала состояние, обозначенное в анализе как "чувство того, что мои успехи ничтожны, что я мало понимаю и вообще глупая". Если же я хвалила ее, то (независимо от того, насколько заслуженной была похвала) у госпожи Б. после мгновенной вспышки удовольствия начинало нара-стать чувство тревоги.

Тревога, как легко удалось выяснить, была связана с чувством вины. Свое чувство вины г-жа Б. прокомменти-ровала следующим образом:

К: Когда Вы говорите, что я молодец, или хвалите ме-ня за то, что я сумела понять, мне кажется, что это неза-служенная похвала. II я опасаюсь, что, когда Вы сами это поймете, Вы на меня рассердитесь.

Т: За что?

К: За то, что я на самом деле ничего не понимаю, или понимаю очень мало, намного меньше, чем нужно. {По-сле паузы). И тогда я сама на Вас обижаюсь, понимаю, что это неправильно, и вот я снова виновата. А Вы меня незаслуженно хвалите.

Т: А как это похоже на ситуации, в которых Вы ярост-но спорите?

К: А там точно так же, только наоборот. С Вами я не спорю, потому что Вы правы, а я ничего не понимаю, или почти ничего. А в спорах сначала собеседник не по-нимает, насколько он не прав, а потом уже и я сама...

Т: Чего Вы не понимаете в споре?

К: Как я выгляжу со стороны. Насколько все это глу-по и вообще - стоит ли спорить с человеком, который ничего не понимает в предмете спора и отстаивает свое мнение из упрямства, и чтобы меня позлить.

[87]

Из этого диалога видно, что госпожа Б. испытывает сильную фрустрацию в ситуации социального сравнения, когда ее значимость подвергается сомнению или (как ей кажется) умаляется из-за присутствия более компетент-ного и авторитетного собеседника. В обоих случаях силь-ный немотивированный аффект (гнев-ярость-агрессия или тревога и вина) указывают на вытесненное бессозна-тельное желание нарциссической природы ("никто не смеет подвергать сомнению правоту (силу) моего Я").

В трансферентных отношениях вытеснено настойчивое желание получить одобрение и похвалу аналитика. Клиент-ка легко принимает и усваивает соответствующую интер-претацию, а затем предлагает новый материал для анализа:

К: Конечно, я согласна, что мне очень хочется услы-шать от Вас похвалу. Любому приятно. Но на самом де-ле я Вашего одобрения не столько хочу, сколько боюсь. Боюсь не оправдать доверия, а вдруг Вы хвалите незаслу-женно. Понимаете? Я ведь знаю, что Вам нельзя верить, что Вы ненадежная абсолютно...

Т: Последнее - проекция чистой воды. Теперь мне по-нятно, что это Вы чувствуете себя ненадежной, не заслу-живающей доверия. Поэтому и испытываете дискомфорт в тех случаях, когда я Вас хвалю.

К: А если я этого не заслуживаю?

Т: Конечно не заслуживаете, раз Вы ненадежная. За что хвалить человека, которому нельзя верить? Но эту не-надежность Вы приписываете мне, и получается замкну-тый круг: раз я одобряю какие-то аспекты Вашего пове-дения или личности, то делаю это неоправданно, и верить мне нельзя, а значит - Вы плохая. Вас не за что хвалить, следовательно, на мою оценку Вашей личности положиться нельзя. Стало быть, и я тоже плохая.

Г-жа Б. наконец понимает, как сильно перепутаны ее аффективные реакции. Проработка этого инсайта завер-шается просьбой объяснить, что происходит на самом де-ле, каковы мои подлинные чувства и мотивы. Следующая интерпретация разъясняет их природу:

[88]

Т: Вы не всегда можете отделить критику отдельных ас-пектов действий и поведения от негативной оценки сво-ей личности в целом. Если я говорю "Это сделано плохо (или неправильно)" - это не значит, что Вы плохая.

К: Как это не значит?

Т: Очень просто. В первом классе хорошая учительни-ца не должна говорить "Миша ленивый" или "Катя не-аккуратная", иначе дети будут считать себя тотально пло-хими, вот как Вы. Она говорит: "Миша сегодня ленится" или "Катя эту страницу написала неаккуратно". И на следующий раз Миша и Катя постараются сделать лучше.

Госпожа Б. замечает, что в детстве ее часто называли и считали плохой, если она делала нечто плохое.

Т: Вот видите. Поэтому мне приходится целенаправ-ленно разделять свои оценки. Я говорю: "Вы хорошая, но это или то сделали плохо". Я стремлюсь отделить отно-шение к Вашим действиям (не всегда правильным) от от-ношения к Вам (всегда позитивного и безоценочного в принципе).

К: А я Вам не верю, потому что нельзя быть хорошей, если что-то делаешь плохо.

Т: И меня же в этом обвиняете. А потом пугаетесь - вдруг я все пойму и, в свою очередь, сделаю Вам в отме-стку что-нибудь плохое.

К: Да, это так. Знает кошка, чье мясо съела!

Аффективная динамика в трансфере указывает на вы-тесненный страх отвержения, а чувство вины у госпожи Б. имеет контр-фобическую природу, осуществляя про-филактику этого страха. Неспособность контролировать аффект в споре и невозможность спорить с авторитетной личностью оказываются двумя сторонами одного и того же бессознательного желания утвердить независимость и автономность собственного Я, но аффективная окраска ситуаций различна (агрессия и тревога). Проблема г-жи Б. хорошо иллюстрирует принятый в психоанализе взгляд на агрессию как форму защиты от тревоги и показывает, как часто чувство вины и тревога маркируют вытеснение агрессивных влечений.

[89]

3.3. Влияние бессознательного на восприятие реальности

Первоначально ядро бессознательного составляют ин-стинктивные желания и связанные с ними ранние (ин-фантильные) формы удовлетворения влечений. С ними постепенно связываются другие "содержания-представ-ления", бывшие ранее приемлемыми, но подавляемые из-за своей конфликтной природы, амбивалентности, высокой аффективной силы и т.п. Постепенно процесс вытеснения становится непрерывным: "Когда достигнута определенная точка в индивидуальном развитии, вытес-нение инстинктивного желания или его дериватов¹⁹ мо-жет происходить постоянно. Причина вытеснения заклю-чается в вызванном конфликтом неудовольствии. Таким образом содержания бессознательного постоянно попол-няются вытеснениями. Одновременно инстинктивные желания бессознательного постоянно побуждают к созда-ния новых дериватов" [93, с.247]. Так психика оказывает-ся разделенной на две антагонистические структуры (бес-сознательное и сознание), между которыми существует узкий коридор предсознательного, через который идет обмен психическими содержаниями - под строгим кон-тролем цензуры.

Бессознательные влечения и желания, преставления и образы, которые активно стремятся к выражению и удов-летворению, но активно сдерживаются сознанием - это динамическое бессознательное, источник побуждений и активности, тогда как дескриптивным (описательным) бессознательным называют просто все, что сознанию не-доступно. Дескриптивное бессознательное и составляет содержание системы предсознательного, последнее вклю-чает в себя также и цензуру. Цензуру не следует понимать только как систему запретов - это скорее инстанция, ко-торая одновременно служит и удовлетворению бессозна-тельных желаний, и приспосабливается к требованиям окружающей действительности. Это еще не принцип ре-альности в строгом смысле слова, но стремление к ком-

[90]

промиссу, попытка, что называется, и невинность соблю-сти, и капитал (удовольствие) приобрести.

Функции предсознательного, как они перечислены А.Холдером [см. 93, с.251-253], представляют собой на-чальные формы вторичного процесса, контролирующего первичный процесс распределения (катектированид) пси-хической энергии в соответствии с бессознательными же-ланиями и влечениями. В отличие от сознательного Я личности предсознателъное лишь выборочно руководст-вуется логическими законами, принципом причинности и другими атрибутами развитого мышления. Противоре-чия и хаотическая избирательность контроля над влече-ниями необходимы для принятия компромиссных ре-шений, обеспечивающих частичное удовлетворение и разрядку побуждений. Хорошим примером работы пред-сознательного является цензура сновидений.

Близкими бессознательному аспектами предсознательной активности будут: формирование воображаемых об-разов, фантазмов, возникновение и развитие аффектов, использование примитивных зашит и симптомообразование. Такие функции, как критическая оценка представле-ний и переживаний, ассоциативная память, проверка ре-альности (способность различать воображаемое и действительное), контроль над доступом в сознание и связывание сильных аффектов, сближают предсознателъ-ное с деятельностью Я и вторичным процессом.

Сознание (Фрейд использовал термин "система воспри-ятие/сознание") в психоанализе трактуется как располага-ющаяся на периферии психического аппарата способ-ность различать свойства предметов и явлений и воспринимать новые впечатления независимо от преды-дущих. В топической модели Фрейд далек от понимания сознания как высшего уровня психики, интегрирующего впечатления от реальности в осмысленный концепт ми-ра. Основная задача сознания - обеспечивать работу бес-сознательного, "высматривая" в окружающей действи-тельности подходящие объекты и условия для удовлетворения влечений. Вот характерное описание со-знания как придатка бессознательной психики:

[91]

"Я предположил, что нервные импульсы в сознании посы-лаются изнутри быстрыми периодическими толчками в абсо-лютно проходимую систему "восприятие/сознание" и оттяги-ваются назад. Пока система насыщается таким образом, она получает сопровождающиеся сознанием восприятия и прово-дит возбуждение дальше в бессознательные системы воспо-минания; как только насыщение прекращается, сознание угасает, и деятельность системы заканчивается. Дело обстоит так, как будто бессознательное протягивает с помощью сис-темы "восприятие/сознание" щупальца во внешний мир, ко-торые быстро оттягиваются назад, после того как они ощути-ли существующие в нем возбуждения" [80, с.562].

Таким образом, именно бессознательная динамика влечений, которая является побудительной основой пове-дения, предопределяет нормальное или патологическое личностное функционирование. Сознательная регуляция мало что меняет в работе психического аппарата, но фор-мы психопатологии при недостаточном контроле над вле-чениями (психоз) будут отличаться от невроза, связанно-го с их чрезмерным подавлением и вытеснением.

Различиям между неврозом и психозом посвящены не-сколько специальных работ, относящихся уже к третьему периоду развития психоаналитической теории. Расчлене-ние душевного аппарата на Оно, Я и Сверх-Я позволило Фрейду точнее описать противоречивые характеристики психических содержаний независимо от меры (степени) выраженности в них качества сознания. Самое простое определение типов нарушений связывает их с локализа-цией психического конфликта: "невроз является кон-фликтом между Я и Оно, психоз же является аналогич-ным исходом такого нарушения во взаимоотношениях между Я и внешним миром" [80, с.535]. Далее Фрейд кон-кретизирует эти различия, указывая на разницу в типе ут-раты реальности: "при неврозе Я, находясь в зависимости от реальности, подавляет часть Оно (часть влечений), в то время, как то же самое Я при психозе частично отказыва-ется в угоду Оно от реальности" [80, с.539].

Рассматривая Я как связную организацию душевных процессов в личности, Фрейд описывает компенсатор-

[92]

ную природу его участия в образовании симптомов пси-хических расстройств. Бессознательная динамика в не-врозе выглядит следующим образом: Я вытесняет и по-давляет влечения в угоду принципу реальности, а затем следует бессознательная компенсация, "вознаграждаю-щая потерпевшую часть Оно". Невротическая симптома-тика есть следствие такой компенсации. Она приводит к утрате именно тех аспектов реальности, которые требова-ли отказа от влечений, а сам невроз как следствие "недовытеснения" гарантирует Оно (и личности в целом) удо-вольствие в форме вторичной выгоды.

Как правило, привлечение внимания клиента ко вто-ричной выгоде от своих симптомов и проблем удачно структурирует терапевтическую работу. Обсуждение "вы-годных", удобных для него последствий невротических нарушений помогает вернуть утраченные фрагменты ре-альности, т.е. способствует формированию более реалис-тических и здоровых представлений о себе и своем соци-альном окружении. Кроме того, разбор нарциссической динамики мотивов вторичной выгоды позволяет субъекту ощутить свои симптомы как болезненные (эго-дистонные), чуждые нормальному здоровому самоощущению. Довольно часто обсуждение первичной (способы и фор-мы бегства в болезнь или проблему) и вторичной (доба-вочное удовольствие от внимания и заботы, которой пользуются люди больные и/или несчастные) выгоды от невроза составляет половину всего объема терапевтичес-кой работы.

Но бывает и так, что анализ вторичной выгоды столь сильно разрушает иллюзию внутреннего комфорта клиен-та, что невротическая симптоматика видоизменяется в психотическую. В психозе процессы вытеснения захваты-вают часть реальности, с которой Оно не может согласить-ся, а затем в рамках принципа удовольствия конструирует-ся новая реальность, удобная и приятная для субъекта. Психоз не знает вторичной выгоды, это не бегство в бо-лезнь от действительности, но болезненное, патологичес-кое видоизменение реальности в угоду бессознательным желаниям и влечениям. "Этот новый фантастический

[93]

внешний мир психоза, - пишет Фрейд, - стремится за-нять место внешней реальности; в противоположность не-врозу он охотно опирается, подобно детской игре, на часть реальности (это не та часть, от которой он должен защи-щаться), придает ей особое значение и тайный смысл, ко-торый мы - не всегда правильно - называем символичес-ким" [80, с.542-543].

В моей практике был случай, когда активная терапевти-ческая работа с невротиком, чья вторичная выгода отлича-лась огромными масштабами, привела к психотическому срыву. Причиной последнего послужило целенаправлен-ное разрушение аналитиком уютного невротического мир-ка, который госпожа 3. терпеливо создавала в течение не-скольких лет. Наверное, теперь моя позиция была бы более щадящей и терпимой, но тогда победу одержало стремление к быстрому терапевтическому эффекту.

Госпожа 3. работала в большом детском учреждении (назову его Центром), коллектив сотрудников и воспи-танников которого представлял собой довольно замкну-тую систему с весьма специфическими обычаями и тра-дициями. Это был особый мир, где желаемое так часто выдавалось за действительное, что их взаимозаменяе-мость стала одним из фундаментальных принципов орга-низации жизни и персонала, и детей. Но если дети, по-жив некоторое время в радостном и сказочном мире собственных фантазий, уезжали и взрослели в реальном социуме, то многие взрослые, годами не покидавшие тер-ритории Центра, были вынуждены питать и поддержи-вать иллюзии экзистенциальной коммунитас²⁰, составля-ющей жизненную философию и modus vivendi данного учреждения.

Безусловно, общая инфантилизация психологического климата, характерная для Центра, наложила отпечаток на невротические симптомы клиентки, которая при каждом удобном случае выступала не просто как его сотрудник, но как выразитель и хранитель его норм и традиций, рев-нивый и бдительный носитель соответствующего уклада жизни. Настойчиво декларируемые ценности дружеской поддержки, взаимопомощи, уважения и безоценочного

[94]

принятия другой личности были хорошо вписаны в структуру невроза г-жи 3. Обладая от природы дисгармо-ничной внешностью (массивная фигура атлетического типа и постоянно покрытая воспаленной угревой сыпью кожа), клиентка использовала эти особенности как осно-вание "разрешать" себе лично весьма асоциальные фор-мы поведения. Она нетерпимо относилась к критике и замечаниям в свой адрес, могла прервать любой (в том числе официальный и служебный) разговор истерически-ми выкриками, постоянно привлекала к себе внимание, ненасытно жаждала одобрения и поддержки, в самых одиозных формах проявляла симпатию и антипатию к противоположному полу. Это была одна из самых край-них форм истерического невроза, которую мне когда-ли-бо приходилось наблюдать.

Столь эксцентричное поведение госпожа 3. демонстри-ровала всюду, за исключением отношений со своими уче-никами (к моему удивлению, она работала учителем млад-ших классов). Именно администрация школы проявила инициативу в обращении к психотерапевту, попросив меня "немного помочь" этой девушке. Однако наблюдая поведе-ние и истерические реакции г-жи 3. в учебной группе, где я преподавала психологию личности, я не торопилась пред-лагать свои услуги. В конце концов госпожа 3., которой знакомые это настойчиво советовали, пришла ко мне сама.

Согласившись с тем, что у нее есть проблемы в отно-шениях с людьми (первоначальная жалоба была сформу-лирована, как и следовало ожидать, в форме проекции собственных ожиданий: "все окружающие относятся ко мне потребительски, пользуются мной и моей добро-той"), г-жа 3. наотрез отказалась обсуждать явно девиантный характер своего поведения. По ее глубокому убеждению, она ведет себя с людьми ненавязчиво и скромно, "не высовывается", делает много добра, ее все любят, уважают и прекрасно к ней относятся. Указав на противоречия этого описания и первоначальной жалобы на потребительское отношение других, я вызвала очеред-ную истерику - со слезами и нелепыми обвинениями в собственный адрес.

[95]

Все это свидетельствовало о том, что мне вряд ли удал-ся терапевтический альянс с г-жой 3. Тем не менее она продолжала приходить в часы, отведенные для индивиду-альных консультаций, и жаловалась окружающим на мою черствость и нежелание помочь. Одновременно в учебной группе стали периодически возникать дискуссии на тему "Как помочь бедняжке З." Студенты настойчиво проси-ли меня продолжить работу с ней, а сама госпожа 3. ве-ла себя так, как будто это мой прямой долг. Напомню, что сложившаяся ситуация хорошо отвечала корпоратив-ной морали Центра.

Убедившись, что психика госпожи 3. практически не-проницаема для аналитического вмешательства (она мог-ла принять одну-две интерпретации за сеанс при усло-вии, что почти все его время занимали различные формы поддержки и утешения), я стала искать более эффектив-ные формы воздействия. Динамика "в день по чайной ложке" казалась недостаточной. Проанализировав причи-ны столь неадекватной самооценки клиентки, я пришла к выводу, что главную роль играет всеобщая тенденция окружающих уступать эмоциональному шантажу со сто-роны г-жи 3., жалеть ее, прощать любые нелепые выход-ки и вести себя так, как будто ее поведение совершенно нормально.

Во время очередного занятия, на котором госпожа 3. продолжала настырно требовать от товарищей по группе внимания и поддержки, искусно манипулируя своей "ра-нимостью", я спокойно объяснила студентам, почему в поведении девушки закрепились такие нелепые поведен-ческие паттерны. Я обратила их внимание на то, в какой степени неадекватные социальные ожидания г-жи 3. без-думно и автоматически поддерживаются группой, как не-искренни и демагогичны на самом деле все эти "подбад-ривающие" диалоги. Большая часть студентов впервые поняла, что истерическая игра г-жи 3. возможна только благодаря наличию зрителей, которыми они всегда гото-вы послужить. В заключение я спросила, действительно ли такая поддержка нужна и полезна, и какое удовольст-вие она приносит обеим сторонам.

[96]

Это произвело желаемый эффект, и даже больше. В за-мкнутом социуме Центра любая информация быстро ста-новится всеобщим достоянием, не без участия "испор-ченного телефона". Значительная часть социального окружения г-жи 3. перестала поддерживать ее невротиче-ские требования и высказывать ей безусловное одобре-ние, а кое-кто из мужчин отважился на прямую кон-фронтацию. Разумеется, не дожидаясь условленного времени, госпожа 3., вся в слезах, пришла ко мне в гос-тиницу и стала упрекать в том, что с моей подачи все ее враги подняли голову и пытаются сжить ее со свету. Ее истерика развивалась по нарастающей, поведение стало неконтролируемым, и в конце концов мне пришлось об-ратиться за помощью к сотрудникам милиции.

К сожалению, я недооценила этот серьезный срыв у клиентки. Сочтя достаточными ее последующие извине-ния (и чувствуя себя отчасти виноватой в том, что случи-лось), я продолжила работу с г-жой 3. Следующую встре-чу я посвятила подробному разбору вторичной выгоды, получаемой ею в процессе истерического шантажа друзей и близких. Иллюзорный мирок гармоничного существо-вания госпожи 3. рухнул, и защитные механизмы начали конструировать "новую реальность". В этой реальности я оказалась злобным демоном, одержимым идеей разру-шить сам Центр, внеся разлад в атмосферу всеобщей любви и дружбы его сотрудников. Придя домой, г-жа 3. написала об этом письмо генеральному директору, а ког-да ожидаемой ею реакции не последовало, приехала в со-седний город, где я жила, и стала караулить меня у подъ-езда. К этому времени ее поведение стало столь параноидально агрессивным, что г-жу 3. пришлось гос-питализировать в психиатрический стационар.

Когда острое психотическое состояние было снято, гос-пожа 3. вернулась в Центр, но не смогла вернуться к сво-ему прежнему неврозу. Посвятив около полугода попыт-кам привлечь меня к ответственности за то, что ее "упрятали в психушку", г-жа 3. в конце концов уволилась и уехала из Центра. Этот случай послужил мне наглядным

[97]

уроком того, сколь хрупкой иногда может оказаться грань между утратой реальности при неврозе и в психозе.

Искажение реальности посредством вытеснения при-водит к несколько иной картине, нежели работа психоло-гических защит. Конечно, эти процессы часто связаны друг с другом, да и вообще вытеснение присутствует в ка-честве компонента в большинстве защитных механизмов. И все же между ними есть некоторые отличия.

Самое существенное из них состоит в том, что вытес-нение может прогрессировать, захватывая все новые ре-гионы действительности и создавая все большие пробелы в картине мира, представленной в сознании клиента. Предположим, в начале вытеснению подвергся неболь-шой эпизод или конкретный факт, травмировавший че-ловека. Однако вслед за этим может возникнуть желание "вычеркнуть" всю ситуацию или деятельность в целом, в рамках которой имела место травма. Придется вытеснить наличие участников или нечаянных свидетелей события (начинают забываться имена и лица, ландшафт или инте-рьер места происшествия).

Здесь можно было бы привести конкретные примеры из терапевтической практики, но я не откажу себе в удо-вольствии процитировать объяснение известного психо-аналитика:

"Если запретить под страхом усечения головы называть короля Англии мудаком, то говорить, что он мудак, никто, конечно, не станет. Но в силу этого факта придется умалчи-вать и о множестве других вещей - то есть обо всем, что спо-собно открыть глаза на тот очевидный факт, что король Анг-лии - мудак... В результате, таким образом, все, что согласуется в дискурсе с тем реальным фактом, что король Англии - мудак, придерживается за зубами. Субъект оказы-вается вынужден извлекать, исключать из дискурса все, что имеет отношение к тому, о чем говорить запрещено законом. Так вот, запрещение это остается, как таковое, совершенно непонятным. На уровне реальности никто не способен по-нять, почему за то, что он эту правду выскажет, ему отрубят голову; никто не понимает даже, где именно сам факт запре-та имеет место" [35, с.185-186].

[98]

Иными словами, далеко зашедшее вытеснение превра-щает связную картину (или рассказ) в клочки и обрывки, тогда как психологические защиты просто изменяют трав-мирующий смысл событий на более приемлемый или безо-бидный. Поэтому эмоциональными последствиями работы защитных механизмов обычно являются раздражение, ярость, гнев, тогда как вытеснение чревато страхом. Чувст-во страха занимает место вытесненного переживания, рост тревоги сопровождает процесс его возвращения в сознание. Любой психотерапевт, использующий в работе аналитиче-ские техники, рано или поздно сталкивается со страхом.

3.4. Страх

В рамках третьей (структурной) теории психического аппарата главная роль в возникновении психических на-рушений и расстройств отводится нарушениям функций Я. Сложная задача сохранения равновесия между проти-воречивыми требованиями Оно, Сверх-Я и внешнего ми-ра приводит к выработке специфических механизмов, среди которых центральное место занимает страх, а так-же различные способы зашиты от него. Именно в Я раз-вивается способность реагировать страхом не только на ситуацию реальной опасности, но и на угрожающие об-стоятельства, при которых травмы можно избежать.

Специфической формой страха является ощущение беспомощности, связанное с неконтролируемым ростом силы бессознательных желаний. В отличие от страха пе-ред реальностью (термин, обозначающий переживание ре-альной опасности, внешней угрозы), данный страх часто переживается как чувство тревоги, не имеющей конкрет-ного объекта, а связанной с Я целиком:

''Если человек не научился в достаточной мере управлять-ся с инстинктивными побуждениями, или инстинктивный импульс не ограничен ситуативными обстоятельствами, или же вследствие невротического нарушения развития вообще не может быть отреагирован, то тогда накопившаяся энергия этого стремления может одолеть человека. Это ощущение превосходства импульса, перед которым человек чувствует

[99]

себя беспомощным, создает почву для появления страха. Ин-стинктивные побуждения могут угрожать по-разному. На-пример, страх может быть связан с тем, что влечение стре-мится к безграничному удовлетворению и тем самым создает проблемы. Но и сам факт, что человек может утратить кон-троль над собой, вызывает очень неприятное ощущение, бес-помощность, а в более тяжелых случаях - страх" [93, с. 522].

Такой вид невротического страха довольно часто встре-чается в сновидениях, он может сопровождать анализ вы-тесненного и вызывать сильное сопротивление осознанию влечений. В своей работе "Зловещее" (1919) Фрейд отно-сит к числу наиболее пугающих, жутких переживаний возвращение вытесненного, указывая, что символическим аналогом того, что должно было оставаться скрытым, но внезапно проявилось, являются кошмары, связанные с ожившими мертвецами, привидениями, духами и т.п. Ос-новоположник психоанализа полагал, что "жуткое пере-живание имеет место, когда вытесненный инфантильный комплекс вновь оживляется неким впечатлением, или ес-ли снова подтверждаются преодоленные ранее примитив-ные представления" [108, Vol. 18. Р. 264].

Совсем иначе выглядят и переживаются страхи, ирра-циональные, так сказать, по форме, а не по существу. Это страх перед вполне конкретными объектами или ситуаци-ями, которые могут представлять реальную опасность (злые собаки, змеи, высокие скалы и пропасти), но в большинстве случаев сравнительно безобидны (жабы, па-уки, старухи-цыганки и т.п.).

Одна из моих клиенток как-то пожаловалась на силь-ный страх перед змеями. Судя по рассказу, это была на-стоящая фобия - при виде похожих объектов или даже просто в разговоре о том, что они попадаются в самых неожиданных местах (на даче, за городом) девушка начи-нала кричать, а случайная встреча с безобидным ужом за-кончилась ужасающей истерикой. В беседе о причинах возникновения этого страха прояснилось большое ассо-циативное поле, связанное с ним. Для клиентки змея символизировала только негативные моменты, а общая культурная семантика, связанная с вечной молодостью,

[100]

мудростью, целительными свойствами и другими пози-тивными характеристиками, отсутствовала напрочь.

Далее выяснилось, что по-настоящему вытесненными были амбивалентные, двойственные аспекты змеиной природы, ассоциированные с могущественными, прони-цательными и потому опасными женскими фигурами. Сама же змея воспринималась как латентный, скрытый (в траве) фаллос, символизирующий основание бессозна-тельного желания. Страх змей в качестве симптома заме-стил признание своей подвластности желанию Другого²¹. Вполне очевидно, что фобическая реакция предохраняла клиентку от соприкосновения с вытесненными аспекта-ми собственной сексуальности, связанными с ипостасью фаллической женщины. Страх перед этой демонической фигурой был преобразован в фобию змей.

Ведущая роль, которая отводится страху в понимании того, как именно Я поддерживает равновесие в системе психики, обусловлена аффективной динамикой психоана-литической процедуры. Дело в том, что данная терапев-том интерпретация, сколь бы своевременной, верной и точной она ни была, далеко не всегда принимается кли-ентом. По мере развития методики и техник психоанали-тической работы основным моментом последней стано-вится не столько содержание интерпретаций, сколько их приемлемость, готовность пациента разделить и поддер-жать точку зрения терапевта. По своему смыслу принятие отлично от осознания (прежде всего тем, что это произ-вольный, а не спонтанный акт), а распознать его можно по эмоциональному потрясению, сопровождающему пре-образование аффективного опыта в процессе терапии.

Специфической формой такого переживания является страх объективации результатов терапии, который встре-чается весьма часто. "Пишущие" психотерапевты и пре-подаватели сплошь и рядом сталкиваются с опасениями клиентов, что работа с ними будет представлена в каче-стве примера, клинической иллюстрации теории. Причем апелляция к повсеместно принятым формам соблюдения конфиденциальности ничего не меняет - "а вдруг кто-нибудь догадается и меня все-таки узнают".

[101]

У одного из клиентов этот страх выразился в попытке запретить мне не то что публиковать, но даже описывать ход его терапии. В то же время он всякий раз напряжен-но разглядывал мой рабочий дневник, лежавший на сто-ле во время сеансов, и как-то признался, что отдал бы многое за возможность его почитать. Когда в ответ я по-казала ему страницы, относящиеся к его собственному случаю, господин X. не смог даже понять, что там напи-сано. Он согласился с интерпретацией, что природа его страха - не невротическое опасение того, что будет на-рушена конфиденциальность, а, скорее, психотический страх "быть увиденным". Поскольку этот последний спе-цифичен по отношению к проблемам г-на X., терапия которых была выдержана в русле структурного психоана-лиза, дальнейшее описание ее помещено в соответствую-щей главе. Здесь же я хотела акцентировать внимание на том, что понимание природы страха клиента помогло дальнейшему продвижению анализа.

В терапевтической практике открытое обсуждение стра-ха, связанного с ходом терапии, указывает на преодоление сопротивления Я, способствует разблокированию психо-логических защит. В случаях, когда терапевтический ана-лиз не двигается с места из-за рационализирующих со-противлений, которыми клиент встречает интерпретации, всегда полезно инициировать регрессию, сделав предме-том беседы ранние детские страхи, страх смерти, страх новизны и любые другие формы страха, присутствовав-шие в его жизни. Иногда клиент сам считает страх осно-вой своих проблем, но чаще симптоматика страха стано-вится фокусом терапии при анализе сновидений.

3.5. Нарциссизм

В психоанализе взаимно дополняющие друг друга зада-чи анализа бессознательного и укрепления, усиления со-знательно функционирующего Я пациента попеременно определяют цель и направление терапии. В терапевтичес-ком анализе вторая задача выступает на первый план бо-

[102]

лее явно, так что любую личностную проблему или психи-ческое нарушение можно рассматривать как расстройство, связанное с Я. Помимо описанных выше конфликтов между Я и бессознательным, связанных с необходимостью вытеснения бессознательных влечений и страхом как уни-версальным маркером вытеснения и осознания вытеснен-ного, значительный вклад в невротическую симптоматику вносят проблемы, связанные с нарциссизмом.

Проблема нарциссизма - одна из наиболее интересных в глубинной психологии. Если оттолкнуться от обыденно-го представления о нарциссической личности как о чело-веке эгоцентричном и самовлюбленном, чьи интересы в значительной степени сосредоточены вокруг его собствен-ного Я, то понятно, почему нарциссическая симптоматика так важна для психотерапии. Я рискну высказать предпо-ложение, что нарциссичные невротики составляют боль-шинство по сравнению с другими категориями клиентов. Уровень психологической культуры нашего общества пока еще невысок, и обращаются к психотерапевтам прежде всего люди с высоким ощущением значимости своего Я, подчеркнутым интересом и вниманием к проблемам соб-ственной личности. Поэтому развернутые преставления о специфике нарциссических расстройств необходимы лю-бому психотерапевту, не обязательно психоаналитику.

Нарциссизмом принято называть тенденцию направлять либидо к собственному Я, а не к другим лицам, которые могли бы стать объектом влечения. Нарциссическая оза-боченность собой и своим благополучием является ос-новной проблемой у людей, чья жизнедеятельность орга-низована вокруг ненасытной потребности получать поддержку и похвалу со стороны окружающих. Собствен-ное совершенство, реальное или мнимое, не приносит удовлетворения, если нарциссичный субъект не получает подтверждения этого совершенства в любой форме и по первому требованию. Обычно в начале терапии нарцис-сический клиент произносит такой вдохновенный гимн себе, любимому, что вопрос о том, откуда же столько трудностей в отношениях с людьми у такого замечатель-ного человека, сгущается из воздуха сам по себе.

[103]

Нарциссические личности отличаются специфичес-ким поведением и манерой держаться, благодаря чему эту категорию клиентов легко дифференцировать. На одной из научных конференций я наблюдала поведение молодо-го человека (лет 25-27), полностью соответствующее нар-циссической психопатологии. Господин D., несмотря на то, что был существенно моложе большинства участни-ков, двигался очень степенно, разговаривал медленно и протяжно, слегка "в нос", с характерной мимикой - вы-соко подняв подбородок, глядя в пространство перед со-бой. Он любил пространно разлагольствовать о вещах, в которых совсем не разбирался, и особенно активно вклю-чался в обсуждение проблем, далеких от своей основной специальности (г-н D. был биохимиком).

В ходе научных дискуссий, на которых обсуждались главным образом вопросы, связанные с психологией, этологией и психиатрией, господин D. часто высказывал весьма наивные взгляды и приводил легковесные аргу-менты. В качестве ведущего объяснительно принципа ис-пользовал аналогию, а личный опыт был для него глав-ным доводом в пользу собственной правоты. В ответ на критику (поначалу мягкую, а впоследствии все более эмоциональную) г-н D. невозмутимо говорил: "Мне ка-жется, тут я абсолютно прав" или "Я считаю, что это так". Возражений он не слышал.

Не удивительно, что "психоаналитическая" часть конфе-ренции вскоре перестала воспринимать юношу всерьез и реагировала на его выступления соответствующими интер-претациями. (Замечу в скобках, что врачи-психиатры были более терпимы - сказывался клинический опыт общения с грубо нарушенными пациентами). Г-н D., до этого предпо-читавший широкий круг общения, резко сузил его, ограни-чившись слушателями моложе себя. Его поведение полно-стью вписывалось в словарную дефиницию нарциссизма:

"Такие индивиды характеризуются чувством собственных исключительных прав, фантазиями о всезнании и всемогуще-стве, собственном совершенстве или совершенстве идеализи-руемого объекта, выраженность которых зависит от остроты психопатологии. Сопутствующие аффекты колеблются от ду-

[104]

шевного подъема (если завышенная самооценка подкрепляет-ся) до разочарования, депрессии или гнева, называемого нар-циссическим гневом (если уязвлено самолюбие)" [53, с. ИЗ].

Нарциссический гнев у господина D. бурно проявился в связи с необходимостью выполнить ряд хозяйственных функций (конференция проходила в полевых условиях, и все участники по очереди выполняли обязанности дежур-ных). Он попытался увильнуть от мытья посуды и чистки котлов под предлогом того, что писать научные статьи у него выходит куда лучше. Когда же другие дежурные за-метили, что среди присутствующих большинство предпо-читает писать статьи, но при этом все понимают, что нужно рубить дрова, носить воду, поддерживать огонь в очаге и т.п., г-н D. очень рассердился. Гнев достиг пика, когда окружающие стали подшучивать над ним, утверж-дая, что способности писать научные тексты и колоть дрова неразрывно связаны, а хозяйственные умения и на-выки лучше всего развиты именно у самых продуктивных ученых. Чувство юмора отказало г-ну D., и он, что назы-вается, "потерял лицо".

Во времена Фрейда нарциссическое развитие счита-лось безусловно нежелательным. Преобладание влече-ний, связанных с Я, над объектными (направленными к другим людям) однозначно рассматривалось как фикса-ция на аутоэротической стадии, а регрессивная динамика нарциссической природы, по мнению таких авторитетов, как К.Абрахам, Ш.Ференци, О.Ранк или Э.Джонс, свиде-тельствовала о нарушении или неблагоприятном характе-ре аналитического процесса. Лишь в начале 70-х годов в рамках психологии Самости²² Хайнца Кохута была пред-ложена непатологическая концепция нарциссизма. Были описаны нарциссические компоненты переноса, развер-нулась дискуссия об отличиях между первичным и вто-ричным нарциссизмом.

Не вдаваясь в подробности, касающиеся динамики развития упомянутых представлений, замечу, что первич-ным нарциссизмом называют гипотетическую стадию пси-хосексуального развития в раннем детстве, когда собст-венное тело и Я ребенка являются единственными

[105]

объектами, к которым катектируется (направляется) энергия либидо. Генетически первичному нарциссизму родственен шизофренический, а доминирование этой формы нарциссизма в отношениях с людьми свойствен-но шизоидным личностям. Вторичный нарциссизм состо-ит в способности резервировать определенное количест-во либидной энергии для поддержания устойчивой структуры Я, независимо от уровня развития и степени интенсивности отношений с другими людьми. К сфере вторичного нарциссизма тяготеют аутосимпатия, устой-чивое позитивное самоотношение, здоровая самоидеали-зация и так далее.

В процессе терапевтического анализа полезно разли-чать нормальный, патологический и злокачественный нарциссизм. Нормальный нарциссизм, восходящий к ран-ней (нарциссической) стадии психического развития, на которой индивид "соединяет в целое аутоэротически функционирующие сексуальные влечения, чтобы до-стичь объекта любви, сначала делает объектом любви са-мого себя, свое собственное тело, и только потом пере-ходит от него к выбору в качестве объекта другого человека" [108, Vol. 10. Р. 114], проявляется как естест-венная забота о собственной значимости, потребность в одобрении и уважении окружающими своего поведения и личности. При этом человек чужд нарциссической оза-боченности и не воспринимает внешние воздействия как обязательно относящиеся к оценке своего Я. Достиже-ния и успехи соперников не угрожают разрушить нар-циссическое единство собственной личности, субъект способен адекватно оценивать других людей и доверять их мнению о себе.

Патологический нарциссизм чаще всего связан с дефи-цитом самоуважения и заниженной самооценкой. В силу слишком требовательного Супер-эго или нарушенной идентичности такие люди чувствуют себя не просто не-любимыми и одинокими, но не заслуживающими любви и внимания, они испытывают постоянную потребность в подтверждении собственной значимости. С другой сторо-ны, проективное обесценивание окружающих в качестве

[106]

холодных, черствых личностей, не заслуживающих дове-рия и любви, идеализация собственного Я и чувство собственного величия и превосходства приводят к фор-мированию "грандиозного Я", самая высокая оценка ко-торого все равно будет недостаточной. При сильной зави-симости от чужих мнений и оценок нарциссическая личность им не доверяет, не выносит критики, а похвалу воспринимает насторожено. Эти люди отличаются выра-женной амбивалентностью Я-образа. "Многие авторы замечают, - пишет Н. Мак-Вильямс, - что в каждом тщеславном и грандиозном нарциссе скрывается озабо-ченный собой, застенчивый ребенок, а в каждом депрес-сивном и самокритичном нарциссе прячется грандиозное видение того, кем этот человек должен бы или мог бы быть" [41, с.222].

Нарциссическая самооценка бывает то чересчур высо-кой, то заниженной вплоть до полной неуверенности в себе. Такие колебания определяются внутренней бессоз-нательной динамикой, а их причину субъект приписыва-ет ненадежности социального окружения или референт-ной группы. Описанная в начале данной главы при разборе проблемы госпожи Б. аффективная динамика имела нарциссическую природу. Самоуважение клиентки было очень неустойчивым, тесно связанным с ситуация-ми одобрения или критики, воспринимаемым тотально. Нарциссическая неуверенность выливалась в форму аг-рессивного поведения в спорах, а компенсацией служило переживаемое после них чувство стыда и собственной не-адекватности (нарциссическая рана).

О злокачественном нарциссизме можно говорить в тех случаях, когда индивид практически не способен на-правлять влечение на объект, поскольку любовь к друго-му человеку "отнимает либидо" от собственного Я. Как известно, принцип удовольствия имеет две функцио-нальные цели: регуляция удовольствия-неудовольствия (удовлетворение влечения) и регуляция высокой и низкой самооценки (нарциссическое удовлетворение). Злокачественный нарциссизм соответствует полному за-мещению удовлетворения влечений нарциссическим

[107]

удовлетворением*. При этом искажение реального поло-жения вещей обеспечивается "тонко настроенной" сис-темой психологических защит, оберегающих нарцисси-ческую целостность воображаемого образа Я.

Различие между нормальным, патологическим и злока-чественным нарциссизмом, равно как и принадлежность клиента к соответствующему уровню личностной организа-ции, можно оценить в зависимости от присущих ему спо-собов реагирования на обиду. Нарциссические личности особенно сильно подвержены обидам и редко отвечают на них адекватным, зрелым образом. Такие реакции, как тер-пимость, признание ошибок или несостоятельности иде-альных репрезентаций своего Я, высокая толерантность к фрустрирующим воздействиям, для них не характерны.

Напротив, нарциссичные клиенты используют отрица-ние очевидного и идеализацию ("Я не провалился на эк-замене, это выскочка-преподаватель свел со мною счеты за то, что я знаю предмет лучше него"), их представление о собственном величии может парадоксальным образом усиливаться после промахов и неудач. В качестве защит-ного механизма такие люди обращаются к всемогущему контролю ("Стоит мне только захотеть!"). Крайне пато-логической формой реакции на обиду являются грезы о возможности спасти высокую самооценку и избежать нарциссической катастрофы ценой отказа "вообще быть". Фантазии на тему "Вот я умру, тогда пожалеете!" имеют нарциссическую природу и составляют предысто-рию многих самоубийств. Аналогичным, хотя и обратным по своей природе, является желание наказать обидчика, стерев его с лица земли - к сожалению, тоже достаточ-

* Эго замещение можно проиллюстрировать хорошо известным анек-дотом о двух приятелях, один из которых жалуется на тяжелую жизнь и множество проблем: нет денег, женщины им пренебрегают, а по ночам он мочится в постель. Второй советует обратиться к психоте-рапевту. Через некоторое время друзья встречаются вновь, и первый горячо благодарит второго за прекрасный совет:

- Ты знаешь, психотерапия мне так помогла, я стал другим человеком!

- И что, больше не мочишься в постель?

- Да нет, мочусь. Но я себя за это уважать стал!

[108]

но типичное. У подростков с нарциссической симптома-тикой часто связано асоциальное поведение (наркома-ния, бродяжничество, уход из дома).

Мне довелось наблюдать личностное развитие очень нарциссичного юноши, который пытался сделать карьеру преподавателя высшей школы. Господин И. был одарен-ным, но чрезвычайно самовлюбленным человеком, и пер-вый же профессиональный успех вскружил ему голову. Ха-рактерная для нарциссических личностей тенденция использовать окружающих людей как функции для под-держания высокой самооценки, не воспринимая их в ка-честве автономных, заслуживающих уважения и интереса субъектов, была присуща ему в высокой степени. Он очень любил акцентировать свои успехи на фоне неудач или средних результатов коллег по кафедре, всячески подчер-кивая собственную исключительность. Сравнивая себя с другими, он использовал окружающих в качестве моделей тех или иных аспектов собственного Я (для обозначения такой формы межличностных отношений принят термин "сэлф-объект"). Окружающие в качестве сэлф-объектов интересовали г-на И. лишь постольку, поскольку он мог их превзойти или покрасоваться на их фоне. Друзей у не-го не было, за исключением более старшего и опытного коллеги, много сделавшего для формирования личности и профессионального мастерства г-на И.

С этим коллегой господин И. находился в отношениях сильно идеализирующего переноса, высокого ценил его, од-нако их взаимодействие было организовано почти исклю-чительно вокруг проблем личностного и профессионально-го роста И. В то же время г-н И., как и все нарциссические личности, избегал чувств и действий, выражающих осозна-ние личностной несостоятельности или зависимости от дру-гих. Он не совершал поступков, продиктованных благодар-ностью или раскаянием, и не испытывал соответствующих переживаний, поскольку его позитивная Я-концепция опи-ралась на иллюзию об отсутствии неудач и потребности в помощи. Разумеется, через некоторое время отношения с покровительствующим коллегой, которому надоело нахо-диться в роли нарциссического расширения личности гос-

[109]

подина И., сильно ухудшились, и режим наибольшего бла-гоприятствования И. ушел в прошлое.

Юноша воспринял это как подлинную катастрофу. Нарциссическая рана оказалась слишком болезненной, а резкая смена грандиозного ощущения Я состоянием не-уверенной беспомощности и стыда привела к тому, что профессиональные притязания г-на И. неоправданно снизились. Он пытался обрести душевное равновесие с помощью сэлф-объекта иного типа (сильно влюбленной в него и обесцениваемой прежде девушки), однако та плохо годилась на роль нарциссического расширения в высоко значимой для него профессиональной сфере. Прежде характерная для И. конкурентная стратегия меж-личностного взаимодействия сменилась избеганием и нарциссическим уходом, а его личность постепенно эво-люционировала в сторону ипохондрической озабоченно-сти собственным здоровьем (рассыпавшаяся идентич-ность была спроецирована на физическое Я).

Следует отметить, что Фрейд считал нарциссических пациентов мало подходящими для психоанализа. Он рас-сматривал нарциссический невроз как неспособность вступать в трансферентные отношения с аналитиком, подчеркивая, что чрезмерная обращенность либидо на себя граничит с психотическим отказом от реальности. В настоящее время нарциссическая организация личности не расценивается как противопоказание для анализа, од-нако терапевтическая работа с такими людьми бывает длительной и трудной.

Идеи классического психоанализа, полезные для орга-низации терапевтической работы, разумеется, не исчер-пываются тем, что рассмотрено в данной главе. За ее пре-делами остались такие аспекты, как вклад стадий психосексуального развития в симптомообразование, эдипова проблематика, анализ сновидений и др. Поэтому первые два рассматриваются в следующей главе, а прин-ципы и методы работы со сновидениями будут изложены отдельно, в рамках нескольких подходов (см. главу 7).

Глава 4. Терапия проблем, связанных с личностным развитием

4.1. Классификация проблем

Широко известно изречение Фрейда "Анатомия - это судьба". Пожалуй, более точно соответствовала бы психо-аналитической теории формулировка "Судьба индивида - это его пол и его детство", ибо именно ранние стадии пси-хосексуального развития являются, по мнению психоана-литиков, определяющими факторами всей дальнейшей че-ловеческой жизни. Впечатления первых пяти лет, разумеется, почти целиком относятся к сфере бессозна-тельного, причем соотношение забытого и вытесненного материала (описательное и динамическое бессознательное) составляет основу конституциональной предрасположен-ности человека к возникновению неврозов и других психи-ческих нарушений.

Если, как считал Фрейд, человеческую индивидуаль-ность формируют первые пять лет жизни, то что именно в раннем детском опыте оказывает столь сильное влияние на личность? Это прежде всего отрицательные, неприем-лемые и тяжелые переживания и впечатления (основопо-ложник психоанализа никогда всерьез не отказывался от теории аффективной травмы, [см. с. 81 данной книги], но лишь перестал понимать ее как главную причину вытес-нения), а также фиксация и регрессия - психологические механизмы, с помощью которых происходит "возврат" взрослого человека в детство, в состояние беспомощнос-ти и незрелых реакций.

Представление о том, что тяжелое детство - причина психологического и личностного неблагополучия, являет-

[111]

ся общим местом. Принято считать, что по-настоящему серьезным отягощающим фактором является абъюз - не-выносимые условия жизни ребенка: постоянные избие-ния, сексуальное насилие, голод, отсутствие элементарно-го ухода, заботы и медицинской помощи. Однако и обычные печальные события детской жизни - утраты, обиды, неспособность справиться с проблемами и трудно-стями, гнев родителей, ревность, зависть, разочарова-ния - оказывают сильное влияние на психический статус взрослой личности. А тенденцию возвращаться к нерешен-ным или неразрешимым проблемам детства называют, в зависимости от контекста, то регрессией, то фиксацией на травме, то инфантилизмом. Таким образом, одна группа проблем, связанных с личностным развитием, может быть представлена как обусловленная недостаточной взрослостью, т.е. недостаточным развитием эго (затянутым детством, не-зрелостью, инфантильностью).

В классическом психоанализе развитие психики и лич-ностный рост рассматриваются как дифференциация Эго - сознания и самосознания, собственного Я, а также как процесс становления устойчивой сети взаимоотноше-ний эго с окружающей действительностью. Эго (Я) разви-вается из Ид (Оно), и повышение уровня сознавания лю-бого психического процесса принято считать прогрессом, тогда как снижение сознательности - это регресс, упадок. "Какой же ты несознательный, совсем как малый ребе-нок!" - такова типичная формула, описывающая обрат-ный ход психического развития человека.

Сознание развивается из бессознательного путем его дифференциации - усложнения и раздробления, разделе-ния на части. Не удивительно, что антагонизм - наиболее естественный тип представлений о взаимоотношениях этих основных аспектов психики. Правда, непонятно, по-чему бессознательное обычно считают своего рода "тормо-зом" личностного развития. Точнее, представление о том, что отношения между Я и бессознательным²³ выстраива-ются по принципу "чем больше Я, тем меньше Оно", рас-сматривается как прямая программа развития личности. В сравнительно поздней (1923) работе "Я и ОНО" Фрейд

[112]

четко формулирует: "Психоанализ не может считать со-знательное сутью психики, а должен смотреть на сознание как на качество, которое может присоединяться к другим ее свойствам, а может отсутствовать" [82, т.1, с.352]. Отку-да же взялась идея о том, что различия Эго и Ид в контек-сте личностного роста имеют ценностную природу?

На эту тему можно долго и плодотворно рассуждать, а для нас важнее выделить следующую группу проблем - обус-ловленных бессознательным функционированием, недостаточ-ной регулирующей силой эго. И, наконец, третья группа пред-ставлена трудностями, связанными со слабым контролем Супер-эго - таких людей называют аморальными, бессове-стными, в клинической терминологии - социопатами.

Проблема	Способы решения
Затянувшиеся детство, незрелость, инфантильность, недостаточное развитие эго	Развитие эго, осознание бессознательного
Бессознательное функционирование недостаточная регулирующая функция эго	Развитие рефлексии и объективации
Слабый контроль Супер-эго над поведением	Переход от понимания к действиям

Разумеется, эта классификация в достаточной степени условна. Проблемы бывают комплексными, отдельные ас-пекты жизненных трудностей конкретного клиента могут выражаться и в инфантильности, и в слабом моральном контроле, причем последние качества - часто две стороны одной медали. В большинстве психоаналитических работ [см. 28, 41, 46, 56, 67, 107 и др.] типология проблем привя-зана либо к типам характера и личностной организации, либо к специфике психических нарушений, их уровню или глубине. Мое деление - скорее эмпирическое, и опирает-ся на общую стратегию психотерапевтической помощи:

клиентам первой группы следует помочь подрасти и повз-рослеть, второй - научиться лучше думать и больше пони-мать, а третьей - усвоить, что одного понимания хороше-го и плохого недостаточно, необходимы конкретные

[113]

действия. Эти цели совсем не противоречат друг другу, но все-таки несколько отличаются.

Обычно проблему развития личности рассматривают под углом выделенных Фрейдом стадий психосексуально-го развития. В отечественной (да и не только) традиции психоаналитическая концепция личности сводится к представлению о противоречивой, в высшей степени кон-фликтной системе взаимоотношений между различными психическими инстанциями (ид, эго, Я-идеалом и т.п.). Возрастная (стадиальная) динамика этих противоречий, дополненная рядом топологических метафор - это и есть теория личности по Фрейду. Само понятие "личность" в переводах его трудов употребляется совершенно произ-вольно (хотя чаще все же встречаются слова "человек", "индивид" и "субъект"). Определения личности как тако-вой мне не удалось найти ни у Фрейда, ни в работах, где название включает в себя это слово [28, 41]*.

Поэтому, следуя примеру со своих предшественников, я исхожу из того, что все и так знают, что такое личность с точки зрения психоанализа, и перейду непосредственно к рассмотрению проблемы ее развития и функционирова-ния. В равной степени, описывая процесс становления Эго или такие феномены, как тип организации характера, регрессивная динамика и пр., я буду считать, что речь идет о развитии личности и личностном росте.

* Я упорно искала психоаналитическое определение личности или хотя бы подходящую цитату на тему того, что же она такое. Это слово совсем не встречается в оглавлениях переводных психоанали-тических работ, в предметных указателях к ним. Его нет в психо-аналитических словарях (числом шесть). Психоаналшики (немец-кис, швейцарские, американские, британские, постсоветские - любые!) просто не пользуются термином "личность". Само слово фигурирует только как синоним, ни в одном из просмотренных контекстов (я добросовестно пролистала более тридцати книг) оно не несет смысловой нагрузки. Учитывая, что язык, как известно, - это дом бытия, поневоле приходишь к выводу, что в психоанализе личности нет.

[114]

4.2. Пренатальная стадия и травма рождения

Наверное, самый первый этап личностного развития - это отделение ребенка от матери, рождение и психическое рождение (термин М.Малер) человека. Само рождение, по мнению большинства психоаналитиков, является сильной физиологической и психологической травмой, которая в дальнейшем служит универсальным образцом (прототи-пом) для ситуаций, связанных со страданиями, диском-фортом и тревогой. Наиболее впечатляющие описания влияния родовой травмы на дальнейшую жизнь личности содержат работы Отто Ранка ("Травма рождения", 1924) и Шандора Ференци ("Опыт теории генитальности", 1924).

Ранк сосредоточивает свое внимание на переживаниях младенца, вырванного из приятных и естественных ощуще-ний блаженного тепла, защищенности, полного довольства и комфорта. Оказаться вне материнской утробы - это, по его мнению, самый сильный шок, который переживает че-ловек в течение жизни. Все остальные страдания строятся по образу и подобию родовой травмы, создающей резерву-ар первичной тревоги, отдельные порции которой высво-бождаются в дальнейшем в неприятных или угрожающих ситуациях. Особенно сильное переживание тревоги созда-ют похожие эпизоды - разрыв со значимым (любимым) объектом, потеря уважения, телесная травма, любая эмоци-ональная утрата - все напоминает человеку ощущение беспомощности, враждебности и страха, испытанное в пер-вый раз при вхождении в этот мир.

В процессе развития личность учится выдерживать та-кой страх. Разумеется, маленькие дети этого не умеют - они представляют себе окончательную утрату (смерть) как отъезд или уход, пытаются объяснить разрыв посредством защитной рационализации ("он был плохой, и его мама бросила, а я хороший и послушный"). У взрослых рано или поздно формируются эффективные механизмы совладания с тревогой утраты (потери), однако почти любая си-туация соответствующего типа реактивирует первичную

[115]

тревогу, возрождая как мощное иррациональное пережи-вание беспомощности и страха, так и сильное бессозна-тельное стремление вернуться в безопасное и уютное ма-теринское лоно.

Например, одна из клиенток, женщина в возрасте 32 лет, очень трудно переживала довольно-таки банальную ситуацию разрыва с возлюбленным, отношения с кото-рым сошли на нет из-за географической отдаленности их местожительства. Они были вместе около трех лет, а по-том женщине пришлось уехать из страны, в которую эми-грировал ее приятель. Этот "разъезд" она считала главной причиной разрыва, находясь в плену иллюзии, будто даже кратковременная поездка в Канаду все поправит. Пытаясь осуществить этот проект, клиентка демонстрировала ин-фантильное поведение, она беспомощно ждала и надея-лась, что бывший возлюбленный устроит эту поездку, "ведь он просто обязан это сделать". После того, как не-возможность уехать и нежелание партнера помочь стали очевидными даже для нее, женщина пережила тяжелую депрессию, в ходе которой регулярно ходила на могилу матери и подолгу плакала и жаловалась ей на все свои не-заслуженные обиды.

Проблемы, связанные с родовой травмой, имеют осо-бую специфику у недоношенных и появившихся в резуль-тате кесарева сечения индивидов. Обычно верят, что недо-ношенность или трудные роды усугубляют соматические проблемы, медики также считают этот факт чрезвычайно важным для анамнеза при детских болезнях. В то же вре-мя люди склонны приписывать особую храбрость и муже-ство тем, кто родился посредством кесарева сечения. Так, у Шекспира Макбет, узнав "о том, что вырезан до срока ножом из чрева матери Макдуф", теряет способность сра-жаться и терпит сокрушительное поражение. В фольклоре разных народов много похожих примеров.

На самом деле значение имеет не столько факт патоло-гического рождения, сколько отношение самого к челове-ка к тому, что ему становится известно о начале своего жизненного пути. Обидная кличка "недоносок" влияет на самооценку личности сильнее, нежели фиксируемое ею

[116]

событие. То же самое касается, например, столь частых ныне случаев обвитая пуповины вокруг шеи младенца - взрослого "душит" скорее знание или представление о том, что это плохо. Классический пример - "рождение в рубашке", только оно имеет позитивную семантику.

Работа Ференци изобилует множеством оригинальных идей, большинство из которых, как отмечают строгие ав-торитеты, мало обоснованы. Рассуждая о внутриутробном развитии, рождении и младенчестве, Ференци говорит о родственном характере матки, морских глубин, бессозна-тельного, фантазмов сновидения и т. п. Все это - вели-кий океан, Таласса²⁴, из которого рождается человеческая личность. Наряду со стремлением выйти на сушу (=родиться) в нас всегда живет регрессивное желание вернуть-ся в океан (материнское лоно), покинутый в древние вре-мена. Эту идею подтверждают не столько эксперименты, сколько множество художественных произведений, в ко-торых образ морских глубин обладает неизъяснимой при-тягательностью, очарованием и властью. Взять хотя бы творчество Лотреамона, Германа Мелвилла, "Пьяный ко-рабль" Артюра Рембо или следующий пассаж из "Ориен-тиров" Сен-Джон Перса²⁵:

...О Море, медлительная молниеносность, о лик, весь ис-хлестанный странный сверканьем! Зерцало изменчивых сно-видений, томленье по ласкам заморского моря! Открытая ра-на во чреве земном - таинственный след неземного вторженья; сегодняшней ночи безмерная боль - и исцеление ночи грядущей; любовью омытый жилища порог и кровавой резни богомерзкое место!

О неминуемость, неотвратимость, о чреватое бедами гроз-ное зарево, влекущее властно в края непокорства; о неподвла-стная разуму страсть - подобный влечению к женам чужим, порыв, устремленный в манящие дали! [21, с.582].

Привлекательность пренатального существования связа-на, по Ференци, с ощущением всемогущества, возникаю-щим у младенца, чьи потребности удовлетворяются сразу, не успев возникнуть даже как смутное ощущение. Это со-стояние бессознательного безусловного величия после рожде-ния сменяется стадией магического галлюцинаторного вели-

[117]

чия - стоит ребенку чего-нибудь захотеть, и мать тут же спешит удовлетворить его желание. После этого, в 5-7 ме-сяцев наступает стадия магического величия жестов, при по-мощи которых ребенок пытается управлять поведением ма-тери. В этот период она уже не может быстро и точно угадывать, чего хочет младенец - его потребности более разнообразны. И, наконец, годовалые дети вступают на ста-дию магии мыслей и слов - общепринятых форм общения.

Эти четыре стадии, предшествующие развитию чувства реальности, Ференци описал в работе "Общее учение о не-врозах" (1913). Регрессию к двум первым можно наблю-дать у психотиков, а поведение, характерное для второй и третьей стадии, часто демонстрируют обычные пациенты-невротики. Так, один из моих клиентов однажды пожало-вался на чересчур высокие цены в книжном магазине. На мое замечание о том, что можно ведь и поторговаться, он возмущенно ответил: "Ну вот еще! Неужели он (прода-вец - Н.К.) сам не понимает, как мне нужны некоторые книги!" Многие люди считают, что об их сильных (но не-высказанных) желаниях близкие должны догадываться и немедленно исполнять, а если так не происходит - "зна-чит, он (она) меня по-настоящему не любит".

Я полагаю, что невротическая симптоматика, обуслов-ленная описанными выше нарциссическими особеннос-тями младенца, особенно часто связана с переживаниями бессилия и некомпетентности в социальной сфере. Доста-точно вспомнить расплодившихся ныне во множестве экстрасенсов, "диагностов кармы" и других целителей ду-ши и тела, всерьез претендующих на магическое величие и всемогущество. Их претензии - хорошая иллюстрация психоаналитических представлений о бессознательных первичных процессах, управляющих поведением индивида на первом году жизни, когда чувство реальности и вто-ричные процессы (сознание и критика) еще не развиты. Сходные особенности поведения Фрейд отмечает у при-митивных народов, которым свойственна "громадная пе-реоценка могущества желаний и душевных движений, все-могущество мысли, вера в сверхъестественную силу слова, приемы воздействия на внешний мир, составляющие "ма-

[118]

гию" и производящие впечатление последовательного проведения в жизнь представлений о собственном вели-чии и всемогуществе" [82, т.2, с. 109].

Иллюстрацией сказанному может служить такой пример. Однажды на терапию пришел мужчина с проблемой, кото-рую он сам определил как невозможность сделать выбор между двумя женщинами. Господин О. выглядел подавлен-ным и несчастным. Он начал свой рассказ издалека, с юно-сти, постоянно подчеркивая, что раздвоенность между стремлением и невозможностью быть идеальным (мужем, отцом, специалистом и т.д.) мучила его всегда. Г-н О. бо-лезненно переживал ощущение своей "неидеальности", не-полноценности, тревожился, что близкие не понимают и не разделяют его страхов. Проблема выбора, заявленная в начале терапии, осложнялась для него неуверенностью в том, что избранница подтвердит его решение ("А вдруг, по-сле того, как я сожгу за собой все мосты - разведусь, раз-меняю квартиру, - она скажет мне: "Уходи, я тебя не люб-лю, ты мне не нужен"?) В целом господин О. производил впечатление законченного невротика, каковым и являлся. Я сильно удивилась, случайно узнав, что он несколько лет подвизался на поприще экстрасенса-целителя, определял "бионегативные зоны" в помещениях и т.п.

Развитие чувства реальности и способности различать собственное Я и окружающую действительность происхо-дит постепенно и требует отказа от нарциссических удо-вольствий. Главную роль в этом процессе играет мать, ра-зумно чередующая удовлетворение потребностей и частичную фрустрацию. Если мать чересчур заботлива - у ребенка нет необходимости развивать контакты с дейст-вительностью, если недостаточно - возникает страх перед угрожающей враждебностью мира. Эти переживания (нарциссическое самодовольство и тревога) могут сохра-няться в дальнейшем у взрослого человека или оживать в различных ситуациях жизни. Практически всегда они ак-тивируются в процессе психотерапии, независимо от того, является она глубинной (аналитической) или нет.

Так, клиентка Т. в начале анализа регулярно опаздыва-ла на сеансы на 15-20 минут. Она охотно приняла интер-

[119]

претацию о том, что эти опоздания являются одной из форм сопротивления, но продолжала находить для них ра-циональные причины. Периодически госпожа Т. пыталась компенсировать "потерянное время" за счет увеличения продолжительности сеансов, но каждый раз сталкивалась с тем, что приходил следующий клиент, и я мягко, но ре-шительно прерывала работу с ней.

Потом она перестала опаздывать. Я обратила внимание на этот факт, называла его позитивным, но не стала ин-терпретировать. После трех начавшихся вовремя встреч г-жа Т. опоздала на следующую на полчаса. Войдя в каби-нет, она сразу заявила, что думала, будто я уже ушла. "Но, как видите, это не так" - ответила я. И тут клиентка очень темпераментно обвинила меня в том, что мне все равно, опаздывает она или нет. Она гневно заявила, что я полностью равнодушна к ней как к личности, что другие клиенты, по-видимому, мне действительно интересны - в отличие от нее, и т.п. После разбора трансферентной динамики, занявшей весь сеанс, госпожа Т. признала, что вся эта ситуация была для нее средством выяснить, как же я отношусь к ней на самом деле. Она искренне считала, что соблюдение графика аналитической работы - вещь чисто субъективная, связанная с тем, что я предпочитаю ей клиента, приходящего после нее.

4.3. Оральная стадия

Оральная стадия психосексуального развития личности, занимающая первый год жизни, характеризуется посте-пенным развитием и дифференциацией чувства Я. Перво-начально психика новорожденного представлена бессоз-нательными влечениями и инстинктами, удовлетворение которых должно быть немедленным, а чувство удовольст-вия распространяется по всему телу ребенка. Эго сначала оформляется как инстанция, которая способна отсрочить удовлетворение, а также выбрать способ достижения удо-вольствия и реализовать его. Позднее развивается способ-

[120]

ность отказываться от неприемлемых влечений или спо-собов получения удовольствия, эта функция обычно соот-носится со Сверх-Я. Отношения между Я и бессознатель-ным можно представить следующим образом:

"Эго влияет на то, в какой форме инстинкт достигнет со-знания и воплотится в действие. То есть эго может либо раз-решить инстинкту сразу выразиться в действии, либо может запретить это и модифицировать инстинкт. В любом случае, развитие инстинкта будет зависеть от природы стремлений эго. Эго представляет собой как бы линзу, в которой прелом-ляются все раздражители из внутреннего мира. Но эго также вбирает в себя раздражители из внешнего мира, которые оно должно переварить и модифицировать. Эго находится на гра-нице между внутренним и внешним миром..." [46, с. 111].

Таким образом, первоначально Я развивается и диффе-ренцируется "на службе у Оно". На оральной стадии раз-вития Я представлено широким спектром нарциссических переживаний, поскольку большая часть энергии либидо направлена на собственное тело младенца. Если взрослый наиболее конкретно представляет собственное Я в про-цессах самопознания и самоосознания, то у ребенка до года чувство Я существует как удовольствие, причем к Я первоначально причисляются любые хорошие и приятные аспекты окружающего мира.

Я не буду рассматривать здесь влияние грудного корм-ления и общения с матерью на индивидуальное развитие (это задача следующей главы, посвященной становлению объектных отношений), а попытаюсь сосредоточить вни-мание на развитии сознательного Я личности как ее ос-новного наблюдаемого и переживаемого (феноменологи-ческого) свойства. При этом на первый план выходит понятие "границ Я".

Наиболее системные исследования в этой области при-надлежат Паулю Федерну [107]. Рассматривая "чувство Я" как переживание душевной и телесной связанности лич-ности во временном и содержательном аспекте, Федерн трактует Я одновременно и как носитель (субъект), и как предмет сознания. Иными словами, личностное Я - это долгая память о различных состояниях, модусах Я; оно

[121]

похоже на альбом с фотографиями, запечатлевшими пси-хический статус личности в разные периоды жизни. Тео-рия Федерна хорошо и наглядно объясняет процессы ре-грессии и случаи инфантильного поведения взрослых - это просто возврат к ранним способам вытеснения жиз-ненных трудностей и проблем. А специфические участки (зоны) Я, остро и тонко чувствующие действительность, он называет границей Я.

Границы Я определяют способность личности отчуж-даться от тяжелых переживаний и неразрешимых трудно-стей, а также механизмы деперсонализации, которые ис-пользуются для того, чтобы разделить переживания бессильного паникующего эго и уверенно-компетентного, придав тем самым последнему большую устойчивость. Границы Я оберегают наше чувство идентичности и уве-ренности в себе. Федерн пишет:

"Некоторые неверно меня поняли, что границы - образно выражаясь, подобно ремню - опоясывают Я и являются же-сткими. Верно обратное. Эти границы, то есть масса функций Я, наполненных чувством Я, то есть катектированных (насы-щенных, пропитанных - Н.К.) либидо, по-прежнему принад-лежат Я и изменчивы. Человек же ощущает, где прекращает-ся его Я, особенно если границы как раз меняются... Но я отнюдь не отстаиваю позицию, что чувство Я является лишь периферическим. Чувство границ Я, поскольку они чуть ли не постоянно меняются, воспринимается легче. Но одновремен-но чувством Я наполнено все сознательное. И, на мой взгляд, оно существует с самого начала, сперва расплывчатое и бед-ное содержанием" [цит. по 93, с.457].

Описанные Федерном тонкие различия в переживании различных аспектов собственного Я очень важны для тера-певтического анализа. Зачастую болезненные процессы, связанные с расщеплением личности и деперсонализацией, психотические срывы у сильно нарушенных невротиков и пограничных пациентов можно предугадать по рассказам, имеющим отношение к границам чувства Я. В особеннос-ти значимыми являются переживания, обусловленные ди-намикой самой терапии. Так, я хорошо помню клиентку, которая испытывала нарастающее отчуждение от процесса

[122]

терапии, протекавшего вполне удовлетворительно. У нее была мощная регрессивная динамика, сопровождавшаяся ярко выраженными позитивными трансферентными чувст-вами. В то же время госпожа П. подчеркивала, что эти чув-ства "как бы не ее", "не совсем взаправдашние". Она бо-лезненно реагировала на вынужденные перерывы в терапии, сильно интересовалась успехами других клиентов, завистливо опасаясь, что те имеют возможность как-то до-полнительно взаимодействовать со мной.

Тем не менее, г-жа П. упорно отказывалась анализиро-вать эти переживания. Она не хотела говорить о них и не желала "разбираться с малосущественными вещами". От-вергая интерпретации трансферентных чувств как значимых переживаний, она выносила их за границы собственного Я. А через некоторое время госпожа П. бросила работу, обви-нив меня в том, что по моему наущению коллеги стали счи-тать ее профессионально несостоятельной, сумасшедшей и т.п. Никакие интерпретации и логика здравого смысла не смогли опровергнуть этих параноидальных идей. Клиентка испытывала спроецированную на аналитика враждебность в форме саморазрушительных оценок и мнений значимых людей, она не сумела разделить катастрофические пережи-вания своей профессиональной и личностной неустойчиво-сти и трансферентные проекции. Границы Я рухнули и по-гребли под собой не только анализ, но и нормальные взаимоотношения с реальностью. В дальнейшем она спра-вилась с этим, но больше не работала по своей основной специальности (медсестрой).

Федерн полагает, что именно нарушения чувства Я приводят к наиболее тяжелым случаям психических рас-стройств. Одна из главных функций эго, дифференци-рованное восприятие действительности, нарушается при ослаблении границ Я, а проблемы, связанные с нарцис-сизмом, часто имеют в своей основе "протекающие", "дырявые" границы. Федерн замечает:

"Явно и отчетливо чувство Я разделяет внешний мир и Я, а психическое ощущение Я разграничивает тело и психику. И словно неявно продолжаются нарциссические катексисы чув-ством Я рахчичных представлений внешнего мира, они меня-

[123]

ются, развиваются, вновь исчезают и снова усиливаются. Са-мым затаенным, скрытым даже для собственного сознания, как показывают нам сновидение и психоз, продолжает оста-ваться весь мир первичного нарциссизма" [цит. по 93, с.458].

Ряд авторов (Карл Абрахам, Эдвард Гловер, Отго Фенихель), развивая идеи Фрейда о соотношении удовольствия и фрустрации на оральной стадии развития, а также о двух основных способах орального удовлетворения (сосание и кусание), дали описание специфического орального типа характера. Характер²⁶ взрослого человека формируется в течение первых двух десятков лет и зависит от фиксации личности на определенной стадии психосексуалъного раз-вития. Оральный характер имеют люди, предпочитающие оральные способы получения удовольствия, причем набор типичных черт различается в зависимости от того, что преобладало во младенчестве - удовлетворение или фру-страция.

Орально удовлетворенная личность - это веселый оп-тимист, избалованный, ленивый, с легкостью игнорирую-щий трудности. Он открыт и общителен, твердо уверен, что в этом лучшем из миров все идет к лучшему. Орально фрустрированный человек пессимистичен, подавлен, не-уверен в себе, испытывает постоянную нужду в безопас-ности и защите. Он завистлив и враждебен по отношению к чужим успехам, что связано с претензиями на собствен-ную исключительность. Эти две группы черт могут встре-чаться в различных сочетаниях, поскольку на оральной стадии развития удовлетворение и фрустрация постоянно чередуются.

Таким образом, можно подвести некоторые итоги, ка-сающиеся роли оральной стадии в возникновении психо-логических проблем личности. Основным источником по-следних является неизжитый первичный нарциссизм, вновь и вновь возвращающийся в форме разнообразных эгоцентрических потребностей. Примитивно-нарциссиче-ская симптоматика включает снижение контроля над ре-альностью, искаженное восприятия себя и других людей, нереалистические представления о собственных возмож-ностях, притязательность и претензии на исключитель-

[124]

ность, навязчивое желание быть полностью защищенным от всех неприятностей и т.д.

Клиенты с фиксацией на данной стадии развития дей-ствительно выглядят и ведут себя как эгоистичные, кап-ризные дети. В работе с ними крайне необходимо терпе-ние, потому что анализ в большей степени похож на воспитание и обучение, а не на терапию как лечение. Иногда полезно объяснять клиентам, где проходит грани-ца между сопротивлением и простым упрямством, вто-ричной защитой и элементарной безответственностью, эмоциональной травмой и обычными капризами. В ко-нечном итоге проблемы инфантильной личности не ре-шаются как-то иначе - человек должен стать взрослым и ответственным субъектом собственной жизни.

В анализе такая ответственность будет касаться прежде всего способности клиента замечать и понимать свои ин-фантильные действия и мотивы. Интересный пример осо-знания инфантильно-нарциссической природы мотивации личностного роста содержит работа с описанным ранее кли-ентом О. В ходе нескольких сеансов г-н О. постепенно по-нял, насколько далеким от реальности было его представле-ние о себе, о силе и масштабе собственной личности, своем мнимом экстрасенсорном могуществе и т.п. После этого клиент начал пропускать сеансы, опаздывать. Он легко со-гласился с тем, что все эти досадные случайности обуслов-лены сопротивлением и выразил намерение прервать ана-лиз. Наш заключительный диалог был следующим:

Т: Вы понимаете, что анализ не закончен?

К: Да, конечно. Но знаете, я вот о чем подумал. Если мы с Вами будем работать дальше, то вся основа моей жизни будет поставлена под сомнение. Получается, все, что я считал правильным, все мои ценности гроша лома-ного не стоят. Еще чуть-чуть - и мои жизненные прин-ципы окажутся проявлениями собственного эгоизма.

Т: Вы демонстрируете хорошее понимание того, что происходит в терапевтическом процессе.

К: И я так думаю - сейчас не время анализировать дальше. Знаете, как у стоматолога - если вокруг зуба вос-

[125]

паление, то его не лечат, а сначала ждут, пока опухоль спадет. Я лучше подожду.

Т: Это интересное сравнение. То, что Вы назвали вос-палением - это неприятные чувства, сопровождающие возвращение вытесненного и разрушение воображаемого идеального образа Я.

К: Да, конечно, наверное, Вы правы. Но я не готов к тому, чтобы его разрушить. В конце концов, мне сорок семь лет, и я не мальчик, чтобы все начинать заново.

Т: А вот сейчас Вы рассуждаете как маленький мальчик, который боится трезво, по-взрослому оценить ситуацию.

К: Может быть. Но я всегда знал, когда следует вовре-мя остановиться. Я просто не хочу дальнейшего анали-за. Уж лучше пусть все останется по-старому. Наверное, я еще не созрел для того, чтобы стать более зрелым (смущенно смеется). Вы, конечно скажете, что это не-правильно.

Я не стала комментировать намерения клиента, а пред-ложила ему принять ответственность за свое решение. Господин О. хорошо понимал и осознавал свои незрелые реакции, но, тем не менее, радовался как мальчишка, ко-торого не заставили учить уроки, а разрешили идти играть в футбол (его собственная метафора). Было очевидно, что клиент полагал, что я начну его уговаривать продолжить терапию. Я не стала этого делать, и он попытался догово-риться о том, что вернется к анализу "немного погодя, че-рез пару месяцев, когда все придет в норму". Я сказала, что сомневаюсь в этом. Через несколько дней г-н О. при-шел и сказал, что его финансовое положение неожиданно ухудшилось, и денег на оплату терапии теперь нет. В со-ответствии с классической парадигмой я не стала интер-претировать этот факт (нет платы - нет и терапии).

Поведение и поступки инфантильной личности в срав-нении со зрелой ярко описаны Анной Фрейд в работе "Норма и патология детского развития" (1965):

"Мы характеризуем индивида как незрелого до тех пор, по-ка инстинктивные желания и их осуществление разделены между ним и его окружением следующим образом: желание

[126]

на его стороне, решение об удовлетворении или отказе - на стороне внешнего мира. От этой моральной зависимости, ко-торая для детства является нормальной, идет далее длинный и трудный путь развития к нормальному взрослому состоя-нию, в котором зрелый человек способен быть судьей в соб-ственном деле, т.е. на основе составленных в себе самом ожи-даний и внутренних идеалов контролировать свои намерения, подвергать их рассудительному анализированию и самостоя-тельно решать, нужно ли побуждение отклонить, отложить или превратить в действие" [73, с. 321].

Это и будет наилучший результат терапевтической ра-боты с проблемами, обусловленными инфантильностью.

4.4. Анальная проблематика в терапии

Следующая в онтогенезе анальная стадия психосексу-ального развития характеризуется дальнейшим продвиже-нием ребенка от принципа удовольствия к принципу реальности. Одновременно происходит развитие самосто-ятельности и дальнейшая социализация, опирающаяся на три основных "завоевания" малыша - овладение прави-лами туалета, речью и ходьбой. Начинается формирова-ние Супер-эго - посредством усвоения родительских тре-бований и запретов, прежде всего тех, что связаны с опрятностью и безопасностью.

Легко представить себе, какие именно проблемы взрос-лой личности укоренены в этом периоде детства. Еще Фрейд в ранней работе "Характер и анальная эротика" (1908) описывает людей с анальным характером как очень аккуратных, бережливых и упрямых, подчеркивая, что "аккуратность обозначает здесь не только физическую чи-стоплотность, но также и добросовестность в исполнении иного рода мелких обязательств: на людей "аккуратных" в этом смысле можно положиться; противоположные чер-ты - беспорядочность, небрежность. Бережливость может доходить до размеров скупости; упрямство иногда перехо-дит в упорство, к которому легко присоединяется наклон-ность к гневу и мстительности" [80, с. 151].

[127]

Однако, по моим наблюдениям, такая (и сходная) про-блематика нечасто служит предметом терапии именно как анальная. Клиенты испытывают естественное и вполне понятное чувство стыда, а терапевты, в свою очередь, не хотят выглядеть претенциозными и смешными. Об этом же говорит и Паула Хайманн, характеризуя современное состояние психоаналитической теории: "Мне бросилось в глаза, насколько наши кандидаты склонны не замечать анальную тематику в материале своих пациентов" [93, с. 599]. Она отмечает, что недооценка анальной стадии связана отнюдь не тем, что все проблемы были в свое вре-мя исчерпывающе описаны Фрейдом, Ференци и Эрн-стом Джонсом. Игнорирование роли анальности в про-цессе становления личности ребенка и взрослого наносит ущерб эффективности аналитической работы. "Переход к анальной фазе, - пишет она далее, - привносит в душев-ную жизнь ребенка нечто совершенно новое, особое и аб-солютно уникальное... Особенно с точки зрения роли, ко-торую анальность играет в сообществе детей-сверстников, и различий в поведении детей в зависимости от того, на-ходятся ли они в присутствии взрослых или в своем кру-гу" [93, с. 600-601].

Психические переживания на анальной стадии в ос-новном сосредоточены вокруг экскреции, контроля над ней и всего, что с этим связано. Разумеется, для терапев-тического анализа важен не так сам детский опыт, как его влияние на поведение взрослого. Однако разобраться в этом совсем непросто, и не только потому, что пациен-ты не стремятся рассказывать об анальных проблемах, а наоборот, настораживаются, как только терапия прибли-жается к обсуждению последних. Фрейд в работе, датиро-ванной 1917 годом, т.е. почти через десять лет после вы-хода в свет первой статьи об анальном характере, пишет:

"Куда деваются анально-эротические влечения? Какова их участь после того, как они лишились своего значения в сек-суальной жизни благодаря развитию зрелой генитальной ор-ганизации? Сохраняются ли они неизмененными, но в состо-янии вытеснения, подвергаются ли сублимированию и поглощению, превратившись в определенные черты характе-

[128]

pa, или вливаются в новую форму сексуальности, предопреде-ленную приматом гениталий?.. Но в этом материале так труд-но разобраться, - обилие повторяющихся впечатлений на-столько путает, - что я и теперь еще не могу дать полного разрешения проблемы, а только материалы для выяснения этого вопроса" [77, с. 243].

Фрейд был склонен считать, что происходит своеобраз-ное "слияние" анальных и эдиповых влечений, в резуль-тате которого в бессознательном устанавливается эквива-лентность кала, денег (ценностей), пениса и ребенка, с легкостью заменяющих друг друга в сновидениях, сексу-альных фантазиях и невротических симптомах. В цитиру-емой работе он предлагает графическую схему, иллюстри-рующую этот процесс:

[129]

Это очень наглядная картинка превращения влечений в особенности анальной эротики. Поэтому вместо поясне-ний, которые читатель найдет в одноименной статье [см. 77], я приведу пример терапевтической работы, хоро-шо соответствующей излагаемым представлениям.

Клиентка, госпожа С., болезненно переживала разрыв дружеских отношений, длившихся около пяти лет. Ее осо-бенно угнетали финальные эпизоды, в которых, по ее мнению, бывший друг повел себя как законченный и ко-рыстный негодяй. Это выразилось, в частности, в том, что он посмел оставить себе полсотни книг, подаренных г-жой С. "в лучшую пору" их отношений. В устах клиент-ки, женщины гордой, не бедной и не жадной (скорее да-же высокомерно акцентирующей эти моменты) такая пре-тензия казалась по меньшей мере странной. Еще более непонятным выглядело настойчивое стремление госпо-жи С. принудить бывшего приятеля (назову его И.) вер-нуть книги - и не лично ей, как она всякий раз подчер-кивала, а в библиотеку редакции, где они оба работали. Основная жалоба клиентки состояла в том, что ее друг, изображая высокую духовность, оказался обыкновенным потребителем, эгоистичным и неблагодарным. С учетом того, что г-жа С. рассказывала о своем конфликте с И., употребляя такие выражения, как "все, что он умеет и имеет, взято у меня", "неблагодарное ничтожество", "столько лет кормился от меня, а сейчас мне пакостит", было очевидно, что перед нами типичная анально-эротическая проблема.

Говоря о своих отношениях с И., госпожа С. (автори-тетный литературный критик и профессиональный фило-лог) сказала, что они изначально строились как исключи-тельно дружеские, основанные на общности интересов и взаимной симпатии, не переходившей в более интимную привязанность. Однако она легко признала, что эротиче-ский аспект отношений был представлен символически. Взаимная любовь метонимически²⁷ сместилась на обоюд-ную страсть к литературе и поэзии. (Замечу в скобках, что в речи г-жи С. вообще много специальных терминов, так

[130]

что большую часть из тех, что вошли в описание психотерапевтической работы, она предложила сама).

Объясняя свое настойчивое желание вернуть книги, г-жа С. рассуждала так:

Т: Что для Вас важнее - получить книги назад или на-казать г-на И?

К: Главное - восстановить справедливость. Большую часть их он получил не просто в качестве приятеля, а как коллега и соратник, с котором мы вместе делали общее дело. Я давала книги ученику, если хотите - последова-телю. А теперь он не имеет на них никакого права.

Т: А сам господин И. какого мнения, как Вы думаете?

К: Этого уж я не знаю, да и знать не хочу. Надо совсем не иметь ни стыда, ни совести, чтобы в сложившейся си-туации вести себя так, как он поступил. И мотив мне по-нятен - элементарная жадность.

Т: Но, может быть, книги дороги ему не только по этой причине?

К: Другой причины нет, да и быть не может. Отноше-ния разрушены полностью, я с ним даже не здороваюсь. Тему исследований он поменял - так зачем Владимир Сорокин и Набоков тому, кто способен лишь подсчиты-вать запятые и деепричастия в переводах из Рамбиндраната Тагора?

Т: Вы наверняка слишком строго судите г-на И. - уж очень зло о нем говорите. Беспощадно.

К: Да я злюсь теперь больше на саму себя. Надо уметь лучше разбираться в людях. Как подумаю, сколько сил и труда я в него вложила - и все это как в выгребную яму ухнуло. А книги - это последний штрих. Такое ощуще-ние, что я их своими руками на помойку выбросила.

Если соотнести сказанное со схемой Фрейда, можно дать следующую интерпретацию: госпожа С. рассматрива-ла свои отношения с И. как "символическое рождение" новой, высокоинтеллектуальной личности рафинирован-ного литературоведа. Бессознательно она считала, что г-н. PL, точнее, его профессиональная ипостась - "сим-

[131]

волическое дитя" клиентки - должен был, как в сказках, расти не по дням, а по часам, дабы постепенно сравнять-ся с нею в знаниях и умениях. Этого не произошло, а г-жа С. еще долго принимала желаемое за действительное. В конце концов ее самообман рухнул, и в полном соответ-ствии с фрейдовской схемой ребенок у нее превратился в "какашку" (верхняя диагональ). Пришлось приравнять к фекалиям и подарки (нижняя строка схемы)²⁸, а сама г-жа С. долго не могла смириться с мыслью о том, что ее друг оказался "таким г...ом". Какое-то время она бессознатель-но наслаждалась сложившейся ситуацией, но потом эти "маленькие анальные радости" ей надоели. Как все нор-мальные взрослые, она захотела "отмыться" от этой исто-рии, использовав терапевтический психоанализ в качестве моющего средства. Судя по тому, с какой готовностью гос-пожа С. приняла такую интерпретацию, ей это удалось:

Т: Если Вы согласны со мной, то что собираетесь де-лать дальше?

К: Самое разумное - больше не расстраиваться из-за этих книг и не пытаться их вернуть. Не то я снова ока-жусь испачканной (смеется). Ну, и самое главное - не влипать больше в подобные ситуации. Знаете, я ведь мно-гие отношения пытаюсь выстроить подобным образом, особенно с учениками. Сильно все-таки в нас бессозна-тельное...

Т: Дело не столько в бессознательном, сколько в вытес-нении.

К: Ну, если называть это самое "превращение влечения в особенности анальной эротики" всего лишь вытеснени-ем... Уж я впредь постараюсь не путать- как бы это по-мягче выразиться - дефекацию с родами.

Т: Это уже будет не метонимия, а метафора, которая, как известно, замещает симптом.

К: Вы хотите сказать, что в бессознательном у меня это путается?

Т: Вот именно.

К: (После паузы). А что, может быть... То-то я не успею статью написать, как она через два месяца после выхода в

[132]

свет уже кажется мне то примитивной, то глупой - словом, отвратительной.

Т: И часто так бывает?

К: Случается. Но, знаете, в этом есть свои плюсы - приходится писать все новые и новые работы.

Т: Это действительно неплохо. Только не стоит слиш-ком уж обесценивать прошлые. И прошлое, и былых при-ятелей тоже...

К: Боюсь, это легче сказать, чем сделать. Но, видно, другого выхода у меня нет.

В терапевтическом анализе не обойтись без понимания того, какую роль играет анальная стадия в возникновении и переживании психологических трудностей и проблем. Принято считать [см. 30, 41, 46, 93], что анальность лежит в основе таких серьезных нарушений, как невроз навязчи-вых состояний, паранойя, гомосексуальность и др. Психиатры считают утрату контроля над дефекацией и мочеиспусканием диагностическим признаком, доказыва-ющим наличие психоза. Амбивалентность, отношение к деньгам и ценностям, антагонизм активных и пассивных форм поведения, самоконтроль - все это также берет на-чало на анальной стадии развития.

Различные формы сексуальных извращений (первер-сии), например, садо-мазохизм, часто непосредственно связаны с анальной фазой. Дело в том, что анальный мир представляет собой замкнутую, ограниченную систему, тогда как оральный нарциссизм открыт и безграничен. "Поскольку цикл анальной потребности, облегчения и удовольствия, - пишет П.Хайманн, - совершается без содействия и участия матери, мы должны предположить, что фантазии, относящиеся к анальным ощущениям, по своей сути лишены объектных идей, абсолютно нарциссичны и неопосредуемы. Чтобы перейти на ступень опосредования, они нуждаются в опоре на объекты" [93, с.605]. Связь с объектом, являясь произвольной и случай-ной, может формировать разнообразные формы перверсивного поведения. В работах сексопатологов и психиат-ров, начиная с Крафт-Эбинга, описаны специфические

[133]

связи анальных (в особенности садистических) импульсов с объектами, далекими от привычных представлений о сексуальной привлекательности (животные, трупы и т.п.). А.А.Ткаченко [66] предлагает оригинальную классифика-цию перверсий, в основу которой положен "игровой мир трансгрессивной сексуальности" с выраженными форма-ми анальной фиксации.

Описываемую стадию развития личности часто называют опально-садистической. Это связано с тем, что в поведении детей двух- и трехлетнего возраста часто наблюдаются ярость, гнев, вспышки злости и мстительности, зловредное упрямство. Под влиянием воспитания и наказаний по принципу реактивного образования могут развиваться про-тивоположные черты - ответственность, сознательность, выраженный самоконтроль, сильное чувство долга.

Многие психоаналитики вслед за Фрейдом выводят особое значение анальной стадии из того, что именно в этот период происходит серьезное столкновение детского нарциссизма с объектными отношениями. Ребенка, пред-почитающего нарциссическое удовольствие от задержки дефекации, обычно называют плохим - грязнулей, уп-рямцем и т.д. Послушные дети, контролирующие сфинк-тер в угоду требованиям взрослых, развивают, как прави-ло, более успешные отношения с окружением. В обоих случаях у взрослых ситуации, связанные с утратой кон-троля, несдержанностью (в широком смысле этого слова) вызывают сильное ощущение стыда, "замаранности". Бессознательное анальное удовольствие тщательно вытес-няется, и у человека могут формироваться различные не-вротические сценарии поведения.

Например, довольно часто (особенно у женщин) встре-чается убеждение "быть сдержанной (холодной), всегда контролировать себя - единственная возможность "не испачкаться" в любовных и сексуальных отношениях". Иногда это соединяется с бессознательным ожиданием насилия как нормальной формы сексуальной инициации. Так, одна из моих клиенток пережила опыт изнасилова-ния как вполне приемлемый в сексуальном плане. В даль-нейшем в отношениях с мужем она была чрезвычайно

[134]

сдержанной и могла получить удовольствие только в тех случаях, когда супруг вел себя грубо. Клиентка называла его "грязным животным" (проекция) и становилась агрес-сивной в ответ на попытки мужа вести себя нежно и лас-ково. Интересно, что когда я в процессе терапии дала полную интерпретацию этого паттерна, клиентка внезап-но расхохоталась и в середине долгого приступа смеха произнесла сакраментальную обсценную фразу "Усраться можно!" Получив (или дав себе) разрешение на удоволь-ствие в столь необычной для нее речевой форме (клиент-ка была очень интеллигентной, воспитанной и утончен-ной дамой), она стала испытывать гораздо больше удовлетворения в супружеской постели.

Следует отметить, что обсуждение анальных проблем часто вызывает у клиентов сильное сопротивление, пред-ставляющееся им самим вполне естественным и даже не-обходимым. Особенно это касается людей с минимальны-ми психологическими познаниями. Имея расплывчатое представление о том, что с психотерапевтом, скорее всего, придется обсуждать сексуальные проблемы, они совсем не готовы к разговору о прегенитальных формах эротических переживаний. Регрессия на анальную стадию может про-исходить легко и достаточно быстро - тем больше клиент упирается, отказываясь ее признавать. Зачастую общая ди-намика терапевтического анализа представляет собой миметическую²⁹ копию свойственных клиенту регрессий и фиксаций: с широко открытым ртом он "поглощает", "всасывает" интерпретации, относящиеся к оральной ста-дии, а потом долго "тужится", чтобы высказать анальную проблему, с чувством замешательства и облегчения рас-сматривая результат (так сказать, "принюхиваясь" к нему). От аналитика он ждет материнского терпения и бессозна-тельно побаивается, как бы тот не начал брезгливо мор-щиться в ответ на анальные признания.

Поэтому всегда полезно заранее рассказать пациенту об основных особенностях стадий психосексуального разви-тия личности, подчеркнув, как важно понимать бессозна-тельные механизмы, структурирующие проблемы взросло-го человека по образу и подобию детских переживаний.

[135]

4.5. Эдипова стадия и эдипов комплекс

Если психодинамика оральной и анальной фаз более-менее наглядна и очевидна, эдипова стадия намного сложнее. Кроме того, как правило, именно эдипова про-блематика в той или иной степени определяет трансферентные отношения терапевта и клиента. А если добавить к этому сложные перипетии реальных жизненных отно-шений, обусловленные эдиповым комплексом, проблемы зрелой сексуальности и особенности супер-эго, также формирующегося преимущественно на эдиповой стадии, то станет понятно, как непросто разобраться в перипети-ях эдиповых проблем взрослых людей. "Трудности пони-мания эдипова комплекса, - пишет Гельмут Штольце, - связаны с двумя типами тесно переплетенных между со-бой проблем: возникающих в процессе полового развития маленького ребенка и тех, что обусловлены переходом ду-альных отношений "мать-ребенок" на стадию сознатель-ных отношений со многими людьми" [93, с.621].

Эдипова или фаллическая стадия развития личности - то, что называется у нас "дошкольное детство", период с трех до пяти-шести лет. В этом возрасте, по мнению боль-шинства психоаналитиков, складываются основные фор-мы сексуального поведения и формируется супер-эго - главная контролирующая инстанция человеческого пове-дения, местопребывание чувства вины, идеалов, совести и морали. На эдиповой стадии происходит развитие основ-ных паттернов (образцов) мужественности и женственно-сти (маскулинности и фемининности); ребенок усваивает принятую в культуре женскую или мужскую роль, более или менее успешно разрешая связанные с ними главные невротические проблемы - страх кастрации (у мальчи-ков) и зависть к пенису (у девочек). Совершенствуется си-стема психологических защит личности, развиваются и усложняются ее отношения с миром.

Даже из этого беглого перечня видно, насколько эдипо-ва стадия сложна и неоднородна по своему психологичес-

[136]

кому содержанию. Если же попытаться хотя бы в первом приближении учесть (и хоть как-то согласовать, чтобы не слишком запутывать читателя) разнообразные постфрей-дистские трактовки содержания и функций фаллической стадии, обращая внимание на отдельные нюансы понима-ния различными специалистами, скажем, роли кастрационной тревоги или смены сексуального объекта, то стано-вится ясно, что изложить весь этот материал в рамках одного раздела или главы чрезвычайно трудно. Поэтому я коснусь лишь основных аспектов эдиповой стадии, отда-вая предпочтение материалу, непосредственно связанному с практикой психоаналитического анализа.

Специфика фаллической стадии, по Фрейду, определяет-ся тем, что частичные (связанные с различными эрогенны-ми зонам и участками тела) влечения подчиняются генита-лиям, сосредоточиваясь у мальчиков вокруг пениса и его аналога - клитора - у девочек. "На этой стадии, - указы-вает авторитетный психоаналитический словарь - в отли-чие от генитальной организации пубертатного периода, ре-бенок любого пола признает лишь один половой орган - мужской, так что различие полов для него тождественно противопоставлению фаллического и кастрированного" [37, с. 506]. Многочисленные наблюдения за детьми подтверж-дают, что в этом возрасте они активно интересуются свои-ми гениталиями, играют с ними и проявляют любопытство к аналогичным частям тела сверстников и взрослых.

Классический психоанализ считает, что в результате этого любопытства и сравнения себя с другими детьми мальчик начинается гордиться своим пенисом, а девочка испытывает разочарование и зависть. Однако нарциссиче-ская гордость мальчика сопровождается страхом потерять столь важное отличие (кастрационная тревога), а пресло-вутая "зависть к пенису" (наличие такого чувства активно оспаривают многие аналитики, в особенности Карен Хорни) становится залогом нормального женского варианта психосексуалъного развития. Оба эти момента связаны с эдиповым комплексом.

Содержание эдипова комплекса, этого центрального феномена детского развития, лучше всего выразить фор-

[137]

мулировками самого Фрейда. Я приведу достаточно про-странную цитату (с небольшими пропусками, убрав арха-измы и повторения) , чтобы можно было в дальнейшем описать различные уточнения и дополнения, внесенные его последователями и критиками. В "Лекциях по введе-нию в психоанализ" Фрейд говорит:

"Легко заметить, что маленький мужчина один хочет обла-дать матерью, воспринимает присутствие отца как помеху, возмущается, когда тот позволяет себе быть нежным с нею, выражает удовольствие, если отец уезжает или отсутствует. Часто он выражает свои чувства словами, обещая матери же-ниться на ней... Ребенок одновременно (при других обстоя-тельствах) проявляет большую нежность к отцу; только такие амбивалентные эмоциональные установки, которые у взрос-лого привели бы к конфликту, у ребенка прекрасно уживают-ся, подобно тому как позднее они постоянно находят рядом в бессознательном... Когда малыш проявляет самое неприкры-тое сексуальное любопытство по отношению к матери, тре-буя, чтобы она брала его ночью спать с собой, просится при-сутствовать при ее туалете или даже предпринимает попытки соблазнить ее, как это часто может заметить и со смехом рас-сказать мать, то в этом, вне всякого сомнения, обнаруживает-ся эротическая природа привязанности к матери...

У маленькой девочки все складывается (с необходимыми из-менениями) совершенно аналогично. Нежная привязанность к отцу, потребность устранить мать и занять ее место, кокетство, пользующееся средствами зрелой женственности, именно у ма-ленькой девочки образуют прелестную картину, которая застав-ляет забывать о серьезности и возможных тяжелых последстви-ях, стоящих за этой инфантильной ситуацией" [75, с.211-212].

Итак, основоположник психоанализа подчеркивает прежде всего негативные последствия эдиповой привя-занности. Это не значит, будто эдипов комплекс являет-ся чисто невротическим образованием (типа комплекса неполноценности или комплекса вины). Это нормальное, свойственное всем людям переживание, а патологические последствия оно приобретает вследствие неспособности справиться с проблемами данной стадии, разрешив ос-новные эдиповы противоречия (любовь к одному родите-лю, ненависть и желание смерти другому)³⁰. Противоре-

[138]

чивую спутанность эмоций и чувств ребенка к родителям, сопровождающую невозможность отделиться от них, пре-одолев страх и тревоги фаллической стадии, Фрейд счи-тает основой так называемого [см. одноименную рабо-ту- 81, с.135-138] семейного романа невротиков. Именно последний в большинстве случаев влияет на структуру невроза взрослой личности.

Рассмотрим эдипову проблематику на конкретном при-мере. В этой части книги я буду опираться на опыт дли-тельной работы с пациентом, чьи жизненные трудности хо-рошо иллюстрируют основные перипетии невротического развития личности, обусловленного фаллической стадией. Разумеется, весь приведенный материал был получен не сразу, и существенную часть его составляют мои аналити-ческие интерпретации и реконструкции. Чтобы не перегру-жать текст, пришлось сократить обоснования тех из них, которые не касаются прямо проблем эдиповой фазы. Ну и, разумеется, не все разнообразие последних представлено у конкретного клиента. Тем не менее, я не стала привлекать недостающие примеры из терапевтической работы с други-ми людьми, чтобы сохранить (насколько получится) очаро-вание целостного изложения "случая из практики".

Господин Р. - молодой человек 25 лет. Производит впе-чатление вполне уравновешенного и хорошо приспособлен-ного юноши без особых жизненных проблем. Выглядит, правда несколько тучным, считает, что у него лишний вес, страдает одышкой и жалуется на аритмию. Последнее и послужило непосредственной причиной обращения за по-мощью, хотя в процессе психотического анализа была обнаружена дисгармония в отношениях с людьми, экзис-тенциальные трудности, одиночество, а вовсе не тревога, связанная с лишним весом, или кардионевроз.

Господин Р. подробно рассказал о своих отношениях с матерью и отцом, и постепенно черты его "семейного ро-мана" прояснились. Отношение к матери у него было ам-бивалентным и весьма сложным: он нежно любил ее в детстве и одновременно понимал, что мать "ненадеж-на" - по-видимому, она структурировала отношения с сыном так, что он часто ощущал себя брошенным без вся-

[139]

кой причины. Точно так же мать вела себя и с отцом, и классическая эдипова ситуация (любовь к матери и зави-стливая ревность к отцу) трансформировалась следующим образом: и сын, и отец постоянно ощущали себя винова-тыми и плохими, недостойными уважения и любви. "Я думаю, - заметил как-то господин Р., - что главное для матери было показать нам обоим, что мы ничего не стоим и ничего для нее не значим. Я уже лет в пять, на-верное, понимал, что я ее "крест", а для отца это было ис-ходной предпосылкой отношений в семье. Я не ревновал ее к отцу, мы оба были плохими. Мать была довольна, только если мы были несчастны. Помню, что в детстве, если я чему-то радовался, она не успокаивалась, пока не объясняла, что причин для веселья нет. А если я плакал, она говорила, что я нюня, и отец у меня такой же".

Из рассказов клиента вырисовывался образ деспотичной, "кастрирующей" матери, которая постоянно ставила под сомнение маскулинные качества и сына, и мужа. Кроме то-го, в этой роли после символической кастрации мать сама не претендовала на лидерскую роль или хотя бы компетентную позицию - она уходила в сторону и начинала упрекать мужчин в том, что несчастна, нуждается в помощи и т.д.

Родители развелись, когда г-ну Р. было десять лет. Отец вскоре женился вторично, а мать осталась в одиночестве. Вторая жена отца, по словам клиента, - нормальная жен-щина, которая любит своего мужа и хорошо относится к пасынку. "Но, понимаете, - говорил клиент, - я не мог ей по-настоящему доверять, просто потому, что она ведь не моя родная мать. Я всегда помнил, что мать одинока. Но даже когда вырос и с радостью уехал в другой город, я чувствовал себя виноватым за то, что бросил мать. Хоть и знаю, что я ей не нужен. Ей вообще никто не нужен, кро-ме себя. Я чувствую, какой я неблагодарный негодяй, но я не могу любить -ее - это всегда кончалось одинаково. Я понимаю, что это какое-то моральное уродство - не лю-бить родную мать. А как ее любить? Я знаю, что ей нужна не забота, а возможность упрекать всех, но больше всего меня и отца в том, что мы оба ее бросили".

[140]

Фрейд считал, что страх кастрации является главным фактором преодоления эдипова комплекса. Мальчик дол-жен отказаться от матери, признать власть отца и отождест-вить себя с ним, а девочка - смириться с отсутствием пе-ниса и обратить внимание на мужчину, который в качестве обладателя этого вожделенного предмета способен (разуме-ется, в будущем) наделить ее ребенком как символической заменой мужского органа. Таким образом, происходит "раз-рыв" с родителями как первичными объектами эротическо-го влечения и одновременное утверждение их в качестве ав-торитетных и властных образцов для подражания.

Поведение матери и отца на фаллической стадии слу-жит тем неосознаваемым эталоном, с которым взрослый будет сравнивать других мужчин и женщин; отношения с родителями (эмоционально насыщенные, порой неодно-значные и сложные) в той или иной степени станут осно-вой для формирования объектных отношений. Те аспек-ты, которые непосредственно влияют на зрелую любовную и сексуальную активность, - это продукт так называемой эдиповой триангуляции, становления триады "мать-отец-ребенок". Практически всегда они представ-лены также в отношениях с психотерапевтом (трансфер).

В рассматриваемом случае эдипова триангуляция была осложнена активной (распространяющейся и на отца, и на сына) кастрирующей позицией матери. Отец, в свою очередь, не мог противостоять ей, испытывал чувство ви-ны как "плохой муж" и в силу этого не смог стать полно-ценным "любящим, но суровым" родителем для мальчи-ка. Клиент, таким образом, оказался в довольно сложной ситуации выбора, о которой Фрейд в работе "Гибель эди-пова комплекса" пишет так:

"Эдипов комплекс дает ребенку две возможности удовлетво-рения, активную и пассивную. Он может, как мужчина, поста-вить себя на место отца и относиться, как последний, к мате-ри, причем отец учитывается тогда как стоящее на его пути препятствие, или же он стремится заменить мать и быть люби-мым отцом, причем мать становится излишней. В чем состоит удовлетворяющее любовное отношение, об этом ребенок име-ет лишь очень неясные представления..." [80, с.545].

[141]

Господин Р. очень рано усвоил, что мать ненадежна, бо-лее того - любая попытка построить с ней близкие, дове-рительные отношения обречена на провал. Это болезнен-ное ощущение предательства и переживания собственной ничтожности, слабости, незначительности связались с ма-теринской фигурой и фемининностью в целом. Поиск ма-теринской любви и заботы в зрелых генитальных отноше-ниях и стал одной из главных проблем г-на Р. У него был выраженный бессознательный страх перед женщиной, от-ношения с которой он мог строить, только предваритель-но обесценив ее как личность. "Я не могу любить женщин, тем более - доверять им, - говорил клиент, - но я могу их использовать. Если женщина молодая и привлекатель-ная и видно, что я ей симпатичен, - то пожалуйста". Но отношения с мужчинами нравились ему гораздо больше.

Таким образом, "удовлетворяющее любовное отноше-ние" (см. предыдущую цитату) было для клиента скорее гомо-, чем гетеросексуальным. Однако и в этих связях г-н Р. продолжал бессознательно "отыгрывать" недоверие к матери и поиск любящей заботы. Тотальное недоверие, страх зависимости и невозможность построить здоровые (равноправные, по-настоящему близкие, свободные от желания держать под контролем автономность Значимо-го Другого) отношения и были основной невротической проблемой Р.

В процессе психоаналитического анализа клиент осо-знал следующий бессознательный паттерн. В качестве по-тенциальных партнеров его привлекали зрелые, сильные и автономные личности, которые, как ему казалось, могли бы ценить и любить его, заботиться о его нуждах. Но с та-кими людьми он чувствовал себя "использованным", бо-ялся любых проявлений их личной свободы и сразу раз-рывал отношения. Заботливый партнер или партнерша, которых он контролировал, были более безопасными, но отношения с ними представляли сомнительную ценность, так что их можно было легко "использовать и бросить". В конечном счете господин Р. оказывался одинок и чув-ствовал себя никому не нужным, нелюбимым и ничтож-ным. Соответственно, чужая автономия несла угрозу, а

[142]

люди в целом казались ненадежными, эгоистичными, не-способными на любовь и заботу.

Вся эта бессознательная динамика бурно проявлялась в трансферентных отношениях. В качестве женщины и мате-ринской фигуры я, разумеется, не могла быть надежной, а моя автономность как аналитика попросту пугала г-на Р. В то же время на сознательном уровне его отношение ко мне было и доверительным, и очень позитивным. Чувствова-лось, что клиент ценит анализ, воспринимает его как забо-ту и помощь, верит мне как специалисту. В то же время он всячески пробовал контролировать аналитическую рабо-ту - например, пытался оговаривать, что я могу делать в качестве аналитика (давать интерпретации, быть надежной, иронизировать), а что нет (использовать его случай в каче-стве клинической иллюстрации, свободно формулировать аналитическую задачу, быть терпеливой, доверять).

На одном из сеансов господин Р. очень рассердился, когда я заметила, что его желание контролировать глуби-ну и направление аналитического вмешательства невы-полнимо, так как это все равно зависит от меня - моей проницательности, терапевтического мастерства, намере-ний и целей и т.п. Далее состоялся такой диалог:

К: Но я всегда могу прервать анализ.

Т: Это вряд ли. Вы цените анализ, он Вам нравится, Вы хорошо понимаете, сколько от него пользы.

К: Ну, все-таки...

Т: К тому же, если так случится, я не буду сердиться, а терпеливо подожду, покуда Вы одумаетесь и вернетесь, чтобы продолжить работу. Мне понятны причины такого поведения, и я не стану Вас за это обесценивать.

К: И что, даже не разозлитесь?

Т: Моя задача - интерпретировать и анализировать, а не сердиться на клиента.

(Г-н Р. долго молчит).

Т: Мы уже говорили о том, что Вы переносите на от-ношения со мной опыт взаимодействия с матерью в ран-нем детстве. Вам нужно сначала научиться доверять мне, а потом это получится и с другими людьми. Если я ока-

[143]

жусь надежной, значит, и другие женщины могут быть надежными. Я буду демонстрировать свою надежность столько, сколько нужно. Кроме того, если Вы научитесь, что называется, "терпеливо сносить" мою автономность как аналитика, Вы, наконец, перестанете бояться силь-ных и самостоятельных людей. Вам не нужно будет от них убегать, разрывая отношения.

К: И что?

Т: И Вам не придется так жестко контролировать своих друзей и возлюбленных ради чувства безопасности. Ис-чезнет альтернатива "использовать или быть использован-ным". Вы постепенно научитесь быть вместе в значимых отношениях, а не бороться за власть - кто кого.

К: Но Вы все равно не должны на лекциях приводить в пример мой случай!

Т: Соблюдая всю необходимую конфиденциальность - вполне могу. И Вам от этого никакого вреда не будет. Это не значит, что я Вас использую - просто я Вам доверяю. Это нормальная работа, которую мы делаем вместе - аналитик и клиент. Для общей пользы и с полным дове-рием друг к другу.

После этого господин Р. перестал пытаться контроли-ровать свой анализ. Однако проблемы эдиповой стадии отнюдь не разрешились вышеописанной "борьбой за фал-лос" (в лакановском смысле этого выражения, см. главу 6 настоящей книги).

Вернемся, однако, к описанной выше проблеме эдипо-вой триангуляции. Все, что связано с этим моментом пси-хического развития личности, не нужно понимать как па-тологию или (что встречается гораздо чаще), как момент предыстории возникновения различных "пикантных" проблем. Психологическое объяснение и гораздо шире, и гораздо сложнее:

"Все мы эдипы, прошедшие в ходе развития и проявления Я всю эдипову ситуацию. Но - и это представляется мне са-мым важным - мы проходим ее отнюдь не единожды, как это многие считают в соответствии с психоаналитической теори-ей. Мы переживаем ее, всегда по-новому, в любых трехсто-

[144]

ронних отношениях, формировать которые призваны. В этом состоит эдипова ситуация, постоянно представляющаяся в образе впервые пережитых нами трехсторонних отношений, отношений Я, находящегося между материнским и отцов-ским. Поэтому нетрудно понять, почему эдипова констелля-ция имеет столь широкое распространение в образах души, сновидениях и фантазиях" [93, с.623].

Эта формулировка, принадлежащая Гелъмуту Штольце, хорошо иллюстрирует то, как по-разному понимают эди-пов комплекс профессиональные психоаналитики и просто интеллигентные люди, в той или иной степени знающие, что он собой представляет. Типичные расхождения касают-ся не столько содержания эдиповых проблем, сколько нюансов, связанных с их влиянием на проблемы взаимоот-ношений между полами. К сожалению, многие психотера-певты неаналитической ориентации склонны игнорировать эдипову детерминацию терапевтического процесса, забы-вая, что "эдипова ситуация всегда имеет место в том слу-чае, если перед человеком стоит сложная задача включить себя в качестве Я в трехсторонние отношения, дабы утвер-диться в них - между тем, что остается, и тем, что движет-ся вперед" [93, с. 624]. Психотерапевтический процесс при этом будет стоять на месте, а отношения терапевта и кли-ента - все больше и больше запутываться, так что раньше или позже терапия сменится бессознательным "отыгрыванием" эдипова конфликта обоими участниками.

4.6. Развитие Сверх-Я

Рассмотрим теперь вторую важную сторону фалличес-кой стадии, тесно связанную с эдиповым комплексом, - формирование Сверх-Я*. Это довольно сложное психиче-

* В данном параграфе я буду рассматривать становление супер-эго как происходящее на эдиповой стадии, хотя среди психоаналитиков су-ществуют разные мнения относительно того, когда оно возникает. М.Кляйн относит формирование отдельных сторон Сверх-Я к перво-му году жизни, Х.Хартман и Р.Лсвенштейн [110] - наоборот, сдвига-ют завершение этого процесса к концу пубертата. Точка зрения Фрейда мне кажется более справедливой.

[145]

ское образование, контролирующее желания и влечения личности и все поведение человека в целом. Принято считать, что развитие супер-эго есть результат внутренне-го конфликта между чувством вины и идеальным пред-ставлением о себе, который связан с усвоением родитель-ских запретов на данной стадии личностного развития.

Для начала следует разобраться в том, что представля-ет собой этот третий высший уровень психического аппа-рата: из чего он состоит, каковы его функции и что кон-кретно в человеческом поведении можно считать проявлением супер-эго. Обычно к Сверх-Я относят мо-ральные и нравственные нормы и правила, в том числе и религиозные, совесть, вину, принципы и различные за-преты, а также идеалы и ценности личности - одним сло-вом, все то, что позволяет ей отличать добро от зла (в са-мом широком смысле) и вести себя в соответствии с представлениями о плохом и хорошем, должном, допусти-мом и непозволительном. Диалектику этой личностной инстанции хорошо выражает стихотворение немецкого поэта Эриха Фрида:

Я свободу отдал за надежду.

Надежду - за благоразумие.

Благоразумие - за покой,

Покой за долг.

Я долг отдал за любовь,

Любовь - за свободу...

Короче стало дыхание,

А жизнь так длинна*.

Было бы неправильным представлять, что эта часть психики, задающая направление нашим поступкам, пол-ностью осознается. Многое в содержании Сверх-Я бессоз-нательно (например, почти все, что относится к коллек-

* К сожалению, я нс смогла найти сборник с переводом этого стихотворения. Цитирую по памяти, наверняка неточно и, возможно, это Пауль Целан, а нс Эрих Фрид.

[146]

тивным социально-этническим правилам и обычаям, об-щественным табу, передающимся из поколения в поколе-ние профессиональным или семейным ценностям и т.п.). Само это понятие Фрейд впервые сформулировал в рабо-те "Психология масс и анализ человеческого Я" (1921), подчеркивая, что по природе своей Сверх-Я является ско-рее коллективным, нежели индивидуальным образовани-ем. Психотерапевтам не следует забывать, что супер-эго, хотя и контролирует бессознательные импульсы (и созна-ние тоже), в значительной мере не осознаваемо.

Психоаналитический словарь Ж.Лапланша и Ж.-Б.Понталиса [37] в число понятий, связанных с су-пер-эго (Сверх-Я), включает также "Я-идеальное", "Идеал-Я" и "просто Я"; ряд авторов говорят о синтетической функции эго, формирующей Сверх-Я (Г.Нунберг), о межличностной природе этого образования (М. и Э.Балинт, Г.С.Салливан); наконец, юнгианские и постъюнгианские (Э.Нойманн, Э.Самуэлс, А-Гуггенбюль-Крейг и др.) представления о Самости тоже довольно близки к понятию Сверх-Я³¹. Отечественные переводчики в боль-шинстве своем употребляют указанные термины произ-вольно, кому как нравится. Поэтому нужно сделать неко-торые пояснения.

Идеал-Я - это образец, эталон личностных качеств и поведения, которому стремится следовать субъект. В него входят мечты о могуществе и различных чудесных способ-ностях, похожих на те, что есть в волшебных сказках. Ж.Лампль де Гроот, описавшая две формы построения идеала, полагала, что в формировании этой части супер-эго большую роль играют идеализированные представле-ния о родителях - всемогущих, всезнающих и совер-шенных. Я-идеальное - это "идеал нарциссического своевластия, созданный по модели детского нарциссизма" [37, с.609], иначе говоря, те запреты и представления, ко-торые исходят от родителей и учителей и усваиваются ре-бенком в качестве требований, выполняя которые, он бу-дет хорошим.

Иначе говоря, Идеал-Я - это мои представления о со-вершенстве, а Я-идеальное - то, как его представляют

[147]

Значимые Другие. В структуре Сверх-Я обе стороны идеа-ла отвечают за послушание, стремление к достижениям и участвуют в формировании самооценки, однако их конк-ретный вклад в поведение может быть разным. Например, эго слушается Сверх-Я под страхом наказания, а ид (Оно) слепо любит Идеал-Я и поэтому подчиняется ему. Ведь последнее формируется по образу объектов любви (люби-мые родители, герои сказок), а Сверх-Я - по образцу строгих родителей и учителей, судей и полицейских.

Из сказанного видно, что Сверх-Я - довольно-таки противоречивое образование, так как различные идеаль-ные образы, усвоенные (интроецированные) из разных источников, могут конфликтовать. Ребенку нелегко при-мирить противоречия, особенно если мнения и ценности заимствуются у авторитетных лиц. Можно вспомнить си-туации, когда родители и воспитательница в детском саду (или первая учительница) высказывают противоположные суждения и оценки - это может привести к истерическо-му срыву. Нередко конфликты внутри супер-эго³² снижа-ют самооценку или чреваты недоразвитием так называе-мых "мягких" компонентов Сверх-Я.

Последние формируются через усвоение образа доэдиповой любящей матери. Этот поддерживающий и забот-ливый, "гуманный" аспект супер-эго противостоит жест-кому садистическому контролю и чувству вины. Его слабость делает Я беспомощным перед Ид, и ребенок, а потом и взрослый, утрачивает способность любить, защи-щать, утешать и руководить с чувством гордости за себя. Клиенты с дефицитом "любящей и любимой" части су-пер-эго всегда готовы к упрекам и критике, воспринимая их как должное, и совершенно теряются, когда им оказы-вают поддержку или хвалят.

Господин Р. был именно таким. При внешнем эмоци-ональном благополучии и оптимистичном поведении, которые он сам называл "маской", он очень нуждался в защите и поддержке, высоко ценил заботу о себе и сво-их нуждах - настолько, что был готов платить за них любую экзистенциальную цену. Он около двух лет про-жил с нелюбимым и даже физически отталкивающим че-

[148]

ловеком, который заботился о нем и был ласковым и внимательным.

Успешное становление супер-эго обеспечивает мощный потенциальный источник благополучия и психологичес-кого комфорта. Личность все меньше зависит от внешних источников нарциссической поддержки и способна справляться с разочарованиями и фрустрацией благодаря собственным идеалам и стандартам Сверх-Я. Внешняя оценка и критика принимаются во внимание, причем без крайностей - не вытесняются и не возводятся в абсолют. Такого рода стабильность и была выбрана одной из целей терапевтического анализа.

Г-н Р. фактически никогда не был уверен в собствен-ной ценности. Бессознательную динамику, связанную с переоценкой и/или обесцениванием автономии и заботы, он переносил на других людей, приписывая юл свои стра-хи и желания. Вклад кастрирующей матери и чересчур мягкого, слабого отца способствовал формированию сверхкритичного супер-эго, всегда готового услужливо предоставить аргументы в пользу "ничтожности" своего Я. Поэтому ситуации жесткого внешнего оценивания бы-ли для него более комфортными, чем те, в которых он должен был положиться на собственную самооценку. Бес-сознательные ожидания упреков и критики со стороны значимых других действовали как самоактуализирующееся пророчество, и господин Р. редко был доволен своей жиз-нью и отношениями с людьми.

Основа для взаимоотношений с другими людьми за-кладывается на эдиповой стадии по образцу того, как ре-бенок "решает" для себя основную проблему зависимос-ти от матери. Ведь мальчик этого возраста зависим не столько от матери, сколько от ее любви к нему, или, в тер-минологии Ж.Лакана, от ее желания. Г-ну Р. было чрез-вычайно трудно отождествить себя с объектом желания матери, поскольку ее отношение к сыну было пренебре-гающим и жестоким (кастрирующая мать). В полном со-ответствии с этим он усваивает не анаклитический³³, а гомосексуальный (нарциссический) выбор объекта и, со-

[149]

ответственно, испытывает трудности при отождествлении с маскулинной (мужественной) сексуальной ролью.

Дальнейшая аналитическая работа позволила вскрыть мазохистические компоненты характера этого клиента. Г-н Р. чувствовал сильную тревогу в ситуациях, чреватых возможностью внешней агрессии (например, в присутст-вии нетрезвых, громко разговаривающих мужчин). Ему казалось, что их возбуждение и злоба направлены имен-но против него, что его поведение каким-то образом про-воцирует враждебность. В то же время излюбленный сек-суальный сценарий клиента представлял собой гомосексуальный акт с участием нескольких партнеров, ведущих себя грубо и агрессивно.

Осознавая близость этих двух паттернов (тревоги и на-слаждения), господин Р. признал наличие мазохистически окрашенных переживаний удовольствия. Однако его трудно было счесть представителем Мазохистского харак-тера, описанного, например, В.Райхом в следующих вы-ражениях: "субъективное хроническое ощущение страда-ния, объективно представленное тенденцией жаловаться;

хроническая склонность к нанесению себе вреда и само-уничижению (моральный мазохизм); навязчивое стремле-ние мучить других, которое заставляет пациента страдать не меньше, чем объект его действий... специфическая не-ловкость поведения" [56, с.234]. Господин Р. выглядел и вел себя совсем иначе.

Понять глубинную динамику его переживаний помог-ла постмодернистская трактовка мазохизма, предложен-ная Ж.Делезом. Делез связывает мазохизм с патологиче-ским развитием Сверх-Я, полагая, что садомазохистские переживания обусловлены расколом между Я и Сверх-Я. Этот раскол ведет к подчинению мазохистического эго садистскому Сверх-Я и дальнейшему разрушению един-ства и цельности личности. "Мазохизм, - пишет Де-лез, - есть некая история, рассказывающая о том, как и кем было разрушено Сверх-Я и что из этого вышло. Слу-чается, что слушатели плохо понимают историю и дума-ют, будто Сверх-Я торжествует в тот самый момент, ког-да оно агонизирует" [16, с. 309].

[150]

В данном случае становление супер-эго клиента было нарушено фрустрирующей матерью. В детстве единствен-ным способом сохранить отношения с ней было Мазо-хистское подчинение. Господин Р. отчетливо помнил, что мать могла в любой момент сменить заботливое и опека-ющее отношение строгим и критичным, резко оттолкнуть ребенка, которого только что приласкала. Садомазохистские переживания и стали для него основным эмоцио-нальным паттерном, сопровождающим ситуацию удовле-творения влечений. Г-н Р. в целом был депрессивной личностью, а сфера его интимных отношений соответст-вовала скорее Мазохистскому (пораженческому, самораз-рушительному) типу.

Чтобы лучше понять ход терапевтического процесса, нужно разобраться в процессах становления супер-эго. Фрейд, излагая общую динамику разрешения эдиповых противоречий, различает нормальный и патологический ход развития Сверх-Я:

''Я ребенка отвращается от эдипова комплекса... Интроецированный в Я отцовский или родительский авторитет об-разует там ядро Сверх-Я, которое заимствует строгость отца, подтверждает исходящий от него запрет инцеста и таким об-разом предотвращает возврат Я к либидной (материнской) объектной привязанности. Эдиповы стремления частью десексуализируются и сублимируются, а частью превращаются в нежные побуждения...

Я не вижу никаких оснований для того, чтобы отказать от-чуждению Я от эдипова комплекса в названии "вытеснение", хотя более поздние вытеснения осуществляются при участии Сверх-Я, которое лишь теперь образуется. Однако описанный процесс является чем-то большим, нежели вытеснение; в слу-чае идеального осуществления он равнозначен разрушению и упразднению комплекса... Если же Я на самом деле не доби-лось ничего, кроме вытеснения комплекса, то последний про-должает бессознательно существовать в Оно и впоследствии обнаружит свое патогенное влияние" [80, с.546].

Пойдем дальше. Едва ли не главной составляющей су-пер-эго обычно считают совесть. А иногда эти понятия во-обще приравниваются друг к другу, и о человеке с разви-

[151]

тым Сверх-Я говорят "совестливый", противопоставляя таких индивидов бессовестным сопиопатам. Совесть отно-сится к числу таких нравственных сущностей, которые до-статочно хорошо определяются психоаналитически.

У истоков совести лежит разделение функций эго, свя-занных с восприятием и оценкой собственной личности. Часть внутренних импульсов и влечений ребенку необхо-димо подавлять - из-за того, что Я-идеальное и Идеал-Я не совпадают. Психологические защиты искажают реаль-ность в той мере, в какой это необходимо для психичес-кого благополучия индивида. Однако внутреннюю приро-ду нельзя изменять до бесконечности. Рано или поздно и ребенок, и, тем более, взрослый могут оказаться перед вы-бором: что лучше - соответствовать требованиям окружа-ющих или выражать свою собственную сущность? Пра-вильно ли руководствоваться подлинными чувствами, или нужно пренебречь ими ради соблюдения условностей? Не скрывается ли за таким самоотречением обыкновенная трусость или подлость? Совесть в качестве критерия внут-ренней реальности способна не только "грызть" человека за серьезные проступки и мелкие грешки, но и контроли-ровать чрезмерную социальную желательность, болезнен-но воспринимая разрыв между внутренней реальностью и поведением.

Известный психоаналитик Герберт Нунберг [46] рас-сматривает возникновение Сверх-Я как проявление так называемой синтетической функции эго. По его мнению, импульсы либидо изначально стремятся к ассимиляции, воссоединению, примирению противоположностей. По-требность объяснять причины (т.е. устанавливаться связи между событиями, объединять их), фантазия и творчес-кое мышление - все это относится к области синтетиче-ской функции. "Эго создает, - пишет Нунберг, - из бесконечного количества восприятии, впечатлений, чувств, из эмоциональных образов объектов - новую не-зависимую структуру, которую мы называем "супер-эго". Этот новый психический механизм формируется благода-ря ассимиляции и интеграции огромного количества сле-

[152]

дов, оставленных в эго внешними и внутренними раздра-жителями" [46, с. 145].

Такое понимание Сверх-Я хорошо согласуется с его функциями не только критика и цензора, но и организую-щего начала в личности. Супер-эго с легкостью заполня-ет пробелы, созданные вытеснением, проверяет, "доста-точно ли хороши" рационализации, создает прихотливые фантазии на моральные темы. Эта инстанция активно со-трудничает с психотерапевтом - во всех случаях, когда интерпретации и действия последнего не расходятся с идеалами Сверх-Я.

Большинство оценок и суждений супер-эго касаются собственной личности, его восприятие действительности всегда опосредовано самооценкой. Данная часть психики больше связана с бессознательным, нежели с реальнос-тью. "Сверх-Я погружается в Оно, - писал Фрейд, - как наследник эдипова комплекса оно имеет с Ид интимные связи; оно дальше от системы восприятия, чем Я. Супер-эго сообщается с внешним миром только через Я" [75, с.348]. Поэтому восприятие и понимание мира, наука, техническое творчество и социальный прогресс являются полем деятельности Эго, а на долю Сверх-Я остаются лишь судьбы влечений.

После эдиповой стадии в психосексуальном развитии личности наступает латентный период, заканчивающийся половым созреванием. В итоге у человека формируется зрелая генитальная организация, отличная от инфантиль-ной, но несущая на себе отпечаток более ранних стадий. Таким образом, магистральная линия нормального разви-тия определяется триадой:

аутозротизм

-'-

латентность

-'-

генитальность

а вектор терапевтического анализа, соответственно, про-тивоположный: от "взрослых" проблем - к инфантиль-но-регрессивным влияниям конфликтов раннего детства.

Закончить эту главу мне хотелось бы обсуждением еще одного фундаментального положения, касающегося пси-хотерапии проблем, связанных с личностным развитием.

[153]

Речь идет об известной мысли К.Г.Юнга по поводу отли-чий в психологических проблемах молодого и зрелого че-ловека. Сам Юнг в работе "Цели психотерапии" (1929) формулирует их так:

"Жизнь молодого человека, как правило, проходит под знаком общей экспансии со стремлением к достижению ле-жащих на поверхности целей, а его неврозы, по-видимому, основываются главным образом на нерешительности или на отступлении от этого направления. Жизнь стареющего чело-века, напротив, проходит под знаком контракции, утвержде-ния достигнутого и сокращения внешней активности. Его не-вроз основывается, как правило, на несвойственном для его возраста застревании на юношеских установках. Если моло-дой невротик пугается жизни, то пожилой отступает перед смертью. То, что когда-то было для юноши нормальной це-лью, для пожилого становится невротическим препятствием, точно так же как из-за нерешительности молодого невротика его первоначально нормальная зависимость от родителей пре-вращается в противные жизни отношения инцеста. Естест-венно, что неврозы, сопротивление, вытеснение, фикции и т.д. у молодого человека имеют противоположное значение в сравнении с пожилым, несмотря на кажущееся внешнее сход-ство" [97, с.73-74].

Эту идею Юнг развивает и далее, в работе "Стадии жиз-ни" (1931), подчеркивая, что в детстве и в старости лич-ность не осознает своих проблем - человек просто явля-ется проблемой для тех, кто о нем заботится. Только в зрелом возрасте, от 40 до 60 лет³⁴ мы решаем свои про-блемы в качестве активных и самостоятельных субъектов.

По моим наблюдениям и оценкам коллег-психотера-певтов, большинство наших клиентов - это люди в воз-расте от 20 до 35 лет. Даже те, что постарше, как прави-ло, психологически чувствуют себя людьми "первой половины жизни" (например, сорокалетние женщины, которые еще надеются устроить свою судьбу по образцу двадцатилетних - идеальное замужество и отсутствие за-бот в дальнейшем). Поэтому мысль Юнга по-новому ос-вещает актуальную для многих клиентов проблему инфан-тильного личностного функционирования.

[154]

В рамках процитированных выше положений стано-вится очевидно, что развитие, чуждое идее "взросления", с возрастом становится все менее здоровым, даже если и не сопровождается выраженными невротическими про-явлениями. Точно так же терапевтический психоанализ, работающий с конкретной проблемой, не должен игно-рировать всего, что связано с недостаточной зрелостью клиента. Зачастую терапевт чересчур увлекается собст-венно аналитическим лечением, задачей помощи, идеей психологического просвещения - и мало заботится о том, чтобы пациент мог взглянуть на свои "временные" трудности в целостном жизненном контексте, с позиции того возраста, в котором он находится. Такую цель луч-ше всего поставить в связи с окончанием терапевтичес-кой работы, которая обретет благодаря этому необходи-мую четкость и завершенность.

Глава 5. Межличностные отношения как предмет терапевтического анализа

5.1. Понятие объектных отношений

Отношения с людьми чаще всего служат источником психологических трудностей и проблем. Существует из-вестная закономерность, связанная с ситуацией социаль-ной неуспешности. Как правило, "сложные" в общении личности обычно жалуются на то, что во всех неприятно-стях виноваты окружающие: они-де и невнимательны, и эгоистичны, и грубы. В то же время люди с высоким уровнем социального интеллекта и компетентности в об-щении привыкли рассматривать межличностные отноше-ния как жизненную сферу, качество которой всецело оп-ределяется их собственной активностью. Во множестве социально-психологических исследований установлено, что существует прямая зависимость между внутренним локусом субъективного контроля³⁵ и успешностью в обще-нии, внешним локусом и коммуникативными проблемами.

Ряд психотерапевтических школ рассматривает меж-личностные затруднения как результат процессов соци-ального взаимодействия людей. Предметом терапевтиче-ского воздействия при этом выступают целые системы или ансамбли связей и отношений, для их гармонизации широко используются групповые методы (например, психодрама или системная семейная терапия). Усилия те-рапевтического анализа сосредоточены на поиске внутриличностных, глубинно-психологических причин нару-шения общения и отношений с людьми. Ведь очень часто именно бессознательные намерения или коммуникатив-ные мотивы вносят основной вклад в социальную дезадаптацию индивида, а межличностные конфликты явля-ются прямым продолжением интрапсихических.

[156]

Психоаналитическая традиция склонна рассматривать межличностные отношения индивида как функцию все-цело субъективную. Развиваемые Фрейдом и его последо-вателями (О.Ранком, Ш.Ференци, П.Федерном и др.) представления об изначальном базовом единстве Я и ми-ра в форме безграничного "океанического чувства" общ-ности выводят специфику развития отношений с дейст-вительностью и другими людьми из способов первичной дифференциации Я на основе принципа удовольствия и избегания страданий, причем именно трудности межче-ловеческих отношений Фрейд полагает основным источ-ником горестей индивидуальной судьбы:

"Младенец еще не отличает своего Я от внешнего мира как источника приходящих к нему ощущений. Его постепен-но обучают этому различные импульсы... Самый желанных из них - материнская грудь, призвать которую к себе можно только настойчивым криком. Так Я противопоставляется не-кий объект, нечто находимое вовне, появляющееся только в результате особого действия. Дальнейшим побуждением к вычленению Я из массы ощущений, а тем самым к призна-нию внешнего мира, являются частые, многообразные и не-устранимые ощущения боли и неудовольствия. К их устране-нию стремится безраздельно господствующий в психике принцип удовольствия. Так возникает тенденция к отделе-нию Я от всего, что может сделаться источником неудоволь-ствия. Все это выносится вовне, а Я оказывается инстанцией чистого удовольствия, которому противостоит чуждый и уг-рожающий ему внешний мир...

Так Я отделяется от внешнего мира. Вернее, первоначаль-но Я включает в себя все, а затем из него выделяется внеш-ний мир. Наше нынешнее чувство Я - лишь съежившийся остаток какого-то широкого, даже всеобъемлющего чувства, которое соответствовало неотделимости Я от внешнего мира...

С трех сторон нам угрожают страдания: со стороны наше-го собственного тела... Со стороны внешнего мира, который может яростно обрушить на нас свои огромные, неумолимые и разрушительные силы. И, наконец, со стороны наших от-ношений с другими людьми. Страдания, проистекающие из последнего источника, вероятно, воспринимаются нами бо-лезненнее остальных; мы склонны считать их каким-то изли-

[157]

шеством, хотя они ничуть не менее неизбежны и неотврати-мы, чем страдания иного происхождения" [79, с.68-77].

Эта обширная цитата хорошо иллюстрирует базовые положения психоаналитической теории объектных отно-шений, в рамках которой получает свое объяснение взаи-модействие человека с миром и другими людьми. Основы объектной теории сформулированы Фрейдом, а свое даль-нейшее развитие она получила в работах Мелани Кляйн, Уинфреда Р.Байона, Михаэля Балинта, Дональда В. Винникотта, Отто Ф.Кернберга, Рене А.Спитца, Вильгельма Р.Д.Фэйрберна и многих других. Кроме того, в 40-е годы американский психиатр-психоаналитик Гарри Стэк Салливан предложил интерперсональный подход к пониманию природы психических расстройств как обусловленных прежде всего проблемами в отношениях с людьми.

Большинство психоаналитиков исходят из предположе-ния о том, что все разнообразие отношений взрослого чело-века к людям в значительной степени обусловлено опытом ранних отношений ребенка с матерью (или, как у М.Кляйн, с материнской грудью). Безусловно, попытки некоторых ис-следователей воскресить в памяти пациентов столь ранние впечатления (будь то гипноидный анализ Дж-Франкла [69] или широко известные эксперименты Ст.Грофа), тем бо-лее - принимать полученные в гипнозе рассказы о форме материнского соска за достоверные факты*, особого доверия

В переведенной на русский язык книге Джорджа Франкла значится:

"Я разработал метод гипноид-анализа, дающий пациенту возмож-ность вернуться к самому раннему периоду своей жизни и вновь пе-режить младенческие ощущения первых недель и месяцев своего су-ществования. В состоянии внушенной регрессии пациент чувствует себя младенцем и нс только переживает младенческие ощущения, но и передает их звуками и движениями, характерными для этого воз-раста... Далее я разработал новую технику, которая помогала переда-вать довербальные ощущения младенца в речевую зону коры голо-вного мозга и позволяла выразить их, таким образом, в форме речи. Взрослый пациент способен получать сигналы своих младенческих ощущений и передавать их словами" [69, с. 45]. Далее на нескольких страницах идут описания опыта взаимодействия 2-3-месячных мла-денцев с материнской грудью, якобы данные ими самими. Это куда похлеще не только переживаний, связанных с перинатальными мат-рицами, как они представлены у Ст. Грофа, но и отчетов НЛО-на-втов и прочих "межзвездных скитальцев".

[158]

не вызывают. Тем более наивно представлять себе широкий спектр отношений взрослого человека как состоящий из простых копий его первых детских опытов общения с людь-ми. И все же психотерапевту полезно иметь представление об основных стадиях развития объектных отношений и воз-можностях влияния этих паттернов на поведение и общение взрослого человека.

Объектным отношением в широком смысле этого тер-мина называют отношение субъекта к миру в целом, а также к отдельным частям и аспектам окружающей дей-ствительности. Это способ восприятия реальности, осно-ва для формирования эмоционального и когнитивного опыта личности, устойчивый порядок взаимодействия с другими людьми. В такой интерпретации объектные от-ношения выступают модусом целостной личности и мо-гут использоваться в качестве единицы анализа ее актив-ности. Тип или форма объектного отношения могут быть обусловлены стадией психосексуального развития (ораль-ное отношение) или специфической психопатологией (нарциссическое отношение). В наиболее продвинутых теориях (у М.Кляйн, Г.С.Салливана) понятия "депрес-сивный" или "шизоидный" тип объектных отношений фиксируют оба эти признака, поскольку между фиксаци-ей на той или иной стадии и психическим расстройством существует взаимосвязь.

В узком смысле слова объектные отношения - это отношения с другими людьми, особенно близкими и зна-чимыми, родственниками и друзьями. На самом деле от-ношения с людьми являются главной сферой онтологизации, "овеществления" объектных отношений, так что реальные эмоциональные связи с другими и понимание их чувств, мыслей и мотивов поведения (проблема кау-зальной атрибуции, т.е. приписывание причин действиями и поступкам другого человека) чаще всего обусловлены двумя основными интенциями личности - проективной и возвратной.

Проективная реакция или собственно проекция, как уже было сказано в главе 2 (стр. 62), состоит в том, что другой человек рассматривается как вместилище, "сосуд"

[159]

для тех содержаний собственного бессознательного, ко-торые стремятся вырваться наружу. Чаще всего это раз-личные страхи, агрессивные и сексуальные импульсы. Если же содержание вытесненного обусловлено фрустра-цией (например, тщательно скрываемая или латентная гомосексуальность), то используется возвратная реакция, и другой участник отношений рассматривается с точки зрения возможности удовлетворения фрустрированных желаний. Разумеется, сам он об этом ничего не знает.

Обе интенции совершенно бессознательны, они часто спутаны друг с другом и присутствуют у обоих участни-ков. Чем больше рассогласованы взаимные ожидания, тем сильнее нарастает напряжение и усиливаются взаимные претензии. Число проекций и возвратных реакций увели-чивается - стороны начинают "догадываться" о скрытых мотивах и осыпать друг друга оскорблениями и упреками. В такой ситуации (к сожалению, весьма типичной) воз-можность узнать, что в действительности думает партнер или чего он хочет, почти невозможно. Хотя для этого до-статочно просто спросить, услышать ответ и поверить ему, а не своим бессознательным ожиданиям. Объектом психоаналитического анализа как раз и является разбор всей этой путаницы, после чего клиенту предлагают более эффективную модель межличностного общения, основан-ного на понимании и доверии Значимому Другому.

Объектные отношения в качестве фактора, определяю-щего социальные взаимодействия, принадлежат к сфере бессознательного. Их анализ удобнее всего начинать с по-нимания трансферентных отношений, поскольку терапевт в той или иной степени всегда выступает как заместитель или символический аналог матери или отца. Уже при пер-вой встрече, на которой обычно обсуждаются ожидания клиента и его представления о том, в чем, собственно, бу-дет заключаться психотерапевтическая помощь, можно выяснить, какой тип выбора объекта у него доминирует. Если клиент видит в аналитике помощника и защитника, пытается опереться на его знания и авторитет, рассматри-вает его как человека, у которого можно попросить сочув-ствия или совета, это указывает на аналитический (или

[160]

опорный) тип выбора объекта. Противоположный (нарцис-сический) тип выбора представлен в тех случаях, когда ана-литик ценится клиентом в зависимости от сходства с соб-ственной личностью. В этом случае пациент высоко оценивает моменты общности во вкусах и предпочтениях, активно интересуется внутренним миром терапевта, стре-мится к партнерству в отношениях и бывает сильно удив-лен и разочарован тем, что последний не склонен зани-мать позицию его Я-идеала.

5.2. Теория М.Кляйн

Мелани Кляйн, наиболее авторитетный теоретик в обла-сти исследования объектных отношений, полагает, что в основе их формирования лежит базальный конфликт меж-ду стремлением к удовольствию и стремлением к безопас-ности. С самого начала младенцу присущи два основных влечения: либидное и агрессивное, равновесие между кото-рыми постоянно колеблется. Развивающееся Я (сознание) стремится овладеть влечениями и получать удовольствие от их удовлетворения в безопасных условиях. Материнская грудь, этот, по образному выражению Кляйн, "неограни-ченный источник молока и любви", является для младен-ца главным объектом, а мать - "всесильным существом, которое может избавить от любой боли и зла".

Однако далеко не всегда грудное кормление и мате-ринская забота идеально соответствуют запросам ребен-ка. У матери может быть мало молока, или ребенку труд-но сосать, а порой он захлебывается жидкостью. Мать может невольно оттолкнуть малыша, причинившего ей боль, она не склонна давать грудь во всех случаях, когда ребенок капризничает.

"В результате получается, что грудь, в виде психического представления, связанного с удовольствием и удовлетворени-ем, оказывается любимой и ощущается как "хорошая"; по-скольку же она является и источником фрустрации, она не-навидится и ощущается как "плохая". Этот сильный контраст между ''хорошей" и "плохой" грудью существует

[163]

благодаря недостаточной интегрированности Эго и процес-сам расщепления внутри него. Однако есть основания пред-полагать, что в течение первых 3-4 месяцев жизни ребенка "хорошие" и "плохие" объекты не полностью отделены друг от друга в его психике... Картина объекта, внешнего и пере-веденного во внутренний план, в психике ребенка сильно ис-кажена фантазиями, тесно связанными с проекцией его импульсов на объект. "Хорошая" грудь - внешняя и внут-ренняя - становится прототипом всех полезных и удовлетво-ряющих объектов, "плохая" же грудь - прототипом всех пре-следующих и угрожающих объектов" [52, с.62, перевод отредактирован мною - Н.К.).

Таковы первичные формы объектных отношений, ко-торые способен развить человек в течение жизни. Разу-меется, спутанные представления о "плохом" и "хоро-шем" ведут к недифференцированным отношениям поглощения и отвержения (интроекции и проекции). Аг-рессия и зависть мешают младенцу установить стабильно позитивные отношения с хорошими объектами, тогда как чувства благодарности и любви формируют устойчивость к фрустрациям. Это способствует образованию сильного Эго, но главную роль в процессе развития личности иг-рает мать. Хорошая мать может вмещать любые, сколь угодно агрессивные и деструктивные проекции младенца, не разрушаясь и не наказывая (не повреждая) его самого. Она стремится придать смысл любым действиям ребенка, демонстрируя когнитивную, интеллектуальную реакцию на его отрывочные и хаотические движения и помещая их тем самым в осмысленный контекст интерперсональ-ного взаимодействия. Аналогичным образом ведет себя и психотерапевт, демонстрируя надежность и устойчивость, способность разъяснять любые, в том числе бессозна-тельно-агрессивные импульсы клиента, направленные на разрушение терапевтического альянса.

Мелани Кляйн полагает, что психотерапевтические от-ношения во многом аналогичны ранним формам объект-ных. Так, начальные стадии развития переноса соответст-вуют описанной выше параноидно-шизоидной позиции, при которой клиенту трудно сформировать устойчивое отно-

[162]

шение к действиям и интерпретациям терапевта. Доволь-но часто случается, что удачные и конструктивные тера-певтические действия сначала принимаются, а потом сразу же обесцениваются, так что объем выполненной ра-боты увеличивается, а терапия не движется вперед. Иногда наблюдается иная картина. Так, одна из моих клиенток вполне адекватно воспринимала на сеансе ана-литические интерпретации и догадки по поводу собст-венных проблем, а после этого настолько идеализирова-ла их и меня саму, что следующую встречу приходилось более чем наполовину посвящать ее нереалистическому трансферентному отношению. Слушая разъяснения по поводу нарциссических идеализации, клиентка выглядела растерянной и смущенной и не могла понять, в чем ее вина - то ли она недостаточно меня ценит и восхищает-ся моей работой, то ли сама она недостаточно хороша и не заслуживает моего внимания и заботы. Все это в ко-нечном счете приводило к тому, что "очень полезные и такие проницательные" интерпретации терапевта остава-лись невостребованными - клиентка бессознательно считала, что они слишком хороши, чтобы ими можно бы-ло пользоваться.

Классическую картину параноидно-шизоидной спу-танности демонстрировала пограничная клиентка с исте-рической организацией личности. Госпожа М. пришла на ознакомительный семинар по глубинной психологии и сразу привлекла внимание чрезмерным макияжем и не совсем адекватным поведением. Попытка работать с ней в группе обнаружила характерное для истерических лич-ностей желание все время находиться в центре внимания. Она просто не позволяла другим участникам что-либо го-ворить и делать, а особенно сильное негодование выра-жала в тех случаях, когда не удавалось навязать другим свое понимание происходящего.

Процесс индивидуальной терапии клиентка начала с перечисления множества проблем и трудностей собствен-ной жизни. Суммарная картина выглядела следующим образом: г-жа М. вышла замуж за человека, который оказался законченным эгоистом, не желал материально

[163]

обеспечивать семью, не любил своего сына, бил его, а жену сделал инвалидом. Он чудовище, настоящий монстр, которого клиентка, тем не менее, не хочет остав-лять и боится, как бы он не ушел по собственной иници-ативе. Чуть позже оказалось, что г-жа М. вышла замуж "назло" человеку, который не ответил взаимностью на ее чувство, а мужа она совсем не любила. Сын, "этот несча-стный ребенок", буквально через три-четыре фразы тоже превращался в главную жизненную обузу, неблагодарно-го, упрямого лентяя.

Вот характерный пример работы с госпожой М.:

К: Я думаю, главной причиной всех моих проблем с му-жем является отношение к мужчинам вообще. Я их всех ненавижу. Дело в том, что в детстве у меня было две по-пытки изнасилования, причем вторая была оправданной.

Т: Была оправданной? Вы дали повод к этому?

К: Да нет, я имела в виду, что она была состоятель-ной...состоявшейся то есть... Это осуществилось.

Т: Мы говорили на занятиях о том, какое значение придает психоанализ оговоркам и речевым ошибкам. Кроме того, Вы начали фразу с оборота "да нет", марке-ра скрытой амбивалентности.

К: Как Вы не понимаете! Я просто ошиблась, оговори-лась, вот и все.

Т: Но эту фразу следует интерпретировать как призна-ние в том, что Вы в какой-то степени спровоцировали происшедшее.

К: Ничего подобного!

В ходе дальнейшей беседы выяснилось, что насильник преследовал госпожу М. в течение длительного времени, она "дразнила" его, а затем "совершенно случайно" ока-залась полураздетой в общежитии, где на этаже не было ни одного человека. Дверь комнаты тоже была почему-то не заперта... и так далее. Ее поведение было в высшей степени виктимным³⁶, но г-жа М. упорно сопротивлялась интерпретациям и не хотела признавать очевидные вещи.

Т: Хорошо, давайте обсудим первый случай, который произошел в детстве.

[164]

К: Мне было десять лет, и старик сосед, слепой, кото-рому я читала, неожиданно попытался меня повалить на кровать. Я убежала, сильно испугалась. Просто удивитель-но, как я догадалась, что он хотел от меня чего-то нехо-рошего. Я дома несколько часов проплакала. А мать даже не спросила, почему, а когда я ей рассказала, не повери-ла мне, стала на меня кричать, вместо того, чтобы защи-тить. И снова заставляла идти к нему на другой день, но я уперлась и не пошла. Только тогда она поверила. Разве это не ужасно? До сих пор не могу ей этого простить.

Т: Раньше Вы говорили, что у Вас прекрасные отноше-ния с матерью, что она - единственный человек, кото-рый Вас понимает и любит.

К: Ну да. Знаете, она просто не поверила, что такое могло случиться, не могла себе представить.

Т: Вы прибежали домой испуганная, долго плакали...

К (перебивая): У меня была просто истерика!

Т: Странно. Десятилетняя девочка прибегает домой вся в слезах, в истерике, а мать не обращает на это никакого внимания.

К: Ну, как Вам сказать... Просто ее дома не было. Вид-но, уходила куда-то.

Т: Но потом, когда вернулась, она увидела, что дочка не в себе, глаза от слез припухли...

К: Ну... Она вечером пришла, поздно, ей было не до меня.

Т: Но Вы рассказали матери о том, что случилось?

К: Нет, я не рассказала. Я на другой день только рас-сказала, когда меня снова туда хотели послать.

Т: И тогда мать поверила Вам и разрешила не ходить к соседу?

К: Ну...да... Но сначала не поверила.

Т: Сначала не поверила, а потом поверила?

К: В первом разговоре - нет, стала кричать, что я глу-пости придумываю.

В этот момент я осознала свой контрперенос - мне то-же захотелось, чтобы госпожа М. перестала придумывать глупости и сопротивляться не только интерпретациям, но

[165]

хотя бы признанию очевидных, ею же самой рассказан-ных фактов. Кричать я не стала, а продолжала расспра-шивать клиентку.

Т: Значит, все-таки было два разговора?

К: Нет, один.

Т: Но перед этим Вы утверждали противоположное.

К: Ну, значит, два. Какая разница, в конце концов!

Т: Я хочу понять, насколько обоснован Ваш упрек, ад-ресованный матери. Действительно ли она не поверила в этот страшный случай и не защитила Вас.

К: Как это не защитила! С чего Вы взяли? Мать меня любит, я - поздний, желанный ребенок, она всегда бы-ла на моей стороне. Вы меня совершенно неправильно поняли!

Т: Но Вы только что рассказывали, как она не повери-ла, что старик-сосед к Вам приставал...

К (перебивая, изменив агрессивные интонации на слезли-вые): Ничего подобного! Я просто рассказала, как меня в детстве чуть не изнасиловали, а Вы не верите.

Т: Мы можем сейчас прослушать аудиозапись этого разговора.

К: Нет, не нужно. Может, Вам просто так показалось. Знаете, у меня в результате опухоли мозга болезнь Миньяра, и когда говорят несколько голосов, я плохо разбираю Ваши вопросы.

Т: Но нас только двое в кабинете.

К: И вообще... Какое все это имеет значение? Давно дело было.

Т: Но это действительно важно. И потом, Вы сами ска-зали, что это событие сильно повлияло на Вас, на Ваше отношение к мужчинам.

К: Вот-вот, а Вы меня про мать спрашиваете.

Т: Просто Ваше отношение ко мне и к анализу такое же двойственное - Вы ждете от меня помощи и в то же время обвиняете в нечуткости, в недоверии. Вы в какой-то степени перенесли на меня чувства, которые испыты-ваете к своей матери.

[166]

К: Ничего подобного! Я люблю мать и благодарна ей за все, что она сделала.

Т: Чуть раньше Вы говорили, что не можете простить матери того, что...

К (перебивая, истерично вскрикивая): Ничего я такого не говорила и сказать не могла! С чего Вы так решили? Вы мне просто не верите, ни про первый случай, ни про второй!

Т: В Вашем рассказе очень много противоречий.

К: Просто Вы мне не верите, как и все, с самого детства!

Как видно из этого примера, поведение госпожи М. полностью соответствует картине, обрисованной Мелани Кляйн:

"Пациенты отщепляют завистливые и враждебные части себя и постоянно предъявляют аналитику те аспекты, которые они считают более приемлемыми. Другие пациенты избегают критиковать аналитика, погружаясь в состояние спутанности. Эта спутанность - не только защита, но и проявление неуве-ренности в том, останется ли аналитик такой же хорошей фи-гурой, или и он сам, и та помощь, которую он предоставляет, станут плохими из-за враждебной критики пациента. Эту не-уверенность я вывожу из тех чувств спутанности, которые яв-ляются последствиями нарушений самых ранних отношений с материнской грудью. Младенец, который благодаря силе па-раноидных и шизоидных механизмов и остроте зависти не может разделить и успешно сохранить в отдельности любовь и ненависть и, следовательно, хороший и плохой объекты, склонен чувствовать спутанность между хорошим и плохим и в других обстоятельствах" [31, с. 23].

Проработка параноидно-шизоидной позиции заняла долгое время. Г-жа М. постепенно научилась не обесце-нивать терапевтическую работу, однако разрушительные тенденции в переносе время от времени продолжали воз-никать.

Следующая стадия развития объектных отношений на-зывается депрессивной. Кляйн. считает главным итогом этого периода способность младенца справляться с трево-

[167]

гой, подготавливающую его к противоречиям и сложнос-тям эдипова комплекса. Ребенок учится адекватно реаги-ровать на внешнюю агрессию (понимание смысла наказа-ний), обретает способность переносить негативную стимуляцию или отсутствие позитивной, усваивает пред-ставление о том, что путь к удовлетворению влечения не всегда пролегает по линии наименьшего сопротивления. Переход (преодоление) депрессивной позиции включает в себя чувство благодарности, обусловленное способностью к любви, а не виной. Это связано с формированием пред-ставления об устойчиво "хорошем" объекте, которое по-том служит основой интеграции чувства собственного Я.

Принято считать, что преодоление порога депрессив-ной позиции позволяет субъекту проводить четкое раз-граничение между собой и миром в любых эмоциональ-но окрашенных ситуациях. Если же такого преодоления не произошло, то утраты, которые переживает человек на протяжении жизни, он воспринимает как разрушение собственной личности и потерю важных частей собствен-ного Я. В работе "Печаль и меланхолия" (1917) Фрейд, описывая отличия обычной скорби от депрессии, говорит о величественном оскудении Я: "При скорби мир стано-вится бедным и пустым, при меланхолии же таким ста-новится само Я. Больной изображает свое Я мерзким, ни на что не способным, аморальным, он упрекает, ругает себя и ожидает изгнания и наказания" [81, с. 253].

Утрата объекта, равнозначная разрушению Я, приводит к невозможности смириться с потерей, пережить ее и жить дальше. Фактически Я, рассматривающееся как по-терянный объект, чувствует себя одновременно плохим (недостойным любви), виноватым (заслуживающим на-казания) и ущербным (неспособным привлечь и удержать любимый объект). Особенно тяжелыми бывают случаи, в которых Я с самого начала не обладало объектом, не на-ходилось с ним в реальных отношениях, замещая послед-ние иллюзиями неразделенной любви. У моей клиентки К. тяжелое депрессивное состояние наступило после то-го, как она набралась смелости объясниться в любви сво-ему избраннику. Госпожа К. имела несчастье влюбиться

[168]

в одного из своих молодых коллег, привлекательного юношу, пользовавшегося большим успехом у женщин.

Почти год г-жа К. провела в мечтах и фантазиях, кото-рые их объект прервал резко, в одночасье. Госпожа К., бывшая к тому времени одиннадцать лет во вполне благополучном браке, мать двоих детей, стала последова-тельно разрушать свою семью. На терапии она объяс-нила, что не заслуживает счастья, не имеет права обма-нывать своего мужа и должна быть наказана. Потеря объекта не привела к разрыву воображаемых отношений с ним, поскольку г-жа К. собиралась заполнить свою жизнь знанием того, что возлюбленный счастлив (с дру-гими женщинами), а раз так - понимание этого поможет ей жить в одиночестве. Клиентка не только активно фан-тазировала о любви, которую она прочла в глазах объек-та своего чувства, но и вела долгие телефонные беседы с подругами на тему того, какие "роковые" обстоятельства не позволяют ему "открыться".

Еще одна форма депрессивной травмы связана с чрез-мерной тревогой и страхами разрыва объектных отноше-ний. "Столкнувшись со множеством ситуаций тревоги, - пишет М.Кляйн, - Эго стремится отрицать их, а когда тревога достигает наивысшего предела, Эго даже отрица-ет факт того, что оно вообще испытывает любовь к объ-екту. Результатом может стать длительное подавление любви" [52, с. 77]. Такое часто случается с подростками, тревожными в сфере межличностных отношений. Отри-цая чувство любви, они ведут вызывающе агрессивно по отношению к объекту своей любви, получают в ответ пре-небрежение или отвержение и критику, убеждаются в от-сутствии ответных эмоций и расширяют это переживание до невозможных пределов, считая себя абсолютно непри-влекательными, а других людей - неспособными любить.

Многие психоаналитики полагают, что главную роль в преодолении депрессивных и параноидно-шизоидных страхов в раннем детстве играют так называемые обсес-сивные механизмы или навязчивые действия. С их помо-щью ребенок сдерживает тревогу, а его Я усиливается и крепнет. Многократно повторяемые фразы, движения и

[169]

действия (желание много раз слушать одни и те же сказ-ки и истории, стереотипные игры, привычные, неукосни-тельно соблюдающиеся ритуалы одевания, купания, от-хода ко сну и т.п.) вселяют уверенность, дают чувство стабильности мира и собственного Я. В дальнейшем во взрослой жизни люди склоняются к навязчивым ритуа-лам всякий раз, когда их отношения с окружающими да-леки от благополучия.

Дети и взрослые, слишком часто прибегающие к обсессивным защитам, не могут эффективно справляться с тревогами психотической природы. Слишком сильные чувства вызывают у них ощущение вины, а навязчивость становится эффективной формой контроля влечений. Как правило, у навязчивых невротиков сформировано жесткое, ригидное Супер-эго с ярко выраженными наказующими и запрещающими функциями. Человек, строящий объектные отношения по навязчивому типу, испытывает разнообразные трудности в общении из-за "ненадежности и непредсказуемости" своих партнеров. Уверенность в себе у такой личности невысокая, и это находит отражение в социальной сфере.

Примером может служить случай господина Л. Этот серьезный и добросовестный молодой человек обратился за помощью в связи с неудовлетворительным развитием отношений со своим научным руководителем (Л. учился в аспирантуре, но в последний год был приглашен на должность штатного сотрудника университета и заканчи-вал работу над диссертацией параллельно с началом пре-подавательской деятельности). Г-н Л. жаловался, что ни-как не может представить окончательный вариант текста диссертации, из-за чего руководитель недоволен и сты-дится его как одного из худших своих учеников. Госпо-дин Л. выглядел печальным и удрученным, в его речах было много самокритики. Однако его опасения и страхи были чрезмерными даже на первый взгляд.

Руководитель г-на Л. был моим хорошим знакомым, мы часто обсуждали с ним профессиональные вопросы, и я точно знала, что дело обстоит совсем не так. Руководи-тель считал его исполнительным и добросовестным и

[170]

время от времени ставил в пример другим сотрудникам. Как-то он упомянул, что господин Л. трижды приносил ему варианты первой главы диссертации, каждый из ко-торых по объему намного превышал норму. Кроме того, коллега говорил о Л. как об одном из самых надежных своих помощников и был инициатором его приглашения на штатную должность.

Когда я стала расспрашивать клиента о конкретных не-урядицах с руководителем, быстро выяснилось, что их большая часть на самом деле является предположениями и опасениями. Господин Л. не смог привести конкретных примеров недовольства и критики и подтвердил мои сло-ва о том, что руководитель высказывает ему скорее одоб-рение, чем неприятие. Наш разговор складывался так:

Т: В чем конкретно упрекает Вас Леонид Петрович?

К: Ну, как Вам сказать... Я все никак не закончу свою диссертацию. Застрял на третьей главе. Точнее, на первой.

Т: Как это?

К: Да я никак не могу ее оставить, все время переделы-ваю. Хотя давно пора писать все остальное. Леонид Пет-рович как-то сказал, что он не переживет, если я снова принесу ему 200 страниц первой главы. Понимаете, я на-писал страниц 80, а он сократил больше чем наполовину и сказал, что этого вполне достаточно. Но я хотел сделать лучше, стал ее совершенствовать - и опять получилось около ста страниц. Он прочел и заметил, что этот вариант хуже. Я снова переделываю, и объем все увеличивается.

Т: А почему Вы не работаете над следующими разделами?

К: Хочется сделать лучше.

Т: Но ведь руководитель уже одобрил написанное Ва-ми, когда сократил Ваш текст.

К: Ну да. Но, я думаю, он недоволен тем, как я рабо-таю. Я все так затянул. Мне кажется, Леонид Петрович не считает меня по-настоящему способным.

Т: Он говорил или намекал на это?

К: Нет, но... Я сам чувствую, что делаю не то.

Т: А как Вы относитесь к Леониду Петровичу?

[171]

К: Я его очень уважаю. И боюсь, знаете, боюсь что я не то делаю, и медленно слишком.

Т: Он суровый человек? Жестко с Вами разговаривает?

К: Да нет, наоборот скорее. Часто шутит и подбадрива-ет меня.

Т: Давайте обобщим все это. Получается, все то, что Вас страшит и огорчает, - большей частью Ваши предпо-ложения, так ведь? Леонид Петрович не столько Вами не-доволен, сколько Вы думаете, что это так?

К: Гм... Мне это и в голову не приходило.

Как видно из этого фрагмента, проблема господина Л. состоит в сильной тревоге по поводу своих действий и от-ношений со значимым лицом. Желание выполнять свои обязанности как можно лучше привело к навязчивому стремлению без конца переделывать то, что уже сделано, и превратилось в объективное препятствие. Дальнейшая те-рапевтическая работа с г-ном Л. была сосредоточена вокруг его мнительности и неуверенности в себе. Она принесла видимые результаты - через какое-то время его руководи-тель отметил, что отношения с Л. стали приносить ему больше удовольствия: "Этот парень перестал меня бояться. С ним теперь приятно поговорить, он не дергается так из-за своей работы, даже стал понимать шутки. А то раньше я мог его только хвалить - правда, было за что. Я могу боль-ше не заниматься тотальной профилактикой и перестал по-стоянно объяснять ему, что с ним все в порядке".

5.3. Д.В.Винникотт и М.Малер: мать и дитя

Представления М.Кляйн о ранних стадиях развития взаимоотношений постепенно дополнялись другими пси-хоаналитиками британских школ. Экспериментальные исследования и многочисленные клинические наблюде-ния позволили выделить и описать характерные модели (паттерны) поведения матери и младенца, на основе ко-торых складывается в дальнейшем стиль общения и пове-дения взрослой личности.

[172]

Особенно значительный вклад в проблему раннего гене-зиса объектных отношений внес Д.В.Винникотт, врач-пе-диатр, ставший крупнейшим авторитетом в области психо-аналитического понимания младенчества. Вместо оценки влияния "хорошего" и "плохого" грудного вскармливания он использует понятие "холдинг"³⁷ - материнская забота и поддержка. Именно забота и преданность матери, чутко реагирующей на все нужды ребенка, хорошо понимающей его желания и страхи, является, по Винникотту, ведущим фактором развития отношений. В отношениях холдинга складывается первое ощущение собственного Я:

"Все элементы, частицы ощущений и действий, формиру-ющие конкретного ребенка, постепенно соединяются, и на-ступает момент интеграции, когда младенец уже представляет собой целое, хотя, конечно же, в высшей степени зависимое целое. Скажем так: поддержка материнского Я облегчает ор-ганизацию Я ребенка. В конечном счете, ребенок становится способным утверждать свою индивидуальность, у него даже появляется чувство идентичности... Мать идентифицируется с ребенком чрезвычайно сложным образом: она чувствует себя им, разумеется, оставаясь взрослым человеком. С другой сто-роны, ребенок переживает свою идентичность с матерью в моменты контакта, являющиеся скорее не его достижением, а отношениями, которые стали возможны благодаря матери. С точки зрения ребенка, на свете нет ничего, кроме него само-го, и поэтому вначале мать - тоже часть ребенка. Это то, что называют первичной идентификацией" [10, с.13].

Обеспечивая первичную поддержку, мать выполняет эту функцию естественно и просто. Она, пишет Винникотт, буквально поддерживает окружающее младенца пространство, заботясь, чтобы мир "не обрушился" на него слишком рано или слишком сильно. Неуверенные в себе, тревожные или депрессивные матери не способны обеспечить такую поддержку, и ребенок может пронести свое раннее ощущение "шаткости" окружающего мира и отношений с близкими через всю дальнейшую жизнь. У описанной мною ранее клиентки (госпожа Б.) эта про-блема была, по-видимому, основополагающей. С самого начала работы я интуитивно чувствовала необходимость

[173]

оказывать такую поддержку, однако г-жа Б. имела в ней ненасыщаемую потребность. Еще больше, чем поддерж-ку, она ценила априорное восхищение собственным Я, причем "масштаб личности" того, кто воспринимал ее идеализированно, большого значения не имел.

В отношениях с людьми госпожа Б. проявляла не толь-ко выраженную потребность в поддержке и восхищении, но и своеобразную ревность к тем, кто выглядел иначе благодаря "хорошему старту", обеспеченному материн-ской заботой. Так, после совместной работы с устойчи-вым, уверенным в себе коллегой г-жа Б. высказала мно-жество похвал в его адрес (он-де и компетентный, и умелый, и не теряется в трудной ситуации). В то же вре-мя она всячески обесценивала его как мужчину, с жаром доказывая, что в ее чувствах нет ничего трансферентного, а коллегу в этом качестве она "просто не восприни-мает". Более того, г-жа Б. искренне полагала, что имен-но так (внешне непривлекательным и асексуальным) его видят и остальные женщины, и была немало удивлена тем, что ее оценка оказалась столь субъективной.

Холдинг или первичная поддержка матери - важный фактор психического развития и становления отношений в раннем детстве. В своих работах Винникотт описывает так называемую достаточно хорошую мать (good enough mother) - спокойную, заботливую, разумную и любя-щую, обеспечивающую, наряду с безопасностью и ком-фортом, возможность объектного удовлетворения. Такая естественная материнская способность складывается на основе специфической "одержимости" новорожденным ребенком: в большинстве случаев первый месяц мать полностью поглощена своим младенцем и практически игнорирует окружающий мир. Это состояние называется "первичной материнской озабоченностью" и представля-ет собой естественную адаптивную реакцию женщины.

Позднее для лечения детского аутизма³⁸ на основе дан-ных представлений была разработана холдинг-терапия - своеобразная имитация ранней фазы отношений младен-ца с матерью. Процедура такова: мать нежно, но крепко прижимает раздетого ребенка к своей обнаженной груди

[174]

и, не выпуская из объятий, говорит ему о своей любви, напевает ласковые песенки, укачивает и т.п. При этом важно сохранять постоянный контакт глаз. Ребенок по-началу яростно сопротивляется и стремится вырваться, но постепенно устает и затихает у матери на руках. Эта своеобразная регрессия к началу младенчества приносит хорошие результаты в работе с детьми в возрасте 5-10 лет.

Достаточно хорошая мать в процессе ухода за младен-цем и общения с ним создает потенциальное пространст-во для развития его объектных отношений. Она знакомит малыша с новыми объектами (пищей, игрушками, живы-ми существами), сообразуясь с его желаниями и возмож-ностями. Это пространство, указывает Винникотт, стано-вится источником образования связей между ребенком и объектами. В нем осуществляется взаимодействие внеш-него и внутреннего, реализуется способность к символи-ческой игре, творческому и эстетическому восприятию действительности. Блестящее описание такого материн-ского поведения приводит Маргарет Мид в своей работе "Пол и темперамент в примитивных обществах"³⁹:

''Когда маленький ребенок лежит на коленях матери, со-гретый и сияющий от ее внимания, она закладывает в нем доверие к миру, дружественное восприятие пищи, собак, свиней, людей. Она держит кусочек таро (тропическое овощ-ное растение - Н.К.) в руке и, пока ребенок сосет грудь, по-вторяет нежным, певучим голосом: "Хорошее таро, хорошев таро, съешь его, маленький кусочек таро". А когда ребенок на мгновение выпускает грудь, она кладет ему в рот кусочек таро. В это время собака или поросенок суют свой вопроша-ющий нос под руку матери. Их не отгоняют, кожа ребенка и шерсть собаки соприкасаются, а мать нежно поглаживает их обоих, бормоча: "Хорошая собака, хороший ребенок, хоро-шие, хорошие" [с. 262].

Для объяснения того, как у ребенка формируется спо-собность к самостоятельному, отделенному и отдельному от матери существованию, Д.В.Винникотт вводит поня-тие переходного объекта. Так называется любая вещь, ко-торую младенец ценит и любит, поскольку с ее помощью справляется ситуациями, когда мать уходит и оставляет

[175]

его в одиночестве. Он сосет пеленку или собственный па-лец, прижимает к себе край одеяла и т.п. "Переходный объект, - указывается в авторитетном психоаналитичес-ком словаре, - это момент подступа к восприятию объ-екта, строго отграниченного от субъекта, и к собственно объектному отношению, однако его роль не упраздняется с развитием индивида. Переходный объект и переходные явления изначально дают человеку нечто такое, что на-всегда сохраняет для него значение, они открывают перед ним нейтральное поле опыта" [37, с.294].

Такие объекты (наряду с переходным, Винникот и его ученица Р. Гаддини описали также предшествующий объ-ект, связанный с первым опытом тактильных и вкусовых ощущений - им может быть пустышка, собственные пальцы или волосы ребенка и т.п.) не только помогают младенцу комфортно переносить отсутствие матери, но и служат опорой развития его представлений о внешней ре-альности. На взрослой стадии развития объектных отно-шений характеристики переходных объектов часто опре-деляют индивидуальный выбор и предпочтения личности. Их символические характеристики могут воспроизводить-ся в широком контексте социально значимых ситуаций.

Иногда из-за различных нарушений раннего детско-родительского взаимодействия переходный объект стано-вится абсолютно необходимым, приобретая статус фети-ша. Филлис Гринейкр пишет, что при этом объекты утрачивают свои здоровые (способствующие развитию) качества и становятся "клочками" Самости или образа тела ребенка. Во взрослом возрасте поиск объекта-фети-ша и взаимодействие с ним приобретают навязчивый (компульсивный) характер и часто включаются в структу-ру психической патологии.

Винникотт полагает, что переходный объект является лиминальным (пороговым) феноменом, сочетающим в себе функции внутренней и внешней реальности. Он структурирует опыт, связанный с соответствующими пе-реживаниями, в которых причудливо переплетаются ин-дивидуальные фантазии и групповые нормативные пред-писания (религиозные чувства, восприятие произведений

[176]

искусства, понимание архетипической символики и т.п.). Можно предполагать, что переходный объект символизи-рует переход от Воображаемого регистра психики к Сим-волическому (см. об этом в следующей главе).

Маргарет Малер сосредоточила свое внимание на том, как младенец постепенно освобождается от материнской опеки. Процесс разделения/индивидуации, в результате которого ребенок становится автономным и независи-мым, она назвала "психическим рождением челове-ка" [117]. Разделение Малер рассматривала не как уста-новление пространственной дистанции (самостоятельная ходьба и т.п.), а как развитие способности быть (играть, радоваться, удовлетворять потребности) независимо от матери. Индивидуация же - это восприятие собственной уникальности и попытка ребенка выстроить свою иден-тичность не как отдельного (отделенного) от матери, а как непохожего, отличного от нее.

Малер выделила четыре стадии процесса разделения/ин-дивидуации. Начальная фаза - дифференциация - наступа-ет в возрасте 4-5 месяцев и связана с первыми попытками младенца изучать окружающий мир, опираясь на одобре-ние и поддержку матери. Так, он тянется к различным предметам или к другим людям, но поощряющая улыбка или запрещающий возглас матери влияют на это поведе-ние. В первом случае младенец продолжит знакомство с объектом, во втором - расплачется и вернется к маме.

Вторая стадия - фаза практики, она связана с прямо-хождением. "Ребенок обретает способность уходить от матери и возвращаться к ней, исследует все более расши-ряющийся мир и знакомится с переживанием физичес-кой разлуки и ее психологическими последствиями" [117, с. 132]. Третья стадия - воссоединение (rapprochement) - характеризуется выраженной амбивалентностью ребенка. Он уходит и возвращается, капризничает, присутствие матери далеко не всегда снимает напряжение и тревогу. Малер полагала, что первые самостоятельные действия и поступки ребенка приводят к осознанию своей беспо-мощности, а уверенная и компетентная мать вызывает двойственное чувство восхищения и зависти. На этой

[177]

стадии формируется первичная способность разрешать противоречия между отстраненностью, потребностью в уединении, и желанием близости. Дети, которые "плохо справились" на стадии воссоединения, вырастая, могут испытывать тревогу в ситуациях, связанных с регулирова-нием дистанции между собой и другими людьми.

Четвертая стадия - стадия постоянства объекта. Она связана со способностью и умением ребенка самостоя-тельно регулировать эмоциональные переживания, возни-кающие в связи с отсутствием любимого объекта. Малер говорит о постоянстве "внутреннего объекта" (воспоми-нания или образа) который может быть лучше реального и служить утешением и поддержкой. Внутренний объект, соединяя в себе желание и представление, обеспечивает устойчивое отношение к людям, которые бывают то доб-рыми и любящими, то агрессивными и сердитыми. Лич-ность, страдающая от неумения переживать неприятные черты или поведение близких и любимых людей, являет собой пример проблем этой стадии.

Британские психоаналитики весьма подробно исследо-вали детско-родительское взаимодействие. Так, У.Р.Бион описал проективный характер отношений ребенка с ма-терью. По его мнению, в общении с младенцем мать вы-полняет функции своеобразного "контейнера" - она вбирает непонятные и вызывающие тревогу переживания и чувства, делает их осмысленными и безопасными и воз-вращает по назначению. Такое контейнирование широко используется в терапевтическом анализе: подобно мате-ри, психотерапевт разумно и спокойно интерпретирует направленные на него и во внешний мир проекции кли-ента, избавляя последнего от безотчетного страха и бес-сознательной вины.

Р.Спитц исследовал генезис тревожности, связанной с приближением к ребенку незнакомого человека. У.Р.Фэйрберн описал три стадии развития объектных от-ношений, в основании которых лежит видоизмененная зависимость от матери.

Первая из них - стадия инфантильной зависимости - определяется абсолютной зависимостью младенца от

[178]

ситуации кормления и материнской груди. Она всецело нарциссична, тогда как следующая, переходная стадия псевдонезависимости, допускает существование внутрен-них (интернализованных) объектов. Ребенок может их различать, принимать или отвергать. Наконец, на ста-дии зрелой независимости достигается полное разделе-ние Я и объекта. Формируются отношения "брать и да-вать", путем взаимодействия с внешними объектами индивид развивает кооперативное поведение, которое в дальнейшем выступает как прототип взрослых объект-ных отношений.

Психоаналитические исследования ранних форм объ-ектных отношений не только обогатили детскую психо-логию, но и внесли существенный вклад в развитие аналитических техник. Идея М. Кляйн относительно того, что в анализе воспроизводятся и повторяются от-ношения матери и младенца, оказалась очень плодо-творной. С этой точки зрения получили объяснение многие аспекты переноса и контр-переноса, феномен негативной терапевтический реакции, различные фор-мы регрессии и т.д.

В моей собственной практике структурирование тера-певтических отношений по типу ранних отношений с ма-терью встречалось достаточно часто. Как правило, моло-дые люди (в возрасте до 25 лет) чувствуют себя в них совершенно естественно, а клиенты постарше демонст-рируют амбивалентное отношение: они смущаются и тре-вожатся при проявлении и осознании собственных ин-фантильных реакций, и в то же время агрессивно реагируют или уходят в себя в тех случаях, когда поведе-ние аналитика расходится с "материнской" моделью. Со-ответствующие интерпретации существенно облегчают установление терапевтического альянса.

[179]

5.4. Развитие теории объектных отношений

Развитие теории объектных отношений позволило про-яснить множество аспектов того, как у детей и взрослых складываются взаимоотношения с себе подобными, как формируется система социальных связей индивида, а также выделить и описать различные формы деструктив-ного и патологического взаимодействия людей. Особенно велико значение объектной теории для терапии очень на-рушенных пациентов, страдающих от тяжелых форм пси-хических и личностный расстройств. Большинство глу-бинных психологов считают, что высокая степень психических нарушений связана с расстройством ранних стадий объектных отношений. Так, Анна Фрейд полага-ет, что шизоидная и шизофреноподобная симптоматика развивается у лиц, чье психическое развитие останови-лось на стадии детского аутизма, тогда как расстройство симбиотических отношений с матерью может приводить к тяжелым формам депрессии.

Мелани Кляйн связывает с объектными отношениями два основных типа тревоги, которую может переживать личность, Персекуторная тревога (страх преследования, боязнь враждебного отношения со стороны окружающих) развивается у людей, для которых характерна описанная выше параноидно-шизоидная спутанность, а депрессивная тревога (страх потери любимого объекта) свойственна тем, кто не сумел сформировать представления о пози-тивном и устойчивом собственном Я (описанное выше преодоление депрессивной позиции). В первом случае человек не умеет отделять позитивные и хорошие черты и свойства от негативных, и испытывает сильный страх того, что объект (возлюбленная, начальник, приятель) в любую минуту может стать враждебным, агрессивным. Отношения с людьми выглядят пугающими в силу не-предсказуемости поведения последних. Если же субъект не уверен в том, что заслуживает внимания, одобрения и любви, ему трудно ответить взаимностью на симпатию

[180]

другого человека. С другой стороны, разрыв отношений оказывается совершенно невыносимым - депрессивная личность винит себя в каждой утрате и обесценивает соб-ственное Я во всех случаях, когда имеется хотя бы малей-шее подозрение, что партнер предпочел другого.

Интересную дихотомию базовых типов объектных от-ношений предлагает М.Балинт. В работе "Трепет и рег-рессия" [103] он вводит понятия окнофилии, означающей потребность держаться за надежный, устойчивый объект, гарантирующий защиту и безопасность, и филобатии⁴⁰ - радости от оставления объекта, "трепета наслаждения, смешанной тревоги и удовольствия", который испытыва-ет личность в пустом, лишенном объектов, но дружест-венном (не враждебном) пространстве.

Окнофил - это человек, который нуждается в проч-ных, устойчивых отношениях с объектом. Ему нужно держаться за что-то надежное, чтобы чувствовать себя в безопасности. Первоначально такую зону комфорта обес-печивает любящая и заботливая мать. Покидая ее, ребе-нок ощущает беспомощность и тревогу, а возвращаясь - успокаивается. Мир окнофила, по Балинту, состоит из объектов, разделенных устрашающе пустыми пространст-вами. Во время перехода от объекта к объекту окнофил испытывает страх, и такое же иссушающее предчувствие охватывает его вблизи любимого объекта - страх утраты, страх оказаться брошенным и покинутым.

Филобат не боится покинуть объект, он получает удо-вольствие от перемещения в пространстве человеческих отношений. Такой человек уверен в себе, он может сво-бодно приходить и уходить, радуясь встрече и не особен-но печалясь из-за расставания. Поэтому филобат отчасти ведет себе как нарциссический ребенок, его "героичес-кое" поведение вдохновляется, по Балинту, инфантиль-ной уверенностью в том, что все закончится хорошо.

В реальном человеческом поведении окнофилические и филобатические черты смешаны, в различных ситуаци-ях могут преобладать то одни, то другие импульсы. Ис-точником межличностных проблем являются крайности или одностороннее развитие черт. Так, у окнофила навяз-

[181]

чивое желание безопасности приводит к тому, что бли-жайшее окружение оказывается вынужденным удержи-вать его, заранее отвечая "да" на невысказанную мольбу о любви. А такая ситуация почти всегда чревата униже-нием. Во всех иных случаях он страдает и, кроме того, от-казывается признать самостоятельность объектов - пра-во других на свободу выбора.

Проблемы окнофила связаны с представлением, что люди, в которых он нуждается, сами по себе надежны, могущественны и всегда обеспечивают безопасность. Ок-нофил путает свои потребности с объективными характе-ристиками социального окружения и, кроме того, страда-ет от скрытой амбивалентности. Он нуждается в объекте, который избавляет от страха. Но поскольку окнофил сты-дится и презирает себя за слабость, то может переместить эти чувства на объект и начать презирать его, не переста-вая любить - ведь он по-прежнему доверяет и надеется. Такое двойственное отношение к любимому человеку встречается достаточно часто.

У филобата проблемы возникают в связи с выражен-ным окнофилическим отношением партнера. Независимо от этого он может сталкиваться с упреками в неверности, ненадежности, холодности и черствости. Филобатическое предпочтение безобъектного пространства нередко выгля-дит обыкновенным эгоизмом. Любитель "ходить по краю" родственных и дружеских привязанностей рано или позд-но рискует сделать шаг за грань и остаться в полном оди-ночестве.

Американский психоаналитик Филлис Гринейкр рас-сматривает формирование чувства собственной идентич-ности как процесс, всецело зависящий от развития объектных отношений. По ее мнению, сознавание собст-венного Я развивается через понимание того, как его представляют и оценивают другие люди. Дети и взрослые присваивают, интроецируют образ собственной личнос-ти, складывающийся у значимых и близких. Другие авто-ры, например, Теодор Рейк и Джозеф Сандлер, полагают, что объектные отношения влияют прежде всего на фор-мирование Супер-эго. Отто Кернберг на основе интегра-

[182]

ции ряда объектных теорий разработал эффективную си-стему психотерапевтической помощи пограничным и психотическим пациентам.

5.5. Объектные отношения и Самость

Хайнц Кохут выделил и описал специфический тип объектных отношений, непосредственно участвующий в формировании Я. Самость, личностное Я⁴¹, понимаемое в широком смысле как естественная подлинная сущность конкретного индивида, нуждается во внешних объектах, с помощью которых развивается и переживает свою це-лостность. Сэлф-объекты - это люди из ближайшего ок-ружения ребенка (чаще всего мать и отец), удовлетворя-ющие его потребности в личностном росте. Таких потребностей, по мнению Кохута, три: грандиозно-эксгибиционистская (желание младенца ощущать свое величие и совершенство, потребность в том чтобы родители "отражали" это величие как в зеркале, восхищаясь ребен-ком, подчеркивая, что он самый лучший, самый умный, самый красивый и вообще самый-самый); потребность в идеагьном имаго (идеализированном родительском образе, во всемогущих и никогда не ошибающихся маме и папе) и потребность в альтер-зго (в том, чтобы быть похожим на других, в схожести с окружающими)*.

Кохут пришел к выводу, что развитие объектных отно-шений личности и развитие ее сущностного ядра (сэлф) совпадают лишь относительно, и в некоторых случаях оба направления конкурируют друг с другом. Используя фрейдовские представления об ограниченном количестве энергии либидо у отдельного индивида, можно сказать, что, чем больший объем энергии направляется на объект-ные отношения, тем меньше ее остается для нарциссиче-ских состояний и переживаний. Зрелая здоровая лич-

* Более подробное описание этих потребностей и динамики личност-ного развития при их фрустрации можно найти в прекрасной, про-сто написанной книге М. Кана "Между психотерапевтом и клиен-том: новые взаимоотношения" [25].

[183]

ность находится скорее в объектной зависимости, неже-ли в состоянии нарциссизма. Последний, однако, необ-ходим для развития Самости.

Нарциссизм у Кохута - естественный и нормальный процесс, посредством которого либидо "вкладывается" в развитие Самости. Эта часть психической энергии, назы-ваемая нарциссическим либидо, используется как для лич-ностного роста, так и для взаимодействия со значимыми другими, удовлетворяющими сэлф-потребности. Разви-тие Самости во многом определяется интернализацией (усвоением) связей с людьми, обеспечивающими любовь, поддержку, принятие, позитивную самооценку.

В раннем детстве нормальное развитие могут обеспе-чить лишь хорошие сэлф-объекты, то есть родители, удовлетворяющие перечисленные выше потребности лич-ностного роста. Такие объекты называют инфантильными или архаическими, подчеркивая примитивный характер объектных отношений младенца. Фрустрация всех трех базовых сэлф-потребностей, по Кохуту, ведет к тяжелым расстройствам личности (self-disorders, "неупорядоченная Самость"), но если хотя бы одна из них удовлетворялась достаточно, то человек имеет возможность компенсации.

Тем не менее, зависимость от людей, которых мы вос-принимаем как идеальных или от тех, кто, в свою оче-редь, воспринимает нас в качестве идеальных и замеча-тельных, существует в любом возрасте. Она в той или иной степени присуща всем, однако у лиц с расстройст-вами Самости она выходит на первый план и становится ненасыщаемой. Идеализируемые, отражающие, соперни-чающие сэлф-объекты определяют восприятие окружаю-щих людей, а сильное напряжение соответствующих потребностей видоизменяет мотивацию общения и меж-личностных взаимодействий.

Дальнейшее развитие сэлф-теорий позволило уточнить и конкретизировать природу ядерного личностного обра-зования, называемого Самостью. Последняя рассматри-вается не только как динамическая структура психи-ческих свойств, но и как устойчивая конфигурация объектных отношений и связанных с ними потребностей.

[184]

Кохут говорит о биполярной природе Самости, развива-ющейся между полюсом потребностей и влечений и по-люсом идеалов и норм. Первоначально ожидания и пред-почтения родителей формируют виртуальную Самость - идеальный образ будущего Я ребенка. На втором году жизни в качестве устойчивой организации психических структур возникает ядерная Самость, на основе которой развивается связная Самость взрослого человека. "Терми-ном грандиозная Самость принято описывать нормаль-ную эксгибиционистскую Самость младенца, в структуре которой преобладают переживания беззаботности и сре-доточия всего бытия" [53, с. 162].

Кохут предлагает развернутую классификацию патоло-гических форм Самости, хорошо приспособленную к нуждам психотерапии. Архаической Самостью называют проявления младенчески-грандиозного Я у взрослых лю-дей. Таким клиентам и в зрелые годы свойственен дет-ский эгоцентризм, неумение представлять себе чувства и переживания окружающих, примитивно-эгоистические, потребительские формы взаимодействия с людьми. При этом сами они жалуются на холодность и равнодушие, требуют усиленного внимания и заботы.

Иногда от людей с архаической Самостью можно ус-лышать весьма оригинальные объяснения собственного поведения. Так, один из клиентов, рационализируя при-чины неудач в общении, заявил: "Да, конечно, я очень эгоистичен в отношениях с окружающими. Но мне сей-час в жизни очень плохо, навалились всякие неприятно-сти. Поэтому я не могу думать о людях, я думаю только о себе. Когда ситуация изменится, я буду общаться с кол-легами и близкими иначе, а сейчас эгоизм для меня - жизненная необходимость".

Фрагментированная Самость - это нарушение связно-сти, чреватое распадом Самости на отдельные части. Фрагментация может быть следствием регрессии, одино-чества; "раздробленное Я" возникает из-за плохого удов-летворения сэлф-потребностей. Это состояние сопровож-дается тревогой, в критических ситуациях переходящей в панику. Поведение подростка, перешедшего в другую

[185]

школу и с трудом адаптирующегося к новым условиям, неуверенность и депрессия безработного эмигранта - вот типичные примеры. Иногда к фрагментации Самости мо-жет привести неумелая групповая гештальт-терапия, ис-пользующая диссоциативные техники (т.наз. выделение субличностей и работа с ними).

В отличие от фрагментированной, опустошенная Са-мость связана с более длительной депрессией, при кото-рой человек уже не способен радоваться развитию и ут-верждению собственного Я. Он разочарован и утомлен, жизненные силы утекают и, как выразился один клиент, "нет настроения - оно упало, как строение".

Перегруженная и перевозбужденная Самость развивают-ся из-за фрустрации эмоциональных потребностей лично-сти. В первом случае человек неспособен облегчить свои страдания (воссоединиться со всемогущим сэлф-объектом и успокоиться), во втором - неадекватная (чрезмерная или искаженная) зеркализация держит Я в постоянном напряжении, заставляя искать все новые и новые ситуа-ции эмпатии и межличностного оценивания. Это явление часто наблюдается в терапевтических группах - один или несколько участников ненасытно требуют обратной связи, сосредотачивая остальных только на своих собственных переживаниях и блокируя групповую динамику.

Несбалансированная, неупорядоченная Самость (ее, собст-венно, чаще всего и описывают как self-disorders) является результатом дисгармоничного развития объектных отноше-ний в раннем детстве и, в свою очередь, порождает множе-ство проблем в межличностном общении и взаимодейст-вии. Кохут описывает три типа личностного дисбаланса:

"Несбалансированная Самость есть состояние непрочнос-ти составных частей Самости. При этом ода из них, как пра-вило, доминирует над остальными. Если слабый оценочный полюс не может обеспечить достаточного "руководства", Са-мость страдает от чрезмерной амбициозности, достигающей уровня психопатии. При чрезмерно развитом оценочном полюсе Самость оказывается скованной чувством вины, стес-ненной в своих проявлениях. Третий тип несбалансирован-ности Самости характеризуется выраженной дугой напряже-

[186]

ния между двумя относительно слабыми полюсами (полюсом идеалов и полюсом притязаний - Н.К.). Такой тип Самости является, так сказать, отстраненным от ограничивающих идеалов и личностных целей, в результате чего индивид от-личается повышенной чувствительностью к давлению со сто-роны внешнего окружения" [53, с. 163].

Психология Самости рассматривает психические конфликты в качестве главных факторов, определяющих развитие объектных отношений. В зависимости от типа конфликта поведение личности и ее взаимоотношения с окружающими описываются в рамках моделей, которые Кохут называет "виновной" и "трагичной". Виновная лич-ность целиком сосредоточена на удовлетворении влече-ний и характеризуется многочисленным противоречиями в системе психики (главным образом, конфликтами с участием Сверх-Я). Это классический фрейдовский не-вротик с высоким уровнем объектной фрустрации, осо-бенно в сексуально-эротической сфере.

Трагичная личность характеризуется проблемами на уровне Самости - желанием выйти за пределы поведе-ния, регулируемого принципом удовольствия, высокой чувствительностью в сфере сэлф-потребностей, неудовле-творенным желанием трансцендировать собственную сущность в объектных отношениях. Такие люди недо-вольны собой и окружением в несколько ином плане.

Принято считать, что развитие сэлф-психологии в це-лом было инициировано дальнейшими нуждами психоте-рапии в 60-70-е годы. Ни фрейдовская теория влечений, ни представления о психологических защитах Эго, ни кляйнианские идеи не могли объяснить проблемы клиен-тов определенного типа - хорошо приспособленных, адекватных и вполне успешных, но страдающих от внут-ренней пустоты, экзистенциальной неустойчивости и фор-мулирующих свой запрос примерно так: "вроде все в жиз-ни есть, а чего-то не хватает, неизвестно чего... жизнь не та". Н.Мак-Вильямс описывает их следующим образом:

"Складывалось впечатление, что проблемы подобных па-циентов заключались в их чувствах относительно того, кто

[187]

они такие, каковы их ценности и что поддерживает их само-уважение. Они иногда могли говорить, что не знают, кто они такие, и что для них имеют значение только уверения в том, что они сами что-то значат. Эти пациенты часто вовсе не ка-зались действительно "больными" с традиционной точки зрения (контролировали свои импульсы, обладали достаточ-ной силой Эго, стабильностью в межличностных отношени-ях и так далее), но они не ощущали радости от своей жизни и от того, кем являются" [41, с.57].

Помогать клиентам подобного типа сложно прежде всего потому, что аналитические отношения рассматри-ваются и переживаются ими как компенсация сэлф-по-требностей. Терапевт в качестве сэлф-объекта ценится за возможность заполнить эмоциональную пустоту собст-венного Я и фактически представляет собой нарциссиче-ские расширение личности клиента. Сэлф-переживания структурируют терапию, зачастую превращая ее в серию однообразных попыток подтверждения ценности и само-уважения пациента. Их количество не имеет значения (потребность ненасыщаема), а уставшего, недовольного собой и ходом терапии аналитика можно поменять на другого, третьего, пятого...

Расстройства самости всегда сказываются на отношени-ях с людьми. В "тяжелых" случаях развивается картина, сходная со злокачественным нарциссизмом (см. ранее, гл. 3, с. 106-107). Часто межличностное взаимодействие пытается компенсировать ту из сэлф-потребностей, кото-рая не удовлетворялась в детстве. Всем знакомы люди, настойчиво и ненасытно требующие подтверждения соб-ственной значимости или исключительности (плохая зеркализация в детстве), навязывающие друзьям и родствен-никам всемогущество и всезнание (тоска по идеальным образам), наконец, личности, чувствующие себя "стран-ными", особенными, не такими как другие. Такие про-блемы часто служат "крючками", на которые ловят лю-дей опытные манипуляторы. Как говорится, ловкая женщина может женить на себе почти любого мужчину, если будет достаточно часто повторять ему всего четыре слова: "Какой ты замечательный человек!" Другие при-

[188]

меры можно найти в книгах пресловутого Дейла Карнеги и многочисленных пособиях аналогичного плана.

В моей практике был случай, связанный с чрезмерно акцентированной потребностью в зеркализации и тоской по идеалу. Клиент, господин Н., обратился ко мне пото-му, что, по его словам, "много слышал о том, какой Вы замечательный психотерапевт". На первой встрече он за-явил, что проблемы как таковой у него нет, а поводом для обращения послужило желание "пообщаться" с хоро-шим профессионалом. Господин Н. был успешным бизнесменом и поначалу вел со мной вполне светские разговоры на различные темы. Когда количество компли-ментов в мой адрес трижды превысило норму обычной вежливости и благожелательности, я поинтересовалась, не скрывается ли за таким поведением конкретная трево-га. Г-н. Н. хорошо воспринял интерпретацию о возмож-ной защитной природе своего поведения и, немного по-размышляв, сказал примерно следующее:

"Понимаете, мне всегда было очень важно, чтобы мною восхищались, завидовали мне. Действительно, я за-висим от оценок окружающих людей, и даже не обяза-тельно значимых. Я могу не уважать человека, считать его ничтожным и мелким, но мне все равно нужно, чтобы он был от меня в восторге. В деловых отношениях мне это мешает, но я научился "не ловиться" на лесть. И тем не менее, всегда переживаю - а что Х или У обо мне дума-ют? Не то, чтобы я действительно зависел, но мне это очень нужно - просто для себя. Успех успехом, но если никто не восторгается, радости мало. Хотя я и понимаю, что успешно сделал то или другое. Идеальный вариант - это "кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукуш-ку". Мне приятно общаться с людьми, которым я нрав-люсь, и я всегда рад сказать им что-нибудь приятное".

В дальнейшем, когда мы подробно разобрались в глу-бинных основах его потребности в признании и восхище-нии, господин Н. стал настойчиво требовать похвалы и одобрения, подчеркивая, что аналитик - "это не кто по-пало", и моя позитивная оценка его стараний очень важ-на. Я прокомментировала это в свете сэлф-психологии и

[189]

высказала догадку, что первоначальная любезность г-на Н. - типичная тоска по идеалу. Клиент принял интер-претацию.

Терапевтическая работа с господином Н. продолжалась недолго, но была вполне успешной. Интересно, что кли-ент, осознав причины столь сильной потребности в вос-хищении и пересмотрев под этим углом свои отношения с людьми, все же оставил себе некоторое количество сэлф-объектов для ее удовлетворения. Так, случайно встретившись со мной после выхода в свет моей очеред-ной книги по психотерапии, он заметил: "Вы блестяще описали случай с X, я знаю этого человека. Жаль, что я не попал в число Ваших "кейзов". Ну ничего, я еще при-ду к Вам с какой-нибудь сногсшибательной проблемой". Я оценила шутку господина Н. и выполняю его желание быть позитивно отраженным на этих страницах.

Современный психоанализ предлагает множество концептуальных схем и теорий возникновения межлич-ностных проблем, обусловленных ранними стадиями развития объектных отношений. Основные из них пред-ставлены ниже:

[190]

5.6. Интерперсональные подходы

Большинство рассмотренных ранее подходов к изуче-нию объектных отношений рассматривают их как важ-ный фактор формирования и развития личности или ее отдельных подструктур (Эго, Суперэго, Самости). Кон-цепция Г.С.Салливана имеет (в какой-то степени) прямо противоположную направленность, поскольку этот американский психиатр трактует личность как некую ги-потетическую сущность, с помощью которой удобно опи-сывать межличностное взаимодействие. "Личность обна-руживается только тогда, когда человек так или иначе ведет себя по отношению к одному или нескольким дру-гим людям" [122, р. 76]. Вместо изучения раннего опыта душевных переживаний Салливан прямо рассматривает устойчивые паттерны (последовательности, сценарии, формы) межличностного взаимодействия как основные составляющие личности.

Базовая основа межличностного взаимодействия по Салливану - это тревога. Возникновение тревоги он свя-зывает с эмоциональными нарушениями или проблемами значимой личности (мать), а часто повторяющееся тре-вожное переживание способствует формированию при-митивного (первичного) страха. Позже опыт примитив-ного страха и первичной тревоги воспроизводится вновь и дает начало шизофренической симптоматике.

Все переживания, которые может испытывать человек, образуют пространство, крайними точками которого яв-ляются полная эйфория (состояние полного счастья и удовлетворенности) и невыносимое, вызывающее ужас напряжение. Неудовлетворенные потребности тоже ощу-щаются как психическое напряжение:

"Активность младенца, которую мы имеем возможность наблюдать, порождаемая напряжением потребностей, вызы-вает напряжение у материнской фигуры, переживающей это напряжение как заботу и воспринимающее его как стимул к деятельности, направленной на удовлетворение потребностей

[191]

младенца... Так можно определить заботу - безусловно, очень важное понятие, принципиально отличающееся от многозначного и по сути бессмысленного термина "любовь", использование которого вносит неразбериху в решение мно-жества вопросов" [60, с.65].

Как видим, Салливан решительно отказывается от при-вычных понятий, характеризующих межличностные отно-шения. Сущность тревоги он также понимает по-своему. В отличие от эмоций, вызванных потребностями, или за-ботой, смла тревоги неконтролируема (первичная тревога обусловлена действиями матери, влиять на которую младе-нец не может). Тревога подавляет все другие виды напря-жений, возникающие параллельно с ней, это чувство явля-ется всеобъемлющим и неуправляемым. Защитой от тревоги первоначально являются апатия и сонная отчуж-денность, позднее эту роль начинает выполнять взаимо-действие ребенка с другими людьми. Первой, базовой формой интерперсонального (межличностного) пережива-ния является грудное кормление.

Постепенное развитие ребенка, его социализация, по мнению Салливана, происходит под влиянием поощре-ний (так формируется персонификация Я-хорошии), воз-растания тревоги (Я-плохой) и внезапной сильной трево-ги (ужаса), персонифицирующейся в форме не-Я. Эти три Я-репрезентации формируют вторичную систему само-сти, которую человек переживает как свою личность и демонстрирует окружающим в различных ситуациях.

В детстве у ребенка складываются множество форм взаимодействия с людьми, среди которых наиболее важ-ными являются требуемое (правильное) поведение, а так-же необходимость скрывать свои действия и вводить в за-блуждение окружающих. Каждая из них усиливает соответствующие персонификации, малыш "учится" со-провождающим переживаниям (радость, раздражение, негодование, недоброжелательность, гнев, злоба и т.п.).

Ключевое значение для развития отношений с окружа-ющими имеет ювенильная эра - период с 6-7 до 12-13 лет, включающий, в привычной для нас периодизации, млад-ший школьный и младший подростковый возраст.

[192]

"Именно в этот период, - пишет Салливан, - ребенок вступает в систему социальных взаимоотношений. Те, кто задержался в ювенильной эре, позднее не смогут адапти-роваться к жизни среди своих ровесников" [60, с. 214]. В этом возрасте присутствие других людей сильно услож-няет окружающий ребенка мир, так что он вынужден вы-работать индивидуально-своеобразную концепцию ориен-тации в среде. Степень адекватности ориентации в жизни отражает то, что принято называть зрелой личностью с хорошим, плохим или индифферентным характером.

Интерперсональный подход Салливана является хоро-шей основой для понимания тяжелых форм нарушения отношений (шизофрения, аутизм). В терапевтической ра-боте удобно использовать его представления о различных формах Я. Интересными и полезными являются описан-ные им устойчивые формы психической и личностной активности (динамизмы), однако в целом взгляды Салли-вана, насколько я знаю, мало используются отечествен-ным психотерапевтами, особенно вне психиатрии.

Близким к салливановской концепции является интер-субъективный подход, предложенный рядом американских аналитиков [65] в рамках преодоления "отчуждающих тенденций" психоаналитической терапии. Подчеркивая необходимость эмпатического взаимодействия с клиен-том и противопоставляя активную эмпатию классической позиции "бесстрастного зеркала", Д.Этвуд и Р.Столороу полагают фокусом терапии межличностное взаимодейст-вие в форме встречи - особого экзистенциального собы-тия. Это встреча двух различных субъективных миров, по-разному организованных субъективных истин, пред-ставляющая высокую ценность для обоих участников.

Ключевое для данного подхода понятие интерсубъек-тивности заимствовано из работ Э.Гуссерля, рассматри-вавшего ее как особую часть (или структуру) субъекта, бла-годаря которой возможно общение и взаимопонимание различных, непохожих друг на друга индивидов: "Посред-ством интерсубъективности трансцендентальное Я удосто-веряется в существовании и опыте Другого... Другой во мне самом получает значимость через мои собственные

[193]

воспоминания и переживания" [62, с. 115]. Иными слова-ми, интерсубъективность помогает человеку понять, "как устроены" мысли и чувства других людей при том, что все мы разные и непохожи друг на друга. Это понятие очень важно и для других психотерапевтических школ, в частно-сти, для структурного психоанализа (см. далее, гл. 6).

Этвуд и Столороу соединили эти феноменологические представления с идеями Хайнца Кохута о важности удовле-творения сэлф-потребностей в раннем детстве и в процес-се психоанализа и разработали продуктивную форму тера-пии нарушений, связанных с отчуждением и одиночеством.

О различиях с классической парадигмой сами авторы пишут следующим образом:

"Концепция интерсубъекгивности отчасти является реак-цией на достойную сожаления тенденцию классического пси-хоанализа рассматривать патологию в терминах процессов и механизмов, локализованных исключительно внутри пациен-та. Такой изолирующий фокус не позволяет уделить должное внимание не поддающейся упрощению связанности (engage-ment) каждого индивидуума с другими человеческими суще-ствами и ослепляет клинициста, толкая на запутанные тропы. Мы пришли к убеждению, что интерсубъективный контекст играет определяющую роль во всех формах психопатологии: и психоневротических, и явно психотических" [65, с. 17].

Рассматривая психоаналитический процесс как интерсубъекшвный диалог между двумя жизненными мирами, Этвуд и Столороу связывают его этапы и терапевтические факторы со становлением межпичностного пространства особого типа - интерсубъективной реальностью. Последняя через в процессе взаимопонимания артикулируется, выра-жается в речи (психоаналитическом дискурсе) и способст-вует тому, что пациент узнает и заново переживает те смыс-лы и организующие жизненные принципы, которые были сформированы внутренними бессознательными стремлени-ями. Аналитик может помочь в изменении отдельных сто-рон или свойств субъективной реальности пациента, но при этом исходит из того, что его собственное знание и пони-мание - точно такая же субъективная реальность.

[194]

Позицию аналитика авторы интерсубъективного подхо-да определяют как непрерывное эмпатическое исследование, а осознание бессознательных содержаний и процессов происходит с помощью взаимной рефлексии в рамках ин-терсубъективного диалога между терапевтом и клиентом. Ключевую роль в терапии играет анализ трансфера и со-противления. Цель анализа переноса - изучение субъек-тивной реальности клиента по мере ее кристаллизации в интерсубъекгивном поле терапии, а анализ сопротивления позволяет установить моменты травматических срывов в раннем детстве, в ходе которых разрушались значимые для клиента отношения с близкими и любимыми людьми.

Уделяя большое внимание трансферу как особой фор-ме организации опыта, Этвуд и Столороу рассматривают различное понимание переноса, сформулированное в ра-ботах их предшественников, в зависимости от его роли и функций в психоаналитическом процессе. В терапевтиче-ском анализе также полезно различать:

перенос как регрессию к ранним стадиям психосексу-ального развития;

перенос как перемещение и навязчивое повторение чувств и переживаний, при котором "пациент смещает эмоции, относящиеся к бессознательной репрезента-ции вытесненного объекта, на его психическую (мен-тальную) репрезентацию во внешнем мире" [65, с.55];

перенос как проекцию объектных конфликтов на фи-гуру терапевта;

перенос как искажение объективной реальности в фор-ме ее специфического объяснения и понимания;

перенос как организующую активность, в рамках кото-рой пациент ассимилирует аналитические взаимоотно-шения и интерпретации и использует их для трансфор-мации личного субъективного мира.

Терапевт, внимательный к возникновению различных форм трансфера, может целенаправленно использовать его динамику для самых разных целей. Например, для того, чтобы прояснить бессознательные желания и потребности клиента, обеспечив для него в то же время возможность

[195]

морально самоограничивать себя. В рамках организующей активности переноса можно "содействовать адаптации к трудной реальности; сохранить или восстановить ненадеж-ные, склонные к дезинтеграции образы Я и объекты; за-щитно отразить те конфигурации опыта, которые пережи-ваются как конфликтные или угрожающие" [65, с.61].

В ходе терапевтического анализа одна из описанных ранее клиенток, госпожа Б., последовательно проходила через различные формы трансферентных отношений. Сначала она стремилась к навязчивому удовлетворению инфантильных нарциссических потребностей, используя меня в качестве сэлф-объекта, способного подтвердить уникальный характер ее личности, потребностей и стрем-лений. На этой стадии г-жа Б. бурно радовалась во всех случаях, когда замечала, что наши с ней вкусы, ценности и жизненные принципы одинаковы или хотя бы похожи. Она охотно раскрывала свой внутренний мир, пыталась обсуждать со мной свои любимые книги, фильмы, актив-но интересовалась моим прошлым.

Затем произошла сильная регрессия на оральную ста-дию - клиентка страстно желала быть "накормленной" любовью, вниманием и заботой аналитика. В то же время она испытывала сильную тревогу по поводу моего отноше-ния к ней, обесценивала похвалу и отвергала мою поддерж-ку, явно ревновала к другим пациентам. В ходе анализа по-степенно выяснилось, что госпожа Б. спроецировала на отношения со мной мощный конфликт с матерью, став-ший частью ее видения родительской семьи. Госпожа Б. родилась недоношенной, и ее мать (как она сама считает) была уверена в том, что девочка не выживет. Выхаживала ребенка бабушка, и ее образ всегда был для г-жи Б. глав-ным воплощением родительской любви и заботы.

Бессознательные проекции клиентки превратили меня в противоречивую фигуру. Любимая и любящая бабушка была медиком и "простой женщиной", а отстраненная и холодная мать (олицетворявшая интеллектуальные дости-жения) - критикующей и отвергающей. Трансферентный образ аналитика сочетал в себе эти черты, так что клиент-ка в конце концов прибегла к расщеплению. Чем более

[196]

позитивной была терапевтическая динамика, тем сильнее нарушались отношения интеллектуального сотрудничест-ва со мной, и наоборот - трудности в отношениях науч-ного руководства вели за собой лавинообразный рост нуждающегося в аналитической проработке материала. (Замечу в скобках, что именно на этом примере я убеди-лась в необходимости тщательного соблюдения одного из важных принципов психоаналитической подготовки: пре-подаватель психоанализа ни в коем случае не должен быть аналитиком своих студентов.) В конечном итоге эта про-блема была вскрыта и проработана, и госпожа Б. переста-ла видеть во мне манифестацию родительских фигур.

Однако трансформация субъективной реальности от-ношений переноса была достигнута только в результате бурного конфликта. Г-жа Б., столкнувшись с неуклонно проводимой мною стратегией четкого разделения анали-тических и неаналитических отношений, смогла, нако-нец, уяснить, что участливая доброта терапевта не рас-пространяется на достаточно суровую позицию научного руководителя. Она временно прервала анализ и попыта-лась достичь согласия со мной, активно работая над те-мой своего научного исследования. И лишь значительно позже, научившись не путать трансферентные аспекты наших отношений с объективно заданными отношения-ми субординации, клиентка перестала испытывать труд-ности в общении и продолжила анализ.

5.7. Любовь

Разумеется, для зрелой взрослой личности наиболее важными среди различных типов объектных отношений являются отношения дружбы и любви. Существует устой-чивое предубеждение, что психоаналитическое понима-ние любви сводит ее к простому удовлетворению сексу-ального влечения. Нередко приходится слышать, что глубинно-психологические исследования любовной жиз-ни неспособны внести конструктивный вклад в понима-ние тонких, духовных аспектов этой стороны человечес-

[197]

кой природы, что психоанализ занимается исключительно извращениями и патологией любовной сферы.

Между тем существует целый корпус аналитических работ, в которых проблемы любви рассматриваются по-дробно и фундаментально, и объектом изучения служат как раз нормальные, естественные любовные отношения, чувства и переживания [см. 29, 31, 42]. Правда, угол зре-ния при этом остается психоаналитическим (классичес-ким, объектным, структурно-аналитическим и т.п.).

Первая и главная особенность такого рассмотрения - это трактовка любви как зрелых сексуальных отношений, в ходе которых происходит обоюдное удовлетворение эроти-ческих желаний. Естественно, принимаются во внимание как биологические (инстинктивные) корни сексуального опыта и поведения, так и психосоциальные и индивидуаль-ные особенности человеческой эротики. Именно своей на-учной объективностью, логикой и беспристрастностью психоаналитический дискурс отчасти противостоит обще-принятым условностям дискурса любви.

Последний является гораздо более мифологизирую-щим, чем кажется на первый взгляд. Еще Платон заме-тил⁴², что два могучих мифа убеждают нас эстетизировать любовь, сублимируя ее в творчестве: сократический миф (согласно которому любовь является источником пре-красных и мудрых речей) и миф романтический: описы-вая свою страсть, можно создать бессмертное произведе-ние - роман, поэму, картину. С того времени было создано бесчисленное множество описаний любви и ее отдельных сторон, форм, разновидностей. Семиологиче-ской вершиной, упорядочивающей эти описания в рам-ках словарно-энциклопедического принципа, являются "Фрагменты речи влюбленного" Ролана Барта [2].

Интересно и показательно, что прекрасным рассказчи-ком любовных историй был сам Зигмунд Фрейд. Полу-ченная им в 1930 году премия имени Гете свидетельствует о высокой оценке литературных аспектов фрейдовского наследия. Образцовыми описаниями перипетий любов-ной жизни являются не только знаменитые случаи (case) в истории психоанализа, но и такие работы, как "Бред и

[198]

сны в "Градиве" Иенсена", "Типы характера в аналити-ческой практике", "Мотив выбора ларца".

В психоанализе основной миф, структурирующий лю-бовные отношения - это, конечно, миф об Эдипе. Каки-ми бы ни были зрелые сексуальные отношения любящей пары, их бессознательная основа определяется содержа-нием и динамикой основных стадий психосексуального развития (инфантильная сексуальность, латентный пери-од и пубертат). На первой стадии ребенок сначала суще-ствует сам по себе, отрезанный от других - это называ-ют полиморфно-перверсным состоянием; затем он вступает в двойственные симбиотические отношения с матерью;

и, наконец, на эдиповой стадии эти отношения прерыва-ются запретом отца (угроза кастрации).

Мужчины, у которых в детстве плохо складывались эдиповы отношения с отцом, могут развивать инфан-тильную манеру сексуального обольщения женщин. Та-кое поведение иногда называют донжуанством. Характер-ным примером будет случай с клиенткой, которая обратилась за помощью в связи с "общей неустроеннос-тью жизни" (ее собственное выражение). Госпоже Ф. бы-ло трудно сформулировать конкретную жалобу. Первые несколько сеансов она пересказывала свои сны и сама же пыталась их анализировать. Перед этим она прочла кни-гу, посвященную юнгианскому анализу сновидений, так что результаты сводились к одному и тому же заключе-нию: "Судя по всему, процесс индивидуации у меня на-ходится в запущенном состоянии".

В конечном итоге выяснилось, что основную причину своих жизненных неудач (связанных с невозможностью выстроить удовлетворительные отношения с мужчиной, за которого потом можно выйти замуж) г-жа Ф. видит в следующем. Около трех лет она общается с парнем, кото-рого характеризует следующим образом:

К: Он точь-в-точь такой, как в известной песне - "ты мой ночной мотылек, порхаешь, летаешь". Знай себе порхает от подружки к подружке, а когда у него что-ни-будь не ладится, приходит ко мне. Я уже тысячу раз да-вала себе слово гнать его в шею - и не могу.

[199]

В ходе работы выяснилось, что у клиентки есть силь-ное навязчивое желание - привести этого парня ко мне, "потому что это ему, а не мне, давно нужен хороший психоаналитик". Я высказала в связи с этим осторожное сомнение и подчеркнула, что одно из главных условий успешной терапии - самостоятельно принятое решение о ее начале.

Наши встречи шли своим чередом. А через какое-то время ко мне обратился молодой человек (назову его X.) и попросил дать ему одну или две консультации, "помочь разобраться в себе". Господин X. рассказал буквально следующее:

К: Знаете, я решил посоветоваться с Вами, потому что время от времени думаю - может быть, я какой-то монстр? Это касается отношений с женщинами. У меня было мно-жество романов - таких легких, ни к чему не обязываю-щих. Ну, знаете, встречаешь девушку, она тебе нравится и видно, что она сама не против. Я никогда над этим особо не задумывался - жизнь есть жизнь. А потом как-то поду-мал - ничего себе, время идет, друзья почти все уже пере-женились. Но так ничего и не стал предпринимать.

Т: Такая легкая жизнь Вам по душе?

К: Да как сказать, не очень-то. Просто я не привык об этом размышлять. А тут так случилось... (мнется). В об-щем, у меня есть одна подруга, постоянная. То есть рань-ше она была... ну, любовницей, а теперь мы скорее дру-зья. Хотя и это тоже осталось. Она меня хорошо понимает, я всегда могу к ней прийти, если что... У меня есть и другие девушки, а эта - правда подруга. В смыс-ле друг, понимаете?

Т: Конечно, понимаю.

К: Ну вот, и я подумал, что если жениться - то скорее всего на ней. Она красивая, мне нравится. Но не только поэтому. Она разумная такая, разбирается в жизни. И тут я понял, что не могу.

Т: Что именно?

К: Да все это всерьез - делать предложение, заводить семью. Вы не подумайте, я не ответственности боюсь,

[200]

или там того, что семью надо содержать. Просто не могу себе представить - как это. Как-то это все не по мне...

Т: И что же дальше?

К: Короче, я взял и все Алене рассказал. А она мне и говорит - ты, мол, просто псих, и тебе надо к психоана-литику сходить. Ну, я и пришел.

Инфантилизм г-на X. был вполне очевидным. В то же время налицо был неподдельный интерес к терапии, от-крытость и желание разобраться в себе. Госпожа Ф. (та самая Алена) перестала приходить на терапию - судя по всему, ее цель (привести X. к психотерапевту) была до-стигнута.

В ходе работы с этим клиентом выяснилось, что X. бес-сознательно наслаждался инфантильной зависимостью женщин, с которыми у него были романы. Причем он "коллекционировал" преимущественно дам, которые бы-ли постарше и более социально зрелыми (материнские фигуры). После того, как г-н. X. в ходе анализа сумел по-нять и проработать свои бессознательные эдиповы моти-вы (соревнование с отцом за любовь матери и влечение к женщинам, провоцирующим его на нарушение социаль-ных запретов), у него установились устойчивые взаимо-отношения с Аленой Ф. К настоящему моменту они уже два года живут в гражданском браке.

В процессе развития примитивное первичная инфан-тильность замещается нарциссической любовью, после че-го вступает в сипу второй период (форма) сексуальности. На данном этапе (латентном) защитные функции вытесне-ния и подавления позволяют индивиду отделить себя от состояния инфантильной сексуальности. Таким образом, латентный период является антитезисом по отношению к инфантильной сексуальности, противостоит ей.

На третьем, пубертатном этапе происходит возврат вы-тесненного состояния инфантильной сексуальности в связи с осознанием половых различий и началом сексу-ального экспериментирования. Последнее отчасти обус-ловлено примитивным этапом развития, когда индивид был свободен в выборе сексуального объекта безотноси-

[201]

тельно к его полу. При этом подросток (юноша или де-вушка) испытывают меньшие ограничения в выборе объ-екта по сравнению со взрослыми, так как свойственные им влечения еще не прошли закономерный для нормаль-ного (конвенционального) человека путь от ауто-эротического субъекта сексуальности к "альтруистическому" акту социальной репродукции, в котором сексуальное влечение начинает служить функции продолжения рода.

Становление зрелой сексуальности в типичном случае предполагает последовательное достижение двух целей, связанных между собой. Первая касается индивидуализи-рованных форм удовлетворения эротических желаний, вторая - выбора сексуального объекта (партнера).

Эротическое желание, по мнению ведущего современ-ного психоаналитика Отто Кернберга, характеризуется, во-первых, стремлением к близости и слиянию с объек-том, в который проникаешь (вторгаешься) и который, в свою очередь, вторгается и овладевает тобой; во-вторых, идентификацией с сексуальным возбуждением партнера и оргазмом, удовольствием от двух дополняющих друг друга переживаний слияния; и в-третьих, чувством вы-хода за пределы дозволенного, преодолением запрета на сексуальный контакт, происходящего из эдиповой струк-туры сексуальной жизни [29]. Говоря о действиях, сопро-вождающих удовлетворение эротического желания, Кернберг пишет:

"Это стремление к близости и слиянию, подразумеваю-щее, с одной стороны, насильственное преодоление барьера и, с другой - соединение в одно целое с выбранным объек-том. Сознательные или бессознательные сексуальные фанта-зии выражаются во вторжении, проникновении или овладе-нии и включают в себя соединение выпуклых частей тела с естественными впадинами - пениса, сосков, языка, пальцев вторгающейся стороны, проникающих или вторгающихся во влагалище, рот, анус "принимающей" стороны. Получение эротического удовольствия от ритмических движений этих частей тела снижается или исчезает, если сексуальный акт не служит более широким бессознательным функциям слияния с объектом. Роли принимающего (container) и отдающего (con-tained) не следует смешивать с маскулинностью и феминин-

[202]

ностью, активностью и пассивностью. Эротическое желание включает фантазии активного поглощения и пассивного со-стояния, когда в тебя проникают, и наоборот" [29, с.40].

У большинства клиентов с сексуальными проблемами существует типичный страх, связанный с воплощением подобного рода бессознательных фантазий. Причем пуга-ющими являются не эротические привычки сами по се-бе, а именно бессознательная детерминация последних, их скрытая от сознания связь с ранними (преэдиповыми) формами удовлетворения влечений. Получение доступа к соответствующей информации (самое простое - посове-товать прочесть фрейдовские "Три очерка по теории сек-суальности") существенно снижает такой страх.

Для зрелой сексуальной любви также характерна иде-ализация партнера, его личности и тела. Эротическая идеализация (проекция Я-идеала на любовника или лю-бовницу) повышает самооценку и степень удовлетворен-ности отношениями, создает ощущение гармонии. Фрейд полагал, что такая идеализация необходима для преодо-ления первичного состояния мастурбаторной сексуально-сти (влечения к себе), она представляет собой необходи-мое повышение ценности сексуального объекта:

"Высокая оценка распространяется целиком на тело сек-суального объекта и охватывает все исходящие от него ощу-щения. Такая же переоценка распространяется на психичес-кую область в целом и проявляется как логическое ослепление (слабость суждения) По отношению к душевным качествам и достоинствам сексуального объекта, равно как и готовность поверить всем его суждениям. Доверчивость люб-ви становится, таким образом, важным, если не первейшим источником авторитета" [108, vol.5, p. 11 б].

Большинство психоаналитиков склонны считать, что зрелая объектная любовь - это своеобразная попытка возврата к утраченному состоянию нарциссизма. Полная объектная любовь (анаклитического типа, т.е. к человеку, отличному от меня и потому привлекательному) свиде-тельствует о переоценке детского нарциссизма и перено-се либидо к сексуальному объекту. Эта позитивная пере-

[203]

оценка сексуальности обусловлена специфическим со-стоянием влюбленности, невротически-компульсивного принуждения, посредством которого "обедневшее" эго отказывается от либидо в пользу объекта любви. Для взрослой личности объект любви репрезентирован иде-альным образом партнера, служащим заменой утраченно-го нарциссизма через идеализацию. Человек полагает, что "если я не совершенен, то мне, по крайней мере, позво-лено иметь отношения с тем, кто может быть соверше-нен". Однако этот совершенный Другой - всего лишь за-мена раннего идеализированного отношения с матерью

Фрейд замечает, что представительницы женского пола имеют тенденцию отказываться от этой анаклитической формы любви и оставаться фиксированными на нарцис-сическом уровне: "У женщин появляется самодостаточ-ность, компенсирующая социальные ограничения в са-мостоятельном выборе объекта. Строго говоря, женская любовь обусловлена только интенсивностью, с которой ее любит мужчина; при этом желание женщины относит-ся не к самой любви, но к желанию быть любимой; и расположение завоевывает тот мужчина, который выпол-няет это условие" [108, vol.10, p. 70]. Женщина стремит-ся занять положение объекта желания. Иными словами, здесь основоположник психоанализа утверждает, что женщины могут любить себя, только находясь в мужской позиции. Феминистки до сих пор яростно оспаривают этот тезис, однако наблюдение Фрейда, по большому счету, весьма справедливо.

Принято считать, что женщина демонстрирует мужчине утраченное состояние его собственного нарциссизма. "Очевидно, нарциссизм притягателен для тех, кто в какой-то степени отказался от него, но не удовлетворен и объект-ной любовью; обаяние ребенка заключается в значитель-ной степени в его нарциссизме, его самодостаточности и недоступности" (там же). Для большинства мужчин жен-ская нарциссическая позиция в любви выглядит самодо-статочной, непонятной и потому весьма привлекательной.

Такие нюансы, обусловленные различными формами нарциссизма у влюбленной пары, могут создавать массу

[204]

трудностей, приводить к обидам, ревности, взаимному непониманию. С другой стороны, тонкая материя любов-ного чувства не может существовать без подобного рода невысказанных, недосказанных, утонченно-причудливых моментов. Влюбленные любят разбирать и исследовать их сами, это может превратиться в весьма эротическое заня-тие, предваряющее близость. Так что какую-то часть бес-сознательных компонентов объектной любви можно и должно оставлять без аналитического вмешательства.

Любовь в анализе - особая проблема. Отношение, скры-вающееся за индифферентным понятием "трансфер" в большинстве случаев есть отношение любовное (если, ко-нечно, трансфер позитивный). Не будет преувеличением сказать, что гениальная догадка Фрейда о природе симпа-тии, возникающей у пациента к врачу (см. с. 48 наст. кни-ги) определила всю дальнейшую судьбу психоанализа. Идея превратить трансфер из одиозной помехи в ведущий фактор психотерапевтического лечения оказалась не просто плодо-творной - она была и остается одним из главных "изобре-тений" человеческого разума в гуманитарной сфере.

Психотерапевты различных направлений (кроме, разу-меется, психоаналитического) склонны обходить молча-нием моменты, связанные с эротическими компонентами терапии. Даже работы авторов, в той или иной степени знакомых с аналитической парадигмой (К.Витакер, К.Ро-джерс, И.Ялом), изобилуют примерами нарушения прин-ципа воздержания⁴³. Нейтральность в качестве позиции аналитика предполагает постоянное внимание к трансферентным и контртрансферентным чувствам, необходимое для успеха терапии. Это позиция, равноудаленная от тре-бований Оно, Я и Сверх-Я. Клиент может рассчитывать на то, что аналитик будет ориентироваться на его воз-можности, а не на собственные желания, и не станет приписывать пациенту свои ценности.

История и теория психотерапии, равно как и мой лич-ный опыт работы, показывают, что стоит внимательно и настороженно отнестись к любой форме терапевтической работы, заканчивающейся идеализацией или любовью. Еще Фрейд заметил, что невротики часто пытаются иде-

[205]

ализировать аналитика, защищаясь от потери собственного достоинства и нарциссизма:

"Это имеет особое значение для невротика, Я которого ума-ляется из-за чрезмерной привязанности к объекту и не спо-собно достичь своего идеала. Тогда он возвращается к нарцис-сизму, избавляясь от расточительного расхода либидо. Нарциссический тип выбора сексуального идеала предполага-ет наличие у последнего качеств, которые для самого невроти-ка недостижимы. Это и есть излечение через любовь, которое он обычно предпочитает аналитическому" [108, vol.10, p. 81].

Здесь Фрейд противопоставляет идеализирующее нар-циссическое лечение любовью правильному аналитичес-кому процессу. Идеализируя аналитика, невротик пыта-ется преодолеть собственную несостоятельность. Фрейд настаивает, что аналитический процесс есть полная про-тивоположность тенденции к идеализации, он основан на фундаментальной "де-идеализированной" любви и вы-нуждает аналитика противостоять желанию стать идеалом для своих пациентов.

Терапевт, утверждающий себя в позиции Я-идеала клиента, просто меняет у него одну невротическую зави-симость на другую. "Если лечение до известной степени помогло пациенту осознать вытесненное, часто наступает неожиданный успех, состоящий в том, что больной отка-зывается от дальнейшего лечения и выбирает объект люб-ви, предоставляя завершение лечения влиянию жизни с любимым человеком. С этим можно было бы примирить-ся, если бы не опасность удручающей зависимости от этого нового спасителя в беде" - пишет Фрейд в статье "Введение в нарциссизм" [108, vol.10]. Мне пришлось на-блюдать один такой случай.

Молодая женщина активно заинтересовалась глубин-ной психологией. Этот интерес совпал с началом профес-сиональной карьеры и в значительной степени был обусловлен влюбленностью в коллегу, чуть более продви-нутого в этой сфере. В служебных и личных отношениях с ним, включавших изучение и "дикую" практику психо-анализа, развился интенсивный положительный перенос,

[206]

наличие которого отмечали все окружающие. Сама же госпожа Ц., периодически устраивая дискуссии на тему "Нет, вы скажите, чем любовь от трансфера отличает-ся?", в конечном итоге решила, что ничем.

Она развелась с мужем и стала жить с упомянутым коллегой. Ее психологическая зависимость от этих отно-шений была столь сильной, что превратилась в препятст-вие для профессиональной карьеры обоих. Коллега, в свою очередь пытавшийся самоутвердиться в смешанной роли аналитика и Я-идеала, начал совершать все более серьезные ошибки в своей профессиональной деятельно-сти. В конечном счете, он не сумел вовремя заметить прогрессирующий трансфер у одной из своих клиенток, в результате чего у той случился психотический срыв. Профессиональная несостоятельность сильно идеализи-руемого г-жой Ц. партнера стала предметом публичных пересудов. В результате она и ее возлюбленный перессо-рились с большинством коллег и вынуждены были сме-нить место работы.

Завершая настоящую главу, я хочу заметить, что в ней рассмотрены лишь основы, азы теории объектных отно-шений. Эти общие представления могут сориентировать психотерапевта в выборе подходящей модели для пони-мания природы и сущности межличностных трудностей и проблем клиента, подобрать для них подходящий язык описания. Я убедилась, что в разговоре с клиентами пси-хоаналитические и иные научные термины можно сво-бодно употреблять в роли метафор - следует только в об-щих чертах объяснить их значение. Что же касается более тонких различий в терминологии и теоретических пред-ставлениях, то их анализ поможет психотерапевту выра-ботать более ясное понимание глубинных психических процессов и переживаний.

Глава 6. Структурно-аналитический подход в терапии

6.1. Лакан и постмодернисты

В этой главе я попытаюсь изложить основные принци-пы структурного психоанализа Ж.Лакана. Точнее, свое понимание лакановской теории и возможностей ее при-ложения в терапевтической работе. В полной мере осо-знавая собственные ограничения, я все же хочу привлечь внимание отечественных психотерапевтов к парадигме, существенно отличающейся от классической. Предлагае-мые Лаканом и его школой методы сокращают время, не-обходимое для анализа, и позволяют получить необычные результаты. Конечно, пересказ лакановской теории будет несколько упрощенным, но другого способа излагать по-настоящему сложные идеи пока что не придумали.

Так уж повелось, что немногие российские специалис-ты по структурному психоанализу (прежде всего Н.С.Автономова) неоднократно подчеркивали недоступность ла-кановского подхода - высокую сложность теории, невозможность полноценного знакомства с практически-ми приложениями, языковые трудности и т.п. Однако в последние годы ситуация изменилась: появились квали-фицированные переводы трудов Лакана [33-36], Россия получила представительство в Ассоциации Фонда Фрей-довского Поля (профессиональное сообщество структур-ных психоаналитиков), да и психологическая культура обрела необходимую степень готовности воспринять тео-рию и практику лакановской школы.

Немалую роль в этих процессах сыграло и знакомство наших ученых с достижениями современного постструк-турализма и постмодернизма. Идеи Лакана трудно по-

[208]

нять, не зная работ Р.Барта, Ж.Бодрийяра, Ж.Делеза, Ж.Дерриды, П.Клоссовски, Ю.Кристевой, Ж.-Ф.Лиота-ра, Ж.-Л.Нанси, М.Фуко и других известных мыслителей последней четверти XX века. Я намеренно перечисляю исключительно французские имена, потому что структур-ный психоанализ - это, помимо всего прочего, очень французская психоаналитическая школа.

Французская философская мысль, вероятно, составля-ет главное "открытие" расширяющегося пространства постсоветского гуманитарного знания. К сожалению, отечественные психологи (в отличие от философов, лите-ратуроведов, лингвистов, социологов) оказались в сторо-не от этого мощного направления. Кроме того, как заме-чает И.М.Чубаров, пониманию структуралистских и постмодернистских идей очень мешает столь свойствен-ное нашей ментальности стремление критиковать, "разоблачать" чужие тексты, особенно необычные или трудные для восприятия:

"Действительно, наша ситуация такова, что не способству-ет никакой передаче кодов, смыслов западной европейской мысли, тем более делезовской. Она всячески препятствует та-кого рода передаче, диалогу. У нас нет того, что в последней делезовской книге (совместно с Гваттари) описано как ситу-ация общения друзей. В случае обмена мнениями у нас преоб-ладают интонации разоблачения, приговора, даже уничтоже-ния оппонента. У нас нет основы, позволившей бы общаться на уровне какого-то реального соперничества, то есть на уровне экспериментов мысли. А именно это помогло бы нам не только понять Делеза, но и принять его дискурс в нашу ситуацию, в нашу культуру, хоть как-то соотнести с другими работающими здесь способами мысли и письма" [70, с.316].

Тем не менее, отсутствие у большинства отечественных психологов интереса к структурному психоанализу для меня остается трудно объяснимым. Ведь это "выносит" психологическую теорию и практику "за скобки" евро-пейской традиции познания. К.Апель [102] показал, что в истории западной философии можно выделить три пери-ода: онтологический, эпистемологический и лингвистиче-ский. По Апелю, онтологический период в философии

[209]

простирается от Платона до Декарта и связан с интересом к пониманию объектов самих по себе и отсутствием тако-вого к познающему субъекту. Следующий период в фило-софии - эпистемологический - длится от Декарта до Канта. В течение него центральный интерес философии переместился с существования объектов к познающему субъекту или Эго. В философском дискурсе преобладают вопросы сознания и его интенциональности, психологи-ческие теории представлены работами У.Джеймса, В.Вундта, гештальт-психологов.

В начале двадцатого века фокус философии сдвинулся на проблему языка, произошел так называемый "лингви-стический поворот", признавший язык первичной сфе-рой философского анализа. На данном этапе знания са-ми по себе становятся объектом, влияние которого необходимо учитывать. Именно в течение этого периода усилиями Л.Витгенштейна и других представителей линг-вистической философии возникают предпосылки для развития структурализма, "вершинной точкой" которого в психологии и стал психоанализ Лакана.

Благодаря лакановским идеям стало очевидно, что вза-имодействия между объектами, субъектами и языком су-щественны* не только для психоанализа и философии, но и для всех людей в их повседневной обыденной жиз-ни. Психоаналитики заимствуют эти философские пред-ставления и пытаются проработать их в аналитической теории и практике. Мой собственный опыт в данной об-ласти ограничен анализом дискурса и превращением симптома в фантазм.

В этой главе я хочу остановиться не столько на методах и приемах структурного анализа психотерапевтического дискурса, общие принципы которого подробно описаны в других работах [см. 23, 27] и в конце данной книги, сколь-ко на специфическом для лакановского психоанализа приеме - конструировании фантазма. Фантазм - совер-

* Так и хочется сформулировать в духе незабвенной ленинской теории отражения: язык первичен, а сознание - вторично. Именно язык определяет бытие, а сознание - всего лишь эпифеномен "поля речи и языка".

[210]

шенно уникальный психический феномен, значение ко-торого для психотерапии трудно переоценить. Использо-вание фантазмов - их создание, разыгрывание иди "развинчивание" - столь же часто используется в практике терапии, как и метафорическая коммуникация. Причем это делают не только психоаналитики - трудно назвать школу или подход, свободные от фантазматических пред-ставлений. И в то же время о фантазме почти никто (за исключением, может быть, постыонгианцев) не говорит и не пишет.

Для того, чтобы у читателя сложилось правильное представление о фантазматическом характере некоторых форм психотерапевтической работы, придется изложить основные положения Лакана, касающиеся структуры и функций психического. По мере необходимости будут кратко пересказаны и другие постмодернистские идеи и представления - разумеется, в той степени, в какой мне удалось их понять. В процессе письма я все время помни-ла, что "в силу исключительной сложности понятий, ко-торыми в данной области приходится оперировать, вся-кий, высказывающий в ней свое суждение, рискует обнаружить истинный масштаб своих умственных спо-собностей" [36, с.9].

6.2. Регистры психики

Начнем с основных положений Лакана, касающихся строения и работы психики. Последняя включает три ре-гистра - Реальное, Воображаемое и Символическое. Их удобно рассматривать в качестве трех измерений⁴⁴ чело-веческой жизни - экзистенциального (чувственный опыт), феноменологического (индивидуальное сознание) и структурного (социальные отношения). Во фрейдовской теории аналогичное разделение на Оно, Я и Сверх-Я сде-лано на основе различия между чисто инстинктивными ощущениями (Ид), осознаваемыми переживаниями (Эго) и социальными устоями (Супер-эго).

[211]

Разумеется, соответствие между фрейдовскими катего-риями и регистрами структурного психоанализа весьма приблизительное. Многообразие психических явлений, как индивидуальных, так и коллективных, невозможно втиснуть в жесткие рамки даже самой совершенной клас-сификационной схемы. Такие феномены, как инсайт, сновидение, трансперсональные переживания, синхронистичность, вообще трудно описывать на языке отдельно взятой психологической теории (не говоря уже о том, что, скажем, теория деятельности для этого совершенно на подходит - она хорошо вскрывает сущность навыков и умений, но практически беспомощна перед фантазмом или архетипическим образом мира). Понимание относи-тельности, приблизительного характера любого описа-ния, представление о том, что любая отрасль научного знания оперирует своими рассказами (recit), созданными по определенным правилам, и есть то, что Ж.-Ф.Лиотар называет "состоянием постмодерна" [116].

В духе постмодернистских представлений, т.е. с уче-том того, что любой рассказ (ведется ли он от имени Фрейда, Лакана, Юнга или A.H-Леонтьева) руководству-ется собственными критериями истинности и точности, основные описательные категории глубинной психологии удобно соотнести друг с другом следующим образом:

Измерение / Подход	Экзистен-циальное	Феноменоло-гическое	Структурное
Классический психоанализ	Ид (Оно)	Эго (Я)	Супер-эго (Сверх-Я)
Структурный психоанализ	Реальное	Воображаемое	Символическое
Аналитическая психология	Инстинкты Комплексы	Эго	Самость Архетипы

Реальное - это доязыковое бессознательное, "до-опыт-ный опыт", нечто невыразимое, исконное, неизгладимое. Это недоступный именованию хаос впечатлений, ощуще-ний, состояний, влечений и чувств, в котором живет но-ворожденный младенец до того времени, когда под кон-

[212]

тролем взрослых, под влиянием культуры и при участии языка он научается, наконец, выражать свои переживания с помощью специально усвоенных семиотических (знако-вых) средств - жестов, осмысленных слогов, слов-наиме-нований, слов-понятий и культурных образцов поведе-ния. Реальное у Лакана, как и у Фрейда, - изначально телесно-сексуальное, нечто бесформенное и аморфное. Оно постепенно осознается в форме целостного образа в возрасте полутора лет.

Момент такого осознания, стадия зеркала (la stade du miroir) - один из важнейших этапов формирования лич-ности*. Начальная точка этого процесса описывается Лаканом как усвоение образа собственного тела. Функция стадии зеркала заключается в установлении связей между организмом и его реальностью. На этой стадии формиру-ется регистр Воображаемого, Я (эго) - как инстанции, в которой субъект себя отчуждает.

В отличие от большинства психоаналитиков Лакан считает эго, сознательное представление человека о себе, мнимой, воображаемой сущностью. Он рассматривает эго как сумму всех психологических защит и сопротивлений, свойственных индивиду, как некую вымышленную кон-струкцию, иллюзорный образ, указывая на который, субъект говорит: "Это я". Произнося эту фразу перед зер-калом, малыш (а позже и взрослый) указывает в действи-тельности не на, а от себя, на целостную и завершенную иллюзию своего тела. Так формируется основополагающее заблуждение человеческого сознания: представление о том, что подлинная природа и сущность желаний и влечений субъекта доступна рациональному познанию и пониманию.

Это изначальное отчуждение составляет, по Лакану, первичный опыт, лежащий в основе воображаемого нар-циссического отношения человека к собственному Я. "Стадия зеркала, - пишет он, - представляет собой дра-му, стремящуюся от несостоятельности к опережению -

* Как и большинство психоаналитиков, Лакан почти нс пользуется этим словом, предпочитая термин "субъект". Отношения "субъскт-Другой" составляют основную экзистенциальную дихотомию челове-ческого существования.

[213]

драму, которая фабрикует для субъекта, попавшегося на приманку пространственной идентификации, череду фантазмов, открывающуюся расчлененным образом тела, а завершающуюся формой его целостности, которую мы назовем ортопедической, и облачением, наконец, в ту броню отчуждающей идентичности, чья жесткая структу-ра и предопределит собой все дальнейшее его умственное развитие" [33, с. II]. Как видим, развитие сознания у Ла-кана не продолжает или дополняет бессознательное су-ществование ребенка, но противостоит ему как нечто ил-люзорное, ирреальное, воображаемое.

Психотерапевты часто сталкиваются с воображаемым самопредъявлением. Мнимая природа собственного Я, которое люди демонстрируют друг другу в интимно-лич-ностном общении или в социально значимых ситуаци-ях, - типичный источник многих трудностей и психоло-гических проблем. Однако действительные сложности, обусловленные воображаемым существованием личнос-ти, лежат намного глубже.

Дело в том, что отчуждение от Реального чаще всего за-трагивает ситуацию удовлетворения потребностей, в том числе и тех, что связаны с самостью (сэлф-потребности, см. ранее, с. 182). "Ложная самость" интенсивно поддер-живает себя за счет действий и поступков, рассчитанных на восхищение аудитории, а подлинные экзистенциальные потребности не просто фрустрируются, но все реже и реже дают о себе знать - с каждым актом воображаемого само-конституирования человек отдаляется от своей настоящей природы. Хорошим примером является описанный мекси-канским поэтом и критиком Октавио Пасом дохляк - мар-гинальный тип личности латиноамериканца, не сумевшего ни интегрироваться в американскую культуру, ни сохра-нить собственную этнокультурную идентичность⁴⁵.

Размышляя над этим и другими литературными приме-рами воображаемого конституирования, я поняла, что представить конкретные описания терапии в рамках данной проблемы очень сложно. Налицо классический па-радокс: воображаемое самоконституирование (в своей раз-витой форме) исключает обращение за психотерапевтиче-

[214]

ской помощью, и наоборот - признание необходимости последней (а, значит, того факта, что в жизни не все так уж хорошо) способствует разрушению данного паттерна поведения. Настоящие "воображалы" никогда не призна-ются в этом ни себе, ни другим.

Люди, страдающие от засилья Воображаемого, засоряю-щие Воображаемым свое и чужое жизненное пространст-во, воспринимаются окружающими очень специфически. Они и раздражают (своей агрессивной неадекватностью, примитивно завышенной самооценкой), и в то же время вызывают жалость и желание помочь. А помогать без за-проса не принято, да и нельзя. Кроме того, ситуация са-мораскрытия для таких лиц - предельно дискомфортная, особенно в случаях, когда собеседник является человеком проницательным.

Одним словом, остается позаимствовать изображение данного феномена в литературе. Вот как описывает свое-го дохляка Октавио Пас:

"Их отличает какой-то опасливый и взбудораженный вид - вид людей, переодетых в чужое и боящихся посторон-него взгляда, который может их вдруг раздеть, пустить наги-шом. Разговаривая с ними, я понял, что настроение у них - вроде маятника, потерявшего ритм и болтающегося теперь, не жалея сил, то туда, то сюда. Такое вот состояние духа - или уж, точней, полное его отсутствие - и породило тех, к кому приклеилось словечко "дохляк"...

Неспособные усвоить окружающую цивилизацию, кото-рая, со своей стороны, их попросту выталкивает, дохляки не придумали иного способа противостоять всеобщей враждеб-ности, чем обостренное самоутверждение... Дохляк знает, что высовываться опасно, что его поступки раздражают общест-во, - наплевать, он как будто сам ищет травли, манит пре-следователей, нарывается на скандал... Безответный и пре-зрительный, дохляк не мешает все этим чувствам сгущаться, пока они, к его болезненному удовлетворению, не выплес-нутся в драку у стойки, налет или вспышку сокрушительной злобы. И тогда, в минуту затравленности, он находит себя, свое подлинное Я. свою неприкрытую суть, удел парии, че-ловека, который - никто" [50, с.11-14].

[215]

Тут схвачена очень характерная для обилия Вообража-емого особенность - саморазрушительные тенденции, то, что в психоаналитической классификации называется аутодеструктивной (self-defeating) личностью. Какая же связь между Воображаемым и агрессией извне?

В конце 70-х годов, уточняя ряд конкретных аспектов своей теории, связанных с психозами и социально-пси-хопатическим поведением, Лакан предложил еще одно понятие со сходной семантикой - кажущееся (нарочи-тое) - по-французски semblant. Этим словом принято обозначать все, что субъект делает невзаправду, понарош-ку и, хорошо понимая "невсамделишность" полученного результата* (будь то научный результат, социальный ри-туал или собственный имидж), яростно требует от окру-жающих его уважения и признания.

Посягательство на кажущееся вызывает взрыв негодо-вания. В равной степени чужое кажущееся выглядит по-кушением на собственные "мнимости", делает уязвимым воображаемое самоконституирование как таковое. Имен-но этот момент отражен в тексте Октавио Паса.

Следует заметить, что расхожие, общепринятые пред-ставления о природе собственного Я в истории психоана-лиза пересматривались не однажды. Достаточно револю-ционными для своего времени были взгляды на Эго, изложенные Фрейдом в работе "Введение в нарцис-сизм" (1914). Через двадцать лет защитная функция Я была подробно описана Анной Фрейд и, наконец, лака-новский психоанализ выразил свою точку зрения в экс-тремальной форме: наше собственное Я, мыслящий субъ-ект (cogito) есть иллюзия разума, созданная им в попытке защититься, ускользнуть от воплощения своей подлин-ной экзистенциальной природы.

Классический психоанализ еще позволяет сохранить представление о Я как о некоторой оболочке или коконе,

* Интересно, что создание концепции кажущегося совпало по време-ни с острыми разногласиями между Лаканом и сторонниками клас-сического направления. В ряде статей (например, "Варианты образ-цового лечения"), написанных много раньше 1968 г., Лакан очень язвительно клеймит "правоверных фрейдистов" за кажущиеся успе-хи в терапии и дутый личный авторитет.

[216]

защитной поверхности, работающей одновременно на два фронта - против травм, причиняемых внешним ми-ром, и против побуждений, идущих изнутри самого чело-века. Лакан в своей теории исходит из того, что Вообра-жаемая природа Я создается другими людьми и навязывается индивиду в том возрасте, когда он еще не способен ни критически относиться к своему восприя-тию, ни сосредоточиться на осознании собственных вну-тренних импульсов. Одним словом, наше Я - нечто сов-сем другое, вовсе не то, чем мы его привыкли считать:

"Чем дальше следуем мы за мыслью Фрейда на третьем этапе его творчества, тем яснее предстает у него Я в качест-ве миража, в качестве суммы идентификаций. Конечно, Я действительно располагается в месте того достаточно бедно-го синтетического образования, к которому субъект сводится в собственном о себе представлении, но оно в то же время являет собой и нечто иное, оно находится и в другом месте, оно имеет и другой источник" [35, с. 297, курсив мой - Н.К.].

Крылатое выражение Артюра Рембо "Я - это Другой" часто фигурирует в роли своеобразной эмблемы взглядов Лакана. Кто же этот Другой, или, на языке признанного мастера литературы нонсенса Эдварда Лира, - мнезнакомец, ты кто?

Лакан говорит о дискурсивной природе Другого. Он ис-ходит из того, что место Другого - общепринятые формы речевой практики, дискурс большинства, способы выраже-ния (артикуляции) Реального, предлагаемые языком и культурой. Общее пространство культуры, "русла возмож-ной речи", выстраивающие универсум человеческого бы-тия, образуют третий регистр психики, Символическое.

Символическое - это структурный уровень языка и социальных отношений. На этом уровне субъект больше не является Бытием-в-себе (Реальным) или Бытием-для-себя (Воображаемым), а скорее - Бытием-для -других. Символическое формируется на фаллической стадии раз-вития. Узловым моментом является исходная эдипова си-туация, от которой зависят первые формы социальных взаимодействий ребенка. Сама природа Символического

[217]

состоит в том, что это структурирующее начало, некий порядок, место культуры, где осознаются и распутывают-ся "судьбы влечений". Структурированное, упорядочен-ное бессознательное (желания Реального) обретает сим-волические формы для выражения, или, в терминологии Лакана, невыразимая реальность бессознательного, озна-чаемое, находит для себя означающее.

Пожалуй, одним из самых темных (и часто поэтому толкуемых превратно) мест лакановской теории является связь между Воображаемым (Я) и Символическим, име-ющая природу смерти. В отличие от Воображаемого субъ-екта (отчуждающей иллюзии, набора идентификаций), субъект Реального, по Лакану, есть субъект, испещрен-ный зияниями - провалами, отверстиями бесконечных полиморфных беспредметных желаний, желаний sui generis, "нехватки ничто". Этот бессознательный субъект обретает [ощущение] себя в моменты Символического означивания желаний, противоположные по своей при-роде Воображаемому удовлетворению. Для личностного Я восприятие таких моментов маркировано удовольстви-ем, однако последнее слишком часто повергается вытес-нению, на месте которого остается аффект. Страх смерти (не рационализированные Воображаемые представления типа "вот-умру-тогда-пожалеете!", а подлинный смерт-ный ужас) - аффект, помечающий главное зияние, ту са-мую "нехватку ничто", которая и составляет экзистенци-альную основу нашего Бытия-к-смерти⁴⁶.

Может быть, для лучшего понимания стоит обратиться к первоисточнику. Лакан писал об этом неоднократно;

нижеследующий текст - это прямое разъяснение данно-го тезиса, ответ участнице семинара на вопрос о связи между Я и смертью:

"Как определить место Я по отношению к общей речевой практике и тому, что лежит по ту сторону принципа удовольст-вия?... В конечном счете, между субъектом-индивидом, с одной стороны, и субъектом, смещенным по отношению к центру, субъектом по ту сторону субъекта, субъектом бессознательного, с другой, устанавливаются своего рода зеркальные отношения.

[218]

Само Я является лишь одним из элементов той общей для всех речи, которая и есть речь бессознательная. Именно в ка-честве самого себя, в качестве образа, включено оно в цепоч-ку символов. Оно представляет собой необходимый элемент введения реальности символической в реальность субъекта, оно связано с зиянием, которое налицо в субъекте с самого начала. В этом, первоначальном своем смысле оно оказывает-ся в жизни человеческого субъекта ближайшей, интимнейшей и самой доступной формой, в которой является ему смерть.

Связь между собственным Я и смертью исключительно тесна, так как собственное Я представляет собой точку пере-сечения между общей для всех речью, в плену у которой ока-зывается отчужденный субъект, с одной стороны, и психоло-гической реальностью этого субъекта, с другой.

Воображаемые связи у человека искажены, ибо в них воз-никает то зияние, посредством которого обнаруживает свое присутствие смерть. Мир символа, в самой основе которого лежит явление настойчивого повторения, является для субъ-екта отчуждающим - точнее говоря, он служит причиной то-го, что реализует себя субъект лишь там, где его нет, и что истина его всегда в какой-то части от него скрыта. Я лежит на пересечении того и другого" [35, с.298-299].

Мне пришлось привести весьма обширную цитату, что-бы продемонстрировать не только сложную диалектику оз-начивания желаний Реального в Символическом регистре, но и преемственность между идеями Лакана и мыслями Фрейда, изложенными в книге "По ту сторону принципа удовольствия". Эта работа, относящаяся к третьему, наи-более зрелому периоду научного творчества великого пси-холога, не может похвастаться такой популярностью у практикующих аналитиков, как "Я и Оно" или "Три очер-ка по теории сексуальности". Может быть, потому, что в ней Фрейд весьма осторожно, если не сказать - скептиче-ски, относится к возможностям психоанализа как метода лечения глубоких психических расстройств. "Все дело в том, что глубоко вытесненное не возвращается," - гово-рил Фрейд. "Если за именуемым что-то есть, то оно не именуемо. И в силу неименуемости своей (во всех оттен-ках смысла, которые в слове этом можно расслышать)

[219]

сближается с неименуемым по преимуществу - со смер-тью," - вторит ему Лакан [35, с. 301].

Но вернемся к Символическому. Несколько упрощая, можно считать, что на первичном уровне, в Реальном, психическое развитие определяется экзистенциальными категориями аффекта и чувственного опыта. Далее, на уровне Воображаемого, феноменология сознания превра-щает чувственный опыт субъекта в идеальный образ самого себя, и, наконец, на Символическом уровне соци-альных отношений основной упор делается на отноше-ния между субъектом и другими людьми.

С развитием Символического несмышленый младенец становится другим. Точнее, попадает под власть Другого. Для обозначения человека в структурном психоанализе ис-пользуется понятие "субъект". Субъект у Лакана - это че-ловек, субъект психики и одновременно индивидуальная личность, субъект деятельности, восприятия и осмысления действительности. Другой - это субъект бессознательного, для которого регистр Реального является естественным и привычным, а Воображаемого не существует вовсе (или, по крайней мере, оно не принимается во внимание).

Другой - это иной, инако- мыслящий, видящий, чувст-вующий. Это ключевое понятие в европейской философии второй половины XX века, в частности, в постмодернизме. У Лакана Другой определяется строго психоаналитически, как источник (и одновременно результат) процессов вы-теснения и сопротивления. Я и Другой диалектически связаны между собой, а истоки этой связи коренятся в не-возможности осознать и принять истину своего существо-вания (Реальное). Лакан пишет: "Референтом собственно-го Я является Другой. Собственное Я устанавливается в отнесенности к Другому. Оно является его коррелятом. Уровень, на котором происходит переживание Другого, в точности определяет уровень, на котором, буквально, для субъекта существует собственное Я" [34, с.б9].

Иными словами, формирование (конституирование) субъекта вбирает различные типы опыта его со-бытия с Другим. Хочу привести пример такого события, экстре-мальной жизненной ситуации, в которой взаимодействие

[220]

с Другим заложило основы экзистенциального мировос-приятия личности. Этот случай из практики произошел во время работы обучающего семинара по глубинной психологии, после лекции, на которой обсуждалась лака-новская трактовка симптома и фантазма. Анализ в каче-стве ко-терапевтов проводили две участницы семинара, а я сопровождала терапию супервизорским комментарием.

Клиентка (назову ее Айше) - молодая женщина лет двадцати пяти. Свою проблему она сформулировала как систематические трудности в чтении выразительных ми-мических реакций при общении с незнакомыми людьми. Если мало знакомый значимый человек (преподаватель вуза, руководитель) в разговоре с Айше проявляет живую мимику, то она сразу теряется, испытывает речевые за-труднения и переживает сильный страх. Сама клиентка рассказывает об этом так (сохранены авторские особен-ности речи - слегка неправильный русский язык):

Айше: Я ничего не понимаю. Если человек говорит, вол-нуется, хмурит брови или смотрит на меня - очень боюсь, от страха забываю, что надо сказать. Даже если учила и все знаю, я думаю, он сердится. Даже необязательно, чтобы кричал - если смотрит строго и молчит, тоже страшно. А когда задает вопросы - я их совсем не понимаю, боюсь переспросить, даже посмотреть на человека.

После пятиминутного обсуждения проблемы и не-скольких попыток разъяснить Айше, что в такой ситуа-ции нечего бояться, она рассказала следующую историю:

Айше: Когда мне было 4 года, однажды вечером, когда уже темнело, я шла мимо разрушенных домов, и один че-ловек (это был молодой парень, высокий, с черными во-лосами) сказал мне: "Пойдем, я тебе что-то покажу". Я не хотела, но он взял меня за руку и завел в полутемный под-вал. Там плохо пахло, а на стенах были какие-то рисунки. Этот парень говорит: "Посмотри!", но было плохо видно. А потом он сказал: "Я хочу, чтобы ты плакала, мне нра-вится, когда дети плачут". А я сказала: "Не буду плакать", и тогда он стал меня пугать. Начал что-то быстро и гром-

[221]

ко говорить, кричал, смотрел на меня. Я видела его лицо, очень боялась, но все равно не заплакала.

Тогда он схватил меня за волосы и ударил об стенку, но я решила, что не буду плакать, и не плакала. Я пони-мала, что он нарочно пугал - то смеялся, то кричал на меня. А потом достал из кармана нож или бритву, что-то блестящее, было плохо видно, и стал резать себе лицо и руки. Кажется, разрезал бровь или веко {показывает на себе), сделал порез на щеке, а потом разрезал на руке ве-ну, потекла кровь, и он этой кровью пытался рисовать на стене что-то. Я тогда поняла, что эти картины нарисова-ны кровью, и запах тоже крови. Он упал, закричал, по-пытался встать, а я убежала, сильно испугалась. Родите-лям ничего не сказала, сказала, что упала на лестнице в темноте, они меня поругали, чтоб я вечером не ходила, где не надо.

Я после этого несколько лет плохо говорила по-русски, но случай на всю жизнь запомнила. Вот, например, я сов-сем не ем мясо, не могу даже смотреть на сырое мясо, по-тому что в нем кровь. Я потом, когда выросла (мне лет 14 было), стала нарочно ходить вечером одна, надеялась его встретить. Потому что боялась, что он там умер, в подва-ле, из-за этого. Я стала интересоваться абстрактной живо-писью, всегда на выставки хожу, читаю о ней книги. Те картины на стенах, мне кажется, были абстрактными.

Случай этот я никому никогда не рассказывала, сама пыталась понять. После школы пошла санитаркой в опе-рационную, хотела понять, как хирург режет человека и все равно добро делает. Хотя и крови боялась, но работа-ла почти год. (Пауза. Явно Айше пытается высказать связь между детской травмой и своей нынешней жизнью). Я из-за этого с людьми теперь почти не спорю и не ссо-рюсь, никогда другого человека не обвиняю, а хочу его понять. Вот недавно мы с подругой разговаривали, она на меня обиделась, потому что не поняла. А я на нее обиде-лась, что она не понимает. И сразу почувствовала себя виноватой, понимаете? Я очень хочу людей понять, по-этому пошла на психологию. И мне трудно, когда я чело-века не понимаю, страшно. Такая проблема у меня.

[222]

Во время рассказа Айше стояла абсолютная тишина, все напряженно слушали и сопереживали. ("Создалось впечатление, как будто пересказывается фильм гениаль-ного режиссера", - говорили позже участники семинара). Экзистенциальный статус ситуации был столь очевидным, что начинающие ко-терапевты в своем стремлении по-мочь забыли о привычных опасениях, связанных с недо-статочным уровнем собственных психотерапевтических навыков и умений. Они сразу попытались прояснить связь между непониманием маленькой Айше действий маньяка и актуальной проблемой взрослой женщины.

В ходе работы стало понятно, что Айше идентифици-рует выразительную мимику незнакомого собеседника с угрожающим поведением маньяка, гримасы и крик кото-рого навсегда "впечатались" в опыт клиентки, образовав специфическую матрицу, структурирующую сложности межличностного взаимодействия. Одна из ко-терапевтов, мать двоих маленьких детей, заняла непримиримую осуждающую позицию, в рамках которой пыталась жа-леть и утешать Айше, резко критикуя поведение парня, "по вине которого произошел весь этот ужас".

Не отрицая ужасный и травмирующий характер эпизо-да, Айше воспротивилась идее виновности маньяка. В хо-де диалога с первым ко-терапевтом стало очевидно, что виноватой она считает себя, и вина эта носит экзистенци-альный характер, поскольку Айше в течение жизни много раз пыталась искупить ее и пришла к убеждению, что ис-купление невозможно. Одновременно стало понятно, по-чему сам рассказ о случившемся имел столь выраженный катартический эффект. Вот фрагменты этого диалога:

Т (терапевт): Айше, Вы понимаете, что он, возможно, хотел убить Вас?

Айше: Не знаю. Я потом, когда выросла, много дума-ла - зачем он меня позвал в этот подвал? Может быть, если бы я посмотрела на те картины, он бы не стал себя резать. Я очень хотела его встретить, потому что боялась, что он .умер там, в подвале, из-за меня. Столько крови...

[223]

Т: Ведь Вы испугались, особенно когда он достал нож. Он мог Вас зарезать, изнасиловать - все, что угодно, мо-жет сделать ненормальный человек с маленькой девочкой.

Айше: Но он порезал себя, потому что я его не поняла, даже не захотела посмотреть. Эти картины были для не-го очень важными, он специально искал, кто может их понять. Наверное, поэтому он позвал маленькую девоч-ку, что его взрослые не понимали. Он надеялся - может, дети поймут.

Т: А зачем он заставлял Вас плакать?

Айше: Он сам заплакал, когда упал. Я только потом по-няла, что он рисовал эти картины своей кровью и плакал, что они никому не интересны, никому не нужны. Я бы хотела иметь у себя дома абстрактные картины. Просила одну свою подругу, художницу, нарисовать так. Я бы ку-пила такую картину за любые деньги, не пожалела бы.

Второй ко-терапевт пытался проверить догадку о том, не связан ли страх в общении у взрослой Айше с ужасом, испытанным ею в детстве:

Т: Ты тогда сильно испугалась, когда он кричал и де-лал гримасы. Поэтому и сейчас боишься, когда собесед-ник жестикулирует и громко говорит?

Айше: Да, и теперь я боюсь, если человек, мужчина, высокого роста и с черными волосами. Я долго привык-нуть не могу, должно пройти полгода, год, пока не при-выкну.

Т: То есть ты боишься собеседников и черноволосых мужчин, как того маньяка? Боишься, что они могут при-чинить тебе вред?

Айше: Нет. Я сейчас расскажу, как на самом деле. Я не боюсь, что он мне плохо сделает, я боюсь, что его не пой-му. Я в детстве много думала, что с тем художником по-том стало. Я не боялась, что он меня убьет, а что он сам умрет. Поэтому ходила вечером, хотела его встретить, увидеть, что он живой. И сейчас не человека боюсь, а что не пойму, как тогда, в детстве. Из-за этого может очень плохо быть людям. Я всегда хочу понять, потому что это самое плохое - когда человека не понимают.

[224]

Терапевт в замешательстве обращается к супервизору и группе:

Т: Я сама ничего не могу понять. Такое ощущение, что Айше этого маньяка не боится, а жалеет. Как будто она даже сейчас не понимает, чем все могло кончиться. (Под-ключается второй ко-терапевт): А какое описывает виктимное поведение! В четырнадцать лет ходила по вечерам одна, надеясь встретить маньяка.

Айше: Его никто не понимал, не хотели смотреть его картины, поэтому он стал таким. Конечно, мне его жал-ко. Он себя так ужасно порезал, а я никому тогда не ска-зала. Если бы рассказала, могли бы его спасти. Пусть да-же в тюрьму посадили, но человек бы живой остался. Я понимаю, что маленькая не виновата была, и все равно знаю, что виновата. Я боялась, что родители будут ругать, а он, может, умер там, в подвале.

Догадка ко-терапевтов о том, что причиной проблемы клиентки является бессознательный страх, пережитый в детстве, оказалась не совсем верной. Привычные психо-аналитические представления о вытеснении, проекции неосознанного и непроработанного страха мешали понять экзистенциальную природу вины, испытываемой Айше, и вторичности чувства страха, связанного с этой виной и обусловленного ею. Супервизор мог бы дать более точную интерпретацию, однако тут возникла еще одна проблема, связанная с обучающим характером работы семинара.

Дело в том, что в качестве ко-терапевтов на сей раз вы-ступали студенты с высокой тревожностью по поводу своих терапевтических способностей и умений. Если бы я сама продолжила работу с клиенткой, ко-терапевты восприняли бы это не просто как неудачу, но, скорее все-го, как полный крах собственных усилий. В то же время успех в оказании помощи Айше рассматривался бы ими как незаурядное достижение. Он мог стать настоящей инициацией, и не только для двух участников, но для всей группы, большинство членов которой поглядывало на меня, ожидая вмешательства "настоящего профессио-

[225]

нала". Напряжение, и без того высокое, все возрастало. Поэтому я поступила так:

С (супервизор): Давайте попробуем разобраться в под-линной природе проблемы, а также в том, как эта приро-да связана с ситуацией терапии. Айше не понимает выра-зительной мимики, в детстве она не поняла картин и поведения высокого черноволосого парня. Ко-терапевты не понимают ее восприятия травмирующего эпизода и поэтому не понимают, как помочь Айше. Если Айше пой-мет их трудности, терапевты поймут, в чем заключается помощь. И тогда будут решены сразу две проблемы: та, о которой рассказывает Айше, и проблема самих терапев-тов - они станут более уверенными в своих профессио-нальных возможностях.

Таким образом, перед ко-терапевтами встала та же про-блема экзистенциального понимания, которую пыталась решать в течение жизни их клиентка. Именно страх не по-нять другого человека, экзистенциальная вина перед "ху-дожником" (Айше не случайно называет его так), а не страх перед маньяком, страх насилия, лежит в основе труд-ностей клиентки. Этот страх преобразован теперь в задачу объяснить другому свой внутренний мир, глубинную при-роду переживаний. Терапевты знают, что если они поймут Айше, то тем самым поймут, что делать дальше и преодо-леют свой собственный страх непонимания операциональ-ной стороны психотерапевтического воздействия.

Посовещавшись, ко-терапевты (соответственно первый обозначен ПТ, и второй - ВТ) пробуют снова:

ВТ: Мы не можем понять чего-то очень для тебя важ-ного, Айше, хотя и очень стараемся. Что-то от нас ус-кользает.

ПТ: Что-то важное для Вас, а для нас, наверное, вто-ростепенное, я так думаю.

ВТ: Что было самым важным тогда, в детстве?

Айше: Эти картины на стенах. Если бы я их посмотре-ла, все, может быть, было бы по-другому.

С (обращаясь к ко-терапевтам): А для Вас что в расска-зе Айше самое важное, самое главное?

[226]

ПТ: Ну, сам рассказ... он такой, мороз по коже. ВТ: Не каждый клиент переживает в детстве эпизод встречи с маньяком.

С: Для Айшг этот страшный эпизод - встреча с худож-ником, а для большинства присутствующих - рассказ о встрече с маньяком. Продумайте, почему возникло такое отличие?

Оба терапевта, наконец, понимают Айше и ее видение ситуации:

ВТ: Ты не виновата, что не рассмотрела картины тогда! Любой четырехлетний ребенок просто испугался бы, и все.

ПТ: Да и что можно понять в абстрактной картине в четыре года!

ВТ: Раз ты не поняла тогда, то сейчас ты как бы запре-щаешь себе понимать мимику - из-за того, что в детстве мимика этого парня помешала тебе понять его картины.

ПТ: Но сейчас Вы это поняли? Вы согласны с нами?

Айше: Да, наверное.

ПТ: Если Вы сейчас поняли, что в детстве были ни в чем не виноваты, то, значит, Вы поняли все, чего не по-нимали раньше в этой ситуации - и тогда, в детстве, и сейчас, когда о ней думали.

ВТ: Теперь ты поняла все про ту встречу - и можешь не бояться больше. Можешь не бояться, а понимать!

Заключительные слова клиентки показывают, что смо-делированное ко-терапевтами разрешение (проблемы) че-рез понимание (происшедшего в детстве) есть действи-тельно разрешение понимать:

Айше: Я думаю так, что теперь понятно. Я не могла об этом случае никому рассказать - боялась, что меня не поймут, осудят. То есть что другие люди будут как я тог-да - не захотят прислушаться ко мне, присмотреться. Но если люди меня не поняли - они не виноваты, я не ста-ну сердиться. И я не виновата, если кого-нибудь не пой-му. Просто надо стараться больше понимать, и не осуж-дать никого, если не получается.

[227]

ВТ: Когда я поняла Айше, я не только поняла, в чем ее проблема, но и в чем моя тоже. Так что мы квиты - она помогла мне, а я ей.

ПТ: Ее проблема решилась, когда она поняла, что мы ее поняли. Теперь она сможет понимать и дальше.

Айше: Да, я согласна. Все правильно, спасибо большое.

Анализируя этот случай, можно выделить два взаимо-связанных между собой аспекта, над которыми стоит по-размышлять. Первый - способ взаимодействия Айше с парнем, которого она называет художником, и второй - способ переработки детской травмы. Начну со второго как более наглядного и лучше отраженного в ходе тера-певтической работы. Айше восприняла и поняла встре-ченного субъекта как экзистенциального Другого, она не стала (или не смогла) маркировать его в качестве манья-ка, насильника, психопата.

Поведение черноволосого юноши можно рассматри-вать как адресное. Айше - адресат, получившие своеоб-разное послание от Другого, означенного как художник. Девочка, хотя и была сильно испугана, пыталась понять странного человека. Экзистенциальная природа понима-ния проявилась в том, что для Айше ведущими концеп-тами, организовавшими восприятие Другого, стали оди-ночество творца, трагизм непризнания, скорбь. Вполне возможно, что окажись на ее месте человек, восприняв-ший ситуацию как эпизод встречи с маньяком, последняя закончилась бы намного хуже.

Ко-терапевты правильно рассматривали основную проблему Айше (непонимание мимики) как результат пе-реработки детской травмы. Они ошиблись лишь в пони-мании того, какая это травма - ущерб, но ущерб, нане-сенный себе (а не другим). Другие не поняты, а не неправые. Когда стало понятно, то наступил момент ут-верждения экзистенциального статуса себя как способной к пониманию Другого. И действительно, Айше в общении очень эмпатийна, человечна, стремится понять людей, встав на их точку зрения. Она производит впечатление совсем не эгоистичного человека, доброго и участливого.

[228]

Удивительно, что к экзистенциальному пониманию оказалась способна маленькая четырехлетняя девочка. Хотя, с другой стороны, именно ребенок, не обладающий запасом общепринятых социальных стереотипов воспри-ятия, смог понять Другого, а не только испугаться.

Это пример показывает, что бессознательный Другой (субъект бессознательного) может захватить контроль над сложной жизненной ситуацией и вполне успешно спра-виться с ней. Ведь Другой - это еще и некая персонифи-кация Символического, формирование личности, ее конституирование всегда происходит "перед лицом Другого". Социокультурная реальность является для бессознатель-ного субъекта главным источником означающих и цели-ком определяет процесс означивания. Символический Другой, понимаемый как субъект бессознательного, до-полнительный к сознаваемым намерениям и интенциям личности, ее глубинное альтер-эго, оказывается вопло-щением рафинированных форм социальности, а выра-жаемые при его содействии глубоко интимные аспекты внутреннего опыта - укорененными в культурном уни-версуме смыслов и значений. Далее я покажу, что этот парадокс (один из многих у Лакана) является ключевым для терапевтического анализа.

Символический порядок есть условие существования субъекта, но устанавливает этот порядок Другой. Хорошее описание природы Символического Другого дает Рената Салецл:

"В лакановском психоанализе другой - символическая структура, в которую субъект оказывается постоянно вовле-ченным. Эта символическая структура не является позитив-ным социальным фактом, она носит квази-трансцендентный характер и формирует структурирующую рамку нашего вос-приятия реальности. Ее природа нормативна. Ее мир - мир символических правил и кодов. Сама по себе она не принад-лежит психическому уровню: это радикальным образом внешний непсихологический универсум символических ко-дов, регулирующих наш психический опыт. Ошибочно пы-таться как интернализовать Большого Другого и редуциро-вать его до психологического факта, так и экстернализовать

[229]

Большого Другого и редуцировать его до институций социально реальности" [59, с.32].

На эдиповой стадии ребенок учится подчиняться соци-альным нормам и запретам, удовлетворять свои желания в соответствии с правилами культуры. Главную роль в этом процессе социализации играет инстанция, которую Лакан называет "Имя Отца". Отец (в широком смысле этого слова - старший, субъект власти и закона) выпол-няет функцию Символического Другого: упорядочивает действительность и учит ребенка жить в обществе и со-блюдать его законы. Неоформленные, бессознательные желания Реального выражаются и формулируются под влиянием Другого, объясняющего нам, как именно хотеть того, чего хочется.

6.3. Другой и желание

Мысль о том, что наши желания - не такие уж и на-ши, исконно собственные, может показаться странной. Однако с самого детства родители и воспитатели, равно как и всевозможные связанные с ними интроекты - будь то Имя Отца, Сверх-Я, Я-Идеал или ангел-хранитель - упорно и настойчиво учат ребенка, что он должен хотеть, как правильно выражать (артикулировать) свои желания, и какие желания можно иметь, а какие - нет. Искушен-ный педагог не станет прямо запрещать ребенку недозво-ленные вещи, он мягко заметит, что "хорошие девочки не хотят водиться с грубыми, невоспитанными, плохо оде-тыми драчунами". Показательный диалог приводит в од-ной из своих повестей Сергей Довлатов:

- Мужчина ты или кто? Ты должен желать меня. В смысле - хотеть. Понятно ?

- Да не желаю я тебя хотеть! Вернее, не хочу желать.

Откуда же берутся наши желания? По Лакану, желания - это влечения Реального, измененные и преобразованные экзистенциальным присутст-

[230]

вием Символического Другого. В качестве фундаменталь-ной предпосылки следует рассматривать отношения меж-ду желанием, свободой и Другим. Человек утверждает свою свободу в акте противостояния Другому, делая его объектом своего желания. "Я направляю свой взор на Другого, который смотрит на меня. Но взгляд не может быть увиден... С этого момента Другой становится суще-ством, которым я владею и который признает мою сво-боду" [114, v.2, р.84]. Здесь Лакан использует гегелевскую диалектику хозяина и раба, чтобы ясно выразить фунда-ментальные отношения между субъектом и Другим. В от-ношении к Другому хозяин пытается отстоять свою свободу, контролируя свободу Другого. Это требует пре-вращения другого субъекта в пассивный объект облада-ния и манипуляции, который признает власть хозяина и его свободу. На ту же тему иронизирует в приведенной выше цитате и Довлатов.

Лакан считает, что субъект может стать хозяином Дру-гого только в связи с сексуальным желанием последнего. "Моя первая попытка стать свободной субъективностью Другого через его объективность-для-меня - это сексу-альное желание" [там же, р. 81]. Для этого в сексуальном желании Другой преобразован в объект внутри опреде-ленной ситуации. Более того, желание превозмогает нар-циссические интенции субъекта и позволяет ему вступить в отношения с доминирующим Другим (раз уж я побеж-ден своими желаниями и не могу ими управлять). "Поз-вольте любому человеку руководствоваться своими пере-живаниями; уж он-то знает, до чего сознание засорено сексуальными желаниями" - пишет Ж.-Л.Нанси.

О дискурсе сексуального желания в связи с актом ласки говорит и Ж.-П.Сартр: "Когда я ласкаю ее тело, Другой рождается под моими пальцами. Ласка - это ансамбль ри-туалов, воплощающих Другого" [121, р. 506-7]. Ласка ре-презентирует влечение, определяемое серией ритуалов, ис-точник которых - желание Другого существовать внутри Символического порядка языка и закона. "Поэтому жесты влюбленных - это язык, на котором можно говорить и которому можно обучиться" [там же, р.507]. Изучая влече-

[231]

ние, можно изучить также и язык желания и, в конечном счете, понять, как он включен в структуру человеческой сексуальности. Исторические аспекты этой проблемы, ис-торию власти, наказаний, безумия и сексуальности, по-дробно исследовал М.Фуко [84, 85].

Еще одна оригинальная теория желания предложена единомышленниками Лакана Жилем Делезом и Фелик-сом Гватгари. В своей работе "Анти-Эдип (капитализм и шизофрения)" (1972) они предприняли фундаментальное структурно-аналитическое исследование желания. "Анти-Эдип" - сложный, типично постмодернистский текст, однако содержание его стоит того, чтобы приложить уси-лия к пониманию результатов авторской мысли.

Желание у Делеза и Гваттари, как и у Лакана, трактует-ся как желание реального, о котором субъект ничего не знает. Желание бессознательно, это нечто, отчуждаемое от потребности вытеснением, оно не может выразиться в запросе, обращенном к другому человеку. Лакан говорил о расколе (Spaltung) между желанием и потребностью: простое сексуальное влечение жаждет удовлетворения, в то время как любовь - это желание Другого (мы желаем, чтобы нас желали). Идеальный возлюбленный - тот, кто всегда желает меня как объект своей любви. В то же вре-мя желание Другого производит меня как некоторую субъективность - этот процесс называется актом конституирования субъекта.

Делез и Гватгари предметом своего исследования сде-лали способы конституирования субъекта желания, выра-ботав для него особый стиль изложения, одновременно психиатрический и политический, и отказавшись в то же время от первенства дискурса над другими предпосылка-ми языка. Последнее связано с попыткой ускользнуть от того, что они называют "диктатом означающего"; выра-зить невыразимое, оставшись за пределами ограничений, накладываемых любыми средствами выражения - вот зада-ча, которую сами авторы декларируют следующим обра-зом: "Означающее? Да оно нам просто ни к чему... При-нудительная и исключительная оппозиция означающего и означаемого одержима империализмом означающего,

[232]

возникающего с появлением машины письма... Эта гипо-теза объясняет тиранический, террористический, кастри-рующий характер означающего" [106, р. 402].

Иными словами, "Анти-Эдип" есть попытка описать глубинную психическую реальность субъекта с помощью языка, в котором означающее не работает. Бессознатель-ное не означивается ("для нас бессознательное ничего не значит, равно как и язык"). Для этого авторы пытаются выйти за пределы разрыва между субъектом высказыва-ний и субъектом высказываемого. В высказывании кли-ентки "Не могу сказать, что я своего мужа ненавижу" первый субъект - та, что не может сказать, второй - та, которая ненавидит. Все высказывание в целом иллюстри-рует раскол между желанием и потребностью, о котором было сказано ранее.

Описанное Делезом и Гваттари положение дел создано тем властным характером, который приобретают в любом обществе или культуре способы выражения желания и, соответственно, формы его удовлетворения. Любой спо-соб выражения, любое означающее определяет желание. Желание реального, о котором субъект ничего не знает, превращается в желание чего-то (общество через свои со-циально-экономические, политические и культурные ин-ституты конкретно указывает - чего именно). Тогда единственный способ утвердить индивидуальную субъек-тивность - это ускользнуть от любых означивающих си-стем, помочь своему реальному "просочиться" сквозь мельчайшие фильтры социальной власти. Для этого не-обходимы "активные и позитивные линии ускользания, которые ведут к желанию, к машинам желания и к орга-низации субъективного поля желания... Давать потокам проскользнуть под социальными кодами, пытающимися их канализировать, преградить им путь" [106, р. 399-400].

Совокупность всех возможных форм проявления и реа-лизации желания Делез и Гваттари называют производст-вом желаний, оно образовано действиями машин желания. Субъект же - это просто связь между "машинами-орга-нами", носителями (точнее, производителями) безличных желаний и "телом без органов" - своего рода потенци-

[233]

альной возможностью различных желаний. Это может быть, например, тело власти, капитала, дискурса, пищи и т.п., соответственно субъект, установивший с ними связь, желает высокого социального статуса, денег, говорить, есть и пр. Таким образом, у Делеза и Гваттари субъект предельно бессознателен, он есть момент связи механиз-ма желания с возможностью, сама эта связь, а не то, что возникает, оформляется, конституируется в момент осо-знания и удовлетворения влечений.

Более того, субъект не производится отдельными акта-ми связывания, посредством них процесс желания запи-сывается на поверхности тела без органов. В форме запи-си таких возможностей конституируется само тело без органов. Так возникают принятые в культуре схемы вож-деления, предопределяющие, кого (или чего), как и в ка-ких ситуациях может возжелать субъект. В силу своей не-осознаваемости, скрытости, абстрактности они обладают поистине зачаровывающей силой: человек знает, чего он хочет, и ощущает силу своего желания, но сплошь и ря-дом не способен ответить на вопрос, почему хочет имен-но этого, именно такого. Так "машина желаний" превра-щается в "машину волшебства".

Другой, альтернативный путь - это упомянутая выше траектория ускользания. Субъект скользит по "телу без органов", не прикрепляясь к нему своими желаниями. Желание как бы просачивается сквозь "тело без органов", в любой момент времени субъект может удовлетворить желание, испытывая при этом наслаждение не от того, что он получил, приобрел, усвоил или проявил, а от ощу-щения "Это же я...", "это мое...". Такое бессознательное удовлетворение от своей истинной сущности свойственно "холостой" или "безбрачной" машине - чистому жела-нию субъекта. Бессознательное само себя воспроизводит, а человек при этом испытывает ни с чем не сравнимое ощущение своей подлинности. "Это же я, никакой, ни-чей, равный лишь себе самому..." Бытие человека естест-венно, он просто живет - подобно тому, как природные явления и процессы не преследуют никаких специальных целей, они просто есть. Так же и субъект в качестве "без-

[234]

брачной машины" просто есть, в качестве "желающей машины" хочет быть, а под властью "машины волшебст-ва" должен и вынужден быть таким, как культурный обра-зец, записанный каком-нибудь "теле без органов".

Приведенные рассуждения могут показаться слишком сложными. Но это не мешает им хорошо и точно отра-жать действительное положение дел. В терапевтической работе всегда нужно четко представлять себе диалектику бессознательных желаний участников анализа, иначе психотерапевт может легко втянуться в бесконечное про-изводство желающих машин, в роли которых поперемен-но будут выступать субъекты, конституирующие себя в аналитическом процессе.

Иногда проекции бессознательных желаний создают немалые трудности. Приведу пример. Однажды клиентка У., привлекательная женщина лет 35, в групповой работе высказала довольно необычную жалобу:

К: У меня есть одна проблема, на самом деле очень серь-езная. Дело в том, что я просто не могу смотреть по телеви-зору программу "Поле Чудес". Там ведущий, вы все знаете, такой... хитрый... как же его зовут... (забыла фамилию). Од-ним словом, он мне ужасно неприятен. Я просто отворачи-ваюсь и выхожу из комнаты, если идет эта передача.

В процессе групповой терапии выяснилось, что за не-приязнью к телеведущему Л. Якубовичу скрываются сложные, амбивалентные чувства г-жи У. к ее знакомому. Один из членов группы попытался понять, чем Якубович напоминает этого приятеля. Оказалось, что внешне они совсем не похожи, у них разный рост, совершенно отли-чающаяся манера одеваться и разговаривать, одним словом - ничего похожего. Тогда я высказала предполо-жение, что, может быть, этот знакомый (назову его Сер-геем) напоминает Якубовича стилем своего взаимодейст-вия с клиенткой. Она горячо с этим согласилась, а затем расплакалась и отказалась обсуждать проблему в группе.

В индивидуальной работе госпожа У. признала, что отно-шения с Сергеем, очень значимые для нее, зашли в тупик.

К: Я понимаю, что он просто использует меня. Как будто играет в очень хитрую игру - и всегда в выигры-

[235]

ше. Знаете, как Якубович - видно, что он умнее и хит-рее всех этих гостей в студии, и он всегда выставляет их полными дураками. А те все равно смотрят ему в рот и ждут призов, выигрышей. Подарки ему дарят, заискива-ют, и еще пытаются взять верх. Я просто не могу на это смотреть - так и хочется закричать: вы что, не понима-ете, что вас дурят?!

Было очевидно, что игровая ситуация взаимодействия телеведущего с участниками "Поля Чудес" представляет собой своеобразную миметическую копию отношений г-жи У. с ее возлюбленным. Поэтому телепередача стала постоянным напоминанием о неблагополучии в личной жизни, своеобразным "фантомом" проблемы, вызывав-шим сильное отторжение. В ходе дальнейшей беседы вы-яснилось, что клиентка сильно идеализирует Сергея. По-пытка помочь взглянуть на ситуацию более объективно вызвала сильное сопротивление:

Т: Что Вас особенно задевает в поведении приятеля?

К: Нужно все время прятаться, скрываться. В конце концов, мы же не дети малые.

Т: Он скрывает роман с Вами?

К: Ну, он, знаете ли, занимает довольно высокое поло-жение. Ему неприлично ко мне приходить. Послушайте, Вы понимаете, что я хочу сказать... (прямое указание кли-ента аналитику, что для правильного понимания последне-му надо внимательно слушать).

Т: А Вас это устраивает?

К: Не то чтобы нет, скорее не совсем. (Линия ускольза-ния проходит через дискурс). Мне бы хотелось не быть больше... Нет, скорее не хотелось, а так получается, что я значу... могу... одним словом я меньше, чем остальные.

Т: Поясните, пожалуйста, в чем тут дело.

К: Не скажу, что мне это нравится, но это жизнь. Такая жизнь меня не устраивает, а другой нет. Я совсем запута-лась, как телезрители в студии. Особой радости нет, но жить по-другому - не выходит. Я с ним чувствую себя маленькой и глупой, и ничего не меняется. А он это устраивает... сильно устраивает это... это его... (Клиентка на-

[236]

чинает лепетать, как маленькая девочка, и в конце концов умолкает).

Слушая этот довольно бессвязный монолог, я обрати-ла внимание на сниженную критичность восприятия жизненной ситуации. Применив лакановский принцип анализа "означающее как означающее"⁴⁷, я поняла, что речевое поведение г-жи У. на сеансе - тоже миметическая копия: она ведет себя как маленькая девочка, и такой же предстает в ситуациях взаимодействия с Сергеем. Подчеркнутые выражения указывают на бессознательное желание быть меньше (быть маленькой). Очевидно, что возлюбленный использует это желание в своих интересах, поэтому госпожа У., с одной стороны, недовольна, а с другой - в качестве желающей машины - находит в сло-жившейся ситуации бессознательное удовлетворение.

Стало понятно, почему сложившаяся ситуация - дискомфортная, неудовлетворительная с многих точек зрения - остается неразрешенной. Фактически в отно-шениях с Сергеем клиентка чувствует себя юной, неиску-шенной, неопытной девушкой, почти девочкой. Ей по душе такая ипостась, а партнер, в свою очередь, прель-щен возможностью иметь в одном лице и опытную лю-бовницу и наивную, беспомощно-привлекательную. Они взаимно поддерживают совместную инфантильную фан-тазию, неподходящую для внешнего социального мира (где г-жа У. должна вести себя по-взрослому). Телепере-дача "Поле Чудес" и ее ведущий в качестве игровой миметической копии реальных отношений затрудняют "встраивание" этого паттерна в Символический регистр и напоминают о воображаемом характере взаимодействия.

Структурно-аналитическая парадигма предлагает нео-граниченные возможности для понимания бессознатель-ного. По мере того как терапевт усваивает эту непростую, но уникальную по своей эффективности теорию, у него начинает формироваться более адекватное представление о сущности психотерапевтического взаимодействия. В большинстве случаев хорошая терапия имеет природу фантазма. Но прежде чем рассматривать его подробнее, следует остановиться на различных формах конституиро-

[237]

вания субъекта, главным образом воображаемых, по-скольку именно они, как в предыдущем примере, лежат в основе психологических проблем невротического уровня.

6.4. Воображаемое. Симулякр. Порнография

Регистр Воображаемого всем хорошо знаком. Этот спо-соб конституирования лежит в основе того, что принято называть социальной действительностью. Воображаемое, "ряд фикций, для отдельного индивида принципиально не-устранимых", является проблемой не само по себе (это обычная, нормальная жизнь, работа, общение), а лишь в тех случаях, когда в качестве артефакта изолирует, отчуж-дает субъекта от его собственного уникального внутренне-го опыта. В равной степени это касается и процессов иска-жения действительности (психологические защиты и т.п.).

Впервые специфику такой воображаемой подмены опи-сал еще Фрейд в работе "Утрата реальности при неврозе и психозе" (1924). Позднее Лакан с раздражением говорит о типичной ошибке психоаналитиков и психиатров, отож-дествляющих психоз с засильем воображаемого, а не с от-сутствием этого регистра: "Проблема состоит не в потере реальности, а в силе, вызывающей к жизни то, что засту-пает ее место. Но что проку говорить с глухими {психоана-литиками классического толка - Н.К.) - проблема ведь у них уже решена: склад бутафории находится внутри, и по мере надобности ее достают оттуда" [33, с.98].

Невроз у Фрейда представлен попыткой субъекта заме-нить потерю реальности воображаемыми объектами фан-тазии и идеализированными нарциссическими отноше-ниями. Лакановскую теорию Воображаемого в какой-то степени можно вывести из представлений о неврозоподобном характере культуры и морали [79]. Однако идеи, высказанные Фрейдом в "Недовольстве культурой", в структурном психоанализе подверглись радикальным из-менениям.

По мнению постмодернистов, стратегия подмены, ими-тации, симуляции является главной осью современного

[238]

общества. Человеческая жизнедеятельность почти не представляет Реальному возможностей для проявления, а большая часть наших социальных занятий и обязаннос-тей описывается категорией гиперреального. Последнее, как пишет Ж.Бодрийяр, состоит из призраков реальнос-ти, которые он называет симулякрами. Симулякр - это замена реальных вещей (или чувств) подделками, причем область фальсификации затрагивает скорее смысловую сторону вещей и событий, нежели их онтологию.

Например, типичным для нашего социума проявлени-ем супружеской любви являются подарки (цветы, парфю-мерия, драгоценности). Если муж дарит все это жене вместе со своей любовью, выражая и символизируя (оз-начивая) ее таким способом - перед нами естественная форма отношений. Если же он делает такие подарки вме-сто подлинного чувства, это симулякр. Любой психотера-певт неоднократно слышал подобные жалобы и взаимные претензии супругов.

Симулякры обладают определенной властью, прежде всего в сфере регулирования ценностей. Бодрийяр пишет:

"Симулякры - это не просто игра знаков, в них заключе-ны также особые социальные отношения и особая инстанция власти... Имеется тесная связь между иезуитской покорнос-тью души (perinde ас cadaver) и демиургическим замыслом избавиться от природной субстанции вещей, заменив ее суб-станцией синтетической. Как и подчиненный организации человек, вещи обретают при этом идеальную функциональ-ность трупа. Здесь уже заложена вся технология и технокра-тия - презумпция идеальной поддельности мира, которая находит себе выражение в изобретении универсального веще-ства и в универсальной комбинаторике веществ" [7, с. 116].

В сфере душевной жизни симулякр особо сильно стре-мится представить себя более реальным, чем сама реаль-ность. Главное здесь - не столько имитация, сколько претензия на бытие. Истерические личности сплошь и рядом непомерно раздувают "мифы об истоках" и знаки (стигматы) реальности, осуществляют бешенную эскала-цию вторичной истины, объективности и аутентичности. Терапевтическая конфронтация не всегда может остано-

[239]

вить, пресечь симуляционное моделирование, ибо, как уже говорилось, в нашем обществе симуляция широко-масштабна, обычна и типична.

Настолько, что сама реальность вынуждена совпадать с моделями симуляции. Симулякры уже давно более реаль-ны, чем вещи, более значимы, чем слова. Они ценятся больше, чем действительность, и более желанны, посколь-ку просто люди (ценности, желания, чувства) далеко не так красочны, престижны и вездесущи, как рекламируе-мые повсюду симулякры. У естественного, природного че-ловека нет потребности в абсолютно свежем дыхании. Бо-лее подробно о таких вещах можно прочесть хотя бы у В. Пелевина в "Generation П."

Одним из наиболее массовых симулякров современно-сти (наряду с поп-искусством, рекламой, дайджестами и т.п.) служит порнография. Первоначально порнографию объясняли как результат сублимации сексуальных ин-стинктов, однако место, занятое ею в современной куль-туре, заставляет пересмотреть эту слишком простую тео-рию. По мнению постмодернистов, основной фантазм, реализующийся в порнографии (Сьюзен Зонтаг исполь-зует понятие "порнографическое воображение"), - не фантазм секса (Реального), а поглощение его гиперреальностью, симулякром. Вуайеризм⁴⁸ порнография, говорит Бодрийяр, - это не сексуальный вуайеризм, но вуайеризм представления и его утраты, головокружение от ут-раты сцены и вторжения непристойного:

"Непристойность выжигает и истребляет свои объекты. Это взгляд со слишком близкого расстояния: вы видите то, чего никогда не видели, - вы никогда не видели, как функ-ционирует ваш пол; вы не видели этого со столь близкого расстояния, да и вообще не видели - к счастью для вас. Все это слишком правдиво, слишком близко, чтобы стать прав-дой. И как раз это-то и зачаровывает: избыток реальности, гиперреальность вещи" [5, с.333].

Лакан помещает порнографию среди феноменов Реаль-ного, вписанных в психотический дискурс. Поскольку "бесполезно заниматься поисками того, какие фантазмы

[240]

(перверсивные⁴⁹, фетишистские, первосцены) таятся в порнографии, ибо они блокированы ею же вследствие пе-реизбытка реальности", порнографию можно рассматри-вать как вторжение реальной сексуальной экзистенции в регистр Воображаемого - по аналогии с перверсией, кото-рая есть вторжение сексуального в Символическое. В рабо-те "Перверсия, влечение и дискурс" (1963) Лакан пишет:

"Перверт - структуралист в глубине души, ибо он посто-янно пытается привнести себя в сексуальную сферу Другого, символизирующего не только закон, но и любовь. Преобла-дание в садомазохистских отношениях униформы, сценариев и договоров выражает желание перверта отнести собственную сексуальность на уровень социо-Символического порядка, бросая вызов существованию Другого.

Перверсии, реализуя стремление выполнять роль отца, чаще всего используют эротизацию закона и языка. Можно сказать, что садист на Символическом уровне пытается подтвердить за-ключение: "Это я - Другой закона и желания" [114, р.171].

Иными словами, порнография - это "ручная" первер-сия, которую может себе позволить нормальный (невро-тический, а не психотический) субъект. В своем эссе, по-священном порнографическому воображению, Сьюзен Зонтаг определяет порнографию "как общепринятый симптом сексуальной ущербности либо отклонения у ее производителей и потребителей" [22, с.65]. Поэтому встреча с элитными образцами психотического конститу-ирования, которые могут проходить по ведомству порно-графии (например, романы Ж.Батая или "Мальдорор" Лотреамона) оборачивается для "нормального невроти-ка" не удовольствием, а культурным шоком.

В отличие от порнографических или рекламных симулякров (часто совпадающих друг с другом) символизиро-ванное Реальное - та же порнолатрическая (блудопоклонническая) проза Ж.Батая или повести М-Лейриса - только начинают вторгаться в постсоветское культурное пространство. Так что фантазм как форма символическо-го конституирования по-прежнему продолжает ассоции-роваться с психической патологией, а психотерапевты все еще путают его с симптомом.

[241]

6.5. Фантазм в терапии

Способы истолкования в психоаналитических словарях термина "фантазм" выпукло отражают историю развития исследований психических реалий бессознательной ду-шевной жизни. В англо- и немецкоязычных глоссариях этого слова нет вообще, зато Лапланш и Понталис начи-нают соответствующую статью следующим образом:

"Французское слово fantasme было заново введено в упо-требление психоанализом, и потому оно более нагружено собственно психоаналитическими смыслами, нежели не-мецкое Phantasie, причем это слово не соответствует не-мецкому в точности и имеет ограниченное употребление: fantasme - это особый продукт воображения, а вовсе не мир фантазий и не деятельность воображения в целом" [37, с.551-552].

Действительно, структурные психоаналитики широко используют слово "фантазм", помещая его в такие со-блазнительные контексты, как "фантазм первоначаль-ный, фантазм первоначал, первоначало фантазма", "фан-тазм как опора действительности", "фантазм: молчание женского наслаждения" и т.п. Чего стоят одни только на-звания работ - "Логика фантазма", "Возлюби свой симптом", "Все, что Вы хотели знать о Лакане, но боя-лись спросить Хичкока"!

Фантазм - это бессознательный сценарий получения удовольствия, план и способ удовлетворения желаний Ре-ального, о которых субъект ничего не знает. Простейшая иллюстрация психологической природы фантазма - лю-бое аутоэротическое удовольствие: автоматическое дейст-вие, вполне невинное (ковыряние в носу, в ушах, поче-сывание, пощипывание губы и т.п.). Почему эти бесцельные (с виду) действия приятны и успокаивают, так что люди машинально выполняют их в затруднитель-ных ситуациях жизни? А самое главное - почему чело-век конфузится и краснеет, если обратить на них внима-ние, спросить, зачем он это проделывает?

[242]

Ответ достаточно прост. Все эти ковыряния и почесы-вания на самом деле - всецело сексуальные действия, приносящие субъекту аутоэротическое удовлетворение. Поэтому он краснеет, будучи публично застигнут в мо-мент сексуального акта. Он знает, что делает (знает бес-сознательное), но сама связь с базовым уровнем полиморфно-перверсной сексуальности, в котором укоренены аутоэротические действия, вытеснена. Даже у тех, кто смутно понимает, что природа упомянутого поведения суть онанизм. Таким образом, даже простейший аутоэротический фантазм позволяет нам, что называется, и не-винность соблюсти, и капитал (удовольствие) приобрести.

Конечно же, большинство наших фантазмов более сложны. Существует огромное множество воображаемых событий, посредством которых (в более или менее иска-женном психологическими защитами виде) исполняются бессознательные желания, желания Реального. Фан-тазм - как бы окошко, открытое в Реальное, это своеоб-разный компромисс между принципом удовольствия и принципом реальности, посредством которого человек может хоть что-то узнать о своих подлинных желаниях.

Многие фантазмы относятся к самым ранним этапам психического развития (первоначальный фантазм), они по-вествуют о желаниях, которые человек не способен вспом-нить, но в то же время и не может забыть (первосцена, детские фантазмы о совращении). Фантазм и перверсия сходны друг с другом, только извращение - это вторже-ние Реального в Символический порядок, а фантазм - экспансия Символического в экзистенцию Реального.

В этом - корни привлекательности фантазма. Он зача-ровывает и обольщает, поскольку (на какое-то время) возвращает взрослого человека в давно утраченный, бла-женный рай нарциссического удовольствия. Будучи про-дуктом воображения, фантазм противостоит воображае-мой феноменологии социальной жизни, красочно описанной Лаканом: "Он (человек - Н.К.) примет дея-тельное участие в этом общем деле своим повседневным трудом и заполнит свой досуг всеми щедрыми благами культуры, которые - от детектива до исторических мему-

[243]

аров, от общеобразовательных лекций до ортопедии груп-пового общения - дадут ему все необходимое, чтобы за-быть о своем существовании" [36, с.51].

Лакановский вариант аналитической психотерапии ос-новывается на фантазме. Последний присутствует в лю-бых формах терапии, но крайне редко становится предме-том изучения и осмысления. В какой бы форме не выражался сознательный запрос, бессознательное взаимо-действие терапевта и клиента основывается на фантазме. Фантазм - это особый продукт Воображаемого удовле-творения посредством символизации запроса, обращенно-го к аналитику-Другому. Содержание запроса, обус-ловленное аналитической фрустрацией, символически приравнивается к успешной попытке означить желание.

Приведу пример достаточно простого фантазма в тера-пии. Одна из моих клиенток, госпожа Т., на очередном се-ансе захотела обсудить со мной сексуальные претензии ее мужа. Она подробно рассказала о его запросах, подчерк-нув, что сексуальные аппетиты мужа намного превышают норму. В частности, г-жа Т. с возмущением заявила, что муж настойчиво уговаривает ее заняться сексом втроем. "Приведи какую-нибудь свою подругу, и ты увидишь, как это замечательно. А мне не нужно будет идти к любовни-це всякий раз, когда захочется чего-нибудь необычного".

Пересказывала это все клиентка очень эмоционально, то и дело подчеркивая, насколько такое поведение для нее неприемлемо, а желание мужа - попросту чудовищ-но. В какой-то момент я поняла, что фактически г-жа Т. бессознательно, но весьма настойчиво уговаривает меня поучаствовать в проекте ее супруга. В рассказе звучали вожделение и страсть, она, что называется, прямо обли-зывалась.

Соблазняющий характер ее поведения открылся мне в тот момент, когда я почувствовала, что и у меня тоже пол-ный рот слюны. Почему я бессознательно откликнулась на это нехитрое совращение? Ведь мои фантазмы (на-сколько я их знаю) не включают идею "menage a trois".

[244]

Фантазм госпожи Т. попросту индуцировал мой собст-венный. Я представила себе, как буду описывать все это - и соблазнение свершилось.

Предложив клиентке интерпретацию случившегося, я с трудом остановила ее расспросы. Как, у меня тоже есть фантазии? И такие необычные? Пришлось предпринять специальные усилия по восстановлению стандартной си-туации аналитической фрустрации.

Последняя имеет место в случае, когда позиция анали-тика маркирована избытком означающих, тогда как кли-ент испытывает их недостаток. Деятельность терапевта фактически представляет собой конструирование фантаз-ма. Поскольку фантазм представляет собой не действие и не событие, а эффект смысла⁵⁰ в чистом виде, то разли-чие целей участников терапии проходит не в плоскости Воображаемого и Реального, а в семиотических стратеги-ях, определяющих желание.

Аналитик в ходе терапии занимает то место в Симво-лическом, с которым клиент отождествляется. Это поло-жение, из которого субъект видит себя таким, каким ему хочется, чтобы его видели другие. В качестве места про-екции Я-вдеала он может понять желание клиента и обеспечить ему доступ к этому пониманию - за счет эф-фектов смысла, обусловленных интерпретирующей ре-чью. "Когда субъект приносит свое желание в жертву идеалу (аналитическая фрустрация - Н.К.), когда он пол-ностью подчиняется символической идентичности, когда надевает на себя символическую маску, то именно в этой маске и можно разглядеть его желание" [59, с. 26].

Идеал, посредством которого присваивается Символи-ческий Другой - это и другой желания субъекта. Или, как пишет Ж.-А.Миллер, "то, что субъект скрывает, и то, по-средством чего он это скрывает, является и формой ра-зоблачения скрываемого" [118, р. 37]. Любой опытный психотерапевт хорошо ориентируется в таких маскирую-щих стратегиях дискурса клиента и видит за истерически-ми проявлениями - вытесненное ядро бессознательной сексуальности, эдиповы проблемы, за навязчивостями - анальную симптоматику и т.п. И конечно же, свободно

[245]

плавающее внимание аналитика, выделяющее в путанице образов сновидения или цепи свободных ассоциаций па-тогенное ядро, опирается прежде всего на собственные ощущения и переживания - в качестве трансферентного объекта желания клиента.

В качестве универсальных "отмычек" Лакан описывает также метафору и метонимию - лингвистические тропы, посредством которых вытесненный объект желания озна-чивается в дискурсе. Метафора: (вытесненное означаемое связано сходством с означающим, похоже на него). На-пример, вся фрейдовская - фаллическая и вагинальная - символика сновидений. Метонимия: (означаемое и означающее связаны, но не сходством, а смещением, они рядом). Лакановский пример - "я вижу тридцать парусов на горизонте" (вместо "тридцать кораблей с парусами"). Природу метафоры имеет также и симптом: он похож на объект желания. Лакан пишет:

"Двойной спусковой механизм метафоры и есть тот меха-низм, с помощью которого получает определенность симп-том (в аналитическом смысле). Между загадочным означаю-щим сексуальной травмы и термином, заменившим ее в цепочке означающих, пробегает искра, фиксирующаяся в симптоме - а он представляет собой метафору, включающую плоть или функцию в качестве означивающего элемента - значение, недоступное для субъекта, обладающего сознани-ем, у которого симптом этот можно снять" [36, с.75, перевод отредактирован мною - Н.К.].

Интересно, что инициатором включения фантазма в терапевтический процесс почти всегда бывает клиент. Собственно, именно клиенты, продуцирующие много-численные фантазмы, побуждают терапевта обратить внимание на эти специфические феномены душевной жизни. Разумеется, это не значит, будто терапевты не со-здают фантазмов - наоборот, лучшие из них занимают почетные места в анналах психотерапии. Фрейдовская "История болезни Доры", "Пигля" Д.В.Винникотта, "Че-ловек из Февраля" Милтона Эриксона, блестящие рабо-ты К.Ясперса, посвященные Стринбергу и Ван-Гогу, - этот список можно продолжать до бесконечности⁵¹. Но

[246]

обычно именно фантазмы клиентов имеют приоритет - в том смысле, что они чаще становятся объектом анали-за и размышлений.

Одна из клиенток, госпожа Щ., в ходе длительного те-рапевтического анализа периодически возвращалась к дет-скому воспоминанию о серии разрозненных эпизодов, в которых она играла с песком, а затем оказывалась погре-бенной под ним. Я много раз пыталась интерпретировать это воспоминание в различном ключе - как иллюстриру-ющее динамику терапии, имеющее отношение к первосцене, трансферентное, покрывающее и т.п. Ни одна из ин-терпретаций не была ассимилирована, и я сама чувствовала, что дело здесь совсем в другом. К тому же па-мять клиентки не сохранила почти никаких подробностей.

На одном из сеансов, когда у меня возникло хорошо знакомое многим аналитикам ощущение тоскливой не-подвижности анализа и полного застоя в терапии, я по-просила г-жу Щ. рассказать мне что-нибудь другое. "Нет уж, - возмутилась она, - теперь Ваша очередь". Я со-бралась было в очередной раз мягко объяснить клиентке, кто кого анализирует и кто кого должен слушать, но вме-сто этого вспомнила рассказ из книги Итало Кальвино "Незримые города" и почти дословно пересказала его госпоже Щ. Рассказ этот короткий, так что я позволю се-бе привести здесь его полностью:

Аргия совершенно отличается от других городов тем, что в ней вместо воздушного пространства - земля. Ее улицы полно-стью похоронены под землей, комнаты в домах до самого потол-ка засыпаны мелкой глиной, на каждую лестницу, словно нега-тив, накладывается лестница из земли, а вместо неба с облаками ее крыши придавлены каменистыми слоями почвы. Не-известно, удается ли жителям передвигаться по городу, расши-ряя прорытые червями ходы и трещты, из которых пробивают-ся корни растений: влага изнуряет тело, и вряд ли у них есть много сил; должно быть, они неподвижно лежат в темноте.

Наверху, где мы находимся, не видно никакого следа Аргии; однако есть такие, что говорят: "Это здесь, под нами", и им приходится верить, потому что эти места пустынны. По но-чам, приложив ухо к земле, можно услышать, как внизу захло-пывается дверь⁵² [26, с.161].

[247]

Утром на следующий день г-жа Щ. позвонила и попро-сила ее немедленно принять; мне с трудом удалось угово-рить ее прийти к полудню, когда у меня закончились за-нятия в университете. Она торопилась рассказать мне свое сновидение:

Мне снится старый пейзаж из моего детства, дорога от кирпичного завода к дому. Это крутой спуск в довольно глубо-кую балку, а затем - более пологий подъем. Невдалеке - дом моей первой учительницы, в сновидении он сдвинут ближе к за-воду, чем на самом деле. Примерно в первой трети спуска есть пещера с глиняным полом, даже скорее щель, но довольно боль-шая. Я не то чтобы иду или нахожусь в этой пещере, а скорее знаю, что она там, и вижу, как она устроена.

Дальше Вы предлагаете мне нарисовать топографическую карту этой пещеры, а я отвечаю, что лучше, чтобы это был рекламный буклет на глянцевой бумаге, и начинаю рассказы-вать, что в нем должно быть. И тут во сне пещера как-то сливается с образом Каменной Могилы - археологического па-мятника эпохи верхнего палеолита, который находится в окре-стностях города. Я там бывала несколько раз.

Рассказывая, я вижу на стенах пещеры наскальные изобра-жения, очень четкие - могу нарисовать их хоть сейчас: круги, звезды, фигуры людей и животных. Там еще есть нечто, похо-жее на ассирийскую клинопись, осколки керамики, птичьи сле-ды на глине... Кое-что из этого всего действительно есть на Каменной Могиле, но никак не в пещере, которая снится, и я это хорошо знаю. Я думаю, что все это надо умело соста-вить - и тогда все будет в порядке.

И тут я начинаю ощущать неудобство из-за того, что дом учительницы так близко. И еще понимаю (там, во сне), что могу застрять в пещере и чувствую, как ноги вязнут в глине. Это очень страшно, как в детстве, когда меня засыпало пес-ком в большой яме.

Я вхожу в пещеру и вижу, что ее пол как-то разрастается, он тоже глиняный, и на нем появляются следы, но не такие, как в буклете и на стенах, а человеческие - следы босых ног, маленькие, женские, и след мужской обуви - размера 45-го. Босые следы - это точно мои, и я снова пугаюсь, так как по-нимаю, что была в этой пещере, когда ее еще не было (?) Это Глиняная Могила, думаю я, и назад мне уже не выбраться. И тут появляется надежда, что придет тот мужчина, который

[248]

оставил следы обуви. Он действительно входит (я вижу силу-эт на фоне освещенного входа в пещеру), я не знаю точно, кто он, но знаю, что - не тот. Это самое ужасное место в сно-видении. Последнее ощущение, очень смутное - я же не смогу убить его, у меня в руках только буклет, бумажный листок. Проснулась я в тягостной тоске и сразу стала Вам звонить, чтобы рассказать все это.

Я не стала интерпретировать это сновидение в рамках какой-либо традиционной схемы анализа, а вместо этого объяснила клиентке лакановские представления о страхе смерти в Реальном (см. выше, с. 217 настоящей книги). "Концовка сновидения, - сказала я, - иллюстрирует из-вестную мысль Лакана о том, что последнее слово чело-века в отношениях с неведомой ему речью - это смерть".

После этого случая у госпожи Щ. исчезла мучившая ее до этого клаустрофобия (боязнь замкнутых помещений). Совершенно неожиданно я на собственном опыте поня-ла, что представляет собой знаменитый лакановский итог терапии - "исчезновение симптома как сюрприз". Он достигается за счет конструирования фантазма на месте симптома. Обычно терапевт предлагает клиенту другой сценарий получения удовольствия, символически удовле-творяя и реально фрустрируя его желание быть объектом желания Другого (=аналитика). В данном случае боль-шую часть работы выполнило мое Символическое, вовре-мя "вспомнившее" подходящую историю, и бессозна-тельное клиентки, трансформировавшее ее симптом в исцеляющий фантазм. Интересно, что анализ после это-го продолжался куда более динамично. Г-жа Щ. смогла рассказать на терапии о своем страхе смерти - это и бы-ло ее основной проблемой.

Специфика фантазма как психического феномена оп-ределяется также его чрезвычайной динамичностью, по-движностью. Он не только "с легкостью покрывает рас-стояние между психическими системами, переходя от сознания к бессознательному и обратно" (14, с. 285), но и способен легко смещать, изменять позицию клиента, предоставляя множество возможностей для символичес-кого конституирования. Поэтому клиент склонен идеали-

[249]

зировать терапевта, использующего конструирование фантазма, приписывая ему всемогущество и всезнание. Такая позиция ощутимо модифицирует трансферентные отношения и становится объектом анализа уже в самом конце терапии, на стадии сепарации-индивидуации, ко-торую Лакан называет "переходом за грань желания".

6.6. Конец анализа: Переход за грань желания или По ту сторону речи

Окончание терапии - одна из наиболее интересных проблем как классическом, так и в структурном психо-анализе. Я уже касалась этого вопроса во второй главе (параграф 2.2.), но там рассматривались преимуществен-но технические вопросы и освещалась формальная сторо-на: как правильно заканчивать терапию, как лучше это сделать и т.п. Содержательный аспект - что при этом происходит? - как мне кажется, фундаментальнее всего разрешен у Лакана.

Классическая фрейдовская формулировка - анализ за-вершен, когда аналитик и пациент больше не встречаются на аналитических сеансах - прекрасный образец полной речи, несущей в себе всю полноту ассоциаций авторско-го дискурса. К счастью, отец психоанализа снизошел до разъяснений:

"Это происходит, когда выполнены два основных условия:

во-первых, пациента больше не мучают его симптомы, стра-хи и торможения, а во-вторых, аналитик уверен, что пациент осознал достаточно вытесненного и непонятного материла, так что патологическим процессам в его психике не на что опереться. Если это невозможно по чисто внешним причи-нам, то анализ лучше считать неполным, а не незавершен-ным" [108, vol. 16, р.237].

Лакан весьма скептически относился к возможности достижения столь идеальной цели. Объектом его крити-ки, правда, был не столько фрейдовский лозунг, сколько

[250]

попытки М.Балинта, М.Кляйн и других представителей объектной школы воплотить его в жизнь. Кляйнианцы и эго-психологи полагали личностную интеграцию идеаль-ным итогом конца анализа, но фактически понимали эту интеграцию как Воображаемую реализацию субъекта, сведенного к его собственному Я.

Последователи Фрейда рассматривали анализ скорее как синтез: аналитический пациент - это субъект во всей его целокупности, т.е. полный, завершенный, не фрагментированный защитами и вытеснением. По достиже-нии такого результата анализ считался законченным. Ла-кан хорошо понимал мнимую, Воображаемую природу этого идеального гомункула:

"Нам все уши успели прожужжать разговорами о том, что субъект-де берется в его целокупности. Почему он, собствен-но, должен быть целокупным? Нам лично об этом ничего не известно. А вы - вы когда-нибудь таких целокупных существ встречали? Это, наверное, идеал. Я их не встречал никогда. Лично я не целокупен. Да и вы тоже. Будь мы целокупны, мы и были бы каждый сам по себе, а не сидели бы здесь вместе, пытаясь, как говорят, организоваться. Это не субъект в сво-ей целокупности, это субъект в своей открытости. Он, как водится, сам не знает, что говорит. Знай он, что говорит, он бы здесь не был" [35, с.349, курсив мой - Н.К.].

Мы видим, что окончание анализа Лакан связывает с узнаванием субъектом себя, пониманием себя как субъ-екта высказанного, выговоренного в психотерапевтичес-ком дискурсе. Очевидно, что разница между тем, что есть, и тем, что субъект о себе рассказывает, замечаемая сперва только аналитиком, постепенно становится до-ступной клиенту. По мере продвижения терапии эта "разность" уменьшается, и в конце анализа клиент в ка-честве экзистенциального субъекта не нуждается в под-порке Воображаемого Я его дискурса. Многие психотера-певты наверняка оценят по достоинству риторическое восклицание французского психоаналитика: "Неужели мы заставляем людей так много говорить с единственной целью заставить их в конце концов замолчать?"

[251]

Приближаясь к концу, терапия все чаще исследует ди-намику переноса в качестве ведущего бессознательного сценария психотерапевтического взаимодействия. В са-мом начале, когда трансфер только развивается, аналитик расположен в идеальной позиции "мнимого всеведения", тогда как в конце анализа происходит отказ от идеализа-ции Другого и принятие аналитика как отвергнутого объ-екта влечения клиента.

Такой объект⁵³ называется отвергнутым, ибо репрезен-тирует утраченную часть субъекта, вызывающую его жела-ние и любовь. Как известно, Лакан определяет любовь как способность дать кому-либо то, чего он лишен. В ана-лизе этому соответствует ситуация терапевтической фрус-трации, когда аналитик не отвечает на либидный запрос пациента, но стимулирует его желание взаимодействовать и, следовательно, продолжать аналитическую работу.

Более того, отказываясь уступать либидному запросу пациента, аналитик вынужден занять позицию неизвест-ного объекта бессознательного желания, отсылающего к невозможности Символизации Реального. Объект 'а' ре-презентирует присутствие аналитика, фантазматический объект желания и референт вытесненной инфантильной сексуальности.

По мере разрушения (демонтажа) фантазма трансферентной любви терапевт "встраивает" желание клиента в новый, в какой-то степени противоположный сценарий, предполагающий становление субъектности последнего в качестве объекта 'а' для Другого. Клиент смещается от позиции субъекта влечения к позиции объекта 'а', кото-рый является причиной влечения Другого. Лакан называ-ет такую перемену позиции "пресечением фантазма" и связывает его с процедурой "перехода". Именно так кли-ент переходит от признания отсутствия аналитика к ут-верждению его присутствия.

Успешно завершившаяся терапия преобразует невроти-ческую тревогу и различные страхи клиента в чистое удо-вольствие познания им собственной субъектности. Это не значит, что по окончании терапевтического анализа в кабинете сидят друг против друга уже два терапевта, и

[252]

один из них (бывший пациент) - начинающий. Как бы ни привлекала аналитика идея стать наставником, приме-ром и идеалом для других людей и создавать их по свое-му подобию, он не должен забывать, что не это является его задачей в аналитических отношениях, и что, потакая себе, он попросту изменяет своим обязанностям. Если же это случится, аналитик лишь повторит ошибку родите-лей, которые разрушают своим влиянием независимость ребенка. Он просто поменяет одну зависимость на дру-гую. Аналитик не должен замещать Супер-эго или стано-виться отцом для клиента, он всего лишь демонстрирует свою непричастность к зависимости субъекта от идеала и примера Другого.

Хорошо понимая всю справедливость этих положений, хочу заметить, что придерживаться их на практике не так-то просто. В своей работе мне, например, приходит-ся совмещать терапию и преподавание глубинной психо-логии, поэтому навязчивое желание превращать клиентов в студентов - вполне устоявшийся симптом, который я надеюсь проанализировать в подходящей ситуации.

Лакан считает, что независимо от того, будет ли психо-аналитическое вмешательство теоретическим или суггес-тивным, можно утверждать, что оно должно быть неопре-деленным (двусмысленным). Множественность смыслов, которыми оперирует терапевт, обуславливает специфику психотерапевтического дискурса, которую на языке структурного психоанализа можно определить как диа-лектику бесконечного порядка языка и конечности желания.

Терапевтический анализ придает смыслу статус собы-тия в той мере, в какой он отделяется и отличается от положения вещей, которые производят его и в которых он осуществляется. Не случайно становление фантазма выражается в игре грамматических трансформаций, а его самая существенная особенность состоит в том, что фантазм может быть облечен в слова, выражен предло-жением - Символизирован. При этом речевой акт ана-литика, подбирающего означаемые, создавая фантазм, функционирует в качестве перформатива⁵⁴. Это важный признак, отличающий сконструированный в терапевти-

[253]

ческих целях фантазм от фантазмов, порождаемых пси-хотиками.

Посредством фантазма (точнее, череды фантазмов, сконструированных в ходе психотерапевтического обще-ния) клиент переходит из образованного симптомами пространства Воображаемого в поле речи и языка, главен-ствующих в Символическом. Ведь именно система языка обеспечивает возможность выражения (артикулирования) желаний и влечений, а речь - это и есть попытка выра-зить бессознательную реальность, символизировать ее или хотя бы намекнуть. Лакан пишет об этом так:

"Чего бы ни добивался психоанализ - исцеления ли, про-фессиональной подготовки, или исследования - среда у не-го одна: речь пациента... Мы покажем, что речь, когда у нее есть слушатель, не остается без ответа никогда, даже если в ответ встречает только молчание. В этом, как нам кажется, и состоит самая суть ее функции в анализе.

Ничего об этой функции речи не зная, психоаналитик ощутит ее зов тем сильнее. Расслышав же в этом зове лишь пустоту, он испытает эту пустоту в самом себе, и реальность, способную ее заполнить, станет искать уже по ту сторону ре-чи" [36, с.18].

Таким образом, в рамках лакановской парадигмы мож-но выделить два основных этапа психотерапевтической работы: интерпретацию бессознательного и переход за/через фантазм. Исследуя симптомы клиента, аналитик пытается увидеть за ними основной фантазм как сущ-ность наслаждения, блокирующего понимание и даль-нейшее истолкование (не надо забывать, что клиент, осо-бенно поначалу, хочет не понимать, а наслаждаться). Далее нужно дистанцироваться от этого фантазма и со-здать новый, который станет для клиента не просто бес-сознательным сценарием получения удовольствия, но также и моментом истины - такой точкой совпадения Символического с Реальным, в которой субъект достига-ет окончательной идентичности себе самому.

Конечно, субъект, пребывающий в этой точке⁵⁵, - всего лишь гипотеза. Однако Лакан предлагает специаль-ную терапевтическую конструкцию, терапевтический

254

прием, который он называет синтомом. Синтом (sinthome), как указывает С.Жижек, - это синтез, гибрид симптома и фантазма, атрибут синтетического (synthetic) и в то же время святого (saint) человека, субъекта тера-певтического фантазма. Он играет центральную роль в завершении терапии:

"Симптом как синтом есть некоторая конфигурация озна-чающих, пронизанная наслаждением, - это означающее как носитель jouis-sense, "наслаждения со смыслом".

Важно помнить, что симптом обладает предельным онтоло-гическим статусом: симптом, понимаемый как синтом, - это в полном смысле слова единственная наша субстанция, един-ственное позитивное основание нашего бытия, единственное, что придает субъекту устойчивость. Иными словами, только симптом позволяет нам - субъекту - "избежать безумия", выбрать нечто вместо ничто (психотического аутизма, разру-шения символического универсума). Только симптом, связы-вая наше наслаждение с определенными означающими, с символическими образованиями, придает тем самым некий минимум устойчивости нашему бытию в мире" [20, с.80].

Такая формулировка может показаться слишком кате-горичной. Однако мой личный опыт терапевтической ра-боты показывает, что способность произвольно констру-ировать фантазмы и, тем самым, противопоставить сознательный выбор символического конституирования себя как субъекта симуляционному моделированию, опи-санному в предыдущем параграфе, является важным кри-терием успешности терапии. Будучи осознанным, произ-водство симулякров теряет свою ценность для клиента. Воображаемая нарциссическая самоидентификация не претендует больше на статус экзистенциального априори его жизни, а система личностных смыслов начинает бо-лее реалистично соотноситься со значимыми характерис-тиками внутреннего опыта.

Последнее, о чем стоит упомянуть в контексте обсуж-даемой проблематики - это требования к аналитику, его личности и профессиональному мастерству. В отличие от других авторитетов, Лакан категорически настаивает на бессубъектности терапевта. Он жестко критикует исполь-

[255]

зуемые эго -психологами способ смягчения аналитичес-кой фрустрации, высмеивает балинтовский тезис о "жи-вом зеркале"* и особенно непримиримо относится к идее интеграции Я посредством ассимиляции частичных объ-ектов в процессе терапии.

Эта идея популярна среди аналитиков объектной шко-лы. Исходя из представлений о характерной для невроти-ка параноидно-шизоидной спутанности, они рассматри-вают терапевтический процесс как попытку "собрать воедино" все пережитое на прегенитальных стадиях, час-тичные объекты и влечения и т.п. И воссоздание этого воображаемого Я происходит вокруг некоторого центра, которым является Я аналитика. Попросту говоря, тера-пия, основанная на установлении значимых объектных отношений или личном примере ("делай, как я, и будешь счастлив"), по мнению Лакана, есть не что иное, как вос-соединение фрагментов присущего клиенту воображае-мого расчленения.

Таким образом, идеальный терапевт - это Другой как место в структуре Символического. Перефразируя изве-стную поговорку, можно сказать: для того, чтобы быть святым, это место должно быть пусто; воображаемое Я аналитика начисто исключается из терапевтических отно-шений:

"Если аналитиков специально готовят, то делается это как раз с той целью, чтобы были субъекты, у которых собствен-ное Я отсутствует. Это и есть идеал анализа, который, конеч-но же, остается чистой возможностью... Анализ состоит в том, чтобы позволить субъекту осознать свои отношения не с собственным Я аналитика, а с теми Другими, которые и яв-ляются его истинными, но не узнанными собеседниками. Субъект призван постепенно открыть для себя, к какому Другому он, о том не подозревая, обращается на самом де-ле..." [35, с.353].

* Фрейд писал, что аналитик должен быть для клиента бесстрастным зеркалом, в котором отражается личность последнего. "Живое зерка-ло" примерно соответствует интерсубъективной модели отношений "терапевт-пациент". См. об этом также работы М.Гилла [109].

Глава 7. Современные представления об анализе сновидений

7.1. "Долина Царей"

В глубинной психологии трудно найти более интерес-ное и любимое всеми - и терапевтами, и клиентами - занятие, нежели анализ сновидений. Толкование снови-дений - не просто "царская дорога к бессознательному", это настоящая Долина Царей, где покоятся огромные, неисчерпаемые сокровища. И хотя психоанализ фактиче-ски начинался с этого метода ("Толкование сновиде-ний" - первая по-настоящему психоаналитическая и са-мостоятельная работа Фрейда и XX столетия, она вышла в 1899 г., но на обложке стояла дата "1900"), рано гово-рить том, что к 2000 году он (метод*) себя исчерпал.

Правда, как и реальная египетская Долина Царей, об-ласть анализа сновидений разрабатывается не только археологами (аналитиками)⁵⁶, но периодически подверга-ется и налетам грабителей - авторов разного рода сон-ников, число которых со времен Артемидора сильно уве-личилось. К сожалению, даже квалифицированным специалистам [61] бывает, увы, трудно удержаться от со-блазна составить "краткий справочник" символики сно-видений, нечто на уровне "потоп - это к пожару, а по-жар к - потопу; если же снится милиционер то он символизирует контроль супер-эго над влечениями".

* Равно как и классический психоанализ. Несмотря на то, что библи-ография работ, где психоанализ объявляется ненаучным и устарев-шим, может составить толстый том, в который войдут имена и ува-жаемые (Г.Ю.Айзенк, А.Маслоу, Э.Фромм), и малоизвестные, слухи о кончине фрейдизма, как говорится, сильно преувеличены.

[258]

Чем опасны такие грабежи? Bo-первых, авторы сонни-ков (особенно если они настаивают на своей принадлеж-ности к академическим и научным кругам) косвенно спо-собствуют распространению и без того популярного нынче в нашей ментальности мнения, что психоанализ и психотерапия близки к гаданиям, колдовству, "диагнос-тике кармы" и другим столь же одиозным формам прак-тики. Паранаучная рациональность всегда пыталась наря-диться в академические одежды, и многие современные психологические исследования, пренебрегающие методо-логической рефлексией своих оснований, оказываются на грани фола. Яркий пример тому - онтопсихология А.Менегетги или психоистория Л.Демоза.

Во-вторых, и это гораздо важнее в контексте обсужда-емой проблематики, интерпретация сновидений в прин-ципе не может опираться на сонник любого типа, в том числе и психоаналитический. Основная идея толкования снов, сформулированная Фрейдом и нашедшая логичес-кое завершение у Юнга и Лакана, состоит в том, что сно-видение - это некий текст на языке бессознательного, требующий перевода. Попробуйте представить себе пере-водчика, не знающего ни языка, с которого он переводит, ни проблематики, освещаемой в тексте, ни особенностей стиля автора - ничего. У него в руках только словарь, с помощью которого переводится слово за словом. Переве-дите таким образом несколько фраз сами, не используя при реконструкции смысла грамматических и синтакси-ческих правил русского языка. Это и будет толкование снов по соннику. Рядом с таким "переводом" даже ре-зультат автоматического компьютерного переводчика по-кажется шедевром грамматики и смысла.

А ведь сновидение - не сообщение из Интернета и не инструкция на пакете быстрорастворимого супа. Это сложный текст, со своими стилевыми особенностями (=индивидуальность сновидца) и тончайшими нюансами смысла (=бессознательное видение проблемы в контекс-те жизненной ситуации). В рамках использованной выше аналогии сон, истолкованный по соннику (сколь угодно сложному, пусть даже с элементами алгоритма процеду-

[259]

ры интерпретации, как в "Словаре образов" А-Менегетти [44] - это роман Марселя Пруста или Генри Джеймса в виде дайджеста в автоматизированном переводе.

Характерно, что семиотическую специфику сновиде-ния как сложного и неоднозначного текста, нуждающего-ся в переводе, с предельной ясностью выразил именно семиотик, исследовавший проблемы хранения и переда-чи информации в системе культуры. В статье "Сон - се-миотическое окно" Ю.М.Лотман пишет:

"...власть эта (бессознательное - Н.К.) говорит с человеком на языке, понимание которого принципиально требует при-сутствия переводчика. Сну необходим истолкователь - будь это современный психолог или языческий жрец. У сна есть еще одна особенность - он индивидуален, проникнуть в чу-жой сон нельзя. Следовательно, это принципиальный "язык для одного человека". С этим же связана предельная затруд-ненность коммуникативности этого языка: пересказать сон так же трудно, как скажем, пересказать словами музыкальное про-изведение. Эта непересказуемость сна делает всякое запомина-ние его трансформацией, лишь приблизительно выражающей его сущность. Таким образом, сон обставлен многочисленны-ми ограничениями, делающими его чрезвычайно хрупким и многозначным средством хранения сведений. Но именно эти "недостатки" позволяют приписывать сну особую и весьма су-щественную культурную функцию: быть резервом семиотиче-ской неопределенности, пространством, которое еще надле-жит заполнить смыслами" [40, с.225-226].

Лучше, пожалуй, и не скажешь. Поэтому психотера-певты глубинных школ, всерьез относившиеся к интер-претации сновидений, считали эту деятельность верши-ной профессионального мастерства психоаналитика. Известно ревнивое отношение Фрейда к В.Штекелю, ко-торый, по мнению современников, умел толковать сны лучше, чем сам основоположник психоанализа. Настоя-щими шедеврами аналитического мышления являются толкования, представленные в работах Ш.Ференци, Ж.Делеза и особенно К.Г.Юнга.

Так что начинающему психотерапевту к анализу сно-видений нужно подходить ответственно и очень осторож-

[260]

но. С другой стороны, сновидения изобилуют важной для хода терапии информацией и часто являются "прямыми сообщениями" бессознательного клиента бессознатель-ному аналитика. Их анализ - это, в сущности, "беседа" двух подсознаний, происходящая под контролем внима-тельного и сильного Эго аналитика. Что необходимо для успеха такого разговора?

Американский психоаналитик М.Масуд Кан сформу-лировал ряд требований к функционированию психичес-кого аппарата, которые обеспечивают возможность рабо-тать со сновидением. К их числу относятся:

хорошее взаимодействие между Эго и Ид;

внутренний бессознательный источник беспокойства (движущая сила сновидения);

достаточная интегрирующая сила эго и хорошая способность к символизации;

способность дистанцироваться от чересчур жесткого контроля со стороны Супер-эго;

сохранение послеобразов сна в бодрствующем состоянии [63, с.54-56].

Если все эти условия соблюдены, то клиент будет хо-рошо помнить сновидения и станет охотно рассказывать о них терапевту (кажется, нет людей, которые не любили бы говорить о своих снах). Аналитику, в свою очередь, необходимо знание основных принципов работы со сно-видениями, интерпретация которых может существенно продвинуть работу и позволяет хорошо контролировать течение психотерапевтического процесса.

7.2. Функции сновидения в терапевтическом анализе

Как правило, начало терапевтической работы сопро-вождается сновидениями, порожденными бессознатель-ной тревогой, связанной с недоверием к аналитику. Ино-гда сильное сопротивление выражается в том, что клиент не видит снов или не способен их запомнить. После раз-решения этой трудности (можно предложить вспомнить

[261]

более ранние сны, в которых, по мнению клиента, нахо-дили косвенное отражение его проблемы) могут появить-ся сновидения, связанные с темой возможного осужде-ния, преследования и контроля.

Аналитик в них не обязательно представлен в своем собственном обличье. Так, один из моих клиентов (госпо-дин Р., терапия с которым описана ранее в главе 4) видел сон, в котором неизвестные люди в униформе (их было несколько, трое или четверо) ловили его в парке, причем вся ситуация смутно напоминала не то военные учения, не то войну. Молодой человек в сновидении спасался от них, улетая на воздушном шаре. Клиент начисто отрицал возможную связь этого сна с началом терапии:

Т: Ну хорошо, пусть сновидение связано с конкретны-ми особенностями Вашей жизненной ситуации. Но ведь Вы не отрицаете, что приснилось оно после первых сеан-сов, а рассказали Вы его существенно позже.

К: Просто я сейчас его вспомнил.

Т: Возможно, именно потому, что на предыдущем се-ансе я использовала конфронтацию в работе с Вами. Мы немного "повоевали" - и это было дневным остатком⁵⁷, вокруг которого организовался сюжет сновидения.

К: Да нет, просто мне действительно надо решать жиз-ненную проблему, связанную со службой в армии. После окончания вуза снова встанет вопрос о том, как "откосить" от военной службы. Вот я и спасаюсь от солдат во сне.

Т (игнорируя непризнание и ориентируясь на оборот "да нет", признанный маркер амбивалентности): Скажите, а у кого из нас есть воздушный шар?

К: У Вас, конечно. Все эти психоаналитические штуч-ки... (замолкает). Вот сейчас Вы скажете, что я опять проговорился.

Т: Точнее, Вы признали, что сновидение действитель-но имеет отношение в анализу. И теперь сможете при-нять его интерпретацию.

К: Ну, и?

Т: Столкнувшись с приемами психотерапевтической работы и оценив их эффективность, Вы захотели иметь

[262]

что-нибудь столь же могущественное и эффективное, чтобы при необходимости можно было удрать из неком-фортной ситуации. Еще Фрейд говорил о том, что основ-ное назначение снов состоит в исполнении желаний.

К: И что дальше?

Т: Рано или поздно Вы поймете еще две вещи: во-пер-вых, от меня не надо убегать, я вовсе не "ловлю" Вас.

К: Еще как ловите!

Т: Во-вторых, воздушный шар, на котором Вы спасае-тесь - прямое указание на инфляцию и регрессию...

К (перебивая): Почему?

Т: Потому что "раздутое". Семантика такая. А теперь можно подробнее остановиться на вопросе, который Вы мне только что задали - как еще я Вас ловлю.

Этот диалог существенно улучшил наше взаимопони-мание с г-ном Р. Он убедился, что я хорошо понимаю язык его бессознательного (сновидения), и впредь мог ус-пешнее справляться с тревогой, вызываемой интерпрета-циями. Клиент стал больше доверять моему пониманию и более эффективно усваивал аналитические истолкова-ния, в том числе и те, что не были непосредственно свя-заны со снами. Однако этот паттерн стойко закрепился в работе с ним: если наши терапевтические взаимоотноше-ния ухудшались, он рассказывал очередное сновидение, снова убеждался в том, что я его хорошо понимаю и, ус-покоенный, продолжал анализ.

Для удобства понимания и истолкования сновидений можно использовать представления Д.Анзье, Х.Сегал, Д.Гемайла и других современных психоаналитиков, пола-гающих, что сон - это своеобразное пространство, по-верхность которого изоморфна структуре и содержанию терапевтического процесса. В описании анализа сновиде-ний используются такие метафоры, как "пленка сновиде-ния", "экран" и даже "сцена, на которой разыгрывается воображаемый театр сна" (С.Резник).

Самое интересное - это, конечно, преставление о сно-видении как о тонкой защитной оболочке (pellicule), мем-бране, которая, с одной стороны, охраняет сновидца от

[263]

нежелательных воздействий, а с другой - несет на себе их отпечатки. Анзье пишет:

"Этот защитный экран является тонкой мембраной, поме-щающей внешние раздражители и внутренние инстинктив-ные побуждения на один и тот же уровень посредством сгла-живания их различий. Таким образом, это не граница, способная разделить внешнее и внутренне, как это делает по-верхностное Эго; это хрупкая, легко разрушающаяся и рассе-ивающаяся мембрана (отсюда - тревожное пробуждение), недолговечная пленка. Она существует, только пока длится сновидение, хотя можно предположить, что, бессознательно интроецировав ее, он (спящий - Н.К.) регрессирует до состо-яния первичного нарциссизма... а затем погружается в глубо-кий, лишенный сновидений сон " [63, с. 203-204].

Упомянутая здесь защитная функция - это залечивание нарциссической раны, нанесенной травматическим пере-живанием. Причем травма может быть как ранней (связан-ной с индивидуальной историей жизни и особенно детст-ва сновидца), так и актуальной - нанесенной в анализе удачным толкованием, глубокой интерпретацией и т.п.

Как обычно, приведу пример. В числе участников по-стоянно действующего семинара по глубинной психологии и психотерапии была девушка (Галина Ч.) с очень высоки-ми притязаниями на карьеру аналитического психолога. Обучение у нее шло медленно, и невысокий уровень спо-собностей в сочетании с рядом невротических черт приве-ли к тому, что чужие успехи или просто хороший резуль-тат (интересное сообщение, удачная интерпретация, даже удачно купленная другим психоаналитическая книга) она все чаще начала воспринимать как личную травму.

Однажды близкая подруга, выступая в роли супервизо-ра ее терапевтической работы, дала несколько точных, но весьма жестких интерпретаций этого комплекса. После этого на протяжении ряда ночей Галина видела сны, свя-занные с медицинской тематикой (подруга была меди-ком). В сновидениях с различными сюжетами был один и тот же повторяющийся элемент: некто просвечивает ее с помощью рентгеновского аппарата, но на снимке вме-

[264]

сто обычной рентгенограммы - лицо подруги (иногда мое лицо). Защитно-проективная символика этой "плен-ки сновидения" вполне очевидна.

Пелликулярная теория сновидения хорошо согласуется с теорией складки, "сгиба в душе", сформулированной в одной из работ Ж-Делеза [17]. Отдельные сны - резуль-тат инфлексии (изгиба), в процессе которого внутренняя поверхность бессознательного и внешняя - Эго соприка-саются и происходит своеобразное вторжение образов действительности в психическую реальность сна. При этом возникают особые сингулярные точки, представлен-ные фантазматическими образами сновидения. И даже самой удачной аналитической интерпретации, пробегаю-щей по этим складкам, не удается полностью развернуть их - они, как пишет Делез, "уходят в бесконечность".

Терапевт, не пренебрегающий анализом сновидений, хорошо знаком с еще одной характерной особенностью последних: зачастую один и тот же сон приходится истол-ковывать несколько раз на различных этапах терапии. Появляются новые ассоциативные ряды, всплывают вы-тесненные переживания и эпизоды - все это создает но-вый контекст для прочтения скрытого смысла сновиде-ния. Отдельные элементы (скажем, ужасные демоны снов-кошмаров) могут последовательно соотноситься то с личностью аналитика, то фигурами близкого социаль-ного окружения клиента, чтобы быть узнанными наконец как фрустрирующие образы раннего детства или проек-ции родительских фигур.

Вот что пишет по этому поводу французский психо-аналитик Сесиль де Монжуа:

"Искушение поддаться упрощенному представлению, что латентное содержание, подобно "спящей красавице", ждет интерпретирующего поцелуя аналитика-принца, чтобы осво-бодиться от проклятия сопротивления, препятствует научно-му любопытству относительно активных поступательных процессов превращения значения, наблюдаемого в ходе ин-терпретации сновидения. Когда случается, что в следующих друг за другом фазах психоанализа мы вновь просматриваем записи одного и того же сна, у нас остается мало сомнения в

[265]

том, что на другом конце недосягаемого не зарыто ничего похожего на латентное содержание" [63, с.287].

Иными словами, полное и окончательное толкование сновидения - не более чем фикция, даже если в процес-се терапии создается несколько таких толкований, даже если клиент восторженно приветствует аналитическое мастерство и проницательность своего психотерапевта. Недаром один из ведущих специалистов в анализе снови-дений, Карл Густав Юнг, предостерегал психотерапевтов от иллюзии, будто удачное понимание бессознательной символики снов является эффективной и успешной тера-певтической акцией. В работе "Психология и алхимия", основу которой составляют толкования архетипической алхимической символики сновидений, он пишет: "Бес-сознательное есть автономная психическая сущность; любые попытки управлять им оказывают вредное воздей-ствие на сознание. Оно остается за пределами субъектив-ного контроля, в царстве, где природа и ее секреты не могут быть ни улучшены, ни извращены, где мы можем слушать, но не можем вмешиваться" [99, с. 64].

Это и есть, как мне кажется, наиболее разумный и взвешенный подход к толкованию сновидений. Мы мо-жем поговорить с бессознательным, если знаем его язык (логику смысла сновидения), но не стоит испытывать ил-люзию, будто в ходе такого разговора мы узнаем все о своем собеседнике. В лучшем случае мы лишь поймем, насколько он неисчерпаем. И, разумеется, ни один сон-ник - любого типа - не будет здесь полезен: это все рав-но, что использовать френологию или физиогномику для понимания неисчерпаемой природы человеческой инди-видуальности.

7.3. Сновидение как фантазм

Основные теоретические сведения о фантазме уже бы-ли изложены ранее, в главе шестой. В этом же параграфе мне бы хотелось дать целостное описание терапевтичес-кой работы, в процессе которой немалое место занимал

[266]

фантазм, в том числе и в первую очередь - в форме сно-видения.

Я хорошо понимаю, насколько спорными и неодно-значными могут показаться и мои выводы, и - особен-но - способ работы в этом случае, да и в других, где я использовала представления о фантазме в качестве рабо-чих схем терапии. Мой собственный фантазм на эту тему тоже заслуживает изложения, тем более, что облечен в классическую для фантазмов форму архетипического сновидения:

Я медленно - и одновременно очень стремительно - падаю (или погружаюсь) вниз, в темноту. Но есть нечто вроде золо-той сетки, которая меня поддерживает, хотя больше всего это похоже на летящих вниз птиц,. Очень характерное ощуще-ние наслаждения и страха. Страх связан с тем, что я пони-маю - необходима будет вернуться, а как?

Потом я пробую вернуться, выбраться оттуда. Это получа-ется, но я последовательно оказываюсь во многих местах, не-которые их них напоминают реальные пейзажи, некоторые - совершенно фантастичны. Они захватывают меня, и я неопре-деленно долго перехожу из одного места в другое. А потом по-нимаю, что иду по кругу. И последняя мысль - если у меня бы-ла подходящая (нужная? правильная? та самая?) книга, то нашелся бы человек, который вывел бы меня на поверхность.

Данное сновидение не относится к периоду работы с описанной далее клиенткой, оно отражает состояние бессознательного автора в процессе письменного изло-жения происходившего, при работе над книгой. Некото-рые моменты, связанные с его интерпретацией, содер-жит параграф 7.5.

А теперь - описание случая. Клиентка, госпожа Ш., бы-ла скромной и застенчивой молодой женщиной, привык-шей держаться в тени своей более активной старшей сест-ры. По совету последней она посетила несколько семинаров по структурному психоанализу, после чего начала индиви-дуальную терапию. Своей основной проблемой г-жа Ш. считала зависимость от сестры и других старших родствен-ников (она была младшей дочерью в семье с четырьмя де-тьми). Их мать умерла, когда девочке было полтора года, и

[267]

детей воспитывала вторая жена отца. Отношения с мачехой у клиентки были хорошими, из родительской семьи к сест-ре Ш. ушла в возрасте четырнадцати лет.

Госпожа Ш. была замужем, развелась, у нее трехлетний сын. В настоящее время живет с мальчиком одна, хотя фактически - вместе с семьей сестры (их квартиры на-ходятся в соседних подъездах, сестры ведут общее хозяй-ство, вместе присматривают за детьми - у старшей их двое, мальчик и девочка).

В начале терапевтического анализа клиентка высказала несколько конкретных претензий к старшей сестре. По-следняя "слишком вмешивается" в жизнь г-жи Ш. - принимает за нее решения, выбирает занятия и приори-теты, указывает, как воспитывать ребенка, ит.п. "Она да-же распоряжается моей личной жизнью, - жаловалась клиентка. - Не то, чтобы Ирина (для удобства назову так старшую, а младшую, клиентку, - Татьяной - Н.К.) мне прямо запрещала с кем-нибудь встречаться. Но, зна-ете, она может слегка поиронизировать - и мне уже не-удобно. Мне как-то неловко общаться с человеком, кото-рого сестра не одобряет. К тому же она почти всегда потом оказывается права".

В процессе работы стало понятно, что зависимость гос-пожи Ш. - прежде всего социальная. Это материальная зависимость (деньги зарабатывает старшая сестра), а так-же привычные отношения "родитель-ребенок", устано-вившиеся между сестрами в то время, когда младшая бы-ла еще подростком. Клиентка не раз подчеркивала, что такого рода "сестринская власть" ее не тяготит - пробле-ма заключается скорее в непризнании сестрой ее индиви-дуальной субъективности в качестве взрослой и автоном-ной. "Я не спорю, когда сестра распоряжается деньгами, планирует, что нужно купить, и так далее. Она всегда очень щедрая, и даже странно, что скупость проявляется в мелочах - например, она не дает мне книг".

Дойдя в своем рассказе до этого момента, г-жа Ш. по-настоящему разволновалась. Изменилась ее спокойная и сдержанная манера поведения, в речи зазвучали истери-ческие ноты, связный рассказ превратился в поток отры-

[268]

вистых восклицаний, где жалобы на сестру перемежались с агрессивными выпадами в ее адрес. Было похоже на то, что в процессе терапии создалась миметическая копия какого-то актуального конфликта.

Однако говорить об этом конфликте клиентка не хоте-ла. Немного успокоившись, она продолжила рассказ о своих взаимоотношениях с сестрой, акцентируя внимание на том, как Ирина заботится о ней, как хорошо и дружно они живут, и т.п. Речь пустая грозила захлестнуть терапев-тическую работу. В конце госпожа Ш. заметила: "Получа-ется, что никаких проблем с сестрой у меня и нет".

Поэтому следующий сеанс я начала с того, что предло-жила клиентке рассказать какое-нибудь сновидение, в котором участвует старшая сестра. В ответ г-жа Ш. рас-сказала сон, который, по ее словам, впервые приснился ей еще в детстве, и продолжает периодически сниться до сих пор:

Во сне я вижу себя маленькой девочкой, которая бредет по лесу. Знаете, маленькой - как в сказках. Речь не о том, что мне там три года или пять лет - просто я маленькая, а во-круг много опасностей. Затем, опять как в сказках, меня на-чинает преследовать какая-то ведьма ужасная. Я ее не вижу, а просто знаю, что она подкрадывается ко мне. Я бегу, очень быстро, а потом падаю в яму, проваливаюсь куда-то. Но самое страшное - когда ведьма подходит к краю этой ямы и смот-рит на меня. А потом начинает забрасывать меня в яме - ветками, травой, листьями какими-то. Яма наполняется, она становится вровень с землей. Я знаю, что там, по верху, люди ходят, я чувствую, что они не знают ничего - что тут на са-мом деле яма. А я лежу внизу, живая. И знаете, есть ощуще-ние, что все правильно. Правильно, что я в этой яме лежу - я хорошо спряталась. И страха уже нет.

Первое, что подчеркнула клиентка в процессе анализа этого сновидения - его "авторский", сугубо индивиду-альный характер. Она понимала, что сюжет и мотивы сна очень близки к фольклорным, однако настойчиво тверди-ла, что сказки и детские книжки здесь ни при чем:

"Я знаю, что все это очень похоже на сказку, но это мой сон, на самом деле мой".

[269]

Кульминацией сновидения является сцена, в которой ведьма смотрит на девочку, лежащую на дне ямы. Г-жа Ш. указала, что во сне страх уменьшался по мере того, как яма наполнялась ветками и травой. На вопрос о том, с кем ас-социируется ведьма, клиента ответила, что раньше, в дет-стве, это была ее мачеха, потом - старшая сестра, а теперь, скорее всего, ведьма - это я, ее аналитик.

Для понимания сна используем ряд структуралистских и постмодернистских представлений, в частности, идеи Ю.Кристевой, Ж.Лакана и М.Фуко. Сновидение в каче-стве целостного дискурса я буду рассматривать как соче-тание факта и фантазма; структура этого дискурса определяется изначальным базовым расщеплением⁵⁸ го-ворящего субъекта. В качестве главного аффекта снови-дение представляет страх, интенсивность которого сни-жается по мере того, как сновидица оказывается укрытой, спрятанной. Ведьма из преследующей (но не очень страшной) фигуры превращается в помогающую.

Моя интерпретация основывалась на понимании дина-мики страха и ассоциативных значений фигуры ведьмы. Однако, прежде чем высказать свое понимание, я попы-талась выяснить природу бессознательного страха госпо-жи Ш. Одновременно в фокусе оказался интенсивный перенос клиентки, характер которого (положительный или отрицательный) была пока не ясен:

Т: Если ведьма из Вашего сна - это в какой-то степе-ни и я тоже, то что же я все-таки делаю - преследую Вас, или смотрю, или прячу под ветками?

К: Преследуете и смотрите.

Т: А кто из нас троих Вас прячет?

К: Наверное, сестра.

Т: Потому что не дает Вам книг? А от чего можно спрятаться таким способом?

К: От себя... вернее, от нее.

Т: Она прячется в яме, а люди ходят и не знают, что там, внизу?

К (с большой горячностью): Это правильно! Так и долж-но быть! Ведь сновидения - я знаю - это исполнение наших желаний.

[270]

Комментарий: На этом месте я поняла, что "она" - во-все не сестра Татьяны. По-видимому, налицо соответст-вующее базовому расщеплению раздвоение личности сновидицы. Понимая, что такое раздвоение патологично, клиентка прячет свою Другую - подобно тому, как ее в детстве учила этому сестра.

Стоит задуматься, почему раздвоение Эго (типичное для многих сновидений), вызывает столь сильный страх. Не является ли оно миметической копией реальной проблемы г-жи Ш.? Не это ли сновидица прячет под ветками?

Т: Но спрятаться от меня ей вряд ли удастся. Аналитик вскрывает, а не скрывает. По сновидению я преследую и смотрю, так ведь? (Клиентка молчит). Интересно, на ко-го я смотрю, а кого - преследую? (Мы обе молчим какое-то время. Наконец, мое бессознательное берется за рабо-ту). Кто из Вас двоих в этом сне спрятался в яме? От чего Вы прячетесь? От осознания того, что Вас двое?

К: Да, наверное.

Т: Вам страшно, что об этом еще кто-нибудь узнает? Поэтому в яме, под хворостом - комфортно?

К: Наверное, мне нужно рассказать. Недавно я видела у сестры книгу⁵⁹ - там на обложке изображена девушка перед зеркалом, и она целует свое отражение. Я в детст-ве делала также. Я любила смотреть в зеркало и всегда знала, что настоящая я - там, в отражении. Это была моя тайна. А сестра не дала мне эту книгу, как детстве, когда она запрещала мне играть с зеркалом.

(Пока я сидела и думала о том, что таких совпадений не бывает, клиентка внесла в свой фантазм последний штрих):

К: А Вы, я знаю, пишете книги, поэтому не будете пря-тать ее от меня.

Этот сеанс, также имеющий природу фантазма, позво-лил многое понять в проблеме госпожи Ш. Прежде все-го, обозначился психотический страх раздвоения личнос-ти. В полном соответствии с лакановской теорией, образы сновидения предоставили возможность выразить

[271]

материал, касающийся пробелов в Реальном. Вытеснен-ное (что именно, еще предстояло узнать) посредством на-сильственного исключения, форклюзии⁵ в символической форме представлено сюжетом сна. Само сновидение со-держит элементы регрессивного, галлюцинаторного ис-полнения желаний, позволившие наметить дальнейшую стратегию терапевтической работы.

По Лакану, динамика бессознательного в сновидении соответствует клинике психоза. Структура последнего может быть выражена следующим постулатом: "Все, что отвергается в Символическом, должно вернуться в Реаль-ное". В таком психотическом состоянии как сновидение, наиболее радикально отвергается Символический Другой или, как его называет Лакан, Имя Отца. Поведение кли-ентки хорошо вписывалось в фрейдовский постулат о ра-венстве бессознательного, инфантильной сексуальности и сновидений. Поэтому на следующем сеансе наш разго-вор строился вокруг эдиповой проблематики - впрочем, по инициативе самой г-жи Ш.

Она рассказала еще одно сновидение, почти бессюжет-ное, сводившееся к сильному чувству страха, связанного с тем, что кто-то могучий наваливается на нее (лежащую навзничь) и душит. "Такой сон я тоже вижу довольно ча-сто, но он начал сниться не в детстве, а несколько лет на-зад, с юности" - заметила клиентка. Она сразу согласи-лась с интерпретацией, что, возможно, это сновидение связано с сексуальными переживаниями и добавила, что иногда оно включено в чисто эротические сны. Я стала расспрашивать клиентку дальше.

Т: Как Вы считаете, кто это может быть? К: Я сама об этом часто думала. И перебирала всех сво-их приятелей, но я точно знаю, что это не мог быть ни-кто из них. Вернее, я всегда боялась, что это отец. Я по-мню, этот сон впервые приснился, когда я сказала ему, что собираюсь выйти замуж.

На этом этапе терапевтического анализа я сочла необ-ходимым рассказать госпоже Ш. основы фрейдовской те-

[272]

ории Эдипова комплекса. Оказалось, что в этом нет нуж-ды-в опыте клиентки эдиповы переживания были представлены во всей полноте и, как выяснилось далее, именно они и составляли патогенное ядро:

К: Собственно, это и есть, наверное, моя главная про-блема. Я просто не знала, можно ли об этом рассказы-вать. Я знаю, что такое инцест, и сама пыталась понять свои отношения с отцом. Но это сложно, и потом - мы в семье никогда не говорили об этом.

Т: Что Вы называете инцестом?

К: Сколько я себя помню, я всегда очень любила папу. И была его любимой дочкой. Когда я подросла, я иногда думала - странно, что тетя Галя (мачеха Татьяны, вто-рая жена отца) хорошо ко мне относится и совсем не ревнует.

Т: Почему она должна была ревновать?

К (не слушая моих вопросов, говорит, как, в трансе): А отец ревновал, я знаю. Я из-за него не могла встречаться с пар-нями, как другие девушки. А потом получилось так, что он умер - фактически у меня на руках. И когда я узнала, что у меня будет ребенок, сразу решила, что назову в его честь. Понимаете? Папа умер, а я родила сына - и как будто он продолжился. А потом все это случилось с малышом, и когда он умирал - я тоже почувствовала: ну, все... (Умол-кает. Потом, после долгой паузы, меняет тему рассказа):

К: Знаете, это все, с именами, до сих пор важно. Вот я у Вас недавно спрашивала, не можете ли Вы порекомен-довать моему брату хорошего психотерапевта в Харькове. И Вы назвали человека, которого зовут как отца, а отче-ство - как у Вас. Вы его очень хвалили.

Т (заражаясь состоянием клиентки): Ну да, он прекрас-ный специалист. И написал одну из лучших книг по пси-хотерапии.

К: Да, я ее пробовала читать. Сразу взяла у сестры, но ей ничего не сказала.

Обдумывая этот разговор, я поняла, что г-жа Ш. ис-пользует очень специфическую стратегию психического

[273]

моделирования действительности. Ее в полной мере мож-но назвать сновидной или фантазматической, поскольку в дискурсе клиентки реальные факты, их восприятие и понимание, субъективные и объективные характеристики спутаны и слиты, полностью произвольны. "Слова в сно-видениях, - пишет Фрейд, - трактуются как конкрет-ные вещи, поэтому их значения часто комбинируются и совмещаются" [108, vol.2/3, р.ЗЗО]. Аналогично этому речь госпожи Ш. организована на уровне свободной иг-ры означаемого и означающего: слова трактуются как объекты, ибо оторваны от фиксированной цепочки озна-чающих и своих привычных значений.

Такой способ выражения мыслей и чувств, конечно, далек от нормального (обычного). С другой стороны, он представляет собой эффективный компромисс между нормальной (здоровой) и патологической (психотической) формой артикуляции значений и личностных смыс-лов, обычные способы выражения которых невозможны (ядро вытеснения). Большинство людей склонны рассма-тривать этот феномен как чисто патологический (в этом контексте стали понятны страхи сестры - Ирина боя-лась, что Татьяна в какой-то момент может "соскольз-нуть" в психоз полностью).

Лакан в своих работах описывает множество подобных примеров, наиболее известный - "Я возвращаюсь от колбасника" [см. 114, vol.2]. Типичным является и вклю-чение личности аналитика в цепочку означающих, ис-пользуемых клиенткой. Такая встреча с объектом в трансферентных отношениях предоставляет субъекту воз-можность определить свою позицию в связи с существо-ванием сексуальности, феноменологией нарциссического сознания и структурой Другого как возможностью трансценденции, выхода за любые пределы.

В ходе дальнейшей терапии я попыталась выяснить, что именно из представленного госпожой Ш. материала "закольцовано" в симптом⁶⁰. Для этого нужно было как-то разделить реальные события и результаты их психиче-ской переработки во внутреннем опыте клиентки. Задача оказалась непростой, поскольку большая часть воспоми-

[274]

наний и переживаний г-жи Ш. была окрашена сильным чувством вины. Но именно последнее позволило очер-тить проблему-симптом. Суть его состояла в следующем.

Отношения Татьяны с отцом действительно имели вы-раженную инцестуозную окраску (хотя, скорее всего, ис-точником травматических переживаний был не реальный эпизод, а достаточно типичная для истерических девушек фантазия о совращении). Поэтому его смерть стала ис-точником сильного чувства вины. Г-жа Ш. спроецирова-ла это чувство на отношения с братьями и старшей сест-рой, полагая, что они также винят ее в происшедшем. (Одновременно клиентка использовала в качестве психо-логической защиты механизм реверсии - она обвиняла своих родственников в том, что те фактически "бросили" отца умирать на ее руках).

Сын, названный в честь любимого отца, стал для гос-пожи Ш. не просто символическим заместителем послед-него, но, по-видимому, был отождествлен с вытесненным объектом желания. В фантазме отсутствовала способ-ность к различению этих двух фигур (точнее, позиций в Символическом), что легко объяснить регрессивным стремлением к удовлетворению желания. Последнее в данном случае и составляет ядро вытеснения, но считать его просто инцестуозным - преждевременно.

Дело в том, что в биографии г-жи Ш. был еще один травматический эпизод. Когда ее сыну исполнилось пол-года, он получил серьезную травму головы. Клиентка в это время находилась в больнице и не могла ухаживать за мальчиком. Она плохо помнит все подробности, так как большей частью лежала в бреду, с высокой температурой. Однако схожесть обеих ситуаций (смерти отца и тяжелой болезни сына - он, фактически, тоже был близок к ги-бели) ее долгое время навязчиво преследовала.

Именно эти переживания больше всего тревожили ее старшую сестру. Ирина сумела помочь Татьяне, подтолк-нув клиентку к активному исполнению церковных обря-дов. В данном случае сестра проявила отличную ана-литическую интуицию, умело использовав социально приемлемые формы навязчивого поведения (как извест-

[275]

но, в основе целительной силы многих религиозных ри-туалов лежит бессознательная потребность справиться с обсессивными (навязчивыми) страхами). Судя по всему, именно это помогло клиентке "собрать себя" для того, чтобы начать систематическую терапию

Сильное чувство вины, заместившее у г-жи Ш. вытес-ненные мотивы любви и убийства (замечу в скобках, что мне самой часто казалось неправдоподобным столь точ-ное воспроизведение в неврозе современной молодой женщины целого набора классических фрейдовских тео-рий - начиная с фантазма о совращении и кончая судь-бой Первобытного Отца из "Тотема и табу"), обернулось для нее фундаментальной потерей возможности доступа к Символическому Другому. Однако серия фантазмов пре-дотвратила психотическую "потерю реальности" и позво-лила г-же Ш. пройти по узкой тропе между психотическим отчуждением от Другого и невротической фантазией о Другом. В конечном итоге она сумела вернуться в Сим-волический мир закона и желания.

Интересно, что косвенной формой переживаний, сви-детельствующей о таком возврате, стали сновидения-фантазмы с моим участием. На одной из заключительных сессий клиентка сказала следующее:

К: Знаете, я уже научилась хорошо различать Вас на-стоящую и ту, которая мне часто снится. Ее я называю Н.Ф., а Вас - аналитиком. И я понимаю, что Ваши - то есть ее - советы в сновидении, и Ваши вопросы не сов-сем одинаковые.

Т: А чем они отличаются?

К: Когда Вы что-нибудь говорите как Вы, то всегда объясняете что к чему, и что откуда взялось. А та Н.Ф., из снов, этого не делает, хотя ей я верю больше. Нет, не так! Ее я больше слушаюсь, что ли. То есть Вы не застав-ляете меня делать что-нибудь, а она... она не оставляет мне выбора.

Т: Почему?

К: Она больше я, если Вы понимаете, как это. (Замол-кает) Как бы это получше сказать... объяснить... выразить.

[276]

Т: Не торопитесь. Походящее выражение обязательно найдется.

К: Я это для себя понимаю так: если Вы говорите мне что-нибудь, то это Вы сказали. А если говорит Н.Ф. из сновидения, то это как бы я говорю себе - от Вашего имени. Но я не стала бы говорить так - от Вашего име-ни-о незначительном... неважном или глупом. Значит, это тоже важно, хотя и по-другому.

Слова госпожи Ш. являются точной клинической ил-люстрацией лакановского положения о трансформации работы переноса в перенос работы. Последнее гласит, что конфронтация с аналитиком, выступающим в качестве объекта (а'), может иметь место, только если первона-чально субъект поместил аналитика в идеальную пози-цию субъекта, которого можно знать. Другими словами, позитивный перенос (аналитик как знаемый субъект) должен предшествовать негативному переносу (объект, не поддержавший знание Другого).

Это общая работа аналитического знания, итоги кото-рой, как правило, подводятся в конце анализа. Необыч-но, что ее начало инспирировано клиенткой, хотя в дан-ном конкретном случае число невероятных совпадений обстоятельств терапии с теоретическими принципами ее организации далеко выходит за рамки нормы. Я обрати-ла внимание на то, что на сей раз г-же Ш. было легче подбирать означающие - в полном соответствии с пред-ставлением Лакана о том, что знание бессознательного как таковое есть знание бессубъектное, чистый результат отношений и работы, не зависящий от каких бы то ни было форм суждений, и существующий отдельно от со-знания и индивидуальности клиента.

В конце терапии перед нами развертывается чистое функционирование аналитического дискурса, наступаю-щее в тех случаях, когда клиент подтверждает свое жела-ние работать против вытеснения и понимать различия. Фантазм апробирует новую форму социальных отноше-ний, о которой основоположник структурного психоана-

[277]

лиза сказал так: "Ничего не ожидая от индивидов, я все же жду кое-чего от их функционирования" [114, vol.1, p.131].

7.4. Активные техники работы со сновидениями в терапевтическом анализе

Помимо интерпретации, существуют и другие, более активные методы работы со снами. Они предложены в основном постыонгианцами - учениками и последовате-лями К.Г.Юнга, придерживавшегося несколько иных представлений о природе и функциях бессознательной психики. В этой книге юнгианской теории внимания почти не уделялось, так что в последней главе вряд ли стоит приводить систематическое изложение основ ана-литической психологии. Я попробую ограничиться собст-венно постъюнгианскими представлениями, сделав ос-новной упор на архетипической психологии Джеймса Хиллмана. По ходу изложения будут либо изложены вкратце необходимые положения юнгианской теории, либо специально оговорены соответствующие ссылки.

Несколько слов о панораме современного постьюнгианства. Согласно мнению видного теоретика этого направления Эндрю Самуэлса [64], можно выделить три основных школы аналитической психологии: классичес-кую, школу развития и архетипическую. Это членение произведено на основе учета исследовательских и клини-ческих приоритетов, так что вполне уместно говорить о трех различных типах дискурсивных практик - тем бо-лее, что столь принципиальных различий в теории и ме-тодологии, как в психоанализе, здесь нет.

Юнгианцы, принадлежащие к классической школе, ос-новное внимание уделяют исследованиям Самости, понимаемой как трансцендентальная вершина человечес-кого развития, наивысшая полнота творческой самореа-лизации индивида. Всесторонне исследуются архетипические аспекты Самости, ее символические переживания и их влияние на процесс терапии.

[278]

Школа развития, по мнению Самуэлса, больше сосредо-точена на клинических аспектах аналитической практики. Центральной проблемой является перенос, его разнооб-разные формы, архетипическая символизация, взаимное влияние бессознательной психики терапевта и клиента в аналитическом процессе. Именно эти явления реализуют главное назначение юнгианской психотерапии - содейст-вуют процессу индивидуации (личностного роста, разви-тия Самости).

Наконец, архетипическая школа, представленная работа-ми Дж-Хиллмана, АТутгеибюль-Крейга, Г.Корбина, ис-следует и использует в терапии образы, выступающие в ка-честве базового, первичного уровня психической реальности. Речь идет об образах сновидений, фантазии, поэтических и художественных образах, которые рассмат-риваются как проявление и спонтанная деятельность чело-веческой души. Хиллман подчеркивает, что образы имеют сугубо творческий характер:

"В архетипической психологии термин ''образ" не отно-сится к послеобразу, т.е. к результату ощущений и восприя-тия. Не означает "образ" и ментальной конструкции, пред-ставляющей в символической форме некоторые идеи и чувства, выражением которых служит данный образ. В дейст-вительности образ соотносится только с самим собой. За сво-ими пределами он не связан ни с чем проприоцептивным, внешним, семантическим: образы ничего не обозначают. Они составляют само психическое в его имагинативной⁶¹ ви-димости; в качестве первичной данности образ несводим [к чему-либо еще - Н.К.]" [88, с. 63].

Такая точка зрения, при всей ее кажущейся необычно-сти, свойственна на самом деле многим людям. Клиенты часто относятся к создаваемым ими образам именно так - с величайшей любовью и почтением. Попытка те-рапевта разрушить этот пиетет своими интерпретациями может серьезно осложнить ход терапии и нарушить взаи-мопонимание и доверие к аналитику.

И все же интерпретации - неотъемлемая и важнейшая часть терапевтического анализа. Вся проблема состоит в

[279]

том, чтобы уметь различать те моменты, в которых пред-ставленные пациентом образы и мотивы не нуждаются в толковании, а требуют иного отношения. Иногда клиен-ты сами помогают решить эту задачу, иногда нет.

Так, я припоминаю семинар по юнгианскому анализу, на котором одна из участниц с большой эмоциональной выразительностью рассказала историю⁶² о прекрасной девушке, выросшей среди очень некрасивых, уродливых людей. Героиня в детстве долго мучилась оттого, что ее считали непривлекательной и ненормальной, а когда вы-росла, молодой принц из другого племени открыл ей на-стоящее положение вещей, и все закончилось, как и по-ложено, счастливой свадьбой.

С аналитической точки зрения, история была совер-шенно прозрачной. Среди участников семинара не было отбоя от желающих проинтерпретировать те или иные ас-пекты рассказанного в контексте личностных особеннос-тей клиентки и ее возможных психологических проблем. Однако все толкования, несмотря на то, что в большин-стве своем были обоснованными и точными, никак не продвигали работу и, чем дальше, тем больше выглядели неуместными.

Наконец, один юноша осторожно заметил: "Я думаю, эту историю не стоит анализировать. Это просто Маша рассказала о себе, и я лично многое понял. Вряд ли все наши высказывания насчет проективной идентификации и нарциссической самоидеализации в этом случае так уж справедливы".

- Почему? - взвились особо усердные из начинаю-щих аналитиков.

- Потому что Маша на самом деле очень красивая, - честно ответил он.

Так оно и было. Образ стройной голубоглазой красави-цы продолжал незримо витать среди присутствующих на семинаре, и до сих пор многие из постоянных участни-ков его хорошо помнят. С того времени историю "Про Машу среди обезьян" периодически напоминают анали-тикам, которые слишком рьяно (так, что за этим просма-

[280]

триваются компенсаторные мотивы) рвутся разрушать нарциссические саморепрезентации своих клиентов.

Архетипическая психология исходит из того, что обра-зы в качестве базовых элементов психики спонтанны, об-ладают автономностью и величайшей ценностью. В этом своем качестве они могут рассматриваться как единицы структуры личности, ее составные части. Развивая пред-ставления Юнга о базовых архетипах личностной органи-зации⁶³ (в число которых входят Тень, Персона, Анима или Анимус и Самость), Хиллман в 1975 г. предложил парциальную теорию личности.

Суть ее состоит в следующем. Любая человеческая лич-ность характеризуется множеством интенций, стремле-ний, желаний и намерений, в ней в различных пропор-циях смешаны творчество, корысть, жажда нового, любовь к покою, зависть, самопожертвование, честолю-бие, самодостаточность и т.д. Можно представить себе эти части в виде самостоятельных персонажей, последо-вательно или одновременно участвующих в повествова-нии под названием жизнь. "Личность является театром архетипических фигур, - пишет Хиллман, - часть из ко-торых располагается на переднем плане внизу и в центре, другие ожидают за кулисами, а само состязание демонст-рирует героические, коммерческие, комические, трагиче-ские и фарсовые темы" [88, с.36].

Персонифицированные множественные личности, со-ставляющие отдельного субъекта, довольно часто пред-ставлены в сновидениях. В такой форме их можно (и нужно, считает Хиллман, ибо этот способ рассмотре-ния личностной структуры уже сам по себе терапевтичен - он выгодно отличается от научных абстракций ти-па "факторов", "мотивов" или "черт") использовать в работе с клиентами, поскольку непосредственно пережи-ваемые и воспринимаемые образы вызывают меньшее от-торжение и защиту.

С такими парциальными (частичными) личностями в форме образов можно взаимодействовать по-разному. Сними можно поговорить, сразиться, высмеять, заклю-чить в объятия, нарисовать, пожалеть и т.п. По желанию

[281]

клиента, с образами сновидений можно не только разго-варивать, но и танцевать, коллекционировать их, давать имена или угощать мороженным. Эти действия, вирту-альные или реальные, могут быть проявлениями как рег-рессивной угрозы целостности Я, так и прогрессивной дифференциации, способствующей развитию Самости. Все зависит от терапевтической ситуации в целом и про-фессиональной интуиции аналитика.

Одним из наиболее часто встречаемых образов снови-дения является мотив двойника. Дуализм как исконное свойство человеческой природы задолго до Юнга и Хиллмана описывали мифологические, религиозные, литера-турные и философские традиции Востока и Запада. Ин-дийские Веды и древнейшие анналы Японии, шумерские сказания и полинезийские мифы, "Старшая Эдда" и "Тысяча и одна ночь", Платон и Аристотель, Достоев-ский и Ч.Р.Метьюрин внесли свой вклад в понимание этой архетипической фигуры.

В приводимом далее примере тема двойника артикули-рована сугубо академически. "Героиня" этого случая - моя коллега по профессии, психолог, хорошо знакомая с теорией и практикой психотерапии. Наш разговор был просто беседой двух приятельниц (поэтому сохранено ме-стоимение "ты"). Но я думаю, что абсолютно "чистых" от супервизии разговоров на профессиональные темы у пси-хотерапевтов не бывает. Начало было сакраментальным для нашего времени - денег катастрофически не хватает. И я поинтересовалась, почему коллега не расширит свою психотерапевтическую практику. В ответ она сказала:

- Знаешь, я не могу для себя выбрать окончательно - терапия или собственно научные исследования. Я пони-маю, что, по большому счету, одно другому не помеха, но вот для меня это почему-то не так. В нашем городе же-лающих на это дело {иметь психотерапевтическую прак-тику - Н.К.) хватает, придется впрягаться по-настояще-му - и когда писать, читать, думать?

- Я думаю, это все ерунда. У тебя какие-то бессозна-тельные страхи - хотела бы я знать, какие.

[282]

Мы посмеялись и сменили тему разговора, а наутро приятельница рассказала сон:

Мне снится твой рабочий кабинет, книжные полки; компью-тер, правда, мой и расположен по-другому, не так, как у тебя. Я в сновидений это как-то понимаю и иду к одному из шкафов. И вижу книги, которые там стоят, с другой стороны - очень странное чувство, как. будто еще одна я ходит там, за полка-ми. И она не может выйти, потому что ей надо пройти через книги, а этого почему-то нельзя. Причем книжные полки и са-ми книги точно твои, и коты⁶⁴ стоят, но во сне так выгля-дит, будто они застекленные и отчасти зеркальные. Отсюда, наверное, и двойник - а может быть, это потому, что у те-бя зеркало висит над компьютером...

Тут коллега замолчала - мы как раз сидели с ней в этом самом кабинете и обе видели, что над компьютером у меня висят часы, а не зеркало. Далее состоялся следую-щий диалог:

- Вот и интерпретируй это в свете твоей вчерашней теории про мои бессознательные страхи.

- Да это ты "Алисы в Зазеркалье" начиталась - лите-ратурные реминисценции.

- Ничего не реминисценции. Между прочим, зеркало над компьютером висит у меня.

Тут мы и решили разобраться с этим сновидением. По-скольку обе участницы беседы знали глубинную психоло-гию, то основной момент, имеющий отношение к про-блеме - невозможность выйти, потому что нельзя пройти через книги - был понятен, как и ряд второсте-пенных мотивов - отчасти игровые, отчасти реальные отношения конкурентности, существовавшие между на-ми, и т.п. Но разгадка сна упорно не давалась в руки.

И тогда я предложила интерактивную технику - раз уж мы сидим в том самом месте, которое изображено в сно-видении, то пусть коллега воспроизведет свои действия наяву. Она с жаром согласилась и потребовала "для пол-ноты картины" поставить на книжную полку зеркало. Я принесла зеркало и спросила, куда его ставить.

- На полку с книгами по постмодернизму.

- Но это будет низко, тебе по пояс.

- Зато высоко и правильно с точки зрения ценности.

[283]

Я поняла, что мы на верном пути. Подруга взяла с пол-ки несколько книг, разложила их (некоторые даже рас-крыла) и задумалась. Я посмотрела - это были книги Ж.Делеза и М.Фуко.

- Ты почему эти выбрала?

- Я их как-то помню по сну. Точнее, помню заголов-ки... хотя нет, у Фуко все помню.

Названия были такими: "Надзирать и наказывать", "Забота о себе", "Рождение клиники" (М.Фуко), "Логи-ка смысла" (ЖДелез). Я заметила:

- Ну, мы как две гадалки. Можно считать эти книги картами Таро?

- Нет, это, если угодно, мои архетипические персони-фикации.

- Угодно. И что ты о них можешь сказать?

- Тут нет еще одной, - ответила подруга.

- Я знаю, какой именно, - сказала я. И подала ей книгу Делеза, посвященную Фуко. Она раскрыла ее, про-чла оглавление, немного подумала, а потом сказала:

- Вот и решение проблемы.

- Ничего себе, - подумала я. Кто из нас аналитик? Я даже не успела понять, в чем проблема, а коллега говорит о решении. И выразила это вслух. В ответ она сказала:

- А откуда ты узнала, какую книгу дать?

- По названию. Ты выбрала только Делеза и Фуко. А я дала тебе книгу Делеза "Фуко" - как завершающий элемент прогрессии.

- Видишь, кто чем силен. Ты - интуицией, а я - ло-гикой.

И рассказала следующее. Она действительно считала на-учные исследования своим главным делом. Психотерапев-тическая практика, в числе прочего, потребовала бы регу-лярных записей на сеансах и после них. Такая работа - работа архивариуса, в ней почти нет творческого начала, а его отсутствие ужасало подругу больше всего на свете.

Она не размышляла над всем этим подробно - я была права насчет вытеснения бессознательных аспектов про-блемы. Но книга Делеза, непосредственно затрагивающая соотношения мысли, познания и описания его результа-

[284]

тов, структурировала затруднения и подсказала решение проблемы одним только своим оглавлением, которое я здесь и привожу, выделив курсивом непосредственную логику разрешения последней:

1. От архива к диаграмме.

2. Новый архивариус.

3. Новый картограф.

4. Топология (мыслить по-иному).

5. Страты или Исторические формации (видимое и вы-сказываемое знание).

6. Стратегии или Нестратифицируемое (мысль извне - власть).

7. Складки или Внутренняя сторона мысли (субъекти-вация)⁶⁵.

Конечно, в описании этого случая у меня просто нет возможности эксплицировать все психотерапевтические инсайты, поскольку анализ двумя аналитиками одного из них, выступающего в роли клиента, - дело весьма спе-цифическое. Однако сам эпизод прекрасно иллюстрирует возможности стандартов архетипической психологии в терапии. Наше с коллегой взаимодействие, инспириро-ванное имагинативной логикой сновидения, позволило сформулировать и разрешить весьма серьезную личност-ную проблему: она в дальнейшем не раз говорила, что этот случай окончательно снял у нее психологические ог-раничения в сфере практической психотерапии.

Г.Корбин и Дж.Хиллман психотерапевтическую прак-тику такого рода называют созиданием души. В качестве заключительного комментария я процитирую хиллмановское понимание этого процесса:

"Созидание души описывают так же, как получение обра-зов (imaging), т.е. видение или слушание с помощью вообра-жения, которое в любом событии усматривает его образ. По-лучение образов означает высвобождение событий из буквального воспринимания путем погружения его в мифи-ческий апперцептивный контекст. В этом смысле созидание души приравнивается к де-буквализации - устранению "дур-ной" конкретности. Другими словами, созидание души соот-ветствует психологической установке, которая с подозрением

[285]

отвергает наивный, данный уровень событий, чтобы отыс-кать другие - теневые, метафорические значения этих собы-тий для души" [88, с.83].

В нашем случае детали сновидения (книги, зеркало, часы) были единогласно приняты в качестве таких "вы-свобожденных" образов-событий; правда, апперцептив-ный контекст был не мифическим, а эпистемологичес-ким. А почему бы и нет? Кто сказал, что архетипы не могут выражаться таким образом (в виде книг по постмо-дернизму)? Уж наверное мифологемы ученого конца XX столетия не обязаны воспроизводить архаическое ми-ровоззрение буквально. Зато финальные инсайты, свя-занные с книгой Делеза "Фуко", имели первосортную мифологическую (синхронистическую) природу.

В сновидении другого пациента парциальные личности были представлены величественными, могущественными фигурами со множеством сверхъестественных свойств. Он созерцал образы демонических мужчин и прекрасных женщин, одновременно соблазнительных и устрашаю-щих. Персонажи сна были представлены в динамике, но клиент (господин Э.) не мог вспомнить, что именно они делали. "Там были помещения, похожие на дворцы, и ка-кие-то поля, или охотничьи угодья, лес... Все как-то не-четко и расплывчато, но по смыслу, а не визуально, если Вы понимаете, о чем я говорю".

Сначала я предложила идентифицировать эти образы в соответствии с какой-либо мифологической или религи-озной традицией, дав им соответствующие имена. Г-н Э. с увлечением занялся этим, используя греческую мифо-логию, и то и дело советовался со мной, как будет лучше. В процессе работы я заметила, что, назвав образ каким-либо именем (содержание сна он подробно записал, так что необходимый для реконструкции материал имелся), клиент в дальнейшем приписывал ему соответствующее занятия (Афина пряла, Афродита любовалась собой в зеркале и т.п.).

Т: Но ведь Вы не помните, что именно делали персо-нажи в Вашем сновидении?

[286]

К: Нет... Но они ведь должны это делать?

Т: Не знаю. По-моему, образы сновидения никому ни-чего не должны.

К: А зачем мы тогда даем им все эти имена? Ведь это же позволит понять смысл сновидения, его послание, так сказать.

Т: Как раз смысл сна Вы и назвали расплывчатым. Не-четким.

К: А Вы пытаетесь его прояснить.

Т: Да, наверное. Но можно поступить и иначе. Это Ва-ши образы, и смысл тоже должен быть Вашим. Каждая фигура в сновидении - это часть Вашей личности. Так что можно узнать, что они делают, и без помощи мифо-логических прототипов. Как мы можем быть уверены, что образ Вашего сна сидел за прялкой потому, что ему так положено, а не потому, что Вы видели это на самом деле?

К: Наверное, Вы правы. Никто там у меня во сне не прял. Я бы это запомнил.

Т: Может быть, Вы стесняетесь рассказать об их заня-тиях? Возникает ощущение, что ряд моментов сновиде-ния кем-то тщательно отредактирован.

К: Нет, дело не в этом. Но если они - это я, то где же тогда я сам?

Клиент пытается соотнести какой-нибудь образ с Эго, центром сознания личности. После непродолжительного размышления он продолжает:

К: Странно, но меня там действительно нет. И я, ка-жется, знаю, почему. Это они все на меня там охотятся... преследуют. Но мне всегда удается ускользнуть - я про-сыпаюсь.

Т: А если бы не удалось?

К: Тогда их всех бы не стало. (Пауза) Вот оно в чем де-ло! Это не греки, это Дикая Охота⁶⁶. Я охочусь за ними, а они - за мной. Поэтому они не могут поймать меня там, во сне, а я их - здесь, на терапии.

В ходе дальнейшей работы господин Э. разрешил себе (своему Эго, ответственному за самоидентичность и про-странственно-временную непрерывность личности) стать

[287]

пойманной добычей, в результате чего стал лучше пони-мать некоторые свои интенции, противоречащие созна-тельной установке. Одновременно с этим ему удалось смягчить в себе ту часть, которую можно было назвать Диким Охотником. Уменьшилось напряжение, связанное с необходимостью поддерживать образ неумолимого со-вершенства, который он считал абсолютно необходимым на работе (г-н Э. был руководителем фирмы) и отчасти в семье - в отношениях с сыном.

Данный пример хорошо иллюстрирует хиллмановское требование не интерпретировать образы, а взаимодейст-вовать, "сближаться" с ними. Вообще интерпретация как редукция, объяснение значения образа и, соответственно, сведение его к чему-то другому, меньшему, чем он сам, как это повсеместно делается в психоанализе, у юнгианцев не принята. Наоборот, главной задачей истолкования является как раз обогащение коннотативных смыслов и значений образов сновидения посредством помещения их в соответствующий контекст.

7.5. Обогащенное сновидение

Самодовлеющий характер образов сновидения, их ав-тономия, признаваемая не только Хиллманом, но и дру-гими постюнгианцами, не исключают, а предполагают широкое использование в работе с ними процедур амп-лификации (обогащения). Этот метод, придуманный очень давно и доведенный до совершенства аналитичес-кими психологами, почему-то сравнительно мало ис-пользуется психоаналитиками других школ. Как правило, психотерапевт, работающий со сновидением или серией снов, не преминет поинтересоваться ассоциациями кли-ента, но крайне редко предлагает ему обсудить даже явно напрашивающиеся мифологические, религиозные или культурные параллели к исследуемому материалу.

Это связано с общими различиями в методологии и технике толкования сновидений. Начало расхождений восходит к теоретическим разногласиям Фрейда и Юнга.

[288]

Написанная последним в 1912 г. работа "Метаморфозы и символы либидо" фактически содержит в себе одно боль-шое расширительное толкование психической энергии, весьма далекое от фрейдовского "сексуального редукцио-низма". Юнг хорошо понимал, что пропаганда собствен-ной точки зрения будет стоить ему дружбы с Фрейдом, но его твердая убежденность в правильности своих взглядов уже тогда была непоколебимой.

От этой книги и можно вести отсчет истории разработ-ки амплификативного метода. Примерно в то же время в одной из лекций, прочитанных в Университете Фордхэма, Юнг четко формулирует необходимость использова-ния в анализе сновидений исторических и культурных параллелей. Сравнивая этот процесс с пониманием сим-волики обряда крещения, он пишет:

"Точно так же поступает аналитик со сновидением: он со-бирает исторические параллели, даже самые отдаленные и, притом, для каждой части сновидения отдельно, стараясь со-здать психологическую историю сна и лежащий в основе его значений. При такой монографической обработке сновиде-ния, как и при анализе обряда крещения, мы глубоко вника-ем в удивительно тонкое и замысловатое сплетение бессозна-тельных детерминант, обретая при этом понимание их, сравнимое только с историческим пониманием действия, ко-торое мы до сих пор привыкли рассматривать весьма одно-сторонне и поверхностно" [96, с.81].

Лучше, пожалуй и не скажешь. Разумеется, в процессе психоаналитического анализа нельзя забывать о влиянии актуальных впечатлений (то, что Фрейд называл "дневны-ми остатками"), трансферентной динамики и т.п. Но архетипическая символика, трансформированная культурными установками клиента, не менее важна и значима. Именно последняя и проясняется посредством амплификации.

Интересно, что аналитические психологи намерено иг-норируют или резко критикуют те немногие фрейдовские работы, в которых сравнительно-исторические и культур-но-антропологические параллели служат опорой для ряда концептуальных теоретических положений психоанализа. Юнг с возмущением говорит о "фантастических допуще-

[289]

ниях теории тотемов и табу". Возможно, это связано с тем, что стиль амплификаций Фрейда принципиально иной, и преследуют они другие цели.

Со времен юнговских "Метаморфоз" прошло много лет, и набор источников, из которых можно черпать сравнения и проводить культурные параллели, сущест-венно расширился. Наряду с классической для юнгианства мифологической, религиозной или алхимической символикой современные психотерапевты широко ис-пользуют исторические сказания и легенды, эпос различ-ных народов, литературу, живопись и любые другие виды художественного творчества. Все зависит от эрудиции те-рапевта и индивидуальных предпочтений клиента.

Разумеется, целительный потенциал легенд и историй востребован не только в психотерапии. Из многочислен-ных сообщений я знаю, что юнгианские принципы в их, так сказать, "диком" (дилетантском) варианте использу-ются повсеместно, и очень разными людьми. Поклонни-ки триллеров и "саспенсов"⁶⁷, читатели всякого рода "фэнтези", фанатики компьютерных игр, "идущие путя-ми Кастанеды", наркоманы всех мастей - кого только нет в рядах стихийных практиков имагинативных психо-терапевтических техник. Исцеляющий вымысел все равно работает. Об этом свидетельствует хотя бы взрыв попу-лярности таких писателей, как ХЛ.Борхес, М.Павич, Дж.Фаулз, У.Эко, наконец, неутомимый и весьма про-фессионально продвинутый в соответствующих сферах знания М.Элиаде.

Так что амплифицирующие техники не ограничены в своих ресурсах. А ведь совсем недавно, лет десять-пят-надцать назад, в распоряжении отечественных читателей были разве что "Альтист Данилов" Вл. Орлова, да восста-новленный в правах М.Булгаков. Теперь подходящим книгам и кинофильмам просто несть числа. Конечно, признанные мастера жанра - такие, как С. Дали, А. Хич-кок, В.Пелевин или Дж-Р.Р.Толкиен, - предоставляют большее разнообразие различным формам имагинативной активности, но теперь каждый может найти себе

[290]

подходящее основание для архетипического проецирова-ния, понимания и разрешения собственных проблем.

В терапевтическом анализе, особенно при толковании сновидений, не стоит сдерживать себя в использовании религиозных и мифологических параллелей, фольклор-ных сюжетов и мотивов - нужно только убедиться в том, что клиент владеет соответствующим контекстом. Конеч-но, проще всего обращаться к подходящим литературным произведениям или фильмам. При необходимости леген-ду, историю или поэтический эпизод, непосредственно соотносящийся с терапевтической ситуацией, можно рас-сказать прямо в процессе терапевтического анализа.

В моей практике был случай, когда клиент настолько хорошо воспринял процедуру амплификации содержания сновидений, что очень быстро научился использовать ее самостоятельно и тем самым существенно сократил объ-ем терапевтической работы. У г-на Я., молодого челове-ка лет тридцати, было, по его словам, множество проблем в отношениях с девушками. Несмотря на демонстрацию горячего желания работать и полного доверия к аналити-ку, клиент никак не мог связно рассказать, в чем же, соб-ственно, эти проблемы состоят.

На терапии он пересказал несколько эпизодов, касаю-щихся знакомых девушек. Их суть сводилась к тому, что все они "какие-то не такие". Господин Я. подчеркивал, что подружек и приятельниц у него много, и отношения с ними, в том числе и сексуальные, не вызывают особых трудностей. Но все эти отношения его не удовлетворяют, "стоящих женщин вокруг нет", "все они одинаковые и сразу видно, чего им хочется". Я заметила, что он расска-зывает весьма скучно. "Вот-вот, - обрадовался г-н Я., - все дело именно в этом. Все скучно, все повторяется и безмерно надоело".

Было очевидно, что клиент не говорит всей правды, и многое из того, что он рассказывает - вещи надуманные и придуманные. Поэтому я предложила рассказать снови-дение. На следующем сеансе г-н Я. рассказал сон, как две капли воды похожий на то, что он говорил и раньше: ка-кой-то город, в нем множество девушек, он ходит между

[291]

ним, рассматривает и никак не может то ли кого-то вы-брать, то ли узнать... Я заподозрила, что и сновидение он тоже выдумал.

Здесь я хочу сделать небольшое отступление. За годы терапевтической работы я много занималась анализом сновидений, и моя первая книга была посвящена именно этому. Я уверена, что сновидение выдумать нельзя. То есть можно насочинять множество невероятных историй, но при их выслушивании сразу возникает ощущение неправ-ды. Конечно, люди часто изменяют детали своих снови-дений, многое забывают и присочиняют лишнее, но все это отличается от выдумки в чистом виде. В лучшем слу-чае, можно скомбинировать несколько эпизодов в один сон, но это тоже легко прояснить в процессе анализа. Од-ним словом, опытный терапевт всегда может отличить настоящее сновидение от вымысла.

В описываемом случае вряд ли стоило идти на прямую конфронтацию - скорее всего, это было бы неэффектив-но. Я решила поступить иначе. "В Вашей жизни явно не хватает романтики, - сказала я. - Давайте привнесем ее прямо в терапию. Вот здесь у меня - очень необычная книга, она называется "Хазарский словарь". Я буду брать свои интерпретации прямо из нее". Г-н Я. отнесся к мо-ей идее с недоверием, но вынужден был согласиться. Да-лее в своем рассказе я буду выделять курсивом все цита-ты, взятые из романа М.Павича⁶⁸. По поводу сновидения я прочла клиенту следующее:

Однажды весной принцесса Атех сказала: - Я привыкла к своим мыслям, как к своим платьям. В талии они всегда одной ширины, и я вижу их повсюду, даже на перекрестках. И что ху-же всего - за ними уже и перекрестков не видно.

Клиент вздрогнул - символическая интерпретация су-мела обойти его защиты. Он заинтересовался, кто такая эта принцесса Атех, и я продолжила:

Атех была прекрасна и набожна, и буквы были ей к лицу, а на столе ее всегда стояли разные соли, все семь, и она, прежде чем взять кусок рыбы, обмакивала пальцы каждый раз в другую

[292]

соль. Говорят, что, как и солей, было у нее семь лиц. Кроме то-го, каждое утро она превращала свое лицо в новое, ранее неви-данное. Другие считают, что Атех вообще не была красивой, однако она научилась перед зеркалом придавать своему лицу такое выражение и так владеть его чертами, что создавалось впечатление красоты. Эта искусственная красота требовала от нее стольких усилий, что, как только принцесса оставалась одна, красота ее рассыпалась так же, как ее соль.

Господин Я. помолчал, а потом сказал, что у него бы-вают и другие сны - в которых девушки находятся за ог-радой, так что он не может к ним приблизиться. "Но я понимаю при этом, что так они не смогут на меня набро-ситься, что я в безопасности," - говорил он. Коммента-рий был таким:

К поясу принцессы Атех, которая помогла еврейскому участ-нику хазарской полемики, всегда был подвешен череп ее любов-ника Мокадасы аль-Сафера, и этот череп она кормила перче-ной землей и поила соленой водой, а в глазные отверстия сажала васильки, чтобы он и на том свете мог видеть голубое.

"Да, это интересная книга, - сказал мой клиент. - А как Вы знаете, из какого места следует читать?" Я от-ветила, что хорошо знаю роман и часто использую его в процессе анализа сновидений.

На следующий сеанс г-н Я. принес "Хазарский сло-варь" и сообщил, что прочел эту книгу несколько раз и, в свою очередь, хочет мне из нее кое-что процитировать:

Принцесса Атех могла войти в сон человека моложе ее на тысячу лет, любую вещь она могла послать тому, кто видел ее во сне, сталь же надежно, как с гонцом на коне, которого по-или вином, - только намного, намного быстрее... Описывается один такой поступок принцессы Атех. Однажды она взяла в рот ключ от своей опочивальни и стала ждать, пока не услышала музыку и слабый голос молодой женщины, который произнес:

- Поступки в человеческой жизни похожи на еду, а мысли и чувства - на приправы. Плохо придется тому, кто посолит че-решню или польет уксусом пирожное...

Когда прозвучали эти слова, ключ исчез изо рта принцессы, и она, как говорят, знала, что так произошла замена. Ключ но-

[293]

пал к тому, к кому обращался голос во сне, а слова в обмен на ключ достались принцессе Атех.

Установившаяся таким образом система метафоричес-кого опосредования позволила нам продуктивно рабо-тать. Господин Я. рассказал еще несколько сновидений, весьма прозрачно иллюстрировавших его бессознатель-ные страхи, связанные с женщинами. Мои толкования, выдержанные в классическом духе, он сам дополнял под-ходящими аллюзиями из "Хазарского словаря", и в даль-нейшем любые сложности, связанные с переносом, мы успешно преодолевали при помощи архетипических фан-тазий М.Павича.

В качестве еще одного примера амплификации в рабо-те со сновидением хочу привести некоторые параллели к своему собственному сну, приведенному в параграфе 7.3. Думаю, что вполне имею на это право - книга подходит к концу, алфавит клиентов исчерпан от А до Я и нужен какой-то завершающий эпизод. Пусть им станут мои раз-мышления по поводу собственного фантазма.

Источник, откуда взяты все образы и значения - кни-га И.Кальвино "Незримые города". О них рассказывает великому Кубла-хану знаменитый путешественник Мар-ко Поло. "В жизни любого венценосца наступает миг, когда после триумфа великих побед, завоевания огром-ных территорий и покорения целых народов им внезапно овладевает опустошенность, меланхолия и чувство горе-чи". Рано или поздно схожие переживания возникают, наверное, у всех - и тогда бывает очень кстати сменить привычное окружение. Всегда можно перенестись в дру-гое место - это самое простое средство от усталости, ра-зочарования и тоски. Вот о таких других местах, а точ-нее - Других городах (в лакановском смысле этого термина) и рассказывает Марко Поло, а Итало Кальвино группирует его истории в такие разделы: "города и па-мять", "города и желания", "города и обмены", "города и взгляд", "города и названия", "города и мертвые", "го-рода и небо".

Сновидение начинается с того, что я медленно - и од-новременно очень стремительно - падаю (или погружа-

[294]

юсь) вниз, в темноту. Но есть нечто вроде золотой сетки, которая меня поддерживает, хотя больше всего это похо-же на летящих вниз птиц. Падение-полет - очень давний элемент внутреннего опыта, я помню это ощущение лет с трех-четырех. Характерное ощущение смеси наслажде-ния и страха связано в сновидении с необходимостью вернуться - неясно, как это сделать. Но не стоит забы-вать и ощущение непрочности. Например, так:

"Если вы мне поверите, я буду очень доволен. Теперь я рас-скажу об Октавии, городе-паутине. Между двух крутых гор есть пропасть, над которой и находится город, прикрепленный к обеим вершинам канатами и цепями и соединенный внутри ле-стницами. Приходится осторожно ступать по деревянным пе-рекладинам так, чтобы не попасть ногой в пустоту между ни-ми, или же цепляться за ячейки пеньковой сети. Внизу не видно ничего на многие сотни метров: под ногами проплывают тучи, под которыми находится дно пропасти...

Жизнь обитателей подвешенной над пропастью Октавии более определенна, чем в других городах. Им хорошо известно, что проч-ность их сети ограничена и имеет свои пределы" [26, с.96-97].

Прочность сети - это и метафора моих терапевтичес-ких умений. Сетка в сновидении золотая. Хорошо, если разорвавшись, она обернется стаей птиц. Наверное, так иносказательно обозначается фантазм. Понимание и ис-пользование фантазмов в процессе терапии, падение-по-лет, удовольствие, смешанное со страхом.

И все-таки сетка нужна. Нужны прочные связи и соот-ветствия между различными теориями, направлениями, концепциями. Их знание поддержит любого начинающе-го психотерапевта, а со временем приходит понимание относительности, ограниченности возможностей любой теории. Приходит опыт и уверенность в себе:

"В Эрсилии для того, чтобы обозначить отношения родства, обмена, взаимозависимости или передачи прав, жители протя-гивают между домами белые, черные, серые или черно-белые бе-чевки. Когда их становится так много, что между ними уже невозможно пройти, жигпе^т переезжают в другое место, и по-

[295]

еле разборки домов остаются лишь столбы с натянутыми меж-ду ними бечевками "'[16, с, 98].

Образ сетки, переплетающихся нитей - очень емкий, он прекрасно подходит для работы терапевта. В числе напра-шивающихся ассоциаций - "плетение словес", сеть кон-нотаций, маскирующая отверстия и лазейки, через которые можно ускользнуть. Да и сами хитросплетения бессозна-тельных влечений и мотивов, их лабиринт - и призванное отразить и понять их сложное переплетение действий и хо-дов аналитика. Подземные переходы глубин бессознатель-ной психики, зловонные ямы перверсивной сексуальности и бездонные пропасти одержимости архетипом:

"В Смеральдине, городе на воде, сеть каналов накладывает-ся и пересекается с сетью улиц. Чтобы добраться от одного места к другому, всегда можно выбрать между сухопутной до-рогой и лодкой, но поскольку в Смеральдине самый короткий путь пролегает не по прямой линии, а по зигзагообразной, ко-торая затем разветвляется во множество других, для прохо-жего существует не два, а множество путей...

Как и повсюду, тайные и авантюрные дела натыкаются здесь на самые серьезные препятствия. В Смеральдине кошки, воры и тайные любовники выбирают самый непродолжительный путь, перепрыгивая с крыши на крышу, соскакивая с террас на балконы и огибая водосточные трубы, словно канатоходцы.

В самом низу, в темноте клоак гуськом пробегают крысы, заговорщики и контрабандисты; их головы высовываются из канализационных люков и коллекторов, они шастают у стен глухих переулков, перетаскивая от одного тайника к другому куски сыра, запрещенные товары, бочонки с пушечным порохом и пересекая компактно построенный город по лабиринту его подземных коммуникаций" [26, с. 112-113].

Пойдем дальше, в глубину сна. В ней я пробую вер-нуться, выбраться. Это получается, но я последовательно оказываюсь во многих местах, некоторые их них напоми-нают реальные пейзажи, некоторые - совершенно фан-тастичны. Они захватывают меня, и я неопределенно долго перехожу из одного места в другое. А потом пони-маю, что иду по кругу. Может быть, вот так:

[296]

"Если бы, ступив на землю Труды, я не прочитал написанно-го большими буквами названия города, то подумал бы, что вер-нулся в аэропорт, из которого вылетел. Пригороды, по которым нас провозили, ничем не отличались от других, и в них были точно такие же желтые и зеленые дома. Следуя точно таким же указателям, мы проезжали по тем же дорогам и площадям. В витринах магазинов центральной части города были выстав-лены те же товары в тех же упаковках, а сами магазины име-ли те же вывески...

К чему было приезжать в Труду? - подумал я. И сразу же приготовился к отъезду'.

- Можешь вылететь, когда захочешь, - сказали мне - но только ты прилетишь еще в одну, до последней мелочи похожую на эту Труду; мир покрыт одной и той же Трудой без начала и конца: меняются только названия аэропортов" [26, с.164-165].

Очень подходящее название у города.

И последняя мысль - если у меня была подходящая (нужная? правильная? та самая?) книга, то нашелся бы человек, который вывел бы меня на поверхность. Тоска по идеалу - идеальной работе, идеальной лекции, иде-альной книге присутствует всегда:

"В Версавии распространено следующее верование: будто в небесах существует другая Версавия, в которой отражаются все самые возвышенные чувства и благородные поступки в горо-де, и что если земная Версавия будет подражать небесной, она сольется с ней в единый город. Традиционно он представляется городом из массивного золота с серебряными соединениями стен и алмазными дверями домов, городом-жемчужиной в драгоцен-ной оправе и инкрустацией... [26, с. 142].

Может быть, когда-нибудь я и напишу такую книгу.

Глава 8. Анализ дискурса в психотерапии

8.1. Психотерапевтический дискурс и его "хозяин" - пансемиотический субъект

В этой главе я хочу в более простой и сокращенной форме* изложить основные идеи, касающиеся дискурса как коренного феномена психотерапии. Дискурс - это речь, погруженная в жизнь обоих участников терапевти-ческого процесса - терапевта и его клиента. Само пси-хотерапевтическое взаимодействие можно рассматривать как дискурсивную практику - специфическую форму ис-пользования языка для производства речи, посредством которой осуществляется воздействие на клиента. В чем оно заключается?

Психотерапевт, как известно, не влияет непосредст-венно на факты (свойства, события и процессы в мире), он может изменить лишь интерпретацию этих фактов, их понимание, отношение к ним и взаимосвязь между ними. В процессе терапевтического анализа происходит своего рода "пересмотр" имеющейся у клиента модели окружа-ющей действительности. Психологическая помощь за-ключается в изменении представлений человека о мире и себе самом, благодаря чему он может, получив новые знания, выработать более продуктивные мнения и уста-новки и сформировать более эффективные и удовлетво-ряющие его отношения к людям, вещам и событиям.

Таким образом, в своей работе психотерапевт имеет де-ло с образом или моделью окружающей действительнос-ти, которая определяет целостную жизнедеятельность,

* По сравнению с предыдущей работой - см. 23.

[298]

бытие клиента в мире. Этот образ есть, в сущности, ин-дивидуально своеобразная концепция мира и себя в нем. Ее называют субъективной психической реальностью инди-вида. Например, психическая реальность депрессивной личности сплошь наполнена печальными и угрожающи-ми событиями, безысходностью и тоской. Субъективная реальность человека маниакального выстроена под деви-зом "В этом лучшем из миров все идет к лучшему". Жиз-ненная реальность психотика совершенно не похожа на представления большинства людей, к тому же ее практи-чески невозможно изменить: можно приводить какие угодно доказательства, шизофреник их не понимает и не слышит - он слышит голоса из электрических розеток, ощущает, как соседи направляют на него невидимые вре-доносные лучи, и т.п.

В любом акте человеческого поведения и деятельности психическая реальность выражается и проявляется - объективируется. Речь, дискурс - это наиболее универ-сальная форма объективации психической реальности.

Почему именно речь? Для ответа на этот вопрос надо более подробно рассмотреть процесс формирования субъ-ективной реальности. Она есть конечный результат моде-лирования действительности в системе психики. Струк-турными элементами, "кирпичиками" модели являются значения и смыслы, а сам процесс моделирования имеет знаково-символический (семиотический) характер.

Основными знаковыми системами, которые предостав-ляют психике моделирующие средства, являются культура и язык. С помощью языка люди выражают все многооб-разие характеристик и свойств окружающего мира, тон-чайшие нюансы своих чувств и переживаний, а также зна-чения и смыслы, которыми наделяется мир в рамках каждой индивидуальной (субъективной) психической ре-альности. Культура же задает "русла возможной речи" - то, что определенная группа людей описывает реально существующе, действительность, а также добро или зло, причину или следствие, сходство или различие и т.д.

Почему психотерапия вообще эффективна? Дело в том, что большинство людей не различают субъективную пси-

[299]

хическую реальность и объективную действительность. Люди принимают за истину то, что они думают и чувст-вуют, не отличают фактов от интерпретаций, и искренне убеждены в том, что лишь одна (их собственная) трактов-ка какого-либо события является правильной. Психоте-рапевт умеет изменять субъективную реальность, и в ре-зультате такого вмешательства вместе с представлениями изменяются чувства людей, их мысли и действия.

Например, в рамках механизма проекции клиент приписывает своим близким те или иные свойства или мотивы поведения - ненависть, агрессию, чувство пре-восходства. В результате терапевтического анализа обна-руживается защитная природа такого поведения, устанав-ливаются его бессознательные "корни" - и поведение меняется.

Манера чувствовать и думать, устойчивые способы описания и понимания вещей, явлений и событий - то, что называется в психологии и культурной антропологии ментачьностью - заимствуются у лингвокультурной общности, к которой принадлежит человек. Однако, ус-ваивая общепринятые системы представлений (группо-вые характеристики модели мира), люди всегда привно-сят в них индивидуальные, субъективные компоненты. Мир един, но существует множество точек зрения на не-го. У каждого человека - свой образ реальности, своя картина мира и свое понимание того, как он устроен и каким (в ценностно-смысловом плане) он является. Еще более индивидуализированным является отношение че-ловека к миру.

В терапевтическом анализе важно различать индивиду-альные и культурно обусловленные источники проблем (этнические стереотипы, нормы социального контроля, ролевые стандарты поведения и прочее). Как правило, последние легче осознаются, но их изменение требует роста личностной автономии и уменьшения зависимости (в том числе и от аналитика). В работе с культурными стереотипами наиболее перспективны юнгианские пред-ставления об архетипах коллективного бессознательного и лакановская теория Воображаемого.

[300]

Для психотерапии особенно важен анализ тех аспектов процесса моделирования окружающей действительности, в результате которых образ (картина или модель) мира становится источником психологических проблем и труд-ностей. Большинство из них лежат в сфере бессознатель-ного, причем если сама моделирующая функция психики просто не представлена в сознании (Фрейд называл это описательным (дескриптивным) бессознательным,), то ее изъяны и дефекты - это динамическое бессознательное (то, что возникает в результате вытеснения).

Терапевтический анализ (как и весь психоанализ вооб-ще) возможен благодаря тому, что психическая реаль-ность индивида выражается, объективируется в его речи. Разумеется, существует множество способов рассказыва-ния о себе и о мире, или форм объективации психичес-кой реальности. Более правильным будет говорить о сис-теме дискурсивных практик, характеризующих субъекта или принятых в данном обществе и культуре.

Иными словами, терапевтический анализ - это прежде всего анализ дискурса, речи клиента. Вместе с тем, психо-терапевтическое воздействие осуществляется также по-средством речи. На терапевтическом сеансе изменяются отдельные фрагменты психической реальности, имеющие отношение к возникновению психологических трудностей и проблем. В результате взаимодействия дискурсов тера-певта и клиента изменяются характеристики внутреннего опыта последнего, меняется свойственная ему система личностных смыслов. Психотерапевт, который хорошо умеет это делать, называется пансемиотическим субъектом.

Как можно стать полновластным "хозяином" дискур-са? Что лежит в основе формирования пансемиотических навыков?

Пансемиотическая функция заключается в осуществле-нии произвольного, целенаправленного выбора значений и смыслов, приписываемых реальности. Речь идет о вла-сти терапевта над процессами означивания (точнее, воз-можности выбора значений для тех или иных фрагментов опыта, его отдельных аспектов и свойств). Этот процесс имеет ряд ограничений, обусловленных, с одной сторо-

[301]

ны, природой самой семиотической системы, а с дру-гой - прошлым опытом субъекта (апперцепция).

В культуре стратегия означивания реальности задается схемой универсума⁷⁰ и зависит от свойственной ей систе-мы кодов. Ограничения, налагаемые языком, заданы его собственной семантикой и синтаксисом, а также прави-лами языковой игры - необосновываемого, априорного знания, с помощью которого оценивается достоверность суждений о фактах реальности (Л.Витгенштейн). Припи-сывание значений (истинное - ложное, хорошее - пло-хое, реальное - выдуманное, важное - второстепенное) обусловлено культурой и языком, а сами факты действи-тельности по природе своей амодалъны, они "никакие". Их интерпретация происходит по правилам, определяе-мым не самой реальностью, а людьми. Факты объектив-ны, а правила конвенциональны, они обусловлены куль-турой и языком. Если правила изменяются (при том, что сами факты остаются прежними), возникает уже другая модель, и жизнь людей, руководствующихся ею, протека-ет совсем иначе.

Пансемиотический субъект не только обладает систе-мой правильных и точных вербальных репрезентаций собственного опыта, но и умеет изменять свойственные другим неадекватные представления о реальности, при-меняя эффективные стратегии и тактики речевого взаи-модействия. Он преобразует субъективную психическую реальность, изменяя описания этой реальности и связан-ные с ней значения и смыслы. Такой психотерапевтиче-ский семиозис (процесс порождения и изменения значе-ний в семиотической системе) может осуществляться как интуитивно (так называемые трансовые техники), так и сознательно, на основе отрефлексированных принципов и правил.

Пансемиотическая активность опирается на ряд нетра-диционных представлений о взаимоотношениях объек-тивной реальности (предметов и явлений) и ее описаний (высказываний и текстов). Только для наивного наблюда-теля они выглядят взаимоисключающими, пансемиотиче-

[302]

ский субъект трактует их как взаимодополняющие и вза-имозаменяемые.

Современная семиотика склонна рассматривать мен-тальное и материальное (психическое и физическое, текст и реальность) как функциональные феномены, раз-личающиеся не столько онтологически, сколько прагма-тически. Иными словами, их различная природа обуслов-лена в основном точкой зрения, умственной позицией субъекта. Как замечает В.П.Руднев, мы не можем разде-лить мир на две половины, собрав в одной символы, тек-сты, храмы, слова, образы, значения, идеи и т.п. и ска-зав, что это ментальное (психическое), а собрав в другой половине камни, стулья, протоны, экземпляры книг, на-звать это физической реальностью. Текст в качестве про-токола, описывающего реальность, соотносится с ней особым образом. В системе языка это отношение выра-жается категорией наклонения.

В русском языке есть три наклонения - изъявительное или индикатив ("Клиент говорит правду"), сослагатель-ное или конъюнктив ("Клиент сказал бы правду") и пове-лительное или императив ("Говорите правду, клиент!"). В индикативе субъект высказывания говорит о том, что имело место в реальности, что в ней происходило, про-исходит или будет происходить. Это рефлексивная мо-дальность, модальность факта, она определенным обра-зом скоординирована с действительностью, связана с ней отношениями взаимной зависимости.

Сослагательное наклонение описывает вероятностную ситуацию, возможность того, что какое-либо явление или процесс могли происходить, тот или иной факт мог иметь место в реальности. Это ментальная модальность, сфера свободной мысли, независимая от реальности. Повели-тельное наклонение - это высказывание субъектом сво-ей воли или желания, чтобы данное событие имело мес-то. Здесь перед нами волюнтативная модальность, предполагающая обратную связь между речью и реально-стью, одностороннюю зависимость.

Пансемиотический субъект обладает высокой степенью свободы в оперировании этими тремя наклонениями, в

[303]

качестве психотерапевта он легко и непринужденно пере-ходит от ментальной и рефлексивной модальности (мыс-лей о реальности и наблюдения над ней) к творению реальности, волюнтативу, выступающему в качестве ос-новного средства терапевтического влияния. Хороший психотерапевт в своей речевой практике успешно ис-пользует гибкую систему психологических модальностей. Последняя, по В.П.Рудневу [58], есть определенный тип состояния сознания в его отношении к реальности. Пси-хологический конъюнктив есть такое состояние созна-ния, при котором сознание и реальность связаны отно-шением взаимной независимости, психологический императив имеет место в случае, когда сознание вероят-ностно детерминирует реальность, психологическим ин-дикативом называют состояние, при котором сознание наблюдает за реальностью, фиксирует, описывает и ин-терпретирует факты. Произвольно изменяя эти модаль-ности, Пансемиотический субъект может изменять саму структуру психической реальности, а не только отдель-ные концепты, логику или правила интерпретации.

В основе пансемиотического поведения лежит эффек-тивная система языковых действий, подчиненная опреде-ленной внутренней логике и актуализируемая в ситуациях, вплетенных в соответствующий контекст лингвистической и нелингвистической практики. Культурный контекст рас-сматривается пансемиотическим субъектом как относи-тельный, а не абсолютный, ибо архэ, первооснова культур-ного универсума, является для него не скрытым, таинственным и необъяснимым началом, а знакомой, да-же приватной (privacy - частный, домашний) системой отсчета, удобной в обращении, многообещающей и понят-ной. При этом легко варьировать различные контексты, ре-интерпретировать события и ситуации, привносить но-вые, неожиданные смыслы в сложившуюся у другого чело-века систему представлений.

Качества, конституирующие пансемиотического субъек-та - это языковая интуиция и отточенный логико-лингви-стический анализ, вкупе с лингвистической компетентно-стью образующие неординарную языковую личность. В

[304]

процессе терапии она сознательно использует продуктив-ные стратегии семиотического моделирования, направляя процесс семиозиса (производства и трансформации смыс-лов и значений) в сторону инсайтов, способствующих луч-шему пониманию природы психологических проблем кли-ента и их разрешению.

Важнейшим профессиональным умением аналитика является способность рефлексировать психологические основы своего воздействия, его семиотические механиз-мы и выбирать на этой основе лингвистически адекват-ные (при высоком уровне мастерства - совершенные) формы речевого взаимодействия с клиентом. А это пред-полагает хорошее знакомство с дискурсивными практи-ками психотерапии и высокоразвитые навыки анализа дискурса клиента.

8.2. Дискурсивные практики психотерапии

Любая форма терапии, особенно аналитической - это прежде всего общение. Многообразие форм речевой и невербальной коммуникации в психотерапии с трудом поддается описанию и систематизации. Следует отме-тить, что даже телесно-ориентированные терапевтичес-кие подходы используют такие понятия, как "язык тела" (А.Лоуэн), "чтение жестов и поз" (В.Райх, М.Фельденкрайз), подчеркивая дискурсивный характер телесности человека в контексте психотерапевтического взаимодей-ствия. Остальные направления с самого начала своего развития формировались преимущественно как речевые практики - в особенности психоанализ, экзистенциаль-но-гуманистические школы, нейро-лингвистическое про-граммирование. Коммуникация, в результате которой це-ленаправленно изменяется система личностных смыслов (как осознаваемых, так и бессознательных), есть атрибут любого вида психологической помощи. Фактически все многообразие форм, направлений, школ и подходов пси-хотерапии можно рассматривать как систему дискурсив-ных практик, объединенных родственными принципами.

[305]

В качестве такой системы предметная область психоте-рапии представляет собой семиосферу - отграниченное, гетерогенное семиотическое пространство, вне которого психотерапевтические цели и ценности не работают и не живут. Именно семиосфера, обладающая связностью и структурой, управляет производством смыслов в психоте-рапевтической деятельности, обеспечивает возможность взаимопонимания терапевтов различных школ, теоретиче-ского и практического обобщения многообразия психоте-рапевтического опыта. Она же задает "русла возможной речи" о предмете, целях и задачах терапевтического воз-действия. Расширение последних заметно любому про-фессионалу - в пример можно привести изменение взглядов на природу и сущность нарушений в рамках кли-нических категорий психоза и перверсии, равно как и на возможность психотерапевтической работы с этими расст-ройствами, появившуюся после работ представителей те-ории объектных отношений и структурного психоанализа.

Семиосфера психотерапии включает не только сово-купность соотнесенных с друг с другом элементов психо-терапевтической теории и практики, но и ее эпистему, некое общее пространство знания, задающее способы фиксации и осмысления этих элементов. Вне такого про-странства (и даже на периферии его) способы восприя-тия, практики и познания, составляющие специфику психотерапевтической деятельности, лишаются своего смысла, а критерии ее эффективности утрачивают осно-вания. При этом особенностью психотерапии (по крайней мере, в нашей стране) является эклектическое смешение несводимых и противоречащих друг другу ког-нитивных установок, в результате чего феноменологиче-ское пространство всего, что называют и считают психо-терапией, представляет собой пеструю смесь, разобраться в которой нелегко даже опытному профессионалу.

Интерес к психотерапии испытывают многие люди, чья жизнь или работа в той или иной степени связана с общением и межличностным взаимодействием: врачи, педагоги, бизнесмены, социальные работники, государст-венные чиновники, юристы, представители сферы услуг

[306]

и торговли. Поэтому представляется чрезвычайно важ-ным выявить тот диапазон, ареал небессмысленного се-миозиса, за пределами которого коммуникацию и рече-вые практики нельзя считать психотерапевтическими в собственном смысле этого слова.

И в нашей стране, и за рубежом отсутствуют непроти-воречивые трактовки оснований для анализа и классифи-кации форм и методов психотерапевтического воздейст-вия. Так, известный американский психотерапевт и координатор исследований в сфере теории и практики психологической помощи Дж.3ейг для понимания про-цесса терапии и позиций занимающихся ею специалис-тов предлагает коммуникационную метамодель, включаю-щую в себя такие параметры:, позиция терапевта (личностная и инструментальная), представления о цели (различные у терапевта и клиента; последний нуждается в том, чтобы Конечная цель терапии была определенным способом "упакована"), индивидуальная специфика пси-хотерапевтической работы и ее эмоциональная ценность для клиента [см. 91, т.1, с.10-14].

К.Роджерс, один из основоположников экзистенциаль-но-гуманистического направления, полагает, что психо-терапевтическая теория должна отражать "последователь-ные, упорядоченные усилия выявить смысл и порядок явлений, относящихся к субъективному опыту" [91, т.3, с 21]. В соответствии с этими взглядами в любой терапии, по его мнению, основополагающими являются понима-ние основ человеческой природы, личные аспекты тера-певтических отношений, способы и формы реорганиза-ции Я клиента, интуиция и эмпатия психотерапевта. Р.Мэй, не менее известный авторитет и классик, считает, что почти для каждой проблемы есть своя форма тера-пии, и насчитывает их более трехсот. Даже краткий пере-чень попыток выделить и классифицировать основы психотерапевтической теории и практики наверняка по-требовал бы отдельной книги. А для обобщения результа-тов дискуссий о том, что считать психотерапией (и поче-му) понадобилось бы уже несколько томов.

[307]

Поэтому мне представляется разумным и целесообраз-ным анализировать психотерапевтическую деятельность со стороны ее предметной основы - речевого общения терапевта и клиента. С использованием аудио- и видеоза-писей терапевтических сеансов увеличились возможности точной и полной фиксации психотерапевтического дис-курса, а глубинная психология, семиотика и лингвистика предоставили широкий набор средств для его анализа.

Психотерапевтический дискурс в качестве речевой формы целенаправленного социального действия одной своей стороной обращен к конкретной прагматической ситуации, обуславливающей его понимание, связность, коммуникативную адекватность, набор устойчивых пред-почтений и т.п., а другой - к ментальным процессам те-рапевта и клиента, их субъективным стратегиям понима-ния и порождения речи. Он представлен множеством конкретных форм, точнее - дискурсивных формаций (термин М.Фуко), определяемых различными психологи-ческими теориями, концептами, тематическими выбора-ми и правилами применения. Отдельные направления и подходы ограничены не только способами вербального структурирования коммуникативного акта, но и соответ-ствующим тезаурусом (профессиональным словарем), на-бором ведущих метафор, конвенциональными нормами влияния имплицитными (само собой разумеющимися) представлениями, природой последних и т.п.

В отличие от дискурса, дискурсивную практику можно рассматривать как устойчивую традицию способов оперирования языком для изменения психической реаль-ности, выступающей в качестве основы (денотата или референта) дискурса субъектов межличностного взаимо-действия. Применительно к психотерапии следует посту-лировать единую целевую функцию таких изменений - помощь в разрешении психологических проблем и актуа-лизации резервов личностного роста. Существующее многообразие не пересекающихся психотерапевтических традиций предполагает, что каждая дискурсивная практи-ка (психоанализ, юнгианство, гештальт-терапия, дазейн-анализ и т.д.) имеет свои правила накопления, ис-

[308]

ключения и реактивации смыслов, формообразующие структуры и характерные виды семиотических связей в различных дискурсивных последовательностях.

Структурно-семиотический подход к описанию дис-курсивных практик психотерапии требует вычленения ос-новных признаков, которые отличают их друг от друга. Необходимое и достаточное число таких признаков опре-деляют следующие параметры:

	Параметр	Содержание	Примеры
1	дейктические позиции субъектов дискурса	роль, статус, единство или конфронтация участников речевого акта	позиции ин-се, монитора отклонения в онтопсихологии А. Менегетти; Родителя, Взрослого, Ребенка в трансакционном анализе
2	предпочитаемые типы речевых актов и рече-поведенческих действий	связь речи и поведения
3	семиотические механизмы производства и их смыслов трансформации (семиозис)	структура индиви-дуального ментального пространства	семиотика слияния, ретро-флексии, сознавания в гештальт-терапии; опущения, искажения, генерализации, утраченного перформатива - в НЛП
4	нормы симво-лической ре-ференции и метафорической коммуникации	система основ-ных понятий, отражение дина-мики психотера-певт. процесса	метафоры либидо и катексиса в психоанализе; персоны, тени и самости в юнгианстве
5	дескриптивные и/или прескриптивные стратегии конечного результата (цели)	определение задачи психотерапевта	Фрейд: освобождение человека от его невроти-ческих симтомов; Юнг: содействие процессу индивиду ации
6	легитимирующий метадискурс	философская методология

[309]

Выделение этих параметров не является произволь-ным, а обусловлено спецификой психотерапевтического общения. Последняя определяется распределением ком-муникативных ролей и позиций участников терапевтиче-ского процесса, их адресованными друг другу ожидания-ми, динамикой речевых инициатив, общепринятой или установившейся в конкретном случае очередностью гово-рения, слушания и молчания. Субъектами психотерапев-тического дискурса могут быть не только терапевт и кли-ент, но и группа, диада ко-терапевтов; наконец, в ряде направлений (юнгианство, структурный психоанализ, гештальт-терапия, трансактный анализ) в качестве субъек-тов выступают различные инстанции и подструктуры личности и психики.

Рассмотрим сами признаки более подробно.

1. Дейктические параметры указывают на роли, статус, единство или конфронтацию участников речевого акта. Они определяют временную и пространственную локали-зацию объектов высказываний, в наибольшей степени апеллируют ко внеязыковой действительности, лежащей в основе дискурса; в равной степени они ответственны за формирование контекста терапевтического взаимодейст-вия, обеспечивая семантическую связность дискурсов их участников. Определяя специфику референции (обраще-ния к действительности) в конкретной ситуации психоте-рапевтического взаимодействия, дейктические категории фактически определяют прагматику этой формы языко-вого общения.

Существуют психотерапевтические направления, в ко-торых главным фактором воздействия является именно необычный тип референции и дейксиса. Например, в онтопсихологии А.Менегетги дейктическим субъектом мо-жет выступать бессознательная внутренняя сущность человека (ин-се), противостоящее ей культурное образо-вание (монитор отклонений) и так далее. Примерно в та-кой же позиции находятся эго-состояния личности (Ро-дитель, Взрослый и Ребенок) в трансакгном анализе Э.Берна. Диссоциативные техники НЛП или гештальт-терапии смещают привычные дейктические отношения

[310]

клиента, благодаря чему изменяются его субъектные ха-рактеристики (различные типы идентичности, социаль-ные установки, роли).

2. Этот параметр подчеркивает характерную для психо-терапии особо тесную связь речи и поведения. Обилие тесно слитых друг с другом речевых и внеречевых акций, преимущественное использование истинностных параме-тров высказываний для регулирования межличностных отношений адресата и адресанта, а не только расширения их знаний и представлений - все это присутствует в ре-чевых практиках психотерапии. Речевые акты терапевта и клиента в качестве единиц социоречевого поведения, рассматриваемые в рамках прагматической ситуации, яв-ляются наиболее удобными и естественными единицами членения психотерапевтического дискурса.

3. Изменение прежних и порождение новых смыслов, активный семиозис составляет основное содержание пси-хотерапевтической деятельности, ее сущность. Целена-правленное изменение системы значений и личностных смыслов, представленных в индивидуальном опыте кли-ента, происходит благодаря формированию единого семи-отического пространства, структуру, внешнюю и внут-реннюю границу которой контролирует психотерапевт. Оперируя значениями (в том числе ассоциативными, коннотативными), предлагая интерпретации, он изменя-ет структуру индивидуального ментального пространства, вписанного в общее (совместное) пространство психоте-рапевтического дискурса. Кроме того, он может действо-вать также и как пансемиотический субъект, преобразуя режим, направление и структуру информационных про-цессов в тексте, описывающем жизнь клиента.

Психотерапевт выбирает семиотическую стратегию в рамках одного или нескольких терапевтических подхо-дов, равно как и точку приложения своих усилий. В за-висимости от того, является ли этой точкой бессознатель-ная сфера психики (все виды глубинной, аналитической психотерапии), мышление и сознавание (когнитивная психотерапия, гештальт-терапия), эмоции и чувства, про-цесс сопереживания (роджерианство), итоги восприя-

[311]

тия - сенсорно-перцептивный опыт и его словесное во-площение (нейро-лингвистическое программирование), человеческое тело и процессы в нем (телесно-ориентиро-ванные подходы), семйозис имеет определенную качест-венную специфику. В любом случае психотерапевт как субъект-профессионал опирается на соответствующие на-учные знания и представления, имеет сознательную стра-тегию влияния на клиента, владеет конкретными техни-ками воздействия и способен выделить (эксплицировать), описать и объяснить психологические механизмы своей деятельности.

Текст, создаваемый высказываниями клиента, имеет раз-ное отношение к его жизненной реальности. Клиент может сознательно или неосознанно приукрашивать или прида-вать гротескные черты событиям своей жизни (презентативный иллюзионизм), быть точным (авторепрезентация) или рассказывать вещи целиком выдуманные (антирепре-зентация) - в любом случае взаимная рефлексия и пони-мание возможны лишь при реконструкции подлинных значений и смыслов. Эти механизмы описывают психоте-рапевтическую технику на семантическом уровне - уровне значений и смыслов. Прагматическая (уровень действий) и синтаксическая (уровень отношений) стороны процесса смыслопорождения представлены иначе.

Синтаксический уровень психотерапевтического семиозиса задается отношениями между его знаками и пред-ставлен собственно общением, коммуникацией терапевта и клиента, его динамикой в единстве с семиотической специализацией дискурса. В качестве механизмов на этом уровне работают реляция, референция и импликация⁷¹, обеспеченные правилами избранного терапевтом направ-ления или подхода.

Наконец, прагматический уровень, задающий отноше-ния знаков к их пользователям или интерпретаторам, представлен семиотикой соответствующих терапевтичес-кому направлению или подходу психологических меха-низмов (в гештальт-терапии это семиотика слияния, рет-рофлексии, сознавания, ухода, в НЛП - семиотика опущения, искажения, генерализации, утраченного пер-

[312]

форматива). Единая для всей психотерапевтической семиосферы предметная область функционирования цело-стного человека неодинаково членится и описывается на разных языках, с использованием различных метафор.

4. Метафорическая коммуникация, этот непременный атрибут психотерапевтического дискурса, занимает важ-ное место в теоретических основах большинства психоте-рапевтических школ, формируя систему основных поня-тий. Примерами таких системообразующих метафор являются либидо и катексис в психоанализе, персона, анимус, тень и самость в юнгианстве, панцирь (броня) и оргон в телесной терапии, якорь в НЛП, перинатальная матрица в трансперсональной терапии Ст.Грофа. Хорошо и точно подобранные индивидуальные метафоры обеспечивают высокий уровень взаимопонимания в процессе терапии.

Психотерапевтический дискурс по своей природе мета-форичен, что обусловлено семиотическими свойствами метафоры как оборота речи (тропа). Метафоре свойст-венны: слияние в ней образа и смысла; контраст с обы-денным называнием или обозначением сущности пред-мета; категориальный сдвиг; актуализация случайных связей (ассоциаций, коннотативных значений и смыс-лов); несводимость к буквальному перефразированию; синтетичность и размытость, диффузность значения; до-пущение различных интерпретаций, отсутствие или нео-бязательность мотивации; апелляция к воображению или интуиции, а не к знанию и логике; выбор кратчайшего пути к сущности объекта. Все эти характеристики нахо-дят применение в той спонтанной, почти неуловимой и одновременно целесообразной игре личностных смыслов и значений, которая и составляет динамику психотера-певтического процесса.

5. Представление о цели и способах ее достижения - со-относит общее понимание целей психотерапии (профес-сиональной помощи при психических и личностных рас-стройствах легкой и средней степени тяжести, содействии в разрешении проблем и преодолении психологических затруднений, в актуализации резервов личностного роста)

[313]

и конкретные формы их достижения, зависящие от спе-цифики направления или подхода.

Психотерапевты различной ориентации по-разному описывают задачи своей работы. Зигмунд Фрейд говорит, что психоаналитическая терапия - это освобождение че-ловека от его невротических симптомов, запретов и ано-малий характера, Карл Густав Юнг называет ею содейст-вие процессу индивидуации, личностного роста. Ролло Мэй считает самым важным развитие человеческой сво-боды, индивидуальности, социальной интегрированности и духовной глубины. Отго Кернберг работает с проблема-ми объектных отношений, Хайнц Кохут исследует процесс развития и становления Самости (сущности человеческо-го Я), Эрик Эриксон трактует личностные проблемы как нарушения психосоциальной идентичности. Фредерик Перлз учит сознаванию, Антонио Менегетги - умению слушать голос своей сущности (ин-се) и игнорировать идущие во вред здоровью личности влияния монитора отклонений (источника искажений и помех в системе психики). Людвиг Бинсвангер стремится понять уникаль-ность бытия человека в мире на основе анализа экзистен-циального априори его существования. Эрик Берн расска-зывает о манипуляциях и играх в отношениях между людьми, описывает жизненные сценарии, которые дети на-следуют от родителей, Вильгельм Райх и Александр Лоуэн сосредоточены на телесных коррелятах невротических нарушений характера. Джон Гриндер и Ричард Бэндлер помогают распознавать ограничения в моделях окружаю-щей реальности и расширяют возможности выбора и принятия решений, Вирджиния Сейтер устраняет некон-груэнтность в поведении. Виктор Франкл содействует процессу поиска и нахождения смысла человеческой жизни, Ирвин Ялом помогает освободиться от экзистен-циальной зависимости, Носсрат Пезешкиан учит видеть позитивные стороны жизненных событий, Пауль Тиллих - мужеству быть.

6. Наконец, необходимость вьвделения шестого - узаконивающего - параметра обусловлена многочисленны-ми попытками сторонников различных психотерапевти-

[314]

ческих школ легитимировать свои "правила игры" в ка-честве наилучших или единственно правильных. Легити-мирующий дискурс научной теории в отношении собст-венного статуса принято называть философской методологией [Ж.-Ф.Лиотар, см. 116]. В психотерапии этот метадискурс весьма и весьма специфичен. Напри-мер, психоаналитики рассматривают калифорнийские школы (НЛП, эриксонианство) как пример легковеснос-ти и антиинтеллектуализма. Друг друга они упрекают в мистицизме (самым виновным считается юнгианство⁷²), выхолащивании и примитивизме аналитической практи-ки вследствие измены духу фрейдовского учения (Ж.Лакан об американском психоаналитическом движении и это -психологии) и т.п.

Типологический анализ и описание дискурсивных практик психотерапии требует не только формализации оснований для их выделения, но и учета особенностей конституирующей активности самих практик. Вполне очевидна возможность существования внутри одной и той же дискурсивной практики различных, противопо-ложных, а то и взаимоисключающих мнений, противоре-чащих друг другу выборов. Иными словами в психотера-пии, помимо структурного или генетического родства школ и подходов, существует также и система рассеива-нии (термин М.Фуко), формы распределения дискурса внутри отдельных практик и психотерапевтической семиосферы в целом.

Предельно индивидуализированный, субъективный ха-рактер психотерапевтического дискурса предлагает каж-дому терапевту множество различных возможностей, то-чек выбора речевых стратегий и форм реализации речевой интенции. В речевой практике отдельного субъ-екта (психотерапевта) наряду с постоянными темами, концептами и мнениями остается место для неосознава-емых интересов, внутренних конфликтов, интуитивных догадок, обуславливающих тематические предпочтения среди стратегических и технических возможностей вы-бранного направления или подхода.

[315]

Стоит задать вопрос - а на чем же основана общность, целостность семиотического пространства психотерапии? На полной, содержательно очерченной, обособленной и логически непротиворечивой классификации объектов, составляющих ее предметную область? Нет, скорее речь идет о лакунарных сцеплениях и рядах, о различных вза-имодействиях, замещениях и трансформациях. Приняты ли определенные, нормативные типы речевых актов и пропозиций, существует ли тематическое постоянство, те-заурус конкретных понятий? Лишь отчасти. В большинст-ве конкретных случаев формулировки столь отличны, а функции их столь гетерогенны, что трудно представить себе, как они сводятся в единую фигуру, определяющую законы структурирования дискурса. В психотерапии как нигде приходится сталкиваться с концептами различной семиотической природы, правила применения которых игнорируют и исключают друг друга, так что эти понятия не могут входить в логически обоснованные общности (например, трактовка категории желания в классическом и структурном психоанализе, или представления о челове-ческой экзистенции в дазейн-анализе (Л.Бинсвангер, М.Босс) и сэлф-теориях (Х.Кохут).

Поэтому при анализе дискурсивных практик психоте-рапии необходимо, на мой взгляд, описывать как рассеи-вания сами по себе, так и вычленять среди элементов ука-занных практик такие, что не организуются ни в виде постоянно выводимой системы, ни в виде устойчивого гено-текста; в отношении которых регулярность и после-довательность появления, взаимное соответствие и функ-ционирование, обусловленные и иерархичные трансфор-мации, установить трудно. Эти правила распределения, рассеивания дискурса являются важными сторонами семиосферы психотерапии, их описание наряду с правилами формации дискурса позволит лучше понять специфичес-кую природу харизмы, свойственной отдельным пансемиотическим субъектам психотерапевтической деятельности.

На основе изложенных выше представлений можно выделить несколько типов дискурсивных практик, воз-можное число которых намного меньше количества ре-

[316]

ально существующих в психотерапии форм. При этом, разумеется, уже существующие, исторически сложившие-ся способы классификации психотерапевтических на-правлений и школ не обязательно совместятся с предла-гаемой классификацией. Я и не ставила себе такой задачи, хотя некоторые пересечения и совпадения пред-ставляют несомненный теоретический интерес и имеют любопытные практические следствия.

Исторически первой, наиболее известной и авторитет-ной, хорошо институциализированной и целостной явля-ется дискурсивная практика психоанализа, различные формации которой описаны в настоящей книге. Пред-ставляется интересным сравнить ее с другими дискурса-ми, существующими в психотерапии.

Альтернативным психоанализу типом речевой практики является когнитивно-бихевиоральный или рационально-эмотивный (РЭТ) подход, представленный работами А.Бека, А.Эллиса, А.Лазаруса, Д.Мейхенбаума, С.Уолена и др. Когнитивной психотерапией принято называть совокуп-ность психотерапевтических методов, в основе которых лежит представление о примате сознательной, рациональ-ной стороны психики в разрешении психологических проблем, в том числе личностных и эмоциональных. Ме-тодологические основы этого направления сформированы в русле классической рациональности, так что опирается оно прежде всего на силу сознательного разума, здравого смысла и эффективно в той мере, насколько эта сила и впрямь велика и значительна. Дискурсивная практика ког-нитивной терапии имеет свою специфику.

Дейктическая позиция психотерапевта подчеркнуто ди-рективна и активна. Процесс порождения речевых выска-зываний опирается на развитые навыки самонаблюдения (интроспекции), хорошее логическое мышление, склон-ность к абстрактному рассмотрению конкретных жизнен-ных ситуаций. Позиция клиента является подчиненной и маркирована низким уровнем развития рефлексивных способностей. А.Эллис указывает, что РЭТ-терапия "со-стоит в том, чтобы ликвидировать мысли, чувства и спо-собы поведения, которые мешают клиенту и окружающим

[317]

его людям быть счастливыми и помочь ему увидеть, как он своими руками делает себя несчастным" [91, т.2, с. 172]. Иными словами, внеязыковая действительность, лежащая в основе дискурса клиента, намеренно игнори-руется терапевтом во всех случаях, когда тот считает ее иррациональной. Место анализа субъективной психичес-кой реальности занимает элиминация (устранение) тех ее аспектов, которые, с точки зрения психотерапевта, нега-тивно влияют на когнитивные, эмоциональные и мотивационные аспекты поведения и деятельности клиента.

Семиотические механизмы производства и/или изме-нения смыслов в когнитивной терапии представлены ло-гическими закономерностями мышления. Рациональ-ность (или иррациональность) любого знания, мнения или представления проверяется лишь после того, как воз-никает сомнение. Рациональность как особый слой зна-ний о действительности, нечто такое, в чем не сомнева-ются только потому, что не подозревают самой возможности усомниться - вот где точка приложения идей А.Бека и А.Эллиса. Они прослеживают в составе внутреннего опыта личности рационально выделяемые очевидные образования, в которых усматриваются фунда-ментальные характеристики мира, и показывают, как можно усомниться в этих "непреложных данностях". По-скольку психические и личностные расстройства (трево-га, депрессия, панические страхи, скука, ощущение сво-ей неполноценности и т.п.) считаются возникающими из-за нарушений и сбоев в информационных процессах, психотерапевт в качестве пансемиотического субъекта ра-ботает подобно хорошему ("системному") программисту, который способен найти и устранить сбой в программе и даже (в идеале) научить этому пользователя (клиента).

Референциальные нормы в дискурсе когнитивной пси-хотерапии определяются триадой "рациональное - эм-пирическое - иррациональное". Поскольку ведущим для данного типа дискурса является представление о том, что депрессия и другие виды невроза суть последствия ирра-ционального и нереалистического мышления, то речевые акты терапевта направлены исключительно на изменение

[318]

мыслей, мнений, убеждений и представлений клиента. Последние называются когнициями или когнитивными переменными делятся на несколько групп: описательные или дескриптивные, оценочные, причинно-следственные (каузативные) и предписывающие или прескриптивные. Типичной модальной рамкой высказываний терапевта яв-ляется волюнтативная модальность, предполагающая од-ностороннюю зависимость между реальностью и речью.

Метафорическая коммуникация используется в данном типе дискурса преимущественно в процедуре кларификации - прояснения, с помощью которого клиент учится распознавать свои иррациональные установки. Совмест-ное семиотическое пространство в когнитивной психоте-рапии строится как матрица вероятностных значений, которые могут быть приписаны внутреннему опыту кли-ента. Эллис проводит четкую границу между тем, что он называет "адекватными негативными эмоциями" (грус-тью, обидой, страхом, печалью, досадой, сожалением, гневом) и невротическими, депрессивными переживани-ями. С его точки зрения, люди естественно огорчаются в тех случаях, когда их планы или намерения не сбывают-ся, когда окружающие оценивают их ниже, чем следует, когда они болеют или теряют близких. Однако в тех слу-чаях, когда когнитивную основу их дискурса составляет абсолютистское, догматическое мышление, это приводит к депрессивному восприятию мира. Задача терапевта - расшатать подобные репрезентации действительности в сознании клиента и предложить альтернативные страте-гии лингвистического моделирования реальности.

Дискурс клиента отличается преобладанием высказы-ваний, сформулированных с упором на негативный по-люс алетической (необходимость), деонтической (долг) и аксиологической (ценность) нарративных модальностей (см. о них 58, с. 113-114). Эти дискурсивные параметры выделены курсивом в приводимых ниже типичных фор-мах языковой репрезентации жизненных установок:

У личности сложилась отрицательная самооценка на-ряду с убеждением, что нельзя иметь серьезных недо-

[319]

статков, иначе ты будешь ни на что не годным, неуме-стным и неадекватным.

Человек пессимистически смотрит на свое окружение. Он абсолютно убежден в том, что оно должно быть зна-чительно лучшим, а если не выходит - это совершенно ужасно.

Будущее воспринимается в мрачном свете, неприятно-сти неизбежны, а невозможность стать более счастли-вым делает жизнь бессмысленной.

Низкий уровень самоодобрения и высокая склонность к самоосуждению сочетаются с представлением о том, что личность обязана быть совершенной и должна получать одобрение от других, а иначе она не заслуживает хоро-шего отношения к себе и должна быть наказана.

Ожидание неприятностей предполагает, во-первых, их неизбежность, а во-вторых, человек обязан как-то справляться с ними, а если этого не происходит, зна-чит он хуже всех (А.Эллис,1994).

Соответственно, дискурс терапевта направлен на изме-нение модальной рамки подобных высказываний клиен-та. Личность, скованная иррациональными установками, постоянно находится в плену отрицательных эмоций. Не в силах совладать с ними, в своем поведении она может проявлять лишь беспомощную некомпетентность. Психо-терапевт строит помощь таким людям в несколько эта-пов. Сначала - прояснение абсолютистской системы ак-сиом, блокирующих деятельность, затем - обсуждение их как гипотетических, вероятностных. Кроме того, диа-лог с подавленными, депрессивными и тревожными клиентами, не способными быстро изменить свою точку зрения на мир, может реализоваться в серии пропозици-ональных актов, осуществляющих альтернативную рефе-ренцию и предикацию. Например, можно задавать такие вопросы:

Почему Вы должны все делать хорошо? Разве партнер (муж, начальник, возлюбленный) сразу разочаруется в Вас, если Вы совершите ошибку? Все люди время от времени ошибаются. Конечно, ошибки нужно исправ-

[320]

лять, но разве за них всегда и всех следует наказывать? Разве Ваши друзья и близкие не умеют прощать^

Кто и когда сказал, что Вы должны получать одобрение каждого, в ком Вы заинтересованы? Разве Вы должны всем нравиться? А если Вы кому-то и не нравитесь - это делает Вас плохим? Вспомните, ведь Вам нравятся далеко не все люди, с которыми Вы встречаетесь. И они живут себе при этом спокойно.

Предположим, Вы действительно посредственный, за-урядный человек. Но разве из этого следует, что Вы еще и обязательно должны быть несчастным? Может быть, Вы действительно не сделаете ничего выдающе-гося. А кто сказал, что Вы обязаны быть незаурядным? Почему быть обычным человеком ужасно ? В мире мил-лионы таких людей, и большинство из них счастливы и довольны жизнью.

Помимо нивелирования роли абсолютистских требо-ваний долженствования в дискурсе клиента (А.Эллису принадлежит забавный термин "must-урбация", must-по-английски "должен"), когнитивный терапевт после-довательно реализует стратегию, обучающую невротика отличать свои мысли и мнения, гипотезы и предположе-ния от реальных фактов и событий жизни. По мере то-го, как клиент учится распознавать автоматические мыс-ли и выявлять их неадаптивную сущность, он относится к ним все более объективно, понимая, как они искажа-ют реальность.

Кроме того, дискурсивная практика когнитивной пси-хотерапии учитывает склонность некоторых людей отно-сить к себе и наделять личностным смыслом события, которые не имеют к ним причинного отношения. Де-прессивная женщина чувствует вину не только за подго-ревший пирог, но и за дождь, испортивший загородную прогулку. Параноидальный начальник считает все успехи и достижения своих подчиненных этапами коварного плана, направленного на подрыв его власти и авторитета. Тревожная мать не выпускает подростка гулять и пытает-ся вести его в школу за руку, так как в газетах пишут об

[321]

очередном скачке количества преступлений против несо-вершеннолетних. Такой тип семиозиса интенсивно бло-кируется терапевтом, предлагающим взамен более про-дуктивные стратегии означивания действительности.

Особые формы дискурсивных практик представляют собой экзистенциальная терапия и дазейн-анализ, неструк-турированные техники психотерапевтического воздейст-вия (роджерианство), терапия реальностью У.Глассера, си-стемная семейная терапия, телесно-ориентированные подходы и т.д. В задачу данной работы не входит их опи-сание, тем более что различия между дискурсивными практиками психотерапии вполне очевидны.

Сравнивая различные психотерапевтические подходы, стоит обсудить смысл, вкладываемый в понятие разли-чий, как они представлены в семиотическом пространст-ве психотерапии. Основные различия между формами дискурсивных практик заданы способами интерпретации речевого поведения участников терапевтического процес-са, интерпретация же возможна лишь при условии внеположности ее автора анализируемому дискурсу. Иначе го-воря, интерпретация различий в речевых практиках психотерапии должна основываться на деконструкции текста (как ее понимает Ж-Деррида), т.е. учитывать всю совокупность условий возможности любого означивания, производящего смысл.

Для психотерапевтического дискурса различие, пони-маемое как "отсрочка" (differance), позволяет определить живое настоящее (фено-текст) психотерапевтической бе-седы как изначально не тождественное жизненному опы-ту, служащему ей гено-текстом (термины Ю.Кристевой). Различие тут не просто несовпадение, но определенный порядок следования внутри дискурсивного объекта: от настоящего (момент беседы) к прошлому (внутренний опыт и его генезис) и снова к настоящему (изменение, переосмысление опыта на психотерапевтическом сеансе). Терапевт как пансемиотический субъект берет на себя роль окончательного устанавливателя различий, роль "связующего элемента или стратегического знака, отно-сительно или предварительно привилегированного, кото-

[322]

рый обозначает приостановку присутствия, вместе с при-остановкой концептуального порядка" [19, с. 405].

Различие как differance имеет дело с анализом некой внеличностной реальности, выходящей за пределы сущ-ности и существования, то есть экзистенциального при-сутствия. Терапевтический психоанализ не развертывает-ся как обычный дискурс, исходящий из устойчивой системы представлений рационалистического образца. Составляющая его основу интерпретация представляет собой проблему стратегии и риска, поскольку не сущест-вует трансцендентной истины, находящейся вне, за пре-делами сферы терапевтических отношений, которая ока-залась бы способной управлять всей тотальностью этой сферы. В каждом отдельном случае выбор конкретной стратегии достаточно случаен, поскольку эта стратегия не единственная из числа тактических возможностей, зада-ваемых конечной целью, доминирующей темой анализа, его техникой или предельной точкой движения. В ито-ге - это стратегия, не имеющая завершения. В некоторых случаях ее можно назвать слепой тактикой или эмпириче-скими блужданиями, раз уж ценность эмпиризма еще не утратила своего значения в семиосфере психотерапии.

8.3. Анализ психотерапевтического дискурса

Общая схема анализа дискурса в психотерапии опреде-ляется целями и задачами психотерапевтической помо-щи. Для этого терапевту необходимо владеть навыками анализа содержательной стороны высказываний клиента, т.е. уметь выделять бессознательные основы личностных концептов и моделей, лежащих в основе психологических трудностей и проблем (этому посвящены предыдущие главы книги), а также понимать лингвистические и се-мантические механизмы производства речевых высказы-ваний, в которых находят отражение эти проблемы.

В свою очередь, дискурс психотерапевта выстраивается так, чтобы в процессе терапевтического взаимодействия с клиентом он научился понимать роль неосознаваемых

[323]

компонентов внутреннего опыта в возникновении своих проблем или невротических симптомов и, соответствен-но, находить продуктивные способы их разрешения и снятия. Содержательная сторона анализа определяется психоаналитической традицией (в широком смысле это-го слова), формальная - структурно-лингвистическими принципами текстового анализа.

Анализ дискурса как сложившаяся, устойчивая форма эпистемологической практики сформировался в 60-70 го-ды на стыке логики, лингвистики, психоанализа и фило-софии языка. Перечень его объектов весьма широк - это политические, идеологические, этносоциальные и социокультурные дискурсы о самых различных сторонах и ас-пектах человеческой жизни - от дискурса вещей (Ж.Бо-дрийяр) до советского политического дискурса (П.Серио) и дискурса трансгрессивной сексуальности (Ж-Делез). В отечественной традиции он известен очень мало и прак-тически не используется в качестве исследовательской парадигмы. Работы по анализу бессознательной основы психотерапевтического дискурса представлены, в основ-ном, лакановской школой..

Существуют два основных способа понимания предме-та анализа дискурса, выступающего в качестве единого объекта. Лингвистическая модель рассматривает дискурс как объект, с которым сталкивается исследователь, откры-вающий следы субъекта речи и языка, автора высказыва-ния, указывающие на присвоение языка говорящим субъ-ектом. Лакан называет их шифтерами или индексами, указывающими на того, кто говорит - разумно мысля-щий клиент или его Другой (желание реального, ирраци-ональный страх, логика психоза). В рамках психологичес-кой модели дискурс понимается как способ языкового конституирования субъекта, полный и всеобъемлющий репрезентант его внутреннего опыта. Психоанализ естест-венно сочетает эти две непротиворечивые и взаимно до-полняющие друг друга точки зрения.

В семиотическом пространстве психотерапии процесс анализа любого дискурса опирается на две материальные основы: архив и язык. Архив (в том понимании, которое

[324]

сформировал для этого слова М.Фуко) - это, во-первых, совокупность текстов, содержащих описание теории и практики психотерапевтической работы в истории чело-веческой цивилизации. Во-вторых, это социальные ин-ституции, которые сохранили соответствующие формы практики, обеспечив условия для их воспроизводства, расширения, изменения, передачи. В-третьих, это уст-ройство (механизм), создающий разнообразные сочета-ния отдельных элементов, формирующих новые объекты, пополняющие архив. И наконец, это самонастраивающа-яся система с обратной связью, позволяющая регулиро-вать и детерминировать производство смыслов внутри указанного семиотического пространства.

Язык, обеспечивая саму возможность существования и производства значений и смыслов, образующих семиосферу психотерапии, представлен не только уникальнос-тью своих конкретных составляющих (семантики, син-таксиса и прагматики, изменяющихся в другом языке), но и общими (во всяком случае, для основных европей-ских языков) правилами оформления актов "психотера-певтической речи", функция которых представлена преж-де всего целями психотерапевтического воздействия.

Анализ дискурса как объект скорее психологии, чем лингвистики, опирается на ряд принципов, первым и важнейшим из которых является принцип субъектности. В противовес "чисто лингвистической" точке зрения, пола-гающей, что повседневное использование языка людьми (речь) не должно интересовать науку о языке, этот прин-цип восстанавливает в правах субъекта, автора и хозяина языковой реальности.

Прагматика психотерапевтического дискурса изучает не столько систему языка, сколько высказывание и гово-рение - речевые акты в качестве поступков, проявлений личностной активности. Ведь в психотерапии говорить - это не столько обмениваться информацией, сколько осу-ществлять вмешательство, воздействовать на собеседни-ка, владеть коммуникативной ситуацией, менять систему представлений клиента, его мысли и поведение.

[325]

Целевая функция актов речи психотерапевта и клиен-та может быть адекватно понята только в рамках семи-отической целостности аналитического процесса, где синонимия и двусмысленность, семантическое и аргументативное значение высказывания, содержание пресуппозиций гибко смещаются относительно некоего им-плицитного (подразумеваемого) центра, выражающего намерения обоих субъектов. Процесс высказывания, пре-образующий язык (существовавший до этого как возмож-ность) в дискурс, подразумевает доминирующую роль субъекта не только в прагматике, но и в семантико-синтаксических отношениях. "Кто говорит?", "почему?" и "зачем?" - вот основные вопросы, которые задает се-бе психотерапевт, слушая клиента. От ответов на них за-висит стратегия и тактика терапевтического анализа.

Второй принцип - диалогичности - можно назвать уче-том присутствия Другого. Он отсылает аналитика к пред-ставлению о необходимости точно атрибутировать выска-зывание некоему субъекту, который во многих случаях не обязательно совпадает с сознательным Я (эго) говорящего. Во всех случаях, когда один собеседник сказал нечто, чего вовсе не намеревался говорить, а его партнер услышал не то, что было произнесено (или не услышал произнесенно-го), мы имеем дело с удвоением участников диалога. Ре-флексия по поводу Другого, имеющего конститутивный характер, исходит из теории высказывания и под влияни-ем глубинной психологии (особенно структурного психо-анализа) претерпевает существенное расширение, затраги-вая проблему субъекта, тесно связанную с его незнанием как смысла высказывания, так и коннотативной семанти-ки произнесенного.

Присутствие Другого является составной частью речи любого субъекта, причем их диалог в психотерапии чаще понимается как противостояние, взаимоисключение, а не взаимодействие. Связь с Другим заключает рефлексию смысла высказываний в очень жесткие рамки. Кроме того, субъект речи детерминирован своей связью с внеш-ним миром, окружающей действительностью; это децен-трализованный, расщепленный субъект, причем расщеп-

[326]

ление, вводящее Другого, имеет конституирующий (для субъекта) и структурирующий (для дискурса) характер.

Психотерапевт, слушая речь клиента, всегда имеет в виду, что сама материальная структура языка позволяет, чтобы в линейности речевой цепочки звучала непредумы-шленная полифония, через которую и можно выявить следы бессознательного. Когда клиент говорит, он ис-пользует язык в том числе и как поразительный способ создания двусмысленности - к его услугам полисемия, омонимия, безграничные просторы коннотативных зна-чений, тропы (в особенности метафора и метонимия), риторические фигуры речи. В ходе речевого взаимодейст-вия всегда имеется что-нибудь дополнительное и непро-шеное, и не только в случае оговорки, когда "другое оз-начающее" занимает в цепочке место запланированного, а постоянно, за счет избытка смысла по сравнению с тем, что хотелось высказать, так что ни один говорящий субъ-ект не может похвастаться тем, что он имеет власть над многочисленными отзвуками произнесенного.

Это свойство акта речи я, вслед за Ж-Отье-Ревю [27], склонна считать неизбежным и позитивным. Психоанали-тическая терапия имеет сугубо лингвистический характер. Она возможна лишь постольку, поскольку клиенты гово-рят больше, чем знают, не знают, что говорят, говорят не то, что произносят и т.п. Дискурс весь пронизан бессозна-тельным вследствие того, что структурно внутри субъекта имеется Другой. Разведение позиций субъекта и Другого, равно как и атрибуция дискурса одному из них, возможны чисто лингвистическим способом, при котором Я рассма-тривается как означающее, "шифтер" или индикатив, ука-зывающий в подлежащем того, кто ведет речь. Соответст-венно, ответ аналитика может быть обращен к субъекту, или Другому, или адресоваться им обоим. Так анализ дис-курса позволяет терапевту в ходе беседы с клиентом вклю-читься в полифонию составляющих ее голосов.

Третий принцип - это принцип идеологичности. Понятие идеологии здесь используется в буквалистском его значе-нии, как совокупность некоторых скрытых идей, не всегда и не полностью осознаваемое влияние которых обуславли-

[327]

вает смысл высказываний, слагающих дискурс. Идеи, вы-ступающие как вторичные означающие дискурса, распола-гаются в пространстве коннотативной семантики высказы-ваний и определяют скрытый смысл речи, который способен заменить и вытеснить явный в любой момент. В психотерапии искусство аналитика должно быть выше способности клиента жонглировать скрытым смыслом своего дискурса, иначе терапевт не сможет проводить осознанную стратегию воздействия и рано или поздно окажется в плену бессознательных намерений своего собе-седника. Множество пустых, ни к чему не ведущих тера-певтических сеансов возникает именно по этой причине.

Изучение различных способов идеологической "дефор-мации" дискурса клиента позволяет аналитику наметить конечную цель терапии. Учитывая коннотативные смыс-лы, последний лучше понимает, совокупность каких бес-сознательных идей (содержаний, мотивов) пропитывает речь пациента и может прямо указать на них, осуществив тем самым демистификацию совместного дискурсивного пространства.

Четвертый принцип - интенциональности - предпола-гает понимание сознательных и учет бессознательных ин-тенций клиента в качестве множественного субъекта вы-сказываний. Как правило, даже небольшие по объему фрагменты дискурса могут содержать несколько различ-ных, часто противоположно направленных и даже взаим-но исключающих друг друга намерений и стремлений. Процесс вытеснения, безусловно, определяет основные противоречия, связанные с желанием одновременно вы-сказать и утаить бессознательные означаемые, связанные с личностью клиента и историей его жизни.

Различные интенции клиента в дискурсе могут быть представлены как интенции высказываний и интенции сопровождающих эти высказывания значимых пережива-ний. Поэтому (в особенности, если переживания интен-сивно эмоционально окрашены и очевидно модулируют процесс порождения высказываний) необходим феноме-нологический анализ, позволяющий развести указанные типы намерений. Это важно прежде всего для тех особен-

[328]

ностей высказываний клиента, которые обусловлены трансферентными отношениями. В равной степени в дискурсе терапевта должны быть замечены и учтены ин-тенции, вызванные контр-переносом.

Помимо этих четырех основных принципов, которые могут быть положены в основу анализа психотерапевти-ческого дискурса, нужно учитывать также следующее. В процессе анализа рассеянное множество высказываний приводится к позиционному единству. Производимая пе-регруппировка высказываний соответствует некоторой "точке зарождения" дискурса, понимаемой не как субъ-ективная форма, а, скорее, как позиция субъекта, задаю-щая определенную формацию дискурса. Каждая дискурсная формация определяет то, что может и должно быть сказано в зависимости от позиции субъекта. Комплекс дискурсных формаций в целом определяет "универсум" высказываемого и устанавливает границы речи клиента.

При анализе высказываемое в отношении субъекта оп-ределяется связью между различными дискурсными фор-мациями. Эти формации очерчивают некоторую иден-тичность, не обязательно совпадающую с предъявляемой в ходе терапии (в психоанализе - обязательно не совпа-дающую). Учитывая, что клиент не всегда говорит "от своего имени", можно предполагать, что он имеет статус субъекта высказывания, который определяется той дис-курсивной формацией, в которую он попадает. Аналитик обязан помнить, что разнообразие дискурсивных форма-ций отнюдь не является случайным, оно детерминирова-но ядром устойчивых смыслов, конфигурация которых и составляет основу проблемы клиента.

Как для терапевта, так и для клиента актуальный дис-курс всегда соотносится с "уже сказанным" и "уже слы-шанным". В концептуальной практике анализа дискурса эти особенности конкретного дискурса называют преконструктом. В психотерапии преконструкт образуют рамки терапевтических отношений, взаимно направленные ожидания терапевта и клиента и их устойчивые личностно-смысловые системы, актуализирующиеся в процессе понимания и оценки личности собеседника. В качестве

[329]

отметок, "следов" предшествующих дискурсов (или от-дельных высказываний) преконструкт обеспечивает эф-фект очевидности. Любой терапевт хорошо знаком с са-мо собой разумеющимися, очевидными выводами и утверждениями клиентов, которые в конечном счете ока-зываются либо неверными от начала до конца, либо во-обще не поддающимися верификации в силу нарушения логики предикатов⁷³.

Очевидность, на которую рассчитывает клиент, при-дает его речевой деятельности иллюзорность, являющую-ся важным аспектом его способа высказывания. Можно говорить о "прозрачности" дискурса клиента, понимая ее как совокупность очевидностей, эффектов дискурса, которые пронизывают производство смыслов; парадок-сальным образом в результате формируется "затемненность" границ между смыслом и его субъектом. Клиент в определенном смысле постепенно становится залож-ником высказанного им, он уже не может изменить смысл в соответствии со внезапно возникшим намере-нием. В его распоряжении остается лишь иносказание (перифраз).

Для терапевта-аналитика выделение иносказаний в речи клиента имеет первостепенное значение. С его по-мощью можно наблюдать связь между различными по-зициями субъекта, его переходы из одной дискурсной формации в другую, поскольку все они связаны между собой отношениями перифразирования. Иносказание - безошибочный диагностический признак присутствия Другого (Иного), а вся совокупность перифраз задает расстояния между смыслами в различных, связанных между собой дискурсных образованиях. Посредством иносказаний смыслы (и субъекты) сближаются друг с другом и удаляются друг от друга, смешиваются и раз-личаются. Это происходит в силу того, что субъект (кли-ент), сконцентрировавшись в самом себе (на своей про-блеме), при производстве смысла рассматривает себя не как предмет высказывания (референции), а как сово-купность связей между различными дискурсными фор-мациями.

[330]

Наличие преконструктов обеспечивает порождение эф-фекта значения внутри дискурсной формации, благодаря чему субъект высказывания (клиент) может занять поло-жение, способствующее иллюзии субъективности, т.е. ил-люзии того, что он (субъект) и есть источник смысла. Все происходит таким образом, как если бы язык сам по себе поставлял элементы, требуемые для создания "необходи-мой конституирующей иллюзии субъекта". Фактически же в процессе производства дискурса имеет место двойное вытеснение: сначала клиент отторгает тот факт, что смысл высказывания формируется в процессе, детерминирован-ном законами языка (внележащими частной логике субъ-екта)⁷⁴. Затем он "забывает" о разделении субъективного семиотического пространства, посредством которого в нем формируется зона высказанного (явного) и отбро-шенного (невысказанного, тайного). Разумеется, чаще всего отбрасываются (в качестве второстепенных, неваж-ных) как раз те моменты, совокупность которых составля-ет "неудобные" аспекты смысла. Могу добавить, что в анализе литературно-художественных и политических дискурсов это называется "эффектом Мюнхгаузена".

В дискурсе терапевта присутствие преконструкта обус-ловлено прежде всего его теоретическими знаниями и установками, сформировавшимися в рамках одной или нескольких психотерапевтических школ. Элементы дискурсивных практик психоанализа, теории М.Кляйн и интерперсонального подхода Г.С.Салливана могут со-ставлять, к примеру, "материально-историческую объек-тивность" дискурса терапевта, работающего с глубинны-ми нарушениями межличностных отношений; правила индирективной терапии определяют стиль работы и по-рядок дискурса консультанта в ходе проведения роджерианского интервью. Профессиональная идентификация терапевта с той или иной психологической теорией де-терминирует его дискурс, навязывая и одновременно скрывая его подчинение под видимостью независимости субъекта отдельно взятого высказывания.

В процессе рассказывания личной истории дискурс клиента апеллирует к совокупности смыслов внутреннего

[331]

опыта, используя формулы, конституирующие первона-чальный, воображаемый дискурс, относящийся к области памяти. Это проявляется в ритуалах непрерывности, кото-рые перекраивают время, соединяя смысл актуальных высказываний с прошлыми и будущими формациями ин-дивидуального дискурса. Такие ритуалы наблюдаются также в процессе структурирования продолжительной по времени терапевтической работы психоаналитического характера. Эта ритуализация имеет лингвистическую природу, поскольку опирается на гибкую систему транс-формаций глагольных времен, а не на традиционные ре-чевые формулы. Ритуалы непрерывности соотносятся с формами умолчания - любой психоаналитик знает: то, что не высказано, тоже имеет смысл.

Молчание и умалчивание в анализе психотерапевтиче-ского дискурса важны своей конститутивной ролью. Как правило, в речи клиента всегда имеется основополагаю-щее умолчание, соответствующее сильно вытесненным, глубинным слоям бессознательного, локальное умолча-ние, соотносимое с иррелевантными обсуждаемой про-блеме аспектами опыта, и замещающее умолчание, со-ставляющее суть того, что можно назвать "речевой политикой": говорить об А, чтобы не высказать В. Про-цесс умалчивания связан с борьбой смыслов и нарушени-ем свободы передвижений из одной дискурсной форма-ции в другую. При исключении некоторых смыслов в речи клиента возникают семантические зоны (а, следова-тельно, и позиции субъекта), которые он не может зани-мать, так как они становятся для него запретными. Пси-хотерапевт в качестве пансемиотического субъекта может говорить с этих позиций, возвращая клиента в сферу то-го, о чем он пытался умолчать. Это весьма эффективный способ работы с сопротивлением.

В конечном счете, анализ дискурса в ходе психотера-певтического взаимодействия представляет собой проце-дуру, посредством которой терапевт способен преодолеть исходящее от клиента принуждение к интерпретации (од-ной из возможных, которая, тем не менее, представляет-ся последнему единственно верной). Бессознательная

[332]

идеология речи клиента образует смысловое и семантиче-ское ядро его проблемы, а запрос определяется возмож-ностью понимания. Задачей аналитика является понима-ние властной (детерминирующей) роли бессознательных содержаний, в рамках которой конкретная интерпрета-ция тяготеет не к недостатку смысла (его сокрытию, ис-кажению, изъяну), а к избытку, насыщению, исчерпыва-ющей полноте, производящей эффект очевидности.

Анализ предоставляет возможность рассматривать смысл как незаполненный, свободный для множества различных интерпретаций. Ассимилируя результаты та-кого взаимодействия, клиент в итоге оказывается спосо-бен включить в свой дискурс сделанные совместно с ана-литиком открытия, проливающие свет на подлинную природу его трудностей и проблем, и выбрать адекватный способ их разрешения и преодоления.

Общую графическую схему анализа психотерапевтичес-кого дискурса представлена на следующей странице.

Таким образом, формальная сторона анализа бессозна-тельных компонентов дискурса, опирающаяся на пере-численные выше принципы, представлена интерпретативными процедурами лингвистического характера. Однако модифицированной парадигмы текстового анализа недо-статочно для того, чтобы обеспечить адекватное и психо-терапевтически конструктивное понимание речи клиента. Необходимо хотя бы в общих чертах описать стратегию идентификации имеющейся у клиента бессознательной основы психического моделирования реальности (см. па-раграф 8.1), которая рассматривается как источник воз-никновения проблем и, следовательно, основной объект терапевтического воздействия. Здесь и далее речь пойдет о способе установления соответствия между дескриптив-ным бессознательным (в его фрейдовском понимании как психического процесса, существование которого следует предполагать, выводить на основе наблюдения явлений душевной жизни, которые иначе оказываются необъясни-мыми), и динамическим бессознательным.

[334]

Утверждение реальности бессознательного есть, как известно, ядро психоаналитического теории, ее сущность. Все, что можно с достоверностью узнать о его природе -это общий способ, при помощи которого бессознатель-ные влечения в качестве интенциональных актов органи-зуют и трансформируют опыт субъекта. Различие между сознательным и бессознательным ментальным актом со-стоит в том, что последний выполняется без референции к субъекту, который, таким образом, остается в неведе-нии относительно собственных намерений.

Такое понимание созидающей (конститутивной) функ-ции бессознательного дает возможность прагматически интерпретировать дискурс клиента с точки зрения имею-щихся в нем разрывов ("зияний"), которые и выступают индикаторами глубинных проблем. А поскольку цент-ральным моментом психоаналитической терапии приня-то считать установление связи сознания (Эго) с вытес-ненными содержаниями и представлениями, то понятно, почему заполнение разрывов и лакун в дискурсе клиента является действенным способом оказания ему психоло-гической помощи. Это, собственно, и есть форма присут-ствия речевых аналитических техник в глубинной психо-терапии как таковой.

Примечания

Глава 1

¹ Все эти книги уже вышли: Р.Р.Гринсон, "Техника и практика психо-анализа", Воронеж, 1994; Ф.Перлз, "Гештальт-подход и свидетель терапии", Москва, 1996; Д.Фэйдимен, Р.фрейгер, "Теория и практи-ка личностно-ориентированной психологии", Москва, 1996. А тогда у нас были только старые (ермаковские) издания Фрейда и одна-единственная книжечка Юнга, "Архетип и символ" (1991).

² К. Рудестам. Групповая психотерапия. - М., 1990.

³ "Московский психотерапевтический журнал" начал выходить в 1992 г.

⁴ "Техники психологического консультирования", "Экопси", 1993.

⁵ В.Макдоиальд. Руководство по субмодальностям (психотерапия но-вой волны). - Воронеж: НПО "МОДЭК", 1994. - 89 с.

⁶ Москва, "Алетсйа", 1998.

⁷ Может быть, несколько смягченной позицией отличаются преподаватели, читающие общие курсы по психологическому консультиро-ванию и психотерапии. На лекциях им приходится излагать различные точки зрения на природу и сущность психотерапевтической де-ятельности. Однако практически (здесь я опираюсь на свидетельства более двух десятков коллег) в практической работе с клиентами большинство предпочитает какой-то один любимый подход.

⁸ См. р-ты Г.Элленбергера, Э.Рудинеско, Ф.Александера и Ш.Селесника (есть русский перевод), Л.Шертока и др.

⁹ Симферополь: Таврида, 1993. - 286 с.

Глава 2

¹⁰ Известный психоаналитик, главный редактор "Международного жур-нала психоанализа" и "Международного психоаналитического обо-зрения", президент Европейской психоаналитической федерации, обучающий и практикующий аналитик клиники Маудсли (Лондон).

¹¹ Анализу сновидений посвящена отдельная (седьмая) глава настоя-щей книги.

¹² Это выражение М.Фуко можно использовать как определение.

¹³ По классификации Э.Гловсра [см.б7, с.155].

¹⁴ Межсистемными называются конфликты между отдельными психи-ческими системами (эго и ид, эго и суперэго), внутрисистемными - противоречия в одной и той же системе (например, конкурирующие влечения).

¹⁵ Термин М.Кляйн, см. об этом далее.

[336]

¹⁶ Стремление рассматривать естественно происходящие процессы как результат чьей-либо деятельности, в данном контексте - чаще всего злонамеренной.

¹⁷ "Культурная сексуальная мораль и современная нервозность", рус.пер. см. в [74, с.15-34].

Глава 3

¹⁸ Хорошей литературной иллюстрацией может служить роман Ф.Скот-та Фитцджеральда "Ночь нежна".

¹⁹ Способов выражения, психических репрезентаций (например, обра-зов объектов влечения или представлений о формах удовлетворения).

²⁰ Коммунитас - понятие, введенное известным этнологом В. Тэрнером для характеристики образа жизни примитивных сообществ. Этим термином он обозначал особый тип близких, дружественных отноше-ний, "опыт, проникающий до самых корней бытия каждого человека и дающий глубинное переживание общности со всем человечеством", состояние, в котором каждая личность переживает во всей экзистен-циальной полноте существование другой. Нормативная коммунитас - это "место, где экзистенциальная коммунитас формируется как прочная социальная система", а идеологическая коммунитас есть претензия общества или системы на организацию соответствующего опыта как главной ценности своих членов [см. 68, гл. 3, 4].

²¹В лакановском смысле этого слова, см. раздел 6.

²² См. об этом подробнее в параграфе 5.5.

Глава 4

²³ Программное для глубинной психологии, не случайно так называет-ся одна из ключевых по данной проблематике работ К.Г.Юнга. Правда, последний не рассматривает процесс личностного роста (индивидуацию) столь односторонне и прямолинейно. Под таким названием эта работа Ференци увидела свет на англий-ском и французском языках. ²⁵ В переводе Мориса Ваксмахера.

²⁶В психоаналитическом понимании этого слова - привычный способ взаимодействия эго с внешней и внутренней реальностью (требова-ниями ид и супер-эго).

²⁷Метонимия - фигура речи, смещающая субъект или объект дейст-вия ("весь город об этом говорит" - вместо "жители города"). ²⁸Разумеется, в описываемом случае стрелки идут в обратном направ-лении.

²⁹Мимесис - воспроизведение, копирование, имитация одним объек-том (телом) движений, поведения, переживаний другого.

[337]

³⁰ Принято различать позитивную и негативную формы комплекса - нс хорошую и плохую, а прямую и обратную (как фотография и не-гатив). Любовь к родителю противоположною пола - это прямая форма, а привязанность девочки к матери или мальчика к отцу - об-ратная. Отто Ранк считал, что в эдиповом комплексе биологический компонент влечения направлен к родителю противоположного пола, а психологический, соответственно, к другому.

³¹ Отдельно в главе 6 рассматриваются взгляды Ж.Лакана по этой проблеме.

³² См. прим. 14.

³³ Выбор объекта по типу опоры, в данном случае - выбор (в качестве объекта влечения) заботливой любящей женщины, похожей на мать.

³⁴ По Юнгу, границы психологической и личностной зрелости сильно сдвинуты к концу жизни. Он был не склонен считать по-настояще-му взрослыми даже 30-летних, за что и подвергался упрекам в идеа-лизации старости.

Глава 5

³⁵ Локус контроля или уровень субъективного контроля личности (УСК) - понятие, введенное Дж. Роттером [120] для характеристики того, где именно субъект локализует контроль за событиями собст-венной жизни - вовне или в себе самом. Здоровые, зрелые и соци-ально успешные индивиды, как правило, обладают внутренним локусом контроля. Существуют методы диагностики этого личностно-го свойства, наиболее распространенным в отечественной традиции является вопросник УСК [см. I].

³⁶ Виктимность - бессознательное стремление стать жертвой трагиче-ского происшествия.

³⁷ Буквально это слово значит "держать на руках".

³⁸ Аутизм - это тяжелая форма психопатологии (в частности, при ши-зофрении), при которой человек практически полностью отказывает-ся контактировать с внешним миром. Аутичные дети могут сутками сидеть в углу, лицом к стене, не двигаясь, ни с кем не разговаривая, нс проявляя никакого интереса к окружающей действительности.

³⁹ Рус. пер. см. в сборнике ее работ под общим названием "Культура и мир детства" - М.: Наука, 1988 - 429 с.

⁴⁰ "Окнофил" - буквально "любящий цепляться, держаться" (от гре-ческого okneo - ухватывать, удерживать). Слово "филобат" образо-вано по аналогии с "акробат" - ходящий по краю пространства; а филобат - ходящий по краю любви.

⁴¹ Русское местоимение "Я" нс передает оттенков смысловых различий. Я как "Эго" - сознание и самосознание личности, Я как "сэлф" - сущность, индивидуальная природа личности (в юнгианстве и других подходах - в частности, Кохутом - используется понятие "Самость").

⁴² В диалоге "Пир".

[338]

⁴³Ф.Перлз так просто бравирует своими трансферентными злоупотреб-лениями - это, по-моему, один из основных мотивов книги "Внут-ри и вне помойного ведра". Впрочем, его последователи (И. и М.Польстер, С.Женжер) склонны занимать более сдержанную позицию.

Глава 6

⁴⁴Намного раньше сходные идеи развивал известный американский философ Чарльз Сандерс Пирс [1191, предложивший описывать прагматику человеческой жизни при помощи очень похожих катего-рий Первичности, Вторичности и Третичности.

⁴⁵ Очерк О.Паса называется "Дохляк и другие крайности" [см. 50).

⁴⁶По выражению Хайдеггера.

⁴⁷ Любое выражение понимается буквально. "Не могу сказать, что бо-юсь" - боюсь и не могу в этом признаться, и т.д.

⁴⁸Форма сексуального извращения, состоящая в подглядывании за ин-тимными действиями другого человека - обнажением, половым ак-том и т.п.

⁴⁹Перверсия - принятый в клинике термин, обозначающий извращение.

⁵⁰ Концепцию смысла как эффекта, происходящего "на поверхности" соприкосновения вещей (событий) и их описаний см. у Ж.Делеза [14]. Не могу удержаться от упоминания совершенно потрясающей книги

⁵¹Барбары О'Брайен "Операторы и вещи" (М.: Класс, 1996). Это "не-обыкновенное путешествие в безумие и обратно" - документальная история психотического фантазма, записанная самой больной после выздоровления.

⁵² Перевод А.В.Гавриленко, А.П.Толочко.

⁵³ Лакан называет его объектом 'а'.

⁵⁴ Перформатив - тип высказывания, эквивалентный действию или поступку. Например, "я пишу" есть сообщение об акте писания, а нс сам этот акт, в то время, как "я прошу" - это и есть сам акт прось-бы, а нс информация о ней.

⁵⁵Как пишет Лакан, "во всем своем совершенстве" - это себя созна-ющее, всс-сознающее существо у Гегеля, это истина как не-сокрытость, не-потаенность (алстсйя) у Хайдеггера и т.п.

Глава 7

⁵⁶ Сравнение аналитика с археологом принадлежит самому Фрейду, эту метафору он использует в работе "Конструкции в анализе" [76].

⁵⁷Дневными остатками Фрейд называл реальные события (обычно не-давние), которые в искаженном и переработанном виде представле-ны в сновидениях.

⁵⁸ По мнению Ю.Кристевой [ИЗ], говорящий субъект расщеплен меж-ду сознанием и бессознательным, т.е. одни и те же речевые формы

[339]

воплощают как сознательные намерения говорящего, так и вытес-ненные содержания, которые человек не способен вспомнить, и в то же время нс может забыть.

⁵⁹ Это второй том "Семинаров" Ж.Лакана.

⁶⁰Термин Лакана, посредством которого обозначается особый статус вытесненного в структуре Символического. Говоря о насильствен-ном исключении вытесненных переживаний или воспоминаний, психоаналитик подчеркивает присущий им динамизм: вытесненное, будучи "невидимым" для Эго, оказываег мощное влияние на пове-дение и действия субъекта. В данном случае о присутствии такого вытеснения свидетельствует аффект страха.

⁶¹ В одном из своих последних семинаров Лакан предложил рассматри-вать Реальное, Воображаемое и Символическое в качестве трех ко-лец, соединенных четвертым - симптомом.

⁶²Имагинация - по-латыни "воображение", имаго - "образ". Как ви-дим, древние рассматривали воображение прежде всего как создание образов. Прилагательное "имагинативный" означает "относящийся к воображению" или "образный", но ни в коем случае нс "вообража-емый" в лакановском понимании этого слова.

⁶³По-моему, это сюжет одного из рассказов Александра Грина.

⁶⁴См. об этом подробнее в его работах - таких, как "Aion", "Воспоми-нания. Сновидения. Размышления", "Психология и алхимия" и др.

⁶⁵На одной из книжных полок у меня стоят фигурки котов и кошек.

⁶⁶ Ж. Делез. Фуко. - М.: Изд-во гуманитарной литературы, 1998. - 172 с.

⁶⁷ Известный в Северной Европе мифологический сюжет: смерть в ви-де охотника, война как охота демонических существ.

⁶⁸ Фильм напряженного действия, "психологический боевик".

Глава 8

⁶⁹ Киев: Софии Ltd., 1996 г.

⁷⁰ Универсум традиционно понимается в философии как "все сущее", "мир как целое".

⁷¹ См. подробнее о них в более ранней работе [24].

⁷² См., например, недавно переведенную у нас работу Э.Гловера "Фрейд или Юнг" - СПб.: Академический проект, 1999. - 206 с.

⁷³ Ср. формулировку парадокса Мура: "Идет дождь, но я так не считаю" с утверждением типа "Муж обеспечивает семью, но я так думаю".

⁷⁴ Клиент произносит, например, фразу "Не могу сказать, что я свою жену ненавижу", полагая, что ее смысл состоит утверждении, что он нс испытывает ненависти к жене. На самом деле значение фразы - в том, что он нс может сказать о своей ненависти.

Литература

1. Бажин Е.Ф., Голынкина Е.А., Эткинд А.М. Метод исследова-ния уровня субъективного контроля / Психол. журнал, 1984, ? 3, с.152-162.

2. Барт Р. Фрагменты речи влюбленного. - М.: Ad Marginem, 1999. - 432 с.

3. Батай Ж. Внутренний опыт. - СПб.: Аксиома, 1997. - 336 с.

4. Бинсвангер Л. Бытие-в-мире. - М.-К.: Рефл-Бук, Ваклер, 1999. - 336 с.

5. Бодрийяр Ж. О совращении / Ad Marginem '93. Ежегодник Лаборатории постклассических исследований Института философии РАН. - с. 324 - 353.

6. Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. - М.: Добросвет, 2000. - 258 с.

7. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. - М.: Добросвет, 2000. - 387.

8. Бондаренко А.Ф. Психологическая помощь: теория и прак-тика. - М.: Изд-во Института психотерапии, 2000. - 368 с.

9. Брилл А. Лекции по психоаналитической психиатрии. - Екатеринбург: Деловая книга, 1998. - 336 с.

10. Винникотт Д.В. Маленькие дети и их матери. - М.: Класс, 1998. - 80 с.

11. Винникотт Д.В. Пигля. Отчет о психоаналитическом лече-нии маленькой девочки. - М.: Класс, 1999. - 176 с.

12. Гуггенбюль-Крейг А. Власть архетипа в психотерапии и ме-дицине. - СПб.: Б.С.К., 1997. - 117 с.

13. Гринсон P.P. Техника и практика психоанализа. - Воронеж: МОДЭК, 1994. - 491 с.

14. Делез Ж. Логика смысла. - М.: Академия, 1995. - 298 с.

15. Делез Ж. Ницше. - СПб.: Аксиома, 1997. - 186 с.

16. Делез Ж. Представление Захер-Мазоха // Л. фон Захер-Мазох. Венера в мехах. - М.: Ad Marginem, 1992. - с. 189-312.

17. Делез Ж. Складка. Лейбниц и барокко. - М.: Логос, 1998. - 264с.

18. Демоз Л. Психоистория. - Р/Д.: Феникс, 2000. - 512 с.

19. Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Мн.: Современный литератор, 1999. - 832 с.

20. Жижек С. Возвышенный объект идеологии. - М.: Художе-ственный журнал, 1999. - 236 с.

[341]

21. Западноевропейская поэзия XX века / ред. М.Ваксмахер и др. - М.: Художественная литература, 1977. - 846 с.

22. Зонтаг С. Мысль как страсть. - М.: Русское феноменоло-гическое общество, 1997. - 208 с.

23. Калина Н.Ф. Лингвистическая психотерапия. - К.: Ваклер, 1999. - 282 с.

24. Калина Н.Ф. Основы психотерапии. - К.: Ваклер, 1997. - 266 с.

25. Кан М. Между психотерапевтом и клиентом: новые взаимо-отношения. - СПб.: Б.С.К., 1997. - 143 с.

26. Кальвино И. Незримые города. - К.: Лабиринт, 1993. - 391 с.

27. Квадратура смысла. Французская школа анализа дискурса / ред. Ю1С.Степанов. - М.: Прогресс, 1999. - 416 с.

28. Кернберг О. Агрессия при расстройствах личности и первер-сиях. - М.: Класс, 1998. - 368 с.

29. Кернберг О. Отношения любви (норма и патология). - М.: Класс, 2000. - 256 с.

30. Кернберг О. Тяжелые личностные расстройства (стратегии психотерапии). - М.: Класс, 2000. - 464 с.

31. Кляйн М. Зависть и благодарность. - СПб.: Б.С.К., 1997. - 96 с.

32. Куттер П. Современный психоанализ. - СПб.: Б.С.К., 1997. - 348 с.

33. Лакан Ж. Инстанция буквы в бессознательном или судьба разума после Фрейда.- М.: Русское феноменологическое общество, 1997. - 184 с.

34. Лакан Ж. Семинары. Кн.1. - М.: Логос, 1998. - 432 с.

35. Лакан Ж. Семинары. Кн.2. - М.: Логос, 1999. - 520 с.

36. Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе. - М.: Гнозис, 1995. - 101 с.

37. Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б. Словарь по психоанализу. - М.: Высшая школа, 1996. - 623 с.

38. Леви-Строс К. Сырое и приготовленное. - М.-СПб.: Уни-верситетская книга, 1999. - 406 с.

39. Левинас Э. Время и Другой. Гуманизм другого человека. - СПб.: Высшая религиозно-философская школа, 1998. - 265с.

40. Лотман Ю.М. Культура и взрыв. - М.: Гнозис, 1992. - 272 с.

41. Мак-Вильямс Н. Психоаналитическая диагностика. - М.: Класс, 1998. - 480 с.

42. Мак-Дугалл Дж. Тысячеликий Эрос. - СПб.: Б&К, 1999. - 278 с.

[342]

43. Мамардашвили М.К., Пятигорский А.М. Символ и сознание. Метафизические рассуждения о сознании, символе и язы-ке. - М.: Языки русской культуры, 1997. - 224 с.

44. Менегетти А. Словарь образов. Практическое руководство по имагогике. - Л.: ЭКОС, 1991. - 112 с.

45. Нанси Ж.-Л. Corpus. - М.: Ad Marginem, 1999. - 256 с.

46. Нюнберг Г. Принципы психоанализа. - СПб.: Университет-ская книга, 1999. - 362 с.

47. Овчаренко В.И. Психоаналитический глоссарий. - Минск: Высшая школа. 1994. - 307 с.

48. О'Коннор Д., Сеймор Д. Введение в НЛП. - Челябинск: Вер-сия, 1997. - 256 с.

49. От Я к Другому / ред. А.А.Михайлов. - Мн.: Менск, 1997. - 276 с.

50. Пас О. Поэзия. Критика. Эротика. - М.: Русское феноме-нологическое общество, 1996. - 192 с.

51. Подорога В.А. Феноменология тела. Введение в философ-скую антропологию. - М.: Ad Marginem, 1995. - 357 с.

52. Психоанализ в развитии. Сборник переводов / ред.-сост. А.П.Поршенко, И.Ю1Романов. - Екатеринбург: Деловая книга, 1998. - 176 с.

53. Психоаналитические термины и понятия. Словарь / ред. Б.Э.Мур, Б.Д.Файн. - М.: Класс, 2000. - 304 с.

54. Психотерапия / ред. Б.Д.Карвасарский. - СПб.: Питер, 2000. - 544 с.

55. Психотерапия: новая наука о человеке / ред.-сост. А.Притц. - Екатеринбург: Деловая книга, 1999. - 397 с.

56. Райх. В. Анализ характера. - М.: Апрель-Пресс, 2000. - 528с.

57. Рикер П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевти-ке. - М.: Медиум, 1995. - 415 с.

58. Руднев В.П. Прочь от реальности. - М.: Аграф, 2000. - 432 с.

59. Сагецл Р. (Из)вращения любви и ненависти. - М.: Художе-ственный журнал, 1999. - 205 с.

60. Салливан Г.С. Интерперсональная теория в психиатрии. -М.: Ювента, СПб.: КСП+, 1999. - 347 с.

61. Самохвалов В.П. Психоаналитический словарь и работа с символами сновидений и фантазий. - Симферополь: Со-нат, 1999. - 184 с.

62. Современная западная философия (словарь) / ред.-сост. В.С.Малахов, В.П.Филатов. - М.: Политиздат, 1991. - 414с.

63. Современная теория сновидений / ред. С.Фландерс. - М.: Рефл-бук, 1999. - 333 с.

64. Самуэлс Э. Юнг и постыонгианцы. - М.: ЧеРо, 1997. - 416 с.

[343]

65. Столороу Р., Брандшафт Б., Атвуд Д. Клинический психо-анализ (интерсубъективный подход). - М.: Когито-Центр, 1999. - 252 с.

66. Ткаченко А.А. Игровой мир трансгрессивной сексуальности: основания к психопатологической феноменологии парафи-лий. - Ж. "Логос", 1998, ? 1, с.204- 229.

67. Томэ X., Кэхеле X. Современный психоанализ. - М., 1996. - Т. 1 - 576 с., Т. 2 - 667 с.

68. Тэрнер В. Символ и ритуал. - М.: Наука, 1983. - 277 с.

69. Франкл Дж. Неизведанное Я. - М.: Прогресс, 1998, - 246с.

70. Французская философская мысль в России 90-х годов / Круглый стол в секторе аналитической антропологии ИФ РАН. - Ж. "Логос", 999, ? 2, с.313- 352.

71. Фрейд А. Психология "Я" и защитные механизмы. - М.: Педагогика-Пресс, 1993. - 144 с.

72. Фрейд А. Теория и практика детского психоанализа. - М.: ЭКСМО-Пресс, 1999. - T.I - 384 с., Т.2 - 400 с.

73. Фрейд А, Фрейд 3. Детская сексуальность и психоанализ детских неврозов. - СПб.: В.-Е. Институт Психоанализа, 1997. - 387 с.

74. З.Фрейд, психоанализ и русская мысль / Ред.-сост. В.М.Лейбин. - М.: Республика, 1994. - 384 с.

75. Фрейд 3. Введение в психоанализ. Лекции. - М.: Наука, 1991. - 546 с.

76. Фрейд 3. Основные принципы психоанализа. - М.-К.: Рефл-бук, Ваклер,1998. - 284 с.

77. Фрейд 3. Основные психологические теории в психоанали-зе. - СПб.: Ачетейя, 1998. - 251 с.

78. Фрейд 3. По ту сторону принципа удовольствия. - М.: Про-гресс, 1993. - 458 с.

79. Фрейд 3. Психоанализ. Религия. Культура. - М.: Ренессанс, 1992. - 296 с.

80. Фрейд 3. Психоаналитические этюды. - Минск: Беларусь, 1991. - 606 с.

81. Фрейд 3. Художник и фантазирование. - М.: Республика, 1995. - 398 с.

82. Фрейд 3. Я и Оно. Труды разных лет. - Тбилиси: Мерани, 1991. - T.I - 398 с., Т.2 - 427 с.

83. Фуко М. Археология знания. - К.: Ника-центр, 1996. - 208 с.

84. Фуко М. Воля к истине. - М.: Касталь, 1996. - 448 с.

85. Фуко М. Забота о себе. - К.: Грунт и литера, М.: Рефл-бук, 1998. - 288 с.

[344]

86. Фуко М. Надзирать и наказывать (история тюрьмы). - М.: Ad Marginem, 1999. - 478 с.

87. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. - М.: Прогресс, 1977.- 488 с.

88. Хиллман Д. Архетипическая психология. - СПб.: БСК, 1996. - 157 с.

89. Хиллман Д. Исцеляющий вымысел. - СПб.: БСК, 1997. - 181 с.

90. Черноглазое А. К. Разбитое зеркало. - Ж. "Логос", 1999, ? 2, с.269- 285.

91. Эволюция психотерапии (в 4-х т.) / ред. Дж.Зейг. - М.: Класс, 1998.

92. Эко У. Отсутствующая структура. - СПб.: Петрополис, 1998. - 432 с.

93. Энциклопедия глубинной психологии / ред. Д.Айке. - М.: Интерна, 1998. - 782 с.

94. Юнг К.Г. Архетип и символ. - М.: Ренессанс, 1991. - 304 с.

95. Юнг К.Г. Воспоминания. Сновидения. Размышления. - К.: AirLand, 1994. - 405 с.

96. Юнг К.Г. Критика психоанализа. - СПб.: Академический проект, 2000. - 304 с.

97. Юнг К.Г. Проблемы души нашего времени. - М.: Про-гресс, 1994. - 336 с.

98. Юнг К.Г. Психология бессознательного. - М.: Канон, 1994. - 320 с.

99. Юнг К.Г. Психология и алхимия. - М.-К: Рефл-бук, Ваклер,1997. - 587 с.

100. Ялом И. Теория и практика групповой психотерапии. - СПб.: Питер, 2000. - 640 с. 101.Ялом И. Экзистенциальная психотерапия. - М.: Класс, 1999. - 576 с.

102. Apel К.-О. Communication and the foundations of the humani-ties. - Acta sociologica. Copenhagen, 1972, Vol.15, ? 1.

103. Balint M. Thrills and Regressions. - London: The Hogarth Press, 1959.

104. Baudrillard J. Simulacres et simulation. - Paris, 1981.

105. Greimas A.J. Du Sens. Paris: Editions du Seuil, 1970.

106. Deleuze J., Guattari F. L'Anti-Qedipe. Capitalisme et schizo-phrenie. - Paris: Gallimard, 1972.

107. Federn P. Ego psychology and the psychoses. - New York: Basic Books, 1952.

108. Freud S. The Standard Edition of the Complete Psychological Work of Sigmund Freud. - London: The Hogarth Press, 1953 - 1974.

[345]

109. Gill M. Analysis of transference. - New York: International Universities Press, 1982.

110.Hartmann H., Loewenstein R. Notes on the Super-ego. - Psychoanalytic study child, 1962, 2:1, p. 1-38.

111.Kohut H. How does analysis cure? - Chicago: University of Chicago Press, 1984.

112. Kohut H. Restoration of the self. - New York: International Universities Press, 1977.

113. Kristeva J. La revolution du langage poeticue. - Paris: Les Editions du Seuil, 1981.

114. Lacan J. Ecrits. - Paris: Gallimard, 1970.

115. Laplanche J., Pontalis J.-B. Fantasme originaire, fantasme des origines, origine du fantasme. - Paris: Les Editions du Achettes, 1964.

116. Lyotard J.-F. La condition postmoderne. - Paris: Les Editions de Minuit, 1979.

117. Mahler M., Pine F., Bergman A. The psychological birth of he human infant. - New York: Basic Books, 1975.

118. Miller J.-A. Sur le Gide de Lacan. - "La Cause Freudienne", 1995, ? 25.

119.Peirce, C.S. Philosophical Writings of Peirce. New York: Dover Publications, 1955.

120. Rotter J. Generalized expectancies for internal versus external control of reinforcement. - Psychological Monographs, 1966, 80 (1), pp. 1-28. 121. Sartre J.P. L'Etre et le Neant. Essai d'ontologie phenomenologique. - Paris: Gallimard, 1943.

122. Sullivan H.S. Clinical studies in psychiatry. - New York: Norton, 1973.

123. Tyson R.L., Sandier J. Problems on the Selection of Patients for Psychoanalysis / British Journal of Medical Psychology, 1971, 44, p. 211-238. 124. Arlow J.A., Brenner С. Psychoanalytic Concepts and the Structural Theory. - New York: International Universities Press, 1963.

125. Brenner С. Psychoanalytic Techniques and Psychic Conflict. - New York: International Universities Press, 1976.

Сведения об авторе

Надежда Федоровна Калина - известный глубинный психолог и психотерапевт. Заведует кафедрой клиничес-кой психологии и психотерапии Таврического Нацио-нального университета им. В.И. Вернадского (Симферо-поль). Автор 5 книг: "Речевое общение в психотерапии" (1994), "Основы юнгианства анализа сновидений" (1996), "Основы психотерапии" (1997), "Лики ментальности и поле политики (1998, в соавт.), "Лингвистическая психо-терапия" (1999).

В апреле 2000 г. в Институте психологии им. Г.С. Костюка (Киев) защитила докторскую диссертацию по теме "Лингвистическая психотерапия". Область научных ин-тересов - глубинная структурный психоанализ, постмо-дернистские рефлексии бессознательного . Практикую-щий и обучающий псиоаналитик, супервизор (Крым).

THE FOUNDATION OF PSYCHOANALYSIS

Content

Part 1. Phenomenology of the psychotherapy and an essence of therapeutic analysis ...............9

1.1 Origins ................................... .9

1.2. Concept of the therapeutic help ................. .18

1.3. Model of psychotherapeutic influens .............. .26

Part 2. Theories and technics of therapeutic analysis .... .34

2.1. Structuralization of the relations ................ .34

2.2. Completion of therapy ....................... .39

2.3. Transfer ................................. .47

2.3. Resistance and defenses ...................... .57

Part 3. Psychoanalytical ideas of the functioning of psychics . .77

3.1. Potentialities of psychoarialytical approach .......... .77

3.2. The first Freud's ideas of the functioning of psychics . . .81

3.3. Unconsciousness influences of the perception, of reality . .89

3.4. Fear ....................................98

3.5. Narcissism .............................. .101

Part 4. Therapy of the problem connect with development of personality ........................... .110

4.1. Classifications of the problem ..................110

4.3. Prenathal study and trauma of birth ........... .114

4.3. Oral study ............................... .119

4.4. Anal problems in therapy .................... .126

4.5. Oedipus stage and Oedipus complex ............. .135

4.5. The development of Super-ego ................. .144

Part 5. Interpersonal relationship as a subject of therapeutic analysis ............................... .155

5.1. Concept of objection relations ................. .155

5.2. The theory of M. Klein ................. . .160

5.3. D.W. Winnicott, M. Mahler a mother and a child . . .171

5.4. The development of the objection relations .... . . .179

5.5. Objection relations and Self ............... . . .182

5.6. Interpersonal approach .................. . . .190

5.7. Love .............................. . . .196

Part 6. Structural-analytic approach in therapy ... . . .207

6.1. Lacan and postmodern .................. . .207

6.2. Registers of psychics .................... . .210

6.3. The Other and desire ................... . .229

6.4. Imaginary. Simulyaer. Pornography. ......... . . .237

6.5. Phantasm in the therapy ................. . . .241

6.6. Completion of analysis: the transition over

the verge of desire or beyond discourse ........ . . .249

Part 7. Modern ideas of the dreams analysis ..... . .257

7.1. The valley of the kings .................. . . .257

7.2. The dream's function in the therapeutic analysis . . .260

7.3. Dream as phantasm ................... . . .265

7.4. Active technics works with dream .......... . . .277

7.5. Rich dream .......................... . . .287

Part 8. Discursive analysis in psychotherapy ..... . .297

8.1. Psychotherapeutic discourse and his "Master" -

pansemiotic subject ..................... . . .297

8.2. Practices of the discourse in psychotherapy ... . . .304

8.3. An analysis of psychotherapeutic discourse .... . . .322

Comment ............................ . .335

Literature ............................. . . .340

Серия "Образовательная библиотека"

В.В. Черкасов, С.В. Платонов, В.И. Третяк. Управленческая деятельность менеджера

С.Д. Максименко. Общая психология

Г. Г. Почепцов. Коммуникативные технологии XX века

Г. Г. Почепцов. Паблик рилейшнз для профессионалов

Г. Г. Почещов. Информационные войны

Г. Г. Почещов. Психологические войны

Г. Г. Почепцов. Имиджелогия

В.Г. Королько. Основы паблик рилейшнз

В издательствах 'Рефл-бук' и 'Ваклер' вышли в свет:

в серии 'Созвездие мудрости':

О. ХАКСЛИ 'Вечная философия'

Дж. КЭМПБЕЛЛ 'Тысячелетний герой'

Э. УОЛЛИС БАДЖ 'Легенды о египетских богах'

Б. МАЛИНОВСКИЙ

'Магия, наука, религия'

Дж.Дж. ФРЭЗЕР 'Золотая ветвь (дополнительный том)'

М.ФУКО 'Забота о себе'

К. КЕРЕНКИ

"Элевсин"

В печати:

А. НАГОВИЦЫН

"Мифология и религиия этрусков"

Калина Н.Ф. Основы психоанализа. Серия "Образовательная библиотека" - М-: "Рефл-бук", К.: "Ваклер". 2001. - 352 с.

В книге впервые в системной форме даются теоретические основы, техники и методики различных школ психоанализа. Показана взаимосвязь, взаимозависимость и необходимость применения различных подходов при работе с клиентом. Особое внимание уделяется структурно-аналитическому подходу, а также рассмотрены современные представления об анализе сновидений. Книга насыщена множеством примеров из богатого практического опыта автора.

УДК 159.9

Надежда Федоровна Калина Основы психоанализа

Компьютерная верстка А.Ю. Чижевская

Подписано в печать 01.11.2000. Формат 84xl08 1/32. Гарнитура таймс. Печать высокая. Печ. листов 11. Тираж 3000 экз. Заказ ? 2402.

Издательство 'Рефл-бук'. Москва, 3-я Тверская-Ямская, 11/13. Лицензия ЛР ? 090222 от 08.04.99.

Отпечатано с диапозитивов в ГПП 'Печатный двор' Министерства РФ по делам печати, телерадиовещания и средств массовых коммуникаций. 197110, Санкт-Петербург, Чкаловский пр., 15.

Сканирование: Янко Слава

yanko_slava@yahoo.com | | http://www.chat.ru/~yankos/ya.html | Icq# 75088656